Знакомство с Шекспиром в России до 1812 года, Лебедев В. А., Год: 1875

Критика
Время на прочтение: 43 минут(ы)
Скачать в PDF

Знакомство съ Шекспиромъ въ Россіи до 1812 года.

‘Русскій встникъ’, 1875, т. 120, No 12

I.

Наша литература долгое время только отражала на себ вліяніе литературъ западныхъ, но не раздляла съ ними общаго литературнаго движенія. Такъ занесенъ былъ къ вамъ ложно-классицизмъ, такъ было и съ изученіемъ Шекспира: его творенія задли вашу литературу, можно сказать, только краемъ. Въ то время какъ въ Германіи въ конц XVIII столтія встрчаемъ мы прекрасный переводъ твореній Шекспира сдланный Тикомъ и Шлегелемъ, въ Роосіи до начала XIX столтія мы имемъ наперечетъ девять піесъ, представляющихъ отчасти передлку, отчасти переводъ твореній Шекспира.
Хотя русскій театръ ведетъ свое происхожденіе не со временъ только Елисаветы Петровны, однако въ томъ смысл какъ мы его теперь понимаемъ онъ подучалъ начало въ 1756, когда состоялся именной указъ объ учрежденіи ‘публичнаго Россійскаго театра’ въ Петербург. Въ такомъ смысл Сумароковъ справедливо называется ‘установителемъ Россійскаго театра’. Съ него мы и должны начать обозрніе знакомства съ Шекспиромъ въ Россіи до 1812 года. Если вслдствіе близкаго общенія между собою странъ Европы, странствующіе артисты Англіи могли появиться въ Германіи сейчасъ же почти посл смерти Шекспира, въ 1626 году, {Гервинусъ, Шекспиръ (ч. I, стр. 155) перев. Тимоеева.} то у насъ конечно подобное явленіе было не мыслимо. О какомъ-нибудь вліяніи Шекспира до Сумарокова (1718—1777) было бы странно и говорить.
Главную заслугу свою Сумароковъ съ великою гордостію поставлялъ въ томъ что явилъ Россамъ Расиновъ театръ. Онъ и не думалъ скрывать своихъ заимствованій у Корнеля, Расина и Вольтера. Въ критическую для себя минуту, когда созданная имъ система и основанная на ней личная его слава готовилась пережить себя, онъ обратился за подкрпленіемъ къ авторитету Вольтера. ‘Неужели, восклицалъ онъ, по поводу успха піесъ Лукина, Москва боле повритъ подъячему нежели г. Вольтеру и мн?’ Но Сумароковъ зналъ и театръ Шекспира, хотя не прямо въ подлинник, и притомъ знакомство это было крайне поверхностное. Преклоняясь предъ авторитетомъ Вольтера, онъ естественно смотрлъ и на Шекспира глазами этого послдняго. Въ своей Епистол о Стихотворств онъ, правда, помщаетъ на Геликон между другими поэтами и Шекспира, но къ имени его прибавляетъ ‘непросвщенный’. Въ примчаніи къ этому мсту {Собр. сочин. Сумарокова, т. I, стр. 337.} онъ поясняетъ: ‘Шекспиръ англійскій трагикъ и комикъ, въ которомъ очень худова и чрезвычайно хорошева очень много.’ {Ibid. стр. 359.} Этотъ отзывъ, можно сказать, заключаетъ въ себ rsum всего говореннаго Вольтеромъ о Шекспир. Онъ получаетъ особое значеніе если принять во вниманіе отзывъ Сумарокова о Корнел, Расин и Вольтер, которыхъ онъ называетъ ‘преславными трагиками’. Впрочемъ, не боясь ошибиться, можно сказать что Сумароковъ только потому и обратилъ, хотя мало, вниманіе на Шекспира что послдній былъ тогда предметомъ оживленнйшихъ споровъ во Франціи.
Изъ драматическихъ піесъ Сумарокова, его Гамлетъ указываетъ на свой первоисточникъ. Сумароковъ написалъ своего Гамлета въ 1748 году, {См. каталогъ Смирдина.} а представленъ Гамлетъ былъ въ первый разъ въ 1750 году, на придворномъ Петербургскомъ театр. Въ послдній разъ напечатанъ въ Москв въ 1781 году (Драматическій Словарь 1787 года).
Сумароковъ не зналъ англійскаго языка, а потому обработка его шла чрезъ третьи руки. Онъ имлъ подъ руками или переводъ или передлку на французскій языкъ. Въ 1746 году де-Лапласъ издалъ вторую книгу переводовъ изъ Шекспира, заключавшую въ себ Ричарда ІІІ, Гамлета и Макбета. {Histoire de l’influence de Shakspeare sur le thtre franais Lacroix. стр. 116.} Вроятно, этимъ переводомъ и пользовался Сумароковъ. Не имя подъ руками того перевода, мы не можемъ сказать въ какомъ отношеніи находится къ нему передлка Сумарокова, а потому ограничимся указаніемъ различія между Шекспировымъ подлинникомъ и Сумароковскою передлкой.
Мы уже знаемъ отношенія Сумарокова къ генію Шекспира. Драматическій Словарь, говоря о перевод Юлія Цезаря Карамзинымъ, прибавляетъ: ‘что Шекспиръ не держался театральныхъ правилъ, тому истинная причина почесться можетъ пылкое воображеніе не могшее покориться никакимъ правиламъ, въ чемъ его осуждалъ знаменитый софистъ Вольтеръ, а также россійскій стихотворецъ Сумароковъ.’ Не даромъ здсь упомянуты правила и имя Вольтера поставлено рядомъ съ Сумароковымъ. Сумароковъ очень высоко цнилъ эти правила и находился подъ самымъ сильнымъ вліяніемъ Вольтера.
Что же это были за правила? Сумароковъ исполнилъ свою обработку по правиламъ теоріи ложно-классической драмы. Въ трагедіи дйствіе обусловливается или характеромъ лицъ или положеніями (situation). Сообразно съ этимъ можно находить лишь дв комбинаціи: или характеръ лица создаетъ положеніе, или характеръ опредляется положеніями создаваемыми драматическими писателями. Въ трагедіи новаго времени вншнія дйствія обусловливаются характеромъ человка, имъ создаются и разршаются. Напротивъ, въ трагедіи XVIII вка, извстной подъ именемъ ложно-классической, главное заключается въ эффектныхъ сценахъ, въ непредвиднныхъ столкновеніяхъ. Сюда присоединяется борьба чувствъ и разсудка. Герою приходится разршать много противорчій и случайностей прежде нежели успетъ онъ дойти до конца (совершенная противоположность Гамлету Шекспира, гд все указываетъ герою на необходимость дйствій). Для дйствія избирается одна какая-нибудь страсть или лучше исходъ страсти, развязка дйствія, завязка котораго разказывается въ начал піесы. О характер съ его измнчивостію и способностію къ развитію тутъ нтъ и помина. Лица раздляются на дйствующихъ и не дйствующихъ. Людей съ ихъ многообразными качествами нтъ, а первые, дйствующіе суть озаглавленныя страсти: влюбленный, тиранъ, честолюбецъ и пр. Вторые, не дйствующіе, лишены всякихъ чертъ и суть не люди, а говорящія реплики. Это такъ-называемые наперсники и наперсницы. Имъ герой и героиня разказываютъ о всемъ случившемся съ ними до начала страсти, вншнія событія и внутреннее расположеніе, свои мысли, самыя тайныя симпатіи и антипатіи. Эти же лица обязаны были своими разказами поддержать предъ зрителями изложеніе вншняго хода піесы и восполнить чрезъ то недостатокъ дйствія. Само собой разумется что люди низшаго сословія, неспособные къ ‘высокимъ’ чувствованіямъ, не допускались на сцену. Даже самымъ появленіемъ на сцену они унизили бы героя, его ‘высокія’ чувствованія и торжественность сцены. Имя дло съ напряженными моментами страсти, ложно-классическая трагедія не допускала ничего что могло бы нарушить ея торжественность и гармонію. Даже въ выбор героя придерживались греческой и римской исторіи, и только въ періодъ улучшенія бралъ Вольтеръ своихъ героевъ изъ отечественной исторіи. Ложно-классическая трагедія утомляетъ при самомъ начал, она требуетъ вниманія къ мелочнымъ событіямъ и связямъ. Если разказъ коротокъ, то теменъ, если длиненъ, то утомителенъ. Но попробуй опустить первыя сцены, и вся завязка потеряна вовсе, и дйствіе непонятно. Къ этому можно прибавить что резонерство общій недостатокъ ложно-классическихъ героевъ и героинь. Страсть не мшаетъ имъ разчитывать и размривать каждый шагъ, останавливаться предъ каждымъ біеніемъ сердца. Вліяніе двора также оставило свой отлчатокъ, который состоялъ въ томъ что на сцен страсть должна была обнаруживаться прилично и въ мру. Присоединимъ сюда знаменитый законъ трехъ единствъ (hors des trois units il n’y a point de saint). По требованію единства дйствія, слова и движенія лицъ дйствующихъ въ трагедіи должны быть замшаны въ представленномъ происшествіи такъ чтобы входили въ полный составъ піесы и непосредственно клонили ее къ развязк, причемъ жизнь человческая представляется въ разказ, не въ дйствіи, а кром общихъ философскихъ разсужденій, никакіе эпизоды не должны быть вставляемы въ трагедію. Единство дйствія, это такъ-сказать союзъ или уговоръ нсколькихъ лицъ къ ‘общему содйствію въ одномъ происшествіи’. Это самое происшествіе должно непремнно совершаться во столько времени сколько нужно было бы въ самомъ дл для развязки подобнаго случая въ свт. Часто требовалось чтобы событіе начиналось, продолжалось и оканчивалось въ теченіе сутокъ, и это называлось единствомъ времени. Представляемое на сцен происшествіе должно было происходить въ одномъ город, на одной улиц и нердко въ одной комнат. Это — единство мста. Прибавимъ что эти три единства непремнно должны быть растянуты на пять актовъ, и все это должно быть изложено александрійскимъ стихомъ. Сумароковъ изложилъ свой взглядъ на трагедію въ Эпистол о стихотворств. {Соч. Сумарокова, т. I.} Его требованія совершенно согласны съ требованіями ложно-классической трагедіи.
Чувствительнй всего трагедія сердцамъ,
Она намъ плачъ и горесть представляетъ.
И притомъ въ высшемъ направленіи, какъ напримръ:
Трезенскій князь забылъ о рыцарскихъ играхъ,
Воспламененіе почувствовавъ въ крови…
Въ примръ можетъ идти и вдова Гектора, по изображенію Расина, которая…
Въ смятеніи низвержена въ дв страсти…
Не знаетъ что сказать при выбор напасти.
…Или Альзира Вольтера: При этомъ не должно представлять того что
‘на мигъ пріятно’,
Но чтобъ то дйствіе надолго было внятно…
Въ комедіи, напримръ, можно только явить ‘бездушнаго’, подъячаго, щеголя, который родился ‘для амура’, ‘гордаго, скупаго’. Все это должно быть изложено въ приличной форм:
Знай въ стихотворств ты различіе родовъ,
И что начнешь, ищи къ тому приличныхъ словъ.
Не раздражая музъ:
Слезами Талію, а Мельпомену смхомъ.
Не оскорбляя благороднаго вкуса введеніемъ лицъ не высшаго сословія:
Пасацкой, дворянинъ, маркизъ, графъ, князь, владтелъ
Восходитъ на театръ: творецъ находитъ путь
Смотрителей своихъ чрезъ дйство умъ тронутъ.
Въ этихъ стихахъ очевидно вліяніе Вольтера, до котораго на сцену допускались только лишь боги, полубоги и герои.
Слдуя Вольтеру, Сумароковъ не осмлился поднять руку и на три единства.
1. Не представляй двухъ дйствъ къ смшенію мн думъ,
Смотритель къ одному свой устремляетъ умъ…
Аины и Парнасъ зря красну царску дщерь,
Котору умерщвлялъ отецъ какъ лютый зврь,
Въ стенаніи своемъ единогласны были
И только лишь о ней потоки слезны лили.
2. Не тщись глаза и слухъ различіемъ прельститъ,
И бытіе трехъ лтъ мн въ три часа вмстить,
Старайся мн въ игр часы часами мритъ:
Чтобъ я, забывшися, возмогъ теб поврить,
Что будто не игра то дйствіе твое,
Но самое тогда случившися бытіе.
2. Не сдлай трудности и мстомъ мн своимъ
Чтобъ мн театръ твой зря имючи за Римъ
Не полетть въ Москву, а изъ Москвы къ Пекину. *
* Соч. Сумарокова, т. I, стр. 340—341.
Эту теорію Сумароковъ вполн продолжалъ къ своей передлк Гамлета. Въ Гамлет Шекспира является одно лицо которое приводило въ смущеніе теорію псевдо-классической трагедіи. Это духъ отца Гамлета. Вопросъ о томъ, возможно ли появленіе духа на сцен, имлъ особое мсто въ литератур и въ конц-концовъ ршенъ былъ утвердительно самою практикой сцены. Духъ является въ разныхъ піесахъ Шекспира (Макбетъ, Ричардъ). Но нигд Шекспиръ не далъ ему точнаго обстоятельнаго развитія и объясненія какъ въ Гамлет. Первое дйствіе Гамлета посвящено подготовленію той трагической почвы на которой долженъ будетъ дйствовать трагическій герой. Онъ долженъ начать борьбу съ окружающимъ его настоящимъ зломъ, имя основу для своихъ дйствій въ прошедшемъ. Духъ въ Гамлет Шекспира является офицерамъ на страж, другу Гамлета Гораціо и самому Гамлету. Отношеніе духа ко всмъ названнымъ лицамъ опредляется характеромъ каждаго изъ нихъ. Марцелло, представитель военнаго сословія окружающаго престолъ (онъ офицеръ при дворцовомъ караул), человкъ прямой, неученый, знакомый однако съ современными событіями, онъ встревоженъ ихъ необычайностію. Вслдствіе своего характера онъ теряется въ нихъ и, не умя найтись ищетъ разршенія у ученаго Гораціо. Вслдствіе недовольства настоящимъ онъ обращается къ лучшему прошлому, охваченъ имъ совершенно и живо представляетъ его себ. Въ осуществленіе этого образа его мыслей и является духъ, который по отношенію къ Марцелло, есть облеченный сообразною съ понятіемъ о духахъ формой образъ его душевнаго настроенія. Все сказанное о Марцелло относится и къ Бернардо. Не будь Бернардо, Марцелло могъ бы казаться представителемъ только своего личнаго образа мыслей. Гораціо есть личность противоположная Марцелло и Бернардо. Онъ не одаренъ силою воображенія въ такой мр какъ они, онъ ученый, прибылъ только-что въ родную сторону и не знакомъ съ положеніемъ длъ. Для него, какъ ученаго, прошедшее въ данную минуту не иметъ такого значенія какъ для Марцелло и Бернардо, поэтому онъ относится къ явленію духа съ недовріемъ. Нсколько усиленная дятельность въ государств, дальше которой не идетъ тревога Марцелло и Бернардо, объясняется Гораціо естественно. Но на родин его боле и боле охватываетъ тревога, и общее недовольство настоящимъ дворомъ, высказывающееся даже въ лицахъ обязанныхъ охранять престолъ, обращаетъ и его мысль съ большею силой къ прошлому, онъ видитъ духа, который хочетъ что-то сказать ему какъ боле способному понимать событія, но не говоритъ. Итакъ, духъ и по отношенію къ Гораціо есть его мысли и впечатлнія, охватившія его по возвращеніи на родину, есть символъ его душевнаго настроенія.
Гамлетъ вслдствіе самаго своего характера (онъ боится всего кажущагося и желаетъ во всякомъ дл знать истину) обращается къ прошлому, такъ какъ при настоящемъ двор Датскомъ царствуетъ притворство. Онъ связанъ тсными естественными узами съ умершимъ королемъ и съ царствующею королевой, что его также обращаетъ къ прошлому. Внезапность смерти отца и поспшность брака матери усиливаютъ такое обращеніе къ прошлому. Такая близкая и тсная связь съ прошлымъ производитъ то что образъ отца носится предъ Гамлетомъ. Сверхъ того разказъ друзей, который вызываетъ сравненіе прошлаго съ настоящимъ (‘и я видалъ его, не найти мн и’ Гамлетъ, пер. Вронченко, изд. 1828, стр. 18) и оцнку настоящихъ событій (‘Онъ былъ вооруженъ… чмъ гнва’, Вронченко, 20, 21) иметъ такое же значеніе. Такомъ образомъ весь душевный міръ Гамлета сосредоточивается на мысли объ отц. Потому естественно что на караул, когда и вншняя природа увеличиваетъ мрачное настроеніе, неумстное и оскорбительное веселье Датскаго двора въ то время когда близокъ уже часъ когда блуждаетъ духъ, производятъ то что душа Гамлета всецло наполняется мыслію объ отц: онъ видитъ духа. Духъ является. Двукратный призывъ Гамлета духомъ указываетъ что для его друзей не существовало тхъ причинъ которыя заставляли Гамлета постоянно думать объ отц. (Вронч., 33, воображеніе…. изъ себя.) Гамлетъ по своему характеру не открылъ друзьямъ своихъ мыслей (духъ говорилъ съ нимъ однимъ). Слова духа суть какъ бы мысли возникавшія постепенно въ душ Гамлета, вопервыхъ, мысль о мести королю за убійство (Вронч., 34), потомъ двойная месть (убійство безчеловчное, Вронч., 35), дале мысль о кровосмшеніи матери, хотя слабость извинительна въ матери какъ подпавшей подъ вліяніе коварнаго и боле сильнаго человка (Вронч. 36, 37), наконецъ сожалніе объ отц убитомъ въ цвт лтъ, среди полнаго разгара жизни (тамъ же). Когда друзья приносятъ на меч клятву Гамлету въ врности, то вслдствіе тсной связи ихъ дла съ прошлымъ, съ личностію умершаго короля, надъ ними какъ бы витаетъ его духъ, и вотъ они слышатъ голосъ духа, хотя и не видятъ его образа. Итакъ, и здсь духъ есть только отраженіе душевнаго настроенія мыслей клянущихся. Итакъ явленіе духа у Шекспира, какъ сценическое приспособленіе, вполн естественно. Обладая высшимъ художественнымъ тактомъ, Шекспиръ сообщилъ ему должную вншнюю обстановку, согласную съ народными поврьями о духахъ. Первое дйствіе Гамлета имло сильное вліяніе на Вольтера, а онъ подражалъ духу Гамлета въ двухъ піесахъ: Eryphile (1732 года) и Семирамид (1746), и оба раза неудачно. Въ первой піес, тнь умершаго короля соотвтствуетъ тни въ Гамлет. И тотъ, и другой открываютъ совершенное преступленіи и жалуются на неврность супругъ, оба взываютъ къ сыну о мести, но какое громадное различіе между тмъ и другамъ! Тнь Амфіарая у Вольтера является среди дневнаго блеска, она обращается ко всмъ. Преступленіе, о которомъ она думаетъ сообщить, почти съ точностію подозрвалось задолго до того. Въ ея рчахъ нтъ ничего трогательнаго, способнаго произвести впечатлніе.
Возбуждая къ мести Гамлета, тнь говоритъ у Шекспира:
Но что бы ты не предпріялъ для мести,
Страшась унизить душу умышленьемъ
На мать свою: оставь ее, мой сынъ,
Суду небесъ и терніямъ сокрытымъ въ ея груди.
Какъ мало гармонируетъ съ этимъ угрожающая и слишкомъ дерзкая тнь Амфіарая, когда онъ приходитъ требовать мести! (Алкмеонъ: противъ кого? Амфіарай: противъ твоей матери. Eryphile. Дйствіе 4-е, сцена II,)
Желаніе поражающихъ эффектовъ приводило ко многимъ несообразностямъ. Вольтеръ заставилъ тнь Амфіарая явиться среди благо дня, предъ собраніемъ, въ присутствіи его жены Эрифилы и быть видимою ею. Съ грознымъ видомъ, раздраженная и поражающая собраніе является тнь: ‘Кто ты?’ спрашиваетъ Алкмеонъ. ‘Царь твой! отвчаетъ тнь, ршайся, повинуйся мн’.
Вольтеръ самъ понималъ неуспхъ своего подражанія и возвратился къ прежней попытк въ Семирамид (1746).
Семирамида есть не что иное какъ пересмотрнная и поправленная Eryphile. Вызывая событія изъ отдаленнаго прошедшаго Вольтеръ могъ дать боле свободы сверхъестественному. Онъ самъ признается въ предисловіи къ Семирамид, что ‘было довольно рискованнымъ предпріятіемъ представитъ Семирамиду собирающую государственные чаны для провозглашенія ея супруга, тнь Нина, выходящую изъ гробницы чтобы предупредить кровосмшеніе и отомстить на свою смерть, Семирамиду входящую въ мавзолей, при выход изъ котораго она была поражена рукою сына’. И потому присоединилъ къ этой сцен свои объясненія. ‘Было не разъ указываемо на то что нельзя врить въ привиднія, что явленіе мертвецовъ предъ націей просвщенною равнозначительно появленію пугалъ для дтей’, говоритъ онъ. ‘Но вся древность врила въ духовъ и христіанство освятило ихъ въ своей религіи. Кто же посл того осмлится осмивать возобновленіе ихъ на сцен?’ Такъ оправдывалъ себя Вольтеръ. Въ свое оправданіе онъ указывалъ еще на источникъ своихъ заимствованій. ‘Англичане, конечно, не больше Римлянъ врятъ привидніямъ, однако они постоянно съ удовольствіемъ видятъ въ трагедіи Гамлетъ тнь короля, которая является на сцен въ случа почти похожемъ на тотъ по которому вы видите тнь Нина въ Париж.’ Между искрами творчества которыя онъ находитъ въ Шекспир, его боле всего поражала удача съ какою вывелъ Шекспиръ на сцену тнь отца Гамлета. ‘Нужно сознаться, говоритъ онъ, что между красотами поражающими васъ среди ужасныхъ нелпостей, тнь отца Гамлета есть наиболе поразительное явленіе на сцен. Она производитъ всегда величайшій эффектъ въ Англіи. Эта тнь производила боле ужаса чмъ напримръ тнь Дарія въ трагедіи Эсхила Персы. Духъ Дарія является возвстить несчастія своему семейству, духъ отца Гамлета у Шекспира требуетъ мести, приходитъ открывать тайны преступленія. Тнь вставлена чтобъ убдить въ томъ что есть невидимая сила которая управляетъ въ природ.’ (Предисловіе къ Семирамид). Изъ сличенія съ Шекспиромъ мы можемъ видть какъ далекъ былъ Вольтеръ отъ пониманія своего образца, и естественно что подражаніе выходило неудачно. Подражая духу отца Гамлета въ Семирамид, Вольтеръ даетъ намъ самую жалкую копію этого духа. Комбинація совершенно та же что въ Eryphile и духъ здсь даже слабе и курьезне. Онъ нисколько не связанъ съ піесой по ходу дйствія. Это какой-то чуждый піес элементъ, въ род Deus ex machina. Слишкомъ странно слышать что Нинъ является какъ привидніе, а между тмъ Семирамида обнимаетъ его колни.
Замчательное сужденіе относительно возможности появленія ‘духа’ какъ отдльнаго лица въ драматическихъ произведеніяхъ принадлежатъ Лессингу, а справедливо заслуживаетъ чтобъ остановиться на немъ подробно.
‘Появленіе духа во французской трагедіи было столь смлымъ нововведеніемъ и поэтъ вводившій ихъ оправдывалъ себя столь своеобразно’, говоритъ Лессингъ при разбор Семирамиды, ‘что можно остановиться на этомъ. Если мы находимъ въ піесахъ новаго времена такихъ же духовъ, какъ и въ піесахъ древности то вопросъ заключается въ томъ, имлъ ли новйшій драматическій поэтъ право вводить ихъ? Оставимъ этотъ вопросъ не ршеннымъ и поставимъ вопросъ: можетъ ли поступать такъ поэтъ если онъ переводитъ дйствіе во времена боле отдаленныя и доврчивыя? Поэтъ долженъ представить предъ нашими глазами происшествіе извстной эпохи не съ историческою буквальною врностью, но подъ другимъ, высшемъ угломъ зрнія. Онъ долженъ трогать насъ чрезъ возбужденіе чувствъ и воображенія. Если теперь поэтъ не въ состояніи удовлетворить этимъ требованіямъ, хотя бы предъ неврующимъ поколніемъ, то онъ не долженъ и браться за это. Но изъ этого не слдуетъ что этотъ источникъ ужаснаго и патетическаго долженъ быть оставленъ ради того что философія не позволяетъ врить въ духовъ, или потому что холодный разсудокъ находитъ это суеврнымъ. что значатъ собственно что мы не вримъ въ духовъ? Вопросъ о духахъ до сихъ поръ остается еще безъ разршенія и иметъ много за и противъ. Иные не придаютъ духамъ никакой важности, другіе напротивъ боятся ихъ. Большая часть относится равнодушно, готовые смяться надъ ними днемъ и съ ужасомъ слушающіе о нихъ въ темную ночь. Это насколько не можетъ мшать драматическому поэту сдлать изъ нихъ должное употребленіе. Смя лежитъ въ насъ самихъ. Дло поэта образовать изъ него зародышъ. Въ обычной жизни мы можемъ врить чему угодно, на театр должны врить чему пожелаетъ чтобы мы врили поэтъ. Такимъ поэтомъ былъ Шекспиръ, поэтомъ единственнымъ въ этомъ род. Его духъ въ Гамлет заставляетъ волоса стать дыбомъ, будь то волоса врующаго или неврующаго. Вольтеръ не удовлетворялъ на одному изъ этихъ требованій, Для сосредоточенія дйствія на главномъ лиц важно, конечно, чтобы духъ не отвлекалъ отъ него вниманія зрителей, и у Шекспира духъ говоритъ съ однимъ Гамлетомъ. Въ сцен же съ матерью она не видитъ духа, духъ дйствуетъ на насъ боле чрезъ Гамлета нежели самъ по себ, впечатлніе, которое духъ производитъ на Гамлета, переходятъ въ насъ. Вольтеръ дурно воспользовался этимъ художественнымъ пріемомъ. Въ его дух ужаснаго много, но онъ ужасаетъ немногихъ. Одна Семирамида восклицаетъ: ‘Небо! Я умираю!’ на другахъ же это не производитъ никакого другаго дйствія, кром того что друзья духа теперь вдругъ являются въ залъ.’ Къ этому Лессингъ прибавляетъ {Собр. соч. Лессинга. 6 книга. Изд. 1866 г. Изд. 1866 г. Hamburgische Dramaturgie, стр. 64. Eilftes Stck. 5го іюня 1767.} еще нсколько замчаній о различіи между духомъ англійскаго и французскаго поэта. Сущность заключается въ слдующемъ: духъ Вольтера есть поэтическая машина необходимая только для связи, самъ по себ онъ интересуетъ насъ въ самой ничтожной степени. Духъ Шекспира есть дйствующее лицо въ судьб котораго мы принимаемъ участіе. Потому онъ возбуждаетъ въ насъ не только ужасъ, во и состраданіе. Это различіе объясняется, конечно, различнымъ образомъ мыслей того и другаго поэта. Вольтеръ смотритъ на появленіе духа умершихъ какъ на чудо, Шекспиръ какъ на совершенно естественный случай. Кто философичне — другой вопросъ, но Шекспиръ несомннно поэтичне. Духъ Нана у Вольтера такомъ образомъ не можетъ разсматриваться какъ существо способное, по выход изъ этого міра, къ пріятнымъ или непріятнымъ ощущеніямъ. Это высшая сила длающая своимъ явленіемъ исключеніе изъ своихъ вчныхъ законовъ, для обличенія и наказанія сокровенныхъ преступленій. Ошибка заключается не въ томъ что драматическій поэтъ направляетъ свою піесу къ уясненію и подтвержденію моральныхъ истинъ, но совершенно несправедливо добытыя нами нравственныя истины находятъ въ намреніяхъ древнихъ. Если поэтому Вольтеръ не имлъ въ виду ничего другаго какъ доказать верховную справедливость и избрать для наказанія необычайныхъ пороковъ необычайный путь, то Семирамида есть очень посредственное произведеніе, особенно когда, какъ въ этомъ случа, представленная мораль нисколько не поучительна. {Ibid, Zvlfte Stck. 7го іюня 1767, стр. 69.} Такъ мастерски врно понялъ и изложилъ Лессингъ вопросъ о духахъ.
Объясненіе говоритъ само за себя. Можно замтить только что Лессангъ, имя дло съ духомъ Нина, не имлъ въ виду разъяснить что хотлъ Шекспиръ выразить въ своемъ дух. Въ Вильгельм Мейстер, Гёте, явивъ въ разбор Гамлета глубокое пониманіе Шекспира, коснулся и вопроса о дух. Когда все было готово къ представленію Гамлета, разказываетъ онъ, Вильгельмъ не зналъ кому дать роль духа и предлагалъ переждать не поступитъ ли кто-нибудь въ труппу кому бы можно было съ большимъ успхомъ предоставить эту роль. Вдругъ онъ получаетъ письмо что духъ явится въ надлежащее время, причемъ общалось что незнакомецъ если не произведетъ чуда, то все же должно случиться необычайное. {Вильгельмъ Мейстеръ. Кн. V, стр. 489. Пер. Полеваго. 1870.} Въ назначенное время духъ явился. Впечатлніе было громадное. Мы выпишемъ енотъ разказъ буквально. ‘Вильгельмъ, которому, какъ онъ говорилъ, не удался его первый монологъ, хотя публика и привтствовала его самыми горячими рукоплесканіями, вышелъ дйствительно не въ довольно спокойномъ настроеніи на сцену въ то время какъ она должна представить темную и бурную ночь, однакоже онъ справился и произнесъ съ надлежащимъ спокойствіемъ весь извстный монологъ о пированіи и пьянств сверныхъ жителей и совсмъ позабылъ при этомъ о привидніи, точно также какъ позабыли о немъ и зрители, и онъ дйствительно испугался когда Гораціо воскликнулъ: Посмотрите, вотъ онъ! Онъ быстро оглянулся, и высокая, благородная осанка привиднія, тихая, почти неслышная поступь его, легкость движеній въ вооруженіи, которое казалось на видъ чрезвычайно тяжелымъ, все это произвело такое сильное впечатлніе на Гамлета, что онъ остался на своемъ мст какъ вкопанный и могъ только вполголоса воскликнуть: ‘вы ангелы и силы небесныя, защитите насъ!’ Онъ взглянулъ на привидніе, нсколько разъ перевелъ духъ и наконецъ обратился къ привиднію съ такою безсвязною, растерянною и принужденною рчью что даже и при величайшемъ искусств нельзя было сказать ее ни иначе, ни лучше. Ему много помогла въ этомъ отношеніи и его передача этого м&#1123,ста, въ ней онъ близко придержался оригинала въ которомъ самая разстановка словъ выражала настроеніе духа человка смущеннаго и испуганнаго, приведеннаго въ ужасъ: ‘Кто бы ты ни былъ, добрый духъ или проклятый бсъ, чтобы ты ни принесъ съ собой, благоуханія ли неба или испаренія ада, каковы бы ни были добры ли, злы ли твои намренія, но ты приходишь въ такомъ почтенномъ образ что я не могу не заговорить съ тобой, не назвать тебя: Гамлетъ, король, отецъ! Отвчай же мн!’ Сцена перемняется, а когда изъ-подъ забрала раздались первые звуки, когда громкій, хотя нсколько хриплый, голосъ произнесъ слова: ‘Я духъ твоего отца!’ Вильгельмъ отступилъ въ ужас на нсколько шаговъ: ужасъ его отразился на публик. Голосъ всмъ показался знакомымъ. Привидніе говорило скоре съ чувствомъ глубокой горести нежели съ сожалніемъ, но съ чувствомъ горести задушевной, тихой и безпредльной: то была скорбь великой души отдлавшейся отъ всего земнаго и все подвергнутой жестокимъ страданіямъ.
‘На общемъ посл того ужин, и отсутствовавшій духъ получилъ свою долю похвалъ и общаго изумленія. Онъ проговорилъ всю роль свою очень врно и величаво. Онъ точь въ точь походилъ на портретъ короля, какъ будто художникъ съ него именно писалъ самый портретъ, а друзья-театралы особенно восхваляли тотъ моментъ когда онъ вышелъ изъ-подъ пола не вдалек отъ портрета и прошелъ мимо его, при этомъ дйствительность и обманъ зрнія такъ странно слились что можно было въ самомъ дд поврить королев когда та говорила что она не видитъ одного изъ двухъ рядомъ стоящихъ образовъ. Серло особенно хвалитъ привидніе за то что оно не говорило жалобнымъ тономъ и кончало свою рчь такъ какъ было прилично духу великаго героя, возбуждающаго сына своего къ мести за отца. ‘Прости, прости и помни: я отецъ твой!’ {Есть преданіе что самъ Шекспиръ исполнялъ роль духа (Гервинусъ томъ I, стр. 178), и эта роль была верхомъ его искусства. Знаменитый германскій артистъ Шрёдеръ, который самъ обрабатывалъ для сцены многія произведенія Шекспира, избиралъ точно также роль духа. Ему слдовалъ и Лудвигъ Девріентъ, о которомъ сохранился слдующій анекдотъ: мастеровой, которому назначено было охранять спускъ въ могилу, такъ былъ напуганъ голосомъ заклинающаго Девріента что посл объяснялъ режиссеру что онъ не можетъ удержаться отъ страха и что, вроятно, возл Дервіента стоитъ и жалобно взываетъ настоящій духъ. Его насилу могли убдить остаться на своемъ мст, а каждый разъ какъ Девріентъ выходилъ изъ могилы, у того волосы становились дыбомъ. Между тмъ вотъ что разказываетъ Блинскій (томъ II, ст. 588, о томъ какъ играли духа на русской сцен: ‘Наконецъ увертюра кончилась, занавсъ взвился, и мы увидли на сцен нсколько фигуръ, которыя довольно твердо читала своя роли и не упускала при этомъ длать приличные жесты, увидла какъ старался г. Усачевъ испугаться какого-то пугала, которое означало собою тнь Гамлетова отца, и какъ другой воинъ, желая показать что это тнь, а не живой человкъ, осторожно кольнулъ своею алебардой воздухъ около тни, длая видъ что онъ безвредно прокололъ ее… Все это было довольно забавно и смшно, но намъ, право, совсмъ было не до смху, въ томительной тоск дождались мы что будетъ дальше…’}
Возвратимся къ передлк Сумарокова. Сумароковъ остался вренъ ложно-классической трагедіи боле своего учителя Вольтера. Его передлка совершенно согласна съ теоріей ложно-классической трагедіи. Онъ былъ глухъ къ перемнамъ которыя сам Вольтеръ внесъ въ трагедію подъ благодтельнымъ вліяніемъ Шекспира. Онъ далъ своему Гамлету одну первенствующую страсть — любовь къ Офеліи и завязку трагедіи нашелъ въ борьб Гамлета съ любовью къ Офеліи, дочери наперсника Клавдіева, Полонія, и местію за смерть отца. Онъ стеръ съ Гамлета и Клавдія вс типическія и художественныя черты сообщенныя имъ Шекспиромъ. Это не живыя личности какъ у Шекспира, а отвлеченныя имена: Гамлетъ — воплощенная добродтель въ борьб съ воплощеннымъ въ Клавдіи и отчасти въ матери Гамлета порокомъ. Борьба Гамлета, какъ человка мыслящаго, съ самимъ собою, не существуетъ. У Сумарокова каждому лицу даны наперсники и наперсницы, которые необходимы въ ложно-классической трагедіи. У Клавдія такимъ наперсникомъ служитъ Полоній, у Гамлета — Армансъ, у Офеліи — Флеммина, у Гертруды — Ратуда. Вншняя связь дйствій слдующая. Строже Вольтера соблюдая условія ложно-классической трагедіи, Сумароковъ замнилъ духа сномъ, который тревожитъ Гамлета своимъ содержаніемъ. {Дйств. I, явл. I, игра воображенія (явл. 8, стр. 68).} Гамлетъ уже знаетъ о преступленіи Клавдія. Его удерживаетъ отъ мести только любовь къ Офеліи, дочери Клавдіева наперсника Полонія. {Дйств. I, явл. 1.} Теперь онъ не хочетъ боле медлить…
Злодйство Клавдія уже изобличенно
Офеліинъ отецъ погибнетъ непремнно.
Отецъ мой убіенъ среда своей страны,
Не въ пол, на одр лукавыя жены,
Котора много лтъ жила съ нимъ безъ порока.
А льстецъ Полоній былъ орудіемъ злаго рока!
Полоній сей, кого отецъ мой толь любилъ!
О дщерь убійцына! почто теб я милъ?
Почто мала ты мн? Почто я въ свтъ родился?
Когда я своего отца твоимъ лишился!
Теперь во время сна:
Родитель мой въ крова предсталъ передо мной,
И плача мн вщалъ: о, сынъ! любезный сынъ!
Познавъ вину моихъ нещасливыхъ судьбинъ
Почто ты борешься съ разсудкомъ толь безчинно.
Армансъ продолжаетъ его мысль вслухъ:
Суля природ дань, мать хочешь пощадить,
Не можешь по любви того ли сотворить?
Но герою прилично торжествовать надъ страстію: {Стр. 61—63. Собр. соч. Сумарокова т. III.}
Гертрудою, Армансъ, я человкомъ сталъ,
Полоніемъ отца на вка потерялъ,
Оставлю мать суду всевысочайшей власти
И воспротивлюся своей негодной страсти.
Люблю Офелію, но сердце благородно
Быть должно праведно, хоть плнно, хоть свободно. *
{* Ib. р. 64.}
Мать въ притворной заботливости приходятъ узнать здоровъ ли Гамлетъ, но онъ укоряетъ ее въ преступленіи, а оттого что Гамлетъ знаетъ эти преступленія, ею вдругъ овладваетъ отчаяніе и раскаяніе. Армансъ предлагаетъ ей выходъ имъ тяжкаго положенія:
Пусти изъ глазъ своихъ потоки слезныхъ ркъ,
Остави свтъ другимъ и плачь въ пустыняхъ въ вкъ.
На что Гертруда согласна:
На все готова я: я городъ оставляю
Который мерзостью своею наполняю. *
{* Ib. р. 71.}
Отъ Шекспира здсь осталось одно только вншнее заимствованіе сцены изъ третьяго дйствія, въ которой Гамлетъ приводитъ королеву къ ясному сознанію ея преступныхъ дйствій. Герой Гамлетъ, какъ мы видли, соотвтствуетъ требованію ложно-классической трагедіи. Теперь предъ вами его противникъ, олицетворенный порокъ. Клавдій повствуетъ о себ зрителями:
Въ своемъ я царствіи единаго зрю друга,
Изгнали днесь меня изъ сердца и супруга.
Рабы не чувствуютъ любви ко мн, лишь страхъ
Еще содержитъ ихъ въ тиранскихь сихъ рукахъ.
Когда природа въ свтъ меня производила,
Она свирпствы вс мн въ сердце положила.
Во мн искоренить природное мн зло
О воспитаніе! и ты не возмогло.
Подъ вліяніемъ совта королевы на него нападаетъ раскаяніе:
(падъ на кол&#1123,на.)
Се Боже! Предъ тобой сей мерзкій человкъ,
Который страмотой одной наполнилъ вкъ,
Поборникъ истины (?), безстыдныхъ длъ рачитель,
Врагъ твой, врагъ ближняго, убійца и мучитель!
Нтъ силы больше длъ злодйшихъ мн носить,
Принудь меня, принудь прощенія просить!
Всели желаніе искать мн благодати,
Я не могу въ себ сей ревности съискати!
Противныхъ божеству исполненъ всхъ страстей,
Ни искры добраго нтъ въ совсти моей.
При покаяніи моемъ мн что зачати должно?
Мн царствія никакъ оставить невозможно,
На что жь мн каяться, и извергати ядъ,
Коль мысли отъ Тебя далеко отстоятъ?
(Возстаетъ.)
Этотъ монологъ напоминаетъ молитву короля въ Гамлет ІІІекспира, молитву, которая тамъ предшествуетъ обличенію королевы Гамлетомъ. Чувствуя себя нераскаяннымъ злодемъ Клавдій затваетъ убійство Гамлета, а потомъ и его матери.
И взыдетъ въ царскій одръ прекрасна дщерь твоя,
общаетъ онъ Полонію:
Когда жь Офелія я старъ явлюся быть,
Ты можешь властію къ любви ее склонить.
Между тмъ Гертруда публичво удаляется изъ города и еще разъ убждаетъ Клавдія:
Ты въ ненависти князь, мой сынъ любимъ въ народ,
Надежда всхъ гражданъ, остатокъ въ царскомъ род.
Эти стихи чрезвычайно близки къ подлиннику и могутъ свидтельствовать о близости текста въ перевод который служитъ Сумарокову образцомъ.
Ратуда, наперсница Гертруды, сообщаетъ публик какъ Гамлетъ могъ узнать о преступленіи вотчима. Она, призванная смыть рану нанесенную Полоніемъ отцу Гамлета, молчала въ теченіи цлаго года, посл чего сообщила о немъ Армансу, словами какъ бы обращенными къ самой Гертруд, о томъ какъ Клавдій ея союзъ съ супругомъ разрушалъ:
И какъ его теб неврности внушалъ,
Которыхъ какъ я мню конечно не бывало,
Какъ сердце на него твое (Гертруды) ожесточало,
Какъ многажды тебя къ убійству онъ влачилъ,
И какъ Полонія съ собою согласилъ,
И погубилъ царя въ средин ночи спяща
Въ крпчайшемъ он, въ твоемъ объятіи лежаща.
Полоній склоняетъ теперь свою дочь къ браку съ Клавдіемъ (дйств. III, явл. I), но она не понимаетъ и не желаетъ иного брака какъ съ Гамлетомъ. ‘Нтъ больше способа, а я умру двицей’, отвчаетъ она. Когда же узнаетъ что она должна вступить въ бракъ съ Клавдіемъ чрезъ трупъ Гертруды, то ‘благородство и честь’, прирожденныя героин, заставляютъ ее трепетать отъ такой всти.
Я слыша трепещу толико странну всть,
Что мн ни дорого — всего дороже честь.
Царица пусть умретъ, когда умреть ей должно,
Но мн быть царскою супругой невозможно.
Не будетъ! чтобы я свой долгъ пренебрегла!
Я добродтельно всю жизнь свою жила.
Не соглашаюся я въ тайн вашей съ вами,
И къ трону не пойду кровавыми стопами.
Скажи царю, чтобъ онъ на одръ меня не ждалъ,
И съ сей надеждою въ убійство не вступалъ.
Оставшись одна она изливается въ тхъ же чувствахъ:
За васъ любезна честь, и Гамлетъ дорогой,
За васъ прогнвался на мя родитель мой!
Теб, о честь! я жизнь до смерти посвятила,
Тебя, мой князь, по смерть я въ сердце заключила.
Въ это время Гамлетъ съ обнаженною шпагой отправляется на убійство Полонія, но встрчаетъ Офелію, и страсть смшала его мысль. Между тмъ Армансъ уже множеству народа и все то открылъ и ‘силою присягъ въ нихъ тайну заключилъ’. Какъ Гамлетъ борется съ своею естественною любовью и долгомъ’ такъ и Офелія признается въ томъ же Флеммин:
И если мой отецъ отъ Гамлетовыхъ рукъ
Увы! пойдетъ во гробъ, колико дастъ мн мукъ,
Я буду убгать любезнйшаго зрака,
Не будетъ для меня сего желанна брака.
За ея сопротивленіе отецъ грозитъ ей смертью, но Офелію не пугаетъ это, и она только благословляетъ день грядущей смерти. Полоній идетъ объявить о томъ Клавдію, который одобряетъ его въ такой преданности:
Будь твердъ, не премнись, Полоній, въ семъ обт,
О, правосудіе неслыханное въ свт!
Единородну дщерь свою не пощадить,
Коль предъ царемъ дерзнула преступить!
Вмст съ тмъ врный наперсникъ Клавдія, Полоній, посылаетъ пятьдесятъ рабовъ (дйств. V. явл. 1)
Чтобъ Гамлета сразили
И Клавдіеву власть сей смертью утвердили.
Они ‘страшатся только чтобъ народъ ихъ не побилъ.’ Въ это время приводятъ для казни Офелію въ этотъ же самый покой гд находятся Клавдій и Полоній. Сумароковъ понималъ неудобство этого и объяснялъ причину въ слдующихъ стихахъ, что ‘вмсто площади ей царь чертогъ свой далъ, чтобъ знатной крови сей безчестье не казалосъ’. Но въ это время воинъ возвщаетъ что замокъ объятъ народомъ и что вс со стенаніемъ согласно вопіютъ:
Ищите воины, злодевъ сихъ ищите,
Кмъ Гамлетъ пораженъ и смерть его отмстите!
Когда Клавдій вышедъ для успокоенія народа, Полоній ‘стремится заколоть дочь свою, но въ самое то время входитъ Гамлетъ съ воинами и вырываетъ мечъ изъ рукъ его’. Онъ хочетъ поразить Полонія, но Офелія останавливаетъ его и повторяется прежняя сцена борьбы между естественною любовью и долгомъ.
Гамлетъ.
По таковымъ ддамъ онъ не родитель твои!
Офелія.
Я, князь, злодя въ немъ, какъ ты, уничтожаю,
Однако въ немъ отца люблю и почитаю.
Гамлетъ.
Сей варваръ моего родителя убилъ!
Офелія.
Но, Гамлетъ, онъ твою возлюбленну родилъ.
Посл долгихъ разсужденій съ той и другой стороны Офелія побждаетъ.
Гамлетъ.
Вдадычествуй любовь, когда твоя днесь сила,
И разсужденіе и духъ мой покорила!
Возстань Офелія! ты власть свою нашла!
Отри свои глаза! напасть твоя прошла. (Ibid. стр. 115)
Но герой не долженъ быть запятнанъ слабостію. Воинъ возвщаетъ что Полоній подъ стражею скончался. ‘Знать, что, поясняетъ Гамлетъ, казни онъ достойной убоялся и убоявшись себя убіицей сталъ’. Такимъ образомъ все благополучно кончается: ‘Иди, мой князь, во храмъ,— говоритъ Офелія, яви себя въ народ, а я пойду отдать послдній долгъ природ.’
Сумароковъ соблюлъ въ своей трагедіи вс три единства. Ради единства дйствія, сущность котораго выяснена выше, онъ выпустилъ Гораціо и его друзей, Розенкранца и Гильденстерна, актеровъ, Фортинбраса и могильщиковъ — вс т сцены о которыхъ Гёте выразился такъ: ‘въ этихъ-то мелочахъ и проявляется величіе Шекспира, ихъ (Розенкранца и Гильденстерва) нужно вывести цлую дюжину, еслибы можно достать ихъ, они составляютъ общество, и Шекспиръ очень скромно поступилъ выведя на сцену только двухъ такихъ представителей общества’. {Вильг. Мейстеръ, кн. V, стр. 482.} По мннію Сумарокова, они только удерживали бы дйствіе и развлекали бы вниманіе зрителей. Духа, по требованію ложно-классической трагедіи, Сумароковъ замнилъ мечтой и сномъ. Хотя и не видно сколько именно времени продолжалось дйствіе въ трагедіи Сумарокова, но онъ соблюлъ единство времени въ томъ что въ его піес нтъ никакого дйствія, а только, какъ и вообще въ ложно-классическихъ трагедіяхъ, разговоры, а также и въ томъ что любовь своего героя онъ беретъ уже въ то время когда она достигла высшей степени и оставалось указать только исходъ ея.
Единство мста соблюдено самымъ строгимъ образомъ. Дйствіе происходитъ только во дворц, а даже казнь Офеліи, неслыханнымъ образомъ, должна была совершаться тамъ же. Мы сказали выше что самъ Сумароковъ чувствовалъ неловкость этого. Также строго соблюдено у него правило по которому только
Посадскій, дворянинъ, маркизъ, графъ, князь, владтель
Восходятъ на театръ.
Во всей піес строго поддерживается тотъ важный, соотвтствующій высокому положенію дйствующихъ лицъ.
Стихъ везд употребленъ александрійскій (шестистопный ямбъ). Такимъ образомъ все строго выдержано въ дух ложно-классической трагедіи. За то, съ другой стороны, вмсто трагедіи, заключающей въ себ глубокій смыслъ и знаніе человческаго сердца, Сумароковъ давалъ зрителю нсколько эффектныхъ сценъ безъ всякое связи.
Позже, при печатаніи Димитрія Самозванца, Сумароковъ уже боле познакомился съ Шекспиромъ, хотя, конечно, черезъ французскій переводъ. Монологъ втораго дйствія (явл. 7) носатъ на себ явные слды вліянія монолога изъ Ричарда III. (Дйствіе 5, сцена 3). Монологъ Ильмены въ трагедіи Синавъ и Труворъ (1750) содержатъ въ себ едва примтныя сходства съ монологомъ ‘бытъ или не быть’ (Дйств. 5, явл. 3).
Во многосторонней дятельности императрицы Екатерины II видное мсто занимаетъ дятельность литературная, а въ этой послдней драматическій родъ.
Екатерина была знакома съ произведеніями Шекспира, но слды этого знакомства осталась только въ передлк и въ заглавіи двухъ піесъ, сюжетъ которыхъ заимствованъ изъ русской исторіи.
Передлка относится къ 1786 году и представляетъ первую въ Россіи піесу поставленную на театръ съ именемъ Шекспира. Сумароковъ въ своей передлк вовсе не упоминаетъ имена Шекспира. Полное заглавіе передлка Екатерины слдующее: ‘Вотъ каково имть корзину и блье, комедія въ 5 дйств., вольное преложеніе изъ Шакеспира’, представлена была въ С.-Петербург, печатана въ С.-Петербург при И. А. Н. 1786 года. Образцомъ служила для Екатерины комедія Шекспира Виндзорскія Кумушки. Впрочемъ въ этой передлк узнать оригиналъ очень трудно, и только указаніе въ заглавіи піесы напоминаетъ объ этомъ. Дйствіе перенесено въ Россію и переложено на русскіе нравы. Многія лица и положенія вовсе исключены. Фальстафа замнилъ Яковъ Васильевичъ Полкадовъ, мистрисъ Фордъ и мистрисъ Педжъ — ршительно нельзя узнать въ лицахъ Екатерины II. Полкадовъ постоянно повторяетъ: ‘chez nous Paris, толкуетъ о завивк кудрей по послдней мод, о новйшемъ покро фраковъ, о красивой обуви и картежной игр. Поводомъ къ заглавію піесы послужилъ эпизодъ изъ Виндзорскихъ Кумушекъ, который показался Екатерин боле смшнымъ,— эпизодъ съ корзиною чернаго блья.
Впрочемъ фамиліи лицъ удерживаютъ вншнее сходство. Фентонъ — Финтовъ, Шаловъ-судья — Шалло, Анна Папина — мистрисъ Анна Педжъ, Фордовъ и Фордова — мистеръ Фордъ и его жена, докторъ Кажу — докторъ Каюсъ, мадамъ Кьела — Куикли, Бардольфъ, Пистоль, Нимъ — Бардолинъ, Пиковъ, Нумовъ, но пасторъ сэръ Гудъ Эвансъ обратился въ свата Ванова. Вншній ходъ дйствія совершенно сохраненъ, по мстамъ переводъ буквальный, приноровленіе заключается въ томъ что напримръ сказано 150 душъ вмсто 150 фунтовъ стерлинговъ, вмсто быть эсквайромъ и мировымъ судьей — дважды быть воеводой и пр. въ такомъ род. Первое дйствіе кончается какъ у Шекспира, но такъ какъ у Полкадова (Фальстафа) пажа нтъ, то и сцена ссоры съ Нимомъ и Пистолемъ выпущена, а вмсто того монологъ Полкадова, только лишающій это лицо всякой типичности.
Если фабула и развитіе (вншнее) удержаны, то характеры ршительно вс утрачены. Ни цли, ни побужденія къ появленію лицъ на сцен нтъ. Это не живыя лица, а куклы заведенныя кмъ-то постороннимъ. Во второмъ дйствіи дуэль между Каюсомъ и Эвансомъ вылущена. Дйствіе третье, гд такъ типично обрисовываются у Шекспира личности мистрисъ Педжъ и Фордъ и Фальстафа, такъ-сказать букетъ всей піесы, у Екатерины II значительно сокращено, совщанія съ Куикли, объясненіе Брука (Форда) съ Фальстафомъ также. Оставленъ только самый жалкій остовъ, то что нужно для вншняго дйствія. Въ четвертомъ дйствіи сцена Фентона съ хозяиномъ гостиницы выпущена. Также приходъ Сэмпля къ Фальстафу и многое въ самомъ дйствіи. Вншнее подражаніе Шекспиру завлекло между тмъ Екатерину такъ далеко что она заставляетъ Папину говорить что Кажу ходитъ во дворецъ. Такъ какъ дйствіе перенесено изъ провинціи (Виндзорскаго графства) въ столицу Петербургъ, то замыселъ заманиванія въ садъ и переряживаніе въ вдьмъ и колдуновъ выходитъ очень неприглядно. Подражаніе народнымъ поврьямъ, которыя у Шекспира такъ естественно и врно воспроизведены, вслдствіе его знакомства съ народомъ, у Екатерины II выходятъ какъ-то странно. Любопытно что, перерядивъ Куикли въ вдьму, Екатерина вдругъ заставила ее говорить часто по-русски, тогда какъ во всхъ прежнихъ дйствіяхъ, разъ назвавъ ее Француженкой-торговкой, поддерживала и въ самомъ язык французское происхожденіе и заставляла ее говорить ломанымъ русскимъ языкомъ съ примсью французскихъ фразъ. Послдующее затмъ объясненіе съ Фальстафомъ (Полкадовымъ) урзано какъ только можно, черезъ что теряетъ дйствіе (явл. 7, стр. 330. Соч. Екатерины, т. II). также укорочено, а оттого и блдно окончаніе піесы. Словомъ, лица можно узнать только по созвучію фамилій, а заимствованіе изъ Шекспира по сохраненному вншнему дйствію и заглавію.
Въ 1786 году Екатерина написала два историческія представленія: 1) Подражаніе Шакспиру, историческое представленіе, безъ сохраненія обыкновенныхъ еатральныхъ правилъ изъ жизни Рюрика, въ С.-Петербург, при И. А. Н., 1786 (перепечатано въ Россійскомъ еатр, 1787, ч. XIV, стр. 107—166, тоже 1792, съ примчаніями Болтина 1793, 3-е изданіе), 2) Начальное управленіе Олега, подражаніе Шакспиру, безо сохраненія еатральныхъ обыкновенныхъ правилъ, въ типографіи Горнаго Училища, 1786 (перепечатано въ Россійскомь еатр, 1787, ч. XIV, стр. 167—248). Почему Екатерина II назвала эти историческія представленія подражаніемъ Шекспиру, ршать трудно. Было бы излишне излагать ихъ содержаніе, потому что въ нихъ нтъ даже никакихъ намековъ на драмы и историческія хроники Шекспира, кром упомянутаго указанія въ заглавіи. Г. Щебальскій, вроятно, вслдствіе словъ въ заглавіи: ‘безъ соблюденія обыкновенныхъ атральныхъ правилъ’, видятъ въ историческихъ представленіяхъ Екатераны II два уклоненія отъ ложно-классической трагедіи: замна повствовательныхъ монологовъ въ первой сцен Олега діалогическою сценой и допущеніе простонароднаго элемента въ вид псенъ, напримръ: свадебный хоръ въ Олег (сходный съ пснію въ псенник Трутовскаго ‘по снечкамъ, снечкамъ тутъ ходила, тутъ гуляла, молодая боярыня’). {Русск. Встн. 1871, No 6, ‘Драмат. произв. Екатерины II’, стр. 644.} Но тогда нужно было бы видть вліяніе Шекспира и въ операхъ Февей и Новогородскій богатырь Боеславичъ, которыя притомъ относятся къ тому же 1786 году. Можетъ-быть Екатерина обратила вниманіе собственно на рядъ историческихъ драмъ у Шекспира, и начала писать ‘историческія представленія’ имя предъ глазами эти историческія драмы Шекспира. Впрочемъ, уже Сумароковъ представилъ рядъ піесъ изъ отечественной исторіи, хотя въ нкоторыхъ, кром историческихъ именъ, историческаго ничего нтъ, и потому едва ли могъ онъ служить образцомъ для ‘историческихъ произведеній’ Екатерины.
Съ 1759 года появились у насъ журналы, по большей части каждый изъ нихъ имлъ кратковременное существованіе, и строгой критики, выдержаннаго направленія, они не представляли. Направленіе ихъ было сатирическое. Изрдка и совершенно случайно помщались въ нихъ извстія объ англійской литератур и писателяхъ Англіи. По большей части, это были статьи переведенныя съ французскаго. Такія статьи встрчаемъ въ журналахъ издававшихся Крыловымъ и Клушинымъ. Адская Почта 1789 года заимствовала свое сужденіе о театр изъ мнній Вольтера. Они почти повторяетъ отзывъ ‘письма Вольтера въ Академію (1776) о Шекспир’: ‘Шекспиръ, Англичанами обожаемый трагикъ, весьма былъ высокомышленъ, остроуменъ и ученъ, но упрямъ и нехорошаго вкуса: въ его трагедіяхъ характеры людей безъ разбору описаны и перемшаны, въ его Юліи шутки римскимъ грубымъ художникамъ приличныя введены въ важнйшую сцену ‘Брута и Кассія.’ Отношенія Зрителя (1792) къ Шекспиру были также враждебны, особенно если сравнить ихъ съ отзывами о Корнел, Расин и Вольтер. Корнель, Расинъ и Вольтеръ называются тамъ ‘великими стихотворцами, безсмертными трагиками’. А между тмъ, рядомъ, почти тутъ же, произведенія Англіи и Германіи честятся такъ: ‘аглицкіе и нмецкіе трагики позволили себ писать въ трагедіи всяку смсь: славный Чексперъ вмщалъ въ своихъ трагедіяхъ такія лица и дйствія которыя унизили бы и малую простонародную комедію, и хотя онъ умлъ выкупать сіи грубыя уподобленія наиблагородными трагическими красотами, однако же просвщенный вкусъ никогда не одобрялъ сихъ толико странныхъ перемнъ во взглядахъ. Чексперовы красоты, подобно молніи, блистаютъ въ темнот ночной: всякій видитъ сколь далека она отъ блеску солнечнаго въ средин яснаго дня.’ Но отзывъ этотъ получилъ еще боле грубую форму когда статья возбудила споры. Плавильщиковъ, авторъ этой статьи, возражая своему критику, говоритъ: ‘А для героевъ вы хотите чтобы родился у насъ Чексперъ? Вотъ изряднаго нашли вы опредлителя вкуса! И видно вы его начитавшись заключаете вкусъ въ тсные предлы рынковъ и кабаковъ?’ За Зрителемъ слдовалъ С.-Петербургскій Меркурій, издававшійся Крыловымъ и Клушинымъ, а потомъ однимъ послднимъ.
Въ С.-Петербургскомъ Меркуріи мы находимъ статью о Ричардсон, переводъ съ французскаго, и статью ‘объ англійской трагедіи’ а ‘объ англійской комедіи’, изъ сочиненій Вольтера. Здсь собрана брань Вольтера. Своего собственнаго, принадлежащаго издателямъ,— одно примчаніе въ самомъ начал статьи. Она начинается такъ: ‘Въ его чудообразныхъ игрищахъ, которыя называются трагедіями’ и т. д. Въ примчаніи къ этому мнвію Вольтера С.-Петербургскій Меркурій (то-есть, Клушинъ) замчаетъ: ‘что же бы сказалъ г. Вольтеръ о многихъ нмецкихъ драматическихъ твореніяхъ, сихъ безобразныхъ выходцахъ литературы, въ которыхъ нтъ никакихъ правилъ, даже самаго важнйшаго, единства дйствія? что бы сказалъ онъ о сихъ удивительныхъ піесахъ, которыя суть ни трагическія, ни комическія, гд смшанъ плачъ со смхомъ безъ всякой нужды, гд эпизоды затмваютъ самое дйствіе, гд разговоры пусты и слабы, дйствія и лица карракатурны, гд все обезображиваетъ вкусъ и правило? О піесахъ каковы суть: Разбойники, Сара, Самсонъ, Эмилія Галлоти, Ненависть къ людямъ и Раскаяніе и пр. и пр. ежели не боле, то, конечно, то же что говорилъ Горацій въ посланіи къ Пизонамъ о стихотворств:
Увидвъ женскій ликъ на ше лошадиной,
Шерсть, перья, чешую на кож вдругъ единой,
Чтобы красавицей то чудо началось,
Но въ, черный рыбій хвостъ внизу оно сошлось.
Могли ль бы вы тогда Пизоны удержаться.
Чтобъ мастеру такой картиной не смяться?
И есть люди которые предпочитаютъ нмецкія драмы французскимъ. Отчего же? Оттого что читая послднія не понимаютъ какомъ образомъ можно играть ихъ. Что думать о сихъ знатокахъ? Или что они не знаютъ правилъ театральныхъ, какъ и того что значатъ самая драма, или слпое имютъ пристрастіе къ нмчизн.’ {С.-Петербургскій Меркурій 1798 ч. I, стр. 66 и 82.} Послдній намекъ относился къ личности Карамзина, къ которому мы и обратимся. Но прежде перечислимъ піесы которыя относятся къ періоду Карамзинской дятельности и связаны съ именемъ Шекспира.

II.

Сдланный нами обзоръ показываетъ что Россія находилась за этотъ періодъ подъ вліяніемъ Франціи. Литературное движеніе въ Германіи при Лессинг (ум. 1781 года) оставалось совершенно чуждымъ Россіи. Вольтеръ былъ оракуломъ ея въ критик, Расинъ въ трагедіи и драм.
Какъ ничтожно было даже косвенное вліяніе Шекспира за этотъ періодъ, всего лучше видно изъ простого перечисленія піесъ заимствованныхъ съ англійскаго, хотя переведенныхъ или передланныхъ, конечно, съ французскаго.
Любопытныя данныя представляетъ Драматическій Словарь 1787 года. На пять піесъ, съ указаніемъ на заимствованіе изъ англійской литературы, не считая Гамлета Сумарокова и піесъ Екатераны и, о которыхъ было говорено, мы находимъ сто тридцать четыре піесы драматическаго содержанія переведенныя съ французскаго, съ нмецкаго переведено всего тридцать, своихъ собственныхъ піесъ сто сорокъ восемь, причемъ большая часть съ заимствованіемъ изъ французскаго. Эти піесы съ англійскаго суть слдующія: 1. Щепетильникъ, комедія въ одномъ дйствіи съ англійскаго подлинника г. Лукина. Спб. 1765. Щепетильникъ есть передлка піесы Boutique de bijoutier переведенной съ англійскаго, въ этомъ смысл и нужно понимать что Щепетильникъ заимствовавъ изъ англійскаго подлинника. 2. Смерть Цезарева, трагедія съ французскаго, переводъ К. В. И. 1777. 3. Друзья-Соперники, драма въ пяти дйствіяхъ, 1781. Содержаніе оной взято изъ англійскаго романа, сочиненнаго г. де-Сале подъ такимъ же заглавіемъ. За тмъ есть нсколько отрывковъ: въ Вечерахъ {См. Аанасьева, Русскіе журналы 1769—1774. ст. 2 стр. 92.} 1) отрывокъ изъ Ромео и Юліи, 2) Гамлетово размышленіе о смерти, 3) монологъ короля Генриха IV, когда онъ ночью получилъ извстіе о возмущеніи графа Нортумберландскаго, (ч. 2 д. III. сц. I), 4) сцена между королемъ Генрихомъ IV и принцемъ Генрихомъ V (дйств. 4. сц. II, ч. 2), 5) сцена изъ Генриха V, его рчь при Азинкур (дйств. 4 сц. III), 6) изъ Генриха VIII (дйств. 3 сц. 2) между Вольсеемъ и Кромвелемъ, 7) Ссора Брута съ Кассіемъ изъ Юлія Цезаря (дйствіе 4 сц. 3) переведены въ примръ театральной декламаціи, въ книг Учитель или всеобщая система воспитанія, 1789 ч. I стр. 99—111, съ нмецкаго.
У Карамзина, въ 4 том собранія сочиненій (изд. 1814}, переведенъ монологъ Лира (д. 3. сц. 2, ‘злись втеръ’) ‘съ англійскаго текста’. Въ 5 же том надгробная надпись изъ Бури (дйств. 4 сц. I, и храмы и дворцы не оставляя).
Затмъ можемъ привести два цльные перевода.
Вчетвертыхъ, Жизнь и смерть Ричарда короля англійскаго, трагедія г. Шекеспера, переводъ съ французскаго, въ Нижнемъ-Новогород, прозой, 1783 года, печатана въ С.-Петербург въ 1787 году. Драматическій Словарь приводитъ примчаніе переводчика, гд говорится между прочимъ: ‘Сія піеса была переведена литерально сколько было возможно переложить на французскій языкъ то что въ подлинник есть смлаго и отмннаго. Знающій языкъ Шакесперовъ не найдетъ, конечно, безмрнаго въ томъ образ какимъ стараніе употреблено перевести его на россійскій языкъ.’ Имени переводчика нтъ. Вмсто предисловія приведено извлеченіе изъ мннія Вольтера, для оцнки Шекспира весьма неблагопріятное. Это первый, сколько извстно, переводъ Шекспира на русскомъ язык.
Наконецъ, впятыхъ, Юлій Цезарь, трагедія Вилліама Шакеспера, извстнаго англійскаго драматическаго писателя, переведена на россійскій языкъ прозой, напечатано въ Типографской Компаніи, въ Москв, 1787 года. Этотъ переводъ принадлежитъ Карамзину. Въ его литературныхъ трудахъ и критик англійская и нмецкая литература и критика нашли себ доступъ въ русскую литературу. Письма Петрова (1793 года), самаго ранняго друга Карамзина, показываютъ что живя еще въ Симбирск Карамзинъ замышлялъ обширные планы и между прочимъ думалъ переводить всего Шекспира. {Русскій Архивъ, 1868.} По прізд въ Москву, въ 1785 году, Карамзинъ познакомился съ Ленцемъ, поэтомъ Sturm und Drang-Periode. Ленцъ, въ періодъ своего нравственнаго упадка, причиненнаго неудачею въ любви и оскорбленнымъ самолюбіемъ, пріхалъ въ Москву, гд и умеръ 1792 года. Значеніе Ленца, какъ поэта періода Sturm und Drang, очень велико. {Четыре года изъ жизни Карамзина 1785—1788, Русскій Встникъ 1862 года, No 45, 742—749 стр.} Увлеченіе Шекспиромъ, о чемъ свидтельствуетъ рчь Гёте, {Рчь эта вполн помщена у Gene и въ русск. пер. Жизнь Гёте, Луиса, кн. II, гл. 6, стр. 122—126.}
въ этотъ періодъ было громадно. Безъ сомннія Ленцъ произвелъ сильное вліяніе на Карамзина, своими идеями, своимъ знакомствомъ съ современною литературой Германіи, особенно своимъ глубокимъ, хотя и одностороннимъ, пониманіемъ Шекспира. Это вліяніе Ленца выказывалось потомъ постоянно въ Карамзин тмъ что онъ никогда не отдлялъ нмецкой литературы отъ англійской, какъ долженствовало быть и до взгляду Ленца. Карамзинъ считалъ Шекспира источникомъ національной германской литературы. Его вліянію приписывалъ онъ происхожденіе этой послдней. Естественно что онъ желалъ перевести въ Россію этотъ драгоцнный для литературы всхъ народовъ источникъ. Онъ заботился о внесеніи живительнаго духа Шекспирова, о которомъ онъ говорилъ въ Письмахъ Русскаго Путешвственника. О донь-Карлос Шиллера онъ отзывался: ‘эта одна изъ лучшихъ нмецкихъ драматическихъ піесъ, авторъ пишетъ въ Шексировскомъ дух.’ {М. Ж. ч. 4, гл. 2, 1792 года.} И вотъ одинъ изъ первыхъ трудовъ Карамзина посл участія въ Дтскомъ Чтеніи былъ переводъ Юлія Цезаря (1787 года), а въ 1788 году онъ перевелъ Эмилію Галлоти. О характер своего перевода Карамзинъ говоритъ: ‘Что касается до перевода моего, то я наиболе старался переводить врно (стараясь притомъ избжать и противныхъ вашему языку выраженій), мысли автора нигд не перемнялъ, почитая это для переводчика не позволительнымъ.’ Драматическій Словарь такъ отзывается объ этомъ перевод: ‘Юлій Цезарь, трагедія Вилліама Шакспира. Сія трагедія почитается лучшею въ оригинал&#1123, изъ сочиненій сего писателя и на россійскомъ язык по точности перевода и рдкости извстной намъ аглицкой литературы должна быть уважаема.’
Къ переводу своему Карамзинъ присовокупилъ предисловіе, которое иметъ большое значеніе. Въ немъ впервые съ откровенностію было высказано сочувственное и правильное пониманіе Шекспира и указана несправедливость отзывовъ о немъ Вольтера:
‘До сего времени, на одно изъ сочиненій сего знаменитаго автора не было переведено на языкъ нашъ (Ричардъ III напечатанъ въ 1787). Вообще можно сказать что мы весьма незнакомы съ англійскою литературой. Шекспиръ былъ одинъ изъ тхъ духовъ коими славятся вка. Время, сей могущественный истребитель того что подъ солнцемъ находится, не можетъ досел затмить изящныхъ и величественныхъ Шекспировыхъ твореній. Вс лучшіе англійскіе писатели посл Шекспира вникали съ великимъ тщаніемъ въ красоты его произведеній. Мильтонъ, Юнгъ, Томсонъ пользовались его мыслями, различно ихъ украшая. Не многіе изъ писателей такъ проникли въ человческое естество какъ Шекспиръ, немногіе столь хорошо знали вс тайныя пружины сокровеннйшихъ побужденій человка, отличительныя черты каждой отрасти, каждаго темперамента, каждаго рода жизни какъ Шекспиръ. каждая степень людей, каждый возрастъ, страсть, характеръ говорятъ у него своимъ языкомъ, для каждой мысли находитъ онъ образъ, для каждаго ощущенія выраженіе, для каждаго движенія душа наилучшій оборотъ. Живопись его сильна и краски блистательны когда хочетъ онъ явить добродтель, кисть его льстива когда изображаетъ кроткое волненіе нжной, милой страсти, но самая сія кисть представляется гигантскою, когда описываетъ жестокое волнованіе души. Но и сей высокій мужъ не освобожденъ отъ колкихъ укоризнъ нкоторыхъ худыхъ критиковъ своихъ, подобно многимъ. Зваменитый софистъ Вольтеръ(?) силился доказать что Шекспиръ былъ весьма посредственный авторъ исполненный многихъ и великихъ недостатковъ (слдуетъ бранчивый отзывъ Вольтера о Шекспир). {Предисловіе къ переводу Юлія Цезаря.} Излишнимъ почитаю опровергать пространно мннія сіи, уменьшеніе славы Шекспира въ предмет имвшія. Скажу только что вс т которые старалась унизить достоинство его не могли противъ воли своей не сказать что въ немъ много и превосходнаго. Человкъ самолюбивый, Вольтеръ страшился хвалить другахъ, дабы, по мннію его, самому симъ не унизиться. Вольтеръ лучшими мстами въ своихъ трагедіяхъ обязанъ Шекспиру, но не взирая на сіе, сравниваетъ его съ шутомъ и поставляетъ ниже Скаррона. Изъ сего можно было бы вывести весьма оскорбительное для памяти Вольтера слдствіе, но я удерживаюсь отъ сего, вспоминая что его уже нтъ въ мір. Что Шекспиръ не держался театральныхъ правилъ, правда. Истинная причина было пылкое, думаю, воображеніе его, не могшее покориться такимъ предписаніямъ. Духъ его парилъ, яко орелъ, а не могъ пареніе свое измрять мрою которою измряютъ воробья, не хотлъ соблюдать онъ такъ-называемыхъ единствъ, которыхъ ныншніе драматическіе авторы такъ крпко придерживаются, не хотлъ онъ полагать тсный предлъ своему воображенію. Онъ смотрлъ только на натуру, не заботясь о прочемъ, ни о чемъ. Извстно было ему что мысль человческая мгновенно можетъ перелетать отъ запада къ востоку, отъ конца области Моголовой къ предламъ Англіи. Геній его, подобно генію натуры, обнималъ взоромъ своимъ и солнце и атомы. Славнымъ искусствомъ изображалъ онъ и короля и шута, Брута и башмачника. Драма его, подобно неизмримому театру натуры, исполнена многоразличія, все же вмст составляетъ совершенно цлое, не требующее исправленія отъ ныншнихъ театральныхъ писателей.’
Эти слова ясно указываютъ на сколько двадцатилтній Карамзинъ стоялъ выше всхъ современныхъ ему цнителей изящнаго. Онъ удивляется въ Шекспир и глубин общечеловческаго содержанія, и истинности и цльности характеровъ, художественности произведенія. Восторженное сочувствіе свое къ Шекспиру Карамзинъ выразилъ въ стихотвореніи Поэзія (1787 года):
Шекспиръ натуры другъ! кто лучше твоего
Позналъ сердца людей? чья кисть съ такимъ искуствомъ
Живописала ихъ? Во глубин души
Нашелъ ты ключъ къ великимъ тайнамъ рока,
И свтомъ своего безсмертнаго ума,
Какъ солнцемъ озарилъ пути ночные жизни.
Возвратившись изъ-за границы въ Москву, Карамзинъ сталъ издавать Московскій Журналъ. Журналы изданные до Карамзина не имли собственно никакого направленія. {Исключеніе составляютъ ежемсячные сочиненія Миллера, 1766—1764. Обзоръ ихъ въ Совр. 1861, NoNo 1, 2 и 3.} Это были просто сборники съ обличительными статьями, часто писанными рукой одного. Правда, и Карамзинъ имлъ не много сотрудниковъ (Херасковъ, Державинъ, Дмитріевъ, Нелединскій-Мелецкій), но въ его статьяхъ соблюдается единство взгляда и направленія. Изъ своихъ сочиненій Карамзинъ помстилъ тамъ: Письма Русскаго Путешественника, которыя потомъ были напечатаны въ собраніи его сочиненій. Въ это заграничное путешествіе онъ отправился съ окончательно уже установившимися взглядами на Шекспира. Въ 1790 году онъ при осмотр Шекспировыхъ галлерей уже могъ сказать: ‘зная твердо Шекспира, почти не имю нужды справляться съ описаніемъ’. Карамзинъ приписывалъ Шекспиру великое образовательное значеніе для самаго сценическаго искусства. ‘Я думаю’, пишетъ онъ друзьямъ изъ Берлина посл представленія драмы Коцебу Ненависть къ людямъ и раскаяніе, представленія которымъ онъ былъ очень тронутъ, ‘что у Нмцевъ не было бы такихъ актеровъ еслибы не было у нихъ Лессинга, Гёте, Шиллера и другихъ драматическихъ авторовъ, которые съ такою живостію представляютъ въ драмахъ своихъ человка каковъ онъ есть, отвергая вс излишнія украшенія, или французскія румяны, которыя человку съ естественнымъ вкусомъ не могутъ быть пріятны. Читая Шекспира, читая лучшія нмецкія драмы, я живо воображаю себ какъ надобно играть актеру и какъ что произнести, во при чтеніи французскихъ трагедій рдко могу представить себ какъ можно играть актеру хорошо, или такъ чтобы меня тронутъ.’ {Соч. Карамзина, т. II, изд. 1814, стр. 114.} Отношенія эти къ Шекспиру не были у Карамзина впрочемъ слпою привязанностію къ ‘нмщизн’, какъ выражался С.-Петербургскій Меркурій (1793, ч. I, стр. 67). Это была дань великому генію, дань разумная, что видно изъ сравненія длаемаго Карамзинымъ между французскою и англійскою Мельпоменой. {Соч. Карамзина, т. IV стр. 182—186.} ‘Я и теперь не перемнилъ мннія своего о французской Мельпомен. Она благородна, величественна, прекрасна, но никогда не тронетъ, не потрясетъ сердца моего такъ какъ муза Шекспирова и нкоторыхъ (правда не многихъ) Нмцевъ. Французскіе поэты имютъ тонкій и нжный вкусъ и въ искусств писать могутъ служить образцами. Только въ разсужденіи изобртенія, жара и глубокаго чувства натуры,— да простятъ мн священныя тни Корнелей, Расиновъ и Вольтеровъ! — должны она уступать преимущество Англичанамъ и Нмцамъ. Трагедіи ихъ наполнены изящными картинами, въ которыхъ весьма искусно подобраны краска къ краскамъ, тни къ тнямъ, но я удивляюсь имъ по большей части съ холоднымъ сердцемъ. Везд смсь естественнаго съ романическимъ, везд Греки и Римляне la franaise, которые таютъ въ любовныхъ восторгахъ, иногда философствуютъ, выражаютъ одну мысль разными отборными словами, и теряясь въ лабиринт краснорчія, забываютъ дйствовать. Здшняя публика требуетъ отъ автора прекрасныхъ стиховъ, des vers retenir, она прославляютъ піесу, для того стихотворцы стараются всячески умножать ихъ число, занимаясь тмъ боле нежели важностію приключеній, нежели новыми чрезвычайными, но естественными положеніями (situation) и забывая что характеръ всего боле обнаруживается въ сихъ необыкновенныхъ случаяхъ отъ которыхъ и слова заимствуютъ силу свою. Я прошу знатоковъ французскаго театра найти мн въ Корнел или въ Расин что-нибудь подобное, напримръ, Шекспировымъ стихамъ въ устахъ старца Леара, изгнаннаго собственными д&#1123,тьми его, которымъ отдалъ онъ свое царство, свою корону, свое величіе, скитающагося въ бурную ночь по лсамъ и пустынямъ. (‘Шумите втры, свирпствуй буря!’). Коротко сказать, творенія французской Мельпомены славны и будутъ всегда славны красотою слога и блестящими стихами, но есть ли трагедія должна глубоко трогать наше сердце или ужасать душу, то соотечественники Вольтеровы не смютъ можетъ-быть и двухъ истинныхъ трагедій.’ Карамзинъ даже указывалъ недостатки въ Шекспир.
Мало этого. Въ своемъ журнал, при обозрніи представленій на русской сцен, Карамзинъ возвращается при каждомъ удобномъ случа къ Шекспиру. Въ стать о Сид Корнеля на Московскомъ театр онъ такъ разсуждалъ о впечатлніи которое производятъ на зрителя піесы Шекспира. ‘Почему Сидь могъ такъ нравиться французской публик? Потому что въ немъ есть хорошія сцены и трогательныя чувства, потому что въ немъ много прекрасныхъ стиховъ! Ужасъ и жалость, которыхъ Даламбертъ не находитъ у Корнеля и которыя онъ справедливо называетъ душою трагедіи, найдемъ мы въ Шекспир и въ нсколькихъ нмецкихъ драматическихъ произведеніяхъ. Французскія трагедіи можно уподобить хорошему регулярному саду, гд много прекрасныхъ аллей, прекрасной зелени, прекрасныхъ цвтниковъ, прекрасныхъ бесдокъ, съ пріятностію ходимъ мы по сему саду и хвалимъ его, только все чего-то ищемъ и не находимъ, и душа наша холодною остается, выходимъ и все забываемъ. Напротивъ того, Шекспировы произведенія уподоблю я произведеніямъ натуры которыя съ неописанною силой дйствуютъ на душу нашу и оставляютъ въ ней неизгладимое впчатлніе. Въ драматической поэзіи, говоритъ Карамзинъ, Англичане не имютъ ничего превосходнаго кром твореній одного автора, но этотъ авторъ есть Шекспиръ, и Англичане богаты!’ {Собраніе сочиненій Карамзина т. V стр. 296.} ‘Преклоните колна… вотъ Шекспиръ!’ восклицаетъ онъ предъ гробницею Шекспира. Этими словами удивленія и благоговнія мы заключаемъ изложеніе вліянія Шекспира на Карамзина. Къ сожалнію, это благотворное и живое направленіе въ русской литератур не привилось и прошло какъ блестящая полоса свта въ темнот ночи. Несмотря на то ‘что рдкая дама большаго свта имла понятіе о русской словесности прежде эпохи Карамзина’, {Мысли о воспитаніи, Журн. Росс. словесн. Брусилова 1806 года.} его направленіе должно было уступить традиціямъ ложнаго классицизма. Д&#1123,ло его по ознакомленію русскихъ съ Шекспиромъ осталось безъ продолжителей на долгое время. Довольно указать на Княжнина и Озерова, заполонившихъ сцену до и посл Карамзина, чтобы характеризовать ея дальнишее направленіе. ‘Исключательная любовь ко французской словесности, писалъ Батюшковъ (1814 года), неизлчима: она выдержала вс возможныя испытанія и времени, а политическихъ обстоятельствъ. Все было сказано на сей счетъ: вс укоризны, вс насмшки Таліи и людей просвщенныхъ остались безъ пользы, безъ вліянія.’ {Письмо къ Н. М. Муравьеву-Апостолу о сочин. П. Н. Мурав. Полн. собраніе сочиненій М. Н. Муравьева (1819 года ч. I).}
Но изъ этого не слдуетъ чтобы вліяніе Шекспира было совершено безплодно. Отразившись такъ полно и всецло на Карамзин до 812 года, оно повліяло и на всю русскую литературу.
Выше было указано вліяніе Карамзина на публику. Какъ представитель извстнаго направленія (естественности и чувствительности) онъ имлъ много подражателей и учениковъ, и оказалъ благодтельное вліяніе на развитіе русской литературы въ извстномъ направленіи. А этимъ своимъ направленіемъ онъ боле всего обязанъ Шекспиру и нмецкой литератур. Но приводя слова Батюшкова мы хотимъ указать на то что знакомство съ Шекспиромъ не развилось у насъ, несмотря на усилія Карамзина. Шекспиръ былъ еще труденъ для русской публики и пониманіе его было не подъ силу большинству читающихъ.

III.

Посл Карамзина мы не встрчаемъ попытокъ переводить Шекспира. Знакомство съ Шекспиромъ было самое ограниченное. За весь этотъ періодъ (до переводовъ Вронченка, Якимова и Кронеберга) мы не встрчаемъ ни одного перевода, а только два заимствованія или передлка и переводъ съ французскаго Отелло Дюсиса (или Венеціанскій принцъ Мавръ, въ 5 дйствіяхъ, Ивана Вильяминова. Спб. 1808 года. Въ полномъ собраніи соч. Шекспира изд. Герб. т. 1, 1865 года, стр. 75, пропущено указаніе на Дюсиса).
Передлки принадлежатъ Висковатову и Гндичу. Висковатовъ назвалъ свою піесу подражаніемъ: ‘Гамлетъ, трагедія въ 5 дйствіяхъ. Подражаніе Шекспиру, въ стихахъ, 1811 года.’ Вотъ отзывъ объ этомъ подражаніи издателей Полнаго собранія сочиненій Шекспира 1865 года: ‘У Шекспира заимствованъ одинъ сюжетъ, все остальное измнено и передлано, не исключая самаго положенія дйствующихъ лицъ. Такъ напримръ Гамлетъ сдланъ царствующимъ королемъ, всюду преслдуемымъ мечтой (курсивъ въ подлинник), то-есть тнью убитаго отца. Клавдій — его родственникомъ и главой заговора. Офелія — его дочерью и т. д. Конецъ также измненъ: Клавдій убиваетъ Гертруду, Гамлетъ закалываетъ Клавдія, но самъ остается живъ, хотя и не женится на Офеліи (стр. 8 ч. I). передлка Гндича носитъ такое заглавіе: ‘Леаръ, трагедія въ 5 дйствіяхъ. Взятая изъ твореній Шекспира 1808′. Гндичъ былъ строгій приверженецъ ложно-классической трагедіи, между тмъ вмст съ Шаховскимъ онъ стоялъ ближе всхъ къ тогдашней русской сцен и имлъ на нее большое вліяніе. Свой взглядъ на ложно-классическую трагедію онъ выразилъ въ ‘Письм о перевод и представленіи трагедіи Расина Ифигенія въ Авлид 1815 года.’ Гндичъ былъ недоволенъ ни оригиналомъ Шекспира, ни образцомъ для своей обработки, передлкой Дюсиса. ‘Шекспиръ, дабы возбудить состраданіе зрителей своихъ, представилъ Леара совершенно сумашедшимъ. Французскій драматическій писатель Дюсисъ передлалъ сію трагедію и въ томъ ему послдовалъ и изобразилъ Леара легкомысленнымъ, возмутительнымъ, властолюбивымъ.
Qui de l’amour du trne est toujours possd,
Et pleure en frmissant le rang qu’il a cd.
‘Разсудя что человкъ въ сумашествіи дающій и отнимающій царство, благословляющій и проклинающій дтей своихъ, не можетъ возбудить состраданія въ зрителяхъ, я осмлился не подражать въ этомъ ни Шекспиру, ни Дюсису, а оставилъ Леару здравый разсудокъ, чтобы не въ мечтахъ безпрерывнаго изступленія, но истинно ощутя всю горесть отца гонимаго неблагодарными дтьми, восторгъ радости при нечаянномъ возвращеніи добродтельной и нжной дочери возмогъ онъ сообщить сердцамъ зрителей. Въ третьемъ только дйствіи, когда вс чувства Леара возмущены горестію и изнурены свирпствующею бурею, почелъ я возможнымъ представить его въ кратковременномъ изступленіи, но не находя разительными положеній въ которыхъ Дюсисъ поставилъ Леара и дочь его Корделію, долженъ я былъ какъ въ семъ, такъ и въ четвертомъ дйствіи прибгнуть къ изобртенію. Также осмлился я въ трагедіи Дюсисовой, которой боле, но свободно, подражалъ, перемнить нкоторыя явленія, во многихъ мстахъ преобразовать самый ходъ дйствія. Заимствовалъ изъ Шекспира нкоторыя положенія и передлалъ развязку трагедіи, не почелъ нужнымъ увнчать страсть любовную Эдгарда къ Корделіи, которою Дюсисъ по мннію моему унизилъ благородныя чувства и великодушный подвигъ сего рыцаря, защитника своего государя и несчастной царевны.’
Уже изъ этихъ словъ мы видимъ какъ далека должна быть передлка Гндича отъ оригинала. Въ основаніе ея, очевидно, положена ложно-классическая теорія трагедіи. И что боле всего находилъ великимъ въ Шекспир Карамзинъ (натура, естественность и глубокое пониманіе человческаго сердца и знакомство со всми оттнками страстей, характеровъ), у Гндича на второмъ план, а на первомъ благородныя чувства и великодушные подвиги. Разсмотримъ подробно эту передлку. Лица короля Французскаго и герцога Бургундскаго выпущены, а съ ними и вс сцены сватовства за Корделію. Лицо Эдмунда, побочнаго сынъ Глостера, выпущено. Эдмундъ составляетъ совершенно особый и законченный типъ у Шекспира, характеризуемый какъ нельзя боле монологомъ его во второй сцен перваго дйствія, и совершенно необходимъ для развитія и художественной цльности піесы. Вмст съ тмъ вылущены и вс сцены въ которыхъ онъ участвуетъ. Пагубная страсть которую онъ вселялъ къ себ въ сердцахъ Реганы и Гонерильи и которая такъ живо и наглядно рисовала характеры этихъ Мегеръ, не существуетъ. Изъ сестеръ оставлена одна Регана. О Гонераль мы узнаемъ изъ разказа. Она названа Вальнералла. Но и Регана съ очень блднымъ очертаніемъ, а нкоторыя черты ея удержались только благодаря тому что Гндичъ счелъ нужнымъ для нея удержать нсколько изъ текста Шекспира. Глостеръ съ его нсколько придворною слабостію и мягкостію обратился въ ничего не значащаго Вольвока. Трудно сказать для чего уцллъ онъ. За то Кентъ, обратившійся въ какого-то благороднаго героя, преданнаго своему королю, рыцаря, надленъ двумя сыновьями соперничающими и даже превосходящими его въ благородныхъ поступкахъ и великодушныхъ чувствованіяхъ. Его можно было бы назвать наперсникомъ Лара, еслибы послдній находился въ боле благопріятныхъ обстоятельствахъ. Герцогъ Корнваллійскій обратился въ тирана ложно-классической трагедіи, и ему преданъ наперсникъ и врный исполнитель его злодйскихъ намреній — Освальдъ (дворецкій Говерильи у Шекспира) съ характеромъ Эдмунда, побочнаго сына Глостера. Герцогъ Албанскій, не ясно очерченный у Шекспира, здсь лишенъ всякой характеристики и неизвстно почему оставленъ. Такъ какъ сцены перенесены въ лсъ, то прибавлено новое лицо, Норкельтъ жителъ пещеры, гд укрываются Корделія и Леаръ. Первыя сцены, сцены раздла царства и власти, и гнва Лира, въ которыхъ, такъ-сказать, подготовляется почва дйствія, замнены у Гндича разказомъ вмсто дйствія. Освальдъ, наперсникъ герцога Корнваллійскаго, дивится находя его во ‘глубин сихъ мрачныхъ лсовъ, въ неприступныхъ стнахъ, окруженныхъ грозными башнями’ на берегахъ Англіи. Герцогъ Корнваллійскій давно ждалъ Освальда и узнаетъ отъ него о Леар что онъ у Вальвериллы, и та по его ‘задумчивому и всегда скорбному лицу’ догадывается что онъ затваетъ какой-то замыселъ. Она подозрваетъ что Леаръ началъ сожалть о корон которую онъ уступилъ ея супругу и ‘теб’ (герцогу Корнваллійскому), герцогъ озабоченъ тмъ же. Онъ опасается, ‘не скрываетъ ли мракъ сихъ густыхъ лсовъ толпы возмутителей, поощряемыхъ коварствомъ къ возведенію на престолъ Леара’. Британцы всегда склонны къ возмущеніямъ. Онъ догадывается что и Корделія жива, но Освальдъ увряетъ что ‘развдывая о ней въ отдаленнйшихъ странахъ узналъ онъ только то что глубокое молчаніе покрываетъ ея судьбу.’ Вотъ стимулы трагедіи у Гндича. Склонность Британцевъ къ мятежу и таинственная судьба Корделіи управляетъ всею піесой. Герцогъ опасается перемны въ расположеніи Леара къ дочери Корделіи, зная пламенное свойство ‘во всемъ чрезмрной души Леара’. Къ сожалнію этотъ мотивъ совершенно опущенъ изъ виду у Гндича. Герцогъ, какъ и должно трагическому злодю, ‘трепещетъ’ не понимая причины трепета, напротивъ, добродтельный герцогъ Албанскій прощается чтобъ отъхать въ свою столицу, гд надется найти ‘почтеннаго благотворителя, великодушнаго’ Леара, избравшаго его чертогъ. Своимъ отзывомъ при прощаніи, Регана, жена его, даетъ поводъ Леноксу, сыну Кента, выразить свои ‘благородныя чувствованія’, поселенныя въ немъ отцомъ. Этимъ раздражается герцогъ Корнваллійскій. Но герцогъ Албанскій называетъ это ‘пыломъ юнаго сердца’. Онъ оставляетъ преступленіе Корделіи на судъ праведныхъ боговъ, потому что самъ никогда не изслдовалъ его. По отъзд герцога Адбавскаго, герцогъ Корнваллійскій отдаетъ на произволъ дтей Кента, котораго онъ только-что возвратилъ изъ изгнанія, слдовать ли имъ за его войскомъ противъ Датчанъ, готовыхъ высадиться на берегъ Англіи, или оставаться съ отцомъ. Когда братья осталась вдвоемъ, Леноксъ убждаетъ Эдгарда идти, но тотъ не соглашается и открываетъ причину нападенія Датчанъ. Леаръ отказалъ въ рук Корделіи Ульриху Датскому. Зависть и негодованіе сестеръ, обиженныхъ предпочтеніемъ оказаннымъ охъ младшей сестр, повела за собой клевету и месть съ ихъ стороны и разстроила предполагавшійся бракъ. Наконецъ Эдгардъ открываетъ брату свою тайну. Онъ скрываетъ убжище Корделіи въ лсу и намренъ явиться ея защитникомъ. Братъ одушевляется тою же мыслію. Является Кентъ пришедшій искать дтей. Одушевленные одною мыслію защитничества она отказываются идти за отцомъ и въ его объятіяхъ находятъ новую силу, хотя и отказываются открыть свои благородныя намренія, опасаясь излишняго благороднаго увлеченія отца. Является герцогъ Албанскій, который получилъ непріятное извстіе что Леиръ оставилъ Вальвериллу. Съ Кентомъ она ршаются ждать здсь Леара. Шекспировскаго въ этомъ дйствія ровно ничего нтъ. Прекрасная сцена пребыванія Лира у Гонерильи, представлявшая типическія черты отличавшія ее отъ Реганы и развитіе мыслей Лира въ извстномъ направленіи, опущена, а отъ перваго дйствія не осталось даже вншняго остова. Къ размышляющему о судьб Леара Кенту (дйствіе 2е явл. 1е) приходитъ Вальвакъ и сообщаетъ о какомъ-то старц, который говоритъ самъ съ собою о судьб своей. Два раза съ тяжелыми вздохами произнеся имя Кента, является Леаръ и вспоминаетъ о Кент и Корделіи. Кентъ при этомъ боле мимикой долженъ выражать свои чувства. Леаръ разказываетъ о своемъ пребываніи у Вольвериллы. Кентъ приглашаетъ его поселиться съ нимъ въ его имніи: ‘сіи руки могутъ еще управлять плугомъ’, говоритъ онъ. Но Леара ободряетъ еще сладкая надежда что Регана замнитъ Вольвериллу. Выше мы указывали на пятое явленіе, сохранившее нсколько чертъ изъ характера Реганы и герцога Корнваллійскаго. Когда она укоряютъ Леара за уходъ отъ Вольвериллы, Леаръ произноситъ страшныя проклятія при гром, который вторитъ этимъ проклятіямъ. Громъ усиливается когда Леаръ и Кентъ уходятъ. При этомъ Леаръ сохраняетъ, какъ должно герою, настолько твердости что утшаетъ Кента. Вольвакъ догоняетъ ихъ и сообщаетъ Кенту что желзо изощряется. Прекрасная характеристичная сцена прізда Кента и расправа его со дворомъ, въ которой такъ рельефно выставляется этотъ вслыльчивый, но добрый и преданный слуга Лира, совсмъ выпущена, а вмсто цлаго дйствія (втораго) остается только его конецъ со значательно-полинявшими чертами участвующихъ лицъ.
Между тмъ Эдгардъ представлялъ отряду своихъ сообщниковъ своего брата Ленокса (дйст. 3 яв. 1). Воины готовы присягнуть Эдгарду, но онъ приводитъ Корделію, такъ какъ дйствіе происходитъ предъ пещерой гд она укрывалась. Вмсто прекрасной нжной дтской любви Корделіи мы слышимъ здсь напыщенную витіеватую рчь, причемъ Эдгардъ восклицаетъ: ‘Друзья, познайте Корделію по симъ великодушнымъ чувствованіямъ.’ при блеск молніи и ударахъ грома приближается къ пещер Леаръ. Его вопли и стенанія сохраняютъ нкоторые слды выраженій Шекспира, но характеръ Кента совершенно утраченъ. ‘Еслибы ты когда-либо уважалъ просьбы мои… У ногъ твоихъ умоляю тебя’, уговариваетъ онъ Леара скрыться въ пещер. ‘Ахъ,ты терзаешь мою душу!’ восклицаетъ Леаръ. ‘Пойдемъ’, здсь встрчаетъ ихъ Норклетъ: и Леаръ впадаетъ въ ‘кратковременное изступленіе’, какъ выражается Гндачъ въ предисловіи. Въ пещер Кентъ встрчаетъ Эдгарда, а Леаръ Корделію. Кентъ удивляется благородству сына, Леаръ находится еще въ изступленіи и не узнаетъ Корделію. ‘Тнь дочери моей! Услышь вопль мой!’ восклицаетъ онъ, обращаясь къ Корделіи. Что сцена ослпленія у Глостера совершеннаго надъ нимъ въ его дом Реганой и Корнвалемъ выпущена Гндичемъ, это очень естественно. Вмсто послднихъ усилій длаемыхъ надъ собой Лиромъ, за которыми слдуетъ упадокъ силъ и сумашествіе, мы находимъ нсколько строкъ изъ его монолога въ степи (не въ лсу, какъ у Гндича). Удержано и предувдомленіе Глостера (Вольвика), но только какъ фактъ, безо всякой сценической обстановки. Сцена 4го дйствія представляетъ спящаго на камн Леара. Эдгардъ удаляется къ войску и поручаетъ Норклету смотрть за безопасностію, такъ какъ все кажется ддя него подозрительнымъ въ этомъ лсу. Корделія склоняется надъ спящимъ отцомъ, произносятъ реторическія, витіеватыя рчи. Леаръ просыпается и вспоминаетъ что видлъ тнь Корделіи. Онъ укоряетъ себя въ несправедливости. Когда онъ заслуживаетъ того своимъ раскаяніемъ, является Корделія и повергается къ ногамъ его. ‘Благослови меня и прими въ твои объятья!’ Леаръ желалъ бы теперь ‘испустить духъ’ въ объятіяхъ Корделіи. Но обстановка Корделіи и костюмъ возбуждаютъ въ немъ угрызеніе совсти. Корделія успокоиваетъ его разказомъ о намреніяхъ Эдгарда. Леаръ восклицаетъ: ‘такія дла свойственны только твоимъ дтямъ Кентъ! Если небо одобряетъ намреніе Эдгарда, то да прославитъ и вознесетъ его въ подвигахъ’. Входящій Норклетъ возвщаетъ что онъ видлъ воиновъ которые съ великимъ вниманіемъ осматриваютъ утесы и пещеры. Леара уговариваютъ скрыться во глубин пещеры. Является Освальдъ съ воинами, но безуспшно обыскиваетъ пещеру. Корделія останавливаетъ его разспросами о томъ что назначено Леару. Узнавъ что смерть, она падаетъ въ обморокъ. Это кажется подозрительнымъ, и Освальдъ велитъ ее взять. Кентъ обнажаетъ мечъ на защиту Корделіи. Леаръ, услышавъ крикъ, оставляетъ убжище, и Освальдъ забираетъ ихъ обоихъ. Изъ всего четвертаго дйствія Гндичъ взялъ у Шекспира только сцену VII,— возстановленіе умственныхъ способностей Лира чрезъ физическое успокоеніе и заботы. Все остальное принадлежитъ Гндичу. Но какъ блдна и эта сцена въ сравненіи съ тмъ что мы имемъ у Шекспира. Прекраснйшее изображеніе дтской любви къ отцу въ руководительств Эдгардомъ отца его Глостера, подспудная борьба у сестеръ изъ-за Эдмунда, безуміе Лира и высокія мысли которыми перемшана его странная рчь, перемна въ состояніи герцога Албанскаго замнены эффектными, но на чмъ не оправдываемыми по ходу піесы сценами осмотра пещеръ и малодушія Корделіи, чего вовсе не должно быть въ ея характер. Кром того, умирающій въ этомъ дйствіи герцогъ Корнваллійскій, у Гндича остается жить еще цлое дйствіе (5е) и не иметъ ничего общаго съ Шекспировскимъ. Здсь можно сказать, у Гндича была своя рука владыка. Освальдъ возвщаетъ о своихъ подвигахъ своему господину. Герцогъ Корнваллійскій напомиваетъ ему что ‘поспшность въ исполненіи его (герцоговыхъ) повелній только усугубитъ его благодарность и счастіе Освальда’. Герцогъ сообщаетъ Реган о захват ея отца и сестры, высказывая что посл того успхъ несомнненъ. Регана проситъ его умрить самонадянность, потому что ‘голосъ такого увренія часто бываетъ голосомъ слпой дерзости’. Она уговариваетъ мужа умертвить Леара и Корделію, что и поручаютъ Освальду, а сами желаютъ разузнать вс обстоятельства у Корделіи, общая ей прощеніе. Корделія готова съ ‘гордынею идти на смерть столь славную’, но тмъ не мене она не хочетъ, какъ другіе, скрывать преступленія свои (‘мои предъ вами я торжественно объявляю’. (Леаръ дйст. 5 сц. 3 стр. 89). Она не имла нужды въ возмущеніяхъ, такъ какъ подданные сами стекались къ ея имени. Она взываетъ къ великодушію герцога и Реганы, прося у нихъ снисхожденія къ отцу. Является герцогъ Албанскій, возвщая что ‘вс вооружаются за Леара и обожаютъ Корделію’. Онъ готовъ быть посредникомъ и не сомнвается въ мирномъ исход если они отдадутъ ему въ залогъ Леара и Корделію. Корнваллійскій герцогъ съ негодованіемъ отвергаетъ это, и Албанскій герцогъ расторгаетъ за это соединяющія ихъ родственныя узы. Является Освальдъ и уводитъ Корделію на казнь. ‘Любезный Кентъ! Ты понимаешь?’ говоритъ она Кенту. Кентъ (удерживая слезы): ‘Ахъ, я знаю!’ Леаръ остается въ отчаяніи. Герцогъ Корнваллійскій возвращается съ побдой, ведя плненнаго Эдгарда. Онъ намренъ ознаменовать свою побду преступленіями. ‘Вроломный, обращается онъ къ Эдгарду: ты и достойный тебя братъ твой не избгнете моей ярости, и онъ также влачитъ теперь мои оковы.’

Эдгардъ.

Тиранъ ненавистный! Ты торжествуешь, а я еще дышу! Скорй вели лишить меня жизни.

Герцогъ Корнваллійскій.

Желаніе твое исполнится: смерть поносная постигнетъ тебя на эшафот. Озлобленный вами духъ моя не внимаетъ боле ничему, кром праведному его негодованію (Леару). Старикъ! Ты будешь стенать въ мрачной пещер (Кенту), и ты въ оковахъ испустишь свои духъ!

Леаръ.

Громы заглушите слова сіи! Но дочь моя? но дочь моя?

Герцогъ Корнваллійскій.

Ея боле нтъ.

Леаръ.

Корделія!

Эдгардъ.

О небо!

Кентъ.

Извергъ человковъ!

Эдгардъ.

И ты самъ возвщаешь о семъ убійств!

Герцогъ Корнваллійскій.

Рука Освальдова обагрилась ея кровью.

Леаръ.

Чудовище! Такъ уже нтъ ея? Нтъ моей Корделіи? (Безъ чувствъ падаетъ на камень).

Герцогъ Корнваллійскій.

Возьмите его, воины!

Кентъ (останавливая воиновъ).

Довершай, о варваръ! злодйства твои! Вели умертвить его!

Эдгардъ (въ объятіяхъ Кента).

Родитель мой!

Кентъ.

Любезный Эдгардъ!

Герцогъ Корнваллійскій.

Возьмите ихъ и влеките!
Тогда Эдгардъ обращается съ рчью къ воинамъ Струмора взывая отъ имени Леара, и они переходятъ на его сторону. Раздраженный герцогъ готовъ казнить и ихъ какъ измнниковъ. Тогда Эдгардъ взываетъ о мщеніи къ остальнымъ. Корнваллійскій герцогъ бросается умертвить Леара, но обезоруженъ Вольвикомъ. Эдгардъ провозглашаетъ Леара королемъ, и все войско переходитъ на его сторону. Корнваллійскій герцогъ изумленъ. Между тмъ, герцогъ Албанскій приводитъ Корделію, которую онъ исхитилъ изъ рукъ Освальда. Онъ провозгласилъ Леара королемъ, и вс преклоняются предъ нимъ кром герцога Корнваллійскаго, который закалывается на сцен. Леаръ обращается съ молитвой къ богамъ: ‘Правосуданые и милосердные боги! Пошлите мн силу не роптать на судьбы ваши въ объятіяхъ нжной моей дочери!’ Все дйствіе поражаетъ васъ своими неожиданностями: одно за другимъ проходятъ предъ вами дйствія ничмъ не вызываемыя, ничмъ не оправдываемыя. Требовалось въ заключеніи поставить нсколько наиболе эффектныхъ сценъ и въ этомъ отношеніи цль нсколько достигнута. Вмст съ тмъ, какъ изложилъ это Гндичъ въ предисловіи, ‘любовная страсть Эдгарда и Кореліи осталась совершенно вычеркнутою и неувнчанною. Великодушный подвигъ и благородныя чувства сего рыцаря не унижены.’ Въ этой передлк Гндича мы замчаемъ нкоторыя немаловажныя уклоненія отъ теоріи ложно-классической трагедіи, какъ понималась она напримръ Сумароковымъ. Слабость передлки много мшаетъ ясности дла. Такъ, хотя страсть избрана одна (неблагодарность), она слишкомъ неясна, и представитель ея (трагическій злодй герцогъ Корнваллійскій) неудовлетворителенъ даже съ точки зрнія ложно-классической теоріи. Также неудовлетворителенъ и Леаръ, олицетворяющій добродтельнаго отца, съ твердостію переносящаго неблагодарность дтей. Борьбы между разсудкомъ и долгомъ, столь характеристичной для ложно-классической трагедіи, не существуетъ, или по крайней мр ея не видно въ дйствіяхъ герцога Корнваллійскаго. Черта такъ рзко бьющая у Шекспира и находящаяся даже у Дюиса,— добровольная, но легкомысленная уступка власти, опущена у Гндича, и неблагодарность дочерей Лира стушевывается, а остается только злой отъ природы ихъ характеръ. Но и эта черта незамтна, потому что сестры почти не являются на сцен (Вольверилла только упоминается.) Дйствіе всюду замнено разказомъ, и хотя піеса написана прозой, не ‘александрійскимъ стихомъ’, важность рчи приличная ложно-классической трагедіи соблюдена вполн. То что понималось подъ единствомъ дйствія удержано. Лица препятствующія по теоріи ложно-классической трагедіи ходу піесы, какъ Гонерилья, Эдмундъ, Эдгардъ (какимъ онъ былъ у Шекспира), выпущены, а равно и положенія необходимыя для обрисовки характеровъ оставлены (сцена провожанія Эдгардомъ Глостера). Наперсниковъ и наперсницъ собственно нтъ, но нельзя не видть остатка ихъ напримръ въ Эсвальд, которому герцогъ Корнваллійскій сообщаетъ свои дйствія и который предъ публикой замняетъ своими поясненіями недостатокъ развитія характеровъ дйствующихъ лицъ. Единство мста и времени соблюдается по возможности строго. Дйствіе происходитъ въ лсу и въ замк близъ лса. Поздка герцога Албанскаго къ себ домой, удаленіе Леара отъ Вольнериллы, осмотръ пещеры, приходъ Леара въ лсъ и даже битва, которая ршается очень быстро, не мшаетъ однодневному дйствію, но самъ Гндичъ заставляетъ быть Лира въ лсу ночью (д. IV, явл. 1е). Что касается до оживленности дйствія (action), то оно находится у Гндича сравнительно съ Сумароковымъ въ гораздо большей мр. Подробный разборъ передлки Шекспирова Лира указываетъ что предлагала ложно-классическая трагедія публик вмсто піесъ Шекспира, столь глубоко проникающаго въ природу людей и столь поучительнаго для всякой литературы. Вмсто піесы о которой Гервинусъ выразился такъ: ‘Если справедливо что изображеніе страсти проникающей за предлы естественныхъ и нравственныхъ границъ человчества составляетъ задачу трагедіи, то нельзя найти піесы которая бы лучше всего осуществляла и подтверждала это положеніе. Въ Лир идея страсти сдлана общею. Вмсто этой піесы Гндичъ предложилъ нсколько эффектныхъ сценъ, нсколько лицъ лишенныхъ всякаго характера и типичности, и это соединилось съ великимъ именемъ Шекспира. Легко судить по этому до какой ничтожности умалилось начатое Карамзинымъ дло ознакомленія Россіи съ великимъ англійскимъ поэтомъ.
Въ заключеніе повторимъ слова Батюшкова: ‘Исключительная любовь къ французской словесности выдержала вс возможныя испытанія и времена и политическихъ обстоятельствъ. Вс укоризны, вс насмшки Таліи и людей просвщенныхъ осталась безъ пользы, безъ вниманія.’
Мы видла что предлагала эта французская словесность въ трагедіи и драм. Съ конца двадцатыхъ годовъ замчается большое оживленіе въ переводахъ Шекспира. Что же касается критики Шекспира, то она и посл въ русской литератур была очень слаба и представляетъ или рядъ статей наполненныхъ общими сужденіями (Блинскій) на основаніи собственныхъ взглядовъ критики, а не на основаніи изученія поэта, или рядъ переводовъ по большей части произведеній нмецкихъ критиковъ, буквальныхъ или представляющихъ вольныя изложенія положеній добытыхъ иностранною критикой (Боткинъ, Тимоеевъ, статьи разсянныя по разнымъ журналамъ, предисловія къ издаваемымъ переводамъ).

В. ЛЕВЕДЕВЪ.

Лебедев В. А.
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Шекспир в переделках Екатерины II, Лебедев В. А., Год: 1878
  2. Наш вексельный курс. Сементковского. 1892 г, Сементковский Ростислав Иванович, Год: 1892
  3. Стенограмма обсуждения сценария М. Горького ‘Преступники’ воспитанниками трудовых коммун ОГПУ, Горький Максим, Год: 1921
  4. Пьеса по произведению Томаса Манна, Манн Томас, Год: 1941
  5. В. Карелин. Погибшая жизнь (Из записок молодого преступника). Повесть. М. 1901, Карелин Владимир Александрович, Год: 1902
  6. ‘Новейшие публицисты. Токвилль’, г. Чичерина, Чичерин Борис Николаевич, Год: 1857
  7. Д. В. Философов. Неугасимая лампада. Статьи по церковным и религиозным вопросам. М. 1912, Философов Дмитрий Владимирович, Год: 1913
  8. История России. Д. Иловайского. Том второй, Иловайский Дмитрий Иванович, Год: 1885
Электронная библиотека