Григорий Кан.
Зинаида Коноплянникова и убийство генерала Г. А. Мина
Zinaida Konopliannikova and the assasination of General G.A. Min
Grigoriy Kan (M.V. Lomonosov Moscow State University of Fine Chemical Technologies, Russia)
Зинаида Коноплянникова. Около 1900 г.
Выражаю искреннюю благодарность М. Н. Боярскому и С. В. Нехамкину за ценные советы и помощь при подготовке данной статьи.
Номера страниц издания заключены в квадратные [] скобки (Ред.).
13 августа 1906 г. на станции Новый Петергоф Петергофского уезда Петербургской губернии социалистка-революционерка Зинаида Васильевна Коноплянникова застрелила командира Лейб-гвардии Семёновского полка генерал-майора Георгия Александровича Мина, в 1905 г. подавлявшего Декабрьское вооружённое восстание в Москве вместе с московским генерал-губернатором адмиралом Ф. В. Дубасовым. Схваченная на месте убийства, террористка была приговорена к смертной казни и 29 августа того же года повешена в Шлиссельбургской крепости, став второй — после Софьи Перовской — женщиной, повешенной в России. Так началась деятельность Летучего боевого отряда Северной области (ЛБО), на протяжении всего своего существования — с июня 1906 по февраль 1908 г. — наводившего ужас на представителей власти.
О Коноплянниковой написано немного. А. И. Спиридович кратко упомянул о ней в своём капитальном труде о партии социалистов-революционеров (ПСР)1. Немногим более десяти страниц занимает очерк А. М. Хирьякова, в [99] 1905-1906 гг. тесно общавшегося с Коноплянниковой, слышавшего множество её рассказов о себе, а позднее собиравшего сведения о ней2. До сих пор сохраняет научное значение и статья В. И. Шулятикова, написанная в основном по архивным материалам3. Почти карикатурный образ революционерки был создан писателем и публицистом А. С. Василенко4, в ‘документальной повести’ которого немало вымысла и явных фактологических ошибок. Кроме того, беглое (и не совсем точное) описание убийства Мина, суда над Коноплянниковой и её казни дал в своей книге о Е. Ф. Азефе израильский историк Л.Г. Прайсман5.
Зинаида Васильевна Коноплянникова родилась 2 ноября 1878 г. в Петербурге. Её отец служил унтер-офицером Лейб-гвардии Гатчинского полка6. После выхода в отставку он работал вахтёром в Крестовоздвиженской общине сестёр милосердия (умер до апреля 1903 г.7). Хирьяков пишет, что это был человек прямой, но чрезвычайно вспыльчивый, хотя и старавшийся не давать воли своему гневу8, насколько он был близок с дочерью, неизвестно. Мать — Прасковья Сергеевна — малограмотная крестьянка, тихая и ласковая9. А. В. Тыркова-Вильямс, познакомившаяся с З. В. Коноплянниковой в Доме предварительного заключения в Петербурге (ДПЗ) в конце 1903 г., вспоминала: ‘Она нежно любила свою мать. У неё голос менялся, когда она о ней говорила’. Зинаида и её сестра Мария, родившаяся 2 января 1883 г.10, скрывали от Прасковьи Сергеевны факт ареста — из писем, которые ей посылались из тюрьмы, нельзя было догадаться, что дочь находится за решёткой11.
С 7 до 10 лет Зинаида получила начальное образование, а затем 6 лет обучалась в женской рукодельной школе императрицы Марии Александровны, о которой сохранила в целом добрые воспоминания. Училась она хорошо и всегда была первой ученицей12. Уже в юные годы сформировался её характер. Как писала Тыркова-Вильямс, ‘Коноплянникова была полна бунта, напора, но была в ней и большая мягкость’13. По словам Хирьякова, Зинаида ‘всегда готова была отдать всё, что имела, первому встречному, нуждающемуся человеку’. При этом ‘ещё в раннем детстве она была большим сорванцом, пытливым и предприимчивым ребёнком, склонным к всевозможным шалостям’. ‘В ней [100] было много мальчишеского, — отмечал мемуарист, — и она предпочитала общество мальчиков, которые невольно подчинялись ей, чувствуя её право на предводительство’14.
Еще в школе в ней впервые пробудился дух возмущения и протеста. ‘Классная дама у нас солгала что-то, — рассказывала позднее Зинаида Хирьякову. — . ..Я страшно возмутилась и обругала её. Она пожаловалась начальнице. Та потребовала, чтобы я извинилась. Я отказалась… Историю эту как-то уладили…, но, кажется, с этого пустого случая началось моё критическое отношение к существующему строю’. Жажду правды Хирьяков вообще считал одной из главных черт Коноплянниковой15. По свидетельству другого, не указавшего своё имя мемуариста, перед самым окончанием школы Зинаида познакомилась с каким-то сектантом, часто ездила к нему и подолгу беседовала. После этого она перестала посещать православную церковь16.
С 1896 г. Коноплянникова училась в Петербургской учительской семинарии, которую окончила в 1899 г., получив звание учительницы сельских и народных училищ17. В эти годы она занималась самообразованием, среди прочитанных ею книг — произведения У. Шекспира, И.К.Ф. Шиллера, Дж. Г. Байрона, В. Гюго, И. Канта, Ч. Дарвина, Г. Спенсера, Ф.В. Ницше, В.Г. Белинского, В.С. Соловьёва, Н.К. Михайловского и др.18 У неё самой, по мнению Хирьякова, имелась глубокая потребность выражать в звуках и образах свои душевные переживания19. Сохранилось 21 стихотворение Коноплянниковой. В них преимущественно звучали лирические и гражданские мотивы. Литературные достоинства её поэзии, возможно, невысоки, но страстный мятущийся характер автора она передаёт прекрасно: ‘Тихо деревья шептались, / Кротко светила луна… / Бури в душе поднимались. / С бурей боролась душа’20. Зинаида неплохо играла на фортепьяно и скрипке, обожала гитару, у неё был красивый задушевный голос. Хирьяков навсегда запомнил, как она пела ‘Из-за острова на стрежень’: ‘Ничего не пожалею, / Буйну голову отдам! / — Раздаётся голос властный / По окрестным берегам’21.
По окончании семинарии Коноплянникова получила место учительницы в поселке Чёрное Лифляндской губернии, расположенном на берегу Чудского озера22. Она называла это селение ‘медвежьим углом’: с трёх сторон лес, с четвёртой — озеро. Природа невзрачная: ‘печальная картина — ель да осина’23. Местные жители — эстонцы — жили в крайней бедности, не имея собственной земли и существуя лишь за счёт рыбной ловли. Девушку поразила не столько нищета, сколько её беспросветность, отсутствие надежды на перемены: ‘Как можно жить так, жить без борьбы за лучшее будущее…, без единственного светлого луча в будущем, без единого проблеска на тёмном горизонте?’. В школе Зинаиде было работать неприятно и тягостно. Эстонские дети плохо знали русский язык, на котором велось преподавание, и часто не понимали юную учи-[101] тельницу. А она, в свою очередь, не могла с ними нормально общаться, не говоря по-эстонски. ‘Тяжело было видеть, — вспоминала Коноплянникова, — как малютка ученик на моё требование говорить только по-русски такими жалкими и беспомощными глазами смотрел на меня. ‘Отчего я не могу в этих стенах говорить на своём родном языке?’ — читала я в этих грустных глазах’24.
Проработав в таких условиях год, Зинаида осенью 1900 г. перевелась учительницей в земскую школу села Гостилицы Петергофского уезда Петербургской губ. На новом месте Коноплянникова с живостью, любовью и энергией принялась за своё дело. С окружающими она первоначально вела разговоры исключительно о школе и преподавании в ней25. Девушка действительно очень любила детей, умела привлечь их внимание к изучаемому предмету, заинтересовать. Е. М. Мозолайнен, хозяйке дома в селе Луизино около станции Новый Петергоф, Зинаида говорила в начале августа 1906 г., что с детьми ‘нужно только уметь обращаться, и тогда они делаются ласковыми и послушными’. ‘Действительно, — признавала в своих показаниях Мозолайнен, — за ту неделю, что она у меня столовалась, она сумела очень расположить к себе моих детей и подолгу с ними возилась’26. Хирьяков утверждал, что дети ‘души в ней не чаяли’, ‘тянулись к ней, как лозинка к воде, как травка к солнцу’. Наказанием для непослушных учеников являлось уже то, что любимая учительница переставала на них смотреть27.
Тем не менее в своей речи на суде Коноплянникова говорила, что вокруг школы складывалась неблагоприятная обстановка: ‘Заведу ли я беседы и чтения для народа невинного характера, псаломщик доносит инспектору, что ‘учительница занимается сторонними школьным занятиям беседами и толкованиями’, поп пишет по своему ведомству, что учительница секты насаждает, толстовщину распространяет, юношество развращает. Займусь ли народными спектаклями, выступает на сцену со своими доносами урядник и жандарм’. Из-за доносов девушку постоянно вызывали для объяснений то инспектор, то училищный совет, то губернатор28.
Следует признать, что основания для подозрений и беспокойства у местных властей имелись. Так, священник первоначально был недоволен тем, что Зинаида почти не ходила в церковь сама и очень редко водила туда детей29. Через несколько месяцев после приезда в Гостилицы Коноплянникова познакомилась с арендатором мельницы крестьянином Э. Э. Каппелем. Последний настолько был очарован юной учительницей, что ‘стал к ней неравнодушен, почти что не влюбился’. Девушка отвечала ему симпатией. Летом 1901 г. Каппель сделал ей предложение, но получил отказ. Как было сказано при объяснении, его избранница ‘никогда замуж не пойдёт, так как не желает быть самкой, и что цель её жизни совсем иная’, а именно — ‘служение народу, в жертву коему она готова [102] принести себя’. При этом Зинаида не скрывала своего сочувствия революционным и социалистическим идеям30.
Приблизительно тогда же в доме учительницы стал собираться кружок из 7-10 человек, которым девушка открыто говорила о безобразии существующих в России порядков, обвиняла правительство и призывала ‘бороться и не жалеть себя’, добавляя, что ‘законным путём ничего не добьёшься’31. Среди слушателей оказались, в частности, тот же Каппель и содержатель мелочной лавки крестьянин М. И. Щирин, впоследствии давшие полиции откровенные показания.
Стремясь установить тесный контакт с жителями Гостилиц, Коноплянни- кова устраивала в 1901-1902 гг. театральные постановки с участием самих крестьян (‘Женитьба’ Н.В. Гоголя, ‘Не всё коту масленица’ А.Н. Островского и др.). Спектакли требовали репетиций, и сельская молодёжь часто бывала у неё дома. Она действительно сблизилась с крестьянами и имела на них большое влияние32.
Осенью 1901 г. (по данным Щирина) или в феврале 1902 г. (по свидетельству Каппеля) Зинаида начала в узком кругу близких к ней грамотных крестьян распространять нелегальную литературу социалистической направленности, сочинения Л. Толстого, газеты ‘Революционная Россия’, ‘Искра’ и ‘Освобождение’33. Ближе к концу своего пребывания в Гостилицах девушка предложила доверявшим ей крестьянам усилить пропаганду и разбрасывать запрещённые книги и брошюры в селе и по всему Петергофскому уезду вместо того, чтобы передавать их из рук в руки. Она полагала, что это даст больший эффект. Одна женщина из её кружка в декабре 1902 г. разбросала эти издания в Гостилицах34. Всё это делало невозможной работу Коноплянниковой по специальности. 8 ноября 1902 г. петергофский уездный исправник сообщал губернатору, что девушка ‘явно ведёт преступную пропаганду среди крестьянской молодёжи’, и просил перевести её в другую, более отдалённую от Петергофа, школу35. 11 декабря 1902 г. Петергофский уездный училищный совет уволил её с занимаемой должности36.
В речи на суде Коноплянникова заявляла, что ‘без особого сожаления оставляла учительство’. По её словам, она поняла, что не в силах делиться с народом теми знаниями, которыми обладает, и не может объяснить ему причины его бедственного положения: ‘Я видела необходимость прежде всего создания таких условий, при наличности которых можно было бы мыслить о всестороннем развитии человека. Я видела необходимость борьбы с правительственной самодержавной тиранией и деспотией’37. Ещё будучи учительницей в Гости- лицах, девушка часто ездила в Петербург, где установила контакты с местными революционерами (скорее всего, эсерами), получая от них нелегальную литературу38. После увольнения Коноплянникова переехала в столицу, где жила, занимаясь частными уроками39. Но связь её с Гостилицами не прерывалась: к [103] ней несколько раз приезжали Каппель и Щирин, и она передавала им запрещённые издания40.
Примерно тогда же Зинаида стала членом возникшей в конце 1901 г. ПСР41. Как известно, эта партия добивалась замены самодержавия демократической федеративной республикой со всеобщим избирательным правом и полноценными гражданскими свободами, а также социализации земли, т.е. безвозмездного изъятия её из частной собственности отдельных лиц или групп и передачи в общенародное достояние, распоряжаться которым должны были центральные и местные органы самоуправления (включая сельские общины). Предполагалось, что пользование ею будет уравнительно-трудовым42. В борьбе с самодержавием эсеры активно применяли насилие и террор. С 1901 г. действовала Боевая организация (БО), которую с 1903 г. возглавлял Е. Ф. Азеф, одновременно являвшийся агентом полиции. Его правой рукой был Б. В. Савинков. В течение 1902-1905 гг. от рук боевиков погибли министры внутренних дел Д.С. Сипягин и В. К. Плеве, командующий войсками Московского военного округа вел. кн. Сергей Александрович и уфимский губернатор Н.М. Богданович43. С начала 1905 г., помимо БО, террором стали заниматься и боевые отряды при областных и губернских комитетах ПСР. Когда вышел Манифест 17 октября 1905 г., террор был прекращён, но уже в январе 1906 г., после жестокого подавления Декабрьского вооружённого восстания в Москве и других массовых выступлений, политические убийства возобновились.
Сделавшись эсеркой, Коноплянникова вела пропаганду (по-видимому, среди рабочих)44. Тогда же девушка делилась с Щириным своим сожалением о том, что какой-то группе не удалось покушение на Плеве. Щирин констатировал, что ‘Зинаида Коноплянникова сочувствовала террору и сама, мне кажется, была способна на террор’45.
В перехваченных полицией письмах Зинаиды, отправленных в феврале-марте 1903 г. к учительнице А.Л. Воздвиженской (жившей на станции Царицыно Московско-Курской железной дороги), содержались в иносказательной форме жалобы на аресты и сообщалось о намерении в мае поехать на три месяца в Германию, а в августе — в Париж46. Однако 27 апреля 1903 г. Коноплянникову арестовали. Задержание носило случайный характер — обыскивали её соседку, а Зинаида вызвала подозрение, выставив в этот момент свёртки с какими-то вещами на крышу прилегающей постройки. Тогда решили обыскать и её47. В результате были найдены ‘революционные издания, рукописи и принадлежности множительного аппарата’, что стало основанием для ареста и отправки в ДПЗ48.
[104] 31 июля 1903 г. дело Коноплянниковой присоединили к уже начатому дознанию о пропаганде среди крестьян в Петергофском уезде49.
‘Коноплянникова, — докладывал 9 октября 1903 г. директору Департамента полиции начальник Петербургского губернского жандармского управления (ГЖУ), — представляет из себя тип вполне убеждённой, энергичной и решительной революционерки. Будучи арестована, она крайне вызывающе держала себя на допросах и отказывалась давать какие-либо показания’50. ‘Мне понравилось её молодое, круглое, чисто русское лицо, её серые большие глаза, решительный, пристальный взгляд, — вспоминала о своём знакомстве с Зинаидой в ДПЗ Тыркова-Вильямс. — …Эта арестантка… чувствовала себя военнопленной, но не побеждённой. От отрывистых бесед с ней на меня веяло конспирацией, подпольщиной’51.
Власти не знали, что делать с Коноплянниковой. Сперва её собирались выслать под гласный надзор полиции либо в Архангельскую губернию, либо в Восточную Сибирь, но затем решили выпустить и отдать под особый надзор полиции в Харькове. 13 апреля 1904 г. она вышла на свободу52, но в Харьков уезжать не спешила. 27 апреля — ровно через год после первого ареста — её вновь поместили в ДПЗ53. Основанием для задержания на этот раз стала прослеженная филёрами встреча Зинаиды 14 апреля 1904 г. в Таврическом саду с эсеркой Ю. И. Мержеевской, с которой она обменялась какими-то пакетами54. Между тем по агентурным данным Петербургского охранного отделения, Мержеевская вела в столице активную пропагандистскую деятельность и готовила покушение на императора во время смотра войск на Марсовом поле 28 апреля 1904 г.55 На сей раз тюремное заключение Коноплянниковой продлилось до 1 декабря 1904 г., когда она была освобождена и оставлена под особым надзором полиции в Петербурге56.
Характерные черты личности Коноплянниковой ярко проявились в одном случае, описанном известной эсеркой (в прошлом народоволкой) П.С. Ивановской со слов некоей Домны, отбывавшей наказание за мелкое воровство и подрабатывавшей сиделкой в больнице при ДПЗ, где в какой-то момент оказались Коноплянникова и Мержеевская. Домна страдала трахомой (болезнь глаз), которая на начальной стадии считается очень заразным заболеванием. Несмотря на то, что, по мнению врача, опасности Домна уже не представляла, её хотели перевести в Литовский замок, отличавшийся более суровым режимом, дабы защитить революционерок от возможной инфекции. Но обе арестантки, не боясь заразы, воспротивились этой мере, находя её ненужной для себя и жестокой для Домны. Им удалось отстоять сиделку. Домна была особенно благодарна Зинаиде: ‘Я видела-таки на своём веку много всяких, но такие редко встречаются… Она меня, как птица своё дитя, укрыла. Никогда не давала она мне [105] почувствовать свою греховность. Пила, ела вместе со мной, одним полотенцем утиралась’57.
Оказавшись на свободе, Коноплянникова уехала в Швейцарию58. После тюрьмы она всё решительнее склонялась к вооружённой борьбе с правительством59. Вместе с тем, судя по стихотворению ‘Молитва’, какое-то время девушка ещё колебалась в своём выборе: ‘О, боги вселенной! Меня защитите / От натиска страсти мятежной, / Удары меча её вы отклоните / И мир возвратите душе моей прежний’60. Так или иначе, вскоре она окончательно пришла к выводу, что ‘ничего нельзя создать нового, не разрушив старого, если идеи на штыки не уловишь, то и одними идеями штыков не отклонишь’61.
Девушка училась готовить бомбы и стрелять. Владеть оружием её обучал кн. Д.А. Хилков62 — бывший толстовец, ставший эсером и приверженцем террора (после Манифеста 17 октября 1905 г. он довольно резко отойдёт от революции). К началу июля 1905 г. Зинаида вернулась в Россию и под именем Л. В. Рудневой поселилась в Петровско-Разумовском на даче некоей Мурановой. Там она намеревалась организовать мастерскую для изготовления бомб или место для их хранения63. Судя по району деятельности, это было задание Московского комитета ПСР.
К концу июля полиция уже знала о приезде и намерениях Зинаиды. Передавая эти сведения, заведующий Заграничной агентурой Л.А. Ратаев особо указывал, что ‘происходят они из источника, заслуживающего безусловного доверия, и никакому сомнению не подлежат’64. Московские филёры начали следить за девушкой, присвоив ей кличку ‘Любезная’65. Фиксировался каждый её шаг, все связи и встречи. 25 августа 1905 г. она уехала в Саратов, где среди прочих посетила некоего Д.К. Горохова (паспорт его был подложным, а личность так и не смогли установить)66, в квартире которого находилась динамитная мастерская. Там ей передали два свёртка, вероятно, с принадлежностями для разрывных снарядов67. 11 сентября Горохова арестовали68. Власти решили задержать и Зинаиду, 2 сентября вернувшуюся в Москву, но она в тот же день выехала в Смоленск69. Там 12 сентября полиция перехватила девушку при попытке покинуть поезд. В её чемодане обнаружили вещества и технические материалы, которых, по заключению экспертов, хватило бы на изготовление [106] 20 бомб. Коноплянникову доставили в Москву и поместили в Московскую губернскую тюрьму (Таганку)70.
Казалось, на сей раз Зинаиде не избежать многолетней каторги. Однако после Манифеста 17 октября 1905 г. в России и прежде всего — в столицах полтора месяца царил невиданный либерализм. И уже 18 октября 1905 г. московский генерал-губернатор П.П. Дурново распорядился выпустить девушку на свободу, даже не поставив об этом в известность градоначальника и охранное отделение71.
Со своей стороны, ПСР готовилась, как тогда выражались, ‘добивать правительство’72 с помощью вооружённого восстания. Для его подготовки был создан боевой комитет во главе с Азефом (в него вошли также Б. В. Савинков и П.М. Рутенберг)73. Но в Петербурге, в конечном счёте, выступление сорвалось из-за массовых арестов и неготовности масс. Да и само эсеровское руководство к началу декабря 1905 г. отказалось от своих планов74.
В Москве же дело обстояло иначе. 9 декабря 1905 г. в городе началось восстание, организованное местными комитетами ПСР и РСДРП при участии рабочих многих местных предприятий. Восставшие возводили баррикады, между повстанцами и правительственными силами происходили масштабные боевые действия. Центром вооружённого мятежа стала Пресня, где располагались Революционный комитет и командование боевых дружин.
Желая помешать отправке войск в Москву, эсеры решили взорвать мост на Николаевской железной дороге75. По-видимому, ещё в конце ноября под руководством Рутенберга была создана динамитная мастерская. В ней работала приехавшая в Петербург Коноплянникова и М.М. Шнееров76. Вскоре динамит и бомбы были готовы. Взрыв взял на себя железнодорожный союз, и его представителю передали все технические принадлежности. Но покушение не удалось, а его участников едва не арестовали на месте преступления77. Узнав об этом, Зинаида вернулась домой страшно расстроенная. ‘Мне неимоверно тяжело, — говорила она Шнеерову. — Вся наша работа пропала даром. Карательная экспедиция отправилась в Москву, нам не удалось задержать её… Мы обанкротились’. Товарищ по партии утешал девушку: ‘Самое лучшее ружьё может дать осечку. Иногда рука задрожит, пуля в цель не попадёт. Вы ведь только приготовляли, сами не подкладывали’. Коноплянникова прижалась к нему и тихо вздрагивала, а потом сказала: ‘Нужно, чтобы рука не дрожала, чтобы пуля в цель попала’78.
15-16 декабря в Москву прибыли войска, сумевшие разгромить повстанцев. Главную роль при этом сыграл Лейб-гвардии Семёновский полк, которым командовал полковник Г. А. Мин. 18 декабря штаб боевых дружин Пресни отдал дружинникам приказ о прекращении борьбы. Несмотря на это, сопротивление в отдельных местах продолжалось ещё два дня и было окончательно сломлено лишь к 20 декабря. [107]
И во время восстания (особенно в ходе его подавления), и в первые дни по окончании боёв погибло множество людей. Московский генерал-губернатор Дубасов писал, что было убито 447 человек, среди них 54 представителя власти (включая солдат), 93 ‘мятежника’ и 298 лиц из посторонней публики (в том числе 48 женщин и 27 детей)79. Историк А.С. Вальдин насчитывает 424 погибших (34 военных и полицейских, 84 дружинника, остальные — ‘случайные лица’)80. Помимо жертв, связанных с боевыми действиями, на совести повстанцев — расстрел после импровизированного суда околоточного надзирателя Пресненской части В.А. Сахарова и начальника московской сыскной полиции А.И. Войлошникова81. Власти действовали ещё более жестоко. 12 декабря Дубасов издал распоряжение, согласно которому полиции и армии разрешалось применять на улицах оружие против любой группы свыше трёх человек, поскольку они ‘всегда являются прикрытием для мятежников’82. В приказе генерал-губернатора, переданном Мину 19 декабря, предписывалось ‘оказывающих малейшее сопротивление и дерзость и взятых с оружием в руках пристреливать’83. Что именно воспринимать как ‘малейшее сопротивление и дерзость’, Дубасов оставлял на усмотрение полковника и его подчинённых. После этого по Москве прокатилась волна убийств и издевательств над пленными дружинниками, а также людьми, лишь заподозренными в том, что они участвовали в восстании или помогали повстанцам84.
Конечно, о жестокостях войск свидетельствовали прежде всего (хотя и не только) сами участники восстания или сочувствовавшие им представители демократической и социалистической общественности: левые либералы (Е.Л. Камаровская, В.И. Климков), эсеры (М. В. Вишняк, В. М. Зензинов), меньшевики (П. А. Гарви, составители сборника ‘Москва в декабре 1905 г.’), рабочий-большевик, будущий литератор Г.Д. Деев-Хомяковский и многие другие. Естественно, они были по-своему пристрастны и отражали широкий спектр мнений только одной стороны конфликта. Но это отнюдь не даёт основания полностью игнорировать приводимые ими сведения, считая их заведомо выдуманными или фальсифицированными. И их тем более необходимо учитывать для понимания того, как именно подавление Московского восстания воспринималось современниками.
Даже чины полиции порою считали действия войск неоправданно жестокими. Согласно записке смотрителя полицейского дома Пресненской части [108] Н. Бардина, Мин ‘при начале военных операций на просьбу одного из приставов пощадить мирных жителей и не расстреливать их квартир ответил, что мирных жителей он не признаёт’. Бардин, впрочем, оправдывал Мина, напоминая, что ‘в него и его отряд стреляли, а кто и откуда стреляет, разобрать трудно’. Но и Бардин отмечал, что семёновцы вели ‘расстрел с каланчи (наблюдательной башни при полицейской части. — Г.К.) всех, кто ни покажется на глаза, для удовольствия, ради спорта, оправдываясь тем, что стреляют по революционерам’85. Большевик-литератор Деев-Хомяковский в 1940 г. описывал жуткий эпизод, который наблюдал в 1905 г., когда под перекрёстный огонь двух армейских частей попали дети от 8 до 12 лет. Большая часть из них погибла, как и многие их матери, бросившиеся под пули спасать своих ребятишек86.
20 декабря после захвата Семёновским полком Прохоровской мануфактуры военно-полевой суд под руководством самого Мина приговорил к смерти 13 дружинников. Ранним утром следующего дня они были расстреляны прямо во дворе завода. Другая часть схваченных рабочих подверглась порке87. В Миусском техническом училище ‘усмирители’ расстреляли 26 членов санитарной дружины — 14 студентов и 12 студенток88. Расстрелы и порки задержанных производились повсюду. Один из очевидцев событий, скрывшийся под псевдонимом Москвич, писал, что арестованным, выпоротым и расстрелянным можно было оказаться за любую мелочь: за длинные волосы или тужурку под пальто (похож на студента, а они все революционеры), за белую папаху (похож на дружинника), за смуглый цвет кожи (похож на еврея, а они все враги царя и отечества), за наличие платка или бумаги красного цвета, за то, что при обыске не оказывалось креста, почти неизбежно вело к расстрелу обнаружение револьвера, а его тогда для самозащиты носили многие люди, не имевшие никакого отношения к восстанию (так был убит студент-технолог и начинающий художник К.П. Романов)89.
В полицейских участках зверски, до полусмерти избивали задержанных90. Особенно печальной была участь схваченных студентов — их засекали насмерть, а если выяснялось, что молодой человек после порки ещё жив — пристреливали91. Убивали и курсисток, особенно если у них находили оружие92. Кошмарная картина открывалась перед теми, кто, отыскивая своих родных и друзей, приходил в морги или полицейские участки, куда свозили убитых. Сваленные [109] там трупы часто занимали несколько ярусов, были изуродованы и обезображены93. Незабываемым было горе жён и детей погибших94.
16 декабря для восстановления порядка на Московско-Казанской железной дороге Мин направил в окрестности Москвы отряд во главе с полковником Н.К. Риманом. В приказе Мина требовалось: ‘Арестованных не иметь и действовать беспощадно’95. За 4 дня на станциях Сортировочная, Перово, Люберцы, Голутвино и Ашитково по подозрению в соучастии в ‘мятеже’ было расстреляно, по официальным данным, 55 человек96. Риман и его подчинённые, оправдывая свои действия, утверждали в рапортах, что вина всех казнённых была очевидна, и все они являлись установленными участниками боевых дружин или грабителями97. Но так или иначе всех их расстреляли без суда и следствия, на основании субъективного убеждения в их виновности. Даже В.Ф. Джунковский, занимавший в 1905 г. пост московского губернатора, оправдывая в целом действия Семёновского полка, признавал, говоря о Римане, что ‘жестокость его приёмов не вполне оправдывалась положением дела’: ‘Ему следовало назначить военно-полевой суд — это было бы всё-таки известное правосудие… Эта экспедиция Римана и оставила поэтому какой-то неприятный осадок, какую-то чёрную страницу на общем фоне подавления мятежа’98. Разумеется, ответственность за действия Римана в полной мере нёс его начальник Мин.
Неизвестный биограф Мина писал, что ‘в частной жизни Георгий Александрович был чудный семьянин, обожавший свою старушку мать, жену и единственную дочь’: ‘Обладая весёлым, открытым характером, доброю, отзывчивою к чужому горю душой, покойный отличался необыкновенной религиозностью и набожностью’99. Но, как выразился гр. С. Ю. Витте, в целом одобрявший распоряжения полковника в декабре 1905 г., ‘к сожалению, когда вспышка восстания в Москве была подавлена, генерал Мин продолжал допускать жестокости бесцельные и бессердечные’100. А видный кадет Н.И. Астров, осуждавший как правительственное, так и революционное насилие, высказывался ещё категоричнее: ‘Не только либерально настроенная интеллигенция, но и весьма умеренная публика с нескрываемой ненавистью относилась к неистовствам семёновцев при подавлении восстания. Имена Дубасова, Мина, Римана стали ненавистными именами далеко не у одних революционеров’101. [110]
При этом Николай II был полностью доволен командиром Семёновского полка, которого произвёл в генерал-майоры и принял 10 января 1906 г. в Зимнем дворце102.
Мысль об отмщении Мину далеко не сразу овладела Коноплянниковой. В первое время после событий в Москве она увлекалась не боевой, а общепартийной работой. Во второй половине декабря 1905 г. ЦК ПСР поручил Зинаиде руководить образованным при петербургском комитете партии бюро Всероссийского крестьянского союза (ВКС). В его ведении находилась вся Северная область (Архангельская, Вологодская, Новгородская, Олонецкая, Петербургская и Псковская губернии)103.
Созданный летом 1905 г. ВКС был массовой крестьянской организацией, находившейся под сильным влиянием народнических групп несколько более умеренного толка, чем эсеры104. Но ПСР, как вспоминал Чернов, хотела укрепить свои позиции в ВКС и сделать его близкой к себе политической силой105. 29-30 декабря состоялся съезд Северного областного комитета ВКС, где по ключевым вопросам были приняты в основном эсеровские резолюции106. Скорее всего, Коноплянникова участвовала в его подготовке и проведении. Её работа в Северном областном бюро ВКС оказалась очень тяжёлой: вскоре после съезда многих его членов арестовали107, средств практически не было (ЦК ПСР выдал Зинаиде всего 20 руб.). Но Коноплянникова была человеком исключительной энергии и обладала хорошими организаторскими способностями. Судя по анонимным воспоминаниям одного эсера, она быстро нашла себе помощников, разделила бюро на несколько комиссий и каждой дала свои директивы. Дело понемногу сдвинулось с мёртвой точки108. Хирьяков, много общавшийся с ней именно в первые месяцы 1906 г., свидетельствовал: ‘Без паспорта, без квартиры, рискуя каждый день быть арестованной, она работала
Прочитали? Поделиться с друзьями:
