ЗОЛОТОЕ ДНО
ЗОЛОТОЕ ДНО
* * *
* * *
* * *
* * *
——
Василий Ряховский.
‘Литературная газета’, No 15, 1929
Золотое дно, Ряховский Василий Дмитриевич, Год: 1929
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Так назвал эти края знаменитый писатель-скептик, барин Ив. Бунин.
Полуторааршинный чернозем, обломенные хлеба, дубовые и березовые леса, голубые ленты рек. И простор, простор.
Золотому дню предрек Бунин нищету и вымирание. Ему, верившему в созидательную силу ‘степных Лиров’, ‘князей во князьях’, в их оскудении чудилась близкая смерть всему живому и неминучая пустота богатейших и тучных полей.
Дон, Красивая Мечь, Птань… Тенистые берега их были густо усеяны гнездами бунинских ‘созидателей’, владельцев золотого дна. Игнатьевы, Нечаевы, Писаревы, Бобринские, Муромцевы, Бегичевы… Исполосовали они степь на части, сдвинули мужицкие полосы к глинистым обрезам оврагов, на неродивые выветрившиеся юры. И цвела на тощих полосах горькая полынь, лебеда, политые соленым потом полуголодного, тупеющего в работе люда, — потом и злыми слезами.
Сбывались слова скептика Бунина, но не сбылись совсем. От барских гнезд уцелели ныне лишь ободранные шапки вековых парков да груды мусора и щебня, прикрытых крапивой. На золотое дно пришел новый хозяин. Вздохнула степь глубже, зацвела новыми цветами, и другие песни огласили лиловые просторы.
Полибинское имение Нечаевых-Мальцовых чуть-ли не единственное уцелело при огульном погроме. Вернее, разрушительная рука не успела коснуться дворца, хозяйственных построек, ограничившись опустошением их внутреннего богатства: с девятнадцатого года здесь обосновалось первое в округе советское хозяйство. Пришла сюда бездомная, безлошадная нищета, заняла дворец,—м колесо хозяйства завертелось медленно, с тяжким скрипом.
Об этом совхозе среди мужиков ходили легенды. Всякое недовольство новыми порядками подкреплялось ссылками на ‘совхоз’.
Нынешней весной я услышал от приятелей своих совсем иные речи:
— Того, что было, теперь не увидишь. Порядочек пришел. И хлеб, и машины, и скотина, — все честь-честью. По этим порядкам в совхоз без дела не завернешь. Обходи дальше и не балуйся: Крючок у лих востер больно, сейчас к исусу подведет.
Крючок — это тов. Крючков — управляющий совхозом-комбинатом. О нем говорят двояко: хороший хозяин и уж очень строг человек.
— Грозен больно, немилостив…
Но это последнее, при взгляде на тучные холсты цветущей чистосортной совхозовской ржи, на белесое поле выметывающихся овсов, приобретает характер полусердитой ласки.
Соревнованием совхоз бредит от управляющего до самого последнего в саду сторожа. Соревнование скрасило жизнь, подогрело, и все как будто сразу, нечаянно узнали, что дело у них идет ходко, силы у них избыток и впереди много пречудесных дней, черев край полных побед и веселой работы.
Крючкова я нашел в чадном сумраке механической мастерской. Он стоял у горна — липкий, промасленный и в совершенно новой белой фуражке. Он об’яснял трактористу, как сваривать ось. Меня он окинул колким взглядом и опять уставился в оранжевый пук пламени. Я понял, что здесь горячка, и решил подождать.
В конторе т. Крючков, по свойственной ему стремительности, огорошил меня цифрами:
— Социалистическое соревнование перевернуло у нас все вверх-дном. Ери одной и той же рабочей аиле, с теми же машинами мы закончили яровой посев в 9 дней вместо 12—13, как было в прошлом году. Разница эта тем более заметна, если принять во внимание увеличение в нынешнем году пропашных культур. Все посевы мы произвели рядовой сеялкой, ввели новую форму посева картофеля, дающую до 40 проц. экономии семян И увеличивающую урожай более чем в полтора раза.
— Но корень всего, — он с силой надавил карандашом на стол,— в дисциплине. Сейчас нет, обильных в прошлом, прогулов, рабочие за соревнование взялись обеими руками и начали подгонять администрацию. За эту кампанию мы не имели ни одного случая поломки машин, и поэтому мы, управившись на своем поле, смогли во-время перебросить их на крестьянские поля.
— Советское хозяйство теперь прочно стало на путь неуклонного роста своей продукции и прибылей. Если в 1937 г. (о предыдущих годах и говорить не стоит) прибыли всего было 2 тыс. руб., то в нынешнем году мы намерены дать 28 тысяч. Вместе с тем мы выбросим государству до 40.000 пуд. хлеба, из которого 8 тыс. пуд. чистосортных семян — лисицинской ржи и шатиловского овса.
Я слушал рубленую речь тов. Крючкова, следил за бегом его юрких, колючих глаз и со всей ясностью почувствовал, что причина всему толчок. Один толчок! Ведь люди, машины все те же, что и вчера, совсем недавно они производили мужицкое посмешище — ‘советский овес’, а сегодня их словно подменили, они раскрыли глаза на свою работу, и из-под рук их посыпалось золото зерна, и совхоз из предмета постоянных нареканий крестьян превратился в базу разложения дедовской деревни, в опорную базу героической пятилетки и создания колхозной деревни.
— Глядя на наши посевы, мужики пальцы кусают. Это убеждает их в необходимости перестройки своего хозяйства больше, чем тысячи докладов…
Мы шли бесконечными аллеями знаменитого когда-то нечаевского сада. Пятьдесят десятин неродивого бугра рука человека превратила в культурнейший угол, и совхоз сумел сохранить сад, довел его состояние до довоенного.
Пекло солнце. Над сочным ковром трав перелетали бабочки. Где-то, совсем рядом, пыхтел трактор и четко цокала сенокосилка.
Тов. Крючков — без картуза, в распущенной рубашке — мял черные пальцы и почти мечтательно говорил:
— На этой земле можно чорт-те что вырастить. Только б деревню обломать, И за последнее время мы шагнули очень далеко. По всей округе растут колхозы, правда, хилые пока, немощные, но растут. И совхоз в этом отношении делает большое дело. Для передовых крестьян есть база! Мы говорим им о необходимости машинизировать обработку поля, — у нас они наглядно убеждаются в правильности этого тезиса! Говорим: ‘Сей чистосортными семенами!’ — мужик взглянет на наши поля и лезет в затылок: слова правильные, без обмана. Мы можем смело говорить ему: ‘Строй колхоз и иди учиться у нас организаций труда в колхозе!’.
— Революция на крестьянские поля идет верными шагами. Через два-три года все эти просторы получат сортовое верно, царапнет их трактор, и хлеб отсюда потечет нескончаемым потоком.
— Наш комбинат имеет промышленный уклон. И вот дат коллектив (решил в корне изменить формы крестьянского хозяйствования. С осени мы приступаем к постройке сыроваренного и маслоделательных заводов. Сейчас у крестьянина нет стимула к введению травосеяния. Он ссылается на дороговизну семян, на непривычку заниматься этим делом. А тогда он заговорит по-иному! Расчет очень простой. Если мы охватим своими сливными пунктами деревни в радиусе десяти верст, то это будет около двух тысяч коров. Каждая корова даст в среднем шестьдесят-семьдесят рублей в год. Получается — сто сорок тысяч рублей в год прибавится. в бюджет крестьян и, значит, будет выброшено на культуру этих полей! Ведь это колонны тракторов, сеть школ, больниц, агропунктов! Ведь это настоящая революция!
Маленький человек, один из тех ‘беспокойных людей’, которые всегда увлечены какой-нибудь идеей, имеют характер готовой в любой момент разорваться бомбы, рассказывает мне длинно и горячо:
— Соревнование раскрыло нам глаза. Посмотрите на наших рабочих. Все они местные старожилы, смотрели до сих пор на совхоз, как на богадельню, и головы не ломали о том, что здесь куется наше народное, социалистическое хозяйство. А сейчас совсем другое дело. Горячка всех взяла. Не холим быть сзади других! А раз так, то и само дело они раскусили по существу, что-де надо строить социалистическое хозяйство. В корень ударили. Понимаете?
Маленький человек решительно крутил рыжий выгоревший ус и многозначительно хмыкал.
Плыл голубой вечер, и облака над крышей дворца, казалось, сгрудились исключительно для того, чтоб оттенить его мрачную безжизненность. Воплощение пылкой фантазии Растрелли, некогда вычурно стройный, он теперь облупился, время и бурные годы сняли с него ажурную вязь колонн, пестроту легких балконов, и, наполовину заколоченный — он обреченно взирает на окружающее.
— И выходит живая несуразица!
Мой собеседник вскочил и вытянул в мою сторону узловатые руки.
— Мы в партячейке поставили себе боевое задание, коллективизировать все окружающие деревни. Это нам бессомненно удастся. Но ведь не в коллективе вся наша перспектива. Наша цель — полная коммуна. А мы о ней говорить голосу не имеем. Почему? Я вам сейчас поясню. У нас в совхозе рабочие кругом об’единены — и производством, и материальным положением, а едят из разных чашек. Это правильно? Мое мнение, это — живой разврат! Мы должны наглядно показать крестьянину, что коммуна не кабала для человека, а великое облегчение. А ничего не выходит, — и воспитания мы слишком идиодного, и бумага нас душит. Пишем вышестоящим органам: ‘Шлите, товарищи, руководителя для детплощадки’, а там в рот воды набрали, — молчат, как зарезанные. И в итоге, ребята ходят безнадзорными. Просим дать руководителя на вечерние курсы для сезонниц, нам опять ни слова, ни воздыхания. И то же с коммуной. Ведь не в том только дело, что мм создаем богатства, улучшаем севообороты, и так далее. Наша цель — показ! А где он? А ведь у нас все налицо: и помещения, и продукты, и рабочие почти на семьдесят процентов партийцы, понимать, будто, должны.
— Вот мое предложение: на эту тему вызвать один из коллективов на соревнование.
В эту минуту к нам подошел тов. Крючков. Он опустился рядом со мной, и когда стих отголосок слов моего собеседника, он сказал, поглаживая ладонью лоб:
— Мысль твоя, Степан Иваныч, вполне правильная. Если будем живы, мы можем без конца вступать в соревнования. Нужды и прорех у нас хоть отбавляй.
И я оказался слушателем горячей беседы двух энтузиастов, перебивающих и дополняющих друг друга,
— Всех рабочих опролетаризироватъ.
— Построю я им общежитие, клуб, столовую…
— Прачечную, чтоб бабы были совсем свободны от своего барахла…
— И — бабы… Ребятам школу, мастерские…
— Бабам — курсы по новому быту…
— Из деревень баб сюда на недельку в гости…
— Вот тогда они своим мужикам об’явят программу-то!
Вечер слил парк в сплошную черноту, в ветвях полусонно крякали грачи, а на правом крыле дворца победно залилась гармонья.
Июнь-растун сделал свое дело. Поклонилась горизонту колосом налившая рожь, посерели широкоперые овсы, отцвели травы и над полями уныло затрюкали молодые перепела.
Рожь ждет, пары полны черной тоской по золоту семян.
Горячее, бессонное время в деревне.
В совхозе новая забота: во-время убрать рожь, спешно выбросить сортовые семена к началу посева, урвать время для помощи крестьянам к думать об осеннем севе. Все — па военный лад. Одно погоняет другое. Момент ответственный, достойный для нового испытания рабочей организованности.
И в самую последнюю минуту Полибинский комбинат шлет вызов Дунаевскому комбинату Белогородского округа: ‘Соревнуемся по уборке озимых и по осеннему посеву!’.
Полибино-Сторожево,
15 июля 1929 г.