Журнал путешествия, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1900 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 144 минут(ы)

Волошин, М.А. Собрание сочинений. Т. 7, кн. 1. Журнал путешествия (26 мая 1900 г. — ?), Дневник 1901-1903, История моей души

М.: Эллис Лак 2000, 2006.

Максимилиан ВОЛОШИН

ЖУРНАЛ ПУТЕШЕСТВИЯ
(26 мая 1900 г. — ?),
или Сколько стран можно увидать на полтораста рублей

СОДЕРЖАНИЕ

27 мая 1900 г. Варшава

28 мая. День 2-ой путеш<ествия.> Варшава

29 мая (11 июня) 1900. 3-й день пути. Вена

30 мая (12 июня). 4-й день. Дунай (на пароходе)

31 мая (13 июня). День 5-тый. Линц

1 (14) июня. День 6-ой. Мюнхен

2 <(15)> июня 1900. 7-й день. Мюнхен

3 (16) июня. 8-ой день. Мурнау

4(17) июня. 9-ый день. Обер-Аммергау

5 (18) июня. 10-ый день. Гармиш

6(19) июня. 11-й день. Тироль. Ehrwald

7 (20) июня. 12-ый день. Habichen. Oetz-Thal

8 (21) июня. 13-й день. Oetz-Thal

9 (22) июня. 14-й день. У ледника Hoch-Joch

10 (23) июня. 15-ый день. Дол<ина> Мерана, Штабен

11 (24) июня. 16 день. Долина Эча. Prad

12 (25) июня. День 17-ый. Долина Адды. Бормио

13 (26) июня. 18-ый день. Бормио

14 (27) 1900. 19-ый день. Июнь. Valviola близ S. Carlo

15 (28) <июня>. 20-й день. Ober Engadin. Pontresina

16 (29) июня. 21-ый день. 1900 г. Pontresina

17 (30) июнь. 22 день. Val Bregaglia. Vicosoprano

18 июня (1 июля). 23 день. Озеро Комо. Colico

19 июня (2 июля) 1900 24 день. Милан

20 <июня> (3 июля). 25 день. Милан

21 июня (4 июля). 26-ой день. Милан

22 июня (5 июля). 27<-й> день. Генуя

Генуя. 23 <июня> (6 июля). 28 день 1900

24 ию<ня> (7 ию<ля>). Пиза. 29 день

25 <июня> (8 июля). День 30. Пиза

26 июня (9 июля). 31-ый день. Флоренция

27 июня (10 июля). 32-ой день. Флоренция

28 июня (11 июля). 33-ий день. Флоренция

29 <июня> (12 июля). День 34. Флоренция

Рим. 1900 года. 35-й день. 30 июня (13 июля)

Рим. 36 день. 1 (14) июля

37 день. 2 (15) июля. Рим

Рим. 38 день. 3 (16) июля 1900 г.

4(17) июля. День 39. Рим

5 (18) июля. 40-й день. Рим

6 (19) июля. 41-й день. Рим

7 (20) июля. 42 день. Рим

8 (21) июля. День 43. Рим

9 (22) июля. 44-ый день. Рим. Воскресенье

10 (23) июля. День 45. Рим

11 (24) июля. День 46. Рим

12 (25) июля. 47-й день. Рим

13 (26) июля. День 48. Неаполь

14 (27) июля 1900 г. <День> 49. Неаполь

15 (28) июля. 50-йд<ень>. Помпея

16 (29) июля. День 51. Салерно—Равелло

17 (30) июля. 52-ой день. Бриндизи

18 (31) июля. 53 день. Бриндизи

19 июля (1 августа). День 54. Пароход ‘Romania’. В виду берегов Эпира. Адриатическое море

20 июля (2 авг<уста>). День 55. Приезд в Грецию

21 июля (3 августа) 1900. День 56

22 июля (4 ав<густа>). День 57. Афины. — Пароход ‘Эвтерпа’

23 июля (5 авг<уста>). День 58. Пароход

24 июля (6 августа). День 59-й. Константинополь

1). В путешествии не столько важно зрение, слух и обоняние, сколько осязание. Для того, чтобы вполне узнать страну, необходимо ощупать ее вдоль и поперек подошвами своих сапог. М. В.

2). В путешествии количество виденного всегда обратно пропорционально количеству истраченного и съеденного.

3). Говорят, что надо съесть пуд соли с человеком, чтобы узнать его, а я говорю вам, что для этого достаточно пройти вместе пешком верст сто. М. В.

4). Все пути ведут о Рим. Л. К.

Выехали 26-го мая 1900 г. в 10 ч. вечера.

27 мая 1900 г. Варшава.

Первый день дороги. Проведен в вагоне Московско-Брестской дороги частью в спанье, частью во всеюдном (множ<ественное> чис<ло> от ‘обоюдный’) наблюдении над характерами и наклонностями путешеств<ующих> лиц. Алексей Васильевич обнаружил наклонности практические, проэктировал скупать в Риме картины бедных русс<ких> художников по дешевой цене, испытывал всё время достойное порицания стремление удовлетворять низменные наклонности своей натуры: как-то пить чай, покупать яйца и есть три раза вдень.

Comte d’Aouroff выказал, наоборот, прекрасные и достойные похвалы черты как человека, так и кассира. В качестве первого он дал совет уступить место для спанья ‘деточке’, которая чрезвычайно неблагородно на наших глазах разрослась до размеров 18-тилетнсго парня, в качестве же последнего он очень трогательно уговаривал всех не делать ненужных покупок.

Князь обнаруживал кровожадные охотничьи наклонности и сладострастно глядел из окна на пролетавших мимо аистов. М. В.

Макса все спутники чрезвычайно уважали за предполагаемые глубокие познания всех стран Западной Европы и всевозможных обстоятельств и перипетий путешествования. Однако постепенно, но неуклонно выясняется, что его искусство главнейшим образом состоит в том, чтобы возможно менее, а, в идеале, и совсем ничего не есть. Кажется, это открытие начинает колебать в основании всеобщее к нему уваженье, а в некоторых членах общества поселяет некий мистический и суеверный ужас. Ужас этот еще более возрос, когда одному из путешествующих, продрогшему в ночное время и с негодованием обратившемуся к публике, которая, как он думал, безрассудно отворяла окна, публика с не меньшим негодованием возразила, что окна эти отворила никак не она, эта публика, а сам Макс, нарочно для оной цели пробудившийся и вставший. В. И.

28 мая. День 2-ой путеш<ествия.> Варшава.

Въехали в Царство Польское. Я вылез на станции и сел на лавочку под высокий ветвистый каштан. Первый раз в жизни наслаждался отдыхом и прохладой под тенью этого прекрасного дерева. Испытывал чувство, приятное до неизъяснимости. Видел 3-ех аистов сразу и опять умилялся душой. Чем ближе мы подъезжали к Варшаве, тем богаче становилась природа. Некоторые путешествующие находили возможным и даже приятным спать. Я же всё время с любопытством и удовольствием смотрел из окна, а при остановках выходил на станции, чтобы впитывать всеми фибрами существа впечатления новой для меня природы, новых людей и новой обстановки.

Один опытный, убеленный сединами и согбенный годами муж убедил меня, наконец, лечь спать, высказав зловещее предсказание, что следующую ночь от Варшавы до Вены спать отнюдь нельзя будет. Я уже собирался последовать его совету, лег на лавку и хотел погрузиться в объятия Морфея. Но не тут-то было. Наш вагон стал вдруг по каким-то неизвестным ни мне, ни моим спутникам, причинам противоестественно подпрыгивать, раскачиваться и болтаться из стороны в сторону. Сначала я счел это за галлюцинацию, навеянную суровым режимом, введенным у нас Максом, но, осмотревшись, к величайшему прискорбию своему, заметил, что тело самого Макса судорожно подпрыгивает, раскачивается взад и вперед и неистовыми толчками головой об стену колеблет эту последнюю — и тем, по моему соображенью, производит еще большее колебание всего вагона.

Очевидно, что спать при таких обстоятельствах было невозможно. Многочисленные неудачные в этом отношении попытки, не достигая своей цели, покрывали мое тело язвами и кровоподтеками. Не могу, однако, не сообщить любознательному читателю, что в подобных случаях всё-таки несравненно удобнее лежать на животе {При наличии оного. <Примеч. Л. Кандаурова>.}, ибо он своей мягкостью и упругостью несколько умеряет толчки. Когда мы, наконец, приехали в Варшаву и сели в вагон объездного пути, наши репортеры газетные, Макс и Ал<ексей> Вас<ильевич>, страстно желали увидеть Сенкевича, прогуливаюшего<ся> по краю дороги, чтобы иметь, таким образом, благовидный и удобный предлог зашибить немалую деньгу. К сожалению, они его не увидали, что, конечно, нисколько не мешает им поступать совершенно так, как будто они его видели и даже с ним разговаривали. {Не могу не отметить здесь подобного же сенсационного ‘голода’ наших корреспондентов, когда они прочли в газетах о болезни Папы: ‘О, если бы Папа к нашему приезду умер!’ — восклицали они.}

Все неудачи наших корреспондентов не помешали нам, тем не менее, приехать на Венский вокзал.

Первоначально наши помыслы направились на умывание, но приезд персидского шаха, к сожалению, помешал.

Отправились осматривать город. Вынесли несколько ценных наблюдений: 1) зарегистрирована необыкновенная честность и аккуратность полек. Булочница определила цену булки в 8 ¹/₂ ко<пеек> и на данный ей гривенник сдала 1 ¹/₂ коп<ейки>, 2) Предыдущее наблюдение поколеблено обманом, учиненным над нашим кассиром {Балла, балда! все присутствующие могут только отвечать за это. <Примеч. Л. Кандаурова>.} в меняльной лавке. Его нагрели на целых 5 рублей. Таким образом, ¹/₂ копейки польской честности потонули бесследно в тысяче пол копеек польской {По позднейшим изысканиям деньги меняли евреи, а не поляки.— В. И.} бесчестности.

Зашли на картинную выставку, куда привлекло нас объявление о гравюрах Клингера. Алексей Вас<ильевич> не последовал туда за нами, и поэтому его дальнейшее времяпрепровождение окутано для меня мраком загадочности.

Я и Леонид остриглись наголо, но тщетно старались убедить и Макса проделать то же. На все наши доводы он открыл нам тайну, что его сила прямо пропорциональна длине его волос.

Не зная достопримечательностей Варшавы, но желая, тем не менее, провести с пользою несколько часов, обратились с расспросами к парикмахеру (он же и фельдшер). Тот любезно указал на Саксонский (Сикский?) сад. Отправились туда. Гуляли несколько часов по тенистым каштановым аллеям, сидели на лавочке, наслаждались прекрасным воздухом и видом многочисленной элегантной и оживленной публики. Должен сознаться, что варшавянки произвели на меня неизгладимое впечатление своими костюмами и изяществом. {Тут впервые у меня зародилась мысль о переходе в Варшавский университет. <В. И.>} Питались мы в этот день простоквашей, за 3 порции которой с нас взяли 29 коп<еек>. До сих пор никто из нас не мог решить, какой смысл в этой цифре и как разделить ее на три части. Думаю из личных средств назначить премию за разрешение этого вопроса.

День, проведенный столь разнообразно и плодотворно, закончился, наконец, сном в вагоне, где Макс и Леонид, со свойственной первому изобретательностью и любовью к неразборчивому подражанию, обычной для второго, улеглись на полу. Я же спал на лавке, что, очевидно, соответствовало моему достоинству. В. И.

Среди картин надо отмстить картины Ваврженецкого, отличающиеся приятно-символическим характером (змеи и жертвы) и очень аппетитным фасоном (аристократически продолговатым). Князь оказался необыкновенно тонким ценителем картин в современном парижском жанре (дезабильированные дамы) и все сетовал на то, что они дурно повешены. М. В.

В дополнение к рассказу о посещении парикмахерской я должен добавить следующие интересные подробности. Войдя в это учреждение, мы долго оставались одни. Когда же к нам из боковой двери выскочил рыжеволосый семит, то князь своими настойчивыми вопросами, не может ли он обстричь двух разом, так напугал его, что мы снова остались на неопределенное время в одиночестве. Умолчание об этом хроникера этого дня (князя) не делает чести его объективности. Я должен для восстановления истины сказать также, что термин ‘неразборчивого подражания’, примененный ко мне тем же хроникером относительно спанья на полу, совершенно не подходит, т<ак> к<ак> я лег, завернувшись в плащ. Л. К.

Нельзя не отметить геройского отказа от вечернего чая со стороны Алекс<ся> Васильевича. Скрепя сердце он начинает исправляться. М. В.

Добавление. Нельзя не отметить исключительного внимания жителей Варшавы к нам, путешественникам, и в особенности к Максу. Оный надел свой синий плащ и, размахивая его полами, быстрыми энергичными шагами ходил по улицам. Публика, пораженная его сверхчеловеческим видом, рассыпалась при его приближении и потом долго провожала испуганными взглядами широко раскрытых удивленных глаз. В. И.

29 мая (11 июня) 1900. 3-й день пути. Вена.

Часам к 9-ти утра мы по унылой стране подъезжали к австрийской границе. Перед самым выходом на границе мне пришла пагубная мысль проглотить одну хинную лепешку в 3 грана. Последствия получились довольно печальные. Я долго не мог прийти в себя от этого вкусного лекарства. Воспользовавшись стоящим на платформе автоматом, мы получили за 10 heller порцию Erfrischung bonbons {Освежающих леденцов (нем.).}, которые своим вкусом вполне нейтрализовали вкус хины у меня и произвели подобное последней действие на моих коллег. Для покупки хлеба были отряжены князь и Макс. Князь робко обратился к буфетчице со словами: ‘Brot’ — и получил ломтик хлеба, тогда он столь же робко заметил, что ему надо viel melir {Много больше (нем.).}, но неожиданно получил кусочек еще меньше. В заключение всего, была заключена крайне невыгодная для нас покупка куска хлеба за ¹/₂ гульдена, которую князь наивно счел равной 30 к<опейкам>. Макс ограничился ролью наблюдателя.

В вагоне мы сидели с разными славянскими народами, которых А. В. не преминул интервьюировать для того, чтобы написать корреспонденцию. Сведения, почерпнутые им, оказались настолько неожиданными, что мы заподозрили, так ли понял наш корреспондент, что ему повествовали.

Кондуктор, найдя общество для нас неподходящим, предложил нам за gratis {Бесплатно (лат.).} отдельное купе. Мы отклонили это и нажили в нем врага. Особенно он обратил внимание на князя, что выразилось в ряде замечаний и негодующих обращений к нему. Так, например, вывеска, висящая поперек окна и гласящая: ‘Frnicht Rauchen’ {Для некурящих (нем.).}, которая мешала князю любоваться природой, будучи им отодвинута в сторону, была водворена на место нашим тираном кондуктором. Особенного труда стоило всем выпить по кружке пива, т<ак> к<ак> поезд стоял столько, столько хотелось нашему деспоту, и при малейшем движении его руки пускался в путь. Однако мы не проехали еще и полдороги, а уже 3 ч<аса> дня. Всем очень надоело бесконечное пребывание в вагоне ж<елезной> д<ороги>. Макс отправился расспрашивать про Вену у одного немца, который с тех пор нас долго не мог оставить в покое, так мы его заинтересовали, он очень изумлялся нашему плану проехать много на такую сумму, которую мы ассигновали и, глядя на А. В., всё покачивал головой, сомневаясь, чтобы тот выдержал путешествие. Насчет Макса он высказал такое мнение, что Максу пошло бы священническое одеяние, а, узнав, что священники могут жениться и иметь много детей, он прибавил, что именно этого можно от него ожидать. Наш новый знакомый называл Макса не иначе как Reise-Marschal {Дорожный маршал (нем.).}. А. В. до сих пор был убежден в существовании в Неаполе королевства с деспотической властью {И только сегодня получил радостное известие об объединении Италии и, кажется, хотел сообщить об этом немедленно в ‘Северн<ый> Курьер’. М. В.}.

После приезда в Вену в 10 ч<асов> вечера мы углубились в переулки и улицы близ Prater Strasse. Высокие дома, тихие, пустынные улицы. Луна, мелькающая между остроконечными черепичными крышами, и музыка из окон, — всё это произвело огромное впечатление на нас. Несколько отелей оказались очень дороги, и мы, наконец, попали, уж отчаявшись ночевать где-нибудь, в Hotel M.-Guth, которая отвела нам комнату с монументальными кроватями. Л. К.

Дорога до Вены замечательна своей необыкновенно разнонациональной публикой, говорящей на всех существующих и несуществующих языках. Из фигур особенно замечательны были: упомянутый венец, старик кроат, говоривший на таком языке, что его никто решительно не мог понять, юркий богемец-еврей, заподозренный в шпионстве, который водил нас в Люндснбургс в залу с особенно дешевым пивом, еврей с большим красным носом и молодой юноша — художник, из Вены, очень красивый и изящный, в широкополой мягкой шляпе, который мне рассказывал об Риме . М. В.

На меня удручающе подействовали порядки на железной дороге. Нашим русским привычкам и потребностям совершенно не соответствует быстрота, малые остановки и деспотическая власть кондуктора, с которым даже поругаться нельзя, а которого можно только беспрекословно слушаться. В. И.

30 мая (12 июня). 4-й день. Дунай (на пароходе).

В 10 ч<асов> вечера вчерашнего числа мы приехали в Вену. За 2 ¹/₂ гульдена достали номер, выпили тут за 10 крейцеров по стакану какого-то, со сбитыми сливками, молока и легли спать, хотя Макс предлагал идти ‘со свежими силами’ (?) гулять по улицам ярко освещенной столицы. В 10 ч<асов> утра мы были на улице и с полчаса метались в поисках стакана молока. Трудно было что-нибудь наблюдать и видеть, кроме спины синей блузы Макса, к<отор>ый с одной стороны улицы метался на другую, прокладывая себе путь, не зная куда. Пред ним публика расступалась, ему легко было идти, а нас, шедших позади, затирала. Чтоб не упустить из виду нашего чичероне, приходилось зорко следить за его неровными движениями по улице, и, кроме него и изумленных венцев, мы ничего за этот поход за стаканом молока не видели. Наконец, мы достигли собора Св. Стефана, но не остановились и здесь, а устремились в погребок по соседству, т<ак> к<ак> были голодны, как волки. Эстергази-keller существует, говорят, 500 лет и, кроме электрических тусклых лампочек, ничто в нем не переменилось. За 62 <крейцера> достали там литр хорошего вина, за 15 крейцеров — достаточное количество сыра и хлеба. Цены на всё крайне низкие. Макс даже уверяет, что вино здесь продается по той же цене, как и 500 лет тому назад, но это утверждение можно только приписать его незнакомству с теорией меновой ценности вообще и законами ее изменения во времени в частности. С отуманенными головами вылезли мы из старинного характерного погребка и полезли на колокольню Св. Стефана. Но здесь приключений никаких не случилось, только Леонид Вас<ильевич> разбил себе колено (мы думали сначала, лоб), да и этот ушиб теперь начинает заживать. После этого традиционного восхождения на колокольню и осмотра галереи мы совершили, чтоб достойно покончить этот день, еще более традиционное путешествие в императорский парк Schnbrunn, где видели, кроме остриженных деревьев, даже самого императора. Итак, посмотревши всё, что надо, в Вене, мыв 10 ч<асов> вечера сели на пароход на Дунае и поплыли в Linz. Одного еще только мы не сделали — не осмотрели всех храмов, дворцов и достопримечательных ресторанов, но это объясняется не оплошностью и не отсутствием интересов к изучению со всех интересных сторон жизни чужой страны, а просто недостатком денежных средств, т<ак> к<ак> в хорошие, достойные внимания просвещенных и любознательных туристов рестораны нас даже и не пустили бы. А. С.

Автор настолько был затуманен посещением Эстергазиевского кабачка, что совершенно не заметил того, что между кабачком и колокольней мы полчаса просидели внутри самого Стефана, слушая дивную музыку, которая звучала из глубины собора и застывала между стенами храма в виде разноцветных стекол. К сожалению, это был единственный светлый момент этого дня, так как через два часа мы попали во власть одесского студента — грека, сецессиониста и офицера русской армии. Все эти качества в общем дали поразительную общительность и наивность. Особенную симпатию он почувствовал к князю, который отплатил ему взаимностью, найдя его замечательно красивым молодым человеком. Кажется, что больше всего они сошлись в мнениях по женскому вопросу. Этот роковой сецессионист увлек нас в Шснбрунн, где мы все умирали от жажды и усталости, а он ошеломлял нас дикими припадками сецессионизма, находя его и в цвете конок и в почтовой бумаге, и выражая желание построить себе, когда он женится, замок, подобный римским развалинам в Шёнбрунне, которые по исследованию оказались полуразрушенной аркой, носящей сильные следы фальсификации. Приятная перспектива построить себе замок в виде дыры! Вплоть до отхода парохода проклятый сецессионист и офицер русской армии не оставлял нас, и только распорядительности высших чинов русской армии, не желавших продлить ему отпуск, мы обязаны тем, что он не отправился нас сопровождать и дальше. В первый раз в жизни я понял, что и русская армия имеет до некоторой степени свой ‘raison d’tre’. {Разумное основание, смысл (фр.).} Макс.

31 мая (13 июня). День 5-тый. Линц.

На Дунае

Свежий ветер. Утро. Рано.

Дышит мощная река.

В дымке синего тумана

Даль прозрачна и легка.

В бесконечных изворотах

Путь Дунай прорезал свой

И кипит в водоворотах

Мутно-желтою волной.*

Уплывают вниз селенья,

Церкви старые видны,

Будто смутные виденья

Невозвратной старины.

И душа из тесных рамок

Рвется дальше на простор…

Вон встает старинный замок

На зубчатом кряже гор.

Эти стены, полный ласки,

Обвивает виноград.

Как глаза трагичной маски,

Окна впалые глядят.

И рисуется сурово

Их зловещий силуэт,

Как забытого, былого

Грозный каменный скелет.

* К сожалению, мне пришлось убедиться, что ‘Der blau Donau’ грязно-желтого цвета, а ‘тихий Дунай’ весь покрыт водоворотами. И русская, и немецкая наблюдательность стоят друг друга. <Примеч. автора>.

Горы были покрыты зелеными густыми лесами, осыпи и обрывы розовели от утреннего солнца. Потом горы сменились бесконечными островками и отлогими берегами, покрытыми густыми сочными зарослями. В пять часов вечера мы приехали в Линц и остановились в маленькой старой гостинице на берегу Дуная, с многочисленными переходами, галереями и двориками в восточном вкусе, обладающей прекрасным и очень дешевым белым вином, которое мы пили под тенью каштанов на самом берегу реки.

После мы отправились на гору Пестлинсберг, увенчанную остроконечной церковью, очень красивою издали. Вид с вершины на бесконечные излучины Дуная был очень красив. Горы были подернуты легкой синеватой дымкой, а <на> ровных далях, уходивших на восток, преоблада<ли> сероватые тона, и изредка сверкали металлические струйки Дуная. Особенно хорош был вид налево, где близко внизу крутые горные склоны, покрытые огромным лесом, резко спускались вниз к потемневшему Дунаю. Совершено было много наблюдений над немецкой регламентацией. Из бесконечного количества надписей на столбах ³/₄ непременно что-нибудь запрещают под страхом штрафа и только одно, что эти надписи разрешают и одобряют, — это посещение пивных, которым посвящена остальная четверть. Единственная надпись, не носящая характера кулака, приподнятого над головой, гласила: ‘Никакой добрый человек не будет портить никакого дерева’ — ‘Kein guter Mann beschdigt cinem Baum’. Алекс<ей> Васильевич вес время проявлял самостоятельность характера и полное неуважение к конституции и к мнению большинства. Особенности его характера особенно проявляются в настоящий момент: он при нашем всеобщем молчании, не переставая, умоляет нас перестать говорить и, кажется, абсолютно не замечает, что вес звуки, которые наполняют нашу комнату, произво<дит> только он сам, в гораздо более значительной степени мешая заниматься нам корреспонденцией, чем мы ему спать. Очевидно, он не будет сегодня спать совершенно, так как по стене мирно гуляют два благонамеренных немецких клопа.

Немецкий язык настолько дробится на разные непохожие друг на друга наречия, что стоит только говорить по-немецки бегло, делая какие угодно грамматические ошибки и коверкая слова, и вас будут принимать за немца. На пароходе один юноша мне сказал: ‘Вы, верно, берлинец! я очень плохо понимаю, что Вы говорите’. Макс.

1 (14) июня. День 6-ой. Мюнхен.

В 5 часов утра мы выехали из гостеприимного Линца. Путь наш был на Мюнхен через Зальцбург. Нас услаждала надежда, что мы остановимся в Зальцбурге на несколько часов до следующего поезда. Я предлагал даже провести там ночь и только на следующее утро ехать в Мюнхен, но предложение это было встречено весьма холодно. В особенности восстал против этого Смирнов, который утверждал, что нет ни малейшего смысла останавливаться в городах.

‘Главное наше удовольствие, — говорил он, с упреком глядя на меня и прочих коллег, — состоит в том, чтобы, приехав в город, напиться вина или пива, и с отуманенной головой, неверными шагами направиться к ближайшей высокой церкви и, подвергаясь ежеминутной опасности сломать себе шею, лезть на самый верх колокольни’. Предоставляю читателю самому судить, прочитав до конца наши записки, много ли истины заключают в себе его желчные слова.

Таким образом перекоряясь, продвигались мы к Зальцбургу. Мы не предчувствовали беды. Но вот постепенно небо стало заволакиваться тучами, навис тяжелый туман, и заплакали стекла вагона. Дело было настолько очевидно, что даже наш естествоиспытатель, Леон<ид> Вас<ильевич> Кандауров, высунувшись из окна и почувствовав несколько капель дождя на гладко остриженном затылке своем, объявил с уверенностью, что идет дождь. {Не надо забывать, что Л<еонид> Вас<ильевич> получил на экзамене по метеорологии только 3. Очевидно, от него и нельзя требовать большей проницательности.}

Уныние овладело нами (исключая, конечно, Смирнова). Зальцбург был для нас потерян. Прождав в Зальцбурге несколько часов, не вылезая из вагона, мы в столь же унылом настроении двинулись далее. Только что мы отъехали от Зальцбурга, как прояснилось небо, луч солнца прорезал облака, и окна вагона стали улыбаться сквозь слезы. Дождь мало-помалу перестал. Наш естествоиспытатель высунул опять голову из вагона, посмотрел вопросительно на небо, но, не дождавшись оттуда ни одной капельки, с полной уверенностью заявил, что дождь действительно перестал. Мы немного оживились. Встали с лавок, где апатично лежали, подсели к окнам и стали любоваться на дальние горы, окутанные синей дымкой с белыми снеговыми жилками на верхушках. Макс, основываясь якобы на Бедекере, утверждал, что красоты природы должны являться нам с правой стороны. Вопреки этому, жадные взоры наши, устремившись в правые окна вагона, натыкались прямо на зеленую однообразную насыпь или же, вырвавшись наружу, расплывались в однообразных равнинах, поросших кое-где лесом. Лишь изредка, вдали, виднелась гора с полосками снега на вершине. Наоборот, с левой стороны открывались картины одна прекрасней другой. Круглые зеленые долины, окруженные синими горами, на которых легким убором лежали облака, иногда обвивая их белым прозрачным поясом, сменялись небольшими, чистыми горными озерами.

В 6 ¹/₂ часов приехали мы в Мюнхен. О, если бы и теперь было тоже не более 6-ти часов. Тогда я с радостью рассказал бы обстоятельно, как бродили мы по улицам баварской столицы, сидели в пивной, слушая нелепых тирольских музыкантов, спали в ‘Herberge {Постоялый двор (нем.).}’ евангелическ<ого> общества на Landwehrstrae, 13 (ночлежном доме). Но увы! Бьет <на> колокольне 12 часов. Усталая голова моя клонится бессильно на плечо, и я заканчиваю этим описание нашего 6-го дня. В. И.

Еще задолго до остановки поезда около Zcntral-Bahnhofa {Центрального вокзала (нем.).} в окнах вагона нач<ал>и мелькать бесконечные пивные заводы, потом вывески, оканчивающиеся на ‘bru’ {Пиво, пивоваренный завод (нем.).}, потом вагоны для перевозки пива с гербами именитых мюнхенских пивоваров, потом гигантская фигура Баварии с огромной кружкой пива в руке, и масса больших и маленьких немцев по обе стороны полотна дор<ог>и в разных позах пили из больших кружек и дразнили жажду. Немецкий добросовестный паровоз усиленно запыхтел и, совершенно запыхавшись, побежал к станции, где и его, верно, ожидала хорошая кружка пива. На улицах объявления о пиве снова преследовали нас повсеместно. Из одного из них мы почерпнули сведения, что в этой столице пива существует даже детское пиво и пивные погреба для детей. Наконец и мы удостоились отведать этого божественного напитка, который у древних назывался нектаром и был так дорог, что его могли пить только боги, а в Новых Афинах демократизировался и стал общим достоянием. М. В.

15 <(2)> июня 1900. 7-й день. Мюнхен.

Макс, который указал нам этот ночлежный дом, где мы ночевали, долго не сдавался и уверял, что это всё, что можно требовать от места остановки в городе для таких путешественников, как мы. Но когда его пыл немного утих, то и он согласился перейти в гостиницу. В ночлежном доме пускали в общие комнаты с кроватями и очень дурным запахом только в 9 ч<асов> вечера, а надо уходить в 7 ч<асов> утра. Одну ночь все-таки пришлось там переночевать. Утром мы купили несколько путеводителей и планов Мюнхена и отправились на выставку International Sezession. Здесь видели чудные вещи Segantini, который отдельными мазками красок, вблизи страшно пестрых, передает свет солнца, неба поразительно сильно. Пейзаж Лейстикова, по манере напоминающий Куинджи, но по спокойствию и глубине тонов совершенно исключительный. Мадонна Бёклина нам очень не понравилась.

В этот же день мы успели еще побывать в Глиптотеке и Schack Galerie. Последняя обладает многими картинами Бёклина, здесь 2 виллы у моря, морская идиллия, жалобы пастуха, смерть на коне скачет в осенний день, анахорет, Пан, пугающий пастуха, и еще несколько. Не все картины по краскам так же хороши, как и по замыслу. Из других художников интересен пейзажист Bamberger. Хороша картина Steinley ‘Loreley’. Затем мы отправились в банк, где перевели почти все деньги на Милан, чем создали себе массу хлопот, так как денег у нас оказалось мало и нам пришлось продать чек с потерей 2 % (8 mar.= 4 руб.). Часов в 7 веч<ера> мы зашли в Frauen Kirche — Мюнхенский собор, там играл целый оркестр. Собор снаружи и внутри очень своеобразен. Архитектура его настолько незатейлива, что приближается к египетской. Мюнхен — город очень своеобразный, как Макс определил, он есть сочетание пива, картинных галерей, греческих колоннад и немецкой старины. Вернувшись домой, мы в первый раз легли все в отдельные постели с чистым бельем и благополучно проспали до семи часов утра.

День начался весьма важный для нас, так как мы вручили судьбу нашу А.В. и отправили его в Обер-Аммергау за билетами. Сами же пустились наспех окончить обзор Мюнхена и наши сборы в путь по горам. Но во всем этом мало преуспели, о чем поведает уже мой преемник Макс. Л. В. К.

3 (16) июня. 8-ой день. Мурнау.

В настоящую минуту мы сидим на крошечном вокзале в Мурнау и ждем поезда. Еще со вчерашнего дня, после того, как мы ошалели и решили ехать в Обер-Аммергау немедленно, мы мечемся как угорелые кошки, и успели наделать подавляющее количество сверхъестественных глупостей. Началось это с гениальных банковых операций князя, внушенных Леонидом, в результате которых нам пришлось уплатить изрядный процент налога на глупости {Гнусная неправда!!!! ‘Сверхъестественная глупость’, последствием которой был убыток в 4 р., состояла в том, что рубли, размененные на марки и переведенные из Москвы в Мюнхен, мы из Мюнхена перевели в Милан, разменяв на лиры. Потом оказалось, что денег на путешествие в Обер-Аммергау и Швейцарию не хватит. Банк ‘Lorierische Filial ADK’ был заперт в субботу, и мы принуждены были в маленькой, подозрительной меняльной лавочке продать чек и обменять лиры опять на марки. Тут нам вместо прежних 300 марок дали только 292. Кто виноват? Очевидно, кассир. Он знал, сколько у нас наличных капиталов, а между тем, он, не размыслив совершенно, говорит мне, что нет никакой надобности брать денег в Мюнхен, и только уж мне пришла в голову счастливая мысль взять хоть 85 марок, но и их, к сожалению, не хватило. В. И.

Князь совершенно нелепо называет написанное Максом ‘гнусной клеветой’. В словах Макса одна только объективная правда. Опровергая же выдуманную им самим клевету на себя, он взводит, но уже настоящую, клевету. Я имел неосторожность сказать, что нам хватило бы денег, но надо взять 88 марок, т<ак> к<ак> предстоят покупки, которые оказались очень велики: напр<имер>, А. В. купил в 7 р<ублей> сапоги. Макс, князь также истратили много. Обер-Аммергау будет также стоить сумм, которые не входят в наши ассигновки, и потому мною не предвидены. Л. К.

В сущности, никто не виноват в случившемся — ни князь, ни Леонид. Просто не было ни одного ответственного лица, каждый считал, что думать и действовать должен другой, и потому ограничивался только советами, считая всё это делом князя, который в свою очередь считал себя только исполнителем чужих приказаний. В результате ничего, кроме сверхъестественной, так сказать, стихийной глупости, и не могло выйти. <М. В.>

А все-таки Леонид виноват. В. И.

‘На воре шапка горит’… Л. К. — воскликнул Леонид, хватаясь за свою голову. В. И.}. Сейчас разыгралась такая сцена: поезд, который должен был отвезти нас из Мурнау в Обер-Аммергау, ушел перед нашим носом, переполненный народом. Мы спокойно уселись писать открытки, и я, рассматривая карту, имел неосторожность заметить, что жаль, что мы не проехали с нашим мюнхенским поездом до Оберау, откуда мы свободно прошли бы пять километров пешком до Обер-Аммергау и были бы у цели значительно раньше. Через несколько минут показалась побледневшая от радости физиономия Леонида, и он взволнованным голосом закричал, чтобы брали билеты в Оберау, так как наш мюнхенский поезд еще стоит у платформы, потом метнулся в сторону, схватил князя за шиворот, подтащил его к кассе и прохрипел:: ‘Билеты… в Оберау… берите!!!!! Вещи собирайте…’ — и, бросившись к вещам, начал что-то куда-то пихать. Я тоже кинулся к вещам, но, схватив сак, нашел, что всего уместнее будет немного потанцевать среди комнаты, что и исполнил, мечась от двери к двери, не зная, в которую кинуться и сбивая с ног кондукторов и прохожих. Наконец я, как бомба, вылетел в двери и выскочил на платформу, сопровождаемый князем и Леонидом. Кондуктор, широко расставивший руки, чтобы удержать меня, был отброшен на несколько сажен. Я, наконец, очутился на просторе, под отчаянным проливным дождем, один перед поездом, и окончательно обезумел от поспешности и страха, что поезд уйдет. Помню только, что я бегал по пустой платформе из конца в конец вдоль поезда, иногда приседая и дико вскрикивая, а дождь, будто издеваясь, припускал все сильнее. Из этого состояния я был выведен отчаянными криками князя и Леонида, пойманных кондукторами, отчаявшимися поймать меня. Придя в себя, я бросился к ним на помощь и тут узнал, что этот поезд идет обратно в Мюнхен, а в Оберау идет другой через 2 часа, словом, оказывалось, что нам снова предстоит платить налог на глупость, но, к счастью, мы были от этого великодушно освобождены кассиром, которому откровенно в глупости нашей сознались. М. В.

После этой полемики возвращаюсь снова к Мюнхену. Мы были в этот день в Неу-Пинакотеке. Из множества виденных картин наибольшее впечатление произвела картина Габриэля Макса ‘Галлюцинатка Катерина Эмерих’. Это девушка, полусидящая в постели. Она сжала голову, перевязанную белым платком, обеими руками и с бесконечно мучительным недоумением смотрит на распятие, лежащее на ее коленях. На ее бледных, почти прозрачных руках видны бледно-красные пятнышки стигматов. Полотно, которым обвязана ее голова, слегка окрашено кровью. Картина необыкновенно проста, но от нес нельзя оторваться, и чем дольше смотришь, тем большим проникаешься настроением. Когда мы ехали вечером в вагоне, Леонид сказал мне: ‘Знаете, в детстве так бывает… Знаешь так барышень и относишься к ним просто как к людям, т. с. не как к людям, а просто как к барышням. И вот, когда она вдруг заболеет и приходишь к ней в комнату: она лежит в постели, вся в белом… Знаете, так… в мягкой белой рубашке, под ней как-то чувствуется мягкая девичья грудь, и так кажется, что положишь ей голову на колени, и о<на> так приласкает… понимаете? Вот именно это впечатление на меня произвела эта картина…’. Из других картин произвел наибольшее впечатление по своей технике пейзаж Сегантини (plein-air), представляющий пашню высоко в горах. Горный, прозрачный, трепещущий воздух, снега, окружающие горную равнину, горная сочная трава, сочные борозды черной пашни переданы поразительно. Просто чувствуешь, как из рамы вест легкий, прохладный горный ветерок. Знаменитая ‘Игра волн’ Беклина особенного впечатления не произвела. Волны, действительно, великолепны, но передняя наяда, и преимущественно ее задняя часть подверглась жестокой критике, равно как и ‘Война’ Штука.

Нельзя не отмстить подвигов князя в Мюнхене. В день нашего приезда он непременно пожелал найти для нас более дешевую и более удобную комнату, чем в нашем ночлежном доме, и поэтому зашел во время наших скитаний в Мюнхене в какую-то гостиницу необыкновенно подозрительной наружности, похожую скорей на притон, и, путаясь языком и забыв слово ‘Zimmer’ {Комната (нем.).}, спросил: ‘Sagen Sie… wieviel… fiir cin Nacht?’ {Скажите… сколько… за ночь? (нем.).} Женщины, присутствовавшие при этом, покраснели и прыснули в другую комнату, а подошедший мужчина объяснил, что здесь ‘cin Nacht’ стоит 2 марки. На другой день князю понадобилось купить ‘Untcrhoscn’. {Подштанники (нем.).} Зайдя в лавку, где находились только одни хорошенькие приказчицы и масса дам, князь сперва смущенно шепотом начал бормотать: ‘Bitte… geben Sie mir… mir… bitte…’, {Пожалуйста… дайте мне… мне… пожалуйста… (нем.).} тут он вдруг густо покраснел и громовым голосом выпалил: ‘Die Unterhoscn!!!’ Действие произошло поразительное: несколько дам бросились вон из магазина, хорошенькие приказчицы рассыпались в разные стороны, и перед князем моментально очутился солидный приказчик. На третий день князя отправили к Hausvater-у {Глава семейства (нем.).} занять 20 марок под залог 20 гульденов, и он обратился прямо к первому попавшемуся старцу, сидевшему в ресторане, и, считая его за Vater-a, отдал ему 20 гульд<снов>. Впоследствии Vater оказался совершенно молодым человеком, с носом, выкрашенным заново желтовато-коричневой масляной краской, но несмотря на это очень любезным. Тем не менее, мы к нашему удивлению все-таки получили наши день<ги> от неизвестного старца обратно.

Просидев 3 часа в Мурнау, мы приехали к 11 час. веч<ера> в Обер-Аммергау, с поразительно ленивым quasi-электрическим паровозом, и нашли на станции ожидавшего Алексиса, который нам заявил, что ни билетов, ни комнат нет. Началось бесконечное странствование по темным и мокрым улицам Обер-Аммергау. Оказалось, что для того чтобы получить билеты в театр, необходимо представить свидетельство от домохозяина, у которого остановился. Сперва мы были в ‘домовой комиссии’, где пытались импонировать нашими корреспондентскими билетами, что нам, положим, не удалось. Затем князь забрался в какой-то частный дом, где перетревожил девиц и имел между ними успех. Там молодой человек, говоривший по-французски, рекомендовал нам просидеть ночь в ресторане, что мы и решили сделать. Сперва нам это не удалось благодаря тому, что нас приняли за арабов, но когда мы скинули капюшоны и победоносно доказали нашу принадлежность к белому племени, — швейцарец-кельнер сжалился над нами, и мы были помещены за 5 марок на сеновале под лошадиными попонами. Ночь прошла великолепно, если не считать воплей Алексиса и его героического единоборства с котенком, кончившегося полным поражением последнего. М. В.

4 (17) июня. 9-ый день. Обер-Аммергау.

Встали утром в 5 часов. Макс и Леонид, поднявшись немного раньше, стремительно спустились с сеновала и снизу принялись всячески упрекать меня и Алексиса за медлительность, хотя мы на вставание и уборку вещей употребили никак не более 10 минут. Впрочем (да останется это между нами) юноши эти и раньше творили и говорили столь много нелепостей, что одной больше, одной меньше, конечно, безразлично. Окончив миром пререкания, мы поспешно устремились к театру, надеясь достать билеты в 2 марки. Долго ждали там среди различной разношерстной публики. Наконец, нам объявили, что билетов на сегодня достать уже нельзя, но что мистерии повторятся завтра, вследствие большого количества неудовлетворенной публики. Макс и Леонид решили тотчас ехать дальше в Аберау, и только настойчивость моя и Алексиса склонила их к попытке достать хотя бы два билета по 10 марок. Жребий должен был решить, кому смотреть утреннее представление, кому послеобеденное. Пока мы решали этот вопрос, касса окончательно закрылась, и мы поневоле отправились в нашу гостиницу ‘Alte Post’. Мы не ожидали того приятного сюрприза, который приготовил нам наш услужливый швейцарец.

Он предоставил нам ночевку за 2 марки с человека, а ночевка эта давала нам право взять немедленно билеты на завтра. Мы, конечно, с радостью согласились. Какая-то не менее услужливая личность принесла нам 4 билета по 2 марки, и мы, напившись кофе, от радости решили немедленно влезть на ближайшую самую высокую гору, с обрывистой вершиной, на которой сквозь утренний туман чуть вырисовывались тонкие очертания креста. Подъем был труден, но прекрасен. Долго лезли мы по неровной скалистой тропинке, которая зигзагами и извилинами поднималась всё выше и выше. Когда очень уставали, присаживались отдохнуть минуты на 2, а потом мужественно лезли дальше. Сделав последний подъем по крутой обрывистой вершине, мы достигли, наконец, вершины и расположились у подножия креста. Открылась дивная панорама. С востока под нашими ногами лежал в большой равнине Обер-Аммергау. Довольно высокие горы замыкали со всех сторон долину, по ней струилась прихотливыми извилинами узкая, но чистая и довольно глубокая речка. Легкое облако окутало вершину противоположной горы. Нас тоже обхватил холодный туман. Мы закутались в плащи, вытащили съестные припасы, которые предусмотрительно захватили с собой, и принялись утолять голод, возбужденный утомительным подъемом. Но вот туман вокруг нас сгустился, стал накрапывать дождь. Мы свернули плащи и двинулись в обратный путь.

Спуск с горы оказался гораздо труднее. У нас не было палок, не на что было опереться. Приходилось, в особенно крутых и обрывистых местах, осторожно ставить ногу, обдумывая каждый шаг и крепко держась за скалистые выступы стен.

Наш естествоиспытатель открыл на вершине горы особую породу деревьев: ‘Никакое дерево’. Затем он указал на какой-то цветок довольно больших размеров, который мог быть каким угодно цветком, но только не васильком, и с убеждением сказал, что это не какое-либо иное растение, а именно василек. Мы, конечно, поверили ему на слово, ибо ботаника его специальность. Не удовлетворившись, однако, своим научным авторитетом, наш естествоиспытатель пустился в область совсем иную. Вдохновившись горным воздухом, он без особенно долгих размышлений произнес несколько кратких, но метких афоризмов. Один из них: ‘Верьте всему, что я говорю, и не верьте тому, чего я не говорю’. Однако, подумав, он несколько изменил этот афоризм и высказал его уже в такой редакции: ‘Верьте мне, если я говорю правду, и не верьте мне, если я говорю неправду’. Мы шумно приветствовали эти гениальные изречения.

Обогатив, таким образом, свои умы полезными знаниями и насладившись горным воздухом, мы пошли к нашему ресторану, выпили там по 2 кружки пива и с немного отуманенными головами пошли полежать за город в тени деревьев у подножия горы. В. И.

5 (18) июня. 10-ый день. Гармиш.

Сегодня знаменательный день кончился благополучно. Мы были на мистериях. В театре, состоящем из громадного сарая (паровозного депо), открытой авансцены, на которой мокли под дождем хористы и артисты, и театра собственно посередине авансцены, т. е. {<Далее нарисован план театра. -- Сост.>}

Мистерии состоят из трех частей: пролога, Vorbild {Здесь: предварительного действия (нем.).} и действия. Пролог произносится и поется хором в греческих костюмах на авансцене, Vorbild открывается на сцене в виде живой картины из Ветхого Завета, служащей прообразом событий Н<ового> 3<авета>. И действие происходит отчасти на сцене, отчасти и на авансцене. Масса народу специально подобранного, отрастившего себе волосы, усы и бороду, когда надо. Херувимы, которых мы встречали целые дни на лугах и улицах. Хор и музыка для любительского театра очень приличны. Игра, тоже для любителей, очень хорошая. Жаль, что уж очень много шаблонных приемов в жестах и декламации. Некоторые сцены по пластике и расположению фигур очень удачны. Петр-апостол очень типичен. Мария красива, но обладает очень неприятным голосом. Про Христа нечего сказать, он с достоинством носит свою христообразную наружность. Чего нельзя сказать про Иуду, который слишком недостойно ведет себя в прекрасном облике Иуды, чем доставляет много развлечения всей публике. Трогательные по кровопролитию сцены заставляют плакать одних, чувствовать некоторую нервную тошноту других и заставляют размышлять о том, как это сделано, — третьих. Л. К.

6 (19) июня. 11-и день. Тироль. Ehrwald.

18 июня в 6 часов вечера под проливным дождем мы выскочили из театрального сарая и устремились в Оберау. Хляби небесные разверзались, реки разливались, а мы шли и ругались. Изящный юноша Алексис жаждал молока, я горячо протестовал, Алексис протестовал еще больше, называл меня тираном и давал клятвы всегда есть больше, чем надо. В таких милых и интересных разговорах мы дошли до станции Оберау по лесистому ущелью. На станции князь потерял свой непромокаемый плащ и по очер<ед>и подбегал к каждому пассажиру, обладавшему подобным одеянием, и спрашивал, дергая его за край одежды: ‘Das ist nicht mein?’ {Это не мое? (нем.).} В вагоне ехало масса баварок — девушек и девочек, удивительно крепких и пышущих здоровьем, но некрасивых. Они, очевидно, возвращались с прогулки и по очереди тянули какую-то спиртную жидкость из плоских бутылочек. Когда мы приехали на вокзал, находящийся между Гармишсм и Партенкирхс, было уже темно. В вагоне еще мы узнали, что проход ‘Die blaue Gumpen’, {Голубой Гумпен (нем.).} через который мы должны были перевалить в Тироль, еще покрыт снегом и пройти там можно только с проводником, так что нам пришлось наметить другой обходный путь через Ehrwald. Когда мы вышли с вокзала, мы имели неосторожность спросить какую-то женщину: нет ли у ней комнаты для ночевки, нас сейчас же облепила масса народу. Три какие-то женщины визгливыми голосами говорили что-то абсолютно непонятное, свирепый мужчина большого роста топал ногами, кричал на них, потом подбегал к нам, хлопал нас по очереди со всего размаха по плечу и тоже говорил нечто непонятное, с частым повторением ‘Ein Gulden’. В результате мы удрали в Гармиш и стали обходить разные гостиницы, ища более дешевой комнаты. Я попал в какую-то лавку, где пожилая немка, уже начавшая было благоволить к нам, узнав, что мы русские студенты, сказала: ‘О! так у вас должно быть очень много денег. Сколько вы на свои кнейпы тратите’. Несмотря на мои убеждения, что кнейпов в России нс существует, она не соглашалась взять с нас меньше чем по гуль<дену>. В конце концов все-таки за эту же цену мы нашли две прекрасных комнаты в частном доме столяра, где и переночевали. Поздно утром мы вышли из Гармиша по направлению к Эйбзес. По дороге мы имели несчастие (по мнению остальных, а по-моему, счастие) последовать указанию доски, гласившей: ‘Nach Eibsee ber Thierwald’. {На Эйбзсе через Тирвальд (нем.).} Дорога шла все время лесом и представляла каменистую тропинку, но оказалась более дальной и отняла у нас лишку около часу. Наконец внизу в просветах деревьев мелькнула темно-зеленая гладь озера, заключенного между горами, одетыми лесом. Спустившись к озеру около гостиницы, перед которой толпа туристов любовалась на снежный Цугшпитце, серевший, как грозовая туча, своими голыми каменными склонами над озером, мы стали подыматься по очень крутому каменистому руслу потока на холм ‘Thrlu’, где проходит граница между Баварией и Тиролем. Там была прорублена просека и стоял столб. Мы широко расставили ноги, так, чтобы одна нога находилась в Тироле, а другая в Баварии, и глубоко наслаждались этим интернациональным положением в течение нескольких минут к великому гневу корректного Алексиса. Пред этим у нас шли снова бесконечные разговоры о способе путешествия, и я из этих разговоров пришел к окончательному выводу, что большинство людей предполагают, что путешествовать пешком можно сидя или лежа. Через час мы были в хорошеньком местечке ‘Ehrwald’, обладающем прекрасной каштановой аллеей и красивой готической часовней под тенью прекрасного старого дерева, округлая листва которого необыкновенно красиво выделялялась на синевато-серых стенах гор, окружающих Gaisthai. К особенностям изящного юноши Алексиса нужно отнести его любовь украшаться полевыми цветами, мытье ног в тех тазах, из которых другие моют лица и разделение одного полотенца на две части — одну для лица, а другую для ног, и всё это при необыкновенном стремлении к аккуратности и опрятности. М.В.

7(20) июня. 12-ый день. Habichen. Oetz-Thal.

Утром в гостинице Ehrwald’a произошел жаркий спор. Макс, со свойственной ему противоестественной страстью к лазанью по неудо<бо>проходимым горным стремнинам, настаивал, чтобы идти по направлению к tzthal’у по горной тропинке, а другие путешественники думали, что благоразумнее идти обходом по шоссе. Компания чуть было не разделилась. Наконец, порешили идти по горной тропинке, как по более близкой, в том случае, если в Ehrwald’e можно будет достать горные палки. Палки действительно нашлись и, по странной иронии судьбы, самому маленькому из нас, изящному Алексису, досталась самая большая палка, а мне, обладающему самым наибольшим ростом, — самая маленькая.

Здесь с удовольствием замечу, что у нас начало проявляться приспособление к местным условиям существования. Выразилось это в том, что мы достали у крестьянки массу молока за очень маленькую цену в глиняных плошках. Молоко это мы так и пили кто через край плошки, а кто оловянными ложками.

На дороге из Ehrwald’a в Biberwier произошло весьма чреватое последствиями событие. Была очередь писать дневник Алексиса. Алексис не только отказывался писать, в частности, дневник, но стал в неприличных и полных неуважения выражениях отзываться о нашей конституции вообще. Сначала хотели поступить с ним по закону, но т<ак> к<ак> он и самого закона не признавал, то, очевидно, единственным средством являлось поставить его вне закона. Так и сделали. Единственно порешили лишить Алексиса гражданской и уголовной правоспособности.

До Bieberwier’a мы шли по равнине. Оттуда стали подниматься на Marienberg. Подъем был крут и труден. Мы по достоинству оценили горные палки. Наоборот, спуск был отлогий, по прекрасной лесной тропинке, которая прихотливо извивалась по краю обрывистой лощины. Спустились мы к Obsteig’у. Там в маленькой гостинице ели сыр, картофельный салат, пили пиво. К величайшему своему прискорбию заметили, что пиво очень плохое. Его не только нельзя сравнивать с мюнхенским, но даже хорошему русскому оно несомненно уступит. Мы дали торжественное обещание пива больше не спрашивать. Мы узнали, что до ближайшей станции железной дороги (Metz), по которой мы могли бы проехать прямо к станц<ии> Oetz-Thal, лежащей при входе в долину tz, всего час ходьбы. В 3 часа мы вышли, чтобы без всякого риска попасть к 5 часам (время отхода поезда). Наша предусмотрительность оказалась весьма не лишней. Один раз мне и Леониду В<асильевичу> удалось сделать весьма удачное сокращение пути. Это нас так воодушевило, что мы не замедлили повторить смелую попытку. Последствия нашей храбрости были плачевные. Мы попали на какие-то козьи тропки. Мы лезли, цепляясь за колючие ветки пихт и елей, по крутому склону, пересеченному глубокими лощинами. Пошел дождь. Резиновые плащи, накинутые на плечи, еще более мешали нашему движению. Кое-как добрались мы до Metz’a за ¹/₄ часа до отхода поезда.

В 20 минут доехали мы до Oetz-Thal’я, прошли еще ³/₄ часа и решили ночевать в Habichen’e. Опять сказалась наша приспособленность к местным условиям. Мы зашли к содержателю лавки и стали убеждать его жену пустить нас ночевать на сеновал. Та сначала указала на имеющуюся у них в селе <1>. Наконец, поверив нашим уверениям, что там для нас дорого, она предоставила в наше распоряжение комнатку с одной кроватью, где настлала на пол соломы и положила несколько платков и каких-то попон. Накормила она нас превосходной яичницей, напоила молоком, и мы мирно уснули, прикрывшись попонами. Утром она нас опять кормила не менее прекрасной яичницей, поила кофеем — и за всё это взяла 2 гульдена. Это ли не уменье дешево существовать?! В. И.

Уж очень князь умилен хозяйкой, он сделал ей даже подарок, приняв который, она объяснила, что она женщина, но за сыновей благодарна. Л. К.

8 (21) июня. 13-й день. Oelz-Thal.

Всю ночь шел дождь. Утро пасмурное. Мы в 7 ч<асов> храбро пустились в путь. Решено было пройти больше 40 верст. Долина была очень широка и покрыта камнями. На половине склонов гор лежали облака. По всей дороге, идущей рядом с бурливой Аше, шло устройство нового шоссе, и нам приходилось идти по острым камням. Всюду, где дорога прижималась к скалам или шла рядом со свирепым потоком, попадались столбы, на которых были прибиты трогательные изображения чьей-нибудь гибели на утешение всем путешествующим. Когда мы дошли до Lngenfeld’a,— там мы позавтракали. Отсюда дорога пошла интереснее. Долина суживалась, по склонам лепились домики, внизу ревел Аше. Впереди долина упиралась в снеговую вершину, над которой сквозь облака было видно небо. Со всех сторон шумели водопады. В одном месте мои спутники живописно расположились на скалах и под шум потока сладко заснули. Через полчаса мы двинулись дальше. Дорога окончательно завела нас в Альпийский мир. Высоко над нами, на зеленых лужайках, попадались домики. По горам лазали коровы и звенели своими колокольчиками. В Slden нам встретился проводник по горам, который всячески уверял нас, что пройти через Hoch-Joch без него или подобного ему нельзя. Мы, отчасти убежденные его доводами, решили проводника не брать, но написать в сем дневнике завещание, прежде чем подниматься. В Slden, деревушке, очень красиво расположенной у широкого ручья, падающего в Аше, наконец кончилась проезжая дорога, и пошла тропинка. Все деревни, нам встречавшиеся, обладали удивительно красивыми церквами с высокими красными остроконечными башнями, красиво выделяющимися на темно-зеленом фоне леса. Тропинка быстро ушла от потока вверх, и скоро мы шли над ним очень высоко. Внизу Аше было очень тесно, ион шумел еще сильнее. Эта часть дороги похожа, по словам Макса, на Via Mala. Мне больше всего понравилось, что, несмотря на красоту места, нет ни одной англичанки. Здесь мы видели ледниковую воронку в скале. Всем эта часть пути страшно понравилась. Однако мы так устали, пройдя верст 38, что, дойдя до конца Oetz-Thal и начала Fender-Thai, мы остановились в Zwieselstein’e. Л. К.

9 (22) июня. 14-й день. У ледника Hoch-Joch.

В половине седьмого мы проснулись в маленькой комнатке скверной гостиницы в Цвизельштейнс, которая вся содрогалась от моих шагов, и выглянули в маленькое четверо-угольное окно, какие всегда бывают в горных домиках. Было ясное безоблачное утро, но солнце еще не заглядывало к нам в долину. Снизу было показалась ‘тучка золотая’, имевшая довольно непрезентабельный и растрепанный вид после ночи, проведенной на груди ‘утеса великана’, но, повертев слегка своим длинным носом, она предпочла растаять, ‘утопая в сияньи радостного дня’. В этот момент в нашу комнату ворвался князь, который ночевал вместе с Алексисом в другой комнате, и, увидев нас неодетыми, проявил необузданное ликование и, торжествуя, заявил, что теперь не они нас, а мы их будем заставлять ждать. Несмотря на это хвастливое заявление, мы все-таки раньше были готовы внизу со своим багажом, чем они. Далеко не прекрасная обитательница гор с необыкновенно тупым выражением лица и большими красными руками, говорившая только одно слово ‘j’, записала нам счет, и мы тронулись в путь. Дорога по ущелью была очень красивая, день очень жаркий и, несмотря на великолепную погоду, нами всеми овладела страшная апатия и лень — верно, как следствие переутомления, которых не уничтожил даже великолепный головной душ под водопадом. Дорога со вчерашнего дня сильно изменилась: большие леса сменились мелкорослыми альпийскими соснами и ярко-красными зарослями альпийских роз. Вообще то, что мы перешли границу 1500 метров, сказывалось во многом: шпили церквей, бывшие раньше готически остроконечными, теперь сделали<сь> православно круглыми, ‘чтобы на них не могли образоваться ледники’, как объяснил Леонид, действие вина на высоте оказалось очень сильное, т<ак> к<ак> Леонид накануне, выйдя из хижины, в которой он выпил ¹/₄ половины литра слабого вина с водой, слушая шум потока, говорил: ‘Какой сильный ветер!’ — и, указывая пальцем на вершины гор, прибавил: ‘Даже вон вершины гнутся’. Цены в гостиницах, которые до 1500 метр<ов> постепенно уменьшались, сразу начали подниматься выше этого пояса большими скачками, что нам не дало возможности чего-н<иб>удь купить в Фсндс, откуда Алексис наконец отправил свою таинственную корреспонденцию. Пришлось идти до Рофсна, где мы предполагали переночевать, но наше желание разбилось вдребезги об поразительное негостеприиметво жителей Рофсна. Сначала две женщины послали нас в соседний дом, а там только после долгого штурма согласились заплатить контрибуцию в виде яичницы из 20 яиц, но на оккупацию не согласились и послали нас еще дальше в горную хижину около самого начала ледников Хох-Йоха. Здесь местность окончательно переменилась. Деревья исчезли совершенно и сменились мхами и лишаями, а скоро исчезли и они, а остались только одни каменные осыпи, спускающиеся вниз снега, проливной дождь и бурные потоки, размывавшие тропинку, через которые нам приходилось переправляться вброд. Наибольшее мужество вы<к>азал Леонид, провалившийся прежде всего по пояс в снег, под которым ревел ручей, а затем прыгавший, как дикий козел, через все потоки. Князь тщательно выбирал самые глубокие места и с наслаждением окунал туда свои длинные ноги. Алексис со свойственным его характеру благоразумием лез на самые отвесные скалы и оттуда аккуратно окунался в середину бурного потока. Совершенно мокрые добрались мы до домика у подошвы глетчера, в котором мы нашли приют у двух очень милых и любезных тиролек, которых князь на первых порах совершенно ошеломил, ответив на их любезные приветствия вопросом: ‘Und wieviel kostet zu nchtigcn?’ {Сколько стоит переночевать? (нем.).} Свою неловкость он оправдывал тем, что, привыкши торговаться, он совершенно потерял стыдливость. Мы все моментально разделись и сдали сушить свое платье, а сами, устроивши себе юбки из накидок, сошли вниз, где топилась печка. Из окон были видны сползавшие вниз ледники, а около дома лежали груды снега. Кругом не было ни признака растительности, и местность была поразительно дикая и суровая. Обе тирольки, как оказалось, живут тут совершенно одни, без мужчин, всё лето вплоть до сентября, и только позже к ним присоединяется еще 6 девиц. Все припасы к ним привозят снизу из Фенда. Как раз при нас они ожидали мулов, везущих дрова и хлеб. Когда я сказал, что мы обогнали их вскоре за Рофеном, они страшно обрадовались и захлопали в ладоши. Но мулы все-таки не пришли: очевидно, остановленные разлившимися потоками, в которых купались мы, они вернулись назад. Когда мы сказали, что идем через Hoch-Joch без проводника, они поразились нашему мужеству, и мы узнали, что до нас только одна партия прошла в этом году через льды. Несмотря на то, что решено было предварительно написать всем завещание, но, выпив горячего вина около теплой печки, на которой дымились части нашей одежды, мы совершенно позабыли об этом, и только Алексис, не переставая беспокоиться, спрашивал у хозяйки, не может ли она ему дать ‘ein sehr, sehrdieker Pfaden’, {Очень, очень толстую нитку (нем., искаж., правильно — Faden).} подразумевая под этим веревку, которой мы должны были бы связаться. Макс.

10 (23) июня. 15-ый день. Дол<инг> Мерана, Штабен.

Сквозь сон помню, что каждый раз, как открывал слипавшиеся от усталости глаза, я всякий раз видел фигуру Леонида, в каком-то белом узком одеянии, который без всякой причины всё утро с 4-х часов бродил из одной комнаты в другую, таская какие-то мокрые и сухие вещи, уговаривал нас смотреть на восход солнца, которого за туманом, вероятно, вовсе не было видно, и вообще твердо решил, по-видимому, не давать нам спать. Но я мужественно противустоял всем его ухищрениям и проспал, как убитый, до 7<-ми> часов. К этому времени как раз подошли 2 партии путешественников с проводниками, которые тоже должны были переходить Hoch-Joch. Это значительно облегчало нам задачу, тем более, что дождь, в таком изобилии излившийся в предыдущий день, должен был смыть прежние следы, и <мы> едва ли бы нашли без продолжительного плутания дорогу через ледник. Наша милая хозяйка напоила нас кофеем, пожелала нам счастливого пути, и мы отправились вслед за прочими путешественниками. Мы скоро обогнали одну партию, состоящую из двух осторожных немцев под предводительством не менее пожилого проводника в синих очках, и направились по следам другой, более многочисленной и энергичной партии. Вперед шел Леонид. Мы сначала выражали ему полное доверие и без опасения шли за ним, но как только мы подошли к обледенелому снегу, где следы передней партии стали менее ясными, как Леонид немедленно сбился с дороги и потерял след, утверждая почему-то, что дорогу указывают камни, тянувшиеся слева длинной грядой. С большим трудом мы нашли опять утерянный след и единогласно решили, что вперед Леонида пускать нельзя и что предводительствовать должен Макс. Однако Леонид выказал полнейшее непослушание нашему решению. С необыкновенной быстротой устремился он на обретенный нами след, перегнал нас и, невзирая на наши крики и просьбы, пустился вперед, пускаясь бегом и делая громадные козлиные прыжки всякий раз, как мы приближались к нему. Только убедившись, наконец, что снег далее пошел мягкий, следы глубокие и ясные, мы перестали беспокоиться за исход нашего путешествия, но и Леонид тоже потерял прежнее необузданное желание идти первым.

Итак, мы благополучно дошли до края ледника. Путь этот был одним из самых прекрасных. Ослепительный блеск снега, острый холодный воздух, яркое солнышко, сиявшее над головой, составляли необыкновенные контрасты. Когда мы подошли к хижине для турист<ов>, наступила настоящая весна. На земле стояли лужи от тающего снега, воздух был пропитан весенним ароматом. Мы сели на скамеечку у спуска и выпили в честь ледника по стакану красного вина. Не был вполне удовлетворен один Макс. Он впоследствии признался, что сожалеет, что никто не погиб при переходе. Это, очевидно, увеличило бы эффект нашего положения. Нам предстояло спуститься в долину р<еки> Эч. Из весеннего пейзажа мы переносились в южное лето. Появились сначала сосны, ели, пихты, потом березы, далее каштаны, часа через четыре появился виноград. Штабен, по которому мы спускались, становился всё уже. С обеих сторон поднимались дикие темные утесы. Дорога, отвоеванная у тесно сплотившихся скал, вилась по одной стороне пропасти и иногда уходила под тень низко склонившихся густых деревьев. Мы спускались всё ниже и ниже. Повеяло теплом и влагой. Мы вступили в долину Эча. Нам потянулись навстречу гряды винограда, ветви абрикосов, грецких орехов. Настала теплая, летняя, южная ночь. Мы остановились в гостинице д<еревни> Штабен, отворили окна, из которых веяло теплом, и уснули под свежим впечатлением пережитых нами прекрасных контрастов. В. И.

11 (24) июня. 16 день. Долина Эча. Prad.

После ночи, прекрасно проведенной в дешевой гостинице в Staben, недалеко от Мерана, мы быстро пустились вверх по течению Эча к западу по очень широкой долине. Кругом были довольно отлогие склоны гор. Слева горы венчались красивыми темно-коричневыми конусами с рисунком снегов и сплошными белыми шапками. С голубым фоном неба это очень красиво сочеталось. Весь северный склон был покрыт виноградниками, от которых шел весенний аромат цветов. Дорога всё время представляла шоссе ослепительной белизны, обсаженное ивами, тополями, грецкими орехами. Нам попался один, очень красивый, полуразрушенный замок. Сквозь один обвалившийся угол его, обвитый плющом, было видно голубое небо. В первом же городке князь и Макс накупили себе post-carte с его изображением.

Шоссе по временам проходило рядом с Эчем, который быстро катил свои мутные воды. Не доходя до Schlnders, мы сели на лугу, и мои коллеги исправно выспались. Часа в три дня мы пришли в этот город, и князь так нелепо заказывал кушанья и так много спрашивал, что сколько стоит, что немка рассердилась и сказала, чтоб мы садились, а она дорого не возьмет. Было заказано 2 порц<ии> картофельного салата для Макса и 3 порц<ии> яичницы с мукой (вроде драчены) для нас. Немка, видно, не хотела никого обидеть и дала всего по 4 порции. Мы же постарались разделить так, что Макс съел весь картофель, а мы всю яичницу. Взяли с нас дешево, но не по нашему карману. И вдобавок после такого угощения мы еле могли идти. С этих пор Макс несколько охладел к картофель<ному> салату, который он считал самым выгодным кушаньем и ел его одного на удивление всем немкам. Цель наша оказалась очень далека. Городок Prad принял нас только в 9 ч<асов> в свои шумные стены. Устроились мы очень дорого в гостинице. Всюду пели песни и слышалась гармония. Был Иванов день. Мы старательно морили себя голодом, т<ак> к<ак> у нас уже истощались австрийские деньги, а граница Италии еще была далеко. Менять же можно было с большим убытком. Утром в 8 ч<асов> мы вышли по дороге к перевалу через Stilfser-Joch. Л. К.

12 (25) июня. День 17-ый. Долина Адды. Бормио.

Был совершен самый большой и самый утомительный из наших переходов — переход через Стельвио длиною в 40 килом и с подъемом на высоту 3-х верст. Из Прада мы вышли довольно поздно, утомленные переходами предыдущих дней, и стали медленно подыматься по очень отлогому шоссе, шедшему по краю неширокой долины. Вскоре мы подошли к маленькому австрийскому укреплению, сквозь которое проходила дорога. Перед ним и за ним со стороны дороги торчало много металлических стержней, имевших вид громоотводов, но когда мы остановились перед ними, чтобы узнать об их назначении, грозный окрик австрийских часовых заставил нас поспешно удалиться. Теперь долина становилась шире, и вдали показались грандиозные ледники. Миновав местечко Трафой с несколькими громадными отелями, поместившимися против ледников, спускавшихся с противоположной стороны долины, мы стали подниматься всё выше по бесконечным извилинам шоссе, вившегося по скалам среди огромного соснового леса, открывая с каждым поворотом всё новые перспективы и панорамы мощных ледников и далеких белоснежных вершин Ортлера, слегка закутанных сверху облаками. Над нами на седле горы виделся домик, мимо которого шло шоссе. Это была Франценсхёо, но еще далеко не перевал, а только первая ступень его. Этот проход открыл нам новую долину, уже совершенно голую, лишенную всякой растительности и только испещренную всюду большими белыми пятнами снега. Огромные ледники с синими трещинами, спускавшиеся к Трафою, остались уже далеко внизу, и теперь поверхность гор представляла одно сплошное гладкое поле снега. Дорога с трудом лезла вверх еще большими зигзагами, резко выделявшимися на голых осыпях крутого скло<на>, на седле которого далеко на верху снова виднелся некрасивый горный дом, стоявший на высочайшей точке перехода. Не желая следовать за дорогой в ее бесконечных извилинах, мы начали сокращать путь по боковым, страшно крутым тропинкам. Леонид, который во время предыдущих переходов всегда шел впереди и делал от радости козлиные прыжки, на этот раз совсем ослаб до полного изнеможения и принужден был съесть половину своей карманной аптеки. Тогда, снова воспрянув духом, он опять стал прыгать и лезть вверх. Последний подъем был самый опасный — тропинка шла над обрывами, внизу которых лежал снег и шумела вода. От разреженного воздуха слегка кружилась голова. Наконец мы очутились наверху, на границе трех государств — Австрии, Италии и Швейцарии и там в кабачке ‘Casa delle tre lingue’ {Дом трех языков (ит.).} выпили пол-литра вина и в 4 ¹/₂ часа пополудни вступили на итальянскую территорию. Исполнить наше намерение стать на четверинки таким образом, чтобы различные части нашего тела находились в различных государствах, нам не удалось, потому что было грязно, мокро и холодно. По итальянской территории ходили тучи, из долин тянул холодный ветер и хлестал дождик. Всюду по дороге лежали сугробы снегу. Ниже они начали таять, и раскрылись пустые широкие долины, покрытые зеленой травой и подернутые синевато-серым туманом. Мы прошли мимо нескольких унылых больших зданий, одиноко стоявших среди пустыни, в которых помещалась итальянская стража, но нам так же, как и через баварскую границу, пришлось пройти, не будучи освидетельствованными таможней. Вскоре нас нагнал экипаж с путешествовавшими немцами, которых мы почему-то упорно называли англичанами и обогнали еще раньше на сокращениях при подъеме. Тут у князя разгорелось чувство соревнования, и он, как добрый охотничий пес, пустился им вперегонку по обрывам скал, и мы действительно имели еще три раза удовольствие видеть проезжавший мимо нас экипаж. Так мы пробежали около 10 кил<ометров>. Местность теперь представляла узкое ущелье с мощными пластами камня, разнообразившими дикие отвесные стены своими волнистыми линиями. Дорога проходила под навесами искусственных галерей, устроенных для защиты от лавин. Там было темно и грязно. Сверху капала вода, и в одной из темных ниш мы увидели целый большой водопад, который вместе с тусклыми лучами свету вырывался сверху и исчезал в темном отверстии полдорогой. Под вечер, страшно измученные, с дрожавшими коленями и подгибающимися ногами, мы добрались до первого итальянского городка Бормио на берегу Адды и после странствий по типичным узким и грязным итальянским улицам нашли приют в немецкой гостинице. М. В.

13 (26) июня. 18-ый день. Бормио.

День этот был посвящен отдохновению, упражнению в итальянском диалекте и изучению наружности и нравов первого итальянского города. Всё это проделывали мы с большим успехом. Спали и ели прекрасно. Объяснялись по-итальянски весьма красноречиво, помогая себе жестами и ежеминутно справляясь со словариком. Наконец, вынесли немало ценных наблюдений.

Особенно резко бросаются в глаза особенности итальянской жизни по контрасту с немецкой. Бормио — маленький, грязный городок на берегу не менее грязной Адды. Улицы узенькие, с отвратительной мостовой, движенья почти никакого. Поля возделаны плохо, всюду грязь, небрежность и бедность. Улицы даже по прямому направлению постоянно меняют свои названия. Один дом стоит на улице Cornelia, другой рядом на via Savonarola, третий тут же на vicolo Tiberia. На городском мосту следующая надпись: ‘Запрещается брать на топливо материал из этого моста, в особенности перила. Иначе мальчишки, бегающие по мосту, могут упасть в воду. С нарушителями сего будет поступлено по духу закона’. Дома сделаны из какого-то каменного щебня. Лучшее здание в городе — Hotel della Tour, в котором мы остановились, на piazza Cavour. Вечером мы слушали музыку, сидя на краю грязного водохранилища. Макс так увлекся звуками, извлекаемыми неопытной рукой из разбитого фортепиано, что от умиления опустил фалды своей накидки в воду и заметил это только тогда, когда вода, пользуясь законом капиллярности, достигла его шеи. Ужинали мы сыром и яблочным сидром, почему-то называемым виноградным сладким вином, п маленьком кабачке ‘Osteria nuovo Stelvio’. В. И.

Этот ужин стоит того, чтобы на нем остановиться подробнее. Когда мы вошли в Osteria, то произошел страшный переполох. Нас привели в комнату, зажгли огонь. 2 девушки возились с мандолинами, одна девочка — с гитарой. Мы долго торговали сыр, наконец сошлись в цене и сели. Девицы стали, не обращая на нас внимания, разучивать что-то и наполняли маленькую комнату ужасными звуками. Кстати, они были больше похожи на евреек, чем на итальянок. Когда пришло время расплачиваться, князь дал хозяину на 10 сант<имов> меньше, думая, что дает на 70 больше. Когда тот покачал головой, князь тоже покачал, и тот ушел. Мы долго ждали воображаемой сдачи. Я отправился ее требовать. Скоро явился хозяин и разъяснил князю его ошибку. Тогда князь стал совать всем итальян<ские> деньги, и мы поспешно удалились. Л. К.

14 (27) 1900. [19-ый день.]* Июнь. Valviola близ S. Carlo.

* Дни, обведенные каймой, — в отсутствие Макса. <Примеч. Л. Кандаурова>.

Этот день для нас полон всяких событий. Макс, проснувшись, объявил, что нога его (Ахиллесово сухожилие) очень разболелась. Мы принялись обсуждать, что делать. Решено было, что Макс отправится прямо в Sondrio на омнибусе и затем в Колико на озеро Комо, где и будет нас ждать. У меня также болело колено и Ахиллесово сухожилие, но еще немного. Однако когда я провожал Макса, у меня было сильное стремление ехать с ним. Я удержался, и Макс поехал один.

Когда мы втроем дошли почти до S. Carlo, где должны были ночевать, какой-то юноша нас убедил, что там гостиницы нет, и мы вернулись в соседнюю деревушку. Оказалось, что владелица гостин<ицы> есть мать этого юноши. Хотя мы предусмотрительно посидели на траве, дали ему уйти и затем только пошли… Однако нас уже ждали. Запросили дорого и всё предлагали сына в проводники. Кое-как сторговавшись, мы заказали макароны и сели ждать. Когда мы спросили счет, то оказалось, что там есть много изобретенного — на вящее опустошение нашего кармана. Мы решительно отвергли всё, не относящееся к уговору, и не встретили ни малейшего сопротивлен<ия>. Это очень характерно для итальян<цев>. Л. К.

15 (28) <июня>. [20-й день.] Ober Engadin. Pontresina.

День громадного перехода. Мы шли с 6 часоп утра до 9 вечера с небольшим отдыхом и сделали не менее 45 километров от S. Carlo до Pontresina. Едва заметная, постоянно исчезающая тропинка вела по Valviola. Много раз мы сбивались, шли без всякой дороги, прямо по беспорядочно набросанным камням, по дну унылой долины. В одном месте пришлось круто спускаться вниз. Я хотел сократить дорогу и попал на страшную крутизну. Камни без всякой растительности обрывались отвесной стеной. Приходилось пускаться ползком. Первый раз на Альпах в мою душу прокрался малодушный страх. Я бросил вниз палку и накидку и с громадными усилиями сполз вниз, ежеминутно рискуя упасть на целый поток острых камней. Накидку и палку потом насилу нашел с помощью Алексиса, который наблюдал за мною из бинокля. Наше положение ухудшало то обстоятельство, что совершенно невозможно было обращаться с вопросами к встречающимся итальянцам. При первом намеке на вопрос, они немедленно, не дожидаясь нашего согласия, шли вперед в качестве проводников. От одного мальчишки мы должны были откупиться и тем только вернули утраченную свободу. По Val di Campo достигли шоссе, закусили в маленькой харчевне и отправились к Бернинскому перевалу. Судьба нас преследовала неумолимо. Это уже третий перевал через высокие горы и каждый раз, как мы поднимаемся кверху, небо начинает хмуриться и поливает нас холодным дождем. Мокрые, иззябшие поднялись на перевал. Чтобы согреться, зашли в ресторан zum Berinnerung и выпили красного вина. Мы были так истощены предшествующим трудным переходом, что вино окончательно затуманило наши слабые головы. Леонид всё утверждал, что ноги его вышли из повиновения и желают нести его вниз с неудержимой быстротой. Я советовал ему бороться с этим своеволием членов тела, ухватившись за телеграфный столб, но сам не мог с точностью указать, за какой именно, так как вместо одного столба мне представлялись целых три, и какой из них истинный, я определить никак не мог. Свежий горный ветер скоро унес с собою наши иллюзии, и мы стали быстро спускаться по шоссе к Pontresina. {Всё до скобки случилось еще на вершине, пока мы не были и отеле. Очевидно, утверждение, что ‘иллюзии наши унес ветер’, не относится к князю. Ведь мы и вино пили потому, что промокли, а не наоборот. Л. К.} (Дождик перестал, но туман еще более усилился. Мы шли среди облака. В пяти шагах ничего не было видно. Нас окружали со всех сторон молочные волны тумана. Сквозь белый пар до нас изредка доносились звонки коров и шум горных потоков).

В Pontresina пришли мы в 9 часов страшно утомленные. Стали искать пристанища. Цены везде оказались очень высокими. За ночь с нас взяли 6 франков. За три порции кофе 4 фр<анка>. Мы утешали себя тем, что можно создать фикцию, будто мы живем здесь не один, а два дня, т<ак> к<ак> переход двухдневный сделали в один день. Комната наша в отеле ‘Steinbock’ оказалась очень плохой, холодной и сырой. Я чувствовал себя нездоровым, ночью плохо спал и страдал тоской по родине. В. И.

16 (29) июня. [21-ый день] 1900 г. Pontresina.

Мне предстоит описать день, проведенный нами в Pontresin’e, т. е. день, в который мы не двигались вперед. Благодаря последнему обстоятельству мы страшно скучали и не знали, что делать. Ведь у нас есть деньги на передвижение и на поддержание жизни. Если мы не идем вперед или не бегаем по галереям картин, мы живем в убыток себе. Погода всё время пасмурная. Городок состоит из Hotel’ей, и на улице больше их агентов, чем туристов. Мы чувствуем себя неловко под взорами всех этих личностей, привыкших лишь к денежным туристам. Ходили по окрестностям. Князь и Alexis всё восхищались. Однако я своим скептицизмом несколько расхолодил князя. Все леса и склоны гор, овраги, обрывы прорезаны дорожками. Везде столбы с надписями, указывающими путь к ресторану. Перила, скамейки и туристы, старательно пробующие крепость перил. В городе масса лавок с разными изделиями ювелирными, деревянными, post-kart’ами, но хорошего мало. Особенно плохи post-kartes, им далеко до немецких. Завтра нам предстоит пройти массу курортов. Мимо озер, из которых течет Инн. Через S. Moritzn Maloja мы направимся к Chiavenna уже в Италии. За спиной звенят колокольчики и стучат копыта лошадей. Мы в первом Hotel’e помещены рядом с конюшней. О, унижение! Л. К.

17 (30) июнь [22 день.] Val Bregaglia. Vicosoprano.

В 10 ч<асов> утра мы покинули Pontresina и отправились лесом в Сен-Мориц. День был роскошный. Мы прошли мимо С. Морица с его отелями и электрическим трамваем. Мимо озер Silvaplana и Silser, чудного зеленого цвета, мы шли по ослепительно-белому шоссе. Всё время проносились мимо омнибусы и экипажи, оставляя нас в облаках пыли. В 3 ч<аса> мы были в Mallaggia. В Osteria отдохнули и закусили и отправились в 5 ч<асов> дальше. Мы ожидали перевал через горы, судя по извивам, которые делало шоссе на карте, но нас приятно поразило, что мы, находясь уже на 1811 м, должны спуститься в Val Bregaglia с крутого обрыва. Долина Val Bregaglia оказалась очень красивой, покрытой роскошной растительностью. Правая сторона была в глубоко синей тени, и всё дно долины. Тогда как лучи солнца, светлые и ‘черные’, как их назвал Смирнов, подразумевая полосы неба, более темные между лучами солнца, светящего сквозь скалы вершин гор, освещали левую стену гор, вершины которых были убраны облаками. К 7 ч<асам> мы дошли до Vicosoprano и нашли приют в очень милой гостинице. Л. К.

18 июня (1 июля). [23 день.] Озеро Комо. Colico.

Утром в 8 часов вышли мы снова по долине Bregaglia. Мимо проезжает пустая карета. Кучер, упитанный итальянец, старательно соблазняет нас перспективой поездки в карете до Киавенны за 6 ф<ранков>, потом за 5, номы твердо держимся предложен ной нам и цифры 4 — и таким образом благополучно одолеваем соблазн. Дорога понемногу понижается. Растительность становится всё пышнее. Воздух всё теплее и мягче. В 12 часов достигаем Киавенны, но там с прискорбием узнаем, что поезд идет только через 3 часа. Отправляемся закусывать в итальянскую Osteria. Из окна кабачка вид на шумящий и плещущий водопад. Прислуживала нам прекрасная итальянка высокого роста, стройная, с умными темными глазами. Отсюда по железной дороге отправились в Колико, где нас должен был ждать Макс. Колико оказался скверненьким маленьким городком. На почте нашли 2 письма от Макса. Он, как оказалось, встосковался, сидя в одиночестве в Колико, и удрал далее — в Милан, где и решил проживать до нашего появления. Поругавши Макса, из-за которого мы, собственно, и заехали в Колико, мы решили обсудить предстоящий нам образ действий. Отправившись для этого в кабачок, спросили вина и, по примеру древних персов, стали обсуждать дела за вином. Мы решили провести в Колико ночь, а в 6 часов утра ехать по Комо на пароходе. Комнату наняли за 3 франка. После цен на курортах это показалось нам невозможно дешево. Вот сколь относительны все наши понятия!

Наш печальный день скрасили дивным купанием в озере Комо. Alexis не стал купаться, убоявшись холодной воды. Мы с Леонидом боялись вторжения женского элемента в наш укромный уголок на берегу под скалой, и потому выскочили из поды весьма поспешно. В. И.

19 июня (2 июля) 1900. 24 день. Милан.

Alexis не захотел осматривать вилл на берегах Комо. Он взял билет прямо до города Комо. Мы с Леонидом отправились сначала в Белладжио, где Макс советовал нам осмотреть виллу Мельии. Белладжио расположен на самом мысу, врезывающемся в Комо с юга. Вилла Мельии оказалась для нас недостижимой. Она открыта только по четвергам и воскресеньям. Самая вилла очень простое и красивое здание, с дорическими колоннами. Окружена она дивным парком, который содержится в прекрасном порядке. Леонид вспомнил о семейных преданиях своих о вилле Сербеллиони, и мы отправились туда.

Вилла Сербеллиони расположена на холме. Она утратила совершенно характер виллы аристократа и превратилась в ресторацию, куда за франк пускают публику любоваться парком и дивным видом с вершины холма на подернутое вдали туманной дымкой озеро. Мы встретили на вершине двух красивых пожилых дам с белыми седыми волосами, которые сидели молча, углубленные в чтение. Они отрывали свой взгляд от книги только для того, чтобы посмотреть вдаль на озеро.

Из Белладжио на лодке направились в Каденаббию. Это роскошное местечко. Богатые виллы и не уступающие им в роскоши ресторации тянутся по берегу. Вилла Карлотта открылась в 12 часов. За вход — тоже по лире. Ресторана там, к счастию, не оказалось. Нас водил какой-то господин, вероятно, садовник. Парк прекрасный. Тонкие зеленые стебли бамбука, кудрявые араукарии, темные стройные кипарисы, олеандры с пахучими белыми и красными цветами, густолиственные магнолии с роскошными громадными белыми цветками, исполинские мясистые листья агавы, широкие ажурные филодендр<он>ы и масса других тропических растений, помещ<е>нных в удивительном разнообразии, представляли из себя карти<ну> такой богатой, роскошной растительности, что мы, северяне, пришли от нее в некий телячий восторг. В вилле находятся несколько произведений Кановы: Амур и Психея, Магдалина с черепом, девочка с голубями и др. Стены и камин украшены прекрасными барельефами Торвальдсена.

В 2 часа пришел пароход, и мы отправились в г. Комо. Пароход делал постоянные зигзаги по озеру, приближаясь то к одному берегу, то к другому, и приставая то и дело к селеньям. Берега Комо — прекрасны. Непрерывной гирляндой тянутся виллы, утопающие в пышной южной зелени. Стройные кипарисы высятся над круглыми купами деревьев, выделяясь темной зеленью на нежном фоне. Макс писал нам, что мы увидим много бёклиновских мотивов. Он был прав.

Перед виллами цвели всевозможных красок цветы, к озеру сбегали и купались в нем стройные гранитные и мраморные ступени.

На правом берегу мы увидали прекрасное, стройное, очень большое здание, стоящее довольно одиноко и сторонящееся от зеленой стены деревьев. Леонид решил, что это замок английской королевы.

Панорамы, одна прекраснее другой, непрерывной чередой сменялись перед нашими взорами, и мы с сожалением простились с чудными берегами. Показались трубы фабрик, дома запестрели своими черепичными кровлями, и мы подъехали к г. Комо. До поезда мы успели еще осмотреть собор, который, впрочем, ничем нас не удивил.

До Милана поезд идет около 2-х часов. Несколько раз мы погружались в абсолютную темноту. Поезд бежал по тоннелям. Один раз при внезапно появившемся свете я заметил, как головка дамы, нашей визави, прильнула к голове мужчины, с которым она перед тем оживленно разговаривала, и губы ее коснулись его щеки. Мне стало завидно.

Мы простились с Альпами, потянулась Ломбардская равнина с рядами фруктовых деревьев, полосами маиса, сложенными уже крестцами желтой пшеницы.

В Милан мы приехали в 6 ¹/₂ ч<асов>. Мы скоро отыскали гостиницу, адрес которой нам прислал Макс. Его мы нашли энергичным, веселым, но сильно похудевшим. Последнее он усиленно отрицал, утверждая, что только постриг свою окладистую бороду, придававшую его физиономии сугубую округлость. В. И.

20 <июня> (3 июля). 25 день. Милан.

Шесть дней назад я отделился от компании и в типично грязном итальянском дилижансе, напоминавшем мне путешествия Гейне и Андерсена, ехал по направлению к Сондрио. Местность была еще очень высокая и дикая, но с каждым поворотом дороги Италия сказывалась всё сильнее. Она сказывалась в смуглых лицах и загорелых щеках, и <в> пушистых группах каштанов, и в живописной нищете деревушек, и в гирляндах винограда, свешивавшихся из-за каменных оград. А в голове неотступно звучало:

Италия! Италия! О ты,

Кому судьба наследием несчастным

Дар роковой вручила красоты!

О, лучше б ты была не так прекрасна,

Зато сильна…

И в ответ на это на небе вспыхнули прекрасные прозрачные краски итальянского заката, какими приветствовала когда-то Венеция мой первый въезд в Италию. Перспектива гор, убегающих в низ долины, необыкновенно чиста, отчетлива и воздушна. Прекрасный синий цвет десятками оттенков ложится на ясные дали картины, а <по> бокам на красноватых скалах розовеют снега.

Я ночевал в Сондрио, куда приехал поздно вечером. Когда я проезжал по темным улицам, местами освещенным электрическими лампочками, на меня пахнуло тем ярким и пестрым шумом итальянской толпы, который мне был так памятен после Венеции. Я долго ходил по улицам Сондрио, ища себе ночлега и пугая народ звоном своей большой палки и подкованных каблуков, нестерпимо гремевших и визжавших о каменные плиты улиц. Наконец я нашел себе комнату, в которую нужно было проникать сквозь какой-то подвал, полный старых бутылок и бочек, но зато обладавшую электрическим освещением и шестью дверями, ведущими неизвестно куда. Утром я бродил по городу и наблюдал приготовления к какому-то велосипедному празднику. В 3 часа я уехал в Колико и, приехавши туда, неожиданно ощутил такой острый приступ тоски, что решил ехать на другой же день в Милан. День был пасмурный и скучный. Я долго бродил по скалам и мокрым кустам, спускавшимся по дикому склону гор у берега, и выкупался. На другой день в три часа я был в Милане. Остальные четыре дня, проведенные мною там в одиночестве, я почти всё время проводил частью в соборе, частью на кладбище. Когда пришел четвертый день, и мне решительно уже ничего не оставалось смотреть — в мою комнату вошли князь и Леонид.

Утром мы прежде всего отправились на кладбище. Было жарко, и между камнями шныряли ящерицы. Прежде всего мы отправились к моему любимому памятнику: грустной медной девочке, сидящей на зеленой траве около маленького простого креста, в тени двух елочек. В ней так много северного и так мало итальянского, что она кажется еще более грустной под этим чужим ей итальянским небом. Так и кажется, что кругом должен расти жиденький березовый лесок и низко висеть серенькое русское небо. Она похожа на Аленушку Васнецова. Если б у меня был дар Пигмалиона воскрешать к жизни холодные статуи одним поцелуем, то я все-таки не поцеловал бы ее, потому что тогда она наверно бы пошевелилась и испортила бы свою позу. Другой памятник, очень мне нравящийся, — фамилии Казати, — представляет мертвую девушку, до половины покрытую тяжелым покрывалом, рельефно покрывающим ее ноги. Грудь ее обнажена. Руки упали мертвенно без движения. Голова ее высоко лежит на подушке, и волосы распущены. На всем глубокая печать смерти. Если б я рисовал воскрешение дочери Иаира, то я изобразил бы ее именно такою. После мы пошли к крематорию. Седенький старичок очень скверно, но необыкновенно отчетливо говоривший по-немецки, самыми соблазнительными красками рисовал нам всю выгоду и всё наслаждение быть сожженным. Демонстрации печек и праха сожженных были так убедительны, и убеждения старичка так трогательны, что я, кажется, согласился бы быть немедленно сожженным и помещенным тут же на полочку, если бы не было так невыносимо жарко и не хотелось бы чего-нибудь более освежительного, чем кремационная печь. После мы с Леонидом ходили в Santa Maria del Grazie, и пока он смотрел Cenacolo, я ждал его в церкви. Пообедав в 3 часа макаронами, мы отправились на крышу собора и около часу лазили по мраморным кружевам, описывать впечатление которых я предоставляю видевшим их в первый раз. Вечер был проведен в городском саду в кормлении уток и в созерцании птицы-бабы. М. В.

Милан — город очень уютный и полон всяких магазинов, садов, бульваров. Его замечательный собор не произвел на меня впечатления ни наружным видом, ни внутренним. Лучше всего у него на крыше, откуда открывается вид на город, и с башни под куполом — на крышу собора с массой статуй и очень сложной системой арок, лесенок, улиц и переулков, целый город, и всё из мрамора. Масса розеток и орнаментов придает характер растений многочисленным украшениям из мрамора. Кладбище в массе поражает пошлостью или некрасивой тяжелой архитектурой памятников и мавзолеев. Работа бюстов и статуй большею частью очень хороша, но смысла иногда мало. Мне понравились только два памятника, описанные Максом: девочка в виде Аленушки Васнецова и девушка, лежащая полуобнаженная, с отпечатком смерти на формах своего трагично-просто вытянутого тела. Питались мы в Милане больше молоком, которое здесь легче достать, чем в Швейцарии, и оно дешевле, чем где-либо на земном шаре. Л. К.

21 июня (4 июля). 26-ой день. Милан.

Второй день, который мы провели с Максом в Милане, был посвящен Брера и Амброзиана. Эти галереи обладают очень многими интересными картинами. В Брера мне больше всего понравились некоторые вещи Б. Луини. Каковы: ‘Положение во гроб Св. Екатерины’, изумительная по легкости, грациозности, натуральности и красоте компоновки вещь. Затем интересны его Мадонны. Очень своеобразно и выразительно написаны иконы Mantegna и его Богоматерь, окруженная поющими ангелами, тоже полна экспрессии. Лучшей же мадонной, пожалуй, будет Мадонна Sassoferrato. В ней меньше ‘девы’. Но зато очень красивая, грустная женщина-мать. Хорошо ‘Изгнание Агари’ Guercino. Эффектны картины Proccaccino. And. d. Milano очень хорошо сохранился в красках и производит впечатление современной хорошей живописи. Здесь есть голова Христа, рисунок Леонардо да Винчи: она очень красива, но слишком женственна. Рафаэля ‘Обручение’ очень красиво, но не таково, чтобы особенно меня тронуть.

Из Брера мы с князем зашли в библиотеку Амброзиана, где нашли Макса. Здесь много рисунков Л<еонардо> да Винчи, его ‘Изабелла’. Картины Афинской школы Рафаэля. Но темнота помещения убийственно мешает что-нибудь рассмотреть. Вместо того, чтобы идти в музей Poldi Pezzoli смотреть Боттичелли, мы провели остальное время до 6 ч<асов> вечера в магазине, покупая платье. Это продолжалось очень долго. Макс всё мешал покупать сначала князю, затем помогал мне и в заключение стал сам покупать себе. Мы обзавелись обновками: князь — шелковой курточкой, я панталонами цвета морской воды (приняв их за серые), а Макс тем же одеянием, снова неимоверной прочности, как и старые, но столь же быстро принимающими грязный вид. Мы, руководимые Максом, обошли кругом Милана, чтобы попасть домой. Наш Reise-Marscha уверял, что это очень интересно, но мы этого не заметили. Дома мы нашли больного Alexis’a. У него были нарывы на ногах, и он всё лежал. Вечером снова ходили в сад кормить птиц. Однако дождь нас прогнал домой. Л. К.

22 июня (5 июля). 27<-й> день. Генуя.

Наша гостиница в Милане ‘Савойя’ — очень странная гостиница. Всю ночь ее оглашают всевозможные звуки. Плачут дети, визжит какая-то водокачка, поет скрипка, и по временам раздаются громкие удары какого-то железа о другое железо. С раннего утра этот шум и гам всё усиливается. В этой странной гостинице очень странный лакей — мальчишка весьма нелепых свойств. Первоначально он относился к нам очень неровно. Почему-то мне чистил башмаки, Алексису упорно не чистил, громко и тяжко вздыхал, когда мы приказывали принести воды для питья, и воду постоянно приносил в таких крошечных графинчиках, что выпивали их одним залпом. Перед отъездом мы дали ему 2 лиры. Эта шедрая награда за нелепости, им совершаемые, совершенно его ошеломила. Он окончательно утратил всякий смысл своих действий. Он принес Максу сразу 3 графина с водою, 2 чернильницы. Вбежал опрометью ко мне и, бросив на стол без всякого повода чайную ложку, стремительно убежал назад.

Этот самый нелепый мальчишка разбудил нас громким стуком в дверь в 4 ¹/₂ час<а> вместо 6-ти. Грохот, плач и пение с нашего дворика уже давно врывались в окно. Продремав с час тревожным сном, мы оделись и пошли пить молоко. Поезд в Чертозу отходил в 7 ¹/₂ часов.

За вход во двор монастыря Чертозы взимается по франку. Мелочи у нас не было, а была 100-франковая бумажка. Мы ее всем привратникам показывали, те отрицательно покачивали головами, но, тем не менее, прониклись к нам уважением и любезно пригласили осмотреть храм бесплатно. Таким образом, с помощью внушительной 100-франковой бумажки, мы сделали солидное сбережение в 3 франка. Мы решили возможно чаше пользоваться этим прекрасным способом, чтобы бесплатно проникать в музеи, храмы и пр. Пробовали показать эту же бумажку кассиру на железной дороге, но тот, к сожалению, решил лучше разменять ее, чем дать бесплатно билеты.

Ломбардская равнина стала изменяться. Появились сначала на горизонте мягкие очертания отрогов Апеннин. Поезд стал нырять в темноту туннелей. Наступил мрак особенно продолжительный — очень длинного туннеля. Мы подъезжали к Генуе. Всем страстно захотелось поскорее увидеть море. Макс высунул голову в окно и объявил, что уже пахнет морем. Поезд остановился на несколько минут на вокзале на окраине города, потом перенесся по туннелю под улицами, и мы очутились в центральном вокзале.

Город нас сразу поразил чистотой своих улиц. Дома громадные, шести— и восьмиэтажные, псе сплошь увешаны бельем, которое сушится на жарком солнце.

В Милане нам дали рекомендательное письмо n Hotel Picolo Torina, где убеждал<и> дать нам кров за I лиру с человека. С вокзала мы отправились вслед за лакеем этого отеля по лабиринту узких улиц. Макс своей рубашкой навыпуск производил на генуэзцев ошеломляющее впечатление, служанки выскакивали из дверей, мальчишки смеялись и кричали что-то непонятное. Один господин старался обратить даже мое внимание на необычную фигуру неведомого иностранца. Обедали мы опять неизменными макаронами и рисом. У меня явилась блестящая мысль выпить кофе с шартрезом. Максу мысль эта тоже пришлась по вкусу. Один Леонид остался на неприступной высоте умеренности и экономии. Долго я убеждал его в законности позволить себе такую невинную роскошь. Наконец, взяв с меня торжественное обещание даже в случае крайней необходимости не покупать себе брюк, он, наконец, согласился. К нашему изумлению, именно местного ликера не оказалось, и нам дали бенедиктина.

В прекрасном настроении отправились мы бродить по городу. Вышли на мол. Перед нами открылась темно-синяя даль моря. Погода тихая, ветра почти нет. На море штиль. У берегов море зеленовато-серое, иногда пробегает красноватая полоса. Далее, точно отделенное какой-то волшебной чертой, море совершенно синее. Справа синева эта сливается с туманными, воздушными очертаниями Апеннин. Море чуть пенилось у берегов и вокруг выступающих утесов.

Какой-то юноша сидел на берегу. Волны то отбегали от него, то приближались, перекатывались далее и на минуту обливали его пенистой влагой. Нам стало завидно смотреть на него. Мы пошли в самый город и долго бродили по узким, пестрым улицам, то поднимающимся кверху, то спускающимся и тогда особенно красивым. Иногда улицы эти становились до того узкими, что можно было сразу коснуться обеими руками противоположных стен. Иногда они даже соединялись наверху домов в виде арки. Нас окружала веселая говорливая оживленная толпа. В. И.

Генуя. 23 <июня> (6 июля). 28 день 1900.

Учит<ель>. А какой город Вам больше всего понравился в Европе?
Д-р Дорн. Генуя. В ней великолепная уличная толпа.
‘Чайка’.

Генуя — дикий город, нелепый и вместе с тем бесконечно прекрасный. Щелки в полтора аршина шириной между бесконечными каменными громадами здесь считаются улицами. Самые жалкие лачуги имеют здесь не менее восьми этажей росту. Грязное белье, развешанное на веревках на головокружительной высоте, считается самым подобающим украшением для мраморных дворцов и восьмиэтажных грязных домов, умилительно нелепо вытаращивших на море неисчислимое количество окон. Уличная толпа в Генуе действительно великолепна. Генуя, как и Париж, живет на улице. На улице же она совершает все свои жизненные отправления — ест, пьет, спит, принимает поясные ванны под фонтанами. Особенно хороши и красивы генуэзские дети. Но Генуя хороша только там, где она грязна, узка и высока, там, где она подделывается под Европу, она становится скучна и обыкновенна. Улицы ее пахнут тухлым мясом и цветами. Порт ее сер, подернут клубами дыма, заставлен бесконечными мачтами кораблей и посыпан угольной пылью.

Сегодня утром, выпив молоко в соседней латтерии, мы пошли на Кампо Санто. Дойдя до той площади, где против неизбежного Виктора-Эммануила верхом на коне стоит высокий и легкий памятник Маццини, мы сели на электрический трамвай, который доставил нас на кладбище. Это грандиозное, но некрасивое сооружение. Бесконечные переплетающиеся коридоры переполнены невыразимо пошлыми мраморными изделиями, увековечивающими генуэзских банкиров и коммерсантов конца XIX в. На самом верху холма, вне здания лежит могила Маццини, украшенная тяжелой низкой дорической колоннадой. Есть в ней что-то несоответствующее. Таким людям подобает быть или непризнанными, или обоготворенными. Такое же уважительное полупризнание кажется какой-то недоговоренной фразой. Памятник Маццини стоит только в Генуе, а памятники Гарибальди есть во всех городах Италии. Вообще Генуя чтит своих патриотов-революционеров. Здесь есть площадь имени Манини и улица Аврелия Саффи. Положим, и в Милане мы видели великолепный памятник Джиакомо Медичи. Он стоит мраморный в великолепном военном наряде, спокойно опершись на саблю, а у его подножия медная волчица, взъерошенная, исхудалая, но неизменно верная, приподняв голову, кладет лапу на истерзанное итальянское знамя. Вчера, когда я вечером ходил по улицам, ко мне подошел, слегка пошатываясь, почтенный седовласый старец, продававший газеты: ‘Вы француз?’ — ‘Нет — русский’. — ‘О! Все русские хорошие социалисты! Вашу руку’. Обменявшись рукопожатиями, мы расстались.

С кладбища мы отправились купаться, предварительно купив себе купальные костюмы. Мы с князем сделали безумно-смелую попытку прорваться к купальне сквозь линию фортов, украшенных внушительными пушками, и клубы, только не порохового дыма, а генуэзской пыли, и позорно вернулись назад, не решившись даже выкупаться в городских экскрементах, к Леониду, благоразумно ожидавшему нас в безопасном от пыли месте. Выкупавшись, пообедав и отдохнув дома, мы пошли на противоположную — западную часть города. Когда мы вышли за городские ворота, Леонид произнес горячую речь о Риме, и мы, решив пожертвовать пешеходным путешествием по Ривьере, постановили завтра же ехать в Пизу и вернулись в город. Но коварная генуэзская улица, по которой мы думали сократить свой путь, сперва вывела нас обратно на набережную, а потом неожиданно устремилась в горы, выбежала за город и, завертевшись на одном месте, уперлась в стену каменоломни. Мы храбро продолжали путь по тропинке и в результате только еще дальше оказались от города. Когда это заметила проходившая мимо туча, она начала усердно поливать франтовские пиджаки и желтые туфли, приобретенные Леонидом и князем в Милане. Кое-как мы добрались до города и выпили молока. М. В.

24 ию<ня> (7 ию<ля>). Пиза. 29 день.

Сегодня утром, когда мы уже назначили отъезд в Пизу, Генуя предстала нам во всей красе яркого солнечного дня. Море, синее вдали и зеленое ближе, весело искрилось. На улицах двигалась оживленная волна людей и, казалось, лица также играли улыбками, как море зыбью на солнце. Мы втроем сначала кинулись к палаццо Дориа. Затем решили, что времени мало, и отправились купаться. Тут Макс выказал отчаянную решимость найти мраморную террасу и ринулся в порт среди бочек дегтя, тюков товара и куч угля. Мы с князем еле спасли его и увлекли скорее к купальням, уверяя, что если за бочками дегтя и окажется мраморная терраса, то наверное она сильно потеряет от такого соседства. Купанье было превосходно. Макс надувал щеки, прыгал в волнах, изображая одного из Тритонов Бёклиновской ‘Игры волн’. Я выпил с полстакана морской воды и от такого напитка почувствовал себя не совсем приятно. Однако мы очень торопились. Быстро одевшись, мы с князем прибежали домой укладываться. Скоро пришел и Макс. Он, оказалось, в наше отсутствие таки искал мраморную террасу, но безуспешно. Когда мы прибежали на вокзал, оказалось, что еще неизвестно, куда ехать. Князь уперся на Специи. А я и Макс взяли в Пизу. Князь не может изучить плана города предварительно без того, чтобы в этом городе нас не встретил дождь. Благодаря его детальному изучению плана Зальцбурга мы не попали в этот город. Вчера вечером мы обманным обещанием ехать в Специю спасли себя от дурной погоды на утро. Князь лег спать, не изучивши Специи. Когда мы отъехали от города и, ныряя ежеминутно в темноту, понеслись по берегу моря, князь стал изучать Специю и, о ужас, принялся за Пизу и хотел приняться за Флоренцию. Небо хмурилось. Полил дождь. Только к вечеру, когда мы оставили князя в Специи, погода дальше стала хорошей. Дорога от Специи между холмами, с городами на террасах и вершинах, была очень красива. Горы, облитые золотистым светом светящего из-за облаков солнца, с серебристыми и золотистыми облаками над ними. Цвет неба нежно-голубой. Всё очень походило нате идеально прекрасные пейзажи, которые обыкновенно изображали Рафаэль и др<угие> флорентийцы на своих картинах.

В 10 ч<асов> вечера мы подъехал и к освещенному электричеством вокзалу в Пизе. Комнату нашли высоко, с балконом и видом на город. Мы отмыли с трудом всю копоть, которой нас наградили туннели, и которая превратила Макса в Отелло, а меня в трубочиста. Л. К.

25 <июня> (8 июля). День 30. Пиза.

Всю ночь над моим ухом жужжал москит. Вероятно, поэтому я проснулся на рассвете и вышел на балкон. Внизу расстилался город, подернутый утренней дымкой. Ночь еще не успела уйти. Небо над горами было ясно-желтое, слегка оттененное розовым. Оттенки были необыкновенно чисты, воздух прозрачен и тишина полная. Такими я представлял себе тс маленькие итальянские городки эпохи Возрождения, о которых я так мечтал несколько лет назад. Потом я снова заснул. В восемь часов мы проснулись необыкновенно бодрые, свежие и жизнерадостные и пошли к собору. Пиза замечательна тем, что ее центр, т. е. собор, Кампо Санто, падающая башня и баптистерия находятся на самом краю города у городской стены. Вполне эксцентрический город. Собор стоит на пустынной площади, заросшей травой, по которой кое-где проходят тропинки. Его чистый, пожелтевший от времени, а не закоптелый от дыма, как в Милане, мрамор необыкновенно гармонирует с запустением площади. Сидя в соборе, украшенном великолепными картинами Андреа дель Сарто и Содомы, мозаиками Чимабуэ и скульптурой Джиованни да Болонья, и вслушиваясь в таинственно прекрасные звуки органа, я писал в своей записной книжке: ‘Теперь в нем прохладно и играет орган. Посредине висит знаменитая люстра, при помощи качанья которой Галилей выводил свои законы маятника. Я ясно представляю себе, как он в жаркий солнечный день зашел сюда под прохладные своды. Верно, так же играл орган, он сперва наслаждался красотой в то время еще новой церкви. Потом он случайно взглянул на люстру, и снова началась беспокойная работа мысли, пробившей столько страшных брешей в прекрасном и законченном храме католическо-средневскового миросозерцания, стройном, как эта музыка, которую я слушаю’. После мы пошли в Кампо Санто. Лучше всего — это внутренняя сквозная галерея, окружающая его. Она поразительно легка и изящна в своей мраморной простоте. Внутри ее много античных саркофагов и бюстов и очень интересные фрески джиоттистов, наивные по форме, но живые и смелые по мысли, и не менее интересные фрески Беноццо Гоццоли со многими интересными фигурами, но очень поблёкшие и выцветшие. Орнаменты и барельефы Никколо Пизано на кафедре крестильницы более интересны для специалиста и эстетического удовольствия не дают. Поднявшись на падающую башню, легкую и напоминающую какую-то точеную вещицу из слоновой кости, мы легли на мраморные плиты. Был полдень, башня была наклонена в сторону солнца, и тени от железных перил совсем не было. Под нами расстилался великолепный тосканский пейзаж. Воздух был поразительно прозрачен, и кудрявая зелень долин рисовалась с необыкновенной отчетливостью. На горизонте узенькой синей полоской играло море. Горы, закрывающие Лукку, были подернуты легкой солнечной мутью. Так как до отъезда во Флоренцию нам оставалось еще 5 часов, то мы, пообедав, решили ехать на трамвае к морю. После 30 минут езды по прекрасной платановой аллее мы были на берегу моря. Берег был песчаный и пустынный. Даже купальные будочки и какое-то поселение не нарушали его пустынности. Невдалеке рос густой сосновый лес. Море звенело и смеялось, длинные волны, победно потрясая ослепительной пеной, весело взбегали на берег… ‘Дайте мне подышать запахом дикой волны’, — пел Гюго. Но здесь мысли были полны другим поэтом, труп которого был когда-то выкинут волнами на этот берег.

Усну я вечным сном, а море,

Волной лазурною звеня,

Свой гимн мне пропоет, баюкая меня.

Далеко на горизонте синел скалистый остров, верно, Горгона. Белая пена, которую ветер неожиданно подхватывал и срывал с верхушки волн, иногда скрывала его из глаз. Мне кажется, что Шелли должен был любить именно такое море.

Мы сидели в поезде и ждали князя, и уже было решили, что Алексис задержал его, когда показался он сам, задумчиво шагая через рельсы между снующими поездами, он направлялся куда-то вдаль, но, совершенно случайно попав под окно нашего вагона, был извлечен из футляра своей задумчивости и усажен в вагон в момент отхода поезда. Первое, что я увидел, подъезжая к Флоренции, это были красивые очертания купола Брунеллески. Минуту спустя мы были окружены невероятным количеством комиссионеров всевозможных гостиниц, предлагавших нам свои услуги на всех возможных и невозможных языках, и толпою мальчишек, диким гиканьем приветствовавшей наше появление на улицах Флоренции. Всё это следовало за нами очень оживленной и пестрой толпой. Постепенно наш кортеж рассеялся, и остался только один необыкновенно настойчивый молодой человек, который всё время бежал впереди нас и делал вид, что ведет нас. Несмотря на всевозможные диверсии в сторону и игру в прятки на боковых улицах, он все-таки постоянно нас находил и в ту самую минуту, когда мы, думая, что он уже потерял наш след, входили в гостиницу, — вдруг выскочил из-за угла и, влетев раньше нас на крыльцо, объявил, что это именно он привел нас сюда, и потребовал с гостинника за это мзду, но его ухищрения были разрушены нами на немецком диалекте, и его попросили вон, между тем как мы, мелькнув пред его изумленными взорами, возносились на седьмой этаж при помощи подъемной машины. Мы пошли бродить по Флоренции. Около нас была пьяцца ди Синьориа с своим palazzo Vecchio, украшенным колокольней, прекрасной в своей простоте. Пока было еще светло, мы смотрели статуи, украшающие площадь Синьории и Loggia di Lanzi, по которой бегали дети, поднимая невообразимый визг. Потом мы прошли мимо собора и снова вернулись на площадь. Мыс Леонидом пошли мимо фасада Уффици, украшенного арками, на берег Арно. Месяц картинно, точно на carte postale, нырял среди облаков, в Арно отражались огоньки противуположного берега, а против нас сквозь громадную арку виднелся силуэт высокой, поразительно легкой колокольни. М. В.

26 июня (9 июля). 31-ый день. Флоренция.

Предварительно надо сказать несколько слов о Специи. Мы вдвоем с Алексисом остались в Специи на вокзале, а Макс с Леонидом уехали в Пизу. Я решил остаться в Специи, главным образом потому, что Алексису с больной ногой весьма трудно было бы самому отыскать подходящее местопребывание.

На вокзале нас встретил немного пьяный портье и предложил нам отправиться в Htel Mille. Там мы и устроились по франку с человека. Я тотчас же пошел бродить по восточной части Специи. Обошел селение, расположившееся в круглой долине, среди невысоких гор. Улицы и шоссе широкие, чистые, кругом высятся толстые стены укрепления, казармы и арсенал. Не найдя здесь ничего достойного своего внимания, я пошел на западную сторону, к морю. От нашей гостиницы сначала тянулась улица демократическая, вся наполненная дешевыми кабачками, табачными и молочными лавочками. С площади, носящей громкое имя piazza Garibaldi, началась аристократическая часть Специи. Яркий электрический свет, блестящие кофейни, магазины, рестораны. Прекрасный бульвар, весь залитый электрическим светом, — на самом берегу морского залива. Вечер был прекрасный, публика оживленно гуляла по бульвару и говорила. В заливе стояло масса лодок с белыми парусами. Я гулял здесь с час. Потом пошел проведать Алексиса. Он лежал в унынии в маленьком номере. Разнообразные насекомые с ожесточением кусали его. Пришлось идти в аптеку за разными снадобьями для уврачевания Алексиса и истребления насекомых. Аптекарь заинтересовался моей национальностью и, увидев русско-итальянскую книжку у меня в руках, просил меня почитать по-русски. Я с большим чувством принялся декламировать текст о ‘дамском туалете’. Итальянец в удивлении восклицал: ‘О, c’est tr&egrave,s difficile!’. {О, это очень трудно! (фр.).} Я с важностью покачивал головой.

На другой день мы с Алексисом гуляли по берегу моря. Я купался, с наслаждением качаясь в волнах, потом ел устрицы, пил тосканское, весьма кислое вино. Потом в 2 часа сел на поезд в Пизу. В Пизе я с поразительной быстротой сдал багаж на хранение и побежал на другой конец города к падающей башне. Площадь, собор и легкая башня — чрезвычайно красивы. Впрочем, они уже описаны. Так же поспешно прибежал я на станцию. Здесь должен обратить внимание на клевету со стороны моих уважаемых коллег, будто я шел в пространство, глубоко задумавшись. Я наоборот шел весьма поспешно, зорко оглядывая окна вагонов.

Перейду теперь к событиям во Флоренции. Утром в 10 часов мы отправились пить молоко и закусывать, чтобы потом иметь возможность провести всё время до 4 часов в галерее Уффици. В 11 часов попали, наконец, в галерею. Невозможно, конечно, приняться за описание громадного богатства галереи. Опишу картины, которые на меня лично произвели сильнейшее впечатление.

Нас всех поразила изумительная картина Леонардо да Винчи ‘Голова Медузы’. Змеи <к>ак живые извиваются и как будто шипят. Лоб болезненно наморщился. Из уст поднимается ядовитый пар. Из капель крови рождаются новые змеи и жабы.

Радостный младенец на картине А. дель Сарто очень хорош. Выражение лица у мадонны так трудно схватить, что на 2-х копи<ях>, только что снятых, лицо это передано различно, и ни то, ни другое не похоже на самую картину.

В зале Tribuna, где собраны chef-d’oeuvres искусства, особенно хороша Мадонна Рафаэля, спокойная, чистая, красивая, и Мадонна Корреджио.

Очень красивы по освещению ‘Святое семейство’ Рембрандта, ‘Святое семейство’ Тициана. Очень своеобразное, красивое, испуганное лицо у Сусанны на картине Гвидо Рени.

Необыкновенно выразительны и хорошо освещены лица пастухов у Жирардини Нотти (‘Поклон<ение> пастухов’).

Максу не понравилась ‘Флора’ Тициана, потому что, по его словам, он не переваривает физиономий его собственной комплекции.

Наконец, укажем еще на легкий наивный образ Венеры на картине Боттичелли ‘Рождение Венеры’.

Мы страшно устали, осмотрев до 3 ¹/₂ часов всю громадную галерею.

Мы с Леонидом пошли пообедать, а Макс остался дома, уверяя, что совершенно не хочет есть. Решили идти обедать в столовую евангелической гостиницы, объявление которой Леонид якобы видел в нашей гостинице. Отыскали по его указаниям воображаемую гостиницу, вошли и спрашиваем у портье, нельзя ли здесь mangeare. {Поесть (фр.).} Тот, очевидно плохо уразумев наше пожелание, сказал: ‘Сейчас проведу вас к патеру’.

Между тем Леонид отыскал на стене расписание экзаменов и, убоявшись, позорно скрылся за дверью. Я был введен в кабинет, где стоял стол с зеленым сукном, а за столом сидел благообразный господин, принявший меня весьма любезно. Я недоумевал. Недоумение мое разрешилось самым нелепым образом. Мы, оказалось, попали вместо ресторана в институт. Хорошо, что я не обратился к директору с обычным вопросом: ‘Avette macaroni? Que costa una portione?’ {Есть ли макароны? Сколько стоит одна порция? (ит.).}

Пообедали мы, тем не менее, очень хорошо макаронами и яичницей в маленьком трактирчике на площади S. Croce. Макс утверждал, когда мы возвратились, что обедать он действительно совершенно не хочет, но через некоторое время пойдет поужинать.

Отдохнув, мы пошли гулять по городу, осмотрели собор, очень простой внутри, с прекрасной вычурной колокольней работы зн<аменитого> Джиотто. Тшетно отыскивали мифический фасад церкви Св. Лаврентия работы Микеланджело. Фасада так и не нашли. Зато обрели удивительный дворик с колоннадой (по словам Макса, работы опять-таки того же Микеланджело). Потом, полюбовавшись храмом St. Maria Novella, Макс пошел ужинать. Мы гуляли по берегу Арно. Макс вскоре присоединился к нам. Долго любовались лунным сиянием и старинными домами по берегам реки. Надеюсь, что больше никаких важных событий в день сей не произойдет. В. И.

Сегодняшний день был почти всецело посвящен Уффициям, и я еще раз убедился в том, что старые картины доставляют мне больше исторического удовольствия, чем эстетического. Я гораздо больше непосредственно наслаждался несколькими современными портретами современных живописцев, которым уделена небольшая зала, чем шедеврами старого искусства. Эстетическое непосредственное удовольствие, получаемое мною, почти всегда сводится к той степени современности, т. с. жизненного реализма, которая есть в них. Одна из наиболее понравившихся мне картин в Уффициях было ‘Снятие со креста’ Джиотино. Она очень наивна, неуклюжа на своем золотом фоне, но совершенно простое, не приподнятое и не прикрашенное сильное чувство брызжет от этих неумело нарисованных фигур. Поэтому я люблю и римские бюсты с их фотографической портретностью, пред которыми я проводил столько времени в Лувре и которыми наслаждался снова сегодня. Это страницы Тацита, запечатленные в мраморе. Каждый из них даст полную и законченную характеристику целого типа. Венера Медицейская мне не понравилась. У ней лицо дамы, кокетки, самки. Милосская — бесконечно выше и прекрасней — она не просто красивая женщина, жаждущая половой любви, а женщина-человек, озаренная своим материнством, материнством всечеловеческим, языческим, не напоминающим христианское материнство мадонн.

Группа Ниобы тоже не произвела непосредственно сильного впечатления. Сама Ниоба настолько знакома, что ее оригинал как-то не прибавил ничего нового к ранее составленному образу, самые же фигуры ее детей расположены по зале в полном беспорядке, и поэтому невозможно получить общего драматического представления.

——

Князь за последнее время обнаруживает глубокую страсть к покупкам, причем старается делать их от нас потихоньку. В Генуе он купил себе, напр<имер>, на имя Алексиса тяжелый черный зонтик от солнца, и только когда мы уже подъезжали к Специи, он нам стыдливо признался, что зонтик этот принадлежит ему, как будто боялся, что если он это скажет нам в Генуе, то мы заставим отнести его обратно в ма<га>зин. Сегодня утром из его кармана выпал перочинный ножик, купленный в Специи. Вчера вечером князь гулял по Флоренции в великолепный ясный лунный вечер со своим громадным черным зонтиком от солнца, держа его торжественно пред собой и аккуратно позабывая его в каждом магазине, куда мы заходили. М. В.

27 июня (10 июля). 32-ой день. Флоренция.

Сегодня мы встали поздно и поспешили в галерею Питти. Мы прошли мимо бронзового кабана на площади Mercato, с морды которого капала вода. Невольно здесь приходит на память сказка Андерсена о мальчике, уснувшем на спине у него. Затем по Старому мосту, застроенному лавочками, мы пошли дальше. С него мы каждый вечер долго любуемся закатом солнца, освещением старинных домов на берегу Арно. Это место одно из лучших во Флоренции. Нам нравится также здание Сеньории со своей стройной башней Вазари, которую Макс впопыхах окрестил именем известной башни Джиотто, и мы долго потом не могли забыть этого. Настоящей башней Джиотто уже никто не восхищался. Последняя, правда, очень изящна, и к ней подходят слова Карла V, что ее хочется поставить под колпак, и Фрикена, готового положить ее в футляр, но к архитектурному произведению это мало подходит. Я сравниваю ее с палочкой пастилы розового и белого цвета с инкрустацией из мармелада. Очень красива площадь Сеньории с Лоджиа, где среди статуй играют дети. Между Palazzo Vecchio и Uffizi перекинута очень высоко через улицу арка, по своим пропорциям очень красивая.

Однако вернусь к сегодняшнему дню. Мы подошли к палаццо Pitti. Много уже удивлялись этому оригинальному зданию, очень простому, сложенному из неотесанных прямоугольных кусков камня. Галерея Pitti не так велика, как Уффици, и не так дышит стариной. Очень красива лестница с балюстрадой из простых изящных колоннад серого камня. Из окон чудный вид на Сад Boboli. Комнаты все очень высокие, почти квадратные, с золотой лепкой на потолке, окружающей фрески. Из картин здесь, кроме прославленного Рафаэля, Андреа дель Сарто, я обратил внимание на Мадонну Боттичелли в круглой раме, прижавшей к щеке младенца, затем портрет Susterman’a и de Vries. Хороша ‘Юдифь’ Аллори, ‘Муч<еничество> Св. Агаты’ Себастьяна дель Пьомбо, Мадонна Мурильо, по удачному выражению князя, — светится. Очень хороша ‘Сусанна’ Гвидо Рени. Больше всего здесь картин Андреа дель Сарто, трактующих на разный лад Вознесение Богородицы. Рубенса здесь очень хорошая портретная группа каких-то ученых.

Мы почему-то, пройдя галерею, быстро ее покинули под предлогом идти в Santa Croce. По дороге зашли в фотографический магазин, где пробыли очень долго. Причем я, старательно пересматривавший все альбомы, страшно возмущал князя. Наконец, <когда> мы накупили достаточно и явились в Санта-Кроче, она была заперта. Мы закусили и через порта Романа вышли за город. По чудной кипарисовой аллее мы дошли до поворота на Viale dei Colli, открылся вид на Флоренцию. Низбегающий склон холма, на котором мы стояли, покрытый маслинами, напомнил мне склон Елеонской горы. Сзади Флоренции пологие горы, покрытые зеленью, и весь пейзаж своей простотой и какой-то связью с внутренним миром человека был очень хорош после холодной красоты альпийских пейзажей. Мы вышли на площадь Микель-Анджело, господствующ<ую> над городом. Посредине стоит бронзовая статуя Давида, по углам которой расположены фигуры с могилы Медичи. Но это искусственное соединение работ Микель-Анджело в один монумент не особенно удачно по отсутствию смысла, но по общим очертаниям выглядит красиво. Мы вернулись в город и зашли в Santa Croce. Здесь погребены Данте, Галилей, Макиавелли, М<икель>Анджело и друг<ие>. Правая фигура памятника Данте и таковая же Галилея очень удачны. Выражения скорби на лицах этих мраморных колоссальных женщин передано прекрасно. Фрески Джиотто мы плохо рассмотрели, т<ак> к<ак> темно. Это печальная судьба многих фресок. Вечером мы снова были на нашем любимом мосту и, сидя на камнях перил, смотрели, как сквозь арки мостов проникали золотисто-красные лучи вечерней зари, скользя по желтой воде Арно. Когда мы вернулись домой и уселись на диване, и комнату вошел недавно приехавший Alexis. Л. К.

Леонид — бич фотографов — так отныне будем называть его. Он по 5 раз пересмотрел все до одного альбомы, почти ничего не выбрал, а когда мы стали увещевать его, что невозможно же бесконечно сидеть в магазине и мучить несчастную старушку, он стал хватать альбомы с еще большей быстротой. Началась настоящая вакханалия. Он хватал ожесточенно то одну, то другую пачку фотографий, с головокружительной быстротой замелькали в его руках страницы альбомов, к великому сокрушению несчастной хозяйки. И это он называет внимательным пересмотром фотографий?!?… В. И.

28 июня (11 июля). 33-ий день. Флоренция.

Юг оказывает на нас глубоко растлевающее действие. Сегодня мы опять встали в 10 часов, разбуженные (о позор!) Алексисом!!! Потом (о, второй позор!) закусили дорогим деликатесом — рыбой, купленной нами еще с вечера, что (о, третий позор!) повторяется с нами уже неоднократно. Затем еще, кроме того, мы отправились пить молоко. По дороге мы, впрочем, к огорчению Алексиса, забежали в церковь Бадиа, где находится картина Филиппино Липпи ‘Видение Богоматери св. Бернарду’. Когда мы только вошли в церковь и осматривались по сторонам, не зная, где находится эта картина, некий юный служитель церкви начал торопливо опускать шторы в верхних окнах, когда мы наконец отыскали оную, то она оказалась в глубокой тени. Тогда он очень любезно отдернул снова занавески и объявил нам, что мы стоим пред знаменитой картиной Филиппино Липпи. Затем, скромно удалившись в сторону, стал ждать незаслуженной мзды, которую и получил от великодушного князя в количестве 5 сантимов. Но цифра эта произвела на него впечатление личного оскорбления, и он проводил нас с проклятьями. Затем, выпив молока с кофе — оригинальный итальянский напиток, состоящий из стакана горячего молока и двух капель влитого туда кофе, — мы пошли в национальный музей, раньше называвшийся музеем Баргелло, в котором больше всего находится памятников скульптуры Возрождения. Там <в> некрасивом и типичном внутреннем дворе с колоннадой стоит ‘Победитель’ Микеланджело и его умирающий Адонис. Особенно полно представлен Донателло. Интересен один его раскрашенный портретный бюст. Цветные же фаянсовые скульптуры Луки делла Роббиа произвели на нас мало впечатления. Старинных вещей в этом музее мало, и они не особенно интересны. Отсюда мы отправились в Санто-Лорснцо в капеллу Медичи. По обстановке она очень проста и отделана только мрамором. Друг против друга у противуположных стен стоят две Микеланджеловские гробницы Медичи. Глядя на них, я испытывал смешанное чувство: в них чудится колоссальная сила гения, но она не затрагивает душу. Эти невероятные, колоссально-могучие, непропорциональные фигуры, лежащие в нечеловеческих позах, производят странное впечатление. Их как-то относишь не к миру людей или человекоподобных существ, а скорее к тем декоративным существам, которые извиваются в орнаментах Ренессанса. Здесь они внезапно окаменели, оживленные сверхчеловеческой жизнью. Но в них все-таки слишком мало реального, чтобы заставить трепетать душу. В этой же капелле на алтаре сидел молодой художник датчанин спиной к Микеланджело и копировал каких-то маленьких дракончиков с завитыми хвостиками на мраморном бордюре алтаря.

В музей Св. Марка мы с князем не пошли, убоявшись новой платы, и предоставили это Леониду, который вернулся к нам в восторге от комнаты Савонаролы. После обеда мы отправились в Санта Мариа дель Кармине, куда Леонид стремился уже давно, чтобы посмотреть фрески Мазаччио. Особенно хорош ‘Чудесный лов рыбы’. Фигура Петра очень выразительна, и хороша голова Христа и его жест. Вся фреска отличается единством и цельностью, чего нельзя сказать про нижнюю фреску, законченную Филиппино Липпи. Значительно меньше было вынесено нами из Санта Мариа Новелла и ее знаменитой Испанской часовни, расписанной джиоттистами. Возвращаясь оттуда, мы опять зашли в магазин фотографий и накупили себе еще полдюжины. Особенно прельстила нас современная картина Кастанья, изображающая любовь Фра Филиппо Липпи к молодой монашенке, с которой он писал мадонну, последствием чего явился Филиппино Липпи. Завтра же решено ехать в Рим. М. В.

Флорентийское растление. Нравов наших, прежде столь строгих, теперь, увы, коснулся разврат и растление. Мы спим до 12 часов, едим по четыре раза вдень, уничтожаем неимоверное количество черешен и сегодня ели мороженое. И кто же из нас подвергся наибольшему растлению? Увы! Наш Reise Marschall, наш железный Макс, переносивший с гордым и презрительным спокойствием голод и холод, теперь размяк, спит дольше всех, ужасно любит поесть. Сегодня, когда проходили мимо кофейной, не могли оттащить от двери: ‘Мы поедим мороженого’, — говорил он, облизываясь от предвкушаемого наслаждения. Делать нечего. Зашли, спросили мороженого. У Макса плотоядно заблестели глаза: ‘Еще порцию! Мороженое так прекрасно’. Начались разговоры об устрицах, вине, ликере. Макс съел еще порцию. Насилу увели мы его из кафе, боясь за его здоровье. В. И.

29 <июня> (12 июля). День 34. Флоренция.

Последний день во Флоренции. Сегодня вечером едем в Рим. Утром были в галерее Beaux Arts. Галерея эта представляет интерес исключительно для человека, специально изучающего историю искусства в XIII, XIV, XV веках. Картины расставлены в хронологическом порядке. Очень интересно следить, как совершенствуются художественные приемы при изображении тела и исчезает мало-помалу условность. Мне страшно понравилась одна картина: ‘Поклонение волхвов’ Алатори. В галерее этой есть и современные картины. Мало хороших. Нас еще раньше в фотографиях и копиях очень заинтересовала картина проф. Кастаньо ‘Фра Филиппо объясняется в любви монахине’. Нельзя сказать, чтобы созерцание самой картины значительно увеличило наш интерес к ней. Поза монахини — очень хороша. Лицо ее серьезно, прекрасные глаза смотрят умоляюще. Видно, что и сама она любит, но смотрит на возникающее чувство трагически. Наоборот, фигура Фра Филиппо — нехороша. Поза — не блещет оригинальностью. Ноги его не в одной плоскости с верхней частью туловища. Они отодвинуты в глубь картины, между тем как тело валится вперед.

Очень хороша картина ‘Извержение Везувия’.

Отсюда мы пошли в галерею Буонарротти, куда в этот день можно было проникнуть даром. Тут особенно интересного ничего нет. Потом довольно долго ходили по прекрасному парку Boboli, любуясь видом на Флоренцию и обсуждая судьбы русского студенчества. Затем пошли обедать. Узнали новое название некоего горлощипательного мясного блюда: casalino. За обедом в маленькой столовой на piazza St. Croce мы каждый день встречаем славную девицу, которая приходит тоже обедать, <и> видно, со своим женихом, т<ак> к<ак> обращается с ним весьма нежно. Она улыбалась всё время Максу, а когда уходила, то, воспользовавшись тем, что жених ее ушел вперед, она потрепала любовно Макса по щеке.

Это уже не первая победа Макса в Италии. В Милане какая-то женщина на улице точно так же с любовью погладила его по спине (или немного ниже).

После обеда отдыхали, ели невозможные деревянные груши. Затем Макс пошел есть мороженое.

Теперь мы сложились и через 2 часа едем в Рим. Ура! в Рим! В. И.

Рим. 1900 года. 35-й день. 30 июня (13 июля).

В 7 ч<асов> утра мы были в Риме. Оставив багаж на вокзале, мимо цирка (?) Диоклетиана, мы устремились по направлению к via Sistina, хорошо не понимая сами, зачем именно туда. На via Sistina зашли в дом, где живет Рейман. Его не было в Риме. Скоро мы вышли на площадь перед Trinit dei Monti и увидели крыши нижележащих кварталов Рима перед собой. Вдали виден был купол Св. Петра. Мы сошли по красивой, т<ак> н<азываемой> Испанской лестнице вниз и пошли дальше. Мы думали, что нам еще далеко до Corso и до почты. Но оказалось, что мы уже всё это прошли. На почте Макс получил много писем, и одно из них звало его в Норвегию. Тут обнаружилось всё легкомыслие нашего уважаемого Reise Marschall’a. Забыв, что он в Риме, что он наконец достиг того, чего желал, он носился как угорелый по городу, хватаяся за голову, и вопил: ехать или не ехать? Мы его на время усмирили и стали искать помещение. Несколько хозяек запрашивали с нас за 2 недели, считая в 1 день колоссальные суммы. Когда же мы предлагали за 2 недели круглую сумму, дающую в I день неизмеримо мало, они быстро соглашались. Мы обещали через 4 ч<аса> явиться и отправились искать еще дешевле, чем дали. Т<аким> обр<азом> мы, наконец, остановились на одной за 25 лир на Via Monte Brianzo, недалеко от замка Св. Ангела. Тогда решили принести багаж. Т<ак> к<ак> Alexis не вошел в счет жильцов по комнате, то он отправился искать себе номер. Мы втроем, снабженные увесистыми мешками, порядком измученные бессонной ночью и беганьем, направились домой. Но тут снова пришлось нам потерпеть от легкомыслия нашего жестокого Макса. Он так уверенно шагал по новой дороге, справляясь с планом, что завел нас далеко от дома. Я тогда устремился куда глаза глядят, спрашивая направо и налево о дороге, всячески стараясь избегать указаний Макса, не давая им никакой веры, хотя бы они этого уже и заслуживали. Т<аким> обр<азом>, разбредшись по городу, мы в разное время собрались домой. Хозяйка вдруг нам объявила, что комната будет свободна лишь к 5ч<асам> вечера. Мы снова очутились на улице. Решено было пойти пообедать. На этот раз повторилось снова одно из обыкновенных приключений в ресторанах. Толстая итальянка так трещала, что-то болтала и ушла. Подали нам суп, мы съели и стали ждать. Часа через полтора пришлось выяснить, что же будет дальше. Оказалось, нам больше ничего и не собирались давать и оставили нас в покое. Отсюда мы пришли на Piazza del Popolo и поднялись на M Pincio. Прекрасный сад на горе, откуда открывается чудный вид на город. Назад виден парк Villa Borghese. Погулявши, мы спустились снова в город и пришли по Корсо на Форум. Вход на него оказался платный, и мы только обошли его. Затем мимо храма Весты мы перешли Тибр по Trastevere, где Макса все принимали, за его шляпу, за китайца, мы вышли к Петру. Нельзя сказать, чтобы всё, что мы видели в Риме, было особенно для нас неожиданно, наоборот, всё казалось давно знакомым. Собор Петра снаружи довольно неуклюж. Нельзя отойти и увидеть его в соединении с колоннадой. Вблизи видишь или собор или колоннаду, и они мало друг другу соответствуют. Внутри пахнет сыростью, но светло. Страшная роскошь, громадные размеры, и никакого впечатления. Выкрашенные желтой краской органы стоят в притворах. Работ Микель Анджело не нашли, т<ак> к<ак> были без путеводителя, а они где-то в боковых капеллах. Мимо замка Св. Ангела мы вернулись домой. Наша комната еще была не свободна, и нам дали другую. О, итальянцы! Л. К.

Рим. 36 день. 1 (14) июля.

В камень черный,

В берег голый

Бьет упорный

Вал тяжелый.

Ах! к пустыне той

Рвуся я душой!

И это в Риме?!! Вот уж два дня, как все перепуталось у меня в голове: вчера одновременно с приездом в Рим я получил письмо от Пешковского, зовущего меня в Норвегию, и решил из Константинополя ехать туда. Теперь я немного пришел в себя, но вчера… вчера я совсем ошалел. Я метался по Риму, совершенно ничего не понимая, и сквозь пальмы на Пинчио мне чудились северные фиорды, на Форуме мне чудилось полуночное солнце на Норд-Капе, а в храме Петра с шумом дробились тяжелые волны Северного моря. Словом, настроение для Рима было совершенно нелепое, и оно ярко проявилось в том сложном и извилисто-причудливом пути, которым я вел компанию с вокзала домой.

Сегодня утром мы были разбужены Алексисом, который нашел комнату отдельно от нас. Мы встали и пошли в Ватиканский музей скульптуры. Мы обошли громадное туловище собора по большим дворам, поросшим травой, и вступили в лабиринт Ватикана, похожий на беспорядочное нагромождение зданий, выросших одно на другом, подобно листьям кактуса. Что мы видели, трудно описать. Сотни всемирно известных антиков нам предстояло осмотреть в течение двух часов, и мы только успевали перебегать от Аполлона Бельведерского к Персею Кановы, от Лаокоона к Эроту Праксителя, от Венеры Книдской к группе Нила и т. д. Из одного окна открывался вид на Рим, залитый ослепительным солнцем, а прямо внизу тянулись некрасивые геометрические улицы полей Св. Ангела. В 12 час<ов> музей закрылся, и мы зашли в ближайший ресторанчик пообедать. Хозяин, толстый веселый итальянец с полуседыми усами, обедавший тут же вместе с нами, выказал необыкновенную радость, узнав, что мы русские, и даже слегка захлопал в ладоши. Потом начал оживленно болтать с нами по-итальянски, но довольно внятно, и в заключение не в счет счета угостил нас хорошим вином и только что присланным ему сыром, что можно всецело отнести к благородству итальянской натуры.

Через Испанскую лестницу, так понравившуюся князю, мы прошли на виллу Медичи во французскую Академию, но она оказалась запертой на всё лето. Вчера, между прочим, князь убеждал нас идти обедать в какой-то необыкновенно дешевый по виду ресторан, который он только что видел ‘на улице… улице… (тут он полез в свою записную книжку). Ее зовут divieto… divieto affissione’. Нам, конечно, пришлось отказаться от мысли найти эту тратторию, т<ак> к<ак> ‘divieto affissione’ означает запрещение налеплять объявления — надпись, встречающаяся почти на всех итальянских домах, которую князь по свойственным ему особенностям принял за название улицы.

Через Monte Pincio, где нас застал дождь, и porta Romana мы пришли на виллу Боргезе. По широким аллеям парка мы достигли до Casino, в котором помещаются коллекции. Там много прекрасных вещей. Есть антики, есть и копии с антиков. Очень грациозна группа Аполлона и Дафны Бернини. Венера Кановы поражает тонкостью и мастерством работы, но страшно холодна. Между картинами очень хороши распятия Ван Дика и Леда да Винчи. Подбор картин очень характерен для вельможи XVIII в., и князь высказал по этому поводу несколько ценных исторических соображений. Из Casino мы пошли смотреть ту часть парка, за вход в которую берется по 25 чентезимо, а Леонид пошел домой через porta Pinciana. В платном саду оказались звери. Алексис великодушно предлагал одной серне пососать его палец, но она вежливо отклонила подобную честь. После мы смотрели на обезьяну, которая ездила верхом на своем отце, после любовались озером, по которому плавали лебеди. Но Алексис со свойственной ему прозаичностью доказал, что это не лебеди, а утки. Потом они с князем пошли покупать ‘Воскресенье’, а я пошел домой и застал там Леонида, читающего письмо, полученное от m-me Поленовой, в котором она посылала его в Риме к m-me Хельбих. Скоро подошел князь, и мы решили немедленно отправиться туда на виллу Ланте, стоящую на Яникульском холме. Мы поднялись мимо церкви Св. Онуфрия на тенистую аллею, ведущую по вершине холма, откуда открывалась ослепительная вечерняя панорама на город, сзади на фоне заката вздымался стройный купол Петра. Военный джентельмен, к которому мы обратились за указаниями, отвечал нам сперва довольно холодно, но, узнав, что мы ищем ‘il principessa Helbich’, внезапно стал поразительно мил, обходителен и любезен и подвел нас к самым дверям одинокой виллы, стоящей на самом крае холма посреди парка, прямо над Римом. Так как вваливаться целой толпой было неудобно, то пошел один Леонид. Минут 10 мы с князем спокойно ждали, любуясь Римом. Вдруг из деревьев показался снова военный и пошел ко мне, крича издали: ‘Chiuda’. Думая, что это всё одно и то же лицо и что он беспокоится о том, что нам не отпирают вход на виллу, я ему стал объяснять, что один из нас уже вошел, а мы его ждем здесь. Теперь уж он ничего не понял. Ныряя и захлебываясь в море итальянских слов, наконец, понял, что сад на Яникуле закрывается уже и что выйти будет больше нельзя. Мы с князем ринулись к воротам виллы и стали звонить, чтобы вызвать Леонида. Прибежало два итальянца, снова мы начали выпускать из себя потоки итальянских слов, но в результате здесь уже решительно никто ничего не понял, и нас для выяснения повели прямо к m-mc Хельбих. Таким образом, в гостях оказались уже мы все втроем. Пред нами за столом сидела почтенная дама поразительной толщины и добродушного вида и склеивала какие-то старинные блюда. После первых приветствий и восхищений видом начался разговор. Она говорила много и непринужденно, очевидно о том, что ее самое в настоящую минуту интересовало: о сыне, производящем в настоящую минуту исследования над каучуком в итальянской Африке, о своей амбулатории, об итальянском докторе, которого она уверила, что итальянский язык очень похож на русский.

‘Я в Риме уж тридцать лет живу и только иногда в Москву езжу. Собственно, кроме Рима и Москвы я ничего не видела. Только в Вене останавливаюсь проездом часов на пять и езжу по больницам, чтобы посмотреть, что там новенького. Я тут в Риме с докторами разошлась, и у меня теперь своя амбулатория. Они все возмущаются, что я рожу заговором лечу, а это всегда помогает — через сутки выздоравливают, и я верю в это. В медицину современную, в этих бацилл я совсем не верю. Все болезни, по-моему, исключительно на нервной почве. Я почти исключительно детей лечу, тут у нас в Транстевере поразительно красивые дети. Я страшно люблю итальянских детей, и у меня через руки не меньше 40 тысяч прошло. Раньше мы жили на Капитолии, но потом муж разошелся с институтом, и пришлось искать квартиру. Да я в сущности и не искала, а эта вилла совсем случайно попалась, и мы здесь вот уж 13 лет живем. Это ведь старинное здание. Ее Джулио Романо строил. У Вазари ее описание есть. Возьмите вон там на полке большой том, третий слева — я вам переведу. Приятно, когда описание своего дома за три столетия читаешь. Туту нас привидения ходили раньше. Мы все видели, как в темноте большие огненные шары летали. Тут ведь драмы происходили. Вон, например, в той комнате в XVIII ст<олетии> один из Ланте свою сестру зарезал. Да вот возьмите лампу, я вам покажу другие комнаты. Вот в этой зале фрески были, но их увезли. А на потолке вон гербы фамилии Медичи — вы их в Апартаментах Борджиа увидите. А здесь потолок расписан Джулио Романо. Вон Форнарины портрет. Это вот студия моей дочери. Вот отворите-ка окно’.

В комнату ворвались лучи ясного лунного света. На огромном чистом небе стояла луна. Внизу, широко раскинувшись, лежал Рим. Длинная огненная лента показывала течение Тибра. Два ярких электрических огня сияли на Квиринале. Некоторые кварталы тонули во мраке, в других кое-где сверкали огоньки. Направо темнели Альбанские горы, налево на горизонте смутно рисовалась Соракта. Густая зелень виноградников и садов спускалась внизу по склонам холма. Вечный город! Я впервые ощутил его веянье только теперь в этом старинном дворце, чувствуя под собой сонный трепет спящего города, утопающего в сиянии неподвижно застывшей луны. Дыханье 27 веков, смешанное с легким запахом винограду и переплетенное нитями лунных лучей, поднималось снизу.

‘Ужасно то, что там внизу стоит центральная тюрьма. У них ведь всё одиночное заключение. Это более жестоко, чем у нас. Когда было здесь ночью землетрясение в 95 году, то мы слышали, как они все кричали в своих камерах’.

Мы ушли в 10 часов, получив приглашение приходить снова. Через площадь Санто-Пьетро in Montorio под тенью деревьев, рассекавших дорогу своими сильными лунными тенями, и пустынные улицы Транстевере мы вернулись домой. М. В.

Макс был утонченно вежлив. На вопросы он отвечал сладким полушепотом. ‘Право, здесь хорошо?’ — спрашивает толстая дама. Макс закатывает глаза, вздыхает протяжно и громко от полноты ощущения и восторженно шепчет: ‘О! чудно, чудно! Только теперь я начинаю ощущать Рим’.

Он увлекается, впадает в поэтический пафос при мысли о том, что толстая дама оживляет и одухотворяет обстановку античную, что вместе с нею взирают на Рим с этого самого места века и пр. и пр.

‘Видно поэта, — говорит снисходительно дама. — Но ничего, не стесняйтесь, пожалуйста…’. В. И.

37 день. 2(15) июля. Рим.

Так как сегодня воскресенье и некоторые галереи открыты для публики безвозмездно, то мы решили не терять драгоценного времени и уже в 11 часов выступили в поход. Однако нам не суждена была удача. В Muse Nazionale, куда мы отправились прежде всего, мы обрели только Аполлона, якобы самого Фидия. Остальные достопримечательности музея состоят из членов человеческого тела, ведущих самостоятельный образ жизни. Туловища без головы, руки, ноги без туловища, голова без носа — все эти жалкие остатки былого величия, весьма интересные для историка искусств, на нас — дилетантов, произвели мало впечатления. К тому же верхний этаж оказался запертым вследствие ремонта.

Музей Кирхера — антропологический и археологический — очень богатый и полный — не представляет из себя ничего характерного для Рима и мало нас интересовал.

Утомившись столь бесплодными осмотрами, мы пошли обедать в маленький трактирчик, где ели обычное вареное мясо, салат из стручков и макароны. Отдохнув часа 2 дома, мы отправились на Форум, куда вход сегодня также бесплатный. Перед этим старались тщетно разыскать Тарпейскую скалу. Хотя Леонид и указывал на ее отличительный признак (она должна быть увешена бельем, которое сушится на солнце) и хотя мы усердно озирались на все стороны, надеясь увидеть разноцветные полоски материи, но так и не определили с точностью местонахождение этой исторической скалы.

На Форуме очень приятно бродить среди сохранившихся кое-где колонн, развалин, арок, смотреть на разноцветные кусочки мрамора, обломки гранитных колонн. Всюду расставлена масса сторожей. Леонид покушался на обломок розового мрамора, а я на плитку зеленого. Но сторожа бдительно следили за нашими движениями. Нам так и не удалось привести в исполнение наших преступных замыслов.

Макс сидел мечтательно на высоких развалинах базилики Константина под мощными арками. Мы условились встретиться у триумфальной арки Тита, чтобы идти в Колизей. Когда мы с Леонидом направились туда, какая-то темная личность стала убеждать нас, что с той стороны ворота уже заперты, и что надо подняться по лестнице, где обыкновенно сходит публика. Мы послушались убеждений темной личности (которые, как оказалось потом, были ложны). Разными обходами мы пробрались к Колизею. Макс, оказалось, уже давно ждал нас и негодовал на нашу неаккуратность.

В Колизее мы встретили громадную толпу русских девиц и одного с ними кавалера, пухленького юношу. Он в разговоре с Максом немедленно с сокрушением заявил, что девиц этих тридцать пять, а он один.

Мы вышли из Колизея, причем опять на некоторое время утратили Макса, и пошли подкрепиться, чтобы с наступлением вечера снова вернуться в Колизей. Пока мы пили кофей, наступила ночь. Мы спустились к Колизею, почти ощупью пробрались под сводом на арену и сели там в ожидании луны. Полуразрушенные стены Колизея, все изрытые сводами, окнами, окружали нас темным грандиозным кольцом. Луна еще не показывалась. Было совершенно темно. Макс стал рассказывать сказку Кеннет Греем: Уклончивый дракон. Прямо за каменным выступом, на котором мы сидели, чернелся какой-то глубокий проход вниз. Мы ожидали, что оттуда вылезет дракон. Летучие мыши шныряли мимо нас. Иногда пробегали черные кошки, которых почему-то водится громадное количество в Колизее.

Когда мы возвращались домой, Макс опять убежал вперед и скрылся в темноту. В. И.

На Форуме

Арка, разбитый карниз,

Своды, колонны и стены…

Это обломки кулис

Сломанной сцены.

Кончена пьеса. Ушли

Хор и актеры. Покрыты

Траурным слоем земли

Славные плиты.

Здесь — пьедесталы колонн.

Там возвышалася ростра,

Где говорил Цицерон

Плавно, красиво и остро.

Между разбитых камней

Ящериц быстрых движенье…

Зной раскаленных лучей…

Струйки немолчное пенье…

Зданье на холм поднялось

Цепью изогнутых линий…

В кружеве легких мимоз

Стройные очерки пиний…

Царственный холм Палатин!

Дом знаменитый Нерона!

Сколько блестящих картин,

Крови, страданий и стона!…

…Смерклось… и Форум молчит…

Тени проходят другие…

В воздухе ясном звучит

‘Ave Maria!’

Ночь в Колизее

(Посвящается Его сиятельству кн<язю> И<шееву>)

Спит великан Колизей,

Смотрится месяц в окошки.

Тихо меж черных камней

Крадутся черные кошки.

Это потомки пантер,

Скушавших столько народу,

Всем христианам в пример,

Черни голодной в угоду.

Всюду меж черных камней

Черные ходы. Бывало,

В мраке зловещих ночей

Сколько здесь львов завывало!!

Тихо… Подохли все львы,

Смотрится месяц в окошки.

Смутно чернея средь тьмы,

Крадутся черные кошки…

Колизей. 12 часов ночи. 15 июля. М. В.

Рим. 38 день. 3 (16) июля 1900 г.

Сегодня утром, вставши, мы поспешили к фотографу Tuminello, старейшему в Риме, по его словам. Его студия оказалась более похожей на любительскую. Снимает он и печатает, не ретушируя ни негатива, ни позитива. Карточка, негатив которой нам очень понравился, в позитиве не особенно хороша. Затем мы отправились в Сикстинскую капеллу. Потолок ее мне очень понравился. Надо пожалеть только, что М<икель> А<нджело> написал всё это так, что трудно смотреть, и притом большинство сюжетов еле помещается в отведенных им рамках. Мне очень понравились декоративные фигуры. ‘Страшный суд’ посредине закрыт алтарем, что не делает чести современному властителю Ватикана. Фреска страшно потемнела, и ее трудно понять без изучен<ия>. В фигуре Христа очень много живости, она светлее других, но тряпка, окутывающая ее, немало портит. На Стансы Рафаэля нам осталось мало времени, я успел хорошо рассмотреть только ‘Диспут’ и начал ‘Афинскую школу’, когда нас прогнали. В 1 час в Ватикане всё запирают. Отсюда мы зашли в собор. Там было холодно сравнительно с улицей. Князь пошел, обычно повиливая плечами, вперед. Макс сел перед ‘Piet’ Мик<ель> Андж<ело>, я постоял рядом с ним и вышел на воздух. Князь, бродя по собору и не видя нас около себя, пришел к интересному заключению: ему ни разу не удалось заметить, чтобы пропал он, всегда куда-то я и Макс запропастимся. Это он нам и сообщил, когда мы сошлись на паперти. По дороге домой мы зашли выпить вина с водой. Максу пришла идея выпить брудершафт. Мы выпили, но результаты пока плачевные. Князь упорно говорит ‘Вы’ всем. А мы все стараемся говорить на ‘он’. К нам зашел Смирнов и объявил, что едет сегодня в Венецию. В Риме он всё осмотрел, галереи ему не понравились, и делать больше нечего.

На вечер была назначена прогулка по Аппиевой дороге, и мы отправились. По дороге на почте мы получили письма. Макс, прочтя свое, возопил: ‘В Ташкент’, перепугал нескольких итальянцев. Оказалось, что ему больше улыбается предложение ехать в Ташкент. Но недолго нам пришлось заниматься этим новым вопросом. Князь был изловлен неким русским и подвел его к нам. Высокий господин, бритый, с взбитыми усами, говорит со свистом, одет франтовски. Макс определил его удивительно обыкновенной парижской физиономией. Вот его титул:

Alessandro di Ukraintzeff
Capitano in ritiro della Infanteria della Guardia
Imperiale Russa.
Membro della Societ Impriale Geografica in Pietroburgo.
Corrispondente del ‘Pravitelstvenny Wiestnik’
(Messagero di Stato) di Pietroburgo.
Redattore del Giornale ‘Russkia Wiedomosti’
(Il Notiziario Russo) di Mosca.*

* Александр Украинцев, капитан в отставке гвардейской пехоты императорской России. Член Императорского Географического общества в Петербурге. Корреспондент ‘Правительственного вестника’ в Петербурге. Редактор газеты ‘Русские ведомости’ в Москве (ит.).

Долго он болтал. Рассказывал про то, как он был на аудиенции у Папы. Что он сегодня в Офицерском собрании читает описание своего путешествия по Северу России, и старательно нас приглашал туда. Но мы обратили его внимание на наш костюм, и он пожалел, что у нас нет ничего более приличного с собой. Затем он, узнав, что Макс корреспондент, как и он, повлек нашего новоиспеченного журналиста, а я с князем поспешили удалиться. Как оказалось, наш новый незнакомец по дороге в редакцию Tribuna увидел редактора этой газеты, на улице бросился к нему, представил Макса, надоел порядком седому итальянцу. Последний под благовидным предлогом скрылся. Макс снова сделался единственным слушателем рассказов Mr Украинцева о своей дочери, которая хоть и не совсем при дворе, но близка с вдовствующей императрицей. Затем на вопрос Макса, был ли он в Испании, отвечал, что он не был, но его племянник был. В Пиренеях племянника взяли в плен и, если бы не тетка племянника, заплатившая 4000 франков (тут следовало сильное выражение), то быть племяннику без уха. Затем редактор ‘Русских Ведомостей’ взял с Макса слово прийти завтра утром в Hotel Eden. Макс поспешил нас догонять. Конечно, этого надо было ожидать от Макса, но я и князь так мало рассчитывали встретиться с ним, что изменили свой план и вместо Аппиевои дороги пошли в Колизей. Здесь мы решили спуститься под арену. Долго выбирали место. Наконец, я, упершись руками и ногами в противоположные стены, быстро очутился внизу. Князь некоторое время висел в таком положении, но мое напоминание об Альпах его подбодрило, и он благополучно достиг почвы. Внизу мы бродили по коридорам, где, вероятно, содержались звери и куда стаскивали трупы убитых. Однако большинство выходов засыпано, и мы скоро обегали всё, что возможно было. Когда мы вернулись домой, то на столе нашли следующую записку: ‘До свидания, в 11 ч<асов> уезжаю. Благодарю за то, что ехал с вами, и извиняюсь за то беспокойство, которое доставил всем вам. А. С’. Скоро пришел Макс и рассказал нам, как ему надоел наш новый друг и как он, удравши от него, обегал весь Колизей и пробежал верст десять по Аппиевой дороге, надеясь нас догнать. Л. К.

4 (17) июля. День 39. Рим.

Еле продрав глаза в половине девятого, князь и Леонид прежде всего стали ворчать и негодовать на то, что ради нашего нового знакомца — ‘редактора Русских Ведомостей’, которому мы обещали прийти к нему утром, чтобы идти с ним в какую-то церковь Св. Павла, приходится вставать так рано. Тем не менее, встали и пошли. Князь поразительно долго рассматривал свои брюки, тер тряпочкой башмаки, мазал нос кольдкремом, втягивал его через нос внутрь, задумчиво застывал на одном месте с какой-нибудь частью туалета в руках, рассматривал свой бюст в зеркало, но, тем не менее, все-таки оделся. Когда мы пришли в гостиницу Эден, наш друг встретил нас внизу. Он был далеко не так блестяще презентабелен, как вчера. Он был еще не одет, и потому до самого горла застегнут в черное пальто. Усы были взбиты, но несколько растрепаны. Он провожал какого-то итальянского джентельмсна, очевидно, желавшего удрать от него. Увидев нас, он с яростной любезностью кинулся к нам и только что успел было обратиться к джентельмену, чтобы представить ему ‘необыкновенно интересных корреспондентов, прошедших пешком из Москвы в Рим’, но тот, воспользовавшись минутой, скрылся за дверь. Мы остались одни. Он провел нас в свою комнату, усадил нас полукругом на стулья и стал болтать.

‘Ну, как… да вы уже, верно, многое видели в Риме? Были вы на Капитолии? Да? Видели там памятник Гарибальди?’

— Т. с. вы хотите сказать — на Джаниколо? Разве в Риме два памятника Гарибальди?

‘О, нет — один! Он там среди площади на коне стоит’.

— Извините, но не ошибаетесь ли вы? На Капитолии стоит только античная статуя Марка Аврелия.

‘А… ах, между прочим!., да… вы ведь студенты… Вы ведь знаете, что ведь собственно, в Петербурге при дворе все в вы<с>шей степени сочувственно относятся к движениям молодежи. Константин Константинович… Но знаете, там, где юбка замешалась — добра не будет. Это все Марья Федоровна… Вы простите меня, но между нами будь сказано (я совершенно не хочу хвастаться), моя дочь… она очень… знаете, ученая барышня. Даже курсы слушала. Она очень близка к Марье Федоровне. Собственно, она не придворная, не фрейлина… но она, знаете, себе иногда позволяет такие вещи… мне говорили, что она будто так и родилась при дворе… Так она, понимаете, такую штуку сделала… Ее Марья Федоровна спрашивает: ‘Ну, а вы, моя petite savante {Маленькая ученая (фр.).}, что об студенческих беспорядках думаете?’, — а она ей прямо: ‘Я считаю студентов совершенно правыми’. Так и выпалила… и ничего… Она потом пятерых студентов из Петропавловки выручила… А в Китае-то у нас что? Эти наши дипломаты… Вот тоже, как при Александре II… Горчаков был (извините за выражение) просто… старая тряпка. Вот Александр Третий, это был тонкий дипломат. Я вам прямо скажу: как государя, я его не любил, но как человек это был дивный… Да вот, позвольте, вот газеты…

(Он развернул номер националистической газеты ‘Journal’).

Это мне высылают… Это националистическая… и я, по правде сказать, не люблю ее… Жидов они все травят… И везде-то их все травят… жалко мне их, по правде сказать’.

До сих пор мы все молчали и ничем не выражали ни своего сочувствия, ни свое<го> несогласия. Это его, очевидно, сильно смущало, и он решительно начал теряться, не зная, какой взять тон. Сочтя, что он своими чересчур либеральными мыслями, верно, противоречит нашим консервативным убеждениям, он переменил фронт.

‘А эти жиды все-таки, знаете… Да вот хоть в прошлых беспорядках, это ведь всё они: поляки и жиды… Честная русская молодежь была сперва в стороне… Да вы знаете, я сам лично видел, как они подстрекали и подливали масла в огонь’.

— А мне попечитель харьковского округа говорил, что студенческие беспорядки англичане устроили, — мрачно заявил Леонид из угла.

‘Как? Англичане… нет… почему англичане? Положим… О эти англичане — они любят ловить рыбу в мутной воде. Вот теперь в Китае… Со стороны наших дипломатов было так глупо пустить туда японцев. Да, вот позвольте. Во Франции вся пресса подкуплена жидами. Я сам был все время в Ренне во время процесса и видел. Пикар — мерзавец и педераст. И Лабори — педераст!! Это всё одна компания… А это покушение на Лабори! Как это, позвольте спросить, он с пулей в спине мог в суде через два дня говорить? Позвольте-с… я сам был ранен… положим, пулю сейчас же и вынули, но это какая же боль! Ведь это чувствуется как постороннее тело давит… перевернешься… Да, вот при мне ‘La Fronde’, женский журнал… очень интересно… знаете, всё женщины и есть очень пикантные… так его при мне подкупили… Ротшильд 40 000 франков прислал. Золя был нанят — это известно… Деманж… Вы помните дело Владимирова? Он свою жену с Дрейфусом застал. Собственно, mme Дрейфус — это единственная светлая личность во всем деле. Ведь она уже начала дело о разводе, но когда началось это дело, прекратила его… только для детей…

Анатоль Франс? Вот о нем я вам ничего не скажу! О нем — ничего. Это честный человек. А Лубэ, вы меня простите за выражение, — сволочь’.

Так он болтал долго. Но мрачный вид Леонида в конце концов смутил его окончательно. Он вдруг круто оборвал свое извержение словами, обращенными к нему:

‘Да вы извините меня, милый человек, может, я ваши з<а>ветные чувства?..’

— О нет! У меня просто живот болит.

Так как это было первое нечто определенное, что он услышал от нас, то он тотчас с этим согласился и поспешил прибавить, что у не<го> самого тоже болит живот. Это было финалом, и мы удрали.

Сперва мы пошли с князем в Palazzo Doria, но оно оказалось запертым на лето. Вернувшись, мы застали Леонида катающимся на животе. До четырех часов мы обливались потом, лежа в своей комнате, а после пошли гулять. Сперва к воротам Св. Павла, около которых высится холм Тестаччио, весь составленный из черепков, и стоит Пирамида Цестия, под которой покоится прах Шелли. Оттуда полями мы прошли на Аппиеву дорогу.

Вечерело. Дорога между стен, обвитых вьющимися растениями. Кое-где, залитые вечерним солнцем, вставали мощные и красивые очерки пиний. Когда мы прошли гробницу Цецилии Метеллы и поднялись выше в гору, пред нами развернулась внизу Римская Кампания, подернутая прозрачными синими веч<ер>ними тонами. Виднелись бесконечные, разорванные местами арки водопроводов и синели Альбанские горы. Ясно можно было разглядеть на их склонах маленькие городки: Фраскати, Марино, Рокка ди Папа и Альбано на самой верхушке горы. Солнце уже село за Римом. Необыкновенно чистые, ровные цвета заката еще не сбежали с темневшего неба. Город, весь залитый голубой мутью, смутно рисовался черными остриями церквей и кипарисов. Совсем близко великолепно развертывался на ясном закате темный силуэт царственной пинии, и трагически чернели средневековые зубцы, венчающие гробницу Цецилии Метеллы. Вниз прямой линией убегала Аппиева дорога и снова взбиралась на противуположный холм, закрывавший половину Рима. Мы шли и вспоминали ‘Призраки’ Тургенева: ‘…и вот бледная, с опущенными веками, в лавровом венце голова императора стала медленно выдвигаться из-за развалины…’.

Идя <по> пустынным улицам южной части Рима, сплошь покрытой виноградниками и развалинами, мы рассказывали друг другу страшные истории. Придя в кофейню пить молоко, князь высказал непреодолимое желание спросить себе того напитка, о котором висят объявления во всех кофейнях, называющегося ‘ vietato disputare’ (запрещается спорить). Мы с Леонидом еле его от этого отговорили. М. В.

5 (18) июля. 40-й день. Рим.

Утром мы, наконец, посетили Пантеон, который от нас в двух шагах. При входе в него приятно поражает широкий сноп лучей солнца, проходящий сквозь отверстие в куполе. Этот единственный и простой источник света очень выгодно освещает внутренность. Из Пантеона мы зашли в ц<ерковь> S. Maria Sopra Minerva. Здесь мы тщетно искали знаменитого Благовещения Беноццо Гоццоли и фрески Филиппино-Липпи. Мы уже уходили. Я заметил, как монах в капелле, где я уже был, показывает что-то дамам. Когда я подошел, красная занавеска уже закрыла икону. Так вот как сохраняются знаменитые веши в церквах от глаз нескромной публики. Мы отправились в виллу Фарнезина. Долго мы шли по горячему солнцу. Долго бродили, отыскивая вход на виллу, и в заключение всего узнали, что она закрыта на всё лето. Снова раскаленные улицы, и мы идем в галерею на другом конце города, открытую до 3 ч<асов>. Но и тут итальянцы, всполошенные нашим появлением, уверяют нас, что галерея открыта только до 12 ч<асов>. Совершенно измученные, мы пришли домой и засели до 6 ч<асов>. вечера. Вечером мы вышли за Порто Анжелико. Кварталы близ него застроены громадными домами, пустыми или населенными беднейшим классом. Это результаты строительной горячки, кончившейся так печально. За Порто Анжелико мы зашли довольно далеко. Вечер был тихий, закат красивый, где-то играли на корнет-а-пистоне, пели Santa Lucia. Мы говорили об искусстве, затем, возвращаясь, о нравственности и подготовили почву для следующего дня. <Л. К.>

6 (19) июля. 41-й день. Рим.

Вчера вечером была очередь князя писать дневник, и он не написал. Макс утром напомнил ему об этом и пригрозил Узаконений, обещающим штраф за это. Тут у них произошел спор, освобождает или нет штраф от писания дневника. Так как князь утверждал, что освобождает, и предлагал уплатить, то Макс, не желая потворствовать столь опасному действия оного Узаконений, напомнил князю о судьбе Alexis’a, рассуждавшего некогда так же. Так как судьба Alexis’a состояла в том, что он был исключен из Союза, то князь оскорбился такой угрозой. Макс не признавал за своими словами свойства оскорбительности. Он говорил — напоминание о действии законов не может считаться оскорбительным. Князь же, наоборот, считал оскорбительным напоминание карательных мер закона. По обоюдному согласию они принесли свой спор на мой третейский суд. Решение суда таково: ‘В намерении Макса не было оскорбить князя, в словах же его при желании можно найти все элементы оскорбительности’. Обе стороны этим удовлетворились и поручили мне записать в дневник, запись же мою критике заинтересованных в этом происшествии лиц не подвергать. Л. К.

Посещение Тиволи

Встали мы в 7 часов, чтобы поспеть на трамвай. Трамвай идет от ворот S Lorenzo. До Тиволи езды около 1 ¹/₂ часа. Дорога довольно скучная. Изредка на несколько секунд открывается вид на бесконечную долину Кампании с синими очертаниями гор на горизонте.

Проводники, рестораны, рестораны и проводники! Все лучшие места в Тиволи заняты ресторанами. Мы долго не могли понять этого и потому бесконечно ходили под палящими лучами солнца вокруг круглой глубокой долины, куда, шумя и пенясь, низвергаются водопады, образуемые рекой Аньо. Мы слышали плеск водопадов, видели сверху несущиеся волны, но никак не могли подойти к водопаду таким образом, чтобы видеть его снизу или сбоку. Раздосадованные, истомленные, обливаясь потом, мы сдались, наконец, и, купив билеты на villa Gregoriana, благополучно спустились в парк. По извилистым дорожкам мы проникли в грот, где пенилась вода и было очень холодно. Макс убеждал нас сидеть здесь и наслаждаться, но мы с Леонидом почувствовали сильный холод и ушли оттуда. Макс негодовал, рычал, рыл ногами землю и бранил нас.

Потом мы вышли на площадку около самого большого водопада и любовались на прекрасную радугу, сиявшую в водяной пыли над водопадом.

Мы вышли из парка и зашли в кофейню. Там встретили поляка-художника, который нам много рассказывал про прелести неаполитанской жизни. Он посоветовал нам посмотреть виллу д’Эсте. Мы решили пешком дойти до виллы д’Эсте, оттуда к вилле Адриана. В 6 ¹/₂ часов шел обратный поезд в Рим.

Вилла и парк д’Эсте — прекрасное место. Теперь он заброшен. Но от этого еще лучше. Фрески в доме потемнели, каменные ступени расшатались, известь и цемент выветрились. В парке дорожки еще немного чистятся, но резервуары для воды стоят пустые, вода, очевидно, нашла себе другой путь, статуи и каменные орлы, герб д’Эсте, почернели и поломаны. Но тем роскошнее темная зелень кипарисов. Осталось еще 2 громадных, прекрасных фонтана. Если бы вода везде текла в прежнем изобилии, то ничего невозможно было бы представить лучше этого парка. Нам не хотелось уходить из него.

Вилла Адриана, наоборот, не представляет из себя ничего красивого. Она интересна своими многочисленными и грандиозными развалинами всевозможных строений — бань, зал, бассейнов, дворцов и пр. Мы долго бродили между стенами, по мозаичным полам, мраморным ступеням, перекликаясь между собою. Леонид под листом жести обрел мозаику, хорошо сохранившуюся и прекрасного цвета.

В 6 часов мы поспешили на поезд. У ворот нас уже ждал сторож с графином воды, хотя кран водопровода тут же на дворе. В. И.

——

В Тиволи мне очень понравились оливковые рощи по склону горы. Они очень напомнили мне Палестину. Мне трудно было отделаться от этого впечатления, когда мы спускались по каменистой дорожке к вилле Адриана. Ехавший впереди итальянец на осле казался одной из фигур нашего каравана в Палестине. Из виллы д’Эсте Кампания открывается, как громадное море зелени, над которым вечернее небо от горизонта до зенита переходит все оттенки желтых, зеленых и голубых тонов. Вилла Адриана лежит в равнине у подножия Сабинских холмов. Это очень запутанный лабиринт комнат, коридоров, все без крыш, без стен часто. Из мозаичных полов сохранились только неинтересные белые с черным. Только иногда виден мраморный пол. Очень много у подножия стен плиток облицовки желто-розового мрамора. Несмотря на разрушение, чувствуешь роскошь римских императоров, совершенно отличную от роскоши 18-го — 17-го столетия, которую мы видели в вилле д’Эсте. Роскошь римлян много проще, спокойнее, величественнее. Л. К.

——

‘Мне уж снился он когда-то

Этот старый, темный сад,

Воздух, полный аромата…’

Чем-то давно знакомым, родным повеяло от этих старых мраморных лестниц, зацветших плесенью и исчервленных временем, от этих темных аллей, дорожки которых заросли мохом, фонтанов, обросших зеленью, струйки которых весело поют и переливаются на солнце, нарушая тишину умершего замка, этих когда-то красивых, но теперь обвалившихся и сырых гротах, в которых сидят одни большие серые жабы. Всё это было знакомо когда-то давно, а теперь позабыто. Знакомо по тем наивным и простым сказкам о старых замках и прекрасных принцессах, которые так легко гибнут от малейшего дуновения мысли и могут жить и цвести, как нежные тропические растения только на благодатной почве детской фантазии и увядают вместе с летами. И вот эти детские грезы застыли в реальных формах. В зеленоватом прозрачном полусумраке лавров старые сломанные боги, тритоны и речные божества в обрушившихся гротах, нимфа над фонтаном — вся старая мифология, воскрешенная XVIII в., но не холодная и рассудочная, а одухотворенная и живая среди этого разрушения. Из-за каменной балюстрады бесконечная синева Кампаньи и маленький купол на горизонте — Св. Петр. Стройный ствол черного кипариса… крик цикад… монотонное журчанье фонтана…

Бедные старые тени восемнадцатого века! Бедные маленькие очаровательные принцессы в своих шелковых платьях, с перетянутыми талиями, напудренными высокими прическами, на своих высоких каблучках, ваши тени смутно мелькают теперь в темных аллеях. Вы так же поблекли и завяли, как большие каменные лилии, царственные орлы с герба дома д’Эсте, остовы которых печально сереют в заброшенном парке.

Другая вилла… Бесконечные аллеи кипарисов… Траурные деревья — символы смерти. Всё разрушено. Солнце жжет уцелевшие мозаики пола великолепного дворца. Полуразрушенные стены, уцелевшие своды, библиотеки, музей, театр, термы — всё, что может создать тонкий эстетик, властитель мира. Теперь всё это заросло зеленой травой и синевато-зелеными оливами. Другая эпоха — другие тени. Я видел двух людей, печально бродивших рука об руку в тени кипарисов. Они были в длинных широких одеждах, падавших мягкими складками с одного плеча. Один был пожилой человек среднего роста, с курчавыми волосами с проседью и коротко подстриженной бородой. Глаза его были быстры и повелительны. Странное впечатление производил его немного длинный мощный нос и маленький рот, скрытый под небольшими усами. В нем виделся умный практический человек, умеющий дело соединять с тонким наслаждением красотой мысли и формы, — эпикуреец в первичном смысле этого слова. Движения его были быстры и энергичны. Его спутником, на руку которого он опирался, был высокий юноша атлетического телосложения и поразительной красоты. Юноша шел медленно и задумчиво. Дивная голова его была низко опущена на могучую широкую грудь. Из-под сросшихся широких бровей задумчиво глядели вдаль большие грустные глаза. В красоте его не было греческой нервности и тонкости линий. На этом почти детском лице и могучем теле лежала какая-то сонная восточная греза, прекрасная и неопределенная. Прекрасные фигуры императорского Рима! Вы жили на головокружительной высоте всемирного господства и умели воспользоваться всей красотой вашего положения. Прекрасный Антиной, утонувший в Ниле и обоготворенный Адрианом после смерти, статуей которого я любовался в Ватикане! Я видел эту задумчивую тень, идеальной красотой которой хотели обновить греческое искусство, под траурными кипарисами, вы<ро>сшими на развалинах виллы Адриана. М. В.

7 (20) июля. 42 день. Рим.

День начался со штанов. Вчера, пробегая по улицам Тиволи, князь с размаху опустился на одно колено на мостовую — ‘Honny soit qui mal’y pense’ {Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает (фр.).} — он просто упал, и его правая штан<ин>а лопнула. Утром пришлось мне идти отдавать чинить его злосчастные брюки с которыми он не имеет право расстаться, ни купить себе новые, так как он продал это право в Генуе за рюмку бенедиктина. Первый портной, к которому я явился, умер накануне и поэтому никак не мог взять работу, второй с презрением отвернулся от брюк и сказал, что таких дыр они не чинят, а прямо шьют в таких случаях новые, и, наконец, я нашел третьего, который сидел под вывеской ‘Sartoria ecclesiastica’ {Церковное ателье (ит.).} и размахивал по воздуху иголкой с белой ниткой. Он, прежде чем я успел сказать первое слово, выхватил у меня из рук княжеские брюки и немедленно начал их тыкать иголкой. Напрасно я убеждал его сказать, что это будет стоить, и только когда я его схватил одной рукой за коленку, а другой стал тянуть брюки к себе, он неохотно пробормотал: ‘Una lira’. {Одна лира (ит.).} В 10 часов князь был в штанах, и мы пошли в академию San-Luca. Самое замечательное в ней было то, что сторож отказался взять на чай и дал нам даром каталог. Из картин особенно поразила мое воображение картина Сальватора Розы, названия которой не знаю, но которую приличнее всего было бы назвать: ‘Грезы старого кота о мартовских днях его юности’. Затем мы поднялись на Капитолий в скульптурный музей. Там нас немедленно поймал городской учитель из города Болграда Бессарабской губернии, путешествующий по всей Европе, не зная ни одного языка, кроме русского. Так как эти знания ему приходилось применять, очевидно, очень редко, то он воспользовался случаем встречи с нами, чтобы показать всё свое искусство выражать мысли на этом диалекте. Затем в зале ‘Умирающего галла’ мы наблюдали английский способ осматривать достопримечательности. Решительным шагом вошли семь девиц и один молодой человек. Последний сказал несколько свистящих слов. Затем девицы закружились вокруг статуи. Каждая хлопнула ее рукой по спине, некоторые пощупали у нес пальцы на ноге, и все стремительно выбежали в другую залу, не удостоив взглядом ни Праксителева Фавна, ни голову Александра Великого, ни статую Фаустины, вероятно, не отмеченных звездочкой в их путеводителе. В других залах нас опять ловил городской учитель, и я не могу сказать, чтобы видел там особенно много. Затем мы прошли в дворец консерваторов, напротив. Там небольшой скульптурный отдел, небольшая картинная галерея, в которой очень хорошо ‘Жертвоприношение Ифигении’ Рибейры и ‘Св. Себастиян’ Гвидо Рени. Там же прекрасные портреты Веласкеца и Микель-Анджело. Внизу большая галерея бюстов итальянских великих людей и немножко археологии. Другую половину дворца занимают старинные парадные комнаты и одну из них комната, посвященная реликвиям Гарибальди, где стоит его великолепный бюст из красной глины.

Пообедав в ресторанчике у подошвы Капитолия, где нам дали неимоверно кисло-горько-соленого салату, мы вернулись домой, а вечером гуляли по Пинчио и на Корсо. Когда мы вернулись домой, нас ждал удивительный сюрприз. Мы еще с утра были извещены о том, что нас наконец переведут в ту большую комнату, которую мы наняли спервоначалу. Придя же туда вечером, мы застали там только две обыкновенных кровати. Призван был хозяин, но он нас уверял, и, кажется, вполне искренно, что мы при найме требовали себе именно две кровати, а как мы будем спать на них, совершенно ему неизвестно. Он, напр<имер>, предполагает, что можно сдвинуть кровати так, что один ляжет между ними. На мое замечание, что все-таки на дыре спать невозможно, он выразил полное свое недоумение. Теперь князь уже покоится на постели, но как мы проведем эту ночь и чем кончится кроватный вопрос — покрыто тайной. М. В.

8 (21) июля. День 43. Рим.

Я встал в 7 часов и принялся убеждать Леонида и Макса также одеться, чтобы изменить наш нелепый образ жизни в Риме, столь неприспособленный к страшной жаре от 11 до 3 часов дня. Но Леонид обнаружил позорную леность, и его удалось поднять только к 10 часам. Мы пошли опять в галерею статуй в Ватикане, где уже были один раз. Гораздо приятнее быть второй раз в подобном богатом собрании произведений искусства. Можно не спешить неудержимо вперед, а стоять долго перед такими дивными произведениями, как Венера Книдская, голова Зевса, бойцы Кановы, Лаокоон, дивный Меркурий и др.

В галерее оказалось пропасть русских. Как мы ни скрывались при звуках родной речи, нас настигли двое толстяков, не говорящих ни слова ни на одном из европейских языков, кроме русского, и один ученик Академии художеств из Петербурга, отставший от компании проф<ессора> Лесгафта, который тщетно и долго искал по всей Италии ‘Ночь’ М<икель> Анджело, к которой относятся слова Сорбье: ‘Спи, спи!’ (варьяция ученика Академии худож<еств>).

Домой мы вернулись рано, спали, писали письма, Макс рисовал талантливые виньетки. В 4 часа мы пошли в монастырь Св. Онуфрия. Монах за 75 чент<езимо> повел нас по крутой лестнице на 3-й этаж, где находится келья Торквато Тассо. Стены коридора и соседних комнат увешаны лавровыми сухими венками с длинными некрасивыми лентами. На столах лежат всевозможные издания ‘Освобожденного Иерусалима’. В углу стоит бюст, очевидно, сделанный по посмертной маске, производящий очень тяжелое впечатление.

Тут хорошо под вечер. Мы пошли отыскивать дубы Т. Тассо. Их всего два. Один с черным полусгнившим стволом. Он падает. С обеих сторон его старательно поддерживают большими подпорками. Тут же на склоне каменные ступени амфитеатра, где Палестрина давал свои концерты.

Полная тишина. Народу совершенно нет. Согнувшиеся, кудрявые дубы бросают длинные ажурные тени. Рим, расстилающийся внизу, кажется особенно красивым, позолоченный косыми лучами заходящего солнца.

Мы решили пойти опять к madame Helbich. Когда мы вошли во двор, то увидели дочь ее и мужа. Леонид подошел к почтенному немецкому профессору и любознательно спросил его: ‘Sprechen Sie Deutsch?’ {Говорите ли Вы по-немецки? (нем.).}. Получив утвердительный ответ удивленного профессора, он удовлетворился этим и замолчал. Профессор потрогал рукой свой затылок, убедился, что на нем выступила испарина, и поспешно скрылся в дом, чтобы прикрыть голову шляпой. На наше счастье скоро выплыла сама толстая дама. Она этот раз была еще милей, чем прежде. Она оказалась урожденной Шаховской. Знает она знаменитостей всего света. Прежде всего, развенчана была наука вообще и медицина в частности. Затем появился на сцену попугай, который был всего 15-ти лет от роду, но тем не менее оказался очень умной птицей с весьма выразительными телодвижениями и милой физиономией. Он целовал даму прямо в губы, закатывал умильно глаза, ласково вытягивал шею. Дама ласкала и кормила умную птицу и рассказывала нам его многострадальную судьбу. Попугаи живут по триста лет. Поэтому ее ужасно мучила мысль, куда он денется после ее смерти. — ‘Я решила отказать его по завещанию шведской королеве. Это самая прочная династия в Европе’.

Она стала рассказывать о шведской королеве, милой даме, которая тоже очень любит ее попугая. Потом перешли к Льву Толстому, уничтожающему за обедом бифштекс и пьющему крепкий кумыс в противуположность своим теориям. — »Толстая дама из-за границы’ в ‘Плодах просвещения’ — это я. Раз я играла с молодым скрипачом, живущим у него, Крейцерову сонату. Толстому она очень понравилась. После этого он и написал свою ‘Крейцерову сонату». Толстая дама оказалась всеведущей. Она знала и Д’Аннунцио, такого прекрасного в юности, и теперь обрюзгшего и противного, и Марию Башкирцеву, которую следовало бы посечь хорошенько и тогда бы с нее всё сразу слетело. — ‘Моммзен очень милый старичок, но все-таки ничего не знает. Научные теории лопаются одна за другой, как мыльные пузыри’. Дузе она лечила. Нашлись общие знакомые. В больнице матери Шаховской главным доктором был Теш, хороший знакомый Макса. Еще раз пришлось убедиться, как мал свет. Все друг друга знают или, по крайней мере, имеют общих знакомых. Профессор опять появился. Макс стал расспрашивать его о Греции. Профессор знал дивно все подробности о греческих дорогах, музеях, достопримечательностях — всё того времени, когда он сам там был. А было это в 1861 году.

Он с точностью помнил даже часы отхода поездов и пароходов. Макс окончательно терял силы и изнемогал. К счастью, профессор почувствовал легкую испарину на всем теле и решил уйти совершенно в дом.

Нас угощали белым и красным вином, печеньем. Макс, к моему великому ужасу, съел всё печенье. Получив приглашение прийти ужинать <в> будущий вторник, мы ушли домой, подавленные таким количеством знаменитостей. В. И.

9 (22) июля. 44-ый день. Рим. Воскресенье.

Сегодня мы встали рано. Князь отправился на Palatin, a мы с Максом в церкви. Очень хорошо было в Santa Maria Maggiore. Там играл орган, и пели очень хорошие голоса. Церковь выстроена в виде базилики, тип, который мне очень нравится. Затем мы пришли в Музей современного искусства. Здесь довольно скульптуры и много картин. Мне очень понравились вещицы Polizzi, всё больше из деревенской жизни, животн<ые> и пейзажи. Очень хороши картины Giacomo, у него удивительный свет — мягкий, рассеянный. Одна картина T.Cesare — ‘Крестьяне идут с крестин’ — так блестит от солнца, что, по выражению Макса, хочется надеть шляпу. Здесь мы соединились с князем и пошли обедать. После обеда князь, обещав явиться в 4 ч<аса> на Palatin, пошел домой, а мы с Максом на Palatin. Но тут уже было положено начало неудачам этого дня. Я был уже утомлен, солнце жгло невыносимо. Мы шли к Palatin’у. Макс, по своему обыкновению уклоняться в сторону, потащил меня в Латеранский собор, хотел бежать на виллу Волконских и т.д. Я после осмотра Латеранского собора сел в тень и просил ¹/₄ часа отдыха. Макс помчался на Palatin один. Он узнал, что Palatin заперт, и стал меня ждать. Я подошел к Palatin’у с других ворот и, узнав то же, расспросил сторожей, где синьор в китайской шляпе, получил ответ, что он пошел по направлению к Колизею. Это было очень разумно с его стороны, т<ак> к<ак> он наверно пошел к Термам Каракаллы, осмотреть которые мы собирались после Palatin’a. Долго бродил я по Термам и, после 2 часов сидения, решил идти навстречу своим товарищам. Но не тут-то было. Оказалось, князь проспал и не пришел на Palatin. Макс, ожидавший кого-нибудь из нас у Palatin’a, вознегодовал и бросился куда-то за город. Каким-то образом уже вечером князь и Макс встретились в Термах Каракаллы и предались размышлениям о моей судьбе. Я же, не встретив никого, провел вечер на Форуме и зашел в (С. Пьетро в Оковах) S.Pietro in Vincoli посмотреть Моисея Микель Анджело. Вечером мы, оставленные хозяевами без свечки, безрезультатно с ними препирались. Князь пошел на музыку, а мы с Максом, утомленные нелепым днем, заснули. Л. К.

10 (23) июля. День 45. Рим.

Когда мы напились кофе в 9 часов, то решили, что идти на купол Св. Петра, как мы собирались, — поздно, и поэтому прошли в Ватиканскую Пинакотеку, которая прежде всего поразила нас своими малыми размерами. Мы потолклись некоторое время пред ‘Преображением’ Рафаэля и пошли в стансы, где было по крайней мере прохладно. ‘Афинская школа’ на меня производит все-таки наибольшее впечатление из рафаэлевских произведений. Заходили снова <в> Сикстинскую капеллу, но от жары все как-то ослабели и скоро пошли домой, сожалея и беспокоясь о том, что князю все не высылают денег и не отвечают на посланную телеграмму. Решено было отправить новую. Но когда мы пришли после обеда (о, какими скверными макаронами на горьком масле накормили нас сегодня!) на почту, то князю пришла гениальная мысль (гениальная, впрочем, по его собственным уверениям) спросить на почте письма на имя не Icheef’a, a Schecf’a, и на него посыпалась груда желтеньких бумажек и беленьких писем. Шестьдесят рублей были получены, и наш выезд из Рима обеспечен. Князь, потрясая бумажками по воздуху, возопил: ‘Куплю панталоны’, а мы с Леонидом побежали на Палатин, который, благодаря его вчерашнему балдушеству, обошелся нам сегодня <в> две лиры, и купили по дороге Бедекера по Греции. Это помешало мне наслаждаться Палатином, т<ак> к<ак> мысли мои были полны Грецией, и Леонид делал несколько тщетных попыток отнять у меня путеводитель. Палатин с его великолепными видами на Рим и Альбанскис горы и со своими огромными сводами и темными переходами внизу производит сильное впечатление. Особенно хорош вид с высоты дворца Септимия Севера на термы Каракаллы на фоне Кампании. Вечер мы провели в тенистых аллеях, раскинувшихся над дворцом Калигулы прямо над Форумом. В зелени стояло несколько античных статуй, и развертывался сквозь ветви вид на Рим. Из-за крыш домов выделялись колонны М<арка> Аврелия и Траяна. Тут мы стали подсчитывать свои будущие расходы по Греции, и выяснилось, что существовать мы можем только 18 дней. В соображениях и планах и был проведен остаток дня. Выяснилось тоже, что все мы с радостью послезавтра уедем из Рима. М. В.

11 (24) июля. День 46. Рим.

Прежде всего мы полезли на купол Петра. Несмотря на 40-градусную жару, мы мужественно одолевали одну лестницу за другой. У каждого поворота стояло по сторожу, которые нам вежливо кланялись и просили дать 2 сольди, номы ничего не давали. Мы долезли, наконец, до маленького купола, посаженного на главный купол, и я с Леонидом в изнеможении расположились тут, а Макс полез еще выше, в самый маленький купол.

Мы поразились небольшими размерами папских садов. Когда мы достаточно насмотрелись на Рим, весь окутанный дымкой солнечных лучей, мы спустились вниз. Макс с Леонидом решили идти в апартаменты Борджиа, а я пошел домой. Леонид обещал скоро вернуться тоже домой, чтобы идти вместе в галерею Barberini.

Я ждал, ждал его, наконец, почувствовал презрение за надувательство и пошел один. В галерее этой, очень маленькой (всего 3 комнаты) есть несколько хороших картин: ‘Св. Семейство’ Андреа дель Сарто, ‘Беатриче Ченчи’ Г. Рени, портрет Мазаччио, написанный им самим, и некоторые другие.

День ознаменовался покупкой мною новых брюк на место старых, совершенно никуда не годных, и неистовым, диким поведением Макса по этому поводу. Когда я вернулся домой, прибежал Леонид и, задыхаясь, пролепетал, что мы едем сегодня в Неаполь. Когда я ему на это благоразумно возразил, что этого совершить невозможно, т<ак> к<ак> не будет готово белье, он сначала замахал руками, но потом примирился с логикой вещей. Макс, прибежав, тоже долго махал руками и неистовствовал, но наконец подчинился необходимости.

Вечером мы были на званом ужине у m-me Helbich. Я с немецким профессором за ужином беседовал о русском пьянстве. Макс, поглощая один за другим стаканы с красным и белым вином попеременно, служил нам превосходной иллюстрацией.

После ужина мы погрузились в изучение этрусских рисунков. Макс воодушевился, приставал отчаянно к художнику, beau-fils {Зять (фр.).} madame Helbich, с постоянными вопросами, какого века рисунок? Madame Helbich всё повторяла свою любимую фразу: ‘Никто ничего не знает!’. Ее beau-fils наобум удовлетворял ненасытную любознательность Макса. Чем становилось позднее и чем больше все уставали, тем энергичнее приставал Макс.

Наконец хозяйка уснула, сидя в кресле, воспользовавшись счастливым мгновеньем, когда в Максины лапы попал ее злосчастный beau-fils. Во сне она стала лепетать (я подозреваю, умышленно): ‘До свиданья, до свиданья’. С величайшим трудом мы вытащили Макса из-под гостеприимного крова семейства Helbich. В. И.

Вчера князем было совершено глубочайшее свинство по отношению к нам и к нашему путешествию. Подсчитывая наши ресурсы, мы с Леонидом пришли к открытию, что за вычетом необходимых сумм на билеты по самому кратчайшему пути до Константинополя нам остается денег всего на 18 дней. Таким образом, окончательно пришлось похоронить Везувий, Капри, остановку на Корфу и неопределенную часть Греции. Это всё было объяснено князю, и мы представили ему все эти соображения, прося его не покупать себе новые штаны, т<ак> к<ак> старые его, не имея, правда, элегантной наружности, подобающей его достоинству, все-таки вполне приличны и свободно могут дослужить до России, особенно при том образе жизни, который предстоит нам теперь на пароходе в 3 классе. Тем не менее, князь все-таки купил себе брюки, нарушивши таким образом честное слово, данное нам в Генуе, и лишив нас еще одного дня существования и еще одной экскурсии в Греции.

Я считаю этот поступок настолько нетоварищеским, эгоистичным и недостойным его характера, который завоевал мои симпатии во время путешествия, что записываю это в дневник и передаю гласности.

Только тот, кто сможет себе представить наше настоящее экономическое положение и то чувство, с которым приходится проезжать мимо интереснейших местностей, о которых столько мечталось, не имея возможности увидеть их, поймет всю возмутительность подобного поступка. М. В.

Предоставляю читателям судить, можно ли ехать хотя бы по живописнейшим местностям Италии и Греции в брюках, вконец разодранных во время лазания по швейцарским ледникам, или, лучше сказать, совсем без брюк?… В. И.

Старые брюки князя представляют в настоящую минуту такой вид: они сделаны из тонкого, черного, крепкого сукна. Внизу они слегка обтрепаны, но подшиты самим князем. В шагу они тоже заштопаны, но на очень малом пространстве, и, в случае нового прорыва, могут быть свободно восстановлены. Зад совершенно крепок. Одна штана, разорванная при падении князя в Тиволи, крепко зашита портным. В общем, единственную опасность могут представить брюки в шагу, но здесь они совершенно свободно могли бы быть зашиты портным за франк и прослужить неопределенно долгое время. Издали они очень красивы и элегантны, так как заштопаны очень тонко, и это можно заметить только при детальном изучении. В прошлом году я ездил по самым фешенебельным местам Швейцарии и Италии в несравненно более истерзанных и прямо опасных брюках — и ничего. Княжеские же брюки, по моему глубочайшему убеждению, вполне могли и могут прослужить еще несколько месяцев, не только недель, особенно в таком путешествии, которое предстоит нам теперь. Издали, по-моему, они даже более элегантны, чем вновь купленные. И слова, что быть в таких брюках, значит быть совсем без брюк, — наглая ложь.

Свидетельствуем: Макс Волошин.

Маленькая дырочка сзади в горошинку велич<иной> не идет в счет. {Следует рисованный овал в размер горошины. (Сост.)} Л. Кандауров.

12 (25) июля. 47-и день. Рим.

Вчера мы с Максом посетили апартаменты Борджиа и катакомбы Св. Каллиста. Комнаты Борджиа очень красивы. Фрески есть прекрасные. Очень хороши изразцовые и мозаичные полы, чудные обои и расписные потолки. Во всём виден тонкий вкус. Нигде нет того блеска золота, которое встречается во многих palazzo более близких к нам эпох. В катакомбы, находящиеся на Аппиевой дороге, почти у гробницы Цецилии Метеллы, мы пришли в 4 ч<аса>. Только что ушли с проводником 2 русских, и нас к ним присоединили. В темноте узких проходов между коричневыми стенами почвы, кажущейся очень рыхлой, мы увидели высокого, бритого старого монаха в шляпе с большими полями и в большом платке, который он держал рукой у горла, он, освещая нам восковой свечкой, показывал разные надписи, символы, кости. Кое-где есть живопись, но очень плохо сохранившаяся. Очень эффектно современное изваяние Св. Цецилии из мрамора. Она лежит в нише на земле, и сверху слабо светит красный свет. Проводник наш, по обыкновению, говорил быстро и много. Но очень мило, и его фигура гармонировала с окружающим. Нас водили недолго. Да и хорошо. Я уже чувствовал холод. Сегодня мы утро провели на Пинчио, читая об Афинах. Вечером прошлись на Форум. Выпили воды из фонтана Треви и, прослушав номер музыки на площади Колонна, покидаем Рим. Л. К.

13 (26) июля. День 48. Неаполь.

‘Vidi Napoli с mon’ {Увидеть Неаполь — и умереть (лат.).} — вероятно, подобный афоризм мог возникнуть только во время извержения Везувия, а мне, когда я увидел его сегодня утром, хотелось сказать: ‘Взгляни на Неаполь и постарайся никогда не умирать’. Вчера в 12 часов мы выехали из Рима, провели в вагоне полубессонную ночь, как две недели назад, едучи из Флоренции в Рим, и в 7 часов утра приехали в Неаполь. Еще раньше из окна вагона мы заметили одинокую, сильно выделявшуюся своей высотой гору, которая оказалась Везувием. Мы его не узнали, т<ак> к<ак>, обращенный к нам со стороны Соммы, он не имел своего обычного конусообразно правильного вида. Над вершиной вилось по временам легкое облачко пара. Современные путешествия имеют тот недостаток, что, приехавши в новый город, нельзя отдаваться прямо первым впечатлениям, а надо прежде всего заняться самым прозаическим делом — отысканием комнаты. Мы разрешили эту задачу блистательно, выторговав комнату за 2 франка в день со всех трех и поразив неаполитанских гостинников своей практичностью и знанием цен. Дешево можно путешествовать по Италии, если денег мало!

Только напившись кофе, мы бросились на набережную. Солнце стояло прямо над морем, и Везувий, Соррентский полуостров, Капри почти совершенно тонули в горячей дымке солнечных лучей. Полюбовавшись на детей, красивых и смуглых, купавшихся прямо со ступенек набережной и катавшихся голышом в пыли мостовой, мы пошли по via Toledo к музею. Там громадные коллекции античных мраморов, греческих ваз (второго периода), большая пинакотека, большой археологический музей и главное, что собственно произвело на меня наибольшее впечатление, — это помпейская живопись. Она была для меня целым откровением, и я только теперь понял, насколько я не имел об ней никакого понятия. Она более близка мне, чем христианская живопись Возрождения. Там, где она должна быть декоративной, она остается все-таки очень простой и реальной. Нота трагизма звучит в ней очень сильно. Как образчик, очень хороша фигура женщины с изумительным выражением мести и решимости в лице и мечом в руках. (Вероятно, Медеи). В античной живописи поражает та простота отношений ко всем проявлениям и отправлениям человеческой жизни, которая совершенно чужда нам. Это особенно ярко сказывается в одной зале, куда почему-то запрещен вход дамам и где наравне с вещами нелепыми встречаются вещи очень красивые и оригинальные. Знаменитые помпейские танцовщицы, про одну из которых Мей писал:

Утомленная пляской без роздыху,

Обожженная в серном огне,

Ты, помпеянка, мчи<шь>ся по воздуху,

Не по этой спаленной стене.

Опрозрачила ткань паутинная

Твой призывно откинутый стан,

Ветром пашет коса твоя длинная,

И рука ударяет в тимпан, —

сохранились довольно плохо. Масса фабрично-реставрированных копий с них рисуется в разных частях музея, но только почему-то ни один из копиистов не сидит пред оригиналом. На копиях бедные помпейские летуний превращаются в голых жирных розовотелых француженок, задрапированных в какие-то совершенно нелепые одеяния разных цветов.

Проходя из музея по Via Toledo в 2 часа, т. с. самое жаркое время дня, мы могли заметить, что движение на неаполитанских улицах в это время, в противуположность Риму, не только не прекращается, но даже не уменьшается. Леонид и князь после обеда пошли спать, а я отправился бродить по окрестностям. Я прошел по Кьяйс мимо выставки и прошел под мысом Позиллиппо по длинному туннелю более километра длиной. Выйдя со стороны Поццуоли, я сначала не видел ничего, так как все было закрыто садами и строениями. Когда же я, пройдя несколько километров, спустился на отлогий берег моря, то открылась дивная панорама. Прямо впереди, совсем около берега, зеленой стеной вставал остров Низида со своим замком на воде, похожим на Castell Nuovo. Дальше длинный Мизенский мыс, за ним очертания большой Искии и Поццуолли на небольшом выступе. Волны катились на берег, весело смеясь, маленькие и звонкие, оттененные смуглыми телами ребятишек. Невольно вспоминались Стансы на берегу Неаполитанского залива — ‘Сияет даль улыбкой ясной…’. Через Позиллипо по высокой дороге, пробитой между скалами над великолепными садами и виллами, я вернулся в Неаполь. Тут уже открывались новые виды на Капри, Сорренто и Везувий. Я спустился к первой купальней, выплыв далеко в море, долго лежал без движения на спине, любуясь легким дымком, курившимся на вершине Везувия. На набережной я встретил Леонида и князя. Они тоже пошли купаться, а после мы купили себе арбуз и расположились на парапете набережной, чтобы съесть его с хлебом. Нас тотчас же облепила толпа мальчишек, просивших у нас арбуза. Сперва мы отмалчивались, но когда они стали вырывать куски прямо изо рта у Леонида, я для устрашения их объявил, что мы китайцы. Они при этом известии обнаружили неистовое ликование. Какой-то военный чин направился было к нам, очевидно с целью освободить нас, но юные неаполитанцы поспешили сообщить ему, что мы китайцы, и он, усомнившись в патриотичности своего поступка, удалился. Мы довольно оживленно и весело продолжали беседовать на какой-то невероятной смеси наречий со своими преследователями и наконец откупились от них двумя кусками арбуза. Мы прошли по Санта Лючиа, полной народом, и я пошел писать дневник, а они бродить по городу. М. В.

14(27) июля 1900 г. <День> 49. Неаполь.

День прошел крайне неудачно. Утро мы поехали в Пуццуоли. Все впечатления этого путешествия можно кратко выразить в 3-ех словах — пыль, жара и неотступные приставания проводников. На нас напали проводники, мальчишки, извозчики приставали к нам, уговаривали куда-то ехать, что-то смотреть, тянули за рукава, забегали вперед, кричали. Кое-как отделавшись, мы пошли по дороге. Белая меловая пыль лезла в нос и рот, солнце жгло невыносимо. Единственным отрадным явлением было наше купание в море. Берег ровный, песчаный. Волны с ласковым шумом взбегают на песок и скатываются. Мы долго плавали, лежали на берегу и бегали по берегу. Нои купание не обошлось без инцидентов в этот печальный день. Когда мы подошли к берегу, я и Леонид заявили, что выбираем себе для раздевания два камня на берегу. Камней таких было множество, но Макс вдруг воспылал гневом и, затопав ногами, вскричал: ‘Так я не стану совсем купаться!’ Впрочем, он сейчас же сам удивился своему непонятному припадку гнева.

Авернское озеро нас совсем разочаровало. Мы сели на берегу его в тени под телегу, намереваясь предаться кратковременному отдыху, но к нам подошел старик крестьянин и предупредил, что здесь — малярия. Неизвестно, относится ли это ко всему берегу Авернского озера или только к нашему месту под телегой.

Мы пошли назад к Пуццуоли. Около кабачка на дороге нас изловил извозчик и стал приставать и показывать свои рекомендации. Мы долго не могли понять, чего он от нас хочет. Оказалось, что ему очень хочется иметь рекомендации от русских. Он предложил нам пойти в соседний кабачок, распить на его деньги бутылку вина за 40 сантимов и написать ему несколько рекомендаций. От вина мы отказались, но рекомендации ему дали, решив a priori, что он, вероятно, ничем не хуже всех остальных извозчиков. Он стал соблазнять нас неаполитанскими удовольствиями. Вечером предложил вести нас смотреть тарантеллу, исполняем<ую> молодыми, красивыми неаполитанками sans costume. {Без одежды (фр.).} Леонид предположил, что это, вероятно, очень красиво. Макс с ним вполне соглашался. Наших строгих моралистов удержал от соблазна только недостаток денег.

Когда мы вернулись в Пуццуоли, то долго не могли найти храм Сераписа, хотя по карте он был тут, под носом. Наконец, через решетку увидели несколько полуразрушенных колонн, но решетка была заперта, и мы так никуда и не попали. Опять начались приставания мальчишек, проводников. Решили идти на Сальфатару. За нами бежало несколько мальчишек. У одного поворота они стали нам кричать, что дорога не та. Я посоветовал взять одного из них в проводники. Но Макс опять раскипятился, восклицал, что будет с нашей стороны черт знает что такое.

Мне так надоели наши бесплодные скитания, что я вернулся назад к вокзалу, сел на трамвай и уехал в Неаполь. В. И.

А мы с Леонидом отправились между тем к Сольфаторе. Т<ак> к<ак> даже все кратеры в Зап<адной> Евр<опе> составляют теперь собственность предпринимателей, то с нас потребовали по лире. Мы по обыкновению стали торговаться и предлагали по 2 сольди. Но из этого ничего не вышло. Тогда мы поднялись со стор<о>н<ы> на край потухшего кратера и стали смотреть вниз. Среди густой зелени, заткавшей всё плоское дно кратера, выделялась белым пятном большая ровная плоскость— вероятно, место истечения серных паров. Мы пошли вниз в Поццуоли. С дороги открывались прекрасные перспективы Неаполитанского залива и разнообразных островов и мысов. Мы прошли в ту часть городка Поццуоли, которая лежит на скале. Эта скала вся сплошь облеплена домами, которые соединяются между собой не улицами, а лестницами. Вернувшись трамваем в Неаполь, мы сходили на почту, а потом отправились бродить по узким и крутым переулкам Неаполя, переходящим временами просто в лестницы, поднимающиеся к высотам Сан-Эльмо. Мы лезли вверх очень долго, сопровождаемые двумя мальчуганами, которые, желая получить от нас незаслуженное сольди, старательно объясняли нам, что город, по которому мы бродим, есть Неаполь и что Италия прекрасная страна. Изредка из-за крыш домов и из-за зелени мелькали то голубая шапка Везувия с легким облачком наверху, то часть залива, то сияющие очертания Капри. Поднявшись до высоты Сан-Эльмо, мы долго сидели на старой крепостной стене, любуясь Неаполем и Везувием, меркнущим в ясных лучах вечернего солнца. Когда стемнело, и над Неаполем полетели по темному небу горящие точки бумажных шаров и на Везувии стали заметны легкие вспышки пламени, мы стали спускаться снова по крутым переулкам к Кьяйе. Все двери на улицу были отворены, и сквозь них была видна внутренность итальянской жизни. Многие улицы прямо напоминали комнату, т<ак> к<ак> всюду перед дверями стоят столы, горят лампы, тут же работают, чешутся, умываются и т. д. Особенно поражает в Неаполе количество женщин и детей. Мужчин там сравнительно очень мало. Когда мы проходили по набережной, к нам подошел молодой, прилично одетый господин и стал говорить на ломаном французском языке: ‘Messieurs! coutez-moi, messieurs! Voulez-vous voir cette nuit la danse… La tarantella napoletain dans les costumes de Pompeis. Vingt poses des fresques de Pompeis… Ecoutez-moi, messieurs — je suis agent de cette maison. Quinze jolies anges tout f nus, messieurs. Entre gratuits, messieurs! Pour regarder gratis et si vous vouler avoir cinq francs tout compris’ {Господа! Послушайте меня, господа! Не хотите ли вы увидеть танец сегодня ночью… Неаполитанская тарантелла в костюмах Помпеи. Двадцать поз с помпейских фресок… Послушайте меня, господа — я представитель этого дома. Пятнадцать ангелов, совершенно обнаженных, господа. Бесплатный вход, господа! Бесплатное зрелище, и, если угодно, пять франков за всё (фр., с отдельными итальянскими словами).}. Он долго бежал за нами и всячески соблазнял нас, но мы остались непреклонны и, вернувшись домой, встретились с князем, который поведал нам свои впечатления. М. В.

Прежде всего, должен обратить внимание Макса на его ‘сияющие очертания’ Капри и на ‘пламя’ Везувия. Очертания Капри были далеко не сияющие, а, наоборот, туманные, а ‘пламя’ Везувия видел, по-видимому, один только Макс, хотя он, как известно, особой дальнозоркостью не отличается. Впрочем, подобные казусы происходили с Максом не раз. Так, взлезши на Везувий, Макс увидал Неаполь и даже гулявших там по набережной красивых женщин, между тем как для всех остальных смертных, взлезших вкупе с ним, солнце сверкало с такой ослепительной яркостью, что не только прекрасных женщин, но и никаких признаков Неаполя отнюдь рассмотреть никто не мог. В. И.

15 (28) июля. 50-й д<ень>. Помпея.

Утром мы выехали из Неаполя, день был жаркий. Поезд, набитый битком, привез нас на станцию, одиноко стоящую у полотна дороги. Недалеко от нее было несколько отелей, один из которых почему<-то> очень хотел обладать русским хозяином, но говорили там по-русски только слово ‘карошо’. По раскопкам в Помпее нас водил очень милый старичок сторож. Улицы узкие, прекрасно мощенные, с колеями от колес. Везде видны водопроводы, бассейны. Лавки для вина <с> громадными амфорами. В хорошо сохранившемся доме Веттиев разведен садик, и фрески защищены стеклами, если бы не венские стулья, можно было бы почувствовать себя в гостях у римлянина. Из Помпеи мы пошли закусить. Нас обступили проводники и совсем затормошили. Мы взяли мальчишку за франк и отправились на Везувий. Дорога долго шла, слабо поднимаясь среди оград виноградников. Ноги вязли в золе. Когда мы стали подниматься по сыпучим лавовым пескам, было уже часа 3. Мы страшно утомились. Через I час мы подошли к забору, который загораживал дорогу на Везувий. Тут мы уже собирались уходить, т<ак> к<ак> с нас просили дорого за право пройти по ней. Макс всё пытался лезть по лаве напрямик, но это было невозможно. Наконец, за 3 фр<анка> нас пропустили. Долго мы карабкались по пеплу зигзагами идущей дороги. У самого кратера с нас снова потребовали денег, уже 9 фр<анков>. Такую сумму мы не решались платить и старались всячески доказать, что мы можем идти, ничего не платя. Но нам удалось выторговать только 3 фр<анка>, и мы в отчаянии решили ограничиться видом на окрестности с вершины Везувия и идти вниз. Я решился тогда на то, чтобы поддержать энергию своих коллег, и закричал, что денег на Грецию хватит, и мы вернулись заплатить 6 фр<анков>. Кратер невелик, и его легко обойти кругом. Вокруг земля горяча и местами идет пар или горячий воздух. Всё покрыто налетом белого, желтого и оранжевого цветов. Края кратера круты и осыпаются вниз. Из глубины поднимался пар и сернистый газ, от которого мы задыхались. Кругом расстилались склоны Везувия и Кольцо Соммы. Лава была темно-коричневого цвета. Я видел очень большие куски лавы, т<ак> н<азываемые> бомбы, закругленные в виде яйца. Кое-где были видны складки на лаве, похожие по виду на кишки. С Везувия мы бежали бегом по крутому осыпающемуся склону. За нами неслось облако пепла. Сапоги были полны им. Все грязные и измученные, мы в 9 ч<асов> вечера прибежали на станцию за 5 м<инут> до отхода поезда в Salerno. Весь подъем и спуск занял у нас 9 ч<асов> времени. С вершины Везувия Неаполь нельзя было рассмотреть, так как за ним было солнце. Л. К.

Мальчишка, которого мы взяли в проводники, за то собственно, что он не был проводником, всячески старался завлечь нас ночевать в Торре-Аннунциата, хотя мы требовали, чтобы он вел нас прямо в Помпею, где остались наши вещи. Когда я заметил, что он из Боска де Треказе все-таки пошел прямо к Торрс, я потребовал, чтобы он изменил направление. Долго он нас пугал разбойниками и говорил, что мы будем обязаны поддерживать его семью, если его убьют, мы все-таки пошли, объявив, что, если мы не попадем на поезд в Помпее, то он ничего от нас не получит. Последнюю часть пути нам пришлось бежать прямо бегом, и мы вздохнули спокойно, только очутившись в железнодорожном вагоне. Часа через полтора, выглянув из окна, я увидел вблизи массу огоньков. Это был городок Виэтри. Поезд шел высоко по скалистому берегу, а далеко внизу огненной полоской виднелось Салерно. С моря веяло ветром, но его не было видно в темноте. Через несколько минут мы уже раздевались в своих комнатах. <М. В>

16 (29) июля. День 51. Салерно — Равелло.

Когда утром я вышел из своей темной комнаты (она оказалась лишенной окон), то меня ослепил голубой свет. Всё было голубое: голубое небо, голубое море, голубые горы, прорезанные голубыми излучинами. Белые городки каскадами спускались со скал к морю. Мы пошли в Равелло. Было одиннадцать часов, и всё было раскалено. По шоссе проезжавшие повозки вздымали клубы пыли, совершенно белой и горячей. Только когда мы шли по парапету, веял легкий бриз, и становилось прохладно. Но мы дошли вместе только до Виэтри. Тут князь с Леонидом не выдержали и заявили, что они тут остаются, чтобы купаться и отдыхать. Я пошел один. Дорога извивалась по скатам гор, круто спускавшихся к морю, и постоянно то убегала внутрь глубокой крутой долины, рассекая ее края, то снова выбегала к морю. Всюду росли кактусы, агавы со своими сочными листьями и прямым высоким стволом, ветви которого, красиво изогнувшись, поддерживали широкие диски желтых цветов. Бесконечными лестницами, опираясь своей ярко-зеленой листвой на де<ре>вянные решетчатые сетки, разрастались лимонные плантации, вился виноград, синела темная листва олив.

Дорога взбиралась всё выше, огибая далеко выдающийся в море мыс Dell’Orso. Становилось всё жарче, камни всё раскаленнее. Я несколько раз мочил себе голову водой. Мне казалось, что я вижу теперь дивный оригинал той картины, копиями которой я раньше любовался на южном берегу Крыма. Дорога, огибающая Capo dell’Orso, мне очень напомнила Байдарскую дорогу в миниатюре. Здесь вид на Салерно с убегающим вдаль пустынным и ровным берегом Пестума скрылся за скалами и развернулся новый великолепный залив Ама<ль>фи, окруженный огромными сияющими склонами гор. В глубине его виднелся городок Майори, а за ним отвесная каменная стена, венчающая зеленый крутой склон к морю. На плоскогорьи виднелась масса разбросанных белых домиков — цель пути — Равелло, мавританский городок, построенный, кажется, в XI веке Робертом Гвискаром. Дорога так же извивалась между гор, и с каждым новым поворотом открывались новые виды. Старые сторожевые башни стояли на скалах над морем. За местечком Минори начался подъем в Равелло, и уже не подор<ог>е, а по лестнице, которая сперва взбиралась на отвесную скалу, держась на каменных устоях, потом ползла по самой скале, переходила временами в тропинку, вившуюся между оливковых рощ и виноградников, проходила под сводами старой церкви, завитой сквозной чащей винограда, через деревню с текущим рядом холодным, бурливым ручейком и снова превращалась в крутую лестницу. В Равелло в этот день был праздник Св. Пантелеоне, и потому по всей этой невозможно утомительной дороге пестрой праздничной толпой тянулись крестьяне: загорелые дети, безобразные старухи, одетые в яркие лохмотья, старики с выразительными бритыми лицами, сотни красивых и оригинальных итальянских типов. Всё это собиралось на зеленую лужайку перед церковью, где было устроено что-то вроде русской деревенской ярмарки. Когда я закусил в соседней траттории и вышел оттуда, я встретил подошедших князя и Леонида. Пока они поедали традиционные макароны, из церкви пошла процессия. Желто-оливковые морщинистые старики в белых одеждах и лиловых пелеринах с золотым отливом, дети в церковных облачениях, духовенство с жезлами, раззолоченный идол Мадонны на носилках — всё это под сверкающим солнцем было необыкновенно красиво. Я прошелся немного по гористым уличкам разброшенного городка. Мавританского в нем осталось мало. Изредка только сквозь открытую дверь виден тенистый дворик с мавританскими колоннами. Приземистые львы с закрученными усами, стоящие перед часовней, тоже очевидно нехристианского происхождения. В церкви, довольно обыкновенной и некрасивой снаружи, сохранились трон и кафедра на витых столбах, покрытые великолепной мраморной мозаикой. Но без сомнения, лучшее в Равелло — это те бесконечно прекрасные виды на море и горы, когда поднимаешься туда. На возвратном пути князь и Леонид тщетно старались меня уверить, что они вышли из Виэтри только <в> 2 часа дня, хвалились тем, что они через ¹/₂ часа после меня пришли в Равелло, и убеждали меня, что я спал по дороге незаметно для самого себя.

В одиннадцать часов вечера, измученные и усталые, мы вернулись в Салерно.

Посреди сада на берегу моря в Салерно стоит мраморная статуя одного из наиболее прекрасных и наименее известных героев итальянского Risorgimento — Карло Пизакане, высадившегося здесь с горстью товарищей, чтобы поднять восстание в королевстве, и расстрелянного бурбонским правительством. О нем составилась народная песня, которая начинается словами: ‘Нам говорили, что они придут грабить, как разбойники, наши дома и нивы, но они ничего не взяли у нас: обливаясь слезами, они упали на эту землю и целовали ее’… М. В.

17 (30) июля. 52-ой день. Бриндизи.

В 9 часов утра мы уже сидели на поезде и мчались в Бриндизи. Природа и растительность южной Италии, насколько мы могли видеть из окон вагона, показалась нам бедной и однообразной. Нам живо вспомнилась наша Россия. В Бриндизи мы приехали в 6 часов вечера, и тотчас же нам указали дешевую комнату за 2 фр<анка> для трех. По дороге еще мы узнали, что убит около Милана в Монце итальянский король. В Бриндизи мы были свидетелями траурного народного собрания. Громадная толпа народа очень тихо и спокойно двигалась по улицам, несли несколько знамен. На площади толпа остановилась, и редактор местной газеты прочел речь, в которой, насколько мы поняли, трогательно описывал смерть короля и восхвалял его. Толпа аплодировала не особенно дружно. Пошли дальше и остановились на другой площади против здания муниципалитета. Оратор долго не показывался. Наконец на балконе ярко освещенного общественного здания появился какой-то господин и в двух словах провозгласил vivat новому королю Виктору-Эммануилу III. Толпа кричала и аплодировала опять очень недружно. Старались главным образом мальчишки. Речей больше не произносилось, и толпа так же тихо и спокойно стала расходиться. В. И.

18 (31) июля. 53 день. Бриндизи.

Утром Макс отправился к консулу устраивать наши денежные дела. Консул — итальянец, ни слова не говорил по-русски. Кое-как продали чек с убытком в 7 фр. 40 сант. Макс сообщил нам государственную тайну, которую узнал от консула: сегодня должен высадиться в Бриндизи новый итальянский король. Оказалось, что он проехал в Грецию, и мы напрасно готовились его встретить. Под вечер мы прогулялись по дороге среди агав к морю за город. В 10 ч<асов> сели на пароход и устроились отлично на палубе спать. Л. К.

19 июля (1 августа). День 54. Пароход ‘Romania’.

В виду берегов Эпира. Адриатическое море.

Вчера в 9 часов вечера мы вошли на большой итальянский пароход ‘Романья’ и расположились спать на палубе. Он отходил в 12 часов ночи, и я был в это время разбужен шумом цепей и канатов и, подойдя к борту, видел, как исчезала в темноте освещенная набережная Бриндизи и как мелькнули красные огни при выходе из порта. Затем всё потемнело кругом, и началось одно море. Обвеваемый мягким и сильным морским ветром, я заснул. На рассвете, когда горячие лучи солнца разбудили меня, мне бросились прежде всего в глаза пустынные синевато-розовые цепи гор, на которых лежали облака. Это были берега Эпира. Греция! До сих пор отношения мои к ней были очень разнообразны и совершенно неопределенны. В детстве книжка с греческими мифами и легендарными рассказами из греческой истории была моим любимым чтением. Тогда я, кажется, больше всего и любил ее. Но когда на фабрике благонамеренных подданных усердные педагоги стали тщательно замазывать мои мозги вязкой и пресной классической замазкой, приготовленной из вечно юных песен Гомера, наивно-простых записок Ксенофонта и грандиозно-прекрасных мыслей божественного Платона, из которых тщательно было вытравлено всё живое и всякая мысль, а оставлены только отвратительно-бессмысленные формы языка, которые вырастали из каждой строчки тысячами голов, как немейская гидра, и пожирали наши молодые мозги, тогда во мне пробудилось сильное чувство самосохранения, и траурная завеса опустилась над прекрасным греческим миром. Позже, когда я прочел Байрона и Гейне, Греция снова развернулась передо мной, со своим гармоничным жизнерадостным миросозерцанием и со своими светлыми изгнанными богами. И теперь тень Гейне, обитающая на Корфу, в воздвигнутом в честь него храме, благословляла мое прибытие в Грецию.

Скоро показались берега Корфу, сперва низменные, потом гористые. Пароход вошел в пролив и, обогнув маленький желтый островок, остановился пред городом. Но, несмотря на то, что пароход здесь оставался 7 часов, нам пришлось отказаться от высадки на берег и визита к Гейне, которые нам так настойчиво предлагал некий грек-проводник, благодаря тому, что все это удовольствие должно было стоить 13 фр<анков>. Так мне и не пришлось увидеть мраморного поэта, грустно сидящего на своем кресле и окруженного после смерти всем тем, что он так любил в юности. Пока мы стояли на якоре, подошла какая-то иностранная флотилия, которую Леонид признал почему-то за английскую, и открыла неизвестно зачем невыносимую пальбу. Потом они вывесили на себе массу флагов всевозможных государств и выпустили массу лодок.

Ездить на итальянском пароходе в третьем классе очень удобно. Здесь не смотрят на пассажира третьего класса, как на русских пароходах, т. е. как на вещь совершенно ненужную, которую можно толкать, пихать в разные щели, кричать на нее. Помещение для спанья тут довольно чисто, но жарко, т<ак> ч<то> мы, взяв свои матрацы, спали на палубе. За полторы лиры мы здесь имели пансион, состоящий из утреннего кофе, макарон, мяса и вина в полдень, и мяса и вина в 7 часов. Всё это не отличалось достоинствами гастрономическими и получалось по представлении в кухню жестяных тарелок, но зато было в большом количестве. Служащие были очень любезны и предупредительны. Почти весь день мы пролежали на носу корабля в виду Корфу. Теперь, простояв там около 9 часов, мы снова тронулись. Солнце садится сзади корабля, и глубоко-синие волны Средиземного моря покрылись там фиолетовым оттенком. Берега Эпира померкли, подернулись лиловатой мутью, изредка прорезанной розовыми лучами. Долинки и расселины по скатам пустынных гор приобрели яркость и отчетливость. Скоро стемнеет. Над турецкими владениями уже сияет тонкий изогнутый рог полумесяца. М. В.

20 июля (2 авг<уста>). День 55. Приезд в Грецию.

Весь день 1 авг<уста> мы плыли благополучно, не ощущая никакой качки. Но вечером поднялся сильный ветер. Пароход стало слегка колыхать. Леонид первый почувствовал малодушный страх, поспешно спустился с верхней палубы на носу, где мы лежали, и поспешил улечься, утверждая, что чувствует уже все признаки начинающейся морской болезни. Мы вскоре последовали его примеру.

Качка всё усиливалась. Столы, скамьи и разные другие предметы стали с шумом сдвигаться со своих мест. Их старательно привязывали веревками к бортам парохода. Около нас с грохотом обрушилась какая-то жестяная посуда. Мы лежали ничком, стараясь не глядеть на колеблющиеся предметы и берега.

В просвет под тентом то виден был берег и широкая полоса воды, то берег и море исчезали вниз, и сияли звезды и луна. Матросы и прислуга не обращали ровно никакого внимания на качку, кажущуюся нам столь ужасной. Мы слышали около себя веселый говор, смех и ругань.

Наконец мы заснули. Утром в 6 часов, когда мы проснулись, пароход уже стоял в Патрасской гавани.

Несмотря на то, что мы попали в Грецию из Италии, страны, не блещущей большой интенсивностью культуры, Греция все-таки поразила нас своею бедностью и дикостью. Патрасс — один из больших городов Греции, чуть ли не второй после Афин. Между тем, станция железной дороги тут до того мала, грязна и не похожа на благоустроенное учреждение этого рода, что мы никак не могли поверить утверждениям местных жителей, что это именно и есть станция. Вагоны маленькие, узенькие. Паровоз какой-то игрушечный. Поезда двигаются с поразительной медленностью и подолгу стоят на маленьких станциях.

Зато первые греки, с которыми нам пришлось столкнуться, произвели на нас весьма милое впечатление.

Таков был наш хозяин в Htel des tranges в Коринфе. Когда у Леонида на следующий день заболел живот, и он отказался от обеда, хозяин стал всячески угощать его кофеем или чем иным подходящим к этому случаю, говоря наперед, что за это он ничего не возьмет, так как денег у нас мало, а заболеть может всякий, и больной вызывает сожаление.

Впрочем, он обещал вознаградить себя, когда мы еще приедем в Грецию уже с карманами, набитыми золотом.

Пообедав, мы в 2 часа отправились на Акрокоринф. По дороге мы лазали по развалинам древнего Коринфа и храма. Раскопки еще незначительные, но обещают со временем еще много интересного.

Когда мы поднялись по крутой каменистой тропинке вверх до первых ворот, прошли мимо сохранившихся очень хорошо средневековых стен, длинных развалин казарм и влезли, наконец, на высшую часть Акрокоринфа, перед нами открылся дивный вид. С севера синела суживающаяся полоса Коринфского залива с мягкими очертаниями гор на том берегу, из которых самая маленькая и западная, кажется, — Парнас. Узкий Коринфск<ий> перешеек (канала не видно) отделял его от Эгинского залива, где вдали на горизонте, чуть заметной белой полоской выделялся Саламин, ближе — Эгина и другие маленькие островки. С юга далеко расстилались волнами долины и холмы Пелопоннеса, на горизонте синели более высокие горы Арголиды и Аркадии.

Пейзажи Греции — эти скудные растения, желтые волнообразные холмы, прозрачная синева моря и легкое чистое небо — прекрасны. Они мне нравятся более итальянских, и я легко представляю себе здесь античных греков. Расцвет греческого искусства много обязан неуловимой прелести греческой природы. В 9 часов вечера мы, усталые, вернулись домой и были превосходно напитаны нашим уважаемым хозяином. <В. И>

21 июля (3 августа) 1900. День 56.

Я могу только сказать, что утром я был настолько нездоров, что отстал от своих коллег. Только к приезду в Афины в 5 ч<асов> вечера у меня боли желудка утихли. Афины нас обдали целым ураганом пыли. Когда мы, наконец, устроились в гостинице, то оставили вещи и побежали в Акрополь. Солнце было уже низко, и в этом мягком скользящем свете Парфенон и Эрехтейон казались еще прекраснее. Мы зашли в музей, находящийся на Акрополе. Здесь немного хорошо сохранившихся произведений скульптуры. Но меня поразило, что на большинстве лиц заметна какая-то скептическая и вместе довольная, счастливая улыбка. Это, вместе с картиной запустения на Акрополе, заставило меня почувствовать греческий мир навсегда погибшим, христианство слишком глубоко разделило древность от современности. Мне кажется совершенно лишенным искренности воскресение сейчас греческого искусства. Л. К.

22 июля (4 ав<густа>). День 57. Афины. — Пароход ‘Эвтерпа’.

Афинская ночь была ужасна. Клопы и блохи кусали нас немилосердно и не дали мне заснуть абсолютно. Кроме того, к нам в комнату впустили вечером еще какого-то господина в цилиндре. Это всё было причиной того, что мы вскочили в 6 часов ут<ра>, побежали опять на Акрополь. Самое характерное для него — это стройный белый профиль тонкой ионийской колонны на темно-синем небе. Странным кажется, как этот белый хрупкий мрамор, местами облитый бронзовым оттенком, точно загорелый от солнца, мог еще настолько сохраниться до нашего времени. Когда глядишь сверху на уцелевшие арки римского театра, то невольно сравниваешь эту мощную практичность Рима с хрупкостью Греции, красота которой так легко исчезает от одного грубого прикосновения варвара. Достаточно было одной венецианской бомбы, чтобы разбить Парфенон, а Колизей, служивший в средние века простой каменоломней, все-таки поражает своей величиной. Природа Италии прекрасна, роскошна, живописна, а природа Греции просто красива, настолько просто, что простота эта сперва кажется бедностью. Сверху Афины некрасивы и очень плоски. Но там есть очень красивые здания. Общий тип афинской улицы очень мне напоминает улицы южных русских городков, где сказывается влияние Востока. На них так же растут акации, так же много пыли, так же много фруктовых лавок, такая же пестрая полувосточная толпа. Но многие из частных новых домов в Афинах поражают своей изящной простотой и нешаблонностью, которой так недостает роскошно-пошлым домам многих городов Зап<адной> Евр<опы>. С Акрополя мы пошли в Национальн<ый> музей, полный великолепных антиков и дивных терракот Танагры. И опять тут поражала разительная разница между греческими оригиналами и римскими подражаниями. В двенадцать часов мы уже выехали в Пирей, чтобы успеть визировать паспорта у турецкого консула. Но, несмотря на отчаянные звонки, продолжительный штурм консульского дома и препирания на всех языках, турецкий консул все-таки оказался для нас недоступен, и мы поехали на пароход без визы. Здесь на палубе нас ждала пестрая восточная толпа пассажиров третьего класса, между которой мы и разместились. Скоро у нас оказалось много знакомых: молодой грек-студент оттоманского университета со своим старичком-спутником — турецким поэтом, как оказалось, — с которыми мы познакомились еще накануне по дороге из Коринфа. Московский студент Карандеев, который, как оказалось, знает меня, и очень симпатичный молодой армянин, турецкий подданный, возвращающийся из архитектурного училища в Венеции. В их обществе мы провели весь вечер. Море было спокойно, но дул сильный теплый ветер и надул мне такой насморк, что я совсем ошалел. М. В.

23 июля (5 авг<уста>). День 58. Пароход.

Ночь на пароходе также была не из особо приятных. Дул сильнейший ветер. Особенно усилился он к рассвету. Мы лежали на палубе, старательно прикрывались накидками, но все-таки было очень холодно. Макс уверял, что у него ужасно зябнет нос. Действительно, он встал утром с ужасным насморком и головной болью. Он забрался на верхнюю палубу и, завернув свой нос в плащ, улегся на носу парохода и долго лежал там без движения.

Пароход остановился на 2 часа в Дарданеллах. Лишь только спустили лестницу — тотчас на пароход хлынули всевозможные турецкие торговцы. Бараньи жареные головы, баранье жареное туловище без головы, горшочки с варенцом, всевозможный турецкий сладкий хлеб, фрукты и т. п. вещи.

Мы с помощью наших турецких знакомых меняли французские деньги на какие-то разнообразные маленькие, дырявые турецкие монетки всевозможных достоинств и купили себе 2 горшочка варенца. Леонид восхищался горшочками с золотыми и синими разводами и хотел взять их с собою в Россию, но багаж наш и без того уже так увеличился, что с болью сердечной <он> отказался от этого плана. В. И.

24 июля (6 августа). День 59-й. Константинополь.

Приехали в Константинополь рано утром в очень хорошую погоду. Простились с нашим новым знакомым — студентом Карандеевым, т<ак> к<ак> он намеревался сесть на русский пароход, не сходя на берег, по каким-то судам прыгали, чтобы достигнуть лодки. Сейчас же нас подвезли к лодке с полицейским, где записали что-то. Когда мы вышли на таможенную пристань, нас принял под свое покровительство агент Пантелеймоновского подворья. Но, несмотря на его обещание, что нас пропустят, нас повезли в какой-то домик, где дали нового провожатого и сказали, что нас отвезут к русскому консулу. Но после того, как нас долго вел по грязным улицам Галаты наш, по выражению князя, ‘официальный проводник’, попросту городовой, мы очутились перед турецким полицейским учреждением. Грязным двором, темными деревянными лестницами нас провели в комнату… на стене висели ручные кандалы, за решеткой спали заключенные, вне ее на лавках то же делали чиновники в одном белье. Пол был усыпан всяким мусором. Через полчаса один из чиновников стал подметать, другой любезно предложил помочь ему. И в это место проникла утонченная вежливость. Через 1 час к нам привели Карандеева, также под конвоем. Произошла трогательная встреча. Его нелюбезно приняли на русском пароходе и послали на берег, т<ак> к<ак> пароход идет завтра. Начали являться разные личности, б<ольшей> ч<астью> чтобы надеть мундир и тесак. Принесли есть начальнику, видно, нашей команды. Заостренной палочкой он то писал бумаги, то ковырял в зубах. Приходила какая-то армянка-старушка, ее заставили с нами говорить. Но ничего не вышло. Явился мол<од>ой мальчишка-черногорец, тоже ничего не поняли, пришел толстый турок — и все говорили что-то. Наконец, нас отвели в русское консульство и оттуда в подворье. Л. К.

Настоящий том открывает собою биографический комплекс литературного наследия Волошина. В первую книгу тома включены: 1) путевой ‘Журнал путешествия’ по Европе (1899), который вели его участники — Волошин, Л.В. Кандауров и В.И. Ишеев, 2) дневник Волошина (1901—1903), 3) цикл его дневниковых записей (1904-1909, 1911-1913, 1915, 1916, 1930, 1931) под заглавием ‘История моей души’.

Для настоящего издания все тексты заново сверены с источниками, обнаруженные в предыдущих публикациях искажения устранены.

За справки приношу благодарность М.-О. Альбер (Париж), Н.А. Богомолову (М.), Е.Н. Будаговой (СПб.), М.Л. Гаспарову (М.), Е.И. Лубянниковой (СПб.), М. Никё (Кан, Франция), СИ. Субботину (М.), Р.П. Хрулевой (СПб.).

Условные сокращения

Воспоминания — Сб. ‘Воспоминания о Максимилиане Волошине’ / Сост. В.П. Купченко и З.Д. Давыдов. М.: Сов. писатель, 1990.

Гапон — Гапон Г. История моей жизни / Ред., вступ. ст. и примеч. А.А. Шилова. Изд. 2-е, доп. Л.: Прибой, 1926.

ДМВ — Дом-музей М.А. Волошина (Коктебель).

Зеленая Змея — Волошина М. (Сабашникова М.В.) Зеленая Змея: История одной жизни / Пер. с нем. М.Н. Жемчужниковой. М.: Энигма, 1993.

Из лит. наследия-1 —сб. ‘Максимилиан Волошин. Из литературного наследия. 1’. СПб.: Наука, 1991.

Из лит. наследия-2 — сб. ‘Максимилиан Волошин. Из литературного наследия. 2’. СПб.: Алетейя, 1999.

Из лит. наследия-3 — сб. ‘Максимилиан Волошин. Из литературного наследия. 3’. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003.

ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (Санкт-Петербург).

История моей души — Волошин М. История моей души / Сост. В.П. Купченко. М.: Аграф, 1999.

Киселев — Киселев М. Мария Васильевна Якунчикова: 1870-1902. М.: Искусство, 1979.

О Максе, о Коктебеле, о себе — Волошина М.С. О Максе, о Коктебеле, о себе / Сост. В. Купченко. Феодосия, Москва: Изд. дом ‘Коктебель’, 2003.

РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

РГАСПИ — Российский государственный архив социально-политической истории (Москва).

РЛ — журнал ‘Русская литература’ (Л. — СПб.).

РНБ — Российская национальная библиотека. Отдел рукописей и редкой книги (Санкт-Петербург).

Сестры Герцык — Сестры Герцык. Письма / Сост. Т.Н. Жуковской. СПб.: ИНАПРЕСС, М.: Дом-музей М. Цветаевой, 2002.

Труды и дни — Купченко В.П. Труды и дни Максимилиана Волошина: Летопись жизни и творчества. 1877—1916. СПб.: Алетейя, 2002.

ЖУРНАЛ ПУТЕШЕСТВИЯ

(26 мая 1900 г. — ? <24>),
или Сколько стран можно увидать на полтораста рублей

Путевой дневник, который поочередно вели участники путешествия по Европе в мае — июле 1900, — Волошин, В.И. Ишеев, Л. В. Кандауров (а также А.В. Смирнов, которым сделана только одна запись от 30 мая (12 июня) 1900 г.), хранится в ИРЛИ (ф. 562, оп. I, ед. хр. 438). Он представляет собой две тетради в черном ледериновом переплете (55+89 л.), значительная часть записей выполнена карандашом. Подавляющее большинство помет-подписей под ними (чаще всего — это криптонимы: М.В., В.И., Л.К., А.С.), скорее всего, сделано Л.В. Кандауровым позднее, при посещении им Коктебеля (1937). В настоящем томе ‘Журнал…’ воспроизводится целиком с сохранением указанных помет. При этом записи, не принадлежащие Волошину, печатаются более мелким шрифтом.

Записи самого Волошина в ‘Журнале…’ во время путешествия по Италии (наряду с записями тех же дней из его собственной записной книжки), публиковались отдельно (Итальянские заметки М.А. Волошина / Вступ. ст., публ. и коммент. А.В. Лаврова // Из лит. наследия-1. С. 216—298). Первая полная публикация ‘Журнала…’ — в кн.: Волошин М. Автобиографическая проза. Дневники / Сост., статья, примеч. З.Д. Давыдова, В.П. Купченко. М.: Книга, 1991. С. 7—88. (Из литературного наследия).

О летнем путешествии в Италию Волошин мечтал еще с зимы 1900, когда, находясь в Берлине, штудировал ‘Итальянское путешествие’ И.-В. Гёте. 9 янв. (н. ст.) 1900 он сообщает A.M. Петровой: ‘…я накупил себе путеводителей по Италии и усердно изучаю их. Теоретически я уж исходил всю Италию вдоль и поперек…’ (Из лит. наследия-1. С. 94). 7 апр. 1900 он пишет ей же (уже из Москвы): ‘…изучаю карты Италии и итальянскую живопись. <...> На всё лето удираю в Италию <...> вернуться думаю через Грецию и Константинополь’ (Там же. С. 102). В это же время уточнялся маршрут и была составлена примерная смета путешествия. 26 апр. 1900 Волошин делится с матерью: ‘…в конце мая <...> выеду прямо на Вену, Мюнхен. <...> Я рассчитываю, что всё это можно сделать на 150 р., считая на переезды 80 р. (я высчитал по путеводителям), а остальные деньги распределив на 3 месяца, остается по 2 франка в день на остановки и питание, останавливаясь на постоял<ых> дворах и в ночлежных домах и питаясь преимущественно хлебом, молоком и др<угой> примитивной пищей, этого хватить может свободно’ (Из лит. наследия-3. С. 204). 8 мая следует сообщение о предполагаемых спутниках: кроме соучеников Волошина по юридическому факультету Московского университета Ф.К. Арнольда и В.И. Ише-ева, в путешествие собирается Л.В. Кандауров, о котором Волошин пишет матери: ‘Кандауров — это друг Арнольда, очень симпатичный, естественник <...> очень интересуется живописью и ездил в Палестину, Египет и Сирию вместе с худож<ником> Поленовым’ (Там же. С. 207). Вскоре Е.О. Кириенко-Волошина получает от сына письмо (от 20 мая 1900) с извещением, что ‘Арнольд в конце концов отказался от путешествия — у него какие-то сложные семейные обстоятельства’ (Там же. С. 209). А 26 мая (в последней открытке из Москвы) Волошин пишет, что к ним ‘присоединился откуда-то какой-то статистик Смирнов…’ (Там же. С. 210).

Готовясь к поездке, ее участники выработали совокупность общих для себя правил поведения в пути, изложив ее в шуточной форме под заголовком ‘Путешествие 1900 г.’ (второй заголовок — ‘Основная конституция (позабытая в России)’ — был, очевидно, вписан уже по возвращении из путешествия). Ниже текст документа дается по подлиннику, написанному рукой Л.В. Кандаурова, он хранится в отдельной обложке с собственной пагинацией (ИРЛИ, ф. 562, оп. I, ед. хр. 438, л. 1—4 об.):

‘Путешествующий князь Лазиппо (инкогнито). При нем состоят при особе: Тэдди Теодардо. Должностные лица: Гид: Макс де Коктебель, хранитель печати и главный казначей — Leon Compt d’Aot Roffy.

Узаконения

1). В пути и остановках право всегда большинство, в случае равности голосов права слабейшая сторона.

Прим<ечание> 1. Макс обязуется продавать свой голос за 50 сант<имов> на кажд<ые> 5 килом<етров> пути.

2). Разделение по вопросу о еде нежелательно.

2 примеч<ание>. Если таковое произой<дет,> ставится на счет каждого.

3). В вопросе о ночлеге см. ст<атью> 1. Кроме того, один голос может решить в пользу ночевки под кровлей, если он найдет ночлег всей компании на сумму 2 франка (два).

4). Пересмотр узаконений совершается по требов<анию> хотя бы одного голоса, а изменение и прибавление узаконений — по большинству. При равности голосов узаконения остаются неизменными. Вопрос о пересмотре может быть поставлен только утром (до 6 часов) и ‘на высотах мысли’.

5). О часе вставания решается каждый раз вечером на осн<овании> ст. 1.

6). Штраф 50 сант<имов> за безосновательное бужение товарищей.

7). Всякий героический поступок вознаграждается 2 фр<анками> по решению кликом.

8). Вносится на общие расходы путешествия по 150 р<уб.>

9). Посещен<ие> галерей и пр<очих> учреждений записывать на счет каждого.

10). В чрезвычайных случаях избирается диктатор кликом.

11). Каждый ежедневно по алфави<тной> очереди обязан вписать в журнал до 12 ч. ночи, при остановке не позже 10 ч. веч<ера>. При более поздней останов<ке> дается 2 льгот<ных> часа. Штраф 50 сант<имов>. Кроме того, каждый может вписывать, что угодно.

12). В случае разногласия в вопросе о маршруте, каждый может отделиться на срок не более 10 дней, получая при этом 2 фр<анка> в день и прогоны по устан<овленной> норме.

13). За неисполнение статей, не оговоренных особо, штраф в 4 франка.

14). При выделении из общества кажд<ому> выдается принадлежащая ему часть капитала.

15). Все недоразумения разрешаются большинством голосов.

16). Присоединение допускается только на равных правах по большинству голосов.

17). Кассиром избирается Leon d’Aots Roffy.

18). Гидом — Макед<е> Кок<тебель>.

Compte d’Aoust Roffy

Max de Kok-tebel

Prince Lasippo

Тэдди Теодардо’.

Князь Лазиппо — В.И. Ишеев. Макс де Коктебель — Волошин. Тэдди Теодардо — Ф.К. Арнольд, чья поездка не состоялась. Leon Compte d’Aot Roffy, Leon d’Aots Rqffy, Compte d’Aoust Roffy — шуточные переделки Л.В. Кандауровым своей фамилии на французский манер (с ошибками в правописании и грамматике), впрочем, в журнальной записи от 27 мая Волошин именует своего спутника без грамматической ошибки {Сам Л.В. Кандауров везде писал ‘Compte’, что означает ‘счет’.} — ‘Comte d’Aouroff’, т. е. ‘Граф д’Ауров’.

Узаконения. — Согласно письму Волошина к матери от 8 мая 1900, он и его предполагаемые спутники Л. Кандауров, В. Ишеев и Ф. Арнольд должны были собраться 10 мая для обсуждения ‘окончательного маршрута’ путешествия (Из лит. наследия-3. С. 208). Во время этой встречи, по-видимому, и были составлены ‘узаконения’.

27 мая.

Алексей Васильевич обнаружил со стремление удовлетворять низменные наклонности своей натуры… — Речь идет о А.В. Смирнове, который присоединился к группе путешественников в последние дни. Отношения с ним у трех остальных участников поездки сразу не сложились, Волошин особенно был настроен против ‘статистика’ (как он стал именовать этого своего спутника).

Макса все спутники чрезвычайно уважали за предполагаемые глубокие познания всех стран Западной Европы и всевозможных обстоятельств и перипетий путешествования. — Это мнение основывалось на том, что в 1899 Волошин (вместе с матерью) исколесил Западную Европу по железнодорожному абонементу, он же был инициатором путешествия и его идеологом.

28 мая.

Царство Польское — официальное именование Польши в составе Российской Империи.

…о болезни Папы… — Папой Римским был в то время Лев XIII.

…приезд персидского шаха… — Персидский шах Музаффер-Эддин в 1900 предпринял путешествие по царствующим дворам Европы.

…его сила прямо пропорциональна длине его волос. — Аллюзия на библейского героя Самсона, чья богатырская сила заключалась в его длинных волосах (Книга Судей Израилевых. XVI, 17 и ел.).

Саксонский сад — один из красивейших парков Европы, с площадью и дворцом в стиле барокко, созданными в начале XVIII в.

29 мая (11 июня).

…heller, геллер — австрийская мелкая монета, ¹/₁₀₀ кроны.

30 мая (12 июня).

Чичероне (ит. cicerone) — проводник, экскурсовод.

Собор Св. Стефана — собор в центре Вены, вначале романского (1137—1147, западный фасад), затем готического стиля (1148—1454), со скульптурой различных периодов. Днем раньше в своей записной книжке Волошин описал свое впечатление от посещения храма. Эта запись затем послужила основой для одного из фрагментов первого очерка поэта из цикла ‘Листки из записной книжки’ в ташкентской газете ‘Русский Туркестан’ (Из лит. наследия-1. С. 235—236).

Эстергази-keller — т: е. погребок Эстергази.

Schnbrunn (Шёнбрунн) — парк в юго-западной части Вены, созданный в 1705—1706, с дворцом в стиле барокко.

…видели со самого императора… — Т. е. Франца-Иосифа I.

Сецессионист — участник выставок Сецессиона, т. е. немецких и австрийских художественных группировок конца XIX — начала XX в., объединявших художников различных творческих направлений противопоставлением себя официальному академическому искусству.

…проклятый ~ офицер русской армии не оставлял нас… — ‘Т<ак> н<азываемый> офицер русской армии оказался шпионом русской политической полиции, как это оказалось впоследствии, этой специальностью его объяснялась его навязчивость. Л. Кандауров. 1937 г. Коктебель’ (позднейшее примечание, дается по копии — архив В.П. Купченко. — Ред.).

31 мая (13 июня).

В этот же день Волошин сделал запись в собственную записную книжку (Из лит. наследия-1. С. 237), а Л. Кандауров написал домашним: ‘Я иногда изнемогаю от бессилия поспевать за Максом и первый требую остановки и еды. Макс страшно бесхарактерный, ему приходится уступать, хотя и тяжело из опасения за будущее’ (Грани. 1998. No 186. С. 217).

…на гору си увенчанную остроконечною церковью… — Речь идет о паломнической церкви Вознесения в барочном стиле.

1 (14) июня.

Бедекер — серия популярных туристических путеводителей по странам мира, выпускавшихся немецкой фирмой, основанной В.К. Бедекером, в библиотеке Волошина сохранилось несколько ‘бедекеров’ по странам Европы.

…фигура Баварии с огромной кружкой пива… — Бронзовая женская фигура высотой 19 м с квадригой львов, символизирующая Баварию, была воздвигнута в Мюнхене (1844—1855) на Терезиенвизе по проекту архитектора Ф. фон Гертнера.

…в Новых Афинах… — Т. е. в Мюнхене, изобилующем постройками в античном стиле.

15 <(2)> июня.

International Sezession — выставка, устроенная в Новой Пинакотеке, художественном музее Мюнхена, экспонирующем живопись и скульптуру конца XVIII — начала XX в.

…чудные вещи Segantini… — Картина Д. Сегантини ‘Пашня в Энгадине’ произвела на Волошина сильное впечатление, позднее он напишет об этом в очерке ‘Листки из записной книжки’ (Русский Туркестан. Ташкент, 1901. 9 февр. No 18).

Мадонна Бёклина нам очень не понравилась. — В письме домой Л. Кандауров отмечал: ‘Видели чудные веши Сегантини, интересные картины Фейербаха и Швинда, не всё у Бёклина оправдывало ожидания — лицо его ‘Мадонны’ больше подходит для вакханки. Мы много смеялись по этому поводу. <...> Князь оказался простым юношей, Макс также очень прост и не играет роли. Смирнова мы страшно преследуем. Он своей тупостью изводит нас’ (Грани. 1998. No 186. С. 218).

Глиптотека — музей греческой и римской скульптуры, основанный Людвигом I Баварским в 1805—1816.

Schack Galerie (Шак-галерея, современный адрес: Принцрегентенштрассе, 9) — частное собрание произведений современных художников, основанное графом А.-Ф. фон Шаком из Шверина.

Последняя обладает многими картинами Бёклина: здесь 2 виллы у моря, морская идиллия ~ смерть на коне скачет в осенний день… — Имеются в виду пейзажи ‘Вилла у моря’ (два варианта) и ‘Морская идиллия’, а также картина ‘Верховая прогулка Смерти (Осень и Смерть)’.

…и еще несколько. — Среди них картины ‘Скалистое ущелье’, ‘Путь в Эммаус’.

…картина Steinley ‘Loreley’. — Эта картина навеяна легендой о Лорелее — прекрасной деве-сирене Рейна, заманивающей своим пением корабельщиков и рыбаков к рифам у скалы Лурлей близ Обервезеля. В немецкой литературе Лорелея появилась впервые как героиня песни, созданной К. Брентано и вставленной в его роман ‘Годви’. Затем этот сюжет разрабатывался рядом поэтов вплоть до Г. Гейне.

Frauen Kirche, Фрауэнкирхе — трехнефная зальная церковь, построена в 1271, перестроена в 1466-1492 (архитектор Й. Гангхофер), луковичные купола над башнями — 1529.

…в Обер-Аммергау… — Это селение было всемирно известно представлением (в память чумы 1634 года, раз в 10 лет) мистерии Страстей Христовых, роли в которой исполняли местные жители.

3 (16) июня.

…до Оберау, откуда мы свободно прошли бы пять километров пешком до Обер-Аммергау… — Обераммергау находится от Оберау на расстоянии 6 км.

…картина Габриэля Макса ‘Галлюцинатка Катерина Эмерих’… — Описанная здесь картина Г.-К. фон Макса изображает реальное лицо — девушку К. Эмерих: на ее руках и голове под влиянием экстатического переживания крестных мук Христа появились подобия нанесенных ему ран. Впечатление от картины Волошин описал также в ‘Листках из записной книжки’ (Русский Туркестан. 1901. 9 февр. No 18).

…’Игра волн’ Бёклина ~ передняя наяда <х> подверглась жестокой критике, равно как и ‘Война’ Штука. — ‘Игра волн’ изображает наяд и тритонов в волнах прибоя, на названной картине Ф. Штука изображен апокалиптический всадник, попирающий груды мертвых тел. О произведениях Бёклина и Штука Волошин отозвался также в ‘Листках из записной книжки’ (Русский Туркестан. Ташкент, 1901. 16 февр. No 20).

…пытались импонировать нашими корреспондентскими билетами… — по-видимому, удостоверениями корреспондентов журнала ‘Русская Мысль’, куда Волошин был вхож через М.В. Лаврова.

5 (18) июня.

Мы были на мистериях. — Впечатления от увиденного Волошин впоследствии изложил в очерке ‘В Обер-Аммергау: (Из странствий)’ (Русский Туркестан. Ташкент, 1900. 1 окт. No 1).

6 (19) июня.

…вокзал, находящийся между Гармишем и Партенкирхе… — точнее, Партенкирхеном. Этот вокзал был в то время конечной станцией железной дороги, идущей от Мюнхена.

Кнейпы (от нем.: die Kneipe) — пивные, трактиры, кабаки.

7 (20) июня.

…князь умилен хозяйкой, он сделал ей даже подарок… — ‘Князь подарил хозяйке Unterhosen {Подштанники (нем.).}, которые он так смущенно покупал в Мюнхене. Они оказались ему не по росту. Л. Кандауров. 1937 г. Коктебель’ (позднейшее примечание, дается по копии — архив В.П. Купченко. — Ред.).

8 (21) июня.

Via Mala — ущелье в долине Западного Рейна, после его посещения во время путешествия по Европе (1899) Волошин написал стихотворение ‘Via Mala’ (наст. изд., т. 1, с. 17).

9 (22) июня.

…’тучка золотая’ ~ и после ночи, проведенной на груди ‘утеса великана’… — Обыгрываются первые строки стихотворения М.Ю. Лермонтова ‘Утес’.

…’утопая в сияньи радостного дня’. — Неточная цитата из стихотворения Ф.А. Туманского ‘Птичка (Вчера я растворил темницу…)’.

Пришлось идти до Рофена… — По характеристике Волошина в ‘Листках из записной книжки’, Рофен — это ‘крошечная испуганная деревушка, затерянная высоко-высоко в горах под самыми снегами’ (Русский Туркестан. Ташкент, 1901. 18 марта. No 34).

11 (24) июня.

Городок Prad принял нас ~ о в свои шумные стены. — В записной книжке Волошина зафиксированы впечатления о Праде: ‘Во дворе гостиницы стоят десятки повозок и десятки лошадей, в комнатах и в пивной разнородная, разноязычная толпа проезжающих’ (Из лит. наследия-1. С. 249—250).

12 (25) июня.

…переход через Стельвио… — В ‘Листках из записной книжки’ Волошин писал о шоссейной дороге на этом горном перевале: ‘Она <...> была построена Австрией специально для военных целей еще во времена австрийского владычества над Ломбардией’ (Русский Туркестан. Ташкент, 1901. 18 марта. No 34).

14 (27) июня. 19 день.

Вторая часть этого заголовка (’19 день’) взята в рамку и сопровождена примечанием Л. Кандаурова о смысле этого знака (отмечающего отсутствие Волошина среди путешественников по болезни). Такая же рамка сопровождает обозначения 20-го—23-го дней путешествия (с 15 (28) июня по 18 июня (1 июля)).

15 июня (1 июля).

Озеро Комо. — Согласно тогдашнему путеводителю, озеро Комо, ‘пожалуй, самое красивое из всех итальянских озер. Вечно-голубое, с прелестными берегами, увитыми виноградниками, с бесконечными садами, оно всё расцвечено кокетливыми постройками всех стилей. Комо — летнее местопребывание миланской аристократии и финансистов. Среди их роскошных палаццо — масса вилл иностранцев всевозможных национальностей. Горы, окружающие озеро, очень высоки, покрыты каштановыми и ореховыми лесами, замечательно красивыми среди мягкой зелени оливковых и лавровых рощ’ (Западная Европа: Спутник туриста / Под ред. С.Н. Филиппова. М.: Т-во скоропечатни А.А. Левенсон, Гросман и Кнебель (И.Н. Кнебель), [1907]. Изд. 4-е. С. 122).

19 июня (2 июля).

Вилла Карлотта, построенная в 1747 (названа по имени ее владелицы (с 1843) — прусской принцессы Карлотты), рекомендовалась путеводителями для осмотра.

В вилле находятся несколько произведений Кановы: Амур и Психея со девочка с голубями и др. — На самом деле там выставлен не оригинал названного произведения А. Кановы, а его копия работы А. Тадолини. Не исключено, что и другие нижепоименованные В. Ишеевым скульптуры, автором которых назван Канова, также являются не оригиналами, а копиями работ этого скульптора.

20 <июня> (3 июля).

25 день. Милан. — Этой записью начинается вторая тетрадь ‘Дневника путешествия…’.

…в ~ дилижансе, напоминавшем мне путешествия Гейне и Андерсена, ехал… — Путешествие в дилижансе было описано Г. Гейне в ‘Путевых картинах’ (ч. 3: ‘Италия. Путешествие от Мюнхена до Генуи’, гл. 27, 1829) и в путевом очерке Х.-К. Андерсена ‘Базар поэта (1840 г.): Железная дорога’: ‘Путешествие утрачивает всякую поэзию именно, когда сидишь закованным в узкий дилижанс или почтовую карету, трясясь до отупения, глотая пыль и умирая от жары в самое лучшее время года, или от холода и бездорожицы зимою’ (Андерсен Г.-К. Собр. соч. В 4 т. / Пер. А. и П. Ганзен. СПб.: Типо-лит. С.М. Николаева, 1894. Т. 3. С. 368).

Италия! Италия! О ты ~ Зато сильна… — Цитируется анонимный перевод 83-го сонета В. да Филикайя, впервые опубликованный в журнале ‘Современник’ (1859. No 4. Отд. 1. С. 372). Этот перевод был, в частности, дан во ‘Всеобщей истории литературы’ И. Шерра (СПб.: О.И. Бакст, 1879), сохранившейся в библиотеке Волошина СДМВ).

…краски итальянского заката, какими приветствовала когда-то Венеция мой первый въезд в Италию. — Имеется в виду европейское путешествие Волошина (сент. 1899). Примерно через месяц после вояжа (9 нояб. 1899) он писал И.Х. Озерову: ‘Первое впечатление так ошеломило, что нервы как-то совсем притупились <...>, Венеция с ее дворцами и картинами <...> стала вдруг скучна’ (РНБ, ф. 541, ед. хр. 229, л. 2-2 об.).

…в Милане ~ я почти всё время проводил частью в соборе, частью на кладбище. — Миланский собор, самый знаменитый готический собор в Италии, строился в 1386—1856 (освящен в 1577), имеет 98 башенок и 2000 статуй, помещенных на всех выступах стен, крыш и порталов. Кладбище Cimitero monumentale, открытое в 1866, представляет своего рода музей миланской скульптуры.

…мы отправились ~ к грустной медной девочке… — О надгробии девочки Маргариты на миланском кладбище Волошин сделал 30 июня запись в своей записной книжке (текст см.: Из лит. насле-дия-1. С. 251). Фотография этого памятника сохранилась в ДМВ.

…воскрешение дочери Иаира… — евангельский сюжет воскрешения Христом дочери начальника синагоги в Капернауме (Матф. IX, 18-26, Марк. V, 21-43, Лука. VIII, 40-56).

…мы пойти к крематорию. — Крематорий (Tempio Crematorio) был построен в 1876 в северо-западной части миланского кладбища.

Santa Maria delle Grazie — церковь одноименного доминиканского монастыря, построенная в 1466-1497 (архитекторы Г. Солари и Д. Браманте).

Cenacolo Vinciano — фреска Леонардо да Винчи ‘Тайная вечеря’ на одной из стен трапезной монастыря. Ср. строки из стихотворения Волошина ‘В серо-сиреневом вечере…’ (1905): ‘В сердце сияние ‘Вечери’ // Леонардо да Винчи’ (наст. изд., т. 1, с. 26).

Птица-баба — пеликан.

21 июня (4 июля).

Брера (Пинакотека Брера) — картинная галерея, основанная в 1809 во дворце Palazzo di Brera (XVI—XVIII в.), богатое собрание европейской живописи и скульптуры (24 зала).

Амброзиана — библиотека с картинной галереей, основанная в 1618.

…интересны его <Луини> Мадонны. — Речь идет о ‘Мадонне со Св. Антонием и Варварою’, ‘Мадонне со святыми и жертвователями’, ‘Мадонне del roseto’.

…Manlegna и его Богоматерь, окруженная поющими ангелами… — Имеется в виду ‘Мадонна с херувимами’ А. Мантеньи.

Sassoferralo (Сассоферрато) — прозвище Д. Сальви, данное ему по месту рождения. В Пинакотеке Брера хранится его ‘Мадонна со спящим Младенцем’ и др.

Хорошо ‘Изгнание Агари’ Guercino. — Эта картина Гверчино в каталогах именуется: ‘Авраам изгоняет Агарь и Измаила’.

Эффектны картины Procacco’то. — Точнее: Procaccini (Прокаччини). В галерее Брера находятся произведения двух братьев Прокаччини — Джузеппе Чезаре (‘Мистический брак Св. Екатерины’) и Камилло (‘Поклонение пастухов’). К какому из них (либо к обоим?) относятся впечатления Л.В. Кандаурова, неясно.

And. d. Milano очень хорошо сохранился… — В Пинакотеке Брера экспонируется картина Джованнила Милано ‘Распятие Св. Амвросия’, не исключено, впрочем, что речь идет о какой-то из работ другого художника — А. Милани.

Рафаэля ‘Обручение’ очень красиво… — Имеется в виду картина Рафаэля ‘Обручение Марии’, завершившая умбрийский период творчества художника.

…Л<еонардо> да Винчи, его ‘Изабелла’. — Речь идет об Изабелле д’Эсте, живописный портрет которой (в профиль) работы Леонардо сейчас называют ‘Дама в сетке для волос с жемчугами’.

Картины Афинской школы Рафаэля. — Имеются в виду эскизы к фреске Рафаэля ‘Афинская школа’, выполненной им для Ватиканского дворца в Риме (Станца делла Сеньятура).

…идти в музей Poldi Pezzoli смотреть Боттичелли… — В музее Польди Пеццоли (собрании ломбардской, тосканской и венецианской живописи XV—XVIII вв.) хранится, в частности, картина Боттичелли ‘Оплакивание Христа’.

Вечером снова ходили в сад… — В письме домой в этот день Л. Кандауров писал: ‘Вечером мы были в общественном саду. Мимозы спали, магнолии пахли лимоном. Макс сел поддеревья и начал читать стихи’ (Грани. 1998. No 186. С. 220).

22 июня (5 июля).

…двор монастыря Чертозы… — Чертоза — общее название картезианских монастырей в Италии, здесь речь идет о Павийской чертозе близ Милана (в 7 км от Павии), основанной в начале XV в.

23 <июня> (6 июля).

Генуя. — Свои первые впечатления от Генуи Волошин изложил также в письме к матери, датированном по новому стилю, т. е. 6 июля (Из лит. наследия-1. С. 257).

Учит<ель> ~ ‘Чайка’. — Воспроизведен по памяти диалог Медведенко и доктора Дорна из четвертого действия пьесы А.П.Чехова ‘Чайка’.

Кампо Санто — большое кладбище близ Генуи, основанное у деревни Staglieno (в 1844), с многочисленными богатыми надгробиями, обычно не слишком художественными.

…против неизбежного Виктора-Эммануила верхом на коне стоит высокий и легкий памятник Маццини… — Конная статуя Виктора-Эммануила 11 была воздвигнута в Генуе в 1886 на Piazza Corvetto, мраморная статуя Д. Мадзини (налево от нее) — в 1882.

…площадь имени Манини… — Имеется в виду Д. Манин.

24 ию<ня> (7 ию<ля>).

…палаццо Дориа. — Дворец Дориа Турси, или Муничипале, построен в 1564 (архитектор Р. Лураго).

25 <июня> (8 июля).

…собор, Кампо Санто, падающая башня и баптистерия… — Знаменитый пизанский собор был построен в 1063—1118 в тосканско-романском стиле (архитектор Д. Бускето), освящен в 1118. Крытое кладбище Кампо Санто заложено в 1278 по проекту Дж. Пизано, полностью завершено в 1463. Башня собора была начата в 1173 архитектором Б. Пизано, окончена в 1350. Баптистерий (т. е. помещение для крещения) начат в 1153 Диотисальви.

Сидя в соборе ~ я писал в своей записной книжке <следует цитата>… — Полное воспроизведение этой записи см. в кн.: Из лит. наследия-1. С. 258. О соборе в Пизе Волошин также писал 2 (15) июля матери (Там же. С. 261).

…великолепными картинами Андреа дель Сарто и Содомы, мозаиками Чимабуэ и скульптурой Джиованни да Болонья… — Андреа дель Сарто создал для пизанского собора большую алтарную композицию. Содома расписал собор фресками ‘Оплакивание Христа’ и ‘Жертвоприношение Авраама’. Достоверно известно, что Чимабуэ принадлежит лишь одна из мозаик собора — ‘Св. Иоанн’. Джиованни да Болонья выполнил для главного алтаря собора в Пизе бронзовое распятие и фигуру бронзового ангела.

…Галилей выводил свои законы маятника… — Г. Галилей обосновал изохронность качаний маятника в 1581, будучи студентом Пизанского университета.

…мы пошли в Кампо Санто ~ барельефы Никколо Пизано на кафедре крестильнцы… — Восточная стена Кампо Санто расписана в XIV в. последователями Джотто ди Бондоне. На северной стене — 24 фрески на сюжеты Ветхого Завета (1469—1485) работы Б. Гоццо-ли. Кафедру пизанского баптистерия (1260) выполнил из мрамора Н. Пизано.

…на падающую башню ~ из слоновой кости… — Пизанская ‘падающая башня’ имеет 55,86 м высоты, с нее открывается вид на город и окрестности.

…мысли были полны ~ волнами на этот берег. — Подразумевается П.-Б. Шелли, утонувший во время внезапной бури 8 июля 1822 в заливе Специя, вместе с двумя моряками. Спустя десять дней их тела были обнаружены на морском берегу и преданы сожжению в присутствии Д.-Н.-Г. Байрона, прах Шелли был погребен в Риме.

Усну я вечным сном ~ баюкая меня. — Строки из стихотворения П.-Б. Шелли ‘Стансы, написанные близ Неаполя, в часы уныния’ в переводе К.Д. Бальмонта.

…очертания купола Брунеллески. — Имеется в виду восьмигранный купол флорентийского собора Санта Мария дель Фьоре, сооруженный в 1420—1436 по проекту Ф. Брунеллески.

…пьяцца ди Синьориа с своим palazzo Vecchio ~ Loggia di Lanzi… — Ансамбль Piazza di Signoria, главной площади Флоренции: Палаццо делла Синьориа (палаццо Веккьо), построенное в основном в 1298—1314, по планам Арнольфоди Камбио, расширено и достроено в XV—XVLLJ вв., Лоджия Деи Ланци (или делла Синьория, ок. 1376—1380, архитекторы Бенчи ди Чоне и С. Таленти). Скульптуры на площади: геральдический лев ‘Мардзокко’ (копия статуи Донателло), ‘Юдифь и Олоферн’ Донателло, ‘Давид’ (копия статуи Микеланджело), ‘Геркулес и Какус’ (Б. Бандинелли), копия статуи Козимо I Медичи (Джамболонья).

…фасада Уффици… — Палаццо Уффици (1560—1585, архитекторы Дж. Вазари и Б. Буонталенти) имеет одно из лучших в мире собраний живописи итальянской школы.

…силуэт ~ колокольни. — Имеется в виду башня палаццо Веккьо. Об этом вечере Л.В. Кандауров писал из Флоренции: ‘На улицах большое оживление. Нас все осматривали с любопытством. Иностранцы с мешками бегут по городу. Самый большой и толстый в синей рубашке впереди’ (Грани. 1998. No 186. С. 221).

26 июня (9 июля).

…картина Леонардо да Винчи ‘Голова Медузы’. — Эта картина лишь приписывалась Леонардо, без уверенности в его авторстве.

…младенец на картине A. del Sarto очень хорош. — Речь идет о картине Андреа дель Сарто ‘Мадонна с гарпиями’.

…Мадонна Рафаэля ~ Мадонна Корреджио. — Имеются в виду ‘Мадонна со щеглом’ Рафаэля и ‘Мадонна, поклоняющаяся младенцу’ Корреджо.

Очень красивы по освещению ‘Святое семейство’ Рембрандта, ‘Святое семейство’ Тициана. — Одна из картин Рембрандта на указанный сюжет находится в мюнхенской Старой пинакотеке, другая — в Государственном Эрмитаже (СПб.). В галерее Уффици выставлена картина Тициана ‘Богоматерь с младенцем, Св. Иоанном Крестителем и Св. Антонием’, ошибочно принятая Ишеевым за ‘Святое семейство’.

…лицо у Сусанны на картине Гвидо Речи. — Она называется ‘Задыхающаяся Сусанна’.

…Жирардини Нотти (‘Поклонение пастухов’). — Речь идет о работе художника Г. делла Нотте.

…собор, очень простой внутри, с ~ колокольней работы зн<аменитого> Джиотто. — Строительство собора Санта Мария дель Фьоре было начато в 1296, кампанила начата в 1334 по проекту Джотто.

…фасад церкви Св. Лаврентия… — Церковь Сан Лоренцо, одна из древнейших в Италии, была основана в 390, пострадав от пожара, была в 1425 перестроена в стиле древнехристианской базилики.

…St. Maria Novella… — Санта Мария Новелла (ок. 1278—ок. 1350), церковь с ‘Троицей’ Мазаччо в интерьере, с фресками Д. Гирландайо и ФилиппиноЛиппи.

…’Снятие со креста’ Джиоттино. — Речь идет о картине ‘Оплакивание Христа’ (‘Piet’) Джоттино, ныне некоторые искусствоведы называют ее автором Мазо ди Банко.

Венера Медицейская мне не понравилась ~ Милосская — бесконечно выше… — Первая из статуй является римской копией I в. до н. э. с греческого оригинала, найдена в 1680 на вилле императора Адриана в Тибуре (Тиволи) близ Рима, позднее приобретена семейством Медичи. Венера Милосская — знаменитая античная статуя II в. дон. э., найденная в 1820 на острове Милос и приписывавшаяся Скопасу, экспонируется в Лувре.

Группа Ниобы со не произвела ~ впечатления. — Речь идет о скульптурной группе Ниобы (Ниобеи) и ее детей, римской копии греческого оригинала (возможно, Скопаса). Царица Фив, Ниоба гордилась своим многочисленным потомcтвом и, согласно мифу, была наказана Аполлоном и Артемидой: они уничтожили всех ее сыновей и дочерей.

27 июня (10 июля).

Мы прошли мимо бронзового кабана ~ сказка Андерсена о мальчике, уснувшем на спине у него. — Сказка Андерсена ‘Бронзовый кабан’ начинается словами: ‘Во Флоренции неподалеку от пьяцца дель Грандука есть переулочек под названием, если не запамятовал, Порта Росса. Там перед овощным ларьком стоит бронзовый кабан отличной работы. Из пасти струится свежая, чистая вода. А сам он от старости позеленел дочерна, только морда блестит, как полированная’ (Андерсен X.-К. Сказки. Истории. М.: Худож. литература, 1973. С. 136). Бронзовый кабан — копия с античной скульптуры, выполненной в мраморе и стоящей у входа в галерею Уффици.

…по Старому мосту… — Т. е. по мосту Ponte Vecchio, перестроенному в 1345, позднее (в 1905) Волошин переведет сонет Ж.-М. де Эредиа, посвященный этому сооружению.

…здание Сеньории со своей стройной башней Вазари, которую Макс впопыхах окрестил именем известной башни Джиотто… — Д. Вазари в 1564—1569 руководил перестройкой палаццо Веккьо (с высокой кампанилой). Джотто был автором проекта колокольни собора Санта Мария дель Фьоре (см. с. 378)).

…к ней <колокольне Джотто> подходят слова ~ Фрикена, готового положить ее в футляр… — А. фон Фрикен в ‘Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона’ (том 10, 1893) писал, что эта колокольня, ‘несмотря на свою вышину (84 м), столь изящна, размеры ее столь гармоничны, декоративные элементы ее так хорошо вяжутся между собою, что она кажется зрителю скорее ювелирным изделием, чем зданием’.

…палаццо Pitti.— Дворец Питти строился для Л. Питти с 1440 по проекту Ф. Брунеллески, в XVI—XVII] вв. были сделаны пристройки. В XVII в. во дворце была основана галерея Палатина (коллекция старой живописи), а в 1860 — Галерея современного искусства.

Из картин здесь, кроме прославленного Рафаэля, Андрее дель Сарто, я обратил внимание на Мадонну Боттичелли в круглой раме, прижавшей к щеке младенца, затем портрет Sustennan’a… — В галерее Питти выставлены рафаэлевские ‘Дама с покрывалом’ и ‘Мадонна дель Грандука’, его же портреты Аньоло Дони и Маддалены Дони, ‘Благовещение’ и ‘Диспут о Троице’ Андреа дель Сарто. Тондо ‘Мадонна с младенцем’, приписанное Л. Кандауровым С. Боттичелли, на самом деле выполнено Фра Филиппо Липпи. Ю. Сустермансу принадлежит портрет Г. Галилея.

…и de Vries. — Возможно, имеется в виду А. Деврис, голландский портретист XVII в.

Хороша ‘Юдифь’ Аллори. — На этой картине (полное название — ‘Юдифь с головой Олоферна’) художник, по преданию, изобразил в образе героини свою гордую любовницу, а для головы Олоферна использовал собственное лицо.

…Мадонна Мурильо… — Речь идет о картине художника ‘Мадонна с младенцем’.

Очень хороша ‘Сусанна’ Гвидо Речи. — Полное название картины: ‘Сусанна и старцы’.

Больше всего здесь картин Андреа дель Сарто ~ Рубенса здесь очень хорошая портретная группа каких-то ученых. — Речь идет о вариантах ‘Вознесения Богоматери’ Андреа дель Сарто и о картине П.-П. Рубенса ‘Четыре философа’ (‘Юст Липсий и его студенты’). На ней изображен Ю. Липсий, который сидит за столом под бюстом Сенеки, по обе стороны от него два лучших ученика — Я. ван ден Ваувер и Ф. Рубенс, а сзади стоит сам художник.

…Santa Croce. — Церковь Санта Кроче начата в конце XIII в. по проекту Арнольфо ди Камбио (?), фасад — 1853—1863, в интерьере — гробница Микеланджело работы Д. Вазари. Краткую запись об этом дне во Флоренции Волошин сделал и в записной книжке (Из лит. наследия-1. С. 263).

28 июня (11 июля).

…картина Филиппино Липпи ‘Видение Богоматери Св. Бернарду’. — Эта картина (ее называют еще ‘Видение Св. Бернарда’) находится в монастырской церкви Бадия, построенной Арнольфо ди Камбио между 1284 и 1310.

…национальный музей, раньше называвшийся музеем Баргелло… — Этот музей основан в 1859 в готическом palazzo del Podest (Bargello) (1254—1346) с коллекцией флорентийской скульптуры и декоративно-прикладного искусства.

…’Победитель’ Микеланджело и его умирающий Адонис. — Имеются в виду статуя скульптора ‘Победа’ (ныне в палаццо Веккьо) и приписывавшаяся Микеланджело статуя ‘Умирающий Адонис’, более вероятным автором которой является В. де Росси.

…полно представлен Донателло ~ его раскрашенный портретный бюст. — Речь идет о раскрашенном бюсте ‘Никколо да Уццано’. В музее экспонируются также работы Донателло: мраморный ‘Давид’, ‘Св. Марк’, ‘Св. Георгий’, бронзовый ‘Давид’, мраморная статуя Иоанна Крестителя-мальчика, бронзовая статуэтка ‘Аттис Аморино’ (‘Амур-Атис’).

…отправились в Санто-Лоренцо в капеллу Медичи ~ стоят две Микеланджеловские гробницы Медичи. — Капелла Медичи (Новая сакристия) при старейшем флорентийском соборе Сан Лоренцо (IV в., перестроен в XV в.) была построена Микеланджело в 1520—1534 как усыпальница дома Медичи. Гробницу Л. Медичи, герцога Урбинского, украшают скульптуры Микеланджело ‘Вечер’ и ‘Утро’, гробницу Д. Медичи, герцога Немурского, — ‘Ночь’ и ‘День’.

…музей Св. Марка со от комнаты Савонаролы. — Музей Сан Марко основан в 1869 в здании доминиканского монастыря Св. Марка, известен фресками Анжелико (Беато Анжелико). Во втором этаже здания — комната Д. Савонаролы, бывшего настоятелем монастыря.

…Санта Мариа дель Кармине ~ фрески Мазаччио ~ ‘Чудесный лов рыбы’ ~ отличается ~ цельностью, чего нельзя сказать про нижнюю фреску, законченную Фипиппино Липпи. — Фрески Мазаччо в капелле Бранкаччи церкви Санта Мария дель Кармине (XIII в.) изображают эпизоды из жизни Св. Петра. ‘Чудесный лов рыбы’ обычно именуется ‘Чудо со статиром’, нижняя фреска — ‘Воскрешение апостолом Петром сына императора’ — не закончена Мазаччо и завершена после его смерти Ф. Липпи.

…Санта Мариа Новелла ~ расписанной джиоттистами. — Испанская капелла (Capella degli Spagnuoli, после 1350) доминиканской церкви Санта Мария Новелла (XIII—XIV вв.), фасад работы Л.-Б. Альберти) расписана фресками художников школы Джотто (Таддео Гадди, Мазо ди Банко, Андреада Фиренце).

…современная картина Кастанья, изображающая любовь Фра Филиппе Липпи к молодой монашенке… — Имеется в виду полотно Г. Кастаньолы ‘Фра Филиппо Липпи и монашенка из Бути’. На нем изображен эпизод из жизни названного живописца (и монаха монастыря Кармине): в 1456 он похитил из монастыря Санта Маргерита в Прато монахиню Лукрецию Бути, с которой в 1461 с разрешения папы Пия II вступил в законный брак, их сын — художник Фипиппино Липпи. (См.: Вазари Д. Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. М.: Искусство, 1963. Т. 2. С. 323, 328).

29 <июня> (12 июля).

…были в галерее Beaux Arts. — Имеется в виду галерея Академии изящных искусств (Accademia delle Belle Arti, основана в 1784), на площади Сан Марко с произведениями Боттичелли, Чимабуэ, Джотто, Липпи, Микеланджело и др.

…картина: ‘Поклонение волхвов’ Алатори. — Автором этого произведения является К. Аллори.

…в галерею Буонарротти ~ особенно интересного ничего нет. — В музее Каза Буонарроти (на виа Гиббелина) собраны работы Микеланджело, его чертежи, рукописи и т. д.

30 июня (13 июля).

В 7 ч. утра мы были в Риме ~ на вокзале, мимо цирка (?) Диоклетиана… — Имеются в виду вокзал Термини и не цирк, а термы Диоклетиана — остатки грандиозных общественных бань, построенных в 298—306 при императоре Диоклетиане.

…площадь перед Trinit dei Monti ~ купол Св. Петра ~ по ~ Испанской лестнице… — Sancta Trinit dei Monti (1495, фасад — 1585) — церковь, начатая Джакомо делла Порта при папе Иннокентии VIII на холме Пинчио. От нее вниз спускается Испанская лестница (сооружена в 1721-1724, архитекторы А. Спекки и Ф. Де Санктис) к Испанской площади с фонтаном ‘Баркачча’ (1630) работы П. Бернини. Собор Св. Петра на территории Ватикана — крупнейший католический собор мира (15160 кв. м, высота 132,5 м), построен в 1506—1614, архитекторы Д. Браманте, Микеланджело, Джакомо делла Порта, Виньола, К.Мадерна и др.

Corso — длинная прямая улица, идущая от Пьяццадель Пополо на севере до Пьяцца Венеция на юге, застроенная дворцами, с лучшими магазинами и кафе. На ней устраивались карнавальные шествия и скачки (corsa).

… Макс получил много писем, и одно из них звало его в Норвегию. — Речь идет о письме A.M. Пешковского (подробнее см. запись от 1 (14) июля, а также в кн.: Из лит. наследия-1. С. 270), оно не сохранилось.

… Via Monte Brianzo, недалеко от замка Св. Ангела. — Эта небольшая улица идет почти параллельно набережной Тибра, к юго-востоку от замка Св. Ангела. Последний был построен императором Адрианом как его будущий мавзолей, помимо Адриана, там похоронены и следующие за ним императоры вплоть до Каракаллы. Позднее замок стал резиденцией пап, был украшен фресками и живописью, там же находилась папская тюрьма.

…мы прошли на Piazza del Popolo и поднялись на M Pincio. — Имеется в виду площадь у ворот дель Пополо, с древнеегипетским обелиском в точке схода лучей трех магистралей: виа дель Корсо, виа ди Рипетта и виа дель Бабуино, с фасадами Виньолы (1561) и Д.-Л. Бернини (1655) и двумя одинаковыми церквами. Расположена среди садов Пинчио (по семье Пинчи, которой местность принадлежала в IV в.) и открывает один из лучших видов на Рим. (Променад устроен в 1828 по проекту Д. Валадьера).

…парк Villa Borghese. — Вилла Боргезе — дворец княжеского рода Боргезе, начатый в 1590 М. Лонги Старшим, в 1615 строительство продолжил Ф. Понцио, внутри — богатое собрание скульптуры и живописи, сложившееся в первой половине XVII в., сады Джустиниани вокруг имеют в окружности 5,5 км.

Форум. — Имеется в виду Форум Романум, общественный центр древнего Рима, расположенный в долине между холмами Палатин и Квиринал и включающий курию и ряд храмов.

…мимо храма Весты мы перешли Тибр по Trastevere… — Храм Весты (I в. до н. э.) находится на Бычьем рынке у Тибра. Трастевере — переправа через Тибр и (в то время) городской район на правом берегу реки, в основном населенный беднотой.

Собор Петра ~ нельзя ~ увидеть ~ в соединении с колоннадой. — Перед собором Св. Петра расположена площадь, обрамленная колоннадой (1657—1663) архитектора Д.-Л. Бернини.

Работ Микель Анджело не нашли… — В соборе Св. Петра находится скульптурная группа Микеланджело ‘Piet’.

1 (14) июля.

В камень черный ~ Рвуся я душой! — По-видимому, экспромт Волошина.

Ватиканский музей скульптуры — иначе музей Пио-Клементино, основанный в 1770-х Климентом XIV и расширенный Пием VI, с коллекцией античной скульптуры.

…перебегать от Аполлона Бельведерского ~ к группе Нила… — Аполлон Бельведерский — римская копия (мрамор) с греческого оригинала статуи, найденная в 1495. Мраморная группа ‘Лаокоон’ изображает сцену гибели троянского жреца Лаокоона и его двух сыновей, задушенных гигантскими змеями. Эрот и Венера Книдская — римские копии (мрамор) с греческих скульптур работы Праксителя. Мраморная группа Нила (реставрированная Кановой) изображает могучего старца, окруженного шестнадцатью детьми — символами шестнадцати изгибов реки Нил во время половодья.

…прошли на виллу Медичи… — Эта вилла построена А. Липпи в 1574—1580, в 1666 перешла во владение Франции, которая организовала в ней Национальную академию изящных искусств (1801).

…пришли на виллу Боргезе ~ достигли до Casino… — Здание Казино Боргезе (садовый павильон, где располагается коллекция скульптуры и живописи) было построено по заказу С. Боргезе (1613-1615).

Венера Кановы ~ страшно холодна. — Моделью для этой статуи послужила Полина Бонапарт.

…хороши распятия Ван Дика и Леда да Винчи. — Подразумевается ‘Распятый Иисус Христос’ А. Ван Дейка и копия (выполненная, по всей вероятности, Содомой) с несохранившейся картины Леонардо да Винчи ‘Леда’.

…они ~ пошли покупать ‘Воскресенье’… — Имеется в виду заграничное издание романа Л.Н. Толстого ‘Воскресение’, свободное от цензурных изъятий и искажений. В течение 1899—1900 издательство В.Г. Черткова ‘Свободное слово’ выпустило пять изданий ‘Воскресения’: первое вышло в Англии (1899) в тринадцати отдельных выпусках. Прочитав роман Л. Толстого зимой 1899-1900 в Берлине, Волошин написал о своем впечатлении Я.А. Глотову 14 янв. 1900.

…я ~ застал ~ Леонида, читающего письмо ~ от m—me Поленовой, в котором она посылала его в Риме к m—me Хельбих. — Речь идет о Н.В. Поленовой, жене живописца. В письме к матери (10 (23) июля 1900) Волошин отметил: ‘У Леонида была к ней [Гельбиг] рекомендация от Поленова’ (Из лит. наследия-3. С. 221).

…на виллу Ланте ~ на Яникульском холме. — Вилла была построена Джулио Романо (1523), свое название она получила по ее поздним владельцам — семейству Ланте. Вид на вечерний Рим с Яникульского холма (холма Джаниколо) описан в финале повести Н.В. Гоголя ‘Рим’.

…мимо церкви Св. Онуфрия… — Имеются в виду церковь и монастырь Св. Онуфрия (ок. 1430) на холме Джаниколо, в церкви находится гробница Торквато Тассо.

Она говорила ~ о сыне… — Т. е. о Д.В. Гельбиге.

О Трастевере (у Волошина неточно: Транстевере) см. выше (с. 383).

…муж разошелся с институтом… — В.К. Гельбиг был старшим секретарем Прусского Археологического института в Риме.

…эта вилла ~ старинное здание. У Вазари ее описание есть. — В ‘Жизнеописании Джулио Романо’ Д. Вазари сообщает: ‘Джулио, весьма подружившийся с мессером Бальдассаре Туррини из Пеши, построил для него по своему проекту и модели на Яникульском холме, там, где расположены виноградники, с которых открывается прекраснейший вид, дворец с таким изяществом и с такими удобствами для любого времяпровождения, какое только возможно в таком месте пожелать, так что большего и сказать нельзя. А помимо всего, помещения были украшены не только лепниной, но и росписями, и сам он написал несколько историй о Нуме Помпилии, погребенном на этом месте. В бане этого дворца Джулио написал, с помощью своих учеников, несколько историй о Венере и Амуре, об Аполлоне и Гиацинте, и все они гравированы и вышли из печати’ (Вазари Д. Жизнеописание наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих. М.: Искусство, 1970. Т. 4. С. 70).

…студия моей дочери. — Т. е. Н.В. Гельбиг.

Квиринал — один из семи холмов, на которых расположен Рим.

Соракта — гора вблизи Рима, воспетая Горацием (Оды. 1, 9).

…площадь Санто-Пьетро in Montorio… — На этой площади находится церковь San Pietro in Montorio (1480-е, архитектор Б. Понтелли), воздвигнутая, согласно средневековой легенде, на месте распятия св. Петра.

2 (15) июля.

Museum Nazionale — национальный римский музей (музей Терм), основан в 1889, представляет собрание древнегреческой, эллинистической и древнеримской скульптуры и живописи.

Музей Кирхера… — Речь идет о музее в Collegio Romano, основанном А. Кирхером, где собраны предметы естественной истории, древности, математические и физические инструменты.

…мы отправились на Форум, ~ На Форуме очень приятно бродить… — Волошин также сделал краткую запись о посещении Форума в своей записной книжке (Из лит. наследия-1. С. 273), упомянув его и в письме к матери того же дня (Из лит. наследия-3. С. 219).

Перед этим старались тщетно разыскать Тарпейскую скалу… — Имеется в виду западный склон Капитолийского холма, с которого в древности сбрасывали приговоренных к смерти преступников. Название возводят к имени весталки Тарпеи, впустившей в Капитолийскую крепость сабинян.

…базилики Константина ~ триумфальной арки Тита ~ Колизей. — Базилика Константина (или Максенция — Константина), сооруженная ок. 307—312, названа в честь римских императоров того времени, а арка Тита (81) — в честь Тита Флавия Веспасиана. Колизей, или амфитеатр Флавиев, — гигантский цирк, построенный в 75-80 для битв гладиаторов и других зрелищ, рассчитанный почти на пятьдесят тысяч зрителей, длина сооружения 190 м, ширина 156 м.

…сказку Кеннет Греем: Уклончивый дракон. — Эта сказка входила в книгу К. Греема ‘Дни грез’ (СПб.: Л.Ф. Пантелеев, 1900) в переводе А. Баулер.

На Форуме. — О прижизненных публикациях этого стихотворения см. наст. изд., т. 1, с. 439.

Ростра — трибуна на Форуме, украшенная носами кораблей, захваченных у неприятеля.

…Царственный холм Палатин! — Холм считается колыбелью Рима: это место древнегреческого поселения колонистов из Паллантиона в Аркадии, а также место, где, по преданию, были вскормлены волчицей Ромул и Рем, основатели города.

3 (16) июля.

Сикстинская капелла — домовая часовня пап в Ватикане, построенная по заказу папы Сикста IV в 1475-1481 (проект Б. Понтелли, архитектор-строитель Д. де Дольчи). Стены в нижней части расписаны С. Боттичелли, Д. Гирландайо, Л. Синьорелли и другими художниками, стена над алтарем занята грандиозной фреской Микеланджело ‘Страшный суд’, на потолке им же изображены сотворение мира и человека, грехопадение и другие картины из Ветхого Завета (1508-1512).

Стансы Рафаэля, или Станцы — четыре зала в Ватиканском дворце, расписанные под руководством Рафаэля Санти.

…я успел рассмотреть только ‘Диспут’ и начал ‘Афинскую школу’… — ‘Диспут’ и ‘Афинская школа философов’ — фрески в зале Станцаделла Сеньятура, самому Рафаэлю принадлежит только композиция, исполнение было поручено его лучшим ученикам.

Аппиева дорога (Via Appia) — римская военная дорога, проложенная в 312 до н. э. Аппием Клавдием Цекусом, ведет из Рима мимо Альбанских высот на юго-восток, в древнюю Капую.

…предложение ехать в Ташкент. — Предложение участвовать в экспедиции по проектированию южной части Ташкентско-Оренбургской железной дороги Волошин получил от В.О. Вяземского.

Alessandro di Ukraintzeff… — В справочниках ‘Состав Императорского Русского Географического общества’ (СПб.) за 1900—1904 А. Украинцев не значится, нет его фамилии и в других справочниках.

4 (17) июля.

…памятник Гарибальди… — Конная статуя Д. Гарибальди работы скульптора Э. Галлори установлена в Риме в 1895 на холме Джаниколо.

На Капитолии ~ статуя Марка Аврелия. — Эта статуя работы Микеланджело из бронзы была установлена на площади Капитолия в 1538.

Я сам был ~ в Ренне во время процесса… — Речь идет о деле французского офицера А. Дрейфуса (1898), еврея по национальности, ложно обвиненного в шпионаже в пользу Германии. С гневным осуждением приговора военного суда выступил Э. Золя (письмо президенту республики ‘Я обвиняю’). Дело Дрейфуса стало самым значительным событием в политической жизни Франции рубежа XIX—XX вв., расколов всё население страны на ‘дрейфусаров’ и ‘антидрейфусаров’. В городе Ренн с 7 авг. по 9 сент. 1899 шел вторичный разбор дела военным судом, подтвердившим обвинения против Дрейфуса. Полковник М.-Ж. Пикар в 1896 выступил с разоблачением судебных махинаций в деле Дрейфуса и стал главным свидетелем в его пользу. На защитника Дрейфуса на процессе, друга Золя Ф. Лабори во время процесса в Ренне было совершено покушение (он отделался легкой раной).

Ротшильд 40 000 франков прислал. — Имеется в виду А. Ротшильд, в то время глава известного банкирского дома, общее состояние которого оценивалось тогда в несколько миллиардов франков. Расхожие сплетни антидрейфусаров приписывали сторонникам Дрейфуса создание тайного ‘синдиката’, финансируемого банкирами-евреями.

…m—me Дрейфус ~ только для детей… — Дети супругов Дрейфус — Пьер и Жан. Первый родился в 1891, второй — в 1893.

Анатоль Франс? ~ Это честный человек. — А. Франс в борьбе вокруг дела Дрейфуса выступил активным сторонником Э. Золя. Благодаря Э.-Ф. Дубе стал возможен пересмотр дела Дрейфуса (с его помилованием в 1899 и оправданием в 1906).

Palazzo Doria — Дворец Дориа (XVII в.) с картинной галереей Дориа-Памфили.

…к воротам Св. Павла ~ холм Тестаччио ~ Пирамида Цестия, под которой покоится прах Шелли. — Речь идет о южных воротах Рима, напротив них — надгробный памятник времен Августа, пирамида Гая Цестия. Рядом с пирамидой Цестия — протестантское кладбище, на котором похоронен П.-Б. Шелли.

…мы прошли гробницу Цецилии Метеллы… — Памятник эпохи Августа в виде башни, в Средние века была превращена в крепость.

…’Призраки’ Тургенева ~ из-за развалины…’. — Неточная цитата из ‘фантазии’ И.С. Тургенева ‘Призраки’, имеющая в виду тень Гая Юлия Цезаря (Тургенев И.С. Поли. собр. соч. и писем. В 28 т. Соч. В 15 т. М., Л.: Наука, 1965. Т. 9. С. 91).

…князь высказал непреодолимое желание спросить себе ~ напитка ~ называющегося ‘ vietato disputare’ (запрещается спорить). — ‘Хотя мы и посмеялись над своим товарищем, но и сами неверно поняли объявление. Оно значит ‘запрещается плевать’. Л. Кандауров. 1937. Коктебель’ (позднейшее примечание, дается по копии — архив В.П. Купченко. — Ред.).

5 (18) июля.

Пантеон — храм, посвященный всем богам, сооружен ок. 125. Представляет собой ротонду, перекрытую огромным куполом (диаметр свыше 43 м) с отверстием в центре (диаметр ок. 9 м).

…церковь S. Maria Sopra Minerva. — Эта церковь на берегу Тибра основана в VIII в. на месте античного храма богини Минервы (Афины), в 1280 перестроена в готическом стиле.

…отправились в виллу Фарнезина. — Эта вилла была построена для семьи Фарнезе (в 1509-1511) Б. Перуцци, с фресками Рафаэля и Джулио Романо в интерьерах.

6 (19) июля.

Посещение Тиволи. — Этот город известен с IV в. до н. э.: он служил местом летнего пребывания древнеримской аристократии. Запись о Тиволи есть и в записной книжке Волошина (Из лит. наследия-1. С. 278—279). Позднее, в Средней Азии, Волошин начал стихотворение, посвященное виллам Тиволи: ‘Фонтаны, аллеи… запущенный сад…’ (см. наст. изд., т. 2, с. 518—519, под заголовком ‘Отрывок о Тиволи’).

…купив билеты на Villa Gregoriana, благополучно спустились в парк. — Эта вилла была создана папой Григорием XVI в начале XIX в. Парк расположен по обоим берегам реки Анио.

Вилла д’Эсте в Тиволи построена П. Лигорио в 1550—1572 для кардинала И. д’Эсте, известна своим живописным положением и парком.

Вилла Адриана строилась в 125—135 для императора Адриана, к XX в. сохранилась в развалинах. Она (и ее ‘тени’) описаны Волошиным ниже (с. 81—82), а также в письме к A.M. Петровой от 7 (20) июля 1900 (Из лит. наследия-1. С. 112).

‘Мне уж снился ~ полный аромата…’. — Строки взяты в кавычки, но, по-видимому, принадлежат самому Волошину, приведены и в вышеупомянутом письме к A.M. Петровой (Из лит. наследия-1. С. 111).

7 (20) июля.

…мы пошли в академию San-Luca. — Речь идет о галерее Академии Св. Луки (1577), в которой собраны итальянская и фламандская живопись XVI—XVII вв.

…картина Сальватора Розы си ‘Грезы старого кота о мартовских днях его юности’. — Имеется в виду этюд С. Розы ‘Кошачьи головы’, на котором изображены в разных ракурсах пять кошек.

…мы поднялись на Капитолий в скульптурный музей. — Капитолийский музей на площади Капитолия включает собрание древнегреческой, эллинской и древнеримской скульптуры.

… в зале ‘Умирающего галла’ ~ не отмеченных звездочкой в их путеводителе. — В одном из залов второго этажа Капитолийского музея (Stanza dei Gladiatore) центральное место занимает эллинистическая скульптура мастера из Пергама ‘Умирающий галл’, вокруг расположены скульптуры: ‘Голова Дионисия’ (именуемая Волошиным ‘головой Александра Великого’), ‘Отдыхающий сатир’ (римская копия работы Праксителя), портрет Фаустины Старшей — супруги Антонина Пия и др. Звездочками в путеводителях отмечались наиболее рекомендуемые для осмотра памятники.

…дворец консерваторов (Palazzo dei Conservatori, ок. 1450) расположен на площади Капитолия, перестроен в 1565—1568 по проекту Микеланджело. Включает музей живописи и скульптуры.

…большая галерея бюстов итальянских великих людей… — Среди бюстов — мраморный бюст императора Коммода, бронзовый бюст консула Луция Юния Брута и др.

8 (21) июля.

…Венера Книдская, голова Зевса, бойцы Кановы, Лаокоон, дивный Меркурий… — Перечислены находящиеся в Бельведерском дворце Ватикана (музей Пио-Климентино) скульптуры: Венера Книдская, ‘Зевс Отриколийский’ (римская копия с греческого оригинала IVв. до н. э.), ‘Битва Дамоксена с Креугасом’ А. Кановы, Меркурий — ‘Гермес из Бельведера’, римская копия с греческого оригинала.

…Ночь М<икель> Анджело, к которой относятся слова Сорбье: ‘Спи, спи!’ — По-видимому, имеется в виду французский писатель С. Сорбье, отклик которого на микеланджеловскую ‘Ночь’ не выявлен. Известна эпиграмма об этой скульптуре, написанная Д. Строцци: ‘Ты Ночь здесь видишь в сладостном покое. / Из камня Ангелом изваяна она, / И если спит, то жизнию полна: / Лишь разбуди, — заговорит с тобою!’ (пер. B.C. Соловьева, 1883).

Шведская королева — имеется в виду принцесса Виктория Баденская, жена тогдашнего наследника шведского престола Густава-Адольфа.

… ‘Толстая дама из-за границы’ в ‘Плодах просвещения’ — это я. — Среди действующих лиц ‘Плодов просвещения’ Л.Н. Толстого значится ‘толстая барыня Мария Васильевна Толбухина, очень важная, богатая и добродушная дама, знакомая со всеми знаменитыми людьми, прежними и теперешними’. О беседе с Н.Д. Гельбиг писатель сделал запись в дневнике 2 июля 1890 (ТолстойЛ.Н. Поли. собр. соч. В 90 т. М.: Гос. изд-во худож. литературы, 1952. Т. 51. С. 203). Впервые она побывала в Ясной Поляне в 1887.

Раз я играла с молодым скрипачом, живущим у него, Крейцерову сонату. Толстому она очень понравилась. После этого он и написал свою ‘Крейцерову сонату». — Сюжет толстовской ‘Крейцеровой сонаты’ связан со скрипичной сонатой Л. ван Бетховена, посвященной музыканту Р. Крейцеру.

9 (22) июля.

Sancta Maria Maggiore (Санта Мария Маджоре) — базилика третьей четверти IV п., перестроена в 432—440 и в XIII в., с мозаиками и мозаичным полом.

…музей современного искусства, ~ картина T. Cesare… — Национальная галерея современного искусства находилась во Дворце художественных выставок. Giacomo (точнее, В. Джакомелли) представлен там тремя картинами (1862), Polizzi и Т. Cesare — возможно, Д. Пеллицца да Вольпедо и его учитель Чезаре Таллоне.

…потащил меня в Латеранский собор ~ на виллу Волконских… — Речь идет о кафедральном соборе Рима San Giovanni in Laterano, он построен в 311—314, перестроен в 1560 при ПиеУ, мозаики, росписи, барельефы разных мастеров. Вилла Волконских (Villa Volkonsky) — сохранившееся до сих пор в топонимике Рима название виллы, принадлежавшей (до 1862) русской княгине З.А. Волконской. В 1880-е здание было приобретено в собственность итальянским правительством, в настоящее время в нем размещается британское посольство в Италии.

…к термам Каракаллы… — Имеются в виду наиболее сохранившиеся из публичных бань римских императоров, построены в 206—212 при императоре Каракалле.

…зашел в S. Pielro in Vincoli осмотреть Моисея М<икель> Анджело. — В церкви Св. Петра в оковах (построена в 442, перестроена в 1475) находится надгробие папы Юлия II со статуей пророка Моисея работы Микеланджело.

10 (23) июля.

…прошли в Ватиканскую Пинакотеку ~ потолклись ~ пред ‘Преображением’ Рафаэля и пошли к станцам… — Находящаяся в картинной галерее Ватикана алтарная композиция Рафаэля ‘Преображение’ после смерти художника была закончена его учениками Джулио Романо и Ф. Пенни. О станцах см. запись от 3 (16) июля.

…дворца Септимия Севера… — Субструкции дворца Септимия Севера (Септемзодия) расположены в юго-восточной части холма Палатин.

…над дворцом Калигулы… — Имеется в виду фундамент дворца императора Калигулы.

…колонны М<арка> Аврелия и Траяна. — Триумфальная колонна Марка Аврелия (176—193, высота 29,6 м) на Пьяцца Колонна и колонна Траяна, сооруженная в ознаменование победы над даками (114, высота 27 м), — главное украшение на форуме Траяна (107—113, архитектор Аполлодор Дамасский).

11 (24) июля.

…апартаменты Борджиа… — Находятся в соборе Св. Петра в Ватикане.

…идти вместе в галерею Barberini. — Т. е. в галерею во дворце Барберини (строился в 1625—1663, архитекторы К. Мадерна и Д. Борромини).

…’Беатриче Ченчи’ Г. Речи… — Есть вероятность, что этот портрет написан не самим Г. Рени, а Е. Сирани, художницей его круга.

12 (25) июля.

…катакомбы Св. Камиста. — Катакомбы открыты археологами в 1849, это крупнейший из погребальных комплексов, использовавшийся для захоронений (в т. ч. — пап) с III в.

…изваяние Св. Цецилии из мрамора. — Эта святая жила в первой половине III в., неоднократно изображалась великими мастерами Возрождения. Считалась покровительницей духовной музыки.

Фонтан Треви (1732—1762, архитектор и скульптор Н. Сальви), по поверью, глоток воды из этого фонтана, был залогом возвращения в Рим.

13 (26) июля.

Сомма (Monte Somma) — остатки наружного, самого древнего конуса Везувия, сохранившиеся только на северном и восточном его склонах.

Via Toledo — главная улица Неаполя.

Музей — Национальный музей, основанный в XVIII в., с археологическими памятниками из Помпеи, Геркуланума и других городов Южной Италии (в том числе Геркулес Фарнезский и Венера Капуанская).

…фигура женщины ~ (Вероятно, Медеи). — Речь идет о фреске из Геркуланума, изображающей Медею перед убийством своих детей. Оригинал картины приписывается Тимомаху (I в. до н. э.). См.: Помпейские росписи. Л., М., 1937, табл. VII.

Утомленная пляской ~ ударяет в тимпан. — Неточно цитируемые первые две строфы стихотворения Л.А. Мея ‘Плясунья’, в оригинале: ‘Окрыленная пляской без роздыху, / Закаленная в серном огне’, последняя строка: ‘И в руке замирает тимпан’.

…прошел по Кьяйе… — Strada di Chiaia, улица в центре Неаполя.

…остров Низида ~ своим замком на воде, похожим на Caslell Nuovo. — На скале, соединенной с островом Низида молом, находится замок, используемый как тюрьма. Castel Nuovo — неаполитанский замок (1279-1282, перестроен в XV в.).

…Стансы ~ ‘Сияет даль улыбкой ясной…’. — Первая строка стихотворения П.-Б. Шелли ‘Стансы, написанные близ Неаполя в часы уныния’ (пер. К.Д. Бальмонта).

…Сайта Лючиа… — Strada Santa Lucia, приморский бульвар в центре Неаполя.

14 (27) июля.

…поехали в Пуццуоли. — Среди древностей Поццуоли: амфитеатр Флавиев, несколько храмов, развалины древнего порта. В окрестностях находятся Флегрейские поля, со многими серными кратерами (сольфатарами).

Авернское озеро ~ здесь малярия. — Это озеро находится среди холмов, некогда покрытых лесами (вырублены при Августе). По преданию, вредные испарения этого озера убивали пролетающих птиц. Здесь была роща Гекаты и грот кумской Сивиллы, здесь же Гомер якобы сошел в подземный мир.

Серапис — эллинистическое божество, культ которого как бога Александрии был введен Птолемеем I, основателем династии Птолемеев в Египте.

Сальфатара (правильно: Solfatara) — кратер полупотухшего вулкана (высотой 98 м) вблизи Поццуоли.

Сан-Эльмо — самое высокое место в Неаполе (249 м) с замком Сан Эльмо (XIV в., перестроен в XVI в.), считавшимся в свое время неприступной крепостью.

15 (28) июля.

Помпея. — Правильно: Помпеи. Раскопки этого города, похороненного под пеплом при извержении Везувия в 79, начались в 1748 и постепенно открыли к 1900 около двух третей города, давая яркое представление об античной жизни.

…отправились на Везувий. — О подъеме на Везувий Волошин писал 15 (28) июля матери (Из лит. наследия-3. С. 225), а 19 июля (1 августа) — Я. А. Глотову (Из лит. наследия-1. С. 294).

16 (29) июля.

…пойти в Равелло. — Этот город был основан норманнами в XI в. и пережил свой расцвет в XIII в. Сохранил примечательные архитектурные памятники в норманнско-мавританском стиле.

Байдарская дорога — дорога из Севастополя в Ялту вдоль морского берега через перевал Байдарские ворота.

Пестум (Посейдония) — развалины древнего города вблизи Салерно, основанного греками ок. 600 до н. э.

…праздник Св. Пантелеоне… — Для жителей Равелло этот праздник имел особое значение, так как имя San Pantaleone носит главный собор Равелло (XI—XI11 вв.).

В церкви ~ сохранились трон и кафедра… — Амвон собора Сан Панталеоне выполнен Никола ди Бартоломео да Фоггья и оплачен Никола Руфоло (1272).

…лучшее в Равелло, это те бесконечно прекрасные виды на море и горы… — Впечатления этого дня Волошин описал также в письмах: Я.А. Глотову от 19 июля (1 авг.) 1900 и A.M. Пешковскому от 11 (24) янв. 1901.

…Карло Пизакане ~ расстрелянного бурбонским правительством. — К. Пизакане, будучи начальником штаба армии римской республики в 1849, организовал революционную экспедицию на юг Италии, чтобы поднять там восстание, во время которой и погиб близ Салерно.

17 (30) июля.

…мчались в Бриндизи. — В Бриндизи сохранился дом, где, по преданию, умер Вергилий.

…убит ~ итальянский король. — Король Италии Умберто I был убит анархистом Г. Бреши 29 июля 1900. Это была месть за жестокое подавление правительственными войсками, по приказу короля, массовых демонстраций в Милане в 1898.

19 июля (1 августа).

…берега Эпира. — Предполагается, что Эпир — древнейшее местопребывание греческих племен, откуда они затем расселялись по Балканскому полуострову.

…записок Ксенофонта… — В ‘Анабасисе’, историческом труде Ксенофонта, описан поход Кира Младшего и отступление греческого наемного отряда после разгрома персидского полководца.

…немейская гидра… — Это оговорка Волошина: в мифе о Геракле фигурирует лернейская гидра (чудовищная змея со ста головами), немейским был лев (также побежденный Гераклом).

…когда я прочел Байрона и Гейне… — Имеются в виду произведения Д.-Н.-Г. Байрона: поэма ‘Паломничество Чайльд Гарольда’, стихотворение ‘Песнь к сулиотам’ и др. Г. Гейне посвятил Греции очерк ‘Боги в изгнании’ и пантомиму ‘Богиня Диана’.

…тень Гейне, обитающая на Корфу, в воздвигнутом в честь него храме… — Мраморный памятник Г. Гейне был выполнен Л. Хассельрисом и установлен Елизаветой Австрийской в парке принадлежавшей ей виллы Ахиллеон на Корфу.

20 июля (2 авг<уста>).

…Акрокоринф ~ Коринфа и храма. Раскопки ~ обещают со временем еще много интересного. — Акрокоринф — цитадель древнего Коринфа (575 м над уровнем моря), господствовавшая над всеми южными путями из центральной Греции. Храм Аполлона — выдающийся памятник архаической архитектуры (ок. 550 до н. э.). Археологические раскопки в Коринфе начаты в 1896 американской школой изучения классических древностей в Афинах.

…прошли мимо сохранившихся очень хорошо средневековых стен… — От средневековья в Коринфе сохранились развалины крепости Юстиниана (VI в.).

Коринфск<нй> перешеек (канала не видно) отделял его <Коринфский залив> от Эгейского залива… — Речь идет о Коринфском канале (открыт в 1891), которых пересекает самое узкое место Истмийского перешейка и впадает в Эгинский залив.

21 июля (3 августа).

Акрополь — историческое ядро Афин, скала высотой 156 м с остатками античных построек.

Парфенон — главный храм древних Афин, был создан в честь Афины Парфенос в 447—438 до н. э., архитекторы Иктин и Калликрат.

Эрехтейон (421-406 до н. э.) — храм Афины и Эрехтея.

…музей, находящийся на Акрополе. — Этот музей, открытый в 1878, содержит памятники искусства, найденные в районе Акрополя.

22 июля (4 авг<уста>).

Достаточно было одной венецианской бомбы, чтобы разбить Парфенон… — Парфенон был полуразрушен бомбой во время осады Акрополя венецианцами в 1687.

…в Национальн<ый> музей, полный ~ терракот Танагры. — Национальный археологический музей в Афинах (основан в 1874) является одним из лучших в мире собраний античного искусства. Танагра — город в греческой провинции Беотия, прославился благодаря изготовлявшимся там терракотовым статуэткам, большое количество которых было найдено при раскопках в конце XIX в.

…молодой армянин… — Э. Терсиан.

24 июля (6 августа).

Пантелеймоновское подворье — странноприимный дом от русского монастыря Св. Пантелеймона на Афоне.

Гаяата — квартал Константинополя на восточном берегу Золотого Рога, средоточие финансовых и торговых учреждении, а также гостиниц. В конце XIX в. — 28 тысяч жителей.

…нас отвели в русское консульство и оттуда в подворье. — На этом заканчивается ‘Журнал путешествия’.

Дальнейшие события были зафиксированы Л.В. Кандауровым в его записной книжке: ‘7 августа — 25 июля. Новые знакомые, посещение <Святой> Софии, Галатской башни, базары, кофейни. 8 августа — 26 июля. Музей, фотограф Терсиан, Скутари, Всенощная. 9 августа — 27 июля. Выехали в Севастополь на пароходе ‘Олеп>. 28 июля 1900 года. Севастополь. Купанье. Прощальный обед. Расставание с Максом’ (Грани. 1998. No 186. С. 223). Отделившись от спутников, Волошин направился в имение Вяземских ‘Еленкой’ под Севастополем.

Более полугода спустя путешественники, очевидно, вновь вернулись к своему ‘Журналу’, так как в нем появились следующие записи:

— ‘Петровско-Разум<овское>.

11 марта 1901 г.

Собравшись по указанию судеб и тяготеющего рока, все три участника путешествия постановили дневник сей передать в полную собственность Леониду, избранному по жребию, с установлением на дневник сей jura in re aliena {Права в чужой вещи (лат.) — юридический термин, название совокупности различных юридических отношений вещного характера, противополагаемых собственности. (Ред.)} двух остальных. Третейским судьей в предстоящих об объеме прав сих пререканиях избран Федор.

Ишеев. Л. Кандауров. Макс. Федор’ (ИРЛИ, ф. 562, оп. I, ед. хр. 438, вторая страница обложки первой тетради ‘Журнала’),

— ‘Петровско-Разумовское 11-го марта 1901 года

В случае моей смерти, равно физической как и гражданской, право собственности, принадлежащее мне, на сей дневник передаю в общую собственность Князя и Макса. Леонид.

Засвидетельствовали Федор

<Следует неразборчивая подпись В. Ишеева латиницей>.

Читал Макс’ (ИРЛИ, ф. 562, оп. 1,ед. хр.438, л. 100об., вторая тетрадь).

Затем рукой Л. Кандаурова написано: ‘Макс читал, но не понял, ибо не может вместить премудрости юрисдиктики’. Вслед за этим — запись В. Ишеева (‘А я это слово понимаю. Vice-comes Pluma <так!>‘) и ремарка Л. Кандаурова ‘Бред, ибо я сам неверно написал: не юрисдиктика, а юрисписание’.