Н. Страховъ
Злодйства особаго рода.
1894.
Злодейства особого рода, Страхов Николай Николаевич, Год: 1894
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Н. Страховъ. Борьба съ Западомъ въ нашей литератур. Книжка третья
С.-Петербургъ. Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16. 1896
I. Вопросы
II. Ссылка на Рюккерта
III. Типы культуры
IV. Главная мысль и терминологія Рюккерта
V. Упреки и предубжденія
VI. Рюккертова ‘единая нить’ въ исторіи
VII. Искусственная и естественная системы
VIII. Развитіе взглядовъ на исторію
IX. Единство человчества
X. Единая культура
XI. ‘Національный вопросъ въ Россіи’
Исторія представляетъ намъ непрерывный рядъ бдствій и злодйствъ, и, кажется, мы должны бы привыкнуть къ мысли, что такова печальная судьба человчества. И, однако же, какъ только наступитъ спокойное время, мы забываемъ объ этомъ, и новая бда насъ удивляетъ и какъ будто пробуждаетъ отъ спокойнаго сна. Благополучіе намъ кажется естественнымъ состояніемъ, какъ здоровье, какъ воздухъ. Вотъ отчего исторія не приноситъ намъ уроковъ. Перетерпвъ боль, отбывъ бду, мы перестаемъ объ нихъ думать и погружаемся въ нашу обыкновенную жизнь.
Убійство Карно есть событіе поразительное, оно отозвалось въ цломъ мір гораздо сильне, чмъ другія однородныя съ нимъ событія, потому что тутъ съ большою отчетливостію обнаружились вс силы, дйствующія въ этихъ новйшихъ бдахъ Европы. Какъ намъ смотрть на это дло? Казалось бы, что самый ясный урокъ должна въ немъ прочитать себ Франція, та передовая страна человчества, среди которой случилась эта бда. Что же думаютъ и чувствуютъ Французы? Среди множества отзывовъ и размышленій, намъ встртилась статья извстнаго ученаго Джемса Дарместетера, до такой степени полная ума и чувства, что ее можно, мы думаемъ, принять за образчикъ французскихъ мыслей объ этомъ предмет. Статья называется Президентъ Карно и состоитъ въ слдующемъ (мы ничего не выпускаемъ).
‘Въ 1887 году, 3 декабря, чтобы поднять поколебавшееся значеніе высшей магистратуры, Палаты, въ минуту нравственнаго ясновиднія, почувствовали, что нужно поставить во глав страны гражданина, имя котораго означало-бы: ‘неподкупная честность’, и, желая выбрать самаго безупречнаго, провозгласили Сади Карно.
‘Карно былъ важне, чмъ великій человкъ, онъ былъ нчто боле рдкое, боле славное и, въ извстныя минуты, боле вліятельное, онъ былъ честный человкъ, и въ силу этого онъ могъ оказать своей націи дв услуги, которыя не будутъ забыты. Вслдствіе того, что онъ находился во глав Франціи въ ту минуту, когда гибель грозила ея свобод и достоинству, отечество могло оправиться отъ своего жестокаго головокруженія, и стоило лишь показать провинціямъ республику воплощенною въ гражданин безъ всякаго упрека, чтобы разсялся кошмаръ диктатуры. Точно также, потому лишь, что онъ былъ президентомъ, дв первенствующія силы Европы, папа и царь искали дружбы Франціи.
‘Въ нашихъ внутреннихъ раздорахъ, онъ, какъ онъ самъ говорилъ за часъ до убійства среди восклицаній признательнаго народа, былъ неуклоннымъ охранителемъ конституціи и законности.
‘Первый гражданинъ Франціи, онъ былъ самымъ простымъ, самымъ доступнымъ, самымъ привтливымъ изъ нашихъ согражданъ. Его домашній очагъ былъ примромъ для всхъ семействъ Франціи. Онъ не проповдовалъ республиканскихъ добродтелей, онъ былъ ‘ихъ образцомъ. Такимъ образомъ, въ то время, когда всякое правительство склоняется къ отреченію, и клевета остается единственною уважаемою властью, какъ единственная безсмнная и не подлежащая низверженію сила, онъ показалъ, что ее нельзя назвать непобдимою, и въ Панамской бур грязи, когда анархистскія партіи совокупными усиліями старались обдать и его брызгами, онъ вышелъ изъ испытанія чистымъ, какъ снгъ. Исторія напишетъ на его гроб тотъ гордый девизъ ліонцевъ, который онъ имъ напоминалъ въ свою послднюю ночь: честь и совсть! Нужно считать славой для французской республики, что она выбрала своимъ главою этого человка. Нужно считать честью для цивилизованнаго человчества и основаніемъ не отчаяваться въ ум и сердц народовъ тотъ фактъ, что въ конц нашего вка была нація, которая по свободному выбору могла поставить и держать во глав своей человка праведнаго.
‘Этого-то праведнаго убилъ анархизмъ.
‘Никогда не обнаруживалась такъ ясно та жестокая ложь, на которой основывается анархизмъ. Эти идеалисты, жаждущіе справедливости, выбрали для утоленія своей жажды самую чистую кровь, какая была во Франціи. Можетъ быть, для того, чтобы исполнился высшій законъ жертвоприношенія, поддерживающаго въ мір священное пламя, нужна была кровь жертвы безъ всякаго порока: онъ былъ этою безпорочною жертвою. Съ именемъ Карно, которое уже сто лтъ звучитъ въ нашей памяти, какъ эхо генія и побды, онъ связалъ еще трогательную славу мученичества. Пусть онъ присоединится въ исторіи къ мученикамъ-президентамъ великой республики, не даромъ пролившимъ свою кровь. Линкольнъ сокрушилъ рабовладльческій мятежъ, и пуля скомороха, которая его убила, нанесла послдній ударъ мятежу и невольничеству. Гарфильдъ попытался разрушить грязное масонство политикановъ, они его убили и теперь гибнуть отъ этого. Карно, ты палъ въ защит вчныхъ законовъ человческаго общества, за общее достояніе всей цивилизаціи, палъ, какъ передовая жертва. Вотъ отчего вс народы и вс главы народовъ склонили надъ твоею могилою свои траурныя знамена: Италія такъ же ощущаетъ ударъ, какъ Франція, Лондонъ какъ Парижъ, Потсдамъ какъ Елисейскія поля: человчество чувствуетъ, что на его сердце былъ направленъ кинжалъ, который тебя поразилъ, и за каждую изъ націй міра пролилась капля твоей крови.
‘Да, кровь праведнаго пролита не напрасно: человчество надъ этою могилою вспомнило, что оно, несмотря ни на что, составляетъ лишь одну семью. Но мы, Французы, — ужели при вид этой крови мы издадимъ только крикъ мщенія и горести? Не вдумаемся ли мы также въ т обязанности, о которыхъ она вопіетъ ко всмъ намъ?
‘Оставимъ убійцу, жалкій безумецъ пойдетъ на эшафотъ, какъ его предшественники, провожаемый негодованіемъ обоихъ полушарій: но мы, когда эта формальность будетъ исполнена, что мы станемъ длать?
‘Анархизмъ динамита и кинжала есть лишь форма, принимаемая въ дикихъ душахъ тою анархіею, которая господствуетъ въ умахъ всей Европы и которая во Франціи, вспомоществуемая преступленіями и безу’міями всхъ партій, разрушила всякій авторитетъ въ правительств, въ закон, въ нравахъ, и, чтобы наполнить души опустошенныя отъ всякихъ твердыхъ врованій, бросила имъ нсколько пустыхъ словъ, придающихъ замаскированной жадности иллюзію идеала. О, еслибы истинный владыка Франціи, т немногія тысячи политикановъ, которые своими слабыми или жадными руками вертятъ судьбою страны, могли наконецъ открыть глаза, вспомнить свои грхи, понять, что нельзя безнаказанно распространять въ цломъ народ евангеліе подкупа и ненависти, еслибы они осмлились посмотрть на свои руки и разглядтъ на нихъ пятна крови! Еслибы оффиціальные представители народа, которые, хотя они и волочатъ за собою невидимую цпь комитетовъ, однако же, если захотятъ, имютъ возможность сдлать все-что доброе и показать кое-какіе хорошіе примры, еслибы они смогли очистить свою грудь отъ испорченной атмосферы салоновъ или клубовъ, освободиться — одни отъ своихъ корридорныхъ мелочностей, другіе отъ своей страшной самоувренности! Еслибы они могли прямо взглянуть на свою отвтственность передъ прошлою и будущею Франціею и, при каждой подач голоса, спросить наконецъ и самихъ себя съ содроганіемъ: чистъ ли я передъ своимъ отечествомъ?
‘Черезъ день или два, передъ этой могилой, вырытой десяткомъ тысячъ преступныхъ людей, одна лишь Франція будетъ говоритъ къ сердцу Французовъ. Надяться большаго — было бы, можетъ быть, иллюзіею. Въ одну минуту души не измняются и не вносится доля разума въ обезумвшія головы. И вотъ гд обнаруживается громадный размръ роли того человка съ сердцемъ, который избранъ 27 іюня 1894 года на опасный и почетный постъ свободнымъ голосованіемъ представителей народа. Франція ожидаетъ отъ Казиміра Перье не того, чтобы онъ излчилъ разъдающую ее болзнь, — для этого никакое правительство не иметъ ни обязанности, ни власти, — она ожидаетъ, она требуетъ отъ него, чтобы онъ поставилъ ее въ возможность излчиться самой, вполн обуздавъ бснующихся, которые ее тревожатъ, а для этого нужно сдлать только одно: возстановить господство закона, — одного лишь закона, но закона во всей полнот, закона для всхъ, закона требующаго отчета отъ каждаго преступника: отъ преступника кинжала и отъ преступника пера, отъ убійцы и отъ первосвященниковъ убійства.
‘Когда твердая и послдовательная воля явится въ совтахъ правительства, представители страны пойдутъ за нею, ибо Франція желаетъ возвращенія общественнаго порядка и свободы всхъ, попираемой шайкою авантюристовъ и фанатиковъ: она желаетъ мирно приняться за дло практической и прогрессивной реформы, нужной для демократіи и необходимой для будущности Франціи. Если обструкціонистскій заговоръ будетъ продолжаться и парализуетъ парламентъ, пусть президентъ Республики, въ полнот своей независимости и своего долга, отважится на все свое право! Нація, когда будетъ спрошена, отвтитъ ясно, составляетъ ли непрерывная анархія ея идеалъ.
‘Но торжественное спокойствіе, съ которымъ республика передала достойнйшему власть достойнйшаго и законнымъ порядкомъ замстила проблъ образовавшійся вслдствіе преступленія, показываетъ міру и самой Франціи, готовой забыть объ этомъ, какъ много эта страна, подъ волнами поверхностной пны, таитъ глубокихъ сокровищъ хладнокровія, нравственной силы и надежды’ {Rvue de Paris, No 11 (juillet 1894).}.
Вотъ поученіе, которое чистосердечный и горячій патріотъ извлекъ изъ гибели Карно. Карно есть жертва печальнаго состоянія республики, которой онъ былъ президентомъ. Авторъ съ горечью указываетъ, что убійца имлъ полное право негодовать на порядки Франціи, такъ что могила Карно вырыта, въ сущности, тмъ десяткомъ тысячъ людей, которые вертятъ теперь судьбою страны и въ своемъ безуміи и ослпленіи не видятъ, что ихъ руки запятнаны кровью.
Если такъ, то Франціи предстоятъ великія бдствія, и мы видимъ теперь только ихъ начало. Не странно ли? Тамъ давно уже господствуетъ полная свобода. И учрежденіе правительства, и выборъ его членовъ совершается свободно, каждое дйствіе правительства и каждаго его члена свободно обсуждается и повряется. И, несмотря на то, они не могутъ устроить у себя хорошихъ властей и не могутъ заставить эти власти хорошо дйствовать!
Авторъ указываетъ намъ, въ чемъ дло. Дло въ томъ, что тамъ, гд власть есть предметъ исканій, всмъ доступный, она никогда не остается въ рукахъ народа, а попадаетъ въ руки тхъ, кто поставилъ ее себ цлью главныхъ своихъ желаній и занятій. Франція управляется не сама собою, ею управляютъ т ‘немногія тысячи политикановъ’, о которыхъ говоритъ авторъ. Такъ идетъ дло и во французской республик и въ Соединенныхъ Штатахъ, и, повидимому, иначе оно идти не можетъ. Люди добросовстные и благонамренные не имютъ ни времени, ни умнья, чтобы бороться съ тою ‘шайкой авантюристовъ’, къ которой принадлежитъ большинство политикановъ. Политиканы же дйствуютъ везд одинаково: или ‘подкупомъ’, или возбужденіемъ ненависти, — ‘клеветою’. А когда достигнутъ власти, то пускаютъ въ ходъ такъ называемый ‘обструкціонизмъ’, то-есть, пользуются республиканскими правами, чтобы задерживать ‘развитіе демократіи’, останавливать вс мры, идущія въ пользу большинства народа и противъ того класса, къ которому сами принадлежатъ и отъ котораго могутъ получать наибольшія выгоды.
Такимъ образомъ вышло, ‘что авторитетъ власти все больше и больше теряется. Казалось бы, Франція, пользуясь всми свободами, должна была для обоихъ полушарій стать блестящимъ примромъ государственныхъ улучшеній, вмсто того эта республика, существующая уже десятки лтъ, представляетъ намъ, кажется, одни печальные примры, въ род той ‘панамской бури грязи’, которая недавно разыгралась.
Но, если такъ, если судить по словамъ самаго нашего автора, то Казеріо, значитъ, имлъ для себя нкоторыя извиненія. Не слдуетъ ли намъ причислить это убійство къ тмъ политическимъ преступленіямъ, которыми полна исторія? Казеріо, безъ сомннія, считалъ себя героемъ, на какихъ же основаніяхъ мы не даемъ ему никакого права на героизмъ?
Политическія злодйства издавна находятся на особомъ счету. Греки славили и воспвали Гармодія и Аристогитона, и ‘кинжалъ скрытый подъ миртами’ вошелъ въ поговорку. Цицеронъ, котораго такъ усердно изучаютъ у насъ въ школахъ, радовался убійству Цезаря и хвалилъ Брута и Кассія. Шарлотта Корде есть лицо, вдохновляющее поэтовъ и художниковъ. Орсини, бросавшій бомбы подъ Наполеона III, былъ предметомъ вниманія и участія всей либеральной Европы. Да мало ли примровъ? Отчего же на Казеріо мы смотримъ иначе и видимъ въ его поступк только предметъ ‘ужаса и отвращенія?’
На этотъ вопросъ, повидимому самый интересный, мы у автора не находимъ яснаго отвта. Въ чемъ ужасъ? Въ чемъ отвращеніе? Казеріо жестоко оскорбилъ огромную массу французскаго народа, но, вдь онъ думалъ, что дйствуетъ для блага этого народа, и жертвовалъ собою для этого блага. Казеріо убилъ человка честнйшаго и достойнйшаго, но вдь онъ хотлъ убить не частнаго человка, а главу правительства, которое желалъ разрушить. Нашъ авторъ сознается, что Казеріо былъ увлеченъ ‘иллюзіей идеала’, значитъ, несчастный мальчикъ подпалъ какому-то соблазну, и на этотъ соблазнъ намъ слдуетъ обратить нашъ ужасъ и наше отвращеніе.
Но истинно ужасно и отвратительно то, что, кажется, европейская совсть не находитъ въ себ основаній, чтобы осудить подобныя преступленія. И этому помраченію совсти никто столько не способствовалъ, какъ Франція. Франція не только породила цлый рядъ насильственныхъ и кровавыхъ переворотовъ, но она торжествовала и восхваляла эти перевороты. Она возвела въ догматъ, что прогрессъ совершается не иначе, какъ насиліемъ, огнемъ и мечемъ, и этотъ догматъ проповдывался малымъ дтямъ на школьныхъ скамьяхъ. Казеріо, вроятно, нимало не останавливался передъ мыслью объ убійств, совсть его ничуть не смущалась, когда онъ задумывалъ погрузить свой кинжалъ въ живаго человка, тамъ, гд сердце этого человка, онъ только спрашивалъ себя: кого убить?
И онъ былъ увренъ, что поступаетъ хорошо. Потому что безусловно хорошаго и безусловно дурнаго для него не было. Хорошо не то, что хорошо, а то, что ведетъ къ прогрессу, и дурно не то, что дурно, а то, что прогрессу мшаетъ. Онъ и ршился содйствовать успхамъ рода человческаго.
Можетъ быть, онъ ошибся? Онъ былъ такъ молодъ и неопытенъ! Можетъ быть, его дло не подвигаетъ, а останавливаетъ прогрессъ? Можетъ быть, Франція, и безъ того несчастная, станетъ еще несчастне отъ такихъ подвиговъ? Ну, это не важно. Онъ былъ крпко убжденъ въ противномъ. В хорошо не то, что хорошо, а то, когда я слдую своему убжденію, и дурно не то, что дурно, а то, когда я дйствую противъ своего убжденія.
Такимъ образомъ, общее мрило добра и зла у насъ, повидимому, уже не существуетъ. Законъ, написанный въ сердцахъ человческихъ, о которомъ такъ положительно говоритъ Апостолъ, какъ будто вовсе изгладился. По старому катихизису, убійство запрещается, какъ большой грхъ. И то, что Казеріо жертвовалъ собою и шелъ на очевидную гибель, не уменьшаетъ, а пожалуй увеличиваетъ его вину, самовольное исканіе смерти катихизисъ называетъ вообще самоубійствомъ, — тоже большимъ грхомъ. Какъ мы далеко ушли отъ этихъ понятій! . У Данта, въ самой глубин ада сидитъ громадный сатана, имющій три лица, черное, красное и желтое. Во рту каждаго изъ своихъ лицъ сатана держитъ по гршнику. Эти три лютыхъ гршника, которыхъ непрерывно жуетъ сатана, слдующіе: Іуда Искаріотскій, Брутъ и Кассій.
Таковъ былъ строгій судъ великаго поэта!
27 авг. 1894.