СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
K. М. СТАНЮКОВИЧА.
Томъ VII.
Картинки общественной жизни.
МОСКВА.
Типо-литографія Г. И. Простакова, Петровая, д. No 17, Савостьяновой.
1897.
…Обдъ былъ превосходный. Правда, по сорока пяти рублей съ человка, но зато видлъ людей и пообдалъ! Говорили, что меню составляли ‘свдущіе люди’. Охотно врю. Что ни блюдо, то очарованье! Одна виньетка Богданова — художественное произведеніе! Россія, въ образ прекрасной голой женщины съ линіями, протягиваетъ об ручки пьяному мужичку, и словно хочетъ сказать: ‘Ободрись, мужичекъ, не пьянствуй!’
А блюда! Супъ изъ черепахи, ‘тише дешь, дальше будешь’, пирожки ‘свдущихъ людей’, дикая азіатская козуля, пять дней моченая въ мадер, жареная на вертел la moujick, гатчинскіе форели подъ соусомъ poivrade, артишоки съ кулакъ величиной, бобы изъ Алжира, сорбетъ l’ananas, фазаны изъ Турціи, дичь la russe, земляника свжая, сыры… словомъ, деликатессы. И главное: шь, шь и не испытываешь обременнія… Только когда перестали обносить блюда, пріятная истома чувствовалась во всемъ тл.
Вина вдоволь… Хотли, было, ради экономіи, не пить шампанскаго, но при всемъ желаніи удержаться — это оказалось невозможнымъ, такъ какъ были рчи и тосты, а безъ благороднаго напитка какія же рчи! И говорятъ же въ Петербург, собаки! Златоусты, Гамбетты!..
Общество отборное:— нсколько почетныхъ гостей безплатно (въ Петербург безъ почетныхъ гостей ни-ни,) представители земства, администраціи, суда, муниципалитета, биржи, свдущіе люди, два профессора, одинъ литераторъ, интересный прізжій исправникъ изъ Чернигова, пророчествующій дьячокъ изъ Блозерска и два-три человка неизвстныхъ профессій. Говорили, что это корреспонденты иностранныхъ газетъ, но многіе въ томъ сомнвались. Посл сказывали, будто эти господа тайные агенты Бисмарка, явившіеся на обдъ, подъ видомъ знатныхъ иностранцевъ, для наблюденія за состояніемъ умовъ! Это предположеніе, пожалуй, врнй, только напрасно они пріхали?.. Что имъ наблюдать? Состояніе умовъ было твердое, только разв къ концу обда вс немножко размякли…
Наблюдай, не наблюдай, а въ случа чего, не посрамимся передъ нмцемъ. Берлинскій трактатъ вспомнимъ!.. Иванъ Сергевичъ Аксаковъ не даромъ пишетъ, что народъ до глубины души оскорбленъ берлинскимъ трактатомъ и что посл войны весь разбродъ пошелъ! Не заключи мы берлинскаго трактата, не было бы смятенія въ умахъ! Все нмецъ завистливый!
Ждали къ обду изъ Москвы редактора ‘Московскихъ Вдомостей’, но, къ сожалнію, не пріхалъ, а прислалъ телеграмму: ‘Занятъ. Стерегу Германію и военное министерство! ‘
Тостовъ было столько, что всхъ и не запомнишь. Пили за благоденствіе Россіи, за гг. министровъ, за возвратъ отечества къ стариннымъ временамъ, пили за нашего сраго мужичка, пили за свдущихъ людей и за несвдущихъ, за земцевъ, за чиновниковъ, за всхъ пили. Подъ конецъ уже и не разбирали, за чье здоровье пили. Помню, пили за шаха персидскаго и за Сару Бернаръ, въ память герцога Альбы и графа Аракчеева и за здравіе какого-то Дона-Педрилло, предложившаго проектъ подъ названіемъ: ‘Въ 24 часа’, пили за процвтаніе разныхъ благотворительныхъ обществъ, за общество покровительства животныхъ и за общество ‘Бережливости’. Кто-то предложилъ тостъ за благоденствіе какого-то новаго ‘общества благонадежности’. Выпили и за процвтаніе этого общества, хоть я, напримръ, о немъ слыхалъ въ первый разъ. Тмъ не мене, я выпилъ и кричалъ ура не хуже другихъ… Пили за уничтоженіе хищенія и за торжество бережливости. Поэтому случаю одинъ изъ присутствующихъ предложилъ учредить новое общество ‘Свчныхъ огарковъ’, дабы показать всмъ примръ общественной самодятельности. Пусть каждый собираетъ огарки, не щадя силъ и здоровья. Вырученныя суммы могутъ быть употреблены на разныя полезныя цли врод соглядатайства другъ за другомъ.
Мысль эта вызвала всеобщее сочувствіе. Въ самомъ дл, сколько въ настоящее время пропадаетъ даромъ свчныхъ огарковъ въ частныхъ домахъ, не говоря уже о казенныхъ зданіяхъ! Тутъ же, за обдомъ, мы избрали комиссію для обсужденія устава общества ‘Свчныхъ огарковъ’, и тутъ же въ принцип ршено было ходатайствовать о дозволеніи каждому дйствительному члену носить на груди знакъ общества — огарокъ въ щитк изъ лавровыхъ листьевъ съ надписью вокругъ: ‘экономія’. Вс присутствующіе записались въ члены, взносъ годовой небольшой — десять свчныхъ огарковъ, а между тмъ какіе могутъ быть плодотворные результаты!
Что тамъ ни говори противъ обдовъ, а обды сближаютъ людей. Объединительное значеніе банкета, на которомъ я имлъ честь присутствовать, высказалось во всей своей сил къ концу. Въ начал представители разныхъ вдомствъ косились другъ на друга, точно нмецкіе владтельные князьки, но когда встали изъ-за стола, прежняго недоврія не былой слда. Шампанское разныхъ марокъ объединило всхъ. Градоначальникъ лобызался съ членомъ земской управы и объяснялъ необходимость тснаго сближенія всхъ вдомствъ. Представитель мягкосердечія обнимался съ прізжимъ начальникомъ губерніи, который, не стсняясь присутствіемъ почетныхъ гостей, требовалъ свободы личности, цитировалъ Спенсера и вообще выказывалъ себя съ самой либеральной стороны. Контрольный аргусъ нжно пожималъ руку интенданту, а пророчествующій дьячокъ изъ Блозерска цловалъ чорта, котораго онъ обрлъ въ бокал и которымъ онъ стращалъ своего сосда, артиста Горбунова. Однимъ словомъ, вс чувствовали себя въ томъ добромъ настроеніи, когда является потребность обнять ближняго и выпить зельтерской воды. Очень ужъ много было тостовъ!
Но главной темой бесдъ нашихъ былъ нашъ добрый, православный народъ. О немъ говорили рчи за обдомъ, и за его благоденствіе пили три раза, при этомъ, посл рчей, многіе изъ народолюбцевъ вспоминали приличные случаи его доблести самоотверженія и выносливости. Можно по совсти сказать, что нашъ обдъ былъ вполн народнымъ обдомъ.
Почтенный отставной генералъ Скуластовъ — ветеранъ Альмы и Инкермана — со слезами на глазахъ, разсказывалъ, между прочимъ, какъ однажды, по ошибк, онъ выпоролъ одного солдатика.
— И что же выдумаете, милостивые государи, сдлалъ солдатикъ?— продолжалъ генералъ, умиленный воспоминаніемъ.— Когда обнаружилась ошибка, я призвалъ солдатика и спрашиваю: Солдатикъ, какой награды желаешь за ошибку, сказывай! А онъ, солдатикъ-то нашъ, вмсто того отвчаетъ: ‘рады стараться, ваше превосходительство!’ и никакой награды не захотлъ. Вотъ онъ какой нашъ солдатикъ!
По этому случаю припомнили извстный анекдотъ о русскомъ, нмецкомъ и французскомъ солдатахъ. Когда генералы трехъ націй заспорили, какой солдатъ лучше, и велли, каждый своему солдату, броситься въ воду, то французъ отказался, нмецъ задумался и просилъ въ награду дать ему пудъ гороховой колбасы, а нашъ, не говоря ни слова, такъ стремительно бултыхнулъ въ рку, что его едва вытащили, и въ награду дали цлый червонецъ.
Прізжій губернаторъ одной изъ южныхъ губерній въ свою очередь, въ качеств человка, близко знающаго народъ, разсказывалъ не мало эпизодовъ, свидтельствующихъ о выносливости русскаго человка.
— И этакій народъ хотятъ развратить!— воскликнулъ вдругъ одинъ старичекъ и зарыдалъ, какъ ребенокъ. Истинно русскіе люди, неужто это будетъ?— не унимался онъ,— неужто исконныя самобытныя черты россіянина подвергнутся испытанію?
Насилу успокоили старика. Ему объяснили, что вс желанія русскихъ людей имютъ именно цлью укрпить національную самобытность, а не ослабить ее.
Отдавая, однако, должное хорошимъ качествамъ мужика, не забыли и недостатковъ. Такъ, многіе соболзновали, что онъ въ послднее время сталъ портиться. О пьянств его нечего и говорить — не даромъ собрали свдущихъ людей — но, кром того, и другіе пороки внушали серьезныя опасенія. Сталь онъ нерадивъ и нтъ въ немъ прежняго, исконнаго смиренія, восторгавшаго еще Нестора-лтописца. Послднее обвиненіе вызвало, впрочемъ, разногласія. Съ одной стороны приводили въ примръ послднюю войну, съ другой — еврейскій погромъ. Замчено было тоже и ослабленіе въ народ юридическихъ понятій. Одинъ землевладлецъ жаловался, что мужички не всегда исполняютъ по чести контракты, норовя какъ-нибудь увильнуть отъ нихъ и, такимъ образомъ, причиняютъ убытки земледлію и безпокоятъ администрацію. Нердко приходится, прибгать къ ея помощи для защиты закона.
Такъ продолжалась дружеская бесда, вс, впрочемъ, въ-конц-концовъ согласились, что мужикъ заслуживаетъ особеннаго вниманія, такъ какъ безъ мужика не было бы, пожалуй, и русской имперіи. Его слдуетъ уберечь и отъ кулака, и отъ интеллигенціи, подразумвая подъ этимъ словомъ всхъ не служащихъ разночинцевъ. Если его не уберечь, то кулакъ окончательно ограбитъ его и какъ тогда взыскивать платежи? По словамъ одного ученаго статистика, бывшаго на банкет, въ настоящее время на одного исправника приходится 20,000 мужиковъ, если же не охранять мужика, то явится необходимость увеличенія администраціи для безпрепятственнаго взысканія платежей. Новые расходы и, главное, гд взять людей? Если его не уберечь отъ интеллигенціи, то явятся опасности въ другомъ смысл.
— Добрый, честный, трудолюбивый народъ подъ руководствомъ добрыхъ, честныхъ и трудолюбивыхъ исправниковъ — вотъ настоящее призваніе Россіи!— воскликнулъ одинъ изъ присутствующихъ.
— Правда… правда!..
Въ одномъ кружк возникъ, было, вопросъ, какъ смотрть на мужика съ финансовой точки зрнія. Слдуетъ ли поощрить въ немъ наклонность къ роскоши, въ видахъ увеличенія торговли и промышленности, или не слдуетъ?..
По этому поводу возникъ философскій споръ о мужик вообще и о роскоши. Что такое мужикъ? Что слдуетъ для него сдлать въ видахъ обще-государственныхъ пользъ съ одной стороны и въ смысл обще-человческихъ требованій — съ другой. Полезна ли роскошь вообще и какъ она дйствуетъ на нравы? Если увеличатся потребности въ народ, то не уменьшится ли отъ этого уваженіе къ начальству?.. Я не слушалъ многихъ рчей, произнесенныхъ ораторами, такъ какъ, нсколько утомленный, прикурнулъ въ скромномъ уголк, на диванчик, рядомъ съ однимъ человкомъ, который все приставалъ ко мн съ вопросомъ, кто мы такіе: ‘интеллигенція, буржуазія или дармоды?’ Такъ какъ ни онъ, ни я не могли ршить этого вопроса, то я предпочелъ заснуть. Я начиналъ уже забываться, какъ вдругъ сосдъ толкнулъ меня въ бокъ.
Я открылъ глаза и увидлъ, что вс присутствующіе столпились въ кучу посредин комнаты. Отдльные разговоры смолкли, и въ зал была тишина.
— Сейчасъ будетъ говорить Гамбетта изъ Курска,— сказалъ сосдъ.
Я подошелъ къ толп. Мн удалось протискаться впередъ и увидать Гамбетту изъ Курска.
Высокій, пожилой, плотный господинъ, лысый съ свтлорусой бородой, закрывавшей блый галстухъ, стоялъ во фрак посредин толпы, откинувъ свою голову нсколько назадъ. Онъ стоялъ такъ нсколько секундъ, потомъ зажмурилъ глаза, вдохновенно взмахнулъ головой, словно бы самъ приказалъ себ начинать, и заговорилъ.
Сперва онъ говорилъ тихо, и рчь его текла, точно журчащій ручеекъ, по мелкимъ камнямъ, но мало-по-малу голосъ его усиливался, рчь становилась звучне и тверже и полилась, полилась… Это была не рчь, а скоре вдохновенная поэтическая пснь о торжествующемъ мужик и, по совсти говоря, едва ли пснь торжествующей любви, сыгранная на скрипк Муціемъ передъ Валеріей и ея простодушнымъ супругомъ и изложенная Тургеневымъ, произвела большее впечатлніе на этихъ итальянцевъ XVI столтія, чмъ пснь о торжествующемъ мужик на всхъ насъ, слушавшихъ ее.
Мы стояли очарованные этими льющимися звуками,— то нжными и ласкающими, какъ дуновеніе лтняго втерка, то страстными и грозными, какъ раскаты бури,— и боялись проронить слово. Татаринъ, несшій зельтерскую воду, такъ и застылъ на мст съ подносомъ въ одной рук и стоялъ въ такомъ положеніи въ теченіи всей рчи. А вдохновенный импровизаторъ продолжалъ свою пснь и какую пснь! Подозрвая фальшь, я старался разглядть: не блеснетъ ли на кончик его языка такой же алмазъ, какой блестлъ на смычк чародя музыканта, тургеневскаго Муція. Разумется, алмаза я не видалъ. Алмазъ этотъ — хранился въ душ его, и вотъ почему онъ такъ говорилъ, что вс поникли главами и нкоторые плакали.
Вотъ что говорилъ онъ, какъ записалъ я на скоро въ записную свою книжку.
Онъ говорилъ:
‘Милостивые государи! За нашей дружеской трапезой много говорено было о нашемъ мужик. Позвольте и мн сказать о немъ свое скромное слово.
‘Въ настоящее время мужикъ нашъ становится предметомъ самыхъ разнообразныхъ толкованій. Для однихъ это сфинксъ, для другихъ — платежная единица, вчно пьяная, для третьихъ — несчастный, обездоленный человкъ. Онъ ни то, ни другое, ни третье. Кто же онъ, этотъ мужикъ, и что надо сдлать для него, чтобы спасти его отъ лихихъ людей и уберечь его отъ пьянства и разоренья?
‘И земскіе люди, и цлыя земства, и провинціальная администрація, и толковитые волостные старшины, и извстный литераторъ Ев. Марковъ, вс повторяли, точно по сговору, что народъ спился, что нтъ никакого сладу съ разбушевавшимся мужицкимъ пьянствомъ, съ недоимками, съ повсемстнымъ разореніемъ.
‘И вс они говорили, конечно, правду горькую, но прямую.
‘Здсь, кто-то замтилъ, что мужикъ иногда нерадивъ, забываетъ слово, отбивается отъ обязательствъ.
‘И эти слова звучатъ правдой, горькой правдой.
‘Но прежде ршимъ вопросъ, что такое нашъ мужикъ и какіе его идеалы, а потомъ посмотримъ, какъ помочь ему.
‘Нашъ срый сошникъ, создавшій русское государство, нашъ добрый лапотникъ, выдержавшій татарина, поляка и француза, по счастію сохранилъ еще добродтели прежнихъ временъ и, несмотря на пьянство, въ моменты отрезвленія, обладаетъ мудрымъ государственнымъ инстинктомъ. Испоконъ вка онъ привыкъ къ земл, привыкъ къ труду, научился терпнію, и для него его зеленющее поле, его невзрачная на видъ избенка, его неприхотливая пища близки и дороги ему, какъ для насъ поэма Шекспира, романъ Евгенія Маркова, картина Рафаэля, соната Бетховена, поэма Голенищева-Кутузова. Не испорченный еще дурными сторонами цивилизаціи, онъ не прихотливъ. Чуткой душой своей понимая, что жизнь есть вчный трудъ, онъ трудолюбивъ и, воздлывая, по евангельскому завту, въ пот лица хлбъ свой, онъ не чувствуетъ никакого озлобленія, какъ стараются уврить насъ люди, знакомые съ народомъ изъ кабинетовъ петербургскихъ редакцій и не имющіе приличныхъ панталонъ, вслдствіе своего проходимства.
‘Говоря безотносительно, мужикъ нашъ не богатъ и не бденъ. Говоря относительно, онъ даже богаче насъ, потому, что у него нтъ тхъ страданій высшаго разбора, которыя выпадаютъ на долю намъ… Лишенія, которыя намъ, боле тонко развитымъ натурамъ, кажутся ужасными,— не вдомы мужику… Накажи за что-нибудь безъ праваго и скораго суда кого-нибудь изъ насъ, милостивые государи, розгой — намъ будетъ оскорбительно и больно. Накажи мужика — ему будетъ не оскорбительно и даже не всегда больно. Вотъ, милостивые государи, разница. У него, правда, есть свои лишенія, но он не такъ разнообразны, какъ наши, и въ этомъ своя хорошая сторона, господа!
‘Онъ мудрецъ — русскій пахарь, и оставьте его мудрецомъ. Онъ вритъ въ идеалъ справедливости, и не оскорбляйте его наивной вры. Онъ не прихотливъ — и не развращайте его суетностью. Говорятъ: онъ не свободенъ, но онъ и не желаетъ этой призрачной свободы, понимая, что для его самобытнаго развитія она не только не нужна, но вредна.
‘И главное, милостивые государи, онъ вовсе не желаетъ тхъ благодяній, которыя насильно хотятъ ему навязать самозванные благодтели. Я знаю народъ, я живу среди его, такъ какъ имю два винокуренныхъ завода, и нердко убждался въ инстинктивной государственной мудрости русскаго простого человка. Не обнимая разумомъ, онъ чуетъ сердцемъ, что онъ — нашъ срый, темный мужикъ,— служитъ краеугольнымъ камнемъ, на которомъ покоится государство и можетъ покоиться лишь съ сохраненіемъ самобытнаго его характера.
‘Примиряясь съ скромнымъ жребіемъ своимъ, нашъ мирный и незлобивый пахарь, сидя посл дневного труда лицомъ къ лицу съ матерью-природой, счастливъ сознаніемъ, что, благодаря ему, процвтаетъ государство съ арміей, флотомъ, администраціей, судомъ, наукой, торговлей и промышленностью, услугами коихъ онъ незримо пользуется подъ снью своей соломенной хижины.
‘Войско оберегаетъ его отъ вншнихъ враговъ и держитъ на своемъ побдоносномъ шлем славу Россіи.
‘Скромный представитель мстной администраціи охраняетъ отъ внутреннихъ усобицъ и облегчаетъ ему путь къ государственному казначейству для взноса податей и недоимокъ. Наука изыскиваетъ средства улучшенія быта. Торговецъ скупаетъ избытки его производства. Высшая администрація управляетъ сложнымъ государственнымъ механизмомъ, судъ блюдетъ правосудіе и, такимъ образомъ, нашъ меньшій братъ, оставаясь на лон природы, пользуется всми благами государственной жизни…
‘Кто, милостивые государи, какъ я изучалъ Россію, тотъ знаетъ, что нашъ мужикъ альтруистъ въ лучшемъ и чистомъ значеніи этого слова. Онъ для себя желаетъ лишь одного: нкотораго, замтьте, нкотораго, облегченія податей. Это правда, но главныя его заботы и помыслы — слава Россіи, ея величіе и процвтаніе. И думаете вы, завидуетъ онъ намъ, обреченнымъ на исполненіе другихъ общественныхъ функцій? Никогда! Въ каждомъ изъ насъ онъ чувствуетъ частицу себя. Въ блеск власти министра, генерала, даже моей, напримръ, какъ непремннаго члена присутствія по крестьянскимъ дламъ, онъ видитъ отраженіе своего блеска. Не сочтите парадоксомъ, если я скажу, что мужикъ нашъ живетъ идеей больше, чмъ мы, люди, отчасти, испорченные тневыми сторонами цивилизаціи. Питаясь пищей, не вполн иногда удобоваримой, онъ, однако же, удовлетворенъ и не столько физически, сколько нравственно, при одной мысли, что мы, представители его, питаемся ею въ избытк. И не только удовлетворенъ, даже счастливъ, какъ счастливъ бываетъ каждый изъ насъ, видя счастье любимаго человка. Въ моемъ довольств, какъ части цлаго, онъ философски видитъ довольство цлаго. Такъ солдатъ видитъ въ любимомъ полководц частицу самаго себя и сливается съ нимъ духомъ,— понимая мудре разныхъ упразднителей общежитія, что нельзя быть всмъ полководцами, какъ нельзя всмъ обдать у Донона съ платой по сорока пяти рублей съ персоны…
‘Въ этомъ примиреніи, въ этой трезвости и есть коренное различіе между русскимъ человкомъ и человкомъ Запада. Тамъ зависть, озлобленіе, ненависть между классами, стремленіе къ политик. У насъ этого, слава Богу, нтъ. Тамъ на каждаго чиновника смотрятъ, какъ на общественнаго слугу, у насъ, какъ на посланника Божія…
‘Правда, случается, что и наши ‘посланники Божіи’, отклоняясь отъ своихъ обязанностей, не всегда бываютъ на высот своего положенія. Но въ такомъ случа слдуетъ дурныхъ исполнителей удалять, а хорошихъ поощрять. Впрочемъ, народъ нашъ готовъ потерпть и несовершеннаго, понимая, что дло не въ отклоненіи отъ принципа, а въ самомъ принцип…
‘Такимъ образомъ, милостивые государи, народъ нашъ и не думаетъ объ антагонизм, выдуманномъ несвдущими людьми. Онъ, какъ я выше объяснилъ, понимаетъ, что если на наши рамена выпалъ иной жребій, то мы и должны нести свой жребій. Наше образованіе, развитіе и боле сложныя потребности заставляютъ насъ тратить большія деньги, но зато и исполнять боле сложныя обязанности. Мужикъ пашетъ, а мы въ замнъ того судимъ, охраняемъ, обсуждаемъ, направляемъ, пишемъ и учимъ… Предположите на одну минуту несбыточную мысль, что въ Россіи упразднены чиновники. Что оставалось бы длать тогда тмъ свдущимъ людямъ, которые теперь оберегаютъ 90 милліоновъ не свдущихъ? Это предположеніе равно упраздненію науки, культуры, искусства… И, наконецъ, что сдлалось бы съ государствомъ? Мужикъ, безъ свдущихъ людей, спился бы окончательно, и въ одинъ прекрасный день, когда вся Россія поголовно была бы пьяна, а вс исправники въ отсутствіи, Мольтке ничего бы не стоило съ одной дивизіей покончить съ Россіей… Я вотъ Россіи нтъ… Образовалась нмецкая провинція, и вс мы сдлались нмцами, ибо Бисмаркъ не шутитъ.
‘Не будемъ же упреждать велнія Промысла и не станемъ посягать на исконный характеръ русскаго человка. Не будемъ поощрять дурныхъ инстинктовъ, а поощримъ хорошіе. Оставимъ неприкосновеннымъ его хижину, его поле, его безпритязательность, его скромную вру. Но облегчимъ его настоятельныя нужды настолько, чтобы дать возможность исполнять обязанности его къ государству и преградимъ дорогу къ кабаку, открывъ народу міръ искусства, приноровленнаго къ его потребностямъ, обережемъ отъ легкомысленнаго бродяжничества, дабы не оставить землю безъ рукъ, но не развратимъ его духа тщеславіемъ и суетностью и не будемъ слушать софистовъ Запада и ихъ русскихъ подражателей. Благо государства во имя народа и при помощи народа — вотъ кличъ истинно-русскихъ людей и торжественная пснь нашего сраго добраго лапотника’.
Оглушительные крики восторга раздались въ комнат, когда кончилась эта блестящая импровизація. Вс подходили къ импровизатору, обнимали его, цловали и говорили, что ему слдовало-бы быть директоромъ ‘департамента мужика’, если бы такое мсто открылось. Многіе плакали навзрыдъ, почетный гость — бодрый старикъ, изъ тхъ ‘генераловъ’, которые обязательно приглашаются на обды, упрашивалъ записать эту рчь. Онъ непремнно распространитъ ее среди знакомыхъ.
Но восторженне всхъ кричалъ одинъ исправникъ изъ Чернигова. Онъ утиралъ слезы и повторялъ:
— Вотъ это настоящая рчь! Самая суть вопроса разъяснена,— прибавилъ онъ, обращаясь ко мн.— И какъ хорошо, какъ складно… Если бы я могъ такъ говорить, то давно бы былъ губернаторомъ, а затмъ и…
Онъ не досказалъ своей мечты и продолжалъ, нсколько запинаясь, вроятно вслдствіе тостовъ:
— Именно: мужичка слдуетъ поощрить и повадки не давать! Въ этомъ задача!
— Да разв онъ это говорилъ?
— А то какже! И мужичку не надо повадки и обывателя въ струн-съ. Вотъ какъ я понимаю рчь.
— О, вы ошибаетесь… Вы, кажется, нсколько односторонне поняли… Ораторъ, напротивъ, говорилъ о наук, объ искусств…
— Я самъ Данта читалъ!— воскликнулъ исправникъ.— Я самъ люблю искусство! Но искусство искусству рознь. Если описывается любовь, или другія возвышенныя чувства — я къ вашимъ услугамъ, но если авторъ, подъ видомъ искусства, проводить мысль, что можно жить на свт безъ меня или съ меньшимъ насъ числомъ, то я тогда подамъ на автора жалобу въ главное управленіе по дламъ печати, если не могу самъ воспретить такого искусства… Я, сударь мой, идиллію съ хижиной одобряю для мужичка, а не для себя… Однимъ словомъ, пусть мужичекъ думаетъ, что мы не брандахлысты, не окончившіе даже курса въ гимназіи, а дйствительно ‘посланники Божіи’. Пусть укрпляется въ этой мысли. Вотъ-съ настоящая суть дла, какъ я его понимаю…
Мн казалось, что прізжій изъ Чернигова былъ пьянъ. Языкъ его заплетался и продолжалъ развивать свою мысль съ цинизмомъ, свидтельствующимъ, что рчь оратора понята имъ односторонне… Чистая идея оратора въ этихъ устахъ обратилась въ грубое вожделніе.
— А вы думали, что и взаправду нужно мужичка за столъ посадить?.. Ха, ха, ха… Посади его за столъ, да тогда вдь онъ… ха, ха, ха… Онъ, того и гляди, возмнитъ, что мы не посланники небесъ…
Но я поспшилъ отойдти отъ этого комментатора и не слышалъ дальнйшихъ пьяныхъ его изліяній.
Импровизація произвела такое потрясающее впечатлніе, что спросили еще шампанскаго и продолжали бесду о торжествующей псни мужика. Когда одинъ изъ присутствующихъ выразилъ мысль, что не худо было бы теперь призвать мужика полюбоваться на него и лично освдомиться о его желаніяхъ,— то мысль эта встртила общее сочувствіе. ‘Мужика, мужика! Давайте добраго и врнаго мужика!’ — крикнули вс. ‘О немъ такъ много говорили, но многіе изъ насъ, служащихъ въ департаментахъ, никогда его не видали… Мужика!’ — кричали чиновники.
Одинъ изъ обдавшихъ, молодой и юркій чиновникъ по особымъ порученіямъ, вызвался достать мужика и привести его.
— Только настоящаго,— крикнули ему вслдъ.
— Самого настоящаго достану, господа!— отвчалъ молодой человкъ.
— Разв есть фальшивые?— спросилъ я сосда.
— Бываютъ… Въ послднее время много развелось фальшивыхъ для разныхъ депутацій…
Черезъ четверть часа привели мужика. Это былъ толстый, пузатый мужикъ, причесанный и прилизанный, какое-то необыкновенное выраженіе преданности свтилось въ его плутоватой физіономіи, багровый цвтъ которой свидтельствовалъ объ изрядномъ употребленіи спиртныхъ напитковъ, одтъ онъ былъ въ приличный длиннополый кафтанъ и высокіе сапоги на выпускъ.
— Вотъ, милостивые государи, мужичекъ Тимофей Гусалинъ!— объявилъ молодой человкъ.
Тимофей Гусалинъ развязно сдлалъ нсколько шаговъ впередъ, поклонился до земли почетнымъ гостямъ, потомъ всмъ намъ и сталъ въ благоговйномъ ожиданіи.
Вс бросились къ нему и стали осматривать мужика съ любопытствомъ европейца, первый разъ увидавшаго вблизи жителя острововъ Таити. Нкоторые (преимущественно петербургскіе чиновники) дотрогивались до его бороды, засматривали ему въ лицо, щупали его грудь, а мужичокъ весело и открыто ухмылялся, скаля зубы. Всмъ онъ понравился своимъ добросердечнымъ и простоватымъ видомъ.
— Какой чистый народный типъ!
— Какое наивное лицо!
— Такъ и пахнетъ черноземомъ!
— Вотъ онъ нашъ мужичекъ!
— C’est un vrai moujick!
Такія восклицанія раздавались со всхъ сторонъ. А мужикъ по прежнему стоялъ, ласково всмъ улыбался и, повидимому, ни мало не конфузился въ такомъ собраніи.
— Поди-ка сюда поближе мужичекъ,— сказалъ почетный гость.
Мужичекъ подошелъ.
— Кто ты такой?
— Крестьянинъ Тимофей Гусалинъ, ваше превосходительство!
— Ну какъ живешь, мужичекъ… Всмъ ли доволенъ?..
— Всмъ много довольны, ваше превосходительство!
— Чего бы желалъ ты, мужичекъ?.. Не бойся, говори, братецъ, откровенно…
— Ваши присходительства! Отцы наши милостивые, благодтели и кормильцы!.. Не обезсудьте меня мужика сраго за рчь мою темную, но душевную… Какъ не быть намъ довольными, когда начальство у насъ ласковое, доброе, нашего брата не обижаетъ. И какъ не быть намъ счастливыми, глядя, что ваши присходительства, отцы наши и кормильцы, веселы и довольны. Вс наши помыслы и денно и нощно о васъ, благодтели наши… Дай Богъ вамъ многи лта здраствовать… Вы наши, мы ваши, и вчно будемъ вашими… Отъ сердца истиннаго уста глаголятъ… И если недруги матушки Россіи мутить начнутъ насчетъ тамъ разныхъ нравовъ — только кликъ кликнете… Мы, какъ одинъ человкъ, возстанемъ за Русское Царство… Никакихъ правовъ намъ не нужно… Мы и тмъ много довольны.
Мужикъ говорилъ довольно гладко, но съ очевидной поддлкой подъ народную рчь.
— Видите! Вотъ она безыскусственная рчь!
— Вотъ онъ инстинктъ народный!— говорили петербуржцы.
Но въ это самое время случился неожиданный скандалъ.
Когда мужичекъ, окончивъ привтствіе, вновь низко поклонился, отъ быстраго движенія, или отъ иной причины, не знаю, но только длинная борода его вдругъ на одномъ конц отвязалась и оголила плохо выбритый щетинистый подбородокъ.
Онъ смутился и сталъ было привязывать фальшивую бороду.
— Это что значитъ?— воскликнулъ почетный гость.
— Господа! Это не настоящій мужикъ!
— Откуда вы его достали?— спрашивали со всхъ сторонъ у молодого человка, вызвавшагося добыть намъ настоящаго мужика…
— Это обманъ…
— Кто ты такой?— обратились къ мужичку со всхъ сторонъ .
Но онъ уже бросился въ ноги и просилъ прощенія. Чиновникъ, доставившій его, былъ сконфуженъ.
Его стали распрашивать и оказалось, что Тимофей Гусалинъ былъ не настоящій ‘мужикъ’, а, такъ сказать, фальшивый. Это былъ петербургскій мщанинъ безъ опредленныхъ занятій, проживалъ онъ въ дом Вяземскаго и за 50 к. въ день охотно исполнялъ амплуа мужика.
— Тмъ-съ и кормимся!— говорилъ онъ, когда его успокоили.— Прежде въ факельщикахъ ходилъ, по 25 к. въ день, но нонече-съ, когда пошла мода на мужика — въ мужикахъ работаю… Господинъ Уховертовъ, подрядчикъ, цлое заведеніе такое содержитъ съ костюмами и всмъ прочимъ. Чуть мужикъ для выставки какой потребуется, или если господамъ на мужика поглядть лестно — сейчасъ насъ обряжаютъ… Чаще всего мн приходится, потому я изъ лица чистъ, опять же адрецъ могу читать — недавно адрецъ господину Аксакову подавали,— и пью запоемъ, а не ежедневно…
— Какъ-же это вы не настоящаго мужика привезли?— упрекнули вс молодого человка.
— Да почемъ я зналъ!. Я вышелъ изъ подъзда, а ужъ подрядчикъ тутъ вертится и спрашиваетъ: не нуженъ ли мужикъ?..
— Это Уховертовъ и есть,— подтвердилъ ‘мужичекъ’.
— Все равно ‘народъ!’ — обиженно говорилъ чиновникъ.
— Глядите, и животъ у него фальшивый… Толща подложена!
— Это точно… мочалу накладываемъ, быдто, для сытаго вида,— сознался Гусалинъ.
Гусалинъ былъ очень огорченъ и упрашивалъ его простить.
— Ежели хозяинъ узнаетъ, что борода упала — шабашъ… Прогонитъ изъ мужиковъ… А мсто выгодное… Господа теперича за наши рчи хорошо награждаютъ… Когда я адрецъ читалъ одному генералу, быдто отъ крестьянъ, то собралъ 20 рублей… Три чети хозяину, а четь себ… Не погубите бднаго человка!..
Признаюсь, я очень удивился, услыхавъ эти подробности. Да и не я одинъ, а вс, кажется, были сконфужены этими наивными признаніями Тимофея Гусалина. Его отпустили съ миромъ, и у всхъ явилось еще сильнйшее желаніе во что бы ни стало видть настоящаго мужика.
— Гд его достать только настоящаго?— спрашивали другъ у друга.
Спасибо частному приставу. Онъ вызвался привести самаго настоящаго.
— Только пожалуйста ужъ выберете настоящаго. Чтобы безъ обмана.
— Будьте спокойны, господа, передъ вами будетъ мужичекъ an naturel… Свженькій!..
И дйствительно, не прошло и четверти часа, какъ привели мужика. На этотъ разъ привели, кажется, настоящаго. Онъ былъ въ дырявомъ полушубк и въ лаптяхъ. Землистое, лицо, окаймленное большой бородой, было испугано. Когда, его втолкнули въ комнату, онъ озирался по сторонамъ, съ такимъ видомъ, что, казалось, ждалъ, что его немедленно прикажутъ выпороть.
— Это, милостивые государи, настоящій мужичекъ!
— Настоящій,— воскликнули со всхъ сторонъ и многіе бросились его осматривать. Трогали бороду, осторожно прикасались къ полушубку, дергали за руку.
Во избжаніе какого-либо новаго обмана, случившійся здсь ученый докторъ подробно изслдовалъ мужика, особенно усердно постукивая по животу и осматривая спину. По окончаніи осмотра, онъ торжественно объявилъ, что вс данныя свидтельствуютъ о подлинности мужика: на спин есть мозольные наросты, а желудокъ довольно пустъ.
— По всему видно,— заключилъ онъ,— что передъ нами, милостивые государи, находится истинный представитель народа, трудолюбивый земледлецъ, привыкшій къ воздержанію…
Вс стали привтствовать мужика. Но онъ, по-прежнему, стоялъ испуганный, безмолвный, поводя во вс стороны глазами, словно все выискивая, нельзя ли отсюда дать тягу. Видя такое его состояніе, стали его одобрять.
— Не бойся, мужичекъ! Дурного ничего не сдлаютъ!
— Мы твои друзья, братецъ!
— Садись, мужичекъ!
— Разскажи какъ ты живешь… Какія у тебя нужды?
— Ты, мужичекъ, ободрись… Что жъ ты молчишь?..
Такъ какъ, несмотря на вс эти одобряющія слова, мужикъ продолжалъ упорно молчать, не выражая на своемъ лиц никакихъ чувствъ, кром недоумнія и испуга,— нкоторые выразили сомнніе, не находится ли мужикъ подъ вліяніемъ алкоголя. Опять ученый врачъ подошелъ къ мужику и, раскрывъ ему ротъ, понюхалъ. Оказалось, что запаха водки ни малйшаго.
— Мужичекъ нашъ вообще привтливъ, а этотъ хмурый какой-то,— недовольно замтилъ почетный гость, и, обратившись къ частному приставу, спросилъ:— Откуда вы достали мужика?
— Прямо изъ кутузки привезъ, ваше превосходительство!
— Отчего же онъ такой молчаливый?..
— Отъ полноты сердца, ваше превосходительство!.. Еще не оправился!..
— Но все-таки… Мужичекъ, мужичекъ!— обратился онъ къ мужику.— Ты видишь передъ собой людей, которые искренно любятъ тебя… Скажи же намъ, какія твои желанія? Любишь ли ты начальство? Доволенъ ли ты своей судьбой, или хочешь какихъ-нибудь въ ней улучшеній… Не бойся… Говори прямо…
Но мужикъ упорно молчалъ, поглядывая на частнаго пристава.
Тогда между всми поднялся ропотъ…
— Намъ привели совсмъ глупаго мужика!
— Это, господа, какой-то остолопъ.
— Животное какое-то!..
— Почему онъ молчитъ?..
Пока продолжались эти разговоры, и присутствующіе совщались насчетъ того, какъ быть съ мужикомъ, я замтилъ, что частный приставъ, доставившій намъ мужика, подошелъ къ нему, что-то шепнулъ ему на ухо и вслдъ за этимъ, мужикъ вдругъ бухнулъ на колни и такъ громко закричалъ ‘ура’, что вс были ршительно оглушены этимъ крикомъ…
Это внезапное выраженіе чувства было столь наивно и просто, что привело всхъ въ восторгъ…
— Вотъ оно… настоящее-то… чувство… Одно только слово… а сколько въ немъ души!
— О, мужикъ, мужикъ,— повторяли въ умиленіи другіе… Встань же, встань!..
Но мужикъ не вставалъ, пока не приказалъ частный приставъ.
— Ну, братецъ, порадовалъ же ты… Скажи же чего ты хочешь? Говори… Какія твои нужды?
Но вмсто отвта мужикъ, замтивъ отворенную дверь, вдругъ бросился вонъ. За нимъ побжали, но найти его не могли. Онъ скрылся.
Вс мы были въ нкоторомъ недоумніи, пока кто-то не сказалъ:
— Мужикъ убжалъ, но что это доказываетъ?— А то, что онъ свои желанія ввряетъ намъ… Какъ справедливо замтилъ г. Гамбетта изъ Курска, онъ довряетъ намъ… Къ чему же спрашивать объ его желаніяхъ… Вы видли… Онъ молчалъ и не обнаружилъ никакихъ желаній, зная, что все, что ни будетъ сдлано для него, все то на благо и на пользу… Итакъ, еще разъ, за процвтаніе и благоденствіе русскаго народа! Ура!
Вслдъ затмъ мы снова выпили, и наша дружеская и непринужденная бесда продолжалась до поздней ночи…
Былъ второй часъ, когда я вышелъ изъ ресторана съ тмъ самымъ господиномъ, который настойчиво допрашивалъ меня, кто мы такіе — ‘интеллигенція, буржуазія или дармоды’… Въ голов у меня шумло, но я твердо стоялъ на ногахъ и даже поддерживалъ своего спутника, обнаружившаго нкоторую наклонность къ лавированію…
Мы шли дале по глухой улиц, полные впечатлній, вынесенныхъ на банкет, какъ вдругъ передъ нами появился тотъ самый мужикъ, который такъ поспшно удралъ тогда отъ насъ… Онъ остановился передъ нами… Теперь онъ показался какимъ-то фантастическимъ великаномъ съ большой головой и огромными глазами… Худой и изнуренный, казалось блдный при свт мигающаго фонаря, онъ посмотрлъ на меня такимъ взглядомъ, что сердце у меня замерло… Въ этомъ взгляд словно были и укоръ, и презрніе, и угроза…
Я протеръ глаза и ущипнулъ себя за носъ, думая, что этотъ фантастическій мужикъ плодъ моей фантазіи, согртой шампанскимъ, и хотлъ, было, итти своей дорогой, но эта ужасная фигура въ рубищ преградила мн путь.
— Мужичекъ, мужичекъ!— началъ было я, но слова замерли въ горл…
— Мужичекъ!??— повторилъ онъ какимъ-то страшнымъ голосомъ… Ахъ вы…
И онъ произнесъ вслдъ затмъ очень неудобное словечко…
— Мужичекъ?..— опять повторилъ онъ, и глаза его какъ-то странно смялись…
И вдругъ онъ приблизилъ свое ужасное лицо вплоть къ моему… Я взглянулъ на это изможденное, искаженное страданіями лицо, на эти глаза, смотрвшіе изъ глубины большихъ яминъ… Передо мною стояло что-то страшное, не живое, фантастическое… Я зажмурилъ отъ страха глаза, хотлъ вскрикнуть, но вмсто крика у меня вырвался стонъ и… и я проснулся…
Прочитали? Поделиться с друзьями:
