Жизнь южных штатов, Бичер-Стоу Гарриет, Год: 1856 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 572 минут(ы)

Жизнь южныхъ штатовъ

г-жи БИЧЕРЪ-СТОУ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
1857

ГЛАВА I.

МИССЪ НИНА ГОРДОНЪ.

— Гд мои счеты, Гарри?— Да. Ахъ, Боже мой! гд же они? Не тутъ ли?— Нтъ. Не здсь ли? Посмотри, Гарри! какъ ты думаешь объ этомъ шарф? Не правда ли, что это миленькая вещь?

— Да, миссъ Нина, премиленькая, но….

— Счеты!— Да, да. И въ самомъ дл, гд же они? Не въ этой ли кордонк? Нтъ: здсь моя оперная шляпка. Кстати, какъ ты думаешь о ней? Неправда ли, что этотъ серебряный колосъ очарователенъ? Постой, ты увидишь ее на мн.

Съ этими словами, маленькая легкая женская фигура припрыгнула, какъ будто на крыльяхъ, и, напвая мотивъ вальса, пропорхнула по комнат къ зеркалу, надла маленькую щегольскую шляпку на бойкую живую головку, и потомъ, сдлавъ пируетъ на номк башмачка, вскричала:

— Посмотрите! посмотрите!

О Гарри! о мужчины вообще! Какъ часто эти пируэты, эти блестящія погремушки, ленточки, бантики и сережечки, эти глазки, щечки и ямочки на щечкахъ, какъ часто, говорю я, и самыхъ умнйшихъ изъ васъ длали глупцами!

Маленькая женская фигура, съ круглыми формами, какъ формы ребенка, обрисовывалась еще привлекательне въ кокетливомъ утреннемъ капот изъ муслина, который, развваясь, какъ будто нарочно выказывалъ вышивной подолъ юбки и премиленькій носокъ башмачка. Ея лицо принадлежало къ числу тхъ очаровательныхъ лицъ, красота которыхъ недоступна осужденію. Волнистые, роскошные, причудливо вьющіеся волоса имли свою особенную прихотливую, рзвую грацію. Каріе глаза сверкали какъ хрустальныя подвски канделябра. Маленькій носикъ съ классическимъ изгибомъ, повидимому, сознавалъ красоту свою въ этомъ изгиб, серьги, усыпанныя брильянтами, и колыхающійся серебряный колосъ въ оперной шляпк, казалось, полны были жизни, движенія, игривости.

— Что же, Гарри, скажи мн, какъ ты думаешь объ этой шляпк? сказалъ серебристый повелительный голосъ, точь въ точь такой голосъ, какого можно было ожидать отъ этой маленькой женской фигуры.

Молодой человкъ, къ которому относился вопросъ, былъ джентльменъ, щегольски одтый, онъ имлъ смуглое лицо, черные волосы и голубые глаза. Высокій лобъ и тонкія черты лица имли что-то особенное, говорившее о замчательныхъ умственныхъ способностяхъ, въ голубыхъ глазахъ его столько было глубины и силы цвта, что съ перваго взгляда они казались черными. Лицо, накоторомъ такъ рзко отражалось благородство и умъ, имло нсколько морщинъ, еще сильне обозначавшихъ озабоченность и задумчивость. Онъ смотрлъ на бойкую, порхавшую фею съ видомъ преданности и восхищенія, но вдругъ тяжелая тнь пробжала по его лицу, и онъ отвчалъ:

— Да, миссъ Нина, что вы ни наднете, все становится прелестнымъ, такъ точно и эта шляпка — она очаровательна!

— Въ самомъ дл, Гарри! Я знала, что она теб понравится: это мой вкусъ. Ахъ, если бы ты видлъ, что за смшная была эта шляпка, когда я увидла ее въ окн магазина m-me Ле-Бланшъ. Представь: на ней было какое-то огромное перо пламеннаго цвта и два, три чудовищныхъ банта. Я приказала имъ снять и пришпилить этотъ серебряный колосъ, который посмотри, какъ онъ гнется и колеблется. Просто прелесть! И знаешь ли что? я надла ее въ оперу въ тотъ самый вечеръ, когда дала слово вытти замужъ.

— Вы дали слово! миссъ Нина, что вы говорите?

— Я дала слово,— это врно. Чему же ты удивляешься?

— Мн кажется, что дло это весьма серьзное, миссъ Нина.

— Серьзное! ха! ха! ха! сказала маленькая красавица, садясь на ручку софы, и со смхомъ откинувъ на затылокъ шляпку: — впрочемъ, дйствительно, это дло серьзное, только никакъ не для меня. Давъ слово ему, я заставила его призадуматься.

— Но, неужели это правда, миссъ Нина? Неужели вы и въ самомъ дл дали слово?

— Да, конечно, и еще тремъ джентльменамъ, и намрена не брать его назадъ, пока не узнаю, который изъ нихъ лучше мн понравится. А почему знать, быть можетъ, и никто изъ нихъ не удостоится этой чести.

— Вы дали слово тремъ джентльменамъ, миссъ Нина?

— Да, да. Неужели ты меня не понимаешь, Гарри? Я говорю теб, это фактъ.

— Миссъ Нина, правда ли это?

— Вотъ еще! Конечно правда. Я не знала, кто изъ нихъ лучше, ршительно не знала, и потому взяла ихъ всхъ троихъ на испытаніе.

— Неужели, миссъ Нина? Скажите же, кто такіе эти счастливцы.

— Изволь. Во первыхъ, мистеръ Карсонъ, богатый старый холостякъ, ужасно вжливый, одинъ изъ тхъ прекрасныхъ мужчинъ, которые такъ легко ловятся на удочку, которыхъ вы всегда увидите въ щегольскихъ фракахъ, пышныхъ воротничкахъ, блестящихъ сапогахъ и узенькихъ невыразимыхъ, онъ богатъ и отъ меня безъ ума. Онъ терпть не можетъ отрицательныхъ отвтовъ, поэтому, чтобъ отвязаться отъ него, я на первое же его предложеніе отвчала: да. Кром того, онъ весьма услужливъ, относительно оперы, концертовъ и тому подобнаго.

— Прекрасно! Кто же другой?

— Джорджъ Эммонсъ. Это одинъ изъ самыхъ милыхъ и хорошенькихъ молодыхъ людей, это просто сливочное пирожное, которое взяла бы да и скушала. Онъ адвокатъ, хорошей фамиліи, чрезвычайно занятъ собой, и прочее. Говорятъ, что это молодой человкъ съ большими талантами, но въ этомъ дл я не судья. Знаю только, что онъ надодаетъ мн до смерти, допрашивая меня, читала ли я то, читала ли другое, и отмчая мста въ книгахъ, которыхъ я никогда не читаю. Онъ изъ числа сантиментальныхъ, безпрестанно присылаетъ мн романтичныя записочки на розовыхъ бумажкахъ.

— Наконецъ, третій?

— Третій мн вовсе не нравится, я его терпть не могу. Это для меня ненавистное созданіе, не хорошъ собой, гордъ какъ Люциферъ, я совершенно не знаю, какимъ образомъ ршилась я дать ему слово. Дйствительно, это случилось какъ-то совершенно неожиданно. Впрочемъ, онъ очень добръ,— для меня даже и очень добръ,— это фактъ. Но я почему-то боюсь его немного.

— А его имя?

— Его имя Клэйтонъ — мистеръ Эдвардъ Клэйтонъ, къ вашимъ услугамъ. Онъ принадлежитъ къ числу такъ называемыхъ замчательныхъ людей и съ такими глубокими глазами, такими глубокими, какъ будто они находятся въ пещер, волосы у него черные какъ смоль, взглядъ его иметъ въ себ что-то чрезвычайно грустное, печальное, что-то байроновское. Онъ высокъ, но не развязенъ, иметъ прекрасные зубы, и такой же ротъ, даже прекрасне…. Когда онъ улыбается, то ротъ его становится очаровательнымъ, и тогда Клэйтонъ бываетъ совсмъ не похожъ на другихъ джентльменовъ. Онъ добръ, но не внимателенъ къ своему туалету и носитъ чудовищные сапоги. Дале, онъ не очень вжливъ, но иногда случается, что соскочитъ со стула, чтобъ поднять для васъ клубокъ нитокъ или ножницы, а иногда впадетъ въ задумчивость, и заставитъ васъ простоять десять минутъ, прежде, чмъ вздумаетъ подать вамъ стулъ, такого рода странности бываютъ съ нимъ нердко. Его вовсе нельзя назвать дамскимъ кавалеромъ. Милорду не угодно было ухаживать за двицами, за то двицы вс до одной ухаживали за милордомъ, это всегда такъ бываетъ, ты знаешь. Вс он думали, какъ бы хорошо было обратить на себя вниманіе такого человка, потому что онъ ужасно чувствителенъ. Вотъ и я начала подумывать, что бы сдлать мн съ нимъ? Я не хотла за нимъ ухаживать, я притворилась, что ненавижу его, смялась надъ нимъ, оказывала ему явное пренебреженіе, и, конечно, бсила его, какъ только можно, разумется, и онъ не молчалъ: онъ говорилъ обо мн очень дурно, а я о немъ еще хуже, ссоры между нами были безпрерывныя. Наконецъ я вдругъ притворилась, что раскаиваюсь во всхъ моихъ поступкахъ, и лишь только граціозно спустилась въ долину смиренія — вдь мы способны на это — какъ милордъ палъ передо мной на колни, не успвъ даже обдумать, что длаетъ. Не знаю, право, что сдлалось тогда со мной: помню только, что милордъ говорилъ съ такимъ жаромъ и такъ убдительно, что привелъ меня въ слезы,— гадкое созданіе! Я надавала ему бездну общаній, наговорила ему столько разныхъ разностей, что и представить себ невозможно.

— И вы, миссъ Нина, ведете переписку со всми этими женихами?

— Какже! не правда ли, что это мило? Вдь письма ихъ, ты знаешь, не могутъ говорить, еслибъ только они имли эту способность, да столкнулись бы вмст, воображаю перепалку, которая поднялась бы между ними!

— Миссъ Нина, мн кажется, вы отдали ваше сердце послднему.

— Ахъ, какой вздоръ, Гарри! Я объ нихъ забочусь меньше, чмъ о булавк! Я хочу одного только: провести весело время. Что касается до любви и тому подобнаго, то, мн кажется, я не могла бы полюбить ни одного изъ нихъ. Втеченіе какихъ нибудь шести недль, они наскучили бы мн до смерти, подобныя вещи долго не могутъ мн нравиться.

— Миссъ Нина, извините меня, но я хочу спросить васъ еще разъ, возможно ли такимъ образомъ издваться надъ чувствами джентльменовъ?

— Почему же нтъ? Вдь это только долгъ за долгъ въ своемъ род? Разв они не издваются надъ нами при всякомъ удобномъ случа? Разв они, сидя надменно въ своихъ комнатахъ и куря сигары, не говорятъ объ насъ съ такимъ пренебреженіемъ, какъ будто имъ стоитъ только указать пальцемъ на которую нибудь изъ насъ, и сказать: ‘поди сюда!’ Нтъ, нужно и имъ посбавить спси. Вотъ хоть бы это чудовище, Джорджъ Эммонсъ, цлую зиму ухаживалъ за Мэри Стефенсъ, и, гд только могъ, издвался надъ ней. А за что? вопросъ: за то, что Мэри любила его и не могла скрыть своей любви — бдняжка! Я не намрена вытти за него, и не выйду, слдовательно, Мэри будетъ отмщена. Что касается до стараго холостяка,— до этого гладенькаго, лакированнаго джентльмена, то отказъ мой его не разочаруетъ, потому что сердце у него такъ же приглажено, какъ и самая его наружность: вдь онъ влюбляется не въ первый разъ, онъ уже три раза испыталъ неудачу любви, а между тмъ, сапоги его скрипятъ по прежнему, и онъ такъ же веселъ, какъ и прежде. Дло въ томъ, онъ не привыкъ быть богатымъ. Еще недавно онъ получилъ богатое наслдство, если я и не возьму его, бдняжку, найдется много другихъ, которыя будутъ рады ему.

— Прекрасно, а что вы скажете на счетъ третьяго?

— Насчетъ милорда Надменнаго? О, онъ нуждается въ смиреніи! Маленькій урокъ въ этомъ род, поврьте, не повредитъ ему. Правда, онъ добръ, но душевное огорченіе производитъ благотворное вліяніе и на добрыхъ людей. Мн кажется, я избрана орудіемъ, чтобы оказать имъ всмъ великое благодяніе.

— Миссъ Нина, ну что если вс они встртятся у васъ, даже если встртятся двое изъ нихъ.

— Какая смшная идея! не правда ли, что это было бы презабавно? Я не могу безъ смху подумать объ этомъ! Какова должна быть суматоха! какова сцена — я воображаю…. Да это было бы интересно въ высшей степени.

— Теперь, миссъ Нина, я хочу поговорить съ вами, какъ съ другомъ.

— Пожалуйста, избавь меня отъ этого! Кто начинаетъ говорить со мной съ такимъ вступленіемъ, тотъ непремнно скажетъ какую нибудь непріятность. Я объявила Клэйтону, разъ и навсегда, что не хочу слушать его, какъ друга.

— Скажите, какъ онъ принимаетъ все это?

— Очень просто! какъ и долженъ принимать. Онъ несравненно больше заботится о мн, чмъ я о немъ.

При этихъ словахъ, изъ груди хорошенькой говоруньи вырвался наружу легкій вздохъ.

— Я нахожу особенное удовольствіе помучить его. Знаешь, онъ показываетъ изъ себя какого-то ментора… вчно съ совтами. Надобно, однакожь, отдать ему справедливость, онъ очень высокаго мннія о женщинахъ. И, представь, этотъ-то господинъ у ногъ моихъ!… Ахъ, какъ это мило!

Сказавъ это, маленькая кокетка сняла шляпку и бросилась кружиться въ вихр вальса, но вдругъ остановилась и воскликнула:

— Ахъ, знаешь! насъ учили танцовать качучу… у меня есть и кастаньеты! Погоди, гд он!

И Нина начала перерывать чемоданъ, изъ котораго полился метеорическій дождь браслетъ, записочекъ, французскихъ грамматикъ, рисовальныхъ карандашей, перемшанныхъ съ конфектами, и другихъ бездлушекъ, такъ дорого цнимыхъ пансіонерками.

— Ну вотъ, наконецъ, и твои счеты, которыми ты надолъ мн. Лови! бросая пачку бумагъ къ молодому человку, сказала миссъ Нина.— И поймать-то не умлъ.

— Миссъ Нина, вдь это вовсе не счеты.

— Ахъ, и въ самомъ дл! это нжныя письма! Счеты, врно, гд нибудь въ другомъ мст.

Маленькія ручки снова начали шарить въ чемодан, бросая на коверъ по всмъ направленіямъ все, что прикасалось къ нимъ некстати.

— Теперь я вспомнила! я положила ихъ вотъ въ эту бонбоньерку. Береги голову, Гарри!

И съ этимъ словомъ, золоченная бонбоньерка полетла изъ маленькой ручки и, раскрывшись на полет, разсыпала согни измятыхъ бумагъ.

— Теперь вс они въ твоихъ рукахъ, кром, впрочемъ, одного, который я употребила на папильотки. Сдлай одолженіе, не гляди такъ серьзно! Теперь ты видишь, что я сберегла эти нелпыя бумажонки. Въ другой разъ, Гарри, ты, пожалуйста, не говори, что я не берегу счетовъ. Ты еще не знаешь, какъ я заботилась о нихъ и сколькихъ хлопотъ мн это стоило. А это что?… позволь! Вдь это письмо Клэйтона, которое я получила отъ него во время нашей размолвки. О, въ этой размолвк я вполн узнала его!

— Разскажите, пожалуйста, миссъ Нина, какъ это было, сказалъ молодой человкъ, устремивъ восхищенный взглядъ на двочку, и въ то же время разглаживая измятые документы.

— Вотъ видишь, какъ это было. Вдь ты знаешь этихъ мужчинъ,— какія они скучныя созданія! Они читаютъ всякія книги — все равно, что бы въ нихъ ни было написано, а намъ не позволяютъ, или ужь бываютъ страшно разборчивы. Знаешь ли Гарри, меня всегда это сердило. Итакъ, изволь видть, однажды вечеромъ, Софія Элліотъ читала главу изъ ‘Донъ-Жуана’, я никогда его не читала, но слышала, что эта книжка не пользуется хорошей репутаціей. Милордъ Клэйтонъ съ изумленіемъ и даже ужасомъ посмотрлъ на бдную Софію, и сказалъ: ‘неужели вы читали ‘Донъ-Жуана’, миссъ Элліотъ?’ Софія, разумется, какъ и вс двушки при подобныхъ обстоятельствахъ, вся вспыхнула, и, посл нкотораго замшательства, пробормотала, что ея братъ читалъ нсколько отрывковъ изъ этой поэмы. Мн стало досадно. ‘Скажите, пожалуйста, сказала я: — что же за бда, если она и читала? Я сама намрена читать ее и прочитаю при первомъ случа’. Я всхъ изумила своей выходкой. Боже мой! еслибъ я сказала, что намрена убить кого нибудь, мн кажется, Клэйтонъ и тогда не казался бы такимъ встревоженнымъ. Онъ принялъ на себя менторскій видъ, и сказалъ: ‘миссъ Нина, надюсь, какъ другъ вашъ, что вы не будете читать эту книгу. Я долженъ потерять всякое уваженіе къ той лэди, которая ее прочитаетъ.’ — ‘А вы, мистеръ Клэйтонъ, читали ее?’ сказала я. ‘Да, миссъ Нина, читалъ’, отвчалъ онъ съ видомъ благоразумнаго человка. ‘Что же васъ принуждаетъ читать такія дурныя книги?’ спросила я весьма наивно. При этихъ словахъ между двицами поднялся шопотъ и легкій смхъ, и вс заговорили: ‘мы знаемъ, что джентльмены не желаютъ, чтобы жены ихъ и сестры читали дурныя книги. Они хотятъ, чтобъ мы были вчно чисты, какъ снжинки. Да, они такіе надменные, говорятъ, что не женятся на этой, не женятся на той!… Наконецъ, я сдлала имъ реверансъ, и сказала: ‘джентльмены! мы премного обязаны вамъ за вашу откровенность, и не намрены выходить замужъ за людей, которые читаютъ негодныя книги. Вроятно, вы знаете, что когда снжинка упадетъ на землю, то обращается въ грязь!’ Разумется, я не хотла этимъ сказать что нибудь серьзное, я только хотла поубавить у нихъ спси и заступиться за свой полъ. Но Клэйтонъ принялъ это очень серьзно. Онъ поперемнно, то краснлъ, то блднлъ, наконецъ разсердился,— и мы поссорились. Ссора наша продолжалась цлыхъ три дня. И какъ вы думаете? я же заставила его помириться и признаться, что онъ виноватъ. И дйствительно, виноватъ былъ онъ, а не я…. не правда ли? Почему мужчины такъ много думаютъ о себ и не позволяютъ длать намъ то, что сами длаютъ?

— Миссъ Нина, остерегайтесь выражаться о мужчинахъ такъ рзко.

— Ахъ, если бы я хоть сколько нибудь заботилась о нихъ, то, быть можетъ, я бы послушалась твоего совта. Но изъ нихъ нтъ ни одного, который бы стоилъ, чтобъ на него обратить вниманіе! сказала она, бросая на воздухъ горсть фисташковой шелухи.

— Незабудьте, миссъ Нина, рано или поздно, но вы должны вытти за мужъ. Вамъ необходимо имть мужа, который бы охранялъ ваше богатство и ваше положеніе въ обществ.

— Въ самомъ дл? Теб врно наскучило вести счетъ моимъ деньгамъ? Впрочемъ, я не удивляюсь. Я всегда жалю того, кто занимается этой работой. Признайтся, Гарри, вдь это должно быть ужасно скучно! Стоитъ только представить себ эти страшныя книги! А ты знаешь, что m-me Арденъ постановила однажды и навсегда за правило, чтобъ мы, двицы, вели счетъ нашимъ издержкамъ? Я занималась этимъ дв недли, и что же? у меня разболлась голова, притупилось зрніе, и вообще все мое здоровье разстроилось. Тоже самое, мн кажется, должны испытывать и другіе. И какая польза изъ этого? Ужь если что истрачено, то истрачено, какъ аккуратно не ведите вы счеты, а ужь истраченныхъ денегъ не воротите. Къ тому же я очень бережлива. Безъ чего могу я обойтись, того никогда не покупаю.

— Напримръ, сказалъ Гарри насмшливо:— возьмемъ вотъ этотъ счетъ: въ немъ значится сто доллеровъ за конфекты.

— А ты не знаешь, почему такая сумма? Ахъ, какъ ужасно учиться въ пансіон! Подруги мои должны же имть лакомства: неужели ты думаешь, что вс эти конфекты я съла одна? я длилась со всми. Он бывало просятъ у меня, нельзя же было отказать: вотъ и все!

— Я не буду осуждать васъ, миссъ Нина. Позвольте…. это чей счетъ? М-me Ле-Карте четыреста-пятьдесятъ долларовъ.

— О, Гарри! m-me Ле-Карте ужасная женщина! Такой ты въ жизнь свою не видалъ! Въ этомъ я ршительно не виновата. Она ставитъ на счетъ то, чего я никогда не покупала: это фактъ. Она позволяетъ себ подобныя вещи потому только, что она изъ Парижа. Вс, вс жалуются на нее. Но, опять, нигд, кром ея магазина, нельзя купить этихъ вещей. Что же тутъ прикажете длать? Увряю тебя, Гарри, я очень экономна.

Молодой человкъ, подводившій итоги счетамъ, разразился при этомъ замчаніи такимъ громкимъ смхомъ, что привелъ въ недоумніе хорошенькаго оратора. Миссъ Нина покраснла до ушей.

— Гарри, какъ теб не стыдно! Ты ршительно не хочешь имть ко мн уваженіе!

— О, миссъ Нина! на колняхъ прошу у васъ прощенія! воскликнулъ Гарри, продолжая смяться:— но, во всякомъ случа, вы должны простить меня. Увряю васъ, миссъ Нина, мн пріятно слышать о вашей экономіи.

— Ты еще не то увидишь, прочитай только вс счеты — Я, напримръ, распарывала вс мои шолковыя платья, и отдавала ихъ перекрашивать, собственно изъ экономіи. Между прочими счетами, ты увидишь и счетъ изъ красильни.— М-me Катернъ совтовала мн, по крайней мр, два раза перекрашивать каждое платье. О! я была очень экономна!

— Я слышалъ, миссъ Нина, что иногда перекрасить старое платье становится дороже, чмъ купить новое.

— Ахъ, какой вздоръ, Гарри! Можешь ли ты знать что нибудь въ женскихъ нарядахъ? Я позволила себ сдлать лишнія издержки на одну только вещь, и эта вещь золотые часы для тебя. Вотъ они (небрежно бросая къ Гарри футляръ), а вотъ и шолковое платье для твоей жены (бросая небольшой свертокъ). Я не могла забыть, какой ты добрый человкъ. Я не могла бы пріхать домой такъ спокойно, еслибъ ты не измучилъ свою бдную голову, чтобъ только отправить мои вещи прямо домой.

Какъ тнь перемщающихся облаковъ пробгаетъ по полямъ, такъ и по лицу молодаго человка пробжало множество ощущеній, когда онъ молча развертывалъ подарки. Руки его тряслись, губы дрожали, онъ не сказалъ ни слова въ отвтъ на слова миссъ Нины.

— Ну, что, Гарри! врно вамъ не нравятся эти часы? А я думала, что они понравятся

— Миссъ Нина, вы очень добры.

— Нтъ, Гарри, нтъ. Я самолюбивое существо, сказала она, отвернувшись въ сторону, и показывая видъ, что не замчаетъ чувствъ, волновавшихъ Гарри,— однако, Гарри, не смшно ли было сегодня поутру, когда вс наши люди пришли получать подарки! Тутъ была и тетка Сю, и тетка Тэйкъ, и тетка Кэйтъ, вс получили но обновк. Дни черезъ два у насъ вс защеголяютъ въ новыхъ платьяхъ и новыхъ салонахъ. А видлъ ли ты тетку Розу въ розовой шляпк съ цвтами? Она такъ была рада, что при ея улыбк можно было перечесть вс ея зубы. У нихъ теперь сильне обыкновеннаго проявится желаніе благочестія,— желаніе побывать на религіозномъ митинг подъ открытымъ небомъ, чтобъ показать свои наряды. Что же ты не смешься, Гарри?

— Смюсь, миссъ Нина, смюсь!

— Да, ты, я вижу, смешься только наружно, а въ душ плачешь. Что съ тобою сдлалось? Я думаю для тебя не хорошо безпрестанно читать и заниматься. Папа говаривалъ, что, по его мннію, не хорошо это для…..

Миссъ Нина замолкла, ее остановило внезапное выраженіе на лиц молодаго слушателя.

— Для служителей, миссъ Нина, такъ, я думаю, говорилъ вашъ папа.

Съ быстротою соображенія, свойственной женщинамъ, Нина замтила, что коснулась непріятной струны въ душ своего преданнаго слуги, и потому поспшила перемнить предметъ разговора.

— Да, да, Гарри, заниматься вредно и для тебя, и для меня и вообще для всхъ, кром такихъ стариковъ, которые не знаютъ, какъ убить время. Кто, скажи, выглянувъ изъ окна въ такой пріятный день, захочетъ заниматься? Разв занимаются птички, и пчелы? Нтъ! он не занимаются — он живутъ. Я также не хочу заниматься, я хочу жить. Какъ бы прекрасно было теперь, Гарри, взять маленькихъ лошадокъ и отправиться въ лсъ! Я хочу нарвать жасминовъ, весеннихъ красавицъ, дикой жимолости и всхъ цвтовъ, которые любила собирать до отъзда въ пансіонъ.

ГЛАВА II.

КЛИНТОНЪ.

Занавсь поднимается и открываетъ мирную библіотеку, озаренную косвенными лучами полуденнаго солнца. Съ одной стороны комнаты отворенныя окна смотрли въ садъ, откуда входилъ воздухъ, напитанный благоуханіемъ розъ и резеды. Полъ, покрытый блыми цыновками, кресла и диваны въ блыхъ глянцовитыхъ чахлахъ придавали комнат видъ свжести и прохлады. Стны были завшаны картинами, мастерскими произведеніями знаменитыхъ европейскихъ художниковъ, бронза и гипсъ, разставленные со вкусомъ и искусствомъ, служили доказательствомъ артистическихъ наклонностей въ хозяин. Близь открытаго окна, за небольшимъ столомъ, на которомъ стоялъ серебряный кофейный приборъ античной формы, и серебряный подносъ съ мороженнымъ и фруктами, сидло двое молодыхъ людей. Одинъ изъ нихъ уже былъ представленъ читателямъ при описаніи нашей героини въ предшествовавшей глав. Эдвардъ Клейтонъ, единственный сынъ судьи Клэйтона, и представитель одной изъ старинныхъ и извстнйшихъ фамилій Сверной Каролины, по наружности имлъ большое сходство съ портретомъ, описаннымъ нашей бойкой молодой подругой. Онъ былъ высокъ, строенъ, съ нкоторой неловкостью въ движеніяхъ и безпечностью въ одежд, которыя могли бы произвесть весьма невыгодное впечатлніе, еслибъ не смягчались прекраснымъ и умнымъ выраженіемъ головы и лица. Верхняя часть лица имла выраженіе задумчивости и силы воли съ легкимъ оттнкомъ меланхолической серьзности, часть лица, около глазъ, озарялась, отъ времени до времени, особенно во время разговора, проблескомъ какой-то неправильной игривости, которая обнаруживаетъ ипохондрическій темпераментъ. Ротъ, по нжности и красот своего очертанія, могъ казаться женскимъ, а улыбка, иногда игравшая на немъ, имла особенную прелестъ. Улыбка эта, повидимому, принадлежала одной только половин лица, она никогда не поднималась до глазъ, никогда не нарушала ихъ печальнаго спокойствія, ихъ постоянной задумчивости. Другой молодой человкъ представлялъ собою во многихъ отношеніяхъ контрастъ первому. Мы отрекомендуемъ его читателямъ подъ именемъ Франка Росселя, скажемъ еще, что онъ былъ единственный сынъ нкогда замчательной и богатой, но теперь почти совсмъ раззорившейся фамиліи въ Виргиніи. Полагаютъ многіе, что сходство характеровъ служитъ прочнымъ основаніемъ для дружбы, но наблюденіе говоритъ, что основаніе это бываетъ прочне при соединеніи противоположностей, въ которомъ одинъ чувствуетъ влеченіе къ другому, вслдствіе какого либо недостатка въ самомъ себ. Въ Клэйтон сильный избытокъ тхъ способностей души, которыя заставляютъ человка углубляться въ самого себя и вредятъ дйствительности вншней жизни, располагалъ его къ дятельнымъ и практическимъ характерамъ, потому что послдніе постоянно имли успхъ, который онъ цнилъ, хотя самъ не былъ въ состояніи достичь его. Непринужденныя манеры, свобода дйствій, всегдашнее присутствіе духа при всякаго рода крайностяхъ, встрчающихся въ общественной жизни, умнье воспользоваться мимолетными событіями,— вотъ качества, которыми рдко бываютъ одарены чувствительныя и глубокія натуры, и потому послднія часто цнятъ ихъ такъ высоко. Россель былъ однимъ изъ тхъ людей, которые въ достаточной степени бываютъ одарены многими высокими дарованіями, чтобъ умть оцнивать присутствіе этихъ дарованій въ другихъ, и въ недостаточной степени владютъ каждымъ изъ нихъ, чтобъ возбудить къ полезной дятельности самую сильную способность своей души. Въ его умственномъ запас все подчинялось ему, и все было въ готовности. Еще въ дтств онъ отличался понятливостью и находчивостью. Въ школ безъ него ничего не длалось: онъ былъ ‘славнымъ малымъ’ во всхъ играхъ, зачинщикомъ всхъ шалостей, лучше всхъ своихъ товарищей онъ умлъ пользоваться слабой стороной учителя. Часто выводилъ онъ Клэйтона изъ затруднительнаго положенія, въ которое Клэйтонъ впадалъ чрезъ доброту души своей, чрезъ свое благородство, чрезъ эти два чувства, обнаруживаемыя имъ боле того, чмъ требуется для сохраненія выгодъ своихъ въ сфер, какъ мальчиковъ, такъ и взрослыхъ людей, и Клэйтонъ, не смотря на свое превосходство, любилъ Росселя и подчинялся ему. Божественная часть человка стыдится сама себя, становится недоврчивою къ себ, не находитъ себ пріюта въ этомъ мір, и благоговетъ передъ тмъ, что принято называть здравымъ разсудкомъ, а между тмъ, здравый разсудокъ весьма часто, съ помощію своей проницательности, усматриваетъ, что этотъ безполезный страхъ, это благоговніе, со стороны высшей способности души человческой, иметъ цнность высокую, поэтому-то практическая и идеальная натуры стремятся одна къ другой. Клэйтонъ и Россель были друзьями съ самого ранняго дтства, вмст провели они четыре года въ одномъ коллегіум, и инструменты въ высшей степени различныхъ качествъ разыгрывали до этой поры житейскіе концерты, весьма рдко нарушая гармонію. Россель былъ средняго роста, стройнаго гибкаго сложенія, вс его движенія отличались живостью и энергіей. Онъ имлъ доброе открытое лицо, свтлые голубые глаза, высокій лобъ, отненный густыми курчавыми каштановаго цвта волосами, его мягкія губы носили пріятную и съ тмъ вмст полунасмшливую улыбку. Его чувства, хотя и не совсмъ глубокія, легко приводились въ движеніе, его можно было растрогать до слезъ или заставить улыбаться, смотря потому, въ какомъ настроеніи духа находился его другъ, но при этихъ случаяхъ онъ никогда не терялъ равновсіе въ чувствахъ своихъ, или, употребляя его выраженіе, никогда не выходилъ изъ себя. Однакожь мы слишкомъ растягиваемъ наше описаніе. Не лучше ли читателю послушать ихъ разговоръ и тогда онъ можетъ судить объ этихъ лицахъ какъ ему угодно.

— Ну, что, Клэйтонъ, сказалъ Россель, откинувшись къ спинк мягкаго кресла, и держа между двумя пальцами сигару:— какъ умно они сдлали, что, отправясь на поиски негровъ, оставили насъ дома! Каковы дла-то нынче творятся, Клэйтонъ!— да ты меня не слушаешь — все читаешь законы: врно хочешь быть судьею Клэйтономъ вторымъ! Да, мой другъ, еслибы я имлъ шансы, которые имешь ты, а именно занять мсто своего отца,— я былъ бы счастливйшимъ человкомъ.

— Уступаю теб вс мои шансы, сказалъ Клэйтонъ, разваливаясь на одну изъ кушетокъ:— я начинаю видть, что ни которымъ изъ нихъ мн не воспользоваться.

— Почему же? Что это значитъ? Разв теб не нравится это занятіе?

— Занятіе, я подъ этимъ словомъ разумю теорію,— вещь превосходная, совсмъ иное дло — практика. Чтеніе, теорія всегда великолпны, величественны. Законъ исходитъ отъ Бога, его залогъ есть гармонія мірозданія. Помнишь, какъ мы декламировали эти слова. Но переходя къ практической его сторон, что ты находишь?— Что такое судебное слдствіе, какъ не отъисканіе истины? И предается ли нашъ адвокатъ одностороннимъ взглядамъ на свой предметъ, и, по привычк, не забываетъ ли онъ, а, можетъ быть, онъ и не знаетъ, что истину должно искать совсмъ съ другой стороны. Нтъ, еслибъ я сталъ заниматься закономъ по совсти, меня бы черезъ нсколько дней исключили изъ суда.

— Такъ и есть, Клэйтонъ, ты вчно съ своей совстью, изъ-за которой я постоянно ссорился съ тобой, и никакъ не могъ убдить тебя, что это чистйшій вздоръ, совершеннйшая нелпость! Эта совсть всегда становится на твоей дорог и мшаетъ теб поступать, какъ поступаютъ другіе. По этому, надобно думать, что ты не хочешь вступить и на политическое поприще,— очень жаль. Изъ тебя бы вышелъ весьма почтенной и безпристрастный сенаторъ. Ты какъ будто созданъ для того, чтобы быть римскимъ сенаторомъ, однимъ изъ старыхъ Viri Romae.

— А какъ ты полагаешь, что бы стали длать старые Viri Romae въ Вашингтон? Какую роль разъигрывали бы въ немъ Регулъ, или Квинтъ Курцій, или Муцій Сцевола?

— Длая подобный вопросъ, не надобно при этомъ забывать, что образъ политическихъ дйствій значительно, измнился съ того времени. Еслибъ политическія обязанности были тже самыя, что и въ ту пору — еслибъ, напримръ, въ Вашингтон открылась пропасть, и теб бы сказали, что ты долженъ броситься въ нее, для блага республики, ты бы врно бросился, или еслибъ для какой нибудь общественной пользы теб предложили положить руку въ огонь и сжечь ее,— ты бы сдлалъ это, или еслибъ какія нибудь карагеняне спустили тебя съ горы въ бочк, утыканной гвоздями, за истину и за твое отечество,— ты бы врно безъ ропота перенесъ эту пытку. Теб бы хорошо быть посланникомъ, но разгуливать въ пурпур и батист, по Парижу или Лондону, въ качеств Американскаго посланника, теб бы, я знаю наскучило. По моему мннію, самое лучшее и самое полезное, это — вступить на адвокатское поприще — бери себ гонораріумъ, сочиняй защитительныя рчи съ обиліемъ классическихъ указаній, высказывай свою ученость, женись на богатой невст, выводи дтей своихъ въ аристократію,— и все это ты будешь длать не наступая на ногу своей черезъ чуръ щекотливой совсти. Вдь ты же сдлалъ одну вещь, не спросивъ свою совсть, если только правда то, что я слышалъ.

— Что же такое я сдлалъ, скажи пожалуйста?

— Какъ что? Слышишь! Какой ты невинный! Ты воображаешь, что я не слышалъ о твоемъ поход въ Нью-Йоркъ, о твоемъ похищеніи царицы маленькихъ кокетокъ — миссъ Гордонъ.

Клэйтонъ отвчалъ на это обвиненіе легкимъ пожатіемъ плечъ и улыбкой, въ которой принимали участіе не только его губы, но и глаза, румянецъ разлился по всему лицу.

— Знаешь ли, Клэйтонъ, продолжатъ Россель: — мн это нравится. Знаешь ли ты, что въ душ моей постоянно таилась мысль, что я буду ненавидть женщину, въ которую ты влюбишься? Мн казалось, что такое ужасное соединеніе всхъ добродтелей, которое ты замышлялъ найти въ будущей жен своей, было бы похоже на комету, на какое-то зловщее явленіе. Помнишь ли ты (я бы желалъ, чтобъ ты припомнилъ), какія качества имлъ твой идеалъ, и какія должна была имть твоя жена? Она должна была имть всю ученость мужчины, вс граціи женщины (я выучилъ это наизусть), должна быть практическая, поэтическая, элегантная и энергическая, имть глубокіе и обширные взгляды на жизнь, чтобы при красот Венеры въ ней была кротость Мадонны, чтобы она была изумительнйшимъ существомъ. О Боже мой!— какія жалкія мы созданія! На пути твоей жизни встрчается маленькая кокетка, начинаетъ кружиться, играетъ веромъ, вскруживаетъ теб голову, подхватываетъ тебя какъ большую, солидную игрушку, играетъ ею, бросаетъ, и снова пускается кружиться и кокетничать. Не стыдно ли теб?

— Нтъ, въ этомъ отношеніи я похожъ на пастора въ сосднемъ нашемъ город: онъ женился на хорошенькой Полли Петерсъ на шестидесятомъ году, и когда старшины спрашивали, иметъ ли она необходимыя качества, чтобъ быть женою пастора, онъ отвчалъ имъ, полуотрицательно.— ‘Дло въ томъ, братія, сказалъ онъ: — хотя ее и нельзя назвать святою, но она такая хорошенькая гршница и я люблю ее.’ Обстоятельства мои т же самыя.

— Умно сказано, и я уже сказалъ теб, что я въ восторг отъ этого, потому что твой поступокъ похожъ на поступки другихъ людей. Но, мой другъ, неужели ты думаешь, что пришелъ къ чему нибудь серьзному съ этой маленькой Венерой изъ морской пны? Не всели это равно, что получить слово отъ облака или бабочки? Мн кажется, кто хочетъ жениться, тотъ долженъ искать въ будущей жен своей по боле дйствительности. У тебя, Клэйтонъ, высокая натура, и потому теб нужна жена, которая имла бы хотя маленькое понятіе о различіи между тобою и другими существами, которыя ходятъ на двухъ ногахъ, носятъ фраки и называются мужчинами.

— Прекрасно, сказалъ Клэйтонъ, приподнимаясь и говоря съ энергіей:— я теб вотъ что скажу. Нина Гордонъ втренница и кокетка — избалованный ребенокъ, если хочешь. Она вовсе не похожа на то существо, которое, я полагалъ, пріобртетъ надо мною власть. Она не иметъ обширной образованности, ни начитанности, ни привычки размышлять, но въ ней за то есть какой-то особенный timbre, какъ выражаются французы, говоря о голосахъ,— и это мн чрезвычайно нравится. Въ ней есть какое-то соединеніе энергіи, самостоятельности и проницательности, которыя длаютъ ее, при всей ограниченности ея образованія, привлекательне и плнительне всхъ другихъ женщинъ, съ которыми я встрчался. Она никогда не читаетъ, даже невозможно пріохотить ее къ чтенію, но, если вы можете завладть ея слухомъ минутъ на пять, то увидите, что ея литературныя сужденія имютъ какую-то свжесть и истину. Таковы ея сужденія и о всхъ другихъ предметахъ,— если только вы заставите ее быть нсколько серьзне и высказать свое мнніе. Что касается до сердца, то, мн кажется, она иметъ еще не вполн пробудившуюся натуру. Она жила въ мір чувства, и этого чувства такое обиліе въ ней, что большая часть его находится еще въ усыпленіи. Раза два или три я видлъ проблескъ этой дремлющей души, видлъ его въ ея глазахъ, и слышалъ въ звукахъ ея голоса. И мн кажется, я даже увренъ, что я единственный въ мір человкъ, который коснулся этой души. Быть можетъ она меня не любитъ въ настоящее время, но я увренъ, что полюбитъ впослдствіи,

— Говорятъ, сказалъ Россель небрежно: — говорятъ, что она въ одно и тоже время дала слово еще двоимъ или троимъ.

— Очень можетъ быть, сказалъ Клэйтонъ. Я даже предполагаю, что это правда, но это ничего не значитъ. Я видлъ всхъ мужчинъ, окружавшихъ ее, и знаю очень хорошо, что она ни на котораго изъ нихъ не обращаетъ вниманіи.

— Но, мой милый другъ, какимъ же это образомъ твои строгія понятія о нравственности могутъ допустить идею о систем обмана, которой она держится?

— Правда, это мн не нравится, но что же мн длать, если я люблю ‘эту маленькую гршницу’. Я знаю, что ты считаешь это за парадоксъ влюбленнаго, но увряю тебя, если она и обманываетъ, то безъ всякаго сознанія,— хотя она и поступаетъ самолюбиво, но въ ней нтъ самолюбія. Дло въ томъ, ребенокъ этотъ росъ безъ матери, богатой наслдницей, въ кругу прислуги. У нея есть тетка, или какая-то другая родственница, которая номинально представляетъ главу семейства передъ глазами свта. Но кажется, этой маленькой госпож была предоставлена полная свобода дйствовать по своему произволу. Потомъ ее отдали въ фешенебельный нью-йорскій пансіонъ, который развивалъ способность избгать уроковъ, уклоняться отъ правилъ, и постигать косвеннымъ образомъ науку кокетства. Вотъ все, что пріобрталось въ этомъ пансіон, и сверхъ того отвращеніе къ книгамъ и общее нерасположеніе къ литературному образованію.

— А ея владнія

— Не весьма богаты. Ими управляетъ очень умный мулатъ, который былъ оставленъ ей отцомъ, который получилъ образованіе и иметъ таланты не весьма обыкновенные въ его каст. Онъ управляетъ ея плантаціей, и, мн кажется, это самый врный и преданный человкъ.

— Клэйтонъ, сказалъ Россель: — все это не очень интересно для того, кто смотритъ на свтъ моими глазами, но для тебя это можетъ быть даже и слишкомъ серьзно. Я бы совтовалъ теб не заходить слишкомъ далеко.

— Ты опоздалъ, мой другъ, съ твоимъ совтомъ, — я уже, ршилъ это дло.

— Въ такомъ случа желаю теб счастія! А теперь, если дло идетъ о женитьб, то и я могу сказать, что мое дло тоже ршеное… Я полагаю, ты слышалъ о миссъ Бенуаръ, изъ Бальтимора: она моя невста.

— Какъ! неужели ты женишься?

— И уже помолвленъ, — все ршено и будетъ кончено о святкахъ.

— Разскажи же, какъ это случилось.

— Миссъ Бенуаръ высокаго роста (я всегда говорилъ, что не женюсь на низенькой женщин), не красавица, но и не дурна собой, иметъ весьма хорошія манеры, знаетъ свтъ, очень мило поетъ и играетъ, и иметъ порядочное состояніе. Ты помнишь, прежде я не думалъ жениться на деньгахъ, но теперь, при измнившихся обстоятельствахъ, я не могъ полюбить безъ, этого приложенія. Нкоторые называютъ подобный поступокъ бездушнымъ, но я смотрю на это совсмъ съ другой точки зрнія. Еслибъ я встртился съ Мэри Бенуаръ, и узналъ, что она ничего не иметъ, я тогда не ршился бы пробудить въ ней чувства сильне обыкновенной пріязни, но, узнавъ, что она иметъ состояніе, я присмотрлся внимательне, и нашелъ, что кром состоянія она иметъ и многое другое. Если это называется женитьбой на деньгахъ, то пусть такъ и будетъ. Твое дло, Клэйтонъ, совсмъ другое: ты женишься чисто по любви. Что касается до меня, то я смотрлъ на этотъ предметъ, какъ говорится, глазами разсудка.

— Что же ты намренъ длать съ собой въ свт, Россель?

— Буду заниматься дломъ, и пріискивать выгодное мсто. Я хочу быть президентомъ, какъ и всякій порядочный человкъ въ Соединенныхъ Штатахъ. Разв я хуже другихъ?

— Не знаю, сказалъ Клэйтонъ: — конечно, ты можешь достичь этого сана, если будешь трудиться и усердно и долго. Съ своей стороны, я бы скоре желалъ идти по лезвію меча, которое, какъ говорятъ, служитъ мостомъ въ рай Магомета.

— Ха! ха! ха! Воображаю, какъ бы ты пошелъ по этому мосту, какую фигуру представлялъ бы мой другъ балансируя, выпрямляясь на этомъ лезвіи и длая страшно-кислыя гримасы! Я знаю, что и на этомъ поприщ ты также бы хотлъ быть покойнымъ, какъ и въ политической жизни. А между тмъ, ты далеко выше меня во всхъ отношеніяхъ. Очень было бы жаль, еслибъ такой человкъ, какъ ты, не съумлъ устроить дла свои. Впрочемъ, наши національные корабли должны управляться второкласными кормчими,— такими, какъ я, потому что мы умемъ извернуться въ самыхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ.

— Мн никогда не быть, сказалъ Клэйтонъ: — никогда не быть человкомъ, который во всемъ успваетъ, которому все удается. На каждой страниц книги: Успхъ въ жизни — мн всегда будетъ видться надпись: ‘какая польза человку изъ того, если онъ пріобртетъ весь свтъ и погубитъ свою душу?’

— Я не понимаю тебя, Клэйтонъ.

— Мн, по крайней мр, такъ кажется. Судя потому, какъ идутъ дла теперь въ нашемъ государств, я долженъ или спустить флагъ правды и чести, и заглушить въ душ моей вс ея благородныя наклонности, или отказаться отъ надеждъ на успхъ. Я не знаю ни одной тропинки въ жизни, гд бы шарлатанство, подлогъ не служили врными проводниками къ успху,— гд бы человкъ главнымъ ручательствомъ успха имлъ чистоту своихъ правилъ. Мн кажется, что у каждой тропинки стоитъ сатана и говоритъ: все это будетъ твое, если ты падешь ницъ и поклонишься мн.

— Зачмъ же ты, Клэйтонъ, не поступилъ въ духовное званіе съ самого начала, и не скрылся за каедрой отъ искушеній демонскихъ.

— Я боюсь, что и тамъ я не нашелъ бы защиты. Я не могъ бы получить права говорить съ моей каедры безъ нкоторыхъ обязательствъ говорить такъ, а не иначе, это было бы стсненіемъ для моей совсти. При подножіи каедры я долженъ былъ бы дать клятву открывать истину только въ извстной формул, — а при этой клятв меня обяжутъ жизнью, достояніемъ, успхомъ, добрымъ именемъ. Еслибъ я послдовалъ внушеніямъ моей совсти, мои проповди были бы сильне, чмъ защитительныя рчи.

— Господь съ тобой, Клэйтонъ! Что же ты хочешь длать? Не намренъ ли ты поселиться на своей плантаціи разводить хлопчатую бумагу и торговать неграми? Я съ каждой минутой ожидаю услышать отъ тебя, что ты подписался на газету ‘Liberator’ и хочешь сдлаться аболиціонистомъ.

— Я дйствительно намренъ поселиться на плантаціи,— но не намренъ разводить хлопчатой бумаги и вести торговлю неграми. Газету ‘Liberator’ я получаю, потому что я свободный человкъ и имю право получить, что мн угодно. Я не соглашаюсь съ Гаррисономъ, потому что, мн кажется, я знаю объ этомъ предмет больше, чмъ онъ. Но онъ иметъ право, какъ честный человкъ, говорить то, что думаетъ, на его мст я бы самъ воспользовался этимъ правомъ. Еслибъ я видлъ вещи въ томъ свт, въ какомъ видитъ онъ, я бы сдлался аболиціонистомъ, — но у меня совсмъ другой взглядъ.

— Это величайшее счастіе, для человка съ твоимъ характеромъ. Но, наконецъ, чтоже ты намренъ длать?

— То, что долженъ длать каждый честный человкъ съ четырьмя стами подобныхъ ему созданій — мужчинъ и женщинъ, поставленныхъ отъ него въ совершенную зависимость. Я намренъ воспитать ихъ и сдлать способными къ свобод. Какая власть на земл можетъ быть выше той, которую даровалъ Богъ намъ — владльцамъ. Законъ предоставляетъ намъ полную и неограниченную волю. Плантація такая, какою могла бы быть плантація, должна быть ‘свточемъ для освщенія людей образованныхъ’. Въ этомъ эіопскомъ племени есть удивительныя и прекрасныя дарованія, которымъ не позволяютъ обнаруживаться, дать имъ свободу и развить ихъ, вотъ предметъ, полный живаго интереса. Разведеніе хлопчатой бумаги должно быть дломъ послдней, важности. Я смотрю на мою плантацію, какъ на сферу для возвышенія человческаго достоинства и для душевныхъ способностей цлаго племени.

— Довольно! сказалъ Россель.

Клэйтонъ нахмурился.

— Извини меня, Клэйтонъ. Все это возвышенно, величественно, но тутъ есть одно неудобство. Это ршительно невозможно.

— Всякое доброе и великое дло называлось невозможнымъ, пока не было сдлано.

— Я скажу теб, Клэйтонъ, что будетъ съ тобою. Ты сдлаешься цлью для стрлъ той и другой стороны. Ты оскорбишь всхъ сосдей, поступая лучше, нежели они. Ты доведешь своихъ негровъ до такого уровня, на которомъ они встртятъ противъ себя стремленіе всего общества, а между тмъ, ты не заслужишь одобренія отъ аболиціонистовъ. Тебя прозовутъ возмутителемъ, пиратомъ, грабителемъ и тому подобными изящными именами. Ты приведешь дло въ такое положеніе, что никому, кром тебя, нельзя будетъ справиться съ нимъ, да и теб самому очень трудно, потомъ ты умрешь, и все разрушится. И, если бы ты могъ длать дло наполовину, оно было бы не дурно, но я тебя давнымь-давно знаю. Теб мало будетъ того, чтобы выучить ихъ катехизису и нсколькимъ молитвамъ, чтобъ они читали ихъ, сами не понимая, что и называется у нашихъ дамъ достаточнымъ религіознымъ образованіемъ. Ты ихъ всхъ выучишь и читать, и писать, и думать, и говорить,— я того и буду ждать, что ты съ ними примешься за ариметику и грамматику. Тебя такъ и тянетъ завести университетъ для нихъ и клубъ, съ преніями о возвышенныхъ предметахъ. Ну, а что говоритъ Анна? Анна разсудительная двушка, но я ручаюсь, что ты уже сбилъ ее съ толку на этотъ счетъ.

— Анна интересуется этимъ не меньше, нежели я, но у ней боле практическаго такта, нежели у меня, и во всемъ она вчно находитъ трудности, которыхъ я вовсе не вижу. У меня есть превосходнйшій человкъ, совершенно вошедшій въ мои виды, онъ беретъ на себя завдываніе длами плантаціи вмсто этихъ негодяевъ управителей. Мы съ нимъ постепенно введемъ систему платы за работу, это научитъ ихъ понимать собственность, внушитъ имъ привычку къ трудолюбію и экономіи, сдлавъ вознагражденіе каждаго соотвтственнымъ его прилежанію и честности.,

— Ну, а къ чему это все ведетъ, по твоему? Ты будешь жить для нихъ, или они для тебя?

— Я покажу имъ примръ, буду жить для нихъ и увренъ, что въ замнъ того пробудится этимъ все хорошее, что есть въ нихъ. Сильный долженъ жить для слабаго, образованный для невжды.

— Хорошо, Клэйтонъ, Богъ помоги теб! Теперь я говорю серьзно, увряю. Хоть теб этого и не удастся сдлать, но я желалъ бы, чтобы удалось. Жаль, Клэйтонъ, что ты родился на нашей земл. Не тебя надобно будетъ винить въ неудач, а нашу планету и ея жителей. Твое сердце — богатая сокровищница, наполненная золотомъ и алмазами Офирскими, но вс эти драгоцнности въ пятомъ этаж, и нтъ лстницы, чтобы снести ихъ въ общество. Я на столько цню твои качества, что не смюсь надъ тобою, а девятеро изъ десяти смялись бы. Сказать теб правду, еслибъ я ужь былъ устроенъ въ жизни, имлъ такое же окончательное положеніе, какъ ты,— друзей, семью, средства,— быть можетъ, и я сталъ бы заниматься этимъ. Но вотъ что надобно сказать: такая совсть, какъ у тебя, Клэйтонъ, ужасно много требуетъ расходовъ. Она все равно, что карета: у кого недостанетъ средствъ, тому нечего и заводить ее,— это ужь роскошь.

— Для меня это необходимость, сухо сказалъ Клэйтонъ.

— Такъ, такова у тебя натура. Я на то не имю средствъ. Я долженъ сдлать себ каррьеру. Мн необходимо выйти въ люди, а съ твоими крайними понятіями я не могу выйти въ люди. Таковы мои дла. Это не мшаетъ мн въ душ быть не хуже людей, считающихъ себя чуть не святыми.

— Такъ, такъ.

— Да, и я достигну всего, что мн нужно. А ты, Клэйтонъ, вчно будешь несчастнымъ, недовольнымъ искателемъ чего нибудь слишкомъ возвышеннаго для смертныхъ. Вотъ въ чемъ и разница между нами.

На этихъ словахъ разговоръ былъ прерванъ возвращеніемъ семейства Клэйтона.

ГЛАВА III.

СЕМЕЙСТВО КЛЭЙТОНА И СЕСТРА АННА.

Семейство Клэйтона, вошедшее въ комнату, состояло изъ отца, матери и сестры. Старикъ Клэйтонъ, котораго звали обыкновенно судьею, былъ мужчина высокаго роста и солидныхъ манеръ, съ перваго взгляда обнаруживался въ немъ джентльменъ старой школы. Было что-то торжественное въ его манер держать голову и въ его походк, вмст съ строгою сдержанностью всей его фигуры и обращенія, это давало ему нсколько угрюмый видъ. Въ зоркомъ и серьзномъ взгляд его, напоминавшемъ взглядъ сокола, выражался зоркій и ршительный умъ, логическая неуклонность мысли, эти зоркіе глаза производили страшный контрастъ съ серебряно-сдыми волосами, и въ этомъ была та холодная красивость, какъ въ контраст снговыхъ горъ, врзывающихся въ яркую металлическую синеву альпійскаго колорита. Казалось, что можно сильно бояться ума этого человка, и мало надяться на порывы его впечатлительной натуры. Но быть можетъ, мнніе о судь, составленное по первому взгляду, было несправедливо къ его сердцу, потому что таилась въ немъ чрезвычайно пылкая стремительность, только сурово сдерживаемая вншнею холодностью. Его любовь къ семейству была сильна и нжна, рдко выказывалась она словами, но постоянно выражалась точнйшею внимательностью и заботливостью о всхъ близкихъ къ нему. Онъ былъ безпристрастно и точно справедливъ во всхъ мелочахъ общественной и домашней жизни, никогда не колеблясь сказать правду или признать свою ошибку. Мистриссъ Клэйтонъ была пожилая дама, съ привычками лучшаго общества, хорошо сохранившаяся стройность, блестящіе черные глаза и тонкія черты лица доказывали, что въ молодости она была красавицею. Съ живымъ и пылкимъ воображеніемъ отъ природы, съ постоянною наклонностью къ увлеченію въ благородныя крайности, она всми силами своей горячей души прильнула къ мужу. Между Клэйтономъ и его отцомъ существовала глубокая и невозмутимая привязанность, но по мр того, какъ мужалъ сынъ, оказывалось все ясне, что онъ не можетъ гармонически итти съ отцомъ въ одной практической орбит. Натура сына такъ много получила отъ характера матери, что отецъ, когда принимался за усилія совершенно уподобить сына себ, каждый разъ былъ смущаемъ неудачею. Клэйтонъ былъ до излишества идеаленъ, идеализмъ давалъ цвтъ всмъ его качествамъ, направлялъ вс его мысли, какъ невидимый магнитъ направляетъ стальную иглу. Идеализмъ проникалъ его сознаніе, постоянно побуждая его подниматься выше того, что въ нравственной сфер называется общепринятымъ и практическимъ. Потому-то, поклоняясь идеалу законовъ, онъ чувствовалъ негодованіе противъ дйствительныхъ законовъ, и отецъ его былъ принужденъ постоянно указывать на ошибки въ его сужденіяхъ, основанныхъ боле на тонкомъ чувств того, какъ слдовало бы вещамъ быть на свт, нежели на практическомъ пониманіи того, каковы он въ дйствительности. Но было въ Клэйтон и сильной, настойчивой отцовской натуры на столько, чтобы быть идоломъ матери, которая любила это отраженіе, быть можетъ, даже боле, нежели типъ, отъ котораго произошло оно.

Анна Клэйтонъ была старшею изъ трехъ сестеръ и постоянною подругою брата, длившагося съ нею всми своими мыслями. Она стоитъ въ той же комнат, снимая съ головы шляпу, и потому надобно представить ее читателю. Она нсколько выше средняго роста, на ея полныхъ, широкихъ плечахъ граціозная голова держится прямо и высоко, съ выраженіемъ положительности и ршительности, нсколько переходящимъ въ гордость. Смугловатый цвтъ ея лица согрвается на щекахъ нжнымъ румянцемъ, дающимъ ей видъ полнаго, свжаго здоровья, правильный носъ съ маленькимъ горбикомъ, прекрасный ротъ, съ блоснжными зубами, черные глаза, наслдованный отъ отца соколиный взглядъ — вотъ главныя черты ея физіономіи. Общее выраженіе ея лица и ея обращеніе ободрительно прямодушны, такъ что каждый чувствуетъ себя при ней непринужденно. Но разв безумный ршился бы позволить себ хотя малйшую вольность при Анн Клэйтонъ. При всей непринужденности, есть въ ней что-то говорящее: ‘я не дозволю дерзости, хотя не люблю стсненія.’ Множество поклонниковъ падали къ ея ногамъ, прося ея любви, но Анна Клэйтонъ, хотя ей уже двадцать-семь лтъ, еще не замужемъ. Вс удивлялись, почему она не выбрала себ жениха изъ этой толпы просившихъ ея руки,— и мы можемъ только удивляться вмст съ другими. А сама она отвчаетъ на это просто и положительно, что она не хотла выходить замужъ, что и безъ того она была счастлива. Дружба между братомъ и сестрою была необыкновенно сильна, несмотря на замтное различіе характеровъ, потому что въ Анн не было ни тни идеальности. Она была одарена проницательнымъ здравымъ смысломъ и веселымъ характеромъ, но по преимуществу отличалась практическимъ тактомъ. Она восхищалась противоположными ея наклонностямъ наклонностями брата, его поэтически-героической настроенностью, по той же самой причин, по которой молодыя двушки восхищаются героями Вальтеръ-Скотта,— потому что находятъ въ нихъ то, чего не имютъ сами. Во всемъ, что относится къ области идей, она имла почти идолопоклонническое уваженіе къ брагу, но въ области практической дятельности она чувствовала себя въ прав имть надъ нимъ превосходство, которое и сохраняла съ добродушною положительностью. Не было въ мір человка, сужденій котораго Клэйтонъ боялся бы больше, чмъ сужденій Анны, когда рчь шла о практическихъ вещахъ. И въ настоящемъ случа, Клэйтонъ чувствовалъ себя очень неловко, начиная передавать ей планы, о которыхъ слдовало бы переговорить съ нею гораздо раньше. Сестр съ положительнымъ характеромъ Анны, прожившей въ постоянной дружб съ братомъ двадцать-семь лтъ, всегда нсколько затрудняется братъ сказать о намреніи своемъ жениться. Но почему же Клэйтонъ, во всемъ столь откровенный съ Анною, не говорилъ ей каждый разъ о томъ, какъ онъ знакомился съ Ниною, какъ постепенно сближался съ нею? Разгадка молчанія заключалась въ томъ, что онъ чувствовалъ невозможность выставить Нину практическому, проницательному уму Анны въ томъ волшебномъ вид, какой придавался ей радужнымъ воображеніемъ его мечтательной натуры. Угловатые факты конечно будутъ свидтельствовать противъ нея въ его собственномъ разсказ, а впечатлительные люди не любятъ утомлять себя оправданіемъ своихъ инстинктовъ. Притомъ же, всего мене можетъ быть оправдано фактическими объясненіями то чувство едва уловимыхъ оттнковъ характера, на которомъ основывается привязанность. Мы вс испытывали привязанности, которыя не соотвтствовали самымъ точнымъ каталогамъ прекрасныхъ качествъ, и вс мы поклонялись людямъ, поклоненіе которымъ имло очень мало разсудительныхъ основаній. Но пока братъ молчалъ, вчно всмъ занятая молва уже умла пробудить въ Анн нкоторыя догадки о томъ, что длается съ ея братомъ. И хотя деликатность ея удерживалась отъ всякихъ намековъ, она живо чувствовала недостатокъ доврія въ брат, и разумется, тмъ мене благорасположенія могла чувствовать къ своей молоденькой соперниц. Однакоже, намреніе Клэйтона уже такъ созрло въ ум его, что необходимо было сказать о немъ роднымъ и друзьямъ. Разговоръ съ матерью облегчался расположеніемъ ея всегда ждать всего лучшаго и симпатіею, дававшею ей способность переноситься въ чувства тхъ, кого она любила. Ей было вврено первой поговорить о женитьб Клэйтона съ Анною,— и она сдлала это во время утренней прогулки. Первый же взглядъ, брошенный Клэйтономъ на сестру при вход Анны въ комнату, показалъ ему, что она разстроена и уныла. Она не осталась въ комнат, не ириняла участія въ разговор, и разсянно остановившись только на нсколько секундъ, ушла въ садъ и невидимому, занялась цвтами. Клэйтонъ пошелъ за нею. Нсколько минутъ молча стоялъ онъ подл нея, смотря какъ она очищаетъ, гераніумъ отъ сухихъ листковъ.

— Матушка говорила теб? сказалъ онъ наконецъ.

— Говорила, сказала Анна.

Опять долгая пауза, и Анна срывала зеленые листки вмст съ сухими, не замчая, что портитъ растеніе.

— Анна, сказалъ Клэйтонъ: — мн бы хотлось, чтобы ты видла ее.

— Отъ Ливингстоновъ я слышала о ней, холодно отвчала Анна.

— Что же ты слышала? торопливо спросилъ Клэйтонъ.

— Не то, чего я могла желать,— не то, что я ожидала услышать о двушк, избранной тобою, Эдуардъ.

— Но, ради Бога, скажи же, что ты слышала, скажи, что свтъ говоритъ о ней.

— Изволь, я скажу. Свтъ говоритъ, что она капризная, своенравная двушка, что она кокетка, но всему, что я слышала, я думаю, что у ней нтъ прочныхъ нравственныхъ правилъ.

— Твои слова суровы, Анна.

— Правда вообще сурова, отвчала Анна.

— Милая сестра, сказалъ Клейтонъ, взявъ ея руку и посадивъ ее на скамью: — разв ты потеряла всякую вру въ меня?

— Кажется, ближе было бы къ истин сказать, что ты потерялъ всякую вру въ меня, отвчала Анна.— Почему я послдняя узнаю объ этомъ? Почему я слышу объ этомъ сначала отъ постороннихъ, отъ всхъ, кром тебя? Я съ тобою разв поступила бы такъ? Длала ли я когда что нибудь такое, о чемъ бы не говорила теб? Все, все, что бывало у меня на душ я говорила теб.

— Такъ, это правда, милая моя Анна, но еслибъ ты полюбила человка, чувствуя, что онъ мн не поправится? У тебя положительный характеръ, Анна, и это могло бы случиться. Разв поспшила бы ты сказать мн тотчасъ? И ты, быть можетъ, стала бы выжидать, колебаться, откладывать, по той, по другой причин, со дня на день, и все трудне казалось бы теб заговорить, чмъ дольше ты откладывала бы.

— Не знаю, сказала съ горечью Анна. Я никогда никого не любила больше, чмъ тебя, и оттого-то мн жаль.

— И я никого не люблю больше, чмъ тебя, Анна. Любовь моя къ теб полна, какъ была, не уменьшилась. Ты увидишь, что во всемъ остаюсь преданъ теб по прежнему. Мое сердце только раскрылось для другой любви, другой, совершенно иного рода. Потому самому, что она вовсе не похожа на мою любовь къ теб, она никогда не можетъ повредить ей. И что, если бы ты, Анна, могла любить ее, какъ часть меня самого….

— Я желала бы полюбить ее, сказала Анна, нсколько смягчившись.— Но что я слышала, было такъ не въ пользу ея! Нтъ, она вовсе не такая двушка, какую, ждала я, выберешь ты, Эдуардъ. Хуже всего презираю я женщину, которая играетъ чувствами благородныхъ людей.

— Но, мой другъ, Нина не женщина,— она дитя, веселое, прекрасное, неразвитое дитя, и я увренъ, ты сама сказала бы о ней словами Попе:

If to her share some female errors fall,

Look in her face, und you forget them all.

‘Если есть недостатки въ этой женщин, взгляни на лицо ея, и вс ихъ забудешь ты’.

— Да, такъ, сказала Анна:— я знаю, что вс вы, мужчины, одинаковы: хорошенькое личико очаруетъ каждаго изъ васъ. Я думала, что ты исключеніе, Эдуардъ, вижу, что и ты такой же,

— Но скажи, Анна, такими словами ободряется ли довріе? Пусть я очарованъ я обвороженъ, ты не можешь образумить меня, если не будешь снисходительна. Говори, что хочешь, но дло все-таки въ томъ, что мн была судьба полюбить этого ребенка. Прежде, я старался полюбить другихъ, мн встрчались многія, не полюбить которыхъ не было никакой причины: он были и лучше лицомъ и образованне, но я смотрлъ на нихъ и не ускорялся мой пульсъ. А эта двушка разбудила все во мн. Я не вижу въ ней того, что видитъ свтъ, я вижу идеальный образъ того, чмъ можетъ она быть, чмъ, я увренъ, будетъ она, когда ея природа вполн пробудится и разовьется.

— Ну, вотъ, такъ и есть, сказала Анна. Ты никогда ничего не видишь, то есть, ты видишь идеализацію,— что-то такое, что могло бы, должно бы быть, что было или будетъ,— въ этомъ твой недостатокъ. Ты обыкновенную кокетливую пансіонерку возводишь идеализаціей до чего-то символическаго, высокаго, ты наряжаешь ее въ твои собственныя мечты, а потомъ поклоняешься ей.

— Пусть это такъ, милая Анна,— чтожь изъ того? Ты говоришь, что я идеалистъ, а ты понимаешь дйствительность. Положимъ. Но вдь долженъ же я поступать но своей натур, иначе жить нельзя. И вдь не каждую же двушку я могу идеализировать. Въ этомъ, кажется, и есть причина, почему я никогда не могъ любить нсколькихъ превосходныхъ женщинъ, съ которыми былъ хорошо знакомъ. Он вовсе не были таковы, чтобъ ихъ можно было идеализировать, въ нихъ не было ничего такого, что могла бы украсить моя фантазія, словомъ, въ нихъ недоставало именно того, что есть въ Нин. Она похожа на одинъ изъ этихъ маленькихъ игривыхъ, сверкающихъ каскадовъ въ Блыхъ Горахъ, и атмосфера ея благопріятна образованно радуги.

— И ты всегда будешь видть ее чрезъ эту атмосферу.

— Положимъ, сестра. Но другихъ я не могу видть въ этихъ радужныхъ цвтахъ. Чмъ же ты недовольна во мн? Пріятно видть радужные переливы. Зачмъ же ты хочешь разочаровать меня, если я могу быть очарованъ.

— Помнишь ли ты того, который получилъ отъ волшебницъ свою плату золотомъ и брильянтами, и увидлъ, когда перешолъ извстную тропинку, что золото и брильянты обратились въ черепки? Бракъ эта тропинка, многіе бдняки, когда пройдутъ ее, видятъ, что оказываются простыми черепками ихъ брильянты, потому-то я вооружилась суровыми словами здраваго смысла противъ твоихъ мечтаній. Я вижу эту двушку просто, какъ она есть, вижу, что она всми считается за кокетку, ужасную кокетку, а такая двушка не можетъ имть добраго сердца. И ты, Эдуардъ, такъ добръ, такъ благороденъ, я такъ давно люблю, тебя, что не могу радоваться, отдавая тебя такой двушк.

— Въ твоихъ словахъ, милая Анна, много такого, съ чмъ я не соглашусь. Во-первыхъ, кокетство не вовсе непростительный недостатокъ въ моихъ глазахъ, то есть, въ нкоторыхъ случаяхъ.

— То есть, хочешь ты сказать, въ томъ случа, если Нина Гордонъ кокетка?

— Нтъ, не то я говорю. Видишь ли, Анна, въ обыкновенныхъ отношеніяхъ между молодыми людьми и двушками такъ мало истинной искренности, такъ мало дйствительной гуманности, и мужчины, которые должны бы подавать примръ, такъ эгоистичны и безнравственны въ отношеніяхъ съ женщинами, что я не дивлюсь, если двушка съ бойкимъ характеромъ хочетъ мстить за женщинъ мужчинамъ, играя ихъ слабостями. Но я не думаю, что бы Нина была способна играть истинною, глубокою, безкорыстною привязанностью, любовью, которая желала бы ея счастія и готова была бы пожертвовать для неіъ собою: я даже не думаю, чтобы ей встрчалась такая любовь. Если мужчина хочетъ, чтобы женщина любила его, это еще незначитъ, что онъ любитъ ее. Желаніе имть женщину женою также еще вовсе не доказываетъ истинной любви къ ней или даже способности истинно любить кого нибудь. Двушки чувствуютъ все это, потому что инстинктъ ихъ проницателенъ, и часто ихъ обвиняютъ, что они играютъ сердцемъ человка, между тмъ, какъ он только видятъ его насквозь и знаютъ, что въ немъ нтъ сердца. И то надобно сказать: властолюбіе всегда считалось въ насъ, мужчинахъ, возвышеннымъ порокомъ,— какъ же мы станемъ осуждать женщину за тотъ родъ властолюбія, который свойственъ ея полу.

— Я знаю, Эдуардъ, что нтъ въ мір вещи, которой ты не могъ бы своими идеалистическими теоріями придать красоту, но что ты ни говори, кокетки — дурныя женщины. Кром того, я слышала, что Нина Гордонъ очень своенравна и иногда говорить и длаетъ вещи чрезвычайно странныя.

— И быть можетъ именно поэтому она еще больше мн нравится. Въ нашемъ условномъ обществ, гд вс женщины вышлифовались по одному образцу, какъ монеты одного чекана, пріятно видть одну, которая длаетъ и думаетъ не такъ, какъ вс остальныя. Въ теб самой, Анна, есть нсколько этого достоинства, но ты сообрази, что ты воспиталась при матушк, подъ ея вліяніемъ, что за тобою былъ непрерывный надзоръ, даже тогда, когда ты не чувствовала его. Нина росла сначала сиротою между слугами, потомъ воспитанницею въ нью-йоркскомъ пансіон, и, наконецъ, теб двадцать-семь лтъ, а ей восемнадцать, отъ восемнадцати до двадцати-семи многому научишься.

— Но, братъ, помнишь ли, что говоритъ Анна Муръ, или если не она, какая-то другая, во всякомъ случа, очень умная женщина: ‘Мужчина, выбирающій себ жену, будто картину на выставк, долженъ помнить, что тутъ есть разница, именно, картина не можетъ пожелать снова быть на выставк, а женщина можетъ.’ Ты выбралъ ее, видя, что она блеститъ въ обществ, а можешь ли ты сдлать ее счастливою въ скучной рутин домашней жизни? Не изъ тхъ ли она женщинъ, которымъ нужно шумное общество и свтскія развлеченія, чтобы не умирать со скуки?

— Кажется, нтъ, сказалъ Клэйтонъ:— я думаю, что она изъ тхъ, веселость которыхъ въ нихъ самихъ, живость и оригинальность которыхъ изгоняютъ скуку отовсюду, я думаю, что, живя съ нами, она будетъ сочувствовать нашему образу жизни.

— Нтъ, Эдуардъ, не льстись, что ты можешь передлать и перевоспитать ее по своему.

— Неужели ты думаешь, что я такъ самонадянъ? Меньше всего способенъ я къ мысли жениться на двушк для того, чтобы перевоспитать ее! Это одна изъ самыхъ эгоистическихъ выдумокъ нашего пола. Да мн и не нужно такой жены, которая была бы простымъ зеркаломъ моихъ мнній. Мн нуженъ не листъ пропускной бумаги, всасывающей въ себя каждое мое слово и отражающей вс мои мысли, въ нсколько блдноватомъ вид. Мн нужно жену для того, чтобы было со мною существо, отличное отъ меня, вся прелесть жизни въ разности.

— Но вдь мы хотимъ, чтобы другъ нашъ быль симпатиченъ намъ, сказала Анна.

— Конечно, но нтъ въ мір ничего симпатичне различія. Напримръ, въ музык намъ нужно не повтореніе одной ноты, а различныя ноты, гармонирующія между собою. Мало того: даже диссонансы необходимы для полноты гармоніи. И въ Нин есть именно то различіе со мною, которое гармонируетъ мн, и вс наши маленькія размолвки — у насъ было много ссоръ и, я думаю, будетъ еще больше — эти размолвки только хроматическіе переходы, ведущіе къ гармоніи. Моя жизнь — внутренняя,теоретическая, я расположенъ къ ипохондріи, иногда до болзненности. Свжесть и бойкость ея вншней жизни именно то, чего недостаетъ мн. Она будитъ меня, поддерживаетъ меня въ дух, и ея острый инстинктъ часто бываетъ выше моего ума. Потому я уважаю это дитя, несмотря на его недостатки. Она научила меня многому.

— Если дошло до этого, смясь сказала Анна: — отрекаюсь отъ тебя. Если ты уже говоришь, что уважаешь Нину, я вижу, Эдуардъ, что все кончено, и постараюсь по возможности быть довольною, и по возможности вести все къ лучшему. Я надюсь, что все, что ты говоришь о ней справедливо,— быть можетъ даже, она лучше, нежели какъ ты говоришь. Во всякомъ случа, я употреблю вс свои силы на то, чтобы въ новомъ твоемъ положеніи сдлать тебя такимъ счастливымъ, какимъ ты достоинъ.

— Теперь я узнаю тебя, сестра! Лучшаго ничего не могла ты сказать. Ты облегчила свою совсть, сдлала все, что могла, и наконецъ съ любовью уступила необходимости. Нина полюбитъ тебя, я знаю, и если никогда ты не будешь стараться руководить ею, совтовать ей, ты будешь имть на нее большое вліяніе. Эту истину многіе долго не понимаютъ, Анна. Они думаютъ оказать пользу другимъ своимъ совтомъ и вмшательствомъ, а не знаютъ, что больше всего пользы могутъ приносить они своимъ примромъ. Когда я познакомился съ Ниною, я самъ хотлъ совтами помогать ей, но теперь я знаю, что надобно длать это иначе. Когда Нина будетъ жить съ нами, матушка и ты будьте ласковы съ нею и живите какъ всегда жили,— это больше всего принесетъ ей пользы, и она измнится во всемъ, въ чемъ нужно ей измниться.

— Хорошо, сказала Анна:— ты ршился твердо, и я хочу съ нею познакомиться.

— Припиши нсколько строкъ въ письм, которое я сейчасъ буду писать къ ней,— это послужитъ приготовленіемъ къ визиту.

— Какъ ты думаешь, Эдуардъ, такъ я и сдлаю.

ГЛАВА IV.

СЕМЕНСТВО ГОРДОНОВЪ.

Недли дв прошло посл того, какъ читатели узнали Нину Гордонъ, и въ это время она познакомилась съ подробностями своего домашняго быта. По имени, она была главою плантаціи, имла и надъ домомъ и надъ землями помстья полную власть какъ госпожа, какъ царица. Но на дл она по своей молодости и неопытности, по незнанію практическихъ отношеній, находилась въ большой зависимости отъ людей, которыми по видимому управляла. Обязанности управленія хозяйствомъ плантаціи въ южныхъ штатахъ такъ тяжелы, что трудно и вообразить это жителямъ сверныхъ штатовъ. Каждую вещь, нужную для ежедневнаго продовольствія, надобно держать подъ замкомъ, выдавать по мр надобности. Невольники почти вс похожи на большихъ дтей, они неразсудительны, не предусмотрительны, сами не умютъ беречь себя, они ссорятся другъ съ другомъ, длятся на партіи, за которыми невозможно и услдить. Каждая штука платья, для нсколькихъ сотъ людей, должна быть выкроена и сшита подъ надзоромъ господина, которой долженъ и разсчитывать, сколько понадобится матерій, и покупать ихъ. Прибавьте къ этому хлопоты о дтяхъ невольниковъ, ребячески безпечныя матери которыхъ совершенно неспособны заботиться о нихъ какъ должно, и мы получимъ нкоторое понятіе объ заботахъ южныхъ владльцевъ. Читатели видли, какою пріхала Нина изъ Нью-Йорка, и легко могутъ представить, что у нея не было и мысли серьзно приняться за тяжелыя обязанности такой жизни. Съ того времени, какъ умерла мать Нины, управительницею хозяйства называлась, но только называлась, ея тетка, мистриссъ Несбитъ. На самомъ дл управляла всмъ старая мулатка, Кэти, воспитанная въ дом матери Нины. Вообще, негры невольники безпорядочны и безпечны какъ дти, но часто встрчаются между ними люди съ большими практическими способностями. Когда владльцы, по необходимости или по разсчегу, выберутъ такихъ невольниковъ и дадутъ имъ воспитаніе и отвтственность, свойственныя состоянію свободныхъ людей, въ нихъ развиваются тже качества, какими отличаются свободные люди. Мать Нины всегда была слаба здоровьемъ, и по необходимости должна была многое изъ заботъ по управленію передать ‘тетк Кэти’, какъ обыкновенно звали мулатку, и мулатка, получивъ отвтственное положеніе, сдлалась очень хорошею управительницею. Въ своемъ высокомъ красномъ тюрбан, звеня связкою ключей, проникнутая чувствомъ важности своего положенія, она была очень не маловажною сановницею. Правда, она выказывала величайшую почтительность своей молодой госпож и была такъ учтива, что обыкновенно спрашивалась у ней обо всемъ, но вс въ дом хорошо знали, что согласіе госпожи на предложенія Кэти — тоже самое, что согласіе англійской королевы на мннія министерства — вещь, которая сама собою разумется. И въ самомъ дл, если Нина въ чемъ нибудь не соглашалась съ Кэти, этотъ первый министръ плантаціи могъ, ни мало не отступая отъ почтительнаго послушанія, запутать ее въ безконечные лабиринты затрудненій. А Нина терпть не могла безпокойствъ и больше ничего не хотла, какъ распоряжаться своимъ временемъ для собственнаго удовольствія, потому она мудро ршила не вмшиваться въ правленіе тетки Кэти, ласкою и убжденіемъ получая то, чего старуха не уступила бы власти, по своему упрямству и сановитости. Какъ управляла Кэти всмъ домашнимъ хозяйствомъ, точно также всми полевыми работами и такъ дале, управлялъ молодой квартеронъ Гарри, котораго мы вывели въ первой глав. Чтобы вполн объяснить его отношенія къ помстью, мы, по общему обычаю историковъ, должны начать разсказъ съ событій, происходившихъ лтъ за сто передъ тмъ. И вотъ, мы съ достоинствомъ, подобающимъ историку, скажемъ, что, въ числ первыхъ эмигрантовъ, поселившихся въ Виргиніи, былъ Томасъ Гордонъ, отдаленный потомокъ благороднаго дома Гордоновъ, знаменитыхъ въ шотландской исторіи. Этотъ джентльменъ, будучи одаренъ замчательною энергіею и чувствуя себя стсненнымъ въ границахъ Стараго Свта, гд мало было ему удобствъ достичь богатства, необходимаго для удовлетворенія фамильной гордости, отправился въ Виргинію. По природ созданный быть авантюристомъ, онъ одинъ изъ первыхъ сталъ хлопотать объ экспедиціи, результатомъ которой было поселеніе на берегахъ рки Чоана, въ Сверной Каролин. Тутъ онъ взялъ себ обширную полосу прекраснйшей наносной земли, и съ англійскою энергіею и умньемъ занялся разведеніемъ плантаціи. Земля была новая и плодоносная, потому скоро онъ получилъ великолпное вознагражденіе за свою предпріимчивость. Одушевленная воспоминаніями о праддовской слав, фамилія Гордоновъ передавала изъ рода въ родъ вс преданія, чувства и привычки аристократической касты, отъ которой она произошла. Помстье Гордоновъ называлось Канема, по имени врнаго слуги, индйца, который сопутствовалъ первому Гордону, какъ проводникъ и переводчикъ. Помстье, объявленное нераздлимымъ, во всей своей цлости сохранилось до временъ войны за независимость и богатство фамиліи повидимому возрастало съ каждымъ поколніемъ.

Фамильный домъ былъ однимъ изъ тхъ подражаній стилю сельскихъ резиденцій Старой Англіи, которыя любили строить плантаторы, соблюдая сходство, на сколько было возможно для нихъ. Плотники и столяры были съ большими издержками выписаны изъ Англіи. Фантазія строителя восхищалась мыслью выставить, въ столярныхъ и рзныхъ работахъ дома, все изобиліе новыхъ и рдкихъ деревьевъ, которыми богатъ американскій материкъ. Онъ сдлалъ отважную поздку въ Южную Америку, привезъ оттуда образчики того дерева, превосходящаго красивостью розовое и равняющагося крпостью черному,— того дерева, котораго такъ много на Амазонской рк, что туземцы строятъ изъ него свои хижины. Полъ средней залы былъ сдланъ на манеръ парка изъ этого великолпнаго матеріала. Фасадъ дома былъ выстроенъ въ старинномъ, виргинскомъ вкус, съ балкономъ въ два этажа кругомъ всего дома. Это въ самомъ дл лучше всхъ европейскихъ стилей идетъ къ американскому климату. Внутри домъ былъ украшенъ скульптурою и рзьбою, для которыхъ многіе сюжеты были заимствованы изъ фамильныхъ дворцовъ шотландскихъ Гордоновъ и придавали новой постройк видъ древности. Въ этомъ дом два или три поколнія Гордоновъ жили роскошно. Но при отц Нины, а еще больше по его смерти, рзко обнаружились на дворц слды того постепеннаго упадка, который довелъ до бдности и раззоренія такъ много старинныхъ виргинскихъ фамилій. Невольничій трудъ, самый дурной и убыточный изъ всхъ родовъ труда, истощилъ вс свжіе соки почвы, а владльцы, постепенно портясь отъ своего положенія, потеряли энергическія привычки, образовавшіяся въ первыхъ поселенцахъ необходимостью борьбы съ природою, и все въ хозяйств шло съ тою распущенностью, при которой и владлецъ и невольникъ имютъ, кажется, одну общую цль:— другъ передъ другомъ выказывать свою способность портить дло.

Умирая, полковникъ Гордонъ завщавъ, какъ мы видли, родовое помстье своей дочери, поручилъ его управленію невольника, въ необыкновенныхъ дарованіяхъ и совершенной преданности котораго убдился онъ продолжительнымъ опытомъ. Если мы сообразимъ, что управители на плантаціяхъ беругся обыкновенно изъ того класса блыхъ, который часто бываетъ ниже самыхъ невольниковъ по невжеству и варварству, и что ихъ безтолковость и грабительства вошли въ пословицу между плантаторами, мы поймемъ, что полковникъ Гордонъ почелъ лучшимъ средствомъ обезпечить судьбу своей дочери — предоставленіе хозяйства въ плантаціи заботамъ человка, столь энергическаго, способнаго и врнаго, какъ Гарри. Гарри быль сыномъ своего господина и наслдовалъ отъ отца многія черты характера и лица, смягченныя кроткимъ темпераментомъ красавицы мулатки, бывшей его матерью. Своему рожденію, Гэрри былъ обязанъ воспитаніемъ, гораздо лучшимъ того, какое обыкновенно получается людьми его сословія. Онъ въ качеств слуги провожалъ своего господина въ путешествіи по Европ, и тамъ имлъ еще больше случаевъ, нежели дома, наблюдать людей, въ немъ пробудился тонкій тактъ пониманія всхъ оттнковъ общественной жизни, тактъ, которымъ особенно богаты люди смшанной крови, и трудно было бы найти въ какомъ нибудь кругу человка боле пріятнаго и съ боле джентльменскими манерами. Оставляя человка такихъ достоинствъ и притомъ своего собственнаго сына, въ состояніи невольничества, полковникъ Гордонъ руководился страстною любовью къ своей дочери,— любовью, преобладавшею въ немъ надъ всми другими чувствами. Человкъ столь образованный, думалъ онъ, легко можетъ найти себ много путей, если будетъ свободенъ, онъ можетъ захотть, бросивъ плантацію, искать себ счастья въ другомъ мст. Потому-то полковникъ ршился оставить его на много лтъ неразрывно связаннымъ съ плантаціею, думая, что привязанность его къ Нин сдлаетъ невольничество сноснымъ для него. Одаренный чрезвычайною разсудительностью, твердостью характера и знаніемъ людей, Гарри усплъ пріобрлъ большое вліяніе на невольниковъ плантаціи, по боязни или по расположенію, вс подчинялись ему. Опекуны, назначенные надъ помстьемъ, даже и по форм едва повряли его управленіе, а онъ во всемъ дйствовалъ съ совершенною увренностью свободнаго человка. На много миль крутомъ, каждый зналъ и уважалъ его, и еслибъ не было въ немъ большой дозы задумчивой гордости, наслдованной отъ шотландскихъ предковъ, онъ могъ бы быть совершенно счастливъ и забыть даже существованіе цпей, тяжести которыхъ онъ вовсе не чувствовалъ. Только въ присутствіи Томаса Гордона, законнаго сына полковника,— замчалъ онъ когда-то, что онъ невольникъ. Съ дтства существовала между братьями закоренлая вражда, усиливавшаяся съ годами. Каждый разъ, когда молодой джентльменъ возвращался на плантацію, Гарри подвергался оскорбленіямъ и грубостямъ, отвчать на которыя не дозволяло ему беззащитное его положеніе, потому онъ ршился не жениться, не быть отцомъ семейства, до того времени, пока самъ будетъ господиномъ надъ своею судьбою. Но очаровательность хорошенькой француженки квартеронки побдила эту благоразумную ршимость.

Исторія Тома Гордона — исторія многихъ молодыхъ людей, воспитывавшихся подъ вліяніемъ тхъ учрежденій и того общественнаго состоянія, среди которыхъ развился онъ. Природа не обидла его способностями и дала ему ту опасную живость нервической организаціи, которая хороша, когда управляется сильнымъ характеромъ, но гибельна, когда управляетъ человкомъ. Съ этими качествами онъ при хорошемъ воспитаніи могъ бы сдлаться хорошимъ и краснорчивымъ общественнымъ человкомъ. Но съ младенчества росъ онъ между невольниками, для которыхъ его воля была законъ, въ дтств предавался всмъ прихотямъ капризовъ, и когда достигъ первой юности между невольниками, съ обыкновенною нравственностью плантацій, страсти его развернулись страшно рано, и прежде чмъ отецъ вздумалъ обуздывать его, онъ уже навсегда вырвался изъ подъ всякой власти. Гувернеръ за гувернеромъ приглашались на плантацію и узжали испуганные его характеромъ. Одинокое положеніе плантаціи оставляло его безъ тхъ здоровыхъ общественныхъ соревнованій, которыя часто возбуждаютъ юношу къ пріобртенію знаній и къ разумному управленію собою. Его товарищи были или невольники или управители, люди вообще безнравственные и хитрые, или сосдніе блые, которые находятся на еще нисшей степени униженія. Выгода всхъ окружающихъ была — льстить его порокамъ и тайно помогать ему обманывать старшихъ родныхъ. Такимъ образомъ въ самой ранной молодости онъ уже предавался всмъ низкимъ порокамъ. Отецъ, отчаявшись, послалъ его наконецъ въ Нортскую школу, гд съ перваго же дня онъ началъ свою карьеру тмъ, что ударилъ въ лицо учителя, за что и былъ выгнанъ. Тогда его отправили въ другую школу, гд, научившись опытомъ осторожности, онъ оставался довольно долго, училъ своихъ товарищей стрлять изъ ривольверовъ и доставлялъ имъ циническія книги. Хитрый, смлый и предпріимчивый, онъ усплъ въ одинъ годъ испортить по крайней мр четвертую часть своихъ соучениковъ. Онъ былъ хорошъ собою, добродушенъ, пока его не сердили, и сорилъ деньгами, что считается у молодежи благородствомъ. Сыновья простыхъ фермеровъ, воспитанные въ привычкахъ трудолюбія и умренности, были поражены и ослплены вольностью, съ которою онъ говорилъ, пилъ и ругался. Онъ сталъ героемъ въ ихъ глазахъ и они дивились тому, какъ много вещей, необходимыхъ для жизни, было имъ неизвстно до него. Изъ школы онъ перешелъ въ коллегіумъ и отданъ подъ надзоръ профессора, получавшаго огромную сумму за эту обязанность, и между тмъ какъ юноши съ свера, отцы которыхъ не могли платить такого жалованья воспитателямъ, были наказываемы и исключаемы, Томъ Гордомъ блистательно прошелъ курсъ наукъ, каждую недлю напиваясь пьянъ и колотя стекла, и наконецъ выдержалъ экзаменъ, способомъ, извстнымъ только профессору, получившему особенную сумму за особенныя трудности экзамена, сверхъ договорной платы. Возвратившись на родину, онъ въ Рали поступилъ въ контору адвоката, у котораго, по оффиціальному выраженію, занимался практическимъ изученіемъ законовднія,— то есть, иногда заходилъ въ контору, въ промежутки, остававшіеся отъ важнйшихъ занятій,— игры, конскихъ скачекъ и попоекъ. Отецъ, любившій его, но человкъ неровнаго характера, никакъ не могъ съ нимъ сладить, и ссоры между ними часто потрясали весь домашній порядокъ. Однакоже, до конца жизни, старикъ питалъ надежду, основывающуюся въ подобныхъ случаяхъ на поговорк ‘перебсится, человкъ будетъ’, и думалъ, что Томъ остепенится, въ этой надежд онъ оставилъ ему половину своего капитала. Съ той поры, молодой человкъ заботился по видимому только о томъ, чтобы скоре промотаться.

Какъ часто случается съ испорченными людьми, онъ сталъ тмъ хуже, чмъ лучше могъ бы быть по своимъ дарованіямъ при другихъ обстоятельствахъ. У него осталось столько ума, что онъ понималъ разницу между хорошимъ и дурнымъ, чтобы раздражаться и быть озлобленнымъ. Чмъ лучше онъ понималъ, какъ недостоинъ привязанности и доврія отца, тмъ больше досадовалъ, замчая недостатокъ этого доврія Онъ возненавидлъ свою сестру единственно за то, что отецъ радовался на нее, не радуясь на него. Съ дтства, онъ преслдовалъ ее какъ только могъ, старался всячески вредить ей. Поэтому то, между прочимъ, Гарри убдилъ мистера Джона Гордона, дядю и опекуна Нины, отдать ее въ одинъ изъ Нью-Йоркскихъ пансіоновъ, гд она получила такъ называемое хорошее образованіе. Кончивъ курсъ въ пансіон, она провела нсколько мсяцевъ въ семейств двоюроднаго брата своей матери, съ увлеченіемъ предаваясь свтской жизни. Къ счастію, въ ней уцлла неиспорченная, искренняя любовь къ природ, и потому возвратившись на плантацію, она нашла удовольствіе въ сельской жизни. Сосдей было мало. Ближе другихъ была плантація ея дяди, лежавшая въ пяти миляхъ отъ ея помстья. Другія семейства, съ которыми Гордоны отъ времени до времени обмнивались визитами, жили въ десяти или пятнадцати миляхъ. Но удовольствіемъ Нины было гулять по плантаціи, болтать съ неграми въ ихъ хижинахъ, забавляясь странностями невольниковъ, получившими для нея интересъ новизны посл долгаго отсутствія. Потомъ она садилась на лошадь, и взявъ съ собою Гарри или другаго слугу, здила по своимъ лсамъ, собирая цвты, которыхъ такъ много въ южныхъ лсахъ, иногда зазжала на цлый день къ дяд, проказничала надъ нимъ и уже на другое утро возвращалась домой. Въ этой почти одинокой жизни, ея голова начала очищаться отъ пустяковъ, которыми была засорена, какъ вода очищается отъ мутныхъ примсей, когда стоитъ спокойно. Вдали отъ свтской толпы и веселостей, она увидла глупость многаго, чмъ восхищалась прежде. Конечно, много способствовали тому письма Клэйтона. Эти письма, всегда мужественныя и искреннія, почтительныя и нжныя, имли на нее больше вліянія, нежели замчала сама она. Такимъ-то образомъ случилось, что Нина, ршительная и прямая, однажды сла и написала отказъ двумъ другимъ своимъ поклонникамъ, и посл того вздохнула совершенно свободно.

Рдко двушка до такой степени лишена бываетъ всякихъ родственныхъ привязанностей въ своемъ дом, какъ Нина. Правда, о ней говорили, что она живетъ подъ надзоромъ тетки, потому что сестра ея матери жила вмст съ нею. Но мистриссъ Несбитъ была просто одна изъ тхъ благовоспитанныхъ и благоприлично одтыхъ фигурокъ, единственная обязанность которыхъ заключается повидимому въ томъ, чтобы занимать въ дом извстное мсто, сидть въ извстные часы на такомъ-то стул, вставлять извстныя фразы въ извстныхъ мстахъ разговора. Въ молодости, она совершенно прошла весь путь, представляющійся хорошенькой двушк. Природа дала ей миловидное лицо, молодость и радость видть около себя поклонниковъ придавала ей на нкоторое время извстную живость, такъ, что красота ея была привлекательна. Рано вышедши замужъ, она имла нсколькихъ дтей, которыя вс одинъ за другимъ умерли. Наконецъ, смерть мужа оставила ее одинокой въ мір, съ очень небольшимъ состояніемъ, и, подобно многимъ другимъ женщинамъ въ такомъ положеніи, она была совершенно довольна, сдлавшись чмъ-то въ род проживалки. Мистриссъ Несбитъ воображала себя женщиною очень благочестивою,— и дйствительно могла служить представительницею нкоторыхъ привычекъ, принимаемыхъ многими за благочестіе. Дло въ томъ, что, будучи молода, она думала только себ, о привлеченіи къ себ поклонниковъ, о своихъ удовольствіяхъ. Вышедши замужъ, она смотрла на мужа и на дтей, только какъ на условія собственнаго счастія, и любила ихъ только потому, что сама называлась его женою, ихъ матерью. Когда смерть унесла ея семейство, ея эгоизмъ принялъ другую форму. Видя, что земля для нея уже потеряла свои пріятности, она вознамрилась воспользоваться небомъ. Титулъ благочестивой женщины представлялся ей чмъ-то въ род паспорта, который разъ надобно пріобрсти и потомъ всю жизнь можно носить въ карман для избавленія себя отъ всякихъ непріятностей въ здшней и будущей жизни. Пока она думала, что еще не пріобрла этого паспорта, она была очень печальна и безпокойна, читала набожныя книги, читала ихъ въ такомъ множеств, что въ лта молодости испугалась бы, если бы ей предрекли это. Наконецъ она явилась прозелиткою у дверей сосдней пресвитеріанской церкви, съ изъявленіемъ намренія пройти поприще требуемыхъ подвиговъ. Подъ именемъ требуемыхъ подвиговъ разумлось постоянное присутствіе на пресвитеріанскихъ молитвахъ, чтеніе библіи и молитвенника въ извстные часы дня, раздача по извстнымъ срокамъ опредленныхъ суммъ на набожныя цли, и неизмнное храненіе совершеннйшаго равнодушія ко всему и ко всмъ въ мір. Она вообразила себя отрекшеюся отъ земной суеты, потому что съ гнвомъ смотрла на веселости, въ которыхъ уже не могла участвовать. Она и не подозрвала, что заботливость, съ которою умъ ея вникалъ въ мелочи собственной ея особы, обдумывалъ покрой скромныхъ чепцовъ и темноцвтныхъ платьевъ, хлопоталъ о вкус чая, удобств сна и накопленіи маленькаго капитала,— что все это точно такая же земная суета, только гораздо мене пріятная въ сношеніяхъ съ людьми, какъ и наряды и танцы, которыми занималась она прежде. Подобно многимъ другимъ, повидимому, безцвтнымъ характерамъ, она имла цпкую силу чрезвычайно узкаго эгоизма. Ея житейскія намренія, какъ ни были тсны, имли тысячи подробностей, изъ которыхъ за каждую держалась она съ непобдимымъ упрямствомъ.

Само собою разумется, что мистриссъ Несбитъ смотрла на Нину, какъ и на всхъ другихъ веселыхъ, живыхъ молодыхъ двицъ съ чувствомъ грустнаго состраданія,— она смотрла на нихъ какъ на поразительные образцы привязанности къ удовольствіямъ свта, и небрежности къ благамъ будущей жизни. Между плнительной, бойкой и даже дерзкой маленькой Ниной, и этимъ мрачнымъ сдовласымъ призракомъ, тихо носившимся по обширнымъ комнатамъ ея родительскаго дома, ничего не могло быть и не было общаго,— не могло быть и не было душевнаго влеченія другъ къ другу. Миссъ Нина находила какое то удовольствіе раздражать свою почтенную родственницу при всякомъ удобномъ случа. Мистриссъ Несбитъ считала иногда своею обязанностію пригласить прекрасную племянницу въ свою комнату, и тамъ принуждала ее прочитывать нсколько страницъ изъ сочиненія Ло ‘О Страшномъ Суд’, или ‘Толкованія Овена на сто-девятнадцатый псаломъ’, общими мстами, но торжественнымъ тономъ предостерегала ее противъ всхъ суетъ свта, въ составъ которыхъ входили и яркіе цвта нарядовъ, и танцы, и кокетство, и любовныя записки, и вс другія противозаконія, въ томъ числ и пристрастіе къ миндальному пирожному. Одна изъ этихъ сценъ разыгрывается въ настоящую минуту, въ аппартамент доброй леди, и мы намрены поднять занавсъ. Мистриссъ Несбитъ, съ голубыми глазами, съ свжимъ румянцемъ, маленькая женщина, не боле пяти футъ роста, покойно сидла и качалась въ респектабельномъ пріют американской старости, обыкновенно называемомъ кресломъ — балансиромъ. Каждая складка ея серебристаго шелковаго платья, каждая складка ея благо, какъ снгъ, шейнаго платка, каждый изгибъ кружевъ на ея безукоризненно скромномъ чепц, все говорило, что душа ея покинула на время этотъ бренный міръ и его житейскія треволненія. Постель, убранная съ чрезвычайной строгостью, была, однакожъ, покрыта собраніемъ французскихъ тканей, нарядовъ и кружевъ, разсматривая которыя, развертывая и разввая передъ глазами своей родственницы, Нина производила волненіе, какое легкій втерокъ производить въ клумб нжныхъ цвтовъ.

— Я все это видла, Нина, и все испытала, сказала тетка, уныло покачавъ головой: — я знаю, что это одна лишь суета.

— Но, тетушка,— я еще ничего не видла, ничего не испытала, и потому ничего не знаю.

— Да, моя милая, въ твои лта я любила здить на балы, принимать участіе въ parties-de-plaisir, ни о чемъ больше не думала, какъ только о нарядахъ, ни чего не желала, чтобъ только восхищались мной.— Я испытала все это, и во всемъ увидла одну суету.

— Я тоже хочу испытать все и тоже увидть суету. Да, да, непремнно хочу. Со временемъ я буду такой же серьзной и такой же степенной, какъ и вы, тетушка, но до той поры я хочу побаловать себя.— Посмотрите, какъ вамъ нравится этотъ розовый атласъ?

Еслибъ изъ этого атласа сдланъ былъ саванъ, то и тогда не удостоился бы онъ такого печальнаго, мрачнаго взгляда.

— Дитя, дитя!— Все это тлнно, какъ тлненъ нашъ міръ! Стоитъ ли терять столько времени,— стоитъ ли думать о нарядахъ!

— А какъ же, тетушка Несбитъ, вы сами вчера потеряли два часа, думая о томъ, какъ лучше расположить полотнища вашего чернаго шелковаго платья: внизъ узоромъ или вверхъ? Я невижу причины, по которой бы слдовало думать о черномъ плать больше, чмъ о розовомъ.

Взглянуть на предметъ съ этой точки зрнія, никогда и въ голову не приходило доброй старушк.

— А вотъ и еще, тетушка! Перестаньте хмуриться! Загляните лучше вотъ въ этотъ картонъ съ бархатными цвтами. Вы знаете, что я дала себ слово привезти ихъ изъ Нью-Норка цлую груду. Вы знаете, что я люблю цвты, не правда ли, какъ это мило? И это все подражаніе, и подражаніе такое превосходное, что вы едва ли отличите ихъ отъ натуральныхъ. Посмотрите: вотъ это махровая роза, вотъ это душистый горошекъ: вдь такъ и кажется, какъ будто сейчасъ съ втки, а вотъ геліотропъ…. вотъ жасмины… вотъ цвтъ померанца, вотъ камелія

— Да отвратятся взоры мои отъ суеты человческой! воскликнула мистриссъ Несбитъ, зажмурила глаза и, покачавъ головой произнесла нсколько строкъ изъ гимна о тлнности всего земнаго.

— Тетушка! я замтила, что у васъ есть огромный запасъ страшныхъ гимновъ о тлнности, о прах, о червяхъ, и тому подобномъ.

— Я вмняю себ, дитя мое, въ священную обязанность читать подобные гимны, видя, что ты до такой степени увлекаешься тлнными, грховными вещами.

— Неужели, тетенька, бархатные цвты тоже грховны?

— Да, моя милая: они грховны потому, что отнимаютъ у насъ и время и деньги, потому что отвлекаютъ нашъ умъ отъ боле серьзныхъ предметовъ.

— Зачмъ же, тетушка, Господь создалъ и камеліи, и розы, и померанцы? Мн кажется, именно за тмъ, чтобъ создать цвты, именно за тмъ, чтобъ природа не казалась траурною, не была похожа на срый и холодный камень. Если вы выйдете сегодня въ садъ, да посмотрите на олеандры, на мирты, на гвоздики, на розы, на тюльпаны, я уврена, что вамъ будетъ легче на душ.

— Нтъ, дитя мое, мн стоитъ только вытти за двери и я захвораю. Вчера Милли оставила маленькую щель въ окн, и я уже раза три или четыре чихнула. Нтъ, прогулка въ саду мн ршительно вредна, одно прикосновеніе ногъ моихъ къ сырой земл для меня весьма нездорово.

— Но, тетушка, я все-таки думаю, что еслибъ Господь не хотлъ, чтобъ мы носили розы и жасмины, онъ бы ихъ не создалъ. Любить цвты и носить ихъ, это одно изъ самыхъ естественныхъ желаній въ мір.

— Да, это только даетъ пищу тщеславію, это только развиваетъ стремленіе къ щегольству, а съ нимъ вмст и желаніе нравиться.

— Не думаю, чтобъ это было тщеславіемъ, а тмъ боле желаніемъ нравиться. Мое единственное желаніе заключается въ томъ, чтобъ имть возможность одваться въ лучшіе наряды. Я люблю все прекрасное, потому что оно прекрасно, люблю носить хорошенькія платья, потому что въ нихъ я сама могу казаться хорошенькой.

— Прекрасно, дитя мое, прекрасно! ты хочешь, украшать свое жалкое бренное тло, чтобъ казаться хорошенькой! прекрасно!

— Разумется. И почему же нтъ? Я бы хотла на всю жизнь остаться хорошенькой.

— Ты, кажется, ужь очень много думаешь о своей красот, сказала тетушка Несбитъ.

— Да, потому что я знаю, что я дйствительно хорошенькая. Я даже просто скажу, мн самой нравится моя наружность, это такъ. Я знаю, что вовсе не похожа ни на одну изъ вашихъ греческихъ статуй. Знаю также, что я не красавица, что красотой своей мн не плнить цлый свтъ, я такъ себ, хорошенькая, ни больше ни меньше, потому люблю цвты, кружева и другіе наряды, и не думаю, что люблю ихъ во вредъ своей душ, не думаю также, чтобъ ваша скучная бесда о тлнности, бренности и червяхъ, которую вы всегда развиваете передо мной, послужила мн въ пользу.

— Было время, дитя мое, когда и я думала, какъ ты думаешь теперь, но я узрла въ этомъ свое заблужденіе.

— Если я должна забыть мою любовь ко всему свтлому, ко всему живому, ко всему прекрасному, и промнять это все на ваши скучныя книги, то пусть лучше зароютъ меня живую въ могилу, и тогда всему конецъ!

— Ты говоришь, моя милая, противъ внушеній своего сердца.

Разговоръ этотъ былъ прерванъ приходомъ веселаго, бойкаго, курчаваго маленькаго мулата: онъ принесъ завтракъ мистриссъ Несбитъ.

— А! вотъ и Томтитъ, сказала Нина: — опять поднимается сцена! посмотримъ, позабылъ ли онъ, чему его учили?

Томтитъ разъигрывалъ въ домашнемъ быту фамиліи Гордонъ въ своемъ род немаловажную роль. Онъ и его мать были собственностью мистриссъ Несбитъ. Его настоящее имя было респектабельно и общеупотребительно, его звали Томасомъ, но такъ какъ онъ былъ изъ тхъ безпокойныхъ, исполненныхъ жизни и огня маленькихъ созданій, которыя повидимому существуютъ на бломъ свт только для того, чтобъ возмущать спокойствіе другихъ, то Нина прозвала его Томтитомъ {Tomtit, синичка.}, это прозваніе было принято единодушно всми, какъ самое врное и поясняющее вс качества маленькаго шалуна. Постоянный притокъ и водоворотъ рзвости и шалости, казалось, проникалъ все его существо. Его большіе, лукавые, черные глаза постоянно искрились огнемъ, постоянно смялись, такъ что не возможно было встртиться съ ними, не улыбнувшись въ свою очередь, чувство почтительности, казалось, еще вовсе не было пробуждено въ его курчавой головк. Втренному, безпечному, безразсудному, жизнь казалась ему только порывомъ веселости. Едииственное нарушеніе безмятежной жизни мистриссъ Несбитъ заключалось въея безпрерывныхъ, хроническихъ нападеніяхъ на Томтита. Разъ пятьдесятъ втеченіе дня старая лэди принималась уврять его, что его поведеніе, изумляетъ ее, и столько же разъ Томтитъ отвчалъ ей широкой улыбкой и показывалъ при этомъ рядъблыхь прекрасныхъ зубовъ, вовсе не сознавая отчаянія, въ которое приводилъ онъ подобнымъ отвтомъ свою госпожу.

При настоящемъ случа, когда Томтитъ вошелъ въ комнату, его взоры привлечены были великолпіемъ нарядовъ, лежавшихъ на постел. Поспшно опустивъ подносъ на первый попавшійся стулъ, онъ съ быстротою и гибкостью блки подскочилъ къ постел, слъ верхомъ на подножную скамейку и залился веселымъ смхомъ.

— Ахъ, миссъ Нина! откуда взялись такія прелести? Тутъ и для меня есть что нибудь, не правда ли, миссъ Нина?

— Сидишь, каковъ этотъ ребенокъ! сказала мистриссъ Несбитъ, качаясь въ кресл, съ видомъ мученицы.— И это посл всхъ моихъ увщаній! Пожалуста, Нина, не позволяй ему длать подобныя вещи, это подастъ ему поводъ и къ другимъ нелпостямъ.

— Томъ! сію минуту встань, негодный! подай столъ и поставь подносъ…. сейчасъ! вскрикнула Нина и, топнувъ ножкой, засмялась.

Томтитъ повторилъ прыжокъ, выпрямился, схватилъ столикъ, началъ танцовать съ нимъ, какъ будто въ рукахъ его была дама, и наконецъ, сдлавъ еще прыжокъ, поставилъ столикъ подл мистриссъ Несбитъ. Мистриссъ Несбитъ приготовилась ударить его, но Томтитъ быстро отвернулся, и предназначаемый ударъ опустился на столикъ, съ силою, непріятною для доброй лэди.

— Мн кажется, этотъ мальчикъ созданъ изъ воздуха, никогда не могу попасть въ него! сказала старуха и лицо ея покрылось яркимъ румянцемъ.— Право, онъ хоть святаго выведетъ изъ терпнія!

— Дйствительно, тетушка, и даже двухъ святыхъ, такихъ какъ вы и я. Томтитъ, негодный! сказала Нина, погладивъ своею маленькою ручкою курчавые волосы мальчика: — будь умникомъ теперь, и я покажу теб мои наряды. Поди поставь подносъ на столикъ…. что же ты стоишь, повса!

Потупивъ взоры, съ видомъ притворнаго смиренія, Томтитъ взялъ подносъ и поставилъ на мсто. Мистриссъ Несбитъ сняла перчатки, сдлала необходимыя приготовленія и прочитала коротенькую молитву, втеченіе которой Томтитъ держался за бока, стараясь подавить невольный хохотъ. Прочитавъ молитву, мистриссъ Несбитъ весьма серьзно наложила руку на ручку чайника, но вдругъ отдернула ее, пронзительно вскрикнула и начала размахивать пальцами, какъ будто прикоснулась ими къ раскаленому металлу.

— Томтитъ! ты когда нибудь сожжешь меня окончательно.

— Что же, миссъ, разв горячо? А я еще нарочно повернулъ его носкомъ къ огню.

— Не правда! ты лжешь! ты врно повернулъ ручку въ самый жаръ, какъ и всегда это длаешь!

— Какъ это можно, миссъ помилуйте! сказалъ Томтитъ, принимая на себя разсянный видъ.— Неужели я ужь не могу запомнить, что носокъ у чайника, что ручка, тмъ боле, что училъ это цлое утро, сказалъ онъ, возвращая самоувренность: онъ видлъ, что свтлые глазки миссъ Нины искрились отъ удовольствія.

— Тебя нужно высчь…. вотъ что! сказала мистриссъ Несбитъ, приходя въ неистовый гнвъ.

— О, да! я это знаю, сказалъ Томтитъ.— Вдь мы такіе негодныя слуги. Господи избави насъ онъ огня вчнаго!

Нина до такой степени была изумлена новымъ примненіемъ возгласа, который тетушка ея тщетно старалась вложить въ голову Томтита, недлю назадъ, что не выдержала и залилась громкимъ, шумнымъ, веселымъ хохотомъ.

— О, тетушка, перестаньте! это совершенно безполезно! вы видите, что онъ ровно ничего не понимаетъ! Онъ ни больше ни меньше, какъ воплощенная рзвость.

— Нтъ, миссъ Нина я ничего не понимаю, сказалъ Томтитъ и въ тоже время посмотрлъ на нее изъ подъ длинныхъ рсницъ. Вовсе ничего не понимаю и не буду, кажется, понимать…. не умю.

— Послушай Томтитъ, сказала мистриссъ Несбить, вынувъ изъ подъ кресла синій кожаный ремень, и бросивъ на мулата свирпый взглядъ:— если ручка чайника будетъ горяча въ другой разъ, я тебя вотъ чмъ! Слышишь ли?

— Слышу, мисисъ, сказалъ Томтитъ, съ невыразимо-непріятнымъ равнодушіемъ, которое такъ обыкновенно въ его сословіи.

— Теперь, Томтитъ, отправляйся внизъ и вычисти ножи къ обду.

— Слушаю, мисисъ, сказалъ онъ, длая пируеты по направленію къ двери. Очутившись за дверью, онъ громко заплъ:

‘О! я иду искать славы,

Не хочешь ли и ты итти со мной’

хлопая руками и выбивая тактъ ногами при спуск съ лстницы.

— Онъ идетъ искать славы! сказала мистриссъ Несбитъ довольно сухо:— очень похоже на то! Вотъ ужь третій или четвертый разъ, какъ этотъ негодяй жжетъ мн пальцы горячимъ чайникомъ, и я знаю, что это длаетъ онъ съ умысломъ! Учу его по цлымъ часамъ, теряю время, убиваю себя, и за все это онъ платитъ мн черною неблагодарностью! У этихъ тварей совсмъ нтъ души!

— Да, тетушка, я думаю, онъ васъ часто выводитъ изъ терпнія, но, признаюсь, онъ такой забавный, что, глядя на него, я никакъ не могу удержаться отъ смха.

При этихъ словахъ, раздавшійся въ отдаленіи громогласный припвъ къ методистскому гимну:

‘О! придите мои возлюбленные братья!’ возвстилъ, что Томтитъ возвращается, и вскор, распахнувъ дверь, онъ вошелъ въ комнату съ видомъ величайшей важности.

— Не я ли сказала теб, Томтитъ, итти внизъ и вычистить ножи?

— Точно такъ, мисисъ, я поднялся на верхъ, чтобъ подать миссъ Нин любовныя письма, сказалъ онъ, показывая два-три письма:— Ахъ, Боже мой! прибавилъ онъ, ударивъ себя въ лобъ, я и забылъ положить ихъ на подносъ.

Въ одно мгновеніе онъ выбжалъ изъ комнаты, спустился съ лстницы, и на кухн поднялъ ссору съ служанкой, чистившей серебро, и не дававшей ему подноса для писемъ миссъ Нины.

— Заступитесь, миссъ Нина, обратился онъ къ хорошенькой госпож, которая вслдъ за нимъ спустилась на кухню:— Роза не даетъ мн подносъ.

— Я теб выдеру уши, негодный! сказала Нина, выхвативъ письма изъ его руки, и, смясь, нарвала ему уши.

— Да, сказалъ Томтитъ, глядя весьма серьзно вслдъ за уходившей Ниной: — мисисъ можетъ длать что ей угодно, какому быть въ этомъ дом порядку! не знаешь, что длать. Одинъ говоритъ: подавай письма на поднос, другой не позволяетъ и подноса взять, наконецъ миссъ Нина вырываетъ ихъ изъ рукъ. Въ этомъ дом все такъ и идетъ! Я не въ силахъ поправить этого, хотя и длаю все, что могу. Старая мисисъ говоритъ тоже самое.

Въ дом Нины находилось еще одно существо, столь замчательное, что мы не можемъ не дать ему отдльнаго мста въ картин лицъ, окружавшихъ Нину. Это была Милли, служанка мистриссъ Несбитъ. Тетка Милли, такъ обыкновенно ее звали, была высокая, широкоплечая, здороваго сложенія африканка, съ полнотою фигуры, доходившею до тучности. Она имла прямой станъ и величавую походку, въ неподвижномъ положеніи и въ движеніи она была ‘стройна, какъ пальма’. Цвтъ и мягкость ея кожи походили на черный бархатъ. Ея большой ростъ и губы, хотя и не отличались африканскою полнотою, но несмотря на то въ ихъ очертаніи было что-то ршительное и энергическое, усиливаемое тяжелымъ сложеніемъ подбородка. Добрая улыбка, почти никогда ее не покидавшая, открывала рядъ блыхъ, великолпныхъ зубовъ. Ея волосы, не имвшіе характера англо-саксонскаго, весьма рзко отличались отъ войлочныхъ, курчавыхъ волосъ негра, они представляли собою безчисленное множество мелкихъ кудрей, черныхъ, блестящихъ, глянцовитыхъ. Родители Милли были плнники, взятые въ африканскихъ войнахъ. Она представляла собою прекрасный образецъ женщинъ изъ тхъ воинственныхъ и величавыхъ племенъ, которыя такъ рдко встрчаются между южными невольниками. Ея обычнымъ головнымъ уборомъ служилъ высокій тюрбанъ, изъ пестрыхъ мадрасскихъ платковъ, яркость цвтовъ которыхъ такъ нравится чернымъ племенамъ. Милли надвала и носила свой тюрбанъ съ особенной гордостью, какъ будто это былъ драгоцнный внецъ. Въ остальномъ, ея одежда состояла изъ платья черной матеріи, достоинство которой далеко превосходило достоинство матерій, употребляемыхъ служанками, блый, выглаженный кисейный платокъ, огибалъ шею и пряталъ концы свои за платье, на ея полной груди, чистый, блый передникъ дополнялъ ея обычный нарядъ. Нельзя было видть ее безъ того, чтобъ не сознаться въ душ своей, что опрятность и красота не составляетъ еще исключительной принадлежности благо племени. Кто видлъ и былъ окружонъ роскошной растительностію и величественной, великолпной природой Африки, тотъ, конечно, для украшенія наружности Милли, не пожелалъ бы выблить ея глянцовитую кожу, темный цвтъ которой такъ превосходно гармонировалъ съ сильнымъ и яркимъ колоритомъ тропической мстности.

По характеру Милли была не мене замчательна, какъ и по своей наружности. Небо одарило ее такимъ же благородствомъ и силою души, какимъ отличался ея станъ. Страсти волновали и пылали въ груды ея, какъ волнуется океанъ при тропическихъ ураганахъ, пылаетъ земля подъ лучами тропическаго солнца, острый и природный умъ, соединенный съ наклонностью къ шутливости, сообщалъ ея рчи какую-то странную живость. Врожденное проворство давало ей необыкновенную свободу управлять всми движеніями своего прекраснаго тла. Она была одарена тою рдкою способностью души, съ помощію которой человкъ принимается за всякое дло надлежащимъ образомъ, и исполняетъ его какъ слдуетъ. Вмст съ тмъ, она обладала въ высшей степени самоуваженіемъ, которое заставляло ее быть неподкупно-врною и усердною во всемъ, что на нее возлагалось, ея преданность и уваженіе къ тмъ, кому она служила, сильне, чмъ врожденная гордость, побуждали ее исполнять обязанности свои добросовстно, не допуская даже мысли пренебречь или оставить безъ вниманія то, что ей поручали. Ея общанія никогда не нарушались. Вс знали, что однажды сказанное ею будетъ исполнено. Рдкость и цна женщины, одаренной такими качествами, вполн понятны тмъ, которые знаютъ, до какой степени рдко между невольниками и свободными людьми такое сочетаніе прекрасныхъ качествъ. По всему этому Милли считали въ семейств самою драгоцнною собственностью и оказывали ей особенное снисхожденіе. Часто случалось, что сила характера Милли давала ей превосходство надъ тми, которые номинально были ея властелинами. Все, что ни длала она,— длала безукоризненно хорошо, вс ея поступки отличались честностью, правдивостью и стараніемъ угодить своимъ господамъ, поэтому ей представлялось, въ большинств случаевъ, дйствовать по своему усмотрнію. Несмотря, однакожь, на общее расположеніе къ ней, ея жизнь была исполнена глубокихъ горестей. Правда, ей позволено было выйти замужъ за весьма умнаго мулата, принадлежавшаго къ сосдней плантаціи и надлившаго ее множествомъ дтей, которыя вс наслдовали ея прекрасныя физическія и душевныя качества. При нжной чувствительности, идея, что дти ея, столь милыя сердцу, съ минуты рожденія не принадлежали ей, что они съ первой минуты своего существованія становились предметами торговли, тяжелымъ камнемъ лежала на сердц Милли и тяготила его. Къ несчастію, семейство, которому она принадлежала, будучи доведено до крайности, не имло другихъ средствъ пополнить недостатки своего дохода, кром только ежегодной продажи двухъ или трехъ негровъ. Дти Милли, по ихъ здоровью и красот, считались весьма выгоднымъ товаромъ. Владтельницу ихъ часто соблазняли весьма щедрыя предложенія за этихъ дтей, и потому, при томъ или другомъ кризис семейныхъ затрудненій, нужно было ждать, что ихъ оторвутъ отъ материнской груди и продадутъ въ чужія руки. Сначала Милли защищалась противъ этого предназначенія съ остервенніемъ львицы, потомъ, частое повтореніе однихъ и тхъ же ударовъ произвело въ душ ея тупое страданіе, а наконецъ, чувство христіанскаго терпнія проникло, какъ это часто бываетъ съ людьми угнетенными, порабощенными горемъ и несчастіемъ, все ея бытіе и наполнило собою вс язвы ея разбитаго сердца. Горе и несчастія часто заставляютъ насъ забывать предметы самые близкіе нашему сердцу и прилпляться душой къ единому и истинному Богу.

ГЛАВА V.

ГАРРИ И ЕГО ЖЕНА.

Въ нсколькихъ миляхъ отъ помстья Гордона, на старой и отчасти запущенной плантаціи, стоялъ деревянный домикъ, въ наружности котораго проглядывалъ вкусъ и заботливость домовладльца. Домикъ этотъ почти со всхъ сторонъ обвитъ былъ внками изъ жолтаго жасмина и гирляндами роскошной ламарковой розы, сливочнаго цвта бутоны и цвты которой представляли прелестный контрастъ съ темною зеленью гладкихъ и прекрасныхъ листьевъ. Онъ обнесенъ былъ высокимъ заборомъ изъ американскаго остролистника, вчно зеленющая листва котораго и красныя ягоды придавали этому забору, во всякое время года, привлекательный и живописный видъ. За заборомъ находился садъ. Этотъ маленькій домикъ, такъ рзко отличавшійся своей опрятностію отъ обыкновенныхъ южныхъ домиковъ, служилъ жилищемъ молоденькой жены Гарри. Лизетта,— такъ звали ее,— была невольницею одной француженки-креолки, которой плантація эта въ недавнее время досталась по наслдству. Лизетта была нжное, воздушное созданіе, образовавшееся изъ смси американской и французской крови, она представляла собою одно изъ тхъ причудливыхъ, экзотическихъ сочетаній, которое видимъ въ блеск и роскоши тропическихъ цвтовъ и наскомыхъ. Отъ родителей своихъ она одарена была умомъ быстрымъ и свтлымъ, натурою, сохранявшею всегдашнее дтство, со всего его свжестью относительно жизни въ настоящемъ, со всею безпечностью и безразсудной безстрашностью къ жизни въ будущемъ. Она стоитъ теперь передъ столомъ, на которомъ гладитъ блье, почти за дверями коттеджа, и весело распваетъ за своей работой. Ея круглыя, полныя дтскія формы превосходно обрисовываются синей, кокетливо сшитой баской, отороченной кружевами и прикрывающей блую полотняную манишку. Голова ея увнчана тюрбаномъ, изъ-подъ котораго вырываются мстами пряди шелковистыхъ черныхъ волосъ. Въ ея глазахъ, когда она приподнимаетъ ихъ, отражается томность и мечтательность, которыя такъ характеризуютъ смшеніе породъ. Ея маленькія, дтскія ручки заняты: пухленькими, но гибкими пальчиками она проворно расправляетъ и разглаживаетъ различные предметы женскаго туалета. Она гладитъ, расправляетъ и поетъ съ одинаково старательнымъ вниманіемъ ко всмъ этимъ дйствіямъ. Отъ времени до времени она бросаетъ работу, и, пробжавъ между цвточными клумбами къ забору, пристально смотритъ на дворъ, отняя рукой свои глазки. Наконецъ вдали показался мужчина, верхомъ на лошади. Лизетта выпорхнула изъ калитки и побжала навстрчу.

— Гарри, Гарри! Наконецъ-то ты пріхалъ! Какъ я рада!.. А это что за свертокъ? Врно для меня что нибудь?

Гарри приподнялъ свертокъ и началъ разсматривать имя, заставляя Лизетту припрыгивать.

— Какая ты любопытная, Лизетта! сказалъ онъ весело.

— Это для меня, я знаю, говорила Лизетта, принимая видъ полусердитый, но, вмст съ тмъ, очаровательный.

— Почему же ты знаешь? Неужели ты думаешь, что на свт все къ твоимъ услугамъ, тогда какъ ты самое безпечное созданіе.

— Я! самое безпечное созданіе! повторила Лизетта, горделиво вздернувъ маленькую головку.— Вы можете говорить, сэръ, что вамъ угодно! А посмотрите, такъ вы и увидите, что сегодня я выгладила дв дюжины рубашекъ — Но, Гарри! посади и меня: я хочу прокатиться.

Гарри протянулъ руку и носокъ сапога. Въ одинъ мигъ Лизетта сдлала прыжокъ и очутилась почти на грив лошади еще мигъ, и свертокъ былъ въ ея рукахъ.

— О, женское любопытство! воскликнулъ Гарри.

— Да, любопытство я хочу видть, что тутъ завернуто. Ахъ, Боже мой, какой крпкій снурокъ! я не могу перервать его!… Но, позвольте, позвольте я прорву небольшую дпрочку Шолковая ткань вижу, вижу! Ага!… ну, что же, вы теперь скажете, что это не для меня? какой ты негодный, Гарри!…

— А можетъ статься, я привезъ это себ на лтнее пальто.

— На лтнее пальто? можетъ статься! Только извините, я ужь васъ знаю, вы меня не обманете! Но Гарри, позжайте скорй, я не люблю кататься такъ тихо.— Позжай, Гарри!

Гарри дернулъ уздечку, далъ шпоры, и черезъ минуту счастливая чета неслась на крыльяхъ втра. Она неслась по троп, проложенной между кустарниками молодой сосны, оставляя за собой звуки искренняго и безпечнаго смха. Зеленые кусты, скрывавшіе коттеджъ, совершенно потерялись изъ виду. Черезъ нсколько минутъ они выхали изъ сосноваго кустарника совершенно съ другой стороны и, веселые, смющіеся, остановились у калитки. Привязать лошадь, посадить Лизетту на плечи и пробжать съ него въ коттеджъ, для Гарри было дломъ одной минуты.

— Теперь, Лизетта, будь картинкой въ нашемъ дом! Я помогалъ другимъ украшать комнаты, но ты миле и прелестне всхъ тхъ картинъ. Ты у меня пвчая птичка, созданная, чтобъ питаться однимъ только медомъ!

— Въ самомъ дл? сказала Лизетта. Для такой птички понадобиться много меду. Я желаю только одного, чтобъ меня всегда хвалили, всегда бы ласкали меня, и постоянно бы любили. Мн недостаточно, что ты любишь меня. Я хочу слышать отъ тебя признаніе въ любви каждый день, каждый часъ, каждую минуту, я хочу, чтобъ ты постоянно восхищался мной и хвалилъ все, что я длаю. Я хочу…

— Особенно, когда у тебя есть расположеніе прорывать дырочки на сверткахъ!

— Ахъ…. мое шолковое новое платье! сказала Лизетта, вспомнивъ о свертк, вырванномъ изъ рукъ Гарри.

— Какой это несносный снурокъ! Какъ онъ ржетъ мн пальцы! Я разорву, я перекушу его — Гарри, Гарри, неужели ты не видишь, какъ онъ ржетъ мн пальцы! Хоть бы ты пожаллъ о мн. Теб бы давно нужно было перерзать его.

И рзвая Лизетта начала танцовать, разрывая въ тоже время бумагу и крпкій снурокь, какъ разгнванная птичка.

Гарри подкрался къ ней сзади, сжалъ об маленькія ручки, подрзалъ снурокь, и развернулъ кусокъ роскошной шелковой матеріи — розовой съ зеленоватымъ отливомъ.

— Нравится ли теб этотъ подарокъ? Его привезла теб миссъ Нина, возвратясь домой на прошлой недл.

— Какъ мило! Какъ очаровательно! Что за прелесть! Какой цвтъ! Прелесть, прелесть! Какъ я счастлива! Какъ счастливы мы! Не правда ли, Гарри?

— Да, отвчалъ Гарри съ подавленнымъ вздохомъ, и но лицу его пробжала легкая тнь.

— Я встала сегодня въ три часа, нарочно съ тмъ, чтобъ перегладить все блье я полагала, что ты прідешь вечеромъ. Ахъ да! ты не знаешь, какой я ужинъ приготовила! Ты увидишь сейчасъ. Я намрена теб сдлать сюрпризъ. Только, Гарри, не смй входить въ ту комнату.

— Это почему? сказалъ Гарри, вставая съ мста и подходя къ двери.

— Вотъ прекрасно! скажите-ко теперь: кто изъ насъ любопытнее? сказала Лизетта, припрыгивая между Гарри и дверью. Нтъ, ты не долженъ входить въ нее, Гарри, по крайней мр, теперь. Будь же умницей.

— Впрочемъ, и то сказать, я не имю права на это. Вдь это твой домъ, а не мой, сказалъ Гарри.

— Мистеръ Покорный, какъ вы присмирли вдругъ, какимъ вы сдлались ягненочкомъ. Пока припадокъ этотъ продолжается, не угодно ли вамъ сходить на ручей и принести свжей водицы. Отправляйтесь сейчасъ же, сію минуту! Да смотрите — не шалить по дорог.

Пока Гарри ходитъ на ручей, мы послдуемъ за его женой въ заповдную комнату. Это была очень милая комнатка, съ блыми занавсками на окнахъ, съ коврами на полу, въ дальнемъ конц ея стояла постель, съ пышными гладкими подушками, съ пологомъ, обшитымъ кружевами, постель, которую такъ тщательно убираютъ во всхъ южныхъ домикахъ. Дверь скрывала за собою собраніе самыхъ роскошныхъ цвтовъ, большіе букеты ламарковскихъ розъ, внки и гирлянды изъ ихъ темно-зеленыхъ листьевъ, тянулись и опускались по стн, и въ одномъ мст образовали сводъ, сплетенный маленькими ручками маленькой Лизетты.

Противъ двери стоялъ столикъ, накрытый камчатной скатертью безукоризненной близны, достаточно тонкой для стола какой угодно принцессы и накрываемой у Лизетты только при торжественныхъ случаяхъ. На ней разставлены были тарелки и блюдо, причудливо украшенныя мхомъ и виноградными листьями. Тутъ была земляника и фрукты, кувшинъ сливокъ, творогъ, пирожное, и свжее золотистое масло. Разгладивъ скатерть, Лизетта весело посматривала на свой столикъ, то переставляла одно блюдо на мсто другаго, то отступала назадъ, и, какъ пчичка, склонивъ головку на бокъ, весело распвала, то отрывала кусочекъ мха отъ одного блюда, цвточекъ отъ другаго, снова отступала на нсколько шаговъ, и снова любовалась эффектомъ.

— О! какъ онъ изумится! сказала она про себя, и продолжая напвать какую-то псенку, начала кружиться и прыгать по комнат. Потомъ вдругъ подлетла къ окну, поправила занавсъ, и лучи вечерняго солнца упали прямо на столъ.

— Вотъ теперь такъ! Какъ мило сквозитъ свтъ черезъ эти настурціи! Не знаю только, пахнетъ ли здсь резедой, я нарвала ее на рос, а говорятъ, что такая резеда должна пахнуть цлый день. Вотъ и книжный шкапъ Гарри, ахъ, эти негодныя мухи! какъ они любятъ льнуть ко всему. Шш! шш! прочь, прочь! И схвативъ яркій остъ-индскій платокъ, Лизетта совершенно измучилась, преслдуя этихъ жужжащихъ наскомыхъ, которыя, слетвъ съ одного мста и сдлавъ въ воздух нсколько кружковъ, садились на другое, снова готовыя летть куда угодно, только не изъ комнаты. Посл долгаго преслдованія, он расположились наконецъ на самой вершин полога, и принялись расправлять свои крылышки и облизывать ножки. Тутъ Лизетта, увидвъ возвращавшагося Гарри, принуждена была оставить гоненіе, и выбжать въ другую комнату, желая предупредить открытіе своего чайнаго маленькаго столика. На кухонномъ стол появился маленькій, хорошенькій металлическій чайникъ, наполняя его водой, Гарри залилъ глаженье Лизетты, началась новая маленькая сцена, посл которой чугунныя плитки исчезли съ очага, и мсто ихъ занялъ чайникъ.

— Скажи по правд, Гарри, встрчалъ ли ты гд нибудь, такую умницу жену? Ты только подумай, что я перегладила груду блья! Ты можешь идти и надть чистую сорочку! Только не туда! не туда! сказала она, отводя его отъ заповдной двери. Туда еще нельзя! Это и здсь можно сдлать.

И, распвая, она побжала по садовымъ дорожкамъ, мелодическіе звуки ея голоса далеко раздавались въ воздух, и какъ будто сливались съ ароматомъ цвтовъ. Звонкій припвъ:

‘Не знаю, что принесетъ мн завтрашній день,

Я счастлива теперь, и потому пою!’

долеталъ до дверей маленькаго коттеджа.

— Бдняжка! сказалъ Гарри про себя:— зачмъ мн останавливать ее, зачмъ я стану учить ее чему нибудь?

Черезъ нсколько минутъ Лизетта воротилась, блый передничекъ ея перекинутъ былъ черезъ руку, и изъ него выглядывали цвтки желтаго жасмина, махровой розы и втки голубой лавенды. Весело подбливъ къ столу, на которомъ занималась глаженьемъ, она разложила на немъ свои цвты, потомъ съ горячимъ, шумнымъ усердіемъ, отличавшимъ вс ея занятія, начала сортировать ихъ на два букета, припвая при каждомъ подбор цвтка:

‘Придите счастливые дни,

Принесите съ собой веселье и радость.’

— Гарри, ты врно идешь за букетомъ. Сейчасъ, сейчасъ, мой другъ! При немъ ты будешь казаться еще прекрасне. Вотъ онъ, не угодно ли:

‘Мы усыплемъ цвтами нашъ путь

И будемъ пть веселыя псни!’

Но вдругъ она замолкла, и, лукаво посмотрвъ на Гарри, сказала:

— А вдь ты не знаешь, Гарри, для чего все это длается!

— Разумется, не знаю, да и трудно знать вс замыслы, которые гнздятся въ голов женщины.

— Слышите, какъ это величественно, высокопарно! Я длаю это для вашего дня рожденія. Вы ужь думаете, что если я не помню, когда какое число, такъ и подавно не помню этого дня, ошиблись, сэръ, очень ошиблись. Чтобъ не забыть его, я отсчитывала каждый день и записывала мломъ на моемъ рабочемъ стол. Сегодня я съ трехъ часовъ на ногахъ. Но, пора чайникъ кипитъ! и она бросилась къ очагу. Ай! ай! Ахъ, какъ больно! вскрикнула она, поднявъ руку къ верху и махая ею въ воздух.— Кто же зналъ, что онъ разгорится до такой степени.

— Мн кажется, женщина, которая сдлала привычку къ очагу, должна бы знать объ этомъ, сказалъ Гарри, лаская обожженую ручку.— Успокойся, мой другъ, я принесу теб чайникъ и приготовлю чай, если только ты позволишь войти въ таинственную комнату.

— О, нтъ, Гарри! Я сама все сдлаю. И забывая боль, Лизетта побжала къ очагу, черезъ минуту воротилась съ свтлымъ чайникомъ въ рук и приготовила чай. Наконецъ таинственная дверь отворилась, и Лизетта устремила свои взоры на Гарри, стараясь узнать, какое впечатлніе произведетъ на него это открытіе.

— Прекрасно! великолпно! роскошно! Это изумитъ хоть кого! И откуда ты достала все это? сказалъ Гарри.

— Все изъ нашего сада, кром персиковъ: мн подарила ихъ старая Мистъ, они прямо изъ Флориды. Ну, что! Прошедшее лто ты смялся надъ моимъ сюрпризомъ. Желала бы я знать, что ты думаешь о мн теперь?

— Что я думаю! Я думаю, что ты удивительное созданіе — настоящая чародйка!

— Довольно, довольно! сядемъ за столъ: ты тамъ, а я здсь, и, открывъ клтку, висвшую въ букетахъ ламарковскихъ розъ, прибавила: — маленькая Буттонь тоже будетъ съ нами.

Буттонъ, маленькая канарейка, съ чернымъ хохолкомъ, казалось вполн понимала роль свою въ этой домашней сцен: она послушно вспорхнула на протянутый палецъ, и потомъ спокойно сла на краю одной изъ тарелокъ и клевала землянику.

— Теперь, Гарри, разскажи мн все о миссъ Нин, сказала Лизетта. Во-первыхъ, какова она собой?

— Мила по прежнему и развязна, сказалъ Гарри:— по прежнему причудлива и своенравна.

— И она показывала теб вс свои наряды?

— О, да, ршительно вс.

— Разскажи же, Гарри, пожалуста, какіе они?

— Напримръ, у нея есть прелестная розовая тюника изъ газа, усыпаннаго блестками, она надвается на платье изъ благо атласа.

— Съ оборками? спросила Лизетта, съ нетерпніемъ.

— Да, съ оборками.

— Сколько же ихъ?

— Право, не помню.

— Не помнитъ сколько оборокъ?— Ахъ, Гарри! какъ это глупо!… А какъ ты думаешь, позволитъ ли она пріхать мн и взглянуть на ея наряды.

— Разумется, мой другъ, въ этомъ я не сомнваюсь, и знаешь ли, твой визитъ избавитъ меня отъ скучныхъ описаній.

— Когда ты возьмешь меня, Гарри?

— Быть можетъ, завтра. А теперь, сказалъ онъ:— такъ-какъ ты сдлала сюрпризъ, то позволь же и мн, въ свою очередь, отвчать сюрпризомъ. Вдь теб не догадаться, какой подарокъ сдлала мн миссъ Нина?

— Конечно, нтъ. Что же такое? сказала Лизетта, вставъ съ мста: — скажи, Гарри, говори скоре!

— Терпніе, терпніе! возразилъ Гарри, медленно шаря въ карман и въ тоже время любуясь ея нетерпніемъ и взволнованнымъ видомъ. Но кто можетъ выразить изумленіе и восторгъ, разширившій черные глаза Лизетты, когда Гарри вынулъ изъ кармана золотые часы? Она хлопала въ ладоши, танцовала и, въ порыв радости, подвергала столъ неминуемой опасности опрокинуться.

— Я такъ и думаю, что мы счастливйшіе люди въ мір — ты, Гарри, и я. Все какъ-то длается по нашему желанію — не правда ли?

Отвтъ Гарри не соотвтствовалъ той пылкости, той восторженности, которыми проникнутъ быль вопросъ его маленькой жены.

— Но что съ тобой сдлалось, Гарри? Почему ты не радуешься, какъ я радуюсь?— сказала она, и сла къ нему на колна. Ты врно усталъ, мой милый, утомился съ своей вчной работой. Постой, я что нибудь спою для тебя надобно же тебя развеселить.

Лизетта сняла со стны гитару, сла подъ сводомъ ламарковскихъ розъ и начала играть.— Какой это милый инструментъ гитара, сказала она: — я бы не промняла его ни на что въ свт. Извольте теперь слушать, Гарри, я спою псенку, собственно для васъ.

И Лизетта запла:

‘Въ чемъ заключаются радости былаго?

Въ чемъ онъ находитъ свое удовольствіе?

Онъ знатенъ, онъ гордъ, онъ надмененъ

А я играю и пою.

Онъ спитъ цлый день, и бодрствуетъ ночь,

Онъ озабоченъ, на сердц у него тяжело,

Онъ хочетъ многаго, но получаетъ мало.

Потому онъ печаленъ и угрюмъ.

Я не завидую блому,

Хотя онъ богатъ и независимъ,

Онъ знатенъ, онъ гордъ, онъ надмененъ

А я играю и пою.

Проработавъ цлыя день, я крпко сплю ночь.

У меня нтъ заботъ, и на сердц моемъ такъ легко.

Не знаю что принесетъ мн завтрашній день,

Я счастлива и потому пою.’

Пальчики Лизетты быстро перебгали по струнамъ гитары, она пла съ такимъ увлеченіемъ, что смотря на нее и слушая звуки ея голоса, отрадно и легко становилось на душ. Можно было подумать, что въ тло этой женщины вложена была душа птички, потому-то она и пла такъ сладко.

— Довольно, сказала она, положивъ гитару и садясь на колна мужа. А знаешь ли, Гарри, вдь я подъ именемъ благо въ псн понимала тебя. Желала бы я знать, что съ тобою сдлалось? Я вижу ясно, когда ты озабоченъ, огорченъ, но не знаю, чмъ.

— Ахъ, Лизетта! мн надобно устроить весьма трудное дло. Миссъ Нина госпожа очень милая и добрая, но она не знаетъ счета деньгамъ. Она привезла съ собой множество счетовъ, и я не знаю, откуда достать денегъ. Въ ныншнія времена трудно получать хорошіе доходы съ нашихъ владній. Земля истощилась, и уже не приноситъ того урожая, какъ въ прежніе годы. Къ тому же люди наши безразсудны какъ дти, — вовсе не цнятъ заботь, прилагаемыхъ о нихъ, и чрезвычайно безпечны къ работ. Содержать такое хозяйство раззорительно. А ты знаешь, что Гордоны должны быть Гордонами. Счеты, которые миссъ Нина привезла изъ Нью-Йорка, ужасны.

— Ну, хорошо, Гарри, что же ты намренъ длать? сказала Лизетта, ласкаясь и склоняясь къ нему на плечо. Впрочемъ, ты всегда знаешь что теб длать.

— Да, Лизетта, я долженъ сдлать то, что сдлалъ уже раза два или три: я долженъ взять деньги, которыя накопилъ, и уплатить ими счеты — я долженъ истратить вс деньги, которыя берегъ на покупку нашей свободы.

— Что же длать, Гарри!— не печалься. Богъ дастъ мы опять ихъ накопимъ. Ты, Гарри, можешь пріобрсть значительную сумму чрезъ торговые обороты, что же касается до меня, то ты знаешь мое глаженье: — вдь и я не даромъ тружусь. Не скучай же, мой другъ. Богъ дастъ поправимся.

— Правда, правда, Лизетта, но я теб долженъ сказать, что нашъ миленькій домикъ, нашъ садикъ и все наше, только тогда можно назвать нашимъ, когда мы будемъ свободны. Пустой какой нибудь случай, и все у насъ отнимутъ. Миссъ Нина выходитъ замужъ, за кого? не знаю: по ея словамъ, она дала слово троимъ.

— Она выходитъ за мужъ? сказала Лизетта, съ горячностью, женское любопытство усиливается при каждомъ новомъ предмет, который касается исключительно женщины: — нтъ,— врно она только иметъ жениховъ — помнишь, и у меня также было много жениховъ.

— Да, Лизетта,— совершенно такъ, точно также, какъ и ты, она выйдетъ замужъ и тогда что будетъ съ нами? Отъ ея мужа будетъ зависть все счастіе всей нашей жизни. Можетъ случиться, что я не съумю угодить ему, не понравлюсь ему. О, Лизетта! я знаю и видлъ, сколько непріятностей возникаетъ отъ женидьбы, я надялся, что до замужества миссъ Нины у меня накопится достаточно денегъ, чтобы купить себ свободу, но… что я буду длать? Я ужь накопилъ почти необходимую сумму и теперь изъ нея долженъ заплатить пять сотъ доллеровъ, а это обстоятельство отдаляетъ срокъ свободы нашей покрайней мр года на три. Боле всего я безпокоюсь о томъ, что миссъ Нина выйдетъ за мужъ за одного изъ своихъ жениховъ очень скоро.

— Чтожь тутъ печалиться, Гарри?

— Я видлъ многихъ молоденькихъ двочекъ, и знаю, чего можно ожидать посл ихъ брака.

— Что же она длаетъ теперь? что она говоритъ?— скажи пожалуста, Гарри.

— Она вскружила голову одному молодому человку, и потомъ говоритъ, что онъ ей не нравится.

— Тоже самое длала и я, Гарри, не правдали?

— Между тмъ, продолжалъ Гарри: — изъ словъ ея я вижу, что она думаетъ о немъ совсмъ иначе, чмъ о другихъ мужчинахъ. Говоря о немъ, миссъ Нина очень мало или врне ничего не знала о томъ, что было у меня на ум. Я говорилъ про себя, не ужь ли этотъ человкъ будетъ моимъ господиномъ?— а между тмъ этотъ человкъ, его зовутъ Клэйтонъ, я увренъ, будетъ ея мужемъ.

— Что же изъ этого слдуетъ?— разв онъ не добрый человкъ?

— Миссъ Нина говоритъ, что онъ добръ, но доброта людей опредляется не словами, а поступками. Добрые люди иногда позволяютъ себ весьма странныя вещи. Этотъ человкъ можетъ измнить отношенія между мною и миссъ Ниной, какъ мужъ, онъ будетъ имть право на это, онъ можетъ отказать мн въ позволеніи выкупить себя, и тогда вс мои деньги пропадутъ ни за что.

— Гарри! вроятно, миссъ Нина никогда не согласится на подобную вещь.

— Лизетта! миссъ Нина смотритъ на вещи съ одной стороны, а мистриссъ Клэйтонъ будетъ смотрть на нихъ совершенно съ другой. Я на все это наглядлся. Знаешь ли, Лизетта, мы, которые существуемъ взглядами и словами другихъ людей, мы наблюдаемъ и размышляемъ гораздо больше, чмъ думаютъ. Чмъ боле миссъ Нина будетъ любить меня, тмъ мене я могу нравиться ея мужу, понимаешь ли ты это?

— Нтъ, Гарри, вдь ты же не отталкиваешь отъ себя тхъ людей, которые мн нравятся.

— Дитя, дитя! это совсмъ другое дло.

— Въ такомъ случа, Гарри, если ты предвидишь что нибудь дурное, за чмъ же теб платить деньги за миссъ Нину?— Къ тому же она, во-первыхъ, ничего не знаетъ, а во-вторыхъ, и не проситъ объ этомъ. Мн кажется, она даже не приняла бы отъ тебя подобной жертвы, еслибъ знала о ней. Не лучше ли отдать эти деньги ей въ руки, и получить за нихъ отпускную? Почему ты не скажешь ей объ этомъ?

— Не могу, Лизетта. Я заботился о ней втеченіе всей ея жизни, я старался, чтобъ путь ея жизни былъ по возможности спокоенъ, и теперь я не хочу возмущать ея спокойствія. Да и что еще! я боюсь, что она, узнавъ мое намреніе, не окажетъ мн справедливости. Почему знать, Лизетта? Я теперь часто говорю и теб и про себя: бдняжка! она не знаетъ цны деньгамъ,— и не знаетъ, какъ я сожалю о ней? Но если я объявлю ей мое желаніе, и если она не приметъ участія въ немъ и поступитъ такъ, какъ поступаютъ многія женщины, тогда…. тогда мн нельзя и подумать о моемъ освобожденіи. Не полагаю, что она поступитъ со мной такимъ образомъ, но, не могу ршиться на попытку подобнаго рода.

— Скажи, пожалуста, Гарри, что тебя привязываетъ къ ней?

— Лизетта! ты знаешь, что мастеръ Томъ былъ страшно дурной мальчикъ, своевольный и капризный, онъ, можно сказать, сократилъ жизнь своего отца, онъ былъ безобразенъ, и во всхъ отношеніяхъ представлялъ съ Ниной удивительный контрастъ, самолюбиве его, я никого невидлъ. Но не смотря на его безобразіе, миссъ Нина любитъ его и теперь, въ ней нтъ самолюбія, она только втренна, легкомысленна. Часто она длаетъ для него то, что я длаю для нея, даритъ деньги и свои брильянты, чтобъ только помочь ему вытти изъ стсненныхъ обстоятельствъ. И чтоже потомъ?— все это падаетъ на меня, и ставитъ меня въ еще боле затруднительное положеніе. Лизетта! я сообщу теб тайну, но съ условіемъ, чтобъ она осталась между нами. Слушай же: Нина Гордонъ, моя родная сестра!

— Гарри!

— Да, Лизетта, ты можешь удивляться сколько теб угодно, сказалъ Гарри, невольно вставая со стула.— Я старшій сынъ полковника Гордона! Позволь мн высказать это съ-разу, быть можетъ въ другой разъ у меня не будетъ расположенія къ такой откровенности.

— Гарри, кто теб сказалъ объ этомъ?

— Онъ сказалъ мн, Лизетта…. онъ самъ…. полковникъ, онъ сказалъ на смертномъ одр, и умолялъ меня беречь миссъ Нину, и я берегъ ее! ни слова не говорилъ я Нин о нашемъ родств, ни за какія сокровища въ мір я не сказалъ бы ей. Это открытіе не только бы охладило ея расположеніе ко мн, но, что всего вроятне, вооружило бы ее противъ меня. Я видлъ, что многихъ изъ насъ продавали потому только, что они похожи были на отца ихъ владльца, на его братьевъ или сестеръ. Я былъ подаренъ ей, а моя сестра и мать отправились въ Миссиссиппи съ теткой миссъ Нины.

— Первый разъ слышу Гарри, что у тебя была сестра, и врно хорошенькая?

— Лизетта, она была красавица, граціозна и имла истинный геній. Я слышалъ на сцен многихъ пвицъ, изъ нихъ ни одна не умла такъ пть, не смотря на все ученье, какъ пла сестра моя.

— Чтоже съ ней сдлалось?

— То, что длается съ подобными женщинами въ нашемъ сословіи! Она была избалована и пріучена къ ласкамъ. Мистриссъ Стюартъ, сестра полковника Гордона, любила ее и заботилась о ней, но при жизни своей не умла пристроить ее. Сынъ мистриссъ Стюартъ, посл смерти своей матери, обольстилъ ее….

— И чтоже?..

— Джорджъ Стгоаргъ прожилъ съ ней три года, какъ вдругъ съ нимъ сдлалась оспа. А ты знаешь, какой ужасъ наводитъ эта болзнь. Никто изъ его блыхъ знакомцевъ и друзей не ршался даже приблизиться къ его плантаціи, негры, по обыкновенію, перепугались до смерти, управитель плантаціи бжалъ. Тогда Кора Гордонъ выказала все свое благородство: она одна ухаживала за больнымъ втеченіе его болзни, мало того, вліяніемъ своимъ она умла поддержать порядокъ на плантаціи, заставила невольниковъ собрать хлопчатую бумагу, такъ что когда управитель воротился, дло шло своимъ чередомъ, и противъ всякаго ожиданія, ничто не грозило раззореніемъ плантатору. Молодой человкъ не остался въ долгу, немедленно по выздоровленіи онъ оставилъ плантацію, взялъ сестру мою въ Огіо, женился на ней, и остался тамъ.

— Почему же онъ не жилъ съ ней на своей плантаціи? спросила Лизетта.

— Потому что на своей плантаціи онъ не могъ освободить Кору: это противъ законовъ. Недавно я получилъ письмо отъ нея, въ которомъ она пишетъ, что мужъ ея умеръ, завщавъ ей и сыну ея все свое имніе на Миссиссипи.

— Значитъ, сестра твоя будетъ богатою женщиной?

— Да, если только получитъ завщанное наслдство. Но это еще вопросъ нершенный. Отстранить ее отъ наслдства можно найти пятьдесятъ основательныхъ причинъ. Но обратимся къ миссъ Нин. Ты знаешь, сколь живое участіе принимаю я въ ея положеніи. Мн вврено все ея состояніе, мн вврена она сама. Она знаетъ не боле ребенка, откуда являются деньги и куда исчезаютъ, никто не можетъ сказать, что я обременилъ долгами ея имнье и заботился только о своемъ освобожденіи. Мое единственное желаніе,— желаніе, которымъ я горжусь, заключается въ томъ, чтобъ сдать его мужу миссъ Нины въ хорошемъ порядк. О, какъ часто желалъ я быть негромъ, подобно дяд Нотпу! Тогда, по крайней мр, я зналъ бы, что я такое, теперь я ни то, ни другое. Я подхожу довольно близко къ состоянію благо, могу судить о моемъ положеніи, но воспитаніе, которое я получилъ, длаетъ это положеніе невыносимымъ. Дло въ томъ, что если отцы такихъ дтей, какъ мы, и чувствуютъ нкоторую любовь къ намъ, эта любовь далеко не иметъ сходства съ тмъ чувствомъ, которое они питаютъ къ своимъ блымъ дтямъ. Они стыдятся насъ, они стыдятся выказывать даже и ту полулюбовь, которую питаютъ къ намъ, въ нихъ пробуждается угрызеніе совсти и сожалніе, которыя они стараются заглушить въ душ своей, оказывая намъ ласки и балуя насъ. Они обременяютъ насъ подарками, они любуются, забавляются нами, пока мы находимся въ дтскомъ возраст, они забавляются нами, какъ будто мы инструменты, на которыхъ можно играть. Если въ насъ обнаруживается какой нибудь талантъ, природный умъ, мы слышимъ, какъ они говорятъ на сторон: ‘какая жалость! онъ слишкомъ уменъ для своего положенія!’ Намъ сообщаютъ фамильную кровь и фамильную гордость, и къ чему же служитъ все это? Я чувствую, что я Гордонъ. Я знаю, что я похожъ на него и по душ и по наружности, и вотъ одна изъ причинъ, почему Томъ Гордонъ постоянно ненавидлъ меня: кром того, есть еще одно обстоятельство — самое тяжелое изъ всхъ: имть такую сестру, какъ миссъ Нина, знать, что она мн сестра, и никогда не смть сказать ей объ этомъ. Шутя и играя со мной, она и не думаетъ, что происходитъ въ то время въ моей душ. У меня есть глаза, есть чувства, я не могу сравнить себя съ Томомъ Гордономъ. Я знаю, онъ ровно ничему не научился во всхъ школахъ, въ которыя его помщали, когда его учили, учили и меня, я быстре его все понималъ и усвоивалъ. А между тмъ, онъ пользуется выгоднымъ положеніемъ въ обществ, пользуется уваженіемъ. Миссъ Нина часто говоритъ мн, стараясь выставить его въ выгодномъ свт: что же длать, Гарри! вдь онъ у меня единственный братъ! Каково мн слушать подобныя вещи? Полковникъ Гордонъ предоставилъ мн вс выгоды воспитанія, воображая, что мсто, которое я занимаю теперь, вполн будетъ соотвтствовать моему образованію! Миссъ Нина была его любимицею. Вся его нжность была сосредоточена на ней, поведеніе Тома страшило его, и потому онъ оставилъ меня принадлежащимъ къ этому имнію, съ условіемъ, что я откуплю себя по замужств миссъ Нины. Миссъ Нина всегда была согласна на это. Мистеръ Джонъ Гордонъ тоже согласился на это, онъ принималъ въ этомъ дл участіе, какъ опекунъ, онъ подписалъ условіе, миссъ Нина тоже подписала, что, въ случа ея смерти, я имю право выкупить себя за извстную сумму, я получилъ отъ него квитанцію въ деньгахъ, которыя выплатилъ ему, и съ этой стороны я не безпокоюсь, остается доплатить небольшую сумму. Ахъ, Лизетта! я не думалъ жениться до тхъ поръ, пока не буду свободнымъ человкомъ, но ты очаровала меня, я женился, и поступилъ очень дурно.

— О, фи! прервала Лизетта: — я не хочу слышать подобныхъ словъ отъ тебя. Какая польза изъ этого? Мы будемъ жить понемножку, и все пойдетъ превосходно, посмотри, если не моя будетъ правда. Я была и всегда буду счастлива.

Разговоръ былъ прерванъ громкимъ гиканьемъ и топотомъ конскихъ копытъ.

— Что это значитъ? сказалъ Гарри, бросаясь къ окну,— Готовъ держать пари, что это несется негодный Томтитъ, и, на моей лошади. Зачмъ онъ явился сюда? Ахъ, Боже мой! лошадь разобьетъ его. Стой, Томтитъ, стой! закричалъ Гарри, выбжавъ изъ домика.

Но Томтитъ только гикнулъ и исчезъ въ чащ сосноваго кустарника.

— Желалъ бы я знать, зачмъ его послали сюда, сказалъ Гарри, прохаживаясь взадъ и впередъ въ замтномъ волненіи.

— Томтитъ продетъ мимо лса и вроятно сейчасъ же воротится, сказала Лизетта: — не безпокойся, Гарри. А не правда ли, что этотъ Томтитъ премиленькій плутишка?

— Тебя, Лизетта, мн кажется, ни что не безпокоитъ, сказалъ Гарри почти сердито,

— Ахъ, нтъ! возразила Лизетта:— меня, напримръ, безпокоитъ тонъ, которымъ ты заговорилъ! Пожалуста, Гарри, будь невеселе! Да и что теб такъ хочется, чтобъ я безпокоилась?

— Я и самъ не знаю, малютка моя! сказалъ Гарри, нжно погладивъ ее по голов.

— А вотъ и шалунъ нашъ! я знала, что онъ воротится! сказала Лизетта.— Онъ хотлъ прокатиться немного подальше…. и весело выбжавъ изъ дому, она подхватила поводья въ то самое время, когда Томтитъ подъхалъ къ калитк. Въ одинъ мигъ онъ былъ уже въ садик, и нарвалъ цвтовъ полныя руки.

— Послушай, негодный шалунъ, что же ты не говоришь, за чмъ тебя прислали сюда? спросилъ Гарри, схвативъ его и потрепавъ по плечу.

— Ахъ, масса Гарри! я тоже хочу персиковъ, какъ и другіе, сказалъ мальчикъ, глядя въ окно на накрытый столъ.

— Ему надобно дать и персиковъ и цвтовъ, сказала Лизетта:— но съ условіемъ, если будетъ хорошимъ мальчикомъ и не станетъ топтать мои куртины.

Томтитъ съ жадностью схватилъ поданный персикъ. Онъ слъ на то мсто, на которомъ стоялъ, бросилъ на землю цвты и началъ сть персик съ такимъ наслажденіемъ, какъ будто все его бытіе сосредоточилось въ этомъ. Движеніе вызвало яркій румянецъ на его смуглыя шоки, и онъ, съ его длинными, повиснувшими кудрями и длинными рсницами, казался прекраснымъ.

— Посмотри, какой милашка, сказала Лизетта, дотронувшись до локтя мужа. Я бы желала, чтобъ онъ былъ моимъ.

— И ты бы не знала, какъ съ нимъ справиться, сказалъ Гарри недовольнымъ тономъ, между тмъ какъ Лизетта стояла подл него и очищала прекрасную втку клубники, чтобы дать ее Томтиту, когда онъ кончитъ персикъ.

— Смазливенькое личико всхъ васъ сводить съума.

— Не по этой ли причин и я вышла за васъ замужъ? сказала Лизетта лукаво.— Я знаю, онъ у меня былъ бы добрымъ мальчикомъ, еслибъ я стала беречь и ласкать его…. не правда ли, Томъ?

— Лучше этого ничего и быть не можетъ, отвчалъ Томъ, открывая ротъ, чтобы поймать имъ втку клубники.

— Однако, сказалъ Гарри: — я долженъ же наконецъ узнать, зачмъ онъ пріхалъ сюда? Томъ, говори сейчасъ, не имешь ли ты порученія ко мн.

— Ахъ, да, масса, сказалъ Томъ, становясь на ноги и почесывая свою кудрявую голову.— Меня послала миссъ Нина. Она приказала вамъ ссть на эту самую лошадь и мчаться къ ней молніей. Она получила письма отъ своихъ жениховъ и теперь не знаетъ, что длать, бгаетъ и бсится такъ, что ужасъ! Кажется, она попала въ ловушку: боится, что женихи ея сойдутся вмст у ней въ дом.

— Тебя послали съ порученіемъ и ты до сихъ поръ не говорилъ мн ни слова! сказалъ Гарри, длая движеніе, чтобъ схватить Томтита за ухо, но мальчикъ ускользнулъ изъ рукъ его и исчезъ въ садовыхъ кустахъ.

Когда Гарри садился на лошадь, Томтитъ показался на кровл маленькаго коттеджа, онъ кривлялся, прыгалъ и распвалъ во весь голосъ:

‘Похалъ въ Старую Виргинію

И тамъ купилъ мулатку за гинею.’

— Подожди, я теб дамъ! сказалъ Гарри, грозя рзвому Тому.

— Не надо, не надо! вскричала Лизетта.— Слзь долой, Томтитъ, и приходи сюда, я сдлаю изъ тебя хорошенькаго мальчика.

ГЛАВА VI.

БЕЗВЫХОДНОЕ ПОЛОЖЕНЕ.

Чтобъ объяснить и сдлать понятнымъ обстоятельство, по которому Гарри такъ скоро оставилъ свой коттеджъ и такъ быстро мчался къ своей госпож, мы должны воротиться въ Канему. Нина, выхвативъ письма изъ рукъ Тома, какъ мы уже сказали, прибжала назадъ въ комнату мистриссъ Несбитъ,— сла и начала читать. Во время чтенія она замтно становилась встревоженною и взволнованною, наконецъ судорожно сжала вс письма въ своей маленькой ручк, и гнвно топнула ножкой о мягкій коверъ.

— Я ршительно не знаю, что мн длать, сказала она, обращаясь къ мистриссъ Несбитъ. (Миссъ Нина имла похвальную привычку говорить непремнно кому нибудь или чему нибудь, случайно находившемуся подл нея). Теперь я попалась, ршительно попалась!

— Я говорила теб, что рано или поздно, но ты попадешься.

— Да, вы говорили мн!— Если я что ненавижу, такъ это когда мн говорятъ: ‘я говорила теб’. Но теперь, тетушка, я дйствительно сознаю себя виноватою, и не знаю что мн длать. Сюда дутъ два джентльмена, и мн ни за что въ мір нельзя встртиться съ обоими вмст въ одно и тоже время, не знаю, какъ лучше поступить мн въ этомъ случай.

— Поступи какъ теб угодно,— какъ ты поступаешь, и какъ всегда поступала, съ тхъ поръ, какъ я тебя знаю.

— Но дло въ томъ, тетенька, я не знаю какъ благоразумне поступить мн въ этомъ случа.

— Твои, Нина, и мои понятія о благоразуміи весьма различны, и потому я не знаю, что посовтовать теб. Теперь ты видишь слдствіе невниманія къ совтамъ друзей. Я знала заране, что твое легкомысліе и кокетство надлаетъ теб хлопотъ.

Тетушка Несбитъ сказала эти слова съ тмъ спокойнымъ, самодовольнымъ видомъ, который почтенныя особы такъ часто принимаютъ на себя, читая назидательныя поученія молодымъ друзьямъ, поставленнымъ въ затруднительное положеніе.

— Прекрасно, тетушка Несбитъ, только теперь мн некогда слушать вашу проповдь. Вы видли свтъ гораздо больше моего, слдовательно, можете помочь мн добрымъ совтомъ, можете сказать, благоразумно ли будетъ съ моей стороны написать къ одному изъ этихъ джентльменовъ, чтобы онъ не прізжалъ, извиниться отсутствіемъ, или другимъ чмъ нибудь. Вдь прежде я почти не жила дома. Я не хочу сдлать что-нибудь такое, въ чемъ будетъ проглядывать негостепріимство, и въ тоже время нехочу, чтобы они пріхали вмст. Какая досада!

Наступило продолжительное молчаніе, въ теченіе котораго румянецъ на щекахъ Нины то замнялся блдностью, то снова разгорался, она кусала губы и сидла какъ будто на иголкахъ. Мистриссъ Несбитъ казалась спокойною и задумчивою, такъ что Нина начинала думать, что ея тетушка приняла участіе въ ея положеніи. Наконецъ добрая старушка приподняла глаза и очень спокойно сказала:

— Который теперь часъ?

Нина полагала, что мистриссъ Несбитъ размышляла о необходимости отправить какъ можно скоре отвтъ, и потому перебжала комнату, чтобъ посмотрть на часы.

— Половина третьяго, тетушка.

И она остановилась, ожидая отъ мистриссъ Несбитъ совта.

— Я хотла сказать Роз, замтила старушка съ задумчивымъ видомъ:— что лукъ во вчерашнемъ соус не хорошо былъ поджаренъ. Онъ цлое утро давилъ мн желудокъ, — но теперь уже поздно.

Нина отбжала отъ нея съ негодованіемъ.

— Тетушка Несбитъ, вы величайшая эгоистка, какую я видала въ теченіе всей моей жизни!

— Ннна, дитя мое, ты изумляешь меня! сказала тетушка Несбитъ съ обычнымъ смиреніемъ. Что съ тобой сдлалось!

— Ничего! сказала Нина: — ршительно ничего! Я не понимаю, какъ могутъ люди быть равнодушными до такой степени. Еслибъ ко мн прибжала собаченка и сказала, что она въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, мн кажется, я бы выслушала ее, показала бы нкоторое участіе и расположеніе помочь ей. Мн нужды нтъ, какъ бы ни заблуждался человкъ, но если онъ въ нужд, въ затруднительномъ положеніи, я бы помогла ему, чмъ можно, — я думаю и вы, тетушка, могли бы дать мн какой нибудь совтъ.

— Ахъ, ты еще все говоришь объ этомъ пустомъ дл, сказала тетушка:— мн кажется, я теб сказала, что не знаю, какъ посовтовать, не правда ли? Я могу сказать только одно, что теб бы, Нина, не слдовало предаваться гнву, во-первыхъ, это не деликатно, двиц это неидетъ, а во-вторыхъ, и гршно. Впрочемъ, я уже давно убдилась, что подобнаго рода замчанія съ моей стороны ни къ чему не ведутъ.

И мистриссъ Несбитъ съ видомъ оскорбленнаго достоинства встала, подошла тихонько къ зеркалу, сняла утренній чепецъ, отперла комодъ, уложила этотъ чепецъ, вынула оттуда другой, который не отличался отъ перваго ни на волосъ,— задумчиво повсила его на руку и повидимому углубилась въ его разсмотрніе, между тмъ Нина, волнуемая досадой и огорченіемъ, смотрла на все это, едва удерживая порывы своего неудовольствія. Наконецъ мистриссъ Несбитъ расправила вс бантики вынутаго чепчика, торжественно надла и нжно пригладила его на голов.

— Тетушка Несбитъ, сказала Нина, неожиданно, какъ будто слова мистриссъ Несбитъ кольнули ее въ самое сердце, — мн кажется, я говорила съ вами нехорошо, очень сожалю объ этомъ. Я прошу у васъ прощенія.

— О, это ничего не значитъ, дитя мое, я и не думаю объ этомъ. Я давно привыкла къ твоему характеру.

Нина вышла изъ комнаты, хлопнула дверью, на минуту остановилась въ пріемной, и съ безсильнымъ гнвомъ погрозила на дверь кулакомъ.

— Каменное, черствое, тяжелое созданіе!— кто скажетъ, что ты сестра моей матери?

Со словомъ ‘матери’ Нина залилась слезами, и опрометью убжала въ свою комнату. Первая, съ кмъ она встртилась здсь, была Милли: она приводила въ порядокъ комодъ своей молоденькой госпожи. Къ величайшему ея удивленію, Нина бросилась къ ней на шею, сжала ее въ своихъ объятіяхъ и плакала такъ горько и съ такимъ сильнымъ душевнымъ волненіемъ, что доброе созданіе не на шутку встревожилось.

— Господи Боже мой!— моя милая овечка! что съ вами сдлалось? Не плачьте, не плачьте! Господь надъ вами!— Кто это такъ разобидлъ васъ?

При каждомъ ласковомъ слов горесть Нины проявлялась сильне и сильне, слезы душили ее, она не могла говорить, врная Милли окончательно перепугалась.

— Миссъ Нина, не случилось ли съ вами какого несчастія?

— Нтъ, Милли, нтъ! только мн очень, очень грустно! Я бы хотла, чтобъ у меня была теперь мать! Я не знала моей матери!— Ахъ Боже мой, Боже мой!

И Нина снова зарыдала.

— Бдняжечка! сказала Милли съ глубокимъ состраданіемъ, она сла на сгуль, и какъ ребенка начала ласкать Нину, посадивъ ее на руки къ себ. Бдное дитя!— Да, я помню вашу маменьку: она была прекрасная женщина!

— Вс двицы въ нашемъ пансіон имли матерей, сказала Нина сквозь слезы. Мэри Бруксъ, бывало, читала мн письма своей матери, и тогда мн невольно приходила въ голову печальная мысль, что у меня нтъ матери, и что мн никто не напишетъ такихъ писемъ!— А вотъ тетушка Несбитъ — что мн за дло, если другіе называютъ ее религіозной женщиной, а я скажу, что это самое эгоистическое, ненавистное существо! Мн кажется, еслибъ я умерла и лежала въ комнат, сосдней съ ея комнатой, она бы думала не обо мн, но о томъ, какое лучше блюдо приготовить къ слдующему обду.

— Не плачьте, моя миленькая овечка, не печальтесь! говорила Милли, съ чувствомъ искренняго состраданія.

— Нтъ, Милли, я буду, я хочу плакать! Она постоянно считаетъ меня за величайшую гршницу! Она не бранитъ меня, не выговариваетъ мн, она недостаточно о мн заботится, чтобъ длать мн замчаніе! она только твердить и твердитъ, съ своимъ ненавистнымъ хладнокровіемъ, что я иду къ гибели, что она не можетъ помочь мн, и что ей до этого нтъ дла. Положимъ, что я нехороша, въ такомъ случа должна озаботиться моимъ исправленіемъ, — и чмъ же можно исправить меня? неужели неприступной холодностью и безпрестаннымъ напоминаніемъ, будто бы всмъ извстно, что я и глупа и кокетка, и тому подобное? Милли, еслибъ ты знала, какъ я хочу исправиться и быть доброю!— я провожу иногда ночи безъ сна и въ слезахъ, чувствуя себя нехорошею, мн становится еще тяжеле, когда я подумаю, что еслибъ жива была моя мать, она бы помогла мн въ этомъ. Она не была похожа на тетеньку Несбитъ,— не правда ли, Милли?

— Правда, милая моя, правда! Когда нибудь я разскажу вамъ, моя милочка, о вашей матушк.

— А что всего хуже,— сказала Нина:— когда тетушка Несбитъ начнетъ говорить мн своимъ отвратительнымъ тономъ, мн всегда становится досадно, я начинаю сердиться, и возражать, довольно неприлично, я это знаю. Она хоть бы разъ разсердилась на меня! хоть бы сдлала какое нибудь движеніе, а то стоитъ или сидитъ, какъ статуя, и говорить, что мое поведеніе ее изумляетъ!— Это ложь: ее никогда и ничто въ жизни не изумляетъ!— Почему? потому что въ ней самой нтъ жизни.

— Но, миссъ Нина, мы не должны требовать отъ людей, боле того, что они имютъ.

— Требовать?— да разв я требую!

— Такъ зачмъ же, милочка моя, зная людей, вы печалитесь и горюете? Вдь наперсткомъ вамъ не наполнить чашки, какъ ни ставьте ее. Такъ точно и тутъ. Я знала вашу матушку, и знаю миссъ Лу, съ тхъ поръ, какъ она была двочкой. Между ними столько сходства, сколько между снгомъ и сахаромъ. Миссъ Лу, будучи двицей, была такая миленькая, что вс восхищались ею, но любили не ее, а вашу мама. Почему? я не умю сказать. Миссъ Лу не была своенравна, не была вспыльчива, и не любила браниться, казалась всегда такою тихонькою, никого бывало не обидитъ, а между тмъ наши не терпли ее. Никто не хотлъ сдлать для нее самую пустую бездлицу.

— Это понятно! сказала Нина: — потому что сама она ни для кого ничего не длала! Она ни о комъ не заботилась. Я, напримръ, я самолюбива, я всегда это знала. Я очень часто поступаю весьма самолюбиво, но она и я, дв вещи совершенно разныя. Знаешь ли, Милли, она, мн кажется, даже не знаетъ, что въ ней есть самолюбіе? Сидитъ себ въ старомъ кресл, да покачивается, какъ будто отправляется прямо въ рай,— не думая о томъ, попадетъ ли туда кто нибудь другой или нтъ.

— Ахъ, Боже мой! миссъ Нина, вы ужь слишкомъ къ ней строги. Вы посмотрите только, какъ терпливо сидитъ она съ Томтитомъ и вбиваетъ ему въ голову гимны и набожныя псни.

— А ты думаешь, она длаетъ это, потому что заботится о немъ? Ты не воображаешь, что, по ея понятіямъ, онъ не можетъ попасть въ рай, и что если умретъ, то долженъ отправиться въ адъ? Между тмъ, умри онъ завтра, и она теб же прикажетъ накрахмалить ея чепчики и пришпилить черные бантики! Ничего нтъ удивительнаго, что и ребенокъ этотъ не любитъ ее! Она бесдуетъ съ нимъ все равно, какъ со мною, твердитъ ему, что изъ него не будетъ проку, что онъ никогда не будетъ добрымъ человкомъ, маленькій шалунъ, я знаю, выучилъ это наизусть. Знаешь ли, Милли, хотя иногда и сержусь я на Тома, хотя для меня смертельной было бы скукой сидть съ нимъ за этими старыми книгами, но я уврена, что забочусь о немъ больше, чмъ тетушка? Да и онъ это знаетъ. Онъ, какъ и я, видитъ миссъ Лу насквозь. Ни ты, никто не въ состояніи уврить меня, что тетушка Несбитъ — женщина религіозная. Я знаю, что такое религія, и знаю, что мистриссъ Несбитъ ея не иметъ. Не въ томъ заключается религіозность, чтобы быть холоднымъ, неприступнымъ созданіемъ, читать старыя, черствыя религіозныя газеты и надодать всмъ текстами и гимнами. Она такая же суетная женщина, какъ и я, только въ другомъ род. Вотъ хоть бы сегодня, я хотла посовтоваться съ ней по одному длу. Согласись, Милли, вдь вс молоденькія двицы любятъ совтоваться съ кмъ нибудь: и еслибъ тетушка Несбитъ обнаружила хотя какое нибудь желаніе принять участіе въ моихъ словахъ, я позволила бы ей бранить меня, читать мн лекціи, сколько душ ея угодно. Но, повришь ли? она не хотла даже выслушать меня! И когда ей должно бы было видть, что я затрудняюсь, нахожусь въ недоумніи и нуждаюсь въ совт, она какъ мраморъ отвернулась отъ мегія и начала говорить о лук и соус! О, какъ я разсердилась! Полагаю, она теперь качается въ кресл своемъ и считаетъ меня за величайшую гршницу!

— Ну, ну, миссъ Нина, вы довольно о ней поговорили, чмъ больше станете говорить о ней, тмъ больше себя растревожите.

— Нтъ, Милли, напротивъ: я теперь совсмъ успокоилась! Мн нужно было поговорить съ кмъ нибудь, иначе я все бы плакала. Удивляюсь, куда двался Гарри. Онъ всегда находилъ средство вывести меня изъ затрудненія.

— Я думаю, миссъ Нина, онъ похалъ повидаться съ женой.

— Какъ это не кстати! Пожалуста, пошли за нимъ Томтита, да сейчасъ же. Пусть онъ скажетъ, чтобъ Гарри сію минуту пріхалъ ко мн, по очень нужному длу. Да вотъ еще, Милли, зайди и скажи старому Гондреду, Чтобъ онъ заложилъ карету, я хочу прокатиться и отвезти письмо на почту. Томтиту я не хочу доврить это письмо, я знаю, что онъ потеряетъ его.

— Миссъ Нина, сказала Милли, нершительнымъ тономъ: — какъ посмотрю, такъ вы еще не знаете, что здсь творится. Старый Гондредъ въ послднее время сдлался такимъ страннымъ, что, кром Гарри, никто сговорить съ нимъ не можетъ. Не хочетъ слушать даже миссъ Лу. Приди я, да скажи ему, что вамъ нужны лошади, онъ подниметъ такую исторію, что и Боже упаси! онъ ршительно не даетъ ихъ никому — вотъ что, милое дитя мое.

— Не даетъ! Посмотримъ! какъ откажетъ онъ мн, если я прикажу ему! Это презабавно! Я ему покажу, что у него есть настоящая госпожа, совсмъ не такая, какъ тетушка Лу!

— Да, да, миссъ Нина, лучше будетъ, если вы сами пойдете. Онъ меня не послушаетъ, я знаю. А для васъ онъ можетъ бытъ сдлаетъ.

— Конечно! Сейчасъ я сама пойду, я его разшевелю.

И Нина, возвративъ обыкновенную свою шаловливость, весело побжала къ домику стараго Гондреда, стоявшему не вдалек отъ господскаго дома. Настоящее имя стараго Гондреда было Джонъ, но подъ прозваніемъ Гондреда онъ извстенъ былъ всмъ. Старый Гондредъ имлъ двойной запасъ того сознанія о важности своей обязанности, которое составляетъ неотъемлемую принадлежность кучеровъ и грумовъ вообще. Повидимому, онъ считалъ лошадей, а съ ними вмст и экипажи, за какой-то языческій храмъ, въ которомъ онъ былъ жрецомъ, и какъ жрецъ долженъ былъ хранить его отъ оскверненія. Согласно его собственному понятію, весь народъ на плантаціи, и даже весь свтъ вообще, постоянно поддерживали заговоръ противъ этого храма и онъ охранялъ его одинъ-одинехонекъ, не щадя своей жизни. По должности своей, онъ вмнялъ себ въ непремнную обязанность отъискивать при всякомъ случа причину, по которой нельзя было выпустить изъ конюшни ни лошадей ни кареты, и доказывать это такъ серьзно, какъ будто съ него брали показаніе при судебномъ допрос. Въ составъ исполненія своихъ обязанностей онъ ввелъ также и то обстоятельство, чтобъ длать отказъ приличнйшимъ образомъ, представляя при этомъ на видъ одну только совершенную невозможность, не допускавшую исполнить требованіе. Старый Гондредъ, повидимому, всю свою жизнь придумывалъ и заучивалъ основательныя причины отказа, онъ имлъ огромный запасъ этого матеріала крошенаго и сушенаго и всегда готоваго для употребленія при первомъ востребованіи. Относительно кареты, онъ встрчалъ безчисленное множество невозможностей. Или ‘она загрязнилась и надобно вымыть’, или ‘вымыта и нельзя ее грязнить’ или ‘въ ней сняты шторки’ и нужно на дняхъ починить, или встрчался какой нибудь недостатокъ въ оковк, или оказывалась какая нибудь порча въ рессорахъ и нужно на дняхъ пригласить кузнеца. Что касается до лошадей, то причины отказа были еще основательне и обильне. То случалось что нибудь съ сбруей, то съ подковами, то ноги разбиты, то недуги, грозившіе опасностью, словомъ, у него былъ цлый словарь конскихъ болзней и различныхъ возраженій, прямой смыслъ которыхъ означалъ крайнюю невозможность выпустить изъ конюшни ту или другую лошадь.

Совершенно не зная трудности своего предпріятія, Нина бжала, весело напвая, и застала стараго Гондреда спокойно сидвшимъ съ полузакрытыми глазами у дверей своего домика, лучи посл полуденнаго солнца озаряли дымъ, вылетавшій изъ старой глиняной трубки, которую Гондредъ держалъ въ зубахъ. На колняхъ у него съ преважнымъ видомъ сидлъ большой, черный, одноглазый воронъ. Услышавъ шаги Нины, онъ встрепенулся, принялъ такую гордую, наблюдательную осанку и такъ пристально устремилъ на нее одинокій свой глазъ, какъ будто приставленъ былъ тутъ отбирать и разсматривать просьбы, въ промежутокъ времени, избранный его господиномъ для отдыха. Между этимъ ворономъ, получившимъ прозваніе стараго Джеффа, и его господиномъ существовалъ родъ искренней дружбы. Узы этой дружбы скрплялись еще сильне тмъ обстоятельствомъ, что оба они въ равной степени пользовались нерасположеніемъ всхъ обитателей края. Подобно многимъ людямъ, которымъ суждено занимать обязанности, связанныя съ отвтственностію, старый Гондредъ загордился и присвоилъ такую власть, что, кром жены его, никто не могъ съ нимъ справиться. Что касается до Джеффа, то лакедемоняне непремнно бы воздвигли ему храмъ, какъ воплощенному элементу воровства.

Джеффъ, въ различныхъ стычкахъ и баталіяхъ, возникавшихъ вслдствіе его нечестивыхъ дяній, лишился глаза, и потерялъ значительную часть перьевъ на одной сторон своей головы, между тмъ какъ другая сторона, приведенная въ безпорядокъ столь роковыми событіями, навсегда осталась взъерошенною, и придавала его зловщей наружности самый безобразный видъ. Въ другой несчастной стычк онъ вывихнулъ шею себ, что заставляло его постоянно смотрть черезъ плечо и еще боле увеличивало его безобразіе. Дядя Джеффъ воровалъ съ прилежаніемъ и искусствомъ, достойнымъ занять мсто въ лтописяхъ замчательныхъ судебныхъ процессовъ, онъ никогда не оставался безъ дла, — въ свободное время отъ боле серьезныхъ предпріятій, онъ или выдергивалъ побги на поляхъ, засянныхъ хлбомъ, или выкапывалъ изъ земли только что посаженныя цвточныя смена, или перепутывалъ пряжу въ моткахъ, выдергивалъ вязальныя иголки, клевалъ лицо спящимъ, царапалъ и кусалъ дтей, словомъ длалъ различныя невинныя проказы, которыя неожиданно приходили ему въ голову. Онъ былъ неоцненнымъ сокровищемъ для стараго Гондреда, потому что служилъ нкоторымъ оправданіемъ при открытіи въ его домик такихъ вещей, которымъ тамъ не слдовало находиться ни подъ какимъ видомъ. Отъискивались ли въ его домик ложки изъ господскаго дома, или запонки, или носовые платки, или трубки въ оправ — къ отвту призывали не стараго Гондреда, но дядю Джеффа. Разумется, старый Гондредъ бранился при этихъ случаяхъ, между тмъ какъ дядя Джеффъ комически поглядывалъ черезъ плечо на друга своего и подмигивалъ ему одинокимъ своимъ глазомъ, будто говоря: ‘этимъ людямъ не привыкать къ брани: они безпрестанно бранятся, а что касается до клеветы, которую взводятъ на меня, я и вниманія не обращаю.’

— Дядя Джонъ, сказала Нина:— приготовь мн карету. Я хочу хать въ городъ.

— Мн очень жаль, миссъ, я не смлъ бы не исполнить вашего приказанія, — но — но сегодня вамъ нельзя хать въ городъ.

— Нельзя! почему?

— Да, такъ, миссъ Нина, нельзя, невозможно, ни подъ какимъ видомъ. Въ настоящее время я не могу вамъ дать ни кареты ни лошадей.

— Но я должна хать на почту. Я должна хать сію минуту.

— Мн очень жаль, миссъ Нина, но это вещь невозможная: пшкомъ вы не можете итти, а хать и подавно, потому что ни лошадей, ни кареты нельзя тронуть съ мста, ни подъ какимъ видомъ нельзя. Завтра еще можетъ быть, а врне всего на будущей недл.

— Дядя Джонъ! я не врю ни одному твоему слову. Мн сейчасъ нуженъ экипажъ, непремнно нуженъ.

— Нтъ, дитя мое, нельзя, сказалъ старый Гондредъ, мягкимъ снисходительнымъ тономъ, какъ будто говорилъ съ ребенкомъ. Я говорю вамъ, что это невозможно. Во-первыхъ потому, миссъ Нина, что въ карет сняты шторки.

— Что же за бда!— разв долго ихъ повсить?

— Позвольте, миссъ Нина, это еще не все. Во-вторыхъ, Пета была отчаянно больна прошлую ночь, съ ней длаются весьма дурные припадки. Да, миссъ Нина, она была такъ больна, что я провозился съ ней цлую ночь.

Между тмъ какъ старый Гондредъ такъ ловко лгалъ, объясняя причину невозможности, дядя Джеффъ кивалъ кривой своей головой, какъ будто говоря: слышите! чего же вы хотите?

Нина стояла въ крайнемъ недоумніи, она кусала губы отъ досады, старый Гондредъ началъ предаваться сладкому самозабвенію.

— Я не врю, что лошади больны. Я пойду и посмотрю ихъ.

— Нельзя, миссъ Нина,— невозможно, двери вс заперты, и ключи у меня въ карман. Еслибъ я не предпринималъ подобной мры, то бдныхъ животныхъ давно бы и на свт не было. Нужно же, миссъ Нина, и къ животнымъ имть сожалніе. Миссъ Лу гоняетъ ихъ въ одну сторону, Гарри — въ другую. Хоть бы сегодня, похалъ повидаться съ женой! я вовсе не вижу причины разъзжать такъ пышно. Ахъ. миссъ Нина, вы не знаете, а вашъ папа мн часто говаривалъ: — ‘дядя Джонъ! ты знаешь лошадей лучше моего, такъ ты вотъ, что, дядя Джонъ, береги ихъ: не позволяй ихъ гонять по напрасну.’ Вотъ, миссъ Нина, я и слдую приказаніямъ полковника. Дло другое, еслибъ была ясная погода, да хорошія дороги,— тогда я самъ не прочь прокатиться. Это совсмъ другое дло. А вы еще не знаете, миссъ Нина, каковы дороги черезъ наши поля? Да это просто ужасъ! Грязь, ухъ какая!— до самаго оврага. А, каковъ мостъ черезъ оврагъ! Еще не такъ давно на немъ провалился одинъ человкъ. Вотъ что! Нтъ, миссъ Нина, это не такая дорога, чтобъ кататься по ней молоденькимъ лэди: почему вы не прикажете Гарри отвезти ваше письмо? Если онъ рыскаетъ по всюду, такъ я не вижу причины, почему бы ему не създить и въ городъ по вашему порученію!— Карета если и подетъ, то ей не воротиться раньше десяти часовъ! А это, я вамъ скажу, что нибудь да значитъ. Къ тому же собирается дождь. Не даромъ у меня болятъ мозоли цлое утро, да и Джеффъ сегодня самъ не свой — такой, какимъ бываетъ всегда передъ погодой. Это признаки врные, они никогда не обманывали.

— Короче, дядя Джонъ, ты ршился не хать, сказала Нина. Но, я теб говорю, ты долженъ хать! слышишь? Иди сейчасъ же, и подавай мн лошадей.

Старый Гондредъ продолжалъ сидть и спокойно покуривать трубку. Нипа, повторивъ нсколько разъ свое приказаніе, разсердилась и начала наконецъ спрашивать себя, какимъ образомъ привести этотъ приказъ въ исполненіе.

Старый Гондредъ углубился въ самого себя, и впалъ въ глубокую задумчивость, не обнаруживая ни малйшаго признака, что слова госпожи долетаютъ до его слуха.

— Скоро ли воротится Гарри? говорила Нина, про себя, задумчиво возвращаясь домой по садовой алле. Гарри долженъ былъ пріхать давно, но Томтитъ исполнялъ приказанія, по обыкновенію, не торопясь: онъ провелъ много времени въ шалостяхъ по дорог.

— Не стыдно ли теб, старый дуралей! сказала тетка Роза, жена стараго Гондреда, слышавшая весь его разговоръ съ миссъ Ниной: толкуетъ объ оврагахъ, о грязи, о лошадяхъ, и чортъ знаетъ о чемъ, тогда какъ всмъ извстно, что это одна твоя лнь!

— Такъ что жь? возразилъ старый Гондредъ:— желаю знать, чтобы стало съ моими лошадками, еслибъ я не былъ лнивъ? А мость! да это отличная вещь для моихъ лошадей. Гд бы теперь были он, еслибъ я гонялъ ихъ взадъ и впередъ? Гд и что были бы он? а! Кому бы пріятно было видть на нихъ одн кости да кожу? Ахъ ты, глупая! Еслибъ не я, такъ ихъ давнымъ бы давно склевали чорные коршуны!

— Ты такъ привыкъ лгать, что самъ начинаешь врить своей лжи! сказала Роза.— Ты сказалъ нашей доброй хорошенькой лэди, что цлую ночь провозился съ Петой, а между тмъ, прохраплъ цлую ночь, такъ что стны дрожали.

— Нужно же было сказать, что нибудь! надо быть почтительнымъ, особливо къ женскому полу. Нельзя же было сказать ей, что я не хочу, поэтому я и придумалъ извинительный предлогъ. О! у меня есть цлый запасъ извиненій! Извиненія, я теб скажу, вещь отличная. Это все равно, что сало для смазка колесъ, что бы было тогда съ свтомъ, еслибъ вс стали открывать настоящую причину, почему они длаютъ одно, и не могутъ сдлать другаго?

ГЛАВА VII.

СОВЩАНЕ.

— О, Гарри! какъ я рада, что ты пріхалъ! Въ какихъ я хлопотахъ, еслибъ ты зналъ! Представьте, сегодня утромъ сижу въ комнат тетушки Несбитъ, и вдругъ получаю два письма: одно отъ Клэйтона, другое отъ мистера Карсона, и вотъ что пишетъ Клэйтонъ: ‘У меня есть дло, по которому на будущей недл я долженъ находиться въ ближайшемъ сосдств съ вашей плантаціей, и, весьма вроятно, если только не получу отъ васъ запрещенія, увижусь съ вами въ Канем въ пятницу или субботу.’ Теперь видите, въ чемъ дло. А вотъ и другое письмо, отъ мистера Карсона, отъ этого ненавистнаго Карсона? Врно онъ не получилъ моего письма, пишетъ, что и онъ тоже прідетъ сюда: какое безстыдство! Этотъ человкъ наскучилъ мн до смерти, и онъ будетъ здсь, это я знаю! Непріятные, скучные люди всегда врны своему общанію! Онъ будетъ непремнно!

— Но, миссъ Нина, припомните, не вы ли сами говорили,— что видть встрчу этихъ людей въ вашемъ дом, было бы весьма забавно.

— Ахъ, Гарри! не напоминай мн, прошу тебя! Ты не знаешь, что я теперь думаю объ этомъ совсмъ иначе. Я положила конецъ всмъ моимъ глупостямъ. Я написала Карсону и Эмменсу, что чувства мои перемнились, что я теперь смотрю на бракъ совсмъ съ другой точки зрнія, словомъ, написала то, что пишется двицами въ подобныхъ случаяхъ. Я ршилась уволить всхъ ихъ въ отставку, и прекратить свои шалости.

— Всхъ? Въ томъ числ мистера Клэйтона?

— Не знаю, какъ теб сказать…. кажется…. нтъ. Я замтила, Гарри, что письма его становятся лучше и лучше, покрайней мр, въ нихъ я читаю теперь совсмъ не то, что писалъ онъ прежде, самъ онъ мн не нравится, но мн пріятно получать его письма. Другихъ двоихъ я не терплю, я не хочу, чтобъ этотъ Карсонъ навелъ здсь скуку своимъ визитомъ. Не хочу видть его, по крайней мр, въ то время, когда будетъ здсь Клэйтонъ. Я бы не хотла, чтобъ они сошлись вмст, ни за что въ мір! Еще утромъ, я написала письмо, чтобъ отклонить Карсона отъ этого визита, и цлый день не знаю, что длать съ нимъ. Сегодня, какъ будто вс сговорились сердить меня. Тетушка Несбитъ, вмсто того, чтобъ помочь мн совтомъ, прочитала одну изъ своихъ прескучныхъ лекцій о кокетств. И потомъ, старый Гондредъ…. я хотла, чтобъ онъ подалъ карету для меня, я сама хотла свезти это письмо на почту, представь себ… О нтъ, я въ жизнь свою не видала подобнаго созданія! Желала бы я знать, къ чему у насъ слуги, если насъ они и слушать не хотятъ?

— Успокойтесь, миссъ Нина! стараго Гондреда, я знаю, и онъ иметъ обо мн понятіе, сказалъ Гарри.— Я съ нимъ никогда не затрудняюсь, онъ становится несносенъ. Онъ, кажется, черезъ-чуръ много думаетъ о своей важности. Впрочемъ, миссъ Нина, если вы хотите отправить письмо на почту, то я могу устроить это.

— Пожалуста, Гарри, распорядись, вотъ и письмо!

— Я пошлю верховаго, сказалъ Гарри: — онъ исполнитъ врно ваше порученіе, за это я ручаюсь.

— Но, Гарри, Гарри! сказала Нина, удерживая его за рукавъ: — приходи опять сюда, прошу тебя. Я съ тобою хочу поговорить.

Во время отсутствія Гарри, наша героиня вынула съ груди письмо и прочитала его.

— Какъ прекрасно онъ пишетъ! сказала она. Ни малйшаго нтъ сходства съ другими письмами. Но все-таки и не желаю, чтобъ онъ пріхалъ сюда. Пріятно получать письма отъ него, но видть его я не хочу. О! какъ бы я желала поговорить объ этомъ съ кмъ нибудь. Тетушка Несбитъ такая сердитая! Нельзя… впрочемъ, чтожь такое! Гарри добрый человкъ.— Ну, что Гарри! отправилъ письмо? сказала она съ замтнымъ нетерпніемъ, когда вошелъ Гарри.

— Отправилъ, миссъ Нина, но не смю обнадеживать васъ. Боюсь, что оно опоздаетъ, хотя и не знаю, въ какіе именно часы отходитъ почта.

— Можетъ быть на этотъ разъ она и подождетъ. Ну что, если прідетъ это скучное созданіе! о, я ршительно не знаю, что длать! Онъ такой надутый, такъ страшно скрыпитъ своими башмаками! И опять, я ужасно боюсь, что такъ или иначе, но вс мои проказы обнаружатся, что тогда подумаетъ Клэйтонь?

— Миссъ Нина, вдь вы, кажется, говорили, что вамъ никакой нтъ нужды до его мннія.

— Да, это было прежде, а теперь онъ пишетъ мн все о своей фамиліи. Напримръ, его отецъ — извстнйшій человкъ, весьма старинной фамиліи, потомъ его сестра — должно быть ужасно умная у него сестра — такая добрая, милая, образованная! Ахъ, Боже мой! что онъ обо мн подумаетъ… его сестра приписала мн нсколько строкъ, и еслибъ ты зналъ, какъ прекрасно пишетъ она!

— Что касается до фамиліи, миссъ Нина, сказалъ Гарри:— то, мн кажется, Гордоны также высоко могутъ держать свою голову, какъ и другіе, и, мн кажется, вы ни въ чемъ не уступите миссъ Клэйтонъ.

— Да, Гарри, все это можетъ быть, но этотъ разговоръ объ. отцахъ и сестрахъ…. онъ какъ-то особенно сближаетъ насъ и ускоряетъ ходъ дла. Мн кажется, меня теперь окончательно поймали. Знаешь ли, Гарри? я теперь похожа на мою маленькую лошадку — Сильфэйпъ: она подпускаетъ къ себ, позволяетъ дать себ пшена, позволяетъ погладить по грив, вы начинаете думать, что она позволяетъ вамъ поймать себя, но только что хотите накинуть на нее уздечку, какъ она длаетъ прыжокъ и убгаетъ. Тоже самое и со мной. Все, знаешь, прекрасно, и эти обожатели, и нжныя письма, и нжные разговоры и опера, и кавалькады, все это мн нравится, но когда заговорятъ объ отцахъ и сестрахъ, и начнутъ дйствовать, какъ будто я уже даюсь имъ въ руки, тогда я становлюсь настоящею Сильфэйпъ — такъ и хочется бжать отъ нихъ. Замужество, Гарри, мн кажется, дло весьма серьзное. Я страшусь его! Я не хочу быть взрослой женщиной, я бы всегда хотла оставаться двочкой, жить, какъ жила до этой поры, и веселиться въ кругу молоденькихъ двицъ. Я была счастлива втеченіе всей моей жизни, кром вотъ этихъ послднихъ нсколькихъ дней.

— Все это зависитъ отъ васъ, миссъ Нина, почему вы не напишете мистеру Клэйтону, и не возьмете назадъ ваше слово, если чувствуете, что это положеніе для васъ тягостно.

— Почему? Я и сама не знаю. Я бы и очень хотла сдлать это, но боюсь, что буду чувствовать въ душ своей тяжеле, чмъ теперь. Онъ надаетъ на мою жизнь, какъ огромная темная тнь, и вс предметы, которые окружаютъ меня, начинаютъ мн казаться въ настоящемъ своемъ свт! Я нехочу еще жить дйствительной жизнью. Когда-то я читала исторію объ Ундин, и знаешь ли, Гарри, я чувствую теперь, какъ чувствовала Ундина, въ то время, когда душа давалась ей.

— И въ Клэйтон, вы, вроятно, видите рыцаря Гелдэбаунда? сказалъ Гарри, улыбаясь

— Не знаю. А что же, если я вижу? Дло въ томъ, Гарри, меня удивляетъ, какимъ образомъ, такія втренныя двочки, какъ я, могутъ кружить голову такимъ умнымъ людямъ, какъ Клэйтонъ, они балуютъ насъ и забавляютъ. Но, въ то же время, мн кажется, они думаютъ про себя, что наступитъ время, когда они будутъ управлять и господствовать надъ нами. Они женятся, потому что полагаютъ видть въ насъ отраду своей жигни. Я, во-первыхъ, не создана для этого, мн кажется, я на всю жизнь останусь тмъ, что есть. Клэйтонъ, между прочимъ, сравниваетъ меня съ своей сестрой, но я о, какъ я далеко не похожа на нее. Его сестра очень образована. Она можетъ судить о литератур, обо всемъ. А я…. я разв только о качествахъ хорошей лошади, не больше, ко всему этому, я горда. Я бы не хотла занимать въ его мнніи второе мсто, даже относительно его сестры. Да, это такъ. Эта особенность принадлежитъ всмъ двицамъ. Мы всегда хотимъ того, чего, мы знаемъ, намъ нельзя имть, впрочемъ, мы не очень и гонимся за этимъ.

— Миссъ Нина, если позволите говорить откровенно,— я бы предложилъ вамъ небольшой совтъ. Будьте вы откровенны въ отношеніи къ мистеру Клэйтону, и если мистеръ Карсонъ встртится съ нимъ, откройте имъ прямо въ чемъ дло. Вы принадлежите къ фамиліи Гордонъ, а фамилія Гордонъ, по пословиц, славится своей правдивостью, при томъ же, миссъ Нина, вы теперь не пансіонерка.

Гарри замолчалъ, онъ замтно колебался.

— Что же ты остановился, Гарри. Продолжай: я понимаю тебя — во мн еще есть нсколько здраваго разсудка, и притомъ у меня нтъ такого множества друзей, чтобы сердиться на тебя изъ-за пустяковъ.

— Я полагаю, сказалъ Гарри, задумчиво:— и ваша тетушка могла бы посовтовать вамъ что нибудь. Говорили ли вы ей о своемъ положеніи?

— Кому? Тетушк Лу?— Что бы я согласилась сказать ей что нибудь?— Нтъ Гарри, я ршилась дйствовать одна. У меня нтъ матери, нтъ сестры, а тетушка Лу хуже, чмъ никто. Согласись, Гарри, вдь чрезвычайно досадно имть подл себя существо, которое могло бы, и должно бы было, принимать участіе и которое вмсто того не хочетъ и выслушать васъ. Конечно, я не имю тхъ совершенствъ, которыми обладаетъ миссъ Клэйтонъ, но съ другой стороны, можно ли и ожидать отъ меня превосходнаго образованія, если я выросла сама собою, сначала здсь, на плантаціи, и потомъ въ этомъ французскомъ пансіон? Я теб скажу, Гарри, пансіоны совсмъ не заслуживаютъ той похвалы, которую имъ приписываютъ. Конечно, нельзя не сказать, что заведенія эти прекрасны, но мы ничего оттуда не выносимъ, мы выходимъ оттуда съ пустотой въ душ, которая иногда пополняется, если не наружной красотой, то покрайней мр изящными манерами.— Нельзя же, чтобы двочка чему нибудь не научилась, я училась тому, что мн правилось, къ чему влекло меня мое желаніе, и потому не пріобрла ничего полезнаго, ничего, что могло бы доставлять мн отраду и утшеніе.

Посмотримъ, что изъ этого выйдетъ!

ГЛАВА VIII.

СТАРИКЪ ТИФФЪ.

— Какъ ты думаешь, Тиффъ, прідетъ ли онъ сегодня?

— Богъ знаетъ, мисиссъ, Тиффъ не можетъ сказать. Я выглядывалъ за дверь. Не видать ничего и не слыхать.

— Ахъ, какъ это скучно!— какъ тяжело! какъ долго тянется время!

Говорившая эти слова,— изнуренная, слабая женщина, повернулась на изорванной постел и, судорожно перебирая пальцами, пристально смотрла на грубыя, неоштукатуренныя потолочныя балки. Комната имла неопрятный грязный видъ. Домикъ былъ срубленъ изъ простыхъ сосновыхъ бревенъ, смазанныхъ въ пазахъ глиной и соломой. Нсколько маленькихъ стеколъ, расположенныхъ въ рядъ и вставленныхъ въ небольшія отверстія одного изъ бревенъ, служили окнами. Въ одномъ конц стоялъ простой кирпичный очагъ, подъ которымъ слабо тлли уголья отъ сосновыхъ шишекъ и хвороста, подернутые сроватымъ слоемъ золы. На полк, устроенной надъ очагомъ, стояла разная посуда, полуразбитый чайникъ, стаканъ, нсколько аптечныхъ стклянокъ и свертковъ, крыло индюшки, значительно истертое и избитое отъ частаго употребленія, нсколько связокъ сушеной травы, и наконецъ, яркоокрашенная, фаянсовая кружка, съ букетомъ полевыхъ цвтокъ. По стн, на гвоздикахъ, висли различные женскіе наряды — различныя дтскія платья, между которыми мстами проглядывало потертое, грубое мужское платье.

Женщина, лежавшая на жесткой, оборванной постел, была когда-то очень не дурна собой. Она имла прекрасную нжную кожу, мягкіе и кудрявые волосы, томные голубые глаза, маленькія, топкія, и какъ перлъ прозрачныя руки. Но темные пятна подъ глазами, тонкія блдныя губы, яркій, сосредоточенный румянецъ, ясно говорили, что, чмъ бы она ни была до этой поры, но дни ея существованія были сосчитаны. Подл ея кровати сидлъ старый негръ, въ курчавыхъ волосахъ котораго рзко пробивалась сдина. Его лицо принадлежало къ числу безобразнйшихъ лицъ чернаго племени, оно казалось бы страшнымъ, еслибъ въ тоже время не смягчалось какимъ то добродушіемъ, проглядывавшемъ во всхъ его чертахъ. Его щеки цвта чернаго дерева, съ приплюснутымъ широкимъ, вздернутымъ носомъ, съ ртомъ ужасныхъ размровъ, ограничивались толстыми губами, прикрывавшими рядъ зубовъ, которымъ позавидовала бы даже акула. Единственнымъ украшеніемъ его лица служили большіе, черные глаза, которые, въ настоящую минуту, скрывались подъ громадными очками, надтыми почти на самый конецъ носа, сквозь эти очки онъ пристально смотрлъ на дтскій чулокъ, штопая его съ необычайнымъ усердіемъ. У ногъ его стояла грубая колыбель, выдолбленная изъ камеднаго дерева на подобіе корыта, и обитая ватой и обрывками фланели, въ этой колыбели спалъ ребенокъ. Другой ребенокъ, лтъ трехъ, сидлъ на колняхъ негра, играя сосновыми шишками, сучками и клочьями мха. Станъ стараго негра, при среднемъ рост, былъ сутуловатъ, на плечи наброшенъ былъ кусокъ красной шерстяной матеріи, какъ набрасываютъ старухи негритянки шейный платокъ,— въ этомъ куск фланели торчали дв-три иголки съ черными нитками изъ грубой шерсти. Штопая чулокъ, онъ, то убаюкивалъ ребенка въ колыбели, то ласкалъ и занималъ разговоромъ другаго, сидвшаго у него на колняхъ.

— Перестань, Тедди! Сиди смирно!— ты знаешь, что мама нездорова, а сестра ушла за лекарствомъ! Сиди-же смирно: — Тиффи теб псенку споетъ…. Слышишь! не шали! эта иголка оцарапаетъ пальчикъ… вотъ видишь, такъ и есть!— бдненькій пальчикъ!… Перестань, перестань! Играй своими игрушками… папа привезетъ теб гостинца.

— О Боже мой!— произнесла больная:— мн тяжело! я умираю!

— Господь съ вами, мисиссъ! сказалъ Тиффъ, оставляя чулокъ, и, поддерживая одной рукой ребенка, другой поправилъ и разгладилъ одяло и постельное блье.— Зачмъ умирать! Господь съ вами, мисиссъ, черезъ нсколько дней мы поправимся. Въ послднее время у меня много было работы, а между тмъ дтское платье пришло въ безпорядокъ, починки накопилась цлая груда. Посмотрите вотъ на это, сказалъ онъ, поднимая кусокъ красной фланели, украшенной черной заплаткой: — это дира, теперь она не увеличится, а между тмъ для дома оно и очень годится: оно сбережетъ Тедди новенькое платье. Понемногу я перештопаю чулочки, потомъ починю башмачки Тедди, а къ завтрашнему дню поправлю его одяльцо. О! вы только позвольте мн! я докажу вамъ, что вы не даромъ держите стараго Тиффа,— и чорное лицо Тиффа, безъ того уже маслянистое, становилось еще маслянисте, когда онъ произнесъ эти слова, и когда черты его выражали желаніе успокоить свою госпожу.

— Тиффъ, Тиффъ, ты доброе созданіе!— но ты не понимаешь, что происходитъ въ душ моей. Изо дня въ день, я лежу здсь одна, а онъ Богъ знаетъ, гд онъ? Прідетъ на какой нибудь день, и опять его нтъ — его дйствія непонятны для меня… О! какъ безразсудна я была, когда выходила за него! Да! что длать!— двочки совсмъ не знаютъ, что значитъ замужство!— Состарться въ двицахъ я страшилась, и вытти за мужъ — считала за счастье! Но сколько горя, сколько страданій испытала я! Переходя съ мсто на мсто, я до сихъ поръ не знаю, что значитъ спокойствіе, одно горе слдовало за другимъ, одна неудача за другой — и почему?— Нтъ! нтъ! я устала, мн все надоло,— даже самая жизнь…. нтъ! я хочу, я должна умереть!

— Перестаньте отчаяваться, миссъ, сказалъ Тиффъ, съ горячностью.— Потерпите немного…. Тиффъ приготовитъ чай, и дастъ вамъ напиться. Тяжело, я это знаю, но времена перемнчивы! Богъ дастъ, все поправится, мисиссъ, подрастетъ Тедди и будетъ помогать своей мама. Посмотрите! гд вы найдете малютку, миле того, который лежитъ въ этой колыбели?— сказалъ Тиффи, съ нжностью матери обращаясь къ колыбели, гд маленькая, кругленькая красная масса возрастающаго человка начинала поднимать дв рученки и произносить невнятные звуки, какъ бы давая знать о своемъ существованіи и желаніи, чтобъ его замтили.

— Поли, поди ко мн, сказалъ онъ, опустивъ на полъ Тедди, вынулъ изъ люльки ребенка и долго, пристально и нжно смотрлъ на него сквозь стекла огромныхъ очковъ.— Расправься, милочка мой!— вотъ такъ! Какіе глазенки у него!— мамины, мамины, какъ дв капли воды! О мой милый!— Мисиссъ, посмотрите на него, сказалъ Тиффъ, положивъ ребенка подл матери. Видали ли вы что нибудь миле этого созданія? Ха! ха! ха!— Хочешь, чтобъ мама взяла тебя?— возьметъ, возьметъ, моя крошечка! А Тиффъ между тмъ приготовитъ чай!

И черезъ минуту Тиффъ стоялъ уже на колняхъ, тщательно укладывая подъ очагомъ концы обгорлыхъ сучьевъ и раздувая огонь, поднявшееся облако блой золы обсыпало и курчавую голову негра и красный платокъ его, какъ снжными хлопьями, между тмъ Тедди дятельно занимался выдергиваньемъ иголокъ изъ какого-то вязанья, висвшаго подл очага. Раздувъ огонь, Тиффъ поставилъ на очагъ закоптлый чайникъ, потомъ всталъ и увидлъ, что бдная больная мать крпко прижимала къ груди своей младенца и тихонько плакала. Въ эту минуту, нестройная, угловатая, непривлекательная фигура Тиффа, съ его длинными костлявыми руками, съ его краснымъ платкомъ, накинутымъ на плечи, казалась черепахой, стоявшей на заднихъ лапахъ. Больно было ему смотрть на эту сцену… Онъ снялъ очки и отеръ крупныя слезы, невольно выступившія ла его глаза.

— Ахъ Боже мой! Что это длаетъ Тедди!— ай! ай! ай! онъ выдергиваетъ иголки изъ рукодлья миссъ Фанни. Не хорошо, не хорошо,— Тиффу стыдно за васъ… И вы это длаете, когда мама ваша больна. Вы забыли, что надо быть умницей, иначе Тиффъ и сказочекъ не будетъ говоритъ! Оставьте же, сядьте вотъ на этотъ чурбанъ,— это такой славный чурбанъ, посмотрите, какой хорошенькій мохъ на немъ! Ну вотъ такъ, сидите же смирно, дайте покой мама.

Ребенокъ, какъ будто очарованный вліяніемъ стараго Тиффэ, открылъ свои большіе, круглые, голубые глаза, и сидлъ на чурбан спокойно и съ покорнымъ видомъ, въ то время, какъ Тиффъ отъискивалъ что-то въ сундук. Дневной свтъ въ это время быстро уступалъ свое мсто вечернему сумраку. Тиффъ вынулъ изъ сундука пукъ лучины, и воткнувъ одну изъ нихъ въ разщелину другаго чурбана, стоявшаго подл очага, засвтилъ ее, проговоривъ: теперь повеселй будетъ! Посл того онъ снова сталъ на колни, и началъ раздувать уголь, который, какъ и вообще сосновый уголь, когда никто его не раздувалъ, постоянно хмурился и казался чернымъ. Тиффъ раздувалъ сильно, не обращая вниманіе на облако золы, которая, окружая его, ложилась на рсницы и балансировала на кончик носа. ‘А славная грудь у меня, сказалъ онъ: мн бы хорошо быть кузнецомъ! Я бы нсколько дней сряду раздувалъ огонь въ горн. Удивляюсь, почему такъ долго не возвращается миссъ Фанни?’

Тиффъ всталъ, и, поглядывая на кровать, чрезвычайно осторожно и почти на цыпочкахъ подошелъ къ грубой двери, приподнялъ за веревочку щеколду, отворилъ до половины и вышелъ на крыльцо.

Вышедъ вмст съ нимъ, мы бы увидли, что маленькая хижинка стояла одиноко, въ глуши дремучаго сосноваго лса, примыкавшаго къ ней со всхъ сторонъ. Тиффъ простоялъ на крыльц нсколько секундъ, вглядываясь въ даль съ напряженнымъ слухомъ. Но ничего не было слышно, ничего, кром унылаго завыванья втра, свободно гулявшаго по втвямъ сосноваго лса, и производившаго печальный, однообразный, плачевный, неопредленный звукъ.

— Эти сосны вчно говорятъ между собою, сказалъ Тиффъ про себя.— Вчно шепчутся, а о чемъ?— Богъ знаетъ! никогда не скажутъ того, что хочется знать человку. Чу! Это голосъ Фокса! Это она!— сказалъ Тиффъ, заслышавъ веселый громкій дай собаки, далеко разносившійся но лсу.— Это она! Фокси! Фокси! ну что, привела ли ты миссъ Фанни?— говорилъ онъ, лаская косматую собаку, прибжавшую къ нему изъ чащи лса. Ахъ ты негодная! зачмъ же ты убжала отъ своей госпожи? — Слышишь! что тамъ такое?

За высокими соснами весело распвалъ звучный, чистый голосъ:

‘Если ты прійдешь туда раньше меня,

То скажи, что и я иду въ Ханаанъ!’

Тиффъ подхватилъ эти слова и съ пламеннымъ энтузіазмомъ отвчалъ:

‘Жди меня — и я приду!

Я тоже иду въ Ханаанъ.’

Вмсто отвта, на опушк лса раздался веселый смхъ и вслдъ за тмъ дтскій голосъ:

— А, Тиффъ! Это ты?

Бойкая, веселая двочка съ голубыми глазками, лтъ восьми, подбжала къ крыльцу.

— Ахъ, миссъ Фанни! какъ я радъ, что вы воротились! ваша мама очень нездорова: ей очень худо сегодня.— И потомъ, понижая свой голосъ до шопота, сказалъ: — Она очень плоха, предупреждаю васъ. Какъ она плакала, миссъ Фанни, когда я положилъ къ ней малютку. Я очень безпокоюсь за нее, и желалъ бы, чтобъ папа вашъ воротился. Принесли ли вы лекарство?

— Какъ же, вотъ оно!

— И прекрасно! Я приготовилъ ей чай, и положу въ него немного лекарства: это подкрпитъ ее. Идите теперь къ ней, а я наберу немного хворосту и разведу огонь. Масса Тедди обрадуется вамъ.— Вы, врно, не забыли его и принесли ему гостинца.

Двочка тихонько вошла въ комнату и остановилась у постели, на которой лежала ея мать.

— Маменька! я воротилась, сказала она тихо.

Бдное больное существо, лежавшее въ постел, повидимому находилось въ томъ безпомощномъ, безнадежномъ состояніи, когда жизнь, посл плаванія своего среди треволненій свта, попадаетъ на скалу, волны переливаются черезъ нее и разбиваютъ ея душу. Накинувъ на голову конецъ полинявшаго полога, маленькая Фанни склонилась къ постели.

— Маменька! маменька! сказала она, рыдая и слегка дотронувшись до матери.

— Поди прочь! прочь дитя мое!— О, я бы желала, чтобъ тебя не было на свт! Я сожалю, что ты родилась на этотъ свтъ, и ты и Тедди и этотъ малютка! Въ этой жизни нтъ ничего, кром скорби и страданій! Фанни! не смй выходить за мужъ!— Слышала ли?— Незабудь этихъ словъ!

Испуганная Фанни какъ окаменелая стояла подл кровати, между тмъ Тиффъ бережно положилъ подъ очагъ связку хвороста, снялъ кипятокъ, налилъ его въ старый, полуразбитый фаянсовый чайникъ и дятельно началъ мшать въ немъ. Въ это время по лицу его пробжала тнь негодованія. Она постоянно сопровождалась угрюмымъ ворчаньемъ и всегда показывала, что душевное спокойствіе негра нарушено. Такъ и теперь Тиффъ ворчалъ про себя:’Вольно-же было самой выходить за благо! Я всегда былъ противъ этого!— Какъ больно слушать ее! Сердце такъ и разрывается на части!’

Въ это время, приготовивъ питье по своему вкусу, онъ подошелъ къ постели и начать ласковымъ тономъ:

— Вотъ и чай готовь! Вы устали, мисиссь Сю!— Этотъ великанъ измучилъ васъ! Да и то сказать, у такого громаднаго человка съ каждой недлей прибываетъ по полфунту вса. Позвольте его мн.— Возьмите, лучше, выпейте чашку, согрйтесь и будьте повеселе, я вамъ поджарю кусочикъ цыпленка. Съ этими словами, отодвинувъ ребенка, онъ подсунулъ руку подъ подушку. О, какъ жестко здсь! Позвольте: у меня длинная и крпкая рука, я приподниму васъ и вы отдохнете. Вотъ такъ! выпейте чайку и отрите слезы!— Богъ милостивъ! Онъ смотритъ на насъ всхъ, когда нибудь смилуется надъ нами и порадуетъ насъ!

Больная, еще боле изнуренная душевнымъ волненіемъ въ послднія минуты, механически повиновалась голосу, къ звукамъ котораго слухъ ея привыкъ давно. Она съ жадностью выпила поданную чашку, и потомъ внезапно обвила руками черную шею добраго Тиффа.

— О Тиффъ! бдный, врный Тиффъ!— Что стала бы я длать безъ тебя?— Я, такая больная, слабая и одинокая! Но Тиффъ, теперь скоро все кончится! Сегодня я видла сонъ, что мн недолго остается жить на этомъ свт, и мн такъ жалко было, что дти остаются здсь, такъ жалко, что я расплакалась. О, еслибъ я могла захватить ихъ всхъ въ мои объятія, и вмст съ ними лечь въ могилу, я была бы счастлива! Во всю жизнь свою не знала я, для чего меня создалъ Господь! Ни къ чему я не была способна, ничего не сдлала!

Тиффъ до такой степени былъ растроганъ этими жалобами, что слезы едва не унесли въ поток своемъ его большія очки, весь его крпкій неуклюжій станъ пришелъ въ движеніе отъ сильныхъ рыданій.

— Перестаньте, мисиссъ Сю! зачмъ говорить подобныя вещи! Ну чтожь! если Богу угодно будетъ призвать васъ къ себ, поврьте, я съумю сберечь вашихъ дтокъ. Я ихъ вырощу, не бойтесь!— Но вы не должны отчаиваться, Богъ дастъ, вамъ будетъ полегче! Это такъ… сгрустнулось вамъ, вотъ и все… да и то сказать, есть о чемъ и погрустить.

Въ этотъ моментъ на двор послышался громкій лай Фокси, а вмст съ нимъ бреньчанье колесъ и лошадиный топотъ.

— Это масса! готовъ жизнью отвчать, это масса! сказалъ Тиффъ, торопливо поправивъ подушки и опустивъ на нихъ больную.

— Ало! Тиффъ! раздался за стнами громкій голосъ: — давай огня сюда!

Тиффъ схватилъ лучину и побжалъ на призывъ. Страннаго вида экипажъ стоялъ у самыхъ дверей, въ него запряжена была тощая кривая лошадь.

— Помоги мн, Тиффъ. Я привезъ разныхъ товаровъ. Ну, что Сю?

— Очень не хороша. Цлый день васъ вспоминала: хочетъ видть васъ.

— Проворнй, Тиффъ! возьми вотъ это, показывая на длинное ржавое колно трубы изъ листоваго желза.— Внеси это въ комнату, да вотъ и еще! подавая печную дверцу съ изломанной ручкой.

— Это для чего же, масса?

— Пожалуста безъ разговоровъ: длай, что велятъ. Помоги мн снять эти ящики.

— Что тутъ такое? говорилъ Тиффъ про себя, снимая одинъ ящикъ за другимъ съ неуклюжей телги, и сваливая ихь вт углу комнаты. Съ окончаніемъ работы. Тиффъ получилъ приказаніе присмотрть за лошадью, а мужчина, съ веселымъ, беззаботнымъ видомъ, вошелъ въ комнату.

— Здравствуй, молодецъ! сказалъ онъ, приподнявъ на воздухъ маленькаго, Тедди.

— Здоровр, Фанни, цалуя въ щеку двочку. Здравствуй, Сисъ, подошедъ къ постели, гд лежала больная, и нагнувшись надъ ней. Умирающая женщина обняла его слабыми руками, и съ внезапнымъ одушевленіемъ сказала:

— Наконецъ ты пріхалъ. А я думала, что умру, не увидвъ тебя.

— За чмъ говорить, Сисъ, о смерти, возразилъ онъ, потрепавъ ее за подбородокъ: — посмотри! щечки у тебя румяне розы.

— Папа, взгляни на малютку! сказалъ маленькій Тедди, подползая къ самой кровати и открывая колыбель.

— Ахъ, Сисъ! еслибы ты знала, какое славное дло обработалъ я! Славное! оно поправитъ наши обстоятельства: кром того, я привезъ съ собой чудную вещь, которая оживитъ мертвую кошку, даже и тогда, еслибъ она лежала на дн пруда съ камнемъ на ше! посмотри сюда, Сисъ! это — доктора Пуффера эликсиръ живой воды! Онъ излечиваетъ желтуху, зубную боль, золотуху, удушья, чахотку и разныя другія болзни, о которыхъ я даже и не слышалъ. По чайной ложечк утромъ и вечеромъ, и ты черезъ недлю будешь здорове меня!

Изумительно было видть перемну, которую произвелъ на больную пріздъ этого человка. Повидимому, вс ея опасенія исчезли. Она сидла въ постел, слдя глазами за каждымъ его движеніемъ и, казалось, вполн врила въ чудное дйствіе лекарства, какъ будто ей только въ первый разъ предложено было универсальное средство. Надобно замтить, однакожь, что Тиффъ, который вошелъ уже въ комнату и снова разводилъ огонь, позволялъ себ каждый разъ, когда говорили объ эликсир доктора Пуффера, обращаться къ нему спиной, бросать на него взгляды, полные негодованія, и въ тоже время что-то ворчалъ. Пріхавшій мужчина былъ крпкаго тлосложенія и довольно пріятной наружности, лтъ сорока или сорока-пяти. Его глаза, свтло-каріе, его густые кудрявые волосы, его высокій лобъ и въ высшей степени безнечное, пооткрытое выраженіе, придавали его наружности привлекательность, что нкоторымъ образомъ объясняетъ и внимательный взглядъ, съ которымъ жена слдила за каждымъ его движеніемъ. Исторію этой четы можно разсказать въ немногихъ словахъ. Онъ былъ сынъ незначительнаго фермера въ Новой Каролин. Его отецъ до такой степени былъ несчастливъ въ длахъ, что все его семейство питало въ послдствіи сильное отвращеніе къ труду всякаго рода. Въ силу такого отпрашенія, Джонъ, старшій сынъ, посвятилъ себя старинной и почетной профессіи, присвоенной всми тунеядцами. Грться на солнышк передъ какой нибудь питейной лавкой, присутствовать на конскихъ скачкахъ, на птушьихъ бояхъ, показаться иногда въ новомъ жилет, купленномъ на деньги, пришедшія къ нему неизвстно откуда,— все это составляло для него верхъ удовольствія. Онъ былъ невиненъ въ пріобртеніи общихъ школьныхъ свдній, и едвали имлъ столько религіозныхъ убжденій, сколько иметъ ихъ мухамеданинъ и даже индусъ. Въ одно изъ своихъ странствованій по штатамъ, онъ остановился на старой, запущенной плантаціи, гд все приходило въ разрушеніе, отъ расточительности владльцевъ и отъ многолтнихъ безпорядковъ въ у правленіи. Томъ Джонъ пробылъ нсколько дней, игралъ въ карты съ сыномъ плантатора, въ равной степени исполненнымъ отрадныхъ, но несбыточныхъ надеждъ, и кончилъ тмъ, что въ одну прекрасную ночь убжалъ съ дочерью плантатора, пятнадцатилтней двочкой такой же лнивой, безпечной и необразованной, какъ и самъ.

Фамилія, которую даже нищета не могла заставить отбросить свою гордость, была въ величайшей степени оскорблена такимъ бракомъ, и еслибъ въ раззоренномъ имніи оставалась какая нибудь частица на долю дочери, то, безъ всякаго сомннія, ее лишили бы этой частицы. Единственный клочекъ приданаго, который отдлился вмст съ ней отъ ея родительскаго крова, состоялъ изъ живаго существа, котораго ничто не могло оторвать отъ своей молодой госпожи. Мать двочки, по отдаленному колну, происходила отъ одной изъ извстнйшихъ фамилій въ Виргиніи, и Тиффъ былъ ея слугой. Съ сердцемъ, исполненнымъ воспоминаній о величіи Пейтоновъ, съ обычнымъ смиреніемъ и покорностью судьб, Тиффъ послдовалъ за новобрачной. Онъ ршился покориться господину, котораго считалъ далеко ниже себя во всхъ отношеніяхъ. При всей своей неблаговидности, при всей темнот своей кожи, Тиффъ никогда не позволялъ себ сомнваться, что честь Пейтоновъ вврена исключительно его охраненію. Въ его глазахъ молодая госпожа была тоже, что и мистриссъ Пейтонъ,— ея дти были дти Пейтоновъ, даже небольшой кусокъ фланели, которымъ обита была колыбель изъ камеднаго дерева, принадлежала Пейтонамъ, что же касалось до него самого, то онъ былъ — Тиффъ Пейтонъ. Эта мысль согрвала и утшала его въ то время, когда онъ послдовалъ за новобрачной госпожей и находился при ней втеченіе всего періода пониженія ея съ одной ступени на другую по лстниц благоденствія. На мужа ея онъ смотрлъ съ видомъ покровительства, съ вжливымъ пренебреженіемъ. Онъ желалъ ему добра, онъ считалъ благоразумнымъ и приличнымъ улыбаться всмъ его дйствіямъ, но, въ минуты откровенности, Тиффъ выразительно приподнималъ свои очки и высказывалъ свое тайное мнніе, что отъ подобныхъ людей немного можно ждать хорошаго. И, дйствительно, странная и безпрестанная перемна занятій Джона Криппса, его страсть къ странствующей жизни, къ переселеніямъ съ одного мста на другое, оправдывали въ нкоторой степени негодованіе стараго негра. Каррьера Криппса, по части промышленности, ограничивалась желаніемъ пріобрсть немногое изъ всего и весьма многое изъ ничего. Онъ начиналъ изучать два или три ремесла одно за другимъ, вполовину научился выковывать лошадиныя подковы, испортилъ два, три архитекторскихъ плана, пробовалъ занять мсто почтаря, учреждалъ птушьи бои и держалъ собакъ для отъискиванія бглыхъ негровъ. Но постепенно отставалъ отъ этихъ призваній, какъ унизительныхъ, по его понятіямъ, для всякаго порядочнаго человка. Послднее предпріятіе, которымъ онъ занялся, внушено ему было успхами одного янки, странствующаго разнощика, который, не зная, куда дваться ему съ назначенными для продажи, но попорченными и никмъ не покупаемыми товарами, уврилъ его, что онъ обладаетъ еще, такъ сказать, не початымъ, неразвернувшимся талантомъ къ торговл, и бдный Джонъ Криппсъ, не знавшій ни таблицы сложенія, ни умноженія, сводившій свои счеты на птушьихъ бояхъ не иначе, какъ по пальцамъ или по черточкамъ, назначаемымъ мломъ на задней сторон дверей, въ самомъ дл поврилъ, что наконецъ-то ему открылось его настоящее призваніе. Къ тому же этотъ новый образъ жизни, требующій безпрерывнаго передвиженія съ мста на мсто, вполн согласовался съ его неусидчивыми наклонностями. Хотя онъ и покупалъ постоянно все то, чего не могъ впослдствіи продать, и терялъ много на всемъ, что продавалъ, не смотря на то онъ поддерживалъ ложное убжденіе, что велъ свое дло удачно, потому что въ карманахъ его отъ времени до времени брянчали монеты, и потому еще, что кругъ небольшихъ тавернъ, въ которыхъ онъ могъ пить и сть, увеличился значительно. У него былъ источникъ, никогда не измнявшій ему, даже и въ то время, когда вс другіе источники совершенно высыхали: этотъ источникъ заключался въ неистощимой изобртательности и преданности стараго Тиффа. Дйствительно, Тиффъ казался однимъ изъ тхъ созданій, которыя одарены до такой степени превосходнйшею смтливостью, сравнительно предъ другими, подобными себ существами, что никогда не затрудняются въ пріобртеніи предметовъ первой потребности. Рыба всегда клевала на удочку Тиффа, тогда какъ къ крючкамъ другихъ она и не подходила. Куры постоянно клали яйца для Тиффэ, и возвщали ему о своемъ подвиг веселымъ кудахтаньемъ. Индйскіе птухи постоянно встрчали его громкими криками, распускали хвосты и показывали выводки своихъ пушистыхъ птенцовъ. Всякаго рода дичь, блки, кролики, зайцы, тетерева и куропатки съ удовольствіемъ бросались въ его капканы и силки, такъ что тамъ, гд другой умеръ бы съ голода, Тиффъ съ самодовольствіемъ озирался кругомъ, глядя на всю природу, какъ на свою кладовую, въ которой вс жизненные припасы прикрывались пушистымъ перомъ или мхомъ, ходили на четырехъ ногахъ, и, повидимому, нарочно берегли себя до той минуты, когда потребуются на жаркое. Такимъ образомъ, Крип съ никогда не возвращался домой безъ полной увренности, что его ожидаетъ вкусное блюдо, возвращался съ этой надеждой даже въ то время, когда пропивалъ въ таверн послднюю четверть доллара. Это нравилось Криппсу, согласовалось вполн съ его наклонностями. Онъ воображалъ, что Тиффъ исполнялъ свою обязанность, и отъ времени до времени привозилъ ему несходившіе съ рукъ бездлушки, въ вид признательности за трудолюбіе и усердіе. Очки, въ которыхъ Тиффъ красовался, поступили въ его собственность этимъ путемъ, и хотя для всхъ очевидна было, что стекла въ подаренныхь очкахъ были вырзаны изъ простаго стекла, но Тиффъ находился въ счастливомъ нвдніи относительно ихъ невыпуклости, и въ боле счастливомъ положеніи, но которому его здоровое, неповрежденное зрніе вовсе не требовало стеколъ. Это было только аристократической слабостью въ Тифф. Очки онъ считалъ неотъемлемой принадлежностью и украшеніемъ всякаго джентльмена, и самымъ врнымъ признакомъ именно такого джентльмена, который принадлежалъ ‘къ одной изъ самыхъ старинныхъ фамилій въ старой Виргиніи.’ Онъ считалъ ихъ приличнымъ выраженіемъ его многотрудныхъ и многоразличныхъ обязанностей, къ числу которыхъ, какъ читатель, вроятно, замтилъ, относились и женскія рукодлья. Тиффъ умлъ штопать чулки, какъ никто въ цломъ округ, умлъ кроить всякаго рода дтскія платья, умлъ починивать и шить, все это онъ длалъ охотно, безъ принужденія, находилъ въ этомъ даже особенное удовольствіе.

Тиффъ былъ вообще веселый малый, не смотря на многія горести, выпавшія на его долю. Въ натур его столько было маслянистаго обилія, такой избытокъ физическаго наслажденія существованіемъ, что величайшее несчастіе производило въ его обыкновенномъ настроеніи духа весьма незначительное пониженіе, рдко доходившее до легкаго унынія. Съ самимъ съ собою онъ находился въ самыхъ счастливыхъ дружественныхъ отношеніяхъ, онъ нравился самому себ, онъ врилъ въ самого себя, и когда никто не ободрялъ его ласковымъ словомъ, онъ гладилъ себя по плечу и говорилъ: Тиффъ, ты славный малый, я люблю тебя. Рдко проходила минута, чтобъ онъ не бесдовалъ съ самимъ собою, разнообразя разговоры свои или веселыми припвами какой нибудь псни, или спокойнымъ, легкимъ смхомъ. Въ т дни, когда Тиффъ испытывалъ особенное самодовольствіе, онъ смялся чрезвычайно много. Онъ смялся, когда показывались изъ земли первые побги посаженныхъ имъ смянъ, смялся, когда посл бури показывалось солнце, смялся надъ множествомъ предметовъ, въ которыхъ ничего не было смшнаго, все ему нравилось, изъ всего умлъ онъ извлечь удовольствіе. Въ минуты затрудненія и замшательства, Тиффъ обращался къ самому себ и въ самомъ себ находилъ адвоката, врно хранившаго вс его тайны.

При настоящемъ случа, онъ не безъ внутренняго негодованія осматривалъ остатки одного изъ лучшихъ цыплятъ своихъ, котораго намревался подавать, по кусочкамъ, своей госпож, и онъ старался облегчить свою душу маленькой бесдой съ самимъ собою:

— Все это, говорилъ онъ про себя, поглядывая то съ сожалніемъ на остатки цыпленка, то съ пренебреженіемъ на новоприбывшаго: — все это будетъ подено. Лучше было бы убить для него стараго каплуна. Гораздо было бы лучше: каплунъ и гораздо пожостче. А теперь поневол долженъ подать ему лучшаго цыпленка, бдная госпожа будетъ только посматривать, какъ онъ его състъ. Странныя эти женщины! Къ чему он такъ гонятся за мужьями? Какъ будто лучше ихъ ничего на свт и быть не можетъ! Забавно смотрть, какъ онъ хорахорится, а она, бдняжка, не можетъ наглядться на него. Ну, нечего длать! отправляйся, мой голубчикъ,— и онъ поставилъ на уголья сковороду, на которой вскор зашиплъ и затрещалъ цыпленокъ. Выдвинувъ столъ, Тиффъ накрылъ его для ужина. Кром цыпленка, на очаг стоялъ кофейникъ, выпуская изъ себя клубы ароматическаго пара, и въ горячей зол пеклось нсколько картофелинъ. Между тмъ Джонъ Криппсъ дятельно объяснялъ своей жен выгодную торговую сдлку, которая такъ благотворно дйствовала на его настроеніе духа.

— Вотъ видишь ли, Сю, въ этотъ разъ я побывалъ въ Ралэйг и встртилъ тамъ молодца, который халъ изъ Нью-Норка, или Нью-Орлеана, или, словомъ, откуда-то изъ Сверныхъ Штатовъ.

— Нью-Орлеанъ, кажется, не принадлежитъ къ Свернымъ Штатамъ, боязливо замтила его жена.

— Это все равно,— словомъ изъ какого-то Нью-Штата! Пожалуйста, Сю, не прерывайте меня.

Еслибъ Криппсъ могъ увидть свирпые взгляды, которые Тиффъ въ эту минуту бросалъ на него сквозь очки, онъ затрепеталъ бы. Но, кром ужина, Криппсъ ничего не видалъ передъ собой и спокойно продолжалъ свой разсказъ.

— Этотъ молодецъ везъ партію дамскихъ шляпокъ самой послдней моды. Онъ получилъ ихъ изъ Парижа, столицы Европы, и продалъ мн почти за даромъ. Ахъ, если бы ты посмотрла на нихъ, просто прелесть. Постой, я выну и покажу теб. Тиффъ! свти сюда!

И Тиффъ взялъ зажженную лучину съ видомъ скептика и съ пренебреженіемъ, между тмъ Криппсъ раскупорилъ ящикъ и вынулъ изъ него партію шляпокъ, повидимому самаго стараго фасона, который былъ въ мод тому лтъ пятьдесятъ.

— Да, нечего сказать! проворчалъ Тиффъ:— модныя, годятся для вороньихъ пугалъ!

— Что такое! сказалъ Криппсъ: — Сю! какъ ты думаешь, что я заплатилъ за нихъ?

— Незнаю, отвчала Сю, слабымъ, едва слышнымъ голосомъ.

— Я заплатилъ за весь ящикъ пятнадцать долларовъ. А въ немъ нтъ ни одной шляпки, сказалъ онъ, любуясь лучшей изъ нихъ, надвъ ее на руку: — нтъ ни одной, которая бы не стоила отъ двухъ до пяти долларовъ. На одинъ этотъ ящикъ я получу чистаго барыша, по крайней мр, полсотни долларовъ.

Тиффъ повернулся къ очагу, и началъ разговаривать съ самимъ собою:

— Во всякомъ случа, я вижу тутъ одно — если наши женщины наднутъ эти шляпки, да покажутся на митинг подъ открытымъ небомъ, то он разстроютъ всю публику… неудастся и проповдь выслушать. А если встртиться съ ними въ темную ночь, да на кладбищ, такъ ужь и не знаю, куда придется отправиться — только, наврное, не въ доброе мсто. Бдная миссисъ! Какъ ей тяжело! Неудивительно, впрочемъ! Слабой женщин стоитъ только взглянуть на такое чучело, и ей сдлается дурно.

— Поди-ко сюда, Тиффъ! помоги мн открыть этотъ ящикъ. Свти сюда. Чортъ возьми! Какъ онъ крпко закупоренъ. Здсь партія башмаковъ и ботинокъ, купленная мною отъ такого же молодца. Тутъ есть парные и непарные, за то дешево куплены. Есть люди, которые любятъ башмаки и сапоги на одну колодку, а есть и такіе, которымъ все равно, на одну или на разныя колодки, лишь бы было дешево. Напримръ, вотъ эта парочка хоть куда! и штиблеты къ ней, и все такое маленькая дирка на подкладк, это ничего! нужно только надвать по осторожне, а то, конечно, могутъ высунуться и пальцы наружу. Кто захочетъ имть такую пару, тотъ будетъ помнить какъ нужно обходиться съ ней. Ничего! кому нибудь пригодится…. пара славная! Кром того, я привезъ три ящика отъ стараго бюро, которые тоже купилъ дешево на одномъ аукціон: мн кажется одинъ изъ нихъ какъ разъ подойдетъ въ старую раму, которую привезъ я въ прошломъ году. Все, все это досталося мн почти что даромъ.

— А какъ же теперь быть, масса, вдь я прошлогоднее-то бюро взялъ подъ курятникъ. Въ немъ индюшки выводятъ цыплятъ.

— Ничего! Ты только вычисти его, да пригони вотъ эти ящики. Ну, теперь, мы сядемъ ужинать, сказалъ Криипсъ, садясь за столъ и длая мужественное нападеніе на жаренаго цыпленка, не пригласивъ никого изъ присутствующихъ помочь, ему.

— Миссисъ не можетъ ссть за столъ, сказалъ Тиффъ. Она не встаетъ съ постели съ самыхъ родовъ.

И Тиффъ приблизился къ постели съ сочнымъ кусочкомъ цыпленка, который нарочно отложилъ на тарелку, и теперь почтительно подавалъ его на досчечк, вмсто подноса, покрытой листомъ старой газеты, вмсто салфетки.

— Скушайте, миссисъ, вы не будете сыты, глядя на вашего мужа. Покушайте, а я пока перемню блье на малютк.

Чтобъ угодить своему старому другу, больная взяла кусокъ цыпленка, и въ то время, когда Тиффъ занимался съ ребенкомъ она раздлила его дтямъ, смотрвшимъ ей въ глаза, какъ и всегда длаютъ голодныя дти, любуясь тмъ, что подаютъ больной ихъ матери.

— Я люблю смотрть, когда они кушаютъ, сказала мистриссъ Криппсъ тономъ извиненія, когда Тиффъ повернулся назадъ и поймалъ ее въ раздл цыпленка.

— Ахъ, миссисъ, это все быть можетъ, но вы теперь должны кушать за двоихъ. Что они скушаютъ, то не послужитъ въ пользу ребенку. Помните это.

Криппсъ, повидимому ничего не видлъ и не слышалъ: все его вниманіе сосредоточено было на весьма важномъ дл, которое лежало передъ нимъ, и которое онъ исполняль съ такимъ усердіемъ, что кофе, цыпленокъ и картофель исчезли въ нсколько минутъ. Даже косточки были обсосаны и на тарелк вовсе не осталось слдовъ соуса.

— Вотъ что называется поужинать съ комфортомъ, сказалъ онъ, откидываясь къ спинк стула. Тиффъ! сними сапоги и подай мн вонъ эту, бутылку. Сю! я полагаю ты не безпокоилась на счетъ того….. на счетъ вкуснаго обда, продолжалъ онъ, повернувшись спиной къ жен и составляя себ грогъ. Опорожнивъ стаканъ, онъ кликнулъ Тедди и предложилъ ему сахаръ, оставшійся на донышк стакана. Но Тедди, предупрежденный выразительнымъ взглядомъ, брошеннымъ сквозь громадныя очки Тиффи, отвчалъ очень вжливо:

— Нтъ, благодарю, папа: я этого не люблю.

— Поди сюда, я говорю, и выпей. Это теб здорово, сказалъ Криппсъ.

Глаза матери пристально слдили за ребенкомъ.

— Оставь его, Джонъ! видишь, онъ не хочетъ, сказала она боле и боле ослабвающимъ голосомъ.

Тиффъ кончилъ дальнйшія принужденія тмъ, что безъ всякой церемоніи взялъ стаканъ изъ рукъ своего господина.

— Помилуйте, масса, теперь не время возиться съ ребятами. Пора уложить ихъ въ постель, и перемыть посуду. Пожалуйте сюда Тедди, говорилъ Тиффъ, схватилъ ребенка, разстегнулъ ему рубашечку и выдвинулъ грубую складную кроватку: — небось! вы заползли въ свою постельку, пріютились въ своемъ гнздышк, а Богу-то и забыли помолиться! смотрите! пожалуй завтра не проснетесь!

Въ это время Криппсъ набилъ трубку табакомъ самаго отвратительнаго сорта, и началъ наполнять зловоніемъ маленькую комнатку.

— Ахъ, масса! этотъ дымъ вреденъ для миссисъ, сказалъ Тиффъ: — Она и безъ того цлый день мучилась!

— Ничего, пусть его куритъ. Я люблю, когда онъ длаетъ то, что ему нравится, сказала черезъ чуръ снисходительная мистриссъ Сю:— Фанни, ты бы тоже пошла спать, моя милая. Поди сюда, и поцалуй меня, прощай, дитя мое, прощай!

Мать долго держала ее за руку, и пристально смотрла на нее, и когда Фанни хотла повернуться и уйти, она снова привлекла ее къ себ, еще разъ поцаловала ее, и еще разъ сказала.

— Прощай, дитя мое…. прощай!

Фанни вскарабкалась по я стниц, стоявшей въ углу комнаты, и сквозь небольшое четыреугольное отверстіе вошла на маленькій чердакъ.

— Послушай, Тиффъ, сказалъ Криппсъ, вынувъ трубку изъ зубовъ, и взглянувъ на Тиффа, дятельно мывшаго посуду:— что ни будь да не ладно, что наша Сисъ такъ сильно хвораетъ. Была кажется совсмъ здорова, когда выходила за меня. Знаешь ли что? продолжалъ онъ, не замчая собиравшейся грозы на лиц Тиффа: — мн кажется, ей отлично бы можно помочь парами. Будучи въ Ралейг, я страшно простудился, такъ и думалъ, что умру, на мое счастье, случился тамъ какой-то паровой докторъ. У него была небольшая машина, съ котломъ и маленькими трубками. Положилъ меня въ постель, навелъ на постель эти трубки и, какъ видишь, поставилъ меня на ноги. Я ужь прощался съ блымъ свтомъ, но этимъ паромъ какъ рукой сняло всю простуду. Вотъ я и думаю теперь, нельзя ли помочь чмъ нибудь въ этомъ род и нашей мистриссъ Криппсъ.

— Ради Бога, масса! не длайте надъ ней подобныхъ опытовъ! Поврьте — это средство ей не поможетъ.

— Вотъ что, Тиффъ, сказалъ Криппсъ, не обративъ вниманія на слова Тиффа:— я привезъ желзныя трубы, вдь ты знаешь, и небольшой котелокъ — ты тоже знаешь, почему бы и намъ не обратить ихъ въ машину пароваго доктора.

— По моему мннію, масса, если вы пустите въ ходъ эту машину, вы и не увидите, какъ ваша жена отправится на тотъ свтъ, сказалъ Тиффъ. Что здорово для однихъ, то чистйшій ядъ для другихъ, говаривала моя старая госпожа. Самое лучшее что можете вы сдлать для нее, такъ это — оставьте ее въ поко: вотъ мое мнніе.

— Джонъ! сказала больная спустя нсколько минутъ.— Поди сюда, и присядь.

Въ тон, которымъ были сказаны эти слова, отзывалось что-то положительное и почти повелительное, поразившее Джона до такой степени, что онъ безмолвно и съ замшательствомъ подошелъ къ постели, слъ на нее и смотрлъ на жену съ видомъ крайняго изумленія.

— Я такъ рада, Джонъ, что ты воротился: мн хотлось сказать теб нсколько словъ. Я лежала въ постели и все думала объ этомъ, все ворочала это въ голов. Мн недолго остается жить, я скоро умру Джонъ я это знаю.

— Ахъ, пожалуйста! ты надодаешь мн своей хандрой.

— Нтъ, Джонъ! это не хандра. Посмотри на меня! посмотри на эту руку… посмотри мн на лицо. Я такъ слаба,— и такой сильный бываетъ кашель у меня, что, мн кажется, я должна умереть. Не думай, что я говорю это, чтобъ встревожить тебя. О себ я не забочусь, но мн бы не хотлось, чтобъ дти наши выросли, какъ мы съ тобой, и были похожи на насъ. У тебя, Джонъ, есть много замысловъ, оставь ихъ вс, и позаботься о томъ, чтобъ научить дтей нашихъ читать, и сдлать ихъ полезными людьми.

— Вотъ еще! къ чему это? Я никогда не учился читать, а не смотря на то изъ меня вышелъ такой славный малый, какіе рдко встрчаются. Есть множество людей, которые, не зная ни читать ни писать, съ каждымъ годомъ наживаютъ себ денежки. Старикъ Губелль, напримръ, что на плантаціи Шэдъ, знаетъ грамот не больше моего, а между тмъ составилъ славный капиталъ. У него девять сыновей,— и ни одинъ изъ нихъ понятія не иметъ о томъ, что значитъ читать.— Изъ этого ученья, я теб скажу, пользы нтъ ни на волосъ. Оно научаетъ шарлатанству, свойственному вообще всмъ янки. Каждый разъ, когда имлъ я дло съ ними, они всегда надували меня. Гдже тутъ польза, желалъ бы я знать? Въ молодости и тебя учили читать,— по много ли добра принесло теб это ученіе?

— Оно и такъ, если хочешь, но не надо забывать, что я была больна день и ночь, перезжала съ мста на мсто, постоянно имла на рукахъ больнаго ребенка, и не боле ребенка знала что мн длать съ нимъ.— Все же, я бы желала, чтобъ Фанни чему нибудь научилась! Мн кажется, еслибъ вблизи насъ находилась школа, или церковь или что нибудь въ этомъ род, я бы посылала ихъ туда ежедневно,— если бъ можно было отправить ихъ на небо, я бы отправила ихъ навсегда.

— Пожалуста перестань говорить такой вздоръ, мн надоло слушать тебя, я усталъ, потому ложусь спать.

И Криппсъ, сбросивъ пальто съ своихъ плечъ, развалился на постель и вскор, погрузившись въ крпкій сонъ, захраплъ.

Тиффъ, баюкавшій труднаго ребенка подл очага, тихонько подошелъ къ кровати и слъ.

— Миссъ Сю, сказалъ онъ: напрасно вы говорили съ-этимъ человкомъ. Не подумайте, что я намренъ оскорблять его, нтъ! по дло въ томъ, миссъ Сю,— вдь онъ не природный джентльменъ, слдовательно нельзя и ожидать, чтобъ онъ смотрлъ на вещи подобнаго рода, какъ смотримъ мы, которые принадлежимъ къ старинной фамиліи. Не горюйте миссъ! Предоставьте это дло старому Тиффу.— Не было еще такого труда, отъ котораго бы Тиффъ отказался, и который бы ему наскучилъ. Хи! хи! хи! Миссъ Фанни начинаетъ порядочно читать, надобно только уговорить нашего масса, чтобъ онъ купилъ для ней книжекъ,— я и это сдлаю. Между прочимъ я долженъ сказать, что на дняхъ пришла мн въ голову славная идея. На нашу большую плантацію пріхала молоденькая лэди, изъ нью-йоркскаго пансіона, и я намренъ пораспросить ее кое о чемъ, вообще, и о воспитаніи дтей въ особенности. Разумется поговорю съ ней и на счетъ того, въ какую церковь должны ходить наши дти. Вы знаете, въ настоящее время ршить этотъ вопросъ не совсмъ легко,— но я беру его на себя и ршу, по возможности, лучше. Миссъ Сю! вдь и я стремлюсь въ обтованный край!— такъ неужели я пущусь въ него, не взявъ съ собой вашихъ дтей.— Ха! ха! ха! Этого-то ужь не будетъ,— Тиффъ не оставитъ ихъ…. Тиффъ будетъ при нихъ гд бы они не находились. Это врно, какъ врно и то, что я Тиффъ. Хи! хи! хи!

— Тиффъ, сказала молодая женщина, устремивъ на него свои большіе, голубые глаза:— я слышала, что есть книга, которая называется библіей, видалъ ли ты ее?

— Какъ же, мисисъ, видлъ: это такая большая книга!.. ваша мама, когда вышла замужъ, привезла ее съ собой, но потомъ ее разорвали, а другой не привозили. Впрочемъ, на митингахъ подъ открытымъ небомъ, и въ другихъ подобныхъ мстахъ, я таки усплъ узнать изъ нея кое-что.

— Что же такое?— скажи мн, Тиффъ, спросила Сю, остановивъ на старомъ негр большіе глаза, полные тревожнаго ожиданія.

— Да вотъ хоть бы на послднемъ митинг, изъ нея много было говорено. Только проповдникъ говорилъ такъ скоро, что я многое пропустилъ мимо ушей, но одни слова онъ такъ часто повторялъ, что я не могъ не запомнитъ ихъ.

— Какія же эти слова?

— ‘Придите ко мн вс труждающіеся и обремененные, и я дамъ вамъ покой!’

— Покой, покой, покой!— сказала больная задумчиво и съ тяжелымъ вздохомъ. Ахъ, Тиффъ! если бы ты зналъ, какъ давно я желала его. И онъ говоритъ, что это написано въ библіи?

— Да, мисисъ, да!— и мн кажется, что эти слова были сказаны самимъ Спасителемъ. Когда я вспоминаю о нихъ, такъ на душ становится какъ то особенно легко. Все бы кажется слушалъ такія отрадныя слова.

— И я бы ихъ слушала, Тиффи, сказала Сю, томно отвернула голову въ другую сторону и закрыла глаза. Тиффъ, продолжала она, посл минутнаго молчанія:— быть можетъ тамъ, куда я отправляюсь, я встрчу того, кто сказалъ эти слова, я спрошу его о нихъ. Пожалуста не говори со мной больше, мн хочется спать. Я думала, что мн будетъ легче, если увижусь съ моимъ мужемъ, но я еще больше устала. Положи ко мн моего малютку, — мн такь пріятно, когда онъ лежитъ подл меня. Вотъ такъ! Теперь дай мн отдохнуть, Тиффъ, пожалуста!

И она погрузилась въ глубокій и спокойный сонъ.

Тиффъ борежно прикрылъ огонь, слъ подл постели и началъ то наблюдать тни отъ горящей лучины, игриво волновавшіяся по стн, то прислушиваться къ тяжелымъ вздохамъ и тайному говору вковыхъ сосенъ, окружавшихъ хижину, и громкому храпнью спящаго Криппса.— Отъ времени до времени сонъ смыкалъ ему глаза, но при первомъ порывистомъ уклон головы его въ ту или другую сторону, онъ просыпался и длалъ нсколько шаговъ по маленькой комнат. Какое-то неопредленное чувство болзни тяготило его, чувство, въ которомъ онъ не въ состояніи былъ дать себ отчета. Слова своей госпожи онъ считалъ не боле, какъ за бредъ, за разстроенное воображеніе изнуреннаго больнаго. Мысль, что она дйствительно можетъ умереть, переселиться въ другой міръ, безъ него, чтобъ ходить за ней и беречь ее, никогда и не приходила ему въ голову. Около полночи, какъ будто рука невидимаго духа коснулась его, Тиффъ задрожалъ всмъ тломъ и раскрылъ глаза. На плеч его лежала сухая, холодная рука его госпожи,— въ ея большихъ голубыхъ глазахъ отражался какой-то странный, сверхъ-естественный блескъ.

— Тиффъ, прошептала она, едва слышнымъ голосомъ:— я видла того, который говорилъ т слова, и это правда!— Я узнала тоже, почему я страдала такъ много. Онъ… Онъ… Беретъ меня къ себ. Скажи о немъ моимъ дтямъ.

Легкій вздохъ. Судорожный трепетъ во всмъ тл. Вки опустились на глаза мистриссъ Сю и закрылись на всегда.

ГЛАВА IX.

СМЕРТЬ.

Смерть всегда приходитъ внезапно. Какъ бы постепенно, какъ бы замтно ни было ея приближеніе, но она наконецъ нападаетъ на страдальца внезапно. Тиффъ думалъ сначала, что ея госпожа въ обморок, и употребилъ вс старанія приверти ея въ чувство. Больно было видть, какъ онъ старался отогрть тонкія, блыя и прозрачныя, какъ перлъ, маленькія ручки, въ своихъ большихъ, грубыхъ, черныхъ рукахъ, какъ онъ приподнималъ ея голову, называлъ ее тысячами нжныхъ именъ, и изливалъ нескончаемый потокъ нжныхъ выраженій въ холодное, невнемлющее ухо. Не смотря на вс усилія Тиффа, лицо его госпожи оставалось неподвижнымъ, и теплота не возвращалась. Мысль о смерти поразила его внезапно: онъ бросился на полъ, подл кровати, и зарыдалъ громко и громко. Онъ чувствовалъ какое-то отвращеніе къ Криппсу, тяжело храпвшему подл покойницы, и потому не хотлъ разбудить его. Въ этотъ часъ онъ не хотлъ допустить идеи, что Криппсъ имлъ какое либо право на нее, не хотлъ, чтобъ къ его печали примшивалась хоть бы частичка печали такого человка, какъ Кринисъ. Но вопль добраго негра, пробудилъ Криппса, Криппсъ приподнялся на постели и началъ протирать глаза задней стороной ладони.

— Что съ тобой, Твффъ? Чего ты ревешь во все горло?

Тиффъ всталъ на ноги и, затаивъ въ душ глубокую горесть, съ негодующимъ взглядомъ указалъ на охладвшую госпожу.

— Смотрите, сэръ! смотрите! Вы не хотли врить, что это была ея послдняя ночь, теперь, что вы скажете объ этомъ?— На кого вы похожи теперь! Добрый пастырь услышалъ мольбы бдной овцы, и взялъ ее къ себ…. теперь вамъ не видать ее никогда, никогда!

Криппсъ, какъ и другіе люди съ грубыми чувствами, страшились образа смерти, онъ отвернулся отъ холоднаго трупа жены, и соскочилъ съ постели съ выраженіемъ безпредльнаго ужаса.

— Это удивительно! кто бы могъ подумать объ этомъ? сказалъ онъ. Думалъ ли я, что мн придется спать въ одной постели съ мертвымъ тломъ.

— Тутъ и думать не стоило это очень просто. Теперь вы врите, что говорили вамъ? Бдная овечка! сколько времени она лежала на этой постели и страдала, одна, совершенно одна! Вы все не врили! по вашему, когда человкъ хвораетъ долго, такъ нужно умереть, чтобъ уврить васъ, что у него что нибудь да болло.

— Да, да, сказалъ Криппсъ: — это такъ — совершенная правда…. но все же это неутшительно, чортъ возьми! А жаль мн ея, очень жаль! Я думалъ было попробовать пары, или что нибудь другое. Чтожь мы станемъ длать теперь?

— Разумется, гд вамъ знать, что теперь длать. Такіе люди, какъ вы, ни къ чему хорошему не способные, всегда становятся въ тупикъ, когда пастырь постучится въ дверь. Я такъ знаю, что надобно длать. Надобно снять ее бдняжку!… нужно създить на старую плантацію, привести оттуда женщину, и сдлать что нибудь такое, чтобъ было прилично. Присмотрите за дтьми до моего возвращенія.

Тиффъ снялъ съ гвоздика и надлъ грубый, свтлаго цвта, шерстяной кафтанъ, съ длинными полосами и огромными пуговицами: онъ надвалъ этотъ кафтанъ только при случаяхъ весьма торжественныхъ. Передъ уходомъ, остановясь у дверей, онъ осмотрлъ Криппса съ ногъ до головы, съ видомъ полупокровительства, полупренебреженія, и обратился къ нему съ слдующими словами:

— Теперь, масса, я отправляюсь, и ворочусь, какъ можно скоре. Прошу васъ вести себя поскромне, оставить виски хоть на одинъ день въ своей жизни, и помнить о смерти, Страшномъ Суд и вчности. Дйствуйте такъ, какъ будто въ васъ есть что нибудь хорошее, то, что долженъ имть человкъ, который находится въ родств съ одной изъ стариннйшихъ фамилій Старой Виргиніи. Теперь не мшаетъ и вамъ подумать о собственной своей кончин: да наведутъ эти мысли бдный умъ вашъ на что нибудь доброе. Не будите пожалуста дтей до моего возвращенія: и безъ того имъ скоро приведется познакомиться съ горемъ.

Криппсъ выслушалъ эту орацію съ безсмысленнымъ, растеряннымъ видомъ, посмотрвъ при этомъ сначала на постель, потомъ на стараго негра, спшившаго хать въ Канему.

Нина вообще не привыкла вставать рано, но въ это утро она проснулась вмст съ первымъ появленіемъ зори. Оставивъ всякую надежду заснуть снова, она встала и вышла въ садъ. Долго ходила она взадъ и впередъ по одной алле, размышляя о запутанномъ положеніи своихъ собственныхъ длъ, какъ вдругъ, среди утренней тишины, ея слухъ пораженъ былъ дикими и странными звуками псни, обыкновенно употребляемой между неграми вмсто надгробнаго гимна. Слова: ‘она умерла и отлетла на Небо’, повидимому приплывали къ ней вмст съ притокомъ свжаго утренняго воздуха, голосъ неизвстнаго пвца дрожалъ и отчасти хриплъ, но въ немъ отзывался нкоторый родъ паоса, производившаго странное впечатлніе среди совершенной тишины во всемъ, что окружало Нину. Телга, составлявшая часть хозяйственной утвари Криппса, обратила на себя вниманіе Нины, а двушка подошла къ садовой ршетк. Зоркій глазъ Тиффа замтилъ ее издали. Подъхавъ къ тому мсту, гд стояла Нина, Тиффъ вылзъ изъ телги, снялъ шляпу, сдлалъ почтительный поклонъ, и выразилъ надежду, что молодая лэди находится въ добромъ здоровья въ такое прекрасное утро.

— Слава Богу, я совершенно здорова, благодарю тебя, дядюшка, сказала Нина, глядя на него съ любопытствомъ.

— А въ нашемъ дом несчастіе, миссъ, сказалъ Тиффъ торжественнымъ тономъ: — въ немъ сегодня раздавался полуночный вопль…. бдная мисисъ Сю (это моя молодая госпожа) переселилась въ вчность.

— Кто же твоя госпожа?

— До замужства ея фамилія была Сеймуръ, а ея мать происходитъ отъ фамиліи Пейтоновъ, въ Старой Виргиніи. Пейтоны знаменитая фамилія! Къ несчастію, моей молодой госпож вздумалось вытти замужъ по любви,— какъ это длаютъ многія молоденькія лэди, сказалъ Тиффъ конфиденціальнымъ тономъ: — мужъ былъ ей совсмъ не подъ пару, за то ей, бдняжк, и пришлось же постранствовать по блому свту! Теперь она навсегда успокоилась она лежитъ мертвая, и нтъ ни одной женщины, которая бы сдлала для нее, что требуется въ подобныхъ случаяхъ. Извините, миссъ, Тиффъ пріхалъ сюда попросить молодую лэди, не пошлетъ ли она какую нибудь женщину приготовить покойницу къ погребенію.

— Кто же ты самъ-то, скажи, пожалуйста?

— Кто я, миссъ? Я Тиффъ Пэйтонъ!— вотъ кто я. Я выросъ въ Виргиніи, въ знаменитомъ дом Пэйтоновъ, и ухалъ оттуда съ матерью мисисъ Сю, а когда мисисъ Сю вышла за этого человка, родители ея ужасно оскорбились и не хотли ее видть, но я вступился за нее,— согласитесь сами, какая польза человку изъ худаго длать худшее? Такое было мое мнніе, и я высказалъ его, нечего ужь тутъ спсивиться, когда дло было сдлано и поправить его не предвидлось никакой возможности. Но нтъ: меня и слушать не хотли. Я сказалъ имъ: вы длайте, сказалъ я, какъ вамъ угодно, но старикъ Тиффъ отправится съ ней, сказалъ, и будетъ слдовать за мисисъ Сю до гробовой доски. И вотъ, какъ видите, я сдержалъ свое слово.

— Ты поступилъ прекрасно, и за это ты мн правишься еще больше, сказала Нина: — подъзжай къ кухн, вонъ туда! и скажи Роз, чтобъ дала теб позавтракать, а я, между тмъ, побгу къ тетушк Несбитъ.

— Нтъ, благодарю васъ, миссъ Нина, я не голоденъ. Такимъ людямъ, какъ я,— людямъ, которые убиты горемъ, и у которыхъ вчно возникаютъ въ душ воспоминанія о былой жизни,— да на умъ нейдетъ. Эти воспоминанія лежать вотъ здсь тяжелымъ камнемъ, миссъ Нина! Вы врно никогда еще незнавали, и не дай Богъ знать! что значитъ стоять у воротъ, ведущихъ въ обтованный край, въ то время, когда лучшій вашъ другъ вошелъ въ нихъ и оставилъ васъ навсегда: тяжело!… о! какъ тяжело!

Сказавъ это, Тяффъ выдернулъ изъ кармана ветхій, полинялый платокъ, и конецъ его подсунулъ подъ очка.

— Подожди же минуту, Тиффъ.

И Нина побжала домой. Тиффъ слдилъ за ней печальнымъ взглядомъ.

— Да, да, бывало также весело бгала и моя мисисъ Сю…. топъ! топъ! топъ!— ножка маленькая, какъ у мышки! и что она теперь?— Но, да будетъ воля Божія!

— Ахъ, Милли! ты здсь? сказала Нина, встртивъ Милли у самой лстницы: — знаешь ли что? Вотъ тамъ у ршетки стоитъ какой-то бднякъ, у него умерла госпожа, остались дти… и нтъ ни одной женщины въ дом. Нельзя ли теб похать туда? Ты знаешь, что надобно длать въ подобныхъ случаяхъ! Ты съумешь сдлать это лучше другихъ во всемъ нашемъ дом.

— Должно быть это бдный старикъ Тиффъ! сказала Милли: — преданное созданіе! Значитъ, его бдная госпожа умерла наконецъ, — и прекрасно сдлала,— бдненькая!— Извольте, миссъ, я только спрошусь у миссъ Лу, а можетъ вы, миссъ Нина, попросите сами?

Учащенный, громкій стукъ въ дверь испугалъ тетушку Несбигъ, стоявшую у туалета, и кончавшую утреннія операціи по части убранства своей наружности. Мистриссъ Несбитъ любила вставать очень рано, и держалась этого правила систематически. Никто не зналъ почему, но тутъ можно допустить одно обстоятельство, служившее причиной ранняго пробужденія: — люди, которымъ нечего длать, часто стараются какъ можно дольше протянуть время, чтобъ еще больше ничего недлать.

— Тетушка, сказала Нина: — пріхалъ какой-то бдный негръ, у котораго умерла госпожа, и въ дом у нихъ нтъ ни одной женщины. Нельзя ли отпустить Милли, помочь тамъ въ чемъ нужно?

— Милли должна сегодня вымыть и накрахмалить мои чепцы, сказала мистриссъ Несбитъ: — я сдлала распоряженіе объ этомъ за всю прошлую недлю.

— Прекрасно, тетушка, но разв нельзя отложить это до завтра, до послзавтра?

— Завтра она должна распороть и вымыть черное платье. Ты знаешь, у меня все длается систематически, всему заране сдлано назначеніе. Почему ты не хочешь послать Кэти?

— Какъ почему, тетушка? Вы знаете, что сегодня къ обду будутъ гости, а Кэти единственная женщина, которая знаетъ, что гд лежитъ, и какъ лучше распорядиться обдомъ. Кром того, она такая грубая и неласковая къ бднымъ, словомъ, мн бы ее не хотлось посылать. Не понимаю, впрочемъ, почему вамъ въ такомъ серьзномъ случа нельзя отложить чепчиковъ до другаго дня. Милли такая добрая, такъ любитъ дтей, съ такими материнскими чувствами, и такая опытная женщина…. вы только представьте себ, что тутъ цлое семейство въ глубокой горести.

— Пожалуйста, не говори! у этихъ низкихъ людей нтъ столько чувства, какъ ты полагаешь, сказала тетушка Несбитъ, хладнокровно поправляя свой чепчикъ: — не стоитъ вовсе принимать въ ихъ положеніи такое участіе: — это жалкія, бдныя созданія.

— Тетушка Несбитъ! сдлайте мн эту милость, я рдко обращаюсь къ вамъ съ просьбами, сказала Нина: — позвольте хать Милли, именно она нужна тамъ. Пожалуста, тетушка, согласитесь.

Нина приблизилась къ ней, и мольбой, которая искрилась въ ея глазахъ, повидимому, дйствительно взяла верхъ надъ своей холодной, безчувственной родственницей.

— Хорошо, мн все равно, если…

— Милли! Милли! тетушка согласна! вскричала Нина, выпрыгнувъ за дверь: — тетушка сказала: хорошо. Теперь торопись, пожалуста, собирайся проворнй. Я побгу и велю Кэти послать дтямъ гостинцевъ, а ты возьми все, что только нужно и позжай, поскоре, — я сама поду на моей лошади, вслдъ за вами.

ГЛАВА X.

ПРИГОТОВЛЕНЯ.

Заботы, произведенныя пріздомъ Тиффа и отправленіемъ Милли въ коттеджъ, произвели самую прекрасную перемну въ душ Нины, забывшей о ея собственныхъ, крайне затруднительныхъ обстоятельствахъ. Дятельная и пылкая, она бросилась на то, что прежде всего принесено было къ ней въ поток событій. Увидвъ, что телга отправилась, она сла завтракать въ превосходнйшемъ расположеніи духа.

— Ахъ, тетушка Несбитъ! еслибъ вы знали, какое участіе принимаю я въ этомъ старик! Я намрена ссть на мою лошадку, посл завтрака, и отправиться туда же.

— Мн кажется, вы ждете сегодня гостей.

— Поэтому-то я и хочу ухать. Неужели вы думаете, что мн пріятне нарядиться, улыбаться, ссть у окна и безпрестанно поглядывать въ даль, не детъ ли прелестный милордъ? Извините, я никому не намрена угождать. Если мн вздумается прокатиться верхомъ, я прокачусь, и никто не иметъ нрава осуждать меня.

— Я полагаю, сказала мистриссъ Несбитъ, что конуры этихъ жалкихъ созданій вовсе не мсто для молодой лэди съ вашимъ положеніемъ въ обществ.

— Съ моимъ положеніемъ въ обществ! Не знаю, что можетъ быть общаго въ моемъ положеніи съ этимъ посщеніемъ, Мое положеніе въ обществ доставляетъ возможность длать все, что мн нравится — даетъ мн свободу и я хочу вполн пользоваться ею. Я не въ силахъ подавить въ себ чувства состраданія, тмъ боле, что Тиффъ (такъ кажется зовутъ этого стараго негра) сказалъ мн, что покойница происходитъ отъ хорошей виргинской фамиліи. Очень, быть можетъ, что и она была такая же своенравная, капризная двочка какъ я, и такъ же мало думала о тяжелыхъ временахъ и особенно о смерти, какъ думаю я. По этому нельзя не пожалть ее. Утромъ, гуляя по саду, я чуть не расплакалась, хотя утро было прелестное, хотя пли птички и капли росы искрились и сіяли на цвтахъ, какъ брильянты. Ахъ, тетушка! эти цвты казались мн одушевленными, казалось, и слышала ихъ дыханіе. И вдругъ, надъ самымъ лсомъ раздается страшное печальное пніе. Въ этомъ пніи, конечно, ничего не было пріятнаго, но такъ неожиданно было оно и такъ странно (и Нина пропла слова стараго Тиффа). Вслдъ за этимъ я увидла престранную старую телгу, и въ ней стараго негра, въ старой блой шляп, въ старомъ бломъ кафтан, и съ огромными, смшными очками. Я подошла къ ршетк, чтобъ внимательне разсмотрть это существо. И что же? Негръ остановился… заговорилъ со мной, сдлавъ предварительно чрезвычайно вжливый поклонъ, охъ, тетушка! нужно было видть его въ эту минуту! Бднякъ этотъ разсказалъ мн, что у него умерла госпожа, что ее окружаютъ дти и что въ цломъ дом нтъ ни одной женщины! Бдный старикъ онъ расплакался…. мн стало жаль его! Повидимому онъ гордится своей госпожей, несмотря на ея нищету.

— Гд же они живутъ? сказала мистриссъ Несбитъ.

— За сосновымъ лсомъ, вблизи болота.

— Знаю, знаю! сказала мистриссъ Несбитъ. Это врно семейство негодяя Криппса. Онъ только одинъ и пріютился въ сосновомъ лсу. Самые жалкіе люди — вс до одного обманщики и воры! Еслибъ я знала, кто такая покойница, я бы ни за что не отпустила Милли. Такіе люди не заслуживаютъ вниманія, для нихъ ничего не слдуетъ длать, не слдовало бы даже позволять имъ жить въ нашемъ сосдств. Они всегда будутъ обкрадывать плантаціи и развращать негровъ, подавая имъ примръ пьянства и другихъ пороковъ. Сколько я слышала, у нихъ не бывала еще ни одна порядочная женщина. Еслибъ ты, Нина, была моею дочерью, я бы не позволила теб приблизиться къ этому дому.

— Къ счастію, я не ваша дочь, сказала Нина, постоянно терявшая въ разговор съ своей тткой хорошее настроеніе духа: — и по этому я буду длать, что мн нравится. Не знаю, право, какъ же трактуютъ о подобныхъ вещахъ ваши набожные люди. Вдь Спаситель самъ вступалъ въ бесды съ мытарями и гршниками.

— Да, сказала тетушка Несбитъ, но въ Библіи ясно говорится: не мечите бисера передъ свиньями. Когда ты проживешь сколько я прожила, ты будешь знать больше, чмъ знаешь теперь. Всякій скажетъ, что теб нечего длать у этихъ людей. Ты не можешь передать имъ ни Библіи, ни назидательныхъ книгъ, потому что они не умютъ читать. Я ужь испытала это, навщая ихъ и разговаривая съ ними: я не принесла имъ желаемой пользы. Я всегда была такого мннія, что имъ суждено быть рабами и потому не слдуетъ о нихъ и думать.

— Не они же въ этомъ виноваты, сказала Нина. Здсь нтъ училищъ, куда бы они могли посылать дтей своихъ, еслибъ дти желали учиться, и потомъ, если они хотятъ работать, то никто не нанимаетъ. Чего же хорошаго можно ожидать отъ нихъ?

— Ничего не знаю, сказала тетушка Несбить, тмъ тономъ, подъ которымъ должно было подразумвать: ‘мн до нихъ нтъ ни малйшей нужды’. Я знаю только одно, что этихъ людей должно удалять отъ себя и удаляться отъ нихъ. Оказывать добро имъ, тоже самое, что сыпать хлбъ въ дырявый мшокъ. Я уврена, что буду поставлена въ самое непріятное положеніе, я вообще терпть не могу, когда что нибудь выступаетъ изъ обыкновеннаго порядка Богъ и сегодняшній день назначенъ для мытья и крахмаленья чепчиковъ — такой славный, свтлый, солнечный день! я на завтра, или посл завтра, смотришь, дождь. Меня всегда разстраиваетъ, когда назначено сдлать что нибудь такъ, а это длается иначе. Я охотно бы послала туда необходимыя вещи, но зачмъ отрывать отъ дла Милли, какъ будто безъ нея ничего нельзя сдлать. Эти похороны, я знаю, служатъ только поводомъ къ пьянству. И еще, кто знаетъ, Милли можетъ получить оспу тамъ, или то, или другое. У этихъ людей никогда не узнаешь отчего они умираютъ.

— Я думаю, тетушка, они умираютъ отъ однхъ причинъ съ нами, сказала Нина. Въ этомъ отношеніи, по крайней мр, они имютъ много общаго съ нами.

— Конечно, но все же, зачмъ намъ рисковать своею жизнью особливо для такихъ людей, которые вовсе не умютъ цнить сдланнаго имъ добра.

— Скажите, тетушка, что вы знаете дурнаго за этими людьми? Какіе дурные поступки замчали вы за ними?

— Я ничего не знаю противъ этого семейства въ особенности, но очень многое знаю о всемъ ихъ сословіи вообще. Это скоттеры {Squatters — въ Соединенныхъ Штатахъ люди, которые селятся на чужой или общественной земл, безъ законнаго на то права.}, или врне бродяги: я знаю ихъсъ тхъ поръ, какъ была двочкой въ Виргиніи. Кто знаетъ жизнь хотя сколько нибудь знаетъ также, что это за люди. Если они созданы рабами, какъ я уже сказала, то ни чмъ имъ не поможешь, изъ нихъ не сдлаешь порядочныхъ людей. Ты можешь хать и посмотрть ихъ, если хочешь, но я…. я все-таки скажу, что мн не нравится, когда разстраиваютъ мои распоряженія.

Мистриссъ Несбитъ принадлежала къ числу тхъ упрямыхъ, настойчивыхъ женщинъ, согласіе которыхъ похоже на резиновую тесьму, уступающую только напряженнымъ усиліямъ, и сжимающуюся въ прежній свой объемъ, когда усилія прекратятъ свое дйствіе. Она рдко отказывала въ просьбахъ, сопровождаемыхъ нкоторою докучливостью, она соглашалась не потому, что успвали наконецъ расшевелить ея сердце, полотому что не имла достаточно твердости духа для выраженія ршительнаго отказа. Съ другой стороны, за каждымъ согласіемъ ея, слдовалъ рядъ дурно скрываемыхъ стованій о необходимости, вынуждавшей это согласіе. Характеръ Нины былъ такъ пылокъ и настойчивъ, особливо при сильномъ возбужденіи, что, ршаясь противорчить ей, нужно было обречь себя непріятному утомленію. По этому-то мистриссъ Несбитъ утшалась стованіями на самое себя, какъ мы уже видли. Нина, замтивъ, что къ крыльцу подвели ея лошадь, выбжала изъ столовой и скоро, въ костюм амазонки, прозжала чрезъ сосновый лсъ въ самомъ лучшемъ расположеніи духа. День былъ свтлый и прекрасный. Лсная дорога покрыта была мягкимъ и чистымъ ковромъ, образовавшимся изъ сосновыхъ шишекъ. Позади ея на другой лошади халъ Гарри, онъ находился въ такомъ разстояніи, чтобъ можно было слышать и разговаривать съ своей госпожой, въ случа, еслибъ она вздумала заговорить съ нимъ.

— Гарри! ты знаешь стараго Тиффа?

— Какже, знаю очень хорошо. Это весьма доброе, превосходное созданіе, несравненно лучше своего господина во многихъ отношеніяхъ.

— Правду, ли онъ говоритъ, что его госпожа происходитъ отъ хорошей фамиліи?

— Ничего нтъ удивительнаго, отвчалъ Гарри.— Она имла очень пріятную наружность, вовсе не была похожа на женщинъ одного съ ней положенія. Дти тоже замчательно хорошенькія и, какъ видно, ихъ хорошо воспитывали. Какъ жаль, миссъ Нина, что у всхъ почти скоттеровъ дти ничему не учатся, еще боле жаль, что они выростаютъ въ грубомъ невжеств, и слдуютъ по той же дорог, по которой шли ихъ несчастные родители!

— Неужели никто изъ нихъ не учится? сказала Нина.

— Ахъ, миссъ Нина! вы еще не знаете образа жизни этихъ людей: каждому изъ нихъ есть о чемъ позаботиться, и дти остаются безъ всякаго присмотра: для нихъ нтъ даже школъ. Работа этимъ людямъ достается съ большимъ трудомъ. Для нихъ какъ будто нтъ никакого мста въ обществ. Мальчика обыкновенно пріучаютъ пьянствовать и браниться, а что касается до двочекъ, то и о нихъ нельзя сказать много хорошаго. И замтьте, это переходитъ отъ одного поколнія къ другому.

— Какъ это странно, и какъ отличается отъ образа жизни въ Сверныхъ Штатахъ. Тамъ вс дти ходятъ въ школы, даже дти бднйшихъ родителей! Тамъ многіе изъ самыхъ замчательныхъ людей были самыя бдныя дти! Почему бы и здсь не ввести того, что существуетъ на свер?

— Потому, миссъ Нина, что здшніе скоттеры живутъ разсянно, на большихъ разстояніяхъ, а при этомъ условіи, учрежденіе школъ невозможно. Каждый участокъ земли, годный для чего нибудь, присоединяется къ большимъ помстьямъ. До этихъ несчастныхъ, разбросанныхъ тамъ и сямъ, на клочкахъ общественной земли, никому нтъ дла,— никто о нихъ не заботится, а они не имютъ возможности заботиться о самихъ себ, и потому, какъ они ростутъ и какъ живутъ, никто не знаетъ, а между тмъ, вс сожалютъ объ ихъ существованіи. Я видлъ многихъ, которые готовы трудиться, лишь бы дали имъ работу. Плантаторы не нуждаются въ нихъ: они предпочитаютъ имъ своихъ негровъ. Если какой нибудь скоттеръ захочетъ сдлаться кузнецомъ или плотникомъ, никто не ободритъ его. Большая часть плантацій имютъ своихъ плотниковъ и кузнецовъ, несчастнымъ ничего боле не остается длать, какъ только держать собакъ для поисковъ негровъ, или содержать небольшія лавки для продажи виски и для пріема краденыхъ вещей. Иногда бойкій и умный изъ нихъ занимаетъ мсто управляющаго на какой нибудь плантаціи. Я слышалъ даже, что нкоторые изъ нихъ до такой степени унижаются и грубютъ въ чувствахъ, что продаютъ дтей своихъ, лишь бы получить кусокъ хлба.

— Какія жалкія созданія! Но неужели ты допускаешь возможность, что двица хорошей фамиліи ршится вытти замужъ за подобнаго человка?

— Не знаю, миссъ Нина, не думаю, чтобъ это было невозможно. Надо вамъ сказать, что иногда и хорошія фамиліи совершенно теряютъ свое значеніе въ обществ. Доходя до того, что не имютъ средствъ послать дтей своихъ въ школу или держать учителей, он падаютъ очень быстро. Человкъ, къ которому мы демъ, иметъ пріятную наружность, и еслибъ ему открылась дорога, то, нтъ никакого сомннія, что онъ съумлъ бы сдлать что нибудь и для себя и для семейства. Когда: онъ былъ еще моложе и, слдовательно, еще красиве, то не удивительно, если двочка безъ всякаго воспитанія, не бывавшая нигд дальше своей плантаціи, влюбилась въ него, къ этому еще нужно прибавить и то обстоятельство, что братья двочки во всхъ отношеніяхъ были равны ему. Въ здшнихъ мстахъ, миссъ Нина, пока есть деньги, то все идетъ превосходно: а когда въ какой нибудь фамиліи начинаютъ уменьшаться средства къ удовлетворенію необходимыхъ потребностей, тогда, его фамилія быстро раззоряется.

— Во всякомъ случа, мн жаль этихъ бдныхъ людей, сказала миссъ Нина.— Я не чувствую къ нимъ того отвращенія, которое питаетъ тетушка Несбитъ.

Здсь Нина, замтивъ, что дорога становилась ровною и гладкою, подняла свою лошадь въ галопъ, и путники наши хали нсколько времени не сказавъ другъ другу ни слова. Вскор, изъ подъ копытъ лошади посыпались брызги воды изъ холоднаго, мелкаго ручейка, протекавшаго по песчаному грунту, чрезъ обширный сосновый лсъ. Какъ широкая голубая лента, усыпанная блестками, извивался этотъ ручеекъ между соснами, то углубляясь въ чащу, то выбгая на прогалины, и тамъ раздляясь на втви, образовалъ открытые островки роскошной зелени. какъ бы купавшейся въ его прохладныхъ струяхъ. Какой миленькій уголокъ земли открылся теперь передъ глазами двухъ. путешественниковъ! Поверхность его занимала не боле четверти акра, совершенно окруженнаго ручейкомъ, кром небольшаго. перешейка, соединявшаго его съ материкомъ. Весь полуостровъ., былъ очищенъ и обращенъ въ садъ, тщательно содержимый. Бревенчатый домикъ, стоявшій посредин, далеко не имлъ той жалкой наружности, которую Нина предполагала увидть. Закрытый почти съ самого верху и до низу ползучими растеніями и жолтымъ жасминомъ, онъ представлялъ собою одну сплошную и густую массу листвы. Дв дорожки, по ту и другую сторону его, окаймлялись цвтами. Вокругъ маленькаго островка, высокія прямыя сосны образовали полукругъ, и ручей, извиваясь между ними, вдругъ терялся въ обширныхъ дебряхъ болотистой земли, составляющей окраину Каролинскаго берега. Вообще, вся мстность представляла такой очаровательный видъ, такъ неудержимо манила къ своей лсистой тишин и красот, что нипа не могла не удержать свою лошадь и не воскликнуть:

— Ахъ, какое очаровательное мсто! Значитъ, они еще не совсмъ несчастные люди!

— И все это дло Тиффа, сказалъ Гарри: — онъ заботится о всемъ этомъ, какъ онъ успваетъ везд — никто не знаетъ. Вы бы удивились, увидвъ его распоряженія. Онъ шьетъ, вяжетъ чулки, разводитъ садъ, занимается хозяйствомъ и учитъ дтей. Это такъ! Вы увидите сами, что эти дти и выговоромъ, и манерами отличаются отъ полудикихъ дтей скоттеровъ. Тиффъ занимается ими съ отеческою заботливостію, въ этомъ человк нтъ ни малйшей частицы эготизма. Онъ воображаетъ, что госпожа его, ея дти и онъ,— одно и то же.

Въ это время Тиффъ, замтивъ ихъ приближеніе, вышелъ на встрчу и помогъ пріхавшимъ слзть съ лошадей.

— Господь благословитъ васъ, миссъ Гордонъ, за ваше посщеніе моей бдной госпожи! Да! она, бдняжка, лежитъ вонъ тамъ!… и какъ хороша, точно въ день своей свадьбы! Вся ея молодость и красота какъ будто воротились къ ней… Добрая Милли убрала и сдлала ее еще прекрасне! Я все поджидалъ, не прідете ли вы посмотрть на нее? вдь она хоть и бдна, но въ ея жилахъ благородная кровь. Она, миссъ Нина, вовсе не принадлежитъ къ разряду обыкновенныхъ скоттеровъ. Войдите, пожалуйста, войдите и взгляните на нее!

Нина переступила черезъ порогъ отворенной двери. Постель была покрыта чистой простыней, и покойница, одтая въ длинный блый капотъ, который привезла съ собой Милли,— лежала на этой простын съ такимъ спокойнымъ лицомъ, столько было подобія жизни въ немъ, что трудно было допустить близкое присутствіе смерти. Выраженіе истощенія и душевной тревоги, бывшія въ послднее время главнымъ отпечаткомъ на ея лиц, уступили теперь мсто выраженію нжнаго, невозмутимаго спокойствія, выраженію, отненному какимъ-то таинственнымъ благоговніемъ, какъ будто закрытые глаза ея смотрли на предметы, которымъ нтъ выраженія, казалось, что душа, только что скрывшаяся за горизонтъ существованія, отбрасывала отблескъ на это лицо, свтлый и лучезарный какъ зоря яснаго вечерняго неба. Въ головахъ покойницы сидла двочка, въ чистенькомъ платьиц, ея кудрявые волосы, только что изъ подъ гребенки, раздлялись на дв половины, тщательно проведеннымъ проборомъ, подл нея стоялъ маленькій мальчикъ, его круглые голубые глазки выражали сдержанное изумленіе.

Криппсъ сидлъ въ ногахъ, и, очевидно, подъ охмляющимъ вліяніемъ значительнаго пріема виски. Несмотря на увщанія Тиффа, во время его отсутствія, онъ неоднократно прикладывался къ запрещенной бутылк. И почему же не такъ? Криппсъ былъ встревоженъ, опечаленъ, а извстно, что въ подобныхъ обстоятельствахъ, каждый, и это весьма естественно, ищетъ какого нибудь источника для своего утшенія. Кто иметъ наклонности къ умственной дятельности, тотъ читаетъ и изучаетъ что нибудь, трудолюбивый углубляется въ свои занятія, любящій ищетъ отрады въ бесд съ друзьями, набожный въ религіи, но кто не иметъ ни одной изъ этихъ наклонностей, что же остается ему длать? разумется, только одно: обратиться къ виски! Криппсъ весьма неловко всталъ съ мста, выпуча глаза поклонился миссъ Нин и Гарри, снова опустился на свое мсто, вывертывалъ себ пальцы, и что-то бормоталъ. Солнечный свтъ ярко падалъ на шероховатый полъ, ударяя въ маленькія окна, чрезъ которыя влетали въ комнату и ароматы цвтовъ и пніе птицъ. Все, все говорило о спокойствіи, но Криппсъ, какъ глухой, ничего не слышалъ и какъ слпой, ничего не видлъ. Необыкновенная чистота и опрятность прикрывала нищету, которая проглядывала въ каждомъ предмет. Въ это время тихонько вошелъ Тиффъ и остановился сзади Нины. Онъ держалъ въ рукахъ нсколько втокъ благо жасмина. Положивъ ихъ на грудь покойницы, онъ уныло сказалъ:

— Много, много странствовала она, и наконецъ пріютилась! Не правдали, какъ она спокойна? Бдная овечка!

Маленькая, беззаботная, веселая кокетка никогда еще не видла подобнаго зрлища. Она стояла, устремивъ неподвижный, нжный, задумчивый взглядъ на покойницу, амазонская шляпка ея небрежно спускалась на лентахъ съ ея руки, ея густые волосы, вырвавшись изъ подъ шляпки, волнистыми прядями надали на плечи и нсколько прикрывали лицо. Она слышала, что кто то вошелъ въ коттеджъ, но не оглянулась. Она чувствовала, что кто-то смотрлъ черезъ ея плечо, и полагала, что это былъ Гарри.

— Бдненькая! такъ молода еще и уже такъ много испытала горя? сказала она.

Ея голосъ дрожалъ, на глазахъ навернулись слезы. Въ комнат произошло всеобщее волненіе. Нина взглянула: передъ ней стоялъ Клэйтонъ. Она изумилась, румянецъ ея усилился, сцена передъ ея глазами была слишкомъ печальна и ‘торжественна, чтобъ улыбнуться. Протянувъ руку Клэйтону, она снова обратилась къ покойниц и сказала въ полголоса:

— Посмотрите!

— Вижу, сказалъ Клэйтонъ. Могу ли я служить чмъ нибудь?

— Эта бдняжка умерла сегодня ночью, сказала Нина. Подслушай, Гарри: надобно распорядиться похоронами, продолжала она, тихо выходя изъ комнаты, и говоря Гарри почти шопотомъ. Вели сдлать гробь, да чтобъ было прилично. Дядюшка, сказала она, призывая къ себ Тиффа, гд вы намрены похоронитъ ее?

— Похоронить ее? сказалъ Тиффъ. О Боже мой! ее похоронить! И онъ закрылъ лицо своими грубыми руками, сквозь пальцы которыхъ заструились слезы. Боже мой! Боже мой! Думалъ ли я объ этомъ?.. Но, длать нечего, врно ужъ такъ суждеяю! Посмотрите, какъ хороша она! Ради Бога не сегодня, миссъ Нина. Дайте посмотрть на нсе!

— Разумется, не сегодня, сказала Нина, нжнымъ тономъ. Мн очень жаль, что я огорчила тебя, но ты знаешь, бдный мой другъ, что рано или поздно, но кончить нужно!

— Боже мой! Я зналъ ее съ тхъ поръ, какъ она впервые увидла свтъ Божій! сказалъ Тиффъ въ глубокой горести:— зналъ, когда она была ребенкомъ… у ней были кудрявые волосы, она любила носить красные башмачки. Бывало бгаетъ за мной по саду и кричитъ: Тиффъ! Тиффъ!— И вотъ она теперь… бдная, бдная!— горе убило ее!— Какъ хороша она была! Хороша, какъ вы миссъ Нина. Но когда она вышла замужъ, вотъ за него, продолжалъ онъ, указывая большимъ пальцемъ черезъ плечо, и понизивъ свой голосъ:— все пошло не такъ, какъ слдуетъ. Я старался поддержать ее… длалъ для нея все, что могъ, и теперь, вотъ она!— все кончилось!

— Быть можетъ, сказала Нина, положивъ руку на плечо старика: — быть можетъ, край, въ который переселилась душа ея, лучше здшняго міра.

— О да! это врно! Умирая, она говорила мн это. Она увидла Самого Спасителя. Вотъ ея послднія слова: Тиффъ, говоритъ она:— я видла Его, и Онъ общалъ успокоить меня. Тиффъ, говоритъ она — я заснулъ въ это время, но вдругъ почувствовалъ что-то холодное на моей рук, проснулся и увидлъ, что это была рука моей госпожи, глаза ея горли не земнымъ огнемъ, она пристально смотрла на меня, ея дыханіе было тяжело: — Тиффъ, говоритъ она: — я видла Его, и знаю теперь, за что я страдала, Онъ хочетъ взять меня и успокоить!

— Чтожь длать, бдный мой другъ,— ты долженъ радоваться, что она наконецъ успокоилась.

— И я радуюсь, сказалъ Тиффъ:— но я самъ хотлъ бы быть тамъ же, но только нельзя,— я долженъ позаботиться о дтяхъ.

— Теперь, старикъ, сказала Нина:— мы должны оставить тебя, Гарри позаботится о гроб для твоей госпожи, — въ день похоронъ мы прідемъ проводить ее.

— Да благословитъ васъ Небо, миссъ Гордонъ! Съ вашей стороны это очень милостиво. Я сокрушался, думая, что никто-то не заботится о моей госпож!— вы очень добры, очень!— Потомъ, подошедши къ ней поближе и понизивъ голосъ, продолжалъ:— я хочу поговорить съ вами на счетъ траура, миссъ Нина: самъ онъ не подумаетъ,— а между тмъ у него нтъ порядочнаго платьишка. Но, вдь мисиссъ была изъ фамиліи Пэйтонъ, я самъ Пэйтонъ тоже. Весьма естественно, мн хочется, чтобъ все было прилично, — не онъ будетъ отвчать за это, а я. Я снялъ ленты съ чепчика миссъ Фанни, и сдлалъ все, что только можно, убралъ его чернымъ крепомъ, который привезла съ собой Милли, сдлалъ черный бантъ на шляпку мастера Тедди, хотлъ бы сдлать и для себя такой же бантъ, но крепу оказалось недостаточно. А вы знаете, миссъ Нина, слуги старинныхъ фамилій всегда носятъ трауръ.— Неугодно ли, миссъ, взглянуть на мое рукодлье!— Это чепчикъ для миссъ Фанни. Сдлано не мастерски, я это знаю, но вдь и то сказать, я не былъ въ ученьи въ модномъ магазин.

— Ну что же,— это очень не дурно, дядя Тиффъ.

— Миссъ Нина!— нельзя ли приказать поправить немного.

— Сдлай одолженіе, пришли ко мн и я сдлаю сама что нужно.

— Да благословитъ васъ Небо, миссъ Гордонъ! Только этого я и желалъ, но попросить васъ боялся. Я вдь знаю, молоденькія барышни не любятъ заниматься трауромъ.

— Нтъ, Тиффъ! я не имю этого страха, положи все въ телгу и пусть Милли привезетъ ко мн.

Сказавъ это, Нина повернулась и вышла изъ двери, у которой Гарри держалъ лошадей. Посторонній человкъ замтилъ бы, что Гарри, быстрымъ проницательнымъ взглядомъ, устремленнымъ на Клэйтона, старался опредлить степень вроятности, до которой послдній могъ сдлаться посредникомъ въ его собственной упасти, распорядителемъ всего, что было дорого ему въ жизни. Что касается до Нины, то сцена, которой она была свидіельницей, произвела на нее такое впечатлніе, что она почти не замчала присутствія Клэйтона, тогда какъ за день, въ маленькой головк ея роилась тысяча кокетливыхъ любезностей, которыми она намревалась прикрасить встрчу съ своимъ обожателемъ. Она поставила свою маленькую ножку на его ладонь, и позволила ему приподнять себя на сдло, какъ бы вовсе не замчая этой услужливости, только легкимъ, серьзнымъ, граціознымъ наклоненіемъ головы, она поблагодарила его за эту услужливость. Главная причина вліянія, которое Клэйтонъ пріобрлъ надъ Ниной, заключалась въ томъ, что его натура, спокойная, созерцательная, всегда доставляла Нин полную свободу слдовать перемнчивымъ наклонностямъ ея собственной натуры. Человкъ съ другимъ характеромъ, въ эту минуту старался бы вывесть ее изъ задумчивости, сдлалъ бы замчаніе на счетъ ея разсянности, или сталъ бы шутить надъ ея молчаніемъ, но Клэйтонъ только слъ на лошадь и молча похалъ подл нее, между тмъ какъ Гарри, опередивъ ихъ обоихъ, скрылся вскор изъ виду.

ГЛАВА XI.

ЖЕНИХИ.

Клэйтонъ и Нина хали молча до тхъ поръ, пока изъ подъ ногъ ихъ лошадей, снова послышались мелкія брызги, выбрасываемыя изъ прохладнаго свтлаго источника. Нина задержала свою лошадь, и, указавъ на сосновый лсъ, на источникъ, въ который глядлись наклонившіяся деревья, сказала: ‘Тс! слушайте!’ — Они остановились и слышали несмолкаемый, непонятный говоръ столтнихъ сосенъ, журчанье ручья, отдаленное карканье воронъ, и близкій стукъ дятла, долбившаго втку.

— Какъ все прекрасно! сказала Нина. Жаль, что люди умираютъ!— Я въ первый разъ увидла покойника, и вы не знаете, какое грустное впечатлніе произвело это на меня.— Только подумаешь, что эта бдная женщина была такою же двушкой какъ я, столько же исполнена была жизни, и думала о смерти не боле моего, только подумаешь объ этомъ и на душ становится грустно, тяжело! За чмъ же въ мір создано все такъ прекрасно, если мы, вмсто того, чтобъ любоваться этимъ созданіемъ, должны умирать!

— Не забудьте, что вы говорили старику, миссъ Нина. Быть можетъ, покойница любуется теперь боле прекрасными предметами.

— Въ Небесахъ! Да. Но было бы нужно знать по больше объ этой невдомой стран, чтобъ она казалась намъ заманчиве и прекрасне здшняго міра. Что до меня, мн кажется, я бы вчно оставалась здсь: мн такъ нравится здшняя жизнь, я нахожу въ ней столько наслажденія! Я не могу забыть какъ холодна рука покойницы, ничего подобнаго я не ощущала.

Клэйтонъ въ свою очередь ничего подобнаго не замчалъ въ настроеніи духа Нины, при всемъ разнообразіи этихъ настроеній. Онъ приписывалъ эту особенность временному впечатлнію. Тронувъ лошадей и повернувъ на лсную тропинку, они похали по прежнему молча.

— Знаете ли, сказала Нина, посл нкотораго молчанія: — жить въ Нью-Йорк и жить здсь, величайшая разница!— Здсь все такъ разнообразно, такъ дико и такъ очаровательно! Никогда еще ничего я не видла уединенне и пустынне этихъ лсовъ. Здсь вы продете цлыя мили, и ничего не услышите, кром невнятняго говора сосенъ, который мы слышали сію минуту!— Нашъ домъ (вы еще въ немъ ни разу не были) стоитъ совершенно одиноко, въ нсколькихъ миляхъ отъ другихъ домовъ. Я такъ долго жила въ боле людной и шумной сторон, что теперь онъ кажется мн очень страннымъ. Я не могу еще привыкнуть къ этому пустынному виду. Я становлюсь отъ него и серьзне и печальне. Не знаю, понравится ли вамъ видъ нашего жилища. Многое приходитъ въ ветхость, впрочемъ, есть и такіе предметы, которые никогда не ветшаютъ, папа нашъ очень любилъ деревья и кустарники, и отъ-того у насъ ихъ гораздо боле обыкновеннаго. Вы любите деревья?

— Да,— я могу назвать себя древо-поклонникомъ. Я не могу уважать того человкъ, который не иметъ уваженія къ живому дереву. Единственный похвальный поступокъ, сдланный Ксерксомъ, состоитъ въ томъ, что онъ, будучи восхищенъ красотою явора, повсилъ на него золотыя цпи. Это допускаетъ идею о существованіи поэзіи въ варварств того времени.

— Ксерксъ! сказала Нина. Помнится, я что-то учила о немъ въ этой скучной, несносной исторіи, но ничего подобнаго не читала. Къ чему же онъ повсилъ на яворъ золотыя цпи?

— Лучшаго онъ ничего не могъ придумать къ выраженію своего восторга.

— Знаете ли что? сказала Нина, внезапно сдерживая лошадь:— я никогда не могла сродниться съ мыслью, что эти люди, о которыхъ мы читаемъ въ исторіяхъ, жили когда-то и, подобно намъ, чувствовали. Мы учили уроки, заучивали трудныя имена и событія, въ которыхъ съ одной стороны было убито сорокъ тысячъ, съ другой пятьдесятъ, за то и знаемъ теперь не больше того, чмъ знали бы, вовсе не учивъ исторіи. Такъ обыкновенно учились мы вс въ пансіон, кром прилежныхъ, которыя хотли быть учеными или сдлаться гувернантками.

— Воображаю, какъ интересна должна быть исторія въ подобномъ изложеніи, сказалъ Клэйтонъ, смясь.

— И опять какъ странно, сказала Нина:— что вс эти люди, о которыхъ мы читали, быть можетъ живутъ и теперь, длаютъ что нибудь гд нибудь!— Я бы хотла угадать, гд они теперь, напримръ, этотъ Ксерксъ, Александръ и другіе. Они были такъ полны жизни, приводили въ свое время въ движеніе народы и неужели съ тхъ поръ оставались безъ всякаго дйствія. Почемъ знать, быть можетъ, тотъ же Ксерксъ посматриваетъ теперь и любуется нашими деревьями. Но вотъ и начало земли нашей плантаціи. Вотъ это изгородь изъ остролистника, посаженнаго моей матерью. Она путешествовала по Англіи, и ей до такой степени понравились тамошнія живыя изгороди, что, пріхавъ домой, она непремнно хотла употребить для этого нашъ американскій остролистникъ: и вотъ, какъ видите, желаніе исполнилось, она вывезла кусты этого растенія изъ лса и разсадила ихъ. Остролистникъ, какъ видите, разросся и даже одичалъ, потому что втеченіе нсколькихъ лтъ его не подстригали. Вотъ эта дубовая аллея насажена моимъ ддомъ. Я восхищаюсь ею и горжусь.

При этихъ словахъ, широкія ворота, ведущія въ садъ, распахнулись, и молодые люди помчались подъ тнію свода изъ дубовыхъ втвей, срый мохъ густымъ слоемъ покрывалъ каждое дерево, и хотя солнце было еще высоко, по въ алле было темно, и шелестъ листьевъ, доказывавшій присутствіе легкаго втра, наввалъ на всадниковъ влажную, отрадную ирохладу. При сачомь възд въ аллею, Клэйтонъ снялъ шляпу, какъ это длалъ онъ въ чужихъ краяхъ передъ храмами.

— Вы привтствуете Канему! сказала Нина, подъхавъ къ Клэйтону и простодушію посмотрвъ ему въ лицо. Полувеличественный, полудтскій видъ, съ которымъ она сказала это слова, Клэйтонъ выдержалъ съ серьзной улыбкой, и, кланяясь, отвчалъ еи:

— Благодарю васъ, миссъ Нина.

— Вамъ можетъ быть не нравится, что вы пріхали сюда, прибавила она, серьзнымъ тономъ.

— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ Клэйтонъ.

— И сама не знаю, такъ, вздумалось сказать, и сказала. Часто мы не можемъ дать себ отчета въ томъ, что мы длаемъ.

Въ этотъ моментъ, на одной сторон аллеи послышался громкій крикъ, похожій на карканье вороны, и въ слдъ затмъ появился Темтитъ: онъ бжалъ, прыгалъ, коверкался, кудри его разввались, его щеки пылали.

— Томтитъ! куда ты? спросила Нина.

— Ахъ, мисиссъ, вотъ ужь два часа, какъ васъ ждетъ какой-то джентльменъ. Мисиссъ Лу надла лучшій чепчикъ и сошла въ гостинную занять его.

Нина чувствовала, что румянецъ розлился по ея лицу до самыхъ волосъ, она досадовала на себя за это, и внутренно упрекала себя. Ея глаза невольно встртились съ глазами Клэйтона. Но въ нихъ не выражалось ни любопытства, ни безпокойства.

— Какую милую драпировку производитъ этотъ свтлый мохъ, сказалъ онъ. Я никакъ не думалъ, что въ этомъ штат онъ ростетъ такъ высоко.

— Да, это очень мило, разсянно сказала Нина.

Клэйтонъ, однакоже, замтилъ на лиц Нины румянецъ, вызванный неожиданнымъ извстіемъ. Получивъ письмо отъ нью-йоркскаго корреспондента, что въ это же самое время, въ Канему долженъ пріхать соперникъ его, онъ зналъ въ чемъ дло гораздо лучше, чмъ полагала Нина. Ему теперь интересно было наблюдать перемны въ Нин, производимыя этимъ событіемъ. Подвигаясь впередъ по алле, они разговаривали, но разговоръ ихъ не вязался, и наконецъ выхали на зеленый лугъ, разстилавшійся передъ лицевымъ фасадомъ дома — передъ большимъ, срымъ, трехъэтажнымъ зданіемъ, окруженнымъ со всхъ сторонъ широкими деревянными балконами. Входъ на нижній изъ этихъ балконовъ состоялъ изъ широкой лстницы. Отсюда Нина ясно увидла- тетушку Несбитъ, которая въ великолпномъ чепц и шелковомъ плать сидла и занимала мистера Карсона. Мистеръ Фредерикъ Огустъ Карсонъ былъ однимъ изъ тхъ пріятныхъ членовъ аристократическаго общества, которые рисуются такъ выгодно въ искусственной жизни и становятся такими несносными въ простой, неприхотливой сельской жизни. Нина любила его общество въ гостинныхъ Нью-Норка и въ опер. Но теперь при настроеніи духа, внушенномъ ей тихою и пустынною жизнью, ей казалось совершенно невозможнымъ, даже изъ каприза и кокетства, позволить такому человку имть, притязанія на ея руку и сердце. Она сердилась на себя за свой поступокъ, и потому встрча эта не пробуждала въ ней пріятныхъ мыслей. При вход на балконъ, когда мистеръ Карсонъ опрометью бросился къ ней, и, предложивъ свою руку, назвалъ ее Ниной, она готова была умереть отъ досады. Она замтила также необычайную пышность во всемъ убранств тетушки Несбитъ, замтила въ ней невыразимый видъ и нжное самодовольствіе, свойственное старымъ лэди, принимающимъ участіе въ сердечныхъ длахъ. По всему этому Нина догадывалась, что мистеръ Карсонъ открылъ наступательныя дйствія, объясненіемъ своихъ отношеній къ миссъ Нин. Съ замтнымъ замшательствомъ Нина отрекомендовала мистера Клэйтона, котораго тетушка Несбитъ приняла съ величавымъ книксеномъ, а мистера Карсона съ привтливымъ, любезнымъ поклономъ.

— Вотъ ужь два часа, какъ мистеръ Карсонъ ожидаетъ васъ, сказала тетушка Несбитъ.

— Вы очень разгорлись, Нина, сказалъ мистеръ Карсонъ, замтивъ ея пылавшія щеки. Врно, вы хали очень скоро. Напрасно! Вамъ надобно беречь себя. Я знавалъ людей, которыхъ излишняя быстрота зды свела въ могилу.

Клэйтонъ слъ подл дверей, онъ, повидимому, намревался наблюдать эту сцену издали, между тмъ Карсонъ, придвинувъ стулъ къ стулу Нины, спросилъ ее въ полголоса:

— Кто этотъ джентльменъ?

— Мистеръ Клэйтонъ, изъ Клэнтонвилля, сказала Нина съ всмъ хладнокровіемъ и всякой надменностью, какою только могла располагать въ эту минуту.

— Ахъ да! Гм! гм! я слышалъ объ этой фамиліи очень хорошая фамилія…. весьма достойный молодой человкъ…. чрезвычайно достойный, говорятъ. Мн пріятно будетъ познакомиться съ нимъ.

— Надюсь, джентльмены извинятъ, если я уйду минуты на дв, сказала Нина, вставая.

Клэйтонъ отвчалъ серьзнымъ поклономъ, между тмъ какъ мистеръ Карсонъ, съ услужливостью свтскаго человка, проводилъ Нину до дверей. Лишь только дверь затворилась, какъ Нина съ гнвомъ топнула своей маленькой ножкой.

— Несносный глупецъ! позволяетъ себ такія выходки передъ мной! Впрочемъ, я заслужила это. Желала бы я знать, что можетъ пробудить во мн расположеніе къ такому человку!

Чаша горестей Нины какъ будто не была еще полна, тетушка Несбитъ вышла вслдъ за ней съ чрезвычайно привтливымъ видомъ.

— Нина, душа моя, онъ разсказалъ мн все, увряю тебя, онъ мн очень поправился.

— Разсказалъ вамъ все! о чемъ же? спросила Нина.

— О томъ, моя милая, что ты дала ему слово вытти за него. Я въ восторг отъ твоего выбора. Я полагаю, что тетя Марія и вс твои родные тоже будутъ въ восторг. Ты сняла тяжелый камень съ моей груди.

— Я бы желала, тетушка Несбитъ, чтобъ вы не безпокоились ни обо мн, ни о моихъ длахъ, сказала Нина.— А что касается до этого кота, въ скрипучихъ сапогахъ, то я вовсе не хочу, чтобъ онъ мурлыкалъ около меня. Сметъ еще такъ обходиться со мной! Сметъ называть меня Ниной и говорить со мной, какъ рабой! Я его проучу!

— Что съ тобой, Нина? Твое поведеніе чрезвычайно странно: ты удивляешь меня.

— Очень можетъ бьпь, тетушка, я еще не знаю, случалось ли когда нибудь, чтобъ я не удивляла васъ. Но этого человка я презираю.

— За чмъ же, мой другъ, ты дала ему слово? Вдь это уже есть обязательство.

— Я дала ему слово! Ради Бога, тетушка, замолчите. Обязательство! я хотла бы знать, что значитъ Нью-Йоркское обязательство? Я только не мшала ему ухаживать за мной, потому что онъ необходимъ былъ въ опер, необходимъ для шутки. Этотъ человкъ умлъ хорошо держать мой букетъ, онъ былъ живымъ опернымъ либретто! Онъ былъ очень полезенъ въ свое время, но кому какая нужда до него по прошествіи этого времени?

— Однако, моя милая Нина, вдь это значитъ играть сердцами благородныхъ людей.

— О, я ручаюсь за его сердце! увряю васъ, его сердце не изъ сахара, онъ любитъ хорошо постъ, хорошо выпить, любитъ щегольски одваться, щегольски жить, и проводить время въ свое удовольствіе: ему не достаетъ только жены къ довершенію всего благополучія, и какъ видите, онъ воображаетъ взять меня, но сильно ошибается. Называть меня ‘Ниной’! Дайте мн только остаться съ нимъ на-един: я научу его называть меня Ниной!— я покажу ему, до какой степени онъ забывается.

— Однако, Нина, ты должна сознаться, что сама подала ему поводъ къ тому!

— Чтожь изъ этого слдуетъ? Точно также, я подамъ ему поводъ къ чему нибудь другому.

— Помилуй, другъ мой, сказала тетушка Несбитъ:— онъ пріхалъ узнать, когда назначенъ будетъ день свадьбы.

— День свадьбы! Скажите пожалуста!— И онъ сметъ еще говорить объ этомъ! Впрочемъ, ваша правда, тетушка: всему виною я: но я постараюсь сдлать все, что нужно, чтобъ поправить это дло.

— Во всякомъ случа, мн очень жаль его! сказала тетушка Несбитъ.

— Вамъ, тетушка? За чмъ же дло стало, выходите вы за него: онъ вамъ подъ пару, также молодъ и также миловиденъ какъ вы.

— Нина! не стыдно ли теб! сказала тетушка Несбитъ, и въ тоже время покраснла и приняла важный видъ. Конечно, было время, когда я была не дурна, но это время давно миновало.

— Это потому, что вы одваетесь всегда въ какія то траурныя платья, говорила Нина, причесываясь передъ зеркаломъ и поправляя локоны. Пожалуста, тетушка, спуститесь теперь внизъ, и займите гостей. Во всякомъ случа, я должна винить одну себя. Безполезно сердиться на этого господина, и потому, тетушка, будьте съ нимъ какъ можно любезне, постарайтесь утшить его. Вы только вспомните о томъ, какъ увольняли своихъ поклонниковъ, когда были въ моихъ лтахъ.

— Кто же этотъ другой джентльменъ, Нина?

— Это такъ себ, ни больше ни меньше, какъ мой пріятель: очень добрый человкъ, добрый до такой степени, что изъ него могъ бы вытти хорошій пасторъ, и къ тому же не такъ несносенъ, какъ вообще бываютъ добрые люди.

— Быть можетъ, ты и ему обязана своимъ словомъ.

— О нтъ! Я никому не хочу быть обязанна. Это самое несносное положеніе: мистеръ Клэйтонъ мн нравится потому, что не надодаетъ мн своими любезностями, не смотритъ на меня съ восторгомъ, котораго я не могу терпть, не танцуетъ и не называетъ меня Ниной! Мы съ нимъ очень хорошіе друзья, вотъ, и все! А я вовсе никому не давала слова.,

— Хорошо, Нина, я пойду внизъ, а ты, пожалуста, поторопись.

Въ то время, какъ джентльмены и тетушка Несбитъ сидла въ гостиной, ожидая Нину, Карсонъ старался быть совершенно счастливымъ и совершенно какъ дома. Они сидли въ зал, въ большой, прохладной комнат, находившейся въ центр всего дома. Длинныя французскія окна въ каждомъ конц открывались на балконъ. Столбы балконовъ обвивались плющемъ и украшались гирляндами изъ розъ, въ настоящее время въ полномъ ихъ цвт. Полъ состоялъ изъ полированной разноцвтной мозаики. Надъ каминомъ вислъ гербъ Гордоновъ изъ разнаго луба. Стны комнатъ покрыты были темнымъ деревомъ, и на нихъ висло нсколько прекрасныхъ фамильныхъ портретовъ работы Копли и Стюарта. Большое фортепіано, недавно прибывшее изъ Нью-Йорка, было во всей комнат единственнымъ украшеніемъ новйшаго времени. Большая часть мебели стариннаго фасона была изъ тяжелаго, темнаго, краснаго дерева. Клэйтонъ сидлъ у дверей, все еще любуясь дубовой аллеей, которая виднлась за волнистою зеленью роскошнаго луга. Черезъ полчаса Нина появилась въ пышномъ облак кисеи, кружевъ и газовыхъ лентъ. Одваться хорошо и со вкусомъ было одною изъ врожденныхъ способностей Нины, безъ особеннаго размышленія, она всегда нападала на тотъ цвтъ и матерію, которая боле всего гармонировала съ ея наружностью и характеромъ. Въ покро ея платья, въ его складкахъ было что-то особенно легкое и плавное, когда она ходила, то, казалось, что маленькія ножки ея не касались пола, она какъ будто порхала. Ея каріе глазки имли удивительное сходство съ глазками птички,— это сходство еще боле увеличивалось быстрыми поворотами ея головки, и легкимъ порханьемъ, свойственнымъ одной только ей, такъ, что когда Нина явилась въ зал въ газовомъ плать розоваго цвта, и положила на фортепьяно свою маленькую ручку нестянутую перчаткой, она показалась Клэйтону рзвой веселенькой птичкой, готовой улетть при первомъ приближеніи къ ней. Клэйтонъ имлъ удивительную способность длать наблюденія, не показывая вида, что длаетъ ихъ.

— Клянусь честью, Нина, сказалъ Карсонъ, подходя къ ней съ самымъ восторженнымъ видомъ,— вы, какъ будто, сейчасъ упали съ радуги!

Нина отвернулась весьма холодно, и начала разбирать ноты.

— Вотъ это прекрасно!— сказалъ Карсонъ. Спойте что нибудь, пожалуста. Спойте что нибудь изъ ‘Фаворитки’. Вы знаете, это моя любимая опера, продолжалъ онъ, принимая самое сантиментальное выраженіе.

— Извините, я не могу… я совсмъ разучилась,— и теперь ничего не пою. Мн надоли вс эти оперы.

Съ этими словами, Нина вспорхнула, пролетла мимо дверей, у которыхъ сидлъ Клэйтонъ, и дятельно начала заниматься цвтами, окоймлявшими балконъ. Черезъ минуту Карсонъ былъ подл нея. Онъ принадлежалъ къ числу тхь людей, которые, повидимому, считаютъ своею обязанностію не давать никому покоя, и всмъ надодать своею любезностью.

— Изучали ли вы когда нибудь, Нина, языкъ цвтовъ? спросилъ онъ.

— Нтъ, я вообще не любила изучать языки.

— А знаете ли вы, что значитъ расцвтшая роза?— сказалъ онъ, нжно подавая ей только что распустившійся цвтокъ.

Нина взяла розу, покраснла отъ досады, и потомъ, сорвавъ съ куста другой цвтокъ, который разцвлъ уже три дня, и котораго листики начинали обсыпаться, подала ему и сказала:

— А знаете ли вы, что значитъ это?

— Вы сдлали весьма неудачный выборъ! Этотъ розанъ отцвлъ и разсыпается на части,— весьма наивно возразилъ мистеръ Карсонъ.

— Я такъ и думала, сказала Нина, и потомъ, сдлавъ быстрый поворотъ, она вспорхнула и въ нсколько легкихъ движеній снова очутилась по средин зала, въ то самое время, когда вошедшій лакей объявилъ, что поданъ обдъ. Клэйтонъ всталъ и съ обычною серьзностью подалъ руку свою тетушк Несбитъ, такъ что Нина увидла себя въ необходимости принять услуги восхищеннаго мистера Карсона, который, совершенно ничего не замчая, находился въ лучшемъ расположеніи духа и весьма уютно помстился между тетушкой Несбитъ и Ниной.

— Я полагаю, вы здсь страшно скучаете, такого пустаго и безлюднаго клочка земли я еще не видывалъ! Скажите, пожалуйста, что вы находите интереснаго въ этомъ мст?— сказалъ онъ.

— Не угодно ли вамъ этого соуса? отвчала Нина.

— Я всегда была такого мннія, сказала тетушка Несбитъ: — что двицамъ, по выход ихъ изъ пансіона, непремнно бы нужно было назначить курсъ чтенія.

— Непремнно, сказалъ Карсонъ. Я бы съ особеннымъ удовольствіемъ назначилъ этотъ курсъ для Нины. Я уже назначалъ его многимъ молоденькимъ лэди.

Въ эту минуту все-таки взоры Нины случайно встртились съ взорами Клэйтона, устремленными на мистера Карсона неподвижно и съ какимъ то любопытствомъ, приводившимъ ее въ крайнее смущеніе.

— Конечно, продолжалъ мистеръ Карсонъ:— я не намренъ молоденькихъ лэди длать синими чулками, но все же мн кажется, мистриссъ Несбитъ, что нсколько полезныхъ свдній значительно увеличили бы ихъ прелести. Не правда ли?

— Конечно, сказала мистриссъ Несбитъ. Еще не такъ давно я сама читала ‘Паденіе Римской Имперіи’, Гиббона.

— Тетушка Несбитъ, замтила Нина:— читаетъ эту исторію съ тхъ поръ, какъ я себя помню.

— Это прекрасное сочиненіе, сказалъ мистеръ Карсонъ, торжественно посмотрвъ на Нину: — только вотъ что, мистриссъ Несбитъ, неужели вы не боитесь правилъ этого писателя, проникнутыхъ атеизмомъ? Мн кажется, при желаніи образовывать молодые умы, надобно быть слишкомъ осторожнымъ.

— Напротивъ, Гиббонъ поражаетъ меня своимъ благочестіемъ, сказала мистриссъ Несбитъ. У него безпрестанно встрчаются мысли, исполненныя глубокой религіозности. Въ этомъ-то отношеніи онъ и нравится мн.

Нин казалось, что даже безъ всякаго желанія смотрть на Клэйтона, она принуждена была встрчаться съ его взглядомъ. На что бы она ни смотрла — на спаржу ли, или на картофель, взоръ ея по какому-то роковому влеченію отрывался отъ этихъ предметовъ и искалъ встрчи съ взглядомъ Клэйтона, и она видла при этомъ, что разговоръ чрезвычайно забавлялъ его.

— Что до меня, сказала Нина:— я не знаю, какими правилами проникнута исторія, которую читаетъ тетушка Несбитъ, въ одномъ только я совершенно уврена,— что за меня нечего опасаться, чтобъ я не стала читать такой громадной, старой, неуклюжей книги, съ такой мелкой печатью. Вообще я не люблю читать и не имю ни малйшаго расположенія образовывать мой умъ, поэтому никому не нужно безпокоиться о назначеніи мн курсовъ чтенія! Я вовсе не интересуюсь знать, что происходило въ государствахъ, существовавшихъ нсколько столтій тому назадъ. Для меня въ тысячу разъ интересне знать и слдить за тмъ, что происходитъ въ настоящее время.

— Я постоянно сожалю, возразила тетушка Несбитъ: — что въ молодости пренебрегала развитіемъ своихъ умственныхъ способностей. Подобно Нин, я предана была тщеславію и безразсудству.

— Странно, право, сказала Нина, покраснвъ: — мн постоянно твердятъ объ этомъ, какъ будто въ мір существуетъ только одинъ родъ тщеславія и безразсудства. По моему мннію, ученые люди въ такой же степени заражены тщеславіемъ и безразсудствомъ, въ какой и мы, втренныя двочки.

И замтивъ, что Клэйтонъ засмялся, Нина бросила на него взглядъ негодованія.

— Я вполн-соглашаюсь съ миссъ Гордонъ, сказалъ Клейтонъ. Въ этихъ съумасбродныхъ, пустыхъ занятіяхъ, которые носятъ названіе курсовъ чтенія, чрезвычайно много нелпости, прикрытой серьзною маскою, внушающею къ себ нкоторое уваженіе. Я нисколько не удивляюсь, что самые учебники исторіи, принятые въ руководство въ пансіонахъ, поселяютъ въ двочкахъ на всю жизнь отвращеніе не только къ исторіи, но и вообще къ чтенію.

— Вы тоже такъ думаете? сказала Нина, показывая Клейтону видъ, что его вмшательство вывело ее изъ затрудненія.

— Непремнно такъ, отвчалъ Клейтонъ. Многіе наши истерики могли бы отличиться, еслибъ составляли свои исторіи въ такомъ род, который бы могъ заинтересовать молоденькую, исполненную жизни ученицу. Тогда и для насъ, начитанныхъ людей, чтеніе не имло бы снотворнаго дйствія. Тогда можно было бы сказать наврное, что двица, просиживающая теперь цлую ночь за чтеніемъ романа, просидитъ цлую ночь за чтеніемъ какой нибудь исторіи. Романъ только тогда можетъ имть свой интересъ, когда событія, случившіяся въ дйствительности, передаются въ немъ со всмъ величіемъ, роскошью и драматическою силою. Недостатокъ этого рзче всего обнаруживается въ всякой исторіи.

— Въ такомъ случа, сказала Нина: — вы обратите исторію въ романъ.

— Такъ что же? Хорошій историческій романъ всегда врне скучной исторіи, потому что онъ сообщаетъ боле точное понятіе объ истин происшествія, тогда какъ скучная исторія не сообщаетъ ничего, кром факта.

— Теперь я могу откровенно признаться, сказала Нина: — если я знаю что нибудь изъ исторіи, такъ только одно, что вычитано мною изъ романовъ Вальтеръ-Скотта. Я признавалась въ этомъ учительниц, но она все-таки утверждала, что чтеніе романовъ весьма опасно.

— И я скажу, что чтеніе романовъ весьма опасно, особенно для двицъ, возразила мистриссъ Несбитъ. Въ молодости моей чтеніе это чрезвычайно повредило мн. Оно развлекаетъ умъ и пріучаетъ къ ложному взгляду на жизнь.

— О Боже! сказала Нина:— бывало мы постоянно писали сочиненія на эту тему,— я даже выучила наизусть, что чтеніе романовъ возбуждаетъ ложныя ожиданія и пріучаетъ воображеніе создавать ложные призраки, радуги и метеоры.

— А между тмъ, сказалъ Клэйтонъ: — вс эти возраженія примнимы къ совершенно истинной исторіи и именно въ отношеніи къ ея истин. Еслибъ исторія Наполеона Бонапарте была писана самымъ краткимъ образомъ, она бы вызвала эти же самыя отраженія. Читающій ее непремнно пожелалъ бы воспроизвесть что нибудь особенное изъ весьма обыкновенныхъ явленій.— Тутъ точно также возникло бы смшанное понятіе о дурныхъ и хорошихъ качествахъ героя, воображеніе точно также пришло бы въ напряженіе. Въ обыкновенномъ разсказ этого не бываетъ, именно потому, что до нкоторой степени онъ удаляется отъ истины. Потому-то онъ и не производитъ столь живаго впечатлнія, столь живаго происшествія, какъ разсказъ о случившемся на самомъ дл.

Изъ этихъ словъ тетушка Несбитъ вывела неопредленную идею, что Клэйтонъ защищалъ чтеніе романовъ, и потому, чтобъ опровергнуть его доводы, она сочла необходимымъ прибгнуть жъ особенному своему способу разсужденія. Способъ этотъ состоялъ въ томъ, что она, въ извстные промежутки времени, повторяла одни и тже замчанія, не слушая и не обращая вниманія на возраженія другихъ. Въ силу этого она выпрямилась, приняла серьзный видъ и, обращаясь къ мистеру Клэйтону, сказала:

— Все-таки я повторю свое мнніе, что чтеніе романовъ неодобряю. Оно сообщаетъ ложное понятіе о жизни, и поселяетъ въ молодыхъ людяхъ отвращеніе къ ихъ обязанностямъ.

— А я утверждаю, что это же самое возраженіе можно примнить ко всякой, даже превосходно-написанной исторіи, сказалъ Клэйтонъ.

— Чтеніе романовъ производитъ чрезвычайно много вреда, замтила ттушка Несбитъ:— я никогда не позволяю себ читать сочиненія, основанныя на вымысл. Я предубждена противъ нихъ.

— Еслибъ мн встртилась такая исторія, о какой говорилъ мистеръ Клэйтонъ, сказала Нина:— я бы, наврное, прочитала ее съ удовольствіемъ.

— Конечно, это была бы весьма интересная исторія, сказалъ мистеръ Карсонъ: — она доказала бы, что можно писать о самыхъ серьзныхъ предметахъ самымъ очаровательнымъ образомъ. Удивительно, что до сихъ поръ не является такой писатель.

— Что касается до меня, сказала тетушка Несбитъ:— я ограничиваюсь исключительно тмъ, что практически полезно! Полезныя свднія, вотъ все, чего я желаю.

— Въ такомъ случа, сказала Нина, я очень жалкое созданіе, потому что не имю понятія о полезномъ. Во время прогулокъ въ саду мн часто приходило на мысль, что зоря, шалфей и душистый майоранъ, такъ же милы, какъ и многіе другіе цвты. Вс эти растенія употребляютъ же для начинки индюшки, почему же бы мн хоть одну втку изъ нихъ не употребите для моего букета. Вдь это весьма дурно съ моей стороны, не правда ли?

— Эти слова напоминаютъ мн, сказала тетушка Несбитъ:— что Роза, не смотря на вс мои приказанія, опять положила въ начинку шалфей. Мн кажется, она длаетъ подобныя вещи съ умысломъ.

Въ эту минуту въ дверяхъ появился Гарри и вызвалъ миссъ Нину. Посл кратковременнаго разговора, веденнаго шопотомъ, Нина воротилась къ столу въ разстроенномъ дух.

— Ахъ, какъ жаль! сказала она. Гарри изъздилъ вс окрестности и не могъ пріискать священника на сегодняшніе похороны. Это такъ огорчитъ бднаго старика. Вы знаете, что негры чрезвычайно заботятся о томъ, чтобы надъ могилой умершаго были прочитаны молитвы.

— Если не нашли священника, то я прочитаю ихъ, сказалъ Клэйтонъ.

— И въ самомъ дл! о, благодарю васъ,— сказала Нина.— Я такъ рада этому,— рада потому, что мн жаль бднаго Тиффа. Къ пяти часамъ намъ подадутъ коляску, и мы отправимся, это въ своемъ род будетъ для насъ прогулкою.

— Дитя мое, сказала тетушка Несбитъ, обращаясь къ Нин,по выход изъ гостиной: — я и незнала, что мистеръ Клейтонъ принадлежитъ къ епископальной церкви.

— Напротивъ, сказала Нина: — онъ и все его семейство принадлежитъ къ церкви пресвитеріанской.

— И онъ вызвался читать молитвы? Какъ это странно! сказала тетушка Несбитъ. Съ своей стороны я не одобряю подобіяхъ вещей.

— Какихъ же именно?

— Я не одобряю потворства епископальнымъ заблужденіямъ. Если мы правы въ своихъ убжденіяхъ,— значитъ, заблуждаются они,— и потому мы не должны оказывать имъ снисхожденія.

— Но, тетушка, похоронная служба такъ прекрасна.

— Пожалуйста, не восхваляй ея, сказала тетушка Несбитъ.

— И опять тетушка, вы знаете, что Клэйтонъ не пасторъ, слдовательно онъ будетъ читать молитвы безъ особеннаго увлеченія.

— Во всякомъ случа, это доказываетъ шаткость религіозныхъ правилъ, сказала тетушка Несбитъ. Пожалуста, не хвали мн подобныхъ вещей.

ГЛАВА XII.

ОБЪЯСНЕНЯ.

Золотыя стрлы заходящаго солнца носились повсюду между втвями сосноваго лса, придавая мстамъ, къ которымъ он прикасались, особенную жизнь и игривость. Хоръ птицъ распвалъ вечернюю мелодію, когда небольшое общество расзпюложилось вокругъ только что вырытой могилы. Съ инстинктивнымъ уваженіемъ къ предстоявшей сцен, Нина надла черное шолковое платье, и простую соломенную шляпку съ черными лентами,— объ этомъ уваженіи къ покойниц Тиффъ вспоминалъ впослдствіи и разсказывалъ другимъ втеченіе многихъ лтъ. Криппсъ стоялъ въ голов могилы съ тмъ холоднымъ, безчувственнымъ выраженіемъ, съ какимъ натура, совершенно грубая и преданная животнымъ побужденіямъ, углубляется въ созерцаніе символовъ означающихъ конецъ человческаго существованія. Тиффъ стоялъ съ боку,— его блая шляпа представляла разительный контрастъ съ чернымъ крепомъ, обвивавшимъ тулью, и съ траурнымъ бантомъ на правой рук. Онъ крпко прижималъ къ груди своего груднаго ребенка, завернутаго въ черную шаль, между тмъ какъ двое другихъ дтей стояли подл него и горько плакали. По другую сторону могилы стояли мистеръ Карсонъ, мистеръ Клэйтонъ и за ними, въ групп негровъ, Милли и Гарри. Но вотъ открыли гробъ, чтобъ бросить послдній взглядъ на покойницу. Этотъ прощальный привтъ вызвалъ порывъ глубокой горести со стороны дтей. Въ то время, когда Клэйтонъ, мелодическимъ голосомъ, произнесъ слова: я есмь воскресеніе и жизнь,— Нина плакала, какъ будто могила скрывала отъ нея предметъ, близкій ея сердцу,— она не удерживала слезъ втеченіе всей похоронной службы. Тже самыя побужденія, которыя заставляли ее быть веселой при другихъ сценахъ, пробуждали въ ней глубокую горесть при этомъ обряд. Когда все кончилось, она поцаловала дтей, и, пожавъ руку Тиффу, общала навстить ихъ на другой же день. Посл того Клэйтонъ проводилъ ее до коляски, посадилъ ее и самъ слъ вмст съ Карсономъ.

— Клянусь честью, сказалъ Карсонъ, скороговоркой:— это были чрезвычайно торжественныя, чрезвычайно интересныя похороны! Я въ восторг отъ эффекта, произведеннаго на меня этимъ обрядомъ и въ такомъ романтичномъ мст! Въ высшей степени интересно! Мн пріятно также видть, что молоденькія двицы вашего званія, Нина, принимаютъ живое участіе въ положеніи бдныхъ. Еслибъ он знали, до какой степени чувства состраданія къ ближнему длаютъ ихъ привлекательными, он стали бы заботиться о развитіи этихъ чувствъ еще боле. А замчательная особа — этотъ старый негръ! Кажется, доброе созданіе. Интересны и дти. Надобно думать, что эта женщина, въ молодости, была очень не дурна. Бдная! должно быть много испытала горя! Оградно думать, что теперь она чужда житейскихъ треволненій.

Этотъ монологъ только усиливалъ негодованіе Нины, она даже не принимала въ соображеніе того обстоятельства, что Карсонъ выражалъ свои лучшія чувства и всячески старался выказать то, что считалъ своимъ призваніемъ:— питать какое-то отвращеніе къ безмолвію тамъ, гд голосъ его могъ быть слышенъ. Чувство, заставлявшее Нину сохранять молчаніе и вызывавшее слезы на ея глаза, заставляло Карсона говорить безъ умолку. Онъ, однакоже, не довольствовался пустой болтовней, ему надобно было безпрестанно обращаться къ Нин съ вопросами: не правда ли, что это интересный случай, и что онъ произвелъ на нее глубокое впечатлніе?

— Признаюсь вамъ, мистеръ Карсонъ, сказала Нина:— я не имю теперь ни малйшаго расположенія говорить о чемъ бы то ни было.

— Въ самомъ дл? Гм!— да! Вы такъ растроганы. Натурально — такое настроеніе души должно располагать къ молчанію. Понимаю. Весьма пріятно видть столь глубокое сочувствіе къ горестямъ ближняго.

Нина готова была вытолкнуть его изъ коляски.

— Что касается до меня, продолжалъ Карсонъ: — то мн кажется, мы недостаточно размышляемъ о предметахъ подобнаго рода. По крайней мр я ршительно о нихъ не думаю. А между тмъ иногда полезно бываетъ давать мыслямъ подобное направленіе, оно возбуждаетъ въ насъ добрыя чувства.

Такой болтовней Карсонъ старался разсять впечатлніе, произведенное похоронами. Коляска еще далеко не дохала до дома, когда Нина, взволнованная досадой, забыла все свое грустное сочувствіе. Она видла, до какой степени трудно дать понять Карсону, однимъ холоднымъ обращеніемъ, что онъ вовсе не любезенъ, и что, напротивъ, его пустыя фразы только раздражаютъ ее и еще больше огорчаютъ ее. Его самодовольство, его видъ, съ которымъ онъ постоянно обращался къ ней, навязывая ей то, что по праву принадлежало ему, приводилъ се въ негодованіе. А между тмъ совсть говорила ей, что во всемъ этомъ она виновата сама.

— Нтъ! У меня не достанетъ силъ вынести это! сказала она про себя, поднимаясь по ступенькамъ балкона. И все это длается передъ глазами Клэйтона! Что онъ подумаетъ о мн?

Тетушка Несбитъ и чай давно ожидали ихъ.

— Какъ жаль, сударыня, что вы не были съ нами! Если бы вы знали, какъ интересенъ похоронный обрядъ! сказалъ мистеръ Карсонъ, пускаясь въ разговоръ съ величайшей словоохотливостью.

— Подобнаго рода прогулка произвела-бы на меня вредное дйствіе, сказала митриссь Несбитъ:— чтобъ простудиться, мн стоитъ только вытти на балконъ, когда начинаетъ подниматься роса. Я испытала это втеченіе послднихъ трехъ лтъ. Мн надобно быть очень осторожной! Къ тому же, я страшно боюсь, когда лошадьми правитъ Джонъ.

— Меня чрезвычайно забавлялъ гнвъ стараго Гондреда, при необходимости хать на эти похороны, сказала Нина. Я почти уврена, что еслибъ ему можно было опрокинуть насъ, безъ всякаго вреда своей особ, онъ бы сдлалъ это непремнно.

— Надюсь, сказала тетушка Несбитъ:— это семейство удалится отсюда въ непродолжительномъ времени. Имть подобныхъ людей въ близкомъ сосдств, весьма непріятно.

— Но какія миленькія дти! сказала Нина.

— Напрасно ты восхищаешься ими! Они выростутъ и будутъ похожи на родителей во всхъ отношеніяхъ. Я ужъ насмотрлась на этихъ людей. Не желаю имъ зла, но не хочу имть съ ними дла.

— Мн ихъ очень жаль, сказала Нина. Удивляюсь, почему не заведутъ для нихъ школъ, какъ это водится въ Нью-Норкскомъ штат? Тамъ вс учатся,— разумется, вс т, которые хотятъ учиться. У насъ вовсе не обращено на это вниманія. Кром того, тетушка, эти дти происходятъ отъ старинной виргинской фамиліи. Старикъ негръ, преданный слуга этого семейства, говоритъ, что ихъ мать принадлежитъ къ фамиліи Пейтонъ.

— Все вздоръ! я не врю этому! Они лгутъ… вс лгутъ,— говорить ложь у нихъ вошло уже въ привычку.

— Пусть лгутъ, сказала Нина: — но я, во всякомъ случа, что нибудь сдлаю для этихъ дтей.

— Я совершенно согласенъ съ вами, Нина. Это доказываетъ, что у васъ доброе сердце, сказалъ мистеръ Карсонъ. Вы всегда найдете во мн человка, готоваго поощрять подобныя чувства.

Нина хмурилась и показывала видъ крайняго негодованія, но ничто не помогало. Мистеръ Карсонъ продолжалъ пустую болтовню, пока она не сдлалась ршительно невыносимою для Нины.

— Какъ жарко въ этой комнат, сказала она, быстро вставъ съ мста. Пойдемте лучше въ залу.

Нина столько же досадовала на молчаніе Клэйтона, на его спокойствіе, на его наблюдательность, сколько на любезность и предупредительность Карсона. Оставивъ чайный столъ, она пропорхнула мимо гостей въ залу, которая была теперь прохладна, спокойна, погружена въ сумерки и наполнена ароматомъ розъ, вливавшимся въ окна. Блдная луна, всплывшая на вечернее небо и подернутая золотистымъ туманомъ, бросала длинную полосу свта чрезъ отворенную дверь. Нина готова была отдать цлый міръ, чтобъ только насладиться тишиною, которою объята была вся природа, но, зная хорошо, что подобная тишина для нея невозможна, она ршилась лучше поднять свой собственный шумъ. Она сла за фортепьяно, и начала играть весьма бгло, стараясь выразить.въ звукахъ свое неудовольствіе, успокоить нервное настроеніе духа. Клэйтонъ опустился на кушетку подл отворенной двери, между тмъ какъ Карсонъ восхищался музыкой, раскрывалъ и закрывалъ нотныя книги, и безпрестанно длалъ бглыя замчанія, пересыпая ихъ знаками восклицанія. Наконецъ, Нина, совершенно выведенная изъ терпнія, встала и, бросивъ ршительный взглядъ на мистера Карсона, сказала.

— Какой прелестный вечеръ!… Не хотите ли прогуляться? При конц одной садовой дорожки, есть превосходный видъ, гд луна смотрится въ воду: мн бы хотлось показать вамъ это мсто.

— Не намрена ли ты простудиться, Нина? сказала тетушка Несбитъ.

— Вовсе нтъ, я никогда не простужусь, сказала Нина, выбгая на балконъ и принимая руку восхищеннаго Карсона. И она удалилась съ нимъ, почти прыгая отъ радости, оставивъ Клейтона бесдовать съ тетушкой Несбитъ. Нина шла такъ скоро, что ея кавалеръ едва успвалъ за ней слдовать. Наконецъ они подошли къ окраин небольшаго оврага, и Нина вдругъ остановилась.

— Мистеръ Карсонъ, сказала она:— я намрена поговорить съ вами.

— Я въ восторг отъ вашего намренія, моя милая Нина! Я заране восхищаюсь вашими словами.

— Нтъ — нтъ…. пожалуйста не восхищайтесь, сказала Нина, длая знакъ, чтобъ онъ укротилъ свою восторженность.— Выслушайте сначала, что я хочу вамъ сказать. Я полагаю, вы не получили письма, посланнаго вамъ нсколько дней тому назадъ.

— Письма! Я не получалъ! Какое несчастье!

— Большое несчастье, дйствительно, и для васъ и для меня, сказала Нина: — еслибъ вы получили его, это избавило бы навъ отъ сегодняшняго свиданія. Я писала, мистеръ Карсонъ, что слово, которое дала вамъ, я не считаю обязательнымъ, что я поступила весьма нехорошо и весьма неблагоразумно, и что исполнить мое общаніе я не могу. Въ Нью-Йорк, гд вс и все, повидимому, шутило, и гд между молодыми, неопытными двочками принято за правило шутить подобными вещами, я дала вамъ слово — такъ, для шутки, не больше. Я не думала, въ какую сторону принята будетъ эта шутка, не думала о томъ, что говорила, не думала о томъ, что должна испытывать впослдствіи. Теперь я очень сожалю о своемъ поступк, и на этотъ разъ должна говорить истину. Мн непріятно,— я даже неумю выразить, до какой степени непріятно ваше обращеніе со мной въ моемъ дом.

— Миссъ Гордонъ! сказалъ мистеръ Карсонъ: — я ршительно изумленъ! Я…. я не знаю…. что мн думать!

— Я хочу, чтобъ вы думали, что я говорю серьзно,— что я могу любить васъ искренно, какъ добраго знакомаго и всегда желать вамъ счастія, но что всякое другое чувство должно быть, для насъ такъ же недоступно, какъ недоступна луна, которая свтитъ намъ. Не нахожу словъ, чтобы высказать вамъ, до какой степени огорчаетъ меня шутка, надлавшая вамъ столько безпокойства — очень, очень огорчаетъ! повторила Нина съ непритворнымъ чувствомъ: — но, прошу васъ, поймите наши настоящія отношенія.

Нина отвернулась и пошла обратно къ дому.

— Наконецъ, сказала она: — я отвязалась отъ него.

Мистеръ Карсонъ стоялъ неподвижно, постепенно выходя изъ оцпеннія, въ которое приведенъ былъ неожиданнымъ объясненіемъ. Онъ выпрямился, протеръ глаза, вынулъ изъ кармана часы, посмотрлъ на нихъ, и потомъ, весьма мрнымъ шагомъ, началъ удаляться отъ Нины, идя по дорожк, направлявшейся въ противоположную сторону отъ дома. При такомъ счастливомъ характер, какимъ одаренъ былъ Карсонъ, стоило употребить только четверть часа на размышленіе, чтобъ пополнить недостатокъ, который по какому нибудь случаю оказывался въ его самодовольств. Прогулка была очаровательна, садовая дорожка, извиваясь между густыми купами деревъ, по берегу рки, на которой съ каждымъ шагомъ открывались живописные виды, направлялась къ дому совершенно съ другой стороны. Во время этой прогулки, мистеръ Карсонъ ршилъ все дло. Во-первыхъ, онъ повторилъ утшительную старую пословицу, что въ мор та рыба хороша, которая ловится. Во-вторыхъ, такъ какъ мистеръ Карсонъ былъ дальновидный, практическій человкъ, то ему сейчасъ же пришло на мысль, что плантація находилась въ довольно разстроенномъ состояніи, и потому не представляла тхъ выгодъ, за которыми бы стоило гнаться. Въ-третьихъ, смотря ка Нину, какъ лисица въ басн смотритъ на виноградъ, Карсонъ началъ думать, что она любитъ пышно одваться, и вообще жить роскошно. Наконецъ, владя тмъ невозмутимымъ спокойствіемъ, которое принадлежитъ натурамъ съ весьма мелкими чувствами, онъ сказалъ про себя, что не иметъ ни малйшей склонности къ этой двочк. Словомъ, вспомнивъ о своемъ прекрасномъ состояніи, о своемъ дом въ Нью-Йорк и о всей своей обстановк, онъ видлъ въ Нин существо, достойное сожалнія, и потому, при вход на балконъ, въ душ его было столько человколюбія и состраданія къ ближнему, сколько могъ бы пожелать для себя всякій отверженный любовникъ. Онъ вошелъ въ гостиную. Тетушк Несбитъ подали свчи, и она сидла одна, затянувъ руки въ перчатки. Карсонъ, не зналъ что происходило во время его прогулки, но мы выведемъ изъ этой неизвстности и его и нашихъ читателей.

Нина воротилась домой съ тмъ же ршительнымъ видомъ, съ какимъ вышла и, веромъ ударивъ Клэйтона по плечу, вывела его изъ задумчивости.

— Пойдемте со мной, сказала она: — посмотримъ изъ окна библіотеки, и полюбуемся луной.

И Нина пошла по старой дубовой лстниц, останавливаясь почти на каждой ступени, длала Клэйтону повелительные жесты слдовать за нею и наконецъ отворила дверь обширной комнаты, съ черными дубовыми стнами, придававшими ей мрачный видъ. Клэйтонъ вошелъ въ нее. Комната эта находилась прямо надъ залой, и подобно зал на балконъ выходила окнами, сквозь которыя вливался потокъ луннаго свта. Большой, покрытый бумагами, письменный столъ краснаго дерева стоялъ посредин комнаты. Луна свтила такъ ярко, что на стол можно было видть бронзовую чернильницу и различить цвтъ облатокъ и сургуча. Изъ окна, за отдаленными вершинами деревъ, представлялся великолпный видъ рки, поверхность которой какъ будто усыпана была серебристыми блестками.

— Неправда ли, что видъ отсюда прекрасный? сказала Нина взволнованнымъ голосомъ.

— Превосходный! отвчалъ Клейтонъ, садясь въ большое кресло подл окна и глядя изъ него съ обычною задумчивостію.

Посл минутнаго молчанія и нкотораго усилія подавить волненіе, Нина продолжала:

— Но не объ этомъ я хотла говорить съ вами. Я искала случая, и считала обязанностію сказать вамъ нсколько словъ. Я получила ваше письмо и премного обязана вашей сестриц за ея впиманіе. Мн кажется, что въ теченіе всего времени, которое вы провели здсь, васъ чрезвычайно удивляло то, что вы видли.

— Что же могло удивлять меня? спокойно спросилъ Клэйтонъ.

— Обращеніе со мною мистера Карсона.

— Нисколько, отвчалъ Клэйтонъ, съ обычнымъ спокойствіемъ.

— Во всякомъ случа, сказала Нина:— благородство, требуетъ отъ меня, чтобы я объяснила вамъ причину такого поведенія. Мистеръ Карстонъ вообразилъ, что иметъ полное право на мою руку и на мое состояніе. Я была такъ безразсудна, что сама подала ему поводъ думать такимъ образомъ. Дло въ томъ, что я играла жизнью, говорила и длала все, что приходило въ голову, такъ, для шутки. До недавняго времени, мн все казалось что въ моихъ словахъ и поступкахъ ничего нтъ серьзнаго или дйствительнаго. Знакомство съ вами показало мн многія вещи въ настоящемъ ихъ вид. Теперь я убдилась, какъ безразсудно обыкновеніе, существующее между двицами, играть и шутить всмъ на свт. Ради шутки, я дала слово мистеру Карсону вытти за него за мужъ, ради шутки я дала слово и другому.

— Ради шутки, вы дали точно такое же слово и мн, сказалъ Клэйтонъ, нарушая молчаніе.

— Нтъ, сказала Нина, посл минутнаго раздумья: — не ради шутки, но и не серьзно. Мн кажется, я нахожусь въ состояніи человка, который начинаетъ пробуждаться. Я не узнаю себя, не узнаю, гд я и что такое, мн не хочется отрываться отъ безотчетно-пріятной дремоты. Я нахожу слишкомъ труднымъ принять на себя отвтственность серьзной жизни. Мн кажется, я не могу быть привязанною къ кому нибудь. Я хочу быть свободною. Я ршительно прервала всякую связь съ Карсономъ, прервала ее съ другимъ, и хочу….

— Прервать ее со мною? сказалъ Клэйтонъ.

— Не знаю, какъ вамъ сказать, чего я хочу. Это желаніе отличается отъ всхъ другихъ желаній, но въ тоже время къ нему примшивается чувство боязни, отвтственности и стсненія. Я знаю, что безъ васъ я буду чувствовать себя совершенно одинокою, мн пріятно получать отъ васъ письма, а между тмъ, кажется, невозможнымъ быть связанною словомъ выдти за васъ за мужъ, мысль объ этомъ ужасаетъ меня.

— Милый другъ мой, сказалъ Клэйтонъ:— успокойтесь, если васъ страшитъ подобная мысль. Я отдаю назадъ ваше слово. Если вамъ пріятно быть со мною и писать ко мн, то, прошу васъ, не стсняйте себя,— время сдлаетъ свое дло. Говорите и длайте, что вамъ угодно, пишите комн или не пишите, когда вамъ угодно, если вамъ нравятся мои письма, то читайте ихъ, если не нравятся, то не читайте. Безъ свободы не можетъ быть истинной любви.

— Благодарю васъ, очень благодарю! сказала Нина, и вздохомъ облегчила грудь свою: — теперь я вотъ что скажу: мн понравилась приписка вашей сестры, но, не смотря на милыя выраженія, въ этой приписк есть что-то особенное, дающее идею, что ваша сестра одна изъ тхъ серьзныхъ, степенныхъ женщинъ, которая ужаснулась бы, узнавъ о моихъ шалостяхъ въ Нью-Йорк.

Клэйтонъ едва удержался отъ смха при этомъ замчаніи Нины, въ которомъ проглядывала инстинктивная прозорливость..

— Не знаю, сказалъ онъ: — почему вы замтили это? и еще въ такой коротенькой приписк.

— Знаете ли,— когда я гляжу на чей нибудь почеркъ, у меня сейчасъ же составляется идея о характер того, кто писалъ, какъ будто глядя на почеркъ, вы смотрите на человка, писавшаго имъ, точно такую же идею сообщилъ мн и почеркъ вашей сестры, когда я читала ея приписку.

— Миссъ Нина, говоря по правд, сестра Анна немного серьзна, строга и осмотрительна въ поступкахъ, не смотря на то, у нея доброе, любящее сердце. Вы полюбите другъ друга, я это знаю,

— А я такъ этого незнаю, сказала Нина.— Я знаю только, что у меня есть способность ужасать степенныхъ людей своими поступками, какъ и у нихъ есть способность длать мн все наперекоръ.

— Прекрасно, только мою сестру вы не считайте за женщину серьзную, въ буквальномъ значеніи этого слова, у ня, подъ серьзной наружностью, какъ подъ самою тонкою оболочкою, бьется искреннее и горячее сердце.

— Можетъ быть и такъ, сказала Нина:— а по моему мннію, такіе люди похожи на мелкій ручей, промерзшій до дна. Впрочемъ, оставимте это. Мн было бы очень пріятно, еслибъ ваша сестра навстила насъ, разумется, какъ навщаютъ хорошіе друзья, а то весьма непріятно, если кто нибудь прідетъ только для того, чтобъ высмотрть слабыя стороны и потомъ насмяться.

Клэйтонъ засмялся отъ наивнаго, незамаскированнаго чистосердечія этихъ словъ.

— Надо вамъ сказать, продолжала Нина: — что хотя я ни боле, ни мене, какъ неопытная, ничего не знающая пансіонерка, но я горда, какъ будто во мн есть все, чмъ должно гордиться. Откровенно признаюсь, мн бы не хотлось вести переписку съ вашей сестрой, потому что я не умю писать хорошихъ писемъ, я не могу просидть довольно долго и спокойно, чтобъ подумать и написать что нибудь дльное.

— Пишите совершенно такъ, какъ вы говорите, сказалъ Клэйтонъ: — пишите все, что придетъ вамъ въ голову. Я полагаю, что подобный способъ писать письма понравится и вамъ, писать натянуто было бы весьма скучно и для васъ и для тхъ, кому вы пишите.

— Прекрасно, мистеръ Эдвардъ Клэйтонъ, съ одушевленіемъ сказала Нина вставая.— Теперь если вы кончили восхищаться эффектами луннаго свта, можно спуститься въ гостиную, гд тетушка Несбитъ и мистеръ Карсонъ давно, я думаю, сидятъ tte—tte.

— Бдный Карсонъ! сказалъ Клэйтонъ.

— Пожалуйста, не жалйте его! Это такой человкъ, которому стоитъ только проспать спокойно ночь, и онъ примирится со всмъ человчествомъ. Онъ такъ простосердеченъ! И за это я буду любить его. Не понимаю, что съ нимъ сдлалось: онъ никогда не былъ такимъ навязчивымъ и непріятнымъ. Въ Нью-Йорк мы вс любили его: онъ былъ любезнымъ, услужливымъ, сговорчивымъ созданіемъ, всегда довольнымъ собою и веселымъ, знающимъ вс новости. Теперь же я вижу, что онъ принадлежитъ къ числу людей, которые становятся несносными, когда дло коснется чего нибудь серьзнаго. Вы сами слышали какой болталъ онъ вздоръ, возвращаясь съ похоронъ. Поврьте, онъ болталъ бы точно такъ же, еслибъ возвращался съ моихъ похоронъ.

— О, нтъ! вы уже слишкомъ дурно о немъ думаете, сказавъ Клэйтонъ.

— Это врно, возразила Нина:— онъ напоминаетъ мн одну изъ тхъ бойкихъ синихъ мухъ, которыя жужжатъ и летаютъ около васъ, спокойно гуляютъ по книг, которую вы читаете, и садятся, гд имъ вздумается. Когда онъ принимаетъ на себя серьзный видъ и начинаетъ говорить о серьзныхъ предметахъ, онъ, въ моихъ глазахъ, становится этой мухой, опускающейся на Библію, которую вы читаете, и расправляющей свои крылья. Но пора! пойдемте въ гостинную и будемъ утшать это доброе созданіе.

Они спустились съ лстницы, и Нина казалась совершенно другимъ существомъ. Никогда еще она не была до такой степени любезною. Она безъ умолку говорила, безпрестанно обращалась къ Карсону и пла для него любимыя его оперныя аріи, пла тмъ охотне, что Клэйтонъ слушалъ ихъ внимательно. Во время этой дружеской бесды, въ дубовой алле послышался звукъ лошадиныхъ подковъ.

— Кто это детъ въ такую позднюю пору? сказала Нина, и подбжавъ къ двери, посмотрла изъ нея. Она увидла озабоченнаго Гарри, и поспшила спуститься съ балкона.

— Кто это детъ, Гарри? спросила она.

— Мистеръ Томъ, миссъ Нина, въ полголоса отвчалъ Гарри.

— Томъ! О, Боже! воскликнула Нина, встревоженнымъ голосомъ: — зачмъ онъ детъ сюда?

— За тмъ же, зачмъ онъ здитъ и во всякое другое мсто, сказалъ Гарри.

Нина поднялась на балконъ, и съ боязнію смотрла въ даль дубовой аллеи, на которой звукъ лошадиныхъ копытъ съ каждой мимутой становился все ближе и ближе. Гарри также поднялся на балконъ и сталъ на нсколько шаговъ поодаль отъ Нины. Черезъ нсколько минутъ, всадникъ подъхалъ къ крыльцу.

— Эй! кто тамъ есть? вскричалъ прізжій: — поди, возьми мою лошадь! Слышишь ли ты, бездльникъ?

Гарри оставался неподвижнымъ, опустивъ руки, онъ стоялъ съ угрюмымъ выраженіемъ.

— Что же! разв ты не слышишь? закричалъ прізжій громче прежняго, и съ крупной бранью: — поди сюда! возьми мою лошадь!

— Ради Бога! сказала Нина, обращаясь къ Гарри: — не заводи здсь сцены. Возьми сейчасъ же его лошадь! Длай все, только бы онъ не шумлъ.

Гарри быстро сбжалъ съ лстницы, и молча взялъ поводъ изъ руки новоприбывшаго.

— Ахъ, Нина, это ты? сказалъ Томъ Гордонъ. И Нина очутилась въ грубыхъ объятіяхъ Тома,— и вслдъ за тмъ почувствовала поцалуй, отъ котораго пахло ромомъ и табакомъ.

— Томъ! ты ли это? сказала она дрожащимъ голосомъ, стараясь освободиться изъ его объятій.

— Конечно я! а ты думала кто? Чертовски радъ тебя видть,— а ты?— Пожалуй, ты и не надялась, что я пріду!

— Тише, Томъ! пожалуйста! Я рада тебя видть. У насъ въ гостяхъ джентльмены: — не кричи такъ громко.

— Врно, кто нибудь изъ твоихъ поклонниковъ? Ну что же, вдь и я не хуже ихъ! Надюсь, мы живемъ въ свободномъ государств! Я не намренъ говорить для нихъ шопотомъ. Вотъ что, Нина Это кажется старая Несбитъ! сказалъ онъ, увидвъ подошедшую къ дверямъ тетушку Несбитъ:— Ало! старая два, какъ поживаете?

— Томасъ, сказала мистриссъ Несбитъ, мягкимъ голосомъ:— Томасъ!

— Пожалуйста, не величать меня Томасомъ, старая кошка! Не смйте говорить мн: тише! Я не хочу молчать. Я знаю, что длаю! Этотъ домъ точно такъ же принадлежитъ мн, какъ и Нин, и потому я могу распоряжаться здсь по своему, я не намренъ зажимать себ ротъ для всякой дряни. Прочь съ. дороги, говорю я! впустите меня.

Тетушка Несбитъ отступила въ сторону.

Томъ вошелъ въ комнату. Это былъ молодой человкъ, лтъ двадцати пяти, и, какъ по всему было видно, обладалъ нкогда красотою и лица и всей фигуры, но постоянная невоздержность исказила вс черты его лица и лишила ихъ всякой граціи. Его чорные глаза имли тотъ мутный цвтъ и то озабоченное выраженіе, которые обнаруживаютъ въ молодомъ человк сознаніе своей порочности. Его широкій и высокій лобъ, красный и покрытый угрями, его губы, толстыя и отвислыя, вс его движенія и манеры служили печальнымъ доказательствомъ, что въ настоящее время онъ находился подъ вліяніемъ охмляющихъ напитковъ, и при томъ до такой степени, что потерялъ уже сознаніе своихъ поступковъ. Нина слдовала за нимъ, и Клэйтонъ не на шутку испугался при вид страшной блдности ея лица. Она сдлала безотчетное движеніе къ нему, какъ бы прося его защиты. Клэйтонъ всталъ, Карсонъ тоже и, втеченіе минуты, вс стояли въ безмолвномъ замшательств.

— Вотъ это мн нравится, Нина! сказалъ онъ, крайне грубымъ тономъ:— чтоже ты не рекомендуешь меня? Прекрасно ты встрчаешь брата, посл четырехлтней разлуки. Чортъ возьми! Рекомендуй же меня!

— Томъ! не говори такъ грубо, ласковымъ голосомъ сказала Нина, взявъ его за руки:— вотъ этотъ джентльменъ, мистеръ Клэйтонъ, а это, продолжала она, глядя на мистера Клэйтона и говоря взволнованнымъ голосомъ: — мой братъ.

Въ знакъ выраженія обыкновенной учтивости, мистеръ Клэйтонъ протянулъ ему руку.

— Мистеръ Карсонъ, сказала Нина: — рекомендую вамъ брата.

Въ голос и манер, съ которыми она произнесла эти слова, было что-то невыразимо трогательное. Это замтилъ еще одинъ мужчина, который не былъ въ зал. Гарри, передавъ слуг лошадь, стоялъ, прислонясь къ дверному косяку и смотрлъ на сцену. Яркія искры, какъ отъ стильнаго лезвія, вылетали изъ голубыхъ его глазъ, каждый разъ, когда Нина произносила ‘мой братъ’, Гарри удерживалъ дыханіе, какъ бы стараясь подавить порывы сильнаго душевнаго волненія.

— Полагаю, вамъ очень не нравится такой собесдникъ, какъ я, сказалъ Томъ, взявъ стулъ и съ шляпою на голов садясь въ середин группы. Но, вдь и я имю такое же право сидть здсь, какъ и всякій другой, продолжалъ онъ, выплевывая табачную жвачку къ ногамъ тетушки Несбитъ. По моему, родственники должны имть родственныя чувства и радоваться при встрч другъ съ другомъ. я вы видите сами, джентльмены, есть ли тутъ родственныя чувства? вотъ это моя сестра. Вы поврите мн, если я скажу, что она не видлась со мной втеченіе четырехъ лтъ! Вмсто того, чтобы радоваться, она засла въ уголъ, не хочетъ подойти ко мн, боится меня, какъ чумы. Поди же сюда, моя кошечка, и сядь ко мн на колни.

Онъ сдлалъ движеніе, чтобъ привлечь Нину къ себ. Съ выраженіемъ ужаса, Нина сопротивлялась, глядя на тетушку Несбитъ, которая, будучи еще боле испугана, сидла на диван поджавъ ноги. Томъ въ ея глазахъ былъ хуже бшеной собаки. Об он имли основательную причину ужасаться. Въ нихъ еще живо сохранились воспоминанія о жестокихъ домашнихъ ураганахъ, разражавшихся надъ всмъ семействомъ, когда Томъ Гордонъ возвращался домой. Нина помнила градъ проклятій и брани, ужасавшій ее, когда она была еще ребенкомъ, помнила время, когда отецъ ея, блдный какъ смерть, склонивъ голову на руку., вздыхалъ тяжеле, чмъ вздыхаетъ отецъ, потерявшій своего единственнаго сына. По этому нисколько не удивительно, что Нина, всегда неустрашимая и находчивая, сдлалась вдругъ боязливою и растерянною при возвращеніи Тома.

— Томъ! ласково сказала она, подходя къ нему: — ты еще не ужиналъ: не лучше ли теб отправиться въ столовую?

— Нтъ, сказалъ онъ, обхвативъ ея станъ, и сажая ее къ себ на колни, — напрасно ты хочешь выгнать меня изъ этой комнаты. Я знаю, что длаю! Скажи мн, продолжалъ онъ, удерживая ея на колняхъ:— который же изъ нихъ лучше теб нравится! къ которому изъ нихъ ты боле благоволишь?

Клэйтонъ всталъ и вышелъ на балконъ, мистеръ Карсонъ попросилъ Гарри проводить его въ отведенную спальню.

— А-га! разогналъ ихъ какъ бомбой! И въ самомъ дл, Нина, сказать по правд, я чертовски голоденъ. Не могу понять, что могло задержать моего Джима такъ долго. Я послалъ его полями, на почту. Ему бы слдовало воротиться въ одно время со мною. А! вотъ онъ детъ. Эй, ты, собака! вскричалъ онъ, подходя къ дверямъ, противъ которыхъ спускался съ коня весьма чорный негръ. Есть ли письма?

— Нтъ, мистеръ Томъ! я дождался почты. Вотъ уже мсяцъ, какъ почта приходитъ безъ писемъ. Я думаю, тутъ есть какая нибудь путаница, по которой мшки съ письмами попадаютъ не туда, куда слдуетъ.

— Чортъ возьми! Что же это значитъ? Послушай, Нина, сказалъ онъ, возвращаясь въ залу: — почему ты не предложишь мн ужина? Прізжаю домой, сюда, въ отеческій домъ, и чтоже? вижу людей, какъ будто приговоренныхъ къ смерти. Даже и ужина нтъ!

— Помилуй, Томъ! я нсколько разъ предлагала теб и просила ужинать.

— И — эхъ! шопотомъ сказалъ Джимъ, обращаясь къ Гарри: — вся бда въ томъ, что онъ еще только въ полпьяна. Скажите, чтобъ дали ему немножко рому, да еще немножко, и тогда, какъ нельзя легче, можно стащить его въ спальню.

Слова Джима оправдались. Тамъ Гордонъ слъ ужинать и въ нсколько минутъ прошелъ вс степени опьяненія. Суровость уступила въ немъ мсто безпредльной нжности, онъ цаловалъ Нину и тетушку Несбитъ, оплакивалъ свои пороки и сознавался въ дурныхъ своихъ поступкахъ, смялся и плакалъ все слабе и слабе и наконецъ заснулъ на стул, на которомъ сидлъ.

— Ну, видите: онъ готовъ теперь, замтилъ Джимъ, наблюдавшій процессъ опьяненія. Возьмемъ, вынесемъ его, сказалъ онъ, обращаясь къ Гарри.

Нина, въ свою очередь, удалилась въ спальню. Она видла, что ее ожидали впереди огорченія и тревожныя думы. Живе, чмъ когда либо, она представляла себ исключительное одиночество своего положенія. Тетушка Несбитъ не располагала къ себ, Нина не любила обращаться къ ней ни за помощью, ни за совтомъ, при каждой покой попытк пробудить въ ней сочувствіе къ себ, она испытывала только одно огорченіе и досаду.

— Что-то будетъ завтра, сказала она про себя, ложась въ постель. Томъ, по обыкновенію, начнетъ во все вмшиваться, будетъ терзать моихъ слугъ, придираться къ Гарри. О, Боже мой!— и только начинаю жить, и уже жизнь становится для меня слишкомъ тяжелою.

Говоря эти слова, Нина увидла, что кто-то стоялъ подл ея кровати. Это была Милли, съ материнскою нжностью поправлявшая подушки и постель.

— Это ты, Милли! Присядь, пожалуйста, на минутку. Я такъ устала сегодня! Какъ будто я провела цлый день въ хлопотахъ! Ты знаешь, что Томъ воротился домой и такой пьяный! Ахъ, Милли, это ужасно! Знаешь ли, что онъ обнималъ меня и цаловалъ, — правда, онъ мн брать, но все же это ужасно! И теперь я такъ утомлена, такъ озабочена!

— Знаю, милочка моя, все знаю, сказала Милли: — много и много разъ я видла его въ такомъ положеніи.

— А что всего хуже, продолжала Нина:— это неизвстность, какъ онъ будетъ вести себя завтра, и еще въ присутствіи мистера Клэйтона! Одна мысль объ этомъ огорчаетъ, стыдитъ, убиваетъ меня.

— Ничего, дитя мое, сказала Милли, нжно приглаживая волосы Нины.

— Я такъ одинока, Милли, что даже не къ кому обратиться за совтомъ. У другихъ двицъ есть по крайней мр друзья или родствеиники, которые служатъ имъ опорой, но у меня нтъ никого.

— Почему же вы не просите вашего Отца помочь вамъ? съ кротостію и смиреніемъ сказала Милли.

— Кого? стросила Нина, поднимая голову съ подушки.

— Вашего Отца! сказала Милли торжественнымъ голосомъ. Разв вы незнаете ‘Отца, который на небесхъ’. Надюсь, кошечка моя, вы не забыли этой молитвы?

Нина смотрла на старуху съ изумленіемъ.— Милли продолжала:

— Еслибъ я была на вашемъ мст, овечка моя, я бы все разсказала моему Отцу: вдь Онъ, дитя мое, любитъ васъ! Ему было бы пріятно, еслибъ вы обратились къ нему, высказали бы ему свое горе и, поврьте, Онъ успокоилъ бы васъ. Такъ по крайней мр я длала всегда, и всегда находила, что длала не напрасно.

— Ахъ, Милли! неужели ты хочешь, чтобъ я обратилась къ Богу и просила его помочь мн въ моихъ безразсудныхъ поступкахъ?

— Почему же и нтъ? Вдь это ваши же поступки.

— Прекрасно, но, Милли, сказала Нина боязливо:— ты знаешь, что относительно религіи я была весьма дурная двочка. Вотъ уже годы и годы, какъ я не читала молитвъ. Въ пансіон обыкновенно смялись надъ тми, кто читалъ ихъ, и потому я мало молилась.

— Что съ вами, моя милочка? Вы ли это говорите?— Неужели вы думаете, что Отецъ Небесный не знаетъ всхъ нашихъ длъ и помышленій, что Онъ не любитъ и не хранитъ насъ во всякое время! Нтъ, дитя мое, Онъ знаетъ, какія мы бдныя и слабыя созданія.

— Милли, Милли! я такъ давно не читала молитвъ, что даже и не знаю теперь, какъ он читаются.

— Господь съ вами, дитя мое! Я обыкновенно обращаюсь къ Отцу Небесному и высказываю Ему все, что на душ, и когда я выскажу Ему все свое горе, камень этотъ становится легче всякаго перышка.

— Но все же, я такъ давно не молилась Ему!

— Вотъ что я скажу вамъ, моя милочка! Я помню васъ, когда вы еще были маленькимъ, умненькимъ ребенкомъ, прыгали по балкону, бгали отъ тхъ, кто смотрлъ за вами, убгали въ рощу, рвали цвты, рзвились и шалили. Разъ вы веселились тамъ, какъ вдругъ папа выходитъ на балконъ и не находитъ васъ. Онъ кличетъ васъ, вы его не слышите, онъ бросается въ одну сторону, заглядывать въ другую, бжитъ въ лсъ и наконецъ находитъ васъ: вы стоите въ болот, башмачки ваши увязли въ грязи, ваши ручки и личико перецарапаны, вы плачете и зовете папа. Онъ говорилъ, что этотъ призывъ былъ для него лучше всякой музыки, какую онъ слыхалъ въ своей жизни. Я помню, онъ взялъ васъ на руки и унесъ домой, безпрестанно цалуя васъ. Вотъ какъ это было моя милочка! Вы только тогда призывали своего папа, когда нужна была его помощь! Такъ точно поступаемъ мы вс и во всякое время. Мы только тогда прибгаемъ къ Отцу Небесному, когда намъ нужна Его помощь, когда сцпленіе трудностей и горестей заставляетъ насъ обратиться къ Нему. Когда нибудь, я поговорю съ вами побольше объ этомъ. Но теперь, моя милбчка, не горюйте: просите Его помощи и засните спокойно. Онъ услышитъ васъ. Господь съ вами!

Сказавъ это, Милли, съ заботливостью доброй няни, пригладила подушку, и, поцаловавъ Нину въ голову, удалилась.

ГЛАВА XIII.

ТОМЪ ГОРДОНЪ.

— Послушай, Нина, сказалъ ея братъ, вошедъ на другой день въ гостиную, посл осмотра плантаціи:— ты непремнно должна оставить меня здсь, чтобъ управлять плантаціей. Здсь все ужасно запущено! Этотъ Гарри только разъзжаетъ въ своихъ блестящихъ сапогахъ и ничего не длаетъ, обманываетъ тебя и заботится о своемъ гнзд. О, я знаю: вс эти полублые ужасные бездльники!

— И ты знаешь, Томъ, что въ управленіи плантаціею соблюдается тотъ порядокъ, который назначенъ покойникомъ отцомъ нашимъ въ духовномъ завщаніи. Дядюшка Джонъ говоритъ, что Гарри превосходный управляющій. Я съ своей стороны уврена, что преданне его никто и быть не можетъ, и я очень имъ довольна.

— Я думаю! Правда, по духовному завщанію все оставлено теб и душеприкащикамъ, какъ ты называешь ихъ, но ужь будто и я ничего не значу? Ты очень ошибаешься, если не считаешь меня своимъ прямымъ опекуномъ! Зачмъ-то я и пріхалъ сюда, чтобъ разъ навсегда покончить съ наглостью этого негодяя!

— Съ наглостію Гарри? Въ немъ ничего нтъ наглаго. Напротивъ, онъ поступаетъ благородно, какъ джентльменъ: вс замчаютъ это.

— Благодарю! Вотъ это мн нравится, Нина! Какъ глупо съ твоей стороны употреблять это слово въ отношеніи къ негру. Хорошъ джентльменъ! Конечно, разъигрывая джентльмена, станетъ ли онъ заботиться о твоихъ выгодахъ? Подожди немного, и ты сама увидишь, въ какомъ положеніи находятся твои дла. Отчего вс эти безпорядки? Оттого, что ты никогда не слушаешь меня, не обращаешь ни малйшаго вниманія на мои совты.

— Прошу тебя, Томъ, не говори мн объ этомъ! Я не вмшиваюсь въ твои дла. Пожалуйста, предоставь мн право управлять и моими по моему усмотрнію.

— А кто этотъ Клэйтонъ, который шатается здсь? Ужь не думаешь ли ты выдти за мужъ за него?

— Не знаю, сказала Нина,

— Ну такъ я знаю: онъ мн не нравится, и я ни за что не дамъ теб согласія на этотъ бракъ. Вотъ другой, совсмъ иное дло,— тотъ вдвое достойне. Это богатйшій человкъ въ Нью-Йорк. Мн говорилъ объ немъ Джо-Снэйдерь. За него ты можешь выдти.

— Еслибъ онъ былъ богаче Креза, я и тогда не пойду за него. У меня еще покуда нтъ желанія идти замужъ, но если захочу, то мн никто не можетъ запретить выдти за мистера Клэйтона, сказала Нина, и по лицу ея разлился яркій румянецъ.— Ты не имешь права распоряжаться моими длами, — скажу теб откровенно, Томъ, что я не хочу и не буду слушать твоихъ приказаній.

— Въ самомъ дл!— посмотримъ! сказалъ Томъ.

— Кром того, продолжала Нина: — я желаю, чтобъ ты оставилъ здсь все въ поко и помнилъ, что мои слуги — не твои, и что ты не имешь права поврять ихъ дйствія.

— Увидимъ, будутъ ли твои слова согласны съ моими дйствіями! Ты не забудь, что я смотрю на положеніе плантаціи моего отца не изподтишка, не какъ чужой человкъ. Если твои негры не хотятъ смотрть въ оба, то и они узнаютъ, и притомъ очень скоро, господинъ ли я здсь или нтъ,— особливо этотъ Гарри. Если эта собака осмлится неслушать моихъ приказаній, я влплю ей пулю въ голову такъ же легко, какъ въ голову дикой козы. Пусть эти слова послужатъ теб предостереженіемъ.

— О, Томъ! зачмъ говорить такія вещи!— сказала Нина, начиная не на шутку тревожиться.— Неужели теб нравится огорчать меня?

Разговоръ былъ прерванъ приходомъ Милли.

— Миссъ Нина, я стану крахмалить сегодня платье миссъ Лу, не угодно ли отдать мн и ваши вещи.

Радуясь случаю прервать разговоръ, Нина убжала въ свою комнату, за ней послдовала и Милли и, затворивъ дверь, заговорила съ Ниной таинственнымъ тономъ.

— Миссъ Нина! нельзя ли вамъ отправить Гарри куда-нибудь съ порученіемъ, дня на три, пока не удетъ мистеръ Томъ.

— Но какое право, сказала Нина, съ яркимъ румянцемъ: — какое право иметъ онъ предписывать законы моимъ слугамъ или мн, и вмшиваться въ здшнія распоряженія?

— Теперь, миссъ Нина, безполезно разсуждать о правахъ. Мы должны длать, что можемъ.— Такъ ли мы длаемъ или нтъ, это опять другая статья. Дло въ томъ, дитя мое: Гарри у васъ правая рука, и не то что мы, онъ не гнется передъ втромъ. Онъ вспыльчивъ, теперь онъ точь въ гочь, какъ боченокъ, наполненный порохомъ, а масса Томъ, то и дло, что поджигаетъ его. Какъ вы хотите, моя милочка, а мн кажется, что это не обойдется безъ чего нибудь ужаснаго.

— Неужели ты думаешь, что онъ осмлится…

— Ахъ, дитя мое, не говорите мн!— Осмлится! Конечно, осмлится! къ тому же молодые люди имютъ множество случаевъ оскорбить беззащитнаго и вывести изъ себя. А если ни тло ни душа не въ состояніи будутъ вынести оскорбленія, если Гарри подниметъ свою руку, тогда масса Томъ застрлитъ его! Пока еще ничего не сказано, ничего и не сдлано. А посл ужь будетъ поздно: тогда ужь ничмъ не поможешь. Вы не захотите заводить судебнаго процесса съ роднымъ братомъ, а если и заведете, то все же не возвратите жизни Гарри. Ахъ, дитя мое, еслибъ можно было разсказать вамъ, что я видла!… нтъ! вы ничего не знаете объ этомъ. Я только одно вамъ скажу: пошлите за чмъ нибудь на плантацію вашего дяди, пошлите туда Гарри съ чмъ нибудь, или просто ни съ чмъ, дайте только ему возможность ухать отсюда, а потомъ уже поговорите съ вашимъ братомъ откровенно и заставьте его удалиться отсюда. Но, ради Бога, не ссорьтесь съ нимъ, не сердите его, чтобы ни случилось. Здсь нтъ ни одного человка, который могъ бы равнодушно смотрть на него: его вс ненавидятъ. Пожалуйста, дитя мое, поторопитесь этимъ. Позвольте, я сбгаю и отъищу Гарри, а вы между тмъ идите въ заднюю комнату, я приведу его туда.

Блдная и трепещущая, Нина спустилась въ маленькую комнату, куда черезъ нсколько минутъ вошла Милли вмст съ Гарри.

— Гарри! сказала Нина, взволнованнымъ голосомъ:— возьми лошадь и свези письмо на плантацію дядюшки Джона.

Гарри стоялъ, сложивъ руки на груди и потупивъ взоры. Нина продолжала:

— Я нахожу необходимымъ, Гарри, удалить тебя отсюда дня на три, или даже на недлю.

— Миссъ Нина, сказалъ Гарри: — теперь наступили на плантаціи безотлагательныя работы, требующія строгаго надзора. Нсколько дней небрежнаго присмотра могутъ произвести большіе убытки, и потомъ будутъ говорить, что я пренебрегалъ своимъ дломъ, лнился и разъзжалъ безъ всякой цли по округу.

— Если я посылаю тебя, то принимаю на себя всю отвтственность и всякіе убытки. Дло въ томъ, Гарри, я боюсь что у тебя не достанетъ терпнія оставаться здсь, пока Томъ гоститъ у меня. Откровенно скажу теб, что я боюсь за твою жизнь! Если ты уважаешь меня, то, пожалуйста, распорядись, какъ можно лучше, работами, и сейчасъ же удались отсюда. Я скажу Тому, что послала тебя по длу, и между тмъ напишу письмо, которое ты долженъ свезти. Это единственное средство спасти тебя. Томъ иметъ столько случаевъ оскорбить или обидть тебя, что наконецъ выведеть тебя изъ терпнія, а мн кажется, онъ ршился довести тебя до этого.

— Ужь одно это обидно и оскорбительно, сказалъ Гарри, стиснувъ зубы и продолжая смотрть въ землю:— чтоя долженъ бросить все, и бросить только потому, что не имю права защищать васъ и ваши интересы.

— Жаль! очень жаль! сказала Нина. Но, Гарри, не теряй времени на подобныя размышленія, узжай отсюда, какъ можно скоре. И Нина ласково взяла его за руку. Ради меня, Гарри, будь добръ, будь благоразуменъ.

Комната, гд они стояли, имла придолговатыя окна, которыя, подобно окнамъ залы, выходили на балконъ и на песчаную дорожку, окаймленную кустарникомъ. Въ то время, когда Гарри стоялъ въ раздумьи, онъ вдругъ вздрогнулъ, увидвъ на дорожк Лизетту, съ небольшой корзинкой, въ которой лежали только что выглаженные дамскіе уборы. Ея статную, маленькую фигуру обхватывало легкое голубое платье, снжной близны платокъ наброшенъ былъ на ея граціозный бюстъ, другой такой же платокъ накинутъ былъ на руку, которою Лизетта поддерживала на голов корзинку. Она весело шла по дорожк, напвая какую-то псенку, и въ одно и то же время обратила на себя вниманіе Тома Гордона и своего мужа.

— Клянусь честью, я въ первый разъ вижу такую милашку, сказалъ Томъ, сбгая съ балкона на встрчу Лизетт. Здравствуй, моя милая.

— Здравствуйте, сэръ, отвчала Лизегта своимъ обычнымъ веселымъ тономъ.

— Скажи пожалуйста, моя милая, чья ты такая? Мн кажется, я никогда не видалъ тебя въ этомъ мст.

— Извините, сэръ, я жена Гарри.

— Вотъ что! гм! У него чертовски хорошій вкусъ, сказалъ онъ, фамильярно положивъ руку на плечо Лизетты.

Плечо было отдернуто въ то самое мгновеніе, какъ рука Тома прикоснулась къ ней и Лизетта, съ видомъ негодованія, длавшимъ ее еще прекрасне, быстро перебжала на другую сторону дорожки.

— Какъ, неужели ты не знаешь, что я господинъ твоего мужа? Будь же поумне, моя милая! сказалъ онъ, слдуя за ней и стараясь взять ее за руку.

— Оставьте меня, сказала Лизетта, покраснвъ, и такимъ голосомъ, въ которомъ отзывались и мольба и негодованіе.

— Оставить тебя,— нтъ! этого не будетъ, особливо когда ты просишь такъ мило.

И онъ снова хотлъ положить руку на плечо Лизетты.

Надобно сказать, что Гарри, хотя не слышалъ этого разговора, но угадалъ его, и довольно врно, по пантомим, которой былъ свидтелемъ. Онъ смотрлъ на эту сцену, сжавъ губы и расширивъ зрачки. Нина, стоявшая спиной къ окну, удивилась выраженію лица Гарри.

— Взгляните въ окно, миссъ Нина, сказалъ онъ. Видите ли вы мою жену и вашего брата.

Нина обернулась, и вспыхнула, глаза ея разгорлись, и прежде, чмъ Гарри усплъ подумать, что ему сказать, какъ она выбжала на дорожку и взяла Лизетту за руку.

— Томъ Гордонъ, сказала она:— мн стыдно за васъ! Молчите! продолжала она, устремивъ на него сердитый взглядъ и топнувъ ножкой. Вы осмлились пріхать сюда, и позволить себ такія дерзости! Пока я госпожа здсь, я не позволю вамъ этого, а незабудьте, что я госпожа въ этомъ дом! Несмйте дотронуться пальцемъ до нея, пока она находится подъ моей защитой, она неприкосновенна. Пойдемъ, Лизетта!

Сказавъ это, Нина взяла за руку испуганную Лизетту и увела ее въ домъ. Томъ Гордонъ до такой степени былъ смущенъ порывомъ гнва въ своей сестр, что оставилъ слова ея безъ возраженія, онъ только посмотрлъ ей вслдъ и просвисталъ.

— Можетъ говорить, что ей угодно! Она еще не знаетъ, что слово и дло,— дв вещи, совершенно различныя, проговорилъ онъ посл свистка и побрелъ на балконъ, гд стоялъ Гарри, сложивъ на груди руки, жилы на лбу Гарри налились кровью и раздулись отъ подавленнаго гнва.

— Войди, Лизетта, сказала Нина: — снеси эти вещи въ мою комнату, я сейчасъ приду къ теб.

— Клянусь честью, сэръ, сказалъ Томъ, входя на балконъ и обращаясь къ Гарри съ самымъ оскорбительнымъ тономъ: — мы вс какъ нельзя боле обязаны вамъ за эту милую игрушку, которую завели вы въ здшнемъ мст!

— Моя же на не принадлежитъ къ здшнему мсту, сказалъ Гарри, принуждая себя говорить спокойно. Она принадлежитъ мистриссъ Ле-Клеръ, которая недавно получила въ наслдство плантацію Бельвиль.

— А! благодарю тебя за это извстіе! Можетъ быть, мн вздумается купить твою жену, поэтому совершенно не лишнее знать, кому принадлежитъ она? Мн же нужна такая женщина. Она можетъ быть хорошей ключницей, не правда ли? Уметъ ли она приготовлять блье? Какъ ты думаешь, къ чему она боле способна? Я непремнно поду къ ея госпож.

Во время этихъ жестокихъ словъ, Гарри ломалъ себ пальцы, дрожалъ всмъ тломъ и отъ времени до времени смотрлъ то на Нину, то на своего мучителя. Его лицо покрылось мертвенною блдностью, даже губы его поблли. Продолжая держать руки за спиной, онъ, вмсто отвта, устремилъ на Тома свои большіе голубые глаза, и теперь, какъ случалось это и въ другое время, особливо въ минуты сильнаго волненія, гнвныя черты лица Гарри имли такое сильное сходство съ чертами полковника Гордона, что Нина замтила это и испугалась. Томъ Гордонъ тоже замтилъ. Но это только послужило къ увеличенію его бшенства, злоба и ненависть, сверкавшія въ его глазахъ, были, поистин, ужасны. Два брата, какъ дв электрическія тучи, готовы были разразиться громомъ и молніей. Нина поспшила вмшаться.

— Спши, спши Гарри! сказала она. Порученіе, которое я длаю, очень важно. Ради Бога, позжай скоре!

— Позвать разв Джима, сказалъ Томъ: — пусть онъ осдлаетъ лошадь. Гд тутъ дорога въ Бельвиль? Я хочу туда създить.

Онъ повернулся и началъ спускаться съ балкона.

— Стыдись, Томъ! ты не хочешь, ты не можешь сдлать это. Не гршно ли теб огорчать меня своимъ поведеніемъ?

Томъ обернулся, посмотрлъ на сестру съ злобной улыбкой, снова обернулся и ушелъ.

— Позжай, Гарри, позжай скоре! Не огорчайся,— тутъ нтъ никакой опасности, прибавила Нина, понизивъ голосъ: — мадамъ Ле-Клеръ ни за что не согласится.

— Почемъ знать! сказалъ Гарри: — за деньги чего не длаютъ?

— Въ такомъ случа, я…. я куплю ее сама! сказала Нина.

— Миссъ Нина, вы не знаете въ какомъ положеніи ваши дла, поспшно сказалъ Гарри. Въ настоящее время невозможно достать денегъ на это, тмъ боле, если я удалюсь отсюда на недлю. Быть мн здсь или не быть — составитъ большую разницу, тогда какъ мистеръ Томъ въ состояніи заплатить тысячу долларовъ сію минуту. Я не знавалъ еще, чтобъ онъ нуждался въ деньгахъ, на удовлетвореніе своихъ гнусныхъ желаній. Ужели еще мало переносилъ я это иго?

— Послушай, Гарри, я продамъ все, что имю, продамъ брильянты, заложу плантацію, но не позволю Тому совершить такой гнусный поступокъ! Поврь, я не такъ себялюбива, какою постоянно казалась. Я знаю, для моихъ интересовъ ты жертвовалъ собою, и я всегда принимала эту жертву, потому, что любила исполнять свои прихоти, потому, что была избалованнымъ ребенкомъ. При всемъ томъ, у меня не мене энергіи, чмъ у брата Тома, онъ затронулъ меня, и я сейчасъ же ду къ мадамъ Ле-Клеръ и длаю ей предложеніе. Только ты, пожалуйста, Гарри, узжай отсюда. Теб не совладать съ завистью и раздраженіемъ, которыя ты возбудилъ въ моемъ брат, если ты станешь сопротивляться, тогда все и вс возстанутъ противъ тебя, и я не въ силахъ буду защитить тебя. Положись на меня… я не такой ребенокъ, какимъ меня считаютъ! Ты увидишь, что я съумю защитить и себя и тебя. Кажется, это идетъ мистеръ Клэйтонъ,— и прекрасно! Вели подать двухъ лошадей, и мы сейчасъ же отправимся къ мадамъ Ле-Клеръ.

Нина отдала приказаніе съ достоинствомъ принцессы, такъ что Гарріи при всемъ своемъ волненіи не могъ не удивиться внезапной перемн, которая произошла во всей ея натур.

— Вамъ, сказалъ Гарри, понизивъ голосъ: — я готовъ служить до послдней капли крови! Но, прибавилъ онъ, голосомъ, который заставилъ Нину содрогнуться: — мн ненавистны вс другіе! Мн ненавистна Америка! Я ненавижу ея законы!

— Гарри, сказала Нина:— ты поступаешь нехорошо, ты забываешься.

— Я поступаю нехорошо… я? Неправда! Я принадлежу къ классу людей, которыхъ поступки въ отношеніи къ другимъ бываютъ всегда еще слишкомъ добры. Лучше было бы, еслибъ вашъ отецъ обратилъ меня въ обыкновеннаго квартерона, и заставилъ бы работать, какъ негра, это было бы въ тысячу разъ лучше, чмъ дать воспитаніе и предоставить всякому блому полное право топтать меня ногами.

Нина помнила выраженіе лица своего отца, въ минуты гнва, и снова была поражена сходствомъ между его лицомъ и судорожно стянутымъ лицомъ Гарри.

— Гарри, сказала она полу-умоляющимъ тономъ:— подумай о томъ, что говоришь ты! Если ты любишь меня, то успокойся!

— Люблю ли я васъ! Мое сердце всегда было въ вашихъ рукахъ! Моя привязанность къ вамъ, какъ цпь, сковывала меня. Еслибъ не вы, я давно или пробилъ бы себ дорогу на Сверъ, или нашелъ бы могилу на пути къ свободнымъ штатамъ!

— Послушай, Гарри, сказала Нина, посл минутнаго размышленія:— любовь ко мн ни для кого не должна быть цпью: я дамъ теб свободу, это врно, какъ врно и то, что на Неб есть Богъ! Я внесу билль объ этомъ въ первое законодательное собраніе, и уврена, что билль этотъ будетъ утвержденъ: объ этомъ похлопочутъ мои друзья. Узжай же, Гарри! узжай, какъ можно скорй!

Гарри простоялъ нсколько секундъ молча, потомъ вдругъ взялъ руку своей миленькой госпожи, поднесъ ее къ губамъ, повернулся и ушелъ. Въ это время Клэйтонъ проходилъ между кустами по извилистой дорожк, но замтивъ, что Нина занята серьзнымъ разговоромъ, остановился въ нкоторомъ разстояніи отъ балкона. Лишь только Нина увидла его, какъ съ радостію протянула ему руку.

— Мистеръ Клэйтонъ! сказала она:— васъ то мн и нужно! Не хотите ли прогуляться со мной.

— Съ большимъ удовольствіемъ.

— Подождите же минуту, пока я одваюсь, намъ приведутъ лошадей.

И Нина, торопливо вбжавъ на балконъ, вошла въ комнаты.

Съ минуты прізда Тома Гордона, Клэйтонъ чувствовалъ себя въ крайне затруднительномъ положеніи. Онъ замтилъ, что молодой человкъ съ перваго раза не полюбилъ его, и не могъ скрыть этого чувства,— при всемъ своемъ желаніи. Онъ находилъ затруднительнымъ показать видъ, что ничего не замчаетъ. Боясь привести Нину еще въ большее замшательство, онъ не хотлъ показать, что понимаетъ ея положеніе, не хотлъ сдлать этого даже подъ прикрытіемъ сочувствія и желанія оказать свою помощь, и потому онъ ждалъ только отъ нея хоть одного слова, которое дало бы ему право начать разговоръ. Онъ ждалъ доврія съ ея стороны. Судя по ея откровенности, нельзя было сомнваться, что она заговоритъ съ нимъ о предмет, имвшемъ для нея такой глубокій интересъ.

Нина скоро явилась, и, свъ на лошадей, они похали по той же лсной дорог, которая вела къ коттеджу Тома, и тамъ брала направленіе къ плантаціи Бельвиль.

— Увидя васъ, я обрадовалась по многимъ причинамъ, сказала Нина:— въ жизни своей я никогда еще не нуждалась такъ въ помощи друга, какъ сегодня. Мн непріятно, что вы были свидтелемъ сцены вчерашняго вечера, но вмст съ тмъ я радуюсь, что это самое обстоятельство даетъ мн возможность поговорить съ вами откровенно. Дло въ томъ, что мой братъ, хотя у меня и единственный, но въ его обхожденіи со мной не проглядываетъ и искры родственной любви. Что за причина тому?— не знаю: потому ли, что онъ завидуетъ любви моего бднаго папа ко мн, или потому, что я кажусь капризною, избалованною двочкой, и этимъ его раздражаю. Я не могу постичь этой причины, знаю только, что онъ никогда не былъ добръ и снисходителенъ ко мн на долгое время. Быть можетъ, онъ и любилъ бы меня, еслибъ я дйствовала по его совтамъ: но я создана такою же ршительною и своевольною, какъ и онъ. Моими поступками никто еще не управлялъ, и я не могу признать права, которое братъ принимаетъ на себя, права поврять мои дйствія и управлять моими длами. Я люблю его, но не хотла бы имть его опекуномъ. Надо вамъ сказать, онъ питаетъ глубокую и самую неосновательную ненависть къ Гарри, я не могу представить себ тхъ непріятностей, которыя ожидаютъ меня дома посл этой поздки. Какой-то злой духъ овладваетъ и Гарри и Томомъ, когда они сходятся вмст, они, повидимому, наполняются электричествомъ, взрыва котораго я жду съ минуты на минуту. Къ несчастію для Гарри, онъ получилъ воспитаніе далеко выше большинства его сословія, довріе, которымъ онъ пользуется, возбуждаетъ въ немъ боле обыкновеннаго чувство свободнаго человка и даже джентльмена, во всемъ нашемъ дом нтъ никого, кром Тома, кто бы не оказывалъ ему расположенія и даже почтенія. Это-то, мн кажется, всего боле и раздражаетъ Тома и заставляетъ его пользоваться всякимъ случаемъ, чтобъ обижать и оскорблять другихъ. Я уврена, что братъ мой намренъ довести Гарри до какого побудь отчаяннаго поступка, когда я вижу, какъ страшно они смотрятъ другъ на друга, я трепещу за послдствія. Гарри недавно женился на хорошенькой двушк, съ которой живетъ въ маленькомъ коттедж на краю бельвильской плантаціи. Сегодня утромъ Томъ увидлъ ее, и это, повидимому, внушило ему самый безчеловчный планъ, чтобъ оскорбить Гарри. Онъ грозилъ отправиться къ мадамъ Ле-Клеръ, и купить у нея жену Гарри, чтобъ успокоить Гарри, я общала предупредить брата и сдлать тоже самое отъ себя.

— А вы думаете, что мадамъ Ле-Клеръ продастъ ее? спросилъ Клэйтонъ.

— Не знаю, сказала Нина: — я знакома съ ней только по слуху. Знаю еще, что она нью-орлеанская креолка, недавно купившая эту плантацію. Лизетта, очень умная, дятельная двушка, благодаря своимъ способностямъ и искусству въ рукодльяхъ, она ежемсячно платитъ своей госпож довольно значительную сумму. Соблазнится ли она продать Лизетту, получивъ за нее большія деньги съ разу,— не знаю, и не буду знать, пока не испытаю. Во всякомъ случа, я бы желала откупить Лизетту собственно для Гарри.

— Неужели вы полагаете, что угрозы вашего брата имютъ серьзный характеръ?

— Я бы не стала опасаться за послдствія, еслибъ не была уврена. Во всякомъ случа, имютъ ли они или не имютъ серьзный характеръ, но я ршилась сдлать это.

— Если окажется необходимость въ немедленной уплат, сказалъ Клэйтонъ:— у меня есть небольшія деньги, которыя лежатъ безъ всякаго употребленія, вексель на эти деньги при мн, и его примутъ съ перваго взгляда. Я предлагаю вамъ это, потому что возможность представитъ наличныя деньги можетъ облегчить переговоры. Позвольте и мн принять участіе въ добромъ дл, вы этимъ доставите мн величайшее удовольствіе.

— Благодарю васъ, сказала Нина отъ чистаго сердца:— быть можетъ я не встрчу этой необходимости, но если она неизбжна, я приму предложеніе ваше съ тою же готовностью, съ которою вы сдлали его.

Посл часовой поздки, Нина и Клэйтонъ приблизились къ границамъ плантаціи Бельвиль. Въ дни своей юности, Нина знала это мсто, какъ резиденцію старинной и богатой фамиліи, съ которой отецъ ея былъ въ довольно близкихъ отношеніяхъ. Не удивительно, что въ настоящую минуту ее непріятно поразилъ видъ нищеты, запустнія и упадка, проглядывавшій во всхъ частяхъ плантаціи. Ничего не можетъ быть уныле и печальне видимаго, постепеннаго разрушенія въ томъ, что устраивалось и сооружалось съ величайшей заботливостію. Увидвъ полуразвалившіеся ворота, ощипанный и обломанный кустарникъ, прогалины въ прекрасной алле, образовавшіяся отъ вырубки старыхъ деревьевъ на дрова, Нина не могла подавить въ душ своей чувства глубокаго унынія.

— Какимъ прелестнымъ казалось мн это мсто, когда я прізжала сюда, будучи ребенкомъ! сказала Нина. По всему видно, что ныншняя госпожа плохая хозяйка.

Между тмъ лошади подъзжали къ лицевому фасаду дома, въ которомъ обнаруживались тже самые признаки неряшества и небреженія. Многія шторы держались на одномъ только крючк, двери перекосились и врзались въ гнилые пороги, деревянные столбы, служившіе опорою небольшаго навса, лежали подл крыльца, и розы, когда-то обвивавшіяся вокругъ этихъ столбовъ, оставлены въ величайшемъ небреженіи и разстилались по земл. Балконъ былъ заваленъ всякаго рода хламомъ, ящиками различныхъ величинъ, седлами, тряпьемъ и другими предметами, образовавшими удобные уголки для пріюта и укрывательства, уголки, въ которыхъ до полдюжины маленькихъ негровъ и три — четыре собачки играли въ прятки, съ величайшимъ удовольствіемъ и шумомъ.

Когда Нина и Клэйтонъ остановились у крыльца, вся эта шумная ватага выстроилась въ рядъ, оскалила зубы и съ любопытствомъ смотрла на прізжихъ.

Ни одному изъ этихъ маленькихъ созданій не пришло даже въ голову подержать лошадей или отвтить на вопросы прізжихъ. Они поперемнно посматривали то другъ на друга, то на незнакомыхъ путниковъ, и скалили свои блые зубы. Наконецъ какой-то оборванный лакей, съ половиною соломенной шляпы на голов, призывомъ Клэйтона поднятъ былъ на ноги, онъ взялъ лошадей, разумется, одаривъ сначала толчками всю группу ребятишекъ, которые до такой степени были невжливы, что даже не пригласили джентльмена и лэди пожаловать въ комнаты. Посл такого увщанія, Нина и Клэйтонъ, предшествуемые ребятишками, вошли въ комнату на право отъ главной залы. Въ комнатъ этой, повидимому, все находилось въ недоконченномъ состояніи. Половина занавсей навшена была на окна, между тмъ, какъ другая половина валялась по стульямъ. Сырыя, покрытыя плесенью шпалеры мстами были оторваны отъ стнъ, приготовленныхъ для новой оклейки, нсколько полуразвернутыхъ кусковъ дорогихъ шпалеръ лежало на стол, заставленномъ остатками стараго, неоконченнаго завтрака, на немъ были тарелки, куски хлба и сыра, грязные стаканы и пустая бутылка. Трудно было найти стулъ, не покрытый толстымъ слоемъ пыли. Нина послала свою карточку съ однимъ изъ маленькихъ шалуновъ, которому на половин лстницы вдругъ пришла фантазія спуститься внизъ по периламъ. Неудивительно, что во время этой операціи, карточка выпала изъ рукъ и вся группа шалуновъ опрометью бросилась къ ней, отбивая другъ у друга честь снести ее на верхъ. Порывы ихъ усердія были остановлены внезапнымъ приходомъ лакея въ полушляп, который, по убдительной просьб Нины, вмшался въ крикливую толпу и разсялъ ее. Какъ стадо воронъ, съ говоромъ и крикомъ, они разлетлись по разнымъ частямъ залы, между тмъ, какъ лакей поднялъ карточку и съ безпредльнымъ радушіемъ, озарявшимъ его лоснящееся черное лицо, пошелъ на верхъ, оставивъ Нину и Клэйтона дожидаться внизу. Черезъ нсколько секундъ онъ воротился.

— Миссисъ проситъ молодую лэди пожаловать на верхъ, сказалъ онъ.

Нина торопливо пошла за нимъ, оставивъ Клейтона на цлый часъ одинокимъ существомъ въ пустой, заброшенной комнат. Наконецъ она воротилась въ величайшемъ одушевленіи.

— Дло кончено! сказала она: — купчая будетъ подписана, лишь только мы пришлемъ ее.

— Я привезу ее самъ, сказалъ Клейтонъ: — и самъ разсчитаюсь.

— Благодарю васъ, сказала Нина: — но теперь, ради Бога, уйдемте отсюда. Видали ли вы когда нибудь такое опустлое мсто. Я помню время, когда домъ этотъ казался настоящимъ раемъ, полнымъ любезныхъ и милыхъ людей.

— Скажите, что это за особа, съ которой вы вели переговоры? спросилъ Клейтонъ на обратномъ пути.

— Особа эта, сказала Нина: — принадлежитъ къ числу мягкихъ и сговорчивыхъ женщинъ, высокаго роста, съ желтовато-блднымъ лицомъ, нюхаетъ табакъ, въ измятомъ платьи изъ грубой матеріи. Голова у нея обвязана яркимъ остъ-индскимъ платкомъ, говоритъ она въ носъ боле, чмъ это принято у французовъ, и безпрестанно размахиваетъ желтымъ носовымъ платкомъ. Бдняжка! Нсколько разъ она повторяла, что у нея болли зубы, что втеченіе недли ни одной ночи она не спала, и что поэтому въ отношеніи къ ея наряду не должно быть взыскательнымъ. Мн нравится въ этихъ французахъ одна черта: они, какъ говорится, всегда ravis de vous voir, всегда остаются при убжденіи, что чему быть, того не миновать, эта добрая дама была очень любезна, сейчасъ же приказала очистить для меня стулъ отъ разнаго хлама и пыли. Комната, какъ и вс другія въ ея дом, представляла собою картину страшнаго безпорядка. Мадамъ Ле-Клеръ оправдывала такое состояніе невозможностью найдти рабочихъ, которые бы съумли сдлать что нибудь порядочное, поэтому-то все и оставалось въ ожиданіи какого нибудь сильнаго потрясенія. Во всемъ этомъ хаос преспокойно и въ большомъ обиліи ползаютъ какія-то черныя букашки, которыя, мн кажется, когда-нибудь, какъ саранча, нападутъ на эту добрую женщину и источатъ ее! Бдная! бдная! Здшній край ей не нравится и она съ грустью вспоминаетъ о Лузіанн. Не смотря на ея табачную наружность и на желтый носовой платокъ, у нея развитъ вкусъ къ прекрасному: она съ чувствомъ говоритъ объ олеандрахъ, миртахъ и жасминахъ своего роднаго штата.

— Желалъ бы я знать, съ чего вы начали свои переговоры? сказалъ Клэйтонъ, засмявшись посл этого описанія.

— Очень просто! Я щегольнула французскимъ языкомъ, на сколько умла совладать съ нимъ, а она щегольнула англійскимъ, и, мн кажется, я взяла верхъ надъ доброй душой, такъ, что могла приступить къ длу. Я сейчасъ же разсказала сантиментальную исторію о любви Лизетты и Гарри, вдь я знаю, французы чрезвычайно любятъ все сантиментальное. Старушка растрогалась, утирала чорные глаза свои, вытягивала крючковатый носъ, какъ-бы отдавая дань моему краснорчію, называла Лизетту своимъ enfantmignon изъ заключеніе прочитала мн маленькую лекцію о нжной страсти, эту лекцію я приберегу, на будущее время.

— Въ самомъ дл! сказалъ Клэйтонъ: — я былъ бы въ восторг, еслибъ вы повторили ее.

— О, нтъ! Я вамъ только одно скажу, что, устроивъ это дло, и вырвавшись изъ этого опустлаго дома, я чувствую себя въ самомъ лучшемъ настроеніи духа! Видали ли вы когда нибудь такое скучное мсто? Скажите, отчего это, если мы переселяемся сюда на Югъ, то все, повидимому, приходитъ въ разрушеніе? Я замтила эту перемну во всей Виргиніи. Здсь какъ будто все останавливается въ своемъ прогресс, и подвигается не впередъ, а назадъ. На Свер совсмъ другое дло. Однажды, во время вакацій, я отправилась въ Нью-Гэмпшэйръ. Надо вамъ сказать, что это страшно безплодная страна, гористая и песчаная, а между тмъ тамъ вс живутъ, если не въ изобиліи, то, по крайней мр, въ довольств. У нихъ такіе маленькіе, но уютненькіе, чистенькіе домики! Все окружающее ихъ носитъ отпечатокъ особенной заботливости и комфорта, не смотря на то, что земля ихъ и вполовину не такъ хороша, какъ наша. Тамъ есть такія мста, гд кром камня ничего не видно. Тамъ и зима, мн кажется, продолжается не меньше девяти мсяцевъ. Эти янки все принимаютъ въ разсчетъ. Если чье поле каменисто, тотъ непремнно найдетъ случай продавать камни и извлекать изъ этого выгоду, перенося морозы въ теченіе длинной зимы, они торгуютъ льдомъ и получаютъ барыши. Они, такъ сказать, живутъ, извлекая выгоды изъ своихъ невыгодъ!

— А мы бднемъ, расточая свои выгоды, сказалъ Клэйтонъ.

— Знаете ли, мистеръ Клэйтонъ, что быть приверженцемъ партій аболиціонистовъ считается у многихъ страшнымъ преступленіемъ? сказала Нина.— Что касается до меня, то я имю особенное расположеніе принадлежать къ этой партіи. Быть можетъ это потому, что у меня капризный характеръ, или потому, что я не люблю вровать въ чужія убжденія. Если вы никому не скажете, я объявлю вамъ мое мнніе: я не врю въ законность невольничества.

— Я тоже, сказалъ Клэйтонъ.

— Право? а я думала, что, сказавъ свое мнніе, сказала что нибудь оригинальное! Въ нашъ домъ, къ тетушк Несбитъ, иногда прізжаетъ ея пасторъ, и тогда между ними возникаютъ различные диспуты. Между прочимъ, я слышала вотъ что: ‘о, какое было бы блаженство, еслибъ перевезти всхъ этихъ африканцевъ сюда и обратить ихъ въ христіанскую вру! ‘Чтобы придать нсколько одушевленія бесд и изумить ихъ, я замтила, что, по моему мннію, для этихъ африканцевъ легче обратить насъ въ язычниковъ.

— Ваше замчаніе весьма справедливо, сказалъ Клэйтонъ:— нтъ никакого сомннія, что общество, устроенное на этихъ основаніяхъ, постоянно будетъ клониться къ варварству. Такое устройство будетъ препятствовать общему воспитанію блыхъ, и, доводя до нищеты боле бдныя сословія, обогащать весьма немногихъ.

— Прекрасно, къ чему же намъ имть подобное общество? сказала Нина: — почему не уничтожить его съ разу?

— Подобный вопросъ легче предложить, чмъ отвтить ни него. Законы противъ эманципаціи весьма строги. Но, я думаю, что каждый плантаторъ долженъ имть это въ виду на будущее время, и, сообразно съ этимъ, воспитывать своихъ слугъ. Вотъ это-то я и стараюсь ввести на моей плантаціи.

— Въ самомъ дл! сказала Нина, посмотрвъ на Клэйтона весьма пристально: — ваши слова напомнили мн о томъ, что сама я хотла сказать. Вообще говоря, моя совсть не тревожитъ меня относительно участи моихъ слугъ, потому что они служатъ мн, какъ стали бы служить во всякомъ другомъ мст. Но что вы скажете, напримръ, на счетъ Гарри: онъ прекрасно образованъ, и я знаю, что во всякомъ другомъ мст онъ былъ бы счастливе, чмъ здсь. Я всегда понимала это, но серьзно подумала объ этомъ только недавно, я намрена освободить его при первомъ законодательномъ собраніи, и при этомъ случа буду просить вашей помощи.

— И, конечно, я буду весь къ вашимъ услугамъ, сказалъ Клэйтонъ.

— Когда я гостила въ Сверныхъ Штатахъ, тамъ были люди, которые считали насъ не лучше шайки грабителей. Само собою разумется, я защищала наши учрежденія, не уступая моимъ противникамъ ни на волосъ. Это, однакожь, заставило меня задуматься, и результатомъ моихъ думъ было то, что люди, которыхъ мы заставляемъ работать на насъ, очевидно, могутъ сдлать для себя что нибудь лучшее. Возьмемъ для примра Милли, которая принадлежитъ тетушк Несбитъ, потомъ Гарри и Лизетту. Кажется, ясно, что если они могутъ поддерживать и себя, и частію насъ, то, безъ всякаго сомннія, въ состояніи будутъ поддерживать однихъ себя. Лизетта платила своей госпож по восьми долларовъ въ мсяцъ, и кром того содержала себя.

— Прекрасно, и вы думаете, что тетушка Несбитъ намрена слдовать вашему примру?

— Нтъ, въ этомъ отношеніи она далека отъ меня! Она до такой степени довольна какимъ нибудь трактатомъ въ род: ‘Проклятый Ханаанъ’, что будетъ брать отъ Милли по десяти долларовъ въ мсяцъ втеченіе года съ совершенно спокойною совстью. Вы знаете, что нкоторые люди имютъ обыкновеніе приписывать свои поступки предопредленію судьбы. Тетушка Несбитъ принадлежитъ къ числу этихъ людей. Она всегда называетъ предопредленіемъ, что негры привезены сюда, и предопредленіемъ, что мы должны быть госпожами. Поврьте, что пока тетушка Несбитъ жива, Милли не получитъ свободы. А между тмъ, я скажу вамъ, хотя это и не совсмъ великодушно съ моей стороны, но я сама ршилась оставить Милли при себ, потому что она такая добрая и составляетъ для меня такое утшеніе. Я имю къ ней боле расположенія, чмъ къ тетушк Несбитъ. Мн кажется, еслибъ Милли получила такое воспитаніе, какъ мы, она была бы великолпною женщиною, была бы настоящею Кандасъ, эіопской царицей. Въ нкоторыхъ изъ старыхъ негровъ есть много любопытнаго и интереснаго. Мн всегда пріятно было сближаться съ ними: многіе изъ нихъ такъ остроумны и оригинальны! Въ настоящую минуту я желала бы знать, что подумаетъ Томъ, узнавши, что я такъ неожиданно его предупредила. Я уврена, поступокъ мой его разсердитъ.

— А можетъ быть, онъ не имлъ серьзнаго намренія сдлать что нибудь въ этомъ род, сказалъ Клэйтонъ. Быть можетъ, онъ сказалъ это въ шутку, хотлъ похрабриться.

— Я бы такъ же и сама подумала, еслибъ не знала, что онъ постоянно питаетъ ненависть къ Гарри.

Въ эту минуту по лсной дорог послышался стукъ лошадиныхъ подковъ, и вскор показался Томъ Гордонъ, сопровождаемый другимъ мужчиной, съ которымъ весьма серьзно разговаривалъ. Въ лиц этого человка было что-то особенное, отталкивающее съ перваго взгляда. Онъ имлъ невысокій ростъ, крпкое, хотя и худощавое тлосложеніе, черты его лица были тонки и рзки, его волосы и брови — густы и чорны, стекловидные, блдноголубые глаза представляли рзкій контрастъ съ темными зрачками. Въ выраженіи этихъ глазъ было что-то суровое и холодное. Хотя онъ и былъ одтъ джентльменомъ, но одежда не могла скрыть въ немъ человка грубаго, невжественнаго, эти качества обнаруживались въ немъ съ перваго взгляда, какъ обнаруживается грубое дерево изъ подъ какой бы то ни было краски и лака.

— Здравствуй, Нина, сказалъ Томъ, остановивъ свою лошадь и сдлавъ товарищу знакъ, чтобъ онъ послдовалъ его примру. Позволь представить теб моего друга, мистера Джекиля. Мы демъ съ нимъ на плантацію Бельвиль.

— Желаю вамъ пріятной прогулки,— сказала Нина, и тронувъ поводья, быстро проскакала мимо ихъ.

Нсколько секундъ спустя, она гнвно посмотрла имъ въ слдъ, и потомъ, обратясь къ Клэйтону, сказала:

— Я ненавижу этого человка.

— Кто онъ? спросилъ Клэйтонъ.

— Не знаю, отвчала Нина. Въ первый разъ его вижу, и чувствую къ нему отвращеніе. Должно быть, онъ очень дурной человкъ. Мн кажется, я скоре бы позволила приблизиться ко мн змю, чмъ ему.

— Дйствительно, лицо этого господина весьма непривлекательно, сказалъ Клэйтонъ: но, все же я бы не ршился произнеси. такой приговоръ.

— Томъ изъ хорошаго сдлался дурнымъ и теперь иметъ какое-то особенное влеченіе ко всему дурному, продолжала Нина, слдуя за нитью своихъ размышленій и не обращая вниманія на замчаніе Клэйтона. Его можно сравнить съ хорошимъ виномъ, которое чуть попортится, и уже обращается въ уксусъ. Но товарищъ Тома, мн кажется, не иметъ и понятія о хорошемъ.

— Удивляюсь, право, какъ вы можете говорить такъ положительно о человк, котораго видите въ первыйразъ,— сказалъ Клэйтонъ.

— О! сказала Нина, принимая свой обычный веселый тонъ: разв вы не знаете, что двицы, собаки, и другія созданія низшаго разряда, одарены способностью угадывать людей? Этой способности лишены вс возвышенныя существа, подобныя вамъ,— она принадлежитъ исключительно намъ, бднымъ созданіямъ, которыя вполн полагаются на свой инстинктъ. Смотрите же, берегитесь!

ГЛАВА XIV.

ГОРЕ ТЕТУШКИ НЕСБИТЪ.

При вход въ домъ, Нина была встрчена у самыхъ дверей преданною Милли, на лиц которой выражалось замтное безпокойство.

— Миссъ Нина, сказала она:— ваша тетушка получила непріятныя извстія.

И съ этими словами, Нина обернулась къ нему, бросивъ на него очаровательно грозный взглядъ.

— Значитъ, вы замтили и во мн что нибудь?

— Разумется, съ энергіей отвчала Нина. Я замтила это при первомъ нашемъ свиданіи. И вотъ причина, почему…

Клэйтонъ принялъ серьзный видъ и устремилъ на Нину пристальный взоръ. Нина замолчала, покраснла и потомъ засмялась.

— Чтоже вы замолчали? продолжайте!

— Извольте! вы всегда напоминаете собою особу ддушки, вы никогда не ршились бы воспользоваться нашимъ легкомысліемъ и безразсудствомъ, какъ это длаютъ другіе мужчины. И потому, я всегда имла къ вамъ особенное довріе. Я готова доврять вамъ чувства, которыхъ не ршусь доврить кому-нибудь другому.— Ваша откровенность, сказалъ Клэйтонъ:— до такой степени дорога для меня, что мн было бы больно лишиться вашего доврія. Не смотря на то, я долженъ сказать вамъ, что такого рода сужденія не всегда бываютъ основательны. Въ нашихъ чувствахъ инстинктъ можетъ занимать боле высокое мсто, чмъ мы думаемъ, но, какъ и всякое другое чувство, его нельзя назвать непогршительнымъ. Мы даже и зрніе стараемся поврять разсудкомъ. Безъ этой поврки оно обманетъ насъ. Тмъ боле должно поврять инстинктъ, этотъ, такъ сказать, самый утонченный родъ зрнія.

— Быть можетъ, сказала Нина: — но во всякомъ случа этотъ человкъ мн не нравится. Впрочемъ, если Томъ приведетъ его къ обду, я постараюсь хотя наружно, измнить это чувство. Вотъ все, что я въ состояніи сдлать.

— Непріятныя извстія! быстро повторила Нина. Какія же?

— А вотъ, изволите видть, продолжала Милли, провожая Нину по лстниц:— здсь былъ адвокатъ и просидлъ съ мистриссъ Несбитъ цлое утро. Когда онъ вышелъ отъ нея, я застала миссъ Лу въ ужасномъ гор. Она сказала мн, что лишилась всего своего достоянія.

— Только-то? сказала Нина. А я думала, и Богъ знаетъ что случилось. Не безпокойся, Милли, это еще небольшое несчастіе. Ей немного и потерять-то придется.

— Господь съ вами, дитя мое! Много-ли, мало-ли, все таки собственность: кому пріятно лишиться ея?

— Но, что же за бда? сказала Нина:— вдь ты знаешь, что тетушка Несбитъ можетъ жить вмст съ нами, — небольшія деньги, необходимыя на ея прихоти, на новые чепчики, на капли отъ кашля и другія мелочи, она во всякое время, и безъ всякихъ хлопотъ, можетъ получить отъ насъ.

— Ахъ, миссъ Нина! у васъ доброе сердце! Вы бы, кажется, подарили оба конца радуги, еслибъ это было возможно, да дло-то въ томъ, что вамъ недостать ихъ. Дитя мое! вдь домъ-то у васъ очень великъ: — надобно всхъ и накормить и напоить, а это чего стоить? Гарри, я вамъ скажу, очень затрудняется покрывать вс расходы,— хотя онъ и не говоритъ о своемъ затрудненіи, онъ хочетъ, чтобъ вы ходили по цвтамъ, носили цвты въ обихъ рукахъ, и никогда не думали, откуда берутся они. Я вамъ вотъ что скажу, дитя мое,— мы обязаны подумать и о васъ немного, пора и намъ знать честь!

— Ахъ, Милли, какъ это забавно!

— Нисколько не забавно, миссъ Нина! Вы только послушайте, что я скажу. Миссъ Лу — это разъ, потомъ я — это два, Полли — большая здоровая двка — это три, Томтитъ — четыре, вс мы димъ вашъ хлбъ и не приносимъ вамъ ни малйшей пользы, потому что вся наша обязанность состоитъ въ томъ, чтобы прислуживать миссъ Лу, между тмъ какъ у васъ одной столько прислуги, что ея слишкомъ достаточно на цлый домъ. Я знаю, миссъ Нина, молодымъ барышнямъ непріятно слушать подобныя рчи, но, на самомъ-то дл, прокормить насъ чего нибудь да стоитъ, а потому, кто нибудь изъ насъ долженъ заплатить вамъ чмъ нибудь. Джентльменъ, который разговаривалъ съ миссъ Лу, сказалъ, что онъ достанетъ мн хорошее мсто въ город, и я согласна на это. Салли теперь выросла и можетъ сдлать все, что длала я для миссъ Лу, такъ почему же мн и не согласиться? кром того, говоря вамъ истинную правду, миссъ Лу давно уже хочется отвязаться отъ меня. Вамъ вдь извстно, она такая слабая — не знаетъ, чмъ бы заняться самой, и что бы длали для нея другіе: сидитъ себ въ кресл, качается да охаетъ. Она ужь давно считаетъ меня лишнею, и когда я сказала ей объ этомъ, она такъ обрадовалась.

— Но, Милли, какъ же я то останусь безъ тебя?— Нтъ, я не могу отпустить тебя, какъ ты хочешь, сказала Нина.

— Полноте, миссъ Нина, неужели вы думаете, что у меня нтъ глазъ? Я вамъ вотъ что скажу: наши люди не всякаго полюбятъ изъ тхъ, кто прідетъ съ видами на нашу плантацію, а теперь случилось совсмъ иное. Старый Гондредъ сказывалъ мн, что когда мистеръ Клэйтонъ читалъ молитвы на похоронахъ, то любо было слушать его, точно на митинг. На своемъ вку я видала много джентльменовъ, красивыхъ, богатыхъ, и во всхъ отношеніяхъ пріятныхъ,— а между тмъ они намъ не правились, а почему? потому что они или вертопрахи, или пьяницы, или моты, швыряютъ деньгами безъ всякаго разсчета и раззоряются. Смотришь,— является шерифъ и продаетъ нашего брата, кого въ одну сторону, кого въ другую, мистеръ Клэйтонъ не изъ такихъ людей.

— Все это прекрасно, Милли, но если я не люблю его?

— Ай, ай, миссъ Нина. И вы еще можете смотрть мн прямо въ глаза, говоря подобныя вещи? Дитя мое! я вдь вижу васъ насквозь. Это врно, мы вс уврены, что вы его любите. Живя на свт, я сдлала привычку наблюдать за погодою, и, ужь поврьте, могу предсказать ее безошибочно. Такъ и дйствуйте, миссъ Нина, не отталкивайте его отъ себя, милая моя овечка, вамъ необходимъ добрый мужъ, который бы берегъ васъ, это врно. Молоденькой лэди, владтельниц такой большой плантаціи, какъ ваша, и особливо имющей такого брата, какъ вашъ, тяжело жить безъ мужа. Если вы будете за мужемъ, мистеръ Томъ угомонится, тогда ему ничего нельзя будетъ сдлать. А пока вы одн, онъ постоянно будетъ огорчать васъ. Но, дитя мое, пора вамъ готовиться къ обду.

— Да, только вотъ что, Милли, сказала Нина: — я чуть, было, не забыла сказать теб! Я была на плантаціи Бельвиль, и откупила жену Гарри.

— Въ самомъ дл, миссъ Нина? Да благословитъ васъ Небо! Посл того, что сказалъ мистеръ Томъ сегодня поутру, бдный Гарри совсмъ растерялся, совсмъ какъ полоумный.

— Ничего, сказала Нина: — это пройдетъ. Я сдлала свое дло. Вотъ и росписка.

— Но, дитя мое, гд же вы достали деньги такъ скоро?

— Мн одолжилъ ихъ мистеръ Клэйтонъ.

— Мистеръ Клэйтонъ! вотъ видите, дитя мое, разв я неправду говорила? Не любя его, разв вы бы позволили себ занять у него денегъ? Но пора, пора, дитя мое, торопитесь. Вонъ и мистеръ Томъ съ своимъ пріятелемъ,— идите поскоре.

Общество, собравшееся за обденнымъ столомъ, не отличалось особенной веселостью. Томъ Гордонъ, узнавъ во время утренней поздки, какъ много повредила сестра его предположенію, былъ угрюме и раздражительне обыкновеннаго, хотя и не длалъ ни малйшаго намека на этотъ предметъ. Нина сердилась на присутствіе мистера Джекиля, котораго Томъ пригласилъ отобдать. Тетушка Несбитъ была необыкновенно угрюма. Клэйтонъ, любившій въ незнакомомъ обществ больше слушать, чмъ говорить, говорилъ весьма мало, и еслибъ не Карсонъ, то трудно сказать, проговорилъ ли бы кто нибудь изъ обдавшихъ хотя одно слово. У всякаго человка есть свои привычки, свой взглядъ на предметы, въ обществ людей, у которыхъ эти привычки и эти взгляды не согласуются, какой нибудь живой, ни о чемъ не думающій говорунъ становится настоящимъ кладомъ. Подобнаго рода люди, никогда не замчающіе замшательства другихъ и чрезвычайно легко вступающіе въ разговоръ, нердко доставляютъ удовольствіе и себ и другимъ. Такъ и теперь Нина чувствовала себя признательною мистеру Карсону за неумолкаемую и веселую болтовню, которая наводила на нее такую скуку наканун. Карсонъ съ одушевленіемъ бесдовалъ съ адвокатомъ о цнности недвижимыхъ имуществъ, о процентахъ съ капиталовъ, и прочее, выражалъ сожалніе тетушк Несбитъ по случаю ея недавней простуды, смялся надъ неудачной поздкой Тома, осыпалъ Нину комплиментами по поводу прекраснаго румянца, вызваннаго на ея щеки верховой здой, словомъ,— онъ находился въ такихъ отличныхъ отношеніяхъ со всми вообще и съ самимъ собою въ особенности, что веселое настроеніе духа его невольнымъ образомъ сообщалось всему обществу.

— Какой же, по вашему мннію, самый прибыльный оборогъ для капитала? покупка земли — да? сказалъ онъ, обращаясь къ мистеру Джекилю.

Мистеръ Джекиль покачалъ головой.

— Земля слишкомъ скоро истощается. Кром того, она требуетъ большаго ухода, и вс выгоды отъ нея зависятъ отъ выбора управляющихъ. Я насмотрлся на это и покупк земли предпочитаю покупку негровъ.

— Вотъ что! сказалъ мистеръ Карсонъ.

— Да, милостивый государь, я покупаю негровъ, вотъ что, и отпускаю ихъ на заработки. Если человкъ иметъ понятіе о человческой натур, если знаетъ, гд купить, когда купить, и выжидаетъ случая, чтобы купить, онъ чрезъ эту покупку получитъ самый выгодный процентъ. Объ этомъ-то сегодня поутру я и говорилъ съ мистриссъ Несбитъ. Положимъ, что негръ стоитъ тысячу долларовъ, и я даю эти деньги, но покупаю самаго лучшаго, а это въ своемъ род экономія,— человкъ этотъ достанетъ, покрайней мр, десять долларовъ въ мсяцъ жалованья, на всемъ готовомъ, а это, согласитесь сами, весьма выгодный процентъ. Я одаренъ особенною способностію покупать этотъ товаръ, и надо вамъ сказать, при покупк его я обыкновенно отдаю преимущество ремесленникамъ. У меня теперь есть три каменьщика, два отличныхъ плотника, и не дале, какъ въ прошломъ мсяц, я купилъ превосходнаго кузнеца. Это, я вамъ скажу, истинно неоцненный человкъ! Какъ нельзя легче онъ достанетъ пятнадцать долларовъ въ мсяцъ, и что всего драгоцнне въ немъ, это — его религіозное воспитаніе. Многіе изъ негровъ станутъ обманывать васъ при первой возможности, но этотъ негръ привезенъ изъ округа, гд живутъ миссіонеры, и гд употреблено было много трудовъ, чтобъ вкоренить въ немъ религіозныя правила. Этому человку — утаить какую нибудь бездлицу изъ своихъ заработокъ, точно такъ же кажется преступнымъ, какъ обокрасть меня. Я всегда ставлю его въ примръ моимъ людямъ, когда замчаю, что они начинаютъ уклоняться отъ внушеній своей совсти.’Посмотрите’ говорю я имъ:— ‘какую пользу приноситъ благочестіе въ здшней жизни!’ Мистриссъ Несбитъ, кажется, вы знакомы съ св. Писаніемъ?

— Да, сказала мистриссъ Несбитъ: — я всегда врила въ пользу религіознаго воспитанія.

— Все вздоръ! сказалъ Томъ,— я не врю этому! Я не вижу пользы обращать этихъ людей въ низкихъ лицемровъ. По моему, негру слдуетъ дать такое воспитаніе, которое доставляло бы мн деньги, но, чортъ возьми! если онъ подползетъ ко мн змей и станетъ говорить, что это его долгъ, право, я готовъ задушить его! Религіознаго воспитанія, какъ вы называете его, онъ не понимаетъ, не пойметъ и не можетъ понять, это воспитаніе ни больше не меньше, какъ одно лицемрство.

— Неправда, сказалъ Джекиль: — основанное на добрыхъ правилахъ, оно не можетъ быть лицемрствомъ. Прибгайте къ этимъ правиламъ въ свое время, внушайте ихъ надлежащимъ образомъ, и вы вкорените ихъ. Въ нашемъ округ, противъ религіознаго образованія, при самомъ его начал, было большое предубжденіе. У насъ боялись, что негры забудутся. Но миссіонеры не дремали: они ввели въ свое ученіе сильные доводы относительно правъ господина.

— Все это вздоръ! повторилъ Томъ Гордонъ.

Тетушка Несбитъ посмотрла на него съ такимъ выраженіемъ, какъ будто падала въ обморокъ. Но спокойствіе мистера Джекиля ни мало при этомъ не нарушилось.

— Я могу только одно сказать, продолжалъ онъ: — что относительно приращенія капитала, должно держаться практическаго взгляда на предметы. Съ тхъ поръ, какъ у насъ поселились миссіонеры, издали правила своего ученія и распространили ихъ между неграми, цнность ихъ возвысилась на десять процентовъ. Негры сдлались довольне своей судьбой. Побги между ними сдлались рже, и это собственно потому, что въ господин ихъ сосредоточивается вся верховная власть, которой они должны повиноваться. Согласитесь, что это превосходная вещь.

— Я ршительно возстаю противъ такого рода ученія, сказалъ Клэйтонъ.

Тетушка Несбитъ до нельзя разширила глаза, какъ будто она не довряла своему слуху.

— Позвольте узнать, въ чемъ же заключаются ваши возраженія? сказалъ мистеръ Джекиль, съ невозмутимымъ спокойствіемъ

— Въ томъ, что во всемъ этомъ заключается чистйшій обманъ, отвчалъ Клэйтонъ такимъ положительнымъ тономъ, что все общество посмотрло на него съ удивленіемъ.

Клэйтонъ принадлежалъ къ числу тхъ молчаливыхъ людей, которыхъ рдко можно вызвать на разговоръ, но, вызванные однажды, они вступаютъ въ него со всмъ увлеченіемъ. Не обращая, повидимому, вниманія на изумленіе всего общества, онъ продолжалъ:

— Это обманъ, тмъ боле позорный, что съ помощію его приводятъ въ недоумніе простосердечныя, необразованныя, доврчивыя созданія. Я не въ состояніи представить себ, какимъ образомъ благомыслящій человкъ можетъ смотрть въ лицо другому подобному себ человку и говорить подобныя вещи. Мн помнится, въ одномъ изъ отчетовъ миссіонеровъ, между прочимъ, говорится, что когда это ученіе въ первый разъ провозглашено было въ какомъ-то собраніи негровъ, то вс благоразумнйшіе изъ нихъ встали и преспокойно удалились, и признаюсь, я уважаю ихъ за это.

— И прекрасно сдлали! сказалъ Томъ Гордонъ: — я умю держать своихъ негровъ, не прибгая къ подобной нелпости.

— Я нисколько не сомнваюсь, сказалъ Клэйтонъ: — что эти миссіонеры — люди благонамренные, но они, вроятно, воображаютъ, что единственное средство пріобрсть вліяніе надъ неграми, заключается въ угожденіи владльцамъ. Въ этомъ случа, мн кажется, они впадаютъ въ тоже заблужденіе, въ какое впали іезуиты, смшавъ христіанство съ язычествомъ, съ тою цлію, чтобъ имъ позволили проникнуть и утвердиться въ Японіи. Обманъ никогда не принесетъ пользы ни въ религіозномъ, ни въ нравственномъ отношеніи.

— Я совершенно того же мннія, съ горячностью сказала Нина.

— Но если вы не дадите имъ этого образованія,— чему же вы ихъ научите? спросилъ мистеръ Джекиль.

— Научите ихъ только тому, что вы имете власть, сказалъ Томъ Гордонъ: — научите ихъ познавать силу вашего кулака! Этого для нихъ весьма достаточно. Во мн много недостатковъ, я это знаю, но я терпть не могу лицемрства. У меня судъ и расправа коротки. Возьму въ руки пистолетъ, и скажу какому нибудь негодяю: ты видишь это! ты длаешь то-то и то-то, смотри же, я тебя предупреждаю! сдлаешь еще разъ,— и жизнь твоя кончится отъ выстрла! Вотъ основаніе моего управленія неграми. Пусть каждый изъ нихъ, поступая на мою плантацію, знаетъ, чего онъ долженъ ожидать.

Эти слова поразили мистера Джекиля. Тетушка Несбитъ показывала видъ, какъ будто ожидала этого, и продолжала кушать картофель съ такимъ угрюмымъ спокойствіемъ, какъ будто ничто не могло удивлять ее. Нина казалась чрезвычайно огорченною, и обратилась къ Клэйтону съ умоляющимъ взглядомъ.

— Что касается до меня, сказалъ Клэйтонъ:— я основываю религіозное воспитаніе моихъ людей на томъ, что каждый изъ нихъ, и мужчина и женщина, должны отдать отчетъ о себ одному только Богу, и что велніямъ Бога должно повиноваться прежде, чмъ мн.

— Помилуйте, сказалъ мистеръ Джекиль: — это послужило бы поводомъ къ нарушенію всякой дисциплины. Если вы намрены каждому изъ этой толпы невждъ и самолюбивыхъ негодяевъ дать полную свободу судить по своему о велніяхъ Бога, тогда одинъ заговоритъ одно, другой другое, тогда конецъ всякому порядку. При такомъ условіи невозможно управлять плантаціей.

— Зачмъ же допускать, чтобъ эта толпа была толпою невждъ? сказалъ Клэйтонъ:— ее нужно научить, чтобъ она умла читать книги св. Писанія безъ посторонней помощи и могла бы видть, что моя власть согласуется съ тми понятіями о ней, которыя толпа эта усвоитъ. Если я приказываю что нибудь несообразное съ ихъ понятіями о моей власти, они не обязаны повиноваться мн.

— Гм! желалъ бы я видть плантацію съ такимъ управленіемъ, съ презрніемъ сказалъ Томъ Гордонъ.

— Благодаря Бога, вы увидите ее, если пожалуете на мою плантацію, сказалъ Клэйтонъ: — вы доставите мн своимъ посщеніемъ большое удовольствіе, сэръ.

Тонъ, которымъ Клэйтонъ произнесъ эти слова, до такой степени былъ искрененъ и чистосердеченъ, что Томъ принужденъ былъ замолчать, и, хотя и съ мрачнымъ видомъ, принять такое приглашеніе.

— Я полагаю, сказалъ мистеръ Джекиль:— что такая мра, какъ бы она ни была хороша съ самаго начала, окажется впослдствіи никуда негодною. Вы позволите этимъ людямъ умствовать и они не захотятъ занимать тхъ мстъ, на которыхъ они для васъ боле всего необходимы, они зайдутъ слишкомъ далеко, такова ужь человческая натура. Чмъ больше вы даете, тмъ больше они будутъ требовать. Позволивъ своимъ людямъ обсуждать и предлагать всякаго рода вопросы, вы сейчасъ же сдлаете ихъ недовольными. Я видлъ этотъ опытъ въ двухъ-трехъ мстахъ, и онъ никогда не удавался. Негры становились безпокойными и недовольными. Чмъ больше вы давали имъ, тмъ недовольне они становились, и наконецъ толпами бжали въ вольные штаты.

— И прекрасно, сказалъ Клэйтонъ: — если ужь таковъ и долженъ быть результатъ, то пусть они бгутъ, лишь бы только приготовились къ тому. Если мои благоразумныя мры, если мое вліяніе, основанное на началахъ здраваго разсудка, покажутся для нихъ невыносимыми, то я не хочу и удерживать ихъ. Тмъ боле никогда не соглашусь удерживать ихъ, внушая имъ, во имя религіи, ложныя убжденія, ложно поставляя себя предметомъ повиновенія, ложно присвоивая себ власть моего Создателя.

— Мистеръ Клэйтонъ говоритъ съ увлеченіемъ, сказалъ Карсонъ: — съ особеннымъ увлеченіемъ. Я бы желалъ, чтобъ наши сверные приверженцы свободы послушали васъ. Мн всегда бываютъ противны эти аболиціонисты, которые поселяютъ раздоръ между сверными и южными штатами, прерываютъ торговыя и дружелюбныя сношенія и, вообще, производятъ подобныя вещи.

— Мистеръ Клэйтонъ говоритъ съ увлеченіемъ, сказалъ мистеръ Джекиль:— это правда! но, мн кажется, онъ ошибается, воображая, что можетъ воспитать нашихъ негровъ въ этомъ дух, при нашихъ учрежденіяхъ, не сдлавъ имъ больше вреда, чмъ пользы. Замчателенъ фактъ, что самыя гибельныя возмущенія происходили именно отъ чтенія Библіи этими необразованными людьми. Возьмемъ для примра Ната Торнера, въ Виргиніи, и Вези, съ его сообщниками, въ Южной Каролин. Я одно могу сказать, что воспитаніе толпы невжественныхъ людей, основанное на Библіи, не поведетъ къ добру. Эту священную книгу можно назвать источникомъ жизни, когда ею пользуются надлежащимъ образомъ, въ рукахъ же необразованныхъ людей, она будетъ служить источникомъ смерти. Самое лучшее въ этомъ случа: удлять изъ нея такія частицы, которыя будутъ удобопонятны для этихъ созданій. Эта удивительная система религіознаго воспитанія доставляетъ намъ возможность держать негровъ въ нашихъ рукахъ: мы можемъ выбирать для нихъ такія мста, которыя боле всего внушаютъ имъ смиреніе, почтительность и повиновеніе, потому-то я и утверждаю, что тотъ, кто вздумаетъ управлять плантаціей по другой систем, непремнно разгорится.

— Значитъ, вы боитесь доврить имъ слова Спасителя, сказалъ Томъ, съ презрительной улыбкой: — это мн нравится.

— Ваше замчаніе до меня не относится, сказалъ Клэйтонъ: — я охотно отрекаюсь отъ всхъ правъ, которыхъ не въ состояніи защищать словомъ Божіимъ, которыхъ не могу называть своими предъ человкомъ съ развитыми понятіями. Мн ненавистна идея, что я долженъ угнетать человческій умъ и оставлять его въ невжеств и младенческомъ состояніи, съ той цлію, чтобъ заставить его врить въ ложь, которую вздумаю говорить ему на счетъ моихъ правъ! Я хочу имть людей здравомыслящихъ, получившихъ нкоторое образованіе, людей, которые должны повиноваться мн по сознанію, что въ этомъ повиновеніи заключается ихъ собственная польза, и что вмст съ правомъ повелвать ими я долженъ заботиться объ ихъ благополучіи.

— По моему мннію, сказалъ Томъ: — тотъ и другой способъ управлять людьми — чистйшій вздоръ. Въ одномъ случа они могутъ сдлаться лицемрами, въ другомъ — мятежниками. Лучшее средство для воспитанія этихъ людей заключается въ томъ, чтобы доказать имъ, что безъ насъ они не могутъ обойтись. Всякіе другіе доводы и доказательства ни къ чему не поведутъ. Этимъ людямъ надобно только дать понять, что въ дл подобнаго рода не можетъ быть двухъ дорогъ, и тогда у васъ все будетъ спокойно.

Посл этого замчанія разговоръ продолжался съ значительной горячностью, такъ, что Нина и тетушка Несбитъ принуждены были встать и удалиться въ гостиную. Нина, съ обычнымъ чистосердечіемъ, восхищалась словами Клэйтона, и это восхищеніе, быть можетъ, служило ему существеннымъ ободреніемъ удерживать позицію, которую онъ занялъ.

— Неправда ли, какъ прекрасно говоритъ онъ? сказала Нина тетушк Несбитъ, вошедъ въ гостиную: — сколько проглядываетъ благородства въ каждой его мысли! А этотъ отвратительный Джекиль! у него, должно быть, пренизкая душа.

— Дитя! сказала тетушка Несбитъ: — ты удивляешь меня своими словами! Мистеръ Джекиль очень почтенный адвокатъ, старшина въ нащей церкви и вообще человкъ весьма наложныхъ правилъ. Онъ далъ мн превосходнйшій совтъ на счетъ моихъ длъ, намренъ взять съ собой Милли и пріискать для нея выгодное мсто. Онъ сдлалъ нкоторыя открытія и хочетъ сообщить теб ихъ посл обда. Онъ узналъ, что въ Миссисипи есть одно пмніе, которое стоитъ сто тысячъ долларовъ, и которое по всмъ правамъ должно поступить въ твое владніе.

— Не врю ни одному слову этого человка, сказала Нина.— Я не люблю этого человка, ненавижу его, не хочу слушать его, не врю ему!

— Нина! какъ часто я остерегала тебя отъ внезапныхъ предубжденій, тмъ боле ты не должна имть подобныхъ предубжденій противтакого человка.

— Извините, тетушка, вамъ меня не убдить, что это добрый человкъ, даже и тогда, если бы онъ былъ старшиной въ двадцати церквахъ!

— Во всякомъ случа, дитя мое, ты должна выслушать его. Твой братъ очень разсердится, если ты этого не сдлаешь,— и къ тому же извстіе, которое онъ хочетъ сообщить, весьма важно. Ты не должна огорчить своего брата.

— Ваша правда, тетушка, сказала Нина: — я выслушаю его, и буду держать себя по возможности лучше. Быть можетъ это ускоритъ его отъздъ отсюда. Не знаю почему, но его разговор для меня хуже ругательствъ Тома! Увряю васъ.

Тетушка Несбитъ посмотрла на Нину съ такимъ выраженіемъ, какъ будто считала ее существомъ, совершенно погибшимъ.

ГЛАВА XV.

МННЯ МИСТЕРА ДЖЕКИЛЯ.

Когда джентльмены перешли въ гостиную, Нина, по приглашенію Тома, послдовала за нимъ и мистеромъ Джекилемъ въ библіотеку.

— Мистеръ Джекиль намренъ сообщить намъ нкоторыя извстія на счетъ нашего имнія въ Миссисипи, и если эти извстія примутъ оборотъ, какого онъ надется, то дла наши значительно поправятся, сказалъ Томъ.

Нина безпечно опустилась въ сафьяное кресло, стоявшее подл окна, и устремила свой взглядъ вдоль дубовой аллеи.

— Занимаясь длами по порученію вашего батюшки, скасаль мистеръ Джекиль, тоже садясь и расправляя туго накрахмаленные кончики своего воротника: — я въ значительной степени ознакомился съ вашимъ наслдственнымъ имніемъ, весьма естественно принималъ въ немъ живое участіе и постоянно заботился о его интересахъ. Вы, вроятно, помните, что сестра вашего батюшки, мистриссъ Стюартъ, получила въ наслдство, посл своего мужа, прекрасное имніе въ Миссисипи.

— Помню, помню, сказалъ Томъ: — продолжайте.

— Она умерла, и завщала все своему сыну. Сынъ этотъ, какъ кажется, подобно многимъ молодымъ людямъ, завелъ преступную связь съ хорошенькой квартеронкой, съ горничной его матери. Будучи хитрымъ созданіемъ, какимъ бываютъ многія изъ нихъ, она до такой степени опутала его своими стями, что онъ увезъ ее въ Огіо, женился на ней, жилъ съ ней нсколько лтъ и имлъ отъ нея двоихъ дтей. Онъ перевезъ ее въ Огіо собственно съ тою цлію, чтобъ освободить ее, что дозволяется законами того штата. Мысль эта такъ сильно вкоренилась въ немъ, что онъ не могъ отказаться отъ нея, тмъ боле, что жена его подстрекала къ тому. Надо полагать, что она была женщина дальновидная, женщина, какъ говорится, съ характеромъ, иначе она бы не съумла такъ распорядиться. Мужъ ея умеръ мсяцевъ шесть тому назадъ, завщавъ плантацію и все свое имущество ей и дтямъ, и она дйствовала такъ умно, что сдлалась наслдницей завщаннаго имнія. Но наружности, она до такой степени приближалась къ племени блыхъ, что изъ двадцати человкъ едва ли нашелся бы хоть одинъ, который бы догадался, что она такое. Окружавшіе ее не хотли даже и подумать объ этомъ: вс полагали, вс были уврены, что она принадлежитъ къ числу блыхъ штата Огіо, никто бы, кажется, и не вникнулъ въ это обстоятельство, еслибъ на ту пору не случился я въ тамошнихъ краяхъ. Дло было вотъ какъ. Она удалила отъ себя управляющаго плантаціей, потому что негры жаловались на него. Случайно я встртился съ этимъ человкомъ, онъ началъ разсказывать свою исторію, и, посл немногихъ вопросовъ, я узналъ, что это за люди. Я немедленно отправился къ одному изъ извстныхъ адвокатовъ, потому что въ голов моей сейчасъ же мелькнула идея, что тутъ есть обманъ. Мы пересмотрли вс законы объ освобожденіи негровъ, и нашли, что акты объ эманципаціи ни больше, ни меньше, какъ одна макулатура. Слдствіемъ этого было то, что и она и ея дти такіе же теперь невольники, какъ и вс другія на ея плантаціи, и что все имніе, стоющее по крайней мр сто тысячъ долларовъ принадлежитъ вашей фамиліи. Я прохалъ съ адвокатами по всей плантаціи, отрекомендовался ей и ея дтямъ, и осмотрлъ ихъ съ особеннымъ вниманіемъ. Понимая въ смысл товара, я долженъ назвать ихъ драгоцннымъ пріобртеніемъ. Ей не много больше сорока, но на видъ она кажется не старше двадцати семи, или много двадцати восьми лтъ. Она очень видная, и, какъ говорятъ, очень умная женщина. На какомъ угодно рынк за нее можно получить отъ одной до полуторы тысячи долларовъ. Смолли сказывалъ, что за нее дадутъ и дв тысячи: стоитъ только переправить въ документахъ годъ ея рожденія, но я не хотлъ и слышать объ этомъ, потому что подлогъ не въ моемъ характер. А потомъ дти этой женщины: у нея два премиленькихъ ребенка, какихъ я никогда еще не видлъ, и почти какъ блые. Мальчику лтъ десять, двочк не больше четырехъ. Само собою разумется, я озаботился удержать ихъ, потому что, по моему мннію, эта женщина съ своими дтьми составляютъ весьма важную часть имнія: убги они до нашего прізда, и плантація потеряла бы лучшихъ своихъ представителей. Гордоны — прямые и законные владтели этой плантаціи: я нисколько не сомнваюсь, что вы немедленно объявите свои права на нее. Актъ освобожденія противорчитъ закону, и хотя покойный имлъ въ виду оказать благодяніе, но тмъ не мене этимъ онъ отнялъ отъ наслдниковъ то, что составляетъ ихъ неотъемлемую собственность. При вид спокойствія, съ которымъ это созданіе распоряжалось имніемъ, принадлежащимъ по закону вамъ, я приходилъ въ сильное негодованіе. Теперь, остается только получить согласіе наслдниковъ, я отправлюсь туда и немедленно начну судебный процессъ.

Во все это время Нина, пристально и съ ршительнымъ выраженіемъ лица, глядла на мистера Джекиля.

— Мистеръ Джекиль, сказала она: — вы, кажется, старшина въ нашей церкви, правда ли это?

— Да, миссъ Гордонъ, я имю эту привиллегію, отвчалъ мистеръ Джекиль, переходя отъ рзкаго, дловаго тона, къ мягкому, и заключивъ слова свои вздохомъ.

— А я, мистеръ Джекиль, ни больше, ни меньше какъ своенравная двочка, весьма мало понимающая религію. Скажите мн пожалуйста, какъ христіанинъ, есть ли справедливость въ вашемъ совт? на чемъ основывается право, по которому я должна лишить эту женщину свободы, отнять у нея дтей и имніе?

— Вы должны это сдлать, миссъ Гордонъ, тутъ нтъ никакого сомннія: разв владть своею собственностію не есть уже право? Я смотрю на вещи глазами закона, а въ глазахъ закона эта женщина съ своими дтьми составляетъ вашу неотъемлемую собственность, какъ составляетъ ее башмакъ на вашей ног, тутъ ршительно не въ чмъ сомнваться.

— Желала бы я знать, мистеръ Джекиль, сказала Нина: — съ какой точки зрнія стали бы вы смотрть на это, еслибъ въ дйствіяхъ своихъ вы руководились словами св. Писанія? Какъ вы думаете, понравился ли бы мн подобный поступокъ, еслибъ я была на мст этой женщины?

— Милая миссъ Гордонъ, позвольте вамъ замтить, что молодыя барышни, съ вашими прекрасными чувствами и вашего возраста, часто заблуждаются, неправильно примняя слова св. Писанія. Положимъ, что я разбойникъ, грабитель, который насильственнымъ образомъ отнялъ отъ васъ все ваше достояніе. Само собою разумется, я не захотлъ бы, чтобъ меня принудили возвратить вамъ вашу собственность. Но можно ли вывести изъ этого золотое правило, что законный владтель не иметъ права отнять у меня все, что принадлежитъ ему? Эта женщина есть ваша собственность, ея имніе тоже ваша собственность, и она владетъ имъ незаконно, какъ воровка. Безъ всякаго сомннія, она не захочетъ отдать вамъ своего владнія, по не смотря на то, право все-таки остается правомъ.

Подобно многимъ молодымъ людямъ, Нин не правились софизмы подобнаго рода, тмъ боле, что она не умла возражать на нихъ въ свою очередь софизмами, и потому на вс эти доводы она отвчала весьма просто:

— Во всякомъ случа, я не вижу тутъ никакого права.

— Все это вздоръ! сказалъ Томъ:— кому какая нужда, есть ли тутъ право или нтъ? Дло въ томъ, Нина, говоря теб откровенно, ты и я въ настоящее время страшно нуждаемся въ деньгахъ, къ чему тутъ выставлять себя религіозне самыхъ религіозныхъ людей нашего времени? Мистеръ Джекиль человкъ набожный, одинъ изъ старшихъ членовъ нашей церкви! По его мннію, это справедливо, за чмъ же намъ противорчить? Мистеръ Джекиль говорилъ объ этомъ съ дядей Джономъ, и тотъ вполн соглашается съ нимъ. Для меня, такъ ршительно все равно, если тутъ право или нтъ! Я самъ сдлаю это право: сила есть право,— вотъ мое мнніе.

— Я изучалъ этотъ предметъ, сказалъ мистеръ Джекиль:— и нисколько не сомнваюсь, что невольничество есть учрежденіе благодтельное, и что права владтелей освящены самимъ Богомъ: по этому, какъ мн не жаль эту женщину, какъ не несчастно ея положеніе, но все же мой долгъ наблюдать за исполненіемъ закона.

— Все, что я имю сказать, мистеръ Джекиль, сказала Нина:— заключается въ слдующемъ: — я не хочу мшаться въ это дло, если я не въ состояніи доказать, то всегда буду сознавать, что оно несправедливо.

— Нина, какъ это глупо! сказалъ Томъ.

— Я сказала, что чувствую, возразила Нина, вставая и выходя изъ комнаты.

— Весьма естественно, слова ваши доказываютъ, что въ душ у васъ чувства нжныя, но не получившія врнаго направленія, сказалъ мистеръ Джекиль.

— Разумется, мы люди опытные, набожные, мы знаемъ, какъ должно поступать въ этомъ дл,— не такъ ли? возразилъ Томъ. Послушайте, Джекиль, сестра моя самое втренное существо, вы можете заключить это по ловушк, которую сегодня она намъ поставила. Она въ состояніи испортить все дло, если мы не приступимъ къ нему сейчасъ же. Надо вамъ сказать, что ея любимецъ негръ, этотъ Гарри, родной братъ женщины, изъ-за которой у насъ идетъ дло, и если Нина скажетъ Гарри о нашемъ предпріятіи, онъ напишетъ ей и заставитъ поднять тревогу. Завтра чмъ свтъ, не дожидаясь возвращенія этого Гарри, мы отправимся въ путь. Онъ, какъ кажется, ухалъ отсюда на нсколько дней. Соглашается ли Нина на этотъ процессъ или нтъ, ршительно все равно. Она, какъ видно, не заботится о своихъ интересахъ.

— Совтую вамъ, сказалъ Джекиль: — поступить по справедливости, то есть, укрпить за собой эту женщину и ея дтей. Вы сдлаете прекрасный и законный поступокъ. Ваша фамилія и то уже должна громадную сумму за очевидное уклоненія отъ законовъ здшняго штата. Дло это внесено будетъ въ открытый судъ, и ей позволено будетъ явиться въ него съ своимъ адвокатомъ. Слдовательно, совсть тутъ не пострадаетъ. А возвышенныя чувства вашей сестрицы даютъ врное ручательство, что судьба этой женщины будетъ такъ же хороша въ рукахъ миссъ Нины, какъ и въ ея собственныхъ.

Мистеръ Джекиль говорилъ теперь уже не для того, чтобы убдить Тома Гордона, но чтобы успокоить самого себя. Вопросы Нины пробудили въ душ его чувство необходимости разсмотрть т доводы, съ помощію которыхъ онъ обыкновенно убждалъ самого себя.

Мистеръ Джекиль былъ теологъ и человкъ строгихъ правилъ. За познанія въ метафизик, онъ пользовался отъ своихъ собратій значительнымъ уваженіемъ, все свободное время, онъ посвящалъ чтенію богословскихъ трактатовъ. Его любимымъ предметомъ было опредленіе сущности истинной добродтели, по его мннію, она заключалась въ стремленія къ величайшему благу. По его теологическимъ убжденіямъ, цль и право всхъ существъ состояли въ достиженіи высшей степени счастія, и каждое созданіе имло право быть счастливымъ соразмрно способности своей наслаждаться счастіемъ. У кого эта способность составляла, положимъ, десять фунтовъ, тотъ имлъ право ставить свое счастіе выше того, кто имлъ только пять, потому что такимъ образомъ общій итогъ увеличивался пятью фунтами. Понятія мистера Джекиля о невольничеств были основаны именно на этихъ убжденіяхъ. Онъ говорилъ, что такъ какъ блое племя имло большую способность наслаждаться счастіемъ, то оно и должно держать въ рукахъ своихъ власть надъ чернымъ.— Часто и горячо спорилъ онъ объ этомъ предмет съ мистеромъ Израель-Макъ-Фогомъ, который, принадлежа къ другой теологической школ, приписывалъ все это закону, въ силу котораго Творцу угодно было, во время Ноя, произнесть проклятіе надъ Ханааномъ. Фактъ, что африканское племя не происходитъ отъ хананитянъ, производилъ, конечно, маленькую несообразность въ его вывод, но теологи привыкли ежедневно преодолвать гораздо большія затрудненія. Во всякомъ случа, оба противника достигали одного и того же практическаго результата, Мистеръ Джекиль, хотя и былъ жесткаго характера, но природа одарила его не боле жесткимъ и нечувствительнымъ сердцемъ, чмъ у другихъ людей, душа же его, вслдствіе многолтняго странствованія по областямъ закона и теологіи, прониклась такимъ непоколебимымъ уваженіемъ къ величайшему мірскому благу, что онъ сдлался совершенно недоступнымъ всякому другому человческому чувству. Дрожащій голосъ сожалнія, которымъ Нина говорила о женщин и дтяхъ, долженствовавшихъ сдлаться жертвою законнаго постановленія, возбудилъ въ немъ только минутное сожалніе.

ГЛАВА XVI.

РАЗСКАЗЪ МИЛЛИ.

Нина провела вечеръ въ гостиной. Ея братъ, одушевленный мыслію о полученіи наслдства, забылъ объ утреннемъ раздор, старался быть любезнымъ, и обходился съ ней съ такимъ вниманіемъ и добродушіемъ, какимъ не оказывалъ ей съ минуты своего прізда въ Канема. Даже Клэйтону сказалъ онъ нсколько ловкихъ комплиментовъ, которые съ радушіемъ были приняты послднимъ, и послужили къ большему, чмъ онъ предполагалъ, развитію въ Нин хорошаго расположенія духа, такъ что, вообще говоря, Нина провела вечеръ необыкновенно пріятно. Возвратившись въ свою комнату, она застала Милли, которая терпливо ожидала ее, уложивъ сначала въ постелю свою госпожу.

— Завтра утромъ, миссъ Нина, я отправляюсь въ путешествіе. Немного остается мн полюбоваться вами, моя милочка.

— Я не могу слышать, что ты насъ оставляешь, Милли. Мн не нравится тотъ человкъ, съ которымъ ты узжаешь.

— А мн кажется, онъ очень хорошій человкъ, сказала Милли: — безъ всякаго сомннія, онъ пріищетъ для меня хорошее мсто. Вдь онъ постоянно заботился о длахъ миссъ Лу, такъ ужь вы-то, пожалуйста, обо мн не безпокойтесь! Я вамъ вотъ что скажу, дитя мое, я не пойду туда, гд не могу обрсти Господа, и охотно иду туда, гд могу обрсти его. Господь — мой пастырь, о чемъ же мн заботиться?

— Но, Милли, ты не привыкла жить въ другомъ мст, кром нашего семейства, сказала Нина: и я нкоторымъ образомъ боюсь за тебя. Если съ тобой будутъ дурно обходиться, приходи назадъ. Ты это сдлаешь,— не правда ли?

— Ахъ, дитя мое! Я за себя нисколько не боюсь. Когда люди исполняютъ свои обязанности и длаютъ, что только могутъ, съ ними всегда хорошо будутъ обходиться. Я еще не видла людей, съ которыми не могла бы ужиться, прибавила Милли съ сознаніемъ своего достоинства. Нтъ, дитя мое, не за себя, но за васъ я боюсь. Миссъ Нина! вы еще не знаете, что значитъ жить въ этомъ свт, и мн бы хотлось познакомить васъ съ лучшимъ другомъ, который бы помогалъ вамъ идти по дорог жизни. Овечка моя, вамъ нуженъ человкъ, которому вы моглибы иногда открыть свое сердце, который бы любилъ и защищалъ васъ, который бы постоянно велъ васъ по прямому пути. Заботъ у васъ больше, чмъ бы слдовало имть такому юному созданію, многіе зависятъ отъ васъ и многіе васъ разоряютъ. Дло другое, еслибъ жива была ваша мама. Но теперь совсмъ не то, много вы передумаете, много перечувствуете, и некому высказать своего сердца. Въ этомъ случа, дитя мое, вы должны обращаться къ Господу. Вдь онъ, милосердый, любитъ васъ, любитъ васъ такими, какъ вы есть. Еслибъ вы постигли это, ваше сердце таяло бы отъ умиленія. Когда-то я хотла разсказать вамъ исторію моей жизни и, между прочимъ, о томъ, какимъ образомъ я въ первый разъ обрла моего Спасителя. О, Боже, Боже! Впрочемъ, это длинная исторія.

Нжная чувствительность Нины была затронута горячностью словъ ея стараго друга, а еще боле намеками на покойную мать, и потому она отвчала съ необычайной живостью:— Ради Бога! разскажи мн, Милли!— Съ этими словами, она придвинула небольшую кушетку, опустилась на нее и склонила головку на колни своей смиренной Милли.

— Ужь такъ и быть, извольте, моя милочка, сказала Милли, глядя своими черными большими глазами на какой-то неподвижный предметъ, и говоря протяжно, голосомъ, который обнаруживалъ мечтательность и задумчивость.— Жизнь человческая въ этомъ мір — вещь чрезвычайно странная. Моя мать… но прежде всего надобно сказать, что ее вывезли изъ Африки, отца — тоже. Сколько прекраснаго и дивнаго говорила она мн объ этой стран! Тамъ, напримръ, рки бгутъ не по песку, какъ здсь,— а по золоту, и растутъ такія громадныя деревья, съ такими чудными прелестными цвтами, какихъ здсь вы никогда не видали. Оттуда-то и привезли мою мать и отца, привезли ихъ въ Чарльстонъ, и тамъ мистеръ Кэмпбель — отецъ вашей мама, купилъ ихъ прямо съ корабля. У отца моего и матери было пятеро дтей, ихъ тоже продали, куда?— они никогда не знали. Вышедъ на берегъ, они не умли сказать слова по-англійски. Часто говорила мн мать, какъ больно было ей потерять дтей своихъ и не умть высказать свое горе. Будучи еще ребенкомъ, я помню, часто она, съ окончаніемъ дневныхъ работъ, выходила изъ дому, садилась на крыльцо, глядла на звзды и вздыхала. Я была тогда маленькая шалунья, подходила къ ней, прыгала и говорила: ‘мамми, о чемъ ты вздыхаешь? что съ тобой сдлалось? что за горе у тебя?’ — У меня, дочь моя, довольно горя, говорила она. Я вспоминаю о моихъ бдныхъ дтяхъ. Я люблю смотрть на звзды, потому что дти мои тоже смотрятъ на нихъ. Мн кажется, мы теперь какъ будто въ одной комнат,— а между тмъ я не знаю, гд они. Не знаютъ и они, гд я. Вотъ и тебя, дочь моя, возьмутъ отъ меня и продадутъ. Почему знать, что ожидаетъ тебя впереди? Помни, мой другъ, если приключится теб какое нибудь горе, какъ это бываетъ со мной, проси Бога, чтобы Онъ помогъ теб.— ‘Ктоже этотъ Богъ, мамми?’ — однажды спросила я. ‘Невидимое существо дочь моя, Которое создало вс эти звзды.’ Разумется, мн хотлось бы узнать побольше о Немъ, но на вс мои распросы мамми отвчала мн только одно:— ‘Онъ можетъ сдлать все, что Ему угодно, и если ты находишься въ какомъ бы то ни было затруднительномъ положеніи, Онъ можетъ помочь теб.’ Въ то время я не много обращала вниманія на ея слова, продолжала прыгать, вовсе не думая, что мн когда нибудь придется просить Его помощи. Но она такъ часто повторяла мн объ этомъ, что слова ея не могли не вкорениться въ моей памяти: ‘Дочь моя, наступитъ и для тебя тяжелое время: тогда проси Бога, и Онъ поможетъ теб!’

— Слова моей матери сбылись. Правда, меня не продали, но насъ разлучили, потому что мистеръ Кэмпбель вздумалъ перехать въ Орлеанъ, и мы распростились. Отца и мать увезли въ Орлеанъ, а меня въ Виргинію. Тамъ я росла вмст съ барышнями — съ вашей мама, съ миссъ Гарритъ, съ миссъ Лу и другими, и жизнь моя протекала весело. Вс он любили Милли. Ни одна изъ нихъ не умла ни бгать, ни прыгать, ни кататься на лошадяхъ, ни управлять лодкой, какъ умла Милли. Милли бывала и тамъ, и тутъ! что бы ни задумали молодыя барышни, Милли все исполняла. Между ними, однакожь, была большая разница. Миссъ Лу была красавица и имла многихъ поклонниковъ, потомъ ваша мама,— ее вс любили, и потомъ миссъ Гарритъ,— праздная жизнь ей не нравилась: всегда что-нибудь да длала, и она любила меня за то, что я ни на шагъ отъ нея не отлучалась. Да, миссъ Нина, тогда для меня было самое счастливое время, но когда мн исполнилось пятнадцать лтъ, во мн пробудилось какое-то странное и тяжелое чувство. Не знаю почему, но, вмст съ лтами, я начинала чувствовать, что меня оковываютъ какія-то невидимыя цпи. Помню, однажды, ваша мама вошла въ комнату и, увидвъ, что я смотрю изъ окна, спросила меня: ‘Милли, я замчаю, ты о чемъ-то скучаешь?’ — О томъ, сказала я, что для меня кончились счастливые дни.— ‘Почему? спросила она: разв тебя перестали любить? разв ты не имешь всего, чего ты хочешь?’ — Ваша правда, отвчала я:— но вдь я невольница: вотъ и вся причина моей грусти. Милая Нина! ваша мама, была такая же женщина, какъ вы. Я помню ея взглядъ въ ту минуту. Мн было досадно на себя, казалось, что я огорчила ее своими словами. ‘Милли, сказала она: не удивляюсь твоей грусти: на твоемъ мст, я бы чувствовала тоже самое.’ Ваша мама сказала объ этомъ миссъ Лу и миссъ Гарритъ, но он засмялись и замтили, что еще не всякая двочка можетъ быть такъ хорошо пристроена, какъ Милли.

‘Миссъ Гарритъ вышла замужъ первая. Ей поправился мистеръ Чарльзъ Блэръ, и когда она вышла за него, ей больше ничего не оставалось, какъ только взять меня съ собою. Я любила миссъ Гарритъ, но для меня было бы пріятне, еслибъ въ то время вышла замужъ ваша мама. Я все разсчитывала, что принадлежу не миссъ Гарритъ, а вашей мама, и, какъ кажется, ваша мама хотла, чтобъ я принадлежала ей. Но тогда она была такая тихенькая, между тмъ какъ для миссъ Гарритъ не было такой вещи, которой бы она не выпросила. Она была изъ числа тхъ созданій, которыя, если захотятъ чего нибудь, то, такъ или иначе, непремнно добьются того. У нее всегда бывало больше нарядовъ, больше денегъ, и вообще всякихъ вещей, чмъ у другихъ, потому что она никогда не дремала, и думала только о себ. Плантація мистера Блэра находилась въ другомъ конц Виргиніи, и я перехала туда вмст съ миссъ Гарритъ. Но ее нельзя было назвать счастливой, ни подъ какимъ видомъ нельзя, потому что мистеръ Блэръ принадлежалъ къ большому свту. Ахъ, миссъ Нина! если я говорю, что выборъ вашъ хорошъ, и если совтую вамъ выдти за этого человка, то собственно по боязни за участь молоденькихъ двицъ, которыя выходятъ замужъ за людеф изъ большаго свта. Пріятная наружность, любезность, изящныя манеры ихъ, нсрдкогубятъ неопытныхъ двочекъ. Помню, когда онъ ухаживалъ за ней, то, казалось, лучше такого мужа ей и желать нельзя было. Онъ называлъ ее своимъ ангеломъ, общалъ оставить вс дурныя привычки и вести порядочную жизнь. Она вышла за него… и вс общанія превратились въ прахъ. Не прошло мсяца, какъ мистеръ Блэръ предался своимъ прежнимъ порокамъ, веселился и пьянствовалъ… или самъ въ гостяхъ, или у него гости… деньги текли какъ вода.

‘Это произвело большую перемну въ миссъ Гарритъ. Она перестала смяться, сдлалась холодною и сердитою, и уже больше не была такъ ласкова ко мн, какъ прежде. Она приревновала меня къ мужу, но напрасно! Даже пальцомъ до него я не дотронулась. Впрочемъ, я неудивлялась ея недоврчивости: мистеръ Блэръ былъ человкъ безхарактерный, безнравственный. Моя жизнь сдлалась для меня источникомъ огорченій, но все еще была довольно сносна. У миссъ Гарритъ было уже трое дтей, когда мужа ея разбила лошадь. Онъ быль слишкомъ пьянъ, чтобъ держаться на ней. Я думала: ну, слава Богу! теперь-то мн будетъ полегче. Ничуть не бывало!… Посл его смерти, миссъ Гарритъ сдлалась, повидимому, спокойне и добре: старалась устроить себя, собирая въ одно цлое обломки и крохи, оставленныя ей и ея дтямъ. У нея былъ дядя, мужчина пожилыхъ лтъ, онъ приводилъ въ извстность ея долго. Однажды онъ сидлъ въ кабинет, а я почему-то,— и сама не знаю,— занялась рукодльемъ въ сосдней комнат, но они такъ прилежно занимались счетами, что на меня не обратили и вниманія. Чтобъ уплатить эти долги, надобно было, повидимому, продать и плантацію, и людей — всхъ, кром очень немногихъ, которые должны были отправиться съ ней,— и снова начать жизнь боле скромную. И вотъ я слышу, говоритъ онъ ей:— и пока растутъ ваши дти, вы можете жить, не длая лишнихъ расходовъ, сберегайте, что можно сберечь, увеличивайте ваши сбереженія, извлекайте выгоды изъ своей собственности. Цна на негровъ возвышается съ каждымъ днемъ. Съ тхъ поръ, какъ округъ Миссури вошелъ въ число штатовъ, негры стали вдвое дороже, и потому вы можете продавать ихъ за хорошую сумму. Напримръ, вотъ эта молоденькая негритянка Милли!— при этихъ словахъ, само собою разумется, я навострила уши: — вы рдко встртите — продолжалъ онъ: такую славную, такую породистую двушку!— Представьте, какъ будто рчь у нихъ шла о коров!— Пріискали ли вы для нея мужа?

‘Нтъ,— отвчала миссъ Гарритъ: — мало того, я замчаю, что Милли любитъ только пококетничать съ молодыми людьми, вовсе не думая о замужств.’

‘— На это должно обратить строгое вниманіе, потому что изъ однихъ ея дтей можетъ вамъ составиться порядочное имнье. Я знавалъ женщинъ, которыя имли по двадцати дтей, а вы замтьте, что каждый изъ дтей вашей Милли будетъ стоить не меньше восьми сотъ долларовъ. Вдь это капиталъ въ своемъ род! Если они выдутъ въ мать, то будутъ служить для васъ все равно, что наличныя деньги. Въ случа пужды, вы можете послать ихъ на рынокъ и продать, и, поврьте, на это потребуется гораздо меньше времени, чмъ на размнъ банковаго билета.

‘Ахъ, миссъ Нина, эти слова, какъ свинецъ падали мн на душу, особенно въ то время. Я познакомилась тогда съ однимъ молодымъ человкомъ, и въ тотъ самый день намрена была переговорить объ этомъ съ миссъ Гарритъ, но посл такихъ словъ, я оставила работу, и сказала про себя: не выду же я за мужъ въ этомъ мір. Я проплакала весь день, и вечеромъ разсказала все Полю,— молодому человку, о которомъ я вамъ говорила. Поль старался успокоить меня. Онъ говорилъ, что напрасно я горюю, что этого, вроятно, не случится, что миссъ обдумаетъ это и не ршится на подобный поступокъ. Во всякомъ случа, мы любили другъ друга, и почему же бы намъ не воспользоваться тмъ счастіемъ, наслаждаться которымъ имютъ право другіе? Я пошла къ миссъ Гарритъ, и разсказала ей все, что было на душ. Я привыкла высказывать миссъ Гарритъ вс свои чувства, и на этотъ разъ не хотла отклониться отъ своей привычки. Миссъ Гарритъ смялась, и совтовала мн не плакать, потому что пока еще я ничмъ не обижена. Дла такимъ образомъ шли недли дв или три, и наконецъ Поль убдилъ меня. Мы съиграли свадьбу. Когда родился у насъ первый ребенокъ, Поль восхищался имъ и удивлялся моему унынію. Поль, сказала я: этотъ ребенокъ не нашъ, когда нибудь его отнимутъ отъ насъ и продадутъ!— ‘Что же длать, Милли, сказалъ онъ:— если онъ не нашъ, то пусть онъ будетъ божьимъ ребенкомъ. Поль, миссъ Нина, былъ христіанинъ. Ахъ, дитя мое, безъ слезъ я не могу разсказывать. Посл этого дти пошли у насъ одинъ за другимъ, мальчики и двочки, вс они росли на моихъ глазахъ. У меня ихъ было четырнадцать, и всхъ ихъ оторвали отъ меня и продали, всхъ до единаго. Господь послалъ мн тяжелый крестъ! тяжелый, тяжелый! Только тотъ и можетъ постичь всю тяжесть этого креста, кто его носитъ!

— Какой стыдъ! воскликнула Нина. Неужели тетушка Гарритъ была такая жестокая женщина? Неужели сестра моей матери могла поступить такъ безчеловчно?

— Дитя, дитя! сказала Милли: — кто можетъ знать, что скрывается въ глубин нашей души. Когда миссъ Гарритъ и я были двочками, отыскивали куриныя яйца и катались въ лодк, тогда я и не думала, что у нея жестокое сердце, какъ въ свою очередь не думала и она. Все дурное въ двочкахъ, почти незамтное, когда он еще молоды, хороши собой, когда весь свтъ улыбается имъ, все это незамтно принимаетъ страшные размры, когда он становятся зрлыми женщинами, когда лица ихъ начнутъ покрываться морщинами! Еще будучи двочкой,— еще въ то время, когда мы вмст собирали ягоды, рвали орхи,— въ миссъ Гарритъ уже обнаруживалась сильная наклонность беречь и копить всякую всячину, съ лтами же боле зрлыми,— эта наклонность обратилась къ деньгамъ.

— Неужели, Милли! сказала Нина: — возможно ли допустить, чтобъ женщина хорошаго происхожденія, и въ добавокъ моя тетка, была способна на такія вещи!

— Не удивляйтесь, моя милочка! Поврьте, что и въ самыхъ благородныхъ лэди нердко встрчаются тже самые недостатки, которымъ подвержены мы,— женщины грубыя, необразованныя. Мн кажется, это самая натуральная вещь въ мір, стоитъ только внимательне разсмотрть ее. Для примра возьмемъ хоть вашу тетушку: она была бдна и нуждалась въ деньгахъ до крайности. Ей нужно было платить за воспитаніе мистера Джорджа, мистера Питера и за миссъ Сюзи, вс они требовали денегъ, такъ, что было время, когда миссъ Гарритъ не знала, какъ ей извернуться. И то сказать, поневол задумаешься, когда нужно заплатить двсти долларовъ въ одно мсто, триста въ другое, когда въ дом у васъ больше негровъ, чмъ можно держать, и когда вдругъ является человкъ, вынимаетъ изъ кармана восемьсотъ долларовъ золотомъ и говоритъ:— мн нужна Люси, или Джорджъ, тотъ изъ вашихъ негровъ или другой. Эти покупщики всегда умютъ соблазнить бднаго человка, у нихъ всегда есть наличныя деньги. Впрочемъ, я не должна говорить слишкомъ жестоко объ этихъ людяхъ: они вдь ничему хорошему не научились. Другое дло вотъ эти христіане, которые такъ много говорятъ о религіи, читаютъ библію, ненавидятъ на словахъ покупщиковъ, и считаютъ себя неспособными имть съ ними какія либо сношенія, тогда какъ въ нихъ-то есть корень всего зла. Возьмемъ для примра хоть дядюшку миссъ Гарритъ: это былъ человкъ чрезвычайно набожный,— всегда являлся на митинги, всегда говорилъ о чувствахъ христіанина, а все-таки возстановлялъ миссъ Гаррить противъ негровъ, подстрекалъ ее на продажу ихъ. О, миссъ Нина, въ жизнь свою не забуду я дня, въ который продали мое первое дитя. Я излила всю душу передъ миссъ Гарритъ, и она такъ горько плакала, что мн стало жаль ее. Она говорила мн:— Милли! впередъ я этого ни за что не сдлаю. Но, прости мн Господи! я не врила ей, ни слову не врила, я знала, что она сдлаетъ. Я знала, что въ душ ея было чувство, которому демонъ этотъ, ея дядя, не давалъ свободы. Я знала, что онъ позволялъ ей развлекать себя митингами, молитвами и тому подобнымъ, но ни за что не позволилъ бы себ выпустить изъ когтей своихъ ея сердце. Миссъ Гарритъ не была злая женщина, она бы ничего не сдлала дурнаго, еслибъ не этотъ дядя. Онъ прізжалъ, читалъ молитвы, длалъ увщанія, давалъ совты, и потомъ, какъ голодный волкъ, рыскалъ около моего дома, поглядывая на моихъ дтей.

‘— Милли! говорилъ онъ:— какъ ты поживаешь? Люси у тебя становится славной двочкой! Сколько ей лтъ? Въ Вашингтон у меня есть знакомая лэди, которая нуждается въ хорошей двочк — лэди отличная, самыхъ набожныхъ правилъ. Надюсь, Милли, ты не станешь упрямиться. Твоя бдная госпояса страшно нуждается въ деньгахъ!

‘— Я не хотла говорить съ этимъ человкомъ. Только однажды, когда онъ спросилъ меня, дорого ли стоитъ, по моему мннію, моя Люси, когда ей исполнилось пятнадцать лтъ, я отвчала ему: сэръ! она для меня также дорога, какъ дорога для васъ ваша дочь. Сказавъ это, я вошла въ свою хижину и затворила дверь. Я не хотла видть, какъ онъ приметъ мои слова. Онъ воротился въ господскій домъ и завелъ разговоръ съ миссъ Гарритъ. Онъ говорилъ ей объ обязанности заботиться о своемъ состояніи, а это значило — заботиться о продаж моихъ дтей. Помню, когда миссъ Сюзи пріхала домой изъ пансіона, она была прехорошенькая двушка, но я не могла смотрть на нее съ любовію, потому что на ея содержаніе въ пансіон у меня отняли и продали троихъ дтей. Наконецъ отняли и Люси: ее отправили къ одной лэди въ горничныя, но Боже мой! я знала, что это значило. У этой лэди былъ взрослый сынъ, онъ увезъ Люси въ Орлеанъ, тмъ дло и кончилось. Переписки между нами не водится.. Разлученныя однажды, мы не можемъ писать другъ къ другу, а это тоже или, пожалуй, еще и хуже, чмъ умереть. Поль выучилъ Люси пть передъ сномъ небольшіе гимны, и еслибъ она умерла посл одного изъ этихъ гимновъ, это въ тысячу разъ было бы лучше. Ахъ, дитя мое! посл того я долго рвалась и бсновалась, какъ львица въ стяхъ. Я была совсмъ не то, что теперь. Я сдлалась сварливою и несносною. Миссъ Гарритъ привязалась къ религіи боле, чмъ когда нибудь, адвокаты и проповдники были въ ея дом почти безвыходно, нкоторые изъ нихъ заводили рчь со мной. Я отвчала имъ коротко и ясно, что правила ихъ религіи знаю очень хорошо, и не хочу ихъ слушать больше. Въ одномъ только Пол я видла истиннаго христіанина, только его слова и утшали меня. Наконецъ миссъ Гарритъ общала оставить мн одно дитя. Она подарила мн моего младшаго сына, и дала честное слово не продавать его. Мальчика этого звали Альфредъ. Я любила его больше всхъ другихъ дтей. Въ немъ заключалось все, что мн осталось любить. Господинъ Поля ухалъ въ Лузіану и взялъ Поля съ собой въ то самое время, когда Альфреду исполнился годъ. Посл этого мужъ мой какъ будто въ воду канулъ, я ничего о немъ не слыхала. Такимъ образомъ изъ большой семьи моей остался при мн только этотъ ребенокъ. И какой же славный былъ ребенокъ! Необыкновенный мальчикъ! Онъ на все былъ способенъ, онъ служилъ мн отрадой. Ахъ, миссъ Нина!— еслибъ вы знали что былъ за мальчикъ мой Альфредъ! я не могла налюбоваться на него вдоволь. Онъ имлъ сильную наклонность къ ученью, самъ собою научился читать и иногда читалъ мн Библію. Я старалась поддерживать въ немъ эту наклонность, и, какъ умла, развивала ее. За одно только въ немъ я страшилась — за его необычайную бойкость: я боялась, что это не доведетъ его до добра, напротивъ надлаетъ ему большихъ хлопотъ. Въ немъ было столько бойкости, сколько блые не любятъ видть даже въ своихъ дтяхъ. А между тмъ, когда у нихъ дти вздергиваютъ свои головки и бойко отвчаютъ, родители обыкновенно смются и говорятъ: ‘молодецъ! изъ него выйдетъ славный малый!’ Но ужасная вещь, если сдлаетъ это кто нибудь изъ нашихъ. Объ этомъ я постоянно твердила Альфреду, и совтовала ему быть скромне. Но ни совты мои, ни увщанія не производили желаемаго дйствія. Въ немъ было столько огня, что непредвидлось никакой возможности потушить его. Да, миссъ Нина,— пусть другіе говорятъ о неграхъ, что имъ угодно, но я всегда останусь при своемъ убжденіи, что и между нами есть люди, которые ни въ чемъ не уступятъ блымъ, если имъ будутъ предоставлены тже самыя средства. Много-ли вы видали блыхъ мальчиковъ, которые бы вздумали научиться читать самоучкой? А мой Альфредъ научился. Я видла въ немъ мое единственное утшеніе, я надялась, что моя госпожа отпуститъ меня на оброкъ, и тогда я всми силами постаралась бы заработать деньги, чтобъ откупить его, потому что мой Альфредъ, миссъ Нина, былъ слишкомъ уменъ, въ немъ было слишкомъ много одушевленія, чтобъ быть невольникомъ. При всхъ своихъ способностяхъ, онъ не научился унижать себя, онъ никому не позволилъ бы обидть себя, у него всегда готово было возраженіе на всякое слово, кто бы его ни сказалъ. Не смотря на то, для меня онъ былъ дорогимъ, добрымъ ребенкомъ, и когда я говорила ему, объясняла, что подобнаго рода поведеніе опасно, онъ всегда общалъ держать себя осторожне.

‘Дла шли довольно хорошо, пока Альфредъ былъ малъ. Я держала его при себ лтъ до тринадцати. Онъ вытиралъ блюда, чистилъ ножи, ваксилъ башмаки, и вообще исполнялъ подобныя работы. Наконецъ начали поговаривать, что время ему заняться какимъ нибудь ремесломъ, этого-то времени я и страшилась. У миссъ Гаррить былъ управляющій, который обходился съ невольниками чрезвычайно дурно я все боялась, что изъ-за него выйдутъ хлопоты.— такъ и случилось. Между нимъ и Альфредомъ безпрестанно случались стычки. Управляющій то и дло, что обращался къ госпож съ разными на него навтами. И чтоже? однажды, возвратясь вечеромъ изъ города, куда ходила по какому-то порученію, я крайне изумилась, что Альфредъ не пришелъ къ ужину. Тутъ что нибудь да не такъ, подумала я, сейчасъ же отправилась въ господскій домъ и тамъ увидла, что миссъ Гарритъ сидитъ за столомъ и считаетъ деньги. ‘Миссъ Гарритъ, говорю я:— я не могу найти Альфреда: не видали ли вы его?’ Не отвчая мн, она продолжала считать деньги: пятьдесятъ-одинъ, пятьдесятъ-два, пятьдесятъ три. Я опять спросила: ‘надюсь, миссъ Гарритъ, съ моимъ Альфредомъ ничего не случилось?’ При этихъ словахъ, она отвела глаза отъ денегъ и сказала: ‘Милли, дло въ томъ, что съ твоимъ Альфредомъ никто не можетъ управиться, мн предложили хорошія деньги, и я продала его.’

‘У меня захватило дыханіе, я подбжала къ стулу, на которомъ сидла миссъ Гарритъ, схватила ее за плечи и сказала: ‘миссъ Гарритъ! вы взяли деньги за тринадцать моихъ дтей, четырнадцатаго общали оставить мн, и я его требую отъ васъ! Неужели, поступивъ такимъ образомъ, вы поступили по христіански?’

‘— Успокойся, Милли, сказала она:— твой Альфредъ недалеко отсюда, ты можешь видться съ нимъ во всякое время: онъ на плантаціи мистера Джонса. Вы можете приходить другъ къ другу, когда вздумается. И опять же теб не нравился человкъ, который присматривалъ за нимъ и котораго онъ безпрестанно ставилъ въ затруднительное положеніе.

‘— Миссъ Гарритъ, сказала я:— вы можете обманывать себя, говоря такія вещи, но вы не обманете ни меня, ни Господа. Вся власть на вашей сторон, и ваши духовники, съ Библіей въ рукахъ, стараются омрачить вашь разумъ. Вы не учите насъ грамот, но я обращусь съ жалобой прямо къ Господу и буду просить его зашиты. Если только можно отыскать Его, я отъищу,— и умолю Его посмотрть на вашъ поступокъ, на продажу моихъ дтей, для того, чтобъ заплатить за вашихъ дтей!

— Вотъ, дитя мое, что сказала я ей. Я была жалкимъ, невжественнымъ созданіемъ, я не знала Бога. Будто каленый уголь лежалъ у меня на сердц. Я отвернулась отъ нея и ушла. Ни я, ни она не сказали больше ни слова другъ другу. Я пришла въ свою опустлую хижину. Въ одномъ углу стояла кровать Альфреда, надъ ней вислъ его праздничный кафтанъ и праздничные башмаки, которыя купила ему на свои собственныя деньги, онъ былъ такой хорошенькій мальчикъ, и я хотла, чтобы все на немъ было прилично и щеголевато!

‘— Наступило воскресенье, я сняла съ гвоздика этотъ кафтанъ, связала его въ узелъ вмст съ башмаками, взяла свою палку и сказала про себя: пойду на плантацію Джонса и посмотрю, что сдлалось съ Альфредомъ. Во все это время ни я не сказала слова госпож, ни она мн. На половин дороги я остановилась отдохнуть подъ большимъ каштановымъ деревомъ. Стоя подъ нимъ, я смотрла вдаль. По дорог кто-то шелъ мн на встрчу, и вскор я узнала, что это была Юльда. Она была замужемъ за кузеномъ Поля, и жила на плантаціи Джонса. Я встала, встртила ее и сказала, что иду повидаться съ Альфредомъ.

‘— Господь съ тобой, Милли, сказала она: — да разв ты не знаешь, что Альфредъ умеръ?

‘Ахъ, миссъ Нина, при этихъ словахъ, казалось, сердце мое перестало биться и кровь остановилась въ моихъ жилахъ.

‘— Юльда! ужь не убили ли его? спросила я.

‘— Да, отвчала она мн, и разсказала, какъ было дло. Стэйльзъ, управляющій Джонса, прослышалъ, что Альфредъ былъ ужасно бойкій и умный мальчикъ, а такіе мальчики имъ не нравятся, они ихъ всячески раздражаютъ и потомъ скутъ ихъ до крови. Поэтому Стэйльзъ, задавая Альфреду работу, былъ съ нимъ невыносимо грубъ: мальчикъ этотъ не хотлъ уступить ему ни наволосъ: на каждое слово онъ отвчалъ двумя, какъ это и всегда онъ длалъ, потому что не могъ подавить въ себ своей гордости. Вс окружавшіе ихъ смялись, Стэйльзъ бсился и клялся, что высчетъ его, тогда Альфредъ бросилъ все и убжалъ прочь. Стэйльзъ выходилъ изъ себя, страшно ругался и приказывалъ подойти къ нему. Но Альфредъ не подходилъ. Во время такой сцены, случайно проходилъ мистеръ Билль и захотлъ узнать, въ чемъ дло. Стэйльзъ объяснилъ ему. Мистеръ Билль вынулъ пистолетъ и сказалъ: — если ты, щенокъ, не подойдешь, пока я сосчитаю пять, я выстрлю въ тебя.

‘— Стрляйте! вскричалъ Альфредъ.— Мальчикъ этотъ не зналъ, что такое страхъ. Выстрлъ раздался.

‘— Альфредъ, говорила Юльда: — припрыгнулъ, вскрикнулъ и упалъ. Къ нему подбжали, но онъ былъ уже мертвъ, — пуля попала въ самое сердце. Сняли съ него курточку и осмотрли его, но это было уже безполезно, жизнь оставила его. Юльда говорила, что тутъ же вырыли яму и бросили въ нее Альфреда, бросили ничмъ не одвши, не покрывши, безъ гроба, зарыли, какъ собаку. Юльда показала мн курточку. На ней была круглая дирка, точно вырзанная ножницами и видно было, что сквозь эту диру потоками текла кровь. Молча я взяла отъ Юльды курточку, завернула ее въ праздничное платье, и пошла прямо домой. Я вошла въ комнату миссъ Гарритъ. Она сидла совсмъ одтая, собираясь идти въ церковь, и читала Библію. Не говоря ни слова, я разложила прямо передъ ней окровавленную куртку. ‘Видите вы эту дирку! сказала я. Видите вы эту кровь? Альфредъ мои убитъ! Вы его убійца, его кровь на васъ и на вашихъ дтяхъ! Царь Небесный! услышь меня и воздай ей вдвойн!

Подъ вліяніемъ невольнаго ужаса, Нина съ трудомъ переводила дыханіе. Милли, увлеченная разсказомъ, пришла въ сильное волненіе, вся ея фигура наклонилась впередъ, ея чорные глаза расширились, ея сильныя руки судорожно сжались, словомъ,— весь ея органическій составъ какъ будто принималъ большіе размры и приходилъ въ движеніе. Для человка, коротко знакомаго съ миологіей, она показалась бы Немезидой, обратившейся въ порыв гнва въ черный мраморъ. Въ этомъ положеніи она оставалась втеченіе нсколькихъ минутъ, посл того, ея судорожно стянутые мускулы начали ослабвать, выраженіе ея голоса постепенно смягчалось, она глядла на Нину нжно, но торжественно.

— Конечно, дитя мое, слова эти были суровы, но тогда я была въ Египт, я блуждала въ пустын Синая, я слышала трубный звукъ и слова Божіи, но не видла самого Бога…. Я вышла изъ комнаты молча. Между мною и миссъ Гарритъ легла теперь ужаснйшая бездна, слова не могли перелетать черезъ нее. Я длала свое дло, и длала охотно, но говорить съ ней я не хотла. Тогда только, дитя мое, вспомнила я давнишнія слова моей матери, я вспомнила слова: ‘Дочь моя, когда поститъ тебя горе, проси Господа помочь теб’. Только теперь я увидла, что никогда еще не просила Его помощи, и сказала про себя, Господь не поможетъ мн теперь, Онъ не возвратить мн Альфреда. А между тмъ, я хотла обрести Господа, потому что не знала, куда дться съ своимъ горемъ. Я хотла придти показать: Господи, Ты видишь что сотворила эта женщина! Я хотла представить Ему на судъ это дло, и узнать, вступится ли Онъ за меня. Ахъ, миссъ Нина, вы себ и представить не можете, чмъ казался мн въ то время міръ и все, что находится въ мір! Все какъ будто предано было собственному своему произволу. И эти христіане еще называютъ себя христіанами, говорятъ, что они наслдуютъ Царство Небесное, а сами такъ поступаютъ! Я искала Господа и денно и нощно. Много и ночей проводила въ лсахъ, лежала на земл, взывала и плакала, но никто не услышалъ меня. О, какими странными казались мн звзды, когда я смотркла на нихъ! Они мигали мн такъ спокойно и такъ торжественно, но не говорили ни слова! Иногда я выходила изъ себя и хотла бы прорваться сквозь небо. Я искала Бога, я имла нужду до Него и должна была найдти Его. Однажды я слышала, какъ читали изъ священнаго Писанія, что Богъ явился одному человку на гумн. и я подумала, что еслибь у меня было гумно, онъ и мн, можетъ быть, также бы явился. Поэтому я избрала себ мстечко подъ деревомъ и уравняла его, стоптавъ землю, сколько моихъ силъ было, ногами, и придавъ ему такимъ образомъ видъ гумна. Я стала молиться,— но Господь не пришелъ.

‘— Однажды назначенъ былъ большой митингъ подъ открытымъ небомъ, и я подумала: ‘схожу туда и посмотрю, не найду ли тамъ Господа.’ — Миссъ Гарритъ отпускала людей своихъ на митинги каждое воскресенье. И вотъ я отправилась слушала пніе, подошла къ алтарю, слушала проповдь, и все таки на душ не стало легче. Меня не тронуло ни пніе, ни проповдь. Я слышала, какъ читали изъ Библіи: ‘О если бы я зналъ, гд обрсти его. Я бы пришелъ даже къ его сдалищу. Я бы изложилъ передъ нимъ мою мольбу. Я бы наполнилъ уста мои доказательствами.’ Эти слова, конечно, согласовались съ моимъ желаніемъ. Наконецъ, наступилъ темный вечеръ, везд запылали костры, повсюду раздавалось пніе божественныхъ гимновъ, и я снова пошла слушать проповдь. Проповдь говорилъ мужчина, блдный, худощавый, съ черными глазами и черными волосами. Мн кажется, этой проповди я никогда не забуду. Онъ говорилъ на текстъ: ‘Кто не пощадилъ своего Сына, но добровольно принесъ его въ жертву за насъ всхъ, тотъ не ужели, вмст съ этой жертвой, не отдастъ намъ всего?’ — Слова эти съ перваго раза поразили меня, потому что я сама лишилась сына. Посл того онъ разсказалъ намъ, кто такой былъ Сынъ Божій. О, какъ прекрасенъ былъ онъ! Какъ распространялъ Онъ между людьми Божественное ученіе! И потомъ какъ взяли его, положили терновый внець на главу его, распяли на крест, и прокололи Его копьемъ. Богъ до такой степени любилъ насъ, что допустилъ своего возлюбленнаго сына перенести за наши грхи вс эти страданія. Дитя мое! я встала, подошла къ алтарю, пала на колни и, прильнувъ къ земл, молилась такъ долго, что окружавшіе говорили, что я упала въ обморокъ. Быть можетъ я и была въ обморок. Гд находилась я тогда,— не знаю, но я увидла Господа. Сердце мое какъ будто замерло во мн. Я видла Его, страдающаго за насъ, и такъ терпливо переносящаго свои страданія. Я видла, какъ Онъ любилъ насъ! всхъ насъ, всхъ до единаго! Насъ, которые такъ ненавидимъ другъ друга. Я поняла тогда, что значитъ ненавидть, какъ я ненавидла.

‘— Господи! сказала я:— я прощаю имъ! Господи! я никогда еще не видла Тебя, я ничего не знала… я была жалкая гршница! Я больше не буду ненавидть! Я чувствовала, что сердце мое наполнялось чувствомъ любви.— Господи! сказала я: — я могу любить даже блыхъ!— Чувство любви переполнило мое сердце, и я продолжала: — Господи! Я люблю бдную миссъ Гарритъ, которая продала всхъ моихъ дтей, и была причиною смерти моего бднаго Альфреда! Я люблю ее!— И вотъ, дитя мое, я была побждена Агнцемъ, кровію Агнца! Еслибъ это былъ левъ, я бы еще можетъ быть поборолась съ нимъ! Агнецъ побдилъ меня!

‘— Когда пришла я въ себя, я чувствовала себя не лучше ребенка. Я пошла прямо въ домъ миссъ Гарритъ, и не смотря, на то, что со дня смерти Альфреда не обмнялась съ ней кроткимъ, миролюбнымъ словомъ, я вошла въ ея спальню. Она была нездорова, казалась необыкновенно блдною, желтою. Бдняжка! сынъ ея напился пьянымъ и жестоко оскорбилъ ее. Я вошла и сказала: — миссъ Гарритъ, я видла Господа! Миссъ Гарритъ, во мн уже боле нтъ ожесточенія, я прощаю васъ и люблю отъ всего сердца, какъ прощаетъ Господь и любитъ насъ всхъ. Вы бы посмотрли, моя милочка, какъ плакала эта женщина! Милли, сказала она: — я величайшая гршница. Мы об гршницы, миссъ Гарритъ, отвчала я: — но Господь предалъ себя за насъ обихъ, ужь если Онъ любитъ насъ, жалкихъ гршницъ, то мы не должны ненавидть другъ друга, Вы были введены въ искушеніе, миссъ Гарритъ, продолжала я, стараясь оправдать ея поступки: — но Господь простилъ насъ обихъ. Посл того я уже не стснялась. И въ самомъ дл, дитя мое, вдь мы все же сестры по Господу. Я несла ея бремя, она несла мое. И, Боже мой! ея бремя было тяжеле моего, потому что во время нашего разговора, ея сына привезли домой мертваго: будучи пьянъ, онъ заряжалъ ружье и прострлилъ себя въ сердце. О, дитя мое, я вспомнила о мольб моей къ Господу воздать ей вдвойн, но посл того я думала гораздо лучше. Еслибъ я могла оживить бднаго мистера Джорджа, я бы это сдлала: всю ночь она лежала на моихъ рукахъ и плакала. Это приключеніе свело ее въ могилу. Не долго жила она посл этого, но успла, все-таки, приготовиться къ смерти. Она послала купить сына моей дочери Люси, вотъ этого самаго Тома, и отдала его мн. Бдненькая! что могла, все она сдлала. Я находилась при ней, въ ночь ея кончины. О, миссъ Нина, если въ душ вашей родится желаніе ненавидть кого нибудь, то вспомните, до какой степени для ненавидящихъ тяжела бываетъ минута смерти. Миссъ Гарритъ умирала тяжело! Она сильно сокрушалась о своихъ грхахъ.

‘— Милли! говорила она:— и Господь, и ты можете простить меня, но я себя никогда не прощу’ — ‘Не думайте объ этомъ, миссъ Гарритъ, говорила я, стараясь успокоить ее:— Господь принялъ и скрылъ вс грхи ваши въ своемъ сердц.’ Все же она долго боролась со смертію, боролась всю ночь, безпрестанно повторяя: Милли! Милли! не отходи отъ меня! Въ эти минуты, дитя мое, я любила ее, какъ мою собственную душу. Съ наступленіемъ дня, Господь освободилъ ее отъ страданій, и я склонила на подушку ея голову, какъ будто она была однимъ изъ моихъ кровныхъ дтей. Я приподняла ея руку, рука эта была еще тепла, но сила и жизнь ее покинули: бдная! бдная! подумала я:— неужели могла я ненавидть тебя? Да, дитя мое, мы не должны ненавидть другъ друга: мы вс жалкія созданія, но Господь, поврьте, любитъ насъ всхъ одинаково.

ГЛАВА XVII.

ДЯДЯ ДЖОНЪ

Миляхъ въ четырехъ къ востоку отъ Канемы находилась плантація, куда былъ посланъ Гарри въ то утро, о которомъ мы уже упомянули. Молодой человкъ халъ съ порученіемъ въ весьма незавидномъ расположеніи духа. Дядя Джонъ, какъ всегда называла его Нина, былъ назначенъ опекуномъ ея имнія, и при томъ такимъ, ласкове и любезне какого Гарри не могъ пожелать. Его увренность въ Гарри была безгранична, и онъ считалъ эту увренность за величайшее благодяніе для себя, потому собственно, какъ онъ, шутя, выражался иногда, что и съ своей-то плантаціей, по ея обширности, онъ едва едва управлялся. Подобно всмъ джентльменамъ, которые ставятъ свое собственное спокойствіе выше всего въ мір, дядя Джонъ воображалъ, что весь міръ старается, во что бы то ни стало, нарушать его спокойствіе. Все мірозданіе такъ организовано, что люди должны работать и трудиться, а изъ этого слдуетъ, что никто не иметъ столько заботы, сколько человкъ, который положилъ себ за правило ни о чемъ не заботиться.

Дядя Джонъ систематически, и по самому обыкновенному порядку вещей, былъ обманываемъ и обкрадываемъ управляющими, неграми и бдными скоттерами, а что еще хуже, онъ за это постоянно получалъ выговоры отъ жены и постоянно находился подъ страхомъ. Природа, судьба или вообще то, что тасуетъ и сдаетъ карты супружества, и съ обычною заботливостью уравниваетъ противоположности, распорядилось такъ, что веселый, самодовольный, беззаботный дядя Джонъ долженъ былъ сочетаться брачными узами съ женщиной бойкой, дятельной, предпріимчивой и ршительной, не оставлявшей въ поко ничего, что ее окружало. Постоянно вмшиваясь въ хозяйственныя распоряженія, постоянно представляя на видъ злые умыслы, измны и заговоры, которыми изобилуетъ плантація, постоянно внушая необходимость заниматься различными разбирательствами, ршеніями и исполненіями приговоровъ, несноснйшими для любящаго спокойствіе, жена дяди Джона была, существомъ, безпрестанно нарушавшимъ его физическій и нравственный покой. Дло было въ томъ, что заботы и отвтственность, увеличиваемыя небрежностью мужа, преобразовали эту достойную женщину въ родъ страшнаго дракона изъ садовъ Гесперидскихъ. По мннію ея добраго супруга, она никогда не спала, воображая при этомъ, что не должны спать и другія.

Все это было очень хорошо, по мннію дяди Джона. Онъ не сердился на нее, когда она проводила цлую ночь на ногахъ, не сердился, когда она дремала, высунувъ изъ окна голову и карауля коптильню, не сердился, когда она вскор посл полночи тайкомъ выходила изъ дому, чтобъ подловить Помпея, или обойдти Коффи, нисколько не сердился, только бы эти обязанности не возлагались на него. Да и какая была бы въ томъ польза? Если окороки и будутъ украдены между двумя и тремя часами ночи, и проданы Абидж Скинфлинту за ромъ,— что же тутъ станете длать? Да, да Джонъ долженъ спать, еслибъ за это удовольствіе нужно было заплатить окороками, онъ бы заплатилъ, но спать все же онъ долженъ, и онъ спалъ. Если онъ и былъ бы убжденъ въ душ, что Коффи, пришедшій поутру съ длиннымъ лицомъ объявить о покраж и предложить мры къ открытію воровства, что этотъ Коффи былъ главнымъ участникомъ въ краж,— что же изъ этого слдуетъ? Ровно ничего! Вдь дядя Джонъ не могъ же уличить его! Коффи, съ тхъ поръ какъ родился, не сказалъ еще ни слова правды, какая же была бы польза изъ того, еслибъ онъ сталъ сердиться и кричать, чтобы выпытать изъ Коффи правду? Нтъ, нтъ! Мистриссъ Джи, какъ дядя Джонъ обыкновенно называлъ свою супругу, могла длать подобныя вещи, но изъ этого еще не слдуетъ, что она должна была утруждать и его такими порученіями.

Нельзя, впрочемъ, сказать, чтобы дядя Джонъ былъ ровнаго характера: человческое терпніе иметъ свои предлы, но бываютъ минуты, когда и самыи терпливый человкъ выходитъ изъ себя. Такъ и дядя Джонъ, добрйшій и лучшій человкъ въ мір, подвергался отъ времени до времени тропическому урагану гнва, подъ вліяніемъ котораго онъ топалъ ногами, бсновался и бранился съ удивительной энергіей, въ эти минуты вспыльчивости, вс скорби, скрывавшіяся на дн его души, выбирались на верхъ и летали около него, какъ каленыя ядра по всмъ направленіямъ. Въ эти минуты онъ проклиналъ негровъ, проклиналъ управителей, проклиналъ Коффи, Помпея и Дину, проклиналъ несчастныхъ скотторовъ, проклиналъ мистера Абиджу Скинфлнита, и говорилъ, что онъ пошлетъ ихъ со всми неграми въ такое мсто, назвать которое запрещаетъ намъ приличіе. Онъ изливалъ страшныя угрозы: грозилъ перерзать всхъ, содрать съ живыхъ кожу или продать въ Георгію. Весь этотъ шумъ, вс эти угрозы негры выслушивали, поворачивая блки своихъ глазъ и упирая языками въ щеки съ видомъ величайшаго удовольствія. Опытъ въ достаточной степени доказалъ имъ, что вслдствіе такихъ порывовъ гнва никто еще не былъ зарзанъ, ни съ кого не сдирали кожу, никого не продавали въ Георгію. Поэтому, когда съ дядей Джономъ случался подобный припадокъ, они поступали какъ курицы передъ грозою,— убгали въ хижины и выжидали прекращеніи грозы. Совсмъ другое дло, когда гнвъ проявлялся въ мистриссъ Гордонъ. Они убдились, что угрозы ея что нибудь да значили, хотя часто случалось, что во время оказанія самаго необходимаго правосудія, дядя Джонъ, разумется, подъ вліяніемъ чрезмрнаго юмора, бросался между виновнымъ и его госпожей, и съ тріумфомъ уводилъ его, подвергая свою особу самымъ серьезнымъ послдствіямъ.

Читатели не должны выводить изъ этого, что мистриссъ Гордонъ была на самомъ дл и отъ природы злая женщина. Нтъ! Она была одною изъ тхъ строгихъ домохозяекъ, которыя встрчаются на каждомъ шагу, одною изъ тхъ женщинъ, которыя обречены бороться, безъ посторонней помощи, за порядокъ и аккуратность, съ цлымъ свтомъ, во всеоружіи. Еслибъ она имла счастіе родиться въ Вермонт или Массачусет, она прослыла бы тамъ за женщину, которую нельзя обмануть на полсента при покупк какой нибудь провизіи, которая инстинктивно угадывала, что въ извстной вязк дровъ недоставало столько-то полньевъ, или въ фунт масла недоставало столько-то золотниковъ. Поставьте такую женщину во глав безпорядочной толпы негровъ, составляющей населеніе плантаціи, дайте ей въ помощь плута управляющаго, окружите ее ворами скоттерами, которымъ, по самой организаціи общества, не представляется никакихъ другихъ средствъ къ существованію, кром воровства, прибавьте къ этому безпечнаго мужа и землю, для которой миновали лучшіе дни, и которая быстро приближается къ безплодію,— и вы не будете судить слишкомъ строго о характер мисстрисъ Гордонъ, не станете порицать его, если онъ не всегда подчинялся условіямъ скромности. Чепецъ мистриссъ Гордонъ всегда имлъ какой-то ощетиненный видъ, всегда наводилъ собой какой-то ужасъ, тмъ боле, что сама мистриссъ Гордонъ рдко сидла на мст. Правда, иногда она опускалась на стулъ, но сейчасъ же вскакивала, чтобы посмотртьза хозяйствомъ, или прокричать, со всею силою своихъ легкихъ, какое нибудь приказаніе на кухню. Когда Гарри остановился у подъзда къ господскому дому, ворота для него были отворены Помпеемъ, престарлымъ негромъ, которому предоставлена была эта обязанность изъ уваженія къ преклонности его лтъ.

— Господь съ вами! Это вы, Гарри? Пожалуйста, держитесь подальше отъ нашего господина! У насъ въ дом страшная буря!

— Что тамъ случилось, Помпей?

— Съ нашимъ господиномъ сдлался припадокъ! Рвется, мечется, стучитъ ногами и бранится словно съумасшедшій!— Чего добраго, и въ самомъ дл не рехнулся ли! Привязалъ Джека къ столбу и клянется, что изрубитъ его въ куски. Хи! хи! хи! Вотъ у насъ какъ! Привязалъ, да и только! Хо, хо, хо! Презабавная штука! Надрывается, что есть мочи, если вы хотите поговорить съ нимъ,— то обождите лучше, когда онъ успокоится!

Сказавъ это, старикъ потрясъ сдой головой своей и причмокнулъ губами съ невыразимымъ удовольствіемъ.

Медленно подъзжая къ дому по длинной алле, Гарри увидлъ осанистую фигуру мистера Джона, ходившаго взадъ и впередъ по балкону, кричавшаго и грозившаго самымъ изступленнымъ образомъ. Это былъ дородный, среднихъ лтъ, мужчина, съ круглымъ лицомъ и высокимъ лбомъ, окаймленнымъ черными волосами, съ весьма замтною просдью, голубые глаза, чистое, румяное, полное лицо, ротъ, украшенный безукоризненной близны зубами, придавали ему, когда онъ находился въ пріятномъ расположеніе духа, видъ прекраснаго и пріятнаго мужчины. Въ настоящую минуту его лицо имло багровый цвтъ, стоя на балкон, онъ изливалъ свое негодованіе на грубаго, оборваннаго негра, который, будучи привязанъ къ столбу, представлялъ собою картину совершеннаго равнодушія, картиной этой любовалась толпа негровъ, мужчинъ, женщинъ и ребятишекъ.

— Я тебя выучу! кричалъ Джонъ, грозя кулакомъ. Слышать не хочу твоихъ оправданій! Ты не хотлъ слушаться меня! Я жь теб задамъ! Я убью тебя, непремнно убью! искрошу на мелкіе кусочки!

— Ничего не будетъ, ты это самъ знаешь! проговорила въ то же время мистриссъ Гордонъ, сидвшая позади его у окна. А вотъ и не сдлаешь, это ты самъ знаешь! Это знаютъ и они! Все это кончится, какъ и всегда, однимъ крикомъ., лучше бы оставилъ свои пустыя угрозы:— они только длаютъ тебя забавнымъ!

— Замолчите, пожалуста! Я хочу быть господиномъ въ моемъ дом! Адская собака! Коффъ! Ски его! Что же ты думаешь? Ски, говорю я! чего же ты ждешь?

— Если господину угодно! сказалъ Коффъ, выкатывая свои глаза и принимая на себя умоляющій видъ.

— Если мн угодно! чортъ возьми! если я говорю, значитъ мн угодно! Начинай же сію минуту! Или постой, я его самъ отдлаю.

И схвативъ лежавшій вблизи его кожаный ремень, онъ навернулъ его на обшлагъ, побжалъ съ лстницы, но, оступясь, полетлъ внизъ головой къ тому самому столбу, у котораго былъ привязанъ преступникъ.

— А! ты теперь доволенъ! ты убилъ меня! расшибъ мн голову! я долженъ мсяцъ пролежать въ постели, и все изъ за тебя, неблагодарная собака!

Коффи и Самбо подбжали на помощь, бережно подняли своего господина, и начали сметать пыль съ его платья, подавляя смхъ, которымъ готовы были разразиться, между тмъ преступникъ счелъ эту минуту за самую лучшую, чтобъ выразить свою покорность.

— Простите меня, сэръ! Я говорилъ имъ, чтобъ они выхали, но они отвчали, что не выдутъ. На ум у меня ничего не было дурнаго, когда я сказалъ имъ: пусть лучше прідетъ самъ господинъ, ничего нтъ дурнаго на ум и теперь! а все таки думаю, лучше будетъ, если прідетъ самъ господинъ! Эти скоттеры народъ преупрямый, они нашего брата и знать не хотятъ. Они всегда поступаютъ самымъ страннымъ образомъ, право такъ! Я вовсе не думалъ ослушаться васъ, вовсе не думалъ! Я подумалъ только, что если господинъ возьметъ лошадь и подетъ туда, онъ ихъ выгонитъ, другой никто этого не сдлаетъ! Мы, по крайней мр, этого не можемъ сдлать! А что я говорю истину, то свидтель тому Богъ. Господинъ можетъ убдиться въ этомъ: пусть онъ возьметъ лошадь, създитъ туда, и посмотритъ. Онъ скажетъ тогда, что я говорю правду и что на ум у меня ничего дурнаго нтъ и не было.

Шумная сцена эта, надобно сказать, была слдствіемъ неисполненнаго приказанія выгнать бдное семейство скоттеровъ, поселившееся въ пустой хижин, на отдаленномъ краю плантаціи Гордона. Мистриссъ Гордонъ съ помощію неутомимаго вниманія и дятельности открыла этотъ фактъ и не давала мужу покоя до тхъ поръ, пока не было предпринято мръ къ удаленію несчастныхъ. Въ силу такой докучливости, дядя Джонъ поручилъ Джеку, дюжему негру, въ утро этого дня, отправиться къ скоттерамъ и выгнать ихъ. Джекъ, по наслдству питавшій глубокую ненависть, къ скоттеромъ которую негры обнаруживаютъ къ нимъ на всхъ плантаціяхъ, пустился въ путь весьма охотно, сопровождаемый двумя огромными собаками, насвистывалъ во всю дорогу самыя веселыя аріи. Но, когда онъ увидлъ бдную, жалкую, больную женщину, окруженную четырьмя голодными ребятишками, молоко его матери заговорило въ немъ, и вмсто того, чтобы выгнать ихъ, онъ выпросилъ въ сосдней хижин блюдо холоднаго картофелю, и подалъ несчастнымъ, съ тмъ, однакоже, видомъ пренебреженія, съ которымъ иногда бросаютъ кость дворовому псу. Сдлавъ это, онъ воротился домой уже не съ прежнею веселостью и донесъ своему господину, что никакимъ образомъ не могъ выгнать скоттеровъ: если господину непремнно хочется ихъ выгнать, то не угодно ли ему самому распорядиться.

Извстно всмъ, что порывъ гнва часто происходитъ совсмъ не отъ того предмета, надъ которымъ онъ разражается. Когда облако черезъ чуръ заполнено электричествомъ, тогда трудно угадать, который громовой отводъ привлечетъ его къ себ боле другаго. Мистеръ Гордонъ получилъ непріятныя письма отъ своего адвоката, выслушалъ непріятную нотацію отъ жены, его булки за завтракомъ были слишкомъ засушены, кофе пережаренъ, кром того онъ чувствовалъ ревматизмъ въ голов, и надобно было раздлаться съ управляющимъ. Вслдствіе всего этого, хотя въ поступк Джека не было ничего дерзкаго, но буря разразилась надъ нимъ и бушевала, какъ мы уже видли. Благодаря непредвиднному обстоятельству, самая тяжелая часть тучи разсялась, и мистеръ Гордонъ согласился простить виновнаго, съ тмъ условіемъ, если Джекъ приведетъ немедленно лошадь, на которой онъ могъ бы отправиться къ скоттерамъ и лично убдиться, можно ли ихъ выгнать съ плантаціи. Онъ упросилъ Гарри, пользовавшагося его особеннымъ расположеніемъ быть его спутникомъ,— и черезъ четверть часа они уже хали по направленію къ хижин.

— Въ высшей степени невыносимо все то, что мы, владтели плантацій, должны терпть отъ этого рода созданій! сказалъ мистеръ Гордонъ. Надо бы сдлать облаву и вывести ихъ, какъ выводятъ крысъ. Эта мра была бы для нихъ благодяніемъ, единственная вещь, которую можно сдлать для ихъ пользы, заключается въ томъ, чтобъ уничтожить ихъ всхъ до единаго. Что касается до милостыни, то мн кажется, это тоже самое, что бросать добро въ мусорную яму. Нужно бы издать законъ,— да мы и будемъ имть этотъ законъ,— чтобъ скоттеровъ не существовало въ нашемъ штат.

Разговаривая въ этомъ род, мистеръ Гордонъ прибылъ наконецъ къ дверямъ жалкой, полуразрушенной хижины, изъ маленькихъ оконъ которой, не защищенныхъ стеклами, выглядывала темная пустота, какъ изъ глазныхъ отверстій черепа. При ихъ приближеніи, двое испуганныхъ, или, врне, запуганныхъ дтей спрятались за уголъ. Толчкомъ ноги мистеръ Гордонъ отворилъ дверь и вошелъ. На грязной солом, скорчившись, сидла жалкая, изнуренная женщина, съ большими, дико блуждавшими глазами, съ впалыми щеками, съ растрепанными, всклокоченными волосами, съ длинными, сухими руками, похожими на птичью лапу. Къ ея тощей груди прильнулъ чахлый ребенокъ, и толкалъ въ эту грудь костлявыми ручонками, какъ будто вызывая изъ нея питательность, въ которой отказывала сама природа, двое испуганныхъ дтей, съ лицами, покрытыми синеватою блдностью, врнымъ признакомъ голода, держались за ея оборванное платье. Вся эта группа плотно сжималась въ одну массу, стараясь какъ можно дальше отодвинуться отъ незнакомца, и смотрла на него большими испуганными глазами, какъ группа дикихъ зврей, преслдуемыхъ охотникомъ.

— Зачмъ вы пришли сюда? было первымъ вопросомъ со стороны мистера Гордона, вопросомъ, предложеннымъ весьма нершительнымъ тономъ, потому что, говоря сущую правду, враждебное настроеніе его духа начинало колебаться. Женщина не отвчала, но, посл непродолжительнаго молчанія, младшій ребенокъ пропищалъ пронзительнымъ голосомъ:

— Затмъ, что больше некуда намъ дться!

— Дйствительно, сказала женщина:— мы расположились было на плантаціи мистера Дюрана, но Батфильдъ, его управляющій, разрушилъ хижину почти надъ нашими головами. Куда же дваться намъ?

— Гд твой мужъ?

— Ушелъ искать работы. Въ томъ-то вся и бда, что онъ нигд не можетъ отъискать ее: какъ будто никто въ насъ не нуждается. Надо же намъ гд нибудь пріютиться, говорила женщина плачевнымъ, умоляющимъ тономъ:— не умереть же стать, хотя въ тысячу разъ было бы лучше, если бы мы умерли!

Глаза мистера Гордона остановились на двухъ-трехъ холодныхъ картофелинахъ въ глиняномъ горшк, которыя старуха очевидно берегла съ особеннымъ тщаніемъ.

— Что ты длаешь съ этимъ картофелемъ?

— Берегу дтямъ на обдъ.

— Неужели у тебя больше ничего нтъ къ обду? спросилъ мистеръ Гордонъ громкимъ, рзкимъ тономъ, какъ будто недавно утихнувшій гнвъ быстро къ нему возвращался.

— Ничего, отвчала женщина.

— Что же вы ли вчера?

— Ничего.

— А третьяго дня?

— Подобрали кой какія кости у хижинъ вашихъ негровъ, да къ этому намъ подали кое-что изъ печенья.

— Чортъ возьми! Почему же ты не послала въ мой домъ попросить ветчины? Собирать кости и всякую дрянь около хижинъ! Чортъ знаетъ, на что это похоже! Почему ты не послала ко мн. Неужели вы считаете мистриссъ Гордонъ за собаку, которая кусаетъ встрчнаго и поперечнаго! Оставайтесь же здсь, пока я не пришлю вамъ чего нибудь пость. Слышите! предоставьте мн позаботиться о васъ. И если вы намрены поселиться здсь, то надобно поправить хижину. Теперь ты видишь, сказалъ онъ Гарри, садясь на лошадь:— что значитъ быть созданіемъ съ крючками на спин! Всякій, кто вздумаетъ, можетъ повиснуть на нихъ! Дюранъ выгоняетъ отъ себя этихъ людей, Петерсъ тоже выгоняетъ, и что же изъ этого слдуетъ? Они отправляются ко мн, и селятся на моей плантаціи, потому собственно, что я добрый, старый дуракъ! Это, я теб скажу, чертовски скверно! Они плодятся, какъ кролики! Не могу постичь, зачмъ Господь создаетъ подобныхъ людей? Вроятно, съ какой нибудь благою цлію. У этихъ несчастныхъ всегда груда дтей, тогда какъ иные живутъ въ изобиліи и роскоши, до смерти желаютъ дтей,— и не имютъ ихъ, а если и появляются дти, то скарлатинъ, коклюшъ и другія болзни похищаютъ ихъ. Господи, Господи! въ мір этомъ во всемъ-то замтна страшная неурядица! Что-то я скажу теперь мистриссъ Джи. Она — такъ я знаю, что скажетъ. Она скажетъ, что и всегда говорила, и что всегда будетъ говорить. Желалъ бы я, чтобъ она сама посмотрла на нихъ,— право, желалъ бы! Мистриссъ Джи въ своемъ род прекраснйшая женщина — это не подлежитъ ни малйшему сомннію, но въ ней ужасно много энергіи. Для спокойнаго человка какъ я, это чрезвычайно утомительно, чрезвычайно тяжело! Съ другой стороны, не знаю, что бы я сталъ длать безъ нея? Ужь какъ же она напустится на меня за эту женщину! А что станете длать? и то сказать, не умирать же ей съ голоду. Холодный картофель и старыя кости! Это ужасно! Такимъ людямъ не слдовало бы, мн кажется, и жить на свт, но если они хотятъ жить, то должны сть, что дятъ христіане. Кажется, это идеть Джекъ…. зачмъ онъ не выгналъ ихъ до моего прізда? Онъ бы избавилъ меня отъ всхъ непріятностей. Отправляя меня въ хижину, онъ зналъ, собака, что длаетъ. Джекъ! эй! Джекъ! поди сюда!

Переваливаясь съ боку на бокъ, Джекъ подошелъ къ своему господину, съ видомъ глубочайшаго почтенія, изъ подъ котораго весьма ясно проглядывали радость и самодовольствіе.

— Вотъ что Джэкъ: возьми-ка ты корзину.

— Сію минуту, сэръ! сказалъ Джекъ, съ дерзкимъ видомъ полнаго пониманія дла.

— Подожди, отвчать ‘сію минуту!’, сначала выслушай и пойми меня.

Джекъ бросилъ на Гарри косвенный, невыразимо-комическій взглядъ, и потомъ выпрямился передъ мистеромъ Гордономъ, какъ вырзанная изъ чорнаго дерева статуя покорности.

— Во первыхъ, иди къ твоей госпож, спроси ключъ отъ коптильни и принеси его мн.

— Слушаю, сэръ.

— Во вторыхъ, скажи мистриссъ Джи, чтобъ она прислала мн чего нибудь мучнаго… хлба, сухарей, булокъ и вообще, что есть печенаго. Скажи, что я хочу отправить это въ надлежащее мсто.

Джекъ поклонился и исчезъ.

—Пока онъ ходитъ, мы можемъ прохать по этой дорог. Мистриссъ Джи, я знаю, напустится сначала на Джэка, такъ что гнва ея на мою долю останется незамтная часть. Какъ^,бы я желалъ, чтобъ она взглянула на этихъ несчастныхъ! Впрочемъ, Господь надъ ней! вдь она все-таки довольно добрая женщина! одно только, что, по ея мннію, безполезно длать этимъ людямъ добро. И дйствительно съ одной стороны она права, но съ другое стороны, по словамъ этой же самой женщины, долженъ же быть и для нихъ въ мір какой нибудь уголокъ. Вдь міръ-то великъ, я это знаю. Даже зло разбираетъ, когда подумаешь объ этомъ! Почему не издадутъ закона присоединить ихъ къ неграмъ? Тогда по крайней мр у нихъ будутъ люди, которые станутъ о нихъ заботиться. Тогда мы стали бы что нибудь длать для нихъ, и была бы надежда поддерживать ихъ, если не въ совершенной безбдности, то по крайней мр не въ нищет.

Гарри не чувствовалъ ни малйшаго расположенія отвчать за такія замчанія. Онъ зналъ, что добрый мистеръ Гордонъ говорилъ это собственно для того, чтобъ облегчить свою душу, и что онъ, за неимніемъ подл себя живаго существа, точно бы также свободно открылъ свое сердце передъ первымъ попавшемся ему на встрчу каштаномъ. Поэтому онъ далъ мистеру Гордону полную свободу высказаться, и потомъ уже заговорилъ съ нимъ о предметахъ, боле близкихъ къ его сердцу. Въ одну изъ паузъ, ему представился случай сказать:

— Миссъ Нина прислала меня сюда сегодня поутру.

— Ахъ, Нина! моя прекрасная, маленькая Нина! Да благословитъ ее Небо! Такъ она тебя прислала? Почему же не пріхала она сама, утшить и порадовать сердце стараго дяди? Нина, я теб скажу, Гарри, прелестнйшая двушка во всемъ нашемъ штат.

— Миссъ Нина находится въ самомъ затруднительномъ положенія. Вчера вечеромъ пріхалъ мистеръ Томъ въ пьяномъ вид, и сегодня такъ сердитъ и такъ сварливъ, что она ршительно не знаетъ, что съ нимъ длать.

— Въ пьяномъ вид? Негодяй! Онъ-таки частенько попиваетъ. Заходитъ, кажется, черезъ чуръ далеко. Объ этомъ, при послднемъ свиданіи, я говорилъ ему. Томъ, говорю я:— молодому человку не мшаетъ подгулять раза два въ мсяцъ. Въ молодые годы я самъ это длывалъ, но, говорю, Томъ, постоянно быть подъ хмелькомъ — не годится. Слова никто не скажетъ, увидвъ случайно молодаго человка пьяненькимъ, но онъ долженъ быть воздержнымъ и не забывать себя. Быть пьянымъ, говорю я, каждый день, или черезъ день, это тоже, что отдать себя на жертву дьяволу! Я говорилъ Тому именно эти слова, говорилъ съ нимъ откровенно, вдь я, какъ извстно теб, заступаю ему мсто отца. Значитъ, слова мои на него не подйствовали. Со всхъ сторонъ я слышу, что половину своего времени онъ проводитъ въ пьянств, и ведетъ себя какъ съумасшедшій. Заходитъ слишкомъ далеко, слишкомъ! Мистриссъ Джи терпть его не можетъ. Каждый разъ, когда онъ прізжаетъ сюда, она бранится съ нимъ, а онъ бранится съ ней. Поэтому-то мн и непріятны его посщенія. Въ душ, мистриссъ Гордонъ добрая женщина, но въ поступкахъ немного сурова. Томъ тоже суровъ, а потому, когда они сойдутся, то и выходитъ, что однимъ огнемъ поджигается другой. Такія вещи крайне непріятны для человка, который хотлъ бы, чтобъ вс окружающіе его наслаждались счастіемъ. Ахъ, Боже мой! какъ бы я желалъ, чтобъ Нина была моей дочерью! Почему бы ей не перехать сюда и не жить вмст съ нами? У нея такой характеръ, какимъ, мн кажется, я вкъ бы любовался. Она такая веселая, такая шалунья, что при ней не соскучишься. Ну, что ея женихи? Правда ли, что она хочетъ вытти за мужъ?

— У миссъ Нины и теперь есть два джентльмена. Одинъ — мистеръ Карсонъ, изъ Нью-Йорка.

— Чортъ возьми! неужели она выйдетъ за янки! Да мой братъ повернется въ могил!

— Не думаю, чтобъ онъ былъ доведенъ до такой необходимости, сказалъ Гарри:— миссъ Нина, какъ кажется мн, благоволитъ боле къ Клэйтону.

— Клэйтонъ! хорошей фамиліи! Это мн нравится! Должно быть — джентльмемъ, славный малый, не правда ли?

— Ваша правда, сэръ: — говорятъ, у него есть плантація въ Южной Каролин.

— А, а! это хорошо! Только мн жаль разстаться съ Ниной. Я даже не хотлъ отпустить ее въ Нью-Йоркъ. Ма что-то не врится въ эти пансіоны. Я видлъ, что на плантаціяхъ выростали такія славныя двушки, какихъ нельзя лучше требовать. И къ чему посылать туда нашихъ двочекъ? разв только для того, чтобъ они набрались тамъ дрянныхъ идей? Благодарю Бога, что я не былъ въ Нью-Йорк, да и быть не намренъ. Родился я и выросъ въ Каролин, а жена въ Вирганія… Воспитаніе чистое! Въ ней нтъ ничего заимствованнаго изъ пансіона! Когда я внчался, то, право, во всей Виргиніи во было двушки, которая могла бы сравниться съ ней. Ея щочки алли, какъ розы! Высокая, стройная, гибкая, она умла, держать себя и умла поговорить, о чемъ угодно. Да и теперь, я теб скажу, нтъ женщины, которая бы такъ превосходно знала свое дло, и такъ отлично могла присмотрть за всмъ хозяйствомъ. Если иногда и приходится мн испытывать безпокойство, то я долженъ переносить его и благодарить за это Бога. Не будь ея, мн кажется, и я, и управляющій, и негры, и скоттеры, и вс, вс даннымъ бы давно были въ преисподней!

— Миссъ Нина послала меня сюда, собственно за тмъ, чтобъ я не встрчался съ мистеромъ Томомъ, сказалъ Гарри, посл непродолжительнаго молчанія. Онъ на меня нападаетъ по прежнему. Вамъ извстно, сэръ, что онъ всегда ненавидлъ меня, и эта ненависть возрастаетъ все боле и боле. Онъ ссорится съ миссъ Ниной изъ-за всего, что касается до управленія плантаціей, а вы знаете, сэръ, что я всми силами стараюсь сдлать лучшее, вамъ и мистриссъ Гордонъ всегда угодно было говорить, что я управляю хорошо.

— Правда, мой другъ, правда, мы говорили это. Оставайся здсь, сколько душ угодно. Можетъ статься, ты хочешь създить со мной на охоту?

— Благодарю васъ, сэръ. У меня теперь не то на ум. Меня мучаетъ мысль, что я долженъ находиться далеко отъ плантаціи во время посва. Теперь все зависитъ отъ моего присмотра.

— Позжай назадъ, въ такомъ случа. Придирчивость Тома невыносима только въ то время, когда онъ пьянъ. Я знаю это, я вижу это насквозь. Само собою разумется, пьяный человкъ и угрюмъ и сварливъ, спустя день — онъ мягокъ, распускается, какъ старый чулокъ. Я слышалъ, что въ сверныхъ штатахъ существуютъ общества воздержанія, не дурно было бы завести что нибудь и у насъ въ этомъ род, для нашихъ молодыхъ людей. Они такъ часто напиваются. Третья часть изъ нихъ получаетъ блую горячку, не достигнувъ пятидесяти лтъ. Славная была бы вещь, еслибъ у насъ завелись общества, которыя научали бы воздержанію! Нельзя ожидать, чтобы молодые люди сдлались стариками прежде времени, но все же было бы очень хорошо, еслибъ они позволили себ лишнее не боле раза въ теченіе мсяца.

— Къ несчастію, сказалъ Гарри:— въ этомъ отношеніи, мистеръ Томъ зашелъ слишкомъ далеко.

— Гм! да! Жаль, жаль! врю этому. Когда человкъ доводитъ себя до этой степени, онъ бываетъ похожъ на старый кафтанъ, по заплатамъ котораго невозможно сказать, изъ какого сукна онъ былъ сшитъ. Томъ, я полагаю, постоянно самъ не свой, всегда — какъ корабль между волнами, Жаль, очень жаль!

— Для миссъ Нины это весьма тяжело, продолжалъ Гаррй. Мистеръ Томъ вмшивается во вс дла, и я не имю власти защитить ее. Вчера онъ началъ говорить моей жен такія веши, которыхъ я не могу вынести и не вынесу! Онъ долженъ оставить ее въ поко.

— Э! э! какой же онъ мальчишка! Это скверно. Я поговорю съ нимъ объ этомъ, а ты, Гарри, будь похладнокровне! Помни, что молодые люди не могутъ вести себя стариками, и что если кто заводится хорошенькой женой, тотъ долженъ ожидать непріятностей. Я поговорю съ Томомъ. А-га! Джэкъ возвращается! съ корзиной и ключемъ отъ коптильни. Теперь надо что нибудь послать къ этимъ несчастнымъ. Если люди намрены умирать голодною смертью, то пусть умираютъ, только не на моей плантаціи. Чего я не вижу, о томъ у меня не болитъ и сердце. Мн мало нужды, если завтра они вс перетопятся, но, чортъ возьми, я не допущу этого, если буду знать заране. Такъ вотъ что, Джэкъ: возьми этотъ окорокъ и хлбъ, и отнеси ихъ къ старух, да посмотри, нельзя ли починить, ея хижину. Когда скоттеръ воротится, я заставлю его работать, правда, у насъ и всего-то ихъ двое, да и тхъ негры ненавидятъ. Гарри, ты позжай домой и скажи Нин, что мистриссъ Джи и я прідемъ завтра обдать.

ГЛАВА XVIII.

ДРЭДЪ.

Гарри ночевалъ въ дом мистера Гордона и всталъ на другое утро въ весьма непріятномъ расположеніи духа. Для дятельнаго и предпріимчиваго человка, ничего не можетъ быть несносне, какъ оставаться въ совершенной праздности, такъ и Гарри, посл непродолжительной утренней нрогулки, почувствовалъ, что принужденное отсутствіе отъ сцены его обычныхъ занятій увеличивало въ немъ негодованіе съ каждой минутой. Постоянно пользуясь правами свободнаго человка, свободой располагать временемъ по своему произволу, узжать и прізжать, покупать и продавать, длать торговые обороты, не подчиненный какому либо ощутительному контролю, онъ сильне обыкновеннаго чувствовалъ униженіе, которому его подвергала,— И вотъ! я долженъ скрываться, сказалъ онъ про себя:— прятаться въ кустахъ, какъ куропатка, долженъ бросить все управленіе и приготовить негодяю поводъ къ моему же обвиненію, а почему? Потому что массу младшему брату угодно пріхать на плантацію, безъ всякой причины и права, пріхать за тмъ, чтобъ выказывать надо мной свою власть и оскорблять мою жену, потому еще, что законы всегда защитятъ вс его преступленія. Да, да! это врно. Они вс за-одно. Вс за-одно, какъ бы ни былъ я правъ, какъ бы ни былъ онъ виновенъ. Вс примутъ его сторону, и обвинять меня, вс, потому что моя бабушка родилась въ Африк, а его въ Америк. Нтъ! Я не въ силахъ выносить этого! Кто знаетъ, что наговоритъ онъ, и что подлаетъ Лизетт во время моего отсутствія? Сейчасъ же ду домой, и встрчусь съ нимъ, какъ слдуетъ честному человку! Займусь дломъ, и, если онъ станетъ мшать мн, то пусть пеняетъ на себя! Вдь у него не дв жизни! Пусть онъ бережется.

Сказавъ это, онъ слъ на коня и поскакалъ домой. Онъ похалъ дорогой, проходившей по окраин обширнаго болота, которому дано было названіе Ужаснаго. Въ то время, когда онъ халъ, углубленный, въ думы, впереди его послышался топотъ лошадиныхъ подковъ. Неожиданный поворотъ дорого поставилъ его лицомъ къ лицу съ Томомъ и мистеромъ Джекилемъ, которые чмъ свтъ выхали изъ дому, чтобъ достичь почтовой станціи до наступленія полуденнаго зноя. Та и другая сторона выразила безмолвное изумленіе, но вдругъ Томъ Гордонъ, какъ человкъ, сознавшій свою власть, и ршившійся пользоваться ею и выражать ее при всякомъ возможномъ случа, нарушилъ молчаніе, сказавши презрительнымъ тономъ:

— Стой, собака! и скажи твоему господину, куда ты дешь?

— Вы не мой господинъ, отвчалъ Гарри, голосомъ, которому сосредоточенное молчаніе сообщало гораздо боле горечи о гнва, чмъ можно было выразить при самомъ сильномъ взрыв бшенства.

— Ахъ ты, скотина! воскликнулъ Томъ Гордонъ, ударяя бичемъ по лицу Гарри: — вотъ теб разъ! вотъ теб два! Посмотримъ теперь, господинъ ли я твой! Надюсь, будешь меня помнить! Эти рубцы будутъ напоминать теб, кто твой господинъ!

Гарри давно уже сдлалъ привычку подавлять въ душ своей порывы гнва. Но въ эту минуту лицо его приняло страшное выраженіе. Не смотря на то, въ его осанк, когда онъ осадилъ немного лошадь о медленно поднялъ къ Небу руку, было что-то величественное и даже повелительное. Онъ хотлъ сказать что-то, но голосъ его задушился подавленнымъ бшенствомъ.

— Можете быть уврены, мистеръ Гордонъ, сказалъ онъ наконецъ: — что эти рубцы никогда не будутъ забыты.

Бываютъ минуты душевнаго волненія, когда все, что есть въ человческой натур, повидимому пробуждается и сосредоточивается во взгляд и голос. Въ подобныя минуты, человкъ, уже по одному только обстоятельству, что онъ принадлежитъ къ человческому роду, что въ немъ есть душа, пробуждаетъ къ себ какое-то уваженіе, какой-то страхъ въ душ тхъ людей, которые во всякое другое время его презираютъ. Такъ и теперь, наступила пауза, втеченіе которой никто не вымолвилъ слова. Наконецъ мистеръ Джекиль, миролюбивый человкъ, воспользовался первымъ удобнымъ мгновеніемъ, чтобъ дотронуться до локтя Тома и сказать:— пора! пора! нельзя тратить время! иначе мы опоздаемъ.

И когда Гарри повернулъ свою лошадь и уже отъхалъ на нкоторое разстояніе, Томъ Гордонъ повернулъ свою и съ саркастическимъ смхомъ прокричалъ въ слдъ Гарри:

— Сегодня утромъ, передъ отъздомъ, я заходилъ къ твоей жен, и во второй разъ она поправилась мн лучше, чмъ въ первый.

Эта насмшка, какъ стрла вонзила гь въ сердце Гарри, и боль ея отозвалась въ душ его сильне боли отъ позорныхъ ударовъ. Жало ея, по видимому, впивалось, въ него съ каждымь мигомъ все боле и боле, пока наконецъ Гарри опустилъ поводья и разразился жестокою бранью.

— Ага! Врно больно стало! не вытерплъ! раздался грубый голосъ въ чащ кустарника, окаймлявшаго болото.

Гарри остановилъ въ одно время и лошадь, и потокъ проклятій. Въ кустахъ колючихъ растеній послышался трескъ и движеніе, вслдъ за тмъ на дорогу вышелъ мужчина и сталъ передъ Гарри. Это былъ высокій негръ, величавой осанки и громадныхъ размровъ. Кожа его имла чрезвычайно черный цвтъ и лоснилась какъ полированный мраморъ. Широкая рубаха изъ красной фланели, открытая на груди, обнаруживала шею и грудъ геркулесовской силы. Рукава рубашки, засученные почти по самыя плечи, выказывали мускулы гладіатора. Голова, величаво возвышаясь надъ широкими плечами, отличалась массивностью. Большіе глаза имли ту особенную неизмримую глубину и мракъ, которые часто составляютъ поразительную характеристику глазъ африканца. Подобно огненнымъ языкамъ горящей горной смолы, въ глазахъ этого негра безпрестанно вспыхивалъ яркій огонь, какъ будто постоянное напряженіе умственныхъ способностей было въ немъ близко къ помшательству. Господствующими въ его организм были:— мечтательность, способность увлекаться всмъ, необыкновенная сила воли и непоколебимая твердость, вообще, сочетаніе душевныхъ способностей было таково, что изъ этого человка могъ бы выдти одинъ изъ вождей героическихъ временъ. На немъ надтъ былъ какой-то фантастическій тюрбанъ изъ старой шали яркаго краснаго цвта, длавшій его наружность еще оригинальне. Его нижнее платье, изъ грубаго сукна домашняго приготовленія, опоясывалось краснымъ кушачкомъ, въ который воткнуты была топоръ и охотничій ножъ. Онъ несъ на плеч винтовку, передняя часть пояса покрывалась патронташемъ. Грубой работы ягдташъ вислъ на рук. Какъ ни было внезапно его появленіе, но оно не показалось страннымъ для Гарри. Посл первой минуты изумленія, Гарри обратился къ нему, какъ къ человку знаменитому, въ тон его голоса отзывались, и уваженіе и, въ нкоторой степени, боязнь.

— Ахъ! это ты, Дрэдъ! Я не зналъ, что ты подслушиваешь меня!

— Кому же и подслушать, какъ не мн? сказалъ Дрэдъ, поднимая руку и устремляя на Гарри взглядъ, исполненный дикаго одушевленія. Я знаю твои мысли, знаю, что теб тяжело. Ты долженъ преклоняться предъ притснителемъ и его жезлъ долженъ опускаться на тебя. Теперь и твоя жена должна быть жертвою сластолюбца!

— Ради Бога, Дрэдъ! не говори такъ жестоко! сказалъ Гарри, быстро выдвигая впередъ руки, какъ бы стараясь оттолкнуть отъ себя зловщія слова. Ты вселяешь въ меня демона!

— Послушай, Гарри, продолжалъ Дрэдъ, переходя отъ серьзнаго тона, къ тону, отличавшемуся дкой ироніей:— неужели твой, господинъ ударилъ тебя? Неправда ли, какъ сладостно поцаловать его жезлъ? За то ты носишь тонкое сукно, и спишь на пуховик. Господинъ твой дастъ теб на лекарство залечить эти рубцы!… О жен своей не сокрушайся! Женщины любятъ господина лучше, чмъ невольника! И почему имъ не любить? Жена всегда будетъ ненавидть мужа, который ползаетъ въ ногахъ своего господина, подломъ ему! Смиряйся, мой другъ! носи изношенное платье своего господина, бери отъ него жену свою, когда она надостъ ему, и благословляй свою судьбу, поставившую тебя близко къ господину. Вотъ другое дло я, человкъ, не знающій удобствъ вашей жизни. Я бгу отъ васъ, потому что хочу быть свободенъ въ своемъ лсу! Ты спишь на мягкой постел, подъ занавсями, я на болотистой земл, подъ открытымъ небомъ. Ты питаешься тукомъ земли, я тмъ, что проносятъ мн вороны! Но никто не ударить меня, никто не коснется жены моей, никто не скажетъ мн: какъ ты смешь это сдлать? Я вольный человкъ.

Съ этими словами, сдлавъ атлетическій прыжокъ, Дрэдъ скрылся въ чащ кустарника.

Дйствія этихъ словъ на предварительно взволнованную душу легче вообразить, чмъ описать. Проскрежетавъ зубами, Гарри судорожно сжалъ кулаки.

— Постой! вскричалъ онъ:— Дрэдъ! я… я сдлаю по твоимъ словамъ…

Презрительный смхъ былъ отвтомъ на слова Гарри, и звукъ шаговъ, сопровождаемый трескомъ валежника быстро удалялся. Удалявшійся заплъ, звучнымъ, громкимъ голосокъ одну изъ тхъ мелодій, въ которыхъ отвага и одушевленіе свшивались съ безотчетною, невыразимою грустью. Трудно описать тонъ этого голоса. Это былъ густой баритонъ, бархатной нжности, не смотря на то, звуки его, казалось, прорзывали воздухъ съ тою внятностью и раздльностью, которые обыкновенно служатъ характеристикою голосовъ гораздо меньшей силы. Началомъ этой мелодіи были слова изъ громогласнаго гимна, распваемаго обыкновенно на митингахъ подъ открытымъ небомъ:

‘Братія! неужели не слышите громкаго призыва?

Звукъ военной трубы раздается!

Все внемлетъ ему, вс собираются вкуп

И воинъ спшитъ подъ знамена!

Въ каждой нот, въ каждомъ перелив голоса отзывалась звуки шумной, свободной радости. Гарри слышалъ въ нихъ одно лишь прозрніе къ своей ничтожности. Въ эту минуту, душа его разрывалась, повидимому, на части отъ язвительной боли. Въ немъ пробудилось чувство, неопредленное, тревожное, неотступное, пробудилась непонятные инстникты. Источники его благородной натуры, безвыходно замкнутые до этой поры, вдругъ прихлынули къ сердцу съ удушающею силою, и въ эту минуту невыносимыхъ страданій, Гарри проклиналъ день, въ который родился. Судорожное сжатіе его души было прервано внезапнымъ поведеніемъ Милли, шедшей по тропинк.

— Милли! какими это судьбами? сказалъ изумленный Гарри: — куда ты отправляешься?

— Иду на почтовую станцію. Хотли было заложить телгу для меня, но,— помилуйте, сказала я:— зачмъ Господь-то далъ намъ ноги? Нтъ, пока въ силахъ ходить, я не хочу, чтобъ меня возили животныя. И къ тому же, душа моя, въ такое утро и но такой дорог пріятно прогуляться: между этами деревьями, такъ вотъ и слышится голосъ Господень. Но, праведное Небо! что же это сталось съ лицомъ-то твоимъ?

— Это Томъ Гордонъ, будь онъ проклятъ! сказалъ Гарри.

— Ради Бога, не говорите такихъ словъ, сказала Милли, наставительнымъ тономъ, на который, между всми членами, составлявшими господскую прислугу, она имла право по своимъ лтамъ и степенности.

— Я хочу, я буду говорить! И почему же нельзя мн этого говорить? Я больше не хочу быть хорошимъ человкомъ.

— А разв ты поможешь себ, сдлавшись дурнымъ? Ненавидя Тома Гордона, неужели ты захочешь дйствовать, подобно ему?

— Нтъ! отвчалъ Гарри: я не хочу быть такимъ, какъ Томъ Гордонъ, я хочу только отмстить за себя! Дрэдъ сегодня снова со мной разговаривалъ. Каждый разъ онъ пробуждаетъ въ душ моей такія чувства, что самая жизнь становится въ тягость, я не въ силахъ переносить такое положеніе.

— Другъ мой, оказала Милли: — остерегайся этого человка. Держись отъ него какъ можно дальше. Онъ находится въ Синайской пустын, онъ блуждаетъ во мрак и бур. Въ одномъ только Небесномъ ерусалим можно быть свободнымъ, поэтому не обращай вниманія на то, что случается здсь — на земл.

— Да, да, тетушка Милли, это все прекрасно для такой старухи, какъ ты, но твои слова, ни подъ какимъ видомъ не могутъ согласоваться съ понятіями молодаго человка, какъ я.

— Что вамъ до того, что случается за земл, набожно продолжала Милли:— вс пути ведутъ къ царствію небесному, и этому царствію не будетъ конца. Другъ мой, продолжала она, торжеетвеннымъ тономъ: — я не ребенокъ, я знаю, что говорю и длаю. Я работаю не для миссъ Лу, но для Господа исуса, и, поврь, Онъ воздастъ мн по дламъ моимъ, лучше всякаго человка.

— Все это прекрасно, сказалъ Гарри, нсколько поколебленный, но не убжденный: — но мн безполезно дйствовать какъ нибудь иначе. Имя такія чувства, ты должна быть счастлива, Ммлли, но я ихъ не могу имть.

— Во всякомъ случа, другъ мой, не длай ничего безразсуднаго: не слушай его.

— Да, сказалъ Гарри:— я вижу, что все это съумасшествіе, чистое съумасшествіе,— безполезно думать, безполезно говорить объ этомъ. Прощай, тетушка Милли. Миръ съ тобой!

Сказавъ это, молодой человкъ тронулъ съ мста свою лошадь и вскор скрылся изъ виду.

Мы обязаны теверь нашимъ читателямъ нсколькими объяснительными словами относительно новаго лица, введеннаго въ этотъ разсказъ, и поэтому должны воротиться немного назадъ и сослаться на нкоторыя грустныя историческія событія. Многимъ казалось загадочнымъ, какимъ образомъ система невольничества въ Америк соединила въ себ дв очевидныя несообразности: законъ о невольническомъ уложеніи, боле жестокомъ, чмъ во всякой другой цивилизованной націи,— съ мягкимъ исполненіемъ этого закона, по крайней мр столь же мягкимъ, какъ и во всякой другой стран. Справка въ исторіи покажетъ намъ, что жестокость закона проистекала именно вслдствіе мягкаго его примненія къ длу.

Невольники втеченіе первыхъ лтъ привоза ихъ въ Южную Каролину пользовались многими привиллегіями.— Т изъ нихъ, которые жили въ образованныхъ семействахъ и имли желаніе учиться, научались читать и писать. Полная свобода дана была имъ присутствовать при отправленіи богослуженія на религіозныхъ митингахъ, и въ другихъ собраніяхъ, не допуская въ нихъ свидтелей изъ блыхъ. Многіе пользовались особымъ довріемъ владльцевъ и занимали хорошія мста. Слдствіемъ этого было развитіе въ многихъ изъ нихъ въ значительной степени умственныхъ способностей и сознанія своего достоинства. Между ними появлялись люди дльные, мыслящіе, энергическіе, съ постоянно напряженнымъ слухомъ и зрніемъ, съ умами, во всякое время готовыми разсуждать и длать сравненія. Когда разсужденія о присоединеніи Миссури къ невольническимъ штатамъ произвели волненіе во всхъ частяхъ Союзныхъ Штатовъ, между неграми отыскались люди съ необычайнымъ умомъ и силою воли, люди, которые невольнымъ образомъ были свидтелями различныхъ сценъ и слушателями различныхъ рчей. Разсужденія объ участи негровъ печаталисъ въ газетахъ, а все, что печаталось въ газетахъ, становилось новымъ предметомъ разсужденій у дверей почтовой конторы, въ тавернахъ, у буфетовъ, за зваными обдами, гд слуги-негры, стоявшіе за стульями, слышали все, что говорилось. Свободный негръ, въ город Чарльстон, слывшій подъ названіемъ Датчанина Вези, отважился воспользоваться электрическимъ токомъ въ нависшей такимъ образомъ туч. Онъ составилъ неудачный планъ, въ род подражанія примру, показанному американскимъ племенемъ, планъ, цлію котораго была независимость негровъ. Свднія наши объ этомъ человк заимствованы исключительно изъ печатныхъ донесеній мирныхъ судей, сообщившихъ весь ходъ дла, въ которомъ негръ этотъ былъ главнымъ лицомъ, и дйствовавшихъ, не безъ причины, съ нкоторымъ пристрастіемъ въ его пользу. Они утверждаютъ, что негръ этотъ былъ привезенъ въ Америку какимъ-то капитаномъ Вези, молодымъ человкомъ, отличавшимся красотой и обширнымъ умомъ, и что въ теченіе двадцати лтъ онъ казался самымъ преданнымъ невольникомъ. Но, выигравъ однажды въ лотерею полторы тысячи долларовъ, онъ откупился, и работалъ въ качеств плотника, въ город Чарльстон. Онъ отличался силой и дятельностію и, какъ утверждаетъ донесеніе, пользовался такой безукоризненной репутаціей и такимъ довріемъ со стороны блыхъ, что когда его обвинили,— то обвиненію не только не врили, но даже втеченіе нсколькихъ дней его не подвергали аресту, онъ былъ непрекосновененъ до тхъ поръ, когда преступленіе сдлалось г никамъ очевиднымъ, чтобы сомнваться. ‘Трудно представить себ, говорится въ донесеніяхъ: какая причина заставила его вступить въ такой заговоръ, никто бы не узналъ ее, еслибъ одинъ изъ свидтелей не объявилъ, что Вези имлъ дтей, которыя вс были невольники, и что, при одномъ случа Вези выразилъ желаніе освободить ихъ. Эту улику Вези подтвердилъ во время допроса’.

Вези углубленъ былъ въ проектъ возбужденія и одушевленія негровъ на это предпріятіе боле четырехъ лтъ, и во все это время безпрестанно изъискивалъ случаи воодушевить своихъ единоплеменниковъ. Рчи въ Конгрес тхъ лицъ, которыя сопротивлялись присоединенію Миссури къ Союзнымъ Штатамъ, быть можетъ искаженныя и перетолкованныя въ дурную сторону, доставляли ему обширныя средства къ воспламененію умовъ чернаго поколнія.

Даже проходя по улицамъ.— говорится въ донесеніи не оставался празднымъ. Если товарищъ его кланялся блымъ, какъ это вообще длаютъ невольники, онъ упрекалъ его. Когда товарищъ отвчалъ ему: — мы невольники! Вези замчалъ съ негодованіемъ и саркастическимъ тономъ: — вы заслуживаете оставаться невольниками! {Эти слова заимствованы изъ оффиціальныхъ бумагъ.}

Втеченіе времени, Вези привлекъ на свою сторону пятерыхъ, въ своемъ род замчательныхъ негровъ, имена которыхъ были: Ролла, Нэдъ, Питеръ, Мондай и Гулла Джэкъ. Въ оффиціальномъ донесеніи объ этихъ лицахъ говорится:

‘Въ выбор сообщниковъ, Вези оказалъ величайшую проницательность и присутствіе здраваго смысла. Ролла былъ предпріимчивъ и отличался необыкновеннымъ самообладаніемъ, смлый и пылкій, онъ не отступалъ отъ цли при вид опасности. Наружность Нэда показывала, что это былъ человкъ съ крпкими нервами и отчаянной храбрости. Питеръ былъ неустрашимъ и ршителенъ, вренъ данному слову и остороженъ въ словахъ, тамъ, гд требовалось сохранить тайну, его не страшили и не останавливали никакія затрудненія, при всей увренности въ успх, онъ принималъ всевозможныя мры къ устраненію непредвидимыхъ препятствій, и старался открывать вс средства, которыя могли бы послужить имъ въ пользу. Гулла-Джэкъ, слылъ за чародя и притомъ такого, котораго страшатся уроженцы Африки, такъ охотно врующіе въ сверхъ-естественеое. Его считали не только неуязвимымъ, но и умющимъ, съ помощію своихъ чаръ, сообщить другимъ это свойство, кром того, онъ имлъ возможность снабдить всхъ своихъ приверженцевъ оружіемъ. Это былъ человкъ хитрый, жестокій, кровожадный, словомъ, человкъ съ демонскимъ характеромъ. Трудно вообразить себ его вліяніе на негровъ. Мондэй былъ твердъ, ршителенъ, скрытенъ и уменъ.

‘Къ сожалнію, продолжало донесеніе, должно сказать, что поведеніе этихъ людей, кром Гулла-Джэка, почти освобождало ихъ отъ всякаго подозрнія. Они пользовались не только безграничнымъ довріемъ владльцевъ, но и многими удобствами жизни, и всми привилегіями, совмстными съ ихъ положеніемъ въ обществ. Поведеніе Гулла-Джэка хотя и не отличалось безукоризненностью, но всеже его ни подъ какимъ видомъ нельзя было назвать дурнымъ человкомъ.

‘Вообще поступки и поведеніе Вези и пятерыхъ его сообщниковъ могутъ быть интересны для многихъ. Вези, являясь къ допросу, становился потупивъ голову, сложивъ руки на грудь, и, повидимому, весьма внимательно выслушивалъ приводимыя противъ него обвиненія. Во время допроса свидтелей, онъ оставался въ этомъ положеніи, посл того ему самому предоставили переспросить ихъ,— что онъ и сдлалъ. Съ окончаніемъ допроса, Вези довольно долго говорилъ предъ всмъ собраніемъ. Когда произнесенъ былъ приговоръ, но лицу Вези катились слезы. Ролла объявилъ при допрос, что совершенно не знаетъ, въ чемъ его обвиняютъ, по его требованію, ему объяснили, и онъ принялъ это объясненіе съ величайшимъ изумленіемъ. Во все время допроса онъ обнаруживалъ необыкновенное спокойствіе и присутствіе духа. Когда ему объявили, что онъ обвиненъ, и когда посовтовали ему приготовиться къ смерти, онъ казался опять крайне изумленнымъ, но не обнаружилъ ни малйшихъ признаковъ страха. Въ поведеніи Нэда не было ничего замчательнаго. Выраженіе его лица было сурово и неподвижно, даже и посл той минуты, когда произнесенъ былъ приговоръ. По его лицу невозможно было заключить или угадать, каковы были его чувства. Не такъ держалъ себя Питеръ-Пойсъ. Его лицо рзко обнаруживало чувство обманутыхъ ожиданій, чувство мщенія, негодованія, и наконецъ желанія узнать, какъ далеко простиралось открытіе заговора. Повидимому, онъ не страшился послдствій, касающихся собственно его личности, и не столько заботился о своей собственной участи, сколько объ успх плана, въ который погруженъ былъ всею душою. Выраженіе лица и поза его оставались нензмнными даже и въ то время, когда читали приговоръ. Единственными словами его, при удаленіи изъ суда, было: ‘надюсь, мн позволено будетъ до казни, увидть жену и мое семейство.’ Эти слова были сказаны вовсе не умоляющимъ тономъ. Приговоренные ршительно отказалась сдлать новыя признанія, или сообщить свднія, которыя могли бы открыть другихъ сообщниковъ. Питеръ-Пойсъ строго повелвалъ имъ соблюдать молчаніе: Не открывайте рта, умрите молча, какъ, вы увидите, умру я, и съ этой ршительностью они встртили свою судьбу. Двадцать-два заговорщика были казнены на одной вислиц.

‘Питеръ-Пойсъ былъ самымъ дятельнымъ агентомъ, на которомъ лежала обязанность собирать сколько можно боле приверженцевъ. У всхъ главныхъ дятелей были списки лицъ, изъявившихъ согласіе присоединиться къ нимъ. Пойсъ, по словамъ одного изъ свидтелей, имлъ въ своемъ списк больше шестисотъ именъ, но, до послдней минуты, онъ старался соблюсти клятву, данную его сообщникамъ: не открывать ихъ личностей, такъ что изъ всхъ арестованныхъ, ни одинъ не принадлежалъ къ его партіи. Въ дл, въ которомъ, какъ полагали, тысячи лицъ принимали участіе, только тридцать-шесть были признаны виновными.’

Въ числ дтей Датчанина Вези былъ мальчикъ, рожденный отъ невольницы изъ племени Мандинго. Мальчикъ этотъ былъ любимымъ сыномъ отца. Племя Мандинго считается лучшимъ во всей Африк, по уму, по красот сложенія, по непреклонной гордости и энергической натур. Какъ невольники, они считались особенно драгоцнными для тхъ владтелей, которые имютъ достаточно такта, чтобы управлять ими и цнить ихъ за обширныя способности и врность, — но при управленіи грубомъ и жестокомъ, они бываютъ мстительны, сварливы и опасны. Этотъ мальчикъ, сынъ Вези, по желанію матери, получилъ имя Дрэдъ, имя, весьма обыкновенное между невольниками и преимущественно даваемое дтямъ, одареннымъ необыкновенною физическою силой. Развитіе ума въ ребенк было столь необыкновенно, что между неграми возбуждало изумленіе. Еще въ ранніе годы, онъ самъ собою научился читать, и часто удивлялъ окружавшихъ его словами, которыя вычитывалъ изъ книгъ. Подобно другимъ дтямъ глубокой и пылкой натуры, онъ обнаруживалъ величайшее расположеніе къ религіозности, и нердко своими вопросами и отвтами ставилъ въ тупикъ старыхъ негровъ. Сынъ, одаренный отъ природы такими способностями, не могъ не быть предметомъ гордости и вниманія для такого отца, какъ Датчанинъ Вези. Между неграми, казалось, господствовало убжденіе, что этотъ ребенокъ родился для совершенія длъ необыкновенныхъ, быть можетъ сильное желаніе пріобрсть свободу собственно для развитія такого ума, и заставило Датчанина Вези подумать о состояніи невольничества, о страшныхъ стсненіяхъ, налагаемыхъ на разумъ человка этимъ состояніемъ, быть можетъ, что только одно это обстоятельство и породило въ его голов планъ освобожденія чернаго племени. Библія, которую Вези постоянно читалъ, еще сильне возбуждала это желаніе. Онъ сравнивалъ свое собственное положеніе, по воспитанію, поправимъ и уваженію, когорыми пользовался между блыми, съ положеніемъ Моисея между Египтянами, и имлъ убжденіе, что, подобно Моисею, онъ назначенъ свыше быть избавителемъ своего народа. Втеченіе процесса заговора, сынъ его, хотя бывшій только десяти лтъ отъ роду, пользовался, однакоже, особеннымъ довріемъ своего родителя, который постоянно наказывалъ ему не отступать отъ составленнаго плана, даже и въ такомъ случа, если бы начало его и оказалось неудачнымъ.— Вези твердо впечатллъ въ ум своего сына дв идеи, не покоряться безусловно игу невольничества, и врить, что его ожидаетъ впереди боле, чмъ обыкновенная участь.

Посл открытія заговора и посл казни главныхъ зачинщиковъ, негры, находившіеся съ ними въ близкихъ отношеніяхъ, хотя и не принимавшіе никакого участія въ мятежныхъ замыслахъ, были проданы въ другіе штаты. Съ особенной предусмотрительностію и осторожностію, Вези отклонялъ отъ своего сына всякое подозрніе. Во время казня Вези, Дрэду исполнилось четырнадцать лтъ. Его нельзя было впустить въ темницу, въ которой находился отецъ, но за то онъ былъ свидтелемъ спокойствія и неустрашимости, съ которой Вези и его сообщники приняли смерть. Воспоминаніе объ этомъ событіи глубоко запало въ глубину его души, какъ падаетъ камень на дно мрачнаго горнаго озера. Проданный на отдаленную плантацію, онъ сдлался замчательнымъ по своему, въ высшей степени неукротимому характеру.— Онъ не принималъ никакого участія въ удовольствіяхъ и играхъ негровъ, работалъ молча, но прилежно, и при малйшемъ упрек или угроз, въ немъ воспламенялось какое-то бшенство, которое, при громадной физической сил, длало его предметомъ ужаса для управляющихъ. Дрэдъ принадлежалъ къ числу тхъ негровъ, отъ которыхъ управляющіе во всякое время и охотно готовы были отвязаться. А потому одинъ владтель продавалъ его другому, какъ капризную лошадь. Наконецъ одинъ управляющій, сурове прежнихъ ршился-было смирить Дрэда. Вслдствіе этого произошла стычка, въ которой Дрэдъ, однимъ ударомъ, убилъ управляющаго, бжалъ въ болота, и посл того не было о немъ ни слуху, ни духу въ цивилизованномъ мір.

Взглянувъ на карту Америки, читатель увидитъ, что весь восточный берегъ Южныхъ Штатовъ, за исключеніемъ небольшихъ промежутковъ, перерзанъ безпрерывною цпью болотъ, пространствами страшнаго хаоса, гд обильная растительность, всасывая силы влажной почвы, разрастается въ дикой свобод и становится преградой всмъ усиліямъ человка проникнуть въ нихъ или покорить ихъ своей власти. Эти дикія мста служатъ врнымъ убжищемъ аллигаторамъ и гремучимъ змямъ. Хвойныя деревья, перемшанныя съ временно-увядающими лсными произрастеніями, образуютъ здсь непроходимыя чаща, зеленющія круглый годъ и служащія при этомъ безчисленному множеству птицъ, щебетаньемъ которыхъ безпрерывно оглашается эта лсная пустыня. Лозы виноградника и паразиты, невыразимо-роскошные и безконечно-разнообразные, вьются здсь, переплетаются и свшиваются съ высоты высочайшихъ деревъ, какъ корабельные вымпелы золотисто-пурпурнаго цвта, какъ праздничные флаги, свидтельствующіе торжество уединеннаго величія природы. Особые роды чужеядныхъ растеній и мховъ, перекидываясь густою массою съ дерева на дерево, образуютъ удивительныя гирлянды, между которыми сіяютъ, во всемъ своемъ блеск, красныя ягоды и зеленыя листья американскаго шиповника. Эта болотистая полоса земли для американскаго невольника служитъ убжищемъ отъ преслдованій владльцевъ. Постоянное усиліе выжить оттуда бглецовъ произвело къ этихъ штатахъ отдльное сословіе, неизвстное до настоящаго времени ни въ одномъ христіанскомъ государств,— сословіе охотниковъ, которые держали собакъ, выученныхъ отъискивать мужчинъ и женщинъ чернаго племени и, какъ дикихъ зврей, выгонять ихъ на охотника. Несмотря на то, при всемъ удобств такой выдумки, возвращеніе бглецовъ изъ этихъ укрпленій сопряжено съ такими издержками и затрудненіями, что близость болотъ постоянно обуздываетъ сладострастіе управляющихъ.

Дрэдъ взялъ ту да съ собой одну вещь — библію своего отца. Въ этой книг заключалось для него все. Но его страстная натура все умла обращать въ орудіе своихъ убжденій и желаній. Глядя за природу во всемъ ея разнообразіи, не трудно замтить въ ней отраженіе самыхъ разнообразныхъ мыслей, ощущеній и страстей нашихъ. Намъ нравится въ ней преимущественно то, что согласуется съ настроеніемъ нашей души. Суровая, недоступная нжнымъ ощущеніямъ душа восхищается шумомъ водопада, громомъ снжной лавины, ревомъ бури. Такъ точно и во всемъ уметъ человкъ находить такія черты, которыя особенно близки къ его собственному настроенію, такъ Дрэдъ умлъ примнять къ своему положенію многое изъ того, что приходилось ему узнавать изъ ученія методистовъ, изъ правилъ, провозглашавшихся на митингахъ и въ публичныхъ собраніяхъ. Дрэдъ слышалъ, какъ читали о грозныхъ приговорахъ, произносимыхъ древними пророками противъ притсненія и несправедливостей. Онъ читалъ о царствахъ, истребленныхъ моровою язвою, о страшныхъ буряхъ, о чум и саранч, о мор, раздленномъ на двое, по дну котораго прошли полчища египетскихъ плнниковъ и въ волнахъ котораго погибли ихъ преслдователи. Вс эти и подобныя имъ историческія воспоминанія и нравственныя требованія глубоко западали въ его душу.

Отчужденному отъ всякаго сношенія съ людьми, по цлымъ недлямъ не видавшему человческаго лица,— ему чужды были обыденныя и прозаическія идеи, идеи, которыя могли бы охладятъ его энтузіазмъ. Нравственность, слышаннная, вычитанная и усвоенная имъ, была высока и чиста, и онъ, съ простодушіемъ ребенка, не понималъ того, какъ можно допускать отклоненія отъ нея, въ пользу обыденныхъ, житейскихъ явленій и мелкихъ расчетовъ. Онъ со всмъ пыломъ дикаря предался идеямъ, запавшимъ въ его душу. Самое выраженіе его мыслей сдлалось важнымъ и торжественнымъ сообразно съ важностью идей, которыми онъ былъ проникнутъ. Многія выраженія были имъ заимствованы изъ библіи, съ которою онъ никогда не разставался.

Человкъ, незнакомый съ бытомъ и состояніемъ негровъ, не можетъ не замтить, что хотя невольники Южныхъ Штатовъ и не умютъ читать библіи, но несмотря на то, ее сюжеты и содержаніе распространены между ними до такой степени, что они въ разговоры свои нердко вводятъ библейскія изреченія. Каково же должно быть вліяніе этой книги на такую пламенную натуру, при чтеніи ея въ уединеніи, гд вниманіе ничмъ не развлечено!

Неудивительно, что при своемъ энергичномъ характер Дрэдъ умлъ обратить дикія и непроходимыя болота въ надежный и врный пріютъ,— не только для себя, но и для другихъ негровъ, спасавшихся бгствомъ съ окрестныхъ плантацій.

Жизнь Дрэда проходила здсь въ какомъ-то мечтательномъ состояніи. Иногда, скитаясь по этимъ пустыннымъ мстамъ, онъ по нсколько дней сряду постился и молился, и тогда ему слышались невдомые голоса, и листы библіи казались покрытыми какими-то іероглифами.— Въ мене возбужденномъ настроеніи духа, онъ съ обдуманною ршимостью пускался на предпріятія, необходимыя для поддержки его существованія.

Нельзя сказать, чтобъ негры, скрывавшіеся въ болотахъ были совершенно лишены всякаго сношенія съ обществомъ. Невольники всхъ сосднихъ плантацій, при всемъ желаніи пріобрсть расположеніе своихъ владтелей, въ душ еще боле расположены содйствовать польз и выгодамъ бглецовъ. Они ясно видятъ, что на случай затруднительныхъ обстоятельствя необходимо имть друга и защитника въ болотахъ, поэтому нисколько не стсняются, по мр силъ и возможности, снабжать бглецовъ всмъ, чего послдніе ни пожелаютъ. Бдные скоттеры, содержатели мелочныхъ лавокъ въ окрестностяхъ плантацій, не стсняются выдавать необходимые товары, на обмнъ лсной дичи, которою изобилуютъ болота. Поэтому Дрэдъ могъ пріобрсти превосходную винтовку, владя которой онъ никогда не нуждался ни въ снарядахъ, ни въ пищ. Въ болотахъ находились возвышенныя мста, оказывавшіяся, при нкоторой обработк, чрезвычайно плодородными. Подобныя мста Дрэдъ обработывалъ или своими руками, или руками бглыхъ, которыхъ принималъ подъ свое покровительство. По своей неусидчивости, онъ не ограничивался пребываніемъ въ одномъ только мст, но бродилъ по всму болотистому пространству въ обхъ Каролинахъ и Южной Виргиніи, оставаясь на нсколько месяцевъ въ одномъ мест и на нсколько въ другомъ. Въ мстахъ своего пребыванія онъ образовывалъ нкотораго рода поселенія изъ беглыхъ. При одномъ случа онъ избавилъ дрожащую окровавленную мулатку отъ собакъ, преслдовавшихъ ее и загнавшихъ въ болота, женился на ней и, повидимому, питалъ къ ней глубокую любовь. Въ болот, примыкавшемъ къ плантаціи Гордона, онъ, съ особенною предусмотрительностію, устроилъ для нея постоянное жилище, и съ этого времени сдлался извстнымъ въ той мстности боле, чмъ въ другихъ. Онъ обратилъ все свое вниманіе на Гарри, какъ на человка, котораго способности, дятельность и сила характера могли бы сдлать изъ него передоваго человка между неграми. Гарри, равно какъ и многіе невольники на плантаціи Гордона, зналъ о пребываніи Дрэда въ ближайшихъ окрестностяхъ, часто съ нимъ видлся и говорилъ. Но никто не обнаружилъ, что этотъ фактъ имъ извстенъ, хранить тайну составляло отличительную черту въ характер невольниковъ. Гарри, одаренный отъ природы дальновидностью, зналъ, что его положеніе было непрочно, что ему необходимо длать снисхожденія, которыя могли бы послужить ему въ пользу въ случа его собственнаго побга. Мелкіе торгаши изъ блыхъ также знали Дрэда, и пока они вели выгодный обмнъ съ нимъ, онъ находился вн всякой опасности, короче сказать, Дрэдъ до такой степени не опасался за свою свободу, что являлся даже на многолюдные митинги и оставлялъ ихъ безъ всякихъ непріятностей.

Кажется, этого весьма достаточно о человк, который долженъ часто являться на сцен до окончанія нашей исторіи.

ГЛАВА XIX.

ЛТНЯЯ БЕСДА ВЪ КАНЕМА.

Втеченіе немногихъ дней семейный кружокъ въ Канема увеличился прибытіемъ сестры Клэйтона,— въ то самое время когда Карсонъ, въ самомъ лучшемъ расположеніи духа, отправился на сверныя морскія купальни. Въ отвтъ на пригласительное письмо Нины, Анна пріхала съ отцомъ, который, по обязанностямъ его служенія, долженъ былъ находиться въ окрестностяхъ этой плантаціи. Нина приняла сестру Клэйтона съ обычнымъ радушіемъ, такъ что Анна весьма скоро и отъ души полюбила будущую сестру свою, полюбила гораздо больше, чмъ ожидала. Еслибъ Нина была сама гостьей, то, быть можетъ, гордость не позволяла бы ей быть слишкомъ любезной передъ Анной, которой, впрочемъ, она очень хотла понравиться. Но на этотъ разъ она была хозяйкой дома и имла мавританскія понятія о гостепріимств и привилегіяхъ гостей, а потому безпрестанно занимала миссъ Анну разговоромъ, пла для нее, играла на фортепіано, гуляла съ ней по саду, показывала аллея, павильоны, цвточный садъ, прислуживала въ спальн, словомъ, оказывала тысячи маленькихъ услугъ, тмъ боле очаровательныхъ, что они длались безъ принужденія. Кром того, Нина, въ маленькомъ сердц своемъ, дала себ клятву поколебать горделивую степенность Анны, отнять всякую возможность быть слишкомъ серьзной и разсудительной, наконецъ принудить ее смяться и рзвиться. Клэйтонъ едва удерживался отъ улыбки при вид успха, которымъ вскор увнчались усилія Нины. Веселость Нины, особливо въ самой сильной ея степени, имла какую-то прилипчивость, она сообщалась всмъ, ее окружавшимъ, и приводила ихъ въ одинаковое съ ней расположеніе духа, такъ что Анна, въ обществ Нины, смялась надъ всмъ и надъ ничмъ, единственно потому, что чувствовала себя веселою. Къ довершенію всего, въ Канема пріхалъ дядя Джонъ Гордонъ, съ его постоянно смющимся, радостнымъ лицомъ. Онъ былъ изъ тхъ неумолкаемыхъ говоруновъ, которые нердко становятся неоцненнымъ кладомъ для общества, потому что, такъ или иначе, они умютъ поддержать бесду и придать ей нкоторое одушевленіе. Вмст съ нимъ пріхала и мистриссъ Гордонъ, или, какъ Нина обыкновенно называла ее, тетенька Марія. Это была видная, статная среднихъ лтъ женщина, весьма бы недурная собой, еслибъ черты заботы и нервнаго раздраженія не врзались такъ глубоко въ ея лицо. Свтлые, каріе глаза, прекрасные зубы, и размры ея формъ, свидтельствовали, что она родилась въ старой Виргиніи.

— Наконецъ, сказала Нина, обращаясь къ Анн Клэйтонъ и располагаясь съ ней на отненной сторон балкона: — наконецъ я отправила тетеньку Марію въ комнату тетеньки Несбитъ, гд он съ такимъ наслажденіемъ начнутъ оплакивать мою судьбину.

— Оплакивать васъ? сказала Анна.

— Да, меня! Вы удивляетесь, а между тмъ я наврное могу сказать, что для нихъ это составляетъ нкоторое развлеченіе!— И какъ же он разберутъ-то меня! Пересчитаютъ по пальцамъ вс вещи, которыя я должна бы знать и не знаю, которыя должна бы длать и не умю. Мн кажется, между родными это обыкновенный способъ высказать свое родственное расположеніе,— особливо между такими родными, какъ мои тетеньки.

— Какой же цли он достигнутъ черезъ это?— сказала Анна.

— Никакой, кром удовлетворенія желанію поговорить. Надо сказать, что тетенька Марія — въ высшей степени строгая и гнвная домохозяйка, аккуратная до съумасбродства, въ дом у нее не заведется ни мышенка, ни букашки, ни соринки, ни пылинки, каждая минута у нее иметъ свое назначеніе, и въ этомъ отношеніи она пунктуальна, какъ часы. Она управляетъ домомъ съ желзнымъ жезломъ въ рукахъ, такъ что все дрожитъ вокругъ нея, она никогда почти не спитъ, такъ что во всякое время можетъ сказать, сколько разъ мигнула, сама ведетъ счеты, сама творитъ судъ и расправу, и готова уничтожить того, кто хоть на волосъ отступилъ отъ заведеннаго порядка. Сама кроитъ, сама шьетъ, сама вяжетъ и бренчитъ ключами. И весь этотъ шумъ она называетъ домохозяйствамъ!— Теперь, какъ вы полагаете, что она думаетъ о Нин Гордонъ, молоденькой двиц, которая надваетъ утромъ шляпку, выбгаетъ въ садъ, гуляетъ въ немъ и любуется цвтами, пока не кликнетъ ее тетушка Кэти — узнать приказанія на текущій день?

— А кто же эта тетушка Кэти? сказала Анна.

— Въ своемъ род первый министръ при моей особ, и, надо вамъ сказать, очень похожа на первыхъ министровъ, о которыхъ я учила въ исторіи и которые всегда стараются поставить на своемъ, какія бы отъ ихъ каприза ни были послдствія. Такъ точно и Кэти: когда она подходитъ ко мн и такъ почтительно сорашиваетъ: что угодно миссъ Нин имть сегодня къ обду?— неужели вы думаете, она дйствительно ожидаетъ моего приказанія?— Ничуть не бывало! У нее найдется пятьдесятъ возраженій на каждое мое предложеніе. Не забудьте, иногда и у меня вдругъ, ни съ того, ни съ другаго, является желаніе заняться хозяйствомъ, подобно тетушк Маріи, но все не удается какъ-то. Какъ только Кэти начнетъ убждать, что вс мои предложенія ни что иное, какъ верхъ нелпости,— и докажетъ окончательно, что для такого стола, какой заказываю я, не найдется даже и провизіи, я сейчасъ же покидаю попытку сдлаться хозяйкой. А когда я скажу ей съ нкоторой покорностью: тетушка Кэти, что же станемъ мы длать?— она слегка прокашляется и прочитаетъ цлую программу блюдъ такъ быстро, какъ будто она составлена была еще наканун, и, разумется, я соглашаюсь. Что касается разсчетовъ, то для этого есть Гарри. Въ деньгахъ я ничего не понимаю, я умю только тратить ихъ. Я одарена на это особенной способностью. Можете же вообразить теперь, до какой степени страшное впечатлніе все это должно производить на бдную тетушку Марію! сколько вздоховъ теперь теряется изъ-за меня, сколько взглядовъ на небо, сколько потрясеній головою!— Тетушка, не шутя, то и дло твердить мн о развитіи моихъ душевныхъ способностей! А подъ этимъ развитіемъ должно подразумевать чтеніе какой нибудь сухой, глупой, скучной, старой книги, какія она сама иметъ обыкновеніе читать! Что говорить? мн нравится идея о развитіи душевныхъ способностей,— я даже уврена, что мн необходимо это развитіе, но съ другой стороны, я не могу отказаться отъ мысли, что прогулка въ саду, по окрестнымъ полямъ и лсамъ развиваетъ и улучшаетъ меня гораздо быстре, чмъ книги, надъ которыми невольно дремлешь. Я смотрю на нихъ, какъ на сухое сно, которое весьма хорошо, за неимніемъ свжей травы. Ни лучше ли поэтому гулять на свобод и питаться зеленью? То, что принято называть природой, никогда не надодаетъ мн, про книги я не могу сказать того же самаго. Согласитесь, что люди созданы совершенно различно! Однимъ нравятся книги, другимъ природа, — не правда ли?

— Я могу привести важный фактъ въ защиту вашихъ доводовъ, сказалъ Клэйтонъ, незамтно подошедшій къ спинкамъ ихъ стульевъ во время этого разговора.

— А я и не знала, что длаю доводы! возразила Нина:— во всякомъ случа, я очень рада, если есть хотя что нибудь въ мою защиту.

— Замтьте, сказалъ Клэйтонъ: — книги, имвшія вліяніе на міръ, существующія отъ временъ незапамятныхъ, распространившіяся по всему пространству міра, проникнувшія во всю глубину его, были написаны людьми, которые углублялась боле въ природу, чмъ въ книги, которые, употребляя ваши слова, питались зеленью, а не сухимъ сномъ. Гомеру, въ его время, даже нечего было и читать, а между тмъ онъ оставилъ источники духовной пищи, неизсякаемые для многихъ вковъ и поколній. Не думаю даже, что и Шекспиръ былъ большой любитель чтенія.

— Неужели же ты полагаешь, сказала Анна:— что для насъ, людей обыкновенныхъ, которые не намрены быть ни Гомерами, мы Шекспирами, необходимо имть дв тетивы у одного лука, и извлекать назидательныя поученія изъ книгъ и изъ природы?

— Разумется, сказалъ Клэйтонъ: — если только будете употреблять книги надлежащимъ образомъ. Чтеніе, для многихъ, ничто иное, какъ родъ вспомоществованія для ума, которое избавляетъ отъ труда мыслить за самихъ себя. Нкоторые люди въ этомъ отношеніи похожи на тощихъ коровъ фараона: они поглощаютъ книгу за книгой и попрежнему остаются тощими.

— Ддушка намъ говаривалъ, замтила Анна: — что для библіотеки женщины достаточно имть библію и Шекспира.

— Шекспиръ, сказаза Нина:— вовсе не нравится мн. Я говорю это откровенно. Во-первыхъ, я не понимаю его на половину, а вс говорятъ, что онъ такъ натураленъ! Я еще ни разу не слышала, чтобы люди говорили такъ, какъ онъ заставляетъ ихъ говорить въ своихъ произведеніяхъ. Скажите сами, слышали ли вы когда набудь, чтобъ люди говорили блыми стихами, смняя ихъ отъ времени до времени стихами звучными,— какъ это длаютъ его дйствующія лица въ длинныхъ рчахъ. Скажите, слышали ли вы?

— Въ этомъ отношеніи, сказалъ Клэйтонъ: — съ вами можно согласиться вполовину. Его разговоры имютъ тоже самое сходство съ дйствительной жизнью, какое имютъ лица въ оперныхъ роляхъ. Натурально ли, напримръ, для Нормы залиться пснью въ то время, когда она узнаетъ объ измн мужа? А между тмъ вы допускаете это, потому, что этого требуетъ свойство оперы, и потомъ, при этомъ исключеніи, все остальное кажется вамъ совершенно натуральнымъ дломъ, которому музыка придаетъ особенную прелесть. Такъ и въ Шекспир, вы не можете не допустить, что театральныя пьесы должны заключать въ себ поэзію, что дйствующія лица въ нихъ должны говорить непремнно рифмами и притомъ со всею выспренностію поэтическаго чувства, при этомъ условіи разговоры дйствующихъ лицъ должны показаться натуральными.

— Но я не понимаю очень многаго, о чемъ говоритъ Шекспиръ, сказала Нина.

— Это потому, что съ того времени, какъ онъ писалъ, многія слова и обычаи совершенно измнилась, сказалъ Клэйтонъ, потому что въ его сочиненіяхъ есть множество намековъ на случаи изъ общественной жизни, которые теперь не посторяются, на привычки, которыя давно вышли изъ употребленія, и наконецъ потому еще, что, прежде, чмъ понимать его, мы должны изучить его языкъ. Представимъ себ поэму на иностранномъ язык!— вы, не зная того языка, не можете оказать, нравится ли вамъ она или не нравится. А по моему мннію, въ вашей натур скрывается расположеніе въ Шекспиру, какъ смя не пустившее ростковъ.

— Что же заставляетъ васъ думать такимъ образомъ?

— О, я вижу это въ васъ, какъ скульпторъ видитъ статую въ глыб мрамора.

— Не намрены ли вы изваять ее изъ этой глыбы? спросила Нина.

— Если будетъ позволено, отвчалъ Клэйтонъ: — во всякомъ случа, мн нравится ваша откровенность, ваше чистосердечіе. Я часто слышалъ, какъ нкоторыя дамы восхищалась Шекспиромъ, сами не зная, чмъ восхищаются. Я зналъ, что он не имли ни настолько опытности въ жизни, ни на столько привычки заглядывать въ человческую натуру, чтобъ умть оцнивать достоинство и красоты этого писателя, восхищеніе ихъ было чисто-поддльное, он считали за преступленіе не восхищаться имъ.

— Благодарю васъ, сэръ, сказала Нина,— что вы находите смыслъ въ моемъ нелпомъ сужденіи. Я думаю удержать васъ у себя еще доле, съ тмъ, чтобъ вы перевели вс мои безсмыслицы на чистый англійскій языкъ.

— Вамъ извстно, что я совершенно въ вашемъ распоряженіи, сказалъ Клэйтонъ:— вы можете приказывать мн, что вамъ угодно.

Въ эту минуту вниманіе Нины было привлечено громкими восклицаніями съ той стороны господскаго дома, гд расположены были хижины негровъ.

— Убирайся прочь! Намъ не нужно твоего хлама. Нтъ! нтъ! миссъ Нина тоже не нуждается въ тухлой твоей рыб. У нея довольно негровъ, чтобъ наловить свжей, если захочетъ!

— Кто-то тамъ напрасно произноситъ мое имя, смазала Нина, подбгая къ противоположному концу балкона.

— Томтитъ, продолжала она, обращаясь къ этому юнош, который лежалъ на спин и грлся на солнышк, въ ожиданіи, когда его кликнутъ чистить ножи:— скажи, пожалуста, что тамъ за крикъ?

— Это, миссъ, скоттеръ, отвчалъ Томтитъ:— пришелъ сюда сбыть какую-то дрянь. Миссъ Лу говоритъ, что ихъ не должно баловать, и я самъ того же мннія.

— Пошли его сюда, сказала Нина, которая, частію изъ состраданія къ ближнему, частію изъ желаніи противорчить, ршилась оказывать бднымъ скоттерамъ покровительство при всякомъ случа. Томтитъ побжалъ и вскор подвелъ къ балкону человка, оборванное платье котораго едва прикрывало наготу. Его щеки были сухи и впалы, онъ стоялъ передъ Анной согнувшись и какъ бы стыдясь своей наружности, не смотря на то, для всякаго было замтно, что при лучшей одежд, лучшемъ положеніи въ обществ, онъ могъ бы показаться красивымъ умнымъ мужчиной.

— Что ты просишь за эту рыбу? спросила Нина.

— Что пожалуете.

— Гд ты живешь? продолжала Нина, вынимая кошелекъ.

— Мое семейство пріютилось на плантаціи мистера Гордона.

— Почему ты не пріищешь постояннаго мста?

При этомъ вопрос, скоттеръ бгло посмотрлъ на миссъ Нину и потомъ сейчасъ же принялъ обычное, томное выраженіе.

— Не могу пріискать работы, не могу достать денегъ, нашему брату ничего не даютъ.

— Ахъ, Богъ мой! сказалъ дядя Джовъ, случайно подслушавшій этотъ разговоръ. Да это должно бытъ мужъ того замогильнаго призрака, который недавно появился на моей плантаціи. Пожалуйста, Нина, заплати ему, что проситъ: ты отсрочишь отъ семьи его часъ голодной смерти.

Нина исполнила приказаніе дяди, щедро заплатила скоттру за рыбу и отпустила его.

— Теперь, сказала Нина: — я уврена, что все мое краснорчіе не убдитъ Розу приготовить рыбу къ обду.

— Почему же нтъ, если вы прикажете ей? сновала тетушка Марія, которая уже спустилась на балконъ.

— Почему? потому, что скажетъ: я не имю расположенія готовить ее.

— Мои слуги къ этому не пріучены! замтила тетушка Марія.

— Я съ вами совершенно согласна, сказала Нина.— Но ваши слуги и мои — большая разница. На моей плантаціи они длаютъ, что хотятъ, и за все это я требую отъ нихъ одной только частицы той же самой привилегіи.

— Жен этого мужа и дтямъ понравилась моя плантація, сказалъ мистеръ Гордонъ, со смхомъ:— а потому, Нина, заплативъ ему за рыбу, ты избавила меня отъ лишнихъ расходовъ.

— Это правда, правда! Мистеръ Гордонъ изъ такахъ людей, которые готовы навшать себ на шею всхъ нищихъ! сказала мистриссъ Гордонъ.

— Что же мн длать? Не ужели можно равнодушно смотрть на несчастнаго, который умираетъ съ голоду? Еслибъ общество можно было совсмъ передлать, тогда бы еще была надежда, что участь этихъ людей улучшится. Голова должна управлять руками, но въ томъ-то и бда, что у насъ руки не слушаютъ головы, и, посмотрите, что изъ этого выходитъ?

— Кого же вы подразумваете подъ словомъ голова?

— Кого? конечно, верхній слой общества! Насъ, воспитанныхъ людей! Мы должны имть безграничное вліяніе на рабочія сословія и управлять ихъ дйствіями, какъ голова управляется дйствіями рукъ. Рано или поздно, но надобно придти къ этому результату,— другія постановленія не возможны. Сословіе скоттеровъ не можетъ заботиться о себ, а потому должно быть постановлено въ такое отношеніе къ намъ, чтобы мы о немъ заботились. Какъ вы думаете, какое значеніе иметъ въ ихъ понятіяхъ слово свобода? звукъ,— ни больше, на меньше какъ пустой, ничего не значащій звукъ,— они подразумваютъ подъ этимъ — свободу быть голоднымъ и нагимъ, вотъ и все. Не могу понять, какимъ образомъ люди привязываются къ однимъ только словамъ! Я увренъ, что этотъ же самый человкъ, этотъ нищій, страшно освирпетъ, если его припишутъ къ моимъ неграмъ, не смотря на то, что онъ и его дти рады-радехоньки объдкамъ хлба, которые упадутъ со стола невольника! Не могу надивиться, почему человкъ, называемый еще разумнымъ животнымъ, имя подобный примръ передъ собою, можетъ очертя-голову возставать противъ невольничества. Сравните только свободное рабочее сословіе съ нашими неграми! О Боже! до какой степени заблуждаются люди въ этомъ мір! У меня не достаетъ терпнія, особливо въ такое знойное время!

И мистеръ Джонъ отеръ свое лицо блымъ шелковымъ платкомъ.

— Все это прекрасно, дядюшка Джонъ, мой милый, старый джентльменъ! сказала Нина. Но я вамъ одно должна сказать: вы столько не путешествовали, сколько я, и потому ничего не видли.

— Нтъ, дитя мое! благодарю Господа, что нога моя не переступала границъ невольническихъ штатовъ, и, надюсь, никогда не переступитъ, сказалъ дядя Джонъ.

— А не мшало бы вамъ посмотрть на рабочее сословіе въ Сверныхъ Штатахъ, сказала Нина. Тамъ, начальники штатовъ часто избираются изъ тхъ же фермеровъ, которые трудятся вмст съ своими работниками. Тамъ голова и руки дйствуютъ за-одно, и та еще не большая голова, которая приводитъ въ дйствіе пятьдесятъ паръ рукъ. За то и работа тамъ идетъ не такъ, какъ у насъ! Вы только посмотрите на наши плуги и сохи! смхъ беретъ, когда случается взглянуть на нихъ. Тамъ земледльческія орудія точно игрушки, а у насъ въ одной лопатк фунтовъ десять всу.

— Разумется! здсь, если они недостаточно тяжелы, чтобъ углубляться въ землю отъ собственной своей тяжести, то наши лнивые негры ничего съ ними не сдлаютъ. Они въ одно утро переломаютъ дюжину лопатокъ, купленныхъ отъ янки, сказалъ дядя Джонъ.

— Неправда, дядюшка, позвольте мн сказать, какъ длаютъ это въ Сверныхъ Штатахъ. Однажды я отправилась съ Ливи Рэй въ Нью-Гэмшпиръ провести тамъ каникулы. Отецъ Ливи, фермеръ, проводитъ часть дня къ работ вмст съ своими людьми, пашетъ землю, копаетъ ее, сетъ и садитъ,— а между тмъ онъ чуть-ли не первое лицо въ штат. У него великолпная ферма, на которой все въ отличномъ порядк, его сыновья съ двумя-тремя наемными работниками содержатъ ее лучше всякой нашей плантаціи. Мистеръ Рэй очень много читаетъ, иметъ превосходную библіотеку, и во всхъ отношеніяхъ такай джентльменъ, какихъ вы рдко встртите. Тамъ нтъ ни высшаго, ни низшаго сословій. Тамъ вс трудятся, и вс, повидимому, счастливы. Мать Ливи иметъ прекрасный огородъ, оранжереи и двухъ сильныхъ женщинъ, которыя помогаютъ ей работать. Въ дом все такъ мило, и втеченіе большей части дня все въ немъ такъ опрятно, чисто и тихо, что вы бы подумали, что живущіе въ немъ ничего не длаютъ. Мн кажется, это гораздо лучше, чмъ обращать рабочія сословія въ невольниковъ.

— Подумаешь, право, какъ умно разсуждаютъ молоденькія лэди! воскликнулъ дядя Джонъ. Безъ сомннія, для Нью-Гэмпшира наступаетъ вчное блаженство! Но, скажи пожалуйста, моя милая, какую же роль во всемъ этомъ разъигрываютъ молоденькія лэди? Мн кажется, твоя особа насколько не улучшалась!

— О, что касается меня, то я только исполняю мое призваніе, сказала Нина:— я стараюсь просвтить тупыхъ, сонныхъ старыхъ джентльменомъ, не вызжавшихъ никуда изъ штата, въ которомъ родились, и не знающихъ, что имъ длать. Я дйствую на нихъ въ качеств миссіонера, а этого труда для меня весьма достаточно.

— Я знаю только одно, сказала Марія: — что я величайшая невольница изъ всхъ скоттеровъ и негровъ. Во всхъ моихъ людяхъ, кром меня, нтъ ни души, кто бы позаботился изъ нихъ о себ или о своихъ дтяхъ.

— Надюсь, упрекъ этотъ до меня не касается, сказалъ дядя Джонъ, пожавъ плечами.

— Если говорить правду, такъ ты насколько ихъ не лучше, возразила мистриссъ Гордонъ.

— Такъ и есть! я этого ждалъ! воскликнулъ дядя Джонъ. Клянусь честью! непремнно приглашу проповдника: пусть онъ прочитаетъ теб правило объ обязанностяхъ женъ!

— И мужей, прибавьте, сказала тетушка Марія.

— Да, да! воскликнула Нина. Я бы сама хотла познакомиться съ этими правилами.

Нина часто говорила не подумавъ: дядя Джонъ лукаво посмотрлъ на Клэйтона. Нина не могла воротить своихъ словъ. Она вспыхнула и поспшила перемнить разговоръ.

— Во всякомъ случа, я знаю, что тетушкина жизнь гораздо тяжеле жизни всякой домохозяйки въ свободныхъ штатахъ. Мн кажется, чтобъ нанять слугу, для исполненія всхъ вашихъ работъ, достаточно башмаковъ., которые вы изнашиваете, преслдуя негровъ. Тамъ вс такого мннія, что лэди Южныхъ Штатовъ ничего не длаютъ, какъ только лежатъ на мягкой соф, никто и врить не хотлъ, когда я говорила, что у нашихъ лэди столько хлопотъ, что и вообразить нельзя.

— Однако твои хлопоты, Нина, тебя не очень изнурили, сказалъ дядя Джонъ.

— Они изнурятъ, если вы дядюшка не будете вести себя лучше. Стараніе исправить мужчину убьетъ хоть кого.

— На эти слова одному джентльмену слдуетъ обратить особенное вниманіе, сказалъ дядя Джонъ, пожавъ плечами и съ усмшкой посмотрвъ на Клэйтона.

— Что касается меня, сказала тетушка Марія: — то я знаю только одно: я была бы рада отдлаться отъ негровъ. Иногда жизнь кажется мн такимъ бременемъ, что право не стоило бы хлопотать изъ-за нея.

— Неправда, мой другъ, неправда, сказалъ дядя Джонъ: — при такомъ очаровательномъ муж, какъ твой, который старается устранить отъ тебя всякаго рода заботы, жизнь ни подъ какимъ видомъ не должна быть въ тягость.

— Позвольте, сказала Нина, вглядываясь въ даль дубовой аллеи:— что тамъ такое? Не я буду, если это не старый Ткффъ съ своими дтьми!

— Кто этотъ Тиффъ? спросила тетушка Марія.

— Старикъ, сказала тетушка Несбитъ:— изъ числа тхъ несчастныхъ семействъ, которыя поселились гд-то около сосновой рощи… Ничтожныя созданія… Не знаю почему, у Нины есть расположеніе оказывать имъ покровительство.

— Пожалуста, Гордонъ, удержи ее, сказала тетушка Марія въ то время, когда Нина побжала имъ навстрчу.— Поступи съ ней, какъ дядя!

— Перестань, сдлай милость, сказалъ мистеръ Гордонъ:— берегись, иначе, я самъ разскажу про тебя. Не сама ли ты отправила корзину съ провизіей къ несчастнымъ скоттерамъ и бранила меня за то, что я принимаю въ нихъ участіе.

— Бранила! Мистеръ Гордонъ, я никогда не бранюсь!

— Ахъ извините, я хотлъ сказать, что вы упрекали меня!

Всякому извстно, что женщин нравится, когда выставляютъ на видъ ея состраданіе къ ближнему, и потому тетушка Марія, которая лаяла, какъ говорится въ простонародной пословиц, безпредльно зле, чмъ кусала, сидла въ эту минуту въ полномъ самодовольствіи. Между тмъ Нина выбжала въ аллею и вступила въ откровенный разговоръ съ старымъ Тиффомъ. Возвращаясь на балконъ, она не поднималась, но прыгала по ступенькамъ, въ необычайномъ восторг.

— Дяденька Джонъ! какая радость предстоитъ намъ! Вы вс должны хать! Непремнно! какъ вы думаете, какое удовольствіе ожидаетъ насъ? Миляхъ въ пяти отсюда предназначается митингъ подъ открытымъ небомъ. Подемте… пожалуйста! вс, вс!

— Вотъ это кстати, сказалъ дядя Джонъ. Я сейчасъ же поступаю подъ твои знамена! Я готовь во всякое время къ воспріятію всего лучшаго. Кто хочетъ, тотъ можетъ пересоздать меня во всякое время.

— Нтъ, дяденька Джонъ, сказала Нина:— пересоздать васъ трудно. Вы похожи на громадную рыбу, которая очень больно кусается, не успютъ ее вытащить на берегъ, какъ она захлопаетъ хвостомъ и только думаетъ, какъ бы снова нырнуть въ воду, и снова предаться прежнимъ грхамъ. Я знаю по крайней мр трехъ проповдниковъ, которые надялись поддть васъ на удочку, но ошиблись въ разсчет.

— По моему мннію, сказала тетушка Марія:— эти митинги приносятъ не столько добра, сколько вреда. Тутъ собираются, такъ сказать, подонки общества, между которыми втеченіе одной недли больше выпивается вина, чмъ въ шесть недль во всякомъ другомъ мст и въ другое время. Притомъ же на этотъ случай прекращаются вс работы, а мистеръ Гордонъ пріучилъ негровъ такъ, что они считаютъ за величайшую обиду, если имъ не позволятъ длать того, что длаютъ другіе. Нтъ! въ ныншнемъ году я подавлю ногой вс эти причуды, и не позволю имъ отлучаться, кром воскресенья.

— Жена моя знаетъ, что ея ножка была извстна всему округу по своей красот, и потому держитъ меня постоянно подъ ней, сказалъ мистеръ Гордонъ,— она знаетъ, что я не въ силахъ сопротивляться хорошенькой ножк.

— Мистеръ Гордонъ! возможно ли говорить подобныя вещи? Я должна думать, что, говоря такой вздоръ, вы совсмъ выживаете изъ ума! сказала мистриссъ Гордонъ.

— Вздоръ! это, по вашему, вздоръ! Позвольте же сказать вамъ, что правдиве этихъ словъ вы не услышите на митинг, сказалъ дядя Джонъ. Но оставимте это…. Клэйтонъ, вы врно подете! Пожалуйста безъ отрицаній! Увряю васъ, что ваше лицо будетъ приличнйшимъ украшеніемъ этой сцены, что же касается до миссъ Анны, то, я полагаю,— извинятъ такому старику какъ я, если онъ скажетъ, что ея присутствіе осчастливитъ это собраніе.

— Я подозрваю, сказала Анна:— Эдвардъ боится, что его примутъ тамъ за человка, который можетъ оказать услугу митингу. Въ кругу незнакомыхъ людей его не иначе принимаютъ какъ за пастора и нердко просятъ прочитывать молитвы, употребительныя въ семейномъ кругу.

— Это обстоятельство въ нкоторой степени подтверждаетъ ложное понятіе, что отправленіе религіозныхъ обрядовъ вмняется въ исключительную обязанность нашихъ пасторовъ, сказалъ Клэйтонъ.— По моему мннію, каждый христіанинъ долженъ быть готовъ и способенъ принимать ихъ на себя.

— Я уважаю подобное мнніе, сказалъ дядя Джонъ. Человкъ не долженъ стыдиться своей религіи, какъ воинъ не долженъ стыдиться своего знамени. Я увренъ, что въ сердцахъ многихъ простыхъ, честныхъ мирянъ, скрывается боле религіознаго чувства, чмъ подъ блыми, накрахмаленными галстуками и воротничками пасторовъ, — и потому первые должны высказывать избытокъ этого чувства. Я говорю не потому, что не имю уваженія къ нашимъ пасторамъ, напротивъ, они прекрасные люди,— немного тяжелы, да это не бда! Ни одинъ изъ нихъ, однакожъ, не представитъ душ моей случая попасть прямо въ рай, потому что я люблю таки иногда облегчать свое сердце крпкимъ словцомъ. Да и то сказать, съ этими неграми, управляющими и скоттерами, мои шансы къ спасенію страшно ограничены. Я не могу удержаться отъ побранки, хотя бы это стоило мн жизни. Говорятъ, что это ужасно гршно, а мн кажется, еще гршне удерживаться отъ справедливаго гнва.

— Мистеръ Гордонъ, сказала тетушка Марія упрекающимъ тономъ: — думаете ли вы о томъ, что говорите.

— Думаю, другъ мой, думаю во всякое время. Не подумавъ, я ничего не длаю, кром только тхъ случаевъ, какъ я уже сказалъ, когда нечистая сила беретъ верхъ надо мною. И вотъ еще что скажу вамъ, мистриссъ Джи: надо бы приготовить все въ нашемъ дом, на случай, если какой нибудь пасторъ вздумаетъ провести съ нами недльку или боле, мы соберемъ для нихъ митингъ или что нибудь въ этомъ род. Я всегда люблю оказывать имъ уваженіе.

— Постели для гостей у насъ готовы во всякое время, сказала мистриссъ Гордонъ съ величавымъ видомъ.

— Въ этомъ я не сомнваюсь. Я хотлъ сказать объ экстренныхъ приготовленіяхъ, о тучномъ тельц и тому подобномъ.

— Такъ завтра утромъ мы отправляемся? сказала Нина.

— Согласны, отвчалъ дядя Джонъ.

ГЛАВА XX.

ПРИГОТОВЛЕНЯ ТИФФА.

Всть о предстоящемъ митинг произвела въ Канема сильное волненіе. Въ людской вс были заняты этимъ событіемъ отъ тетушки Кэтти до Томтита. Женщины и двицы захлопотали о своихъ нарядахъ, потому что эти собранія доставляли негритянкамъ, особливо молоденькимъ, возможность выказать свою красоту. Поэтому не усплъ еще Тиффъ сообщить извстіе о митинг и удалиться, какъ Томтитъ протрубилъ объ этомъ во всхъ хижинахъ, примыкавшихъ къ правой сторон господскаго дома, присовокупивъ, что миссъ Нина отпускаетъ на митингъ всхъ негровъ. Вслдствіе этого, старикъ Тиффъ очутился на первомъ план въ групп негритянокъ, между которыми Роза, повариха, была замчательне прочихъ.

— Ужь врно, Тиффъ, ты тоже отправишься? и возьмешь дтей своихъ? ха! ха! ха! сказала Роза. Миссъ Фанни, вы я думаю, не знаете, что вс считаютъ Тиффа за вашу маменьку! ха! ха! ха!

— Ха! ха! ха! хоромъ раздалось со всхъ сторонъ, въ знакъ сочувствія къ остроумію Розы, между тмъ какъ Томтитъ бгалъ около толпы, и отъ избытка радости бросалъ на воздухъ обрывки своей шляпы, совершенно позабывъ, что его ожидаютъ нечищенные ножи. Старикъ Тиффъ, при каждомъ появленіи на плантацію, постоянно заискивалъ расположеніе Розы какими нибудь подарками, доставлявшими, по словамъ какого-то мудреца, искреннихъ друзей, такъ и теперь онъ увеличилъ собственный птичникъ Розы парою молодыхъ куропатокъ, гнздомъ которыхъ ему недавно удалось овладть. Въ силу такого разсудительнаго поведенія, Тиффъ пользовался особеннымъ расположеніемъ тамъ, гд оно оказывалось необходимымъ. Роза тихонько передавала ему лакомые куски своего произведенія и, кром того, сообщала драгоцнные секреты относительно вскармливанія грудныхъ дтей, имвшихъ несчастіе лишиться матери.

Старый Гондрэдъ, подобно многимъ лицамъ, чувствовалъ, что вниманіе, оказываемое всякой другой личности, чрезвычайно вредило его собственному достоинству, и потому, при настоящемъ случа, смотрлъ на очевидную популярность Тиффа глазами циника. Наконецъ, выведенный изъ терпнія, онъ вздумалъ было уязвить Тиффа замчаніемъ, которое длалъ своей жен.

— Удивляюсь теб, Роза! Ты стряпаешь на Гордоновъ и такъ унижаешь себя, позволяя скоттерамъ фамильярничать съ собой.

Еслибъ этотъ оскорбительный намекъ относился собственно до личности Тиффа, онъ, вроятно, пропустилъ бы его мимо ушей, даже разсмялся бы, какъ это длывалъ онъ даже и въ то время, когда внезапно застигалъ его проливной дождь, но при мысли о фамильныхъ связяхъ, онъ воспламенялся какъ факелъ, и его глаза, прикрытые очками, горли какъ огни, поставленные въ окнахъ.

— Вы, кажется, не понимаете, о чемъ говорите! Желалъ бы знать: смыслите ли вы сколько забудь о фамиліяхъ старой Виргиніи? Можно смло сказать, что тамъ на каждомъ шагу вы встртите старинныя фамиліи. Вс ваши фамиліи происходятъ оттуда! Гордоны — фамилія прекрасная,— я ни слова немогу сказать противъ нея,— но ей далеко до фамиліи Пэйтоновъ, если вы о ней слыхали. Генералъ Пэйтонъ здилъ не иначе, какъ въ шестерку черныхъ лошадей! Хвостъ у каждой лошади былъ отнюдь не короче моей руки. Вы, я думаю, въ жизнь свою не видали подобныхъ созданій!

— Кто? я! — я не видалъ? сказалъ старый Гондрэдъ, въ свою очередь затронутый за живую струну. Да Гордоны не иначе вызжали, какъ въ восмерку лошадей, во всякое время дня!

— Перестань вздоръ-то городить! сказала Роза, имвшая своя причины поддерживать сторону Тиффа. Ты скажи еще сначала, здитъ-ли кто въ восемь лошадей.

— здятъ, право здятъ! Да я, напримръ управлюсь хоть съ шестнадцатью. Ахъ ты, Господи, какъ любятъ лгать эти старые негры! Ужь что коснется до фамиліи, имъ всегда этотъ предметъ представляется въ увеличенномъ вид. Когда слушаю ихъ вздоръ, у меня волосы становятся дыбомъ:— такъ страшно лгутъ они! сказалъ старый Гондрэдъ.

— А по вашему, чтобъ не лгать, такъ нужно восхвалять ваше занятіе! сказалъ Тиффъ. Позвольте же замтить, что человкъ, который скажетъ слово противъ Пэйтоновъ, есть уже лжецъ.

— Вотъ еще новость! не хочешь ли сказать, что и эти ребятишки потомки Пэйтоновъ! сказалъ старый Гондрэдъ. Это — Криппсы! извини, любезный. Я бы желалъ знать, слышалъ ли кто нибудь о Криппсахъ? Убирайся! Не говори мн пожалуста о Криппсахъ! Это скоттеры, ни больше, ни меньше! Знаемъ мы, за кого выдаете вы себя!

— Перестаньте, пожалуста! сказалъ Тиффъ. Я не думаю, что вы родились на плантаціи Гордона, потому что у васъ вовсе нтъ порядочныхъ манеръ. Я считаю васъ за стараго, второстепеннаго негра, взятаго полковникомъ Гордономъ за долги, изъ какой нибудь фамиліи, которая не знала, куда двать деньги. Эти негры всегда безпорядочные, можно сказать, низкіе люди, Гордоновскіе негры почти все лэди и джентльмены, вс до единаго, сказалъ старый Тиффъ, стараясь какъ истинный ораторъ, привлечь на свою сторону вниманіе всей аудиторіи.

Окончаніе этихъ словъ сопровождалось громкими криками, такъ что Тиффъ, подъ прикрытіемъ всеобщаго восторга, вышелъ торжествующимъ.

— По дломъ теб, несносный старый негръ! сказали Роза. Обращаясь къ мужу. Надюсь, ты теперь доволенъ. Старая чума! А ты, Томъ? что же ты не чистишь ножей? ила хочешь, чтобъ тебя оттузили!

Между тмъ Тиффъ, пришедшій въ обычное спокойствіе, весело шелъ, возвращаясь домой, позади кривой своей лошади, и напвая, съ изумительными варіаціями: ‘Я отправляюсь въ Ханаанъ’! Наконецъ миссъ Фанни, какъ онъ называлъ ее, прервала его весьма многозначительнымъ вопросомъ:

— Дядюшка Тиффъ,— да гд же этотъ Ханаанъ?

— Ахъ ты Господи! дитя мое, я бы и самъ хотлъ знать объ этомъ.

— На неб? сказала Фанни.

— Я думаю, отвчалъ Тиффъ, съ видомъ сомннія.

— Или томъ, куда отправилась наша мама? продолжала Фанни.

— Можетъ быть, и тамъ, отвчалъ Тиффъ.

— Значитъ, этотъ край подъ землей? сказала Фанни.

— О нтъ, нтъ! дитя мое, сказалъ Тиффъ, засмявшись отъ чистаго сердца.— Что вамъ вздумалось говорить подобныя вещи, массъ Фанни?

— А разв это неправда? Разв маму мою не опустили въ землю?

— О нтъ, нтъ! дитя мое! Она отправилась на небо — вонъ туда, надъ нами! сказалъ Тиффъ, указывая на темную лазурь, перерзанную глубокими впадинами сосноваго лсу.

— Вроятно, туда есть ступеньки или лстницы, по которымъ можно взобраться? сказала Фанни:— а можетъ статься — туда входятъ изъ того мста, гд небо сходится съ землею! Не взбираются ли туда по радуг?

— Какъ это длается, дитя мое, право не знаю, сказалъ дядя Тиффъ:— а ужь какъ нибудь да взбираются. Надо бы разузнать. На митинг, куда мы отправимся, быть можетъ, что нибудь да и узнаю. Правда, я часто бывалъ на этихъ митингахъ, и ничего не узнавалъ такъ ясно, какъ бы хотлось. Методисты нападаютъ тамъ на пресвитеріанъ, пресвитеріане на методистовъ, а потомъ т и другіе на епископальную церковь. Баптисты полагаютъ, что вс они заблуждаются, а между тмъ, пока они нападаютъ такимъ образомъ другъ на друга, я до сихъ поръ немогу узнать дороги въ Ханаанъ. Нужно много учиться, чтобъ понимать подобныя вещи, а вдь я ничему не учился. Я ничего не знаю, знаю только, что есть Господь, Онъ являлся вашей мама, и взялъ ее къ Себ. Теперь, дитя мое, я намренъ принарядить васъ и взять вмст съ Тэдди и малюткой на большой митингъ,— такъ что вы въ молодыхъ еще годахъ можете обрсти Господа.

— Тиффъ, мн не хочется идти туда, сказала Фанни боязливымъ тономъ.

— Господь съ вами! миссъ Фанни, почему вы не хотите? Тамъ вы прекрасно проведете время.

— Тамъ будетъ много народа, а я не хочу, чтобы они насъ, видли.

Дло въ томъ, что слова Розы, относительно материнской привязанности Тиффа, вмст съ насмшками стараго Гондрэда, произвели свое дйствіе на душу Фанни. Гордая отъ природы, она не хотла сдлаться предметомъ публичнаго осмянія, и въ тоже время ни за что въ свт не хотла открыть своему доброму другу настоящую причину нерасположенія отправиться на митингъ. Проницательный взоръ стараго Тиффа въ одинъ моментъ, по одному лишь выраженію лица миссъ Фанни, угадалъ, въ чемъ дло. Если кто изъ читателей предполагаетъ, что сердце преданнаго стараго созданія было уязвлено этимъ открытіемъ, тотъ сильно ошибается. Для Тиффа казалось это шуткой самаго лучшаго достоинства. Продолжая идти молча позади кривой лошади, онъ предавался своимъ спокойнымъ, длиннымъ порывамъ смха и отъ времени до времени отиралъ крупныя слезы, катившіяся по его морщинистымъ щекамъ.

— Что съ тобой, Тиффъ, о чемъ ты плачешь? спросила Фанни.

— Ничего, миссъ Фанни, Тиффъ знаетъ о чемъ плачетъ! Тиффъ знаетъ, почему вы не хотите отправиться на митингъ, Тиффъ узналъ это по вашему лицу…. ха! ха! ха! Миссъ Фанни, неужели вы боитесь, что тамъ будутъ принимать Тиффа за вашу мама? За мама Тэдди и малютки,— да сохранитъ его Господь!

И старикъ снова разразился самымъ громкимъ смхомъ.

— Вы сами посудите, миссъ Фанни, разв я могу быть вашей мама? продолжалъ онъ: — бдная вы моя овечка! да разв люди-то не увидятъ, взглянувъ только на ваши бленькія ручки, что вы дочь благородной лэди? Напрасно вы боитесь, миссъ Фанни, напрасно!

— Я знаю, что это глупо, сказала Фанни:— но мн не нравится, когда говорятъ, что мы несчастные скоттеры.

— О, дитя мое! вдь это говорятъ одни только грубые негры! Миссъ Нина всегда добра до васъ, неправда ли? говоритъ съ вами такъ ласково и такъ пріятно. Вы должны помнить это, миссъ Фанни, и говорить точно такъ же, какъ миссъ Нина. Теперь, когда вашей мама нтъ на свт, я боюсь, что вы научитесь говорить по моему. А вамъ, я повторяю, не слдуетъ говорить языкомъ стараго Тиффа, молодыя лэди и джентльмены не должны такъ говорить. Тиффъ, дитя мое, уметъ отличить хорошій языкъ отъ худаго. Тиффъ слыхалъ разговоръ самыхъ знатныхъ лэди и джентльменовъ. Тиффъ не хотлъ учиться говорить за томъ язык, потому что онъ негръ. Тиффу нравится его языкъ, для Тиффа онъ очень хорошъ, и служитъ ему превосходно. Блыя же дти не должны такъ говорить. Вы слышали, какъ говоритъ миссъ Нина? Слово за словомъ такъ и сыплется, и сыплется — просто прелесть! Она общала извщать насъ, такъ смотрите же, миссъ Фанни, слушайте, какъ говоритъ она, замчайте, какъ она ходитъ и какъ держитъ свой платочекъ. Когда она садятся, то оправитъ платьице, а тогда складочка такъ и ляжетъ къ складочк. Это ужь такъ у нихъ заведено, это-то и показываетъ благовоспитанную лэди. Скоттеры совсмъ иное. Замтили ли вы, какъ он садятся? Шлепнется въ стулъ, какъ чурбанъ, за-то и платье-то сидитъ, точно на вшалк. Я не хочу, чтобъ вы переняли что нибудь отъ скоттеровъ. Случится, если вы не поймете, что говорятъ вамъ другіе, вы не должны вспрыгнуть съ мста, какъ это длаютъ скоттеры, и сказать: что? Нтъ! вы должны сказать: извините, сэръ, или: извините, ма’мъ. Вотъ какъ это нужно длать. Кром того, вамъ, миссъ Фанни, и вамъ, мистеръ Тэдди, нужно учиться читать, а если не будете учиться, то, разумется, всякій скажетъ, что вы бдные скоттеры. И потомъ вотъ еще что, миссъ Фанни: вы говорите, что лэди ни метутъ, ни чистятъ, словомъ ничего не длаютъ, это неправда: он занимаются рукодльемъ, он шьютъ и вяжутъ. Вы также должны учиться шить и вязать, потому что, вы знаете, не всегда же я могу шить на васъ: для вашего платья нужно знать модный покрой, а негры этого не понимаютъ. Да, миссъ Фанни! замчайте все, что говоритъ вамъ старый Тиффъ. Еслибъ вы были изъ скоттеровъ, тогда безполезно было бы и говорить объ этомъ, это такой народъ, что изъ него не могутъ выдти ни лэди, ни джентльмены. Вы совсмъ другое дло, вы родились быть лэди, это уже въ вашей крови, а у кого что въ крови, то само собой должно выказаться наружу. Ха! ха! ха!

И съ этимъ смхомъ, служившимъ какъ бы финаломъ назидательной рчи, Тиффъ подъхалъ къ своему жилищу. Съ этой минуты старому Тиффу предстояло много хлопотъ. Отправляясь въ походъ на цлую недлю, онъ долженъ былъ привести свой домъ въ надлежащій порядокъ. Нужно было взрыхлить землю подъ маисъ, выполоть петрушку, позаботиться объ осиротлой семь молодыхъ куропатокъ. Послднее обстоятельство боле всего занимало старика. Наконецъ, посл продолжительнаго размышленія, онъ ршился взять ихъ съ собой въ корзин, полагая, что между часами, назначенными на проповди, ему будетъ достаточно времени присмотрть за ними и удовлетворить ихъ нужды. Посл того, онъ сходилъ къ одному изъ любимыхъ капкановъ, и принесъ оттуда, не тучнаго тельца, но жирнаго зайца, который долженъ былъ служить основой лакомыхъ блюдъ, за трапезой, приготовленной на время митинга. Ему нужно было пересмотрть платье Тэдди, перемыть кое-что и перегладить, одть малютку, такъ, чтобъ это длало честь его имени или, врне, честь имени его двушки. При всхъ этихъ заботахъ, старикъ былъ дятельне обыкновеннаго. День былъ теплый, и потому онъ ршился заняться мытьемъ въ великолпной прачешной, устроенной самой природой. Онъ развелъ огонь, весело затрещавшій вскор въ недальнемъ разстояніи отъ дома, повсилъ котелъ надъ нимъ, и приступилъ къ другимъ занятіямъ. Сосновые дрова, недостаточно высушенныя, съиграли съ нимъ непріятную шутку, на что вообще способны вс сосновыя дрова: они трещали и пылали довольно весело, пока Тиффъ не отходилъ отъ костра, но когда Тиффъ осматривалъ въ лсу силки и капканы, огонь совершенно потухъ, оставивъ на мст костра почернвшіе сучья и палки.

— Дядя Тиффъ, сказалъ Тэдди: — огонь-то погасъ!

— Ха! ха! ха! въ самомъ дл? сказалъ Тиффъ:— это странно. А вдь какъ пылалъ-то, когда пошелъ я отсюда! продолжалъ онъ, ршившись видть въ каждомъ предмет одну хорошую сторону: — врно совстно стало солнышка, вотъ и потухъ. Видалъ ли ты огонь, который бы не потухалъ, когда солнце смотритъ ему прямо въ глаза? Это преинтересный фактъ. Я замчалъ его тысячи разъ. Сейчасъ я принесу сухихъ растолокъ. Ха, ха, ха! Это похоже на нашихъ ораторовъ! Пылаютъ на митингахъ ярче огня, и потомъ на цлый годъ остаются чорными! Глядя на нихъ во время митинга, такъ вотъ и думаешь, что эти люди поступятъ прямехонько въ царство небесное. О, какъ заблуждаемся вс мы смертные! Сколько заботъ длаемъ мы Доброму Пастырю, стерегущему паству свою съ высоты небесъ!

ГЛАВА XXI.

БОГОМОЛЬЦЫ.

Митингъ подъ открытымъ небомъ составляетъ главную черту въ американскомъ развитіи религіи, особенно принаровленномъ къ обширному протяженію страны и къ кореннымъ, первобытнымъ привычкамъ, которыя упорно сохраняются въ населеніи немноголюдномъ и разсянномъ. Само собою разумется, общіе результаты этого способа благотворны. Недостатки его, можно сказать, общи всмъ большимъ собраніямъ, въ которыхъ населеніе цлой страны, безъ всякаго порядка, стекается въ одну массу. На эти митинги, какъ и на вс другія сборища, цлію которыхъ бываетъ богопоклоненіе, люди отправляются по различнымъ причинамъ: одни изъ любопытства, другіе изъ любви къ сильнымъ ощущеніямъ, иные — чтобъ изъ мелкой торговли навлечь маленькую прибыль, нкоторые — чтобы посмяться, и весьма немногіе съ чистымъ желаніемъ — помолиться. Для того, чтобы дать хоть нсколько полное понятіе о разнообразіи побужденій, заставлявшихъ различныхъ богомольцевъ отправиться за митингъ, мы считаемъ за самое лучшее представить нашимъ читателямъ нсколько сценъ изъ происходившихъ въ разныхъ мстахъ въ то утро, когда многіе приверженцы митинга приготовлялись двинуться въ путь.

Между землями мистера Джона Гордона и плантаціей Канена, стояла хижина, въ которой помщалось торговое заведеніе Абиджи Скинфлинта. Заведеніе это было самымъ несноснымъ мстомъ для плантаторовъ, вслдствіе общаго убжденія, что Абиджа велъ бойкую, непозволительную, тайную торговлю съ неграми, и что многіе изъ различныхъ предметовъ, выставляемыхъ имъ на продажу, воровскимъ образомъ переносились къ нему по ночамъ съ ихъ же плантацій. Уличить въ этомъ не представлялось возможности. Абиджа былъ дальновидный человкъ, длинный, сухой, тощій, съ острымъ носомъ, съ острыми маленькіми срыми глазами, съ острымъ подбородкомъ, и пальцами, длинными какъ птичьи когти. Кожа его до такой степени была суха, что каждый разъ, когда онъ улыбался или говорилъ, такъ и казалось, что щеки его треснуть, и потому, какъ будто для размягченія ихъ, онъ постоянно держалъ за ними табачную жвачку. Абиджа былъ изъ числа тхъ пронырливыхъ янки, которые оставляютъ свое отечество для его же блага, и которые на мст новаго поселенія обнаруживаютъ такое сильное,— свойственное, впрочемъ, ихъ отечеству,— желаніе нажиться, что этимъ вполн оправдывается отвращеніе, которое уроженецъ Южныхъ Штатовъ питаетъ къ янки. Абиджа пилъ виски, но довольно осторожно, или, какъ онъ выражался, ‘ума не пропивалъ’. Онъ женился на своей единоплемениц, которая тоже пила виски, но не такъ осторожно, какъ мужъ,— иногда она перепивала. Блоголовые сыновья и дочери, родившіеся отъ этой много общающей четы, были дерзки, грязны и отличались грубыми манерами. Но среди всхъ домашнихъ и общественныхъ испытаній, Абиджа постоянно и усердно стремился къ главной своей цли — накопить побольше денегъ. За деньги онъ все готовъ былъ сдлать, за деньги онъ готовъ былъ продать жену, дтей, даже свою душу, еслибъ ему случилось имть ее. Но душа, если и существовала въ немъ, то была такъ ничтожна и суха, что бренчала въ его тощемъ тл, какъ сморщившаяся горошина въ прошлогодней шелух. Абиджа отправился на митингъ по двумъ причинамъ: во-первыхъ потому, что хотлъ нажить деньги, а во-вторыхъ, ему нужно было знать, скажетъ ли его любимый проповдникъ, старшій Стрингфелли, проповдь о выборахъ, согласно съ его видами. Надо сказать, что Абиджа занимался теологіей, и умлъ догмы кальвинизма пересчитывать на своихъ длинныхъ пальцахъ съ непогршительною аккуратностью.

Относительно религіозныхъ убжденій, можно сказать, что онъ не имлъ ихъ вовсе. Есть закоснлые гршники, которые, однако же, вруютъ въ нкоторыя истины и трепещутъ. Единственное различіе между ихъ врованіемъ и врованіемъ Абиджи, заключалось въ томъ, что онъ врилъ и не трепеталъ. На истины, потрясающія душу, внушающія глубокое благоговніе, онъ смотрлъ съ такимъ хладнокровіемъ, какъ анатомъ смотритъ на кости скелета.

— Смотри же, Самъ! сказалъ Абиджа своему негру-работнику:— боченокъ-то поставь поровне, чтобъ онъ не опрокинулся, да долей его черезъ втулку водой. Безъ этого будетъ слишкомъ крпко. Миссъ Скинфлинтъ, торопитесь! Я не буду дожидаться! Другіе тамъ — какъ себ хотятъ, а я долженъ пріхать раньше всхъ. Въ этомъ мір много пропадаетъ долларовъ собственно изъ-за того, что опаздываешь! Жена! проворнй!

— Я готова, надо подождать только Полли, сказала мистриссъ Скинфлинтъ: — она чешетъ волосы.

— Не могу ждать, не могу и не могу! сказалъ Аблджа, выходя изъ комнаты, чтобы ссть въ повозку, нагруженную запасомъ окороковъ, яицъ, жареныхъ цыплятъ, хлба и зелени, не говоря уже о помянутомъ боченк виски.

— Я вамъ говорю, подождите! вскричала Полли изъ окна:— если нтъ, то я вамъ надлаю хлопотъ, когда вы воротитесь, увидите! Не будь я Полли, если не надлаю.

— Иди же проворнй! На будущій разъ я тебя съ вечера запру на чердакъ, ты будешь у меня готова во время!

Полла торопляво накинула на свою тучную фигуру пунцовое миткалевое платье, схватила въ одну руку пестрый лтній платокъ, въ другую шляпку, опрометью бросилась изъ комнаты и когда нагнулась, чтобъ вскарабкаться въ повозку, крючки на ея плать одинъ за другимъ лопались и отлетали.

— Какъ это гадко! я не знаю, что длать! сказала она: — это проклятое старое платье все расползлось!

— А чтобы позаботиться пораньше! сказалъ Абиджа, тономъ утшенія.

— Зашпиль булавкой, Полли, сказала мать, спокойнымъ, пвучимъ голосомъ.

— Чортъ возьми! у меня вс крючки отлетли! возразила многообщающая молодая лэди.

— Въ такомъ случа, зашпиль нсколькими булавками, сказала маменька, и повозка Абиджи тронулась съ мста.

——

На самомъ краю болота, немного позади хижины Тиффа, жилъ нкто Бенъ Джинъ. Бенъ былъ замчательный охотникъ, онъ имлъ превосходную свору собакъ, лучше которыхъ не находилось миль на тридцать въ окружности. И теперь еще въ мстныхъ газетахъ можно видть объявленія, со всею аккуратностію изъясняющія точныя условія, на которыхъ онъ вызывался выслдить и поймать всякаго мужчину, женщину или ребенка, бжавшаго съ плантаціи. Читатели наши, по всему этому не станутъ считать Бена за чудовище, если припомнятъ, что за нсколько лтъ, об сильныя политическія партіи Соединенныхъ Штатовъ, торжественно дали клятву, сколько будетъ зависть отъ нихъ, посвятить себя подобному призванію, а какъ многіе изъ членовъ этихъ партій занимали высшія духовныя должности, и слдовательно имли пасторовъ, которые обязаны были говорить проповди въ этомъ дух, то мы полагаемъ, что никто не будетъ имть неосновательныхъ предубжденій противъ Бена.

Бенъ былъ высокій, широкоплечій, крпкій, коренастый мужчина, готовый оказать услугу ближнему съ такимъ же расположеніемъ, какъ и всякій другой. Несмотря на то, что отъ времени до времени Бенъ принималъ значительное количество виски, въ чемъ сознавался самъ, онъ считалъ себя не мене другихъ достойнымъ присутствовать на митинг. Если кто нибудь ршался упрекать Бена въ его безчеловчной профессіи, у него всегда являлись въ защиту этой профессіи основательные доводы. Бенъ принадлежалъ къ числу тхъ бойкихъ молодцовъ, которые не позволятъ себ оставаться позади ни въ чемъ, что бы ни происходило въ обществ, и потому всегда былъ однимъ изъ передовыхъ людей на митинг.

Съ помощію громкаго голоса, которымъ одаренъ былъ отъ природы, Бенъ производилъ въ хоровомъ пніи удивительный эффектъ. Подобно многимъ громаднымъ и крпкимъ мужчинамъ, онъ имлъ маленькую, блдную, чахлую жену, висвшую на его рукахъ, какъ пустой ридикюль, и надо отдать ему справедливость, онъ былъ добръ къ этому малому созданію: казалось, онъ полагалъ, что вс ея жизненныя силы поглощались его собственнымъ необъятнымъ развитіемъ. Она страшно любила сть глину, чистить зубы табакомъ, пть гимны методистовъ и заботиться о спасеніи души Бена. Въ утро, о которомъ идетъ рчь, она смиренно сидла на стул, между тмъ какъ длинноногій, широкоплечій, двухлтній ребенокъ, съ щетинистыми блыми волосами, дергалъ ее за уши и волосы и вообще обходился съ ней нецеремонно, стараясь принудить се встать и дать ему кусокъ хлба съ патокой. Не обращая на ребенка вниманія, она слдила за малйшимъ движеніемъ мужа.

— Теперь идетъ самое горячее дло! сказалъ Бенъ: — намъ бы слдовало быть въ суд.

— Ахъ, Бенъ! теб должно думать о спасеніи души своей больше, нежели о чемъ нибудь другомъ! сказала жена.

— Правда твоя! замтилъ Бенъ:— митинги не каждый день случаются! А что же будемъ мы длать вонъ съ той? прибавилъ онъ, указывая на дверь внутренней темной комнаты.

Эта та была не кто иная, какъ негритянка, по имени Нанси, которую наканун пригнали собаки.

— Есть о чемъ заботиться! сказала жена:— Приготовимъ что нибудь пость и приставимъ у дверей собакъ. Небось не убжитъ!

Виль открылъ дверь, и за нею открылся родъ чулана, освщаемаго единственно сквозь щели деревяннаго сруба. На полу, покрытомъ толстымъ слоемъ грязи, сидла здоровая, хотя и тощая на видъ, негритянка. Поджавъ и обхвативъ колни обими руками, она держала на нихъ свой подбородокъ.

— Ну, Нанси! какъ ты поживаешь? спросилъ Бенъ веселымъ тономъ.

— Плохо, мистеръ Бенъ, угрюмо отвчала Нанси.

— Такъ ты думаешь, что старикъ тебя поколотитъ, когда ты воротишься? сказалъ Бенъ.

— Думаю, отвчала Нанси: — онъ всегда меня колотитъ.

— Ну, вотъ что, Нанси: я хочу хать на митингъ, сиди смирно до нашего прізда, и за это я возьму отъ старика общаніе не бить тебя. Разумется, я возьму съ него и за труды, вдь это слдуетъ — не правда ли?

— Правда, мистеръ, отвчала несчастная тономъ покорности.

— А нога-то твоя очень болитъ? спросилъ Бенъ.

— Очень.

— Дай мн взглянуть на нее.

Негритянка выпрямила ногу, небрежно перевязанную старыми тряпками, которыя въ эту минуту были насквозь пропитаны кровью.

— Это чортъ, а не собака! сказалъ Бенъ: — теб бы слдовало, Нанси, стоять смирно, и тогда бы она не кусала тебя такъ сильно.

— Да возможно ли это, когда она меня кусала! сказала негритянка: — кто въ состояніи вытерпть боль въ ног, когда въ нее впились собачьи зубы.

— Не знаю этого и я, сказалъ Бенъ, поддерживая веселый тонъ: — миссъ Джинъ, ты бы перевязала ногу Нанси. Замолчи ты, негодный! крикнулъ онъ неугомонному ребенку, который, уничтоживъ одинъ ломоть хлба, настойчиво требовалъ другаго.— Я теб вотъ что скажу, продолжалъ Бенъ, обращаясь къ жен: — я намренъ поговорить съ этимъ старикомъ,— старшимъ Сеттль. Больше меня, никто въ цломъ округ не ловилъ ему негровъ, и потому я знаю, что тутъ есть какая нибудь причина. Если съ неграми обращаются порядочно, они не побгутъ въ болото. Люди, съ христіанскими чувствами, не должны морить негровъ голодомъ, ни подъ какимъ видомъ не должны.

Черезъ нсколько времени, повозка Бена тянулась по дорог къ сборному пункту. Бенъ подобралъ возжи, откинулъ назадъ голову, чтобъ дать легкимъ своимъ полную свободу, и заплъ любимый громогласный гимнъ, такъ часто повторяемый на митингахъ.

——

Перенеситесь теперь въ хижину Тиффа, обитатели котораго, въ прохлад свтлаго и ранняго утра, были необыкновенно дятельны. Повозка Тиффа представляла собою замчательно-сложную машину, преимущественно его собственнаго произведенія. Корпусъ ея состоялъ изъ длиннаго ящика. Колеса привезены были Криппсомъ домой въ разные промежутки времени, оглобли орховаго дерева, тонкія съ одного конца, съ другаго прикрплялись къ повозк гвоздями. Сверху нсколько обручей, покрытыхъ грубой холстиной, доставляли защиту отъ зноя и непогоды, кипа соломы, подъ этимъ покровомъ, служила мстомъ для сиднья. Тощая, кривая лошадь прицплялась къ этой повозк посредствомъ упряжи изъ старыхъ веревокъ. Несмотря на то, ни одинъ мильонеръ не восхищался такъ своей роскошной каретой, какъ восхищался Тиффъ своимъ экипажемъ. Повозка эта была произведеніемъ его рукъ, предметомъ наслажденія для его сердца, восхищенія для его глазъ. Само собою разумется, что, подобно многимъ любимымъ предметамъ, она имла своя слабыя стороны и недостатки. Съ осей, отъ времени до времени, спадали колеса, оглобли ломались, упряжь рвалась, но Тиффъ всегда былъ готовъ, и при подобныхъ случаяхъ соскакивалъ на землю и приводилъ въ порядокъ неисправности съ такимъ удовольствіемъ, какъ будто повозка его чрезъ это обстоятельство становилась еще миле. И вотъ, она стоитъ теперь передъ изгородью, окружающей небольшую хижину. Тиффъ, Фанни и Тэдди суетятся, хлопочутъ, укладываютъ и увязываютъ. Люльк изъ камеднаго дерева отдается предпочтеніе предъ всми другими предметами. Тиффъ, по секретному совту тетушки Розы, сдлалъ въ ней нкоторыя улучшенія, сдлавшія ее для глазъ Тиффа чудомъ совершенства между всми люльками. Онъ прикрпилъ къ одному концу ея длинный эластичный прутъ, склонявшійся надъ самымъ лицомъ малютки. Съ конца этого прута свшивался кусочекъ ветчины, которую юнйшій потомокъ благороднаго племени сосалъ съ особеннымъ наслажденіемъ, при чемъ его большіе, круглые глазки то открывались, то закрывались отъ избытка соннаго удовольствія. Этотъ способъ Роза рекомендовала, разумется, въ таинственныхъ выраженіяхъ, за самый врный, чтобъ отъучить дтей отъ материнской груди, о которой, въ противномъ случа, они будутъ толковать съ значительнымъ ущербомъ для здоровья. День былъ знойный, но Тиффъ, не смотря на то, нарядился въ свой длиннополый блый кафтанъ, онъ не могъ сдлать иначе, потому что нижнее его платье находилось въ слишкомъ ветхомъ состояніи, чтобъ соотвтствовать достоинству фамиліи Пэйтоновъ, на его блой поярковой шляп все еще оставался бантъ изъ чернаго крепа.

— Удивительный вышелъ денекъ, слава теб Господи! сказалъ Тиффъ: — птички одна передъ другой стараются вознести хвалу Господу. Для насъ это можетъ служить чудеснымъ примромъ. Миссъ Фанни! вы никогда не увидите, чтобы птички унывали или стовали на свою судьбу, для нихъ все равно: непогода ли стоитъ или свтитъ яркое солнышко. Они всегда хвалятъ Господа. Что ни говорите, а он, да и кром ихъ многія созданія,— далеко лучше насъ.

Сказавъ это, Тиффъ свалилъ съ своихъ плечъ прямо въ повозку тяжелый мшокъ маиса, но, отъ неудачнаго поворота, мшокъ упалъ на край повозки, потерялъ равновсіе и всею тяжестью рухнулъ на дорогу. Чрезвычайно старая ткань, изъ которой сшитъ былъ мшокъ, расползлась отъ паденія, и маисъ посыпался въ песокъ съ той непріятной быстротой, которая такъ свойственна предметамъ, когда съ ними длается совсмъ не то, что слдуетъ. Фанни и Тэдди вскрикнули въ одно время печальнымъ голосомъ, но Тиффъ схватился за бока и смялся до тхъ поръ, пока изъ глазъ не покатились слезы.

— Ха, ха, ха! Послдній мшокъ, и тотъ лопнулъ, и все зерно перемшалось съ пескомъ. Ха, ха, ха! Какъ это забавно.

— Что же станешь ты длать? спросила Фанни.

— Что нибудь да надо длать, миссъ Фанни. Позвольте! у меня гд-то есть ящикъ.

И Тиффъ скоро возвратился съ ящикомъ, который оказался слишкомъ большомъ для повозки. Одидкожь, на время, Тиффъ пересыпалъ маисъ, и потомъ, вынувъ изъ кармана иглу и наперстокъ, пресерьзно началъ зашивать мшокъ.

— У Бога ничто не торопится, сказалъ Тиффъ. И маисъ и картофель растутъ себ, о поспваютъ въ свое время. Готово! сказалъ онъ, починивъ мшокъ и пересыпавъ маисъ: — теперь онъ сдлался лучше, чмъ прежде.

Кром необходимаго запаса провизіи, Тиффъ, съ благоразуміемъ дальновиднаго человка, положилъ въ повозку запасъ различной зелени, въ надежд пріобрсть въ лагер небольшія деньги въ пользу миссъ Фанни и дтей. Въ числ провизіи находились такіе предметы, которое въ состояніи были возбудить аппетить даже въ человк съ разборчивымъ вкусомъ. Тутъ были жареныя цыплята и кролики, заяцъ, о которомъ мы сказали, связки сочной зелени и кореньевъ, салатъ, парниковый латукъ, зеленый лукъ, редисъ и зеленый горохъ.

— Что ни говорите, дти, сказалъ Тиффъ: — а мы живемъ чисто по-царски.

Собравшись окончательно, Тиффъ тронулъ лошадь и спокойно двинулся въ путь.

На поворот перекрестныхъ дорогъ, Тиффъ оглянулся назадъ и увидлъ, что его догоняетъ карета Гордона. Старый Гондрэдъ, въ праздничной рубах съ пышными манжетами, въ блыхъ перчаткахъ и съ золотой кокардой на шляп, сидлъ ни козлахъ. Если Тиффъ испытывалъ когда нибудь въ душ своей мучительную боль, то именно въ эту минуту. Впрочемъ, онъ крпко держался идеи, что до какой бы степени наружность ны говорила противъ него, его фамилія нисколько чрезъ это не теряла, и потому, вооружась полнымъ сознаніемъ своего достоинства, онъ лишній разъ ударилъ свою лошадь, мысленно говоря, ‘мн все равно, они такіе же!’ Но, какъ будто нарочно, лошадь въ этотъ моментъ дернула, вывернула гвозди, прикрплявшіе оглобли и одна изъ оглоблей упала на землю. Веревочная упряжь перепуталась въ тотъ самый моментъ, когда карета Гордона прозжала мимо.

— Такую сволочь, чтобы мн еще не обогнать! съ презрніемъ сказалъ старый Гондрэдъ: — у нихъ, что ни шагъ, то оборвется! На что ни взглянете, во всемъ видны скоттеры!

— Что тутъ случилось? сказала Нина, высунувъ голову изъ окна кареты:— Ахъ, Тиффъ! это ты? здравствуй мой другъ! Не нужна ли теб помощь? Джонъ! спустись и помоги ему,

— Помилуйте, мессъ Нина, лошади такъ разгорячились, что я не въ силахъ съ ними справиться! сказалъ старый Гондрэдъ.

— Не безпокойтесь, миссъ Нина, сказалъ Тиффъ, возвратамъ свое обычное расположеніе духа:— это ничего не значитъ. Слава Богу, что случилось на удобномъ мст, я приколочу въ одну секунду.

И Тиффъ говорилъ совершенную правду: съ помощію небольшаго камня и огромнаго, гвоздя онъ исправилъ все дло.

— Здорова ли миссъ Фанни и дти? сказала Нина.

‘Миссъ Фанни!’ Еслибъ Нина осыпала Тиффа драгоцнными каменьями, то, право, они ничего бы не стоили въ сравненія съ этими словами. Въ избытк удовольствія, онъ поклонился почти до земли и отвчалъ, что ‘слава Богу! миссъ Фанни и дти здоровы.’

— Такъ позжай, Джонъ, сказала Нина:— знаешь ли ты, что этимъ однимъ словомъ я задобрила Тиффи недль на шесть? Сказавъ ему: здорова ли миссъ Фанни? я одолжила его боле, чмъ если бы послала ему шесть четвериковъ картофелю.

——

Теперь надобно представить еще одну сцену, прежде чмъ кончимъ описаніе немногихъ лицъ, отправлявшихся на митингъ. Читатель долженъ послдовать за нами далеко за предлы назначенные для обиталища человка, въ глубину дикой пустыни, извстной подъ названіемъ ‘Страшнаго болота’. Мы перейдемъ чрезъ т обширныя пространства, гд лсъ, повидимому, растетъ изъ воды. Кипарисы, красный кедръ, камедь, тюльпаны, тополя и остролистникъ дружно переплетаются своими втвями. Деревья высятся огромными массами на пятьдесятъ, семьдесятъ пять и даже сто футъ, жимолость, виноградъ, вьющійся шиповникъ, лавръ и другіе кустарники, съ густой, вчно-зеленющей листвой, образуютъ между этими деревьями непроницаемую чащу, Ползучія растенія, обвивая огромнйшія деревья футовъ на семьдесять или восемьдесятъ, опускаются съ сучьевъ тяжелыми фестонами.

Невозможно, кажется, чтобъ человческая нога могла проникнуть въ эту дикую, непроходимую глушь, а между тмъ мы должны провести сквозь нее нашихъ читателей на открытое мсто, гд стволы упавшихъ деревьевъ, полусогнившихъ и покрытыхъ мхомъ, перемшаннымъ съ землею, образовали островъ тучнаго чернозема, воздланнаго и разширевнаго человческой рукою. Пространство это, въ шестьдесятъ ярдовъ длины и тридцать ширины, окружено устроеннымъ самой природой валомъ, который служилъ врной защитой отъ нападеній человка и звря. Природа, помогая усиліямъ бглецовъ, искавшихъ здсь убжища, покрыла срубленныя и сваленныя одно на другое деревья терновникомъ, лозами винограда и другими вьющимися растеніями, которыя, поднимаясь на сосднія деревья и снова впускаясь внизъ, переплетались такъ часто, что образовали стну зелени футовъ на пятьдесятъ вышиною. Въ нкоторыхъ мстахъ лавръ, съ его лоснистыми, зелеными листьями и массами блдно-розовыхъ цвтовъ, представляетъ глазу красоту дикой природы во всемъ ея величіи. Кисти жолтаго жасмина высятся на воздух какъ кадильницы, распространяя сладкое благоуханіе. Тысячи вьющихся растеній, покрытыхъ цвтами, названія которыхъ, быть можетъ, еще неизвстны ботаникамъ, придаютъ особенную прелесть всей картин. Этотъ растительный валъ окружаетъ очищенное мсто, сдлать которое неприступнымъ употреблены были вс усилія, — впрочемъ, въ этой стран зноя и влаги, природа, втеченіе нсколькихъ недль, удивительно какъ помогаетъ человческимъ усиліямъ. Единственнымъ выходомъ отсюда служитъ извилистая тропинка, по которой два человка, другъ подл друга, пройти не могутъ. Вода, окружающая весь этотъ островъ, прерываетъ слдъ отъ чутья собаки. Надобно замтить, что климатъ въ этой болотистой стран ни подъ какимъ видомъ нельзя назвать нездоровымъ. Дровоски, проводящіе большую часть года въ здшнихъ лсахъ, свидтельствуютъ, что воздухъ и вода чрезвычайно благопріятствуютъ здоровью. Между ними господствуетъ мнніе, что обиліе сосенъ и другихъ смолистыхъ растеній — сообщаетъ вод бальзамическое свойство и наполняетъ воздухъ благоуханіемъ, которое длаетъ то, что это мсто можетъ служить здсь исключеніемъ изъ общаго правила, будто бы болотистыя мста вредно дйствуютъ на здоровье, такъ точно и почва, будучи достаточно осушена, становился въ высшей степени плодородною.

По краямъ поляны находились два небольшихъ домика, средина, какъ боле подверженная вліянію солнца и воздуха, засяна была ячменемъ и картофелемъ. Полуденное солнце знойнаго іюньскаго дня бросаетъ на поляну длинныя тни, и пніе птицъ, сидящихъ на вткахъ деревъ, оглашаетъ все пространство. На земл, передъ одной изъ хижинъ, лежитъ негръ, облитый кровью, его окружаютъ дв женщины и нсколько дтей, дикая фигура, въ которой читатель съ разу узнаетъ Дрэда, стоить подл негра на колняхъ и всми силами старается остановить кровь, которая потокомъ льется изъ другой раны на ше. Тщетно! При каждомъ біеніи сердна, она стремится изъ раны чрезвычайно регулярно, показывая слишкомъ ясно, что у несчастнаго открыта большая артерія. Негритянка, стоящая на колняхъ съ другой стороны, съ озабоченнымъ видомъ держитъ въ рукахъ тряпки, оторванныя отъ ея одежды.

— Приложи ихъ, пожалуйста, поскоре.

— Безполезно, сказалъ Дрэдъ, — онъ умираетъ!

— О нтъ! не давай умирать ему! Разв ты не можешь спасти его? сказала негритянка, голосомъ, въ которомъ отзывались мученія ея души.

Глаза раненаго открылись и безъ всякаго выраженія обратились сначала на голубое небо, и потомъ на негритянку. Казалось, онъ хотлъ что-то сказать. У него крпкая рука, онъ старается поднять ее, но кровъ струится сильне прежняго, тускнутъ, во всемъ тл замтно легкое трепетаніе, и потомъ все утихаетъ. Кровь останавливается, потому что остановилось біеніе сердца, и безсмертная душа отлетаетъ къ Тому, Который ее даровалъ. Негръ этотъ принадлежалъ къ сосдней плантаціи, простодушный и честный, онъ бжалъ съ женой и дтьми, чтобъ избавить первую отъ наглыхъ преслдованій со стороны управляющаго. Дрэдъ принялъ и пріютилъ его, построилъ ему хижину и защищалъ втеченіе нсколькихъ мсяцовъ. По законамъ Сверной Каролины, невольники, бжавшіе въ болота и невозвращающіеся втеченіе опредленнаго срока, лишаются покровительства законовъ, тогда уже не вмняется въ преступленіе тому лицу или лицамъ, которыя убьютъ или уничтожать такихъ невольниковъ, средствами или орудіемъ, какія признаютъ они удобными. Тмъ же закономъ постановляется: когда бглый невольникъ будетъ убитъ, то владтель иметъ право получить дв трети стоимости его съ шерифа того округа, въ которомъ негръ былъ убитъ. Въ старинные годы, объявленіе о бглыхъ публиковалось въ праздничный день, у дверей церкви или часовни, немедленно посл службы, приходскимъ старостой или чтецомъ. Вслдствіе такого позволеніи, партія охотниковъ на негровъ, съ собаками и ружьями выслдила негра, который въ этотъ день, къ несчастію, осмлился вытти за предлы своего убжища. Онъ усплъ убжать отъ всхъ собакъ, кром одной, которая бросилась на него, вцпилась губами въ горло и повалила его на землю, въ нсколькихъ шагахъ отъ хижины. Дрэдъ подосплъ во время, чтобы убитъ собаку, но рана на горл оказалась смертельною.

Лишь только негритянка убдилась, что мужъ ея умеръ, она разразилась громкимъ воплемъ.

— О, Боже мой! онъ умеръ! умеръ изъ-за меня! Онъ быль такой добрый! Скажите: можетъ статься, онъ будетъ еще жить?

Дрэдъ приподнялъ неохладвшую еще руку и потомъ опустилъ ее.!

— Умеръ! сказалъ онъ, голосомъ, въ которомъ выражалось подавленное душевное волненіе.

Ставъ на колни, онъ воздлъ руки къ небу и въ словахъ, исполненныхъ глубокой горести и негодованія, хотлъ, повидимому, излить всю скорбь своей души. Его большіе, черные глаза, расширились и подернулись той стекловидной оболочкой, которую замчаемъ въ лунатик въ сомнамбулическомъ состояніи. Наконецъ, жена его, увидвъ, что онъ намренъ уйти, бросилась къ нему на шею.

— Ради Бога, не уходи отъ насъ. Тебя убьютъ когда нибудь, какъ убили его!

— Оставь меня, сказалъ Дрэдъ: — я долженъ быть на митинг. Я долженъ доказать этимъ людямъ, до какой степени безчеловчны ихъ поступки.

Сказавъ это, онъ бросился къ отверстію зеленой ограды и скрылся въ ея непроницаемой чащ.

ГЛАВА XXII.

МИТИНГЪ.

Мсто, избранное для митинга, находилось въ одной изъ самихъ живописныхъ частей окрестности. Это была небольшая поляна, среди обширнаго и густаго лса, бросавшаго по всмъ направленіямъ, на холодную зелень, пятна свта и тни. Въ центр поляны устроенъ былъ амфитеатръ, скамейки котораго было сколочены изъ грубыхъ сосновыхъ досокъ. Кругомъ, по опушк лса, раскинуты были палатки различныхъ богомольцевъ. Тотъ же самый ручеекъ, который протекалъ подл хижины Тиффа, скромно журчалъ въ этомъ лсу, и снабжалъ собравшееся здсь общество свжею водою.

Гордоны пріхали сюда изъ любопытства, они остановилось въ сосдств, и потому не запаслись палаткою. Прислуга ихъ, однакоже, была недовольна такимъ распоряженіемъ. Тетушка Роза, напримръ, качала головой и съ видомъ прорицательницы говорила, что ‘благословеніе низойдетъ ночью, и что т, которые хотятъ получить долю этого благословенія, должны провести ночь на мст, назначенномъ для митинга.’ На этомъ основаніи, Нину обступили со всхъ сторонъ, прося ее, чтобъ она позволила людямъ своимъ построить палатку, въ которой они, по очереди, могли бы провести ночь, въ ожиданіи благословенія. Нина, обладавшая тою же добротою души, которая постоянно отличала ея предковъ, дала свое согласіе, и палатка Гордона заблла между другими палатками, къ величайшему восторгу негровъ, принадлежавшихъ этому дому. Тетушка Роза оберегала входъ въ палатку и, ради развлеченія, то давала ребятишкамъ подзатыльники, то съ полнымъ рвеніемъ присоединяла свой голосъ къ хору священныхъ гимновъ, раздававшихся со всхъ сторонъ.

За палатками, на самыхъ оконечностяхъ поляны, находились, на скорую руку сколоченныя, лавки, въ которыхъ продавали виски, различные състные припасы и кормъ для лошадей. Въ числ лавочниковъ былъ тутъ и Абиджа Скинфлинтъ, между тмъ, какъ жена и дочь его тараторила по палаткамъ съ другими женщинами.

Противъ скамеекъ, подъ густою группою сосепъ, устроена была эстрада для проповдниковъ. Это былъ небольшой помостъ изъ грубыхъ досокъ, съ перилами и каедрой для библіи и книги съ священными гимнами. Проповдники начали уже собираться и сильно подстрекали любопытство въ группахъ народа, прогуливавшихся взадъ и впередъ между палатками. Нина, опираясь на руку Клэйтона, прогуливалась въ числ прочить. Анна Клэйтонъ шла подъ руку съ дядей Джономъ. Тетушка Несбитъ и мистриссъ Гордонъ шли позади.

Для Нины это зрлище было совершенно ново. Проживши долгое время въ Сверныхъ Штатахъ, она почти отвыкла отъ подобныхъ сценъ. Благодаря своему зоркому взгляду, наблюдательности и природной веселости, она находила обильный источникъ удовольствія въ различныхъ странностяхъ и забавныхъ сценахъ, которыя бываютъ неизбжны при такомъ стеченіи народа. Они отправились въ устроенную отъ фамиліи Гордоновъ палатку, гд предварительный митингъ былъ уже въ полномъ разгар. Мужчины, женщины и дти сидли въ кружк и, зажмуривъ глаза и закинувъ назадъ головы, пли во всю силу своихъ голосовъ. По временамъ, тотъ или другой изъ нихъ, для разнообразія, хлопалъ въ ладоши, высоко подпрыгивалъ на воздухъ, падалъ всмъ тломъ на землю, кричалъ, плакалъ и смялся.

— Мн представилось видніе! воскликнулъ одинъ, и пискливымъ голосомъ началъ разсказывать, между тмъ, какъ прочіе продолжали пніе.

— Мн тоже представилось, кричалъ во все горло Томтитъ, котораго тетушка Роза, заботившаяся о немъ, какъ родная мать, привела съ собою.

— Врешь, Томтитъ! садись на мсто! возразила Роза, начиная его мять, какъ резиновый мячъ, и продолжая въ тоже время ревностно подтягивать хору въ пніи начатаго гимна.

— Я нахожусь на вершин блаженства! воскликнулъ негръ, сидвшій подл Томтита.

— Я тоже хочу вскарабкаться на эту вершину, кричалъ Томтитъ, длая отчаянныя попытки высвободиться изъ дебелыхъ рукъ тетушки Розы.

— Замолчи же ты, негодный! или я тебя вовсе скомкаю! вскричала Роза, и, видя, что онъ продолжаетъ дурачиться, дала ему такого толчка, что Томтитъ стремглавъ покатился на солому, лежавшую въ самой глубин палатка. Негодуя на такое обращеніе, онъ хотлъ отомстить ей страшнымъ воплемъ безсильнаго гнва, но вопль этотъ заглушенъ былъ общимъ ураганомъ псенъ и восклицаній.

Нина и дядя Джонъ остановились у палатка и отъ души хохотали. Клэйтонъ смотрлъ на эту сцену съ обычнымъ ему задумчивымъ, серьзнымъ выраженіемъ. Анна съ отвращеніемъ отвернула голову.

— Что же вы не сметесь? сказала Нина, обращаясь къ ней.

— Не нахожу тутъ ничего смшнаго, отвчала Анна: — напротивъ, это зрлище наводитъ грусть.

— Почему это такъ?

— Потому что я смотрю на эти собранія какъ на вещь для меня священную, и мн непріятно, когда обращаютъ ее въ смшное, сказала Анна.

— Это еще не значитъ, что я не уважаю религіозныхъ митинговъ, если смюсь надъ подобными странностями, отвчала Нана.— Мн кажется,— я родилась безъ органа благоговнія, а потому выраженіе моей веселости, вовсе не представляется мн такъ неумстнымъ, какъ вамъ. Переходъ отъ смха къ благоговйнымъ созерцаніямъ, въ моихъ глазахъ, вовсе не такъ великъ, какъ думаютъ другіе.

— Мы должны быть снисходительны къ образу выраженія религіозныхъ чувствъ въ этихъ людяхъ, сказалъ Клэйтонъ. Варварскіе и полуобразованные народы всегда чувствуютъ потребность сопровождать обряды богослуженія рзкими вншними выраженіями своихъ чувствъ. Я полагаю это потому, что раздраженіе нервовъ пробуждаетъ и оживляетъ въ нихъ духовную сторону натуры и длаетъ ее боле воспріимчивою, боле впечатлительною: такъ точно мы должны трясти спящаго и кричать ему въ ухо, чтобъ привести его въ состояніе понимать насъ. Я знаю, что многіе обращались здсь въ христіанскую вру находясь подъ вліяніемъ именно этого нервнаго раздраженія.

— Все же, сказала Анна: — скромность и приличія должны играть въ этомъ случа не послднюю роль. Подобныхъ вещей не слдуетъ позволять ни подъ какимъ видомъ.

— Нетерпимость, по моему мннію, сказалъ Клэйтонъ: — есть порокъ, пустившій глубокіе корни въ нашей натур. Міръ наполненъ различными умами и тлами, какъ лса различными листьями: каждое существо и каждый листъ имютъ свое особое развитіе и своя особыя формы. А мы, между тмъ, хотимъ уничтожить это развитіе, хотамъ оттолкнуть отъ себя все, что несообразно съ нашими понятіями. Зачмъ! Пусть африканецъ кричитъ, приходитъ въ восторгъ и пляшетъ, сколько душ его угодно! Это согласно съ его тропическимъ образомъ жизни и организаціей, точно такъ же, какъ образованнымъ народамъ свойственны задумчивость и рефлексія.

— Кто это такой! сказала Нина, когда всеобщее волненіе въ лагер возвстило о прибытіи лица, интереснаго для всхъ.

Новоприбывшій былъ высокій, статный мужчина, уже перешедшій, повидимому, за черту зрлаго возраста. Прямая поступь, крпкое тлосложеніе, румяныя щоки и особенная свобода въ обращеніи показывали, что онъ скоре принадлежалъ къ военному, чмъ къ духовному званію. Черезъ плечо у него висла винтовка, которую онъ бережно поставилъ въ уголъ эстрады, и потомъ пошелъ мимо толпы съ веселою миною, подавая руку то одному, то другому.

— Ба! сказалъ дядя Джонъ: — да это мистеръ Бонни! Какъ вы поживаете, мой другъ?

— Ахъ, это вы мистеръ Гордонъ? Здоровы ли? сказалъ мастеръ Бонни, взявъ его за руку и крпко сжимая ее:— говорятъ, продолжалъ онъ съ веселой улыбкой: — вы сдлалось закоснлымъ гршникомъ!

— Правда, правда! сказалъ дядя Джонъ: — я самое жалкое созданіе.

— Наконецъ-то! сказалъ Бонни:— правду говорятъ, что надобно имть крпкій крючокъ и длинную веревку, чтобъ ловить такихъ богатыхъ гршниковъ, какъ вы! Мшки съ деньгами и негры висятъ у васъ на ше, какъ жернова! Евангельское ученіе не дйствуетъ на вашу зачерствлую душу. Подождите! продолжалъ онъ, шутливо грозя дяд Джону: — сегодня я не даромъ явился сюда! Вамъ нужны громы, и они разразятся надъ вами.

— Дйствительно, сказалъ дядя Джонъ: — громите пожалуйста, сколько душ угодно! мн кажется, мы вс въ этомъ нуждаемся. Но теперь, мистеръ Бонни, скажите мн, почему вы и вс ваши собраты постоянно твердите намъ, гршникамъ, что богатство есть зло, между тмъ какъ я еще не видалъ ни одного изъ васъ, который бы побоялся завести лошадку, негра, или другую вещь, попадающую подъ руку безъ лишнихъ хлопотъ и издержекъ. Я слышалъ, что вы пріобрли хорошенькій клочокъ земли и нсколько негровъ, для ея обработки. Не мшало бы позаботиться и вамъ, мн кажется, о собственной своей душ.

Общій смхъ былъ отвтомъ на эту выходку. Вс знали, что мистеръ Бонни, вымнивая лошадь или покупая негра, имлъ боле смтливости, чмъ всякій торговецъ въ шести окрестныхъ округахъ.

— Отвтилъ же онъ вамъ! сказали, смясь, нкоторые изъ окружающихъ.

— О, что касается до этого, возразилъ мистеръ Бонни, смясь къ свою очередь: — то, если мы иногда и заботимся сами о себ, особливо когда міряне не думаютъ принять на себя эту обязанность,— такъ въ этомъ нтъ никакой опасности для души.

Возл мистера Бонни очутился собрать его, проповдникъ, представлявшій съ нимъ, во многихъ отношеніяхъ, рзкую противоположность. Онъ былъ высокаго роста, худощавъ, немного сутуловатъ, съ черными выразительными глазами и свтлымъ, пріятнымъ лицомъ. Изношенное черное платье, тщательно вычищенное, свидтельствовало о его скудномъ достояніи. Онъ держалъ въ рукахъ небольшой чемоданъ, въ которомъ, по всей вроятности, находились перемна блья, библія и нсколько проповдей. Мистеръ Диксонъ,— такъ звали его,— пользовался извстностью во всемъ округ. Онъ былъ однимъ изъ тхъ, въ сословіи американскаго духовенства, которые поддерживаютъ вру и напоминаютъ собою древнихъ христіанъ. Въ частыхъ своихъ путешествіяхъ, онъ претерпвалъ усталость, голодъ и холодъ, жажду и недостатокъ во сн и одежд. Къ этимъ физическимъ лишеніямъ слдуетъ еще присовокупить вс т заботы, которыми обремененъ каждый, посвящающій себя длу проповди. Горе другихъ людей становилось его собственнымъ горемъ, всякая обида, нанесенная другимъ людямъ, жгла сердце его, какъ раскаленное желзо. Вс жители штата знали и уважали мастера Диксона и, какъ это обыкновенно бываетъ, находили, что онъ поступаетъ хорошо и заслуживаетъ всякое уваженіе, если переноситъ труды, претерпваетъ усталость, голодъ и холодъ, заботясь о спасеніи ихъ душъ, но предоставляли себ полную свободу обращать или не обращать вниманіе на его совты. Мистеръ Диксонъ никогда не слдовалъ, общему въ этой стран, обычаю держать невольниковъ. Небольшое число негровъ, завщанныхъ ему однимъ родственникомъ, онъ, съ большими затрудненіями и издержками, переселилъ въ одинъ изъ свободныхъ штатовъ и устроилъ ихъ тамъ довольно спокойно. Свтъ напрасно безпокоится, стараясь придумать, какимъ бы образомъ наградить подобныхъ людей,— онъ не въ состояніи постичь этого, потому что не иметъ наградъ, которыя бы соотвтствовали ихъ заслугамъ. Награда имъ — на небесахъ. Все, чмъ можно наградить ихъ въ этой жизни, едва ли равняется даже куску хлба, поданнаго поселяниномъ изъ своей хижины человку, которому, быть можетъ, завтра же, суждено управлять цлымъ царствомъ. Мистеръ Диксонъ слушалъ происходившій разговоръ съ тмъ серьзнымъ и снисходительнымъ выраженіемъ, съ которымъ онъ обыкновенно слушалъ остроумныя сужденія своихъ собратій.

Мистеръ Бонни, хотя и не пользовался такимъ уваженіемъ и довріемъ, какое внушалъ къ себ мистеръ Диксонъ, не смотря на то, за его ласковое обхожденіе, за безъискусственное, но пылкое краснорчіе, и его тоже уважали и любили. Онъ производилъ на толпу боле сильное впечатлніе, чмъ другіе, плъ дольше и громче, и часто краснорчіемъ своимъ производилъ оригинальный и сильный эффектъ. Многіе изъ слушателей оскорблялись иногда слишкомъ вольнымъ его обращеніемъ, когда онъ онъ не былъ на каедр, самые строгіе судьи говорили, что ‘сойдя съ каедры, онъ не долженъ бы снова всходить на нее,— а взойдя, не долженъ бы сходить.’

Лишь только смхъ, возбужденный его послдними словами, пріутихъ, онъ обратился къ мистеру Диксону съ волросонъ,

— Какъ вы объ этомъ думаете?

— Я не думаю, кроткимъ голосомъ сказалъ Диксонъ:— чтобы вы когда нибудь увидли истиннаго христіанина ведущаго за собой толпу негровъ.

— Почему же нтъ? А Авраамъ, отецъ врующихъ? Разв у него не было трехъ сотъ обученныхъ слугъ?

— Слугъ, можетъ быть, но не невольниковъ! сказалъ отецъ Диксонъ: — потому что вс его слуги носили оружіе. По моему мннію, покупать и продавать людей, и вообще торговать человческимии существами — грхъ передъ Богомъ!

— Но, сказалъ мистеръ Бонни: — если покупать, держать и продавать невольниковъ изъ видовъ корыстолюбія — грхъ, то смло можно сказать, что три четверти протестантовъ и диссидентовъ въ невольническихъ штатахъ принадлежатъ исключительво дьяволу!

— Во всякомъ случа, я считаю это за грхъ, спокойно возразилъ мистеръ Диксонъ.

— Пора, собратъ мой, сказалъ другой проповдникъ, ударивъ по плечу мастера Диксона: — пора начинать проповдь. Споръ этотъ вы можете кончить въ другое время. Пойдемте мистеръ Бонни, вы начнете гимнъ.

Мистеръ Бонни выступилъ на край эстрады и вмст съ другимъ проповдникомъ, такого же высокаго роста и крпкаго тлосложенія, не снимая шляпы, заплъ гимнъ, исполненный: воинственныхъ звуковъ. Едва первыя слова его огласили поляну, какъ различныя группы разговаривающихъ повернулись къ эстрад, присоединили голоса свои къ голосамъ проповдниковъ и устремились къ мсту богослуженія. Пніе продолжалось. По мр того, какъ толпа увеличивалась, выходя изъ отдаленныхъ частей лса, поющіе возвышали голоса свои и длали знаки приближавшимся, чтобъ они торопились.

Въ соединенномъ голос многолюдной толпы всегда есть что-то необыкновенно торжественное. Дыханіе, всходящее одновременно изъ груди такой массы людей въ минуту энтузіазма, какъ будто заключаетъ въ себ частицу той загадочности и таинственности, которая скрывается въ ихъ безсмертной душ. Все пространство передъ эстрадой и отдаленныя части лса, покрылись, повидимому, одной волной звуковъ, все, казалось, обратилось въ море голосовъ, когда скоттеры и негры, свободные люди и невольники, владльцы, торговцы и охотники на негровъ, проповдники и міряне, одушевленные однимъ и тмъ же чувствомъ, соединили свои голоса въ торжественный хоръ. Какъ будто электрическій токъ пробжалъ по всему собранію, когда оно, подобно шуму разъярившихся волнъ, запло послднія строфы гимна.

Пріятель нашъ, Бенъ Дэкинъ, протснился къ эстрад, со слезами, катившимися по щекамъ, превзошелъ всхъ другихъ своими энергическими возгласами. За нсколько минутъ передъ тмъ, онъ чуть-чуть не подрался съ другимъ охотникомъ на негровъ, который похвастался, что его свора лучшая свора на митинг, онъ далъ сопернику общаніе — раздлаться съ нимъ по окончаніи проповди. И вотъ теперь, со слезами на глазахъ, онъ стоялъ передъ эстрадой и плъ съ величайшимъ усердіемъ. Какъ же мы должны судятъ объ этомъ? Бдный, заблудшійся Бенъ! Не точно ли также считалъ онъ себя христіаниномъ, какъ и многіе изъ его собратій, которые, будучи поставлены выше его по образованію, надятся перейти въ вчность, сидя на мягкихъ диванахъ Нью-Йоркскихъ и Бостонскихъ церквей, и подъ звуки органовъ торжественно дремлютъ въ какомъ-то неясномъ, туманномъ убжденіи, что они попадутъ прямо въ царствіе небесное? Сравнивъ Бена съ ними, вы найдемъ, что онъ, все-таки достойне ихъ, въ немъ, по крайней мр, говоритъ какое то неопредленное чувство, что онъ гршенъ и нуждается въ спасеніи, нтъ даже никакого сомннія, что въ то время, когда по щекамъ его текутъ горячія слезы, онъ даетъ себ клятву не дотрогиваться до виски, между тмъ, какъ боле почтеннымъ, дремлющимъ его собратамъ не приходитъ и въ голову того же самого относительно кипъ съ хлопчатой бумагой. Тамъ былъ и соперникъ Бена, Джимъ Стоксъ, человкъ угрюмый, грубый и вздорный. Онъ тоже присоединяется къ хору и ощущаетъ въ глубин души своей, какое-то смутное, неопредленное сожалніе, которое заставило его подумать: ужь не лучше ли покинуть навсегда враждебныя намренія противъ Бена?

Что касается до Гарри, стоявшаго тоже въ толп, то слова и напвъ гимна, слишкомъ живо напомнили ему утреннюю встрчу съ Дрэдомъ. Въ минуты сильнаго гнва, человкъ, повидимому, постигаетъ вполн всю силу, которая таится въ его груди, и при этомъ, если въ его общественномъ положенія есть что нибудь ложное и ненатуральное, то онъ ее ощущаетъ вдвойн. Мистеръ Джонъ Гордонъ въ свою очередь поддался общему увлеченію. Онъ плъ съ особеннымъ одушевленіемъ, и еслибъ борьба, о которой упоминалось въ гимн, была съ какимъ нибудь другимъ врагомъ, а не съ его собственнымъ эгоизмомъ и лностью, еслибъ въ эту минуту онъ могъ помряться силами съ дйствительнымъ врагомъ, то безъ сомннія, не теряя времени, онъ принялъ бы на себя грозный видъ и воинственную поау.

По окончаніи гимна, вс, у кого были слезы, отерли ихъ, и скромно сли на мста, чтобы слушать проповдь. Мистеръ Бонни говорилъ съ одушевленіемъ. Его рчь, уподоблялась тропическому балету, изобилующему различными родами растеній: она была то серьезна, и въ тоже время весела, то отличалась странными выраженіями, то была слишкомъ торжественна, то насмшлива до такой степени, что возбуждала всеобщій хохотъ. Подобно сильному втру, сгибающему деревья, она увлекала за собой всхъ слушателей. Въ его рчи не было недостатка ни въ безыскусственномъ паос, ни въ серьзныхъ увщаніяхъ. Митингъ состоялъ изъ людей, принадлежащихъ къ различнымъ сектамъ диссидентовъ, но проповдники той и другой стороны принимали въ немъ равное участіе. По этому они условилась не касаться тхъ спорныхъ пунктовъ, въ которыхъ мннія ихъ расходились.

Между тмъ слушатели сопровождали каждую проповдь громкими восклицаніями.

Около полудня служба окончилась, и слушатели разсялись по своимъ палаткамъ, и начались взаимныя посщенія, угощенія, и такіе разговоры и попойки, какъ будто глубокое раскаяніе и пламенныя утреннія молитвы происходили совершенно въ другомъ мір. Дядя Джонъ, находясь въ самомъ лучшемъ настроеніи духа, повелъ свое общество въ лсъ и усердно помогалъ выгружать корзину, въ которой находилось вино, холодная дичь, пирожное, пастеты и другія лакомства, приготовленныя тетушкою Кэти на этотъ торжественный случай. Старый Тиффъ раскинулъ палатку свою въ премиленькомъ уголку, на берегу ручья, подъ тнью деревъ, гд разсказывалъ каждому прохожему, что эта палатка принадлежитъ молодому господину и молодой госпож, у которыхъ Тиффъ находится въ услуженіи. Желая доставить ему удовольствіе, Нина избрала мсто для отдыха недалеко отъ Тиффа и отъ времени до времени обращалась къ нему и его маленькимъ господамъ съ ласковою рчью.

— Видишь ли, какъ поступаютъ настоящіе-то господа! угрюмо сказалъ Томъ старому Гондрэду, который несъ каретныя подушки для общества дяди Джона.— Настоящіе-то господа насквозь все видятъ! Кровь узнаетъ свою кровъ! Миссъ Нина видитъ,— что эти дти не изъ простаго званія… это врно.

— Молчи! сказалъ старый Гондрэдъ,— ты ужъ черезъ чуръ заважничался съ своими дтьми, которыя, по правд-то сказать, нисколько не лучше обыкновенной сволочи!

— Послушай! если ты будешь говорить мн подобныя вещи, то я не посмотрю ни на кого и раздлаюсь съ тобой по-своему, сказалъ старый Тиффъ, который, хотя и былъ весьма миролюбиваго и кроткаго характера, но, выведенный изъ терпнія, ршался прибгать и къ сил.

— Джонъ, что ты говоришь тамъ Тиффу? спросила Нина, до слуха которой донеслись послднія слова. Иди сейчасъ въ свою палатку и не безпокой его! Я взяла его подъ мое покровительство.

Общество обдало съ величайшимъ наслажденіемъ, которое для Нины увеличивалось тмъ, что она могла наблюдать за Тиффомъ, приготовлявшимъ кушанье для молодыхъ своихъ господъ. Передъ уходомъ къ проповди, онъ развелъ небольшой огонь, на которомъ, втеченіе цлаго утра, варилась говядина, и теперь, когда онъ снялъ крышу съ котелка, пріятный запахъ, возбуждавшій аппетить, распространился вокругъ.

— Какой славный запахъ, Тиффъ! сказала Нина, вставъ съ мста и заглядывая въ котелокъ. Не позволитъ ли миссъ Фанни отвдать намъ кусочекъ?

Фанни, которой Тиффъ пунктуально передалъ этотъ вопросъ, застнчиво изъявила согласіе. Но кто опишетъ гордость и радость, наполнявшія сердце стараго Тиффа, когда между роскошными блюдами на стол Гордоновъ, появилось блюдо его приготовленія, и когда вс, другъ передъ другомъ, старались похвалить его и принять подъ свое покровительство?— Наконецъ, когда Нина поставила имъ на доску, служившую вмсто стола, тарелку съ мороженымъ, Тиффъ пришолъ въ такой восторгъ, что одно только вліяніе утренняго Богослуженія могло удержать его въ границахъ приличія. Самодовольство, повидимому, превратило его совсмъ въ другаго человка.

— Ну что, Тиффъ, какъ теб понравилась проповдь? спросила Нана.

— Проповдь была превосходная, миссъ Нина, только черезъ чуръ ужъ высока.

— Что ты хочешь этимъ сказать?

— А то, что она очень хороша для людей знатныхъ, въ ней, знаете, слишкомъ много высокопарныхъ словъ. Все это, конечно, очень хорошо, но бдные негры, какъ я, многаго не въ состояніи понять въ ней. Дло въ томъ, миссъ Нина, я все думаю, какъ бы провести мн этихъ дтей въ Ханаанъ. Я, знаете, слушалъ, то однимъ ухомъ, то другимъ, а все таки ничего не разслышалъ. О другихъ предметахъ они говорятъ очень много, и говорятъ хорошо, но все не о томъ, о чемъ бы мн хотлось. Они говорятъ о вратахъ, въ которыя стоитъ только постучать, какъ они отворятся, говорятъ, что нужно странствовать, и сражаться и быть защитникомъ креста. Богу одному извстно, какъ бы радъ я былъ ввести этихъ дтей во врата, о которыхъ они говорятъ, зная дорогу туда, я взялъ бы ихъ на плечи и принесь бы туда и, о! какъ бы сталъ стучаться я! Но, выслушавъ проповдь, я все таки не знаю, гд врата, и гд дорога къ нимъ, никто и не сражается здсь, кром Бена Дэкина и Джима Стокса, да и т только спорятъ и, пожалуй, готовы подраться изъ-за своихъ собакъ. Каждый изъ насъ отправляется обдать и, повидимому, забываетъ, о чемъ говорили съ каедры. Это меня очень, очень безпокоитъ, потому что я, тмъ или другимъ путемъ, хотлъ бы ввести ихъ въ Ханаанъ. Не знаютъ ли объ этомъ въ вашемъ кругу миссъ Нина?

— Не будь я Джонъ Гордонъ, если я не чувствовалъ точно того же! сказалъ дядя Джонъ. Проповдь и гимны меня всегда чрезвычайно трогаютъ. Но за обдомъ, который слдуетъ за проповдью, все забывается, его нужно уничтожить, и я лучше этого ничего не нахожу: посл двухъ-трехъ рюмокъ вс впечатлнія испаряются. Со мной это такъ всегда бываетъ!

— Говорятъ, продолжалъ Тиффъ:— надобно ждать, когда сойдетъ на насъ благословеніе. Тетушка Роза говоритъ, что оно нисходитъ на тхъ, кто громче кричитъ: — я кричалъ, что было силъ, но не получилъ его. Говорятъ тоже, что только избранные могутъ получить его, а другіе думаютъ совсмъ иначе, на митинг, будто бы глаза совершенно прозрваютъ, о, какъ бы я желалъ, чтобъ прозрли мои глаза!— Не можете ли вы, миссъ Нина, объяснить мн это?

— Пожалуйста, не спрашивай меня! сказала Нина:— я ршительно этихъ вещей не понимаю. Я думаю, прибавила она, обращаясь къ Клэйтону,— что въ этомъ отношеніи я похожа на дядю Джона. Проповди и гимны производятъ на меня двоякое впечатлніе, одни меня усыпляютъ, а другіе трогаютъ и раздражаютъ, но ни т, ни другіе не производятъ на меня благотворнаго вліянія.

— Что касается меня, то я врагъ всякаго застоя, сказалъ Клэйтонъ.— Все, что приводитъ въ движеніе душу, по моему мннію, въ высшей степени благотворно даже и тогда, когда мы не видимъ непосредственныхъ результатовъ. Слушая музыку или глядя на картину, я по возможности воздерживаюсь отъ всякой критики. Я говорю тогда: отдаюсь вполн вашему вліянію, длайте со мной, что хотите! Тотъ же самый взглядъ у меня и на эти обряды: увлеченіе ими составляетъ самую таинственную часть нашей натуры: я не выказываю притязанія вполн понимать ее, а потому никогда и не критикую.

— Все же, сказала Анна:— въ дикой свобод этихъ митинговъ есть столько обрядовъ, оскорбляющихъ вкусъ и чувство приличія, что для меня они скоре противны, чмъ благотворны.

— Вы послушайте, вдь это говоритъ женщина, которая больше всего обращаетъ вниманіе на приличіе, сказалъ Клэйтонъ. Бросьте только взглядъ на предметы, которые окружаютъ васъ! Посмотрите на этотъ лсъ: сколько растеній, непріятныхъ для глазъ, между этими цвтами, этими виноградными лозами и купами зелени! Вы бы хотли, чтобы не было этого терновника, этихъ сухихъ сучьевъ и кустарниковъ, растущихъ въ такомъ изобиліи, что заглушаютъ иногда самыя деревья. Вы бы хотли видть одни только остриженныя деревья и бархатный лугъ. Мн же нравится терновникъ, дикій кустарникъ, и сухіе сучья, нравятся именно по своей дикой свобод. Взоръ мой не весело останавливается, то на дикомъ жасмин, то на душистомъ шиповник или виноградной лоз, которыя вьются съ такой граціозностью, что и самый искусный садовникъ не въ состоянія сдлать что нибудь имъ подобное. Природа ршительно отказываетъ ему въ этомъ.— Нтъ говоритъ она: — берегу это для себя. Ты не можешь имть моей самобытной свободы, слдовательно, ты не можешь владть тми прелестями, которыя изъ нея проистекаютъ! Тоже самое бываетъ и съ людьми. Приведите какое нибудь сборище простыхъ людей въ энтузіамъ, дайте имъ волю дйствовать по своему произволу, не стсняйте ихъ и позвольте имъ говорятъ по внушенію самой прмроды, и вы увидите въ нихъ и терновникъ, и шиповникъ, и виноградную лозу и всякаго рода произрастеаія, вы услышите идею, подмтите чувства, которыя не обнаружились бы при всякихъ другихъ обстоятельствахъ. Вы, образованные люди, находитесь въ большомъ заблужденіи, если презираете энтузіазмъ толпы. Въ пословиц: vox populi, vox Dei, гораздо боле истины, чмъ вы предполагаете.

— Что же это значитъ? спросила Нина.

— Гласъ народа — гласъ Божій. Въ этихъ словахъ есть истина. Я никогда не сожалю, правимая участіе въ народномъ восторг, если онъ проявляется вслдствіе какихъ бы то мы было возвышенныхъ чувствъ.

— Я боюсь, Нина, въ полголоса сказала тетушка Несбитъ,— я боюсь, что онъ принадлежитъ къ числу неврующихъ.

— Почему вы такъ думаете, тетушка?

— И сама не знаю, но, мн кажется, потому, что онъ говорятъ ужь слишкомъ просто.

— А вы непремнно хотите, чтобъ онъ говорилъ свысока:— употреблялъ высокопарныя слова?..

——

Втеченіи всего этого времени, на мст, гд Абиджа Скинфлинтъ устроилъ свой балаганъ, обнаруживалось особенное движеніе. Это былъ длинный, невысокій шалашъ, сдланный изъ кольевъ и покрытый только-что сейчасъ срубленными, зелеными втвями. Здсь изъ бочонка съ виски постоянно истекала влага, утолявшая жажду постителей, которые окружали балаганъ со всхъ сторонъ. Абиджа сидлъ за грубо устроеннымъ прилавкомъ, свсивъ ноги и кусая соломенку, между тмъ какъ его негръ дятельно исполнялъ различныя требованія покупателей. Абиджа, будучи, какъ мы уже сказала, отъявленнымъ кальвинистомъ, разлекалъ себя споромъ съ толстымъ, маленькимъ, желтоволосымъ мужчиною, принадлежавшимъ къ сект методистовъ.

— Славно же отдлалъ васъ сегодня Стрингфелла, говорилъ онъ:— нечего сказать, мтко попалъ!

— Ничуть не бывало, съ видомъ пренебреженія отвчалъ мужчина.— Старый Баскумъ его совсмъ уничтожилъ: какъ будто его и не бывало.

— Странно, право, сказалъ Абиджа:— какъ это люди смотрятъ на вещи, по моему, въ мір все иметъ свое назначеніе, всему есть предопредленіе. Уже одна мысль объ этомъ доставляетъ человку утшеніе. Все длается такъ, какъ тому предназначено. Если въ мір все получило предназначеніе еще до его сотворенія, то ничего нтъ удивительнаго, если все и идетъ своимъ чередомъ. Но еслибы все пошло какъ хочется людямъ, то изъ этого вышла бы страшная неурядица.

— Мн не нравится сухая матерія о предопредленіи, сказалъ другой, очевидно принадлежавшій къ сект съ боле свободнымъ и веселымъ взглядомъ на жизнь.— Я стою за свободу желаній,— за свободу благовстія и свободу молитвы.

— Съ моей стороны, сказалъ Абиджа съ недовольнымъ видомъ: — еслибъ все длалось по моему, я бы слова не сказалъ тому, кто не вруетъ въ законъ о предъизбраніи.

— Это потому, что вы, безусловно врующіе въ предъ избраніе, считаете себя въ числ избранныхъ! сказалъ одинъ изъ присутствующихъ. Безъ этой увренности вы бы не стали говорить такъ утвердительно. Если ужь и въ самомъ дл все должно слдовать предопредленію, то скажите, какимъ бы образомъ помочь себ?

— Этотъ вопросъ меня не касается, сказалъ Абиджа.— У меня, есть убжденіе, отъ котораго на душ какъ-то легко,— которое показываетъ мн все въ надлежащемъ своемъ свт, и притомъ же оно чрезвычайно удобно для каждаго человка.

——

Въ другой части поля Бенъ Дэкинъ сидлъ у входа въ палатку свою, лаская одну изъ любимыхъ собакъ, и раздляя полуденную трапезу съ женою и сыномъ.

— Клянусь теб, жена, сказалъ Бенъ, отирая ротъ:— съ этого времени я ршительно намренъ заботиться о своей душ. Изъ первыхъ вырученныхъ денегъ за поимку негровъ, я отдамъ половину на устройство митинга. А теперь пойду и стану въ ряды защитниковъ вры.

— Да, пожалуйста, Бенъ, держись подальше отъ Абиджи Скинфлинта, сказала его жена.

— Be безпокойся. Я буду воздерженъ. Стаканъ-другой необходимъ, знаешь, чтобъ голосъ былъ чище, — а больше ни капли.

Въ это время купецъ, торговавшій неграми и остановившійся невдалек отъ Бена, подошелъ къ палатк послдняго.

— Знаешь ли что, любезный другъ, сказалъ онъ: — сегодня утромъ, пока я былъ на митинг, одинъ изъ моихъ проклятыхъ негровъ убжалъ въ болота! не можешь ли ты съ собакой своей догнать его и притащить сюда? За это я заплачу теб сто долларовъ наличными.

— Зачмъ же ты обращаешься къ нему? сказалъ, подошедши къ нимъ, Джимъ Стоксъ, низенькій, толстый и пошлой наружности мужчина, въ синей охотничьей блуз. Да его собаки никуда не годятся, просто дрянь. Вотъ мои, такъ дло другое, настоящія флоридскія! Каждая изъ нихъ ужъ если вцпится въ негра, то стиснетъ его въ зубахъ какъ грецкую губку.

Намреніе бднаго Бена заботиться о спасеніи своей души не могло устоять противъ этого внезапнаго нападенія со стороны его врага. Не обращая вниманія на умоляющіе взгляды жены, онъ выпрямился, засучилъ рукава и вызвалъ своего соперника на драку.— Толпа негровъ, въ одинъ моментъ окружила ихъ. Смхъ, вызовъ на пари, брань и проклятія,— слышались повсюду, но вдругъ все затихло, при вид мистера Бонни, который незамтно подошелъ къ цпи, окружавшей бойцовъ.

— Что вы тутъ длаете? вскричалъ онъ. Угождаете дьяволу! Чтобы не было этого!— Здсь священное мсто, сейчасъ же оставьте брань и драку.

Нсколько смущенныхъ голосовъ ршилась объяснить мистеру Бонни причину этого шума.

— Ну, чтожь! сказалъ онъ: негръ убжалъ, и пусть его бжитъ, можете поймать и посл митинга. Вы пришли сюда искать спасенія: зачмъ же эта брань, этотъ кулачный бой? Оставьте, оставьте! споемте лучше гимнъ со мной.

И онъ заплъ. Голосъ за голосомъ приставалъ къ нему, и собиравшаяся буря миновала.

— Послушай, вполголоса сказалъ мистеръ Бонни купцу, отводя его въ сторону нтъ ли между твоими неграми хорошей поварихи?

— Есть превосходная, сказалъ купецъ: что называется — первый нумеръ, могу васъ уврять. Купилъ ее дешево, и готовъ уступитъ за восемьсотъ долларовъ,— я то только вамъ, потому что вы проповдникъ.

— Назначая такую огромную сумму, ты, должно быть, думаешь, что проповдники могутъ платить такія деньги, сказалъ мистеръ Бонни.

— Вы. еще не видали ея, это ужасно дешево, увряю васъ. Видная, здоровая женщина, умная, бережливая домохозяйка и, вдобавокъ, набожная методистка. Помилуйте, восемьсотъ долларовъ за нее — ничего не значитъ! Мн бы слдовало взять тысячу, но у меня принято за правило длать проповдникамъ уступку.

— Почему ты не привелъ ея съ собой? спросилъ мистеръ Бонни. Можетъ статься, я далъ бы за нее семьсотъ пятьдесятъ.

— Нельзя, ни подъ какимъ видомъ нельзя! отвчалъ торговецъ.

— Ну, хорошо, мы поговоримъ объ этомъ посл митинга.

— У нея четырехлтій ребенокъ, прибавилъ торговецъ, прокашлянувъ:— здоровый, милый ребенокъ, я думаю взять за него не меньше сотни долларовъ.

— О, въ такомъ случа не нужно, сказалъ мистеръ Бонни, на моей плантанціи я не держу дтей.

— Но, я вамъ говорю, это премилый мальчикъ, содержаніе его ничего не будетъ стоить: а когда онъ выростетъ, то смло можно сказать, что въ вашемъ карман прибудетъ тысяча долларовъ.

— Хорошо, я подумаю.

Вечерній митингъ, представляя собою боле живописную сцену, производитъ и боле глубокое впечатлніе. Главными дйствующими лицами на митингахъ большею частію бываютъ люди, которые, мало обращая вниманія на цль подобныхъ собраній, умютъ, однакоже, съ особеннымъ тактовъ, дйствовать на массы умовъ, и пользоваться всми силами и вліяніемъ окружающей природы. Въ ихъ душ преобладаетъ чувство какой-то дикой поэзіи, придающее цвтистости ихъ выраженіямъ, руководящее ихъ во всхъ распоряженіяхъ. Они всегда дорожили и съ поэтическимъ искусствомъ пользовались торжественнымъ и гармоническимъ величіемъ ночи, со всею ея таинственною силою, способною воспламенять страсти и возбуждать душевные порывы.

День митинга былъ одинъ изъ прекраснйшихъ іюньскихъ дней,— небо отличалось той недвижно-свтлой лазурью, атмосфера — той кристальной прозрачностью, которая часто придаетъ американскому пейзажу такое рзкое очертаніе и человческомъ существамъ такое глубокое сознаніе жизни. Вечернее солнце погружалось въ обширное море огня и, утонувъ въ пурпуровомъ горизонт, разливало по всему небосклону потокъ нжно-розоваго свта, который, будучи перехваченъ тысячами тонкихъ облаковъ, представлялъ великолпный эирный покровъ. Темнота лса смягчалась розовыми лучами,— и по мр того, какъ густыя тни начинали исчезать, на неб засверкали звзды, и вскор поднялась луна, полная, роскошная. Ея свтъ, еще при самомъ начал появленія, до такой степени былъ обиленъ и блистателенъ, что вс единодушно ршали продолжать вечерній митингъ, и когда, при звукахъ новаго гимна, народъ высыпалъ изъ палатокъ и расположился передъ эстрадой, то, безъ всякаго сомннія, самое зачерствлое сердце было проникнуто безмолвнымъ величіемъ, которое выражалось въ природ.— Съ окончаніемъ гимна, мистеръ Бонни выступилъ на край эстрады, воздлъ руки къ пурпуровому небу, и громкимъ, не лишеннымъ мелодіи голосомъ повторилъ слова псалмопвца: повдаютъ славу Божію, твореніе же руку Его возвщаетъ твердь. День дни отрыгаетъ глаголъ и нощь нощи возвщаетъ разумъ. (Псал. XVIII).

— О гршники! воскликнулъ онъ: обратите взоръ вашъ на эту луну, озаренную ослпительнымъ свтомъ, и помыслите о вашемъ нечестіи и заблужденіи! Помыслите о вашихъ порокахъ, о наклонностяхъ къ ненависти я обману, о вашихъ ссорахъ и дракахъ! Помыслите и скажите, въ какомъ вид представляются они вамъ при свт этой луны, осняющей васъ своими лучами? Неужли вы не замчаете красоты, которою Господь одарялъ ее? Неужли вы не постигаете, что подобно ей, и святые облечены такимъ же точно свтомъ?— Вроятно, у каждаго изъ васъ была благочестивая мать, благочестивая жена или благочестивая сестра, которыя переселились изъ этого грховнаго міра въ царствіе небесное и тамъ шествуютъ вмст съ Господомъ,— шествуютъ съ Господомъ по тверди небесной и глядять теперь на васъ, гршниковъ, какъ глядитъ эта луна. И что же он видятъ? Он видятъ, что вы бранитесь, предаетесь разврату, любостяжанію, конскимъ ристалищамъ и птушинымъ боямъ! О гршники! въ настоящую минуту вы представляете собою скопище людей нечестивыхъ! Не забудьте, что Господь смотритъ на васъ глазами этой луны! Онъ взираетъ на васъ окомъ милосердія! Но настанетъ день, когда онъ посмотритъ на васъ совершенно иначе! Онъ посмотритъ на васъ гнвно, если вы не раскаетесь! О, какая грозная была минута на гор Сина, тысячелтія тому назадъ, когда гласъ невидимой трубы раздавался громче и громче, гора дымилась, громъ безпрерывно смнялся молніей, и Господь низшелъ на Синай! Это ничто въ сравненіи съ тмъ, что вы увидите! Луна перестанетъ освщать васъ, звзды померкнутъ, небеса исчезнутъ съ величайшемъ шумомъ, и стихіи расплавятся отъ сильнаго зноя! Случалось ли вамъ видть когда нибудь лсной пожаръ? Я видлъ его, видлъ пожаръ въ американскихъ степяхъ: онъ бушевалъ, какъ ураганъ! Люди, лошади, зври бжали отъ него. Я слышалъ ревъ и трескъ его, видлъ, какъ громадныя деревья, подобно труту, въ нсколько секундъ обращались въ пепелъ! Я видлъ, какъ огонь молніей пробгалъ по деревьямъ вышиною въ семьдесятъ пять и во сто футовъ и превращалъ ихъ въ обнаженные столбы, небо представляло сплошное зарево, огонь бушевалъ, какъ океанъ во время бури.— День страшнаго суда ожидаетъ васъ! О гршники! вы не помышляете, что ожидаетъ васъ въ тотъ страшный день! Ваше раскаяніе будетъ слишкомъ, слишкомъ поздно! Вы не хотли раскаянія, когда вамъ его предлагали, и за то должны будете принять наказаніе! Вы не найдете мста, гд бы укрыться отъ гнва. Небо и земля прейдутъ, и море исчезнетъ! Не будетъ мста для васъ во всей вселенной!

Въ это время въ толп слушателей послышалась стоны, вопль, всплескиванье рукъ и смшанныя восклицанія. Эти признаки душевнаго волненія подйствовали на проповдника, какъ электрическая искра, и онъ продолжалъ съ большею энергіей.

— Покайтесь, гршипки! теперь самое лучшее время! Принесите покаяніе предъ алтаремъ, и служители Бога помолятся за васъ! День молитвы и покаянія наступилъ для васъ. Приблизьтесь сюда! Приблизьтесь т, у которыхъ набожные отцы и матери въ царствіи небесномъ! Приблизьтесь вс, кто нуждается въ покаяніи! Вонъ тамъ, я вижу отсюда закоснлаго гршника! Я вижу его угрюмые взгляды!— Придите сюда вс! Придите сюда и вы, богатые нечестивцы,— вы, которые будете бдными въ день судный! Придите сюда и помолимся. Споемъ гимнъ, братія, споемте!

И тысяча голосовъ запли гимнъ.

‘Помедли, о гршникъ! постой и помысли’

Прежде, чмъ сдлаешь шагъ къ новымъ грхамъ!’

Между тмъ незанятые проповдники ходили въ толп, упрашивая и умоляя мірянъ преклонить колна предъ налоемъ. Народъ большими массами бросился впередъ, стоны и рыданія оглашали воздухъ, между тмъ ораторъ продолжалъ говорить съ удвоеннымъ жаромъ.

— Бда не велика если меня и узнаютъ, сказалъ мистеръ Джонъ Гордонъ: я иду туда, я закоснлый гршникъ и боле другихъ нуждаюсь въ молитв.

Нина въ испуг отступила назадъ и прильнула къ рук Клэйтона. Толпа, окружавшая ее, до такой степени была взволнована, что Нина, подъ вліяніемъ безотчетнаго, тревожнаго чувства, плакала вмст съ толпой.

— Уведите меня отсюда! Это ужасно! сказала она.

Клэйтонъ взялъ ее подъ руку, вывелъ изъ толпы къ окраин лса, и тамъ, подъ втвями деревъ, въ сторон отъ общаго движенія, остановился.

— Я знаю, что веду себя нехорошо, сказала Нина: но не знаю, что мн сдлать, чтобъ исправиться. Какъ вы думаете, принесетъ ли мн пользу, если и я пойду туда же?

— Я сочувствую всякому усилію, которое длаетъ человкъ, чтобъ приблизиться къ своему Создателю, сказалъ Клэнтонъ. Эти обряды мн не нравятся, но не смю осуждать ихъ, я не долженъ выставлять себя образцомъ для другимъ.

— Однако, неужели вы не полагаете, сказала Нина, что эти обряды вредятъ иногда?

— Увы, дитя мое! что же въ мір не иметъ своихъ недостатковъ? Таковъ уже законъ судьбы, что гд есть добро, тамъ должно быть и зло. Въ этомъ заключается главное условіе нашей бдной, несовершенной жизни въ здшнемъ мір.

— Мн не нравятся эти ужасныя угрозы, сказала Нина. Неужели страхъ долженъ внушить мн чувство любви? Всякая угроза только боле вооружаетъ меня. Бояться — не въ моемъ характер.

— Если судить объ этомъ по явленіямъ природы, сказалъ Клэйтонъ: то, повидимому, жестокость должна быть почитаема необходимою для нашего исправленія. Какъ непоколебимо и страшно правильны вс міровые законы! Огонь и градъ, снгъ и бурные втры неизбжно являются въ мір. Все это иметъ какую-то разрушительную регулярность въ своемъ дйствіи, и этомъ въ свою очередь доказывается, что въ этомъ случа и страхъ иметъ столь же естественное основаніе, какъ и любовь.

— Я бы хотла быть благочестивою, только не вдаваясь въ разсужденія подобнаго рода, бояться и любить — два понятія, которыхъ мн ни подъ какимъ видомъ не сочетать въ одно. Вы такъ религіозны, Клэйтонъ: прошу васъ, будьте моимъ руководителемъ.

— Я боюсь, что въ качеств руководителя, меня не примутъ ни въ одной церкви, сказалъ Клэйтонъ, къ моему несчастію, я не могу усвоить ни одной формы обрядовъ, хотя уважаю вс ихъ у имю къ нимъ сочувствіе. Вообще говоря, проповди пробуждаютъ во мн вру.

— Въ этомъ отношеніи, какъ бы я желала быть на мст Милли, сказала Нина. Ее можно назвать истинною христіанкою, но она достигла этого путемъ тяжелыхъ страданій.

— Я, сказалъ Клэйтонъ, съ необычайнымъ жаромъ: я готовъ перенести вс страданія, еслибъ только этой жертвой можно было преодолть всякое зло и приблизиться къ моимъ возвышеннымъ идеямъ о благ.

——

Вечерній митингъ состоялъ изъ проповдей, безпрерывно слдовавшихъ одна за другою и для разнообразія сооровождавшимися пніемъ гимновъ и молитвъ. Въ послдней части его, многіе объявили себя покаявшимися и громко рыдали. Мистеръ Бонни еще разъ выступилъ впередъ.

— Братія, воскликнулъ онъ: — свтъ ученія Господня озарилъ насъ! Воздадимте хвалу Господу!

И поляна снова огласилась тысячами голосовъ. Восторгъ теперь сдлался всеобщимъ. Во всхъ частяхъ поляны слышны были смшанные звуки покаянныхъ молитвъ и гимновъ. Вдругъ изъ густой зелени сосенъ, нависшей надъ самой эстрадой, раздался голосъ, повергшій въ изумленіе все собраніе.

— Горе гршникамъ, которые желаютъ дня суднаго! Къ чему приведетъ васъ это желаніе? Денъ этотъ будетъ для васъ днемъ мрака, а не свта! Раздайся звукъ трубы, которая гремла на Сіон! Возгласи тревогу по всей гор святой! Да вострепещутъ вс жители края,— ибо день судный наступаетъ!

Это былъ сильный, звучный голосъ, и слова его раздавались въ воздух, какъ вибраціи тяжелаго колокола.— Мужчины обмнялись взглядами, но среди всеобщей свободы въ дйствіяхъ, среди ночнаго мрака и толпы говорящихъ, никто не могъ догадаться, откуда происходилъ голосъ. Посл непродолжительнаго молчанія, прерванный гимнъ снова былъ начатъ, и снова раздавшійся въ воздух тотъ же самый звучный голосъ прервалъ его.

— Прекрати, гршникъ, шумъ твоихъ псенъ и сладкозвучіе струнъ твоихъ! Господь не хочетъ ихъ слышать! Ваши пиршества противны Ему! Онъ не хочетъ участвовать въ вашихъ торжественныхъ собраніяхъ, ибо руки ваши обагрены кровію, а пальцы алчутъ корысти! Вси беззаконніи и лукавіи, и всякая уста глаголютъ неправду. Во всхъ не отвратися ярость Его, но еще рука Его высока. (Псал. IX). Яко обрташася въ людяхъ Моихъ нечестивіи, и ст поставивша, еже погубиша мужа, и уловиша (ер. гл. V), говоритъ Господь, Итакъ, ты притсняешь бднаго и неимущаго, загоняешь въ сти свои странника, въ твоихъ поляхъ дымится еще кровь невинныхъ,— и ты ршаешься говорить:— я чистъ, и гнвъ Его не коснется меня!

Толпа, пораженная, въ темнот вечера, словами невдомаго существа, исходившими, повидимому, изъ облаковъ и въ голос столь странномъ и рзкомъ, начинала ощущать непонятный страхъ, постепенно овладвавшій каждымъ человкомъ. Въ высшей степени напряженное состояніе души располагало все собраніе къ воспріятію ужаса, и потому таинственный паническій страхъ распространялся вмст съ тмъ, какъ зловщій, печальный голосъ продолжалъ раздаваться изъ чащи деревъ.

Снова неизвстнаго звучали дикимъ энтузіазмомъ, какъ будто они произносились въ пароксизм ужаса, человкомъ который стоялъ лицомъ къ лицу передъ какимъ-то грознымъ видніемъ. Когда онъ замолкъ, мужчины перевели духъ, снова обмнялись взглядами, и стали расходиться, разговаривая другъ съ другомъ въ полголоса. Голосъ этотъ до такой степени былъ пронзителенъ, въ немъ столько было дикой энергіи, что звуки его раздавались въ ушахъ слушателей долго посл того какъ на полян все смолкло. Во многихъ группахъ послышались исторіи о пророкахъ, такъ странно появлявшихся въ народ, чтобъ возвстить о грозившихъ ему бдствіяхъ. Одна говорили о близости свто-преставленія, другіе о кометахъ и странныхъ явленіяхъ, которыя служили предвстниками войнъ и моровой язвы. Проповдники удивлялись и тщетно искали около эстрады неизвстнаго оратора. Только одни изъ слушателей могъ бы, если бъ пожелалъ того, объяснить, въ чемъ дло. Гарри, стоявшій вблизи эстрады, узналъ, кому принадлежалъ этотъ голосъ. Онъ тоже длалъ поиски, вмст о проповдниками, но не навелъ никого. Произнесшій страшныя слова былъ человкъ, которому близкое знаніе природы и постоянное обращеніе съ нею сообщили гибкость и быстроту дикаго животнаго. Во время движенія и толкотни расходившейся толпы, онъ безъ всякаго шума перелзалъ съ дерена на дерево, почти надъ самыми головами тхъ, которые изумлялись его страннымъ, вщимъ словамъ, до тхъ поръ, пока ему не представился удобный случай спуститься на землю въ отдаленной части лса.

По окончаніи митинга, когда мистеръ Диксонъ собирали удалиться въ палатку, кто-то дернулъ его за рукавъ. Это намь купецъ, торговавшій неграми.

— Страшная ночь наступила для васъ, сказалъ онъ, блдный отъ ужаса. Неужели и въ самомъ дл наступаетъ день свто-преставленія?

— Другъ мой, сказалъ мистеръ Диксонъ: это врно! Каждый шагъ въ здшней жизни ведетъ насъ прямо къ судилищу Господа!

— Все это такъ, сказалъ торговецъ: но неужели вы думаете, что говорившій посланъ отъ Бога? А говорилъ-то онъ странные вещи, такія страшныя, что волосъ сталъ дыбомъ. Меня даже начинаетъ брать раздумье насчетъ ремесла, которымъ я занимаюсь. Хотя многіе и защищаютъ наше занятіе, но, мн кажется, они или неблизко знакомы съ этимъ дломъ, или совсть моя чище ихъ совсти. Я пришелъ, впрочемъ, не затмъ, чтобъ разсуждать объ этомъ предмет. У меня, изволите видть, сильно захворала двушка, и я общалъ ей привести священника.

— Изволь, мой другъ, я поду съ тобой, сказалъ мистеръ Диксонъ, вмст съ торговцемъ отправился къ временнымъ конюшнямъ. Выбравъ изъ сотни лошадей, провязанныхъ къ деревьямъ, своихъ собственныхъ животныхъ, два полуночные путника вскор очутились въ непроницаемомъ мрак непроходимаго лса.

— Другъ мой! сказалъ мистеръ Диксонъ: по долгу совсти, я обязанъ сказать теб, что твое ремесло ведетъ твою душу къ врной погибели. Надюсь, торжественное предостереженіе, которое еще такъ недавно раздавалось въ ушахъ твоихъ, глубоко западетъ въ твое сердце. Собственный твой разсудокъ докажетъ теб, что это ремесло противозаконно, и что ты устрашишься, если тебя застигнетъ за нимъ день судный.

— Врю, мистеръ Диксонъ, врю, вы говорите сущую правду, но зачмъ же мистеръ Бонни такъ сильно защищаетъ нашего брата?

— Другъ мой! я долженъ теб сказать, что мистеръ Бонни въ этомъ отношеніи страшно заблуждается: я молюсь и за него, и за тебя. Скажи мн, по совсти, возможно ли въ одно и тоже время заниматься ремесломъ, которымъ ты занимаешься, и вести жизнь христіанина?

— Нтъ,— наше ремесло самое гнусное. Оно заглушаетъ въ насъ вс человческія чувства. Я мучился сегодня цлый вечеръ, чувствуя, что поступилъ съ этой двочкой безчеловчно. Мн бы не слдовало покупать ее,— нечистый попуталъ: что станешь длать! И вотъ, она въ горячк: кричитъ такъ, что ужасъ, нкоторыя слова ея точно ножемъ ржутъ мн сердце.

При этихъ словахъ мистеръ Диксонъ стоналъ въ душ. Онъ халъ рядомъ съ товарищемъ, и отъ времени до времени длалъ набожныя восклицанія и плъ отрывки гимновъ. Черезъ часъ они подъхали къ мсту, гд торговецъ расположился лагеремъ. На открытомъ мст, за нсколько часовъ до ихъ прізда, разведенъ былъ большой костеръ, въ блой зол котораго дымилось еще нсколько обгорлыхъ сучьевъ. Дв-три лошади были провязаны къ дереву, и въ недальнемъ отъ нихъ разстояніи стояли крытыя повозки. Вокругъ огня, въ разнообразныхъ группахъ, лежало около пятнадцати мужчинъ и женщинъ, съ тяжелыми цпями на ногахъ, они спали подъ лучами луннаго свта. Невдалек это этихъ группъ и подл одной изъ повозокъ, подъ деревомъ, на широкомъ войлок лежала двочка лтъ семнадцати, она металась и бредила. Подл нея сидла степенной наружности мулатка и отъ времени до времени примачивала больной голову, опускя полотенце въ кувшинъ съ холодной водой. Увидвъ своего хозяина, мулатка встала.

— Ну что, Нансъ, какъ ей теперь? сказалъ купецъ.

— Очень плохо, отвчала Нансъ: все мечется, бредитъ и безпрестанно вспоминаетъ о матери.

— Я привезъ священника. Постарайся, Нансъ, привести ее въ чувство: она будетъ рада.

Мулатка опустилась на колни, и взяла больную за руку.

— Эмилія! Эмилія! говорила она, проснись.

Больная сдлала быстрое движеніе.

— О, какъ горитъ голова моя! О Боже! о мать моя! мать! мать! мать! почему ты нейдешь ко мн?

Мистеръ Диксонъ приблизился къ ней и опустился за колна съ другой стороны. Мулатка сдлала новую попытку привести ее въ чувство.

— Эмилія, проснись, пришелъ священникъ, котораго ты желала видть, открой глаза, Эмилія.

Двочка медленно открыла глаза — большіе, томные черные глаза, провела рукой по нимъ, какъ будто для того, чтобъ прочистить зрніе, и пристально посмотрла на женщину.

— Священникъ…. священникъ! сказала она.

— Да, священникъ, ты хотла его видть.

— О да, хотла!—съ большимъ трудомъ сказала она.

— Дочь моя, сказалъ мистеръ Диксонъ, ты очень нездорова.

— Очень, — и я этому рада! я хочу умереть! этому я тоже рада! въ этомъ заключается все, что можетъ меня радовать! и хотла просить васъ, чтобъ вы написали моей матери. Она свободная женщина и живетъ въ Нью-Йорк. Скажите ей, что я любила ее, и чтобъ она не сокрушалась.— Скажите, что я сдлала все, что могла, чтобы соединиться съ ней, но насъ поймали, госпожа прогнвалась и продала меня! Я прощаю ее. Я ни къ кому не питаю зла, для меня теперь все кончилось. Она называла меня сумасшедшей, за то, что я громко смялась. Теперь я никого не потревожу, никто меня больше не услышитъ, не увидитъ!

Больная говорила эти слова съ длинными разстановками, открывая отъ времени до времени и закрывая глаза. Мистеръ Диксонъ, нсколько знакомый съ медициной, взялъ ее за пульсъ и убдимся, что онъ быстро ослабвалъ. Въ подобныхъ случаяхъ всегда и въ одинъ моментъ пробуждается мысль о средствахъ къ поддержанію жизни. Мистеръ Диксонъ всталъ и, обращаясь къ торговцу, сказалъ:

— Если не будетъ дано ей чего нибудь возбуждающаго, она умретъ весьма скоро.

Торговецъ вынулъ изъ кармана флягу съ ромомъ, налилъ въ чашку нсколько глотковъ прибавилъ воды и подалъ мистеру Диксону. Мистеръ Диксонъ снова сталъ на колна, и называя больную по имени, предлагалъ ей выпить нсколько капель.

— Что это? сказала больная, открывая свои, дико блуждавшіе глаза.

— Выпей немного, и теб будетъ лучше.

— Я не хочу, чтобъ было лучше. Я хочу умереть! сказала она, метаясь изъ стороны въ сторону. Жизнь для меня хуже наказанія. Для чего мн жить?

И въ самомъ дл — для чего ей жить? Слова ея произвели на мистера Диксона столь глубокое впечатлніе, что втеченіе нсколькихъ секундъ онъ оставался безмолвнымъ. Онъ думалъ о томъ, нельзя ли подйствовать на слухъ умирающей, нельзя ли вмст съ ней войти въ тотъ таинственный край, черезъ непроницаемые предлы котораго уже переходила ея душа. Руководимый единственно чувствомъ, онъ слъ подл страдалицы и заплъ вполголоса гимнъ, такъ часто употребляемый между неграми, и любимый ими по его нжности и выразительности. Какъ масло находитъ проходъ въ тонкія скважины дерева, въ которыя не можетъ проникнуть вода, такъ точно и нжная пснь вливается въ глубину души, когда слова не въ состояніи туда проникнуть. Лучи мсяца, перескаемые сучьями и листьями высокаго дерева падали прямо на лицо умирающей, и мистеръ Диксонъ, продолжая пть, замтилъ слабое, трепетное движеніе въ чертахъ ея лица, какъ будто душа ея, печальная и усталая, порхала на крыльяхъ, образовавшихся изъ сладкихъ, упоительныхъ звуковъ этого гимна. Онъ видлъ, какъ изъ подъ длинныхъ рсницъ выкатилась слезинка и медленно потекла по щек. Въ гимн этомъ говорилось о безпредльной любви нашего Спасителя.

‘Любовь моя вчна, какъ вчно мірозданіе,

Она выше горныхъ высотъ, глубже дна океана,

Врна и сильна, какъ самая смерть!’

Любовь, которую не въ силахъ охладить наши заблужденія, которую не могутъ измнить самые длинные промежутки времени,— въ которой скорбь находитъ отраду, преслдованіе — защиту, отчаяніе — утшеніе! Любовь все прощающая, все озаряющая! даже смерть и отчаяніе ты превращаешь въ источникъ блаженства! На этотъ разъ ты торжествуешь здсь, въ этой пустын, вдохнувъ отраду въ сокрушенное сердце молодой невольницы. Съ окончаніемъ пнія, умирающая открыла глаза,

— Моя мать любила пть этотъ гимнъ, сказала она.

— И ты вришь словамъ его?

— Врю, отвчала она. Теперь я вижу моего Спасителя. Онъ любитъ меня. Дайте мн покой.

Посл этого наступало нсколько секундъ тхъ судорожныхъ содроганій, которыя, служатъ признакомъ переселенія души въ другой міръ, и Эмилія успокоилась навки. Мистеръ Диксонъ, стоя на колняхъ, старался горячей молитвой облегчить свое переполненное сердце. Наконецъ онъ ему всталъ, подошелъ къ торговцу, и, взявъ его заруку, сказалъ:

— Другъ мой, да послужитъ теб этотъ случай напоминаніемъ о вчности. Богу угодно было показать теб все нечестіе твоихъ дяній. Сбрось ты съ себя вс грхи свои, и добрыми длами приготовься къ покаянію. Сними оковы съ этихъ несчастныхъ созданій и скажи имъ, что они свободны!

— Что вы говорите? Эхъ!— да эта партія стоитъ десять тысячъ долларовъ! сказалъ торговецъ, вовсе неприготовленный къ такому практическому увщанію.

Не думайте, однаножь, чтобъ торговецъ въ этомъ отношеніи представлялъ собою поразительное исключеніе. Таже самая причина, только не такъ откровенно высказываемая, держитъ въ рукахъ сатаны многихъ чрезвычайно воспитанныхъ, образованныхъ, почтенныхъ людей, которые охотно бы желали спасти свою душу, если бъ при этомъ не нужно было разставаться съ роскошью.

— Другъ мой, сказалъ мистеръ Диксонъ, прибгая къ словамъ строгаго и непогршительнаго мудреца всхъ временъ: какая польза человку, если онъ пріобртетъ цлый міръ и погубитъ свою душу?

— Знаю, знаю, сказалъ торговецъ, сомнваясь въ истин этихъ словъ: но въ настоящемъ случа такъ трудно на это ршиться. Впрочемъ, я подумаю. Мистеръ Бонни хочетъ купить Нансъ, и мн было бы жаль обмануть его ожиданіе. Подумаю объ этомъ, непремнно подумаю.

Мистеръ Диксонъ воротился на поляну около двухъ часовъ ночи и, поставивъ лошадь, отправился къ палатк, устроенной для проповдниковъ. Здсь, при самомъ вход, онъ встртилъ мистера Бонни, озареннаго свтомъ луны. Мистеръ Бонни спалъ внутри палатки, но надобно признаться, наводненная народомъ палатка въ ночное время представляетъ весьма душное и неудобное мсто для отдыха. Поэтому, мистеръ Бонни вышелъ на свжій воздухъ и стоялъ у палатки въ то самое время, когда къ ней подходилъ мистеръ Диксонъ.

— Откуда такъ поздно? сказалъ мистеръ Бонни.

— Присмотрлъ за стадомъ въ пустын, на которое никто не обращаетъ вниманія, отвчалъ мистеръ Диксонъ, и потомъ въ печальныхъ словахъ и мрачными красками описалъ сцену, которой былъ свидтелемъ.

— Мистеръ Бонни!— говорилъ онъ: знаете ли вы, какимъ порокамъ и преступленіямъ вы покровительствуете? Здсь, напримръ, вправо отъ нашего лагеря, находится партія скованныхъ невольниковъ, мужчинъ и женщинъ, совершенно невинныхъ, но которыхъ водятъ въ оковахъ по нашему краю, которые служатъ намъ позоромъ передъ лицомъ каждой христіанской націи. На какія ужасныя, гнусныя преступленія покушаются несчастные торговцы! Какой адъ представляютъ собою эти торговые дома, гд мужчины, женщины и дти обращаются въ продажный товаръ, куда свтъ Евангелія никогда не проникаетъ! Наконецъ, въ одномъ изъ этихъ несчастныхъ торговцевъ начинаетъ пробуждаться сознаніе въ преступныхъ дйствіяхъ: вы являетесь передъ нимъ и оправдываете образъ его дйствій, Мастеръ Бонни, вы точно камень преткновенія, о который спотыкаются души и стремглавъ падаютъ въ адъ. Я не врю, что основою убжденіямъ вашимъ служитъ Ветхій Завтъ. Вы должны понимать, что т понятія не имютъ отношенія къ такому рабству, какое мы видимъ въ этой стран.

Восторженность, съ которой мистеръ Диксонъ говорилъ, и благочестіе, которымъ онъ всегда отличался, придавали словамъ его необыкновенную силу. Читатель не будетъ удивляться, если мы скажемъ, что мистеръ Бонни, воспріимчивый и чувствительный, проливалъ слезы, будучи тронутъ такимъ увщаніемъ. Не будетъ удивляться онъ и тому, что спустя дв недли, мистеръ Бонни прикупилъ къ своей плантаціи отъ того же торговца трехъ негровъ.

Прежде, чмъ толпы народа, собравшіяся на митингъ, разойдутся, мы должны описать еще одну сцену. Въ поздній часъ ночи, карета Гордона медленно тянулась по безмолвной, извилистой, лсной дорог. Гарри, хавшій позади, вдругъ почувстовалъ, что кто-то наложилъ руку на узду его лошади. Изумленный, онъ остановился.

— Ахъ, Дрэдъ, это ты? Какъ это осмлился ты? можно ли поступать до такой степени неблагоразумно! Какъ ты осмлися показаться здсь! вдь ты рискуешь жизнью.

— Жизнью! сказалъ Дрэдъ,— что такое жизнь? Кто любитъ свою жизнь, тотъ губитъ ее. Господь сказалъ мн:— иди! Господь мн сильный и грозный защитникъ. Гарри, обратить ли ты вниманіе на нкоторыхъ людей, находившихся на митинг, на людей, у которыхъ руки обагрены кровію ближняго, и которые, не смотря на это пятно, взывали къ Господу,— на проповдниковъ, которые покупаютъ насъ и продаютъ? Неужели этотъ народъ взысканъ любовію Господа? Я оставилъ на остров мертваго негра, котораго загрызли собаки. Его жена сдлалась вдовою, его дти безпріютными сиротами!

— Знаю, знаю, съ мрачнымъ видомъ сказалъ Гарри.

— Знаешь и держишься ихъ?

— Пожалуйста, не говори объ этомъ. Я не хочу измнить теб, какъ не хочу кровопролитія. Теб извстно, что моя госпожа мн родная сестра.

— О да, это извстно.

— Я люблю Нину больше, чмъ самого себя. Я готовъ пролить за нее послднюю каплю крови, стать же въ ряды противниковъ ея или ея родныхъ, я не соглашусь никогда, никогда!

— Значитъ, хочешь служить Тому Гордону? сказалъ Дрэдъ.

— Никогда! отвчалъ Гарри.

Втеченіе нсколькихъ секундъ, Дрэдъ оставался безмолвнымъ. Луна, прорзываясь между втвями сосенъ, освтила его дикую, темную фигуру. Гарри замтилъ, что взоръ Дрэда устремленъ былъ въ чащу лса на какой-то невидимый предметъ, зрачки Дреда разширились и, оставаясь неподвижными, подернулись тусклой оболочкой. Посл минутнаго молчанія онъ заговорилъ глухимъ, измнившимся голосомъ.

— Серебряная струна ослабетъ, и златая чаша разобьется. Зарывайте могилу, зарывайте. Теперь, скорй… Иди ко мн, или онъ похититъ жену твою.

— Дрэдъ! я тебя не понимаю, сказалъ Гарри. Что ты хочешь сказать?

И съ этими словами онъ потрясъ его за плечи. Дрэдъ протеръ глаза и устремилъ ихъ на Гарри.

— Я долженъ воротиться въ берлогу, сказалъ онъ. Лисицы имютъ свои норы, птицы — свои гнзда, а въ обиталище драконовъ Господь открылъ дорогу изгнанникамъ.

Сказавъ это, онъ бросился въ чащу лса и въ одну минуту скрылся изъ виду.

ГЛАВА XXIII.

ЖИЗНЬ ВЪ БОЛОТАХЪ.

Наши читатели, безъ всякаго сомннія, весьма охотно вернутся съ нами назадъ и послдуютъ за таинственнымъ лицомъ, котораго рчи такъ сильно взволновали умы людей, собравшихся на митингъ. Между здравымъ разсудкомъ и разстройствомъ ума существуетъ какое-то неопредленное состояніе умственныхъ способностей, состояніе, которому древніе греки и римляне оказывали глубокое уваженіе. Они утверждали, что человкъ, при такомъ омраченіи ума, находился подъ грознымъ вліяніемъ какой-то сверхъестественной силы. Какъ таинственное мерцаніе звздъ становится видимымъ только съ наступленіемъ ночи, такъ и въ этихъ странныхъ проблескахъ души они открывали пробужденіе необыкновенныхъ дарованій. Горячій и положительный свтъ ныншняго матеріализма не допускаетъ такого неопредленнаго состоянія души человческой. Во всей новйшей антропологіи, относительно опредленія человка по его умственнымъ способностямъ, существуютъ только два термина: умный и безумный, — на послдній родъ людей мы смотрли обыкновенно съ нкоторымъ пренебреженіемъ.

Мы затрудняемся дать приличное названіе странному и немормальному состоянію, въ которомъ это, въ своемъ род замчательное существо, проводило большую часть своего времени. Онъ постоянно находился въ какой-то восторженности и самозабвеніи, въ состояніи, которое, однакожь, нисколько не мшало развитію его вншнихъ, физическихъ способностей, напротивъ, оно еще придавало имъ чрезвычайную остроту и способность сосредоточиваться, которыя мы усматрвваемъ иногда въ феноменахъ сомнамбулизма. Въ его физическомъ организм тоже много было особенностей.

Читатели наши могутъ представить себ человка, исполненнаго необыкновеннымъ обиліемъ жизненныхъ силъ, развитыхъ подъ непосредственнымъ вліяніемъ природы. Со стихіями онъ находился въ добромъ согласіи, какъ какое нибудь крпкое могучее дерево, дожди, бури, гроза и вообще вс силы природы, отъ которыхъ люди ищутъ убжища, казалось, вели съ нимъ нкоторый родъ дружбы и становились непремнными спутниками его существованія. До такой степени онъ сблизился или врне, сроднился съ природой и съ ея явленіями, окружавшими его совсхъ сторонъ въ болотахъ, что онъ ходилъ по этимъ болотамъ также легко и свободно, какъ иная лэди, окруженная роскошью, ходитъ по турецкимъ коврамъ. Все, что для насъ показалось бы неимоврною трудностью, для него служило обыкновеннымъ условіемъ существованія. Пройти, по колна завязнувъ въ болотистой топи, пробраться сквозь непроницаемую чащу кустарниковъ, пролежать цлую ночь на земл, испускающей зловредныя испаренія, или, подобно аллигатору, проползти между камышами и тростниками,— составляло для него тотъ же комфортъ, который мы находимъ въ мягкихъ подушкахъ и занавсяхъ надъ нашей кроватью. Въ этомъ дикомъ организм развита была столь сильная наклонность наслаждаться такого рода жизнію, что ее не въ состояніи были бы поколебать самыя утонченныя приманки роскоши. Кто наблюдалъ восторгъ, съ которымъ лягавая собака забгаетъ въ глубь лса, прорывается сквозь чащу кустарника или бросается въ воду, тотъ постигнетъ, откуда проистекалъ источникъ этого наслажденія.

Дрэдъ находился подъ вліяніемъ воодушевляющей идеи, что онъ обладалъ даромъ прозрнія. Африканское племя, какъ утверждаютъ месмеристы, одарено въ высшей степени тмъ особеннымъ темпераментомъ, который длаетъ человка способнымъ къ воспроизведенію месмерическихъ явленій, это обстоятельство подтверждается существованіемъ между неграми, даже по сіе время, мужчинъ и женщинъ, которые, по словамъ путешественниковъ, обладаютъ необыкновенной магической силой. Ддъ Дрэда, со стороны матери, будучи извстнйшимъ африканскимъ чародемъ, открылъ въ своемъ внук, еще въ самые ранніе годы его жизни, эту удивительною способность. Онъ сообщилъ ему тайну укрощеніи змй и вкоренилъ въ него неизгладимую мысль, что онъ одаренъ таинственной силой. Замчательный даръ, который горные жители называютъ вторымъ зрніемъ, составляетъ весьма обыкновенное преданіе между неграми, готовыми во всякое время доказать это тысячами примровъ. Объяснять, въ чемъ именно заключается эта способность, мы не беремъ на себя. Есть ли это какая либо, еще недознанная, принадлежность души человческой, составляющая, въ отношеніи къ будущему, тоже что и память къ прошедшему, или чрезвычайно возвышенное настроеніе чувственнаго организма, которое сообщаетъ человку инстинктивную проницательность, принадлежащую исключительно животнымъ,— мы не ршаемся опредлить. Относительно Дрэда, мы можемъ однако же утвердительно сказать, что съ помощію этой способности души онъ часто избгалъ многихъ опасностей. Это второе зрніе предостерегало его отъ различныхъ мсть, въ которыхъ его поджидали охотники, указывало ему, во время нужды, гд искать добычу, или гд находились люди, на которыхъ можно было бы безопасно положиться, его инстинктъ часто оказывался до такой степени непогршительнымъ, что каждое слово его между его товарищами имло важное значеніе, и самъ онъ служилъ для нихъ существомъ, на которое они смотрли съ величайшимъ подобострастіемъ. Замчателенъ фактъ, хотя въ этомъ случа его и нельзя назвать исключительнымъ, что восторженность души въ этомъ человк струилась, оовидимому, параллельно съ теченіемъ тонкаго и практическаго ума и, подобно человку, который говоритъ поперемнно на двухъ языкахъ, онъ говорилъ почти въ одно и то же время, то слишкомъ восторженно, то весьма обыкновенно. Такая особенность сообщала всей его личности замчательностранный эффектъ.

Ночью, во время митинга, онъ находился, какъ мы уже видіи, въ величайшемъ экстаз. Преступное смертоубійство его товарища, казалось, приводило его душу въ страшное волненіе, подобно тому, какое замчаемь мы въ громовой туч, когда она наполняется медленно скопляющимся электричествомъ. Разстояніе отъ мста его убжища до поляны, гд собрался митингъ, хотя и простиралось миль на пятнадцать, покрытыхъ почти непроходимыми болотами, но онъ перешелъ его, не испытавъ ни малйшей усталости. Еслибъ даже его и поймали, то, по всей вроятности, никто бы не ршался схватить его, а тмъ боле связать. Простившись съ Гарри, онъ пустился въ глубину болота, напвая, по обыкновенію, слова знакомыхъ ему гимновъ.

День былъ знойный. Было около двухъ часовъ за полночь, когда гроза, долго собиравшаяся и уже грохотавшая въ отдаленной части горизонта, начинала развивать свои силы.

Глухой гулъ, наводившій ужасъ, и сопровождаемый рзкими порывами втра, пробжалъ по чащ лса, заставляя преклоняться предъ собой вершины вковыхъ деревьевъ.

Острыя стрлы молніи, мелькая между втвями, какъ будто вылетали изъ лука, натянутаго рукою невидимаго и грознаго ангела. Масса тяжелыхъ облаковъ въ одинъ моментъ закрыла луну, вслдъ за тмъ разлился широкій, яркій, ослпительный потокъ пламени, сосредоточившійся на вершин высокой сосны, близь того мста, гд остановился Дрэдъ, и въ мгновеніе ока сдернулъ съ ней сучья, какъ ребенокъ, играя, сдергиваетъ листъ съ маленькой втки.

Дрэдъ съ изступленнымъ восторгомъ всплеснулъ руками, и когда гроза бушевала кругомъ его, заплъ методистскій гимнъ: ‘Возстань, о Боже! въ сил твоей, и сокрушатся кедры Ливанскіе отъ десницы твоей!’

Буря гнула лсъ, какъ тростникъ, и громадныя деревья, вырываемыя съ корнемъ изъ мягкой почвы, падали съ трескомъ и ужасающимъ шумомъ, но Дрэдъ, какъ злой геній, не обращалъ на это вниманія, восклицалъ и проходилъ въ большій и большій восторгъ. Такое грозное проявленіе величія природы, казалось, придавало ему силы, приводило его въ сильное волненіе, онъ продолжалъ пть съ еще боле энергическимъ одушевленіемъ’ Но восклицанія его оставались неслышными, какъ оставалась бы въ эту грозную минуту тысячи другихъ голосовъ! Мало по малу гроза начинала утихать, и крупныя капли дождя стали падать рже и рже, подулъ прохладный втерокъ и, вслдъ затмъ, сквозь осребренные края свинцовыхъ облаковъ, проглянулъ свтлый обликъ луны.

Въ то время, когда Дрэдъ тронулся съ мста, чтобы пуститься въ дальнйшій путь, одинъ изъ яркихъ проблесковъ луны обнаружилъ передъ нимъ, въ нсколькихъ шагахъ отъ дерева, разбитаго молніей, скорчившуюся фигуру человка. По всему было видно, что это былъ бглый негръ и, въ добавокъ, тотъ самый, который, рискуя жизнью, ршился въ день митинга бжать отъ извстнаго намъ торгаша.

— Кто здсь и въ такое время ночи? сказалъ Дрэдъ, подходя къ нему.

— Я заблудился, отвчалъ негръ: — и не знаю, гд нахожусь.

— Ты бглый? спросилъ Дрэдъ.

— Не измни мн! возразилъ бглецъ испуганнымъ тономъ.

— Измнить теб! Боже избави! сказалъ Дрэдъ: — какимъ образомъ попалъ ты въ это болото?

— Я бжалъ отъ купца, который водитъ насъ по штатамъ и продаетъ.

— Вотъ что! сказалъ Дрэдъ: — пойдемъ со мной, я избавлю тебя отъ погони и, въ добавокъ, дамъ пріютъ.

— Я выбился изъ силъ, сказалъ негръ: — съ каждымъ шагомъ я вязну по колна, а между тмъ собаки нагоняютъ меня… Это наврное. Если он поймаютъ меня, такъ пусть ужь разорвутъ меня на мст, я готовъ покончить съ своей жизнью. Однажды мн удалось пробраться въ Нью-Йоркъ, завести тамъ небольшой домикъ, имть жену, двухъ дтей и небольшія деньжонки, но меня поймали, отправили назадъ и продали. Теперь остается только умереть. Стоитъ ли жить на свт тому, противъ кого все вооружено?

— Умереть! Зачмъ? сказалъ Дрэдъ: — подъ моей защитой ты будешь жить! Ободрись, мой другъ, ободрись! Черезъ нсколько часовъ я проведу тебя въ такое мсто, куда не попадетъ никакая собака! Вставай…. пойдемъ.

Негръ всталъ и сдлалъ усиліе итти, но, изнуренный и безъ привычки ходить по всякому болоту, онъ почти на каждомъ шагу спотыкался и падалъ.

— Ну что, любезный, сказалъ Дрэдъ: — трудно! постой, я возьму тебя на плечо, и потащу какъ дикаго барана, къ этой нош мн не привыкать.

И, примняя слово къ длу, онъ посадилъ негра на плечи, веллъ ему крпче держаться, и пошелъ къ болоту, не чувствуя никакой тяжести. Было около трехъ часовъ утра, облака постепенно рдли и лучи луннаго свта прорывались сквозь густую листву, мокрую и дрожавшую отъ легкаго втерка. Мертвая тишина нарушалась однимъ жужжаньемъ наскомыхъ, да изрдка трескомъ валежника и всплесками воды подъ ногами Дрэда.

— Должно быть, ты очень силенъ, сказалъ его спутникъ:— давно ли ты въ здшнихъ болотахъ?

— Давненько, отвчалъ Дрэдъ,— я одичалъ въ этихъ мстахъ. Меня считаютъ за звря. Уже много лтъ, какъ я сдлался товарищемъ драконовъ и совъ. Я сплю рядомъ съ левіааномъ въ камышахъ и тростник. Я убдился, что лучше имть дло съ аллигаторами и змями, чмъ съ людьми. Они не тронутъ того, кто ихъ не трогаетъ, а люди…. они алчутъ драгоцнной жизни.

Черезъ часъ ровной ходьбы Дрэдъ приблизился къ окраин описаннаго нами острова, и шагахъ въ двадцати отъ него провалился въ топь по самый поясъ. Съ большими усиліями онъ выбрался изъ топи и, велвши своему спутнику слдовать за нимъ, началъ бережно ползти на четверенькахъ, подавая въ то же время сигналъ продолжительнымъ, рзкимъ, страннымъ свисткомъ. Точно такой же свистокъ раздался за стной непроходимой чащи. Спустя нсколько секундъ, въ кустарникахъ послышался трескъ сухихъ сучьевъ, ломавшихся подъ ногами бжавшаго животнаго. Наконецъ изъ-подъ кустовъ выскочила огромная собака, изъ породы водолазовъ, и начала выражать свою радость самыми необыкновенными прыжками.

— Здравствуй, Буккъ, здравствуй! сказалъ Дрэдъ:— ну, полно, полно! Покажи-ка лучше намъ дорогу.

Водолазъ, какъ будто понимая приказаніе, быстро повернулся въ чащу: Дрэдъ и его товарищъ послдовали за нимъ ползкомъ. Тропинка извивалась между кустарниками крупными изгибами и наконецъ прерывалась у корней громаднаго дерева Дрэдъ началъ карабкаться и, достигнувъ одного изъ длинныхъ сучьевъ, ловко спрыгнулъ на открытую поляну, которую мы уже описали. Жена всю ночь ждала его, и теперь, съ восклицаніями радости, бросилась въ его объятія.

— Наконецъ-то ты воротился! Я боялась, что въ этотъ разъ тебя поймаютъ!

— О, нтъ!… До этого имъ далеко! А что! похоронили?

— Нтъ еще. Могилу вырыли, и покойная лежитъ подл нея.

— Пойдемъ же и похоронимъ, сказалъ Дрэдъ.

Въ отдаленной части поляны стоялъ засохшій одинокій кедръ, совершенно потерявшій свою натуральную зелень. Но, будучи покрытъ сверху до низу длинными и густыми гирляндами изъ роскошныхъ вьющихся растеній, которыми такъ изобялуютъ т страны, онъ, при тускломъ свт занимавшейся зари, представлялъ собою гигантское привидніе, одтое въ трауръ. Подъ этимъ кедромъ, Дрэдъ, отъ времени до времени, погребалъ тла бглецовъ, которыя находилъ въ болотахъ. Вдова покойника, жена Дрэда и новый пришлецъ окружили неглубокую могилу. Заря начала уже румянить востокъ. Луна и звзды все еще сіяли. Дрэдъ долго смотрлъ на нихъ и потомъ торжественнымъ голосомъ началъ читать молитвы.

Наконецъ онъ нагнулся, приподнялъ трупъ и опустилъ его въ могилу, въ эту минуту громкія рыданія вдовы огласили воздухъ.

— Перестань, женщина! сказалъ Дрэдъ, поднимая руку: — не плачь объ умершихъ и не стуй о нихъ, но плачь и сокрушайся о живущихъ.

ГЛАВА XXIV.

ЕЩЕ ЛТНЯЯ БЕСДА ВЪ КАНЕМА

Чудное, роскошное утро, омытое слезами минувшей грозы, взошло во всемъ своемъ величіи надъ Канема. Дождевыя капли искрились и сверкали на каждомъ листк, или, падая отъ дуновенія втерка, играли радужными цвтами. Въ открытыя окна врывалось дыханіе безчисленныхъ розъ. Чайный столъ, съ его чистой скатертью, блестящимъ серебромъ и ароматнымъ кофе, манилъ къ себ членовъ общества, принимавшихъ участіе во вчерашнемъ митинг и готовыхъ, съ свжими силами, съ свжимъ настроеніемъ духа, начать разговоръ, завязавшійся еще наканун. Возвращаясь домой, они говорили о сценахъ, сопровождавшихъ митингъ, удивлялись и разсуждали о странномъ происшествіи, которымъ митингъ окончился. Никто, однако же, не понялъ грозныхъ словъ, произнесенныхъ Дрэдомъ. Аристократическое общество въ Южныхъ Штатахъ до такой степени избгаетъ столкновенія съ людьми, поставленными отъ нихъ на нсколько ступеней ниже, до такой степени боится ознакомиться съ побужденіями и чувствами этихъ людей, что самыя страшныя вещи, происходящія почти передъ глазами ихъ, остается для нихъ неузнанными, незамченными. Скорби и страданія негровъ-невольниковъ были для Нины и Анны Клейтонъ нераскрытою, запечатанною книгою. Имъ и въ голову не приходило войти въ положеніе этихъ людей. Дядя Джонъ, если и зналъ о ихъ существованіи, то всячески старался удаляться отъ нихъ, какъ удалялся отъ всякой другой непріятной сцены. Каждый изъ нихъ слышалъ объ охотникахъ на негровъ, и считалъ ихъ низкими, грубыми людьми, но дальше этого они не заходили. Различныя мысли и намренія, пробужденныя наканун и душ членовъ небольшаго общества, приняли, вмст съ другими предметами, совершенно другой свтъ подъ лучами утренняго свта. Въ своей собственной жизни, каждый изъ насъ, вроятно, можетъ припомнить, какое различное впечатлніе часто производитъ на насъ одинъ и тотъ же предметъ поутру и вечерокъ. Все, что мы думали и говорили при мерцающихъ звздахъ, или при блдномъ свт луны, повидимому, вмст съ горячими, сухими лучами солнца, расправляетъ крылья и, какъ роса, улетаетъ къ небу. Люди были бы лучше, еслибъ вс молитвы и добрыя намренія, которыя они слагаютъ съ вечера на подушку, оставались неизмнными при ихъ пробужденіи. Дядя Джонъ вполн сознавалъ эту истину, когда садился за завтракъ. Наканун онъ бесдовалъ съ самимъ собою и пришелъ къ такому умному заключенію, что онъ, мистеръ Джонъ Гордонъ, былъ не просто тучный, пожилой, въ синемъ фрак и бломъ жилет джентльменъ, для котораго главная цль существованія заключалась и томъ, чтобъ хорошо пость, хорошо попить, хорошо поспать, носить чистое блье и устранять себя отъ всякихъ хлопотъ, — нтъ! Внутри его совершился какой-то странный переворотъ: въ немъ пробудился тотъ великій, вчно дремлющій лнивецъ, котораго мы называемъ душой, который становится скучнымъ, безпокойнымъ, взыскательнымъ, тяжелымъ гостемъ, и который, вслдъ за пробужденіемъ, вскор снова засыпаетъ, въ самое короткое время, при первомъ усыпительномъ вліяніи. Въ прошедшій вечеръ, тревожимый этимъ безпокойнымъ гостемъ, пораженный непостижимой силой грозныхъ словъ: день страшнаго суда и будущая жизнь, онъ выступилъ впередъ и палъ на колна, какъ человкъ, который чистосердечно кается въ грхахъ своихъ и ищетъ спасенія, который въ этихъ грозныхъ словахъ настигаетъ великую и страшную истину. Съ наступившимъ yтpомъ очень бы благоразумно было и очень бы кстати поговоритъ этомъ предмет, но дядя Джонъ почти стыдился подобнаго разговора. За завтракомъ возникъ вопросъ, когда бы предпринять поздку на митингъ.

— Надюсь, мистеръ Джонъ, сказала тетушка Марія: — вы больше не подете. По моему мннію, вамъ бы слдовало держаться отъ подобныхъ сборищъ какъ можно дальше. Мн досадно было видть васъ въ толп этого грязнаго народа.

— Слова эти доказываютъ, сказалъ дядя Джонъ:— что мистриссъ Гордонъ привыкла обращаться только въ самыхъ избранныхъ кругахъ.

— Мн, сказала Анна Клэйтонъ: — не нравится этотъ обычай, не потому, что я не люблю находиться въ кругу простаго народа, нтъ! Мн не нравится нарушеніе приличія и скромности, которыя составляютъ принадлежность нашихъ самыхъ сокровенныхъ и священныхъ чувствъ. Кром того, въ подобной толп бываютъ такіе грубые люди, что право непріятно приходить съ ними въ столкновеніе.

— Я даже не вижу въ этомъ никакой полезной цли, сказала мистриссъ Джонъ Гордонъ:— я ничему этому не врю. Это ни больше, ни меньше, какъ временное увлеченіе. Люди собираются, предаются движеніямъ души, расходятся — и становятся опять такими же, какими были прежде.

— Такъ, прекрасно, сказалъ Клэйтонъ: — но, скажите, не лучше ли хотя разъ втеченіе извстнаго промежутка времени, предаться движеніямъ души, чмъ никогда не имть религіознаго чувства? Не лучше ли имть хоть на нсколько часовъ втеченіе года живое сознаніе о важности и достоинств души, о ея безсмертіи, чмъ не испытывать его втеченіе всей жизни? Не будь подобныхъ собраній,— и толпы людей, которыхъ мы видли, во всю свою жизнь ни слова не услышатъ о подобныхъ вещахъ, никогда о нихъ и не подумаютъ. Я не вижу также, почему бы мн или мистеру Гордону, не стать вчера вечеромъ, вмст съ этой толпой, на колна.

— Что касается до меня, сказала Нива:— то пніе гимновъ подъ открытымъ небомъ невольнымъ образомъ производитъ глубокое впечатлніе.

— Да, сказалъ Клэйтонъ: — это пніе, какъ-то особенно гармонируетъ съ лсами, въ которыхъ оно происходитъ. Нкоторые напвы такъ вотъ и кажутся подражаніемъ пнію птицъ или порывамъ втра между втвями дремучаго лса. Они обладаютъ особенно гармоническою энергіей, превосходно приноровленною для выраженія сильныхъ ощущеній. Еслибъ митинги не приносили никакой другое пользы, кром распространенія въ народ этихъ гимновъ и напвовъ, я бы и тогда считалъ ихъ неоцненными.

— А я такъ всегда имла предубжденіе противъ подобнаго распространенія, сказала Анна.

— Ты несправедливо о нихъ судишь, сказалъ Клэйтонъ: ты судишь, какъ вообще вс свтскія, воспитанныя женщины, по понятіямъ которыхъ жизнь человческая должна всегда являться въ розовомъ свт. Представь себ восторженность и глубокое благоговніе простаго сословія у древнихъ грековъ или римлянъ при звукахъ этихъ гимновъ. Возьмемъ для примра стихъ одного изъ нихъ, которые пли вчера вечеромъ:

Земля распустится, какъ снгъ,

Сіяніе солнца померкнетъ.

Но ты, о Боже! сотворшій меня изъ ничего,

Во вки вковъ пребудешь со мною!

Сколько вры заключается въ этихъ словахъ! Сколько увренности въ безсмертіи души! Возможно ли, чтобъ человкъ, постигающій силу этихъ словъ, не возносилъ души къ небу? а потомъ, сколько благороднаго мужества звучало въ словахъ перваго гимна! Кто, слушая ихъ, въ состояніи оставаться равнодушнымъ?

— Правда, правда, сказала Анна: — только, къ сожалнію, негры не понимаютъ и половины того, что поютъ, — не имютъ ни малйшаго понятія о томъ вліяніи которое должно производить на нихъ это пніе.

— Это ничего не значитъ, сказалъ Клэйтонъ: — уже и того достаточно, что многія возвышенныя чувства, которыми дышатъ эти гимны, распространяются въ народ.

— А какъ вы думаете, сказалъ дядя Джонъ:— что было на ум того человка, который говорилъ на митинг въ послдній разъ и хотть показать, что слова его раздаются въ облакахъ? Никто, повидимому, не зналъ, кто онъ такой, какимъ образомъ и откуда явился, а между тмъ слова его произвели на все собраніе глубокое впечатлніе. Еще никто, мн кажется, не выставлялъ нашихъ заблужденій въ такомъ яркомъ и даже страшномъ свт.

— Какой вздоръ! сказала тетушка Марія: — эту странность я объясню такимъ образомъ, что какой нибудь странствующій бдный проповдникъ хотлъ произвести на взволнованное собраніе боле сильное впечатлніе. Будь у меня въ рук пистолетъ, я бы выстрлила въ дерево, и тогда посмотрла бы, какимъ тономъ сталъ бы онъ продолжать свою проповдь!

— Знаете ли, сказалъ Клэйтонъ: — изъ нсколькихъ словъ и звуковъ, долетвшихъ до моего слуха, я замтилъ, что въ его изступленной рчи была обдуманность. Такого звучнаго и впечатлительнаго голоса я никогда не слышалъ. Впрочемъ, при всеобщемъ волненіи въ митинг, подобному происшествію не должно удивляться. Ничего не можетъ быть естественне, что какой нибудь съумасбродный фанатикъ доведенъ былъ одушевленіемъ всей сцены митинга до изступленія, и чтобы облегчить себя, прибгнулъ къ этому средству.

— Сказать ли вамъ правду?— возразила Нина: я бы хотла отправиться туда и сегодня. Во-первыхъ потому, что это пріятная поздка, а во-вторыхъ и потому, что мн такъ нравится прогулка въ лсу,— нравится ходить между палатками, слушать разговоры негровъ и видть различные образчики человческой натуры. Я въ жизнь свою не видала такого многолюднаго собранія.

— Прекрасно! сказалъ дядя Джонъ, и я ду! Клэйтонъ правду говоритъ, что никто не долженъ стыдиться своей религіи.

— Конечно! саркастическимъ тономъ, сказала тетушка Марія.

— ду, непремнно ду! сказалъ дядя Джонъ, выпрямляясь.

— Съ Богомъ! воскликнулъ Клэйтонъ. Мы не должны судить о неграхъ примнительно къ привычкамъ образованнаго общества. Въ людяхъ образованныхъ каждая способность души остается въ своихъ надлежащихъ границахъ, но въ этомъ дикомъ произрастеніи восторженность переходить нердко предлы приличія, какъ дикій жасминъ заглушаетъ иногда огромное дерево.

— Скажите, пожалуйста, сказала Нина: — замтили ли вы, какъ бдный старикъ Тиффъ заботится о томъ, чтобы привязать своихъ дтей къ религіи? О себ, въ этомъ отношеніи, онъ мало заботится. Онъ похожъ на растенія, вьющіяся по деревьямъ въ болотахъ. Корня своего онъ не иметъ, а между тмъ растетъ и развивается.

— Несмотря на то, у него прехорошенькія, дти, — и какъ мило одты! сказала Анна.

— Вы не знаете, душа моя, сказала Нина: — Тиффъ, пpи встрч со мной, почти всегда падаетъ мн въ ноги, и умоляетъ не оставить его совтами относительно дтскихъ нарядовъ, и, еслибъ вы слышали, какъ забавно говоритъ онъ! У него, я вамъ скажу, такой отличный вкусъ, что не уступитъ ни одной французской модистк. Ужъ кажется, я умю одться, а Тиффъ въ моемъ наряд всегда найдетъ недостатки. Не правда ли, что это очень мило?— Когда я смотрю на старика, который ухаживаетъ около этихъ дтей, ма всегда приходятъ въ голову мысль о старомъ неуклюжемъ кактус, покрытомъ прелестными цвтами. Эти дти относительно къ Тиффу, тоже, что и цвты относительно къ кактусу. Отецъ малютокъ никогда не входитъ въ распоряженія Тиффа, Тиффъ съ своей стороны всячески старается устранить дтей отъ вліянія отца, и предоставить ему возможность трудиться. Все бремя воспитанія ихъ онъ принялъ на себя.

— Я съ своей стороны, сказала тетушка Несбитъ: — рада, что ты принимаешь въ этихъ дтяхъ участіе. Но мн они не нравятся. Я уврена, что изъ нихъ выдутъ безпорядочные люди, подожди немного, и ты увидишь, что слова мои оправдаются.

— Къ чему намъ брать къ себ на руки всхъ этихъ жалкихъ скоттеровъ, когда у насъ и безъ нихъ много прислуги? сказала мистриссъ Гордонъ.

— Я вовсе не намрена брать ихъ всхъ, возразила Нина:— я хочу взять только этихъ дтей.

— Желаю вамъ всего лучшаго! сказала мистриссъ Гордень.

— Я удивляюсь, что сдлалось съ Гарри! замтила Нина. Онъ ужасно печаленъ.

— Въ самомъ дл? сказала тетушка Несбитъ: — а я этого я не замтила.

— Почему знать? сказалъ дядя Джонъ: — быть можетъ, онъ думаетъ о томъ, какимъ бы образомъ и сегодня отправиться на митингъ. Я такъ думаю отправиться. Да вотъ что, мастеръ Клэйтонъ, продолжалъ онъ, положивъ руку на плечо Клэйтона:— садитесь вы въ кабріолетъ и возьмите съ собой эту маленькую гршницу, а я поду съ дамами, вроятно, вы позволяте мн воспользоваться благотворнымъ вліяніемъ совтовъ вашей сестрицы.

Безъ всякаго сомннія, Клэйтонъ охотно согласился съ такимъ предложеніемъ, и общество изъявило согласіе привести его въ исполненіе.

— Но послушайте, Клэйтонъ, продолжалъ дядя Джонъ, посадивъ Нину въ кабріолетъ и лукаво прищуривъ глаза: въ свою очередь не оставьте и вы ее добрыми совтами. Ей необходимъ руководитель и наставникъ! Я вамъ скажу, Клэйтонъ,— что такой двочки не найти во всей Сверной Каролин. Капризовъ въ ней бездна! Вы должны начать съ ласки и на нкоторое время дать ей волю, а потомъ ужъ съ ней не трудно справиться. Я самъ люблю, когда лошадь перерветъ, при первой закладк, всю упряжь и разобьетъ повозку, смло можно сказать, что изъ нея будетъ прокъ.

Сдлавъ такое глубокомысленное замчаніе, дядя Джонъ посадилъ въ карету миссъ Анну.

Клэйтонъ понялъ, на что намекалъ дядя Джонъ, совтуя такое обращеніе съ Ниной. Онъ зналъ очень хорошо, что съ такимъ живымъ существомъ, какъ Нина, не должно стсняться въ объясненіяхъ, и потому ни одинъ старикъ не держалъ бы себя такъ спокойно и такъ непринужденно въ этомъ tte—tte, какъ Клэйтонъ. Онъ зналъ, что послдній разговоръ на митинг еще боле сблизилъ ихъ. При этомъ случа они со всмъ чистосердечіемъ высказали другъ другу самыя сокровенныя чувства, а одно такое мгновеніе, по убжденію Клэйтона, имлъ боле обязательной силы, чмъ сотни объясненій въ любви.

Утро было очаровательное, какъ это всегда бываетъ посл грозы, бушевавшей втеченіе ночи. Воздухъ, очищенный отъ густыхъ испареній и напитанный благоуханіемъ растительнаго царства, становился легкимъ, теплымъ и вмст съ тмъ придающимъ силу дыхательнымъ органамъ. Въ немъ распространялось бальзамическое дыханіе сосновой рощи, по которой они прозжали. Вся зелень, омытая проливнымъ дождемъ, казалась только-что распустившеюся: до такой степени она была свжа и привлекательна. По всему небосклону разстилались роскошныя, имвшія видъ плавающихъ острововъ облака, которыя составляютъ исключительную принадлежность американскаго неба, они рзкимъ рельефомъ отдлялись отъ глубокой лазури. Еще вдалек отъ поляны, на которой сосредоточивался митингъ, до путниковъ долетали отголоски распваемыхъ гимновъ. По мр приближенія къ ней, они встрчали шумныя группы, служившія доказательствомъ слишкомъ частаго посщенія балагана Абиджи Скинфлинта и другихъ, ему подобныхъ временныхъ заведеній. Первымъ дломъ ихъ было заглянуть въ уголокъ, избранный Тиффомъ для своихъ дтей: онъ дятельно гладилъ блье для груднаго ребенка, вымытое свечера и только-что теперь просохшее. Полдневныя проповди еще не начиналась, и потому общество наше условилось пройтись между палатками. Женщины стряпали, мыли посуду подъ деревьями, при чемъ, разумется, не забыты были и бойкіе разговоры.

Однимъ изъ самыхъ замчательныхъ явленій того дня была проповдь мистера Диксона о заблужденіи и грховности человческаго рода. Она заключалась сильнымъ и торжественнымъ воззваніемъ ко всему собранію относительно невольничества. Мистеръ Диксонъ напомнилъ диссидентамъ всхъ сектъ, что состояніе невольничества осуждается въ ихъ книгахъ положительно и неоспоримо, что ни подъ какимъ видомъ не согласуется съ христіанской религіей и съ священнымъ закономъ, повелвающимъ намъ любятъ другъ друга, какъ самихъ себя. Онъ описалъ имъ сцену, которой былъ свидтелемъ въ лагер невольниковъ. Говорилъ объ ужасахъ, сопровождающихъ торговлю неграми внутри штатовъ,— представилъ трогательную картину разлуки семействъ, нарушенія всхъ домашнихъ и общественныхъ узъ, проистекающихъ изъ этой торговли, и наконецъ, ссылаясь на неизвстнаго оратора, наведшаго на нихъ ужасъ наканун, признавался передъ всмъ собраніемъ, что въ его словахъ онъ замчалъ глубокое значеніе, и что если не послдуетъ немедленнаго покаянія и исправленія, то, безъ всякаго сомннія, праведный гнвъ Божій поститъ всю страну. Говоря это съ чувствомъ, онъ въ свою очередь пробудилъ чувства въ слушателяхъ. Многіе были растроганы до слезъ, но, съ окончаніемъ проповди, чувства эти заглохли, какъ заглушаются волны, отступившія въ море посл удара въ скалу. Гораздо легче было принимать участіе во временномъ порыв душевнаго волненія, чмъ размышлять о трудныхъ и сопряженныхъ съ издержками преобразованіяхъ. Мистеръ Диксонъ отдавалъ, однакожь, справедливость блымъ въ невольническихъ штатахъ, поставляя на видъ, что, втеченіе длиннаго періода безпорядочнаго управленія, они, отъ времени до времени, съ радушіемъ принимали проповдниковъ, ревностно говорившихъ въ защиту вры и человчества, хотя и слушали ихъ съ тмъ тупымъ терпніемъ, которое обнаруживаютъ люди, когда сознаютъ свои заблужденія, не намреваясь въ нихъ исправиться. Въ послдніе же годы такіе проповдники, порицая притсненія, испытываемыя невольниками, нердко подвергали жизнь свою опасности. Эта проповдь была предметомъ разговора во всхъ частяхъ поляны, и никто, быть можетъ, не восхвалялъ ея такъ громко, какъ купецъ, торговавшій неграми, сидвшій въ это время на самомъ видномъ мст въ балаган Абиджи Скинфлинта.

— Проповдь была очень хороша, сказала Нина, и я врю въ ней каждому слову, Но, скажите, что же, по-вашему мннію, мы должны длать?

— Мы должны, сказалъ Клэйтонъ, смотрть на эманципацію негровъ, какъ на неизбжное событіе, и приготовить къ тому всхъ нашихъ невольниковъ по возможности въ скорйшее время.

Разговоръ этотъ происходилъ въ то время, когда партія наша расположилась завтракать въ прохладной тни деревьевъ вокругъ большой корзины съ холодной провизіей, которую они на свобод разбирали.

— Послушайте, Клэйтонъ, сказалъ дядя Джонъ: я не вижу смысла въ томъ приговор, который произнесли сегодня надъ нами? Боже праведный! да какое же мы длаемъ зло? Что касается до негровъ, то, право, они живутъ лучше нашего. Я говорю это хладнокровно — то есть, такъ хладнокровно, какъ можетъ говорить человкъ около двухъ часовъ по полудни, въ такой зной, какъ сегодня. Вы только посмотрите на моихъ негровъ! Бываютъ ли у меня когда нибудь цыплята, яица или огурцы? Никогда, увряю васъ! Цыплята у меня не ведутся, червь точить огурцы при самомъ ихъ зародыш, а у негровъ, посмотришь, во всемъ изобиліе. Огурцы зеленютъ у нихъ, какъ плющъ, и, разумется, я долженъ у нихь покупать эти овощи. Они выводить цыплятъ, я покупаю ихъ, отдаю на кухню, и потомъ они же ихъ съдаютъ. Вотъ какъ у насъ водится! Что касается до цпей, до тюрьмъ и торговли неграми, то, конечно, это отвратительно! У меня этого не было я не будетъ. Я вытолкаю въ шею перваго покупщика, несмотря на-то, что эти курчавыя головы съдаютъ меня, какъ саранча. Какъ хотите, а подобныя проповди мн не нравятся.

— Нашъ мистеръ Титмаршъ, сказала тетушка Несбить, говоритъ объ этомъ предмет совсмъ иначе.

— Не думаю, сказала Нина: чтобы учрежденіе, вредное для той и другой стороны, происходило отъ Бога.

— Кто этотъ мистеръ Титмаршъ? спросилъ Клэйтонъ, вполголоса.

— Это одинъ изъ фаворитовъ тетушки Несбитъ, и одинъ изъ предметовъ моего отвращенія. Я его терпть не могу!

— Конечно, могутъ говорить, что угодно объ образованіи простаго народа въ Сверныхъ Штатахъ, сказалъ дядя Джонъ, но этотъ народъ мн не нравится. Да и къ чему ведетъ образованіе простаго народа?— разв только къ ихъ же погибели. Я слышалъ объ ученыхъ кузнецахъ, которые пренебрегаютъ своимъ ремесломъ, пріучаются говорить напыщенныя рчи и становятся бродягами. Подобныя вещи мн, право, не нравятся. Ученость ставитъ ихъ выше той сферы, въ которой имъ суждено обращаться, — оттого и происходитъ въ Сверныхъ Штатахъ постоянный безпорядокъ и неурядица. У насъ здсь все идетъ мирно и тихо. Пристроить бы только несчастныхъ этихъ скоттеровъ Подождите, впрочемъ,— рано или поздно, а мы припишемъ ихъ къ неграмъ, и тогда начнется у насъ не жизнь, а блаженство.

— Дйствительно, сказала Нина: дядюшка Джонъ видитъ въ этомъ возрожденіе блаженнаго вка!

— Разумется, сказалъ дядя Джонъ: для простаго народа не обходимо, чтобы кто-нибудь управлялъ имъ, заботился о немъ: это, по-моему, одно изъ главныхъ условій его существованія. Все его образованіе должно заключаться въ изученіи слдующей истины: стараться честнымъ трудомъ пріобртать средства къ существованію въ той стран, въ которой судьб угодно было основать его. Строгое соблюденіе этого правила въ свою очередь, будетъ служить прочнымъ основаніемъ честнаго, трудолюбиваго, полезнаго общества. Людямъ, которые должны управлять такимъ обществомъ, надобно будетъ ршить, въ чемъ состоять ихъ обязанности. Они должны быть разсудительны, внимательны, снисходительны, и тому подобное. Вотъ мое понятіе о благоустроенномъ обществ.

— Поэтому вы не гражданинъ Соединенныхъ Штатовъ, сказалъ Клэйтонъ.

— Я не гражданинъ?— Неправда. Я врю въ равенство джентльменовъ и въ права равенства между людьми благовоспитанными. Въ этомъ состоитъ мое понятіе о законахъ нашей родины.

Клэйтонъ, Нина и Анна засмялись.

— Слушая веселыя и свободныя сужденія дядюшки, сказала Нина: замчая въ немъ желаніе добра своему ближнему, другой, пожалуй, приметъ его за величайшаго демократа. А какъ вы полагаете, почему онъ кажется такимъ? потому что онъ до безпредльности вритъ въ свое превосходное положеніе — вотъ и все. Онъ увренъ, что, при своемъ положеніи, онъ не подвергается ни малйшей опасности.

Общество наше условилось не ждать окончанія вечернихъ проповдей. Новизна эффекта миновала, и къ тому же тетушка Несбитъ заговорила о вредномъ вліяніи росы и вечерняго воздуха. Вслдствіе этого, лишь только атмосфера охладла до такой степени, что можно было хать подъ косвенными лучами солнца, невыносимо палившаго втеченіе дня, наши путники уже возвращались домой. Лсная дорога покрывалась зеленью и золотистыми полосами свта, прорывавшагося сквозь пустыя пространства между стволами деревьевъ, сосновая роща во всхъ частяхъ свонхь оглашалась пніемъ птицъ. Весьма естественно, что разговоръ между Ниной и Клэйтономъ имлъ спокойное настроеніе.

— Мн кажутся странными вс эти бесды я разсужденія, сказала Нина. Въ такихъ случаяхъ я всегда вспоминаю Ливію Рай… Ахъ! если бы вы знали, что это за двушка! сколько прекрасныхъ качествъ въ ней! и что всего необыкновенне,— она добра, не будучи скучною. Скажите, пожалуйста,— почему это добрые люди, по большей части, вмст съ тмъ бываютъ и скучны.

— Надо вамъ замтить, сказалъ Клэйтонъ: подъ качествомъ добрый, я почти всегда подразумеваю недостатокъ нравственной силы. Люди нердко говорятъ о самоотверженіи,— тогда какъ желанія ихъ до такой степени шатки, что сдлать оданъ шагъ или другой для нихъ все равно. Такіе люди легко попадаютъ на религіозную рутину, выучиваютъ наизусть нсколько фразъ, и становятся, какъ вы говорите, весьма скучными добрыми людьми.

— Въ этомъ отношеніи Ливія Рэй заслуживаетъ вниманія, сказала Нина. Она получила то воспитаніе, которое обыкновенно даютъ двочкамъ въ Новой Аигліи, воспитаніе фундаментальне и обширне нашего. Она также легко читаетъ полатыни и погречески, какъ пофранцуски и поитальянски. Она умна, проницательна, дальновидна, а съ тмъ вмст прихотлива и капризна, какъ этотъ виноградъ, хотя въ то же время такъ основательна! О, я обожаю ее! Не смотря на ея кратковременное пребываніе въ нашемъ пансіон, она принесла мн больше пользы, чмъ вс учителя и все ученье. Пріятно имть убжденіе, что подобные люди существуютъ. Не правда ли?

— Да, сказалъ Клэйтонъ. Все хорошее въ этомъ мір проистекаеть отъ людей съ хорошимъ направленіемъ. Все вычитанное изъ книгь не принесетъ вамъ той пользы, какую можетъ доставить знакомство съ личностью писателя. Хорошая книга непремнно заставляетъ васъ предполагать, что въ автор есть гораздо больше того, что онъ высказалъ.

— Это самое чувство я испытываю въ отношенія къ Ливіи, съ горячностью сказала Нина. Она мн кажется какимъ-то родникомъ. Я долго находилась при ней, а не постигла ея и половину? Она постоянно возбуждала во мн желаніе узнать ее еще боле. Когда нибудь я прочитаю вамъ ея письма. Ливія пишетъ превосходно, и я очень цню это, потому что сама я совсмъ не умю писать. Я лучше могу говорить, чмъ писать. Идеи, которыя гнздятся въ голов моей, ни подъ какимъ видомъ не хотятъ повиноваться мн, когда я вздумаю изложить ихъ на бумаг: он непремнно хотятъ, чтобъ я ихъ высказала. Вы бы посмотрли на Ливію, такіе люди всегда длаютъ меня недовольной собою. Не знаю, почему мн пріятно видть людей и предметы превосходне меня во многихъ отношеніяхъ, тогда какъ они явно говорятъ мн, убждаютъ меня, до какой степени я жалкое созданіе. Услышавъ Дженни Линдъ, я посл того долго не могла слышать своей музыки, которая вдругъ обратилась въ пустые, лишенные всякой гармоніи, звуки, а между тмъ музыка мн нравится. Изъ всего этого я заключаю, что лучшій способъ къ исправленію себя состоитъ въ сознаніи своихъ недостатковъ

— Справедливо, сказалъ Клэйтонъ: это сознаніе можно назвать основнымъ камнемъ къ сооруженію всего прекраснаго. Главнйшее условіе для достиженія успха въ наукахъ и искусствахъ заключается именно въ сознаніи, что мы далеки ещк до совершенства.

— Знаете ли, сказала Нина посл непродолжительнаго молчанія: — я все удивляюсь, за что вы полюбили меня? Мн часто приходитъ на мысль, что вамъ бы слдовало жениться не на мн, а на Ливіи Рэй.

— Очень вамъ обязанъ, сказалъ Клэйтонъ: — за такое милое съ вашей стороны попеченіе о моей женитьб. Извините, однакожь, если я отдамъ предпочтеніе моему собственному выбору. Вдь и мы иногда бываемъ немного своенравны, и становимся похожими на вашъ прекрасный полъ.

— Но, сказала Нина:— если у васъ такой дурной вкусъ и вы непремнно хотите поставить на своемъ, то позвольте мн предупредить васъ, что вы ршительно незнаете, что ожидаетъ васъ впереди. Я весьма несвдуща, во мн ничего нтъ ничего практическаго. Я не умю вести счеты и вовсе не понимаю домохозяйства. Я буду оставлять открытыми комоды и шкафы, на письменномъ стол моемъ вы увидите всегдашній безпорядокъ, не могу запомнить число мсяца,— люблю рвать газеты и вообще длать такія вещи, которыхъ никто не похвалитъ, а тмъ боле вы, и тогда мн начнутъ говорить: Нина, зачмъ ты не сдлала этого? зачмъ не сдлала того? отчего ты длаешь другое? и такъ дале. О, я знаю васъ, мужчинъ! Разумется, это мн непонравится, и я буду въ тягость и себ, и вамъ. Я никогда не думала выходить за мужъ, а тмъ боле не разсчитывала на ваше предложеніе! Такъ вы не хотите принять мое предостереженіе?

— Нтъ! сказалъ Клэйтонъ, посмотрвъ на Нину съ выразительной улыбкой.

— Какъ ужасно упрямы и своенравны эти мужчины! сказала Нина и вмст съ притворнымъ смхомъ вдохнула въ себя длинный глотокъ воздуха.

— Что длать! женщины вообще обладаютъ такой незначительной частицей этихъ качествъ, что мы, по необходимости, должны принять остальное на себя, сказалъ Клэйтонъ.

— Значитъ, вы ршительно остаетесь при своемъ выбор?сказала Нина, глядя кругомъ, полусмясь, полураскраснвшись.

— Непремнно! особливо посл вашего великодушнаго вызова.

Съ этими словами Клэйтонъ крпко обнялъ одной рукой стамъ Нины и пристально посмотрлъ ей въ глаза.

— Ну что, моя маленькая Оріола {Oriole, родъ хорошенькой птички тропическихъ странъ.}, наконецъ я поймалъ васъ? И….

Но мы уже слишкомъ растянули эту главу.

ГЛАВА XXV.

ВОЗВРАЩЕНЕ МИЛЛИ.

Посщеніе Клейтона и его сестры, какъ все пріятное въ этомъ мір, имло свой конецъ. Клейтонъ былъ отозванъ къ служебнымъ занятіямъ и книгамъ, а Анна должна была сдлать нсколько лтнихъ визитовъ, предварительно, до прізда на плантацію Клейтона ‘въ рощу Маньолій’, гд ей предстояло разсмотрть нсколько плановъ относительно улучшенія быта негровъ. Нина и Клейтонъ старались показать, что между ними не было окончательной помолвки, но въ минуты разлуки для всхъ очевидно было, что для опредленія ихъ отношеній другъ къ другу не доставало именно только этого названія. Между Ниной и Анной образовалась самая искренняя дружба. Несмотря на то, что Нина почти ежедневно приходила въ непріятное отношеніе съ непогршительными взглядами Анны на вещи, что Анна въ значительной степени обладала той похвальной наклонностью читать наставленія, которая часто существуетъ въ самыхъ отличныхъ молодыхъ леди,— доброе согласіе между ними никогда не нарушалось. Надобно, однакоже, признаться, что недлю спустя посл разлуки, Нина замтно скучала и не знала какъ убить время. Происшествіе, которое мы сейчасъ разскажемъ, доставило ей нкоторое развлеченіе и вмст съ тмъ возможность открыть новую страницу въ нашемъ разсказ.

Однажды, посл завтрака, когда Нина одна сидла на балкон, вниманіе ея было привлечено громкими восклицаніями, раздававшимися съ правой стороны господскаго дома, гд расположено было селеніе негровъ. Взглянувъ туда, Нина, въ крайнему своему изумленію, увидла Милли въ средин многочисленной группы, осаждавшей ее безпрерывными вопросами. Чтобъ узнать, что это значило, Нина въ ту же минуту сбжала съ балкона. Приближась къ групп, она съ удивленіемъ замтила, что голова ея доброй старой Милли была перевязана, одна рука подвшена, и что сама она находилась въ крайнемъ изнеможеніи.

— Милли! вскричала она, подбгая къ ней съ непритворной любовью: что съ тобой сдлалось!

— Ничего моя радость! особливо теперь, когда я добрела сюда!

— Но скажи, пожалуйста, что съ твоей рукой?

— Право ничего! Въ меня выстрлилъ одинъ господинъ, но, благодаря Бога, не убилъ. Я не имла къ нему злобы, и вполн убжденная, что съ его стороны несправедливо и неприлично обходиться со мной такимъ образомъ, взяла я убжала.

— Пойдемъ ко мн, сію же минуту, сказала Нина, поддерживая старую няню, и помогая ей подняться по ступенькамъ балкона:— какой стыдъ, какое варварство! Тихонько, Милли, не торопись! Какъ безчеловчно! Я знала, что на этого человка нельзя положиться.— Такъ это-то и есть хорошее мсто, которое онъ нашелъ для тебя?

— Точно такъ, сказалъ Томтитъ, бжавшій въ глав молодаго поколнія негровъ, съ полотенцемъ, перекинутымъ черезъ плечо, и съ недочищеннымъ ножемъ въ рук, между тмъ, какъ Роза, старый Гондредъ и многіе другіе вошли на балконъ.

— Ахъ, Господи! сказала тетушка Роза: — только вздумать объ этомъ! Зачмъ это богатые-то люди отпускаютъ своихъ негровъ ко всякой дряни въ услуженіе?

— Ничего, сказалъ старый Гондредъ:— это хорошо! Милли ужь слишкомъ зазналась, стала задирать свой носъ черезъ чуръ высоко. Удивляться тутъ нечему!

— Убирайся ты прочь, старая язва! вскричала тетушка Роза. Я еще не знаю, кто выше твоего задираетъ свой носъ.

Нина, отпустивъ многочисленную свиту, сопровождавшую ее до крыльца и состоявшую преимущественно изъ мальчишекъ и слугъ, начала внимательно осматривать рану своей старой подруги. Пуля, дйствительно, слегка скользнувъ по рук, произвела однако же глубокую поверхностную рану, которая приняла воспалительное свойство, вслдствіе солнечнаго зноя и утомленія во время перехода.

Снявъ перевязку съ головы Милли, она увидла множество кровяныхъ просковъ отъ сильныхъ и жестокихъ ударовъ.

— Что это значитъ? сказала Нина.

— Это удары, которые нанесены мн. Онъ былъ пьянъ, дитя мое, и не зналъ, что длалъ.

— Какъ жестоко, какъ безчеловчно! сказала Нина: — посмотрите, продолжала она, обращаясь къ тетушк Несбитъ:— вотъ что значитъ отпускать людей въ услуженіе!

— Нина! я право не знаю, что теперь длать, печально сказала тетушка Несбитъ.

— Вы не знаете?? ну, такъ я скажу, что надобно длать! Во первыхъ, нужно перевязать эти раны и успокоить больную, сказала Нина, суетясь около Милли, приготовляя перевязки и въ тоже время, позвонивъ въ колокольчикъ, чтобы подали теплой воды.

— Успокойся, Милли! я все сдлаю, стоитъ только захотть, и я могу быть славной нянюшкой, во всхъ отношеніяхъ.

— Да благословитъ васъ небо, дитя мое, мн становятся легче, отъ одной увренности, что я воротилась домой!

— Въ другой разъ ты не поспшишь бжать отъ насъ, сказала Нина, начиная омывать и перевязывать раны. Теперь ты похожа на что-то, ты можешь лечь въ моей комнат и отдохнуть.

— Благодарю васъ, милое дитя мое, но лучше будетъ, еслва пойду въ свою комнату, тамъ-то ужь я буду совершенно какъ дома, сказала Милли.

И Нина, съ обычною энергіей, проводила Милли, спустила сторы, уложила ее въ постель, покрыла шалью и, нсколько разъ пожелавъ ей уснуть и успокоиться, удалилась.

Съ нетерпніемъ ждала она минуты, когда Милли проснется, до такой степени тревожило ее положеніе больной и до такой степени она интересовалась узнать подробности ея разсказа.,

— Какое безчеловчіе! сказала Нина, обращаясь къ тетушк Несбигь. Мы должны подать жалобу на этихъ людей, при*ънудить ихъ дорого заплатить за подобный поступокъ.

— Ахъ, Нина! возразила тетушка Несбитъ:— это будетъ стоить значительныхъ издержекъ и безполезной траты времена.

— Ничего, сказала Нина. Я сейчасъ же напишу Клэйтону Я знаю, что онъ возьмется за это дло съ тою же горячностію, какъ и я. Онъ знакомъ съ нашими законами и знаетъ ихъ примненіе.

— Все же, Нина, безъ издержекъ это не обойдется, плачевнымъ голосомъ сказала тетушка Несбитъ: я знаю по опыту, что одна бда влечетъ за собой другую! Если Милли не воротится на мсто, я должна потерять плату за нее. А ужь это одно стоитъ всхъ судебныхъ издержекъ! На будущее время ей слдуетъ быть поосторожне.

— Ахъ, тетенька! неужели и посл этого вы хотите, чтобъ Милли воротилась на мсто?

— Конечно, хотя и очень жалю, уже и это обстоятельство я ставлю за большую потерю.

— Тетенька, вы говорите, какъ будто кром потери своей вы о чемъ больше не думаете. Вы совсмъ не обращаете вниманія на т страданія, которыя ожидаюгь Милли впереди.

— Напрасно ты такъ полагаешь, я очень сожалю Милли, сказала тетушка Несбить: — я еще боле буду сожалть, если она долго прохвораетъ. Согласись сама, при моемъ положеніи мн необходимо отдать куда нибудь въ люди женщину, которая для меня совершенно безполезна.

— Да, я узнаю ее въ каждомъ ея слов, сказала Нина, тономъ негодованія, выбжавши изъ комнаты и тихонько заглянувши въ дверь Милли. Кром себя, она никого не видитъ, никого не слышитъ, ни о чемъ не думаетъ, до другихъ ей вовсе нтъ дла. Какъ жаль, что Милли принадлежитъ не мн.

Посл двухъ-трехъ часовъ укрпляющаго сна, Милли вышла изъ комнаты довольно бодрою. Крпкая физическая организація и жизненныя силы, постоянно находившіяся въ превосходномъ порядк, давали Милли возможность переносить боле обыкновеннаго. Нина успокоилась, убдясь, что нанесенные побои и рана не будутъ имть дурныхъ послдствій и что черезъ нсколько дней Милли совершенно поправится.

— Теперь Милли, сказала Нина: пожалуйста, разскажи мн, гд ты была, и что за причина такихъ жестокихъ побоевъ?

— Вотъ видите ли, моя милочка, я поступила въ домъ мистера Баркера, человка добрйшаго, какъ увряли меня, и дйствительно онъ былъ добрйшій человкъ во многихъ отношеніяхъ. Но дло въ томъ, дитя мое, на свт есть люди, которые, такъ сказать, состоятъ изъ двухъ половинъ — изъ очень доброй и очень злой. Къ такому роду людей принадлежалъ и мистеръ Баркеръ. Нельзя сказать, чтобы онъ былъ пьяница, но ужь если выпьетъ хоть бездлицу, то сдлается ужасно страшнымъ и сердитымъ, въ такія минуты на него ничмъ не угодишь. Жена у него была прехорошенькая, и самъ онъ ничего бы, еслибъ не рябины: он его безобразили, особливо въ минуты бшенства! Сначала, знаете, все шло хорошо, и я была чрезвычайно довольна. Но однажды онъ пріхалъ домой такой сердитый, что никто ему не попадайся. Въ дом у него была другая женщина, съ ребенкомъ, такимъ милашкой, что прелесть. Ребенокъ этотъ игралъ обгорлой спичкой и нечаянно замаралъ одну изъ рубашекъ мистера Баркера, которыя я гладила. Вдругъ входитъ мистеръ Баркеръ, да какъ взбсится, какъ зареветъ, просто, я вамъ скажу, волосъ сталъ дыбомъ! Я слыхала его крикъ, но такого, какъ при этомъ раз, не слышала! Онъ божился, что убьетъ ребенка, и думала, душа моя, что онъ это сдлаетъ. Малютка забжалъ за меня, я прикрыла его,— вдь, дтское дло, чмъ онъ виноватъ?— Вотъ знаете, мистеръ Баркеръ еще больше взбленился, напустился на меня, схватилъ кожаный ремень, и, что есть силы, началъ бить меня по голов. Я думала уже, что онъ убьетъ меня, едва только подбжала къ двери, толкнула изъ нея ребенка прямо на руки Анны, которая въ туже минуту и убжала. Посл этого, онъ набросился на меня, какъ настоящій тигръ, изо рта бьетъ пна, реветъ и мечется! Я вывернулась наконецъ и убжала, но въ этотъ моментъ онъ схватилъ ружье и пустилъ въ меня зарядъ. Къ счастію, пуля только скользнула по поверхности кожи. Благодареніе Богу, что онъ не раздробилъ мн руку! Ужь я же, надо вамъ сказать, перепугалась! Впрочемъ, я бы не ршалась бжать, еслибъ знала, что жизнь моя въ томъ дом будетъ вн опасности. Я бжала, что было силъ, пока не достигла лса, гд встртила нсколько свободныхъ негровъ, которые пріютили меня я дали возможность отдохнуть денька два. Оттуда-то ужь я по вашему приказанію пустилась прямо домой.

— И прекрасно сдлала, сказала Нина. Теперь, нужно сказать теб Милли: я намрена подать на этого человка жалобу.

— Ахъ, ради Бога, миссъ Нина, не длайте этого! У него жена такая милая женщина, и къ тому же онъ, мн кажется, вовсе не зналъ, что длалъ.

— Нтъ, нтъ, Милли! ты должна желать этого, потому что его заставятъ быть осторожне съ другими людьми.

— Въ этомъ отношеніи, миссъ Нина, я съ вами согласна, что касается до моей обиды, то я не питаю къ нему злобы.

— О, нтъ, онъ долженъ и за это отвтить, сказала Нина. Я напишу мистеру Клэйтону и попрошу его совта.

— Конечно, мистеръ Клэйтонъ добрый человкъ, сказала Милли. Худое онъ не назоветъ хорошимъ, и во всякомъ случа поступитъ справедливо.

— Да, сказала Нина: — подобнымъ людямъ должно внушить самымъ строгимъ образомъ, что законъ не пощадитъ ихъ за такое зврское обхожденіе. Пусть моя жалоба образумить ихъ!

Нина немедленно вошла въ кабинетъ и отправила къ Клэйтону длинное письмо, въ которомъ, изложивъ вс подробности дла, просила его, непосредственнаго содйствія. Читателямъ нашимъ, бывавшимъ когда либо въ подобныхъ обстоятельствахъ, нисколько не покажется удивительнымъ, что Клэйтонъ видлъ въ этомъ письм приглашеніе немедленно пріхать въ Канема. И дйствительно, спустя нсколько часовъ посл полученія письма, онъ еще разъ сдлался членомъ домашняго кружка. Онъ вошелъ на балконъ съ величайшимъ восторгомъ и радостью.

— Характеръ нашего штата и чистота нашихъ учрежденій, сказалъ Клэйтонъ:— вмняютъ намъ въ обязанность защищать тотъ классъ народонаселенія, котораго безпомощность боле всего требуетъ нашей защиты. Мы должны смотрть на негровъ, какъ на несовершеннолтнихъ дтей, и потому всякое нарушеніе ихъ правъ должно быть преслдуемо со всею строгостью законовъ.

Не теряя времени, онъ отправился въ сосдній городъ, гд Милли находилась въ услуженіи, и, къ счастію, узналъ, что главнйшіе обвинительные пункты могли подтвердить блые свидтели. Женщина, которая нанята была Баркеромъ для какого-то шитья, во время всей сцены сидла въ сосдней комнат, побгъ Милли изъ дома и выстрлъ, пущенный ей въ слдъ, были замчены нкоторыми рабочими. Поэтому, все общало хорошій исходъ длу, и Клэйтонъ смло приступилъ къ нему.

ГЛАВА XXVI.

СУДЪ.

— Теперь надо смотрть въ оба, сказалъ Франкъ Россель, обращаясь къ двумъ-тремъ адвокатамъ, сидвшимъ въ боковой комнат уголовнаго суда въ И…. Клэйтонъ заслъ на боеваго коня своего и намренъ атаковать насъ, какъ левіаанъ, выбжавшій изъ густаго тростника.

— Клэйтонъ — добрый малый, замтилъ одинъ изъ адвокатовъ. Я люблю его, не смотря, что онъ не слишкомъ словоохотливъ.

— Добрый! сказалъ Россель, вынимая изо рта сигару. Да это просто бомбическая пушка, заряженная по самое дуло добродушіемъ! Во ужь и то если онъ разрядитъ ее, то того и смотри, что разгромитъ цлый міръ. Мы не можемъ составитъ себ полное понятіе о его душевныхъ качествахъ. Процессъ, этотъ, начатый по просьб его невсты, я считаю за величайшее для него благодяніе, потому собственно, что онъ, какъ нельзя боле, согласуется съ его рыцарскимъ характеромъ. Врите ли, когда я услышалъ объ этомъ, я чуть съ ума не сошелъ. Опрометью бросился изъ дому, побжалъ къ Смитирсу, Джойсу и Петерсу, и упросилъ ихъ не медлить этимъ дломъ, чтобъ не дать Клэйтону возможности остынуть. Если онъ успетъ выиграть этотъ процессъ, то почему знать, быть можетъ и навсегда примирится съ призваніемъ адвоката.

— А разв онъ не любитъ этого призванія?

— Не знаю, какъ вамъ сказать. Знаю только, что Клэйтонъ одаренъ той возвышенною благородной гордостью, которая возмущается почти противъ всего въ этомъ мір. Изъ десяти процессовъ, едва ли онъ возмется защищать хотя одинъ. Въ самую критическую минуту съ его совстью вдругъ начнутъ длаться какія-то конвульсія, и онъ бросаетъ дло. Надюсь, однакоже, что защита этой невольницы понравится ему въ высшей степени.

— Говорятъ, она славная женщина? замтилъ одинъ изъ адвокатовъ.

— И принадлежитъ къ хорошей фамиліи, подхватилъ другой.

— Да, сказалъ третій:— и, кажется, предметъ любви Клейтона принимаетъ въ этомъ дл живое участіе.

— Это правда, сказалъ Россель: — мн говорили, что женщина, о которой идетъ рчь, принадлежитъ одной изъ ея родственницъ. Миссъ Гордонъ, сколько мн извстно, довольно своенравное маленькое созданіе: едва ли она согласится оставить подобное дло безъ послдствій. Къ тому же, и фамилія Гордоновъ издавна пользуется большимъ уваженіемъ и вліяніемъ. Клэйтонъ увренъ въ выигрыш этого процесса, между тмъ какъ законъ, сколько я понимаю, ни подъ какимъ видомъ не въ его пользу.

— Въ самомъ дл? сказалъ одинъ изъ адвокатовъ, по имени Билль Джонсъ.

— Да, да, отвчалъ Россель: — я увренъ въ этомъ. Впрочемъ это ничего не значитъ. Клэнтону стоитъ только проснуться: онъ увлечетъ за собою и судей и присяжныхъ.

— Удивляюсь, сказалъ другой адвокатъ: — почему Баркеръ не покончилъ дла мировой.

— О, Баркеръ упрямъ, какъ пень. Вы знаете, что такіе люди, какъ онъ, и вообще люди средняго сословія, всегда питаютъ ненависть къ стариннымъ фамиліямъ. Онъ хочетъ испытать свои силы въ борьб съ Гордонами, вотъ и все тутъ. Въ добавокъ къ этому примшиваются его понятія о правахъ гражданина Соединенныхъ Штатовъ. Онъ не хочетъ уступить Гордонамъ ни на волосъ. Въ его жилахъ течетъ шотландская кровь, и, поврьте, онъ, какъ смерть, уцпится за это дло.

— Надобно ожидать, что Клэйтонъ произнесетъ превосходную защитительную рчь, сказалъ Джонсъ.

— Еще бы! сказалъ Россель:— да я бы и самъ произнесъ такую рчь, что вс слушатели разинули бы рты! Во-первыхъ, тутъ обнаруживается явное зврство надъ женщиной, которая вполн заслуживаетъ уваженія, во-вторыхъ, кром долга каждаго человка — защищать беззащитнаго, можно отличнымъ образомъ распространиться на счетъ гуманности и тому подобнаго. Клэйтонъ лучше всякаго съуметъ воспользоваться этими обстоятельствами, потому собственно, что будетъ говорить по убжденію. Во всякомъ случа, поговорить тутъ есть о чемъ, а когда человкъ говоритъ по убжденію, то онъ непремнно произведетъ впечатлніе, которое невозможно при всякихъ другихъ обстоятельствахъ.

— Однако, я не понимаю тебя, Россель, сказалъ одинъ изъ адвокатовъ: — почему ты думаешь, что законъ не на сторон Клэйтона? Съ своей стороны я вижу въ этомъ дл гнусное злоупотребленіе власти.

— Конечно, это такъ, сказалъ Россель: — да и самый человкъ-то этотъ — ни больше, ни меньше, какъ безсмысленный, бездушный зврь, котораго слдовало бы повсить, разстрлять, словомъ, сдлать съ нимъ все, что угодно, но если судить строго, то онъ не совсмъ переступилъ границы, опредленныя закономъ. Вамъ извстно, что тому, кто нанимаетъ слугу, законъ вашъ предоставляетъ неограниченныя права властелина. Отъ буквы закона, по моему мннію, отступать нельзя.

— Но, согласись, Россель, сказалъ Джонсь: — вдь это ни съ чмъ не сообразно?

— Что длать, мой другъ! міръ нашъ преисполненъ всякаго рода несообразностей, замтилъ Россель, закуривая новую сигару.

— Скажи же мн, сказалъ Джонсъ: — какимъ образомъ Клэйтонъ надется успть, если законъ такъ явно говорить не въ его пользу.

— О, ты еще не знаешь Клэйтона. Онъ мастерски уметъ мистифировать. Главне всего, онъ мистифируетъ самого себя. А вы замтьте, если способный даровитый человкъ мистифируетъ самого себя, и вполн предается своимъ убжденіямъ, тогда ему ничего не значитъ убдить въ томъ же и другихъ и склонить ихъ на свою сторону. Съ искреннимъ сожалніемъ признаюсь теб Джонсъ, что недостатокъ этой способности, въ нкоторыхъ случаяхъ, я считаю для себя за величайшее несчастіе. Въ необходимыхъ случаяхъ, я умю говорить мужественно и патетично, но никакимъ образомъ не могу увлечься своими словами. Я ршительно не врю себ, а это предосадная вещь. Только т люди и могутъ увлекать другихъ своимъ краснорчіемъ, которые одарены способностью вровать въ свои слова и приходить отъ нихъ въ безпредльный восторгъ. Тотъ же, кто смотритъ на жизнь, какъ смотрю я на нее, то есть, какъ на тяжелую, сухую, скучную дйствительность, не въ состояніи произвесть впечатлніе, какое производятъ люди, подобные Клэйтону.

— Дйствительно, Россель, своими словами ты всегда производишь на меня непріятное впечатлніе. Повидимому, ты ни во что не вришь.

— Напротивъ, сказалъ Россель: — я врю въ таблицу умвоженія и въ нкоторыя другія вещи подобнаго рода, помшенныя въ начал ариметики, врю также и въ то, что изъ дурнаго не можетъ выйдти хорошее. Но что касается до великолпныхъ отвлеченностей Клэйтона, я отъ души желаю ему наслаждаться ими. А между тмъ, пока онъ говоритъ, я буду ему врить, такъ точно будете и вы, и вс другіе, хотя въ сущности врить-то ршительно не слдуетъ, въ этомъ я убждаюсь не ране однакожь, какъ на другое утро при пробужденіи. Крайне жаль, что такими людьми, какъ Клэйтонъ, нельзя замнятъ огромныя пушки. Каждый выстрлъ его наносилъ бы смерть и разрушеніе. Еслибъ онъ позволилъ мн заряжать его и стрлять, то онъ и я образовали бы фирму, которая въ непродолжительное время опустошила бы весь край. Да вотъ и онъ на лицо!

— Ало, Клэйтонъ! все ли готово?

— Кажется, все, сказалъ Клейтонъ:— когда будетъ собраніе?

— Разумется, не дальше, какъ сегодня, сказалъ Россель.

Клэйтону, при первой его защитительной рчи, суждено было имть значительное число лишнихъ слушателей. Дло это въ высшей степени интересовало многочисленную фамилію Гордоновъ. Кром того, въ суд должны были присутствовать многіе искренніе друзья Клэйтона, его отецъ, мать и сестра, которые, хотя и жили въ различныхъ частяхъ штата, но на этотъ разъ, по случаю визита, находились вблизи города И….

Первый шагъ молодаго человка, при вступленіи его на какое либо поприще, первый его опытъ, какъ спускъ корабля на воду, всегда обращаетъ на себя вниманіе и вызываетъ сочувствіе. Во время вышеприведеннаго разговора, отецъ, мать и сестра Клэнтона, вмст съ Ниной, сидли въ гостиной знакомыхъ своихъ въ И…. и разсуждали о томъ же предмет.

— Я полагаю, что онъ выиграетъ это дло, сказала Анна Клэйтонъ съ увренностью великодушной женщины и любящей сестры. Онъ показывалъ мн проэктъ своей защитительной рчи,— и, я уврена, возраженія на нее невозможны. Батюшка, говорилъ ли онъ вамъ объ этомъ что нибудь?

Судья Клэйтонъ, закинувъ руки назадъ, ходилъ взадъ впередъ по комнат, съ обычнымъ, задумчивымъ, серьзнымъ видомъ. При вопрос Анны, онъ вдругъ остановился и сказалъ:

— Мой взглядъ на предметы и взглядъ Эдуарда до такой степени различны, что я счелъ за лучшее не приводить его въ замшательство объясненіями по этому длу. По моему мннію, онъ сдлалъ весьма неудачный выборъ, лучше, если бы онъ взялъ на себя какое нибудь другое дло.

— Такъ вы полагаете, что онъ не выиграетъ этого процесса? сказала Анна съ горячностью.

— Конечно, нтъ, если дло это будетъ поведено по закону, сказалъ судья Клэйтонъ. Съ другой стороны, Эдуардъ обладаетъ такой силой краснорчія, а такъ ловко уметъ уклониться отъ главнаго предмета, что, быть можетъ, и успетъ.

— А разв не вс дла ршаются по закону? сказала Анна:— къ чему же, въ такомъ случа, и составлять законы?

— Ты еще весьма неопытна, дитя мое, сказалъ судья Клэйтонъ.

— Все же, батюшка, доказательство жестокости так очевидно, что едва ли кто ршится защищать виновнаго.

— Никто, дитя мое, и не будетъ защищать его. Дло не въ доказательств жестокости. Тутъ представляется ршить простой вопросъ: не преступилъ ли обвиняемый законной власти? По моему убжденію — онъ ея не преступилъ.

— Но, батюшка, гд же тутъ справедливость? сказала Анна.

— Я смотрю на этотъ предметъ просто, безъ всякаго преувеличенія, отвчалъ судья Клэйтонъ: — но Эдуардъ одаренъ способностью возбуждать чувства, подъ вліяніемъ его краснорчія дло можетъ принять совсмъ другой оборотъ, и тогда человколюбіе восторжествуетъ въ ущербъ закона.

Клэйтонъ произнесъ защитительную рчь и оправдалъ ожиданія своихъ друзей. Его наружность была прекрасна, въ его голос звучала мелодія, его краснорчіе производило глубокое впечатлніе. Благородство его выраженій, искреннее убжденіе, въ свои доводы, придавали таинственную силу всему, что онъ говорилъ. Онъ началъ изложеніемъ постановленій о зависимости одного сословія отъ другаго, о правилахъ, которыми должно руководствоваться въ этомъ случа, и доказалъ, что, если власть должна служить необходимымъ условіемъ для водворенія порядка въ обществ, то разумъ и здравый смыслъ должны опредлять этой власти извстныя границы. Законъ даетъ родителямъ, опекунамъ и хозяевамъ право вынуждать повиновеніе посредствомъ наказанія, но такое дозволеніе иметъ мсто въ томъ только случа, когда увщаніе не производитъ надлежащаго дйствія. Желаніе добра своему ближнему должно служить основаніемъ этого права, но когда наказаніе наносится безъ причины, по одному произволу, и притомъ такъ жестоко, что самая жизнь наказуемаго подвергается опасности, основаніе это становится нарушеннымъ. Самый поступокъ длается противозаконнымъ и на столько же незаслуживающимъ законной защиты, на сколько несовмстнымъ съ понятіемъ о человчеств и справедливости. Клэйтонъ старался доказать неопровержимыми доводами, что дло, защиту котораго онъ принялъ на себя, содержало въ себ именно эти свойства.

При допрос свидтелей, Клэйтонъ показалъ величайшее спокойствіе и проницательность, а такъ какъ впечатніе, съ самаго начала произведенное на все собраніе, клонилось къ тому, чтобъ поддержать его, то нтъ много удивительнаго, что его доводы съ каждымъ словомъ пріобртали большую и большую силу. Свидтели единодушно подтвердили безукоризненное поведеніе Милли и безчеловчное съ ней обращеніе.

Въ заключеніе, Клэйтонъ торжественнымъ тономъ обратился къ присяжнымъ съ замчаніями о обязанности тхъ, которымъ вврено попеченіе о беззащитныхъ.

— Негры, говорилъ онъ: — переносили и переносятъ самыя жестокія страданія. Исторія ихъ представляетъ собою нескончаемый рядъ несправедливостей и жестокостей, прискорбныхъ для человка съ благородной душой. Мы, которые въ настоящее время поддерживаемъ состояніе невольничества, принимаемъ изъ рукъ нашихъ отцовъ страшное наслдіе. Безотвтственная власть, въ своемъ род, есть самое тяжелое испытаніе для человчества. Если мы не охраняемъ строго нашей нравственной чистоты въ примненіи этой власти, мы должны обратиться въ деспотовъ и тирановъ. Ничто не можетъ оправдывать насъ въ поддержаніи этого невольничества даже на часъ, если мы на обращаемъ его въ предметъ нашихъ попеченій, если мы, при нашемъ превосходномъ ум и сильномъ вліяніи, не длается защитниками и покровителями ихъ простосердечія и слабости. На насъ устремлены взоры всего міра. Не соблюдая этого условія, мы, по всей справедливости, заслуживаемъ всеобщее порицаніе. Покажемъ же поэтому, съ помощію того духа, въ которомъ мы учреждаемъ наши узаконенія, съ помощію того безпристрастія, съ которымъ мы защищаемъ права негровъ, что владтель слабаго, безпомощнаго негра есть его лучшій и истинный другъ.

Очевидно было, что Клэйтонъ увлекъ за собою всю аудіенцію. Адвокатъ, со стороны Баркера, чувствовалъ себя въ стснительномъ положеніи. Тамъ, гд дло касается защиты явнаго тиранства и жестокости, краснорчіе становится безсильнымъ. Къ тому же слова человка, который не только не видитъ основанія въ своихъ доводахъ, но и чувствуетъ всю силу убжденій своего противника, ни подъ какимъ видомъ не въ состояніи произвесть глубокое впечатлніе. Словомъ, результатъ былъ таковъ, что судья предложилъ присяжнымъ произнесть приговоръ, если наказаніе, по мннію ихъ, было несоразмрно и жестоко. Присяжные, посл кратковременнаго совщанія, единодушно признали Баркера виновнымъ, и такимъ образомъ первая защитительная рчь Клэйтона увнчалась полнымъ успхомъ.

Женщина боле всего гордится своимъ любовникомъ именно въ то время, когда видитъ въ немъ торжествующаго народного оратора. Когда кончилось судебное слдствіе, Нина, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ и самодовольной улыбкой, стояла въ кругу дамъ, которыя одна за другой поздравляли ее съ успхомъ Клейтона.

— Понимаемъ, понимаемъ, сказалъ Франкъ Россель, откуда истекаетъ его магическая сила. Рыцарь всегда остается побдителемъ, когда на него обращены взоры обожаемаго имъ предмета!— Миссъ Гордонъ подтверждаетъ наши догадки!— Она, такъ сказать вытянула всю силу изъ противника Клэйтона какъ магнитная гора вытягиваетъ гвозди изъ мимоидущаго корабля.

— Я радъ, сказалъ судья Клэйтонъ, жен своей, возвращаясь домой, я очень радъ, что рчь Клэйтона увнчалась успхомъ. До этой поры я боялся, что онъ некогда не будетъ имть влеченія къ своей профессіи. Впрочемъ, и то сказать, въ нашей профессіи есть многое, что весьма естественно должно смущать человка съ наклонностію видть во всемъ только хорошую сторону.

— Онъ, однако же, оставилъ о себ хорошее мнніе, сказала мистриссъ Клейтонъ.

— И слава Богу,— отвчалъ судья. Конечно, съ моей стороны было бы весьма жестоко, если бъ я вздумалъ разбить впрахъ вс его доводы, хотя для меня это не стоило бы ни малйшаго труда.

— Ради Бога, не говори ему объ этомъ,— боязливымъ тономъ сказала мистриссъ Клэйтонъ. Предоставь ему удовольствіе насладиться первымъ своимъ успхомъ.

— Разумется. Эдуардъ добрый малый, а я надюсь, что черезъ нсколько времени онъ отлично пойдетъ въ этой упряжи.

Между тмъ, Фрэнкъ Россель и Вилль Джонсъ шли вмст совершенно по другому направленію.

— Ну что, не моя правда? сказалъ Россель,

— Правда, правда! Клэйтонъ говорилъ увлекательно, сказалъ Джонсъ.

— Кто говоритъ противъ этого? Я никогда не сомнвался въ способности Клэйтона убждать другихъ. Онъ уметъ созидать великолпные доводы, единственный недостатокъ которыхъ заключается только въ ихъ неосновательности. Баркеръ выходитъ изъ себя. Онъ клянется, что возьметъ это дло на апелляцію. Но это ничего не значитъ. Клэйтонъ восторжествуетъ, какъ и сегодня. Теперь очевидно, что онъ проснулся.— На безпокойтесь, онъ столько же не чуждъ небольшой популярности, сколько вы и я, — его только стоитъ разшевелить, и, поврьте изъ него выйдетъ отличнйшій адвокатъ.— А скажите, обрастали ли вы вниманіе на миссъ Гордонъ, во время рчи Клэйтона?— Нтъ? ну, такъ я вамъ скажу, она до такой степени была очаровательна, что я охотно бы заступилъ мсто Клэйтона.

— Это не та ли хорошенькая, маленькая кокетка, о которой я слышалъ въ Нью-Йорк.

— Та самая.

— Какимъ же это образомъ она полюбила его?

— Почему я знаю?— Какъ тюльпанъ, она исполнена самыхъ разнообразныхъ, очаровательныхъ оттнковъ, однимъ изъ этихъ оттнковъ только и можно объяснить ея расположеніе къ Клэйтону. Замтилъ ли ты ее, Билль?— съ одной стороны спускается шарфъ, съ другой вьются локоны, ленты и вуаль, какъ легкіе флаги на мачт хорошенькой яхты! И потомъ, ея глаза!— Она вся проникнута жизнью. Она напоминаетъ собою душистый шиповникъ, усыпанный цвтами, каплями росы и вмст съ тмъ острыми шипами.— О! она должна разбудить его, и разбудитъ!

ГЛАВА XXVII.

РОЩА МАНЬОЛЙ.

Судья Клэйтонъ не ошибся въ предположеніи, что сынъ его съ особеннымъ наслажденіемъ смотрлъ на исходъ защищаемаго имъ процесса.— Мы уже сказали что Клэйтонъ не имлъ расположенія вступить на юридическое поприще. Уваженіе къ чувствамъ отца принудило его ршаться по крайней мр на попытку. Настроеніе его души всего боле влекло его къ занятіямъ, въ которыхъ на первомъ план стояло человколюбіе. Онъ съ радостію готовъ былъ удалиться на свою плантацію и тамъ, съ помощію сестры, посвятить себя исключительно воспитанію негровъ. Но въ то же время, соображаясь съ желаніями своего отца, онъ чувствовалъ, что не могъ этого сдлать, не сдлавъ серьозной попытки на избранномъ поприщ и не доказавъ своихъ способностей. Посл описаннаго нами судебнаго слдствія, Клэйтонъ занялся своимъ дломъ, и Анна упросила Нину отправиться съ ней на нсколько недль въ Рощу Маньолій, куда послдуемъ за ними и мы.. Читатели наши, безъ всякаго сомннія, не станутъ пенять, если мы перенесемъ ихъ на отненную сторону балкона, на плантацію Клэйтону, называемую рощей Маньолій.— Плантація эта получила свое названіе отъ группы этихъ прекрасныхъ растеній, въ центр которыхъ находился господскій домъ. Это былъ длинный, невысокій коттеджъ, окруженный глубокими крытыми галлереями, затканными той густой зеленью, которая такъ роскошна въ южныхъ широтахъ. Рядъ комнатъ, выходившихъ на галлерею, гд сидли Анна и Нина, представлялъ собою что-то мрачное, но чрезъ отворенныя двери виднлось внутри ихъ много живописнаго. Блые, покрытые коврами полы, легкая мебель изъ бамбука, кушетки покрытыя лоснящимся блымъ полотномъ и большія вазы съ розами, разставленныя въ мстахъ, гд свтъ всего выгодне падалъ на нихъ, представляли глазу на отдаленномъ план успокоительные предметы и манили къ себ, общая прохладу. Миссъ Анна и миссъ Нина сидли за завтракомъ чрезвычайно рано, такъ что солнце не успло еще осушить тяжелой росы, придававшей необыкновенную свжесть утреннему воздуху. На небольшомъ стол между ними, въ хрустальныхъ вазахъ и въ зелени различныхъ листьевъ, тонули отборные плоды,— стоялъ фарфоровый кувшинъ съ холодными сливками, подносъ съ чашками и серебрянымъ кофейникомъ, изъ котораго по всей комнат разливалось благоуханіе кофе. Не было тутъ недостатка въ тхъ сдобныхъ и вкусныхъ сухаряхъ и булкахъ, которыми каждая стряпуха въ Южныхъ Штатахъ такъ справедливо гордится. Не можемъ также умолчать о ваз съ мсячными розами самыхъ разнообразныхъ оттнковъ, ежедневно подбирать которыя служило неизъяснимымъ удовольствіемъ для маленькой мулатки Леттись, находившейся при особ миссъ Анны, въ качеств горничной. Анна Клэйтонъ, въ бломъ утреннемъ капот, съ чистымъ и здоровымъ румянцемъ, прекрасными зубами и привлекательной, вызывающей на откровенность улыбкой, казалась среди этого убранства царицей махровыхъ розъ.— И дйствительно, обладая самою сильной властью, основаніемъ которой служила любовь, она была царицей на своей плантаціи. Африканское племя отъ природы одарено пылкими чувствами и наклонностью привязываться къ другимъ всею душою. Множество недостатковъ, свойственныхъ однимъ только дтямъ, сливается у него съ множествомъ прекрасныхъ качествъ, отличительную черту которыхъ доставляютъ простосердечіе и доврчивость. Безпредльная привязанность и преданность къ миссъ Анн, проглядывала во всемъ, что ее окружало. Нина пробыла одинъ только день, и уже свободно читала въ глазахъ каждаго существа, принадлежавшаго къ плантаціи Рощи Маньолій, до какой степени вс они были привязаны къ миссъ Анн, въ этомъ чувств какъ будто сосредоточивалось все ихъ счастіе.

— Какой очаровательный запахъ отъ этихъ маньолій, сказала Нина: — отъ души благодарю васъ, Анна, что вы разбудили меня такъ рано.

— Да, оказала Анна: — кто намренъ истинно и положительно наслаждаться жизнью, для того раннее пробужденіе должно служить необходимымъ условіемъ, я принадлежу къ разряду людей, которые любятъ положительныя удовольствія. Я не могу усвоить себ спокойствія, истекающаго изъ безпечности, нги и наклонности проводить время въ однихъ лишь мечтаніяхъ, нтъ! Я хочу сознавать свое существованіе, хочу дйствовать въ опредленной мн сфер и совершать что нибудь дльное на пользу общую.

— Вижу, вижу, сказала Нина:— вы не то, что я, вы хозяйка настоящая, а я хозяйка только по имени. Какимъ дивнымъ искусствомъ обладаете вы въ этомъ отношеніи! Неужели вы ничего не запираете?

— Никогда и ничего, отвчала Анна: — благодаря Бога, я не знаю употребленія ключей! Когда я впервые пріхала сюда, мн вс говорили, что въ высшей степени безразсудно предаваться подобной доврчивости, но я сказала, что ршалась на это, и Эдуардъ поддержалъ меня: до какой степени успла я и этомъ, вы можете судитъ сами.

— Должно быть, у васъ есть магическая сила, сказала Нина: — я никогда еще не видала такой гармоніи во всемъ хозяйств. Вс ваши слуги, повидимому, принимаютъ живое участіе во всхъ вашихъ дйствіяхъ. Скажите, пожалуйста, какъ вы приступили къ этому? Что вы длали?

— Очень просто,— отвчала Анна:— я разскажу вамъ всю исторію этой плантаціи. Во-первыхъ, она принадлежала дяд моей мама, человку беззаботному, безпорядочному. Онъ велъ жизнь язычника, и потому бдныя созданія, которые находились въ его распоряженіи, держали себя хуже его. Онъ жилъ съ квартеронкой, безнравственной женщиной и, въ минуты гнва, буйной и жестокой до зврства. Его слуги постоянно испытывали или крайнее потворство, или крайнюю жесткость. Вы можете представить себ, въ какомъ положеніи мы нашли ихъ. Мое сердце обливалось кровью, но Эдуардъ сказалъ: ‘не унывай, Анна! постарайся воспользоваться хорошими качествами, которыя уцлли въ нихъ’.— Признаюсь, передо мной повторилось то же самое, чему я была свидтельницей на одномъ водолечебномъ заведеніи. Для томныхъ, блдныхъ, полуживыхъ паціентовъ, которые являлись туда, казалось, достаточно было капли холодной воды, чтобъ окончательно убить ихъ, а между тмъ, въ этой влаг была жизненная сила, производившая въ организм ихъ благотворную реакцію. Тоже самое, говорю я, было и съ моими слугами. Я собрала ихъ и сказала: ‘Послушайте, вс говорятъ, что вы величайшіе воры въ мір, что отъ васъ все нужно запирать. Но я о васъ совсмъ другаго мннія. У меня есть расположеніе думать, что на васъ можно положиться. Я говорила знакомымъ моимъ, что они еще не знаютъ, какъ много скрывается въ васъ прекрасныхъ качествъ, и чтобъ доказать имъ справедливость моихъ словъ, я ршилась не запирать ни шкафовъ, ни дверей, и не слдить за вашими поступками. Вы можете таскать мои вещи, если хотите, но, спустя нсколько времени, когда увижу, что на васъ нельзя положиться, я буду обращаться съ вами по прежнему.’ Какъ вы думаете, душа моя, я даже не врила себ, чтобы эта мра такъ превосходно оправдала мои ожиданія. Надо вамъ сказать, что африканское племя боле, чмъ всякое другое, уметъ дорожить довріемъ, боле другихъ любитъ поддержать о себ хорошее мнніе. Посл маленькой рчи, которую сказала я, въ дом нашемъ все измнилось, бдныя созданія, сдлавъ открытіе, что имъ довряютъ, всми силами старались удержать за собой это довріе. Старые слдили за малыми, такъ, что я почти ни о чемъ не заботилась. Одно только ребятишки безпокоили меня, забираясь въ чуланы и воруя пирожное, не смотря за строгія наставленія со стороны матерей. Чтобъ искоренить и этотъ порокъ, я собрала негровъ во второй разъ и сказала, что поведеніе ихъ оправдало мои предположенія: что я убждена въ ихъ честности, и что мои знакомыя не могутъ надивиться, слушая мои похвальныя отзывы, въ заключеніе всего, я поставила имъ на видъ, что одни только ребятишки отъ времени до времени воруютъ у меня пирожное. ‘Знайте же, сказала я: — я не противъ вашего желанія имть что нибудь изъ моего дома. Если кто нибудь изъ васъ хочетъ получить кусокъ пирога, то я весьма охотно доставлю это удовольствіе, мн непріятно только, зачмъ, воруя лакомства, портятъ кушанье въ моихъ чуланахъ. Съ этого дня я буду выставлять цлое блюдо пирожнаго, кто хочетъ лакомиться, тому стоитъ только и придти и взять, что ему нравится,’ И что же? Блюдо съ пирожнымъ стояло и сохло. Вы не поврите, а между тмъ, я должна вамъ сказать, что до этого блюда никто не дотронулся.

— Я бы не поврила, сказала Нина: — еслибъ здсь былъ нимъ Тимтитъ. Какъ хотите, а этого нельзя ожидать даже отъ дтей блыхъ.

— Ахъ, душа моя,— для блыхъ дтей не въ диковинку, если о нихъ отзываются съ хорошей стороны. Для дтей же негровъ это въ своемъ род удовольствіе, которое, по своей новизн, становится еще боле привлекательнымъ.

— Это такъ, сказала Нина. Я вполн сознаю справедливость вашихъ словъ. Со мной, я знаю, было бы тоже самое. Довріе много значитъ. Я становлюсь рабой того, кто довряетъ мн.

— Несмотря на то, сказала Анна: — многіе изъ моихъ знакомыхъ этому не врятъ. Они видятъ успхи въ преобразованіи моихъ людей и приписываютъ ихъ или магической сил, или особенному искусству, которымъ я обладаю.

— Дйствительно, это такъ, сказала Нина. Подобныя вещи могутъ совершаться только съ помощію волшебнаго жезла, и притомъ въ рукахъ такой благоразумной, великодушной и любящей женщины, какъ вы, Анна. Скажите, успли ли вы распространить свою систему по всей плантаціи?

— Съ рабочими неграми трудне было справиться, хотя наклонности въ нихъ были тже самыя. Эдуардъ употребилъ вс свои усилія, чтобъ пробудить въ нихъ самоуваженіе. Я посовтовала ему, чтобы до построенія хижинъ образовать между неграми необходимыя привычки, тмъ боле, что они не умли еще оцнивать чистоту и порядокъ. Разумется не умютъ, отвчалъ Эдуардъ, но мы должны постепенно пріучить ихъ къ тому,— и вслдъ за этимъ отдалъ приказаніе выстроить рядъ хорошенькихъ домиковъ, которые вы видли. Онъ устроилъ огромную купальню, но сначала не прибгалъ къ строгимъ мрамъ, чтобъ ее непремнно посщали въ опредленные промежутки времени. Т, которые начали первыми, были поощрены, а вскор вс негры послдовали ихъ примру, видя въ этомъ врное средство войти въ милость господъ. Конечно, много требовалось времени, чтобъ пріучить ихъ къ всегдашнему порядку и чистот, даже и посл перваго желанія, которое пробудилось въ нихъ, впрочемъ, надобно и то сказать: легче полюбитъ чистоту и порядокъ, чмъ усвоить умнье ихъ поддерживать. Во всякомъ случа, дло преобразованія подвигалось впередъ довольно успшно. Нердко какое нибудь распоряженіе Эдуарда служило поводомъ ко многимъ смшнымъ сценамъ. Онъ учредилъ между ними родъ суда, постановилъ извстныя правила для сохраненія порядка и благоустройства на плантаціи: въ случа обидъ или преступленій виновный судился судьями изъ среды своей собратіи. Мистеръ Смитъ, нашъ агентъ, говоритъ, что во время судебныхъ собраній, весьма часто сопровождаемыхъ уморительными сценами, судьи обнаруживали проницательность и здравый смыслъ, а вмст съ тмъ и наклонность къ жестокости. Удивляться тутъ нечему, жестокое обхожденіе съ этими несчастными созданіями обратило ихъ въ людей грубыхъ и суровыхъ. Увряю, васъ Нина, я никогда такъ не благоговла предъ премудростью Бога, которая столь очевидна въ законахъ, дарованныхъ Израильтянамъ во время ихъ странствованія въ пустын, какъ благоговю теперь, когда взяла на себя трудъ вынести изъ варварства толпу невольниковъ. Я разсказываю вамъ только лучшую сторону исторіи. Я не хочу пересчитывать тысячи затрудненій и испытаній, которыя встрчали мы на каждомъ шагу. Иногда я совершенно теряла и силы, и надежду. Мн часто приходитъ на мысль, что миссіонеры принесутъ гораздо больше пользы, если станутъ дйствовать подобнымъ образомъ.

— А какъ говорятъ объ этомъ ваши сосди? спросила Нина.

— Ничего, сказала Анна. Вс они люди добрые, благовоспитанные, съ которыми мы ведемъ знакомство, а такіе люди, безъ сомннія, никогда не подумаютъ вмшаться въ чужія дла или выразить слишкомъ открыто свое неудовольствіе. Но все же я замтила, что они смотрли на насъ недоврчиво. Я замтила это изъ словъ, которыя, отъ времени до времени, до детали до нашего слуха. Этотъ родъ преобразованія удобопонятенъ не всмъ, потому собственно, что въ немъ бросается въ глаза существенная выгода. Доходы съ плантаціи едва покрываютъ расходы на нее, но Эдуардъ считаетъ это дломъ второстепеннымъ. Главнйшій поводъ къ возбужденію ропота заключается въ томъ обстоятельств, что мы учимъ негровъ грамот. Нанимать учителя, я полагаю, послужило бы явнымъ желаніемъ съ нашей стороны дйствовать наперекоръ другимъ плантаторамъ, и потому дтей я ежедневно, по два часа, учу сама. Мистеръ Смитъ занимается съ взрослыми, которые желаютъ учиться. Каждый негръ, окончивъ работу, иметъ полное право располагать двумя-тремя часами, по своему произволу, большая часть изъ нихъ посвящаютъ это время ученью. Нкоторые изъ мужчинъ женщинъ уже прекрасно читаютъ, а Клэйтонъ постоянно присылаетъ имъ книги. Въ этомъ-то и заключается причина неудовольствія со стороны сосдей. Хотя распространеніе грамотности между неграми и воспрещается закономъ, но мы ршились отступить отъ него, разумется, до извстной степени. На нашихъ слугъ со всхъ сторонъ являются съ жалобами, что они не имютъ покорнаго, раболпнаго вида, которымъ обыкновенно отличаются невольники, а напротивъ того — смотрятъ, говоритъ и дйствуютъ, какъ люди, сознающіе въ себ достоинство. Правда, иногда я думаю, что они могутъ надлать намъ много хлопотъ, но утшаю себя тмъ, что все это длается къ лучшему.

— Чмъ же все это кончится, по мннію мистера Клэйтона? спросила Нина.

— Мн кажется Эдуардъ держится той идеи, что со временемъ вс негры могутъ освободиться, какъ это сдлано съ невольниками въ Англіи. Откровенно сказать, для меня это кажется дломъ несбыточнымъ, но Эдуардъ увряетъ, что стоитъ только подать добрый примръ, и многіе ему послдуютъ. Эдуардъ воображаетъ, что вс его сосди одного съ нимъ направленія, но въ этомъ я сильно сомнваюсь. Число людей, которые ршатся послдовать такимъ безкорыстнымъ побужденіямъ, по моему разсчету, весьма ограниченно. Но кто тамъ детъ? наврное, мой неизмнный поклонникъ, мистеръ Брадшо!

При этихъ словахъ, у подъзда, выходившаго на лицевой фасадъ, остановился джентльменъ среднихъ лтъ. Онъ слезъ съ коня, передалъ его слуг, и, поднявшись на балконъ, предложилъ Анн букетъ изъ разноцвтныхъ розъ, который во всю дорогу держалъ въ рук.

— Позвольте представать вамъ первые цвты изъ сада, который я развелъ въ Роздэл.

— Какая прелесть! сказала Анна, принимая букетъ. Позвольте и мн въ свою очередь представать васъ миссъ Гордонъ.

— Миссъ Гордонъ, вашъ покорнйшій слуга, сказалъ мисторъ Брадшо, почтительно кланяясь.

— Вы подъхали во-время, сказала Анна. Я уврена, что вы еще не завтракали, не угодно ли приссть и что набудь скушать?

— Благодарю васъ, миссъ Анна, предложеніе слишкомъ соблазнительно, чтобъ не принять его.

И мистеръ Брадшо сдлался третьимъ и любезнымъ членомъ за маленькимъ столикомъ.

— Ну что, миссъ Анна, есть ли успхи въ вашихъ предпріятіяхъ? вознаграждаются ли хотя сколько нибудь ваши благодянія и попеченія? не изнуряютъ ли васъ хлопоты?

— Нисколько, мистеръ Брадшо, разв вы замчаете во мн перемну?

— О, нтъ! я говорю это потому, что насъ всхъ изумляетъ ваша энергія.

Проницательный взоръ Нины замтилъ въ мистер Брадшо озабоченный видъ человка, которому сдлано какое-то важное порученіе, и который неожиданно, въ присутствіи третьяго, незнакомаго, лица, находитъ себя поставленнымъ въ стснительное положеніе. Поэтому, посл завтрака, воскликнувъ, что забыла въ своей комнат тамбурную иглу, и не позволивъ Анн послать за ней служанку, Нина удалилась.

Мистеръ Брадшо былъ домашнія человкъ въ семейств Клэйтона, и находился съ миссъ Анной въ такихъ дружественныхъ отношеніяхъ, которыя представляли ему полную свободу говорить съ ней свободно. Лишь только дверь гостиной затворилась за Ниной, какъ мистеръ Брадшо придвинулъ стулъ Анн, слъ на него съ очевиднымъ намреніемъ начать серьзный и откровенный разговоръ.

— Миссъ Клэйтонъ! сказалъ онъ:— надюсь, что наша продолжительная дружба даетъ мн право говорятъ съ вами о предметахъ, которые главнйшемъ образомъ касаются васъ. На дняхъ я обдалъ у полковника Грандона въ кругу его близкихъ знакомыхъ. Тамъ были Говарды, Элліоты, Гоулэнды и другіе, которыхъ вы знаете. Между прочимъ, въ общемъ разговор коснулись и вашего брата. Вс отзывались о немъ съ величайшимъ уваженіемъ, хвалили образъ его дйствій, но вмст съ тмъ утверждали, что онъ идетъ по весьма опасной дорог.

— Опасной! воскликнула Анна, нсколько изумленная.

— Да, дйствительно опасной, я убжденъ въ этомъ самъ, хотя и не такъ сильно, какъ другіе.

— Неужели? сказала Анна:— гд же эта опасность? пожалуйста, укажите на нее!

— Милая миссъ Анна, она заключается въ вашихъ преобразованіяхъ. Сдлайте одолженіе, поймите меня! Дйствія ваши сами по себ превосходны, удивительны, начала ихъ очаровательны, но они опасны, въ высшей степени опасны.

Торжественный, таинственный тонъ, которымъ произнесены были послднія слова, заставилъ Анну разсмяться, но увидвъ за лиц своего добраго друга выраженіе искренняго участія, она приняла серьезный видъ и сказала.

— Пожалуйста, мистеръ Брадшо, объяснитесь. Я не понимаю васъ.

— Да, миссъ Анна, именно въ этомъ заключается опасность. Мы цнимъ высоко вашу гуманность, ваше самоотверженіе и вашу величайшую снисходительность къ неграмъ. Вс соглашаются, что это превосходно. Вы служите для всхъ насъ примромъ. Но знаете ли вы, продолжалъ мистеръ Брадшо, понизивъ голосъ:— какое опасное орудіе даете вы въ руки негровъ, ршившись изучить ихъ читать и писать? Образованіе распространится на другія плантаціи, и распространится весьма быстро. Послдствія отъ этого могутъ быть ужасны. Сколько уже было примровъ, что негры, получившіе нкоторое образованіе, становилось людьми весьма опасными.

— Не знаю, какую вы видите опасность, если наши негры получатъ скромное, приличное ихъ быту, образованіе? спросила Анна.

— Какъ? сказалъ мистеръ Брадшо, еще боле понизивъ голосъ. Помилуйте, миссъ Анна. Да вы предоставили имъ самыя легкія средства къ заговорамъ и возмущеніямъ! Я разскажу вамъ анекдотъ объ одномъ человк. Онъ сдлалъ пробковую могу такъ искусно, что когда подвязалъ ее, то не могъ остановить ея движенія: эта нога, такъ сказать, уходила его до смерти! Она увлекала его на гору, стремглавъ заставляла спускаться съ горы, такъ что несчастный упалъ отъ изнеможенія, и тогда нога повлекла за собою его тло. Говорятъ, и по сіе время она рыскаетъ по блому свту съ его скелетомъ.

И добродушному мистеру Брадшо идея эта до такой степени показалась смшною, что онъ откинулся къ спинк кресла, захохоталъ отъ чистаго сердца, и батистовымъ платкомъ отеръ потъ, выступившій на лицо.

— Дйствительно, мистеръ Брадшо, это пресмшной анекдотъ, но я не вижу въ немъ аналогіи, сказала Анна.

— Не видите? Извольте я вамъ разъясню. Вы начинаете учить негровъ, выучившись читать и писать, негры откроютъ глаза, станутъ смотрть на вс стороны и мыслить по своему, образовавъ свои понятія, они не захотятъ обращать вниманія на ваши, они будутъ всмъ недовольны, какъ бы хорошо съ ними ни обходились. Мы, жители Южной Каролины, испытали это на дл. Какъ вамъ угодно, а мы смотримъ на подобное преобразованіе не иначе, какъ съ ужасомъ. Я вамъ скажу, что вс главныя лица въ извстномъ вамъ заговор, были люди, которые умли читать и писать, и съ которыми обходились какъ нельзя лучше во всхъ отношеніяхъ. Этотъ фактъ можно назвать самымъ печальнымъ, самымъ темнымъ оттнкомъ въ человческой натур. Онъ доказываетъ, что на негровъ ни подъ какимъ видомъ нельзя полагаться. Чтобъ жить съ ними въ ладу, по моему мннію, нужно сдлать ихъ счастливыми, то есть, доставить имъ возможность пить и сть въ изобиліи, доставить имъ необходимую одежду, не лишать ихъ нкоторыхъ любимыхъ ими удовольствій, и не обременять работой. Мн кажется, лучше этой инструкціи не можетъ и быть. Позвольте, сказалъ мистеръ Брадшо, замтивъ, что Анна хочетъ прервать его: — религіозное воспитаніе — совсмъ иное дло. Изученіе гимновъ и изрченій священнаго Писанія всего боле соотвтствуетъ исключительности ихъ положенія, оно не можетъ имть опасныхъ послдствій. Надюсь, вы извините мн, миссъ Анна, если я скажу, что джентльмены думаютъ объ этомъ предмет чрезвычайно серьзно, они полагаютъ, что вашъ примръ будетъ имть весьма дурное вліяніе на ихъ собственныхъ негровъ. Вдь вамъ извстно, что въ здшнихъ краяхъ все, и дурное и хорошее, быстро сообщается отъ одной плантаціи къ другой. Одинъ изъ пріятелей полковника говорилъ, что у него есть чрезвычайно смышленый негръ, недавно женившійся на негритянк съ вашей плантаціи, и что на дняхъ онъ увидлъ его лежащимъ подъ деревомъ, съ азбукой въ рук. Если бы онъ увидлъ у этого человка вмсто азбуки винтовку, говорилъ этотъ джентльменъ, то нисколько бы этому не удивился. Этотъ негръ принадлежалъ къ числу тхъ предпріимчивыхъ, ршительныхъ людей, которые, зная грамот, въ состояніи надлать и Богъ знаетъ что! Джентльменъ взялъ азбуку и сказалъ, что если еще разъ увидитъ его за подобнымъ занятіемъ, то примрнымъ образомъ накажетъ. Вы спросите, что же изъ этого слдуетъ? А вотъ что! негръ началъ хмуриться, выражать свою злобу, и его нужно было продать. Вотъ къ чему ведутъ подобныя вещи.

— Въ такомъ случа, сказала Анна, съ нкоторымъ замшательствомъ: — я строго воспрещу моимъ неграмъ передавать азбуки въ другія руки, а тмъ боле на чужія плантаціи.

— О, миссъ Анна! это — вещь невозможная. Вы еще не знаете стремленія въ человческой натур ко всему запрещенному. А еще невозможне подавить въ человк любовь къ познанію. Такой опытъ вамъ не удастся. Это все равно, что огонь. Ему стоитъ только разгорться, и онъ обхватитъ вс плантаціи: поврьте, миссъ Анна, для насъ это дло жизни и смерти. Вы улыбаетесь, но я говорю вамъ истину.

— Очень жаль, мистеръ Брадшо, что я возбуждаю опасенія въ нашихъ сосдяхъ, но….

— Еще одно слово, миссъ Анна, и я кончу этотъ непріятный разговоръ. Позвольте мн напомнить вамъ, что учить негровъ грамот считается у насъ преступленіемъ, за которое закономъ назначено строгое наказаніе.

— Въ этомъ отношеніи я держусь того мннія, отвчала Анна:— что такіе варварскіе законы въ образованномъ обществ, какъ наше, должны оставаться мертвыми письменами, и что лучшая дань, которую я могу принести на пользу общую, должна заключаться въ практическомъ отъ нихъ отступленіи.

— О нтъ, миссъ Анна! допустить это невозможно ни подъ какимъ видомъ! Вы только посмотрите на насъ, жителей Южной Каролины. У насъ три негра приходится на одного благо. Скажите, хорошо ли будетъ, если предоставить имъ выгоды воспитанія и съ тмъ вмст возможность принимать участіе въ длахъ общественныхъ? Вы видите съразу, что изъ этого ничего не можетъ быть хорошаго. Разумется, благовоспитанные люди ни за что не согласятся вмшиваться въ чужія дла, еслибъ вы еще учили грамот нкоторыхъ своихъ фаворитовъ, и то тайнымъ образомъ, какъ это длаютъ многіе, тогда бы еще ничего, но учить цлую общину и учреждать для нихъ школы…. посмотрите, миссъ Анна, что все это кончится большими непріятностями.

— Ну да, конечно, сказала Анна, вставая и слегка покраснвъ: — меня посадятъ, вроятно, въ исправительный домъ за преступленіе, сущность котораго будетъ состоять въ моемъ желаніи научить дтей грамот! Послушайте, мистеръ Брадшо, кажется, пора бы измнить такія постановленія. И не есть ли это единственное средство, съ помощію котораго отмнялись многіе законы? общество переживаетъ ихъ, народъ теряетъ къ нимъ уваженіе, и они падаютъ сами собою, какъ увядшіе лепестки на нкоторыхъ изъ моихъ цвтовъ. Не угодно ли вамъ прогуляться со мной въ школу. Мн время итти на урокъ, сказала Анна, начиная спускаться съ балкона:— не посмотрвъ на предметъ, вы не можете, мой добрый другъ, судить о немъ непогршительно. Впрочемъ, подождите секунду: я возьму съ собой и миссъ Гордонъ.

Сказавъ это, Анна удалилась въ тнистую комнату и черезъ нсколько минутъ, вмст съ Ниной, появилась на балкон. Они направились вправо отъ дома, къ групп чистенькихъ домиковъ, при каждомъ изъ которыхъ находился небольшой огородъ и, передъ лицевымъ фасадомъ, нсколько цвточныхъ куртинъ. Въ рощ маньолій, окружавшей строеніе почти со всхъ сторонъ, они очутились передъ небольшимъ зданіемъ, имвшимъ видъ греческаго храма, колонны котораго увиты были жасминомъ.

— Скажите, пожалуйста, что это за зданіе — такое прекрасное, спросилъ мистеръ Брадшо.

— Это моя школа, отвчала Анна.

Мистеръ Брадшо изъ удивленія хотлъ было сдлать протяжный свистокъ, но удержался, — впрочемъ изумленіе довольно ясно выражалось на его лиц. Анна замтила это и засмялась.

— Школа, устроенная мною, должна имть изящную наружность сказала она. Я хочу внушить моимъ дтямъ понятія о вкус и сознаніе своего достоинства. Я хочу, чтобъ мысль объ ученьи была нераздльна съ идеею объ изящномъ и прекрасномъ.

Вс трое поднялись по ступенькамъ и вошли въ обширную комнату, окруженную съ трехъ сторонъ черными классными столами. Полъ былъ покрытъ блыми циновками, на стнахъ висли прекрасныя, съ большимъ вкусомъ иллюминованныя, французскія литографіи. На боле видныхъ мстахъ висли картоны, на которыхъ крупными буквами написаны были избранныя мста изъ св. Писанія. Анна подошла къ дверямъ и позвонила въ колоколъ. Минутъ черезъ десять на ступенькахъ, ведущихъ въ зданіе, послышался стукъ безчисленнаго множества маленькихъ ногъ, и вслдъ затмъ въ комнату вошла огромная толпа дтей всхъ возрастовъ,— отъ четырехъ и до пятнадцати лтъ,— отъ совершенно черныхъ съ курчавыми волосами, до роскошнаго смуглаго цвта квартеронокъ, съ томными, хотя и свтлыми глазами и волнистыми кудрями. Вс были одты одинаково, въ чистенькія платья изъ матеріи синяго цвта, на всхъ были блые чепчики и блые передники. Они дружно пли одну изъ унылыхъ мелодій, которыя характеризуруютъ музыку негровъ и подвигаясь впередъ подъ тактъ пнія, занимали мста, распредленныя по ихъ лтамъ и росту. Лишь только все успокоилось, Анна посл непродолжительной цаузы, хлопнула въ ладоши, и вс дти запли утренній гимнъ, такъ согласно и съ такимъ одушевленіемъ, что мистеръ Брадшо, отдавшись вполн влеченію чувствъ, стоялъ и слушалъ съ слезами на глазахъ. Анна кивнула Нин головой и бросила на Брадшо взглядъ, исполненный самодовольствія. Съ окончаніемъ гимна начались классныя занятія. Анна внимательно слдила за ходомъ ученія. Сцена эта до такой степени поразила Нину своей новизной, что она не могла не выразить своего восторга.

Присутствіе незнакомыхъ лицъ воодушевляли учашихся. Другъ передъ другомъ они старались заслужить похвалу и доставить своей госпож удовольствіе. Анна показала мистеру Брадшо образцы чистописанія, черченія картъ и даже копіи съ несложныхъ литографій. Мистеръ Брадшо изумлялся боле и боле.

— Клянусь честью, сказалъ онъ: это удивительно! Миссъ Анна, вы настоящая волшебница.— Я боюсь за васъ!— Вы подвергаете себя опасности погибнуть на костр, какъ чародйка!

— О, мистеръ Брадшо!— очень, очень немногіе знаютъ, сколько прекраснаго скрывается въ этомъ пренебрегаемомъ племени!— съ энтузіазмомъ сказала Анна.

На обратномъ пути мистеръ Брадшо отсталъ отъ спутницъ своихъ на нсколько шаговъ. Его лицо было задумчиво и даже печально.

— Мистеръ Брадшо,— сказала Анна, оглянувшись назадъ: о чемъ вы задумались?

— Да, миссъ Анна, только теперь я постигаю цль вашихъ дйствій. Въ вашихъ глазахъ я вижу торжество. Но несмотря на то, посл сцены, которой я былъ свидтелемъ мысль о дарованіяхъ вашихъ ученицъ наводитъ на меня уныніе. Къ чему поведетъ ихъ такое образованіе? Какую пользу имъ доставитъ оно? Никакой, я полагаю, — кром только того, что оно заставитъ ихъ возненавидть свое состояніе, сдлаетъ ихъ недовольными и несчастными.

— По моему мннію, отвчала Анна, нтъ въ мір такого состоянія, въ которомъ бы слдовало подавлять душевныя способности. Если эти способности начинаютъ рости и развиваться, то имъ нужно дать просторъ и свободу,— нужно стараться устранять все, что можетъ служить для нихъ препятствіемъ.

— Но, это ужасно возвышенная идея! миссъ Анна.

— И пусть она возвышается. Я ни о чемъ не забочусъ, ничего не боюсь.

— Миссъ Анна! вдь, я знаю, этимъ вы не ограничитесь сказалъ мистеръ Брадшо. Научивъ ихъ читать букву А, вы захотите, чтобъ они знали и букву Б.

— Разумется, сказала Анна: когда наступитъ время научить ихъ букв Б, я буду готова къ тому. Согласитесь, мистеръ Брэдшо, вдь опасно развести пары, и не пустить въ ходъ паровую машину,— когда пары поднимутся до извстной высоты, я не стану удерживать машину: пусть она идетъ, повинуясь ихъ сил.

— Все это прекрасно, миссъ Анна, только другіе совсмъ не такъ думаютъ. Дло въ томъ, что мы не вс еще готовы пустить въ ходъ наши машины. Негры съ совершеніемъ вашего подвига, потребуютъ отъ васъ свободы, и вы говорите, что готовы даровать ее, но замтьте, что огонь на вашей плантаціи разведетъ пары и на нашихъ, и мы поставлены будемъ въ необходимымъ открыть предохранительные клапаны.— Не правда ли? что касается до меня я очарованъ вашей школой, и все-таки не могу удержаться отъ вопроса, къ чему поведетъ все это?

— Благодарю васъ, мистеръ Брадшо сказала Анна — за вашу откровевность, за ваше расположеніе и чистосердечіе, но все же я не перестану поддерживать добрыя и благородныя чувства вашего штата, отзываясь невдніемъ его недостойныхъ и безчеловчныхъ законовъ. Вмст съ тмъ, я постараюсь быть осторожне относительно образа моихъ дйствій, если мн суждено попасть за это въ исправительное заведеніе, я надюсь, мистеръ Брадшо, вы навстите меня.

— Миссъ Анна, прошу у васъ тысячи извиненій за мой давишній неумстный намекъ.

— За это я имю право наложить на васъ штрафъ: вы должны остаться здсь и провести съ нами цлый день, я покажу вамъ садъ, наполненный однми розами, и посовтуюсь съ вами на счетъ ухода за штокъ-розами. Мн страшно хочется замшать васъ въ преступленіе, которое отзывается государственной измной. Впрочемъ, постивъ мою школу, вы уже становитесь моимъ сообщникомъ.

— Благодарю васъ, миссъ Анна, я вмнялъ бы себ въ особенную честь быть вашимъ руководителемъ во всякой измн, которой вы положите начало. Но, къ несчастію, на этотъ разъ я не могу воспользоваться вашомъ предложеніемъ! Я далъ слово четыремъ такимъ же жалкимъ холостякамъ, какъ и я, обдать вмст, и потому долженъ ухать отсюда до наступленія полуденнаго зноя.

— Вотъ и онъ ухалъ, этотъ добрйшій человкъ въ мір! сказала Анна.

— Знаете ли, сказала Нина, не удерживаясь отъ смха:— я думала мистеръ Брадшо несчастное, влюбленное до безумія созданіе, примчавшееся сюда собственно за тмъ, чтобъ объясниться въ любви и сдлать вамъ предложеніе, потому-то я, какъ добренькая двочка, и убжала отсюда, чтобъ не стснять ни его, ни васъ.

— Дитя, дитя! сказада Анна: въ этомъ отношеніи вы слишкомъ недальновидны. Нсколько времени тому назадъ, мистеръ Брадшо и я была неравнодушны другъ къ другу, но теперь онъ ни боле, ни мене, какъ одинъ изъ нашихъ добрыхъ и милыхъ друзей.

— Скажите мн, Анна, почему вы ни въ кого не влюблены? спросила Нина.

— И сама не знаю, почему, отвчала Анна:— знаю только, что до сихъ поръ я не могла ршиться на этотъ подвигъ. Мужчины прекрасны, когда намрены влюбиться, но, влюбившись, они длаются несносными. Влюбленные львы, какъ вамъ извстно, весьма непривлекательны. Я не могу выдти ни за папа, ни за Эдуарда, а они набаловали меня до такой стеепени, что другой кто-нибудь мн не можетъ понравиться. Я счастлива, и вовсе не нуждаюсь въ обожателяхъ. Да и то сказать,— разв женщина не можетъ быть довольна своей участью? Оставимъ это, Нина, поговоримъ лучше о чемъ нибудь другомъ. Мн непріятно, что наши дла начинаютъ производить въ сосдяхъ неудовольствіе и опасенія.

— На вашемъ мст, я бы продолжала дйствовать попрежнему, сказала Нина: — я замтила, что люди всми силами стараются положить преграды тому лицу, которое ршается за какое нибудь необычайное предпріятіе, и когда убдятся, что усилія ихъ ни къ чему не ведутъ, они бросаютъ все и пристаютъ къ тому же предпріятію, вы, по моему мннію, наводитесь именно въ такомъ положеніи.

— Я боюсь, что имъ придется сдлать эту попытку въ непродолжительномъ времени, сказала Анна. Но… кажется, это детъ Дульцимеръ и везетъ мн письмо. Полагаю, дитя мое, вы не похвалите меня, замтивъ, что я точно такъ же нетерпливо жду почты, какъ и вы.

Въ это время Дульцимеръ подъхалъ къ балкону и передалъ Анн мшокъ, назначенный для писемъ.

— Дульцимеръ! какое странное имя! сказала Нина. Какая у него забавная и вмст съ тмъ умная физіономія! Она напоминаетъ собой ворону!

— О, Дульцимеръ не подчиненъ нашему управленію, сказала Анна: — у нашихъ предшественняковъ онъ разыгрывалъ роль привиллегированнаго шута. Въ настоящее время онъ уметъ только пть да плясать, и потому Эдуардъ, предоставляющій полную свободу каждому негру, назначаетъ ему тотъ легкій трудъ, который боле всего соотвтствуетъ его празднолюбію. Это письмо къ вамъ, продолжала она, бросивъ письмо на колни Нины, и въ тоже время срывая печать съ другаго письма, адресованнаго на ея имя.

— Ну да! Я такъ и думала! У Эдуарда есть дло, по которому онъ долженъ находиться въ здшнихъ частяхъ нашего штата. Не правда ли, какъ много удобствъ соединено съ званьемъ адвоката? Его надо ждать сегодня къ вечеру. Значитъ, у насъ начнутся празднества! Ахъ Дульцимеръ, да ты еще здсь? Я думала, что ты уже ухалъ! сказала она, оторвавъ взоры отъ весьма, и замтивъ, что Дульцимеръ все еще стоялъ съ тни тюльпановъ, возл балкона.

— Извините, миссъ Анна, я хотлъ узнать, неужели мистеръ Клейтонъ и въ самомъ дл прідетъ сюда?

— Да, Дульцимеръ, позжай же и объяви другимъ эту новость, я знаю, ты только этого и ждешь.

И Дульцимеръ, не ожидая повторенія, въ нсколько секундъ скрылся изъ виду.

— Я готова держать пари, сказала Анна: — этотъ человкъ приготовитъ для сегодняшняго вечера что нибудь необыкновенное.

— Что же именно? соросила Нина.

— Вдь онъ у насъ трубадуръ и, вроятно, въ эту минуту сочиняетъ какую нибудь оду. Посмотрите, у насъ сегодня будетъ нчто въ род оперы.

ГЛABА XXVIII.

ТРУБАДУРЪ.

Около пяти часовъ, Нина и Анна занимались украшеніемъ чайнаго стола на балкон. Нина нарвала свжихъ листьевъ съ молодаго дуба и съ особеннымъ искусствомъ окаймляла ими снжно-блую скатерть, между тмъ какъ Анна перекладывала фрукты въ вазахъ, между виноградными листьями.

— Сегодня Леттисъ будетъ въ отчаяніи, сказала Анна, съ улыбкой взглянувъ на опрятно одтую молоденькую мулатку которая стояла у дверей и внимательно слдила своими большими, свтлыми глазами за каждымъ движеніемъ миссъ Анны. Ей бдняжк нечего и длать.

— Ну, ужь пусть Леттисъ позволитъ мн сегодня выказать мои способности, сказала Нина:— я одарена удивительнымъ талантомъ, по части домашняго хозяйства. Еслибъ я жила въ старинные вка, въ стран…. какъ бишь ее…. мн еще объ ней тамъ много говорили…. да, да, въ Аркадіи, я была бы примрной хозяйкой. Мн ничто такъ не нравится, какъ плесть внки и подбирать букеты. Во мн есть врожденная наклонность украшать все, что меня окружаетъ. Я люблю украшать столы, вазы, блюда, люблю одвать и наряжать хорошенькихъ женщинъ для доказательства словъ моихъ, я, окончивъ уборку стола, сплету внокъ, и положу его на васъ,— моя милая Анна.

Говоря это, Нина суетилась около стола, симметрично и картинно располагала цвты и листья, выбрасывала оторванныя втки, словомъ — порхала съ мста-на мсто, какъ птичка.

— Какая жалость, что мы не живемъ въ Аркадіи! замтила Анна.

— О, да! сказала Нина: — я помню, у насъ въ дом была старая истасканная книжка: ‘Идилліи Геснера’. Будучи еще ребенкомъ, я вычитывала изъ нея множество самыхъ очаровательныхъ исторій о хорошенькихъ пастушкахъ, играющихъ серебряныхъ флейтахъ, и о пастушкахъ, въ голубыхъ покровахъ и съ распущенными волосами. Люди эти питались творогомъ, молокомъ, виноградомъ, земляникой и персиками, не знали ни заботы, ни труда, жили какъ цвты и птички, росли, пли и хорошли. Ахъ, Анна! такая жизнь мн бы никогда не наскучила! Почему этого нтъ въ настоящее время?

— Тысячи сожалній и съ моей стороны, сказала Анна:— но достало ли бы у насъ терпнія на постоянную борьбу съ желаніемъ поддержать во всемъ порядокъ и красоту?

— Это правда, отвчала Нина: — и что еще хуже, красота, при всхъ нашихъ усиліяхъ поддержать ее, можетъ измниться въ нсколько часовъ. Напримръ, мы любуемся теперь вотъ этими розами, а завтра или посл завтра будемъ называть ихъ дрянью, и въ добавокъ прикажемъ кому нибудь выбросить ихъ изъ комнаты. Только я не въ состояніи принять на себя этой обязанности. Пусть кто-нибудь другой выноситъ увядшіе цвты и моетъ вазы, а мн бы только предоставили свободу рзать ежедневно свжія розы. Если бъ я была членомъ какого нибудь клуба, а бы непремнно приняла на себя эту роль. Я бы взялась украшать цвтами вс комнаты клуба, но вмст съ тмъ условилась бы положительно — не очищать комнатъ отъ поблекшихъ листьевъ и цвтовъ.

— Надо правду сказать, замтила Анна: постоянное стремленіе каждаго предмета къ упадку, къ какому-то внутреннему и вншнему разстройству, служитъ для меня загадкой. Поддержать чистоту, уютность и убранство въ дом, а тмъ боле соблюсти вс эти условія въ отношеніи къ столу,— я считаю за верхъ искусства. Но попробуйте приступить къ этому, смотришь, на васъ со всхъ сторонъ нападаютъ стаи мухъ, таракановъ, муравьевъ и москитовъ! Съ другой стороны — какъ будто человку уже предназначено длать непріятнымъ, приводить въ безпорядокъ и даже разрушать все, что его окружаетъ.

— Эта самая мысль мелькнула въ голов моей, когда мы были на митинг, сказала Нина. Первый день очаровалъ меня. Все было такъ свжо, такъ чисто, такъ привлекательно, но къ концу второго дня, гд ни ступишь, везд подъ ногами хруститъ или скорлупа отъ яицъ, или шелуха отъ гороховыхъ стручковъ, или арбузныя корки,— такъ что непріятно вспомнить объ этомъ.

— Дйствительно, какъ это гадко! сказала Анна.

— Я принадлежу къ числу тхъ созданій, продолжала Нива: — которыя любитъ порядокъ, но наблюдать за нимъ не въ моемъ характер. Мой первый министръ, тетя Катя, уметъ превосходно его поддерживать, и я и въ чемъ не противорчу ей, напротивъ, стараюсь ее поощрять, и за то тамъ, гд я не вмшиваюсь, всегда отличный порядокъ. Но, Боже мой! мн нужно переродиться, чтобъ полюбить за этотъ порядокъ тетушку Несбитъ! Вы бы посмотрли на нее, когда она вынимаетъ изъ комода перчатки или манишку! Сначала поднимется, ровнымъ шагомъ пройдется по комнат, возьметъ ключъ изъ ящика на правой сторон бюро и отопретъ комодъ съ такимъ серьезнымъ видомъ, какъ будто готовится къ жертвоприношенію. Если перчатки скрываются гд нибудь въ глубин комода, она медленно, не торопясь, съ разстановкой, вынетъ одну вещь за другой, возьметъ что ей нужно, снова уложитъ каждую вещь, запретъ колодъ и положитъ на прежнее мсто. При этомъ, выраженіе ея лица становится такимъ, какъ будто въ дом кто нибудь умираетъ, и ей нужно отправиться за докторомъ! Со мой совсмъ иное дло! Я подбгаю къ комоду, разбросаю вс мои вещи, какъ будто надъ ними промчался небольшой ураганъ, ленты, шарфы, цвты,— все это вылетаетъ изъ ящика, одно за другимъ, и производитъ нчто въ род радуги. Не отыскавъ въ одну минуту нужную вещь, я готова умереть отъ нетерппія. Но посл двухъ-трехъ такихъ нападеній на комодъ, во мн пробуждается раскаяніе, я начинаю собирать разбросанныя вещи, укладывать ихъ и упрекать маленькую негодную Нину, которая постоянно даетъ себ общаніе соблюдать на будущее время лучшій порядокъ. Но моя милая Нина, къ сожалнію, неисправима: она никогда не держитъ общанія. Скажите, Анна, какимъ образомъ вы умете поддерживать порядокъ въ каждой бездлиц, которая васъ окружаетъ?

— Это дло привычки, моя милая, сказала Анна: привычка, которая составляетъ во мн вторую природу, благодаря заботливости и попеченіямъ моей мама.

— Мама!… ну да, это такъ! сказала Нина, вздохнувъ. Вы счастливы, Анна,— я вамъ завидую…. Леттисъ, теперь ты можешь подойти сюда, я кончила свою работу, вынеси весь этотъ соръ. Какъ изъ хаоса образовалась вселенная, такъ и изъ этой смси цвтовъ и зелени образовался мой чайный столикъ, говорила Нина, собирая въ одну груду оставшіеся безъ употребленія цвты и листья. Только жаль, что я много нарзала лишняго. Бдные цвты опустили свои лепестки и смотрятъ на меня съ упрекомъ, какъ будто говоря, ‘мы вамъ не нужны, зачмъ же вы не оставили насъ на нашихъ родныхъ вткахъ!’

— Не безпокойтесь,— сказала Анна: Леттисъ успокоитъ вашу совсть. По цвточной части она одарена удивительнымъ талантомъ,—изъ этого сора, какъ вы его назвали, она составитъ превосходные букеты.

При этихъ словахъ на щекахъ Леттисъ, сквозь смуглую кожу, показался яркій румянецъ. Она нагнулась, собрала въ передникъ лишніе цвты и удалилась.

— Это что значитъ? сказала Анна, увидвъ Дульцимира, который въ необыкновенно вычурномъ наряд поднимался на балконъ, съ письмомъ на поднос. Скажете, какъ это утонченно! Золотообрзная бумажка, пропитанная миррой и амброй, продолжала она, срывая печать. Представьте себ! ‘Трубадуры Рощи Маньолій покорнйше просятъ мистера и миссъ Клэйтонъ и миссъ Гордонъ осчастливить своемъ присутствіемъ оперное представленіе, которое будетъ дано сегодня вечеромъ въ восемь часовъ вечера, въ рощ Маньолій’. Превосходно! Это наврное сочинялъ и писалъ кто нибудь изъ моихъ учениковъ. Скажи, Дульцимеръ, что мы съ удовольствіемъ принимаемъ приглашеніе:

— Гд онъ выучилъ такія фразы? спросила Нина, когда Дульцимеръ удалился.

— Какъ гд? отвчала Анна: вдь я вамъ говорила, что онъ былъ главнымъ фаворитомъ нашего предшественника, который куда бы ни халъ, всегда бралъ его съ собой, какъ нкоторые господа берутъ любимую обезьяну. Разумется, во время путешествій онъ перебывалъ въ фойе многихъ театровъ. Я вамъ говорила, что онъ что нибудь придумаетъ.

— Да это просто очаровательное существо! сказала Нина.

— Въ вашихъ глазахъ, быть можетъ, но для насъ, это самый скучный человкъ. Безтолковъ, какъ попугай. Если онъ и способенъ на что нибудь, такъ это на одн только глупости.

— А можетъ быть, сказала Нина: его способности имютъ сходство съ сменами кипрскаго винограда, которыя я посадила мсяца три тому назадъ и которыя только теперь пустили отростки.

— Эдуардъ надется, что рано или поздно, но способности обнаружатся въ немъ. Вра Эдварда въ человческую натуру безпредльна. Я считаю это за одну изъ его слабостей, но съ другой стороны не теряю надежды, что въ Дульцимер со временемъ пробудятся дарованія, съ помощію которыхъ онъ по крайней мр будетъ въ состояніи отличать ложь отъ истины и свои собственныя вещи отъ чужихъ. Надо вамъ сказать, что въ настоящее время онъ безсовстнйшій мародеръ на всей плантаціи. Онъ до такой степени усвоилъ привычку прикрывать острыми шутками множество своихъ проказъ, что трудно даже разсердиться на него и сдлать ему строгій выговоръ. Но чу! это стукъ лошадиныхъ копытъ! Кто-то възжаетъ въ аллею!

Нина и Анна стали вслушиваться въ отдаленные звуки.

— Кто-то детъ, дйствительно… даже не одинъ! замтила Нина.

Спустя нсколько минутъ, въ алле показался Клэйтонъ, сопровождаемый другимъ всадникомъ, въ которомъ, по его приближеніи, Анна и Нина узнали Франка Росселя. Но вдругъ раздался звукъ скрипокъ и гитаръ и, къ удивленію Анны, изъ глубины рощи, въ праздничныхъ нарядахъ выступила группа слугъ и дтей, предводимыхъ Дульцимеромъ и его товарищами, которые пли и играли.

— Ну, что, я не правду говорили? сказала Анна. Представленія Дульцимера начинаются.

Музыка и напвъ отличалось той невыразимой странностью, которая характеризуетъ музыку негровъ. Въ мрныхъ и пронзительныхъ звукахъ ея выражался шумный восторгъ. Содержаніе аріи было весьма просто. До слуха Анны и Нины долетали слдующія слова:

‘Наконецъ господинъ нашъ детъ домой!

‘Статный конь его бодро несетъ впередъ.

Чтобъ придать псн боле выразительности, вся группа мрно хлопала въ ладоши и переходила въ хоръ!

‘Пойте дти, пойте! встрчайте господина!

‘Крикнемте ура! порадуемъ его!

Го! го! го! ура! ура! ура’!

Клэйтонъ отвчалъ на этотъ привтъ, ласково кланяясь на вс стороны. Толпа выстроилась въ два ряда по окраинамъ аллеи, и Клэйтонъ съ товарищемъ подъхалъ къ балкону.

— Клянусь честью, сказалъ Россель: я не приготовился къ такому торжеству. Это чисто президентскій пріемъ.

У балкона человкъ двнадцать подхватили лошадь Клэйтона, и при этомъ порыв усердія порядокъ процессіи совершенно нарушился. Посл множества распросовъ и освдомлній, со всхъ сторонъ, втеченіе нсколькихъ минутъ, толпа спокойно разсялась, предоставивъ господину своему возможность предаться своимъ собственнымъ удовольствіямъ.

— Это очень похоже на торжественный въздъ, сказала Нина.

— Дульцинеръ истощаетъ вс свои способности при подобныхъ случаяхъ, замтила Анна. Теперь недли на дв или на три онъ ни къ чему не будетъ способенъ.

— Слдовательно надо пользоваться пока онъ въ экстаз, сказалъ Россель. Но что значитъ такое хладнокровное выраженіе радости съ вашей стороны, миссъ Анна. Это чрезвычайно какъ отзывается идилліей. Не попали ли мы въ волшебный замокъ?

— Весьма можетъ быть, отвчалъ Клэйтонъ: — но все же не мшаетъ намъ очистить пыль съ нашего платья.

— Да, да, сказала Анна: — тетушка ожидаетъ, чтобъ показать вамъ комнату. Идите, и потомъ явитесь сюда, какъ можно очаровательне.

Спустя нсколько времени, джентльмены воротились въ свжихъ, блыхъ какъ снгъ сорочкахъ, и приступили къ чайному столу съ необычайной живостью.

— Теперь, сказала Нина, взглянувъ на часы, когда кончила ея чай: — я должна объявить всему обществу, что мы приглашены сегодня въ оперу.

— Да, сказала Анна: — въ Рощ Маньолій будетъ устроенъ сегодня театръ, и труппа трубадуровъ дастъ первое представленіе.

Въ этотъ моментъ вс были изумлены появленіемъ у балкона Дульцимера съ тремя его черными товарищами. Изъ нихъ каждый имлъ въ петличк блый бантъ и въ рук блый жезлъ, украшенный атласными лентами. Молча и попарно они расположились но об стороны крыльца.

— Что это значитъ, Дульцимеръ? спросилъ Клэйтонъ.

Дульцимеръ сдлалъ почтительный поклонъ и объявилъ, что они присланы быть провожатыми джетльменовъ и лэди до мста представленія.

— Ахъ, Боже мой! воскликнула Анна: мы еще не приготовились.

— Какая жалость, что я не взялась собой оперной шляпки, сказала Нина. Ворочемъ ничего,— прибавила она, схвативъ втку центифолій: вотъ это замнитъ ее.

Нина обвила вткой голову, и туалетъ ея кончился.

— Удивительно, какъ это скоро длается, сказалъ Франкъ Россель,— любуясь внкомъ изъ полуразвернувшихся бутоновъ и махровыхъ розъ.

— Ахъ, Анна, сказала Нина:— я и забыла про вашъ внокъ. Садитесь скоре: я сдлаю въ одну минуту, дайте повернуть немного вотъ этотъ листокъ и расправить этотъ бутонъ, прекрасно! Можете открыть шествіе.

Сцена для вечерняго спектакля была устроена на открытомъ пространств въ рощ маньолій, позади господскаго дома. Лампы, развшанныя по деревьямъ, разливали слабый свтъ въ густой глянцовитой листв. Въ конц поляны изъ цвтовъ и втвей зелени устроенъ былъ небольшой павильонъ, въ который общество наше вступило съ величайшимъ торжествомъ. Между двумя высокими маньоліями висла занавсь, за которой, въ минуту появленія гостей, хоръ стройныхъ голосовъ, заплъ одушевленную арію, выражавшую привтствіе. Лишь только гости заняли мста, какъ занавсь поднялась, и тотъ же хоръ, состоявшій боле чмъ изъ тридцати лучшихъ пвцовъ, мужчинъ и женщинъ, одтыхъ въ праздничныя платья, выступилъ впередъ. Вмст съ пніемъ и подъ тактъ напва они шли по сцен и несли въ рукахъ букеты, которые бросали къ ногамъ гостей. Внокъ изъ померанцовыхъ цвтовъ, нарочно назначаемый для Нины, упалъ къ ней прямо на колна.

— Эти люди не дремлютъ. Они угадываютъ событіе, которое должно совершиться въ непродолжительномъ времени, сказалъ Россель.

Окончивъ шествіе, негры сли вокругъ сцены, за предлами которой изъ-за густой зелени высовывались кудрявыя черныя головы безчисленнаго множества слугъ и остальныхъ негровъ съ плантаціи.

— Посмотрите, сказалъ Россель, указывая на черныя лица: какой контрастъ представляютъ эти черные даже съ тусклымъ освщеніемъ сцены! А взгляните на дтей, какъ милы они, и какъ опрятно одты!

При этихъ словахъ, на сцену выступилъ рядъ дтей, принадлежавшихъ къ школ миссъ Анны. Они шли въ томъ же порядк, какъ и первая группа, пли школьныя псни и бросали цвты къ ногамъ почетныхъ гостей. Исполнивъ эту церемонію, они сли на скамейки впереди первой группы. На сцену выступили Дульцимеръ и четверо его товарищей.

— Вниманіе! сказала Анна: — Дульцимеръ начинаетъ свою роль. Замтьте, онъ трубадуръ.

Дульцимеръ, дйствительно, речитативомъ началъ изъяснять какое-то событіе. Посл нсколькихъ строфъ речитатива, квартетъ сдлалъ припвъ, и ихъ голоса были поистин великолпны.

— Они начинаютъ что-то чрезвычайно печально, сказала Нина.

— Имйте терпніе, душа моя, возразила Анна, Теперь идетъ рчь о прежнемъ господин. Еще минута и тонъ перемнится.

И въ самомъ дл, Дульцимеръ, какъ будто угадавъ слова миссъ Анны, незамтно перешелъ къ описанію вступленія новаго господина.

— Не угодно-ли теперь послушать исчисленіе добродтелей Эдуарда? сказала Анна.

Дульцимеръ продолжалъ речитативъ. Черезъ каждыя четыре строфы, слова его повторялъ квартетъ и потомъ весь хоръ, хлопая при этомъ руками и стуча ногами съ величайшимъ одушевленіемъ.

— Теперь, Анна, дошла очередь и до насъ, сказала Нина, когда Дульцимеръ въ самыхъ высокомрныхъ выраженіяхъ началъ распространяться о красот миссъ Анны.

— Подождите, сказалъ Клэйтонъ:— каталогъ вашихъ добродтелей будетъ значительно длинне.

— Ужь извините, этого ни въ какомъ случа я не позволю, оказала Нина.

— Пожалуйста, не говорите такъ утвердительно, возразила Анна. Дульцимеръ пристально глядитъ на васъ съ самаго начала.

Анна говорила правду. Съ окончаніемъ припва Дульцимеръ принялъ на себя многозначительный видъ.

— Взгляните на его выраженіе, сказала Анна. Начинается! Теперь, Нина, будьте внимательны!

Съ лукавымъ выраженіемъ, вырывавшимся изъ угла потупленныхъ глазъ, Дульцимеръ заплъ:

‘Нашъ господинъ часто узжаетъ…. но куда? знаете ли вы?

‘Онъ узжаетъ отсюда за розой Сверной Каролины’.

— Вотъ это славно! сказалъ Франкъ Россель. Посмотрите, какъ вс оскалили зубы! Можетъ ли сравниться съ близной этихъ зубовъ самая лучшая слоновая кость! Замчаете ли вы, съ какой энергіей они приступаютъ къ припву?

И дйствительно, хоръ плъ съ особеннымъ одушевленіемъ:

‘О роза Сверной Каролины!

Дай Богъ счастья нашему господину

Съ розой Сверной Каролины!’

Хоръ нсколько разъ повторяетъ эти слова съ энтузіазмомъ, усиливаемымъ хлопаньемъ въ ладоши, стукотнею ногъ и громкимъ смхомъ.

— Не слдуетъ ли роз Сверной Каролины привстать? сказалъ Россель.

— Ахъ, замолчите! возразила Анна: Дульцммеръ еще не кончилъ.

Принявъ новую позу, Дульцимеръ обротился къ одному изъ товарищей въ квартет:

‘Я вижу, дв звзды восходятъ надъ нашимъ горизонтовъ!’

— Нтъ, мой другъ, отвчалъ пвецъ, къ которому обращались эти слова: ты ошибаешься! Ты видишь блескъ ея прекрасныхъ глазъ!

— Превосходно, отлично!— сказалъ Россель.

Дульцимеръ продолжалъ:— вижу дв розы, роскошно цвтущія на одной куртин.

— Нтъ, мой другъ, ты ошибаешься: это румянецъ ея миленькихъ щокъ!

— И эти точки становятся еще румяне, сказала Анна, коснувшись веромъ плеча Нины. Дульцимеръ, какъ видно, намренъ сосредоточить на васъ всю силу своего вдохновенія.

Дульцимеръ продолжалъ:— я вижу, какъ вьется виноградъ на той куртин.

— Нтъ, мой другъ, ты ошибаешься, это вьются локоны ея роскошныхъ волосъ.

— Она гуляетъ по балкону, началъ квартетъ: — улыбается, смется и играетъ, какъ солнечный свтъ на гладкомъ полу. Ея маленькія ножки стучатъ, какъ дождь по цвтамъ, ея смхъ раздается какъ журчанье каскада въ тишин лтняго вечера!

— Э! э! да Дульцимеру врно помогаютъ музы, сказалъ Клэйтонъ, посмотрвъ на Анну.

— Тс! слушайте хоръ,— замтила Анна.

— О роза Сверной Каролины! укрась сады нашего господина и доставь ему счастіе на всю его жизнь!

Этотъ припвъ повторялся разъ десять. Между гостями раздался громкій смхъ. Актеры поклонились и оставили сцну.

Блая простыня, замнившая занавсъ, опустилась.

— Признайся, Анна, вдь это дло не одного Дульцинера? сказалъ Клэйтонъ.

— Да, ему помогла въ этомъ Леттисъ, которая отъ природы одарена поэтическимъ дарованіемъ. Стоитъ только поощрить ее, и талантъ ея разовьется до удивительныхъ размровъ.

Въ это время Дульцимеръ съ своими товарищами подошелъ съ подносами къ павильону и предложилъ гостямъ лимонадъ, пирожное и фрукты!

— Да этого не увидишь ни въ какомъ театр, сказалъ Россель.

— Дйствительно, отвчалъ Клэйтонъ: — африканское племя далеко превосходитъ другія племена въ наклонности, которая составляетъ средину между чувствомъ и здравымъ разсудкомъ, а именно наклонности къ изящному. Эта наклонность можетъ проявляться только въ натур, обладающей обиліемъ чувствъ, обиліемъ, которымъ обладаютъ негры. Если просвщеніе коснется ихъ мощной рукой своей, они превзойдутъ многихъ въ музык, танцахъ и декламаціи.

— И я, съ своей стороны, сказала Анна: — часто замчала,— въ моихъ ученикахъ, ту готовность, съ которой они принимаются за музыку и англійскій языкъ. Негры иногда смются надъ неправильнымъ произношеніемъ словъ, тогда какъ сами произносятъ ихъ ужаснымъ образомъ, послднее обстоятельство происходятъ, вроятно, оттого, что они стараются придать словамъ боле выразительности, какъ это бываетъ сь дтьми, одаренными острыми способностями.

— Между ними есть такіе голоса, которымъ можно позавидовать, замтилъ Россель.

— Ваша правда, сказала Анна, у насъ на плантаціи есть дв двушки, у которыхъ такой богатый контральтъ, какой, мн кажется, только и можно найти между неграми, а отнюдь не между блыми.

— Эіопское племя, подобію алоэ, принадлежитъ къ разряду медленныхъ растеній, сказалъ Клэйтонъ: но я надюсь, что современемъ они дадутъ цвтъ: и этотъ цвтъ, надо полагать, будетъ великолпный.

— Все это прекрасно, только подобныя ожиданія и предположенія свойственны однимъ поэтамъ, сказалъ Россель.

Посл оперы начался балетъ, и продолжался съ необыкновеннымъ одушевленіемъ и безъ малйшаго нарушенія приличія.

— Религіозные люди, продолжалъ Клэйтонъ истощали, и думаю, всю свою энергію, чтобъ внушать неграмъ отвращеніе къ танцамъ и пнію. А я съ своей стороны, стараюсь развить въ нихъ эту наклонность. Я вовсе не вижу необходимости обращать ихъ въ англо-саксовъ:— Это, по моему, тоже самое, что виноградную лозу обратить въ грушевое дерево.

— Вотъ что значитъ быть успшнымъ защитникомъ невольничьихъ правъ, сказалъ Россель: — у него во всякое время готовы отличныя сравненія.

— Успхи мои подлежатъ еще сомннію, возразилъ Клейтонъ, Полагаю, ты слышалъ что мое дло взято на апелляцію,— и потому выигрышъ мой нельзя назвать врнымъ.

— О нтъ! воскликнула Нина, онъ долженъ быть врнымъ! Я убждена, что ни одинъ человкъ съ здравымъ разсудкомъ и благородной душой не ршилъ бы этого дла иначе. Къ тому же вашъ отецъ считается опытнымъ судьей, и пользуется громадной извстностью.

— Это-то обстоятельство и принудитъ его бытъ какъ можно осторожне, чтобъ не склониться на мою сторону, сказалъ Клэйтонъ.

Въ это время балетъ кончился. Слуги разошлась въ порядк, и гости возвратились на балконъ, испещренный фантастическими пятнами луннаго свта, прорывавшагося сквозъ листву виноградника. Воздухъ наполненъ былъ тмъ тонкимъ, сладкимъ благоуханіемъ, которое разливаютъ втеченіе ночи роскошные тропическіе цвты и растенія.

— Замчали ли вы, сказала Нина: — какъ упоителенъ бываетъ вечеромъ запахъ жимолости! Я влюблена въ него,— влюблена вообще во всякое благоуханіе! Я принимаю ихъ за невидимыхъ духовъ, которые носятся въ воздух.

— Въ этомъ есть нкоторое основаніе, сказалъ Клэйтонъ. Лордъ Бэконъ говоритъ, что и ‘дыханіе цвтовъ является и изчезаетъ въ воздух, какъ звуки отдаленной музыки’.

— Неужели это слово лорда Бэкона? спросила Нина съ изумленіемъ, которое выражалось въ ея голос.

— Да, а почему же бы нтъ? сказалъ Клэйтонъ.

— Потому что я считала его за одного изъ тхъ старыхъ философовъ, отъ которыхъ постоянно ветъ гнилью, и которые никогда не думаютъ о чемъ нибудь пріятномъ.

— Ошибаетесь, миссъ Нина, сказалъ Клэйтонъ:— завтра позвольте мн прочитать вамъ трактатъ его о садахъ, и вы убдитесь, что эти затхлые, старые философы нердко разсуждаютъ о предметахъ весьма очаровательныхъ.

— Вдь это лордъ Бэконъ писалъ свои лучшія сочиненія въ то время, когда въ сосдней комнат играла музыка, сказала Анна.

— Въ самомъ дл?— возразила Нина. Какъ это мило! Я бы съ удовольствіемъ послушала его сочиненія.

— Есть умы, замтилъ Клэйтонъ, которые способны обнять всю вселенную. Люди одаренные такимъ умомъ, могутъ говорить такъ же увлекательно о кольц на дамской ручк, какъ и о движеніи планетъ. Отъ нихъ ничто не ускользаетъ.

— Вотъ классъ людей, изъ среды которыхъ вамъ, Анна, слдовало бы выбрать себ обожателя, сказала Нина, смясь. Вы ничмъ тутъ не рискуете. Если бъ я вздумала сдлать подобную попытку, то я бы не вынесла ея тяжести. Такой громадный запасъ мудрости увлекъ бы меня подъ уровень моря. Я бы разсталась съ своей удочкой, еслибъ на мою приманку подвернулась такая страшная рыба.

— Въ наше время вамъ нечего страшиться, сказалъ Клэйтонъ. Природа посылаетъ намъ такихъ людей по одному въ одно или два столтія. Эти люди прокладываютъ путь въ какую нибудь сторону цлому міру. Это каменоломщики, отламывающіе глыбы мрамора, которыя обработываютъ потомъ многія поколнія.

— Ужь извините, сказала Нина: я бы не хотла быть женой каменоломщика. Мн бы пришлось тогда постоянно находиться въ опасности быть задавленной.

— Но если бы, этотъ каменоломщикъ сдлался вашимъ рабомъ? сказалъ Россель, если бъ онъ поставилъ къ ногамъ вашимъ свточъ своего генія?

— Да, дло другое, если бъ я могла поработить его! Но все же я постоянно бы боялась, что онъ охладетъ ко мн. Такой человкъ весьма скоро поставилъ бы меня на полку, между прочитанными книгами. Я видла великихъ людей,— разумется великихъ для нашего времени: они не столько заботятся о жонахъ, сколько о журналахъ и газетахъ.

— О, не безпокойтесь, сказала Анна: эта особенность принадлежитъ всмъ мужьямъ безъ исключенія. Газета есть постоянный соперникъ американской лэди. Мужчин, чтобъ оторваться отъ нея, нужно быть пламеннымъ любовникомъ, и при томъ еще прежде, чмъ овладетъ своимъ призомъ.

— Вы жестоко судите о насъ, миссъ Анна, сказалъ Россель.

— Напротивъ, она говоритъ только правду. Мужчины вообще составляютъ худшую половину человческаго рода, сказала Нина. Если я выйду замужъ, то не иначе какъ съ условіемъ, что мужъ мой не будетъ читать газетъ.

ГЛАВА XXIX.

САДЪ ТИФФА.

Еслибъ объемъ нашего повствованіи былъ значительне, мы бы охотно провели еще нсколько дней въ тни Рощи Маньолій, гд Клэйтонъ и Нина оставались на нкоторое время, и гд время летло по дорог, усыпанной цвтами, но, къ сожалнію, неумолимое время которое не ждетъ человка, не ждетъ и повствователя. Мы должны поэтому сказать въ нсколькихъ словахъ, что когда кончился визитъ, Клэйтонъ еще разъ проводилъ Нину въ Канема, и оттуда возвратился въ кругъ своихъ обычныхъ занятій. Нина возвратилась домой совершенно съ другимъ взглядомъ на предметы, благодаря сближенію съ Анной. Клэйтонъ справедливо полагалъ, что благородный примръ сильне дйствуетъ на человка, чмъ самыя убдительныя увщанія.— Эта истина отразилась на Нин. Съ минуты возвращенія домой, Нина начала ощущать въ душ своей положительное влеченіе къ боле благородной и дятельной жизни, чмъ жизнь, которую она вела до этой поры. Великое и всепоглощающее чувство, которое ршаетъ участь женщины, есть уже въ самомъ свойств своемъ чувство возвышающее и облагораживающее душу. Оно становится такимъ даже тогда, когда сосредоточивается на предмет, его недостойномъ,— а тмъ боле, когда предметъ этотъ вполн его достоинъ.

Съ первой минуты знакомства, въ скоромъ времени обратившагося въ искренною дружбу, Клэйтонъ никогда не хотлъ и не ршался вмшиваться въ развитіе нравственной натуры Нины. Съ помощію врожденной проницательности и дальновидности, онъ усматривалъ, что въ душ Нины, совершенно безсознательно съ ея стороны, каждое чувство становилось сильне, мысли принимали боле обширные размры. Поэтому онъ предоставилъ развитіе ихъ тмъ же самымъ спокойнымъ силамъ, которыя распускаютъ розы и даютъ поправленіе виноградной лоз. Передъ ней онъ не хотлъ казаться другимъ человкомъ,— не требуя этого и отъ нея.— Образъ его жизни, его благородство и великодушіе сами собою производили на нее благотворное дйствіе.

Спустя нсколько дней посл прізда въ Канема, Нина вздумала навстить нашего стараго друга Тиффа. Это было въ одно теплое, свтлое лтнее утро, съ сроватымъ туманомъ на горизонт, когда вся природа погружена была въ ту сладкую дремоту и нгу, которыя служатъ врнымъ предвстникомъ знойнаго дня. Со времени ея отсутствія, въ длахъ Тиффа превзошло значительное улучшеніе. Маленькій сиротка, бойкій, хорошенькій мальчикъ, съ помощію такой заботливой няни, какъ Тиффъ,— съ помощію кусочка ветчины, замнявшей материнскую грудь и благодаря втрамъ и зефирамъ, нердко убаюкивавшимъ его подъ открытымъ небомъ,— выросъ, сдлался маленькимъ ползающимъ созданіемъ, слдовалъ за Тиффомъ во время его агрономическихъ занятій, и непонятнымъ лепетомъ выражалъ свой восторгъ. Въ ту минуту, когда Нина подъхала, Тиффъ работалъ въ саду. Его наружность, надобно признаться, отличалась необычайною странностью. По обыкновенію, онъ носилъ передникъ, какъ будто показывая этимъ, что на немъ лежатъ обязанности няни и кормилицы, но такъ какъ другія многоразличныя его занятія поглощали почти все его время, и такъ какъ онъ мене всего обращалъ вниманія на украшеніе своей наружности, то нижнее его платье обнаруживало слды той бренности, которая присущна всему человчеству.

— Ахти, Боже мой!— говорилъ онъ про себя, приноровляясь, съ большими затрудненіями, съ которой стороны приступать къ изношеннымъ панталонамъ: тутъ дира, и тамъ дира! Для панталонъ полагается только дв диры, а тутъ ихъ дв дюжины! Не мудрено, что нога не попадаетъ куда слдуетъ! Бдный, старый Тиффъ! Какъ бы я желалъ имть то платье, о которомъ говорили на митинг и которое служило на все сороколтнее странствованіе въ пустын! Удивительно, какъ все было прочно въ то время! Впрочемъ, ничего, я навяжу передникъ сзади и передникъ спереди, дло-то а поправится. Слава Богу, что есть еще передники! Длать нечего, надо будетъ сшить панталоны пустъ только выйдутъ вс зубки у малютки, пусть толькр кончится необходимость починивать платье мастера Тэдди, мытье пеленокъ, и эта несносная необходимость полоть гряды въ саду! Не понимаю, къ чему разрастается негодная трава тамъ, гд посяно хорошее смя? Она отнимаетъ время у насъ, надодаетъ намъ,— а для чего?— не знаю! Быть можетъ, тутъ есть и благая цль. Мы мало въ этомъ смыслимъ.

Тиффъ сидлъ въ саду и пололъ гряды, какъ вдругъ онъ былъ изумленъ появленіемъ Нины, подъхавшей верхомъ къ воротамъ. Это обстоятельство поставило Тиффа въ самое затруднительное положеніе. Ни одинъ свтскій кавалеръ не имлъ столь совершеннаго понятія объ условіяхъ вжливости, о дани красот, происхожденію и модному свту, какъ старый Тиффъ. Поэтому, будучи застигнутъ между грядами, съ синимъ передникомъ спереди и краснымъ сзади, онъ внезапно увидлъ себя въ безвыходномъ положеніи! Тиффъ, однакожь, не потерялся. Зная, что вполн благовоспитанныя люди не стыдятся встрчи лицомъ къ липу съ нищетою и не гнушаются ею, кром того, благоразумно полагая, что недостатокъ радушія несравненно хуже недостатка въ наряд, онъ немедленно всталъ и поспшилъ къ воротамъ сдлать должное привтствіе незванной и нежданной гость.

— Да надлитъ Небо еще большею красотою ваше прелестное личико, миссъ Нина! сказалъ онъ, между тмъ какъ легкій втерокъ игралъ его краснымъ и синимъ парусами. Старый Тиффъ безпредльно счастливъ, видя васъ у воротъ своей хижины. Миссъ Фанни здорова, благодарю васъ.— Мистеръ Тидди и малютка, тоже, благодаря Бога, живутъ по маленьку. Будьте такъ добры, миссъ Нина, пожалуйте къ намъ, хоть на минутку. У меня есть свженькія ягодки, которыя я набралъ въ болот, — миссъ Фанни сочтетъ за особенное счастіе, если вы ихъ отвдаете. Извините, продолжалъ онъ, захохотавъ отъ чистаго сердца и въ тоже время бросивъ взглядъ на свой оригинальный нарядъ: я ни какъ не ожидалъ такого посщенія, и потому одлся въ старенькое платье.

— Не безпокойся, дядя Тиффъ,— этотъ нарядъ превосходно идетъ къ теб! сказала Нина На мой взглядъ, онъ чрезвычайно оригиналенъ и живописенъ. Вдь ты не изъ числа тхъ людей, которые не столько стыдятся за свою безпечность, сколько заботятся объ украшеніи своей наружности,— не такъ ли? Если ты отрудишься отвести мою лошадь вонъ къ тому пню,— тогда я сойду!

— Помилуйте, миссъ Нина! сказалъ Тоффъ, стараясь съ величайшей поспшностью исполнить ея приказаніе.— Еслибы старикъ Тиффъ стыдился работать, то у него накопилось бы ея цлая груда, такъ что ему одному и не справиться бы. Это врно!

— Со мной вызвался хать Томтитъ, — такой негодный!— сказала Нина, посмотрвъ кругомъ себя: онъ, врно, остался у ручья! Его соблазнилъ зеленый виноградъ, — теперь, какъ говорится, поминай его, какъ звали. Пожалуйста, Тиффъ, привяжи Сильфиду гд нибудь въ тни, а я пойду къ миссъ Фанни.

И Нина торопливо пошла по дорожк, окаймленной съ обихъ сторонъ китайскими астрами и ноготками и ведущей прямо къ крыльцу, на которомъ Фанни, съ стыдливымъ румянцемъ, покрывавшимъ ея смуглыя щеки, поджидала миссъ Нину. Этотъ ребенокъ, въ лсахъ, среди которыхъ выросъ, былъ самымъ отважнымъ, свободнымъ и счастливымъ созданіемъ. Не было дерева, на которое Фанни не могла бы вскарабкаться, не было чащи кустарника, сквозь который она не могла бы пробраться. Она знала каждый цвтокъ въ окрестностяхъ ея дома, каждую птичку, каждую бабочку, знала, съ нпогршительною точностію, въ какое время созрвали различные плоды и разцвтали цвты, и наконецъ до такой степени знакома была съ языкомъ птицъ и блокъ, что ее можно было принять за посвященную въ таинства природы. Единственный ея помощникъ, другъ и покровитель, старый Тиффъ, одаренъ былъ тою странною, причудливою натурою, которая не въ состояніи допустить къ себ привитіе грубыхъ началъ. Его частыя лекціи о приличіи и благовоспитанности, его длинныя и витіеватыя повствованія о главныхъ подвигахъ и отличіяхъ предковъ Фанни, успли поселить въ ея дтскомъ сердц сознаніе собственнаго своего достоинства, и въ тоже время внушили ей необходимость имть уваженіе къ лицамъ, которыя отличалась своимъ превосходнымъ положеніемъ въ обществ и богатствомъ. Способъ воспитанія, изобртенный Тиффомь, въ сущности инстиктивный, былъ, однакоже, въ высшей степени философическій, особливо, если принять въ соображеніе, что основаніемъ, этому способу служило чувство самоуваженія, которое, можно сказать, есть мать многихъ добродтелей, и щитъ отъ многихъ искушеній. Само собою разумется, много способствовало этому и самое происхожденіе Фанни. Она получна боле нжную организацію, сравнительно съ другими находившимися съ ней въ одномъ положеніи. Кром того, она отличалась способностью, свойственною, впрочемъ, всему женскому полу,— перенимать тайну одваться не только прилично, но и со вкусомъ. Нина, вступивъ на порогъ единственной маленькой и тсной комнатки, не могла не удивиться убранству ея. Цвты, собранные въ болотахъ и рощ, перья разныхъ птицъ, коллекція яицъ, отличавшихся одно отъ другаго своею наружностью, высушенныя травы и другіе предметы, составляющіе исключительность растительнаго и животнаго царства лсистой страны,— служили врнымъ доказательствамъ ея вкуса, образовавшагося при ежедневныхъ и близкихъ сношеніяхъ съ природой. На этотъ разъ на ней надты были весьма хорошенькое ситцевое платье и блый кисейный чепчикъ, которые привезъ ей отецъ, при послднемъ возвращеніи изъ своихъ странствованій. Ея каштановые волосы были весьма мило причесаны, свтлые голубые глаза, вмст съ прекраснымъ румянцемъ, придавали ея хорошенькому личику умное, доброе и благородное выраженіе.

— Благодарю васъ, сказала Нина, въ то время, когда Фанни предложила ей стулъ, единственный во всемъ дом:— я лучше пойду въ садъ. Въ такіе дня, какъ сегодня, я предпочитаю быть на воздух. Дядя Тиффъ, ты не ожидалъ такого ранняго визита? я нарочно выбрала сегодняшнее утро для этой прогулки, подняла всхъ на ноги къ раннему завтраку, собственно съ тою цлію, чтобъ създить сюда до наступленія зноя. Ахъ, какъ мило здсь! лсная тнь покрываетъ весь садъ! Какъ плавно колеблются эти деревья!.. пожалуйста, Тиффъ, продолжай свою работу, не обращай на меня вниманія!

— Да, миссъ Нина, удивительно пріятно! Я вотъ вышелъ въ садъ въ четыре часа, и мн послышалось, какъ будто деревья, шелестя листьями, хвалили Господа,— такъ тихо, тихо, знаете, колебался одинъ листикъ за другимъ: ихъ сучья казались мн руками воздтыми къ небу, и вонъ тамъ, въ той части неба, горла такая яркая звзда! Я полагаю, что эта звзда принадлежитъ тамъ къ одной изъ самыхъ старинныхъ фамилій.

— Весьма вроятно, сказала Нина весело:— ее называютъ Венерой,— звздой любви, дядя Тиффъ, а мн кажется, то эта фамилія весьма старинная,

— Любовъ — вещь чрезвычайно хорошая, сказалъ Тиффъ. Она производитъ, миссъ Нина, много хорошаго. Иногда, любуясь природой, я говорю себ: кажется, эти деревья любятъ другъ друга: они стоятъ, переплетаются втвями, киваютъ своими верхушками и шепчутся. Виноградъ, птичка и вообще все, что вы видите, существуетъ спокойно, никого не обижая и любя другъ друга. Люди безпрестанно ссорятся, презираютъ и даже убиваютъ другъ друга,— но въ природ вы этого не увидите, въ ней все такъ тихо, спокойно. Вотъ ужь можно смло сказать, что вс эти растенія ведутъ жизнь самую миролюбивую: это чрезвычайно, какъ назидательно.

— Правда твоя, Тиффъ, сказала Нина. Старушка-природа — превосходная хозяйка, она изъ ничего производитъ удивительныя вещи.

— Да, напримръ, она произвела вонъ эти громадные лса, и, вдь, безъ всякаго шума, сказалъ Тиффъ. Я часто думаю объ этомъ, любуясь моимъ садомъ. Да вотъ, посмотрите на этотъ рисъ — выросъ выше моей головы, вытянулся въ теченіе ныншняго лта. И вдь безъ всякаго шума, никто бы я замтить не могъ, какъ это сдлалось. На митинг намъ говорили о томъ, какъ Господь сотворилъ небо и землю. Старый Тиффъ, миссъ Нина, думаетъ, что Господь не перестаетъ созидать вселенную. Творческая сила его является передъ вашими глазами на каждомъ шагу, вы можете видть это, миссъ Нина, во всхъ произрастеніяхъ! Каждое изъ нихъ, одарено своею особенною жизнью. Каждое слдуетъ по своему пути, но не по другому! Эти бобы, напримръ, посмотрите, какъ они вьются около своихъ тычинокъ, и вдь все въ одну сторону, а не въ другую, какъ будто ихъ привязали! Значитъ, ужь такъ имъ и показано! Странно, миссъ Нина, такъ странно, что Тиффъ не можетъ надивиться вдоволь! сказалъ онъ, садясь на землю и предаваясь обычному порыву смха, которымъ выражались у него и радость, и печаль и удивленіе.

— Тиффъ, да ты настоящій философъ, сказала Нина.

— Помилуйте, миссъ Нина! какъ это можно! сказалъ Тиффъ серьезнымъ тономъ. Одинъ изъ проповдниковъ порядочно настращалъ насъ на митинг. Онъ говорилъ, что люди не должны быть философами: этого я никогда не забуду! Нтъ, миссъ Нина, надюсь — я не философъ!

— Изини, извини дядя Тиффъ, вдь я не хотла тебя обидть. Но скажи, пожалуйста, доволенъ ли ты остался митингомъ? спросила Нина.

— Да, кое-что вынесъ оттуда, хотя я не знаю, что именно. Представьте, что мн пришло въ голову, массъ Нина? Вы пріхали сюда, какъ будто нарочно за тмъ, чтобъ объяснить намъ нкоторыя вещи. Миссъ Фанни читаетъ еще плохо, такъ будьте такъ добры, прочитайте что нибудь изъ библіи, и поучите насъ какъ бытъ христіанами.

— Ахъ, Тиффъ! ты бы прежде спросилъ: знаю ли я это сама? сказала Нина: — Я лучше пришлю Милли побесдовать съ вами. Она, можно сказать,— истинная христіанка.

— Милли — хорошая женщина, сказалъ Тиффъ, съ видомъ нкотораго сомннія: во, миссъ Нина, я хочу научиться отъ блыхъ, и именно отъ васъ, если это не составятъ вамъ труда.

— О, никакого, дядя Тиффъ! Если ты хочешь послушать, какъ я читаю, то изволь. Принеси же библію, а я между тмъ сяду въ тнь, и потомъ ты будешь слушать, не отрываясь отъ работы.

Тиффъ побжалъ въ хижину позвать Фанни и принесть экземпляръ Новаго Завта, получить который черезъ Криппса ему стояло большихъ просьбъ и чрезвычайныхъ угожденій. Въ то время, какъ Фанни, выбравъ себ мсто у ногъ Нины, плела внокъ, Нина въ раздумьи, съ чего начать чтеніе, перелистывала книгу. Увидвъ, съ какимъ вниманіемъ и нетерпніемъ смотрлъ на нее Тиффъ, она съ какимъ-то болзненнымъ ощущеніемъ въ душ признавалась себ, что почти впервые держала въ рукахъ книгу, столь драгоцнную въ глазахъ Тиффа.

— Что же я прочитаю теб, Тиффъ? О чемъ ты хочешь услышать?

— Я хотлъ бы узнать о кратчайшемъ пути, который приведетъ этихъ дтей въ царство небесное, сказалъ Тиффъ. Здшній міръ очень хорошъ, пока существуетъ, но, вдь, онъ кратковременный, въ немъ ничего нтъ вчнаго.

Нина задумалась.. Ей предложили самый трудный вопросъ! Простодушный старикъ съ дтскимъ довріемъ ждалъ ея отвта.

— Тиффъ, наконецъ сказала она, принимая непривычный, для нея серьезный видъ:— кажется, всего лучше будетъ, если я прочитаю теб о нашемъ Спасител. Онъ пришелъ въ этотъ міръ за тмъ, чтобы указать намъ путь ко спасенію. Я буду часто заглядывать сюда и прочитаю всю его исторію, все, что говорилъ онъ и длалъ: тогда, быть можетъ, ты самъ увидишь этотъ путь. Быть можетъ, прибавила она со вздохомъ:— и я увижу его.

При этихъ словахъ внезапное дуновеніе втра потрясло кустъ полевыхъ розъ, вившихся около дерева, подъ которымъ расположилась Нина, и на не упало обиліе душистыхъ лепестковъ.

— Да, сказала Нина про себя, сбрасывая лепестки, упавшіе на книгу. Тиффъ правду говоритъ, что въ нашемъ мір ничего нтъ вчнаго.

И вотъ, среди несмолкаемаго, глухаго ропота столтнихъ сосенъ и шелеста листьевъ винограда, раздались божественныя слова св. Евангелія: ‘Когда въ Вилеем удейскомъ родился исусъ, отъ Востока пришли волхвы, спрашивая гд находится новорожденный царь удейскій? Мы видли на Восток звзду его и пришли поклониться ему’.

Нтъ никакого сомннія, что люди, съ боле развитыми понятіями, безпрестанно останавливали бы чтеніе, предлагая тысячи географическихъ и статистическихъ вопросовъ о томъ, гд находился ерусалимъ, кто такіе была эти волхвы, далеко ли Востокъ отстоялъ отъ ерусалима. Но Нина читала дтямъ и старику, въ безъискусственной и воспріимчивой натур которыхъ жила безпредльная вра. Дтское воображеніе ея слушателей быстро превращало каждый описываемый предметъ въ дйствительность. Въ душ ихъ немедленно создался ерусалимъ, и сдлался для нихъ извстнымъ, какъ сосдній городъ И… Царя Ирода они представляли себ живымъ существомъ, съ короною на голов, и Тиффъ тотчасъ отъискалъ нкоторое сходство между нимъ и старымъ генераломъ Итономъ, имвшимъ привычку возставать противъ всякаго добраго дла, предпринимаемаго Пэйтонами. Негодованіе Тиффа достигло крайнихъ предловъ, когда Нина прочитала о безчеловчномъ повелніи Ирода умертвить въ Вилеем и окрестностяхъ его всхъ младенцевъ, но услышавъ, что Иродъ недолго жилъ посл этого ужаснаго злодянія, Тиффъ немного успокоился.

— И по дломъ ему! сказалъ онъ, сильно ударивъ лопаткой по груд выполотой травы: — умертвить всхъ бдныхъ младенцевъ — это ужасно! Да что же она сдлали ему? Желалъ бы я знать, что онъ думалъ о себ?

Нина сочла необходимымъ еще боле успокоить доброе созданіе, прочитавъ ему до конца всю исторію о рожденіи Спасителя. Она прочитала о путешествіи волхвовъ, о томъ, какъимъ снова явилась звзда-благовстница, шла передъ ними, направляя путь ихъ, и остановилась надъ тмъ мстомъ, гд была Матерь Божія съ предвчнымъ Младенцемъ,— о томъ, какъ они увидли Божественнаго Младенца, поверглись предъ нимъ и поднесли ему дары, состоящіе изъ золота, ладана и смирны.

— О, Боже мой! какъ бы я желалъ находиться при этомъ поклоненіи! сказалъ Тиффъ. Этотъ младенецъ уже и тогда былъ Царемъ Славы! О, миссъ Нина, теперь я понимаю тотъ гимнъ, который поютъ на митингахъ и въ которомъ говорится о колыбели. Вы помните, онъ начинается вотъ такъ…

И Тиффъ заплъ гимнъ, слова котораго производили на него глубокое впечатлніе, даже еще въ то время, когда онъ не постигалъ ихъ значенія:

На Его колыбели сверкаютъ капли холодной росы,

Онъ лежитъ въ ясляхъ, озаренный божественнымъ свтомъ,

Хоръ ангеловъ славословитъ и называетъ Его —

Творцомъ міра, Спасителемъ и Царемъ врующихъ.

Нина только теперь, при вид искренней, глубокой вры въ своихъ слушателяхъ, поняла всю безъискуственную, истинную поэзію въ этомъ повствованіи, которое, какъ неувядающая лилія, цвтетъ въ сердц каждаго христіанина, съ тою же чистотою и нжностью, съ какою она распустилась впервые, восемнадцать столтій тому назадъ. Этотъ Божественный Младенецъ, уча впослдствіи народъ въ Галилеи, говорилъ о смени, упавшемъ въ доброе и честное сердце, смя, упавшее въ сердце Тиффа, нашло въ немъ самую плодотворную почву. Съ окончаніемъ чтенія Нина ощущала, что эффектъ, который она произвела на другихъ, въ одинаковой степени коснулся и ея собственнаго сердца. Въ эту минуту добрый, любящій Тиффъ готовъ былъ преклониться предъ Искупителемъ человческаго рода, представлявшимся ему въ образ младенца. Казалось, что воздухъ окружавшій его, былъ проникнутъ святостію повствованія. Въ то время, какъ Нина садилась на лошадь, чтобы воротиться домой, Тиффъ поднесъ ей небольшую корзиночку дикой малины.

— Позвольте Тиффу предложить вамъ маленькій гостинецъ, сказалъ онъ.

— Благодарю тебя, дядя Тиффъ, какъ это мило! Доверши же мое удовольствіе: подари мн втку мичиганской розы.

Тиффъ чувствовалъ себя на верху блаженства: онъ оторвалъ лучшую втку отъ куста любимыхъ розъ и предложилъ ее Нин. Но, увы! не успла Нина дохать до дому, какъ роскошныя розы на подаренной втк увяли отъ солнечнаго зноя. Она вспомнила при этомъ слова св. Писанія: ‘трава засохнетъ, цвтъ завянетъ, но слово Божіе останется неувядаемымъ во вки’.

ГЛАВА XXX.

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНЕ.

Въ жизни, организованной по образцу Южныхъ Штатовъ, замчаются два стремленія: въ одномъ сосредоточиваются интересы, чувства и надежды господина, въ другомъ:— интересы, чувства и надежды невольника. Въ то время, когда жизнь для Нины съ каждымъ днемъ представлялась въ боле и боле яркихъ цвтахъ, ея брату — невольнику суждено было испытывать постепенное приращеніе бремени къ его, и безъ того уже незавидной, дол. День клонился къ вечеру, когда Гарри, окончивъ свои обычныя дневныя занятія, отправлялся на почту за письмами, адресованными на имя Гордоновъ. Между ними было одно письмо на его имя, и онъ прочиталъ его на обратномъ пути, пролегавшемъ по лсистой стран. Содержаніе письма было слдующее:

‘Любезный братъ! я писала теб, какъ счастливо жили мы на нашей плантаціи,— мы, то есть я и мои дти. Съ той поры совершенно все перемнилось. Мистеръ Томъ Гордонъ пріхалъ сюда, объявилъ права свои на наслдство нашей плантаціи, завелъ процессъ и задержалъ меня и моихъ дтей, какъ своихъ невольниковъ. Томъ Гордонъ ужасный человкъ. Дло было разсмотрно ршительно не въ нашу пользу. Судья приговорилъ, что оба акта освобожденія нашего, совершенные, одинъ въ Огіо, а другой — здсь, недйствительны, что сынъ мой — невольникъ, не иметъ права имть свою собственность, кром разв мула запряженнаго въ плугъ. У меня есть здсь добрые друзья, которые сожалютъ о моемъ положеніи, но никто изъ нихъ не въ состояніи помочь мн. Томъ Гордонъ злой человкъ!— Я не могу описать теб всхъ оскорбленій, которыя онъ нанесъ намъ. Скажу только одно, что скоре ршусь умертвить и себя и дтей моихъ, чмъ поступить въ число его невольниковъ. Гарри! я была уже свободною, и знаю, что значитъ свобода. Дти мои были воспитаны, какъ дти свободныхъ родителей, и потому, если только я успю, они никогда не узнаютъ, что такое невольничество. Я бжала съ нашей плантаціи и скрываюсь у одного американскаго семейства въ Натчес. Надюсь пробраться въ Цинцинати, гд у меня есть друзья. Любезный братъ, я надялась сдлать что нибудь и для тебя. Теперь это невозможно. Ничего не можешь сдлать и ты для меня. Законъ на сторон притснителей, но надо надяться, что Богъ не оставитъ, насъ. Прощай, Гарри! Остаюсь любящая тебя

‘сестра‘.

Трудно измрять глубину чувствъ въ человк, поставленномъ въ такое неестественное положеніе, въ какомъ находился Гарри. По чувствамъ, развитымъ въ немъ воспитаніемъ, по снисходительному обращенію съ нимъ со стороны его владтелей, онъ былъ честнымъ и благороднымъ человкомъ. По своему положенію, онъ былъ обыкновеннымъ невольникомъ, безъ законнаго права имть какую либо собственность, безъ законнаго права на защиту въ трудныхъ обстоятельствахъ. Гарри чувствовалъ теперь тоже самое, что почувствовалъ бы всякій человкъ благородной души, получивъ подобное извстіе отъ родной сестры. Въ эту минуту ему живо представился портретъ Нины во всемъ ея блеск, счастіи, при всей ея независимости,— среди прекрасной обстановки. Если бы смутныя мысли, толпившіяся въ его голов, были выражены словами, то, намъ кажется, изъ этихъ словъ образовалась бы рчь такого содержанія:

‘У меня дв сестры, дочери одного отца, об он прекрасны, любезны и добры, но одна иметъ званіе, богатство, пользуется совершенной свободой и наслаждается удовольствіями, другая отвержена обществомъ, беззащитна, предана зврской жестокости низкаго и развратнаго человка. Она была доброй женой и хорошей матерью. Ея мужъ сдлалъ все, что могъ, для ея обезпеченія, но неумолимая жестокая рука закона схватываетъ ея дтей и снова ввергаетъ ихъ въ пучину, вытащить изъ которой стоило отцу усилій почти цлой жизни. Видя это, я ничего не могу сдлать! Я даже не могу назваться человкомъ! Это безсиліе лежитъ на мн, на моей жен, на моихъ дтяхъ и на дтяхъ дтей моихъ! Сестра обращается съ мольбою къ судь, и что онъ отвчаетъ ей? ‘Вся собственность, все земное достояніе твоего сына должно заключаться въ мул, запряженномъ въ плугъ!’ Эта участь ожидаетъ и моихъ дтей. И мн еще говорятъ: ты ни въ чемъ не нуждаешься,— чмъ же ты несчастливъ? Желалъ бы я, чтобъ они побыли на моемъ мст! Неужели они воображаютъ, что счастіе человка заключается только въ томъ, чтобъ одваться въ тонкое сукно и носить золотые часы?’

Крпко сжавъ въ рук письмо несчастной сестры и опустивъ поводья, Гарри халъ по той уединенной тропинк, на которой два раза встрчался съ Дрэдомъ. Приподнявъ потупленные взоры, онъ увидлъ его въ третій разъ. Дрэдъ безмолвно стоялъ при опушк кустарника, какъ будто онъ внезапно выросъ изъ земли.

— Откуда ты взялся? спросилъ Гарри. Ты встрчаешься со мной неожиданно, каждый разъ, когда у меня является какое нибудь горе.

— Потому, что душой я всегда при теб,— сказалъ Дрэдъ. Я все вижу. Если мы терпимъ горе, то по своей же вин.

— Но, сказалъ Гарри: что же намъ длать?

— Что длать?— а что длаетъ дикая лошадь?— Стремглавъ бросается впередъ. Что длаетъ гремучая змя? лежитъ на дорог и язвитъ!— Зачмъ они обратили насъ въ невольниковъ? Сначала они сдлали эту попытку надъ дикими индйцами: но почему индйцы не покорились имъ? Потому что не хотли быть невольниками, а мы хотимъ! Кто хочетъ нести иго, тотъ пусть и несетъ его!

— Ахъ, Дрэдъ! сказалъ Гарри: — все это совершенно безнадежно.— Это поведетъ насъ только къ гибели.

— Тогда, по крайней мр, умремъ, сказалъ Дрэдъ: — еслибъ планъ моего отца удался, невольники Каролины въ настоящее время были бы свободны. Умереть! Почему же и нтъ?

— Самъ я не страшусь смерти, сказалъ Гарри. Богу извстно, какъ мало забочусь я о себ, но…

— Да, я знаю, сказалъ Дрэдъ.— Она не помшаетъ исполненію плана нашего, если заране будетъ устранена съ дороги. Я вотъ что скажу, Гарри: — печать уже вскрыта,— сосудъ разлилъ по воздуху свою влагу, и ангелъ истребитель, съ обнаженнымъ мечомъ, стоитъ уже у вратъ ерусалима.

— Дрэдъ! Дрэдъ! сказалъ Гарри, ударивъ его по плечу: — опомнись, образумься! Ты говоришь ужасныя вещи.

Дрэдъ стоялъ передъ нимъ, наклонясь всмъ тломъ впередъ, его руки были подняты кверху, онъ смотрлъ вдаль, какъ человкъ, который старается разсмотрть что-то сквозь густой туманъ.

— Я вижу ее! говорилъ онъ. Но кто это стоитъ подл нея? Спиной онъ обращенъ ко мн А! теперь вижу: это онъ. Я вижу тамъ Гарри и Милли. Скорй, скорй, — не теряйте времени.— Нтъ, посылать за докторомъ безполезно. Не найти, ни одного. Они вс слишкомъ заняты. Трите ей руки. Вотъ такъ, — но и это безполезно. ‘Кого Господь любитъ, того и избавляетъ отъ всякаго зла’. Положите ее. Да,— это смерть! смерть! смерть!

Гарри часто видлъ такое странное настроеніе духа въ Дрэд: но теперь онъ затрепеталъ отъ ужаса, онъ тоже былъ не чуждъ общаго убжденія, господствовавшаго между невольниками относительно его втораго зрнія, которымъ Дредъ обладалъ въ высшей степени. Онъ снова ударилъ его по плечу и назвалъ по имени. Съ глазами, которые, казалось, ничего не видли, Дрэдъ медленно повернулся въ сторону, сдлалъ ловкій прыжокъ въ чащу кустарника и вскор скрылся изъ виду.

Возвратясь домой, Гарри съ замираніемъ въ сердц слушалъ, какъ тетушка Несбитъ читала Нин отрывки изъ письма, въ которомъ описывался ходъ холеры, производившей страшное опустошеніе на берегахъ Сверныхъ Штатовъ.

— Никто не знаетъ, какія принять мры, говорилось въ письм: доктора совершенно растерялись. Повидимому, для нея не существуетъ никакихъ законовъ. Она разражается надъ городами, какъ громовая туча, распространяетъ опустошеніе и смерть, и идетъ съ равномрною быстротою. Люди встаютъ поутру здоровыми, а вечеромъ ихъ уже зарываютъ въ могилу. Въ одинъ день совершенно пустютъ дома, наполненные многими семействами.

Какамъ образомъ пробудилось въ душ Дрэда его странное прозрніе,— мы не умемъ сказать. Былъ ли это таинственный электрическій токъ, который, носясь по воздуху, приноситъ на крыльяхъ своихъ мрачныя предчувствія, или это было какое нибудь пустое извстіе, достигшее его слуха и переиначенное воспламененнымъ состояніемъ его души, мы не знаемъ. Какъ бы то ни было, новость эта произвела на домашній кружокъ въ Канема самое легкое впечатлніе. Она была ужасною дйствительностью въ отдаленныхъ предлахъ. Одинъ только Гарри размышлялъ о ней съ тревожною боязнію.

ГЛАВА XXXI.

УТРЕННЯЯ ЗВЗДА.

Нина продолжала свои поздки въ садъ Тиффа почти въ каждое пріятное утро или вечеръ. Тиффъ постоянно длалъ ей маленькіе подарки, состоявшіе изъ корзиночки ягодъ или букета цвтовъ, иногда онъ угощалъ ее легкимъ завтракомъ изъ свжей рыбы или дичи, приготовленнымъ съ особеннымъ тщаніемъ и отличавшимся, подъ открытымъ небомъ и среди густой зелени лса, заманчивымъ вкусомъ. Въ замнъ этого, Нина продолжала читать главы столь интересной для Тиффа исторіи, и удивлялась, какъ мало объясненій требовало ея чтеніе, какъ легко и просто, съ помощію чистоты сердца и любящей натуры, Тиффъ толковалъ мста, надъ которыми богословы тщетно истощали свое мудрствованіе и краснорчіе.

Въ весьма непродолжительное время Тиффъ уже представлялъ себ личность каждаго изъ апостоловъ и составилъ о каждомъ изъ нихъ довольно врное понятіе, особенно живо представлялъ онъ себ апостола Петра, такъ что при каждомъ его изреченіи выразительно кивалъ головой и говорилъ: да, да! Это его слова.

Какое впечатлніе произведено было всмъ этимъ на воспріимчивую, двственную натуру Нины, чрезъ которую, какъ чрезъ какой нибудь проводникъ, Тиффъ воспринималъ истины божественнаго ученія, мы въ состояніи, быть можетъ, вообразить. Бываетъ время въ жизни человка, когда душа подобна только что пустившему первые побги винограднику, который виситъ на воздух, томно колеблется и простираетъ свои усики къ ближайшему предмету, чтобы прильнуть къ нему и обвиться вокругъ него. Тоже самое можно сказать о тхъ періодахъ жизни, когда мы переходимъ отъ понятій и условій одного возраста къ понятіямъ и условіямъ другаго. Такіе промежутки времени лучше всего способствуютъ къ боле врному представленію и воспріятію высокихъ истинъ религіи.

Подъ вліяніемъ туманной, дремлющей, лтней атмосферы, въ длинныя, безмолвныя поздки черезъ сосновый лсъ, Нина, полупробужденная отъ беззаботныхъ мечтаній и грезъ, свойственныхъ дтскому возрасту, искренно желавшая найти для своей жизни боле возвышенныя цли, чмъ т, къ которымъ стремилась до этой поры, углублялась въ думы и убдилась наконецъ, что это прекрасное, чистое и святое изображеніе Бога, какимъ ей представляло его ежедневное ея чтеніе, обнаруживалось въ самомъ человк, міръ, созданный Имъ, казалось, говорилъ ей въ малйшемъ дуновеніи втра, въ самомъ легкомъ дыханіи цвтовъ, въ самомъ незамтномъ колебаніи воздуха, что ‘Онъ все еще живетъ и любитъ тебя.’

Голосъ Добраго Пастыря долеталъ до слуха заблудшей овцы, маня ее въ свои объятія. Возвращаясь домой по тропинк, проложенной въ сосновомъ лсу, Нина нердко повторяла слова св. Евангелія, такъ часто повторяемыя въ церкви. Правда, она все еще страшилась идеи сдлаться христіанкой, въ строгомъ значеніи этого слова, какъ иной страшится идеи о холодной, скучной дорог, которую должно пройти, чтобъ достичь спокойнаго убжища. Но вдругъ, какъ будто нжной, невидимой рукою, была поднята завса, скрывавшая отъ нея ликъ Всемогущаго. Земля и небо, повидимому, озарились его божественной улыбкой. Въ душ Нины пробудилась невдомая ей дотол, невыразимая радость, какъ будто вблизи ея находилось любящее существо, сообщавшее любовь свою всему ея бытію. Она чувствовала, что это непостижимое счастіе не покидало ее, ни вечеромъ, когда, утомленная, она ложилась спать, ни утромъ, когда просыпалась и вставала съ постели съ свжими силами. Состояніе чувствъ ея лучше всего можетъ быть изображено отрывкомъ изъ письма, которое она писала въ это время къ Клэйтону: ‘Мн кажется, во всю мою жизнь со мной не было такой перемны, какая совершилась въ теченіе двухъ послднихъ мсяцевъ. Заглянувъ въ прошедшее, въ промежутокъ времени, проведенный мною въ Нью-Йорк мсяца три тому назадъ, я ршительно не узнаю себя. Жизнь въ т дни представляется мн ни больше, ни меньше, какъ дтской игрушкой. Правда, во мн не было много дурнаго въ то время, за то немного было и хорошаго. Въ ту пору, иногда я замчала свои недостатки, особливо когда Ливія Рей находилась въ пансіон. Казалось, она пробуждала въ душ моей дремлющія чувства, но, разлучась съ ней, я снова заснула, и жизнь моя проходила, какъ сонъ. Потомъ я познакомилась съ вами, вы снова начали пробуждать меня, и втеченіе нкотораго времени пробужденіе это было для меня непріятнымь, я спала сномъ утреннимъ, когда сонъ бываетъ такъ сладокъ и грезы такъ упоительны, что не хочется отъ нихъ оторваться. Въ первые дни моего знакомства съ вами, я была чрезвычайно своенравна и желала, чтобъ вы оставили меня одну. Я видла, что вы принадлежали совсмъ не къ той сфер, въ которой обращалась я. У меня было предчувствіе, что если я позволю вамъ оказывать мн особенное вниманіе, то жизнь потеряетъ въ моихъ глазахъ свою прежнюю прелесть. Но вы, упрямйшій человкъ!— вы продолжали ухаживать за мной съ неизмннымъ постоянствомъ.

‘Часто думала я, что у меня нтъ сердца, но теперь начинаю убждаться, что я имю его, и въ добавокъ еще довольно доброе. Съ каждымъ днемъ развивается во мн сознаніе, что я въ состояніи любить боле и боле, многія вещи, которыхъ до этой поры я не постигала, длаются для меня ясне и ясне, и я становлюсь счастливе съ каждымъ днемъ.

‘Вы знаете моего страннаго старика protg, дядю Тиффа, который живетъ въ нашемъ лсу. Вотъ уже нсколько времени, какъ я ежедневно посщаю его хижину, читаю ему Новый Завтъ, и чувствую, что это чтеніе производитъ на меня благотворное вліяніе. Его горячее желаніе ознакомиться съ святыми истинами религіи произвело на меня съ перваго раза глубокое впечатлніе,— на меня, которая должна бы знать гораздо больше его, и которая была такъ равнодушна къ ученію вры. Когда старикъ со слезами на глазахъ умолялъ меня, чтобъ я указала его дтямъ путь ко Спасенію, я прочитала имъ изъ Новаго Завта жизнь нашего Спасителя. Я и сама не знала, какъ прекрасна была эта жизнь. Какой источникъ духовной пищи истекъ изъ нея. Мн кажется, до этого я еще ни въ чемъ не видла такого обилія прекраснаго, повидимому, она пробудила во мн новую жизнь. Для меня все перемнилось, и эту перемну произвела божественная красота Спасителя. Вы знаете, я всегда и во всемъ любила прекрасное: въ музык, въ природ, въ цвтахъ, но прекрасное въ Спасител выше всего. Все прекрасное въ окружающихъ предметахъ представляется мн тнью Его красоты. Странно, но я живо представляю Его себ, сознаю Его бытіе и присутствіе. Какъ будто Онъ слдуетъ за мною повсюду, хотя я Его и не вижу. Я представляю Его себ добрымъ пастыремъ, ищущимъ беззаботную овцу. Онъ во всю мою жизнь называлъ меня дочерью, но только недавно мое сердце узнало въ Немъ отца! Ужь не религія ли это? Не совершился ли во мн переходъ отъ дурной или нерелигіозной, къ лучшей или религіозной жизни? Я старалась объяснить тетушк Несбитъ состояніе чувствъ моихъ, быть можетъ, васъ удивляетъ это, но я сдлалась несравненно добре, съ сожалніемъ вспоминаю объ огорченіяхъ, которыя нердко причиняла матушк, и теперь начинаю любить ее отъ всей души. Она посовтовала мн переговорить съ мистеромъ Титмаршемъ, ея духовникомъ. Я бы не хотла просить его совтовъ, но должна была сдлать это въ угоду бдной тетушк, которая сильно встревожилась, замтивъ во мн такую удивительную перемну. Конечно, еслибъ я была совершенна во всхъ отношеніяхъ, какою бы мн слдовало быть, меня не безпокоила бы встрча съ холоднымъ, непреклоннымъ человкомъ. Непреклонные люди, какъ вамъ извстно, служатъ для меня предметомъ искушенія. Мистеръ Титмаршъ пріхалъ къ намъ я бесдовалъ со мной. Не думаю, что онъ понялъ меня, какъ и я, въ свою очередь, не поняла его. Онъ говорилъ о томъ, сколько существуетъ родовъ вры и сколько родовъ любви. По его понятіямъ, три рода вры и два рода любви, поэтому знать, избрала ли я надлежащій родъ вры и любви, было дломъ величайшей важности. Мистеръ Титмаршъ говорилъ, что мы должны любить Бога не потому, что Онъ любитъ насъ, но потому, что онъ исполненъ святости. Ему хотлось знать, вполн ли я понимаю значеніе слова грхъ, могу ли я представить себ въ этомъ безпредльное зло, и я отвчала ему, что не имю ни малйшаго понятія о безпредльности, что я только и могу представить себ божественную красоту Спасителя, что я ничего понимала въ различныхъ родахъ вры, но, сознавая всю благость Спасителя, я вполн была уврена, что Онъ пробудитъ въ душ моей священныя чувства, дастъ мн чистыя о всемъ понятія, и сдлаетъ для меня все, о чемъ буду просить Его.

‘Вообще бесда съ мистеромъ Титмаршемъ не принесла мн особенной пользы, напротивъ, она произвела на меня непріятное впечатлніе, и чтобъ разсять его, я въ тотъ же вечеръ отправилась къ старому Тиффу и прочитала главу изъ Новаго Завта о томъ, какъ исусъ Христосъ благословлялъ дтей. Вы, я думаю, никогда не видали такого восторга, въ какомъ находился старикъ Тиффъ. Онъ заставилъ меня повторять эту главу раза четыре, и заставляетъ прочитывать ее каждый разъ, когда я прізжаю туда, увряя меня, что эта глава есть лучшая во всемъ Новомъ Завт. Тиффъ и я продолжаемъ быть добрыми друзьями. Въ дл вры онъ смыслитъ не больше моего. Тетушка Несбитъ сильно безпокоится за меня, потому что я такъ счастлива. Ее страшитъ идея, что я не имю никакого понятія о грх. Помнится, я говорила вамъ, въ какой восторгъ привело меня артистическое музыкальное исполненіе, которое услышала я въ первый разъ? До той поры мн все казалось, что я превосходно пла и играла, но въ какой нибудь часъ я убдилась, что вся моя музыка — не что иное, какъ пародія на музыку. я между тмъ она не переставала мн нравиться, и я не бросила ея. Такъ и теперь. Прекрасная жизнь Спасителя, исполненная спокойствія, кротости и святости, чуждая самолюбія, такъ совершенно натуральная, хотя, въ то же время, такъ рзко отдлявшаяся отъ натуры, показала мн, какое я жалкое, гршное, ничтожное созданіе, не смотря на то, я счастлива, въ душ своей я ощущаю тотъ самый восторгъ, подъ вліяніемъ котораго находилась въ то время, когда впервые услышала полный оркестръ, исполнявшій нкоторыя изъ божественныхъ мелодій Моцарта. Я забыла тогда о своемъ существованіи, потеряла о себ всякое сознаніе,— я была совершенно счастлива. Такъ и теперь. Эта небесная красота, это недосягаемое совершенство, которыя я вижу предъ собою, длаютъ меня счастливою, устраняя всякую мысль о самой себ. Созерцая ихъ, на душ становится какъ-то особенно легко. Вотъ еще другое, странное для меня обстоятельство: библія въ глазахъ моихъ сдлалась неоцненнымъ сокровищемъ. Кажется, во всю мою жизнь она представлялась мн прозрачной картиной, безъ всякаго свта позади ея, а теперь она вся иллюминована, каждое ея слово исполнено глубокаго значенія. Я совершенно довольна собою и счастлива,— счастливе, чмъ была когда нибудь. Въ первый день вашего прізда въ Канема, я говорила: какъ непріятно, что мы должны умирать. Вроятно, вы это помните? Теперь я думаю совсмъ иначе: я сознаю, что Спаситель пребываетъ везд, и что смерти для насъ не существуетъ: я смотрю на нее, какъ на переходъ изъ одной комнаты въ другую.

‘Вс удивляются перемн во мн, не знаютъ, чему приписать мое необычайное самодовольствіе и радость. Тетушка Несбитъ замтила, что ‘ршительно боится за меня’. Прочитавъ Тиффу отвтъ Спасителя, когда Его спросили, почему ученики Его не постятся: званые на бракъ не могутъ скорбть, пока женихъ съ ними, я не могла не вспомнить этого замчанія.

‘Теперь, любезный мистеръ Клэйтонъ, вы должны сказать мн, что вы думаете о всемъ этомъ, тмъ боле, что я всегда и все разсказываю вамъ. Я написала и Ливіи, зная, что ее это очень обрадуетъ. Милли, повидимому, понимаетъ перемну во мн, я замчаю это потому, что вс ея слова производятъ на меня какое-то отрадное, успокоительное впечатлніе. Я всегда думала, что Милли, кром обыкновенной жизни, одарена еще другой, странною, непонятною для меня, духовною жизнью, ея увренность въ безпредльности любви и благости Божіей, ея поступки, обнаруживающіе эту увренность, подтверждаютъ мое предположеніе. Надо послушать, съ какимъ теплымъ чувствомъ говоритъ она мн: ‘дитя мое! Онъ любитъ васъ!’ Да! я сама начинаю постигать тайну этой божественной любви, начинаю достигать, какимъ образомъ, съ помощію всеобъемлющей любви, Онъ преодолваетъ и покоряетъ все, постигаю, какимъ образомъ чистая и совершенная любовь устраняетъ боязнь всякаго рода.’

На это письмо Нина вскор получила отвтъ, изъ котораго мы тоже представимъ нашимъ читателямъ отрывокъ:

‘Если я такъ счастливъ, неоцненная миссъ Нина, что усплъ пробудить боле глубокія и боле возвышенныя чувства, которыя находились въ душ вашей въ усыпленіи, то я благодарю за это Бога. Если я былъ въ какомъ либо отношеніи вашимъ учителемъ, то слагаю съ себя это званіе и отказываюсь отъ всхъ на него притязаній. Ваше дтское простосердечіе ставитъ васъ несравненно выше меня въ той школ, гд первый шагъ къ познаніямъ требуетъ уже, чтобъ мы забыли вс наши мірскія мудрствованія и сдлались младенцами. Намъ, мужчинамъ, при нашей гордости, при нашей привычк слдовать во всемъ внушеніямъ разсудка, со многимъ предстоитъ бороться. Намъ нужно много времени, чтобъ познать великую истину, что вра есть высочайшая мудрость. Не обременяйте свою голову, Нина, ни совтами тетушки Несбитъ, ни совтами мистера Титмарша. То, что вы чувствуете, есть уже вра. Они опредляютъ значеніе ея посредствомъ словъ, а вы посредствомъ чувства, но между словами и чувствами такая же разница, какъ между шелухой и зерномъ.

‘Что касается до меня, то я счастливъ не мене вашего. По моему мннію, религія состоитъ изъ двухъ частей. Въ первой части заключаются возвышенныя стремленія души человческой, во второй отзывъ Бога на эти стремленія. Я обладаю только первой частью, быть можетъ, потому, что я не такъ кротокъ, не такъ простосердеченъ, не такъ искрененъ, быть можетъ, и потому, что я не сдлался еще младенцемъ. Поэтому вы должны быть моимъ руководителемъ, вмсто того, чтобъ мн быть вашимъ…. У меня теперь бездна заботъ, милая миссъ Нина, я приближаюсь къ кризису въ моей жизни. Я намренъ сдлать шагъ, который лишитъ меня многихъ друзей, популярности, и, быть можетъ, навсегда измнитъ избранную мною дорогу. Но еслибъ я и потерялъ друзей и популярность, вы, вроятно, не перестанете любить меня,— не правда ли? Конечно, съ моей стороны не деликатно предлагать подобный вопросъ, но все же мн бы хотлось получить на него вашъ отвтъ. Онъ ободритъ и укрпитъ меня въ моемъ предпріятіи. На этой недл въ четвергъ назначено разсмотрніе дла, защиту котораго я принялъ на себя. Теперь я очень занятъ, несмотря на то, мысль о васъ, миссъ Нина, смшивается со всякою другою мыслью.

ГЛАВА XXXII.

ЗАКОННОЕ ПОСТАНОВЛЕНЕ.

Наступало время засданія Высшаго Суда, которому предстояло пересмотрть дло Клэйтона. Вмст съ приближеніемъ этого времени, судья Клэйтонъ чувствовалъ себя въ самомъ непріятномъ расположеніи духа. Какъ одинъ изъ главныхъ судей Высшаго Суда, онъ долженъ былъ утвердить или уничтожить постановленіе суда присяжныхъ.

— Еслибъ ты знала, какъ непріятно, что дло это передали на мое разсмотрніе, сказалъ онъ, обращаясь къ мистриссъ Клэйтонъ: — я непремнно обязанъ уничтожить первый приговоръ.

— Что же длать, сказала мистриссъ Клэйтонъ: — Эдуардъ долженъ имть и, вроятно, иметъ столько твердости духа, чтобъ встртиться лицомъ къ лицу съ свойственными его профессіи неудачами. Онъ прекрасно защищалъ свое дло, пріобрлъ всеобщую похвалу, которая, я полагаю, чрезъ это обстоятельство не уменьшится нисколько.

— Ты не понимаешь меня, сказалъ судья Клэйтонъ: — меня огорчаетъ не оппозиція Эдуарду, представителемъ которой буду я, но постановленіе, которое я обязанъ сдлать чисто противъ своего убжденія.

— И неужели ты это сдлаешь? сказала мистриссъ Клейтонъ.

— Я обязанъ это сдлать. Судья не долженъ уклоняться отъ закона. Я обязанъ сдлать постановленіе согласно съ указаніемъ закона, хотя въ настоящемъ дл и поступлю противъ всхъ моихъ чувствъ, противъ моихъ понятій о человческомъ прав.

— Не понимаю, право, сказала мистриссъ Клэйтонъ: — возможно ли уничтожить ршеніе присяжныхъ, не допустивъ чудовищной несправедливости?

— Что же мн длать, отвчать судья Клэйтонъ: — я занимаю мсто судьи не для того, чтобъ составлять законы или измнять ихъ, но только объявлять ихъ сущность. Ложное толкованіе ихъ вмнено будетъ мн въ вину. Я далъ клятву охранять ихъ и долженъ свято исполнить ее.

— Говорилъ ли ты объ этомъ съ Эдуардомъ?

— Особеннаго разговора не было. Эдуардъ очень хорошо понимаетъ, съ какой точки я долженъ смотрть на этотъ предметъ.

Разговоръ этотъ происходилъ за нсколько минутъ передъ уходомъ судьи Клэйтона къ своимъ служебнымъ обязанностямъ. Присутственная зала, при этомъ случа, была наполнена народомъ боле обыкновеннаго. Баркеръ, считавшійся дятельнымъ, ршительнымъ и популярнымъ человкомъ въ своемъ сословіи, говорилъ о своемъ дл съ значительнымъ жаромъ. Друзья Клэйтона, принимая участіе въ его положеніи, интересовались исходомъ дла.

Въ числ зрителей Клэйтонъ замтилъ Гарри. По причинамъ, не безъизвстнымъ нашимъ читателямъ, присутствіе здсь Гарри не лишено было значенія въ глазахъ Клэйтона потому онъ немедленно къ нему пробрался.

— Гарри, сказалъ онъ: по какому случаю, ты здсь?

— Мистрисъ Несбитъ я миссъ Нина пожелали знать, чмъ кончится засданіе, я, чтобъ угодить имъ, взялъ лошадь и прискакалъ сюда.

Говоря это, онъ незамтно вложилъ въ руку Клэйтона записку, при чемъ внимательный наблюдатель легко бы могъ замтить, что лицо Клэйтона покрылось яркимъ румянцемъ, лишь только до руки его коснулась записка. Клэйтонъ воротился на мсто и открылъ книгу законовъ, которая до этой минуты лежала передъ нимъ безъ употребленія. Внутри этой книги положилъ онъ маленькій листочикъ золотообрзной бумаги, на которой написано было карандашемъ нсколько словъ, бывшихъ для Клэйтона интересне всхъ законовъ въ мір. Читатель не вмнитъ намъ въ преступленіе, если мы заглянемъ черезъ плечо Клэйтона и прочитаемъ эти слова. Вотъ они:

‘Вы говорите что сегодня должны сдлать шагъ въ жизни, котораго требуетъ справедливость, но который лишитъ васъ друзей, уничтожитъ вашу популярность и можетъ измнить вс виды ваши въ жизни, при этомъ вы спрашиваете, могу ли я любить васъ посл этой перемны?— Спшу увдомить васъ, любезный другъ, что я любила — не вашихъ друзей, не популярность вашу и не ваши виды въ жизни, но васъ однихъ. Я могу любить и уважать человка, который не стыдится и не страшится длать то, что по его убжденію справедливо, а потому, надюсь навсегда остаться вашей Ниной.

‘P. S. Ваше письмо я получила сегодня поутру, такъ что мн оставалось нсколько минутъ написать эту записку и отправить ее съ Гарри. Мы вс здоровы, и ждемъ васъ къ себ, вскор посл окончанія вашего дла.’

— Я вижу, Клэйтонъ, ты очень занятъ справкой съ писателями, которые считаются авторитетами, сказалъ Франкъ Россель, позади Клэйтона. Клэйтонъ торопливо прикрылъ записку. Какъ пріятно, продолжалъ Россель:— имть такую миніатюрную рукопись замчаній на нкоторые законы. Она поясняетъ ихъ, какъ рисунки въ старинныхъ церковныхъ книгахъ. Но, шутки въ сторону, ты Клэйтонъ живешь у самаго источника свдній объ этомъ дл: — скажи, въ какомъ оно положеніи?

— Не въ мою пользу! отвчалъ Клэйтонъ.

— Это ничего не значитъ. Ты заслужилъ уже похвалу за свою защитительную рчь, — сегодняшнія разсужденія не отнимутъ ея отъ тебя… Но, тс… твой отецъ начинаетъ говорить.

Взоры всхъ присутствующихъ устремлены были на судью Клэйтона, съ невозмутительнымъ спокойствіемъ стоявшаго на возвышеніи. Плавнымъ и звучнымъ голосомъ онъ говорилъ слдующее:

‘Судья не можетъ не стовать, когда на обсужденіе его представляютъ такія дла, какъ настоящее. Основанія, по которымъ они разршаются, не могутъ быть оцнены, и вполн поняты другими націями, это возможно только тамъ, гд существуютъ учрежденія, подобныя нашимъ. Борьбу, происходящую въ груди судьи, борьбу между чувствами человка обыкновеннаго и человка общественнаго, обязаннаго соблюдать непреложность закона, можно назвать жестокою, она возбуждаетъ въ немъ сильное желаніе совершенно отклониться отъ подобныхъ длъ, если это возможно. Но, къ сожалнію, безполезно стовать на предметы, которые обусловлены нашимъ политическимъ положеніемъ. Если бы судья вздумалъ отклонить отъ себя какую либо отвтственность, возложенную на него закономъ,— это было бы преступленіемъ. Поэтому судъ, противъ всякаго съ его стороны желанія, принужденъ выразить мнніе относительно правъ и объема власти господина надъ невольникомъ въ Сверной Каролин.

Обвиненіе по длу, которое внесено на разсмотрніе суда, заключается въ побояхъ, нанесенныхъ Милли, невольниц Луизы Несбитъ… Въ дл этомъ представляется вопросъ: подлежитъ ли лицо, нанимающее невольника, отвтственности передъ закономъ за жестокіе, безчеловчные побои, наносимые съ его стороны нанятому невольному? Судья нисшаго суда объявилъ присяжнымъ, что ршеніе дла должно состояться въ пользу невольницы. Онъ, повидимому, основывалъ такое свое мнніе на томъ обстоятельств, что отвтчикъ не былъ настоящій господинъ, а только наниматель. Законъ нашъ говорятъ, что настоящій господинъ, или другое лицо владющее невольниками, или имющее ихъ въ своемъ распоряженіи, пользуется одинаковымъ объемомъ власти. Здсь принимается въ соображеніе одна и таже цль — обязанность невольника служить, и потому всмъ лицамъ, у которыхъ служитъ невольникъ, предоставлены равныя права. Въ случа уголовномъ, на нанимателя и на временнаго владтеля невольниками, распространены тже самыя права и обязанности, разумется на время ихъ владнія, какъ и на лицо, у котораго невольники составляютъ его собственность. Касательно общаго вопроса: слдуетъ ли настоящаго владтеля считать преступникомъ, какъ за побои, нанесенные имъ собственнымъ его невольникамъ, такъ и за всякое другое примненіе власти или силы, не воспрещаемой закономъ, то судъ можетъ утвердительно сказать, что не слдуетъ. Вопросъ объ ограниченіи власти господина никогда не былъ возбуждаемъ: и сколько намъ извстно, никогда по этому предмету не возникало спора. Вкоренившіеся нравы и однообразные обычаи въ нашей стран лучше всего свидтельствуютъ о томъ объем власти, который признанъ всмъ обществомъ необходимымъ для поддержанія и охраненія правъ господина.

‘Еслибъ мы думали иначе, то мы никакъ не могли бы разршить недоумній между владтелями и невольниками, такъ какъ нельзя сказать, чтобы ту или другую степень власти легко можно было ограничить. Вопросъ объ этомъ примняемъ былъ адвокатами къ подобнымъ случаямъ, возникавшимъ въ семейныхъ и домашнихъ отношеніяхъ, противъ насъ приводятъ доводы, заимствованные изъ лучшихъ постановленій, которыми опредляется и ограничивается власть родителей надъ дтьми, наставниковъ надъ воспитанниками, мастеровъ надъ учениками и пр., но судъ не признаетъ этихъ доводовъ. Между настоящимъ случаемъ и случаями, на которые намъ указываютъ, нтъ ни малйшаго сходства. Они совершенно противоположны одинъ другому,— ихъ раздляетъ непроходимая бездна. Разница между ними та самая, которая существуетъ между свободой и невольничествомъ: больше этого ничего нельзя вообразить. Въ первомъ случа имется въ виду счастіе юноши, рожденнаго пользоваться одинаковыми правами съ тмъ лицомъ, которому вмняется въ обязанность воспитать и приготовить его, чтобы впослдствіи онъ могъ съ пользою занять мсто въ ряду людей свободныхъ. Для достиженія подобной цли необходимо одно только нравственное и умственное образованіе и, по большей части, мра эта оказывается достаточною. Къ умренной сил прибгаютъ только для того, чтобъ сдлать другія мры боле дйствительными. Если и это оказывается недостаточнымъ, то лучше всего предоставить юношу влеченію его упорныхъ наклонностей и окончательному исправленію, опредленному закономъ, чмъ подвергать неумренному наказанію отъ частнаго лица. Относительно невольничества — совсмъ другое дло. Тамъ цль — польза и выгоды господина и общественное спокойствіе, невольникъ обреченъ уже самой судьбой, въ собственномъ лиц своемъ и въ потомств, жить безъ всякаго образованія, безъ малйшей возможности пріобрсть какую нибудь собственность, и трудиться постоянно для того, чтобъ другіе пожимала плоды его трудовъ.

‘Чмъ же можно заставить его работать? Неужели внушеніемъ той безсмыслицы, несправедливость, которой пойметъ самый тупоумнйшій изъ нихъ, то есть — что онъ долженъ работать или по долгу, возложенному на него самой природой, или для своего личнаго счастія? Нтъ, такихъ работъ можно ожидать только отъ того, кто не иметъ своей собственной воли, кто въ безусловномъ повиновеніи подчиняетъ ее вол другаго. Подобное повиновеніе есть уже слдствіе неограниченной власти надъ всмъ человкомъ. Ничто другое не можетъ произвести этого дйствія. Для пріобртенія совршенной покорности невольника, власть господина должна быть неограниченна. Чистосердечно признаюсь, что я вполн постигаю жестокость этого положенія. Я чувствую его такъ же глубоко, какъ можетъ чувствовать всякій другой человкъ. Смотря на это съ нравственной точки зрнія, каждый изъ насъ въ глубнн души своей долженъ отвергнуть этотъ принципъ. Но, въ нашемъ положеніи, это такъ и должно быть. Помочь этому нельзя, такъ какъ это узаконеніе это находится въ самой сущности невольничества. Его нельзя перемнить, не ограничивъ нравъ господина и гн предоставивъ свободы невольнику. Въ этомъ-то и состоитъ вредное слдствіе невольничества, которое, какъ проклятіе, тяготетъ въ равной степени надъ невольнической и свободной половинами нашего народонаселенія. Въ этомъ заключается вся сущность отношеній между господиномъ и невольникомъ. Нтъ никакого сомннія, что нердки частные примры жестокости и преднамреннаго варварства, примры, въ которые законъ, дйствуя по совсти, и могъ бы вмшаться: но трудно опредлять съ чего начнетъ судъ свое вмшательство. Разсматривая этотъ вопросъ самъ въ себ, съ теоретической точки зрнія,можно было бы спросить: какая мра власти согласуется съ справедливостью? Но къ сожалнію, мы не можемъ смотрть на этотъ предметъ съ такой точки зрнія. Намъ воспрещено разсуждать объ этомъ предмет. Мы не можемъ допустить, чтобы законность правъ господина была разсматриваема въ суд. Невольникъ, оставаясь невольникомъ, долженъ помнить, что онъ не иметъ права жаловаться на своего господина, что власть господина ни подъ какимъ видомъ не есть нарушеніе закона, но что она дарована ему законами человка, если не закономъ Божіимъ. Велика была бы опасность, еслибъ блюстители правосудія принуждены были подраздлять наказаніе соразмрно каждому темпераменту и каждому отступленію отъ исполненія обязанностей.

‘Никто не въ состояніи предвидть тхъ многихъ и сложныхъ раздраженій господина, до которыхъ сталъ бы доводить его невольникъ, увлекаемый своими собственными страстями, или дйствующій по наущенію другихъ, а тмъ боле нельзя предвидть слдствія этихъ раздраженій — бшенства, побуждающаго иногда къ кровавой мести наглецу,— мести, остающейся обыкновенно безнаказанною, по причин ея тайности. Судъ, поэтому, не считаетъ себя въ прав измнить отношеній, которыя существуютъ между этими двумя сословіями нашего общества.

‘Повторяю, я бы охотно уклонился отъ этого непріятнаго вопроса, но, если уже онъ возбужденъ, то судъ обязанъ объявить ршеніе, сообразное съ закономъ. Пока невольничество существуетъ у насъ въ его настоящемъ положеніи, или пока законодательная власть не отмнитъ существующихъ по этому предмету узаконеній, прямой долгъ судей будетъ заключаться въ томъ, чтобъ признавать полную власть господина надъ невольникомъ, кром тхъ случаевъ, гд примненіе ея будетъ превышать предлы, постановленные закономъ. Мы это длаемъ на томъ основанія, что такая власть существенно необходима для цнности невольниковъ, составляющихъ имущество, для безопасности господина и для общественнаго спокойствія, зависящихъ отъ ихъ, она существенно необходима для доставленія защиты и спокойствія самимъ невольникамъ. Ршеніе низшаго суда уничтожается и постановляется ршеніе въ пользу отвтчика.’

Во время этой рчи, взоры Клэйтона случайно остановились на Гарри, который стоялъ противъ него и слушалъ, притаивъ дыханіе. Клэйтонъ замчалъ, какъ лицо Гарри съ каждымъ словомъ становилось блдне и блдне, брови хмурились и темноголубые глаза принимали какое-то дикое, особенное выраженіе. Никогда еще Клэйтонъ не представлялъ себ такъ сильно всхъ ужасовъ невольничества, какъ теперь, когда съ такимъ спокойствіемъ исчисляли ихъ въ присутствіи человка, въ сердце котораго каждое слово западало и впивалось, какъ стрла, напитанная ядомъ. Голосъ судьи Клэйтона былъ безстрастенъ, звученъ и разсчитанъ, торжественная, спокойная, неизмняемая выразительность его словъ представляла предметъ въ боле мрачномъ вид. Среди наступившей могильной тишины, Клэйтонъ всталъ и попросилъ позволенія сказать нсколько словъ относительно ршенія.

Его отецъ казался слегка изумленнымъ, между судьями началось движеніе. Но любопытство, быть можетъ, боле всхъ другихъ причинъ, заставило судъ изъявить согласіе.

— Надюсь, сказалъ Клэйтонъ: — никто не вмнитъ мн въ неуваженіе къ суду, никто не сочтетъ за дерзость, если скажу, что только сегодня я узналъ истинный характеръ закона о невольничеств и свойство этого установленія. До этого я льстилъ себя надеждою, что законъ о невольничеств имлъ охранительный характеръ, что это былъ законъ, по которому сильное племя обязано заботиться о пользахъ и просвщеніи слабаго,— по которому сильный обязанъ защищать беззащитнаго. Надежда моя не осуществилась. Теперь я слишкомъ ясно вижу назначеніе и цль этого закона. Поэтому, какъ христіанинъ, я не могу заниматься имъ въ невольническомъ штат. Я оставляю профессію, которой намревался посвятить себя, и навсегда слагаю съ себя званіе адвоката въ моемъ родномъ штат.

— Вотъ оно! каково! сказалъ Франкъ Россель: — задли таки за живое, теперь ловите его!

Между судьями и зрителями поднялся легкій ропотъ удивленія. Судья Клэйтонъ сидлъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ. Слова сына запали въ самую глубину его души. Они разрушили одну изъ самыхъ сильныхъ и лучшихъ надеждъ въ его жизни. Несмотря на то, онъ выслушалъ ихъ съ тмъ же спокойнымъ вниманіемъ, съ какимъ имлъ обыкновеніе выслушивать всякаго, кто обращался къ нему, и потомъ приступилъ къ своимъ занятіямъ. Случай, столь необыкновенный, произвелъ въ суд замтное волненіе. Но Клэйтонъ не принадлежалъ къ разряду тхъ людей, которые позволяютъ товарищамъ свободно выражать мнніе относительно своихъ поступковъ. Серьзный характеръ его не допускалъ подобной свободы. Какъ и всегда, въ тхъ случаяхъ, гд человкъ, руководимый совстью, длаетъ что нибудь необычайное, Клэйтонъ подвергся строгому осужденію. Незначительные люди въ собраніи, выражая свое неудовольствіе, ограничивались общими фразами, какъ-то: донъ-кихотство! нелпо! смшно! Старшіе адвокаты и друзья Клэйтона покачивали головами и говорили: безразсудно… опрометчиво… необдуманно.

— У него недостаетъ балласта въ голов, говорилъ одинъ.

— Врно, умъ зашелъ за разумъ! сказалъ другой.

— Это радикалъ, съ которымъ не стоитъ имть дла! прибавилъ третій.

— Да, сказалъ Россель, подошедшій въ эту минуту къ кружку разсуждавшихъ: — Клэйтонъ дйствительно радикалъ, съ нимъ не стоитъ имть дла. Мы вс умемъ служить и Богу, и маммону. Мы успли постичь эту счастливую среду. Клэйтонъ отсталъ отъ насъ: онъ Еврей въ своихъ понятіяхъ. Не такъ ли мистеръ Титмаршъ? прибавилъ онъ, обращаясь къ этой высокопочтеннйшей особ.

— Меня изумляетъ, что молодой нашъ другъ забрался слишкомъ высоко, отвчалъ мистеръ Титмаршъ: — я готовъ сочувствовать ему до извстной степени, но если исторіи нашей родины угодно было учредить невольничество, то я смиренно полагаю, что намъ смертнымъ, съ нашими ограниченными умами, не слдуетъ разсуждать объ этомъ.

— А еслибъ исторіи нашей родины угодно было учредить пиратство, вы бы, полагаю, сказали тоже самое? возразилъ Франкъ Россель.

— Разумется, молодой мой другъ, сказалъ мистеръ Титмаршъ: — все, что исторически возникло, становится дломъ истины и справедливости.

— То есть, вы хотите сказать, что подобныя вещи должны быть уважаемы, потому что он справедливы?

— О, нтъ! мой другъ, отвчалъ мистеръ Титмаршъ умреннымъ тономъ: — он справедливы потому, что уважаются, какъ бы, повидимому, он ни были въ разлад съ нашими жалкими понятіями о справедливости и человколюбіи.

И мистеръ Титмаршъ удалился.

— Слышали? сказалъ Россель: — и эти люди еще думаютъ навязать намъ подобныя понятія! Воображаютъ сдлать изъ насъ практическихъ людей, пуская пыль въ глаза!

Слова эти были сказаны такимъ голосомъ, что оно внятно долетли до слуха мистера Титмарша, который, удаляясь, продолжалъ оплакивать Клэйтона, говоря, что неуваженіе къ историческимъ учрежденіямъ быстро распространяется между молодыми людьми нашего времени.

Клэйтонъ воротился домой и разсказалъ матери, что онъ сдлалъ и почему. Отецъ его не говорилъ объ этомъ предмет, а вступить съ нимъ въ разговоръ, если онъ не обнаруживалъ расположенія начать его, было дломъ величайшей трудности. По обыкновенію, онъ былъ спокоенъ, серьзенъ и холоденъ, эти черты его характера оставались неизмнными при отправленіи обязанностей, какъ общественныхъ, такъ и семейныхъ. Въ-конц втораго дня, вечеромъ, судья Клэйтонъ пригласилъ сына своего въ кабинетъ. Объясненіе было непріятно для того и другаго.

— Ты знаешь, сынъ мой, сказалъ онъ: — что поступокъ твой крайне огорчаетъ меня. Надюсь, въ немъ тобой не руководило безразсудство, ты сдлалъ это не подъ вліяніемъ какого нибудь внезапнаго побужденія?

— Въ этомъ вы вполн можете быть уврены, сказалъ Клэйтонъ: — я дйствовалъ чрезвычайно разсудительно и осторожно, слдуя единственно внушенію моей совсти.

— Конечно, въ этомъ случа ты и не могъ поступить иначе,возразилъ судья Клэйтонъ: — я не смю осуждать тебя. Но, скажи, позволитъ ли теб твоя совсть удержать за собой положеніе владтеля невольниковъ?

— Я уже покинулъ это положеніе, по крайней мр, на столько, на сколько это необходимо для моихъ намреній. Я удерживаю за собою только одно званіе владтеля, какъ орудіе для защиты моихъ невольниковъ отъ притсненій закона и для сохраненія возможности образовать ихъ и возвысить.

— Но что ты станешь длать, когда подобная цль приведетъ тебя въ ближайшее столкновеніе съ законами нашего штата? спросилъ судья.

— Тогда, если представится возможность добиться измненія закона, я употреблю на это вс свои силы, отвчалъ Клэйтонъ.

— Прекрасно! Но если законъ иметъ такую связь съ существованіемъ невольничества, что его нельзя будетъ измнить, не уничтоживъ этого установленія? Что же тогда?

— Все-таки буду добиваться отмны закона, хотя бы это и сопряжено было съ уничтоженіемъ невольничества. Etat justisia pereat mundi.

— Я такъ и думалъ, что ты это отвтишь, сказалъ судья Клэйтонъ, сохраняя спокойствіе. Я не спорю,— въ этомъ направленіи жизни есть логика. Но ты долженъ знать, что наше общество не слдуетъ такому направленію, поэтому твой образъ жизни поставитъ тебя въ оппозицію съ обществомъ, въ которомъ ты живешь. Внушенія твоей совсти будутъ вредить общимъ интересамъ, и теб не позволятъ слдовать имъ.

— Тогда, сказалъ Клэйтонъ:— я долженъ буду удалиться вмст съ моими невольниками въ другой штатъ, гд можно будетъ достичь своей цли.

— Результатъ этотъ будетъ неизбженъ. Разсматривалъ ли ты въ этомъ предмет вс его отношенія и послдствія?

— Безъ всякаго сомннія.

— Ты, кажется, намренъ жениться на миссъ Гордонъ, сказалъ судья Клэйтонъ: — подумалъ ли ты, до какой степени твои намренія могутъ огорчить ее?

— Что до этого, отвчалъ Клэйтонъ: — то миссъ Гордонъ вполн одобряетъ мое намреніе.

— Больше я ничего не имю сказать. Каждый человкъ долженъ дйствовать согласно своимъ понятіямъ о долг.

Посл минутнаго молчанія, судья Клэйтонъ прибавилъ:

— Вроятна, ты предвидлъ порицаніе, которому избранная тобою цль въ жизни подвергаетъ насъ, охраняющихъ систему и поддерживающихъ учрежденія, которыя ты осуждаешь?

— Нтъ, этого я не предвидлъ.

— Я думаю. Но оно истекаетъ логически изъ твоихъ понятіе объ этомъ предмет. Увряю тебя, я самъ часто обдумывалъ этотъ вопросъ, на сколько онъ касается моихъ собственныхъ обязанностей. Образъ моей жизни служитъ достаточнымъ доказательствомъ, что я не прошелъ къ одному результату съ тобою. Законъ человческій не что иное, какъ отраженіе многихъ недостатковъ нашей натуры. При всемъ несовершенств, его все-таки можно назвать благодяніемъ. Самая худшая система управленія безконечно лучше анархіи.

— Но, батюшка, почему бы вамъ не принять на себя реформу нашей системы?

— Сынъ мой, пока мы не приготовлены отказаться отъ учрежденія невольничества, никакая реформа невозможна. Съ уничтоженіемъ невольничества, реформа образуется сама робою. Учрежденіе невольничества до такой степени слилось съ чувствомъ самосохраненія, что предложеніе о реформ будетъ признано нелпымъ. Это невозможно до тхъ поръ, пока не утвердится въ обществ убжденіе, что невольничество есть моральное зло, до тхъ поръ, пока не пробудится искренняя ршимость освободиться отъ этого зла. Что будетъ впослдствіи, не знаю. Въ настоящее же время я не вижу ни малйшей наклонности къ измненію существующаго порядка вещей. Религіозные люди различныхъ вроисповданій и, по преимуществу, принадлежащіе къ протестантской церкви, обнаруживаютъ относительно этого предмета, совершенную нравственную апатію которая меня чрезвычайно изумляетъ. Отъ нихъ зависитъ положить начало великому длу подготовленіемъ общества къ реформ, а между тмъ я не вижу ни малйшихъ признаковъ участія ихъ въ этомъ дл. Въ молодости моей, между ними нердко проявлялось желаніе искоренить это зло, но желаніе ихъ съ каждымъ годомъ становилось слабе и слабе, и теперь, къ величайшему моему отвращенію, они явно защищаютъ невольничество. Я не вижу другаго исхода, кром предоставленія этому установленію самому достичь своего окончательнаго результата, а это будетъ чрезвычайно гибельно для нашего отечества. Я не одаренъ способностями, необходимыми для преобразователя. Я чувствую, что по характеру моему способенъ только для мста, которое теперь занимаю. Не смю утверждать, что на этомъ мст я не сдлалъ вреда, понадюсь, что добро, сдланное мною, превышаетъ зло. Если ты чувствуешь призваніе вступить на то поприще, вполн понимая затрудненія и жертвы, которыя ожидаютъ тебя впереди, то поврь,— я не буду тебя останавливать изъ-за своихъ частныхъ желаній и чувствованій. Мы не вчные жители здшняго міра. Гораздо важне длать добро и поступать по справедливости, чмъ наслаждаться благами кратковременной жизни.

При этихъ словахъ судья Клэйтонь обнаруживалъ одушевленіе боле, чмъ когда нибудь, и потому, не удивительно, что сынъ его былъ сильно растроганъ..

— Батюшка, сказалъ онъ, вынимая изъ кармана записку:— вы намекнули на миссъ Гордонъ. Вотъ эта записка, которую я получилъ въ утро роковаго засданія, покажетъ вамъ, до какой степени виды миссъ Нины согласуются съ моими.

Судья Клэйтонъ надлъ очки и прочиталъ записку внимательно, два раза. Передавая ее сыну, онъ замтилъ, съ обычною холодностью: — Она знаетъ лучше!

ГЛАВА XXXIII

ТУЧА РАЗРАЖАЕТСЯ.

Тнь страшной тучи, опустошавшей другія плантаціи, нависла надъ плантаціею Канема и омрачила ея горизонтъ. Никакая повальная болзнь не выполняла такъ вполн значеніе словъ св. Писанія: язвы, ходящей во мрак, заразы, опустошающей въ полдень. Никакая болзнь не была боле неправильною, и, повидимому, боле капризною въ своемъ направленіи. Въ теченіе нкотораго времени, она имла характеръ эпидеміи и вызывала на борьбу съ собой все искусство медиковъ. Система медицинской тактики, составленной тяжелымъ опытомъ въ теченіе одного промежутка времени, уничтожалась измненіемъ типа болзни въ теченіе другаго. Нкоторыя мры и условія, предотвращающія бдствіе, казались необходимыми, полезными и даже врными, но люди, знакомые съ эпидеміей, знали по страшному опыту, что она, подобно хищному зврю, перескакивала чрезъ самыя высокія, превосходно устроенныя ограды и, на зло всмъ предосторожностямъ и карауламъ, производила страшное опустошеніе. Ея направленіе въ городахъ, и въ селеніямъ было въ равной степени замчательно. Иногда, опускаясь, подобно туч на какую нибудь мстность, она, среди страшныхъ опустошеній, оставляла цлый городъ или селеніе нетронутымъ, и потомъ, спустя нсколько времени, когда въ цломъ краю возстановлялось спокойствіе, внезапно и со всею яростію нападала на уцлвшія мста: въ этомъ отношеніи ее можно было сравнить съ набгомъ хищническаго войска, которое посылаетъ отрядъ разорить мста, забытыя или оставшіяся въ сторон отъ его шествія. Иногда, забравшись въ какой нибудь домъ, опустошала его мене чмъ въ сутки. Иногда, свирпствуя въ цломъ город, щадила въ немъ нкоторыя улицы, и потомъ нападала на нихъ съ удвоеннымъ ожесточеніемъ, въ то время, когда опасность отъ нея, повидимому, совершенно миновала. Путь ея по южнымъ плантаціямъ ознаменованъ былъ точно такими же причудами,— тмъ боле гибельными, что обитатели ея, по отдаленности отъ городовъ и разъединенности своей, были почти лишены необходимой медицинской помощи.

Тетушка Несбить, еще при первыхъ письмахъ, въ которыхъ описывалось развитіе болзни въ сверныхъ городахъ, была крайне встревожена и испугана. Замчательно, до какой степени развита въ людяхъ привязанность къ жизни,— даже въ тхъ людяхъ, для которыхъ наслажденія въ ней такъ скучны и такъ пошлы, что, право, не стоило бы бороться съ опасностями за ея сохраненіе. Наконецъ, когда страшныя извстія начали прилетать съ различныхъ сторонъ смежныхъ плантацій Канема, тетушка Несбитъ въ одинъ прекрасный день обратилась къ Нин съ слдующими словами:

— Твои кузины въ И… предлагаютъ оставить плантацію, и погостить у нихъ, пока опасность не минуетъ.

— Это ни къ чему не поведетъ, сказала Нина:— неужели он думаютъ, что холера не заглянетъ туда?

— Ну, все же,— возразила тетушка Несбитъ: большая разница: — он живутъ въ город, гд, въ случа несчастій, докторъ всегда подъ рукой.

— Позжайте, тетушка, если хотите, сказала Нина: но я останусь здсь съ моими людьми.

— И ты не боишься, Нина?

— Нисколько. Къ тому же, ухавъ отсюда, я показала бы эгоизмъ, величайшій эгоизмъ: пользоваться услугами невольниковъ въ теченіе всей моей жизни, и потомъ бжать отъ нихъ, и оставить ихъ на произволъ судьбы въ минуты угрожающей опасности!— Нтъ! этого я не сдлаю: я останусь здсь и буду ихъ беречь.

Разговоръ этотъ былъ подслушанъ Гарри, стоявшимъ на балкон, вблизи открытыхъ дверей гостиной, въ которой сидли Нина и тетушка Несбитъ.

— Дитя, дитя! сказала тетушка Несбитъ:— что же ты въ состояніи сдлать? ты такъ неопытна. Гарри и Милли могутъ сдлать несравненно больше твоего. Милли я оставлю здсь. Согласись, что забота о своемъ собственномъ здоровьи должна составлять нашу главную обязанность.

— Нтъ, тетушка, по моему мннію, есть обязанности главне этой, сказала Нина.— Праада, я не обладаю особенной силой, но въ замнъ ея, у меня есть бодрость, есть неустрашимость. Я знаю, что отъздъ мой обезкуражитъ нашихъ невольниковъ и поселить между ними боязнь, а это, какъ говорятъ, особенно располагаетъ къ болзни. Лучше всего, если я сяду въ карету, сейчасъ же отправлюсь къ доктору, посовтуюсь съ нимъ, получу наставленіе и возьму необходимыя лекарства,— потомъ поговорю съ невольниками, научу ихъ, что нужно длать въ случа появленія болзни, и такимъ образомъ приготовлю и себя и ихъ къ неустрашимой встрч съ грознымъ врагомъ. Увидвъ, что я спокойна и ничего не боюсь, они покрайней мр, не упадутъ духомъ. Если вы, тетушка, боитесь, то лучше позжайте. Здоровье ваше слабое, вы не въ силахъ перенести тхъ хлопотъ, которыя неизбжны въ подобныхъ случаяхъ. Если вы находите, что у кузинъ моихъ вамъ будетъ и спокойне, и безопасне, то ради Бога позжайте. Только, пожалуйста, оставьте мн Милли, она, Гарри и я, составимъ комитетъ о сохраненіи здоровья на нашей плантаціи. Гарри! сказала Нина: — прикажи, подать карету,— да пожалуйста, какъ можно скоре.

И Гарри снова почувствовалъ, что горечь души его сдлалась мягче и спокойне, благодаря благородному характеру той, въ руки которой законъ передалъ цпи, сковывавшія его свободу. Тяжело и невыносимо было бы бремя этихъ цпей, но при Нин, Гарри несъ его, не чувствуя тяжести: служить ей — имло для него равносильное значеніе съ свободой. Онъ не сказалъ Нин ни слова о письм, которое получилъ отъ сестры. Онъ видлъ въ немъ зло, котораго Нина не въ силахъ была отстранить, и потому не хотлъ огорчатъ ее. Въ свою очередь, Нина мрачное выраженіе лица Гарри приписывала предстоящимъ заботамъ по случаю грозившей опасности. Въ той самой карет, которая увозила ее въ городъ, сидла и тетушка Несбитъ съ своими картонками, важность которыхъ не могла уменьшиться въ глазахъ послдней даже при самой боязни холеры. Нина застала доктора совершенно углубленнаго въ изслдованіе эпидемія. Онъ читалъ о міазм и микроскопическихъ наскомыхъ, и продержалъ Нину боле получаса, сообщая ей различныя теоріи относительно причинъ болзни и различные опыты, произведенные въ иностранныхъ госпиталяхъ. Съ помощію весьма практическихъ и положительныхъ вопросовъ, Нина успла наконецъ получить отъ него необходимыя свднія, онъ написалъ ей длинный рядъ наставленій, набралъ цлый ящикъ лекарствъ, и безпрестанно уврялъ, что вмнилъ бы себ въ особенное счастіе находиться лично на ея плантаціи, еслибъ имлъ свободное время.

На обратномъ пути Нина захала на плантацію дяди Джона, и тамъ въ первый разъ убдилась на дл въ разниц между описаніями и страшною дйствительностію этой болзни. За полчаса до ея прізда, съ дядей Джономъ сдлался сильный припадокъ холеры. Вся прислуга приведена была въ ужасъ и смятеніе, стоны и крики, вырываемые изъ груди больнаго страшными мученіями, потрясали душу. Его жена, оказывая помощь страдальцу, не замчала, что посланные за докторомъ ломали руки въ безполезномъ отчаяніи, спускались съ балкона, снова поднимались, и ничего не длали.

— Гарри, сказала Нина: — возьми одну изъ каретныхъ лошадей, позжай въ городъ и въ минуту привези сюда доктора.

Выпрячь лошадь, ссть на нее, и скрыться изъ виду, было для Гарри дломъ нсколькихъ секундъ. Отправивъ Гарри, Нина обратилась къ прислуг и повелительнымъ тономъ приказала имъ прекратить свои стованія. Ея ршительность и спокойный тонъ голоса подйствовали благотворно на взволнованные нервы и умы. Оставивъ при всемъ дом двухъ-трехъ благоразумнйшихъ изъ всей прислуги, Нина отправилась на помощь къ тетушк Маріи.

Докторъ не заставилъ ждать себя долго. Пробывъ въ комнат больнаго нсколько секундъ, онъ вышелъ оттуда, чтобъ освдомиться о состояніи Нины. Нина не могла не замтить контраста между испуганнымъ, разстроеннымъ выраженіемъ доктора въ настоящую минуту, и одушевленіемъ, какою-то самонадянностію, съ которыми, за два часа передъ тмъ, онъ объяснялъ ей теорію міазмъ и микроскопическихъ наскомыхъ.

— Болзнь эта иметъ совершенно другой характеръ. Средства, которыя я употребилъ, оказываются недйствительными, настоящій случай не иметъ ни малйшаго сходства съ прежними.

Увы, бдный докторъ! въ теченіе трехъ мсяцевъ подобные случаи были весьма нердки.

— Надетесь ли вы спасти его жизнь? сказала Нина.

— Дитя мое! одинъ Богъ можетъ спасти ее, сказалъ докторъ: съ нашей стороны все сдлано.

Но зачмъ растягивать эту непріятную сцену, зачмъ описывать въ нашемъ разсказ страданія, стоны и конвульсіи умирающаго человка? Нина, бдная, въ полномъ цвт красоты, семнадцатилтняя двушка стояла передъ больнымъ, вмст съ другими, въ безмолвномъ отчаяніи. Все было сдлано, все принято было въ соображеніе, но болзнь, какъ геній-разрушитель, ничему не внемлющій, ничего не видящій, совершала свой ходъ, не уклоняясь ни въ ту, ни въ другую сторону. Наконецъ, стонысдлались слабе, судорожно сжимаемые мускулы потеряли свою упругость, въ сильномъ, румяномъ, свжемъ мужчин замтно:происходило то разложеніе физическаго организма, которое въ какой нибудь часъ превращаетъ цвтущее здоровьемъ лицо въ морщинистое и увядшее, самые крпкіе мускулы — въ мускулы дряхлой старости.

Когда страдалецъ испустилъ послдній вздохъ, Нина не врила глазамъ своимъ, чтобъ это измнившееся лицо, до такой степени изнуренное и искаженное, принадлежало ея здоровому и веселому дяд, который, казалось, никогда еще не быль такъ здоровъ и веселъ, какъ въ то утро. Какъ иной человкъ, проходя подъ пной и брызгами Ніагарскаго водопада, съ слпою увренностію поручаетъ себя проводнику, осязаетъ его, но не видитъ, такъ и Нина, въ эту страшную минуту, чувствовала, что она была не одна. Божественный, милосердый, всемогущій надъ самою смертію Искупитель, о которомъ въ послднее время она такъ много размышляла, казалось, находился вблизи ея и оснялъ ее своимъ покровомъ, казалось, что она слышала голосъ Его, безпрестанно повторявшій: ‘не бойся, Я съ тобою, не смущайся, ибо Я твой Богъ.’

— Удивляюсь твоему спокойствію, дитя мое, сказала тетушка Марія, обращаясь къ Нин:— я не ожидала отъ тебя такого присутствія духа. Безъ тебя я, право, не знаю, что стали бы мы длать.

При этихъ словахъ за стнами дома раздался вопль, раздирающій сердце: О! мы вс умираемъ! Вс, вс! Ахъ, миссисъ! Скоре, скоре. Захворалъ мой Питеръ, и мой ребенокъ! О дитя мое, дитя мое!

И докторъ, безъ того уже уставшій и пораженный внезапнымъ случаемъ и трогательною сценою, началъ бгать съ величайшей быстротою, изъ одной хижины въ другую. Въ это время занемогло нсколько слугъ, и только спокойствіе и присутствіе духа, поддерживаемое Ниной и ея теткой, могли предотвратить распространеніе паническаго страха по всей плантаціи. Нина одарена была тмъ нжнымъ и гибкимъ темпераментомъ, который, съ помощію очаровательной наружности, обладаетъ величайшимъ даромъ вдохновлять въ другихъ терпніе и покорность своей дол. Совершенное спокойствіе, которое она ощущала въ душ своей, доставляло ей возможность примнить къ настоящему случаю вс свои душевныя способности.

— Перестань, моя добрая ття, не бойся! Вспомни Бога, и положись на Него! говорила она поварих, которая въ припадк отчаянія и ужаса ломала себ руки.— Вспомни, чему учитъ тебя религія: спой гимнъ, который утшитъ тебя, и исполни свой долгъ къ отношеніи къ больному.

Въ этомъ утшительномъ, ободряющемъ тон голоса, скрывалась какая-то магическая сила. Съ помощію его, Нина успла убдить здоровыхъ позаботиться о больныхъ, но вдругъ явился нарочный гонецъ и объявилъ, что холера показалась въ Канема.

— Теперь, Гарри, сказала Нина, съ лицомъ блднымъ, но не выражающимъ ни малйшей боязни:— долгъ человколюбія отзываетъ насъ отсюда.

И, сопровождаемые утомленнымъ докторомъ, они отправились въ Канема.

Спустя нсколько минутъ посл отъзда, они встртили другаго гонца, который спросилъ:

— Не съ вами ли докторъ Бутлеръ?

— Съ нами, отвчала Нина, выглянувъ изъ окна кареты.

— Ахъ, докторъ! Я ищу васъ по всему округу. Позжайте домой сію минуту. Судья Петерсъ умираетъ. Я боюсь,— вы не застанете его въ живыхъ,— впрочемъ, и кром его есть уже до десятка больныхъ. Возьмите мою лошадь и спшите, теперь дорога каждая минута.

Докторъ торопливо выпрыгнулъ изъ кареты, слъ на лошадь, и прежде чмъ пуститься въ путь, бросилъ взглядъ глубокаго сожалнія на плнительное, блдное личико, смотрвшее изъ окна кареты.

— Бдное дитя мое, сказалъ онъ: — мн жаль оставить васъ, кто вамъ безъ меня поможетъ?

— Богъ! отвчала Нина: — я ничего не боюсь.

— Позжайте, докторъ, не теряйте времени, сказалъ посланный.

И докторъ еще разъ бросивъ взглядъ на Нину, ускакалъ.

— Теперь, Гарри, сказала Нина: — все зависитъ отъ сохраненія нами присутствія духа и твердости. У насъ нтъ и не будетъ доктора, поэтому мы сами должны употребить вс наши усилія. Жизнь и смерть въ рукахъ нашего Спасителя: Онъ любилъ насъ, умеръ за насъ, и, вроятно, не оставитъ насъ во время этого страшнаго испытанія.

— Миссъ Нина! вы настоящій ангелъ! сказалъ Гарри, готовый въ эту минуту боготворить ее.

По прізд домой, Нина увидла сцену всеобщаго ужаса и смущенія,— сцену, подобную той, которой была уже свидтельницей. Старый Гондредъ лежалъ мертвый въ своей хижин. Толпа народа съ воплемъ окружала домъ, предаваясь страху и отчаянію, возбуждаемому ожиданіемъ той же участи. Нина немедленно подъхала къ групп. Спокойствіе и хладнокровіе, съ которыми она приказывала прекратить вопль и повиноваться ей, произвели благопріятное дйствіе.

— Если вы вс хотите умереть, говорила она:— то отчаяніе и боязнь самыя врныя къ тому средства, но если будете сохранять спокойствіе и терпніе и исполнять мои приказанія, то жизнь ваша еще можетъ быть спасена. Гарри и я привезли лекарства, мы знаемъ, что нужно длать. Отъ васъ я требую одного повиновенія.

Нина немедленно вошла въ домъ и назначила Милли, Розу и еще трехъ пожилыхъ женщинъ своими помощницами, сдлавъ имъ наставленіе, какъ и въ какомъ случа нужно дйствовать. Въ это ужасное время Милли выказала всю неустрашимость, всю твердость характера, составлявшія неотъемлемую принадлежность ея сильной натуры.

— Да благословитъ васъ Господь своею милостію, дитя мое, говорила она. Господь — мой щитъ и моя крпость. Онъ не оставлялъ насъ въ шести бдствіяхъ, не оставитъ и въ седьмомъ. Мы воспоемъ пснь торжества и въ стремнинахъ ордана.

Между тмъ Гарри выбралъ для себя самыхъ надежныхъ невольниковъ, и каждому назначилъ обязанность. Въ тоже время въ ближайшій городъ отправленъ былъ гонецъ, чтобы привести оттуда большій запасъ необходимыхъ лекарствъ и возбуждающихъ средствъ. Рядъ хижинъ раздленъ былъ на участки, каждый участокъ находился на попеченіи одного изъ выбранныхъ невольниковъ, подъ непосредственнымъ наблюденіемъ Гарри. Въ теченіе двухъ-трехъ часовъ все селеніе, незадолго предъ тмъ представлявшее собою одну общую сцену страха и унынія, приведено было въ правильное состояніе благоустроеннаго госпиталя. Милли ходила по всмъ направленіямъ, возбуждая въ неграхъ религіозныя чувства и распвая гимны, вкоторыхъ говорилось о безусловной преданности святой вол Провиднія и о надежд на Его милосердіе. Она обладала сильнымъ голосомъ, превосходно соотвтствовавшимъ необычайному развитію ея физическаго организма. Это былъ густой басъ мужчины, съ мягкими переливами женскаго тона. До слуха Нины долетали отъ времени до времени звуки этого голоса, когда Милли, проходя мимо дома или между хижинами, напвала:

‘Богъ мое солнце,

Онъ моя тнь,

Онъ хранитъ меня на пути моей жизни

И ночью и днемъ,

Онъ моя помощь, мое избавленіе,

Онъ сохранитъ меня отъ всякаго зла.

Съ полной надеждой на его милосердіе

Я ничего не страшусь.

Не страшась самой смерти,

Я совершаю мой путь,

Пока Господь не воззоветъ меня

Въ свою святую обитель.

Господскій домъ съ наступленіемъ вечера представлялъ собою видъ осажденной маленькой крпости. Нина и Милли отворили вс двери, и тмъ, которые боле всего расположены были къ принятію болзни, по слабости организаціи или раздражительности нервной системы, дозволено было искать убжища въ комнатахъ Нины.

— Теперь, дитя мое, сказала Милли, когда вс распоряженія были окончены:— вамъ нуженъ отдыхъ, идите съ Богомъ въ свою комнату и засните. Я вижу,— духъ вашъ бодрствуетъ, но плоть изнемогаетъ. О васъ никто не позаботится, а безъ васъ мы ничего не сдлаемъ, прежде и главне всего вы должны поберечь себя. Не бойтесь ничего, дитя мое! Люди теперь успокоились, больнымъ подана необходимая помощь,— а ночью мы сдлаемъ все, что нужно. Усните, моя милочка,— вдь если вы умрете, тогда что съ нами-то будетъ?

Повинуясь Милли, Нина удалилась въ свою комнату, но прежде, чмъ лечь спать, она написала къ Клэйтону, ‘Неоцненный мистеръ Клэйтонъ, мы вс находимся въ глубокой горести. Бдный дядюшка Джонъ умеръ сегодня поутру отъ холеры. Я здила въ И… посовтоваться съ докторомъ и запастись лекарствами. На возвратномъ пути я вздумала захать на насколько минутъ къ дядюшк и застала тамъ сцену ужаса. Бдный дядюшка умиралъ, на его плантаціи уже много было больныхъ, и пока я думала остаться тамъ и помочь тетушк, прискакалъ гонецъ съ извстіемъ, что холера появилась и на нашей плантаціи.

‘Мы взяли было доктора съ собой, но на дорог встртили другаго гонца изъ И…. который объявилъ, что судья Петерсъ занемогъ, и что въ улиц, гд живетъ судья, множество больныхъ. По прізд домой, мы узнали, что бдный нашъ кучеръ скончался,— и весь народъ находимъ въ ужасномъ отчаяніи. Нужно было употребить нсколько часовъ, чтобы успокоить людей и водворить порядокъ,— теперь слава Богу, сдлано то и другое. Нашъ домъ наполненъ больными и перепуганными. Милли и Гарри неустрашимы и дятельны, примромъ своимъ они ободряютъ невольниковъ. Человкъ двадцать поражены холерой, но нельзя сказать, что сильно. Въ эти грозныя минуты, я ощущаю въ душ своей странное спокойствіе, которое, выражаясь словами библіи ‘превосходитъ всякое понятіе.’ Я сознаю теперь, что хотя бы погибъ весь міръ и все живущее въ немъ, ‘Спаситель дастъ намъ лучшую, прекрасную жизнь.’ Я пишу къ вамъ потому, что случай этотъ, быть можетъ, для меня послдній. Если я умру, то не плачьте обо мн, но благодарите Бога, который даровалъ вамъ побду надъ смертію чрезъ исуса Христа. Впрочемъ, мн кажется, я не умру. Я надюсь жить въ этомъ мір, который представляется мн прекрасне, чмъ когда нибудь. Съ тхъ поръ какъ я узнала васъ, жизнь сдлалась для меня миле и дороже. Несмотря на то, я до такой степени врю въ любовь моего Искупителя, что если бы онъ повеллъ мн покинуть этотъ міръ,— я бы разсталась съ нимъ безъ сожалнія. Я бы послдовала за этимь Агнцемъ, куда бы онъ ни повелъ меня. Быть можетъ, эта страшная кара небесъ окружаетъ и васъ,— быть можетъ, она низошла и на Рощу Маньолій. Я не хочу быть самолюбивою, не смю приглашать васъ сюда, быть можетъ, ваше присутствіе необходиме для Анны. Быть можетъ, она не иметъ такихъ надежныхъ помощниковъ, какихъ имю я въ лиц Гарри и Милли. Поэтому не бойтесь,— и для меня не уклоняйтесь отъ прямыхъ своихъ обязанностей. Милли ходитъ по селенію и поетъ. Я люблю слушать ея пніе, высокіе, торжественные звуки ея голоса. Вотъ и теперь, я слышу ее,— она поетъ:

‘Не страшась самой смерти

Совершаю мой путь,

Пока Господь не воззоветъ меня

Въ свою святую обитель!’

Я буду писать съ каждой почтой, пока не минуетъ опасность. Прощайте, остаюсь.

По гробь и за гробомъ ваша

‘Нина.’

Написавъ это, Нина легла и заснула. Она спала всю ночь такъ спокойно, какъ будто смерть и болзнь вовсе не висли надъ ея головой. Поутру, когда она встала и одлась, Милли, съ заботливостью доброй няни, принесла ей въ комнату горячего кофе съ бисквитами, и убдила Нину не выходить изъ комнаты, не позавтракавъ.

— Ну что, Милли,— все ли у насъ благополучно? спросила Нина.

— Ничего, дитя мое, сказала Милли, между нами раздавался полночный вопль. Тетушка Роза приказала вамъ долго жить,— Самъ тоже, и Дженъ и Саши, переселились въ вчность, впрочемъ вс спокойны, и ршились бороться съ этимъ бдствіемъ до нельзя.

— Здоровъ ли Гарри? сказала Нина боязливымъ тономъ.

— Ничего, не болнъ, всю ночь провозился съ больными, но не унываетъ. Старики-то наши думаютъ, нельзя ли сдлать митингъ посл завтрака, въ род панихиды по умершимъ, — они просятъ, миссъ Нина, не прочитаете ли вы молитвы?

— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчала Нина.

Былъ еще ранній часъ утра, когда дворовые люди и невольники собрались въ пріятной открытой зал, которую мы столько разъ уже описывали. День былъ прекрасный, цвты и кустарники, окружавшіе балконъ, покрытые каплями утренней росы, дышали свжестью. Когда Нина, въ бломъ утреннемъ капот и съ не мене блыми щечками, вошла въ залу, въ толп собравшихся невольниковъ раздался ропотъ восхищенія, смшаннаго съ сожалніемъ.

— Садитесь, друзья мои, сказала она, посмотрвъ на невольниковъ, которые боялись даже приблизиться къ дивану и стульямъ. Садитесь, теперь не время церемониться, мы стоимъ на краю могилы, а тамъ, вы знаете, вс равны. Мн пріятно, что вы такъ спокойны и тверды. Я вижу, что вы возлагаете надежду на нашего Спасителя, который даруетъ намъ побду надъ смертію. Споемте гимнъ, сказала она. И Милли начала:

‘Пусть бренное тло мое ослабетъ,

‘Пусть жизнь моя прекратитъ бытіе!

‘Душа отлетитъ тогда изъ этой мрачной долины,

‘И воспаритъ на небо, въ горніи страны!

‘Тамъ сопричислится къ сонму святыхъ

И обрящетъ покой, такъ долго-желанный!’

Вс голоса слились въ одинъ торжественный хоръ, раздававшійся, повидимому, у самаго преддверія смерти, когда кончилось пніе, Нина, дрожащимъ голосомъ, становившимся съ каждымъ словомъ звучне и звучне, прочитала нсколько строфъ изъ хвалебной псни Давида:

‘Живущій подъ покровомъ Всевышняго въ тни Всемогущаго почиваетъ. Говоритъ Господу: Ты прибжище мое и защитникъ мой, Богъ мой, на котораго я уповаю. Онъ избавитъ тебя отъ сти птицелова и отъ гибельной язвы. Перьями своими оснитъ тебя, и подъ крылами Его укроешься, истина Его есть щитъ и огражденіе. Не убоишься ужасовъ ночи,— стрлы, летящей, днемъ, язвы ходящей во мрак, заразы, опустошающей въ полдень. Близъ тебя падетъ тысяча, и тьма по правую руку твою, но тебя и коснется… Ангеламъ Своимъ заповдаетъ о теб, сохранятъ тебя на всхъ путяхъ твоихъ. (Псал. ХС.)

— Нтъ ничего удивительнаго, сказала Нина, что кто нибудь изъ насъ будетъ отозванъ въ другой, лучшій міръ. Но все же т, которые любятъ Господа, не должны страшиться смерти. Смерть наша — не что иное, какъ переходъ въ обитель нашего Отца. Не унывайте же, друзья мои!

Въ случаяхъ, подобныхъ настоящему, первый ударъ приноситъ съ собой гораздо боле ужаса, чмъ вс послдующіе. Человкъ свыкается со всмъ, даже съ угрожающею опасностью и смертью, такъ что ему все наконецъ представляется обыкновеннымъ условіемъ жизни. На плантаціи Канема все шло своимъ чередомъ: вс, имя примръ для себя въ лиц молодой своей госпожи, повидимому, ршились встртить свою участь съ непоколебимымъ мужествомъ.

На другой день, посл полдня, Нина увидла съ балкона медленно подвигавшуюся по главной алле повозку Тиффа, и съ обычнымъ радушіемъ, выбжала на встрчу къ своему преданному другу.

— Здравствуй Тиффъ, какъ ты поживаетъ въ это ужасное время?

— Благодарю васъ покорно, миссъ Нина,— отвчалъ врный слуга Пэйтоновъ, съ привычною учтивостью снимая шляпу. Я привезъ сюда малютку, который сильно захворалъ, — сдлалъ для него все, что могъ, но ничего нтъ лучше. Я взялъ съ собой миссъ Фанни и Тедди, опасаясь оставить ихъ дома, потому что вчера я видлъ человка, который сказалъ, что на всхъ плантаціяхъ страшная смертность.

— Да, сказала Нина, ты пріхалъ въ печальное убжище, — здсь тоже страшная смертность! Но если ты находишь, что здсь безопасне, то ты и дти можете остаться у меня: мы будемъ беречь васъ наравн съ другими. Дай мн малютку, я подержу его, пока ты высадишь другихъ дтей. Онъ спитъ?

— Да, миссъ Нина,— спитъ почти безпробудно.

Нина поднялась на балконъ и отдала ребенка на руки Милли.

— Посмотри, сказала она: какъ онъ сладко спитъ!

— Ахъ, милочка,— сказала Милли, это нехорошій сонъ, малютка никогда не проснется.

— Что же длать, Милли, надо поберечь его, надо дать комнату Тиффу и дтямъ,— мы имемъ лекарства и докторскія наставленія, а у нихъ нтъ ни того, ни другаго.

Такимъ образомъ Тиффъ и его семейство пріютились въ общемъ пріют.

Къ вечеру ребенокъ умеръ. Тиффъ не спускалъ его съ рукъ ни на минуту, Нин и Милли стоило большаго труда убдить его, что дыханіе малютки прекратилось на вки. Соглашаясь съ этимъ, Тиффъ, въ теченіе нсколькихъ минутъ казался безутшнымъ. Нина спокойно открыла Новый Завтъ и прочитала: и принесли къ нему дтей, чтобы онъ благословилъ ихъ. Ученики его нехотли допустить принесшихъ. Но исусъ сказалъ имъ: не препятствуйте дтямъ приходитъ ко мн, ибо таковыхъ есть царствіе небесное!

— Господь надъ нимъ! сказалъ Тиффъ: я отдаю его! Я нехочу удерживать его, не стану препятствовать ему войти въ царствіе небесное, хотя бы отъ этого сокрушилось мое сердце. Это было бы съ моей стороны страшнымъ самолюбіемъ! Но, бдняжечка!— какой онъ сдлался миленькій!

ГЛАВА XXXIV.

ГОЛОСЪ ВОПЮЩАГО ВЪ ПУСТЫН

Клэйтонъ спокойно сидлъ въ своей адвокатской контор, разбиралъ и приводилъ въ порядокъ дла, подготовляя ихъ къ передач другому лицу. Въ это время мальчикъ-негръ принесъ съ почты нсколько писемъ. Клэйтонъ бгло взглянулъ на адресы, и выбравъ одно изъ писемъ, прочиталъ его съ величайшимъ волненіемъ, потомъ сжалъ его въ рук, схватилъ шляпу и побжалъ на ближайшій постоялый дворъ.

— Дайте мн лучшую лошадь, которая можетъ пробжать день и ночь! сказалъ онъ. Я долженъ хать съ быстротою, отъ которой зависитъ жизнь и смерть.

Спустя полчаса, Клэйтонъ уже мчался во весь опоръ по загородной дорог. При дурномъ состояніи дорогъ и не мене дурномъ почтовомъ управленіи, Клэйтонъ, взявъ почтовый экипажъ, дохалъ бы до Канема не раньше, какъ на третьи сутки. Но, употребивъ вс свои усилія, онъ надялся прибыть туда въ двадцать-четыре часа. Онъ мчалъ стремглавъ, не давалъ лошади перевести духъ, и на первой станціи перемнилъ ее. Продолжая такимъ образомъ свой путь, онъ, въ три часа слдующаго утра, находился уже въ лсахъ, отстоявшихъ отъ Кавема миль на пятнадцать. Сильное напряженіе нервной системы, длавшее его до этой минуты нечувствительнымъ къ усталости, начинало мало по малу ослабвать. Всю ночь онъ халъ по глухому, дикому сосновому лсу, никто не видлъ его, кром мерцающихъ, таинственныхъ звздъ. На послдней станціи, гд Клэйтонъ намревался перемнить лошадь, все было повержено въ ужасъ и смущеніе. Трое въ дом лежали мертвые и четвертый умиралъ. По всей дорог, при каждой остановк, воздухъ, повидимому, былъ наполненъ летучими и преувеличенными слухами о страх и смерти.

По мр приближенія къ Канема, Клэйтонъ началъ испытывать то, невольно приводящее въ трепетъ ощущеніе, которое, вроятно, испытывалъ каждый изъ насъ, хотя и не въ такой степени, возвращаясь домой посл долгаго отсутствія и воображая, что его ожидаетъ какое нибудь несчастіе, которому онъ не въ состояніи опредлить границъ. Передъ разсвтомъ Клэйтонъ прозжалъ мимо хижины стараго Тиффа. Какое-то странное движеніе души побуждало его остановиться на минуту и предварительно възда въ предлы Канема, сдлать нкоторыя освдомленія. Но, подъхавъ къ хижин, онъ увидлъ, что ворота стояли настежь и дверь въ самую хижину была открыта. Клэйтонъ сдлалъ нсколько окликовъ и не получивъ отвта, сошелъ съ лошади, и ведя ее за поводъ, заглянулъ въ открытую дверь. Достаточно было даже тусклаго мерцанія звздъ, чтобы убдиться, что хижина была покинута ея обитателями. Это обстоятельство Клэйтонъ принялъ за дурное предзнаменованіе. Въ то время, когда онъ садился на лошадь, въ непроницаемой глубин лса и въ недальнемъ разстояніи, раздался звучный и сильный голосъ, который плъ величественнымъ, минорнымъ тономъ, слдующія слова:

‘Сдяй въ слав, на облак, какъ на престол,

Пріидетъ Господь въ пути пламени!

Громъ и мракъ, молнія и буря

Будутъ предвстниками этого страшнаго дня.’

Неудивительно, что эти звуки и эти слова привели въ трепетъ Клэйтона, утомленнаго продолжительной здой и доведеннаго до изнеможенія страшными предположеніями, наполнявшими его душу и текъ раздражительно дйствовавшими на его нервную систему. Онъ ощущалъ даже сильный страхъ, когда подъ втвями сосноваго лса показалась темная человческая фигура, плавно подвигавшаяся впередъ, подъ тактъ уныло распваемыхъ словъ.

— Кто ты такой? вскричалъ Клэйтонъ, длая надъ собою усиліе и стараясь возбудить свою неустрашимость.

— Кто я? отвчала фигура.— Я — голосъ вопіющаго въ пустын. Я возвщаю этому народу судъ Божій!

Читатели наши, вроятно, могутъ представить себ неопредленное мерцаніе свта, между наступленіемъ утра и исчезновеніемъ ночи, глухое пространство лса, обстоятельства, сопровождавшія поздку Клэйтона, и странныя слова неизвстнаго человка. Въ теченіе нсколькихъ секундъ, Клэйтонъ оставался въ недоумніи, что ему длать, между тмъ, какъ путникъ продолжалъ:

— Я видлъ Господа, шествующаго съ десятью тысячами святыхъ Его! Передъ нимъ шла моровая язва и горящіе уголья сыпалось изъ-подъ ногъ Его.

Размышляя о томъ, что означали эти странныя слова, Клэйтонъ тихо подвигался впередъ. Наконецъ неизвстный человкъ вышелъ изъ глубины лса, остановился посреди дороги и съ повелительнымъ жестомъ вытянулъ руку.

— Я знаю, кого ты ищешь, сказалъ онъ: — но это теб не будетъ дано, потому что время смерти наступило и люди будутъ судимы. Се свтлое облако, и на облак сидитъ подобный Сыну Человческому. На голов Его внецъ, и въ рук Его острый серпъ. (Откр. св. оан. XIV, 14).

Сказавъ это и махнувъ рукой надъ головой, съ дикимъ одушевленіемъ воскликнулъ:

‘Пусти острый твой серпъ и обржь грозды винограда на земл, поелику созрли на немъ плоды… И давили ягоды въ точил вн города и потекла кровъ изъ точила даже до уздъ конскихъ! (Откр. св. оан. XIV, 18, 20). Горе, горе живущимъ на земл oтъ остальныхъ трубныхъ гласовъ трехъ ангеловъ, которые будутъ трубить! (VIII, 13).

Грозныя слова раздавались въ глубин лса, какъ проклятіе ангела-истребителя. Посл непродолжительной паузы, неизвстный человкъ продолжалъ боле спокойнымъ и скоре плачевнымъ голосомъ:

— Не плачь о мертвыхъ, не оплакивай! Се Агнецъ стоитъ на гор Сіон, и съ нимъ сто-сорокъ-четыре тысячъ, коихъ имя отца Егь написано на челахъ. Это суть т, которые не осквернились съ женами, это суть т, которые идутъ за Агнцемъ, куда бы Онъ ни пошелъ, И во устахъ ихъ нтъ лукавства, они непорочны предъ престоломъ Божіимъ (XIV, 4, 5.)

Незнакомецъ медленно пошелъ въ сторону, и, пробираясь по чащ лса, распвалъ какой-то гимнъ, на этотъ разъ унылымъ, погребальнымъ тономъ, долетавшимъ до слуха Клэйтона, какъ звуки похороннаго колокола.

Въ то время, какъ Клэйтонъ медленно пробирался впередъ по незнакомой дорог, непонятный, необъяснимый страхъ все боле и боле овладвалъ имъ. Звуки голоса и дикіе жесты незнакомца привели ему на память странное событіе на митинг. Хотя онъ и старался насильственнымъ образомъ убдить себя, что прорицателемъ этихъ странныхъ предсказаній былъ какой нибудь безумный, изступленный фанатикъ, еще боле воспламененный при вид смерти и разрушенія, окружавшихъ его со всхъ сторонъ, но все же Клэйтонъ не могъ разсять страшныхъ предчувствій, тяжелымъ камнемъ лежавшихъ на его сердц. Жизнь человческую можно сравнить съ домомъ, посщаемымъ призраками, основою ей служитъ таже самая земля, исполненная мрака и тней смерти. Тысячи, одаренныхъ жизнію, фибръ соединяютъ насъ съ невдомымъ и невидимымъ міромъ, сердца, самыя непоколебимыя, ни на секунду не останавливающія своего біенія, даже при невыразимыхъ ужасахъ, обливаются кровью и замираютъ при едва слышномъ шопот изъ-подъ завсы, скрывающей отъ насъ этотъ невдомый міръ. Быть можетъ, для самаго неврующаго въ тайны духовнаго міра бываютъ минуты, о которыхъ, разумется, ему стыдно было бы разсказывать, но въ которыя онъ вполн покаряется вліянію страшныхъ явленій, привязывающихъ насъ къ той невдомой стран. Не удивительно, что Клэйтонъ, наперекоръ своему мужеству, чувствовалъ себя какъ человкъ, которому сдлано таинственное предостереженіе. Тяжелый камень, тяготившій его, отпалъ отъ груди, когда туманная мгла утренней зари прорзалась яркими лучами восходящаго солнца, когда наступилъ радостный и ликующій день, когда печаль, воздыханіе и смерть показались ему тяжебымъ сноводніемъ. Въ теченіе всей этой страшной кары странно было видть неизмнную правильность, великолпіе и красоту въ дйствіяхъ и явленіяхъ природы. Среди всеобщаго страха и стоновъ умирающихъ, среди рыданій и сокрушенія сердецъ солнце выходило и заходило во всемъ своемъ блеск и величіи, роса играла своими радужными цвтами, и сумерки покрывали небо завсой, усянной звздами, птицы пли, источники струились и журчали, цвты плняли своей роскошью, словомъ, въ природ во всемъ замтенъ былъ избытокъ жизненныхъ силъ, все радовалось и все ликовало. Вступивъ въ предлы плантаціи Канема, Клэйтонъ съ нетерпніемъ спросилъ перваго встрчнаго о здоровь госпожи, которой принадлежало Канема.

— Слава Богу, она еще жива, было отвтомъ

— Слава Богу, сказалъ въ свою очередь Клэйтонъ: — вс мои опасенія были ни больше, ни меньше какъ сонъ.

ГЛАВА XXXV.

ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЗДА.

Почты въ Сверной Каролин, какъ и вообще вс мудрыя учрежденія въ невольническихъ штатахъ, находились въ самомъ дурномъ состояніи: и потому прошла цлая недля посл того, какъ Нина отправила письмо, въ которомъ извщала Клэйтона объ опасности своего положенія. Въ теченіе этого времени ярость удара, поразившаго плантацію, замтно ослабла, и между тмъ, какъ холера на другихъ плантаціяхъ сильно развивалась, обитатели Канема начинали надяться, что грозная туча, нависшая надъ ними, скоро совершенно разсется. Правда, много еще было больныхъ, по новые случаи не повторялись, и самая болзнь, оставаясь между больными, казалось, уступала попеченіямъ и медицинскимъ средствамъ. Нина встала рано поутру, что вошло, впрочемъ, для нея въ привычку, со времени появленія болзни, и обошла селеніе, чтобы освдомиться о здоровьи невольниковъ. Она воротилась домой усталая и сидла на балкон подл роскошнаго куста розъ, наслаждаясь прохладнымъ, свжимъ дыханіемъ утра. Какъ вдругъ на главной алле послышался топотъ лошадиныхъ копытъ, Нина взглянула въ ту сторону и увидла Клэйтона. Еще минута, и Клэйтонъ, не вря своимъ чувствамъ, держалъ Нину въ своихъ объятіяхъ.

— Вы здсь, моя роза, моя невста, мой ангелъ! Богъ милостивъ! Я не ожидалъ столь многаго! Я думалъ, что не застану васъ въ живыхъ!

— О, нтъ, милый Клэйтонъ, сказала Нина:— Богъ не оставилъ насъ. Правла, мы лишились многихъ, но меня Онъ пощадилъ, вроятно для васъ.

— Но здоровы ли вы въ настоящую минуту? сказалъ Клэйтонъ, бросивъ на Нину пристальный взглядъ. Вы такъ блдны, моя маленькая роза!

— Ничего нтъ удивительнаго, отвчала Нина: — у меня такъ много дла, что поневол поблднешь, впрочемъ, я ничего не чувствую. Я была здорова, мало того, никогда еще здоровье мое не было въ такомъ отличномъ состояніи, какъ во все это время, и, странно сказать, я никогда не чувствовала себя счастливе. Я такъ спокойна и такъ врю въ любовь и милосердіе Божіе.

— Знаете ли, сказалъ Клэйтонъ: — это спокойствіе тревожитъ меня, я начинаю бояться за такое странное, неземное счастіе? Мн кажется, оно дается только умирающимъ.

— О, нтъ, отвчала Нина: — я такъ думаю, что когда вс наши надежды возлагаются на Отца Небеснаго, когда мы видимъ въ Немъ единственную нашу опору, Онъ становится къ намъ ближе, чмъ во всякое другое время, въ этомъ-то и заключается тайна моего счастія. Но оставимте объ этомъ, вы, кажется, чрезвычайно устали, неужели вы хали всю ночь?

— Да, съ девяти часовъ вчерашняго утра. Спша сюда, я перемнилъ четырехъ лошадей, первое же ваше письмо я получилъ спустя недлю посл его отправленія!

— Быть можетъ, это и къ лучшему, сказала Ннна:— я слышала, что внезапная встрча съ эпидеміей, безъ всякаго подготовленія къ ней, особливо въ первые періоды ея развитія, бываетъ гибельна. Теперь вы должны позволить мн позаботиться о васъ. Не забудьте, что я начальница въ здшней крпости, въ моей особ вы должны видть коменданта и главнаго доктора!— Извольте немедленно отправиться въ вашу комнату. Милли принесетъ вамъ кофе, и потомъ вы должны заснуть. Вы убдились, что мы, слава Богу, здоровы, слдовательно отдыху вашему ничто не мшаетъ. Позвольте же отвести васъ, какъ плнника.

Освобожденный отъ гнета преобладающаго страха, Клэйтонъ началъ ощущать реакцію въ физическомъ и моральномъ напряженіи, въ которомъ находился въ теченіе сутокъ, и потому онъ охотно повиновался приказаніямъ своего милаго начальника. Напившись кофе, Клэйтонъ впалъ въ глубокій и спокойный сонъ, продолжавшійся далеко за полдень. Сначала, лишенный всхъ силъ отъ усталости, онъ спалъ безъ сновидній, но когда изнеможеніе миновало, взволнованные нервы начали рисовать въ его воображеніи неопредленныя и тревожныя сновиднія. Ему представлялось, что онъ снова находился’ вмст съ Ниной, въ Рощ Маньолій, и что невольники проходили мимо ихъ’ъ, бросая имъ цвты, но внокъ изъ померанцовыхъ цвтовъ, брошенный на колна Нины, былъ обтянутъ чернымъ крепомъ. Нина, однако же, взяла его, смясь сдернула крепъ, надла внокъ на голову, и хоръ заплъ веселымъ тономъ:

‘О роза Сверной Каролины!’

Мало по малу, звуки хора изъ веселыхъ переходили въ печальные, и цвточное шествіе превратилось въ погребальное. Одинъ изъ голосовъ, подобный тому, который Клэйтонъ слышалъ утромъ въ лсу, плъ плавно, уныло, монотонно:

‘Плачьте, друзья, и рыдайте:

Роза Сверной Каролины увяла!’

Клэйтонъ долго боролся во сн съ непріятными чувствами, наконецъ проснулся, слъ и посмотрлъ кругомъ. Лучи вечерняго солнца сіяли на вершинахъ деревъ въ отдаленномъ конц аллеи. Нина сидла на балкон и пла. Звуки ея голоса плавали въ воздух, подобно розовому листочку, уносимому втромъ.

Нина пла любимую народную мелодію, носившую названіе ‘Псни молодой индіанки’. Быть можетъ, это была одна изъ тхъ мистическихъ псенъ, которыми изобилуетъ восточная литература, въ которыхъ радость и любовь высказываются въ какомъ-то мечтательномъ, символическомъ подобіи нескончаемой любви за предлами гроба. Слова этой псни заключали въ себ успокоительную силу, одна мысль быстро замняла другую, и вс он витали вокругъ Клэйтона. какъ блые голуби, выпущенные изъ рая, и носившіе на крыльяхъ своихъ цлебныя средства для больной, тоскующей души.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Легкій стукъ въ двери окончательно разбудилъ Клэйтона. Дверь немного отворилась, и маленькая ручка бросила втку полу распустившейся розы.

— Это напомнитъ вамъ, что васъ окружаетъ дйствительность! сказалъ знакомый Клейтону голосъ. Если вы отдохнули, то можете спуститься внизъ,— я позволяю.

И Клэйтонъ услышалъ, какъ маленькія ножки побжало по лстниц, слегка касаясь ступенекъ. Онъ всталъ и, обративъ нкоторое вниманіе на туалетъ, явился на балкон.

— Чай давно поданъ, сказала Нина: — я заблагоразсудила напомнить вамъ объ этомъ.

— Я утопалъ въ счастіи, слушая ваше пніе, сказалъ Клэйтонъ: — вы споете мн эту псенку еще разъ, неправда ли?

— А разв я пла, сказала Нина: — я и не знала этого! Я, вроятно, думала о чемъ нибудь, а когда я думаю, то иногда пою. Извольте, я спою для васъ, вдь я люблю пть.

Посл чаю Клэйтонъ и Нина остались на балкон. Все небо подернуто было полосами тонкихъ облаковъ розоваго цвта.

— Какъ это прекрасно! сказала Нина: — мн кажется, что я никогда еще не любовалась природой съ такимъ наслажденіемъ, какъ въ ныншнее лто. Она производитъ на меня какое то особенное впечатлніе, она наполняетъ все бытіе мое тмъ же розовымъ цвтомъ, который вы видите въ этихъ облакахъ.

И, не спуская глазъ съ неба, Нина снова запла ту же самую пснь, которую Клэйтонъ слушалъ во время своего пробужденія. Но вдругъ она остановилась и повернулась къ комнатамъ.

— Вамъ что нибудь нужно? сказалъ Клэйтонъ.

— Ничего! отвчала Нина въ сильномъ волненія: — я сейчасъ ворочусь.

Клэйтонъ слдилъ за ней, и видлъ, какъ она приблизилась къ шкафу, въ которомъ хранились лекарства, вынула оттуда склянку съ какою-то жидкостью и выпила изъ нея нсколько капель.

Клэйтонъ машинально всталъ съ мста съ выраженіемъ ужаса.

— Вы нездоровы, Нина, скажите откровенно? спросилъ онъ, когда Нина снова вошла на балконъ.

При этомъ вопрос, Клэйтонъ страшился услышать утвердительный отвтъ.

— О, нтъ!… Это пройдетъ! Мн немного дурно! Въ это страшное время мы сдлались такъ осторожны, что ори малйшемъ возбужденіи какого нибудь непріятнаго ощущенія, въ туже минуту прибгаемъ къ лекарству. Я часто чувствовала эту слабость…. ничего,— пройдетъ.

Клэйтонъ обнялъ станъ Нины и устремилъ на нее свои взоры, въ которыхъ выражались и боязнь, и восхищеніе.

— Нива, вы кажетесь мн существомъ не здшняго міра, сказалъ онъ: — и потому я хочу удержать васъ, чтобъ вы не улетли.

— Не думаете ли вы, что у меня есть крылья, которыя я прячу? спросила Нина, улыбаясь и весело глядя въ лицо Клэйтона.

— Именно такъ, отвчалъ Клэйтонъ: — но скажите, хорошо ли вы теперь себя чувствуете.

— Да…. кажется…. только…. не лучше ли намъ ссть. Я думаю, что слабость эта у меня — слдствіе безпрестанныхъ душевныхъ волненій.

Клэйтонъ посадилъ ее на кушетку подл дверей и продолжалъ поддерживать ее, обнявъ ея станъ. Черезъ нсколько секундъ Нина томно приникла головой къ плечу Клэйтона.

— Вы нездоровы, я это вижу, сказалъ Клэйтонъ, сильно встревоженный.

— Нтъ! отвчала Нина: — я совершенно здорова, только чувствую какую-то усталось и слабость. Кажется, здсь становится холодно,— не правда ли? сказала она, содрагаясь всмъ тломъ.

Клэйтонъ, не говоря ни слова, перенесъ ее въ гостиную и положилъ на диванъ. Потомъ онъ позвонилъ. Вошли Гарри и Милли.

— Возьми лошадь, и какъ можно скоре позжай за докторомъ, сказалъ онъ, обращаясь къ Гарри, когда послдній вошелъ въ комнату.

— Напрасно вы посылаете, сказала Нина:— у доктора множество больныхъ и безъ меня, ему нельзя пріхать сюда. Къ тому же я почти здорова…. устала немного и озябла и только, закройте, пожалуйста, окна и двери, и одньте меня. Нтъ, нтъ! на верхъ меня не уносите, мн и здсь хорошо. Накиньте только шаль на меня…. вотъ такъ…. я хочу пить…. дайте воды.

Страшная и непостижимая болзнь, свирпствовавшая въ то время во всей своей сил, имла множество разнообразныхъ признаковъ начала своего и развитія. Одинъ изъ этихъ признаковъ считался самымъ опаснымъ и даже смертельнымъ: это когда больной такъ долго и постепенно впивалъ въ себя ядъ зараженной атмосферы, что сопротивляющіяся силы натуры незамтно ослабвали, и жизнь погасала тихо, но врно, безъ особенныхъ вншнихъ симптомовъ. Страданіе больнаго, въ этомъ случа, можно сравнять съ страданіями человка, истекающаго кровью отъ смертельной раны. Въ какой нибудь часъ, безъ всякихъ предварительныхъ признаковъ появленія болзни, сдлалось яснымъ, что печать смерти лежала уже на прекрасномъ молодомъ лиц Нины. Гонецъ былъ отправленъ съ приказаніемъ — хать съ быстротою, какую только могли внушить ему привязанность къ любимому существу и боязнь за его существованіе. Гарри остался при больной.

— Напрасно вы такъ безпокоитесь, сказала Нина: — я совершенно здорова и ничего не чувствую, кром небольшой усталости и этой перемны въ погод, вы бы получше укутали меня, и, если можно, дали бы мн немножко рому или чего нибудь въ этомъ род. Вдь это вода, что вы давали мн?

Увы! Нин давали самый крпкій коньякъ, но вкусъ былъ уже потерянъ, и спиртъ оленьяго рога не имлъ для обонянія Нины никакого запаха. Въ погод не было никакой перемны, это было одно только омертвніе, постепенно поражавшее вншніе и внутренніе составы организма. Но, все же, голосъ Нины оставался звучнымъ, хотя умственныя способности ея, отъ времени до времени, уклонялись отъ нормальнаго состоянія. Иногда, въ минуты изнурительной болзни, въ періодъ разрушенія физическихъ силъ, въ больномъ является странное желаніе пть, такъ и съ Ниной: совершенно лишенная самосознанія, не открывая глазъ, она нсколько разъ начинала псню, которую пла въ то время, когда невидимый геній разрушитель медленно и незамтно наносилъ ей смертельный ударь.

Наконецъ, когда она открыла глаза и увидла горесть на лицахъ, окружавшихъ ее, истина представилась ей во всей нагот.

— Я думаю, мн не встать, сказала она. О, какъ мн жаль васъ!— Не сокрушайтесь обо мн. Отецъ мой любитъ меня и не хочетъ, чтобы я оставалась въ этомъ мір. Онъ зоветъ меня къ себ. Не горюйте!— Вдь я гостила у васъ, и теперь иду долой. Я увижусь съ вами очень скоро. Довольны ли вы мною,— вы, Эдвардъ?

И снова она впала въ безпамятство, и снова запла страннымъ, плнительнымъ голосомъ, столь тихимъ, столь слабымъ:

‘Туда, туда въ тотъ край родной,

Гд нтъ ни скорби, ни страданій!’

— Но что же Клэйтонъ,— что длалъ онъ? Что могъ онъ сдлать? Что сдлалъ бы каждый изъ насъ, держа на рукахъ любимое существо, душа котораго отлетала,— душа, за которую мы бы охотно отдали свою дущу?— Можемъ ли мы сдлать что нибудь, когда душа эта отходитъ отъ насъ съ быстротой невообразимой, когда мы, въ невдніи и ослпленіи, тщетно стараемся отвратить неизбжную участь,— когда каждую минуту думаемъ, что для сохраненія жизни нужно было бы дать какое нибудь другое средство, а мы его не дали,— или что-то, которое давали, только ускоряло теченіе страшной разрушительной болзни! Кто въ состояніи вообразить т мучительныя минуты, когда, въ ожиданіи доктора, мы смотримъ на часы, и каждый ударъ маятника кажется намъ приближающимся шагомъ смерти! Что можетъ быть невыносиме отчаянія, которое мы испытываемъ въ эти ужасные часы?

Клэйтонъ, Гарри и Милли ни минуты не теряли безполезно у постели больной, они оттирали и согрвали ея охладвающіе члены, и безпрестанно давали ей возбуждающія лекарства, которыя, впрочемъ, не производили уже никакого дйствія за замиравшую, истощенную организацію.

— Благодареніе Богу, что она, по крайней мр, не страдаетъ, сказалъ Клэйтонъ, стоя на колняхъ подл больной.

Прекрасная улыбка пробжала по лицу Нины, когда она открыла глаза и посмотрла на каждаго изъ предстоявшихъ,

— Нтъ, мои бдные друзья, сказала она:— я не страдаю, Я отхожу въ страну, гд нтъ ни скорби, ни страданій. Мн такъ жаль васъ, Эдуардъ!— Помнете ли, что вы говорили мн однажды?— Это сбывается теперь… вы должны мужественно перенести потерю. Богъ призываетъ васъ на великое дло не бросайте его… еще нсколько минутъ, и все кончится. Эдуардъ, поберегите моихъ бдныхъ невольниковъ, — скажите Тому, чтобы онъ былъ кротокъ съ ними. Мой бдный, врный, добрый Гарри! О! я такъ быстро умираю!

Голосъ Нины до такой степени ослаблъ, что послднія слова едва были слышны. Жизнь теперь, повидимому, сосредоточилась въ одной голов. Нина, казалось, засыпала уже послднимъ, вчнымъ сномъ, когда на балкон послышались шаги пріхавшаго доктора. Вс бросились къ дверямъ, и докторъ Бутлеръ вошелъ блдный, изнуренный и усталый отъ постоянной дятельности и недостатка покоя. Онъ не сказалъ, что всякая надежда потеряла, но его первый взглядъ на больную, исполненный глубокаго унынія, говорилъ это слишкомъ ясно. Нина сдлала головой легкое движеніе, еще разъ открыла глаза и сказала: прощайте! Я встану и пойду къ моему Отцу!

Слабое дыханіе съ каждой минутой становилось слабе и слабе. Надежда была потеряна! Ночь приближалась безмолвно и торжественно! Небольшой дождь, падая на кровлю балкона и на листву кустарниковъ, производилъ унылое, однообразное журчанье. Въ гостиной было тихо, какъ въ могил.

ГЛАВА XXXVI

УЗЕЛЪ РАЗВЯЗАНЪ.

Клэйтонъ провелъ въ Канема нсколько дней посл похоронъ. Онъ былъ очень озабоченъ послднимъ завщаніемъ Нины — беречь ея невольниковъ, сцена отчаянія между ними, которой онъ былъ свидтелемъ, когда имъ объявили о смерти Ннны, еще боле усиливала въ Клэйтон желаніе быть для нихъ полезнымъ. Онъ употребилъ нсколько времени, чтобъ разсмотрть и привести въ порядокъ вс бумаги Нины. Запечатавъ письма ея различныхъ подругъ, чтобы возвратить ихъ по принадлежности, онъ приказалъ Гарри надписать на каждомъ конверт день и часъ ея кончины. Онъ испытывалъ въ душ тягостное ощущеніе при мысли о невозможности сдлать что-нибудь для слугъ, переходившихъ къ Тому Гордону,— для невольниковъ, которымъ предстояло испытывать на себ всю неограниченность самовластія этого человка. Страшныя слова его отца, касательно власти господина, никогда еще не казались Клэйтону столь ужасными, какъ теперь,— когда онъ видлъ, что эта, ничмъ неограниченная, власть переходила въ руки человка, для котораго единственнымъ закономъ были его собственныя страсти. Онъ припомнилъ слова Нины о глубокой ненависти, которую Томъ питалъ къ Гарри, и съ ужасомъ подумалъ о онъ, что средство, употребленное Ниной, въ порыв ея великодушія, для спасенія Лизетты отъ наглости Тома, обращало теперь ее въ предметъ, на который скоре и сильне всего падетъ это самовластіе. Подъ вліяніемъ подобныхъ размышленій, Клэйтонъ не могъ надивиться спокойствію и твердости, съ которыми Гарри продолжалъ отправлять свои обязанности, въ отношеніи къ плантаціи, навщалъ больныхъ и употреблялъ вс усилія, чтобы удалить отъ здоровыхъ паническій страхъ, который могъ бы повлечь за собой вторичное разинне холеры. Припоминая также, что Нина говорила объ освобожденіи Гарри, въ случа ея смерти, Клэйтонъ ршился объясниться съ нимъ по этому предмету. Однажды, когда они вмст разбирали бумаги въ библіотек, Клэйтонъ сказалъ:

— Гарри, нтъ ли какого нибудь договора или условія съ опекунами этого имнія, но которому ты долженъ получить свободу, но смерти твоей госпожи?

— Да, отвчалъ Гарри: — такой документъ существуетъ. Я обязанъ внести за свою свободу извстную сумму, часть этой суммы я уже внесъ, остается доплатить теперь не больше пятисотъ долларовъ.

— Если только за этимъ остановка,— я готовъ одолжить теб только денегъ, сказалъ Клэйтонъ: — покажи мн эту бумагу.

Гарри досталъ требуемый документъ, и Клэйтонъ просмотрлъ его. Это былъ настоящій контрактъ, написанный по надлежащей форм, при составленіи котораго не было упущено изъ виду ни одного обстоятельства, чтобы придать ему законность. Клэйтонъ, однакоже, былъ достаточно знакомъ съ законами страны своей и зналъ, что относительно Гарри, контрактъ этотъ быль ни больше, ни меньше какъ грязный листъ бумаги. Онъ не сказалъ объ этомъ ни слова, но продолжалъ читать документъ, взвшивалъ въ немъ каждое слово, и страшился минуты, когда нужно будетъ высказать свое мнніе, онъ зналъ, что высказавъ его, разрушатъ вс надежды Гарри, надежды всей его жизни.— Во время его размышленій, слуга доложилъ о прізд мистера Джекиля, и вслдъ за тмъ въ библіотеку вошелъ этотъ джентльменъ, съ расторопностью, которая характеризовала вс его движенія и дйствія.

— Съ добрымъ утромъ, мистеръ Клэйтонъ, сказалъ онъ, и потомъ, съ видомъ покровительства кивнувъ Гарри головой, занялъ стулъ и приступилъ къ длу своему безъ дальнйшимъ объясненій.

— Я получилъ приказаніе отъ мистера Гордона отправиться сюда и немедленно принять во владніе какъ движимое, такъ и недвижимое имущество его покойной сестры.

Клэйтонъ оставался безмолвнымъ. Такое молчаніе заставило мистера Джекиля подумать, что нсколько моральныхъ замчаній съ его стороны, но случаю печальнаго событія, будутъ весьма кстати, и потому черезъ нсколько секундъ прибавилъ голосомъ, который какъ нельзя лучше примнялся къ этому случаю.

— Божественному Промыслу угодно было постить насъ своимъ справедливымъ гнвомъ. Мистеръ Клэйтонъ, горестныя утраты напоминаютъ намъ о кратковременности жизни и необходимости приготовиться къ смерти.

Молчаніе продолжалось, и такъ какъ Клэйтонъ не намренъ былъ нарушать его,— то мистеръ Джекиль перемнилъ тонъ и сказалъ:

— Надо полагать, что покойная не успла сдлать духовнаго завщанія.

— Нтъ, отвчалъ Клэйтонъ: — не успла.

— Я такъ и думалъ, сказалъ мистеръ Джекиль, принявъ тонъ дловаго человка.— Въ такомъ случа, разумется, все состояніе должно перейти къ законному наслднику, ея родному брату.

— Не угодно ли вамъ, мистеръ Джекиль, взглянуть на эту бумагу,— сказалъ Гарри, взявъ контрактъ изъ рукъ мистера Клэйтона и передавая его мистеру Джекилю, который между тмъ вынулъ изъ кармана очки, не торопясь надлъ ихъ на острый свой носъ, и прочиталъ бумагу.

— Не думаешь ли ты, сказалъ онъ, обращаясь къ Гарри,— что этотъ документъ иметъ законную силу?

— Безъ всякаго сомннія, отвчалъ Гарри. Я могу представить свидтелей, которые подтвердятъ подпись руки — какъ мистера Джона Гордона, такъ и миссъ Нины.

— Да это безъ всякихъ свидтелей весьма очевидно,— сказалъ мистеръ Джекиль: — я самъ признаю эту подпись, но надо теб замтить, что никакія подписи не въ состоянія обратить этотъ документъ въ законный. Дло въ томъ, мой другъ, что невольникъ не иметъ права заключать условій съ своими господами. Законъ, основанный на старинномъ Римскомъ прав, прямо говоритъ: pro nullis pro mortuis, а это значитъ что невольникъ есть существо ничтожное,— мертвое, лишенное собственной своей воли. Вотъ съ какой точки смотритъ законъ на права невольника. Это, такъ сказать, служитъ основой нашего національнаго учрежденія, требующей безусловнаго повиновенія. Возставать противъ узаконеній безполезно.

— Мистеръ Джекиль,— сказалъ Клэйтонъ, не лучше ли ршить этотъ вопросъ судебнымъ порядкомъ?

— Конечно, конечно,— отвчалъ мистеръ Джекиль:— ваши слова напоминаютъ мн о прямой моей обязанности, объявить вамъ, что я имю отъ мистера Гордона положительное приказаніе остаться здсь до его прізда и сохранить надлежащій порядокъ на плантаціи,— кром того, я долженъ присмотрть, чтобъ никто изъ невольниковъ, до прибытія мистера Гордона, не смлъ отлучиться съ плантаціи. Я привезъ съ собою нсколько должностныхъ лицъ, на тотъ конецъ, чтобъ придать, если это окажется необходимымъ, надлежащую силу приказаніямъ моего кліента.

— Когда же мистеръ Гордонъ прідетъ сюда? спросилъ Клэйтонъ.

— Завтра, я думаю, отвчалъ мистеръ Джекиль. Молодой человкъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ Гарри: представь мн пожалуста переписку и книги по управленію плантаціей, чтобъ можно было разсмотрть ихъ до прізда мистера Гордона.

Клэйтонъ всталъ и вышелъ изъ комнаты, оставивъ Гарри съ непреклоннымъ мистеромъ Джекилемъ, который усердно принялся разсматривать дловыя бумаги, объяснясь съ Гарри такъ непринужденно и такъ спокойно, какъ будто вовсе и не думалъ о томъ, что сказанныя имъ слова, совершенно разрушили вс надежды несчастнаго Гарри. Еслибъ мистеръ Джекиль обладалъ даромъ ясновиднія и, съ его помощію, могъ бы увидть страданія, происходившія въ душ человка, съ которымъ имлъ дло, то, весьма вроятно, пожаллъ бы о немъ. Самый истый политико-экономистъ содрогнулся бы при вид непритворной, безъутшной скорби, въ которой находился Гарри, мистеръ же Джекиль смотрлъ на него весьма хладнокровно. Онъ успокоивалъ себя правилами своей особенной алгебры, по которымъ самое величайшее счастіе, изображаемое самыми высокими цифрами, нельзя еще назвать совершеннымъ, а потому, не стоило и безпокоиться о безконечно-малыхъ величинахъ человческихъ страданій. Для людей, которые разсуждаютъ подобнымъ образомъ, не существуетъ другихъ горестей или страданіи, кром своихъ собственныхъ, философія ихъ принимаетъ совсмъ другое направленіе, только тогда, когда имъ приходится самимъ, не говоря уже о страданіяхъ душевныхъ, испытать довольно сносную зубную боль.

— Мн кажется, сказалъ мистеръ Джекиль, посмотрвъ на Гарри пристальне обыкновеннаго: — сегодня ты что-то особенно не въ дух. Здоровъ ли ты?

— Тломъ я совершенно здоровъ, отвчалъ Гарри.

— Такъ что же съ тобой длается?

— Вотъ что, мистеръ Джекпль: всю мою жизнь я трудился, имя въ виду получить свободу: я думалъ, что съ каждымъ годомъ приближаюсь боле и боле къ этой отрадной цли. Но теперь, когда мн исполнилось тридцать пять лтъ, я нахожу себя тмъ же невольникомъ, какъ и прежде, съ гою только разницей, что у меня отняли и надежду сдлаться когда нибудь свободнымъ человкомъ.

Мистеръ Джекиль только теперь, но наружнымъ признакамъ, замтилъ, что внутри Гарри происходила какая-то особенная борьба, какія-то невдомыя страданія, опредлить величину которыхъ онъ не могъ даже но правиламъ своей алгебры. Онъ имлъ, впрочемъ, смутное понятіе о томъ, что такое горесть, и зналъ, что когда люди находятся въ горести, то нхыіужно занять утшительной бесдой, на этомъ основаніи онъ продолжалъ:

— Что же длать, мой другъ? Богу угодно было назначить племени Хама тяжелое бремя.

— Мистеръ Джекиль, сказалъ Гарри, я столько же принадлежу къ племени Хама, сколько и вы. Я старшій сынъ полковника Гордона, такой же блый, какъ и мой братъ, котораго вы называете моимъ господиномъ. Посмотрите на мои глаза, на волосы, и скажите, можно ли меня причислить къ племени Хама?

— Ты напрасно горячишься, любезный:— не забудь, что въ этомъ мір все должно совершаться по извстнымъ правиламъ, мы должны слдовать по тому пути, который доставляетъ величайшую цифру счастія, а при этомъ условіи необходимы правила, съ помощію которыхъ въ извстныхъ случаяхъ и получаются врные выводы. Невольничество есть благодтельное учрежденіе для образованія африканскаго племени, утопающаго въ бездн невжества.

— Подождите: когда начнетъ распоряжаться плантаціей Томъ Гордонъ, сказалъ Гарри: — вы увидите до какой степени благодтельно ваше учрежденіе. Мистеръ Джекиль, вы знаете это лучше моего, вы проповдуете подобныя вещи свернымъ индійцамъ, зная между тмъ, что Содомъ и Гоморъ ни подъ какимъ видомъ не равняются здшнимъ плантаціямъ, на которыхъ мужъ не иметъ правъ на жену свою, жена на мужа. Зная все это, вы еще ршаетесь говорить мн о благодтельности этого учрежденія. Не назовете ли вы также благодтельными учрежденіями и рынки, гд продаютъ мужчинъ и женщинъ? Сколько милостей и благодяній оказываетъ тамъ человкъ — человку! А собаки и охотники на негровъ,— это, по вашему мннію, тоже благодтельныя учрежденія? Нтъ, мистеръ Джекиль, если бы ваша душа была на мст нашей, то вы смотрли бы на эти вещи совершенно иначе!

Мистеръ Джекиль былъ изумленъ и, высказывая свое изумленіе, даже затруднился представить свою любимую точку зрнія на этотъ предметъ. Никогда еще онъ не замчалъ такой поразительной разницы между живою дйствительностью и своими отвлеченными понятіями.

Между тмъ гнвъ Гарри достигъ высшей степени. Гарри наслдовалъ сильныя и пылкія страсти своего отца. Его обыкновенное спокойствіе, кротость и покорность были въ немъ боле искусственны, чмъ натуральны, они похожи были на кору, покрывающую потокъ горячей лавы, которая разгорячается и начинаетъ клокотать при новомъ приток, вырвавшемся изъ жерла. Въ эту минуту Гарри потерялъ всякое самообладаніе. Онъ уже видлъ себя скованнымъ по рукамъ и ногамъ и преданнымъ въ руки господина, отъ котораго нельзя было ждать ни милости, ни справедливости. Онъ похожъ былъ теперь на человка, который повисъ надъ бездной, держась за втку шиповника, хрупкая, тоненькая втка ломается, и онъ, потерявъ послднюю надежду на спасеніе, падаетъ въ бездну. Гарри выпрямился во весь ростъ, по другую сторону стола, руки его дрожали отъ сильнаго волненія.

— Мистеръ Джекиль, сказалъ онъ:— для меня теперь все кончилось. Двадцать лтъ безплодныхъ услугъ пропали ни за что, я, моя жена и, не родившійся еще, ребенокъ — должны сдлаться невольниками низкаго злодя! Позвольте! теперь моя очередь говорить. Я долго терплъ, но всякому терпнію бываютъ предлы. И вы, люди которые называете себя по преимуществу религіозными,— стараетесь защищать подобное тиранство!— Вы защищаете грабительство, разбой, прелюбодяніе и вс самые низкіе пороки. Вы хуже самихъ грабителей, которые, по крайней мр, не стараются выставлять своихъ поступковъ въ хорошемъ свт. Скажите объ этомъ тому Гордону,— скажите, что я буду защищать правду до послдней минуты моей жизни! Теперь мн не на что надяться и нечего терять! Пусть онъ помнитъ это…. Нкогда и Самсона обратили въ предметъ посмянія,— выкололи ему глаза,— но онъ отомстилъ врагамъ своимъ, обрушивъ на нихъ храмину, въ которой они пировали. Берегитесь, говорю я!

Въ порыв этого сильнаго гнва было что-то страшное. Жилы на лбу Гарри натужились, губы покрылись мертвенною блдностью, глаза сверкали, какъ молнія. Мистеръ Джекиль испугался не на шутку.

— Наступитъ день, продолжалъ Гарри, когда вс ваши злодянія обрушатся на васъ…— вспомните мои слова.

Въ порыв негодованія, Гарри говорилъ такъ громко, что Клэйтонъ услышалъ его, вошелъ въ комнату и, остановившись позади Гарри, дотронулся до его плеча.

— Добрый другъ мой, сказалъ онъ, положивъ руку на плечо Гарри и устремивъ на него умоляющій взглядъ: перестань! ты самъ не знаешь, что говоришь.

— Напротивъ, сказалъ Гарри: я знаю очень хорошо: и поврьте, что слова мои оправдаются.

Между тмъ позади Клэйтона стоялъ уже другой свидтель — Томъ Гордонъ въ дорожномъ плать, съ пистолетами за поясомъ. Онъ поскакалъ почти вслдъ за Джекилемъ и прибылъ въ Канема, чтобы услышать часть неистовыхъ восклицаній Гарри.

— Остановитесь! сказалъ Томъ, выступая на средину комнаты:— предоставьте мн этого молодца! Ну, любезный, сказалъ онъ, бросивъ на Гарри мрачный и злобный взглядъ:— ты, кажется, не зналъ, что твой господинъ слушалъ твою рчи? При послдней встрч, ты сказалъ, что я вовсе не твой господинъ, посмотримъ, повторишь ли ты теперь эти слова! Ты усплъ упросить госпожу свою откупить Лизегту, чтобъ устранитъ ее отъ моего вліянія. Скажи-ка теперь, кто ея господинъ? Э! ты видишь это? сказалъ Томъ, поднявъ длинную гутта-перчевую трость: этимъ я бью собакъ, когда он не знаютъ своихъ мстъ. На колни, мерзавецъ! и сію минуту проси прощенія за свою наглость,— иначе я выбью изъ тебя духъ.

— Передъ младшимъ братомъ я не хочу становиться на колни,— сказалъ Гарри.

Съ неистовымъ проклятіемъ, Томъ Гордонъ бросился на Гарри и ударилъ его. Негодованіе Гарри вышло изъ предловъ благоразумія. Потерявъ всякую возможность владть своими чувствами, онъ, въ свою очередь, нанесъ Тому такой сильный ударъ, отъ котораго Томъ отлетлъ къ противоположной стн. Вслдъ за тмъ Гарри съ быстротою мысли, выпрыгнулъ въ окно, спустился съ кровли балкона на крыльцо, вскочилъ на лошадь Тома и молніей прилетлъ къ дверямъ своего коттеджа. Лизетта стояла на крыльц и гладила блье.— Скоре, Лизетта, сюда! ко мн!— Томъ Гордонъ пріхалъ!— говорилъ Гарри, подавая руку подбжавшей Лизетт…

И прежде, чмъ Томъ Гордонъ усплъ очнуться отъ удара, быстрый кровный конь, вихремъ летвшій по чащ кустарниковъ, примчалъ бглецовъ къ тому мсту, гд Гарри два раза уже встрчался съ Дрэдомъ.— Дрэдъ и на этотъ разъ стоялъ на томъ же мст.

— Давно бы такъ, сказалъ онъ, когда Гарри и Лизетта спустились съ коня… Видніе исполнилось: Господь сдлаетъ тебя вождемъ и повелителемъ народа!

— Однако поторопимся: времени терять нельзя, замтилъ Гарри.

— Знаю, сказалъ Дрэдъ: идите за мной.

И передъ закатомъ солнца, Гарри и Лизетта были обитателями дикой крпости, въ центр ‘Ужаснаго Болота.’

ГЛАВА XXXVII.

ЦЛЬ ВЪ ЖИЗНИ.

Трудно описать сцену, которая происходила въ библіотек, посл побга Гарри, Томъ Гордонъ въ теченіе нсколькихъ минутъ оставался совершенно безъ чувствъ. Клэйтонъ и мистеръ Джекиль начинали даже бояться за его жизнь, такъ что послдній изъ нихъ, не зная, что длать для приведенія Тома въ чувство, чуть не вылилъ ему на лицо все содержаніе огромной чернилицы,— это средство было теперь такъ же кстати, какъ и наставленія, которыя за нсколько минуть предъ тмъ читалъ онъ Гарри. Клэйтонъ, боле обладавшій благоразуміемъ и хладнокровіемъ, протянулъ руку, позвонилъ въ колокольчикъ и приказалъ подать воды. Черезъ нсколько секундъ Томъ, однакоже, очнулся и съ бшенствомъ вскочилъ на ноги.

— Гд этотъ бездльникъ? вскричалъ онъ, и разразился бранью, которая заставила мистера Джекиля расправить воротнички, а это обстоятельство служило у него приступомъ къ небольшому увщанію.

— Молодой мой другъ, началъ онъ.

— Убирайтесь вы въ чорту съ своими молодыми друзьями… Гд Гарри, я спрашиваю…

— Онъ убжалъ, сказалъ Клэйтонъ спокойно.

— Выпрыгнулъ въ окно, прибавилъ мистеръ Джекиль.

— Чортъ возьми! почему же вы его не удержали! вскричалъ Томъ, приходя въ бшенство.

— Если этотъ вопросъ относится ко мн, сказалъ Клэйтонъ:— то я не вмшиваюсь въ ваши семейныя дла.

— Вы вмшивались къ нимъ, больше, чмъ бы слдовало, — но теперь этого не будетъ, грубо сказалъ Томъ.— Впрочемъ, теперь не время объясняться, — за этимъ бездльникомъ надобно послать погони!— Онъ воображаетъ, что убжитъ отъ меня… ха! ха!— посмотримъ! Я покажу на немъ такой примръ, котораго долго не забудутъ!

Съ этими словами онъ сильно позвонилъ.

— Джимъ! ты видлъ, какъ Гарри взялъ мою лошадь и ухалъ?

— Видлъ, сэръ.

— Почему же ты, проклятый! не задержалъ его?

— Я думалъ, что его послалъ мастеръ Томъ!— Врешь, собака! Ты совсмъ не то думалъ: ты зналъ, что онъ длалъ. Сію же минуту возьми лучшую лошадь и гонись за нимъ. Если ты его не поймаешь, то теб же будетъ хуже! Или, постой, подай мн лошадь, я поду самъ.

Клэйтонъ видлъ, что оставаться въ Канема на боле продолжительное время было безполезно. Онъ приказалъ осдлать себ лошадь и ухалъ. Томъ Гордонъ проводилъ его взглядомъ, исполненнымъ ненависти и злобы.

— Ненавижу этого человка, сказалъ онъ:— и если представится возможность, я постараюсь удружитъ ему.

Что касается до Клэйтона, то онъ возвращался домой съ самыми горькими чувствами. Нкоторые люди устроены такимъ образомъ, что всякая несправедливость, которой они не въ силахъ устранить, дйствуетъ на нихъ возмутительно и нердко доводитъ ихъ до безразсудныхъ поступковъ. Подобное устройство организма по справедливости можно назвать весьма непріятнымъ, разумется въ житейскихъ отношеніяхъ. Иные могутъ сказать такому человку: ‘какое теб дло до чужой несправедливости? Ты не въ состоянія исправить это зло, и притомъ до тебя оно не касается.’ Но, несмотря на то, сила негодованія нисколько отъ этого не ослабваетъ. Къ тому же Клэйтонъ, только-что, перенесъ одинъ изъ сильныхъ кризисовъ въ жизни.— Глубокое, исполненное странной, заманчивой таинственности чувство, которое питалъ онъ къ любимому существу,— чувство, какъ волна поднимавшееся въ душ его и поглощавшее втеченіе нкотораго времени, всю силу его бытія,— разбилось въ дребезги отъ одного удара о берегъ смерти, и вмст съ тмъ разбило вс лучшія мечты его и надежды. Въ безпредльной пустот, наступающей за подобнымъ кризисомь, душа невольно стремится къ чему-то, ищетъ, чмъ бы наполнить эту пустоту. Хотя сердце и говоритъ тогда, что никакое человческое существо не можетъ проникнуть въ его опустлую и священную храмину, но вмст съ тмъ оно избираетъ какую нибудь цль, которая должна служить въ своемъ род замной утраченнаго чувства.

Точно такъ и Клэйтонъ торжественно и со всею горячностью ршился назначить себ цлью въ жизни — борьбу съ этой ужасной системой величайшей несправедливости, которая, подобно паразитному растенію, пустила корни свои во вс слои общества и высасывала оттуда всю благотворную влагу и вс питательные соки

Прозжая черезъ глухіе сосновые лса, онъ чувствовалъ, какъ жилы его наливались кровью и сердце билось, сильне обыкновеннаго, отъ негодованія и горячаго желанія достичь предположенной цли. Въ душ его пробуждалось то сознаніе своего могущества, которое иногда приходитъ къ человку, какъ вдохновеніе и заставляетъ его говорить: это будетъ по моему,— или: этому не бывать,— какъ будто бы онъ обладалъ возможностію измнить или исправить извилистый путь событій въ исторія человчества. Сложеніемъ съ себя званія адвоката, онъ публично протестовалъ противъ несправедливости закона, и такимъ образомъ сдлалъ первый шагъ къ своей цли. Онъ и за это благодарилъ свою судьбу. Но посл, что онъ долженъ былъ длать дальше? Какимъ образомъ сдлать нападеніе на сильное, не доступное зло, какимъ образомъ достичь вполн своей цли,— этого онъ ршительно не зналъ. Клэйтонъ мене, чмъ вс другіе въ его положеніи, не зналъ, на какое предпріятіе онъ ршался. Онъ принадлежалъ къ старинной и уважаемой фамиліи, и, какъ обыкновенно водится въ такихъ случаяхъ, ему во всхъ слояхъ общества, оказывали вниманіе и почтительно слушали его изреченія. Тотъ, кто беззаботно спускается внизъ по зеркальной поверхности быстрой и большой рки, не можетъ измрить всей силы опасности, соображая впередъ, какихъ трудовъ будетъ стоить ему подняться вверхъ противъ теченія. Онъ не знаетъ, какъ велика будетъ сила потока, когда слабому веслу его нужно будетъ бороться съ цлой массой воды, сопротивляющейся его усиліямъ. Клэйтонъ еще не зналъ, что онъ былъ уже замчательнымъ человкомъ, онъ не зналъ, что касался живой струны въ обществ, коснуться которой общество никогда не позволитъ безнаказанно. Клэйтонъ длалъ при этомъ величайшую ошибку, какую длали вс подобные ему люди, судя о человчеств по самимъ себ. Защиту преднамренной несправедливости онъ приписывалъ исключительно невжеству и безпечности. По его мннію, для искорененія зла необходимо было только открыть глаза обществу и обратить общее вниманіе на этотъ предметъ. На возвратномъ пути къ дому, онъ перебиралъ въ ум различныя средства для искуснйшаго открытія дйствій. Зло это не могло быть доле терпимо. Клэйтонъ хотлъ принять на себя трудъ — соединить и сосредоточить т неопредленныя побужденія къ добру, которыя, какъ онъ полагалъ, существовали во всемъ обществ. Онъ хотлъ получить совты отъ умныхъ людей, занимавшихъ почетныя мста, хотлъ посвятить все свое время путешествіямъ по штату, напечатать въ газетахъ воззваніе, вообще — сдлать все, что только было во власти свободнаго человка, который желаетъ отмнить несправедливый законъ. Полный такихъ предположеній, Клэйтонъ снова вступилъ въ отеческій домъ, посл двухдневнаго, скучнаго перезда. Еще будучи въ Канема, онъ написалъ своимъ родителямъ о смерти Нины и просилъ ихъ не напоминать ему объ этомъ предмет, а потому при встрч съ родными, онъ ощущалъ въ душ своей то тяжелое, тупое страданіе, которое становится еще невыносиме, когда, при встрч съ близкимъ сердцу, нельзя облегчить себя высказавъ все свое горе. Со стороны нжной, любящей матери Клэйтона, это было еще большимъ самоотверженіемъ. Она хотла бы выразить состраданіе, сочувствіе, броситься на шею сына, вызвать наружу вс его чувства и съ ними смшать свои собственныя. Но есть люди, для которыхъ это невозможно, которымъ, повидимому, назначено самой судьбой — не жаловаться на свои страданія. Чувства этого нельзя назвать ни самолюбіемъ, ни холодностью, это скоре какая-то роковая необходимость. Въ такомъ состояніи тло человка представляетъ собою мраморную темницу, въ которой душ какъ будто суждено оставаться въ совершенномъ одиночеств, страдать и томиться. Это, можно сказать,— послднее торжество любви и великодушія, послдняя дань любящаго сердца предмету его обожанія,— чувство тяжелое, но въ которомъ иныя натуры находятъ удовольствіе.

Горесть Клэйтона можно было измрить только горячностью и энергіей, съ которыми онъ стремился къ своей цли, долженствовавшей наполнить пустоту души его.

— Я не предвижу успха въ твоемъ предпріятіи, сказалъ судья Клэйтонъ сыну:— это зло такъ укоренилось, что требуетъ радикальнаго исправленія.

— Иногда я сожалю, что Эдуардъ сдлалъ такое начало, сказала мистрисъ Клэйтонъ, этимъ началомъ онъ нанесъ ударъ людскимъ предразсудкамъ.

— Такіе удары необходимы нашему народу, для того, чтобы отклонить его въ сторону отъ устарлой, пошлой рутины, возразилъ Клэйтонъ. Укоренившіеся обычаи не даютъ намъ замчать за собой недостатки, длаютъ насъ нечувствительными къ нашимъ несправедливымъ поступкамъ, дайте человку толчокъ и онъ начнетъ думать и доискиваться причины этого толчка.

— Но не лучше ли было бы, сказала мистриссъ Клэйтонъ:— удержать за собой личное вліяніе, чтобы распространять свои мннія съ большею увренностью и безопасностію? Теб извстно предубжденіе противъ аболиціонистовъ,— а лишь только человкъ вздумаетъ защищать уничтоженіе невольничества,— его сейчасъ же назовутъ аболиціонистомъ, вліяніе его тогда потеряно, и онъ ничего не въ состояніи будетъ сдлать.

— Мн кажется, сказалъ Клэйтонъ: — во всхъ частяхъ нашего штата найдется множество людей, которые, именно изъ-за этого обстоятельства, говорятъ совсмъ не то, что думаютъ и длаютъ не то, что слдовало бы имъ длать. Кто нибудь долженъ же возстать противъ этого вопіющаго зла, долженъ пожертвовать общественнымъ къ себ расположеніемъ.

— Есть ли у тебя какой нибудь опредлонный планъ, чтобы приступить къ этому длу? спросилъ судья Клэйтонъ.

— Первыя понятія человка о подобномъ предмет, само собою разумется, должны быть сбивчивы, но съ своей стороны я бы полагалъ начать съ того, чтобы возстановить общественное мнніе противъ несправедливости законовъ о невольничеств и чрезъ это измнить ихъ.

— Какія же именно постановленія хотлъ бы ты измнить? спросилъ судья Клэйтонъ.

— Я далъ бы невольнику право подавать жалобы на обиды и притсненія и быть законнымъ свидтелемъ въ суд. Я отмнилъ бы законъ, не дозволяющій невольникамъ получать образованіе, и запретилъ бы разлучать семейства.

Судья Клэйтонъ задумался.

— Но какимъ образомъ полагаешь ты возстановить общественное мнніе противъ закона о невольничеств? спросилъ судья Клэйтонъ, посл непродолжительнаго молчанія.

— Я долженъ обратиться прежде всего къ протестантскому духовенству, отвчалъ Клэйтонъ.

— Конечно, ты можешь обратиться, но что изъ этого будетъ?

— Эта реформа, сказала мистрисъ Клэйтонъ:— такъ очевидно вызывается справедливостью, человколюбіемъ и духомъ ныншняго вка, что въ, пользу ея будетъ общее движеніе между всми добрыми людьми,— въ этомъ я уврена.

Судья Клэйтонъ не отвчалъ. Бываютъ случаи, когда молчаніе длается самымъ непріятнымъ выраженіемъ несогласія,— потому что оно не допускаетъ никакихъ возраженій.

— По моимъ понятіямъ, сказалъ Клэйтонъ:— въ этой реформ, во-первыхъ, должно уничтожить вс т постановленія, касательно быта невольниковъ, которыя клонятся къ тому, чтобы поддерживать въ нихъ невжество и безнравственность и чтобы сдлать невозможнымъ развитіе въ нихъ чувства самоуваженія. Во вторыхъ, должно позволить эманципацію рабовъ тмъ владльцамъ, которые будутъ имть къ тому расположеніе и представятъ врное обязательство за сохраненіе доброй нравственности въ своихъ слугахъ. Тогда они могутъ держать невольниковъ, но не иначе, какъ въ качеств наемныхъ людей. При этомъ условіи эманципація совершится постепенно, нужно только, чтобы извстные владльцы положили начало, и, поврьте, примру ихъ послдуютъ прочіе. Первый же опытъ въ весьма непродолжительное время докажетъ всю выгоду свободнаго состоянія. Въ этомъ случа, если владлецъ и понесетъ убытки, то разв только при самомъ начал реформы. Но и эти убытки будутъ ничтожны. Въ теченіе жизни моей я встрчалъ множество добрыхъ людей, которые втайн негодуютъ на учрежденіе невольничества, на злой несправедливость, истекающія изъ этого учрежденія, и которые охотно промняли бы свое значеніе на всякую благоразумную мру, общающую исправленіе и совершенное уничтоженіе этого зла.

— Затрудненіе въ томъ, сказалъ судья Клэйтонъ:— что система невольничества, пагубная въ послдствіяхъ своихъ для общества,— выгодна для отдльныхъ лицъ. Въ ней заключается источникъ ихъ политическаго вліянія и значенія. Владльцы невольниковъ — большею частію аристократы, пользующіеся различными конституціонными привиллегіями. Общій интересъ и общая опасность соединяетъ ихъ вмст, противъ духа времени,— чувство самосохраненія не допуститъ никакой реформы. Какъ лицо отдльное, каждый владлецъ съ радостью согласится на нсколько перемнъ, которыя ты предложишь, но соединенные вмст, въ одно цлое, они съ разу увидятъ, что всякая перемна въ этомъ учрежденіи опасна для прочныхъ основаній системы, отъ которой зависитъ ихъ политическое значеніе. Поэтому они будутъ сопротивляться теб при самомъ начал, не потому, чтобы они не хотли реформы,— многіе изъ нихъ готовы оказать содйствіе въ пользу справедливости,— но потому, что они не въ состояніи сдлать какую либо уступку. Они будутъ терпливы въ отношеніи къ теб, будутъ даже сочувствовать теб, пока ты ограничишься однимъ выраженіемъ чувствъ, но лишь только твои усилія произведутъ хотя самое легкое волненіе въ обществ, тогда, мой сынъ, ты увидишь человческую натуру совершенно въ новомъ вид и узнаешь о человчеств гораздо больше, чмъ знаешь теперь.

— И прекрасно, сказалъ Клэйтонъ: — чмъ скоре, тмъ лучше.

— Но, Эдуардъ, сказала мистриссъ Клэйтонъ:— если ты намренъ начать съ духовенства, то почему бы теб не обратиться къ дяд твоему Кушингу и не попросить его совтовъ? Этотъ человкъ, изъ всхъ протестантовъ въ нашемъ штат, иметъ самое большое вліяніе, и я часто слышала, какъ онъ оплакивалъ бдствія, проистекающія отъ невольничества. Онъ разсказывалъ мн ужасные факты о вліяніи этого учрежденія на характеръ его прихожанъ,— какъ изъ невольниковъ, такъ и изъ свободныхъ сословій.

— Конечно, сказалъ судья Клэйтонъ: — твой братъ можетъ разсказывать подобныя вещи, онъ будетъ оплакивать бдствія невольничества — въ частныхъ кружкахъ, онъ сообщитъ теб множество фактовъ, но въ дл уничтоженія зла — на авторитетъ нечего разсчитывать.

— Неужели же ты думаешь, что онъ не согласится помочь въ этомъ дл?

— Не согласится, отвчалъ судья Клэйтонъ: — потому что дло это непопулярно.

— Такъ ты полагаешь, что брать мой побоится исполнить свой долгъ изъ страха лишиться популярности?

— Твой братъ долженъ заботиться объ интересахъ своей церкви,— подъ этимъ онъ разуметъ пресвитеріанскую организацію,— и потому отвтитъ, что ему нельзя рисковать своимъ вліяніемъ. Тоже самое скажетъ каждое главное лицо другихъ отраслей протестанской вры. Приверженцы епископальной церкви, методисты, анабаптисты,— вс они одинаково заботятся объ успхахъ своей церкви.— Никто изъ нихъ не ршится защищать непопулярное дло, изъ опасенія, что другія секты воспользуются этимъ и пріобртутъ расположеніе народа. Никто изъ нихъ неодобритъ такой непопулярной реформы, какъ эта.

— Я, съ своей стороны, не вижу тутъ непопулярности, сказала мистриссъ Клэйтонъ: — это, по моему мннію, одна изъ благороднйшихъ и необходимйшихъ реформъ.

— Несмотря на то, сказалъ судья Клэйтонъ: — она будетъ представляться въ самомъ невыгодномъ свт. Слова: уничтоженіе рабства, возмущеніе, фанатизмъ,— посыплются градомъ. Буря будетъ соразмрна дйствительной сил волненія и кончится, всего вроятне, изгнаніемъ Эдуарда изъ штата.

— Батюшка, сказалъ Клэйтонъ: мн-бы не хотлось думать, что люди такъ дурны, какъ вы ихъ представляете, особенно люди религіозные.

— Я вовсе не представляю ихъ дурными, отвчалъ судья Клэйтонъ. Я упомянулъ только о фактахъ, которые очевидны для всякаго.

— Но, сказалъ Клэйтонъ, разв протестантская церковь древнихъ временъ не боролась съ цлымъ свтомъ?— Религія всегда и везд должна стоять въ глав общества, должна управлять имъ и наставлять въ добродтели и истин.

— Объ этомъ слова нтъ, сказалъ судья Клэйтонъ. Однако же, я полагаю, на дл ты самъ увидишь все это въ томъ вид, въ какомъ я представилъ. Чмъ была протестанская церконь въ древніе вка и чмъ она должна быть въ настоящее время,— это два вопроса, которые вовсе нейдутъ къ длу при нашихъ практическихъ соображеніяхъ. Я смотрю на вещи, какъ он есть. Ложныя предположенія и ожиданія никогда еще не приносили пользы.

— Боже мой! сказала мистриссъ Клэйтонъ: — до какой степени холодны и бездушны вс эти судьи и адвокаты! Я уврена, что Эдуардъ найдетъ въ моемъ брат человка, готоваго помочь ему и словомъ и дломъ.

— Дай Богъ! Этому я буду душевно радъ, сказалъ судья Клэйтонъ.

— Я сейчасъ же напишу ему, продолжала мистриссъ Клэйтонъ: — Эдуардъ подетъ и поговоритъ съ нимъ. Не унывай, Эдуардъ! Инстинкты женщины заключаютъ въ себ пророческую силу. Во всякомъ случа, мы, женщины, будемъ поддерживать тебя до послдней крайности.

Клэйтонъ вздохнулъ. Онъ вспомнилъ записку Нины и подумалъ: какое это было благородное, великодушное существо. И, подобно легкому дыханію увядшей розы, неясное воспоминаніе о ней, казалось, говорило ему: — не оставляй этаго дла!

ГЛАВА XXXVIII.

НОВАЯ МАТЬ.

Холера наконецъ прекратилась, и хозяйственное управленіе нашего стараго друга Тиффа приведено было въ надлежащій порядокъ. Его цыплята и индйки достигли зрлаго возраста, кудахтали и гордо расхаживали около хижины. Сентябрьскій втерокъ, пробгая надъ посвомъ риса, волновалъ сплые колосья. Могила малютки покрылась первою зеленью, и Тиффъ былъ уже доволенъ своей потерею, утшая себя мыслію, что ‘младенецъ теперь въ царств небесномъ’. Миссъ Фанни пополнла, поздоровла и проводила большую часть дня въ прогулкахъ съ Тэдди по сосднимъ лсамъ, или садилась на скамейку, гд миссъ Нина читала имъ библію, и съ большимъ затрудненіемъ повторяла, въ назиданіе и отраду своему старому другу, знакомыя слова дивной исторіи, съ которою она познакомилась, благодаря добродушію Нины. Внутренность хижины отличалась украшеніями лсной природы, и Тиффъ продолжалъ лелять въ своемъ воображеніи идею, что эта хижина была резиденціею предковъ Пэйтоновъ, что его молодые господинъ и госпожа были полными властелинами въ ней, а его особа замняла всю ихъ свиту. На этотъ разъ онъ сидлъ на крыльц, въ тнистой прохлад, разсматривалъ и починивалъ свои старыя панталоны, и, для препровожденія времени, весело разговаривалъ самъ съ собою.

— Ничего, старикъ Тиффъ, положи и сюда заплатку, тебя никто не осудитъ. Мистеръ Криппсъ давно общалъ привезти на новую пару платья, да толку въ томъ мало. Такимъ людямъ и врить-то не стоитъ…. таскается изъ стороны въ сторону…. пьетъ во всхъ тавернахъ только позоритъ нашу фамилію. А ужъ давненько не видать его не мудрено, впрочемъ, что и холера скрючила…, воля Божія!… Богъ съ нимъ…. жаль только дтей… А и то сказать, какая польза отъ него…. привозитъ домой какую-то старую дрянь, пропиваетъ всю выручку за моихъ цыплятъ, и все у Абиджи Скинфлинта…. Мн все думается, что демонъ изъ стада свиней переселился въ бочки съ виски. Этотъ напитокъ безобразитъ людей…. Пока въ жилахъ моихъ останется хоть капля крови Пэйтоновъ, Тэдди не отвдаетъ ни капли этой гадости…. Господи! подумаешь, какъ много позволяютъ себ люди въ этомъ мір…. Бдная, неоцненная миссъ Нина! Много добра длала она моимъ дтямъ…. отлетла въ міръ ангеловъ. Да будетъ имя Господне благословенно отнын и до вка!… будемъ длать, что возможно…. Богъ дастъ,— вс попадемъ въ Ханаанскую землю!

И Тиффъ дрожащимъ голосомъ заплъ любимый неграми гимнъ:

‘О, братія! наконецъ я отыскалъ страну, которая изобилуетъ пищей сладкой, какъ манна.

‘Чмъ больше я вкушаю ее, тмъ сильне становятся во мн желаніе пть и восклицать: осанна!

— Ши! ши! ш! воскликнулъ онъ, замтивъ, что его длинноногія куры, пользуясь минутами его благочестиваго увлеченія, тихонько пробралась въ отворенную дверь.

— Кажется, эти негодныя навсегда останутся глупыми, сказалъ Тиффъ, убдясь, что его усердное шиканье, вмсто того, чтобы произвесть желаемое дйствіе, только перепугало все стадо. Поэтому Тиффъ долженъ былъ положить свою работу, при чемъ наперстокъ покатился въ одну сторону, кусочекъ воску въ другую, и оба спрятались въ трав, между тмъ куры, увидвъ въ дверяхъ Тиффа, наперекоръ вжливому его предложенію выйти изъ комнаты, поступили съ свойственнымъ имъ неблагоразуміемъ: он въ безпорядк разлетлись во вс стороны, хлопали крыльями, кудахтали, опрокидывали чайники, горшки съ цвтами и кухонную утварь, къ величайшей досад стараго Тиффа, который съ каждой минутой приходилъ все въ большее изумленіе при такомъ недостатк куринаго благоразумія.

— Въ жизнь мою не видывалъ созданія глупе курицы, сказалъ Тиффъ, отдлавшись наконецъ отъ нежданнаго нашествія и дятельно запинаясь приведеніемъ въ порядокъ страшнаго хаоса во всей комнат, и особенно въ затйливыхъ украшеніяхъ миссъ Фанни. Я думалъ, что Господь далъ мсто для ума въ голов каждаго животнаго, а оказывается, что у куръ нтъ ума ни на зернышко. То-то другой разъ думаешь, почему она подожметъ подъ себя то одну ногу, то другую, выходитъ — просто потому, что не смыслитъ стоять на обихъ ногахъ. Удивляться, впрочемъ, нечему: есть люди, которыхъ Господь и разумомъ одарилъ, а они все-таки не знаютъ, что и длать съ нимъ, значитъ, куриц-то быть безъ ума не диковинка. Да и то сказать, безъ нихъ, ужъ и не знаю, чтобы мы сдлали, заключилъ старый Тиффъ, поcтепeнно приходя въ прежнее настроеніе духа. Наконецъ онъ совершенно успокоился, взялъ иголку и съ усиленнымъ одушевленіемъ окончилъ начатый гимнъ.

— Почему знать, говорилъ Тиффъ, продолжая свои размышленія: — можетъ статься онъ и умеръ, а если умеръ, то я долженъ похлопотать о хозяйств посерьзне. Лтомъ я выгодно продамъ яйца…. сладкій картофель всегда принесетъ хорошую цну. Ахъ, какъ бы только научить дтей грамот, да хорошемъ манерамъ…. Миссъ Фанни становится просто красавицей…. взглядъ у нея ни дать, ни взять, какъ у Пэйтоновъ…. пожалуй, кто нибудь присватается…. надо смотрть въ оба…. Отъ молодыхъ людей, которыхъ Криппсъ привозитъ съ собой, миссъ Фанни не должна услышать слова…. Жалкій народъ…. шатается, шатается по свту, да такъ гд нибудь и пропадетъ….

— А что, если кто нибудь изъ Пэйтоновъ оставитъ этимъ дтямъ наслдство? Я знаю, такія вещи случались…. адвокаты нердко вызываютъ наслдниковъ…. Поговорить разв объ этихъ дтяхъ съ женихомъ миссъ Нины. Онъ славный человкъ и, можетъ статься, приметъ въ нихъ участіе. Да и сестра его, которая была въ такой дружб съ миссъ Ниной, вроятно и она что нибудь сдлаетъ для нихъ. Во всякомъ случа, пока я живъ, дти не должны нуждаться ни въ чемъ.

Но, увы! человческія ожиданія часто оказываются весьма несбыточными! Даже нашей бдной, маленькой Аркадіи среди дикаго лса, въ которой мы провели столько отрадныхъ минутъ, суждено было испытать превратности земныхъ радостей и надеждъ! Въ то время, какъ Тиффъ говорилъ самъ съ собою и распвалъ отъ избытка счастія и искренности своей души, на отдаленномъ поворот дороги показался страшный призракъ, въ которомъ, по мр его приближенія, Тиффъ узналъ повозку Криппса. Оказалось, что Криппсъ не умеръ, но возвращался домой на боле продолжительный періодъ, между прочимъ хламомъ, онъ тащилъ съ собой подругу сердца.

Не трудно, полагаемъ, представить себ уныніе Тиффа и его безмолвное изумленіе, когда зловщая повозка подкатила къ крыльцу, и когда Криппсъ вытащилъ изъ нея повидимому — узелъ грязнаго блья, но узелъ этотъ въ дйствительности былъ ни что иное, какъ пьяная женщина, потерявшая почти всякое самосознаніе. По всему было видно, что она принадлежала къ сословію скоттеровъ, жалкое состояніе которыхъ служитъ послднимъ доказательствомъ зла, проистекающаго отъ невольничества. Все натуральное, все прекрасное и доброе, такъ свойственное женской природ, было въ ней подавлено гнетомъ безнравственности и грубаго невжества, въ ней были вс пороки цивилизаціи, не прикрываемыя ея лоскомъ,— вс пороки варварства, безъ случайныхъ порывовъ благородства, иногда ихъ выкупающихъ. Низкая и преступная связь съ этой женщиной кончилась бракомъ, при мысли о такомъ брак, которымъ соединяются грубыя, животныя натуры, безъ малйшаго отблеска идеи о высокомъ предназначенія этого священнаго союза,— невольно содрогнешься!

— Тиффъ, вотъ теб новая госпожа, сказалъ Криппсъ, разражаясь смхомъ идіота: — чертовски-славная баба! Вздумалъ подарить моимъ дтямъ новую мать, которая будетъ беречь ихъ. Пойдемъ со мной.

Посмотрвъ внимательне, мы узнаемъ въ этой женщин нашу старую знакомку Полли Скинфлинтъ.

Криппсъ почти силой втащилъ ее въ хижину, и Полли разслась на постель Фанни. Тиффъ, казалось, готовъ былъ тутъ же убить ее: казалось, на него обрушилась горная лавина. Опустивъ руки, онъ стоялъ въ дверяхъ съ выраженіемъ глубокаго отчаянія, между тмъ какъ Полли, размахивая ногами, плевала во вс стороны сокъ табачной жвачки, которую сосала и вертла за щекой съ какимъ-то особеннымъ наслажденіемъ.

— Чортъ возьми! да здсь прекрасно, сказала она: — только негръ пусть выброситъ всю эту дрянь, прибавила она, указывая на цвты миссъ Фанни:— я не хочу, чтобъ дти портили растенія вокругъ моего дома. Эй ты, негръ! выбрось этотъ соръ.

Такъ какъ Тиффъ не трогался съ мста и вовсе не думалъ повиноваться ея приказаніямъ, то новая госпожа подбжала къ нему и ударила по голов.

— Ахъ, Полли, оставь, успокойся, сказалъ Криппсъ: — онъ не привыкъ къ такому обхожденію.

— Убирайся прочь! вскричала любезная лэди, обращаясь къ супругу: — не ты ли говорилъ, что когда я выйду замужъ за тебя, то у меня будетъ негръ, которымъ я могу распоряжаться, какъ мн угодно.

— Ну, да, да, сказалъ Криппсъ, который,— нужно отдать ему справедливость,— не былъ жестокимъ человкомъ:— только я не думалъ, что ты съ перваго же раза начнешь его бить.

— Я должна его бить, если онъ не слушаетъ моихъ приказаній, буду бить и тебя, вскричала свирпая Полли, и вподтвержденіе словъ своихъ такъ сильно толкнула своего супруга, что онъ нашелся вынужденнымъ отвтить ей ударомъ, и перепалка началась. Тиффъ съ отвращеніемъ и ужасомъ выбжалъ илъ хижины.

— Боже праведный! сказалъ онъ про себя: — не врю глазамъ своимъ! Я горевалъ, когда Господь прибралъ малютку въ себ, а теперь готовъ пасть на колни и благодарить Его за эту милость Онъ избавилъ его отъ ужаснаго бдствія. Что будетъ съ вами, миссъ Фанни, ноя бдная овечка, которую я такъ берегъ!… Господи! да это въ тысячу разъ хуже холеры.

Къ довершенію горести, Тиффъ увидлъ дтей, возвращавшихся изъ лса. Въ самомъ веселомъ расположеніи духа они тащили корзинку дикаго винограда. Тиффъ побжалъ къ нимъ на встрчу.

— Ахъ вы, мои бдныя овечки, сказалъ онъ: — вы не знаете, что ожидаетъ васъ. Вашъ папа воротился и привезъ съ собой жену, такую отвратительную, что порядочнымъ дтямъ страшно говорить съ ней. Теперь они бранятся и дерутся, какъ два демона. Что я стану длать? Миссъ Нина умерла…. гд теперь мн пріютить васъ, мои милые?

И старикъ слъ на траву и горько заплакалъ, между тмъ какъ испуганныя дти бросились къ нему на шею и тоже заплакали.

— Что мы будемъ длать? Что мы будемъ длать? сказала Фанни, тогда какъ Тэдди, пріобртшій привычку почтительно повторять все, что говорила сестра, повторилъ и теперь плаксивымъ лепетомъ: что мы будемъ длать?

— Я намренъ бжать съ вами въ пустыню, какъ съ дтьми Израиля, сказалъ Тиффъ: — хотя въ наши времена и не падаетъ манна съ неба.

— Тиффъ, быть можетъ, она будетъ такая же, какою была наша мама? спросила Фанни.

— О, нтъ, миссъ Фанни, совсмъ нтъ. Ваша мама принадлежала къ одной изъ первйшихъ фамилій въ Виргиніи. Она погубила себя, вышедъ замужъ за такаго человка. Я никогда не говорилъ объ этомъ…. Это было бы съ моей стороны непростительно. Но теперь мн все равно….

Слова стараго Тиффа были прерваны громкимъ крикомъ Криппса.

— Алло, Тиффъ! куда ты пропалъ? Иди назадъ, Полли и я помирились. Веди и дтей съ собой. Пусть они познакомятся съ новой матерью.

Тиффъ и дти подошли къ крыльцу. Криппсъ взялъ Фанни за руку и повелъ ее, испуганную, и плачущую во внутренность хижины.

— Не бойся, моя милая, говорилъ онъ: — я привезъ вамъ новую мать.

— Намъ не нужно ея, сказалъ Тэдди, заливаясь слезами.

— Нтъ, нужно, сказалъ Криппсъ: — пойдемъ, пойдемъ. Вотъ твоя мама, и съ этими словами онъ толкнулъ маленькаго Тэдди въ дебелыя объятія Полли. Фанни, поцалуй твою маму!

Фанни отступила назадъ и заплакала, Тэдди послдовалъ ея примру.

— Съ глазъ моихъ долой эту сволочь! вскричала новобрачная лэди. Я говорила теб, Криппсъ, что мн не нужно ребятишекъ отъ другой женщины, надодятъ и свои.

ГЛАВА XXXIX.

ПОБГЪ.

Чистенькая и уютная хижина, которой старый Тиффъ быль геніемъ-хранителемъ, вскор испытала надъ собой превратности земнаго счастія. Абиджа торжествовалъ, радуясь удаленію Полли Скинфлинтъ изъ подъ родительскаго крова, и вмст съ тмъ избавленію отъ ея буйнаго, повелительнаго характера. Ея мать, одна изъ тхъ безпечныхъ и неэнергичныхъ женщинъ, жизнь которыхъ представляетъ собою тихое теченіе мутнаго потока, олицетворяющаго собою глупость и лность, говорила объ этомъ событіи весьма немного, но, вообще, и она была довольна, что избавилась наконецъ отъ длинныхъ рукъ Полли и ея пронзительнаго крика. Въ проницательномъ взгляд Абиджи на вещи немаловажное значеніе имло и то обстоятельство, что Криппсъ владлъ негромъ,— главная цль, къ которой бдный скоттеръ Южныхъ Штатовъ направляетъ вс свои помышленія. Желаніе власти было господствующимъ элеменюмъ въ натур Полли, и потому она ршительно объявила, что выйдетъ замужъ за Криппса. Что касается до его дтей, то она считала ихъ за бремя, напрасно тяготившее помстье — за бремя, на которое, по мр возможности, не слдовало обращать вниманія, въ этомъ отношеніи Полли довольно опредленно выражалась: ‘Эти молокососы должны смотрть въ оба, когда попадутъ ко мн въ руки.’ Невста получила въ приданье отъ отца полбочки виски и ласковый совтъ Криппсу отдохнуть отъ странствованій по округу и заняться торговлей, не отлучаясь отъ дома. Короче, маленькая хижина обратилась въ кабакъ сдлалась мстомъ сборища самой жалкой и развратной части общества. Буйный характеръ Полли въ скоромъ времени, заставилъ Криппса пуститься снова въ путешествія и оставить дтей своихъ на произволъ своенравной, взбалмошной мачихи. Пріятный видъ, которымъ отличались хижина и садъ Тиффи, исчезъ весьма скоро. Постители питейной лавки находили, удовольствіе рвать и топтать цвты, не обращая вниманія даже на любимыя розы Тиффа, они переломали весь виноградникъ, который, обвивая это грубое строеніе, придавалъ ему живописную прелесть. Образъ жизни Полли во время отсутствія мужа, отличался грубымъ развратомъ, разговоры и сцены, слишкомъ отвратительныя, чтобъ повторятъ ихъ въ нашемъ описаніи, безпрестанно поражали слухъ и зрніе невинныхъ дтей.

Сердце стараго Тиффа обливалось кровью. Онъ терпливо переносилъ вс страданія и лишенія, но невыносимо было для него пренебреженіе, которое испытывали дти. Однажды вечеромъ, когда пьяная шайка бушевала внутри хижины, Тиффъ, доведенный до отчаянія, вооружился мужествомъ.

— Миссъ Фанни, сказалъ онъ: идите на чердакъ, увяжите ваши вещи въ узелъ, и выбросьте его въ окно. Я молился день и ночь, и Господь сказалъ, что Онъ укажетъ намъ путь избавленія. Пока вы будете сбираться, я подожду гд нибудь здсь, подъ кустами.

Безмолвная, какъ лунный лучъ, блдная, прекрасная, Фанни пробжала по комнат, гд мачиха и трое пьяныхъ мужчинъ предавались гнусному разврату.

— Эй, сись! вскричалъ одинъ изъ мужчинъ:— куда ты торопишься?— Остановись, пожалуйста, и поцлуй меня.

Невыразимый взглядъ, исполненный гордости и испуга, гнва и отчаянія, бросила Фанни на группу и побжала по лстн ц, ведущей на чердакъ. Между пріятелями раздался взрывъ громкаго хохота.

— Эхъ, Биллъ! что ты не схватилъ ее?— сказалъ одинъ изъ пьяницъ.

— Ничего, отвчалъ другой:— подождемъ немного: отъ нашихъ рукъ не увернется.

Сердце Фанни билось, какъ у испуганной птички. Связавъ вс свои пожитки въ небольшой узелокъ, и бросивъ его Тиффу, стоявшему внизу подъ прикрытіемъ ночи, она окликнула его едва слышнымъ голосомъ, но въ этомъ голос звучало глубокое отчаяніе.

— Тиффъ! подставь пожалуйста доску, и я сползу по ней. Я не хочу идти мимо этихъ ужасныхъ людей.

Осторожно и безъ малйшаго шума Тиффъ поднялъ длинную доску, и приставилъ ее къ хижин. Еще осторожне Фанни ступила на-край этой доски, и съ распростертыми руками, какъ дуновеніе втра, спорхнула внизъ, въ объятія своего врнаго друга.

— Ну, слава Богу! теперь все устроено!— сказалъ Тиффъ.

— Ахъ, Тиффъ, какъ я радъ! говорилъ Тэдди, держась за передникъ Тиффа и прыгая отъ радости.

— Да, сказалъ Тиффъ: все готово! Теперь ангелъ Господень поведетъ насъ въ пустыню. Вдь вы слышали исторію, которую миссъ Нина читала намъ, о томъ, какъ ангелъ Господень явился Агари въ пустын, въ то время, когда она не имла капли воды, чтобъ утолить жажду ребенка? Или,— какъ другой ангелъ явился Иліи, когда онъ скитался въ пустын и, томясь отъ голода, заснулъ подъ кустарникомъ и, проснувшись, увидлъ горячіе уголья, на которыхъ лежалъ испеченный хлбъ. Разв вы забыли, что миссъ Нина читала объ этомъ въ послдній разъ, какъ была у насъ? Благодареніе Господу, что Онъ послалъ ее къ намъ. Изъ этаго чтенія я почерпнулъ много хорошаго!

Разговаривая такимъ образомъ, они шли по направленію къ болоту, дремучимъ лсомъ, который переплетаясь кустарниками, съ каждой минутой становился глуше и глуше. Дти, сдлавшія привычку проводить въ лсу по нскольку часовъ сряду, и одушевляемыя мыслью, что избавились наконецъ отъ своихъ притснителей, совершали этотъ трудный путь, не чувствуя усталости, тмъ боле, что Тиффъ облегчалъ имъ дорогу, раздвигая своими длинными руками втви кустарниковъ, перенося отъ времени до времени черезъ клочки болота, или помогая перелзать черезъ сучья и коренья повалившихся деревьевъ. Они выступили въ путь около десяти часовъ вечера, а теперь было уже за полночь. Тиффъ направлялся къ Ужасному Болоту, гд, какъ ему извстно было, скрывались бглые негры, и потому не безъ основанія, надялся набресть на какой нибудь лагерь или поселеніе своихъ единоплеменниковъ. Часу во второмъ они вышли изъ глухой чащи лса на весьма небольшое открытое пространство, гд виноградныя лозы, опускаясь фестонами съ камеднаго дерева, образовали родъ бесдки. Луна сіяла во всемъ своемъ блеск, легкій втерокъ колебалъ листья виноградинка, бросавшія тнь свою на свтлую зелень ближайшихъ растеній. Роса, въ этой влажной части штата, была такъ обильна, что при малйшемъ дуновеніи втра, слышно было, какъ капли ея падали, подобно каплямъ дождя. Тэдди жаловался на усталость. Тиффъ слъ въ глубин бесдки и съ нжностію любящей матери взялъ его на руки.

— Присядьте, миссъ Фанни. А мой маленькій храбрецъ усталъ? Ну, ничего, онъ уснетъ сейчасъ,— и отдохнетъ, слава Богу, мы ушли порядочно далеко, насъ не найдутъ теперь. Мы окружены твореніями Господа, которыя не донесутъ на насъ. Теперь они, мой милый… закрой твои глазки.

И Тиффъ дрожащимъ голосомъ заплъ колыбельную псню:

‘Спи, мой милый, спи спокойно, тебя не потревожатъ тяжелыя грезы, ангелъ-хранитель будетъ беречь твое ложе! Небо ниспошлетъ на тебя вс свои благословенія.’

Прошло нсколько секундъ, и Тэдди заснулъ самымъ крпкимъ сномъ. Тиффъ завернулъ его въ свои блый длиннополый кафтанъ, и положилъ на корень дерева.

— Слава Богу, здсь хоть виски нтъ, говорилъ онъ:— нтъ пьяныхъ созданій, которыя бы разбудили его… миссъ Фанни,— бдненькое дитя мое,— и у васъ слипаются глазки. Возьмите-ко эту старую шаль,— я захватилъ ее на всякій случай… надньте ее, а я между тмъ принесу вамъ молоденькихъ сосновыхъ втокъ. На нихъ отлично спать, чрезвычайно здорово. Вы посмотрите, какую я устрою постельку.

— Я устала, Тиффъ, но спать не хочу, сказала Фанни: — да скажи, пожалуйста, что намренъ ты длать?

— Что я намренъ длать? сказалъ Тиффъ, сопровождая эти слова своимъ обычнымъ радостнымъ смхомъ: — ха! ха! ха! А вотъ я сяду, да подумаю. Подумаю о птицахъ, которыя летаютъ въ воздух, о лиліяхъ, которыя украшаютъ поля, и вообще о всемъ, что намъ читала миссъ Нина.

Въ теченіе многихъ недль спальнею миссъ Фанни служилъ душный, пыльный чердакъ, съ раскаленной крышей надъ самой головой и вакхическими оргіями внизу, теперь же она лежала, утонувъ въ мягкихъ ароматическихъ побгахъ молодыхъ сосенъ, и глядла на густую массу, нависшихъ надъ ней, прорзываемыхъ лучами мсяца, виноградныхъ лозъ, и отъ времени до времени прислушивалась или къ звуку падающихъ капель росы, или къ шороху листьевъ. Иногда легкій втерокъ, пробгая по вершинамъ сосенъ, производилъ между ними гулъ. подобный прибою отдаленныхъ волнъ. Лучи мсяца, прорываясь сквозь лиственный покровъ, бросало пятна блднаго свта, которыя игрвво перебгали съ мста на мсто, повинуясь прихотливому движенію листьевъ, покрывали серебристымъ блескомъ роскошные листья американскаго папоротника и кусты блыхъ болотныхъ цвтовъ и скользили по втвямъ и стволамъ деревьевъ: между тмъ въ боле темныхъ мстахъ сверкали свтящіяся букашки. Миссъ Фанни долго лежала, приподнявъ голову и любуясь окружающей сценой, наконецъ, совершенно утомленная, склонилась на ароматную подушку и вскор утонула въ мор очаровательныхъ сповидній. Вокругъ все было такъ тихо, такъ спокойно, дышало такою непорочностью, что нельзя удивляться, если Фанни и врила, что только ангеловъ и можно встртить въ пустын.

Люди, сдлавшіе привычку постоянно находиться въ самыхъ близкихъ сношеніяхъ съ природой, никогда не согласятся разлучиться съ ней. Дикія и пустынныя мста исполнены для нихъ такой же прелести, какъ сады, въ которыхъ на каждомъ шагу встрчаются цвтущія розы. Когда Фанни и Тэдди уснули, старый Тиффъ сталъ на колна и обратился къ Небу съ теплой молитвой…

Библія раздляетъ людей на два класса: на людей, которые надются на себя, и людей, которые надются на Бога. Одинъ классъ освщаетъ себ путь своимъ собственнымъ свтомъ, полагается на свои собственныя силы, борется съ неудачами, и вритъ въ однаго себя. Другой,— не пренебрегая умомъ и силой, которыми одарялъ его Богъ,— не перестаетъ полагаться на Его премудрость и силу, и искать въ нихъ опоры своимъ немощамъ. Одни совершаютъ путь въ жизни, какъ сироты, другіе имютъ Отца. Молитва Тиффа отличалась надеждою на провидніе и увренностію въ Божьемъ милосердіи. Онъ высказалъ въ этой молитв вс скорби души своей, вс свои надежды и, вполн увренный, что мольбы его будутъ услышаны, легъ между дтьми, и заснулъ едва ли не спокойне ихъ.

Какъ непорочны, прекрасны и привлекательны вс твореніи Бога! Величіе Божіе, которое проявляется въ природ въ каждой былинк, и которое грхи и беззаконія наши удаляли отъ себя за предлы всякаго жилья, сохранилось еще въ торжественно-безмолвной глубин первобытныхъ лсовъ. Очаровательно прорываются лучи мсяца сквозь листву, покрытую росой, едва замтенъ втерокъ, волнующій вершины и втви деревъ, порхающій надъ травой, испещренной мелкими цвтами, и освжающій спящихъ сиротъ. О, у кого въ груди бьется сердце горячее, но утомленное, избитое и потерявшее силу отъ безпрестанныхъ треволненій и отъ борьбы съ людскими заблужденіями,— пусть тотъ бжитъ отъ людей въ пустынныя мста, и тамъ онъ обртетъ Того, который сказалъ: ‘Пріидите ко мн вс страждущіе и обремененные, и я успокою васъ.’ ‘Я буду для васъ, какъ роса для Израиля. Надющійся на Него процвтетъ какъ лилія, и пуститъ корни свои, какъ кедры ливанскіе’.

Тиффъ и дти спали въ лсу спокойно и долго. Часу въ четвертомъ проснулась оріола, сидвшая въ лозахъ виноградника, надъ головами дтей, и начала чирикать, давая знать о своемъ пробужденіи ближайшимъ сосдямъ, она какъ будто спрашивала, который часъ? Находясь въ это время въ лсу, вы замтите въ непроницаемой чащ, образовавшейся изъ сосны, березы, лиственницы, кедра, переходъ отъ глубокаго безмолвія къ легкому шуму и движенію. Птицы начинаютъ пробуждаться, чирекатья расправлять свои крылья. Открываются тысячи маленькихъ глазъ и недоврчиво посматриваютъ на т гибкія втви ползучихъ растеній, которыя качались при малйшемъ дуновеніе втра и, какъ въ колыбели, убаюкивали пернатыхъ обитателей лса. Едва слышное щебетанье и чириканье постепенно сливается въ хоръ, стройный и гармоническій, радостной и ликующій, какъ первый привтъ первому утру по сотвореніи міра. Утренняя звзда еще не померкла, пурпуровая завса покрываетъ восточную часть небосклона, нсвтъ луны, такъ ярко сіявшій въ теченіе ночи, блднетъ и наконецъ совершенно потухаетъ… Не всякому случалось слышать этотъ утренній привтъ пробуждающейся природ. Люди, которые просыпаютъ восходъ солнца, лишены зтаго наслажденія, вмст съ тысячами другихъ удовольствій, составляющихъ исключительную принадлежность ранняго утра,— удовольствій, которыя, подобно рос, испаряются вмст съ восхожденіемъ солнца.

Хотя Тиффъ и дти спали въ продолженіе всей ночи, мы, однакоже, не имемъ права сомкнуть нашихъ глазъ и упустить изъ виду фактъ, имющій близкую связь съ нашимъ разсказомъ. Часу въ четвертомъ, когда пробужденіе птицъ возвщало о наступленіи утра, по вязкимъ топямъ Ужаснаго Болота пробиралась темная человческая фигура, выходившая изъ притона своего чаще ночью, чмъ днемъ. Это быль Дрэдъ. Онъ отправлялся въ мелочную лавку какого нибудь скоттера, намреваясь промнять тамъ настрлянную дичь на порохъ и дробь. На обратномъ пути онъ неожиданно набрелъ на спящую группу. Съ видомъ крайняго изумленія онъ остановился передъ ней, нагнулся, внимательно вглядлся въ лица, и, повидимому, узналъ ихъ. Дрэдъ давно зналъ Тиффа и нердко обращался къ нему за състными припасами для бглыхъ негровъ, или длалъ ему порученія, которыхъ самъ не имлъ возможности исполнить. Подобно всмъ неграмъ, Тиффъ держалъ сношенія свои съ Дрэдомъ въ такой глубокой тайн, что дти Криппса, для которыхъ у него ничего не было завтнаго, не слышали не только слова, но даже намека о существованіи такого лица.

Дрэдъ, съ своимъ зрніемъ, изощреннымъ постоянной осторожностью, никогда не упускавшимъ изъ виду малйшихъ перемнъ въ мстахъ, смежныхъ съ его неприступнымъ убжищемъ, наблюдалъ и за перемнами въ длахъ стараго Тиффв. Поэтому, увидвъ его въ чащ необитаемаго лса, онъ понялъ причину такого явленія. Бросивъ на спящихъ дтей взглядъ, исполненный глубокаго состраданія, онъ пробормоталъ:

— И на скал они ищутъ убжища.

Съ этими словами онъ вынулъ изъ сумки, висвшей на боку, дв рисовыя лепешки и половину варенаго кролика, словомъ всю провизію, которою жена снабдила его наканун, и поспшилъ на мсто, гд, на разсвт, надялся настрлять дичи.

Хоръ птицъ, описанный нами, разбудилъ стараго Тиффа. Онъ привсталъ, началъ потягиваться и протирать глаза. Тиффъ спалъ крпко, не смотря на жосткое ложе, впрочемъ, въ этомъ отношеніи онъ не былъ разборчивъ.

— Сегодня, я думаю, сказалъ онъ про себя: — эта женщина спохватится насъ, да поздно!

И при этомъ онъ разсмялся обычнымъ своимъ добрымъ смхомъ, представляя себ недоумніе мистриссъ Криппсъ, въ которое она будетъ приведена при своемъ пробужденіи.

— Я даже слышу ея голосъ: Тиффъ, Тиффъ, Тиффъ! кричитъ она: — куда ты провалился? куда двались дти? бдныя мои овечки!

Сказавъ это, онъ обернулся къ спящимъ дтямъ, и взоръ его остановился на провизіи Дрэда. Онъ оцпенлъ отъ изумленія.

— Неужели, подумалъ онъ: — и въ самомъ дл были тутъ ангелы? Во всякомъ случа, да будетъ благословенно имя Господне! я вижу завтракъ для дтей, о которомъ просилъ, ложась спать. Я зналъ, что Господь не оставитъ насъ: но не думалъ, чтобъ помощь Его явилась такъ скоро. Быть можетъ, это принесли т же самые вороны, которые приносили пищу Иліи,— хлбъ и мясо по утру, хлбъ и мясо вечеромъ — да, это чрезвычайно утшительно. Не хочу будить моихъ овечекъ, пусть он снять… какъ он обрадуются, увидвъ этотъ завтракъ. Притомъ же здсь такъ мило, такой пріятный, чистый воздухъ, здсь нтъ отвратительной табачной жвачки, и никто не отплевываетъ ея сокъ. А вдь я усталъ порядочно… не прилечь ли еще, пока не проснутся дти. Эти грязныя созданія вывели меня изъ терпнія… воображаю, какъ она бснуется…

И Тиффъ снова разсмялся своимъ чистосердечнымъ, простодушнымъ смхомъ.

— Тиффъ! Тиффъ! гд это мы? куда ты завелъ насъ? пропищалъ тоненькій голосокъ подл стараго Тиффа.

— Куда я завелъ васъ, малютка моя? сказалъ Тиффъ, обращаясь къ маленькому Тэдди: — мы… въ жилищ Господа… въ совершенной безопасности… И ангелы принесли намъ завтракъ, прибавилъ Тиффъ, показывая Тэдди провизію, положенную на виноградныхъ листьяхъ.

— Алъ, дядя Тиффъ! неужли это принесли ангелы? вскричалъ обрадованный Тедди. Зачмъ же ты не разбудилъ меня? Мн бы хотлось ихъ увидть. Я въ жизнь свою не видлъ ангела.

— Я тоже не видывалъ, мой милый, они являются по большей части, когда мы спимъ, но, позвольте, вонъ и миссъ Фанни просыпается. Здоровы ли вы, моя овечка? хорошо ли отдохнули?

— Превосходно, дядя Тиффъ! я спала крпко, и видла прекрасный сонъ.

— Такъ разскажите же его до завтрака: тогда онъ сбудется, сказалъ Тиффъ.

— Изволь. Я видла, что нахожусь въ какомъ-то незнакомомъ пустынномъ мст, откуда никакимъ образомъ невозможно было выдти, кругомъ все камни и кустарники. Тэдди тоже былъ со мной. Всми силами старались мы выбраться оттуда, и все напрасно, вдругъ къ намъ приходить мама, или врне женщина, которая была похожа на нашу маму, только несравненно ея лучше, и въ какой-то странной блой одежд, которая такъ и сіяла на ней. Она взяла насъ за руки, камни раздвинулись передъ нами, и мы вышли по гладкой тропинк на очаровательный зеленый лугъ, покрытый лиліями и земляникой. Мама тутъ вдругъ исчезла.

— Не она ли принесла намъ этотъ завтракъ? сказалъ Тэдди. Посмотри-ко, Фанни, что у насъ есть?

Фанни выразила изумленіе, смшанное съ удовольствіемъ.

— Нтъ, сказала она посл минутнаго размышленія: — неможетъ быть, чтобы мама принесла намъ такой завтракъ, я бы еще поврила, еслибъ это была манна, а не кроликъ.

— Кто бы ни принесъ, сказалъ Тиффъ:— я знаю только, что это очень кстати, мы должны благодарить за это Бога.

Посл этихъ словъ они сли и позавтракали съ большимъ аппетитомъ.

— Въ здшнемъ болот, сказалъ Тиффъ: — гд-то должно находиться селеніе негровъ, но гд именно — не знаю. Если мы проберемся туда, то останемся тамъ до боле благопріятныхъ обстоятельствъ. Но… что это значитъ!

Въ эту минуту раздался ружейный выстрлъ, и звукъ его, подобно перекатамъ грома, разнесся по безмолвной чащ лса.

— Это недалеко отсюда, сказалъ Тиффъ.

Дти казались немного испуганными.

— Не бойтесь, мои милые, я догадываюсь, чей этотъ выстрлъ. Слышите! кто-то идетъ сюда.

Въ нкоторомъ разстояніи отъ группы чей-то звучный голосъ заплъ:

О! если бы я имлъ крылья утра,

Я бы полетлъ въ Ханаанскую землю.

— Да, сказалъ Тиффъ про себя: — это его голосъ. Не бойтесь, продолжалъ онъ, обращаясь къ дтямъ: — этотъ человкъ проведетъ васъ въ селеніе, о которомъ я вамъ говорилъ.

И Тиффъ дребезжащимъ, напряженнымъ голосомъ, представлявшимъ рзкій контрастъ съ звучнымъ голосомъ отдаленнаго пвца, заплъ тже самыя слова, которыя, быть можетъ, служили условнымъ сигналомъ. Неизвстный пвецъ замолчалъ, и въ то время, какъ Тиффъ продолжалъ свое пніе, трескъ сухихъ сучьевъ и шорохъ листьевъ, говорили о приближеніи незнакомца. Наконецъ передъ дтьми и Тиффомъ явился Дрэдъ.

— Ну, что? и вы бжали въ пустыню! сказалъ онъ.

— Да, да, отвчалъ Тиффъ, съ кроткой улыбкой:— и мы переселились. Эта женщина сдлалась для дтей чудовищемъ. Изъ всхъ грубыхъ созданій, я не видывалъ грубе ея. Нтъ ни манеръ, ни воспитанія, не знаетъ, какъ и что длается между порядочными людьми, поэтому-то мы и убжали въ лса.

— Могли бы попасть и въ худшее мсто, сказалъ Дрэдъ: — Господь Богъ даетъ красоту и силу лснымъ деревьямъ. Наступитъ время, когда Онъ водворитъ миръ всему міру, повелитъ дикимъ зврямъ покинуть эту страну, и люди будутъ обитать спокойно въ пустын, будутъ спать въ лсахъ, и деревья принесутъ свой плодъ.

— Такъ ты думаешь, что наступитъ это счастливое время? сказалъ Тиффъ.

— Господь общаетъ его, отвчалъ Дрэдъ: — ты оказалъ услугу погибавшему и не измнялъ ему, когда онъ скитался между врагами: поэтому Господь откроетъ для тебя въ пустын городъ, обнесенный неприступной стной.

— Ты врно говоришь о своемъ лагер? Открой намъ его, я буду помогать теб во всемъ добромъ.

— Хорошо, сказалъ Дрэдъ:— дти слишкомъ слабы, чтобы идти за вами, мы должны нести ихъ, какъ орелъ несетъ своихъ птенцовъ. Иди ко мн, мой милый!

Сказавъ это, Дрэдъ нагнулся и протянулъ къ Тэдди руки. На его суровомъ и угрюмомъ лиц показалась улыбка, и, къ удивленію Тиффа, Тэдды немедленно пошелъ къ нему и позволилъ взять себя на руки.

— Я думалъ, что онъ испугается тебя, сказалъ Тиффъ.

— Нтъ, отвчалъ Дрэдъ: — я еще не видлъ ни ребенка, ни собаки, которыя бы пугались меня. Держись же крпче, малютка, продолжалъ Дрэдъ, сажая Тодди на плечи:— у здшняго лса длинныя руки: не позволяй ему обижать себя. А ты, Тиффъ, возьми двочку и иди за мной, да смотри, когда мы вступимъ въ болота, становись такъ, чтобъ твоя нога пришлась прямо на мой слдъ, не засматривайся на другіе слды — они очень обманчивы.

Сдлавъ такое предостереженіе, Дрэдъ и его товарищъ направили путь къ селенію бглыхъ.

ГЛАВА LX.

ДУХОВНОЕ СОВЩАНЕ.

Спустя нсколько дней посл описаннаго нами разговора въ дом судьи Клэйтона, Эдуардъ Клэйтонъ былъ гостемъ въ дом высокопочтеннйшаго доктора богословія Кушинга — мужчины среднихъ лтъ, чрезвычайно учтиваго, вжливаго,— джентльмена во всхъ отношеніяхъ. Докторъ Кушингъ пользовался большой популярностью, занималъ между своими собратами высокое мсто, и былъ кумиромъ большой и процвтавшей церкви. Это былъ человкъ съ теплыми чувствами, гуманными побужденіями и прекрасными общественными качествами. Его проповди, прекрасно написанныя и еще лучше произнесенныя, часто извлекали слезы изъ глазъ слушателей. Отправленіе священническихъ обязанностей его, на свадьбахъ или похоронахъ, отличалось нжностью и умиленіемъ. Никто, лучше его не умлъ представить благоговйную преданность благому Промыслу, самоотверженіе и страданія мучениковъ, никто такъ легко не воодушевлялся тми священными гимнами, въ которыхъ описывается терпніе святыхъ. Но, при всемъ этомъ, докторъ Кушингъ былъ слабое существо. Въ немъ было какое-то нравственное разслабленіе, даже самая мягкость и нжность его натуры длали его неспособнымъ переносить трудности. Вь сношеніяхъ съ своей братіей онъ былъ извстенъ, какъ миротворецъ. Онъ не замчалъ, до какой степени иногда непріятно и тяжело было разсуждать съ нимъ, именно вслдствіе его необыкновенной уступчивости. Несмотря на то, Клэйтонъ былъ очарованъ радушіемъ и горячностью, съ которыми мистеръ Кушингъ принялъ его самого и его планы. Онъ вполн соглашался съ Клэйтономъ во всхъ его взглядахъ на ужасное зло, проистекавшее изъ системы невольничества, и весьма охотно подтверждалъ анекдотами и примрами вс его слова, относительно этого предмета.

— Вы пріхали очень кстати, говорилъ мистеръ Кушингъ: — завтра у меня соберется нсколько духовныхъ лицъ, въ томъ числ нкоторыя изъ сверныхъ штатовъ. Вы представите имъ свои планы.

Въ домашнемъ быту докторъ Кушингъ былъ чрезвычайно радушенъ и гостепріименъ. Вечеромъ того дня, въ который пріхалъ Клэйтонъ, семейный кружокъ его увеличился прибытіемъ четырехъ священниковъ. Клэйтону пріятно было встртить между ними еще разъ мистера Диксона. Въ числ другихъ былъ одинъ, на котораго мы должны особенно обратить вниманіе нашихъ читателей. Докторъ Пактредъ былъ священникомъ въ одномъ изъ сверныхъ городовъ, это былъ добрый и любезный человкъ, съ прекрасными врожденными качествами, улучшенными еще боле образованіемъ. Продолжительныя упражненія въ богословскихъ и духовныхъ преніяхъ развили остроту его ума въ такой несоразмрной степени, что другія части его умственной и моральной природы казались чрезвычайно ограниченными и слабыми. Все то, что при другихъ обстоятельствахъ могло бы быть пріятнымъ и выгоднымъ тактомъ, становилось въ немъ постояннымъ и заученнымъ ухищреніемъ. Другіе смотрятъ на слова, какъ на средство передавать идеи, докторъ же Пактредъ считалъ ихъ за орудіе, съ помощію котораго можно было скрывать свои идеи. Его постоянное упражненіе въ диспутахъ различнаго рода, сообщило выраженіямъ его такую особенность, что при всей видимой ихъ опредлительности, они заключали въ себ двоякое значеніе. Онъ мастерски умлъ замаскировывать свои сужденія, составлять фразы, которыми, повидимому, люди говорятъ то, чего не хотятъ сказать, или не высказываютъ того, что слдуетъ высказать. Во время разсужденій онъ прибгалъ къ такимъ умозаключеніямъ, отъ которыхъ боле простосердечные и мене острожные его собраты, говорившіе безъ всякой хитрости, нердко попадали въ ловушку и длались жертвой обмана, въ боле затруднительныхъ случаяхъ онъ превосходно умлъ уклоняться отъ выраженія своихъ мнній, и заставлялъ доврчивыхъ товарищей полагать, что они достигли своей цли, тогда какъ они находились оть нея чрезвычайно далеко. Иногда пускался онъ въ такія разсужденія, отъ которыхъ главный предметъ совершенно затемнялся пыльнымъ облакомъ ложныхъ доводовъ, или же длаль такой утомительный обходъ, что исполненіе какого нибудь маневра, основаннаго на правилахъ духовной тактики, становилось совершенно невозможнымъ.

Кром того, докторъ Пактредъ обладалъ такими средствами, съ помощію которыхъ во всякое время можно было повредить вліянію лица, несоглашавшагося съ его воззрніемъ на предметы. При необходимыхъ случаяхъ, онъ умлъ распространить кое какія слухи, ничего не утверждая положительно, но умя сообщить слушателю впечатлніе, какое было нужно для доктора Пактреда. Если оказывалось необходимымъ произвесть подозрніе относительно благочестія или даже нравственности своего противника, докторъ Пактредъ понималъ, какъ сдлать это самымъ приличнйшимъ и изящнйшимъ образомъ. Онъ непогршительно зналъ, должно ли употребить въ такомъ случа невинные вопросы, какъ напримръ: не слышали ли вы то-то и то-то о мистер…. или: надюсь, что вы не слышали? и проч. Когда же, по его понятіямъ, подобные вопросы были неумстны, онъ, въ приличные промежутки времени, покачивалъ головой, устремлялъ къ небу свои взоры, или, наконецъ, прибгалъ къ молчанію, и тогда молчаніе его принимало форму самаго сильнаго и врнаго подтвержденія.

Что кажется наружности доктора Пактреда, то онъ былъ высокъ, худощавъ, и каждая черта его лица рзко выражала осторожность и вниманіе. Въ молодости своей этотъ человкъ имлъ привычку безотчетно улыбаться всему и надъ всмъ смяться, но благоразуміе исправило въ немъ эту особенность. Въ настоящее время, безъ уважительной причины или безъ разсчета, онъ не позволялъ себ ни улыбнуться, ни разсмяться. Лицо служило ему въ своемъ род товаромъ, которымъ онъ торговалъ, и потому отлично хорошо умлъ управлять имъ. Онъ зналъ до точности вс градаціи улыбки, которыя боле или мене служили ему для достиженія различныхъ цлей. У него была торжественная улыбка, улыбка вопросительная, улыбка утвердительная, улыбка одобренія, улыбка недоврія и улыбка невинной доврчивости, поощрявшая простосердечнаго оратора раскрываться передъ своимъ собратомъ, сидвшимъ за оболочкой своего лица, какъ паукъ сидитъ за паутиной, выжидая, когда пріятель его, ничего не подозрвающій, запутается въ тонкихъ, легкихъ и, разумется, перепутанныхъ тенетахъ его доводовъ.

Не должно полагать, чтобы высокопочтеннйшій докторъ Пактредъ, изучившій до точности вс изгибы человческаго сердца, не сдлалъ успховъ въ искусств обманывать самого себя. Этого нельзя сказать. Говоря по долгу совсти и чести, онъ считалъ себя однимъ изъ сорока четырехъ тысячъ, которыя слдуютъ за Агнцемъ, куда бы Онъ ни пошелъ, и въ устахъ которыхъ нтъ лукавства. Въ благоразуміи и осторожности, по его понятіямъ, сосредоточивались вс христіанскія добродтели. Онъ боготворилъ благоразуміе, и всю категорію способностей, которыя мы исчислили, принималъ за плоды этаго качества. Благоразуміе служило для него тмъ же, чмъ и чурбанъ дерева для древняго идолопоклоника. Съ помощію частицы его, онъ снискивалъ хлбъ, готовилъ себ кушанье и былъ счастливъ, грлся и говорилъ: я видлъ огонь и теперь не зябну. Изъ остальной части онъ длалъ идола,— вырзалъ свое собственное изображеніе, падалъ ницъ передъ нимъ, покланялся, молился ему и говорилъ: избави меня,— ибо ты мой богъ!

Нтъ никакого сомннія, что докторъ Пактредъ надялся войти въ царство небесное тми же самыми путями, по которымъ совершалъ свое земное поприще. Одушевляемый этой надеждой, мистеръ Пактредъ творилъ дла, которыхъ постыдился бы человкъ, закоснлый въ пронырств,— нарушалъ самыя обыкновенныя правила нравственности и чести, и въ тоже время распвалъ гимны, читалъ проповди, совершалъ религіозные обряды, — короче, онъ надялся войти въ небо, прибгнувъ въ надлежащее время къ умнью казаться двуличнымъ. Разсчитанная любезность доктора Пактреда представляла разительный контрактъ съ безъискуственнымъ и, можно сказать, дтскимъ простосердечіемъ мистера Диксона, которое если и прикрывалось когда нибудь, то ничмъ другимъ, какъ изношеннымъ платьемъ. Лишенный суетныхъ благъ здшняго міра, мистеръ Диксонъ жилъ въ одноэтажномъ коттедж, безъ всякихъ удобствъ, и не говоря уже о роскоши, жилъ не много лучше самаго бднйшаго изъ его прихожанъ. Рдкій былъ годъ, когда чрезъ его руки проходила сотня долларовъ. Бывало время, когда ему нечмъ было заплатить на почту за весьма нужное письмо. Бывало время, когда больная жена его не имла необходимыхъ лекарствъ и спокойствія. Въ холодные зимніе мсяцы онъ, часто въ лтней одежд, объзжалъ свою паству. Вс эти лишенія мистеръ Диксонъ переносилъ съ такимъ смиреніемъ и хладнокровіемъ, съ какимъ путникъ переноситъ застигшую его грозу. Нужно было видть то доброе, искреннее, простое удовольствіе, которое онъ ощущалъ въ элегантномъ и всеобильномъ дом своего собрата, въ радушіи, гостепріимств и комфорт, которыми его окружали. Демонъ зависти былъ изгнанъ изъ его груди непреодолимою силою возвышенной любви, его поступки, выражавшіе всегдашнее ко всмъ расположеніе, доказывали, что джентльменомъ можетъ быть и тотъ, кто одаренъ чувствами христіанина.— Собраты мистера Диксона любили и уважали его,— но въ тоже время смотрли на него, какъ на человка, чуждаго всякихъ свдній по части богословія. Во время митинговъ онъ былъ для нихъ необходимъ, какъ библія или какъ книга гимновъ, но во время частныхъ совщаній, вс избгали его наставленій и совтовъ. Несмотря на то, они любили имть его при себ, потому что присутствіе его придавало нкоторымъ образомъ всъ и значеніе всмъ ихъ словамъ и поступкамъ.

Въ свое время кругъ духовныхъ особь, собравшихся въ дом мистера Кушинга, увеличился пріздомъ нашего веселаго говоруна, мистера Бонни, который только что совершилъ поздку на митинги въ отдаленныхъ частяхъ штата и въ былъ, по первому призыву, или смяться, или говорить серьезную рчь. Особенный родъ свободы, усвоенной въ дикомъ и тсномъ кра, въ которомъ проходила жизнь мистера Бонни, придавалъ его манерамъ и разговору какую-то странную жосткость, непонятную даже для доктора Пактреда. Мистеръ Бонни получилъ образованіе, которымъ отличается каждый человкъ, проложившій себ дорогу въ жизни своими усиліями, безъ всякой посторонней помощи. Онъ не изучалъ ни греческихъ, ни латинскихъ классиковъ,— напротивъ, имлъ къ нимъ даже нкоторое отвращеніе,— и при всякомъ удобномъ случа высказывалъ, что ему нравилось и что не нравилось.

Между прочими гостями были два пресвитеріанскихъ священника изъ сверныхъ штатовъ. Они пріхали переговорить съ мистеромъ Кушингомъ секретнымъ образомъ о соединеніи покой школы пресвитеріанской церкви съ старою. Для читателей, незнакомыхъ съ церковной исторіей Америки, необходимо объяснить, что пресвитеріанская церковь въ Америк раздляется, относительно нкоторыхъ богословскихъ пунктовъ, на дв партіи, и приверженцы той и другой изъ нихъ называютъ себя представителями старой и новой школы. Раздленіе это совершилось нсколько лтъ тому назадъ, при чемъ каждая партія организовала свое собственное церковное собраніе.

Случилось такъ, что вс лица, защищавшія учрежденіе невольничества, съ весьма незначительными исключеніями, образовали партію старой школы. Большинство же новой школы состояло изъ людей, для которыхъ это учрежденіе, согласно торжественной деклараціи 1818 года, вмнявшей всей пресвитеріанской церкви въ обязанность охранять свободу негровъ, было ненавистно. Причиною разрыва служило сколько различіе взглядовъ на невольничество, между пресвитеріанами сверныхъ и южныхъ штатовъ, столько же и уклоненіе отъ церковныхъ постановленій.

Вскор посл разрыва, съ той и другой стороны начали пробуждаться мысли о соединеніи, и преимущественно между первенствующими лицами въ духовенств. Нкоторый классъ людей одаренъ странною способностію, при которой образованіе организацій какого бы то ни было рода, политической или церковной, становится предметомъ всепоглощающихъ и личныхъ попеченій. Большая часть людей чувствуютъ въ себ какую-то пустоту и находятъ необходимымъ заимствовать опору для себя отъ тхъ, которые имютъ боле всу. Они отдаютъ въ ростъ небольшую сумму своего бытія, отыскиваютъ для себя банкъ, который принесетъ имъ выгодные проценты, и тогда любовь къ этому банку становится для нихъ сильне любви къ жен и дтямъ. Правда, такое стремленіе благородно, потому что подъ его вліяніемъ человкъ можетъ отдлиться отъ самого себя и прилпиться къ Богу,— къ величайшему изъ всхъ благъ. Но человческая слабость не позволяетъ удержаться на такой высот. Какъ идолопоклонники боготворятъ все безпредльное и невидимое подъ символомъ видимаго, пока символъ этотъ не утратитъ своего значенія, такъ и люди, во имя Бога, начинаютъ любить учрежденія, которыя впослдствіи замняютъ для нихъ мсто самаго Бога.

Все это было можно отнести къ высокопочтеннйшему доктору Кокеру. Это былъ человкъ сильнаго характера, хотя и съ ограниченными способностями души,— человкъ необыкновенной энергіи, съ дятельностію и силою воли, которыя нердко создаютъ изъ обыкновеннаго смертнаго — и воина и государственнаго мужа. Онъ былъ чрезвычайно набоженъ и благочестивъ въ своемъ род. Онъ началъ съ того, что полюбилъ протестантство, потому что думалъ этимъ угодить Богу, а кончилъ тмъ, что изъ любви къ протестантству забывалъ о любви Божіей, подъ словомъ же протестантство онъ подразумевалъ организацію пресвитеріанской церкви въ Соединенныхъ Штатахъ. Защищать ея права — въ глазахъ его было тоже самое, что и защищать Бога. Ея величіе было величіемъ Бога, ея успхъ — необходимымъ условіемъ царства Божія, ея неудачи, ея паденіе — неудачами и паденіемъ всего добраго и прекраснаго въ человческомъ род. Его преданность церкви была исполнена благородства и чужда всякаго самолюбія.

Само собою разумется, что мистеръ Кокеръ цнилъ вс существенныя выгоды и интересы, соразмрно вліянію ихъ на пресвитеріанскую церковь. Онъ взвшивалъ каждый свой шагъ, каждый свой поступокъ на всахъ ея святости. Онъ споспшествоваль всему, что общало распространеніе ея могущества,— готовъ былъ пожертвовать всмъ, что угрожало ея паденію или препятствовало ея развитію. Для ея пользы, онъ готовь былъ принести въ жертву себя, со всми своими интересами, и сдлалъ бы охотно тоже самое съ ближними своими и ихъ интересами. Съ этой точки зрнія онъ смотрлъ и на уничтоженіе невольничества. Онъ видлъ въ этомъ вопрос возмутительную силу, нарушающую доброе согласіе между его собратами, угрожающею сильнымъ раздоромъ, а потому и питалъ къ ней недовріе и отвращеніе. Нельзя было принудить его познакомиться съ фактами, говорившими въ пользу этого вопроса, и когда его ревностные собраты представляли въ церковномъ собраніи сильные защитительные доводы, онъ до такой степени углублялся въ пріискиваніе словъ, съ помощію которыхъ можно было бы отразить эти доводы, что рчи собратовъ не производили на него надлежащаго впечатлнія. Мало по малу докторъ Кокеръ началъ смотрть на вопросъ объ уничтоженіи невольничества, съ большимъ неудовольствіемъ, какъ на препятствіе къ развитію интересовъ пресвитеріанской церкви. Чтобъ оборванный, скованный, вырвавшійся на большую дорогу невольникъ, могъ остановить цлый рядъ повозокъ, нагруженныхъ интересами цлаго міра, за все прошедшее время,— это казалось для него дерзостью и нелпостью. Неужели пресвитеріанская церковъ должна разъединиться изъ-за этого дла и остановиться въ своемъ прогресс? Такъ думали тысячи людей, которые торжественно слдовали за Спасителемъ, когда слпой нищій поднялъ неумстный свой вопль, и когда эти тысячи хотли было принудить его замолчать. Не такъ думалъ Тотъ, который остановилъ торжественное шествіе, подозвалъ къ себ отверженника и благословилъ его.

Докторъ Кокеръ, изъ году въ годъ, противился разсмотрнію вопроса о невольничеств въ собраніи пресвитеріанской церкви, зная хорошо, что такое разсмотрніе угрожало разъединеніемъ. Но когда, наперекоръ всмъ его усиліямъ, разъединеніе послдовало, онъ устремилъ всю свою энергію на совершеніе примиренія, и въ настоящемъ случа былъ самымъ значительнымъ лицомъ во всемъ собраніи.

Безъ всякаго сомннія, свтскій и притомъ такой молодой человкъ, какъ Клэйтонъ, довольно долго колебался вступить въ разговоръ съ лицами несравненно его старше. Онъ сидлъ за завтракомъ доктора Кушинга скоре въ качеств слушателя, чмъ говорящаго.

— Дло въ томъ, мистеръ Кушингъ, сказалъ докторъ Кокеръ: — что въ такомъ разрыв не было необходимости. Онъ ослабилъ вліяніе пресвитеріанской церкви и предоставилъ врагамъ ея случай отзываться о ней непочтительно. Наши раздоры приносятъ существенную пользу методистамъ и баптистамъ, и кругъ нашихъ дйствій, который мы могли бы удержать за собой, съ каждымъ годомъ сокращается и переходитъ въ ихъ руки.

— Я это знаю, сказалъ докторъ Кушингъ:— и увряю васъ, что мы, блюстители церкви въ южныхъ штатахъ, чистосердечно объ этомъ сокрушаемся. Но надо и то замтить, докторъ Кокеръ, что въ постановленіяхъ нашихъ нтъ такой разницы, какъ вы воображаете. Между нами есть люди, которыхъ можно назвать приверженцами покой школы, напримръ, докторъ Дрэперъ, впрочемъ мы не имемъ съ нимъ никакихъ сношеній.

— Такъ, дйствительно такъ, отвчалъ докторъ Кокеръ: — но и между нами есть собраты, которые всей душой преданы старой школ.

— Мн кажется, сказалъ докторъ Пактредъ:— при тщательномъ стараніи можно бы написать постановленіе, соотвтствующее взглядамъ на этотъ предметъ той и другой стороны. Намъ необходимо сдлать нкоторыя ограниченія той и другой партіи. Говорятъ, будто я принадлежу къ новой школ, несмотря на то, намедни и написалъ диссертацію по этому вопросу, и показалъ ее доктору Пэйку, человку въ высшей степени строгому въ своихъ сужденіяхъ, и что же? онъ согласился со мной во всхъ отношеніяхъ. Эти люди чрезвычайно неосторожны.

— Правда ваша, сказалъ докторъ Кокеръ: — эта-то самая неосторожность и вредитъ, какъ нельзя боле, выгодамъ и вліянію пресвитеріанской церкви. Впрочемъ, и то сказать, вс разбирательства и выводы этого вопроса никогда не могутъ быть примнимы къ практик, особливо въ то время, когда начинаетъ преобладать моральное вліяніе.

— Но всего боле препятствуетъ тому, сказалъ докторъ Кушингъ: — радикальный тонъ вашихъ аболиціонистовь-фанатиковъ. Изслдованіе вопроса о невольничеств въ церковномъ собраніи всегда сопровождалось неудовольствіями и огорченіями для нашего народа,— особливо для западныхъ штатовъ. Эти безумцы не понимаютъ ни насъ, ни щекотливости нашего положенія. Они не знаютъ, что для совершенія дльнаго вывода, необходимо оставить насъ въ поко. Съ своей стороны, я всего боле надюсь на благотворное, смягчающее нравы, вліяніе евангелія. Я надюсь, что непостижимое Провидніе устранитъ въ свое время бдствіе, проистекающее отъ невольничества. До той поры мы должны переносить его съ терпніемъ.

— Позвольте замтить, мистеръ Кушингъ, сказалъ мистеръ Диксонъ: — что съ 1818 года число невольниковъ въ здшней стран увеличилось вчетверо. Къ немногимъ невольническимъ штатамъ прибавилось нсколько новыхъ, образовалась обширная, правильная система невольническаго торга, которая наполнила наши большіе города торговыми домами. Корабли нашихъ портовъ привозятъ грузы несчастныхъ созданій въ Новый Орлеанъ, и оттуда разсылаютъ ихъ по всмъ южнымъ штатамъ. Не дале, какъ ныншнимъ лтомъ, я находился при смертномъ одр семнадцатилтней двочки, которую вырвали изъ родной семьи и она умерла въ дикой пустын. Мн кажется, мистеръ Кушингъ, наше бездйственное выжиданіе недостаточно. Мы также далеки отъ эманципаціи, какъ были далеки отъ нея въ 1818 году.

— Скажите, пожалуйста, была ли хоть разъ сдлана попытка между христіанами вашего исповданія прекратить этотъ отвратительный торгъ? сказалъ Клэйтонъ.

— Кажется, что нтъ, отвчалъ докторъ Кушингъ: — въ этомъ отношеніи мы ограничивались обыкновенною проповдью противъ несправедливости.

— По крайней мр, сдлано ли было распоряженіе въ вашей церкви не допускать въ торговл разъединеніе семействъ? спросилъ Клэйтонъ.

— Нтъ, мы предоставляемъ это человческой совсти. Мы обязаны только внушать владтелямъ негровъ обхожденіе съ послдними согласно духу евангелія.

— Наконецъ предлагали ли вы законодательной власти о дозволеніи ввести общее образованіе? сказалъ Клэйтонъ.

— Никогда, этотъ предметъ соединенъ со множествомъ затрудненій, сказалъ докторъ Кушингъ.— Дло въ томъ: еслибъ неистовые аболиціонисты сверныхъ штатовъ оставили насъ въ поко, то, быть можетъ, мы бы дали какое нибудь движеніе такимъ вопросамъ, по эти фанатики до такой степени возбуждаютъ умы нашихъ владльцевъ, до такой степени воспламеняютъ ихъ, что мы ршительно ничего не можемъ сдлать.

Въ теченіе всего времени, когда Диксонъ, Кушингъ и Клэйтонь разговаривали, докторъ Кокеръ на клочк бумаги длалъ карандашомъ замтки для будущаго употребленія. Ему всегда непріятно было слышать о невольническихъ оковахъ и торг неграми, каждый разъ, когда начинался разговоръ объ этихъ предметахъ, онъ уклонялся отъ него и выбиралъ какое нибудь другое занятіе. Мистера Диксона онъ зналъ давно, какъ человка постоянно возстающаго противъ невольничества, и потому когда мистеръ Диксонъ началъ говорить, докторъ Кокеръ, на случай надобности, сталъ записывать нкоторыя его мысли.

— Да, да, сказалъ онъ, отрываясь отъ клочка бумаги, когда Кушингъ кончилъ свое замчаніе: эти люди не имютъ ни искры здраваго смысла, они просто безумные, сумасшедшіе.— Везд они видятъ передъ собой только одинъ предметъ. Напримръ, хотя бы этотъ мистеръ Роскинъ, изъ Огейо. Съ нимъ ршительно ничего не сдлаешь. Онъ просиживалъ у меня но нскольку часовъ, и тогда я говорилъ ему, объяснялъ, доказывалъ, какіе важные интересы ставить онъ въ опасное положеніе, но все безполезно. Твердить себ одно и тоже. По моему мннію, упорство и безразсудство этихъ людей главне всего было причиною нашего разъединенія.

— Мы старались въ теченіе многихъ лтъ избгать съ ними непріятнаго столкновенія, сказалъ докторъ Пактредъ: — и это, увряю васъ, намъ стоило большихъ усилій. Съ 1835 года эти люди постоянно длали натискъ на наши собранія, но мы дружно стояли другъ за друга, стояли собственно затмъ, чтобъ не позволить какого нибудь оскорбленія нашимъ южнымъ собратамъ. Во время богослуженія мы всегда старались выдвигать ихъ впередъ, старались оказывать имъ всевозможныя снисхожденія. Я думаю, каждый изъ насъ въ состояніи представить, какъ усердно трудились мы. Мы готовы были дйствовать въ ихъ пользу во всякое время. Какъ вы, не знаю, но я имю право на нкоторую заслугу!’ При этихъ словахъ на лиц доктора промелькнула лукавая улыбка. ‘Если я имю какой нибудь талантъ, такъ это умнье владть языкомъ. Бывало, братія спорить цлый день, споритъ до тхъ поръ, пока не выдетъ изъ силъ и пока предметъ спора не наскучитъ до нельзя,— тутъ-то вотъ и явишься на сцену, да и выпустишь какое нибудь словечко: смотришь, оно измнило сущность всего дла. Помню, однажды, эти джентльмены принудили насъ написать нчто въ род деклараціи на счетъ невольничества, и мы должны были согласиться, потому что боялись отдленія западныхъ штатовъ. Борьбу изъ за этого продолжали три дня, до тхъ поръ, пока мы окончательно не добились самыхъ крайнихъ условій. Мы думали ограничиться опредленіемъ, что невольничество есть моральное зло, въ томъ предположеніи, что это будетъ принято южными собратами лучше, чмъ выраженіе грхъ, и дло шло превосходно, какъ вдругъ кто-то изъ приверженцевъ системы невольничества возсталъ противъ этого, возражая, что моральное зло и грхъ имютъ равносильное значеніе, и что это непремнно навлечетъ на духовенство порицаніе.— Прекрасно, становилось уже поздно, многіе изъ самыхъ горячихъ диспутантовъ утомились, оставили собраніе, и я преспокойно вычеркнулъ слово моральное, прочиталъ ршеніе, и его приняли единодушно. Дло въ томъ, что большая часть духовенства охотно соглашалась называть невольничество — зломъ, затрудненіе состояло только въ слов моральное. Это обстоятельство закрыло кратеръ на цлый годъ. Такіе люди, впрочемъ, не дремлютъ: они собрались при первомъ удобномъ случа.— Въ свою очередь не дремали и мы.— Мы дали новый оборотъ всему длу. Я объявилъ собратамъ, что лучше было бы, бросивъ всякое разбирательство этого вопроса, предоставить его ршенію пресвитерскаго совта. Все, повидимому, шло хорошо, но кто-то изъ членовъ предложилъ на утвержденіе собранія нкоторыя ограниченія относительно танцевъ. Предложеніе это было сдлано необдуманно, потому что съ танцами не соединялось никакого особенно важнаго интереса, къ тому же никто бы и не сталъ возражать противъ подобнаго постановленія, новъ то время и при тхъ обстоятельствахъ такое предложеніе было неумстно, тмъ боле, что аболиціонисты немедленно воспользовались этимъ случаемъ, хотли знать, почему мы на томъ же основаніи не предложимъ ограниченій относительно невольничества? Они говорили, что танцы сами по себ вовсе ужь не могутъ быть названы грхомь, если нельзя называть грхомъ и невольничество. Съ тхъ поръ и по настоящее время они не перестаютъ трубить надъ нашими головами.

Завтракъ кончился. Гости мистера Кушинга, вышли изъ-за стола и, слдуя старинному обычаю, расположились совершить утреннее богослуженіе, къ которому пригласили двухъ прилично-одтыхъ негритянокъ и негра. По предложенію мистера Диксона запли слдующій гимнъ:

‘Я воинъ креста и послдователь Агнца. Да не устрашится сердце мое защищать Его и не устыдятся уста мои произносить Его имя!’

‘Я долженъ бороться за Него: укрпи меня, о! Боже! Твое слово дастъ мн силу нести крестъ, вооружить меня терпньемъ.’

‘Избранные Твои, если и падуть въ этой борьб, то падутъ со славою. Вра укажетъ имъ путь къ побд ‘

‘Настанетъ день, когда воинство Твое въ лучезарной одежд покроетъ все небо. Тотъ день будетъ днемъ Твоей славы!’

Еслибы кто видлъ одушевленіе, съ которымъ священники пли этотъ гимнъ, тотъ принялъ бы ихъ за первыхъ мучениковъ и исповдниковъ, которые, обнаживъ мечъ и бросивъ въ сторону ножны, готовы были бороться съ дьяволомъ и всми его кознями, и пробивать себ дорогу въ царство Божіе.

Восторженне всхъ, однакоже, былъ докторъ Пактредъ. Одаренный отъ природы воспріимчивыми и легко приводимыми въ движеніе чувствами, онъ, дйствительно, воображалъ себя воиномъ креста, воображалъ, что вс роды борьбы, которые онъ испытывалъ, не вполн еще выражались духомъ этого гимна. Еслибъ вы его спросили, почему? Онъ силлогизмами доказалъ бы вамъ связь между всми благами вселенной и путемъ, по которому онъ слдовалъ. Если мистеръ Диксонъ предполагалъ, что избранный гимнъ былъ очень кстати, что въ немъ выражались вс чувства его собратій, то онъ очень ошибался. Что касается до доктора Кокера, то онъ плъ съ энтузіазмомъ, воображая, что въ эти минуты онъ боролся съ врагами пресвитеріанской церкви, какъ плъ бы Игнатій Лойола, примняя содержаніе гимна къ протестантизму. Докторъ Кушингъ принималъ описываемую борьбу за борьбу человка съ своими страстями.

Когда пніе кончилось мистеръ Диксонъ прочиталъ изъ библіи слдующее:

‘Наше радованіе, свидтельство нашей совсти, заключается въ чистосердечіи и справедливости, мы имемъ сношенія съ мірами не посредствомъ человческаго мудрствованія, но посредствомъ милости Божіей.’

Для передачи другимъ своихъ мнній, мистеръ Диксонъ имлъ множество спокойныхъ, кроткихъ, только ему одному свойственныхъ путей. Поэтому, прочитавъ послднія слова, онъ замолчалъ и чрезъ нсколько секундъ спросилъ доктора Пактреда, не подвергаемъ ли мы себя опасности, отступая отъ смысла этихъ словъ, и не теряемъ ли чистосердечія Спасителя, разршая христіанскій вопросъ на началахъ, въ которыя не входить мысль о будущей жизни.

Докторъ Нактредъ вполн съ этимъ соглашался и продолжалъ говорить на ту же тэму столь назидательнымъ тономъ, что краснорчіе его совершенно истощилось. Мистеръ Кокеръ, ни на минуту не упускавшій изъ виду главный предметъ, сдлалъ нетерпливое движеніе, и потому докторъ Кушингъ съ большимъ одушевленіемъ возобновилъ прерванное богослуженіе.

ГЛАВА XLI.

РЕЗУЛЬТАТЪ.

Когда кончилось богослуженіе, Кокеръ немедленно приступилъ къ длу, которымъ занятъ былъ весь его умъ.

— Итакъ, докторъ Кушингъ, началъ онъ: не было еще ни одного учрежденія, рснованнаго самимъ Привидніемъ, которое въ настоящее время равнялось бы пресвитеріанской церкви въ Соединенныхъ Штатахъ. Она, можно сказать, служитъ ведичайшей надеждой дли цлаго свта, потому что здсь, въ этой сторон совершаются великіе опыты для всхъ грядущихъ вковъ. Она — кивотъ завта для здшней націи и для всхъ націй вообще. Отправленіе миссіонеровъ въ чужіе края, общество распространенія въ народ поучительныхъ трактатовъ,— общество покровителей моряковъ, библейскія общества,— воскресныя школы,— все это соединено въ ея ндрахъ и все растетъ и развивается въ нашемъ свободномъ государств, при такихъ законахъ и общественныхъ учрежденіяхъ, какихъ до этой поры не зналъ никто изъ смертныхъ. Она ведетъ насъ прямо въ царство Божіе, намъ недостаетъ только одного единства, соединенные въ одно цлое, мы будемъ представлять собою самое славное и самое могущественное учрежденіе въ мір. Для васъ, южной братіи, вовсе нтъ необходимости оставаться въ такомъ бездйствіи, въ какомъ вы теперь находитесь. Мы, съ своей стороны, длали все, что могли, чтобъ потушить пожаръ и возстановить спокойствіе, а потому и вамъ слдовало бы дйствовать свободне. Что мы длали съ тхъ поръ, когда вы отдлились отъ насъ? Я полагаю, вы думали, что мы раздуваемъ огонь въ партіи аболиціонистовъ, чтобы произнесть въ ней пожаръ, но вы видите, что этого вовсе не было. Тмъ боле мы не длали бы этого, находясь съ вами въ тсномъ союз. Загляните въ наши лтописи, и вы убдитесь. Между нами были сильные и ршительные аболиціонисты, которые постоянно и горячо стремились къ своей цла. По предмету невольничества происходили сильныя волненія, и насъ противъ воли заставляли высказаться, но мы не сдлали этого ни въ одномъ случа. Рускинъ съ своей партіей отдлился отъ насъ, собственно потому, что мы оставались спокойными. Правда, отъ времени до времени мы позволяли нкоторымъ изъ анти-невольнической партіи говорить проповди подъ открытымъ небомъ, или длать что нибудь другое въ этомъ род, но такія проповди ни къ чему не ведутъ: он никому не вредитъ — въ нихъ высказывается мнніе одного только проповдника. Он выражаютъ не боле того, что выражено въ деклараціи 1818 года, а декларація эта остается неотмненною, какъ въ вашей партіи, такъ и въ нашей. Конечно, мы охотно говоримъ, что невольничество есть зло, ‘совершенно несовмстное съ духомъ евангелія’, потому что это говорятъ наши книги, однакожь мы согласились не упоминать объ этомъ въ народ, полагая, что сказаннаго въ 1818 году весьма достаточно, и что молчаніе наше предотвратитъ непріятную молву и злословіе. Для доказательства истины словъ моихъ, обратите вниманіе на факты. При самомъ начал, въ невольническихъ штатахъ было только три пресвитерства, а теперь ихъ больше двадцати — и до двадцати тысячъ членовъ. Одно это обстоятельство должно доказывать вамъ наше расположеніе къ длу, отъ котораго зависятъ наши интересы. Не мы ли постоянно предлагали мры къ нашему соединенію? не мы ли унижали себя передъ вашей братіей?— Какъ угодно, но вы должны принять въ соображеніе эти факты. Нашимъ членамъ защитникамъ невольничества и нашимъ проповдниками предоставлена была полная свобода дйствовать по своему усмотрнію, какъ было это предоставлено вашимъ членамъ и вашимъ проповдникамъ. Почему бы, кажется, не поддерживать вамъ доброе согласіе съ сверными собратами, несмотря на ихъ сумазбродство. Поврьте, мы будемъ смотрть на вопросъ о невольничеств сквозь пальцы.

— Что касается до меня, сказалъ мистеръ Бонни: — то я желалъ бы союза. Только бы сблизиться съ этими аболиціонистами,— и тогда я сначала обмазалъ бы ихъ смолой и потомъ облнилъ перьями.

— Въ переносномъ смыслъ, я полагаю, сказалъ докторъ Пактредъ съ мягкой улыбкой.

— И въ переносномъ, и въ буквальномъ смысл, возразилъ мистеръ Бонни, захохотавъ: — пусть только они явятся сюда. Если они раздуютъ пламя въ этой стран, то первые же и испытаютъ его согрвающую силу. Напрасно, братія, тратите вы время и энергію въ этихъ безплодныхъ разсужденіяхъ. Они ни къ чему не ведутъ. Я чуждъ тягостной мысли, что невольничество есть грхъ или зло, въ какомъ бы то ни было смысл…. Докторъ Кушингъ, вамъ бы слдовало прочитать сочиненіе Флетчера, оно, я вамъ скажу, лучше всякаго потогоннаго средства, по крайней мр, я всегда потю надъ нимъ. Тутъ бездна греческой и еврейской премудрости, хоть я и ровно ничего не смыслю ни погречески, ни поеврейски. Флетчеръ переноситъ васъ къ періоду сотворенія міра, и оттуда ведетъ черезъ исторію и литературу всхъ вковъ. У него выведены на сцену и Златоустъ, и Тертулліанъ, древніе греческіе философы Платонъ и Аристотель, и вс, и вс, словомъ, кто хочетъ набраться учености, тотъ долженъ пріобрсть эту книгу. Я бы, право, охотне согласился пробраться въ каникулярное время сквозь Ужасное Болото, но все же ршился одолть ее, и потому, сбросивъ верхнее платье, пустился въ путь и убдился, что вы, Кушингъ, должны пріобрсть эту книгу. Стоить только ршиться на подвигъ, и вы будете чувствовать себя гораздо лучше. Мистеръ Диксонъ, вы напрасно смотрите на меня такъ серьзно.

Мистеръ Диксонъ не сдлалъ никакого возраженія.

— По моему мннію, сказалъ докторъ Пактредъ: — вмсто того, чтобъ порицать учрежденіе невольничества въ обширномъ значеніи этого слова, намъ бы слдовало главне всего обратить вниманіе на нкоторыя въ немъ злоупотребленія.

— Въ чемъ же заключаются эти злоупотребленія? спросилъ Клэйтонъ.

— Да напримръ, въ разъединеніи семействъ, отвчалъ докторъ Пактредъ: — и въ воспрещеніи давать имъ необходимое образованіе.

— Значитъ, вы полагаете, сказалъ Клэйтонъ: — что невольникъ обязанъ по закону заботиться о своемъ семейств?

— Да.

— Обязанъ содержать его?

— Да.

— Поэтому, онъ можетъ жаловаться на нарушеніе его законнаго права, можетъ искать защиты въ суд?

— Да.

— Слдовательно, по вашему мннію, владтель невольника обязанъ послднему возмездіемъ?

— Разумется, въ томъ или другомъ вид, сказалъ докторъ Пактредъ.

— И невольникъ иметъ возможность подтвердить законность своимъ правъ?

— Конечно.

— Поэтому, невольникъ можетъ имть право на собственность?

— Да.

— Наконецъ иметъ право образовать себя, если пожелаетъ?

— Да.

— Прекрасно, сказалъ Клэйтонъ: — коль скоро существованіе невольника охраняется закономъ, коль скоро онъ иметъ законныя права, можетъ имть собственность и охранять се, получать образованіе и защищать свои семейныя отношенія,— онъ перестаетъ быть невольникомъ, потому что невольникъ ни подъ какимъ видомъ не можетъ имть притязаній на подобныя вещи. Невольничество состоитъ въ томъ, когда человкъ становится недйствующимъ, безгласнымъ существомъ въ рукахъ другаго человка. Для уничтоженія злоупотребленій, необходимо отмнить систему невольничества. На этомъ сосредоточиваются вс мои желанія, и я прошу отъ сановниковъ пресвитеріанской церкви помощи осуществить ихъ. Теперь скажите мн, докторъ Пактредъ, какія попытки были сдланы со стороны пресвитеріанской церкви для устраненія злоупотребленій, о которыхъ вы упомянули.

Докторъ Пактредъ не отвчалъ. Наступило молчаніе, продолжавшееся нсколько минутъ. Наконецъ докторъ Кушингъ прервалъ его.

— Въ изустныхъ поученіяхъ, въ проповдяхъ, сдлано было поэтому предмету весьма многое.

— И надо вамъ сказать, произнесъ мистеръ Бонни:— что въ нашей стран эти поученія были принимаемы съ величайшимъ сочувствіемъ. У меня самого есть классъ, которому я читаю правила вры, пресвитерскіе совты одобряютъ это и съ своей стороны проповдуютъ имъ евангеліе и пишутъ для нихъ катихизисы.

— Но, сказалъ Клэйтонъ: — не лучше ли было бы сначала развить ихъ умственныя способности и потомъ уже вмнить имъ въ обязанность повиноваться словамъ евангелія? Какая польза учить ихъ тому, что бракъ есть священное таинство, если вы не дадите мужу и жен законнаго права сохранять врность другъ другу? Мн кажется жестокостью пробуждать въ человк совсть по этому предмету, не предоставляя ему ни законной защиты, ни помощи.

— Въ его словахъ много истины, сказалъ докторъ Кушингъ выразительно: — намъ необходимо слдуетъ обратить на это вниманіе. Извстно всмъ, что мы обязаны проповдывать невольникамъ безусловное повиновеніе ихъ властелинамъ, а между тмъ…. позвольте, это было не дальше, какъ на прошлой недли. Ко мн въ церковь пришла чрезвычайно набожная мулатка и спросила, что ей должно длать? Ея господинъ объявилъ, что она должна сдлаться его наложницей, тогда какъ мужъ ея нагодился на той же плантаціи. Скажите на милость, что я долженъ былъ посовтовать ей? Господинъ этотъ весьма значительный, онъ въ состояніи надлать намъ множество непріятностей, къ тому же, сопротивленіе мулатки повело бы къ продаж ея другому господину, который поступилъ бы, можетъ статься, еще хуже. Я находился въ крайне-затруднительномъ положеніи. Я готовъ былъ сдлать для нея все лучшее, но согласитесь, что лишь только подумаетъ кто о возстаніи противъ злоупотребленій власти, предоставленной владтелямъ невольниковъ, какъ его въ ту же минуту назовутъ аболиціонистомъ, и на него нападетъ все общество. Вотъ въ какое положеніе поставили насъ эти сверные фанатики.

— Правда, правда, сказалъ только что прибывшій мистеръ Баскумъ: — прибавьте къ этому, что человкъ не можетъ всего сдлать. Мы и безъ того падаемъ подъ тяжестію нашей ноши… мы обязаны блюсти интересы пресвитеріанской церкви. Со временемъ все само собою придетъ въ надлежащій порядокъ. По примру апостоловъ, мы должны ограничиваться проповдываніемъ слова Божія. Міръ былъ созданъ не въ одинъ день. Въ одно и тоже время невозможно длать два дла. Въ настоящее время мы не въ состояніи присоединить ко всмъ нашимъ затрудненіямъ порицаніе за такую мру и ложное ея толкованіе. Какъ мы предпримемъ что нибудь, имющее видъ ограниченія власти господина, вс аболиціонисты тотчасъ же подымутъ вопль и мы погибли.

— Но, сказалъ мистеръ Диксонъ: — не справедливо ли сначала, опредливъ долгъ нашъ, исполнить его, и результатъ исполненія предоставить вол Божіей? Неужели въ длахъ подобнаго рода мы должны слдовать не внушенію совсти нашей, а чувственнымъ побужденіямъ?

— Кто говоритъ про это? сказалъ докторъ Пактредъ: — но, согласитесь, что можно совершать дла двоякимъ образомъ: благоразумно и безразсудно. Мы должны принимать въ соображеніе современныя требованія и браться только за такой трудъ, который, повидимому, назначаетъ само Божественное Привидніе. Я не хочу осуждать моихъ собратовъ, придетъ время, когда необходимость, и даже долгъ, принудитъ ихъ показать себя въ надлежащемъ свт и высказаться по этому предмету откровенно, по чтобъ пріобрсть прочную основу, съ которой вліяніе Слова Божія будетъ имть благотворное дйствіе, необходимо еще нужно испытать и перенесть много зла. При настоящемъ положеніи длъ, я полагаю, что многіе невольники длаются набожными съ опредленною цлію. Братія полагаютъ, что воспитаніе не обойдется безъ затрудненій, съ этимъ согласенъ и я. Желательно было бы упрочить права невольниковъ въ отношеніи къ родственнымъ связямъ, если только можно это сдлать, не въ ущербъ боле значительнымъ интересамъ. Не надо забывать, что царство Божіе не отъ міра сего.

— Надюсь, сказалъ мистеръ Диксонъ:— Господь проститъ мн, если я былъ нерадивъ въ минувшее время! Отнын, чтобы другіе не длали, я буду слдовать внушеніямъ моей совсти. Я буду прямо и врно изъяснять чорному племени слово Божіе и поставлю на видъ дому уды его заблужденія. Уходя отъ сюда, я долженъ сказать нсколько словъ моимъ свернымъ собратамъ: мн не нравится ихъ нершительный образъ дйствій. Братія въ невольническихъ штатахъ подвержены многимъ искушеніямъ. Противъ нихъ вооружено все общественное мнніе. Имъ нужно, чтобы сверные собраты стояли твердо и поддерживали ихъ. Но, увы! далеко не такъ дйствовали послдніе! Они извиняли наше страшное заблужденіе, и тмъ ослабили насъ боле, чмъ вс другія причины. Общественное мнніе отступаетъ назадъ. Пресвитеріанскіе проповдники потворствуютъ смертному грху. Дти и юноши гибнутъ, испытывая на себ всю силу самовластія. Наша страна наполнена тюрьмами невольниковъ и никто не заботится о жалкомъ торг несчастными созданіями. Наши скоттеры утопаютъ въ невжеств и разврат, и въ добавокъ наши же собраты, какъ, напримръ, мистеръ Бонни, начинаютъ защищать это зло. Мистеръ Кокеръ защищаетъ пресвитеріанъ. Къ несчастію! Края одежды ихъ обагрены кровію невинныхъ, они, ради союза, готовы уничтожить тхъ, за которыхъ умеръ Спаситель. Братія! вы не вдаете, что творите! Вы наслаждаетесь благами жизни въ стран, не пораженной такимъ Зломъ. Ваши храмы, ваши училища и вообще вс полезныя учрежденія ваши развиваются и благоденствуютъ, тогда какъ наши не только остановились въ своемъ развитіи, но и надаютъ. Вы не чувствуете этого, потому что не живете между нами. Будьте, однако, осторожны, и помните, что развращеніе нравовъ въ одной части государства неизбжно заражаетъ и другую. Помните, что рано или поздно вы должны дать отвть за тотъ грхъ, который питаете въ сердцахъ своихъ и усиливаете своимъ равнодушіемъ. Молю Бога, да отвратитъ Онъ отъ васъ свой праведный гнвъ! Но Богъ правосуденъ, и я трепещу и за васъ, и за себя. Прощайте, братія: я долженъ отправиться въ путь. Вы не хотите слушать меня, а я не могу вступить въ ваше совщаніе.

Сказавъ это, мистеръ Диксонъ всталъ, съ тмъ чтобы удалиться.

— Полно, полно, собратъ, не принимай это такъ серьзно, сказалъ докторъ Кушингъ. Останься, провели съ нами этотъ день, и дай намъ побесдовать по христіански.

— Я долженъ идти, отвчалъ мистеръ Диксонъ. Я далъ слово говорить проповдь сегодня вечеромъ и долженъ сдержать его. Заглянувъ сюда, я надялся сдлать что нибудь доброе, но вижу, что надежды мои не оправдались. Прощайте, братія, я помолюсь за васъ.

— Мн бы хотлось поговорить объ этомъ предмет именно съ тобой, сказалъ Кушингъ:— прізжай, пожалуйста. Въ длахъ подобнаго рода весьма трудно усмотрть прямую дорогу.

Бдный докторъ Кушингъ принадлежалъ къ числу людей, которымъ суждено, подобно пловучему маяку, плавать на одномъ мст, и измнять свое положеніе, по произволу морскихъ приливовъ и отливовъ. У него достаточно было любви, великодушія, набожности,— словомъ всего прекраснаго, кром способности и воли располагать своими дйствіями. Клэйтонъ, увидвъ ясно, что тутъ ничего не сдлать и невыиграть, тоже всталъ и сказалъ, что доле не можетъ оставаться, и что ему пріятно будетъ имть спутника въ лиц мистера Диксона.

— Какой славный человкъ этотъ Диксонъ! сказалъ Кушингъ, проводивъ двухъ гостей.

— Въ немъ много прекраснйшихъ чувствъ, замтилъ докторъ Пактредъ.

— Да, сказалъ докторъ Кокеръ: — Диксонъ былъ бы прекрасный человкъ, еслибъ не былъ одержимъ мономаніей. Когда онъ начинаетъ говорить объ этомъ предмет, я стараюсь его не слушать. Разсуждать съ нимъ и скучно и безполезно. Я переслушалъ вс его сужденія нсколько разъ…. пустая трата времени.

— Но все же, сказалъ мистеръ Кушингъ:— я желаю, чтобы было что нибудь сдлано.

— Кто этого не желаетъ, возразилъ докторъ Кокеръ: — мы вс желаемъ что нибудь сдлать. Но если невозможно, значитъ такъ тому и быть. Теперь займемтесь нашимъ дломъ внимательне и вникнемъ въ нкоторыя подробности.

— Да, сказалъ докторъ Пактредъ: — вы имете предъ нами большое преимущество. У васъ хотя и есть такіе бдные, добрые люди, какъ этотъ Диксонъ, но они составляютъ такое незначительное меньшинство, что ничего не могутъ сдлать, они не допускаются даже въ церковныя собранія, не подаютъ ни просьбъ, ни жалобъ, и потому вы не знаете огорченій, какія испытываемъ мы. Мы не можемъ избрать старшины изъ невольническихъ штатовъ, для васъ же это возможно, какъ возможно все, что служитъ къ водворенію и сохраненію добраго согласія.

ГЛАВА XLII.

ПИСЬМО НЕВОЛЬНИКА.

По прізд домой, Клэйтонъ получилъ письмо, содержаніе котораго мы сообщаемъ нашимъ читателямъ:

‘Мистеръ Клэйтонъ!

Я изгнанникъ, я отверженецъ общества. Я не могу показаться въ народ: не смю выходить изъ моего убжища, за преступленіе, котораго не знаю. Мистеръ Клэйтонъ! если вашимъ отцамъ вмнено въ обязанность сражаться и проливать кровь за оскорбленія, то почему же это право не предоставлено и намъ? Ваши отцы и въ половину не могли подвергаться такимъ оскорбленіямъ, какія суждено намъ испытывать. Ихъ жены и семейства оставались неприкосновенными. Ихъ не покупали и не продавали, ими не торговали, тогда какъ насъ — покупаютъ и продаютъ, торгуютъ нами на рынкахъ, какъ скотомъ. Читая исторію Америки, я не понималъ причинъ, но которымъ возгарались войны. Ваши отцы были всмъ довольны. Они имли возможность содержать свои семейства не только безбдно, по даже въ роскоши, несмотря на то, они охотно предавались ужасамъ войны и проливали свою кровь. Я изучалъ Декларацію о независимости, въ ней, правда, многое несправедливо и неутшительно, но посмотрите на законы, которые постановлены надъ нами. Еслибъ вашимъ отцамъ воспрещалось обучать дтей своихъ, еслибъ ихъ всхъ раздлили между владльцами и объявили имъ, что они не имютъ права на собственность, кром разв мула, да плуга, тогда, конечно, былъ бы нкоторый смыслъ въ объявленіи войны. Каково же положеніе нашего народа въ Южной Каролин? Датчанинъ Вези былъ человкъ замчательный. Его исторія иметъ тотъ же самый характеръ, который могла имть и исторія Георга Веллингтона, еслибъ его предпріятіе не увнчалось успхомъ. Что принудило его взяться за великое дло? Декларація о независимости. Что же говоритъ ваша Декларація? ‘Вс люди одарены отъ Создателя нкоторыми неотъемлемыми правами, и между ними — жизнью, свободой и возможностью обладать счастіемъ: эти истины очевидны.’ Объ этомъ намъ читаютъ каждое четвертое іюля. Это было читано датчанину Вези, Питерсу, Нойерсу и всмъ другимъ доблестнымъ, добрымъ людямъ, которые отважились послдовать вашему примру и вашимъ правиламъ. Имъ не удалось пополнить свое предпріятіе и вашъ народъ повсилъ ихъ. Вашъ народъ не могъ постигать причины, которая принудила ихъ ршиться на эту попытку. У нихъ, говорили,— достаточно было и пищи, и одежды, имъ доставлены были вс удобства. Прекрасно, а разв у вашего народа недостаточно было пищи и одежды, разв вы не имли бы ни той, ни другой, оставаясь провинціей Англіи, по настоящее время? Мы не имемъ того, что вы имете: у васъ все лучше, и средства къ жизни и удобства, и даже самые законы. Я слышалъ, какъ вашъ отецъ толковалъ эти законы, слышалъ толкованіе по этому предмету и мистера Джекиля: а между тмъ, когда люди возстаютъ противъ подобныхъ законовъ, вы съ удивленіемъ спрашиваете, что могло понудить ихъ къ тому? Правда: это въ высшей степени удивительно!

‘Подумайте объ этомъ, мистеръ Клэйтонъ, и не судите меня: я смотрю на этотъ предметъ съ точки справедливости…. Благодарю васъ, сэръ, за вниманіе и снисхожденіе, которыя вы мн постоянно оказывали, быть можетъ настанетъ время, когда я въ состояніи буду доказать вамъ мою признательность. Между тмъ я прошу васъ оказать мн милость, въ которой, надюсь, вы не откажете, ради того ангела, который покинулъ насъ. У меня есть сестра, дочь моего отца и отца Тома Гордона. Она была прекрасна и добра, и ея господинъ, имвшій огромное помстье въ Миссисипи, увезъ ее въ Огейо, и освободивъ женился на ней. У нея двое дтей — сынъ и дочь. Мужъ ея, умирая, завщалъ все свое состояніе ей и ея дтямъ. Томъ Гордонъ обьявилъ себя законнымъ наслдникомъ, завелъ процессъ и выигралъ. Актъ освобожденія моей сестры признанъ недйствительнымъ, ничтожнымъ. Она и дти ея находятся въ рукахъ человка, который не окажетъ имъ пощады. Сестра писала мн, что успла бжать отъ этого злодя, но теперь до меня дошли слухи, что она снова въ его рукахъ. Мистеръ Джекиль знаетъ вс подробности этого дла. Могу ли я просить васъ създить къ нему, освдомиться о сестр и написать мн нсколько словъ? Письмо, адресованное на имя мистера Джемса Твичелла, близь Канема, будетъ доставлено мн. Сдлавъ эту милость, вы пріобртете вчную признательность.

Гарри Гордона.’

Клэйтонъ читалъ письмо съ нкоторымъ изумленіемъ и величайшимъ вниманіемъ.

Оно написано было на грубой срой бумаг, продаваемой за лучшую въ мелочныхъ лавкахъ скоттеровъ. Гд находился Гарри, гд онъ скрывался,— для Клэйтона это было дломъ загадки. Но вызовъ оказать ему помощь былъ священнымъ для Клэйтона, и онъ, перемнивъ лошадь, отправился въ И…. гд проживалъ мистеръ Джекиль.

Клэйтонъ засталъ этого джентльмена углубленнымъ въ разсмотрніе документовъ, относившихся до огромнаго имнія, только что попавшаго въ руки Тома Гордона. Клэйтонъ началъ объясненіемъ, что прежняя владтельница Канема, миссъ Нина, на смертномъ одр, просила его принять участіе въ ея слугахъ. Поэтому-то онъ и захалъ узнать, не слышно ли чего-нибудь о Гарри?

— Покамстъ ничего, сказалъ мистеръ Джекиль, расправляя свои воротнички. Плантаціи въ нашемъ округ имютъ то неудобство, что находятся въ ближайшей смежности съ болотами. Изъ-за этого обстоятельства теряется и время, и деньги. Вы себ и представить не можете какіе богатства гибнутъ въ здшнихъ болотахъ. Я по крайней мр слышалъ, что потеря эта простирается до трехъ мильоновъ долларовъ. Бглецовъ, которые укрываются въ нихъ, мы преслдуемъ на основаніи законныхъ постановленій. Посл извстнаго промежутка времени, они лишаются покровительства законовъ, становятся изгнанниками, тогда на нихъ бросаются наши охотники, отъискиваютъ ихъ и нердко убиваютъ по-два, по-три человка въ день, но только пользы отъ этого мало.

— Такъ вы полагаете, что Гарри скрывается тоже въ болотахъ,— сказалъ Клэйтонъ, не имя ни малйшаго расположенія пускаться съ мистеромъ Джекилемъ въ дальнйшее разбирательство этого вопроса.

— Конечно, въ этомъ я не сомнваюсь. Надо вамъ сказать, что въ здшнихъ краяхъ есть одинъ негръ, который бродяжничаетъ по болотамъ вотъ уже нсколько лтъ. Иногда по цлымъ мсяцамъ о немъ нтъ ни духу, ни слуху,— а потомъ вдругъ появится — то въ одномъ мст, то въ другомъ, замчательно при этомъ, что никто не можетъ поймать его. Нтъ никакого сомнніе, что негры всхъ плантацій знаютъ его, но никто изъ нихъ ни за что въ свт не сознается въ томъ. О, они чрезвычайно скрытны. Это, я вамъ скажу, страшно развращенное племя!

— Къ мистеру Гордону, вмст съ этимъ обширнымъ помстьемъ, кажется, перешла во владніе и сестра Гарри? сказалъ мистеръ Клэйтонъ.

— Да, да! отвчалъ мистеръ Джекиль: эта женщина надлала намъ порядочныхъ хлопотъ. Представьте! убжала въ Цинцинатти, и я долженъ былъ хать туда и выслдить ее. Это, я вамъ скажу, стоило большихъ безпокойствъ и издержекъ. Еслибъ не любезность и услужливость со стороны мстныхъ властей, дло бы вышло дрянь.

— Значитъ вы успли воротить ее, скалъ Клэйтонъ: — а я пріхалъ поговорить съ мистеромъ Гордономъ, не продастъ ли онъ ее?

— Опоздали! онъ уже продалъ. Въ настоящее время она находится въ Александріи, въ дом Бигона и Борна.

— Съ дтьми?

— Разумется. Продажу эту я нкоторымъ образомъ вмняю себ въ заслугу. Томъ, человкъ вспыльчивый, и къ тому же страшно золъ на сестру Гарри за ея упрямство. Я ужь и не знаю, что бы сдлалъ онъ съ ней, еслибъ я его не усовстилъ. Я показалъ ему на нкоторые долги, уплату, которыхъ нельзя отлагать на отдаленный срокъ безъ большаго ущерба имнію, словомъ, я убдилъ мистера Гордона продать эту женщину. Я старался успокоить его и своимъ вліяніемъ привесть его въ лучшее настроеніе духа, сказалъ мистеръ Джекиль: — если вы хотите купить эту женщину, то всего вроятне, что вамъ ее не продадутъ.

Клэйтонъ, узнавъ все, что хотлъ узнать, немедленно отправился въ Александрію. Здсь, въ народ, онъ замтилъ чрезвычайное волненіе. Одна невольница, говорили ему, которую слдовало отправить отсюда въ оковахъ, умертвила двоихъ своихъ дтей. Лишь только молва объ этомъ дошла до слуха Клэйтона, какъ онъ инстинктивно угадалъ, что эта невольница была Кора Гордонъ. Онъ поспшилъ въ судъ, надясь собрать тамъ боле врныя свднія, зданіе суда окружено было такой массой народа, что пробраться сквозь нее стоило большихъ усилій. У ршотки, отдлявшей подсудимыхъ отъ судей, въ глубокомъ траур сидла женщина, лицо которой, блдное, изнуренное, все еще сохраняло слды прежней красоты. Блестящіе чорные глаза имли какое-то особенное, зврское выраженіе. Тонкія неподвижныя черты сохраняли спокойную ршимость. Вообще все лицо носило на себ оттнокъ глубокой торжественности. Повидимому, на вс формальности суда она смотрла съ величайшимъ равнодушіемъ. Наконецъ она заговорила, дрожащимъ, по звучнымъ голосомъ:

— Если джентльмены позволятъ мн говорить, то я избавлю ихъ отъ лишняго труда допрашивать свидтелей. Зачмъ пускаться въ длинные допросы и изслдованія, когда можно избжать ихъ.

Эти слова возбудили всеобщее любопытство, между зрителями, наполнившими, всю залу, замтно было сильное волненіе.

— Можешь говорить, сказалъ судья.

Подсудимая встала, развязала ленты своей шляпки, и посмотрла на собраніе судей съ выраженіемъ безумной радости, смшанной съ сознаніемъ ужаснаго преступленія.

— Вы хотите знать, сказала она: — кто убилъ этихъ дтей? Извольте, я скажу вамъ. И при этомъ она окинула взоромъ всхъ зрителей, взоромъ, столь выразительнымъ, какъ будто она вызывала на борьбу съ собой все собраніе: убила ихъ я.

Сдлавъ это странное признаніе, которое произвело въ зрителяхъ сильное волненіе, она въ теченіе нсколькихъ секундъ оставалась безмолвною.

— Да, продолжала она: — я убила ихъ, и о, какъ рада, что это сдлала! Вы хотите знать, почему я ихъ убила? Потому, что любила ихъ… любила такъ горячо, что для спасенія ихъ душъ ршилась погубить свою душу. Я слышала, что нкоторые считаютъ меня за сумасшедшую, и думаютъ, будто я совсмъ не знала, что длала. Они ошибаются: я сдлала это совершенно въ здравомъ ум. Я родилась, чтобъ быть невольницею моего отца. Ваша старйшія, гордая, виргинская кровь течетъ въ моихъ жилахъ, какъ течетъ она въ большей половин тхъ несчастныхъ, которыхъ вы бичуете и продаете. Я была законною женою благороднаго человка, который сдлалъ все, что отъ него зависло, чтобъ избжать вашихъ безчеловчныхъ законовъ и освободить меня. Мои дти родились свободными, воспитывались, какъ свободные, пока сынъ моего отца не началъ процесса и не обратилъ насъ въ невольниковъ. Судья и присяжные помогли ему… вс ваши законы, вс блюстители закона помогали ему похитить права вдовы и сиротъ. Судья объявилъ, что сынъ мой, будучи невольникомъ, поможетъ имть собственности, кром мула, да плуга, и насъ передали въ руки Тома Гордона. Я не буду говорить, что это за человкъ: такое объясненіе ни къ чему не поведетъ. Въ день Судный Господь воздастъ ему за его беззаконія! Я успла, однако же, бжать отъ него въ Цинцинатти. Онъ послалъ за мной туда, и законъ выдалъ меня. Завтра мн предстояло отправиться отсюда въ оковахъ, и съ этими дтьми,— съ сыномь-невольникомъ, съ дочерью….

Взглядъ, который она бросила въ этотъ моментъ на все собраніе, говорилъ выразительне всякихъ словъ.

— Они прочитали вечернія молитвы, пропли гимны и потомъ, когда заснули сномъ невинности, я отправила ихъ на зеленыя, никогда неувядающія пажити. Говорятъ, это ужасный грхъ. Врю. Но я уже сказала, что для спасенія ихъ души, ршилась погубить свою душу. Мн теперь не на что надяться и нечего бояться. Теперь мн все равно, куда бы меня ни отправили, что бы со мной ни сдлали. Я знаю одно, что дти мои вн всякой опасности. Обращаюсь къ вамъ, матери семействъ! На моемъ мст вы бы сдлали тоже самое, въ противномъ случа, или вы не знаеге, что такое рабство, или не любите дтей своихъ, какъ я любила моихъ. Я кончила.

Она сла, сложила руки на груди, потупила взоры, и казалась совершенно равнодушною къ дальнйшимъ мнніямъ и дйствіямъ судей.

Черезъ нсколько минутъ ее отвели въ тюрьму.

Клэйтонъ ршился въ душ своей сдлать для облегченія ея участи все, что только можно. Ея признаніе устраняло теперь всякіе допросы. Клэйтонъ, однако же, надялся пробудить къ мой состраданіе нкоторыхъ друзей своихъ, жившихъ въ этомъ город.

Ma другой день онъ зашелъ въ тюрьму с.ъ однимъ священникомъ и выпросилъ позволеніе видться съ ней. Преступница приняла ихъ съ такимъ спокойствіемъ, какъ будто сидла въ гостиной. Клэйтонъ представилъ ей высокопочтеннаго мистера Дентона. При этихъ словахъ глаза несчастной выражали гнвъ.

— Вроятно, джентльмены имютъ какое нибудь дло? сказала она, подавивъ душевное волненіе.

— Мы зашли узнать, отвчалъ священникъ: — нельзя ли теб помочь чмъ нибудь?

— Напрасно, сэръ, сказала она, отрывисто: — вы не поможете мн.

Клэйтонъ вынулъ письмо Гарри и, вручивъ его преступниц, сказалъ:

— Прочитавъ это, быть можетъ, ты примешь меня, если и зайду сюда завтра въ это же самое время.

На другой день, когда Клэйтонъ зашелъ, тюремщикъ проводилъ его до дверей заточенной.

— Тамъ какая-то лэди, и что-то читаетъ! сказалъ онъ.

— Въ такомъ случа надо обождать, мн бы не хотлось помшать имъ, сказалъ Клэйтонъ, нершительнымъ тономъ.

— Ничего! невелика бда, если и помшаете, возразилъ тюремщикъ.

Но Клэйтонъ положилъ руку на руку тюремщика, чтобъ остановить его движеніе. Но звукамъ голоса, долетвшимъ сквозь темничную дверь до слуха Клэйтона, безошибочно можно было заключить, что незнакомая женщина читала молитву. Она молилась передъ Вездсущимъ, Превчнымъ милосердіемъ за сестру, угнетенную и убитую горемъ…. Черезъ нсколько секундъ дверь немного отворилась, и Клэйтонъ услышалъ очаровательный гимнъ:

— Надюсь, ты позволишь мн приходить сюда каждый день? Вдь я знаю, что значитъ страдать.

Подавленный вопль былъ единственнымъ отвтомъ, за нимъ послышались невнятныя слова, но не трудно было разобрать, что эти слова говорились въ утшеніе страдалицы.

Черезъ минуту дверь отворилась, и Клэйтонъ очутился лицомъ къ лицу съ лэди въ глубокомъ траур. Она была высокаго роста. Черты лица ея, крупныя, но прекрасныя, въ настоящую минуту носили отпечатокъ выраженія, составляющаго исключительную принадлежность натуры возвышенной и свтлой. Оба они приведены были въ замшательство, и въ этомъ положеніи остановились другъ передъ другомъ. Изъ руки незнакомки выпала перчатка. Клэйтонъ поднялъ ее, подалъ, поклонился, и незнакомка удалилась. Эта странная встрча, это спокойное и свтлое лицо напомнили Клэйтону спокойную, плнительную красоту Нины. Ему, казалось, что передъ нимъ стояла Нина, и исчезла вмст съ незнакомкой. Изыскивая впослдствіи причину своего волненія, онъ приписывалъ его нжному и тонкому аромату, которымъ пропитана была поднятая перчатка, и который Нина всегда употребляла. Такъ странны и таинственны бываютъ прикосновенія къ невидимой электрической цпи нашего существованія.

Клэйтонъ засталъ сестру Гарри въ боле мягкомъ настроеніи духа, чмъ наканун. На щекахъ ея оставались слды слезъ, на стол лежала открытая Библія, вообще преступница была спокойна и вполн владла собою.

— Извините, мистеръ Клэйтонъ, сказала она,— за мой суровый вчерашній пріемъ. Не всегда мы въ состояніи располагать своими чувствами, и потому не всегда можемъ длать то, что слдуетъ. Благодарю васъ за расположеніе къ намъ. Къ сожалнью, у насъ много добрыхъ людей, но весьма немногое могутъ они сдлать.

— Не могу ли я помочь теб въ выбор адвоката? сказалъ Клэйтонъ.

— Нтъ, мн не нуженъ адвокатъ…. я не хочу его. Я не хочу его. Я не стану оправдывать себя: пусть законъ совершаетъ свое дло. Если увидите Гарри, скажите ему, что я люблю его. Если можете помочь ему — помогите. Если можете подлиться съ нимъ своимъ временемъ, вліяніемъ или деньгами, если можете доставить ему средства удалиться въ страну, гд онъ будетъ пользоваться общими человческими правами, сдлайте это: и благословеніе несчастныхъ низойдетъ на васъ и на ваше потомство. Вотъ все, чего я прошу отъ васъ.

Клэйтонъ всталъ, чтобы удалиться. Онъ исполнилъ порученіе. Онъ собралъ вс свднія, и даже боле, чмъ желалъ Гарри. Долго думалъ онъ, писать ли къ Гарри о всемъ, или совсмъ ничего не писать. Факты, которые ему предстояло сообщить, были таковы, что пламя, бушевавшее въ душ Гарри, легко бы могло обратиться въ настоящій вулканъ. Клэйтонъ трепеталъ при мысли, что пожаръ этотъ приметъ самые грозные размры, и еще боле вооружитъ противъ него то сословіе, съ которымъ онъ находился въ борьб. Полагая, однако же, что Гарри лучше получить эти свднія въ предупредительномъ и осторожномъ вид, Клэйтонъ слъ и написалъ слдующее:

‘Я получилъ твое письмо…. Не считаю за нужное говорить, что я сожалю о всемъ, что случилось въ столь непродолжительный промежутокъ времени, сожалю, вспоминая сколько о теб, столько же и о томъ созданіи, которое такъ дорого и священно для насъ обоихъ. Гарри, я, нисколько не стсняясь, допускаю, что ты живешь среди людей, которые длаютъ величайшія несправедливости. Я допускаю, что ты наравн съ прочими людьми, имешь право на жизнь, на свободу и на возможность наслаждаться счастіемъ. Я допускаю, что ваше племя страдаетъ и притомъ несравненно боле, чмъ страдали наши отцы.

— Конечно, я знаю,— весьма жестоко со стороны свободнаго человка совтовать терпніе другому человку, который угнетенъ и страдаетъ, а между тмъ я долженъ посовтовать теб именно это, мой долгъ, долгъ каждаго человка — добиваться отмны несправедливыхъ законовъ, которые угнетаютъ васъ. Не постигаю причины, почему отношенія между господиномъ и слугами должны измниться, если слуги сдлаются людьми свободными. Я утшаю себя мыслію, что такая перемна принесла бы существенныя выгоды, какъ господину, такъ и невольнику. Если это правда, то время обнаружитъ ее, и тогда перемна неизбжна. Относительно тебя, лучшій совтъ мой: бжать въ одинъ изъ сверныхъ штатовъ. Тамъ я доставлю теб средства начать жизнь при боле благопріятныхъ обстоятельствахъ. Очень жаль, что я долженъ сообщить теб весьма непріятныя извстія о твоей сестр. Ее продали въ одинъ торговый домъ въ Александріи, и, въ отчаяніи, она убила дтей. За это она содержится въ тюрьм и ждетъ судебнаго приговора. Я былъ у нея и вызывался сдлать все, что отъ меня зависитъ для облегченія ея участи. Она отклонила отъ себя мое предложеніе, она не хочетъ жить и уже призналась въ своемъ преступленіи, такъ что никакая помощь, хотя бы она и пожелала ее, не въ состояніи измниться участи. Она мысленно обнимаетъ тебя и желаетъ теб всего лучшаго. Въ слдующій разъ я поговорю съ тобой поболе.

‘Посл всего, что сказано въ этомъ письм, я не могу не сознаться въ душ своей, какимъ оно сухимъ, холоднымъ должно показаться теб. Еслибъ у меня была такая сестра, какъ твоя, и еслибъ жизнь ея была такая же злосчастная, я чувствую, что у меня не достало бы духу размышлять о подобныхъ вещахъ, и боюсь, что ты вполн раздляешь мое мнніе, во всякомъ случа, я принимаю несправедливость эту къ сердцу,— твое горе, я считаю своимъ горемъ, и увряю, что съ Божіею помощію, исправленіе и уничтоженіе такого зла будетъ цлью моей жизни. Судебный приговоръ еще не скоро, и врь, что до той поры у твоей сестры есть добрые люди, которые сдлаютъ все, что только можно сдлать лучшаго для нея, въ ея положеніи.’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Клэйтонъ воротился домой и сообщилъ результатъ перваго своего совщанія съ пресвитеріанскимъ духовенствомъ.

— Признаюсь, я этого не ожидала, сказала мистриссъ Клэйтонъ.

— Я, совершенно напротивъ, ожидалъ, что это такъ и будетъ, сказалъ судья Клэйтонъ. Ты толкнулся къ пресвитеріанамъ, которые съ нами въ родственныхъ связяхъ. Попробуй обратиться теперь къ еписконаламъ, методистамъ, батистамъ, и ты услышишь отъ нихъ туже самую исторію. Весьма немногіе или, врне, никто изъ нихъ не ршится на такое предпріятіе, у нихъ, подобно мн, нть ни наджды, ни увренности, а что касается другихъ сословій, то о помощи отъ нихъ не слдуетъ и думать.

ГЛАВА XLIII.

ПУСТЫНЯ.

При изученіи человческой натуры, всего боле интересуютъ насъ взгляды различныхъ людей на одинъ и хоть же предметъ. Иногда перемна положенія или непостоянство темперамента въ состояніи перемнить всю силу какого нибудь довода, а вслдствіе этого обстоятельства можно утвердительно сказать, что непогршительность сужденій нашихъ — вещь невозможная. Мы привыкли смотрть на доводы за и противъ системы невольничества глазами людей, не испытавшихъ лишенія свободы, такъ смотрятъ на этотъ предметъ даже и т, которые всею душою ненавидятъ его. Мы не знаемъ цны свобод, потому что всегда свободны. Матеріаловъ для непогршительности въ сужденіяхъ мы не будемъ имть до тхъ поръ, пока не согласуемъ нашихъ взглядовъ и понятій со взглядами и понятіями тхъ, которые падаютъ подъ игомъ невольничества и чувствуютъ въ сердцахъ своихъ острое его жала. Скорби и страданія другихъ не производятъ на насъ сильнаго впечатлнія, хотя мы иногда и ощущаемъ ихъ, но очень скоро утшаемся. Мы весьма хладнокровно говоримъ и разсуждаемъ о многихъ предметахъ, которые, еслибы касались нашей личности, наврное лишили бы насъ спокойствія и возможности владть своими чувствами. Мы видли, какъ говорятъ и разсуждаютъ владльцы невольниковъ, видли, какъ разсуждаютъ люди, которые съ помощію общественнаго мннія и христіанскаго братства поддерживаютъ владльца и усиливаютъ его увренность въ своемъ положеніи. Для большей ясности и полноты нашего разсказа, мы должны теперь сообщить о томъ, какъ думаютъ и говорятъ о невольничеств сами невольники, и потому просимъ читателей послдовать за нами въ непроницаемую чащу Ужаснаго болота.

Представьте себ тихій, теплый индійскій вечеръ. Природа какъ будто тонетъ въ золотистомъ, тонкомъ туман, вершины деревъ тихо колеблются и чуть-чуть дрожащіе листья ихъ точно шепчутся между собою, боясь нарушить всеобщее спокойствіе и тишину. Въ дикомъ виноградник, котораго лозы опускались вокругъ знакомаго намъ острова тысячами фестоновъ, красовались пурпурныя кисти винограда. Маленькая колонія Дрэда увеличилась прибытіемъ стараго Тиффа съ дтьми и Гарри съ женою. Дти и Тиффъ были приняты въ хижину вдовы, мужъ которой сдлался жертвою безчеловчныхъ охотниковъ, какъ мы уже сказали въ одной изъ предыдущихъ главъ. Все населеніе общими силами построило для Гарри и Лизетты хижину, смежную съ другими.

Въ настоящую минуту старый Тиффъ копалъ картофель съ нсколькихъ грядъ, принадлежавшихъ всей колоніи. Дти бгали по острову, собирая осенніе цвты и виноградъ.

Дрэдъ, находившійся втеченіе ночи въ отсутствіи, лежалъ на трав въ тнистой сторон острова и держалъ въ рук библію, изношенный переплетъ которой и захватанные пальцами углы листовъ, доказывали ея частое употребленіе. Эта библія принадлежала Датчанину Вези.

Дрэдъ лежалъ, облокотясь на об руки, которыя поддерживали его массивную голову, большіе черные глаза его задумчиво смотрли на колебавшіяся вершины деревъ и отъ времени до времени слдили за разсянными, блыми облаками, тихо плававшими по голубому небосклону. Въ Дрэд находились такіе элементы, которые при другихъ обстоятельствахъ, могли бы сдлать изъ него поэта.

Его развитый организмъ и энергическій характеръ были чрезвычайно воспріимчивы и пробуждали въ его душ симпатію ко всмъ главнымъ силамъ природы. Единственною книгою, которую онъ имлъ привычку читать, которая услаждала его и развивала въ немъ душевныя силы, была библія. По своей организаціи и складу своего ума, Дрэдъ былъ похожъ на тхъ людей, которые любили скитаться въ дикихъ мстахъ и получали вдохновеніе въ пустын. Замчательно, что во всхъ вкахъ, общества и отдльныя лица, страдавшія отъ угнетенія, всегда искали утшенія въ Ветхомъ Завт или въ книг Откровенія. Даже и въ тхъ случаяхъ, когда многія мста оставались непонятными, эти священныя книги имли вдохновляющую силу, подобно безсловесной, но передающей вс движенія души, симфоніи, разыгрываемой стройнымъ оркестромъ, въ которомъ громкіе и стройные басовые инструменты сливаются съ мягкими и нжными звуками другихъ инструментовъ и производятъ дивную гармонію. Въ Библіи скрывается неопредленная сила, какъ-то особенно возбуждающая душу угнетенныхъ. Въ ней есть отличительное свойство привлекать, располагать къ себ, такъ что люди, совершенно изнемогающіе подъ бременемъ сильныхъ горестей, и готовые при своей немощи предаться унынію, съ жадностію читаютъ предсказанія о страшномъ суд, когда Сынъ Человческій, долженъ прійдти во всей своей слав, и вс святые ангелы съ нимъ, и воздать каждому по дламъ его.

Въ душ Дрэда эта мысль господствовала надъ всми другими. Онъ все перетолковывалъ подъ ея ноту. Въ то время, когда холера производила страшное опустошеніе, онъ находился въ сильномъ волненіи, каждое его слово, каждое движеніе носило на себ отпечатокъ какой-то торжественности. Бичъ этотъ былъ для него вскрытіемъ печати, звукомъ трубы перваго ангела, предвстникомъ другихъ ужаснйшихъ бдствій.

Дрэдъ не питалъ личной злобы и ненависти ни къ одному человческому существу. При дикомъ отшельническомъ образ жизни, ему рдко приводилось обнаруживать лучшія способности своей души, но все же, отдавая ему справедливость надо сказать, что въ немъ не было недостатка въ нжности, которая проявлялась преимущественно передъ дтьми и животными низшаго разряда. Въ часы досуга, съ помощію своихъ особенныхъ способностей, онъ находилъ удовольствіе созывать къ себ изъ глубины окрестныхъ лсовъ и кормить блокъ и птицъ. Отправляясь ли на охоту, или оставаясь дома, онъ постоянно держалъ въ карманахъ своей охотничьей одежды какія нибудь зерна. Въ настоящую минуту, углубленный въ созерцаніе природы, онъ услышалъ Тэдди, который невдалек отъ него призывалъ къ себ сестру.

— Фанни! Фанни! бги сюда! посмотри, какая миленькая блка.

Фанни немедленно прибжала.

— Гд? покажи!

— Ахъ! убжала! вонъ тамъ за тмъ деревомъ.

Все вниманіе дтей устремлено было на блку, и потому неудивительно, что они не замтили близкаго присутствія Дрэда. Онъ повернулся къ дтямъ, и смотрлъ на нихъ съ самодовольнымъ выраженіемъ, близкимъ къ улыбк.

— Вы хотите ее видть? сказалъ онъ.— Подождите немного.

Дрэдъ всталъ, посыпалъ зеренъ между кустарникомъ и мстомъ, гд лежалъ, снова слъ на лужайку и началъ тихонько насвистывать, подражая свисту самки блки, сзывающей своихъ дтенышей. Черезъ нсколько секундъ Фанни и Тэдди приведены были въ пріятное изумленіе. Изъ за листьевъ оплошнаго кустарника показалось пара маленькихъ глазокъ, потомъ постепенно и само животное, которому принадлежали эти глазки, — наконецъ, на лужайку выбжала молоденькая блка, и съ жадностію стала подбирать насыпанныя зерна. Дрэдъ, не спуская глазъ съ животнаго, продолжалъ насвистывать. Вскор другія дв маленькія блки послдовали примру своей подруги. Дти не могли удержаться отъ радостнаго смха, когда передовая блка, а вслдъ за ней и другія вскочили на руку Дрэда, которую онъ положили на траву. Дрэдъ поднялъ ихъ, нжно погладилъ, и маленькія животныя, повидимому, вполн подчинились его вол. Къ довершенію дтскаго удовольствія онъ пустилъ ихъ въ карманы и позволилъ уничтожить остальной запасъ зеренъ. Он начали ползать по Дрэду, обыскивать его карманы, забирались къ нему за пазуху, безъ всякаго стсненія и страха. Фанни боязливо протянула къ нимъ руку.

— А ко мн пойдутъ он? спросила она.

— Нтъ, дочь моя,— съ улыбкой отвчалъ Дрэдъ:— он тебя не знаютъ. Съ преобразованіемъ земли не будетъ такого отчужденія, тогда он пойдутъ и къ теб.

— Не понимаю, что онъ говоритъ,— подумала Фанни.

Дрэдъ, повидимому, испытывалъ величайшее удовольствіе при вид дтскаго изумленія. Чтобъ продлить его, онъ ршился показать другія свои способности въ этомъ же род. Окрестный лсъ оглашался вечернимъ пніемъ птицъ, и Дрэдъ вдругъ началъ отвчать одному изъ пвцовъ, превосходно подражая его звукамъ. Птичка, услышавъ отвтъ, продолжала пть съ большимъ одушевленіемъ, и такимъ образомъ переговоръ этотъ поддерживался нсколько минутъ.

— Видите, сказалъ Дрэдъ: я понимаю языкъ, которымъ говорятъ птицы. Каждый родъ птицъ иметъ свое особое нарчіе, на которомъ он говорятъ о томъ, что люди должны восхвалять Господа и избгать нечестія, но гршники не въ состояніи разслушать слова, потому что слухъ ихъ чрезвычайно грубъ.

— Я этого не знала, сказала Фанни, боязливымъ тономъ.— Что же говорятъ птицы?

— Я не могу назвать себя безгршнымъ, и потому не понимаю ихъ. Я знаю только, что птицы летаютъ къ небесамъ, гд имъ случается подслушать рчи ангеловъ. Я никогда не убиваю птицъ, потому что Господь даровалъ имъ возможность приближаться къ небу во всякое время.

Фанни находилась въ крайнемъ недоумніи.

Она доврчиво посмотрлъ на Дрэда, взяла корзинку съ виноградомъ и удалилась, намреваясь переговорить объ этомъ съ Тиффомъ.

Въ эту самую минуту послышался шорохъ на втвяхъ громаднаго дуба, стоявшаго близь того мста, гд лежалъ Дрэдъ, и вслдъ за тмъ Гарри спрыгнулъ на поляну. Дрэдъ всталъ на ноги.

— Ну, что! сказалъ онъ: придутъ?

— Придутъ, сегодня въ полночь они будутъ здсь. Посмотри, что я получилъ! прибавилъ Гарри,— вынимая изъ кармана письмо.

Это было письмо Клэйтона. Нужно было видть, съ какою быстротою неопредленное, мистическое выраженіе лица Дрэда уступило мсто выраженію проницательному и серьзному. Онъ снова сдъ на лужайку, положилъ письмо на колни, и началъ читать его, указывая пальцомь на каждое слово. Нкоторыя мста онъ, повидимому, прочитывалъ раза по три съ величайшимъ вниманіемъ, прочитавъ ихъ, останавливался на нсколько секундъ и угрюмо смотрлъ въ землю. Послдняя часть письма сильно его взволновала. Изъ груди его вылеіл ь подавленный стонъ.

— Гарри, сказалъ онъ наконецъ: — помни, наступитъ день, когда Господь возьметъ изъ рукъ нашихъ чашу долготерпнія, и передастъ ее въ руки нашихъ притснителей. Душа наша переполнена поруганіемъ и презрніемъ гордыхъ. Несчастіе ихъ на нихъ же и обрушится, и ихъ заблужденія должны исправить ихъ,

— Меня одно чрезвычайно безпокоитъ, сказалъ Гарри: — Гаркъ, который принесъ мн это письмо, до сихъ поръ не возвратился: ужь не случилось ли съ нимъ чего нибудь. Томъ Гордонъ бснуется, какъ демонъ, на нашей плантаціи. Наши люди привыкли къ кроткому обращенію, а кому неизвстно, что отъ плантаціи, находившейся въ такомъ управленіи, нельзя ожидать большихъ выгодъ въ короткое время, особливо, когда народъ притсненъ до высшей степени. Управляющимъ назначенъ старый Гокумъ,— извстный своей жестокостью и низостями. Томъ безусловно отдалъ всхъ людей въ его руки, а самъ пьетъ, развратничаетъ, уничтожаетъ устрицы и клянется, что застрлитъ перваго, кто придетъ къ нему съ жалобой. Гокумъ долженъ заплатить въ годъ извстную сумму и взять себ все остальное. Томъ Гордонъ держитъ при себ двухъ невольницъ, которыхъ нарочно купилъ для себя и для своихъ товарищей, какъ хотлъ купить и мою жену.

— Будь терпливъ, Гарри: — вдь это великое и славное учрежденіе,— сказалъ Дрэдъ, тономъ глубокой ироніи.

— Я боюсь за Гарка, сказалъ Гарри: — онъ отважный малый и для насъ все готовъ сдлать. Пощады не будетъ, если его поймаютъ.

Дрэдъ нахмурилъ брови и потупилъ глаза.

— Гаркъ долженъ быть здсь ночью,— сказалъ онъ.

— Да, дай Богъ увидть намъ его!

— Гарри, сказалъ Дрэдъ: когда они придутъ сюда, прочитай имъ Декларацію о независимости Соединенныхъ Штатовъ, и потомъ пусть каждый судитъ о нашихъ бдствіяхъ и бдствіяхъ нашихъ отцовъ, и пусть Господь будетъ судіею между нами. Теперь я долженъ идти и просить совта отъ Господа.

Дрэдъ всталъ и, сдлавъ прыжокъ, схватился за втку дуба, сучья котораго широко разстилались надъ тмъ мстомъ, гд они отдыхали, вскарабкался на верхъ и скрылся изъ виду. Гарри перешелъ на другую сторону поляны, гд стояла его хижина. Хлопотавшая внутри хижины Лизетта выбжала на встрчу и обвила руками его шею.

— Какъ я рада Гарри, что ты воротился!— Вдь ужасно подумать, что можетъ случиться съ тобой во время отсутствія. Мн кажется, Гарри, мы можемъ быть здсь очень счастливы. Посмотри, какую я устроила постель изъ листьевъ и моху. Об здшнія женщины такія добрыя, и я рада, что мы взяли къ себ Тиффа съ его дтьми, это такъ кстати. Я ходила съ ними гулять, и посмотри, сколько мы собрали винограда. О чемъ ты говорилъ съ этимъ страшнымъ человкомъ? Знаешь ли Гарри,— я ужасно боюсь его. Говорятъ, что онъ предсказываетъ будущее. Правда ли это?

— Не знаю, дитя мое, отвчалъ Гарри съ разсяннымъ видомъ.

— Пожалуйста, не говори съ нимъ много,— сказала Лизетта, а то пожалуй, и ты сдлаешься такимъ же угрюмымъ.

— Разв мн необходимо постороннее вліяніе, чтобъ сдлаться угрюмымъ?— сказалъ Гарри. Разв я не угрюмъ уже и безъ этого? Разв я и ты, Лизетта, не отверженцы общества?

— А разв это такъ ужасно? спросила Лизетта. Богъ производить для насъ дикій виноградъ, несмотря на то, что мы отверженцы.

— Да, дитя мое,— ты говоришь правду.

— И сегодня солнце сіяло такъ ярко, продолжала Лизетта.

— Правда, правда, но наступятъ бури, дожди и непогоды.

— Ну, что же длать! Тогда мы подумаемъ, что надо длать. Теперь, по крайней мр, не станемъ терять ни этого вечера, ни этого винограда.

ГЛАВА XLIV.

ХОЛМЪ СВИДТЕЛЬСТВА.

Въ двнадцать часовъ ночи Гарри всталъ съ постели и посмотрлъ изъ окна. Полоса лса, окружавшая островъ, казалась поясомъ непроницаемой темноты, но надъ ней, гд вершины деревьевъ рисовались силуэтомъ на небосклон,— небо представляло темный, прозрачный, фіолетоваго цвта, покровъ, усыпанный звздами. Гарри отворилъ дверь и вышелъ. Въ воздух господствовала такая тишина, что можно было разслушать шелестъ каждаго листочка. Гарри стоялъ, внимательно вслушиваясь въ даль. Въ отдаленной части лса раздался невнятный свистокъ. Гарри отвтилъ на него. Вскор послышался трескъ сухихъ сучьевъ, и звуки осторожнаго, сдерживаемаго разговора. Черезъ нсколько секундъ въ листьяхъ деревьевъ подл самой хижины поднялся сильный шелестъ. Гарри подошелъ къ тому мсту.

— Кто тутъ? спросилъ онъ.

— Сонмъ суда Божія, было отвтомъ, и вслдъ за тмъ на землю спрыгнула темная фигура.

— Аннибалъ?— спросилъ Гарри.

— Да, Аннибалъ, отвчалъ голосъ.

— Слава Богу! сказалъ Гарри.

Шелестъ листьевъ, между тмъ не смолкалъ, сучья раздвигались, человкъ за человкомъ спускался на поляну, и называлъ себя по имени.

— Гд же Дрэдъ? спросилъ одинъ изъ нихъ.

— Его нтъ дома, отвчалъ Гарри:— не бойся,— онъ будетъ здсь!

Партія людей разбрелась по полян, разговаривая вполголоса.

— А съ плантаціи Гордона нтъ никого?— спросилъ Гарри, взволнованнымъ голосомъ.

— Они будутъ, сказалъ одинъ изъ пришедшихъ. Можетъ статься, Гокумъ не дремлетъ сегодня. Впрочемъ, они ускользнутъ.

Партія въ это время собралась въ низменной части поляны, гд стояло засохшее дерево, съ надгробными внками изъ моху. Тамъ надъ недавней могилой, Дрэдъ сооружилъ грубый памятникъ изъ старыхъ пней, дерна и листьевъ.

На одномъ изъ чурбановъ, торчавшемъ выше всхъ другихъ, лежала связка сухихъ сосновыхъ сучьевъ, подъ которую Гарри подложилъ огонь. Она запылала яркимъ огнемъ, бросая красноватый отблескъ на окружавшія его чорныя лица. Кружокъ состоялъ человкъ изъ двнадцати — мулатовъ, квартероновъ и негровъ. Лица ихъ носили выраженіе суровой задумчивости и нкоторой торжественности.

Первое дйствіе со стороны собравшихся состояло въ томъ, что они взялись за руки и произнесли торжественную клятву никогда не измнять другъ другу. Лишь только кончилась эта церемонія, какъ изъ глубины окружающаго мрака таинственно выступилъ Дрэдъ и сталъ посреди кружка.

— Братія, сказалъ онъ: — это могила вашего товарища, у него хотли отнять жену, и потому онъ убжалъ въ пустыню. Но сонмъ нечестивыхъ преслдовалъ его, псы разорвали его и лизали его кровь. Я похоронилъ его на этомъ мстъ. Могил его я далъ названіе — Холмъ свидтельства. Помните, этотъ холмъ будетъ вашимъ свидтелемъ, потому что онъ слышитъ вс ваши слова.

Торжественное ‘Аминь’, вполголоса произнесенное собравшимися, заключило слова Дрэда.

Кружокъ расположился на разбросанныхъ могилахъ, и Гарри началъ:

— Братія! кто изъ васъ бывалъ на празднеств 4-го іюля?

— Я былъ! я! я! мы были вс! было отвтомъ, произнесеннымъ протяжно, глухо и угрюмо.

— Братія! я намренъ объяснить вамъ исторію этого празднества. Много лтъ тому назадъ, здшній народъ былъ немногочисленъ, бденъ и ничтоженъ, имъ управляли люди, присылаемые изъ Англіи, и притсняли его. Наконецъ народъ ршился освободиться отъ своихъ притснителей, управлять собою посвоему и составлять свои законы. Еслибъ это ему не удалось, то перевшали бы всхъ зачинщиковъ, и нечего было бы говорить объ этомъ. Но, ршившись сдлать это, они собрались, написали бумагу, которая должна была показать всему свту причину ихъ возстанія. Вы слышали содержаніе этой бумаги при барабанномъ бо и при распущенныхъ знаменахъ, теперь выслушайте ее здсь, на могилахъ людей, которыхъ они умертвили.

И Гарри, при свт пылающаго костра, прочиталъ ‘Декларацію о независимости Соединенныхъ-Штатовъ’.

— Братія, сказалъ онъ: — вы слышали обиды, за которыя владтели сочли справедливымъ пролить свою кровь. Они возстали противъ Англіи, и когда Англія прислала войска свои въ здшнія земли, они начали стрлять солдатъ изъ-за житницъ, изъ-за деревьевъ, убивали ихъ на каждомъ шагу, пока не усилились въ достаточной степени, чтобъ составить войско, и открыто вступить въ бой.

— Да, сказалъ Аннибалъ: — я слышалъ объ этомъ отъ отца моего господина, онъ былъ въ рядахъ этого войска.

— Итакъ, продолжалъ Гарри,— если законы, которые они налагаютъ на насъ, не хуже тхъ, которые нкогда возложены были на нихъ, то пусть Господь будетъ судьею между нами и ими. Они жаловались, что не могли добиться справедливости въ судахъ: каково же наше положеніе, когда въ суд мы не смемъ даже защищать себя?

При этомъ Гарри съ увлеченіемъ и въ сильныхъ выраженіяхъ разсказалъ о побояхъ, нанесенныхъ Милли, и повторилъ звучнымъ и торжественнымъ голосомъ судебное постановленіе, которое врзалось въ его памяти огненными буквами. Онъ разсказывалъ о судьб своего собственнаго договора, о многолтнихъ услугахъ своихъ, кончившихся ничмъ, если только не хуже. Въ заключеніе Гарри началъ разсказывать исторію своей сестры, но рыданія прервали его голосъ. Слушатели во все это время сохраняли глубокое молчаніе, прерываемое иногда подавленнымъ, невольнымъ стономъ.

Посл непродолжительной паузы Аннибалъ поднялся на ноги.

— У меня былъ господинъ въ Виргиніи. Онъ продалъ мою жену и двухъ дтей въ Орлеанъ, а потомъ продалъ и меня. Вторую жену мою взяли за долгъ, и она умерла.

— Моя мать, сказалъ молодой квартеронъ, вставая съ мста: была невольницей въ Кентукки. Отецъ мой былъ трудолюбивый человкъ. Мать приглянулась одному мужчин, но не хотла и слышать никакихъ его предложеній. Она жаловалась господину, просила защитить ее, но вмсто защиты, господинъ продалъ ее. Въ какой нибудь годъ она совершенно посдла, сдлалась полоумная, полоумною и умерла.

— Теперь моя очередь говорить, сказалъ одинъ негръ, среднихъ лтъ, крпкаго тлосложенія, широкоплечій, и съ лицомъ, выражавшимъ ршительный характеръ. Дайте мн разсказать исторію.

— Разсказывай, Мондэй, сказалъ Гарри.

— Вы говорили о законахъ, я также имлъ съ ними дло. Вотъ видите ли: брать мой Самъ и я работали вмст на большой плантаціи Мортона, въ Виргиніи. У господина готовилась свадьба,— денегъ нтъ,— а потому нужно было продать нсколько негровъ Тому Паркеру. Томъ Паркеръ всегда покупалъ людей тамъ, гд нуждались въ деньгахъ, и потомъ перепродавалъ ихъ Саутеру, одному изъ ужаснйшихъ людей въ томъ кра. Самъ, бдняга, едва только не умиралъ съ голоду, но кое-какъ перебивался: продастъ, бывало, что нибудь въ лавочку Стона, да тмъ и кормится. Саутеръ узналъ про это, и сказалъ, что если поймаетъ его, то отправитъ прямехонько въ адъ. Однажды на плантаціи что-то пропало. Саутеръ воротился домой, привелъ съ собой Стона, и еще одного человка, по имени Гарви. Вотъ и говорить Саутеръ: я узнаю отъ него всю правду. Надо вамъ сказать, что вс трое были пьяны. Взяли, связали бднаго Сама, и начали его тиранить, Саутеръ ни минуты не давалъ отдыха своей ужасной плети, этого мало,— они жгли его горячими головнями и обливали кипяткомъ. Самъ былъ крпкій человкъ, но они потшались надъ нимъ цлый день, такъ что бдняга не вынесъ и умеръ. Стоны его разносились по всей плантаціи. Теперь, братія, вы увидите, что изъ этого вышло. Нкоторые изъ сосднихъ джентльменовъ, въ гомъ числ и нашъ господинъ, сказали, что Саутера нужно за это повсить, что его нужно представить въ судъ,— ну и представили, а какъ я быль родной брать Сама, то и отправился въ судъ послушать, чмъ дло кончится. Судьи начали съ того, что, по мннію ихъ, это вовсе не убійство, потому что негры не люди и убить негра не значитъ убить человка. Одинъ изъ адвокатовъ всми силами старался доказать, что негры тоже люди,— тоже человческія созданія. На это судья отвчалъ, что нтъ достаточной улики въ умышленномъ убійств, что господинъ иметъ право наказывать невольника, какъ ему вздумается. И почему Саутеръ зналъ, что невольникъ умретъ отъ его наказанія? Вотъ, знаете, судили, рядили, да судья и ршилъ, что это преступленіе втораго разряда. Если это убійство принадлежитъ ко второму разряду, то желалъ бы я знать, какое принадлежитъ къ первому разряду! Наконецъ сказали, что Саутера должно посадить на пять лтъ въ смирительный домъ. Сказать-то сказали, а сдлать-то не сдлали! потому что, знаете, отъ такого приговора всегда можно отдлаться. Саутеръ пошелъ бы въ верхній судъ, а тамъ, разумется, сказали бы, что господина нельзя обвинять, какъ бы онъ ни наказывалъ своихъ невольниковъ. Они ршили, что господина надо защищать, какія бы онъ ни длалъ жестокости {Если читатель полагаетъ, что невольникъ, говорившій эти слова, не вполн понялъ судебное постановленіе, то мы приведемъ здсь слова, которыя значатся въ судебныхъ протоколахъ Виргиніи и относятся именно до этого дла: ‘По длу Тернера опредлено, что владтель невольниковъ за преднамренное, жестокое, безмрное наказаніе своего невольника не можетъ быть обвиняемъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Для поддержанія власти господина и для обезпеченія покорности и повиновенія со стороны невольника, законъ необходимо долженъ защищать господина отъ судебнаго преслдованія, даже и въ такомъ случа, если побои или наказаніе будутъ преднамренны, жестоки или чрезмрны. (Протоколы 1831 г.).

Читатель, если только онъ обладаетъ достаточно твердыми первами, прочитавъ описаніе этого суда, убдится, какое дйствіе производитъ система невольничества на чувства образованнаго человка.}.

— Что вы думаете объ этомъ, братія?

Въ этотъ моментъ кружокъ увеличился новымъ лицомъ. Неожиданное его появленіе навело на собравшихся нкоторую боязнь, но это чувство сейчасъ же уступило мсто удовольствію и радости.

— И ты пришелъ, Генри? сказал ъ Гарри.

При этихъ словахъ Генри повернулся лицомъ къ факелу, а Гарри ужаснулся, увидвъ его странное выраженіе.

— Боже мой! что нибудь случилось, Генри? гд Гаркъ?

— Умеръ! отвчалъ Генри.

Какъ пораженный пулей передъ паденіемъ своимъ длаетъ прыжокъ, такъ и Гарри припрыгнулъ, испуская стонъ.

— Я такъ и думалъ! Я боялся за это, сказалъ Гарри: — о Гаркъ! Гаркъ! Да пошлетъ мн Богъ смерть тяжеле твоей, если я забуду это!

Любопытство привлекло всхъ къ новоприбывшему, который продолжалъ разсказывать о томъ, какъ Гаркъ, возвращаясь поздно на плантацію, возбудилъ подозрніе въ своихъ сношеніяхъ съ Гарри,— какъ Гокумъ, Томъ Гордонъ и его двое пьяныхъ товарищей старались пыткой принудить его признаться,— какъ вопли несчастнаго Гарка прогнали сонъ на всю ночь изъ всхъ хижиніъ на плантаціи,— какъ умеръ Гаркъ, не подавъ даже вида, что имлъ сношенія съ Гарри. Во время этого разсказа слушатели сохраняли глубокое и торжественное молчаніе.

Между тмъ Дрэдъ, сидвшій въ сторон съ поникшей головой, и боровшійся съ подавленными чувствами, всталъ съ своего мста и, подошедъ къ могил, положилъ на нее руку.

— Холмъ свидтельства! воскликнулъ онъ: — Богъ отцовъ ихъ да судитъ между нами. Если они считали себя въ прав возстать противъ своихъ притснителей, то должны ли винить насъ, если мы слдуемъ ихъ же примру? Мы ищемъ справедливости, которой не хотятъ оказывать намъ. Они не стыдятся поступковъ своихъ, какъ въ Содом, они творятъ беззаконія, не думая объ исправленіи.

Дрэдъ замолчалъ и въ теченіе минуты стоялъ съ воздтыми къ небу руками. Какъ громовая туча колеблется и перекатывается, сотрясаясь отъ накопленія электричества, такъ и его мрачная фигура дрожала отъ сильныхъ движеній души. Въ эту минуту онъ представлялъ собою нкоторое подобіе той грозной силы, передъ которою трепещетъ вся природа.

Дрэдъ трепеталъ, его руки дрожали, потъ крупными каплями катился по его лицу, въ его глазахъ горлъ необыкновенный огонь. Наконецъ изъ груди его стали вырываться звуки, какъ дикій, глухой ревъ раненаго льва, и слова полились свободнымъ потокомъ. Казалось, каждое изъ нихъ боле и боле вдохновляло Дрэда. Онъ говорилъ, и вс окружающіе слушали его въ торжественномъ безмолвіи.

Мало по малу вдохновеніе исчезало на лиц Дрэда. Руки его опустились. Въ теченіе нсколькихъ минуть онъ стоялъ съ поникшей головой, чарующая сила его волненія оставляла его слушателей безмолвными. Наконецъ, поднявъ руки къ небу, онъ произнесъ теплую молитву, изливши въ ней всю скорбь души своей.— Энергія, поддерживавшая его, замтно ослабвала, посл непродолжительнаго молчанія, онъ началъ приходить въ себя, какъ приходить человкъ посл сильнаго обморока. Обратясь къ взволнованному кружку, Дрэдъ сдлалъ знакъ ссть и заговорилъ съ ними уже обыкновеннымъ тономъ.

Совщаніе ихъ было довольно продолжительно, но на этотъ разъ не было еще принято невольниками никакого ршенія. Они хотли ждать, пока ихъ вызовутъ на противодйствіе угнетеніямъ. Самъ Дрэдъ, заключая собраніе, сказалъ, что часъ дйствія не наступилъ еще.

ГЛАВА XLV.

МНЕНЕ ФРАНКА РОССЕЛЯ.

Клэйтонъ продолжалъ стремиться къ своей цли. Онъ ршился просить законодательное собраніе о дозволеніи невольникамъ искать законнаго удовлетворенія за жестокія обиды, и, какъ необходимый приступъ къ тому, о прав быть свидтелями при судебныхъ слдствіяхъ. Франкъ Россель долженъ былъ поступить въ члены слдующаго собранія, и потому Клэйтонъ обратился къ нему первому съ цлію убдить его принять участіе въ этомъ дл.

Читатели наши, вроятно, неоткажутся заглянуть въ небольшую уединенную комнату, въ контор Франка, гд онъ по прежнему проводилъ холостую свою жизнь. Клэйтонъ сообщилъ ему вс свои планы и намренія.

— Единственное и безопасное средство къ постепенной эманципаціи, говорилъ онъ:— заключается въ реформ закона, проформу эту должно, само собою разумется, начать съ предоставленія невольнику законнаго права охранять свою личность. Нтъ ни малйшей пользы установлять законы для защиты невольника въ его семейномъ быту, или въ другомъ, какомъ бы то ни было его положеніи, пока мы не откроемъ ему пути, чрезъ Который, въ случа нарушенія этихъ законовъ, можно будетъ помочь ему. Безъ этого главнаго условія, тысячи законовъ будутъ навсегда оставаться мертвою буквою.

— Я это знаю, сказалъ Франкъ Россель: — Въ цломъ мір не существовало ничего ужасне нашего закона о невольникахъ. Его можно сравнить съ бездонною пропастью угнетеній. Никто такъ хорошо не знаетъ это, какъ мы, адвокаты. При всемъ томъ, Клэйтонъ, знать это и знать, что надо длать для исправленія зла — дв вещи совершенно различныя.

— Мн кажется особенной трудности не можетъ быть тамъ, чтобы знать: что надо длать,— сказалъ Клэйтонъ. Это очень просто: — надобно итти прямо впередъ и вразумить общество, надобно перемнить законы. Вотъ трудъ, который я назначилъ себ, и, Франкъ, ты долженъ помочь мн.

— Гм! Но дло въ томъ, мой другъ,— я долженъ сказать теб, безъ дальнйшихъ объясненій, что ставить въ щекотливое положеніе интересы Франка Росселя — совершенно не по моей части, откровенно говорю теб, Клэйтонъ, что на это я не могу согласиться: нельзя. Ты знаешь, что подобная вещь будетъ весьма не понутру нашей партіи. Это было бы тоже самое, что осаждать крпость, изъ которой непріятель будетъ бить насъ безъ всякаго для себя урона. Если я поступаю въ законодательное собраніе, то по невол долженъ держаться своей партіи, я представитель моей партіи, и потому не долженъ длать ничего такого, что могло бы поставить ее въ непріятное положеніе.

— Но скажи Франкъ, по чистой совсти и чести, неужели ты намренъ подставить шею свою подъ такую петлю, какъ эта? неужели ты на всю свою жизнь будешь привязанъ къ хвосту этой партіи?

— Не думаю, отвчалъ Россель. Петля со временемъ распустится сама собою, и тогда я потащу за собой всю партію. Чгобъ разсчитывать на успхъ, нужно всмъ подчиняться.

— Неужели же ты и въ самомъ дл не имешь другой цли въ жизни, какъ только возвыситься въ свт? спросилъ Клэйтонъ. Неужели нтъ другой великой и доброй цли, которая имла бы въ глазахъ твоихъ особенную прелесть? Неужели ты не находишь ничего возвышеннаго въ героизм и самоотверженіи?

— Можетъ быть и есть, сказалъ Россель, посл непродолжительнаго молчанія: — но, въ свою очередь, и я тебя спрошу: есть ли и въ самомъ дл что нибудь возвышенное? Свтъ будетъ смотрть на меня, какъ на шарлатана. Каждый гонится за чмъ нибудь существеннымъ, и, чортъ ьозьми! почему же и мн не слдовать примру прочихъ?

— Человкъ не можетъ существовать однимъ только хлбомъ, сказалъ Клэйтонъ.

— Ко всякомъ случа, хлбъ самъ по себ — вещь превосходная, возразилъ Франкъ, пожавъ плечами.

— Однако, сказалъ Клэйтонъ: — я не шучу, да и не желаю, чтобы ты шутилъ. Я хочу, чтобы ты отправился, вмст со мною, въ самую глубь твоей души, туда, гд нтъ волненія, хочу поговорить съ тобой откровенно и серьзно. Твой полушуточный тонъ не предвщаетъ хорошаго: онъ слишкомъ старъ для тебя. Человкъ, который принимаетъ все въ шутку въ твои лта, не общаетъ многаго: что будетъ изъ него, когда ему стукнетъ пятьдесятъ? Ты знаешь, Франкъ, что система невольничества, если мы не замнимъ ее, поразитъ наше государство, какъ ракъ поражаетъ человческій организмъ.

— Знаю, сказалъ Франкъ: — зародышъ его уже давно развивается.

— Въ такомъ случа, сказалъ Клэйтонъ:— если не для чего либо другаго, если не изъ гуманности къ невольникамъ, то во всякомъ случа, мы обязаны сдлать что нибудь — для пользы блыхъ, потому что система эта влечетъ насъ къ варварству съ быстротою, какую только можно представить себ. Виргинія не только разорилась чрезъ нее, но совершенно погибла. Сверная Каролина, мн кажется, пользуется завидною извстностью, какъ самый невжественный и бднйшій штатъ въ цломъ союз. Не думаю, чтобы во всей Европ нашлось государство, гд бдное сословіе несчастне, порочне и униженне, чмъ въ нашихъ невольническихъ штатахъ. Система эта уменьшаетъ у насъ населеніе. Боле или мене способные люди изъ простаго сословія ненавидятъ ее. Они стремятся въ какой нибудь штатъ, гд можно имть дло съ людьми порядочными. Съ каждымъ годомъ сотни и сотни переселяются изъ Сверной Каролины въ западные штаты. А какая причина тому?— Неестественная организація общества. Должно же наконецъ предпринять какія нибудь мры къ уничтоженію этого зла. Должно же когда нибудь сдлать первый шагъ къ прогрессу, въ противномъ случа, можно сказать, что мы ни къ чему не способны.

— Клэйтонъ, сказалъ Россель, такимъ серьзнымъ тономъ, къ какому онъ не привыкъ: я представляю теб весьма важный и истинный фактъ, что мы не можемъ этого сдлать. Люди, которые забрали власть въ свои руки, ршились держать ее за собою, и они не дремлютъ. Они ни подъ какимъ видомъ не позволятъ сдлать первый шагъ къ прогрессу,— потому что не намрены разстаться съ властью. Они не захотятъ потерять дв трети {Это выраженіе принадлежитъ Конституціи Соединенныхъ Штатовъ. Оно означаетъ что три невольника равняются одному свободному человку, относительно представительной части народонаселенія.} голосовъ, которыми располагаютъ: скоре они согласятся умереть. Подумай только о томъ, что система невольничества сохраняетъ цлость покрайней мр двадцати четырехъ милльоніовъ долларовъ. Неужели ты полагаешь, что эти люди сколько побудь заботятся о несчастныхъ блыхъ, о гибели штата и т. п.? По ихъ понятіямъ, бднйшее сословіе блыхъ можетъ убираться въ адъ, лишь бы имъ самимъ остаться въ поко. Что же касается до разоренія штата, то они думаютъ, что этого несчастія нельзя ожидать при ихъ жизни. Вотъ что нужно говорить. Эти люди владютъ нами,— тобою, мною. Они господствуютъ надъ каждымъ существомъ въ этихъ Соединенныхъ Штатахъ, они могутъ хлопнуть бичемъ надъ головой каждаго почтеннаго человка отъ Мэна до новаго Орлеана, и никто не долженъ возставать противъ такой наглости. Они управляютъ всмъ государствомъ: армія, флотъ, государственная казна, государственныя должности — все въ ихъ рукахъ, и тотъ, кто хочетъ возвыситься, долженъ непремнно подниматься по ихъ лстниц. Другой лстницы для этой цли не существустъ. Во всхъ Соединенныхъ Штатахъ нтъ интереса, на который они не имли бы вліянія, нтъ общества, дйствія котораго они не повряли бы. Я теб одно скажу, Клэйтонъ: — вступать въ борьбу съ ихъ вліяніемъ — тоже самое, что утишить сверный втеръ горстью золы.— Теперь, если была бы хотя малйшая надежда сдлать что нибудь доброе черезъ твое предпріятіе,— если бы ты имлъ въ виду хоть какой нибудь успхъ, то, почему же? я бы охотно принялъ твою сторону. Но въ твоемь предпріятіи я не вижу ни надежды, ни успха. Учрежденіе невольничества не можетъ быть измнено, и въ такомъ случа почему же и мн не защищать его вмст съ другими?

— Почему же не можетъ быть измнено? сказалъ Клэйтонъ.— Оно должно измниться, когда и природа вступаетъ въ бой противъ зла.

— Не спорю, но только это длинная исторія, и, конечно, я перейду къ тому, на чьей сторон окажется перевсъ ране моей кончины. Теб, Клэйтонъ, и всегда говорю правду, я не хочу обманывать тебя. Успхъ я обожаю, я не созданъ для пораженія, я долженъ имть власть. Въ поддержаніи системы невольничества заключается вся политика вождей ныншняго поколнія. Они сопротивляются тамъ, гд дло касается ихъ политики. Они должны распространять ее по всей территоріи. Они должны поддерживать перевсъ своей власти во всей территоріи. Они должны поддерживать этотъ перевсъ, чтобъ стать выше общественнаго мннія о человчеств. То, что ты называешь моральнымъ чувствомъ,— чистйшій вздорь! Весь міръ соглашается и соглашался съ существующимъ порядкомъ вещей въ нашемъ государств. Правда, въ настоящее время все вопіетъ противъ невольничества, но сдлай успхъ наши властелины,— и вопль этотъ затихнетъ. Англія шумитъ теперь и хлопочетъ, по при малйшей неудач невольниковъ она будетъ кротка, какъ овечка. Игвстное дло, что люди всегда будутъ шумть, когда нтъ возможности принудить ихъ держать языкъ на привязи, но что касается до Англіи, то ей во всякое время можно заткнуть ротъ хлопчатой бумагой. Она любитъ торговлю и ненавидитъ войну. Такъ точно затихнетъ и шумъ цлаго свта противъ системы невольничества. Теперь, когда ты видишь, какъ перемнчива и какъ обманчива человческая натура, то стоитъ ли и храбриться! Весь родъ человческій, вмст, не стоитъ, Клэйтонъ, какой нибудь пуговицы, и самоотверженіе на пользу человчества — чистйшая нелпость! Вотъ мой взглядъ на этотъ предметъ.

— Прекрасно, Франкъ. Ты высказалъ откровенно,— теперь моя очередь. Родъ человческій, какъ ты говоришь, можетъ быть чистйшею нелпостью,— но долгъ каждаго человка состоитъ въ сознаніи, что онъ существуетъ не исключительно для одного себя. Я не такого мннія. Я не обожаю успхъ, я не хочу обожать его. Если обстоятельства въ жизни вызываютъ меня на совершеніе праваго и благороднаго подвига, я не отстану отъ него до самой смерти, будетъ ли мое предпріятіе общать успхъ или нтъ,— мн все равно.

— Съ этимъ я совершенно согласенъ, сказалъ Россель: — такихъ людей, какъ ты, Клэйтонъ, я уважаю. Ты представляешь собою героическую поэму, которая можетъ служить иному развлеченіемъ въ жизни. Полагаю, ты не разсердишься, если я скажу, что съ своимъ предпріятіемъ ты страшно рискуешь своею популярностью?

— Нисколько, сказалъ Клэйтонъ.

— Я не на шутку боюсь, что рано или поздно, но ты будешь поставленъ въ самое затруднительное, безвыходное положеніе.

— И прекрасно.

— Разумется, я зналъ, что ты скажешь прекрасно. Но скажи, пожалуйста, къ чему ты поднимаешь столь трудное и многосложное дло? Почему бы теб не начать ходатайства о воспрещеніи разъединять семейство? Объ этомъ такъ много было шуму въ Европ, да и въ цломъ свт, что не мшало бы дать движеніе такому вопросу. Политическіе люди, повидимому, намрены что нибудь сдлать по этому предмету. Это иметъ пріятный жффектъ и доставитъ издателямъ газетъ въ сверныхъ штатахъ случай сказать нсколько словъ въ наше оправданіе. Кром того, у насъ есть много простосердечныхъ людей, которые не любятъ, да и не умютъ, заглядывать слишкомъ глубоко въ вещи подобнаго рода. Они увидятъ въ этомъ возможность сдлать что нибудь дйствительное въ пользу невольниковъ. Если ты будешь просить объ этомъ, то потянешь за собой толпу народа, тогда и я готовъ содйствовать теб.

— Ты знаешь, Франкъ, очень хорошо, да къ тому же я и сказалъ теб, что безполезно издавать подобный законъ, не предоставивъ невольнику возможности приносить жалобу и свидтельствовать въ суд противъ нарушенія этого же самаго закона.

— Такъ, такъ, сказалъ Россель: — но позволь предложить теб еще одинъ вопросъ. Можешь ли ты драться? Хочешь ли ты драться? Ршишься ли ты вооружиться ножемъ и пистолетомъ и убивать каждаго, кто пойдетъ противъ тебя?

— Разумется, нтъ. Ты знаешь, Франкъ, что я человкъ миролюбивый. Такія варварскія средства не въ моемъ вкус.

— Въ такомъ случа, любезный другъ, ты не способенъ на реформу въ южныхъ штатахъ. Я разсказу теб одну вещь, которую недавно узналъ. Ты сдлалъ нкоторыя замчанія на публичномъ митинг въ И…, эти замчанія подняли страшный вопль, начало котораго я приписываю Тому Гордону. Посмотри сюда. Замтилъ ли ты эту статью въ газет ‘Голосъ Свободы’? сказалъ Россель, взглянувъ на груду бумагъ, лежавшихъ въ безпорядк на письменномъ стол: — гд эта статья? А! вотъ она!

Въ то же время онъ передалъ Клэйтону листокъ, съ эпиграфомъ: Свобода и союзъ во вики вковъ нераздльны, и указалъ на заглавіе:

ЗАЩИТНИКЪ АБОЛИЦОНИЗМА.

Граждане, берегитесь!

‘Нсколько дней тому назадъ, мы имли удовольствіе слышать заключительную рчь въ Вашингтонскомъ Земледльческомъ Обществ. Въ этой рчи, ораторъ, мистеръ Эдуардъ Клэйтонъ, преднамреннно уклонился отъ своего предмета, чтобъ сдлать возмутительныя и мятежныя замчанія на состояніе законовъ, изданныхъ для управленія нашимъ невольническимъ населеніемъ. Приверженцамъ и защитникамъ нашихъ учрежденій время пробудиться! Замчанія подобнаго рода, пущенныя въ народ безпечномъ и невжественномъ, непремнно будутъ источникомъ мятежей и возстаній. Этотъ молодой человкъ, какъ кажется, зараженъ ядомъ сверныхъ аболиціонистовъ. Намъ необходимо внимательно слдить за образомъ дйствій такихъ людей. Единственное средство для сохраненія неприкосновенности нашихъ правъ заключается въ постоянной бдительности. Мистеръ Клэйтонъ принадлежитъ къ одной изъ самыхъ старинныхъ и самыхъ почтенныхъ фалмлій,— обстоятельство, длающее его поведеніе тмъ боле неизвинительнымъ.’

Клэйтонъ прочиталъ статью съ свойственной ему спокойной улыбкой.

— Кажется, я говорилъ весьма немного, сказалъ онъ: — я только указалъ на увеличеніе пользы для нашего земледлія чрезъ кроткое обращеніе и распространеніе моральнаго чувства между нашими работниками, а это, само собою разумется, заставило меня коснуться закона о невольникахъ. Я сказалъ не больше того, что извстно каждому.

— Но разв ты не знаешь, Клэйтонъ, сказалъ Россель:— что если человкъ иметъ врага, или кого бы то ни было, питающаго къ нему злобу, то, длая замчанія подобнаго рода, онъ дастъ ему въ руки громадную силу противъ себя? Нашъ простой народъ до такой степени невжественъ, что находится въ рукахъ всякаго, кто только хочетъ извлечь изъ него пользу. Это все равно, что пчелиный рой, въ немъ можно поддерживать порядокъ ударами въ металлическій тазъ. Томъ Гордонъ завелъ такой тазъ и намренъ управлять простымъ народомъ. Онъ отъ природы иметъ буйный характеръ, и не мудрено, что повлечетъ за собою всю чернь. И потому ты долженъ беречься. Твои родные расположены въ твою пользу, но случись что нибудь, и они оставятъ тебя. Кто же тогда будетъ тебя поддерживать? Совщался ли ты съ кмъ нибудь?

— Я говорилъ съ нкоторыми изъ протестантскихъ духовныхъ.

— И, безъ всякаго сомннія, сказалъ Россель: — они общали помолиться за тебя. Если ты получишь успхъ, они произнесутъ теб похвальное слово. Послушай, Клэйтонъ, я, съ своей стороны, вотъ что сдлаю. Если Томъ Гордонъ будетъ нападать на тебя, я заведу съ нимъ ссору и убью его, не подумавъ. Такихъ вещей я терпть не могу,— и мой поступокъ нисколько мн не повредитъ въ отношеніи къ моей партіи.

— Благодарю тебя, Россель, надюсь, такого рода услуга мн не понадобится.

— Любезный другъ, продолжалъ Россель: — вы, философы, имете чрезвычайно ошибочное мнніе на счетъ смертоноснаго оружія. Имъ не слдуетъ пренебрегать въ борьб съ людьми бездушными. Пара хорошихъ пистолетовъ теб не повредитъ, я не шутя говорю, Клэйтонъ, что ты долженъ носить пистолеты. Если враги твои узнаютъ, что ты имешь ихъ при себ и, въ случа крайности, намренъ сдлать изъ нихъ употребленіе, они, поврь, будутъ держаться подальше. Жизнь еще имъ не надола. А я увренъ, что въ непродолжительномъ времени у насъ поднимется порядочная суматоха. Томъ Гордонъ далеко хитре, чмъ ты полагаешь, онъ записался въ члены конгресса, и поврь,— съ его правилами онъ пріобртетъ много голосовъ. Въ конгресс онъ надлаетъ шуму, это наврное. Чтобъ показать себя, чтобъ дать нкоторую извстность своему имени, ему стоитъ только стать во глав крестоваго похода противъ аболиціонистовъ.

— Посл этого, намъ нельзя ни свободно говорить, ни свободно разсуждать въ нашемъ штат, сказалъ Клэйтонъ: — скажи, гд же мы находимся?

— Гд мы находимся, любезный другъ? Гм! я знаю гд, а если ты не знаешь, то узнаешь теперь. Свободно разсуждать? Конечно, мы можемъ обсуживать этотъ вопросъ только съ одной стороны, или, пожалуй, обсуживать со всхъ сторонъ всякій другой вопросъ, кром этого. Объ этомъ предмет нельзя разсуждать свободно, теб не позволятъ этого, пока владльцы невольниковъ будутъ поддерживать свою власть. Неужели ты думаешь, что они расположены позволить этимъ несчастнымъ, я говорю о блыхъ,— сбросить съ своихъ глазъ повязку, которая даетъ возможность такъ легко водить ихъ за носъ? Сдлай только они это и тогда прійдется имъ страшно поплатиться. Въ настоящее время эти жалкія созданія находятся въ довольно безопасномъ непокойномъ состояніи, такъ что партіи могутъ дйствовать посредствомъ ихъ по своему произволу, у нихъ есть голоса, остается только пользоваться ими. Они шумятъ, горой стоятъ за наши учрежденія, потому собственно, что они величайшіе невжи не знаютъ, что боле всего вредитъ имъ. И опять негры:— это хитрый народъ. У нихъ такія длинныя уши и такъ они пронырливы, что имъ все извстно, что бы ни говорили въ кругу владтелей невольниковъ, отсюда-то и старинная боязнь возстанія. А это, Клэйтонъ, слово страшное! Негры, я теб скажу, точно темный колодецъ, въ которомъ не видно, что скрывается на дн.

— По всему этому, сказалъ Клэйтонъ: — единственный способъ, и притомъ самый безопасный, предотвратить возстаніе — это реформа. Негры — терпливое племя — они въ состояніи долго переносить всякія обиды, имъ только стоитъ показать, что о нихъ заботятся,— и это уже будетъ самымъ дйствительнымъ предотвращеніемъ бдствія. Если вы хотите возстанія, то затворите этотъ предохранительный клапанъ: паръ самъ собою вырвется наружу. Въ настоящее время умы, такъ сказать, ростутъ, а ростъ ничмъ не остановишь: нтъ силы, подобной росту. Я видлъ вязъ, который раскололъ скалу потому только, что ему нуженъ былъ свтъ и воздухъ, и онъ пробилъ себ отверзтіе. Посмотри на аристократію Англіи, почему она сохранила свою самостоятельность? Потому что знала, гд и когда нужно уступить, потому что никогда и никому не мшала разсуждать, потому что снисходительно отступала въ сторону передъ силою возрастающаго народа. Вотъ главная причина ея существованія по настоящее время, между тмъ какъ аристократія Франціи раздроблена до атомовъ.

— Любезный Клэйтонъ, сказалъ Россель: — все это совершенно справедливо и весьма убдительно, но теб не убдить въ этомъ нашу аристократію. Наши аристократы осдлали молнію, и намрены мчаться на ней, очертя голову. Они думаютъ соединить Кубу съ Сандвичевыми островами,— и Богъ всть, что хотятъ сдлать! Хотятъ основать великую и могущественную невольническую имперію, при чемъ Сверные Штаты должны быть для нея тмъ же, чмъ была Греція для Рима. Мы будетъ управлять ими, а они — доставлять для насъ удобства жизни. Въ Южныхъ Штатахъ очень хорошо умютъ управлять народомъ. Мы еще въ колыбели начинаемъ изучать эту науку, у насъ много свободнаго времени изучать ее,— намъ больше нечего длать. Свободные штаты имютъ свои факторіи, торговые дома, училища и другія заведенія для народнаго образованія, и если мы достаточно осторожны, если мы не говоримъ имъ слишкомъ ясно, куда завлекаемъ ихъ, то они и не узнаютъ, пока не попадутъ въ нашу ловушку.

— Прекрасно, сказалъ Клэйтонъ: но ты исключилъ изъ своего разсчета еще одинъ элементъ силы.

— Какой же именно? спросилъ Россель.

— Бога.

ГЛАВА XLVI.

ПЛАНЫ ТОМА ГОРДОНА.

Томъ Гордонъ, между тмъ, началъ управлять родительской плантаціей, совершенно отступивъ отъ прежней кроткой, снисходительной системы. При его безграничномъ мотовств, при необузданномъ своенравіи, не было никакой возможности удовлетворить вс его денежныя требованія. Не выходя изъ границъ, опредленныхъ закономъ, онъ столько же обращалъ вниманія на пути, по которымъ приходили къ нему деньги, сколько обращаетъ на это вниманіе разбойникъ на большой дорог. Если Томъ былъ дурной владтель негровъ и господинъ, то потому, что въ душ его недоставало нкоторыхъ, необходимыхъ качествъ. Природа одарила его свтлымъ и проницательнымъ умомъ, энергическимъ и живымъ характеромъ. Подобно многимъ молодымъ людямъ, онъ неспособенъ былъ обманывать и обольщать себя ложными взглядами на вещи. Онъ смло, съ открытыми глазами, шелъ по пути нечестія и зла, весьма мало обращалъ вниманія на общественное мнніе, и еще того меньше на мнніе людей благоразумныхъ и добросовстныхъ. Поэтому для него ршительно было все равно, что думали другіе о немъ самомъ, или о его поступкахъ. Поговорятъ, устанутъ и замолкнутъ, въ свою очередь думалъ онъ о ближнихъ.

Слова умирающей Нины: ‘берегите, Клэйтонъ, моихъ людей скажите Тому, чтобы онъ не обижалъ ихъ’, часто приходили на память Клэйтону, посл отъзда его съ плантаціи. Между этими двумя характерами существовала такая непроходимая бездна, что невозможно было допустить даже мысли о сближеніи.

Ожидать чего нибудь хорошаго отъ передачи Тому послдняго желанія его сестры, Клейтонъ считалъ совершенно безнадежнымъ. А между тмъ предметъ этотъ тревожилъ его, не давалъ ему покоя. Какое имлъ онъ право скрывать такое завщаніе? Не обязанъ ли онъ былъ испробовать вс средства, какъ бы они⁴повидимому, ни были безнадежны? Подъ вліяніемъ этого чувства, Клэйтонъ слъ однажды и написалъ Тому Гордону, въ простыхъ, безыскусственныхъ выраженіяхъ, но со всми подробностями, о послднихъ минутахъ жизни Нины, написалъ въ той надежд, что, если слова его не подйствуютъ на Тома, то по крайней мр успокоятъ его собственную совсть. Смерть и могила имютъ свои священныя преимущества, — одна мысль о нихъ нердко пробуждаетъ въ душ человка чувство любви,— нe проявлявшееся въ теченіе всей его жизни. Немногіе обладаютъ такимъ каменнымъ сердцемъ, чтобы не тронуться описаніемъ послднихъ минутъ жизни тхъ людей, съ которыми находились въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ…. Письмо было подано Тому Гордону однажды вечеромъ, когда, къ удивленію, онъ былъ одинъ, товарищи разъхались, между тмъ какъ легкій недугъ принудилъ Тома остаться на нкоторое время дома.— Томъ прочиталъ письмо со вниманіемъ. Онъ, однакоже, имлъ слишкомъ положительный характеръ, слишкомъ много проницательности, чтобъ не отгадать цли этого посланія. Человкъ съ другою душою, быть можетъ, расплакался бы надъ подобнымъ письмомъ, предался бы влеченію сантиментальной горести, и подумалъ бы о своихъ порокахъ и заблужденіяхъ. Не таковъ былъ Томъ Гордонъ. Онъ не любилъ предаваться чувствамъ, которыя могли бы привести въ движеніе его нравственную натуру. Онъ не безнамренно велъ порочную жизнь,— напротивъ, длалъ зло съ извстной цлію, съ неутомимою энергіей. Чтобъ поддержать насильственное спокойствіе въ своей совсти, онъ прибгалъ къ такимъ средствамъ, которыя постоянно возбуждали его организмъ и не допускали углубляться въ самого себя. Онъ никогда не ршался побесдовать tte—t&egrave,te съ своею совстью: ршившись, разъ и навсегда, слдовать по пути порока, угождать плоти и дьяволу, онъ старался устранять отъ себя все, что только могло, хотя бы на самое короткое время, произвесть въ его душ непріятное волненіе. При всемъ томъ, онъ зналъ очень хорошо, что въ томъ, противъ чего онъ постоянно боролся, много было прекраснаго и чистаго, возвышеннаго и благороднаго. Письмо Клэйтона казалось факеломъ, который держалъ прекрасный ангелъ, освщая мрачное логовище демона. Свтъ этого факела былъ невыносимъ для Тома. Прочитавъ письмо, Томъ швырнулъ его въ огонь, гнвно позвонилъ въ колокольчикъ и приказалъ подать горячій пуншъ и новый ящикъ сигаръ.

Томъ Гордонъ легъ въ постель совершенно пьяный: шелестъ крыльевъ отлетавшаго опечаленнаго генія-хранителя, который виталъ надъ нимъ во время чтенія письма, не достигъ до его слуха. На другой день изгладилось всякое впечатлніе. Томъ Гордонъ чувствовалъ только боле сильное отвращеніе къ Клэйтону, который письмомъ своимъ произвелъ въ его душ столь непріятное ощущеніе.

Въ сосднемъ народонаселеніи Томъ Гордонъ пользовался значительною популярностію. Онъ ршился управлять простымъ народомъ и управлялъ. Вс неизвстные, невжественные, праздношатающіеся люди, которыми такъ изобилуютъ невольническіе штаты, безусловно подчинились ему. Всегда готовые помогать ему во всхъ его предпріятіяхъ, всегда способные служить орудіемъ мщенія Тома его противникамъ, они были грознымъ оружіемъ въ его рукахъ. Томъ былъ настоящій владтель невольниковъ. Онъ имлъ способность обнимать вопросъ о невольничеств со всхъ сторонъ, изучилъ его отъ начала до конца, и ршилъ, что при жизни его этотъ главный камень въ основ его штата не будетъ сдвинутъ съ мста. Дйствуя противъ аболиціонистовъ съ неутомимой энергіей и прибгая къ сил тамъ, гд доводы его не имли надлежащаго дйствія, онъ былъ грознымъ противникомъ защитниковъ негровъ. Онъ, какъ полагалъ Франкъ Россель, былъ авторомъ статьи, которая появилась въ газет ‘Голосъ Свободы’ и которая произвела свое дйствіе, возбудивъ общественное подозрніе. Обстоятельство, что вс его усилія отъискать Гарри оставались безуспшными, все боле его раздражало. Тщетно посылалъ онъ охотниковъ и собакъ. Тщетно изслдовано было болото по всмъ направленіямъ. Мысль, что Гарри ускользнулъ изъ рукъ его, приводила его въ бшенство. До него доходили неясные слухи, что Гарри живетъ въ болотахъ у одного негра, необыкновенной энергіи и силы, притонъ котораго никто еще не открывалъ, и Томъ поклялся отъискать его. Начиная подозрвать, что нкоторые изъ его невольниковъ имли сношенія съ Гарри, онъ ршился ихъ обнаружить. Слдствіемъ такого подозрнія была сцена жестокости и тиранства, о которой мы сказали въ предъидущей глав. Варварски искаженный трупъ Гарка былъ похороненъ, и Томъ не чувствовалъ ни угрызенія совсти, ни даже стыда. Да и зачмъ ему стыдиться, если прямой смыслъ законнаго постановленія защищалъ его? Это былъ ни боле, ни мене, какъ случай, во время исполненія законной власти надъ мятежнымъ невольникомъ.

— Дло въ томъ, Кэйтъ, сказалъ онъ однажды своему задушевному пріятелю, Теофилу Кэйту: я ршился, во чтобы то ни стало, отъискать этого бездльника. Я распубликую о немъ въ газетахъ и назначу награжденіе за его голову. Мн кажется,— это будетъ успшне. Поставлю хорошую цифру: все же будетъ лучше, чмъ ничего.

— Жаль, что ты не могъ поймать его живаго,— сказалъ Кэйтъ: надо бы показать примръ на немъ.

— Знаю, — да что же длать? Этотъ человкъ, съ самаго дтства моего, былъ для меня, какъ бльмо. Только вспомню о немъ, то вотъ такъ и кажется, что во мн бснуются черти.

— А въ теб они водятся, сказалъ Кэйтъ: — это врно.

— Водятся,— это я знаю, сказалъ Томь. Мн только нуженъ случай выказать ихъ. Они у меня запляшутъ, если только жена этого мерзавца попадетъ въ мои руки.— Попадетъ,— рано или поздно!— Знаешь ли, что, Кэйтъ? мн все думается, что Гарри иметъ сообщниковъ на нашей плантаціи. Они знаютъ, гд онъ скрывается. Напримръ, хоть бы этотъ длинноносый скелетъ Скинфлинтъ, который ведетъ торговлю съ бглыми невольниками,— онъ непремнно знаетъ, гд Гарри. Только эта бестія, страшный лжецъ,— отъ него ничего не добьешься. Когда нибудь ужь я подожгу его берлогу и застрлю его, если нескажетъ мн правду! Джимъ Стоксъ ночевалъ у него однажды и слышалъ, какъ Скинфлинтъ съ кмъ-то разговаривалъ между двнадцатью и часомъ ночи,— Джимъ выглянулъ изъ окна и увидлъ, что Скинфлинтъ продавалъ порохъ какому-то негру.

— О, это не могъ же быть Гарри, сказалъ Кэйтъ.

— Разумется нтъ, но кто нибудь изъ шайки, въ которой онъ скрывается. И потомъ — хоть бы этотъ Гаркъ. Джимъ говоритъ, что онъ разговаривалъ и отдалъ письмо, взятое почты, какому-то человку, который выхалъ. Я думалъ, что мы вытянемъ изъ его старой шкуры всю правду, но не тутъ то было.

— Гокумъ не знаетъ своего дла, сказалъ Кэйтъ: — ему бы не слдовало кончать съ Гаркомъ такъ скоро.

— Гокумъ настойчивъ, какъ и вс его единоплеменники. Гаркъ былъ отчаянная голова, и хорошо, что умеръ, въ послднее время онъ сдлался чрезвычайно угрюмымъ и, вроятно, внушилъ другимъ неграмъ мятежныя чувства. Къ тому же Гокуму приглянулась жена Гарка, а Гаркъ былъ ревнивъ.

— Чортъ возьми! да это настоящій романъ! вскрикнулъ Кэйтъ, захохотавъ.

— Теперь скажу теб еще одну вещь, въ которой намренъ сдлать реформу, сказалъ Томъ: — по здшнимъ плантаціямъ разъзжаетъ какой-то заморенный, слюнявый старикашка, и распространяетъ между невольниками мысль, чтъ съ ними жестоко обходятся. Это мн не нравится. Я намренъ зажать ему ротъ. Я объявляю ему наотрзъ, что, если онъ появится въ здшнихъ краяхъ, то выдетъ отсюда въ куриномъ наряд: я велю осмолить его и выкатать въ перьяхъ.

— Вотъ это славно!

— Говорятъ, что сегодня онъ прідетъ на годичный митингъ въ деревянную часовню,— вотъ что тамъ, на перекрестк, хотятъ будто бы основать церковь на противо-невольническихъ началахъ. Презрнныя твари! Подумай только о дерзости собираться вмст, трактовать о невольничеств, и ршаться не допускать нашего брата въ свои скопища.

— Неужели и въ самомъ дл, они намрены основать такую церковь?

— Говорятъ, отвчалъ Томъ:— только сильно ошибутся въ своихъ разсчетахъ! Я уже шепнулъ Джиму Стоксу. Джимъ, сказалъ я: — какъ ты думаешь, не понадобится ли имъ музыка сегодня? Джимъ сразу меня понялъ и явится туда съ парой собакъ, да съ старыми желзными тазами. Надюсь, оркестръ будетъ отличный. Мы подемъ послушать. Сегодня общали обдать у меня Билль Экерсъ, Бобъ Стори и Симъ Декстеръ. Вечеркомъ мы и отправимся.

ГЛАВА XLVII.

САМОУПРАВСТВО И НАСИЛЕ.

Лучи полуденнаго солнца рзко пробивались сквозь узорчатыя втви вковыхъ сосенъ. Только свистъ дятла, долбившаго деревья, нарушалъ глубокую тишину въ непроходимой чащ лса. Но вдругъ, на заглохшей троп раздались звуки человческаго голоса. Кто-то заплъ гимнъ, слова котораго такъ странно дйствовали на слухъ и на душу, среди дремлющей природы:

‘исусъ Христосъ жилъ, страдалъ, и умеръ.

Нужно ли же знать мн что-либо больше.

Премудрости другой я не ищу.

Повдайте мн это, и больше ничего.

Скажите мн, что Онъ, Спаситель мой,

Жилъ, былъ распятъ на крест, и умеръ за меня.’

При послднихъ словахъ, на поворот лсной тропы показалась конная фигура, медленно подвигавшаяся впередъ. Это былъ мистеръ Диксонъ. Добрый человкъ этотъ, вся жизнь котораго проведена была въ одинокихъ странствованіяхъ, усвоилъ привычку преимущественно здить но лснымъ дорогамъ, гд нависшія втви деревъ замняли, въ его воображеніи, своды священнаго храма. Онъ халъ, опустивъ поводья, держа въ рукахъ карманную библію, и отъ времени до времени напвалъ гимны, подобные тому, который мы сейчасъ только слышали. Въ настоящую минуту онъ, повидимому, углубленъ быль въ теплую молитву. Мистеръ Диксонъ, по истин, имлъ причину молиться. Простота и откровенность его рчи навлекли на него нерасположеніе собратовъ и оттолкнули отъ него даже лучшихъ друзей. Онъ совершенно лишился помощи, которую добровольно оказывали ему, при его крайне бдномъ состояніи. Его жена, слабаго здоровья, трудилась съ утра и до ночи, свыше своихъ силъ. Голодъ нердко заглядывалъ въ двери бднаго коттеджа, но ежедневная молитва отгоняла его прочь. Прошеніе: хлбъ нашъ насущный дождь намъ днесь, никогда еще не оставалось безъ отвта, но на завтрашній день, не говоря уже про отдаленное будущее, у него не было хлба. Многіе пріятели говорили ему, что если онъ оставитъ ничтожное и безполезное предпріятіе, онъ будетъ жить въ изобиліи, и даже оставлять отъ избытка на черный день. Онъ просилъ старшинъ о назначеніи его на вакантное мсто, въ церкви города И…., но ему отвчали:

— Намъ нравятся твои проповди, когда ты оставляешь въ поко спорные пункты, и если ты согласишься ничего не говорить о щекотливыхъ и возбуждающихъ предметахъ текущаго времени, мы съ радостью предоставимъ теб это мсто.

При этомъ они поставляли ему на вить его нищету, жалкое здоровье жены и нужды дтей, по мистеръ Диксонъ отвчалъ:

— ‘Человкъ не будетъ жить однимъ только хлбомъ! Въ вол Божіей питать меня, и Онъ напитаетъ.’

Они удалились отъ него, говоря, что это глупецъ, что это сумасбродный человкъ. Онъ былъ не первый, о которомъ говорили его собраты: ‘пусть себ — какъ знаетъ, такъ и длаетъ!’ Прозжая по лсной трон, мистеръ Диксонъ говорилъ о нуждахъ своихъ своему Создателю:

— Ты, Господи, вдаешь, какъ я страдаю! Теб извстно, какъ больна жена моя, и сколько горя переносимъ мы оба, особливо теперь, когда дти наши ростуть безъ воспитанія! На Тебя возлагаемъ мы вс наши надежды! Не остави насъ Господи! Не отираги лица Твоего отъ насъ! Ты не зналъ, гд преклонить Твою голову,— дай и намъ безъ ропота перенести наши страданія. ‘Ученикъ не бываетъ умне учителя, слуга не бываетъ выше господина.’

И мистеръ Диксонъ снова плъ и снова молился. Въ немъ пробуждалась радость, которая, подобно прелести ночныхъ цвтовъ, исходить изъ глубины скорбной души. Эта радость священне и возвышенне радости, истекающей изъ нашихъ удовольствій. Сильно ошибаются т, которые полагаютъ, что высочайшее счастіе состоитъ въ исполненіи нашихъ желаній, въ благоденствіи, богатств и успхахъ во всемъ. Люди радовались въ темницахъ и подъ орудіями пытки, и радость ихъ превосходитъ всякое описаніе, радость странная и торжественная, непостижимая для нихъ самихъ. Это было святое спокойствіе души, драгоцнный перлъ, снятый умирающимъ Спасителемъ съ груди своей, и завщанный тмъ, которые несутъ креста не обращая вниманія на земныя лишенія.

Въ эту минуту докторъ Кушингъ, при всемъ довольств, которымъ изобиловалъ его домъ, позавидовалъ бы мистеру Диксону, несмотря на его отчужденіе и нищету, позавидовалъ бы потому, что душевное спокойствіе рдко посщало доктора. Стезя долга была для него утомительна, потому что онъ не достигалъ по ней своего высочайшаго идеала, изнуренный смутными упреками совсти, и считая себя счастливымъ только потому, что никогда не испытывалъ нужды, онъ не зналъ, что такое счастіе. Онъ неоднократно осуждалъ безразсудство своего собрата, но, несмотря на то, раза два посылалъ ему дружескія письма, со вложеніемъ пятидолларовой ассигнаціи, желалъ ему успха, просилъ быть осторожнымъ, и заключалъ письмо назидательнымъ совтомъ.

Наступили сумерки, когда мистеръ Диксонъ, подъзжалъ къ грубой деревянной часовн, стоявшей въ тни густаго лса. По наружности она не имла претензій даже амбара Новой Англіи, несмотря на то, въ ней раздавались гимны и молитвы, проникнутые искреннимъ и теплымъ чувствомъ почитателей истиннаго Бога.

У самыхъ дверей, мистеръ Диксонъ, къ крайнему своему изумленію, былъ встрченъ толпою вооруженныхъ людей, которые, повидимому, ждали именно его. Одинъ изъ толпы выступилъ впередъ и, подавая мистеру Диксону письмо, сказалъ:

— Прочитай это письмо.

Мистеръ Диксонъ спокойно положилъ его въ карманъ.

— Я прочитаю его посл службы, сказалъ онъ.

При этомъ отвт мужчина схватилъ его лошадь подъ узды.

— Читай теперь! сказалъ онъ: — мн нужно съ тобой побесдовать.

— Дло въ томъ, сказалъ другой мужчина, грубой, зврской наружности: — дло въ томъ, что мы не хотимъ имть здсь вашихъ аболиціонистскихъ митинговъ.

— Друзья, кротко сказалъ мистеръ Диксонъ: — какое вы имете право останавливать меня?

— Очень просто, сказалъ первый мужчина: — ты нарушаешь законы.

— Имете ли вы приказаніе отъ законныхъ властей задержать меня?

— Не имемъ, отвчалъ первый мужчина.

При этомъ второй, выплюнувъ табачную жвачку, принялъ на себя трудъ объясненія, по своему собственному образцу и вкусу.

— Послушай, старый птухъ, узнай разъ и навсегда, что намъ до приказаній никакого нтъ дла: мы длаемъ, что хотимъ. Намъ не нравится, что ты каркаешь здсь объ аболиціонизм и вбиваешь чертовщину въ головы негровъ. Кажется, это ясно!

Эта рчь сопровождалась взрывомъ смха изъ группы мужчинъ, стоявшихъ на ступеняхъ часовни и, вслдъ за смхомъ, окружившихъ мистера Диксона со всхъ сторонъ.

— Да что съ нимъ разговаривать! хорошенько его…. Такъ, чтобы шерсть полетла.

Мистеръ Диксонъ, сохранявшій невозмутимое спокойствіе, замтилъ въ чащ лса, въ недальнемъ разстояніи, трехъ-четырехъ мужчинъ, которые, любуясь сценой, съ зврскимъ наслажденіемъ хохотали и подстрекали первую группу на дальнйшія неистовства.

— Друзья, сказалъ мистеръ Диксонъ: — я пріхалъ сюда исполнить мой долгъ, и, повторяю, вы не имете права задерживать меня.

— А если имемъ, что тогда ты скажешь, старая ворона?

— Помните, друзья, что передъ судомъ Спасителя мы будемъ вс, и вы отдадите отвтъ за этотъ поступокъ.

Громкій, язвительный смхъ раздался изъ группы подъ деревьями, и голосъ Тома Гордона прокричалъ:

— Онъ хочетъ отдлаться отъ васъ словами! Что рты-то разинули? Кстати вытяните ужь и лица!

При этихъ словахъ одни промяукали кошкой, другіе пролаяли собакой, и зрители подъ деревьями захохотали громче прежняго.

— Послушай, сказалъ первый мужчина: — ты не долженъ здить сюда и ставить ловушки, называя ихъ митингами! Мы знаемъ къ чему клонятся твои проповди, и намъ он не нужны! Того и смотри, что будетъ возстаніе негровъ! Куда какъ хорошо, назначать митинги для невольниковъ и не пускать на нихъ владльцевъ этихъ же самыхъ невольниковъ! У меня самого есть негры, и черезъ нихъ я самъ невольникъ, я желалъ бы отвязаться отъ нихъ, по не хочу, чтобъ въ мои дла вмшивались посторонніе люди. Да и никто изъ насъ не хочетъ, неправда ли, друзья? я это отчего все происходитъ? оттого, что поди, которые не имютъ невольниковъ, хотятъ ихъ имть, не такъ ли?

— Такъ, такъ! правда! Хорошенько его! въ одинъ голосъ прокричали окружавшіе Диксона.— Намъ дано право имть невольниковъ, и мы будемъ ихъ имть, продолжалъ первый мужчина.

— Кто же далъ вамъ это право? спросилъ мистеръ Диксонъ.

— Кто далъ? Разумется, Конституція Соединенныхъ Штатовъ. Впрочемъ, что долго разговаривать: ты теперь попался намъ и долженъ дать общаніе, теперь же, не сходя съ этого мста, что не скажешь ни слова относительно этого предмета.

— Нтъ, мой другъ, я не дамъ подобнаго общанія, сказалъ мистеръ Диксонъ, такимъ кроткимъ и спокойнымъ голосомъ, что наступило минутное молчаніе.

— Лучше общай, если хочешь ухать отсюда по добру и по здорову, сказалъ въ толп какой-то мужчина.

— Не уступайте ему ни на волосъ! раздался голосъ въ кружк молодыхъ людей подъ деревьями.

— Не безпокойтесь! Мы такъ его не отпустимъ, возразилъ мужчина, принимавшій дятельное участіе въ происходившемъ разговор: — ну, что же, старая ворона, будетъ ли конецъ или нтъ? Ты посмотри, вдь здсь десятеро на одного, если не хочешь покончить миролюбиво,— мы заставимъ тебя силой.

— Друзья мои, сказалъ мистеръ Диксонъ:— подумайте, что вы длаете. Здравый разсудокъ долженъ показать вамъ неумстность вашей мры. Вы поступаете несправедливо. Вы попираете законы и человческіе, и божескіе. Вашъ поступокъ ведетъ къ совершенной анархіи и мятежу. Настанутъ дни, когда ваши мннія будутъ также непопулярны, какъ и мои въ настоящее время.

— Что же дальше?

— Если будете упорствовать, то испытаете надъ собой всю силу самоуправства и насилія. Оружіе, которое вы употребляете, обоюдо-остро. Васъ схватятъ, какъ вы схватили меня. Вы знаете, что люди, которые ввергли Даніила въ пещеру, сами попали въ нее.

— А кто этотъ Даніилъ? вскричалъ одинъ изъ группы, и въ тоже время молодые люди подъ деревьями разразились громкимъ, оскорбительнымъ смхомъ.

— Скажите, почему вы боитесь позволить мн говорить на сегодняшнемъ митинг, продолжалъ мистеръ Диксонъ, не обративъ вниманія на пошлую выходку: — почему вы не хотите слушать меня, и, если я скажу что нибудь ложное, почему бы вамъ не указать мн, что это ложно? Поврьте, вы немного выиграете, заставляя человка молчать тамъ, гд не въ состояніи сдлать ему основательныхъ возраженій, этимъ вы только обнаруживаете свое безсиліе.

— Ничего не бывало! Мы, просто, не хотимъ тебя слушать,— вотъ и все тутъ! сказалъ мужчина, бывшій дятельне прочихъ:— оставимъ это. Ты долженъ подписать теперь же торжественное общаніе не говорить ни слова о невольничеств, иначе теб будетъ худо!

— Никогда не дамъ я подобнаго общанія. Не думайте застращать меня,— я ничего не боюсь. Вы можете убить меня, но не принудите сдлать подобный поступокъ.

— Чортъ возьми, старая ворона, сказалъ одинъ изъ молодыхъ людей, подъзжая къ мистеру Диксону:— сейчасъ я скажу теб, что ты долженъ длать! Ты долженъ подписать обязательство оставить Сверную Каролину въ три дня, никогда не возвращаться сюда и взять съ собой весь свой хламъ, въ противномъ случа ты будешь жестоко наказанъ за твое упрямство. Не возражать! Помни, что ты безсильное созданіе! Твоя дерзость невыносима! Какое теб дло распространять свои сужденія относительно образа дйствій благородныхъ людей? Благодари судьбу свою, что мы позволяемъ теб выхать изъ нашего штата безъ наказанія, которое заслуживаешь за свою наглость и дерзость!

— Мистеръ Гордонъ, мн прискорбно слышать отъ васъ подобныя слова, сказалъ мистеръ Диксонъ съ прежнимъ спокойствіемъ:— по своему происхожденію вы, конечно, обязаны знать, какъ долженъ говорить джентльменъ. Вы говорите мн грубости, на что не имете права, произносите угрозы, на выполненіе которыхъ не имете средствъ.

— А вотъ ты увидишь, имю ли я или нтъ? отвчалъ Томъ, съ прибавленіемъ ругательства:— эй, ребята! крикнулъ онъ двумъ мужчинамъ, которые, повидимому, управляли шайкой, и что-то сказалъ имъ въ полголоса. Одинъ изъ мужчинъ отвтилъ отрицательно.

— Нтъ, нтъ! сказалъ онъ: — это уже слишкомъ!

— Что за слишкомъ! вскричалъ другой мужчина: — по дломъ ему! Мы сдлаемъ! Ура, ребята! Проводимъ старика до дому и поможемъ ему развести огонь!

Поднялся общій крикъ, вся шайка, запвъ вакхическую псню, схватила лошадь мистера Диксона, повернула ее въ обратную сторону и начала маршировать по направленію къ его бдному коттеджу. Томъ Гордонъ и его товарищи, хавшіе впереди, оглашали воздухъ непристойными и отвратительными пснями, совершенно заглушавшими голосъ мистера Диксона, нсколько разъ длавшаго попытку заговорить. Передъ выступленіемъ, Томъ Гордонъ далъ значительное количество виски всей партіи, такъ что и малая толика благородства, которая могла бы находиться въ ихъ сердцахъ, уступила теперь мсто адскому пламени. Это была одна изъ тхъ минутъ, когда душа человка подвергается пытк. Мистеръ Диксонъ думалъ въ это время о Томъ, Котораго разъяренная толпа вела по улицамъ ерусалима, и мысленно обратился къ Нему съ горячей молитвой. У маленькаго своего коттеджа онъ еще разъ хотлъ обратить на себя вниманіе.

— Братія, сказалъ онъ.

— Замолчи! мы давно слышимъ эту псню! сказалъ Томъ Гордонъ.

— Выслушайте еще одно слово, продолжалъ мистеръ Диксонъ:— здоровье моей жены чрезвычайно слабое. Я увренъ, вы не ршитесь оскорбить больную женщину, которая ни одному смертному существу не сдлала зла.

— Такъ что же, сказалъ Томъ, обращаясь къ нему:— если ты такъ заботишься о своей жен, то отъ тебя зависитъ избавить ее отъ непріятностей. Дай общаніе, котораго мы требуемъ, и мы оставимъ тебя въ поко, если же ты не согласишься, то мы разнесемъ всю твою лачугу, до послдней щепки, — это врно, какъ врно и то, что мое имя Томъ Гордонъ! Помни, что ты имешь дло со мною!

— Нтъ! не говорить ни слова о невольничеств — я помогу и не имю права общать.

— По крайней мр общай намъ, что ты выдешь изъ штата. Ты можешь бродить съ своими сверными собратами и за нашими предлами каркать, что теб угодно. Я уважаю проповдниковъ, когда они исполняютъ свои обязанности, но какъ скоро они начинаютъ вмшиваться въ чужія дла, то поступаю съ ними, какъ поступаютъ въ подобныхъ случаяхъ со всми другими. Не такъ ли, ребята?

Громкій крикъ и свистъ со стороны пьяной и разъяренной толпы былъ отвтомъ на вопросъ Тома Гордона. Въ этотъ моментъ дверь коттеджа отворилась, и къ калитк подошла болзненной наружности блдная женщина.

— Другъ мой, сказала она спокойнымъ голосомъ: — не безпокойся за меня. Я терпливо перенесу ихъ неистовство. Я не испугалась. Я готова умереть за правду. Джентльмены! въ этомъ дом ничего нтъ цннаго, кром двухъ больныхъ дтей. Если вамъ угодно разорить его, то можете: вы лишите насъ только одного пріюта. Мужъ! будь твердъ и не покоряйся имъ! Зло, истекающее изъ невольничества, заглушаетъ въ груди этихъ людей вс благородныя чувства въ отношеніи къ женщин. Вроятно, каждый помнитъ исторію о томъ, какъ слабая и больная жена Ловджоя, при всей своей слабости, остановилась передъ дверьми, за которыми скрывался ея мужъ, и боролась съ зврскими ругательствами пьяной толпы, ршившейся, въ крайнемъ случа, перейти черезъ трупъ ея къ сердцу ея мужа! Люди, которые привыкли бичевать невольницъ, само собой разумется, не могутъ имть того уваженія, которое свободный человкъ долженъ оказывать всякой женщин. Эти люди уважаютъ только женщинъ, облеченныхъ въ модный блескъ, одаренныхъ богатствомъ и властью, и попираютъ въ прахъ ту женщину, которая, при нищет и безпомощности, стоитъ на дорог ихъ низкихъ намреній.

— Женщина, сказалъ Томъ Гордонъ: — ты дура! Неужели ты думаешь провести насъ своей болтовней? Неужели ты думаешь, что мы для тебя оставимъ свое намреніе? Не безпокойся, мы знаемъ что длаемъ.

— Знаетъ про это и Богъ! сказала жена Диксона, бросивъ на Гордона одинъ изъ тхъ внезапныхъ, исполненныхъ могущества взглядовъ, которымъ нердко обладаютъ самыя слабыя существа, находясь подъ вліяніемъ порывовъ благороднаго гнва.

Наступившее молчаніе было прервано страшной бранью и проклятіями Тома Гордона.

— Кончимте, ребята, дло это разомъ. Привяжите его къ дереву и отпустите ему тридцать шесть. Онъ страшно любитъ негровъ, такъ пусть же и раздляетъ ихъ участь. Авось либо добьемся отъ него и общанія.

Зврскія чувства толпы достигли высшаго предла. Дикіе крики и проклятія огласили воздухъ. Мистеръ Диксонъ не терялъ спокойствія. Глядя на него, они скрежетали зубами. Въ нсколько секундъ съ него сдернули верхнее платье и привязали къ дереву.

— Говори! общаешь ли? сказалъ Томь Гордонъ: — вынимая часы,— я даю теб пять минуть на размышленіе.

Въ это время проснулись дти и, заливаясь слезами, выглядывали изъ дверей. Жена Диксона вышла изъ калитки и стала передъ мужемъ.

— Прочь отсюда! старая ветошь! вскричалъ Томъ Гордонъ.

— Не пойду, отвчала она, обнявъ мужа.— Убейте прежде меня, и потомъ начинайте ваши истязанія!

— Пенъ Ганатъ, оттащи ее, сказалъ Томъ: — только осторожнй, если она не упрямится.

Мистриссъ Диксонъ въ обморок склонилась на плечо подбжавшаго мужчины.

— Положи ее на землю, сказалъ Томъ Гордонъ.— Ну, Диксонъ! пять минутъ прошли. Что ты теперь скажешь намъ?

— Я скажу тоже, что и прежде: на требованія ваши не могу согласиться.

— Очень хорошо, это ясно, недоразуменій тутъ не можетъ быть.

И Томъ, попятивъ свою лошадь на нсколько шаговъ, обратился къ одному мужчин, державшему въ рукахъ бичъ, и сказалъ: начинай!

Удары посыпались. Мистеръ Диксонъ не произнесъ ни вопля, ни даже стона. Между тмъ толпа при каждомъ удар кричала:— Каково? А! Хорошо? Что ты думаешь объ этомъ? Что теперь скажешь намъ?

— Онъ считалъ теперь звзды и удары,— говорилъ одинъ.

— У него, я думаю, звзды сыпятся изъ глазъ,— возразилъ другой.

— Остановись! вскричалъ Томъ Гордонъ. Ну что, любезный! теперь ты видишь, что мы не шутимъ,— и поврь, мы кончимъ свое дло. Ты не хотлъ пользоваться сочувствіемъ къ себ,— не хотлъ имть поддержки! Теперь въ цломъ штат не найдется проповдника, который бы вступился за тебя. У каждаго изъ нихъ достанетъ столько здраваго разсудка, чтобъ не вмшиваться въ наши дла. Каждый изъ нихъ подержалъ бы теперь свчу, какъ это сдлалъ одинъ изъ твоихъ же собратовъ въ Ношвил, когда отдлывали Дрессера. Что же, соглашаешься?

Въ этотъ моментъ дальнйшее насиліе было прервано пріздомъ четырехъ или пяти джентльменовъ, впереди которыхъ былъ Клэйтонъ.

— Что это? воскликнулъ онъ, пораженный ужасомъ: — мистеръ Гордонъ! Мистеръ Диксонъ! Что я долженъ понимать подъ этимъ?

— А какому чорту нужно знать, что вы должны понимать? Не ваше тутъ дло, сказалъ Томъ Гордонъ: — и потому убирайтесь прочь отсюда!

— Я вамъ докажу, что это мое дло, возразилъ Клэйтонъ, и вмст съ тмъ обратился къ одному изъ своихъ спутниковъ: — мистеръ Броунъ, вы мирный судья!

Мистеръ Броунъ румяный, свжій, приземистый старичокъ, сдлалъ нсколько шаговъ впередъ.

— Боже мой! это ужасно! Мистеръ Гордонъ! возможно ли это? Ребята! подумайте, что вы длаете!

Между тмъ Клэйтонъ соскочилъ съ лошади и проворно отвязалъ Диксона отъ дерева. Внезапная реакція взяла верхъ надъ спокойствіемъ старика, и онъ безъ чувствъ упалъ на землю.

— Не стыдно ли вамъ самихъ себя? сказалъ Клэйтонъ, съ негодованіемъ посмотрвъ вокругъ: — благородно ли, прилично ли для сильныхъ и извстныхъ людей, какъ вы, мистеръ Гордонъ, оскорблять такъ ужасно проповдниковъ, которые, какъ вамъ извстно, не имютъ оружія защищать себя,— оскорблять женщинъ и дтей, которые слишкомъ слабы для того, чтобы защищаться?

— Не ко мн ли вы относите подобныя выраженія? спросилъ Томъ Гордонъ.

— Къ вамъ, сэръ, исключительно къ вамъ, отвчалъ Клэйтонъ, выпрямляясь во весь ростъ.

— Милостивый государь, это замчаніе требуетъ удовлетворенія.

— Вы можете получить полное удовлетвореніе изъ сказанныхъ словъ, хладнокровно сказалъ Клэйтонъ.

— Вы должны драться со мной, сказалъ Томъ:— вы должны на дуэли отвтить за это замчаніе.

— Я не изъ числа дуэлистовъ, продолжалъ Клэйтонъ: — а если бы и принадлежалъ къ этому числу, то сталъ бы драться только съ равнымъ. Когда человкъ позволяетъ себ такое низкое, наглое насиліе, онъ исключается изъ сферы джентльменовъ. Что касается до васъ, продолжалъ Клэйтонъ, обращаясь къ шайк Тома Гордона: — то вы мене виноваты. Вы не получили такого образованія, чтобы вполн понимать подобныя вещи. Совтую вамъ сейчасъ же разойтись, въ противномъ случа, я долженъ буду представить это насиліе на видъ правосудія.

Въ внезапномъ появленіи среди взволнованной толпы человка, совершенно обладающаго присутствіемъ духа, спокойствіемъ и ршимостью, часто заключается магическая сила. Толпа приведена была въ крайнее смущеніе.

— Подемъ Томъ, сказалъ Кэйтъ, дернувъ пріятеля за рукавъ:— будетъ съ него и этого.

— Да, да, сказалъ мистеръ Броунъ:— совтую вамъ, мистеръ Гордонъ, хать домой. Вамъ извстно, что мы вс должны соблюдать тишину и спокойствіе. Идите домой, ребята, на эту ночь для васъ довольно,— идите, идите, оставьте старика въ поко. Возьмите вотъ это и купите у Скинфлинта что нибудь для своего угощенія. Идите же,— нечего тутъ думать.

Томъ Гордонъ, съ мрачнымъ лицомъ и двумя товарищами по бокамъ, отправился домой, по отъзжая, онъ обратился къ Клэйтону и сказалъ:

— Вы услышите обо мн въ непродолжительномъ времени.

— Какъ вамъ угодно, сказалъ Клэйтонъ.

Спутники Клэйтона и самъ онъ занялись теперь приведеніемъ въ чувства Диксона и его жены и возстановленіемъ спокойствія въ перепуганномъ семейств. Жена Диксона была отнесена въ коттеджъ и уложена въ постель. Мистеръ Диксонъ вскор оправился да такой степени, что могъ сидть. Прибывшіе джентльмены осыпали его выраженіями сочувствія и сожалнія. Одинъ изъ нихъ былъ старшиной въ церкви, прихожане которой приглашали мистера Диксона на проповдь. Старшина нашелъ теперь прекрасный случай подтвердить нкоторыя изъ своихъ, прежде выраженныхъ мнній.

— Вотъ, мистеръ Диксонъ, сказалъ онъ: — это обстоятельство доказываетъ справедливость моихъ словъ. Образъ вашихъ дйствій не приведетъ ни къ чему хорошему,— вы сами видите. Еслибъ вы согласились не говорить объ этомъ щекотливомъ вопрос, вы бы никогда не были поставлены въ столь непріятное положеніе. Вы видите, что здшнее общество иметъ свои особенности. Они не могутъ терпть разсужденій о невольничеств. Мы не мене вашего испытываемъ зло отъ этой системы. Наши души падаютъ подъ ея бременемъ. Но Провидніе еще не отворяетъ намъ дверей и не даетъ возможности что нибудь сдлать. Мы, по необходимости, должны терпть и ждать, когда Господь, въ свое благое время, вызоветъ свтъ изъ мрака и порядокъ изъ безпорядка.

Эта послдняя фраза, составлявшая часть стереотипнаго увщанія, которое старшина имлъ обыкновеніе произносить на митингахъ, была произнесена теперь необыкновенно протяжно.

— Я долженъ одно сказать, возразилъ мистеръ Диксонъ:— весьма дурной знакъ, если наши проповди, не производятъ никакого значительнаго впечатлнія.

— Но, сказалъ мистеръ Броунъ: — вы должны принять въ соображеніе особенность нашихъ учрежденій. Наши негры, при всемъ своемъ невжеств, чрезвычайное воспріимчивы, легко возбуждаемы,— а отъ этихъ качествъ можно ожидать страшныхъ послдствій. Вотъ почему такъ горячо вступаются владтели невольниковъ, когда происходятъ относительно негровъ какія либо разбирательства или разсужденія. Я былъ въ Ношвил, когда случилась исторія съ Дрессеромъ. Онъ не сказалъ ни слова,— не открылъ даже рта, но знали что онъ былъ аболиціонистъ, и потому обыскали его сундуки, пересмотрли бумаги и нашли документы, въ которыхъ заключались различныя мннія о свобод негровъ. И чтоже? вс духовные присоединились къ этому длу и ршили наказать Дрессера примрнымъ образомъ. Я самъ думалъ, что они зашли слишкомъ далеко. Но что станете длать. Въ подобныхъ случаяхъ люди не разсуждаютъ и не хотятъ разсуждать. Нельзя даже разспрашивать о такихъ вещахъ, и потому каждый долженъ держать себя какъ можно осторожне. Теперь и я съ своей стороны желаю, чтобы проповдники ограничились исполненіемъ своихъ обязанностей. И притомъ, вы еще не знаете Тома Гордона. Это ужасный человкъ! Я бы не хотлъ имть съ нимъ дла. Я счелъ за лучшее принять снисходительный тонъ и упросить его удалиться. Признаюсь, я бы не хотлъ имть Тома Гордона своимъ врагомъ. Во всякомъ случа, мистеръ Диксонъ, если вы намрены распространять свое ученіе, то я совтовалъ бы вамъ удалиться изъ нашего штата. Конечно, мы не имемъ права назначать границы внушеніямъ совсти, но какъ скоро убжденія какого нибудь человка производятъ смуты и воспламеняютъ умы, тогда мы обязаны положить этому преграду.

— Да, сказалъ мистеръ Карнетъ, старшина: — мы обязаны держаться мнній, водворяющихъ порядокъ,— обязаны охранять порядокъ вещей, отъ котораго зависитъ благоустройство государства.

— Но, джентльмены, согласитесь, что такой образъ дйствій лишаетъ насъ возможности свободно выражать свои мысли, сказалъ Клэйтонъ.— Если Томъ Гордонъ можетъ предписывать, что и какъ должно говорить объ одномъ предмет, онъ тоже самое можетъ сдлать, относительно и другаго, бичъ, который держали недавно надъ головой нашего друга, могутъ поднять и надъ нашей. Независимо отъ правоты или погршительности правилъ мистера Диксона, мы должны поддерживать его положеніе, для поддержанія права свободнаго мннія въ штат.

— Св. писаніе говоритъ, сказалъ мистеръ Карнетъ: — если тебя преслдуютъ въ одномъ город, бги въ другой!

— Это относилось, сказалъ Клэйтонъ: — къ народу, не имвшему никакихъ правъ свободы. Но если мы подчинимся такимъ господамъ, какъ Томь Гордонъ и его сообщники, то непремнно сдлаемся рабами деспотизма, какого еще не существовало въ мір.

Но Клэйтонъ говорилъ людямъ, уши которыхъ были заткнуты хлопчатой бумагой, пропитанной лностью и безпечностью. При этихъ словахъ они встали и объявили, что пора воротиться домой. Клэйтонъ выразилъ намреніе провести ночь въ коттедж мистера Диксона, чтобъ успокоить его и, при непредвиднномъ случа, помочь своимъ друзьямъ.

ГЛАВА XLVIII.

ЕЩЕ НАСИЛЕ.

На другое утро Клэйтонъ нашелъ своихъ друзей, не смотря на испугъ и оскорбленіе предшествовавшей ночи, въ гораздо лучшемъ положеніи, чмъ ожидалъ. Они казались спокойными и веселыми.

— Удивляюсь, сказалъ онъ, что вы и ваша жена могли встать сегодня.

— Кто служитъ Богу, тотъ не теряетъ силы, сказалъ мистеръ Диксонъ. Я часто чувствовалъ истину этаго. Бывало время, когда я и жена оба лежали въ постели, и никакъ не думали, что встанемъ съ нея,— заболвалъ дитя или встрчалось другое непредвиднное затрудненіе, требовавшее непосредственныхъ нашихъ усилій,— мы обращались къ Богу и находили силу. На пути нашей жизни нердко встрчались непреодолимыя преграды — впереди море, позади египтяне: по море раздлялось при воздяніи рукъ нашихъ къ Господу. Мои молитвы всегда доходили до Него-Всевышняго. Ему угодно было посщать насъ своимъ праведнымъ гнвомъ, но въ тоже время и не оставлялъ Онъ насъ безъ милости!

При этихъ словахъ Клэйтонъ припомнилъ насмшливаго, неврующаго, блистательнаго Франка Росселя и мысленно сравнилъ его съ простосердечнымъ, кроткимъ, благороднымъ человкомъ, который сидлъ передъ нимъ.

— Нтъ, сказалъ онъ про себя: — человческая натура не вздоръ. Есть настоящіе люди. Есть люди, которые для успха не ршатся пожертвовать правдой.

— Что же вы думаете предпринять теперь? съ участіемъ спросилъ Клэйтонъ. Неужели вы перестанете трудиться въ нашемъ штат?

— Надо будетъ продолжать, пока положительно не увижу, что мои труды безполезны, сказалъ мистеръ Диксонъ. Мн кажется, мы должны уступить нашему штату этотъ вопросъ безъ малйшаго сопротивленія. Кто хочетъ слушать меня,— тотъ можетъ имть со мной дло. Правда, что мои слушатели бдны и несвтски, но все же мой долгъ не оставлять ихъ, пока не буду убжденъ, что законъ не можетъ защитить меня въ отправленіи моихъ обязанностей. Сердца людей врукахъ Божіихъ… Это зло великое и вопіющее. Оно постепенно ослабляетъ нравственность въ нашихъ церквахъ. Я считалъ моимъ долгомъ не покоряться насилію тирана, и не общалъ удалиться отсюда до тхъ поръ, пока не увидлъ бы, что на это была воля моего Создателя.

— Мн больно подумать, что Сверная Каролина не защититъ васъ, сказалъ Клэйтонъ.— Когда подробности этого дла сдлаются извстными, я увренъ, что порицаніе будетъ общее, во всхъ частяхъ государства. Вы могли бы тогда перехать въ другую часть нашего штата, гд близкое сосдство такого человка, какъ Томъ Гордонъ, не будетъ безпокоить васъ. Я переговорю съ моимъ дядей, вашимъ пріятелемъ, докторомъ Кушингомъ,— нельзя ли будетъ предоставить вамъ удобное мстечко, гд вы спокойно можете исполнять свой долгъ. Въ настоящее время онъ у своего тестя въ И…. я поду туда и сегодня же поговорю съ нимъ. Между тмъ, сказалъ Клэйтонъ, вставая съ мста, чтобы проститься: — позвольте мн оставить небольшую дань на помощь дла, въ которомъ вы принимаете живое участіе.

И Клэйтонъ, пожавъ руку своего друга и его жены, оставилъ сумму денегъ, которой они давно не видали. Черезъ нсколько часовъ онъ пріхалъ въ И… и разсказалъ доктору Кушингу о вечернемъ происшествіи.

— Это гнусно, это ужасно! сказалъ Кушингъ.— До чего мы доходимъ? Другъ мой! это доказываетъ необходимость молитвы. ‘Когда врагъ наступаетъ, подобно приливу моря, Духъ Господень долженъ поднять знамя противъ него.’

— Дядюшка, сказалъ Клэйтонъ, съ нкоторымъ увлеченіемъ: — мн кажется, Господь уже поднимаетъ знамя въ лиц этого самаго человка, но народъ слишкомъ боязливъ, чтобъ собраться подъ него.

— Послушай, любезный племянникъ: кажется, ты слишкомъ близко принимаешь это къ сердцу, сказалъ докторъ Кушингъ, ласковымъ тономъ.

— Слишкомъ близко! возразилъ Клэйтонъ.— Я долженъ принять это близко, какъ должны, въ свою очередь, сдлать тоже самое ивы. Вы видите человка, который длаетъ приступъ къ необходимой реформ, начинаетъ этотъ приступъ совершенно миролюбивымъ и законнымъ образомъ, и который за такое начало становится посмшищемъ и предметомъ поруганія для необузданной черни, и чтоже?— въ защиту его вы только еще думаете молить Бога, да воздвигнетъ Онъ свое знамя! скажите чтобы вышло изъ того, еслибъ у человка загорлся домъ, и онъ бы сталъ молить Бога, чтобы онъ своимъ непостижимымъ промысломъ потушилъ пожаръ?

— Помилуй!— тутъ нтъ и не можетъ быть никакой параллели,— сказалъ докторъ Кушингъ.

— Напротивъ, есть, и я вамъ докажу, сказалъ Клэйтонъ. Представьте себ, что нашъ домъ — это нашъ штатъ, и что домъ нашъ въ огн: вмсто того, чтобъ молиться о потушеніи пожара, вы должны сами употребить вс свои усилія, чтобы потушить его. Если вс ваши проповдники вооружатся противъ этого зла, если воспользуются всмъ вліяніемъ, которое могутъ производить на своихъ слушателей, тогда подобныя вещи ни подъ какимъ видомъ, не могутъ повторяться!

— Я съ удовольствіемъ готовъ сдлать что нибудь. Бдный мистеръ Диксонъ! такой добрый, такой почтенный! Но все же, Клэйтонъ, его нельзя назвать благоразумнымъ. Ему не слдовало приниматься, за такое дло, очертя голову. Мы должны строго слдить за своими поступками. Бдный Диксонъ! Въ послднемъ письм я старался предостеречь его. Нельзя, впрочемъ, и ихъ оправдывать. Я напишу объ этомъ Баркеру и попрошу, нельзя ли помстить статейку въ нашей газет. Не знаю только, нужно ли описывать вс подробности происшествія и называть имена. Впрочемъ, можно написать статью подъ общимъ заглавіемъ: о важности поддерживать право свободной рчи, и, безъ всякаго сомннія, читающая публика пойметъ, къ чему это клонится.

— Вы, сказалъ Клэйтонъ:— напоминаете мн человка, который предложилъ сдлать нападеніе на акулу, швырнувъ въ нее кусокъ губки. Но оставимъ это. Я принимаю живое участіе въ положеніи мистера Диксона. Дядюшка, нтъ ли вблизи васъ церкви, въ которую можно бы назначить его пасторомъ? Я слышалъ его на митинг и нахожу, что онъ превосходный проповдникъ.

— Такихъ церквей есть много, сказалъ Кушингъ: — и вс охотно бы его приняли, еслибъ не образъ мыслей, котораго онъ держится, мн даже жаль, что онъ пренебрегаетъ своимъ вліяніемъ. Будь онъ только поосторожне, и изъ него вышло бы превосходное оружіе къ обращенію заблудшихъ на путь истины. Но все же онъ добрый человкъ, и я его люблю. Я непремнно съзжу повидаться съ нимъ, и теперь же готовъ бы сдлать для него что нибудь, еслибъ не боялся, что готовность моя будетъ перетолкована въ дурную сторону.

Вечеромъ Клэйтонъ, начиная снова безпокоиться за уединенное положеніе мистера Диксона, ршился отправиться къ нему и провести въ его коттедж другую ночь. На этотъ разъ онъ вооружился парой пистолетовъ. День былъ знойный, и потому намреніе Клэйтона замедлилось, такъ что темнота наступавшей ночи застигла его на дорог.

Онъ спокойно халъ по лсной троп, пролегавшей по окраин Ужаснаго Болота, какъ вдругъ раздавшійся позади его стукъ лошадиныхъ копытъ привелъ его въ изумленіе. За нимъ хало трое всадниковъ, изъ нихъ передовой, быстро подскакавъ къ нему, нанесъ такой сильный ударъ гуттаперчевою тростью, что Клэйтонъ упалъ съ лошади.

Въ одинъ моментъ, однако же, онъ вскочилъ на ноги и схватилъ подъ уздцы свою лошадь.

— Кто вы такіе? сказалъ онъ.

При тускломъ свт сумерекъ, онъ замтилъ, что вс трое были подъ масками.

— Мы люди, отвчалъ одинъ изъ нихъ, голосъ котораго Клэйтонъ не узналъ: — люди, умющіе наказывать негодяевъ, которые оскорбляютъ джентльменовъ и потомъ отказываются отъ благороднаго удовлетворенія.

— Мы, сказалъ другой голосъ: — знаемъ, какъ должно поступать съ тайными аболиціонистами, которые скрытно подводятъ мины подъ наши учрежденія.

— Да, хладнокровно возразилъ Клэйтонъ: — вы умете также быть и трусами, потому что никто, кром низкихъ трусовъ, не ршится напасть втроемъ на одного и наносить удары сзади. Стыдитесь! Впрочемъ, джентльмены, дйствуйте, какъ вамъ угодно. Вашъ первый ударъ лишилъ меня возможности владть правой рукой. Если вамъ нужны мои часы или кошелекъ, то можете взять ихъ, какъ берутъ разбойники.

Глубокое презрніе, выраженное въ послднихъ словахъ, повидимому, привело въ бшенство третьяго мужчину, не говорившаго ни слова. Съ страшнымъ проклятіемъ онъ снова поднялъ трость и ударилъ Клэйтона.

— Бейте раненаго человка, который не можетъ защищаться! вскричалъ Клэйтонъ: — бейте! покажите ему, какіе вы зври! Я знаю, вы храбры въ нападеніи на беззащитныхъ женщинъ, дтей и проповдниковъ!

На этотъ разъ нанесенный ударъ повергнулъ Клэйтона на землю. Томъ Гордонъ въ мгновеніе ока спрыгнулъ съ сдла и показалъ свою способность быть членомъ конгресса, быстро нанося удары по голов беззащитнаго Клэйтона и тмъ обнаруживая рыцарскій духъ Южной Каролины. Но въ этотъ моментъ на правую руку его опустился отъ невидимой руки такой сильный ударъ, что, переломленная, она повисла на плеч. Въ припадк бшенства, Томъ произнесъ такія проклятія, какихъ читатели наши никогда не слыхали, и какія не согласится вынести даже и бумага. Въ отвтъ на нихъ изъ-за ближайшихъ кустарниковъ раздался громкій голосъ:

— Горе кровожадному и вроломному человку!

— Ловите этого разбойника, ищите его! вскричалъ Томъ Гордонъь.

Выстрлъ изъ ружья и прожужжавшая надъ головой Тома пуля были отвтомъ на его приказаніе. Голосъ, въ которомъ Гордонъ узналъ голосъ Гарри, прокричалъ изъ чащи кустарниковъ:

— Томъ Гордонъ, берегись! Помни Гарка!

Въ то же время надъ головами трехъ негодяевъ пролетла другая пуля.

— Скоре, скоре, прочь отсюда, сказали двое изъ нихъ: — здсь ихъ цлая шайка. Томъ безъ руки ничего не можетъ сдлать.

И, усадивъ его въ сдло, они опрометью ускакали.

Лишь только они удалились, какъ Гарри и Дрэдъ вышли изъ кустарниковъ.

Послдній славился въ своемъ народ медицинскими и хирургическими свдніями. Приподнявъ Клэйтона, онъ тщательно осмотрлъ его.

— Онъ живъ еще, сказалъ Дрэдъ.

— Что же мы будемъ длать съ нимъ? спросилъ Гарри:— не отнесть ли его къ мистеру Диксону?

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Дрэдъ: — это навлечетъ на него филистимлянъ.

— Но, до И… будетъ полныхъ пять миль. Нести его туда еще опасне.

— Зачмъ туда, сказалъ Дрэдъ: — мы отнесемъ его въ наше укрпленіе. Наши женщины будутъ ходить за нимъ, и, выздороввъ, онъ можетъ отправиться въ путь.

ГЛАВА XLIX.

УКРПЛЕНЕ ДРЭДА.

Читателю нердко, быть можетъ, приводилось длать себ вопросъ: почему небольшой уголокъ, служившій убжищемъ нсколькимъ бглецамъ и такъ легко доступный для сосднихъ негровъ, ускользалъ отъ бдительности безчеловчныхъ охотниковъ.

Не трудно замтить, что везд притсняемая часть населенія становится необыкновенно скрытною. Другой фактъ заключается въ томъ, что часть общества, пріученная къ постоянному труду, пользуется тмъ преимуществомъ надъ частью изнженною, которое пріобртается чрезъ развитіе физическаго организма и чрезъ величайшую способность переносить лишенія. Нтъ никакого сомннія, что перевсъ физической силы въ Южныхъ Штатахъ былъ на сторон невольническаго племени.

Привычка ознакомляетъ обитателей болота съ особенностями ихъ мстности, и предоставляетъ имъ ту выгоду, которую житель горныхъ странъ находитъ въ горахъ. Кром того, у людей, которыхъ жизнь находится въ постоянной опасности, умственныя способности развиваются сильне и становятся свтле, чмъ у тхъ, которые думаютъ только о пріобртеніи денегъ, не подвергая себя никакой опасности: это преимущество имютъ негры надъ своими преслдователями охотниками.

Укрпленіе Дрэда, какъ мы уже сказали, отдлялось отъ прочаго болота ярдами двадцатью глубокой тони, по которой нужно было пробираться почти по поясъ.

Окраина берега представляла глазу только видъ непроходимой чащи изъ терновника и дикаго виноградника, поднимавшихся изъ воды. Въ одномъ только мст и можно было твердо стать ногою, и это мсто было то самое, чрезъ которое Дрэдъ пробрался въ ночь, когда мы впервые обратили вниманіе нашихъ читателей на эту мстность. Охотники обыкновенно ограничивались изслдованіемъ частей, казавшихся боле доступными. Безъ измны со стороны лицъ, которымъ Дрэдъ открывалъ путь въ свой лабиринтъ, проникнуть въ него не было никакой возможности.

Самъ Дрэдъ, повидимому, одаренъ былъ тою удивительною способностію угадывать и выбирать людей, которая принадлежала его отцу, датчанину Вези,— способностью, еще боле изощренною его дикою и окруженною опасностями жизнью. Лица, которыхъ Дрэдъ выбиралъ и которыхъ удостоивалъ своимъ довріемъ, были такъ же неспособны къ измн, какъ и онъ самъ, это были поди, сильнйшіе душой и тломъ на всхъ плантаціяхъ. Какое-то странное настроеніе его души, его увренность, что онъ былъ какимъ-то вождемъ и освободителемъ, давали ему превосходство надъ умами своихъ приверженцевъ. Конечно, много тому способствовалъ и весьма строгій образъ его жизни. Ко всмъ чувственнымъ удовольствіямъ онъ питалъ глубокое отвращеніе. Онъ никогда не употреблялъ крпкихъ напитковъ и былъ чрезвычайно умренъ въ пищ, часто, и особливо, когда предстояло поразмыслить о какомъ нибудь важномъ предмет, Дрэдъ постился по нскольку дней сряду.

Трудно измрить мрачныя изгибы души, столь могущественной и дятельной, какъ его душа, находившейсподъ такимъ ужаснымъ гнетомъ невжества. Въ уединенныхъ мстахъ, избранныхъ Дрэдомъ для своего обиталища, деревья, какъ мы уже говорили, отъ неестественнаго и чрезвычайно сочнаго свойства почвы, часто принимаютъ странный, гигантскій ростъ, совершенно ненормальный. Подъ тнію ихъ вс роды чудовищъ растительнаго царства разрастаются и принимаютъ фантастическія формы. По всей природ нтъ изумительне явленія, какъ ростъ чего бы то ни было. Это въ своемъ род таиственное и страшное условіе существованія. Ростъ, въ какое бы невыгодное положеніе ни поставили его, какія бы препятствія ни придумали для него, постоянно будетъ преодолвать и то, и другое, и когда его остановитъ неестественная сила, онъ разовьется въ формы изумительныя и страшныя.

Дикая, пустынная полоса болотистой земли, опоясывающая штаты, опустошаемые пламенемъ деспотизма, представляетъ въ своемъ обиліи, можно сказать въ своемъ избытк растительной силы, прекрасную эмблему борющихся во мрак, дико прозябающихъ въ болот человческихъ душъ, отрзанныхъ, подобно самому болоту, отъ обычаевъ и усовершенствованій цивилизованной жизни.

Подъ этимъ страшнымъ гнетомъ душа, энергію которой могло бы благословлять человчество, принимаетъ необыкновенное и грозное развитіе, сила котораго, становится зловщимъ, возбуждающимъ ужасъ явленіемъ.

Для замчательнаго въ своемъ род существа, о которомъ идетъ наша рчь,— ночь, посл описанной нами встрчи, была ночью мучительной борьбы съ тяжелыми чувствами. Та часть моральной организаціи, которая существуетъ въ большей или меньшей степени во всхъ насъ, которая заставляетъ насъ ощущать мучительную боль при вид несправедливости и желать возмездія за жестокость и преступленіе, казалось, обратилась въ немъ въ одно, всепоглощающее чувство, какъ будто какая-то невидимая, непостижимая сила избрала его оружіемъ своего грознаго приговора.

Въ иныя минуты мысль о преступленіяхъ и притсненіяхъ, тяготвшихъ надъ его племенемъ, терзала его, заставляла его плакать, подобно злосчастной и порабощенной Кассандр, на порог мрачной и обагренной кровью темницы. Эта потребность справедливости, эта агонія при созерцаніи жестокости и преступленія, служитъ врнымъ признакомъ возвышенной натуры,— кто лишенъ элемента моральнаго негодованія, тотъ,— можно утвердительно сказать, изнженъ и слабъ. Въ такія минуты, человкъ, твердо врующій въ благой Промыслъ, ищетъ облегченія и отрады въ теплой молитв.— Такъ поступилъ и Дрэдъ. Когда товарищи его разошлись по хижинамъ, онъ палъ ницъ и молился, не замчая, что ночь задернула своей завсой небосклонъ, что звзды спокойно смотрли на нашу планету и что утренняя заря показалась на восток во всемъ своемъ блеск…

Гарри тоже провелъ безсонную ночь. Смерть Гарка лежала на его сердц тяжелымъ камнемъ. Гарри зналъ Гарка за неустрашимаго, преданнаго человка. Въ теченіе многихъ лтъ онъ былъ его совтникомъ и другомъ и теперь умеръ за него, не сказавъ даже слова подъ мучительной пыткой. Какъ больно, какъ невыносимо-тяжело бываетъ въ подобныя минуты, представлять себ почетъ, который цивилизованное общество оказываетъ убійц, придавая его преступленіямъ мягкія названія, и для его защиты прибгая ко всмъ ухищреніямъ, чтобъ законъ сдлалъ величайшую несправедливость! Нкоторые изъ моихъ соотечественниковъ сами испытали это, свободные люди Америки уже начали пить чашу, которую въ теченіе вковъ пили одни только невольники.

Чувство негодованія побуждало его къ немедленному возстанію, для котораго онъ не пощадилъ бы своей жизни: такъ сильно душа его жаждала справедливости. Восточный горизонтъ, зарумянившійся передъ восходомъ солнца, казался ему обагренный кровію своего друга. Онъ готовъ сейчасъ же приступить къ длу, но Дрэдъ, врный энтузіастическимъ побужденіямъ, которыя руководили его, настаивалъ на томъ, чтобъ дождаться знаменія на неб, возвщавшаго, что день помилованія миновалъ и уступилъ мсто дню судному.

Поутру Гарри увидлъ Дрэда, съ печальнымъ лицомъ, за дверями его хижины.

— За тебя я боролся съ моими чувствами, сказалъ онъ: — но время еще не настало. Пусть пройдетъ еще нсколько дней, — это моя тайна, при ней я не могу сдлать боле того, что повелваетъ мн Господь. Когда Господь предастъ ихъ въ наши руки, тогда одинъ выступить противъ тысячи, а двое обратятъ десять тысячъ въ бгство.

— Что будетъ впереди, никому неизвстно, сказалъ Гарри: — но настоящее наше положеніе безнадежно, нсколько жалкихъ созданій, отверженныхъ закономъ и обществомъ, которые не знаютъ, гд преклонить голову, возстаютъ противъ людей, окруженныхъ властью! Кто въ этой великой націи заступится за насъ? Кто не будетъ выражать восторга, если насъ потащутъ за городъ и повсятъ, какъ собакъ!— Сверные Штаты такъ-же порочны, какъ и Южные. Насъ убиваютъ здсь, и Сверные Штаты говорятъ, что это такъ должно, и преступникъ остается правымъ… все, все противъ насъ… Насъ никто пожалетъ, никто не дорожитъ нами. Каждая партія въ штат отдаетъ нашу кровь и кости въ вид прибавки въ торговыхъ своихъ сдлкахъ, и когда я вижу ихъ, разъзжающихъ въ великолпныхъ экипажахъ, когда вижу дома ихъ полными всего, что есть изящнаго, вижу ихъ самихъ такими образованными и прекрасными, а нашихъ людей такими жалкими, бдными, и порабощенными, я прихожу въ совершенное отчаяніе.

Какое-то смутное, встревоженное выраженіе показалось на лиц Дрэда.

— Гарри, сказалъ онъ: — пути Господни неисповдимы. Онъ не даетъ отчета въ своихъ дйствіяхъ. Быть можетъ, мн не суждено провести это племя черезъ орданъ и сложить свои кости въ пустын, по наступить день, когда знаменіе Сына Человческаго появится въ воздух, и вс племена земныя восплачутъ о Немъ.

Въ этотъ моментъ изъ чащи лса поднялся прекрасный дикій голубь. Разская крыльями утренній воздухъ, онъ поднялся высоко, и началъ описывать плавные и ровные круги, какъ будто подъ звуки небесной гармоніи. Утомленные ночнымъ бдніемъ, глаза Дрэда слдили за этимъ полетомъ съ невыразимымъ удовольствіемъ, его лицо выражало скорбь души и ожиданіе чего-то лучшаго.

— О, еслибъ я имлъ крылья голубя, сказалъ онъ, — я бы воспарилъ къ небесамъ и остался въ поко. Я бы поспшилъ избавиться отъ бурь и треволненій здшняго міра.

Въ энергіи этого человка было что-то могущественное, увлекающее за собою сочувствіе другихъ людей, какъ плывущій корабль увлекаетъ въ свою стремнину мелкія суда. Гарри, печальный и обезкураженный, испытывалъ въ эту минуту тяжелое ощущеніе.

— Я знаю, продолжалъ Дрэдъ, что наступитъ новая жизнь, явится новое небо и новая земля, и Господь, искупившій наши грхи, будетъ царствовать въ неб, но мн не суждено дожить до этой поры, мн, на котораго положены вс притсненія этого народа!

Гарри оставилъ Дрэда и медленно перешелъ на другую сторону поляны, гд старикъ Тиффъ, Фанни, Тэдди и Лизетта разводили огонь, намреваясь приготовить завтракъ. Дрэдъ, вмсто того, чтобъ войти въ свою хижину, исчезъ въ чащ неприступной ограды. Въ это время пришла Милли, сопровождаемая негромъ съ плантаціи Каисма.

На другой день Гарри и Дрэдъ, отъискивая дичь въ болотахъ, случайно набрели на мсто, близь котораго были свидтелями насилія, описаннаго въ предъидущей глав.

ГЛАВА L.

ТОМЪ ГОРДОНЪ И ЕГО ПРЯТЕЛИ.

Втеченіе двухъ-трехъ дней посл, нанесеннаго удара, Томъ Гордонъ находился въ состояніи раненой гіены. Съ каждымъ часомъ, съ каждой минутой у него являлись новыя капризы одинъ другаго странне. Несчастныя невольницы, которыхъ онъ оставилъ при себ въ качеств служанокъ, испытывали всю тяжесть огорченій, которыя въ состояніи придумать только безпокойный и гнвный человкъ, въ минуты раздраженія.

Смерть Нины поставила Милли въ совершенную зависимость отъ Тома. Онъ безпрестанно отрывалъ ее отъ занятій, требуя отъ нея наставленій и совтовъ, которые въ туже минуту были отвергаемы съ бранью.

— Мистеръ Томъ, говорила тетушка Кэти, ключница:— вскружилъ всмъ голову. Въ теченіе двухъ часовъ, вотъ уже четыре раза приготовляю бульонъ ему, и никакъ не могу угодить,— бранится и держитъ себя весьма неприлично. У него горячка, а въ горячк, разумется, кому что можетъ нравиться? Къ чему онъ называетъ меня дьяволомъ и всякими другими именами? Мн кажется, на это нтъ особенной необходимости. Гордоны, бывало и разсердятся, но все же остаются въ здравомъ разсудк, а у него нтъ этого ни на волосъ. Онъ позоритъ насъ во всхъ отношеніяхъ. Намъ стыдно, мы не смемъ приподнять наши головы. Гордоны считались всегда людьми благородными. Господи! какую свободу-то имли мы при жизни миссъ Нины!

Между тмъ, несмотря на вспыльчивость, невоздержность и отступленіе отъ докторскихъ предписаній, Томъ выздоравливалъ, вроятно по тому же закону природы, по которому такъ быстро разростаются плевелы. Во время болзни, отъ нечего длать, онъ составлялъ планы мщенія, которые ршился привести въ исполненіе, лишь только силы позволятъ ему ссть на коня. Между прочимъ, онъ далъ себ клятву излить свое мщеніе на Абиджи Скинфлинта, который, какъ ему извстно было, продавалъ порохъ неграмъ, скрывавшимся въ болот. Правда ли это или нтъ?— для него было все равно, притомъ же въ дл самоуправства подобные вопросы не принимаются въ соображеніе. Человкъ обвиняется, судится и подвергается наказанію, совершенно по произволу своего боле сильнаго сосда. Для Тома достаточно было, что онъ такъ думалъ, въ болзненномъ же и раздражительномъ состояніи онъ думалъ такъ еще съ большею увренностію.

Томъ зналъ, что Джимъ Стоксъ питалъ къ Абиджи давнишнюю вражду, а это обстоятельство давало ему поводъ разсчитывать на услуги Джима. Первымъ подвигомъ Тома посл его выздоровленія, было нападеніе на лавку Абиджи. Лавка безъ церемоніи была взята приступомъ и разграблена, шайка разбойниковъ перепилась, облила смолой нагаго Абиджи и облпила его перьями, издваясь надъ нимъ, сколько душ угодно, вынудила отъ него общаніе оставить штатъ въ теченіе трехъ дней и возвратилась домой знаменитою въ своихъ собственныхъ глазахъ. Недлю спустя въ газет ‘Голосъ Свободы’ появилось описаніе этого блистательнаго подвига подъ заглавіемъ: Сокращенная расправа.

Безъ сомннія, никто не сожаллъ Абиджи, и такъ какъ онъ самъ, весьма вроятно, охотно присоединился бы къ подобному предпріятію, то и мы не сожалемъ особенно о его участи. Почтенные люди въ сосдств сначала замчали, что вообще не одобряютъ самоуправство черни, но впослдствіи, особливо по поводу послдняго событія, разсуждали съ замтнымъ удовольствіемъ. Невжественная чернь торжествовала, не думая, что рано или поздно тоже самое оружіе будетъ обращено и противъ нее.

Томъ не замедлилъ воспользоваться одушевленіемъ черни. Онъ предложилъ ей предпринять охоту въ Ужасное Болото, и тмъ вполн удовлетворить свое собственное чувство мести. Въ груди человческой постоянно лежитъ прикованный и спящій кровожадный тигръ, этого-то тигра Томъ ршился теперь спустить съ цпи.

Актъ, лишавшій Гарри покровительства законовъ, длалъ его предметомъ, надъ которымъ шайка пьяныхъ людей могла совершать какія угодно жестокости. Документъ этотъ не будетъ лишенъ интереса для нашихъ читателей, и потому мы предлагаемъ его копію.

Штатъ Сверной Каролины, округъ Чова.

‘Сего числа намъ, двумъ мирнымъ судьямъ вышеупомянутаго округа и штата, представлена жалоба Томасомъ Гордономъ, что принадлежащій ему невольникъ, по имени Гарри, по ремеслу плотникъ, тридцати пяти лтъ отъ роду, пяти футовъ и четырехъ дюймовъ роста, смуглаго цвта, крпкаго тлосложенія, съ голубыми, глубоко впавшими глазами, съ открытымъ лбомъ и звучнымъ голосомъ, бжалъ отъ своего господина, и, какъ надо полагать, скрывается въ Ужасномъ Болот, совершая противузаконныя дйствія, вслдствіе сего, отъ имени вышесказаннаго штата, симъ повелваемъ помянутому невольнику возвратиться домой и явиться къ своему господину, къ сему присовокупляемъ, на основаніи акта законодательнаго собранія, что если сказанный невольникъ Гарри не явится къ господину немедленно посл распубликованія сего постановленія, то всякое лицо или лица, можегъ или могутъ убить и уничтожить того невольника оружіемъ и способомъ, какое оно или они заблагоразсудятъ избрать, не подвергаясь за таковой поступокъ ни обвиненію въ преступленіи, ни наказанію, ни какому либо штрафу или взысканію.

‘Постановленіе сіе свидтельствуемъ приложеніемъ руки и печати.

Джемсъ Т. Мюллеръ (печать)
Т. Буттерпортъ (печать)’ (*).

(*) Подлинный документъ, съ котораго снята эта копія, помщень въ Wilmington Journal, 18 декабря 1830.

Нельзя безъ сожалнія подумать о состояніи народа, который существуетъ подъ вліяніемъ такихъ законовъ и обычаевъ. Не удивительно, что люди, преступленіе которыхъ поощряется закономъ, охотно предаются самому низкому зврству, самой адской жестокости. Томъ Гордонъ сдлалъ въ своемъ дом собраніе изъ людей, которые должны были служить орудіемъ и исполненіемъ его мщенія. Вс они втайн ненавидли Гарри во время его благоденствія, потому что онъ лучше ихъ одвался, лучше ихъ былъ воспитанъ, и пользовался лучшимъ, чмъ они, вниманіемъ и расположеніемъ со стороны Гордоновъ и ихъ гостей. Гарри нердко упрекалъ ихъ въ пріем отъ невольниковъ вещей, принадлежавшихъ плантаціи. Само собою разумется, во дни благосостоянія Гарри, вс они покорялись ему, какъ человку уважаемому уважаемой фамиліей, но теперь когда онъ палъ, то, но общепринятому въ свт любезному обыкновенію, они ршились платить ему за свое прежнее униженіе удвоенною наглостью.

Джимъ Стоксъ въ особенности питалъ ненависть къ Гарри, который однажды выразился съ негодованіемъ относительно низости и зврства его ремесла,— и потому при настоящемъ случа онъ охотне другихъ предлагалъ свои услуги. И вотъ, въ утро, о которомъ мы говоримъ, передъ дверьми господскаго дома въ Канема, собралась смшанная толпа людей, но наружности принадлежавшая къ сословію, которое мы называемъ шайкой разбойниковъ,— людей, полупьяныхъ, развратныхъ, бездушныхъ, какъ гарпіи, явившіяся на пиръ Энея. Томъ Гордонъ имлъ предъ ними только то преимущество, что воспитаніе и лучшее положеніе въ обществ давали ему возможность, когда онъ хотлъ, принимать наружность и употреблять языкъ джентльмена. Но въ тоже время закоснлая грубость его чувствъ ставила его наравн съ ними. Рука Тома все еще была перевязана, но въ немъ никогда не было недостатка энергіи, и потому онъ ршился ссть на коня и отправиться вмст съ ватагой. Въ настоящую минуту они выстроились у крыльца, смялись, произносили ругательства и пили виски, которая текла въ изобиліи. Собаки съ горячностью и нетерпніемъ рвались со своръ. Томъ Гордонъ, по обычаю старинныхъ вождей, привтствовавшихъ передъ битвой войска свои, стоялъ на галлере.

— Ребята! говорилъ онъ: — вы уже прославили себя. Вы уже сдлали много хорошаго: вы прочитали этому отвратительному старику такое нравоученіе, что онъ въ жизнь его не забудетъ! Длинноносому Скинфлинту вы задали столько свту, что онъ увидитъ вс свои заблужденія.

Поднялся общій хохотъ и смшанные крики: да! да! прочитали! задали!

— Въ ту ночь, продолжалъ Томъ Гордонъ: — Скинфлинту, я думаю, не понадобилась и свча, чтобъ видть грхи свои! Мы сдлали ему свчу изъ его же конуры. Освтили ему всю дорогу изъ нашего штата, а чтобы онъ не озябъ, то снабдили его платьемъ. А платье дали ему славное! не скоро онъ его сноситъ, да и не продастъ, когда захочетъ выпить. Не правда ли!

Изступленные крики заглушили голосъ оратора.

— Жаль только, что мы не подожгли его самаго! вскричалъ кто-то изъ толпы.

— Ничего, на тотъ разъ довольно. Подождите, вотъ когда вы поймаете этихъ пресмыкающихся гадинъ въ болот, тогда длайте съ ними, что хотите: это будетъ въ порядк вещей, да и законно. Эти лисицы долго насъ безпокоили, долго производили опустошенія въ нашихъ курятникахъ, пользуясь нашей безпечностью. Ужь за то же мы и поквитаемся. Итакъ, мы отправляемся ловить ихъ! Надо же когда нибудь покончить съ ними. Успхъ нашъ несомнненъ. Болото должно сдаться и сдастся, когда увидитъ наше шествіе — въ этомъ нтъ никакого сомннія. Смотрите же, ребята, старайтесь взять его живымъ, если же нельзя, то стрляйте его. Помните: за его голову я даю полтораста долларовъ.

Восклицанія, изступленне прежнихъ, огласили воздухъ, и торжествующій Томъ спустился съ балкона и слъ на коня.

ГЛАВА LI.

ВЫЗДОРОВЛЕНЕ КЛЭЙТОНА.

Клэйтонъ во время жестокаго, описаннаго нами нападенія, получилъ нсколько ударовъ по голов, которые лишили его чувствъ. При первомъ возвращеніи чувствъ, онъ сознавалъ только одно,— что на него вялъ прохладный втерокъ. Онъ открылъ глаза, и сквозь углубленія нависшихъ надъ нимъ и качавшихся втвей, увидлъ лазуръ небосклона. Голоса птицъ, щебетавшихъ и отвчавшихъ на призывъ другихъ пернатыхъ, слегка касались его слуха. Чьи-то нжная рука клала повязки на его голову, незнакомыя женщины, осторожно говорившія между собою, ухаживали за нимъ и наблюдали каждое его движеніе.

Клэйтонъ снова закрылъ глаза и оставался нсколько часовъ въ тяжеломъ забытьи.

Гарри и Лизетта очистили для него свою хижину, но такъ какъ наступили роскошные октябрьскіе дни, когда земля и небо становятся храмомъ красоты и спокойствія, то они днемъ выносили больнаго на открытый воздухъ, и, казалось, не было средства цлительне этого воздуха. Какъ воздухъ, теплота и вода имютъ благотворное свойство проникать и наполнять пустоту, такъ и ослабвшая жизненность человческаго организма можетъ принимать укрпляющую силу, которою одарено растительное царство природы, и избытокъ которой разливается въ воздух.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дня черезъ два, проведенныхъ въ спокойномъ, укрпляющемъ сн, Клэйтонъ до такой степени оправился, что могъ сидть и любоваться окружающими предметами. Свтлое, спокойное октябрьское небо, повидимому, производило на его душу чарующее впечатлніе.

Среди дикаго и необитаемаго болота, это былъ островъ безопасности, гд природа въ своемъ гостепріимномъ лон давала пріютъ человческимъ существамъ. Тысячи птицъ говорили на тысяч языковъ, перекликались съ колеблющихся отъ втра вершинъ деревьевъ, или качались въ колыбеляхъ изъ листьевъ виноградника, блыя облака плавали безпрерывно измнявшимися группами надъ массивною зеленью лса, слышанъ былъ шелестъ листьевъ, сквозь которые отъ времени до времени пробгалъ осенній втерокъ. Все это вмст пробуждало въ душ Клейтона отрадное чувство. Минувшая жизнь казалась ему тревожнымъ сновидніемъ. Его страданія,— часъ агоніи и смерти, о которомъ онъ боялся вспомнить, приняли совершенно новый и свтлый видъ.

Мало помалу, онъ началъ интересоваться Дрэдомъ, какъ предметомъ психологическаго изученія. Дрэдъ сначала былъ угрюмъ и молчаливъ, хотя со всмъ радушіемъ и почтительностью исполнялъ требованіе своего гостя. Постепенно, однако же, желаніе обмняться словомъ, желаніе, которое скрывается въ душ каждаго человка, начало развиваться въ немъ, и онъ, повидимому, находилъ удовольствіе въ сочувствующемъ ему слушател. Наборъ библейскихъ изрченій и именъ имть для Клэйтона, при его болзненномъ состояніи, особенно пріятный, поэтическій интересъ. Онъ мысленно сравнивалъ Дрэда съ одною изъ тхъ старинныхъ, грубыхъ готическихъ дверей, столь часто встрчаемыхъ въ европейскихъ храмахъ, гд изображенія, заимствованныя изъ св. Писанія и изсченныя въ грубомъ гранит, перемшались съ тысячами фантастическихъ архитектурныхъ причудъ, иногда онъ вздыхалъ, думая, сколь многое могло бы быть совершенно человкомъ съ душою столь пылкою и съ организмомъ столь энергическимъ, еслибъ онъ получилъ образованіе и надлежащее направленіе.

Дрэдъ иногда приходилъ въ тнистую часть острова, располагался подл Клэйтона и по цлымъ часамъ разговаривалъ съ нимъ, употребляя свой странный, безпрестанно уклоняющійся отъ предмета, исполненный какой-то грусти, образъ выраженія, несмотря на то, отъ времени до времени въ немъ проглядывали практическій умъ и дальновидность.

Дрэдъ много путешествовалъ, большею частью по странамъ, недоступнымъ для человческой ноги и глаза. Онъ осмотрлъ не только обширную полосу при-атлантическихъ болотъ, но и равнины Флориды, со всею ихъ причудливою, роскошною тропическою растительностью. Онъ бродилъ вдоль пустынныхъ и гибельныхъ песковъ, опоясывающихъ южные атлантическіе берега, полные наносныхъ мелей и опасностей. Тамъ нердко задумывался онъ надъ тайною морскихъ приливовъ, съ вчнымъ, никогда неизмняющимся возвышеніемъ и пониженіемъ которыхъ душа человческая иметъ какое-то таинственное сродство. Неозаренный свтомъ философіи и другихъ наукъ, Дрэдъ искалъ въ сумеркахъ своихъ пылкихъ, борющихся мыслей, причины различныхъ явленій природы, и разршалъ эти вопросы по своимъ собственнымъ теоріямъ. Иногда, оставаясь но цлымъ недлямъ въ остов какого нибудь корабля, выброшеннаго на эти гостепріимные берега, онъ постился и молился, воображая услышать отвтъ на молитвы свои въ завываніяхъ 6ушующаго втра или въ уныломъ прибо морскихъ волнъ.

Читатели наши видятъ его теперь лежащимъ на трав подл хижины Гарри и Лизетты, въ самомъ спокойномъ и сообщительномъ настроенія духа. Дти съ Лизеттой и женщины собирали виноградъ въ отдаленной части острова, Гарри съ другимъ бглымъ негромъ ушли за провизіей, которая была принесена для нихъ въ отдаленную часть болота преданными сообщниками съ одной изъ смежныхъ плантацій. Старый Тиффъ, выкапывая картофель въ недальнемъ разстояніи, внимательно прислушивался къ разговору.

— Да, говорилъ Дрэдъ, съ тмъ тусклымъ свтомъ въ его взор, который нердко можно замтить въ глазахъ энтузіаста: — царство Божіе не наступило еще, поуже приближается. Теперь еще только время стенаній, это открыто мн, когда я былъ въ Океркок и провелъ три недли въ остов корабля, на которомъ вся команда погибла.

— Скучное же ты выбралъ мсто для своего пріюта, сказалъ Клэйтонъ, стараясь вовлечь Дрэда въ разговоръ.

— Меня завелъ туда невидимый духъ, отвчалъ Дрэдъ: — ибо я просилъ Господа открыть мн грядущія событія.

— Какъ же это было открыто теб? спросилъ Клэйтонъ, боле и боле интересуясь его разговоромъ.

— Черезъ ухо мое во время ночи, отвчалъ Дредъ:— я слышалъ, какъ все твореніе стенало и мучилось, ожидая избавленія, потому-то и назначенъ приливъ.

— Я не вижу тутъ никакой связи, сказалъ Клэйтонъ: — какое отношеніе иметъ приливъ къ страданіямъ твореній.

— А вотъ какое, отвчалъ Дрэдъ: — каждый день море трудится и движется, по этотъ трудъ отступаетъ снова въ море, такъ и грудь всхъ поколній удалился назадъ, и не возвратится, пока не придетъ Ожидаемый всми народами — и Онъ придетъ въ пламени, съ судомъ и великимъ потрясеніямъ, но потомъ будетъ тишина и спокойствіе. Потому-то и написано, что подъ новымъ небомъ и на новой земл не будетъ боле моря.

Эти слова произнесены были съ видомъ величайшей увренности, что произвело на Клэйтона странное впечатлніе. Но внутренней природ его было что-то особенное, предусматривавшее въ этихъ словахъ Слабую тнь грядущихъ собыій. Онъ находился въ томъ настроеніи духа, которому предается человкъ, борющійся съ пороками и преступленіями этого міра — настроеніе, выражавшее тоску души и надежду на лучшее.

— И ты думаешь, сказалъ онъ Дрэду: что эти небеса и эта земля возобновятся?

— Я увренъ въ этомъ, отвчалъ Дрэдъ. Избранные Богомъ будутъ господствовать на ней.

— Вроятно и ты надешься быть въ числ избранныхъ?

Изъ груди Дрэда вырвался подавленный стонъ.

— Много званныхъ, но мало избранныхъ, сказалъ онъ. Я молилъ Бога открыть мн эту тайну, но онъ не сподобилъ меня узнать ее.

Тутъ разговоръ былъ прерванъ появленіемъ Гарри, который неожиданно соскочивъ на поляну, подбжалъ къ Дрэду съ взволнованнымъ и испуганнымъ видомъ.

— Томъ Гордонъ со всей своей шайкой вступилъ въ болота и ршился выслдить насъ, сказалъ онъ. Пьяне, развратне, свирпе этихъ людей я ничего еще не видлъ. Они напали на несчастнаго Джима и преслдуютъ его безъ пощады.

Въ глазахъ Дрэда всеркнули молніи и онъ вскочилъ на ноги.

— Голосъ Господень потрясаетъ пустыню, я пойду и выручу его.

Схвативъ ружье, онъ въ секунду скрылся изъ виду.

Гарри хотлъ за нимъ слдовать, но рыдающая Лизетта бросилась къ нему на шею.

— Нтъ, нтъ! Ради Бога не ходи, говорила она. Что мы будемъ длать безъ тебя? Останься съ нами! Тебя убьютъ они, и это никому не принесетъ пользы.

— Какъ можно, Гарри! сказалъ Клэйтонъ: вдь ты не совсмь еще знакомъ съ здшними болотами, и не имешь физическихъ силъ этого человка:— идти за Дрэдомъ, значитъ рисковать своею жизнію.

Остальные часы того дня прошли скучно. Отъ времени до времени зврскій крикъ охотниковъ приближался къ острову,— раздавались ружейные выстрлы, лай собакъ и страшныя проклятія,— потомъ снова все затихало, и не было слышно ничего, кром шелеста листьевъ и голосовъ птицъ весело распвавшихъ, не обращая вниманія на бездну жестокостей и преступленій, надъ которой он пли.

Передъ закатомъ солнца въ втвяхъ стараго дуба послышался шорохъ, и вслдъ за тмъ на поляну соскочилъ Дрэдъ, мокрый, грязный усталый. Въ одинъ моментъ вс окружили его.

— Гд Джимъ? сказалъ Гарри.

— Убитъ! отвчалъ Дрэдъ. Стрлки настигли его, и онъ палъ въ пустын!

Общее восклицаніе ужаса.

Дрэдъ сдлалъ движеніе, чтобы ссть на землю, но потерялъ равновсіе и упалъ. Только теперь увидли вс то, чего прежде не замчали, рану на его груди изъ которой обильно текла кровь. Жена Дрэда съ неутшными рыданіями упала подл него. Дрэдъ поднялъ руку и сдлалъ ей знакъ удалиться.

Окружавшіе его стояли въ безмолвномъ изумленіи и страх. Клэйтонъ одинъ сохранилъ присутствіе духа. Онъ всталъ на колна и старался остановить кровотеченіе. Дрэдъ посмотрлъ на него глазами, въ которыхъ горлъ неестественный свтъ.

— Все кончилось! сказалъ онъ.

Тихо склонясь къ Клейтону, Дредъ чувствовалъ, какъ кровь струилась изъ раны. Собравъ нсколько капель ея на ладонь, онъ швырнулъ ихъ на воздухъ и съ дикой энергіей воскликнулъ:

— О земля, земля, земля! Не закрывай моей крови

За темной оградой дремучаго лса солнце садилось во всемъ своемъ блеск. Группы плавающихъ облаковъ, задернутыя въ втеченіе дня блымъ серебристымъ покровомъ, теперь, одно за другимъ покрывались розовымъ свтомъ и остановились одной массой, наполненной послднихъ лучей заходящаго солнца. Птички пли по прежнему: ихъ не смущали вопли людской горести… Небольшая группа видла передъ собой угасающаго человка, исполненнаго избыткомъ и мужества, и силы.

— Гарри, сказалъ Дрэдъ: — похорони меня подъ холмомъ свидтельства. Пусть Богъ ихъ отцовъ судитъ между нами.

ГЛАВА LII.

НОЧНЫЯ ПОХОРОНЫ.

Смерть Дрэда навела глубокое уныніе на небольшой кружокъ бглыхъ въ Ужасномъ Болот и на многихъ невольниковъ въ окрестныхъ плантаціяхъ, на людей, которые считали его предсказателемъ будущаго и своимъ избавителемъ.

Тотъ, на кого они возлагали лучшія свои надежды, умеръ! Стройная атлетическая форма, столь полная дикой жизни, могучая рука, опытный и зоркій глазъ, все, все поражено однимъ разомъ. Звучный голосъ его замолкъ, величественная поэзія старинныхъ временъ, вдохновляющіе символы и виднія, которыя такъ сильно дйствовали на его душу, и съ помощію которыхъ онъ самъ дйствовалъ на душу другихъ, казалось, отлетли вмст съ душой его въ другой міръ, удалились въ безпредльное пространство и сдлались невещественными, какъ звуки сильныхъ порывовъ втра, или какъ формы вечернихъ облаковъ, сохранившіяся въ памяти со временъ давно минувшихъ. Въ эту ночь, когда лса перестали оглашаться зврскимъ лаемъ собакъ и еще боле зврскою бранью пьяныхъ людей, когда ни одинъ листикъ не шелохнулся на дерев, и вся масса лса, подобно черной туч, рзко обрисовывалась на небосклон, въ эту ночь не трудно было услышать на небольшой полян звуки тяжелыхъ шаговъ, и сдержанное рыданіе провожавшихъ своего вождя къ могил, подъ засохшимъ деревомъ.

Изъ неустрашимаго кружка, который собирался здсь въ этотъ же самый часъ за нсколько дней тому назадъ, немногіе ршились явиться въ этотъ вечеръ. Услышавъ, что въ болото предпринимается экспедиція, они тайкомъ оставили хижины, когда все заснуло мертвымъ сномъ, и ускользнувъ отъ бдительности часовыхъ, охранявшихъ плантаціи, пробрались на островъ узнать объ участи своихъ друзей, и велико было уныніе ихъ, когда они узнали результатъ поисковъ Гордона.

Грустно, тяжело подумать, что между дтьми одного Отца, одно и тоже событіе въ однихъ возбуждаетъ плачъ и стованіе, въ другихъ торжество и радость. Міръ существуетъ тысячи лтъ, а между тмъ все еще не изучилъ молитвы Господней, а когда вс племена и народы изучатъ ее, тогда Его царствіе пріидетъ и воля Его будетъ какъ на небеси, такъ и на земли.

Между окружавшими могилу никто, по видимому, не предавался такому унынію, какъ невольникъ, котораго мы представили нашимъ читателямъ подъ именемъ Ганнибала. Это былъ высокій, прекрасно сложенный негръ, большая голова котораго, высокій лобъ и рзкія черты доказывали въ немъ присутствіе энергіи и умственныхъ способностей. Всю свою жизнь онъ былъ собственностью одного необразованнаго человка, низкаго душою и алчнаго, который въ обхожденіи съ своими неграми отличался двумя качествами: желаніемъ, чтобы они, какъ невольники, напрягали въ его пользу всю свою энергію и способности, и боязнію, чтобы сильное напряженіе и той и другихъ не послужило въ ущербъ невольничества.

Аннибалъ самъ научился читать и писать, но тайна этого пріобртенія хранилась въ душ его такъ тщательно, какъ путешественникъ скрываетъ отъ воровъ драгоцнный алмазъ. Онъ зналъ, что въ случа ея открытія господинъ немедленно продастъ его въ отдаленный штатъ и снова разлучить съ женой и дтьми. Аннибалъ былъ перевозчикомъ, и потому имлъ много случаевъ для удовлетворенія своей жажды познаній.

Люди, имющіе при себ постоянно запасъ книгъ, которыхъ даже не всегда въ состояніи прочесть, не знаютъ той жадности, съ которою подавленіи,ій и тощій умъ поглощаетъ свою украденную пищу. Въ уголку его караульни были библія, Робинзонъ Крузо, и нумеръ какой-то сверной газеты, выпавшій изъ кармана одного пассажира. Съ наступленіемъ ночи, когда дверь его конуры затворялась до утра, онъ зажигалъ лучину и по цлымъ часамъ углублялся въ чтеніе. Въ эти часы онъ жаждалъ дикой свободы, воображеніе переносило его вмст съ женой и дтьми, на небольшой, необитаемый островъ, въ пещеру Робинзона. Онъ ходилъ на охоту, длалъ платье изъ зврскихъ шкуръ, собиралъ плоды съ неизвстныхъ деревьевъ и чувствовалъ себя свободнымъ существомъ. Неудивительно, что душа столь сильная и угнетенная находилась подъ особеннымъ вліяніемъ Дрэда. Чтеніе библіи пробуждало въ немъ смутныя надежды. Онъ врилъ, что Господь постившій Израиля во Египт вняль стону невольниковъ, и въ лиц Дрэда послалъ освободителя своего народа. Эта надежда пылала въ душ его подобно факелу, раздуваемому сильнымъ втромъ, по пронеслось холодное дуновеніе, и она погасла навсегда.

Среди небольшой группы, окружавшей могилу, онъ стоялъ, пристально глядя въ лицо умершаго.

На небольшомъ, заросшемъ травой и терніемъ, возвышеніи, которому Дрэдъ далъ восточное названіе Эіарь-Сахадута, или холмъ свидтельства, пылалъ костеръ, котораго свтъ ярко озарялъ покойника. Дрэдъ лежалъ на земл, какъ могучій дубъ, вырванный съ корнемъ,— втви его не качаются боле, но онъ грозенъ и въ своемъ паденіи, со всми своими шероховатыми сучьями.

Душевная борьба, заключенная въ этомъ тл, отпечатллась теперь на угрюмомъ лиц выраженіемъ величественнаго и грустнаго спокойствія, какъ будто милосердый Богъ, къ суду котораго онъ взывалъ въ послднія минуты своей жизни, оказалъ ему этотъ судъ. Когда умираютъ государственныя чиновники нашей расы, то несмотря на ихъ слабости и грхи, свойственные человчеству, они не нуждаются въ краснорчивыхъ ораторахъ, чтобъ слегка приподнять завсу, прикрывавшую ихъ частную жизнь, тихо сказать о ихъ заблужденіяхъ, громко о ихъ подвигахъ, и въ заключеніе предсказать если не торжественное вшествіе въ небеса, то покрайней мр мсто, уготованное праведнымъ,— мы тогда невольно присоединяемся къ молитв о надежд воскресенія, мы охотно вримъ, что душа великаго и могущественнаго человка не можетъ быть потерянною ни для Бога, ни для самой себя.

Тяжесть такой великой утраты, повидимому, подавила обычную живость, съ которою негръ предастся движеніямъ души. Когда тло Дрэда положили на краю могилы,— то наступило такое глубокое безмолвіе, что-только и были слышны — шелестъ каждаго листочка, дикое, однообразное кваканье лягушекъ и черепахъ въ болот и дуновеніе втра по вершинамъ сосенъ. Даже вдова покойнаго безмолвно стояла передъ трупомъ съ выраженіемъ подавленной горести.

Какой-то старикъ, исполнявшій иногда между неграми обязанности проповдника, началъ пть похоронные гимны. Во время пнія Аннибалъ стоялъ, скрестивъ руки и вперивъ взоръ свой въ безжизненное лицо Дрэда. Слова гимна постепенно воодушевляли его, наконецъ онъ приподнялъ голову и присоединилъ къ пнію свой звучный голосъ.

— Да, сказалъ онъ наконецъ:— насъ всхъ ожидаетъ это ложе. Наши владтели торжествуютъ и господствуютъ надъ нами,— но должны будутъ промнять чертоги свои на могилу, червь замнить имъ пышное одяніе. И когда мы явимся предъ судомъ Предвчнаго, насъ будутъ судить одинаково. Теперь, братія, опустимъ его въ могилу, и тотъ, кто считаетъ себя лучше этого человка, или сдлалъ бы что нибудь лучше, будучи на его мст,— да не осудить его.

Спустя еще нсколько минутъ вс смертные признаки, которыми облечена была душа этого человка, исчезли, чтобы не появляться боле до великаго дня суднаго.

ГЛАВА LIII.

РЕЗУЛЬТАТЫ.

Клэйтонъ не былъ безчувственнымъ и невнимательнымъ свидтелемъ этихъ сценъ. Правда, онъ незналъ всхъ подробностей дла, но письмо Гарри и его собственныя наблюденія заставляли его думать, безъ всякихъ поясненій, что нкоторыя изъ дйствующихъ лицъ находились въ опасномъ возбужденіи, которое могло повести къ пагубнымъ послдствіямъ, если не будетъ открытъ какой нибудь предохранительный клапанъ.

На другой день посл похоронъ, онъ разговаривалъ съ Гарри, и, представивъ неумстность и безнадежность, при настоящихъ обстоятельствахъ, попытки — силою исправить зло, отъ котораго страдали невольники, открылъ ему и его товарищамъ боле безопасное средство, именно — побгъ.

Едва ли кто можетъ оцнить всю ршимость и силу характера, побуждавшія человка, въ положеніи Клэйтона, обязаннаго поддерживать отношенія господина къ невольнику, давать подобный совтъ. Ни одно приступленіе не преслдовалось въ Южныхъ Штатахъ съ такою строгостію, какъ содйствіе невольнику въ побг. Того, кто помогаетъ въ этомъ случа невольнику, судятъ какъ негро-крада, и возмездіемъ бываетъ въ нкоторыхъ штатахъ смерть, а въ другихъ продолжительное и позорное заточеніе.

За доставленіе малйшей помощи или средствъ къ побгу, за укрытіе бглеца даже въ теченіе ночи, за пріютъ или кусокъ хлба, нкоторые лишались всего своего состоянія,— и принуждены бывали жить подаяніемъ. Другіе, за это же преступленіе, томились по нскольку лтъ въ душныхъ темницахъ, и выходили оттуда съ утратою энергіи и разстроеннымъ здоровьемъ, ни непоколебимое, безропотное терпніе, ни безукоризненность поведенія не могли служить основаніемъ къ уменьшенію или смягченію наказанія. Клэйтонъ, нарушая такимъ образомъ законы и постановленія своего роднаго штата, оправдывалъ себя только тмъ, что видлъ въ этихъ невольникахъ людей, одаренныхъ свтлымъ и сильнымъ умомъ, открывавшимъ имъ заблужденія его соотечественниковъ. Въ добавокъ къ увренности въ неотъемлемое право каждаго человка пользоваться свободой, онъ въ это время былъ твердо убжденъ и въ томъ, что однимъ только удаленіемъ подобныхъ невольниковъ можно предотвратить развитіе кроваваго возстанія.

Поэтому вскор было ршено, что большая партія бглецовъ должна опредлить мры для успшнаго побга изъ Южныхъ Штатовъ.

Гарри принялъ на себя трудъ устроить это дло, и на это получилъ отъ Клэйтона значительную сумму денегъ.

Надо замтить, что въ болотахъ, въ теченіе большей части года, лсопромышленники занимаются рубкою лса, пилкою досокъ, основываютъ обширныя селенія и живутъ въ нихъ по нскольку мсяцевъ сряду. Селенія эти устраиваются такимъ образомъ, что кладутся бревны на болотистую почву, на нихъ настилаютъ доски, и потомъ возводятъ хижину. Точно такъ-же проводятъ и дороги въ отдаленныя части болота, для перевозки вырубленнаго лса: посредин болота прорытъ каналъ, по которому взадъ и впередъ снуютъ небольшія лодки, нагруженныя лсомъ. Для производства работъ, лсопромышленники нанимаютъ у сосднихъ плантаторовъ множество невольниковъ, которые, будучи обязаны только въ извстное время вырубать извстное количество лса, ведутъ сравнительно свободную и спокойную жизнь. Живя такимъ образомъ, они становятся разумне, энергичне, и сознаютъ свое достоинство лучше, чмъ большинство невольниковъ. Бглецы неприступнаго острова имли постоянно сношенія съ селеніемъ лсопромышленниковъ, находившимся отъ нихъ миляхъ въ пяти. Въ затруднительныхъ случаяхъ лсоски снабжали бглецовъ провизіей, и двое изъ нихъ, смле и отважне другихъ, нердко являлись на ночные митинги Дрэда. Съ общаго согласія бглецовъ, ршено было переговорить съ невольникомъ, въ распоряженіи котораго находилась лодка, перевозившая лсъ и доски въ Норфолькъ.

На одномъ изъ совщаній, число желающихъ бжать оказалось столь значительнымъ, что невозможно было не возбудить подозрнія, и потому ршили раздлить всю партію на нсколько отрядовъ. Милли тоже ршилась бжать, изъ любви къ своему внуку, бдному маленькому Томтиту, совершенная беззаботность котораго представляла рзкій контрастъ съ ея серьезными, по искренними ласками и желаніями ему лучшаго. Для нея онъ служилъ единственнымъ напоминаніемъ о большой семь, которая была оторвана отъ нея обыкновенными превратностями невольническаго счастія, и поэтому она прилпилась къ нему всею силою своей души. Относительно своихъ собственныхъ правъ, она бы охотно отказалась отъ нихъ, оставаясь въ положеніи, назначенномъ судьбою и терпливо перенося несправедливости и притсненія, какъ средства къ ея духовному исправленію.

Милли, на все смотрвшая глазами строгой христіанки, не столько стовала на жестокость управленія Тома Гордона, сколько на страшное развращеніе нравовъ, которое онъ распространялъ по всей плантаціи.

Томтитъ, будучи живымъ и хорошенькимъ ребенкомъ, сдлался любимцемъ своего господина. Томъ постоянно имлъ его при себ и обходился съ нимъ такъ же ласково и съ такими же капризами, какими надляютъ любимую собачонку. Онъ находилъ особенное удовольствіе учить его пить и браниться, длая это, повидимому, только для того, чтобъ видть развитіе такихъ способностей въ маленькомъ мальчик. Милли, имвшая боле свободный доступъ къ Тому, чмъ другіе слуги, тщетно упрашивала его не развращать ея внука. Томъ смялся или бранился, смотря по настроенію духа, въ которомъ находился. Быть можетъ, она не ршилась бы бжать, еслибъ не счастливое, по ея понятіямъ обстоятельство, поставившее Томтига въ немилость у своего господина. За какую-то шалость, весьма свойственную ребяческому возрасту, Томтитъ былъ наказанъ съ жестокостію, соразмрною ласкамъ, которыми пользовался въ другое время. Находясь подъ вліяніемъ невыносимой боли и боязни, Томтитъ готовъ былъ бжать, куда угодно.

Совершенно неожиданно для бглецовъ оказалось, что довренный слуга Тома Гордона, Джимъ, былъ въ числ желавшихъ покинуть Южные Штаты. Этотъ человкъ, по своей особенной наглости, расторопности, хитрости и способности шутить, по этимъ качествамъ, нердко встрчаемымъ между неграми, въ теченіе многихъ лтъ былъ первымъ фаворитомъ своего господина. Онъ никогда не нуждался ни въ деньгахъ, ни въ томъ, что можно было купить на деньги, и, сверхъ того, пользовался правомъ говорить безнаказанно дерзости и всякій вздоръ.

Одинъ изъ невольниковъ выразилъ удивленіе, что Джимъ при его превосходномъ положеніи ршается думать о побг. Джимъ многозначительно покачалъ головой, согнулъ ее на бокъ и сказалъ:

— Ваша правда, друзья: моему положенію можно позавидовать. Мы съ господиномъ живемъ за одно, у насъ все общее, но я бы желалъ отказаться отъ этого всего и имть что нибудь свое собственное. Кром того, я до тхъ поръ не могу жениться, пока не уврюсь, что жена моя будетъ принадлежать мн, а не кому нибудь другому. Вотъ чего я особенно желаю.

Заговорщики собирались каждую ночь въ лсахъ близь болота. Джимъ, пользуясь свободой уходить изъ дому и возвращаться по своему произволу, не страшился открытія причины своихъ отлучекъ, а если и спрашивали его, то онъ всегда имлъ какой нибудь основательный предлогъ. Надо сказать, что у этого человка ничего не было священнаго, если онъ посщалъ и даже довольно часто, религіозные митинги негровъ, то собственно для того, чтобъ имть возможность передразнить манеры, голосъ и слова замчательнаго на митинг лица, и этимъ угодить или господину своему или его низкимъ товарищамъ. Поэтому, каждый разъ, когда его спрашивали о причин отсутствія, онъ отвчалъ, что быль на митинг.

— Кажется, Джимъ, сказалъ Томъ однажды утромъ, находясь въ самомъ непріятномъ расположеніи: — кажется, въ послднее время ты ничего больше не длаешь, какъ только ходишь на митинги. Мн это не нравится. Я этого не хочу. Ты непремнно наберешься на нихъ какой нибудь чертовщины, и потому я намренъ положить этому конецъ. Не смй ходить туда. Въ противномъ случа я тебя…

Мы не станемъ упоминать, въ чемъ именно заключалась угроза, которую Томъ приводилъ въ исполненіе въ случа неповиновенія. Джимъ поставленъ былъ въ крайне затруднительное положеніе. Еще одно собраніе въ лсу въ эту самую ночь было необходимо, и Джимъ употребилъ вс свои способности, чтобъ угодить господину. Никогда еще не длалъ онъ такихъ отчаянныхъ усилій, чтобъ показаться забавнымъ. Онъ плъ, плясалъ, ломался, смшивалъ предметы серьзные съ пустыми и вызывалъ отъ зрителей непритворный смхъ. Для Тома, не знавшаго, что длать съ временемъ и никогда не имвшаго времени заняться чмъ нибудь полезнымъ, такой человкъ, какъ Джимъ, былъ неоцненъ. Вечеромъ, лежа на балкон съ сигарою въ зубахъ, Томъ думалъ, что бы онъ сталъ длать безъ Джима, а Джимъ, совершивъ великолпный подвигъ, въ свою очередь думалъ, не попроситься ли ему у господина отлучиться на какой нибудь часъ, но, вспомнивъ утреннее, положительное приказаніе не ходить на митинги, онъ самъ почувствовалъ, что это слишкомъ дерзко. Онъ отъ чистаго сердца помолился своему разсудку, единственному своему идолу, помочь ему въ послдній разъ. Уже онъ возвращался домой, торопясь поспть къ тому времени, когда господинъ его ложится спать, и надясь избжать вопроса о своемъ отсутствіи. Распоряженія вс были сдланы и между третьимъ и четвертымъ часомъ партія бглецовъ должна была выступить въ путь и къ утру пройти первую станцію дороги, ведущей къ свобод. Уже чувство совершенно новаго свойства начинало пробуждаться въ душ Джима, чувство боле серьзное, степенное и мужественное, чмъ то, которое сопровождало его шутовскую жизнь: его грудь трепетала отъ странной, новой, непонятной надежды. Вдругъ, на самой границ плантаціи съ лсомъ, онъ увидлъ Тома Гордона, заведеннаго туда его злымъ геніемъ.

— Вотъ такъ некстати, сказалъ Джимъ про себя: — теперь, пожалуй, не скоро найдешься, что и отвтить.

Онъ пошелъ, однако же, прямо къ своему господину, съ видомъ совершенной увренности въ самого себя.

— Ну что, Джимъ, гд ты былъ? спросилъ Томъ:— я искалъ тебя.

— На митинг, на митинг, масса Томъ.

— Разв я не теб говорилъ, собака, что ты не долженъ ходить на митинги? сказалъ Томъ, присовокупивъ страшное проклятіе.

— Простите, господинъ. Ради спасенія души, я совсмъ забылъ о вашемъ приказаніи. Но ужь я же вамъ скажу, что это за митингъ былъ — у! какой назидательный!

Глупая гримаса, тонъ и поза притворнаго раскаянія, съ которыми сказаны были эти слова, забавляли Тома, такъ что, хотя онъ и поддерживалъ суровый видъ, но хитрый негръ сейчасъ же увидлъ свое преимущество.

— Я не врю, что ты былъ на митинг, сказалъ Томъ, осматривая его съ ногъ до головы съ притворнымъ подозрніемъ: — ты врно былъ на какой нибудь пирушк.

— Помилуйте, масса! Вы обижаете меня! Надюсь, во мн нтъ ничего такого, что могло бы подавать поводъ къ подобному заключенію! Сегодня старикъ Помпъ говорилъ такую проповдь, что просто прелесть!

— Я готовь держать пари, что ты ни одного слова не помнишь изъ этой проповди, сказалъ Томъ:— изъ чего взятъ былъ текстъ?

— Текстъ? сказалъ Джимъ тономъ увренности: — изъ двадцать четвертой главы объ ерусалим, стихъ шестнадцатый.

— Желалъ бы я знать, что гамъ говорится?

— Ахъ, масса! Извольте я повторю вамъ отъ слова до слова, сказалъ Джимъ съ невыразимымъ видомъ самодовольствія: — вотъ что говорится тамъ: ‘Поутру вы станете искать меня и не найдете’. Это важный текстъ, масса, вамъ бы слдовало подумать надъ нимъ.

И дйствительно, на другое утро необходимость принудила Тома задуматься надъ этими словами, Джимъ не явился на призывъ его, несмотря на поднявшійся ураганъ, на проклятія и оборванную проволоку отъ колокольчика. Прошелъ значительный промежутокъ времени, прежде, чмъ Томъ окончательно убдился въ побг Джима. Неблагодарная собака! Наглый хитрецъ! въ жизнь свою не зналъ ни въ чемъ отказа и осмлился бжать!

Томъ поднялъ тревогу во всемъ округ. На многихъ другихъ плантаціяхъ также оказался недочетъ въ невольникахъ. Волненіе сдлалось всеобщимъ. Въ собраніи владтелей невольниковъ положено было обыскать всхъ лицъ, проникнутыхъ идеями аболиціонизма, и принять немедленно мры къ удаленію ихъ изъ штата.

Члены комитета общественнаго благоустройства постили двухъ почтенныхъ джентльменовъ, получавшихъ газеты сверныхъ штатовъ, и объявили, что они или должны немедленно сжечь эти газеты, или оставить штатъ, и когда одинъ изъ нихъ заговорилъ о правахъ свободнаго гражданина и спросилъ, на какомъ основаніи ему длаютъ подобное предложеніе, ему отвчали вразумительно и ясно:

— Если вы не соглашаетесь, то ваши амбары съ хлбомъ будутъ сожжены, вашъ домашній скотъ будетъ уведенъ, если и посл этого вы будете упорствовать, то домъ вашъ будетъ преданы пламени, и вы никогда не узнаете виновниковъ вашихъ потерь.

Томъ Гордонъ былъ главнымъ дйствующимъ лицомъ въ производств всхъ этихъ операцій. Побгъ своихъ невольниковъ онъ исключительно приписывалъ содйствію Клэйтона, и потому напалъ на его слдъ съ горячностію лягавой собаки. Онъ открыто похвалялся своимъ нападеніемъ въ лсу, несмотря на всю низость этого поступка. Томъ разъзжалъ съ подвязанной рукой, какъ раненый горой, и принималъ отъ нкоторыхъ знакомыхъ ему дамъ выраженіе признательности и похвалы за свою неустрашимость и храбрость. Когда онъ убдился при настоящемъ случа, что погоня за бглыми осталась безуспшною, его бшенство и злоба не знали предловъ, и онъ ршился привесть въ движеніе и воспламенить противъ Клэйтона до крайней степени негодованіе плантаторовъ вокругъ Рощи Маньолій, въ Южной Каролин.

Это не трудно было сдлать. Мы уже говорили о скрытномъ неудовольствіи, навлеченномъ на себя Клэйтономъ и его сестрой по поводу распространенія грамотности между неграми ихъ плантаціи. Томъ Гордонъ поддерживалъ школьное знакомство съ старшимъ сыномъ одной изъ сосднихъ съ Клэйтономъ фамилій,— молодымъ человкомъ, такимъ же бездушнымъ и развратнымъ, какъ и онъ самъ. Услышавъ, что Клэйтонъ удалился въ Рощу Маньолій, Томъ охотно принялъ приглашеніе этого молодаго человка навстить его.

ГЛАВА LIV.

ДЕСПОТИЧЕСКАЯ СВОБОДА.

Клэйтонъ удалился въ Рощу Маньолій поправить разстроенное здоровье и упадокъ духа. Съ нимъ вмст пріхалъ и Франкъ Россель.

Наши читатели, вроятно, часто замчали, какъ долго можетъ продолжаться дружба между двумя лицами, которыя по образу мыслей своихъ должны бы неизбжно чуждаться другъ друга. Кажется, но самой сил нравственныхъ элементовъ, честолюбивый человкъ никогда не можетъ идти рука объ руку съ человкомъ, который любитъ добро ради добра.

Въ этомъ мір, гд развитіе во всхъ предметахъ такъ несовершенно, пріязнь часто продолжается довольно долго между людьми съ наклонностями совершенно противоположными.

Дло въ томъ, что Россель не хотлъ лишиться общества Клэйтона. Онъ любилъ въ Клэйтон то, чего недоставало въ немъ самомъ. Услышавъ, что другъ его нездоровъ, Россель пріхалъ къ нему и съ искреннимъ радушіемъ вызвался проводить его въ Рощу Маньолій. Клэйтонъ не видлъ Анны со времени неудачной защиты дла Милли,— не видлъ потому, что не имлъ свободнаго времени, и потому еще, что люди, которые не могутъ говорить о своихъ горестяхъ, часто убгаютъ общества тхъ, дружба и любовь которыхъ могли бы вызвать ихъ на откровенность.

Впрочемъ, Клэйтону не суждено было въ его новомъ пріют найти желаемое спокойствіе.

Близкое присутствіе Тома Гордона вскор стало длаться ощутительнымъ. Какъ проводникъ, пропущенный въ атмосферу, наполненную электричествомъ, привлекаетъ къ себ токъ электричества, такъ и Томъ становился средоточіемъ господствовавшаго неудовольствія.

Онъ здилъ на званые обды и разговаривалъ тамъ, писалъ статьи для мстной газеты, возбуждалъ негодованіе въ людяхъ легкомысленныхъ и легко воспламеняемыхъ. Не прошло недли, какъ изъ молодыхъ, необузданныхъ его сообщниковъ образовалось особое общество, цлію котораго было открыть и искоренить скрытный аболиціонизмъ.

Анна и брать ея сначала замтили совершенное прекращеніе всхъ изъявленій радушія и гостепріимства, на которое такъ щедры жители Южныхъ Штатовъ.

Наконецъ, въ одинъ прекрасный день, Клэйтону доложили, что нсколько джентльменовъ желають его видть и ждутъ въ гостиной нижняго этажа, Клэйтонъ спустился гуда и былъ встрченъ ближайшимъ своимъ сосдомъ, судьею Оливеромъ, прекраснымъ, виднымъ, пожилымъ джентльменомъ, изъ фамиліи съ большимъ вліяніемъ и хорошими связями.

При Оливер находился мистеръ Брадшо, котораго мы уже представили читателямъ, мистеръ Паннъ, весьма богатый плантаторъ, человкъ энергическій и даровитый, бывшій въ теченіе нсколькихъ лтъ представителемъ своего штата въ конгресс.

По замшательству, въ которомъ находились постители, не трудно было замтить, что они явились по длу непріятнаго свойства.

Не легко, для людей, какъ бы ни было сильно ихъ неудовольствіе, вступить въ непріятныя объясненія съ человкомъ, который принимаетъ ихъ съ спокойствіемъ и учтивостью, свойственными джентльмену. Посл обычныхъ привтствій и освдомленіи о погод и урожа, постители обмнялись взглядами, не зная съ чего начать объясненіе причины своего посщенія.

— Мистеръ Клэйтонъ, сказалъ наконецъ судья Оливеръ: намъ крайне прискорбно вступить съ вами въ непріятное объясненіе: мы вс питаемъ самое искреннее уваженіе къ вашему семейству и къ вамъ самимъ. Я зналъ и почиталъ вашего родителя въ теченіе многихъ лтъ, и съ своей стороны, поставляю себ долгомъ сказать, что считалъ за особенное удовольствіе имть васъ своимъ близкимъ сосдомъ. Необходимость заставляетъ меня объяснить вамъ нчто непріятное. Образъ вашихъ дйствій въ отношенія къ невольникамъ, ни подъ какимъ видомъ не согласуется съ нашими общественными учрежденіями, и доле не можетъ быть терпимъ. Вамъ извстно, что обученіе невольниковъ чтенію и письму воспрещено закономъ, и что нарушающіе этотъ законъ подвергаются строгому взысканію. Мы всегда старались толковать это постановленіе снисходительно,— случайныя отступленія, длаемыя втайн, для нкоторыхъ слугъ, заслуживающихъ своимъ поведеніемъ такой снисходительности, были допускаемы между нами, и мы не обращали на это вниманія. Но учреждать заведенія для правильнаго распространенія грамотности, даже на наши плантаціи, такъ противоречитъ прямому смыслу закона, что мы, вынужденные обстоятельствами, ршились принять мры для приведенія закона въ исполненіе, если вы сами не согласитесь исполнить его.

— Извините, сказаль Клэйтонъ, я считаю подобные законы остатками варварскихъ вковъ, въ наше время такіе законы должно принимать за мертвую букву. Я основывалъ мои дйствія на полной увренности, что не встрчу людей, которые будутъ поставлять преграды длу, вызываемому духомъ евангелія и духомъ вка {Мистрисъ Роза Дугласъ, изъ штата Виргиніи, два года тому назадъ была заключена въ тюрьму за обученіе негровъ грамот.}.

— Вы очень ошибались, сэръ, сказалъ мистеръ Паннъ ршительнымъ тономъ: очень ошибаетесь и теперь, полагая, что мы смотримъ на наши законы равнодушно, или что они могутъ быть для насъ мертвою буквою. Сэръ, они основаны въ дух нашего учрежденія, они необходимы для охраненія нашей собственности и для безопасности нашихъ семействъ: дайте только образованіе неграмъ, и вся система нашихъ учрежденій рушится. Наши негры, живя между нами, пріобрли уже достаточно смышлености и проницательности, при которыхъ управленіе ими становится трудне и трудне, откройте имъ только пути къ образованію, и тогда невозможно сказать, до чего мы будемъ доведены. Я, съ своей стороны, не одобряю даже исключеній, о которыхъ упомянулъ судья Оливеръ. Вообще говоря, негры, которые при своихъ умственныхъ способностяхъ и добромъ поведеніи могли бы воспользоваться подобною милостію, люди опасные. Загляните, въ исторію возстанія, при которомъ едва не перерзано было все населеніе города Чарльстона. Кто были виновники этого возстанія? Негры, которые, по вашему мннію, одарены здравымъ разсудкомъ,— т самые негры, которыхъ научили читать, и научили въ томъ предположеніи, что при ихъ благонадежности знаніе грамот не поведетъ ко вреду. Сэръ, мой отецъ былъ однимъ изъ судей, во время слдствія въ Чарльстон, и я часто слышалъ отъ него, что между главными мятежниками не было ни одного дурнаго человка. Вс они были замчательны по своему хорошему поведенію. Напримръ, хоть бы датчанинъ Вези, стоявшій въ глав заговора:— въ теченіе двадцатилтней службы своему господину, онъ былъ самымъ врнымъ созданіемъ,— и, получивъ свободу, былъ всми любимъ и уважаемъ. Мой отецъ говорилъ, что судьи сначала не хотли арестовать его, до такой степени были они уврены, что Вези не принималъ участія въ этомъ дл. Вс зачинщики этого дла умли читать и писать, имли списки, и никто не знаеть, можетъ статься никогда и не узнаетъ, какое множество было у нихъ сообщниковъ, эти люди скрытны, какъ могила и вы отъ нихъ ни слова не могли бы добиться. Они умерли безъ признанія. Все это должно служить для насъ предостереженіемъ на будущее время.

— Неужели вы думаете, сказалъ Клэйтонъ:— что если людямъ, при извстной степени энергіи и умственныхъ способностей, будетъ отказано въ скромномъ образованіи, то они сами не отъищутъ средствъ къ пріобртенію познаній? а если они пріобртутъ ихъ сами, на перекоръ вашимъ предосторожностямъ, то, непремнно, употребятъ ихъ противъ васъ. Джентльмены, обратили вниманіе на то обстоятельство, что извстная степень образованія должна развиться въ нихъ сама собою черезъ одно сношеніе съ нами, а при этомъ развитіи умы, боле сильные, будутъ желать большаго образованія. Вс постановленныя нами преграды послужатъ только къ возбужденію любознательности, и заставятъ негровъ преодолвать эти преграды и въ то же время вооружаться противъ насъ. По моему мннію, единственная и самая врная защита противъ возстанія заключается въ систематическомъ образованіи негровъ, съ помощію котораго мы пріобртаемъ вліяніе надъ ихъ умами, слдовательно и возможность управлять ими безопасна и потомъ, когда они станутъ понимать права, которыя въ настоящее время имъ не предоставлены, мы должны даровать ихъ.

— Этому не бывать! сказалъ мистеръ Паннъ, стукнувъ тростью. Мы еще не намрены разстаться съ нашей властью. Мы и допустимъ подобнаго начала. Мы должны твердо и постоянно держать въ рукахъ своихъ нашихъ невольниковъ Мы не можемъ допустить, чтобы основной камень нашихъ учрежденій распался на части. Мы должны держаться настоящаго порядка вещей. Теперь мистеръ Клэйтонъ, продолжалъ взволнованный мистеръ Паннъ, прохаживаясь по гостинной, я долженъ сказать вамъ слдующее: вы получаете чрезъ почту письма и документы возмутительнаго содержанія, а это, сэръ, не можетъ быть допущено.

Лицо Клэйтона покрылось яркимъ румянцемъ,— въ глазахъ его запылалъ огонь негодованія, онъ схватился за ручки кресла, привсталъ и, обращаясь къ мистеру Панну, сказалъ: а разв иметъ кто нибудь право заглядывать въ письма, которыя получаю я чрезъ почту? Разв я тоже невольникъ?

— О нтъ! вы не невольникъ, сказалъ мистеръ Паннъ: но вы не имете права получать такія бумаги, которыя подвергаютъ опасности весь нашъ округъ, вы не имете права держать на своей плантаціи боченки пороха и чрезъ это угрожать намъ взрывомъ. Мистеръ Клэйтонъ, въ нашемъ штат мы обязаны строго слдить за частной перепиской, а чмъ боле за перепиской лицъ, которыя навлекаютъ на себя подозрніе, разв вамъ неизвстно, что генеральная почтовая контора въ Чарльстон была открыта для ревизіи каждаго частнаго лица, и вс письма касавшіяся аболиціонизма, публично сожигались на костр?

— Успокойтесь, мистеръ Паннъ, сказалъ судья Оливеръ: вы разгорячились и заходите, повидимому, слишкомъ далеко. Мистеръ Клэйтонъ, безъ всякаго сомннія, понимаетъ основательность нашего требованія, и самъ откажется отъ полученія бумагъ возмутительнаго содержанія.

— Я не получаю подобныхъ бумагъ, съ горячностію сказалъ Клэйтонъ. Правда, мн высылаютъ газету, издаваемую въ Вашингтон, въ которой на вопросъ о невольничеств смотрятъ съ прямой точки зрнія и обсуживаютъ его хладнокровно. Я получаю эту газету, какъ и многіе другіе, вмнившіе себ въ обязанность смотрть на этотъ вопросъ съ различныхъ стороны.

— Значить вы сознаете неумстность обученія своихъ негровъ грамот, сказалъ мистеръ Наинъ. Еслибъ они не умли читать вашихъ газетъ, мы бы не стали и говорить объ этомъ, но предоставить имъ возможность судить о предметахъ подобнаго рода и распространить свои сужденія по нашимъ плантаціямъ — это верхъ неблагоразуміи.

— Не забывайте, однакоже, и того, мистеръ Клэйтонъ, сказалъ судьи Оливеръ: что для общественнаго блага мы должны жертвовать личными выгодами. Я просматривалъ газету, о которой вы говорите,— и сознаю, что въ ней много прекраснаго, но съ другой стороны, при нашемъ исключительномъ и критическомъ положеніи, опасно было бы допустить чтеніе подобныхъ вещей въ моемъ дом, и потому и не получаю этой газеты.

— Удивляюсь, сказалъ Клэйтонъ: — чтобы не запрещаете изданіе своихъ газетъ. Съ тхъ поръ, какъ существуютъ собранія конгресса, или орація четвертаго іюля, или сенаторскія рчи, наша исторія переполнилась возмутительными страницами: судебные акты нашего штата, жизнь нашихъ отцовъ исполнены несправедливостей, чтобъ избжать этого, намъ бы ужь заодно слдовало ограничить и развитіе нашей литературы.

— Видите ли, сказалъ мистеръ Паннъ: вы сами указываете на множество причинъ, по которымъ невольники не долиты учиться чтенію.

— Да, они не должны учиться, сказалъ Клэйтонъ: если всегда будутъ оставаться невольниками,— если мы никогда не подумаемъ объ ихъ эманципаціи.

— Они должны оставаться невольниками,— говорилъ мистеръ Паннъ, съ увеличивающимся жаромъ, положеніе ихъ неизмнимо, удлъ этотъ назначенъ чорному племени самою судьбою. Мы даже не позволимъ разсуждать объ этомъ предмет. Рано или поздно, по вы увидите, мистеръ Клэйтонъ, что этимъ шутить нельзя. Мы пришли къ вамъ, какъ друзья, предостеречь васъ, и если вы не примете нашихъ совтовъ, то мы не будемъ отвчать за послдствія. Вы должны подумать о своей сестр, если не боитесь за себя.

— Признаюсь откровенно, сказалъ Клэйтонъ: я отдаю полную справедливость благородству джентльменовъ Южной Каролины, полагая, что лэди ни въ какомъ случа не должна подвергаться опасности.

— Это вообще такъ принято, сказалъ судья Оливеръ: но по поводу настоящаго вопроса народные умы находятся въ такомъ страшномъ волненіи, что мы не въ состояніи ихъ успокоить. Вы помните, что посланный изъ Массачусета въ Чарльстонъ сенаторъ явился туда съ дочерью, весьма милой и образованной лэди, но когда простой народъ началъ свои неистовства, мы должны были упросить ихъ удалиться изъ города. Останься они, и я бы первый не согласился отвчать за послдствія.

— И нельзя, разумется, сказалъ Клэйтонъ. Но поврьте, что простой народъ, который вы поощряете, и улыбаетесь ему, когда онъ длаетъ то, что вамъ пріятно, покажетъ себя со временемъ въ весьма непріятномъ для васъ свт.

— Послушайте, Клэйтонъ, сказалъ мистеръ Брадшо: предметъ нашего разговора весьма непріятенъ, но мы пришли поговорить о немъ подружески. Мы вс отдаемъ полную справедливость вашимъ достоинствамъ и превосходству вашихъ побужденій, но дло въ томъ, сэръ: въ народ начинается волненіе, состояніе умовъ съ каждымъ днемъ становится грозне и грозне. Нсколько мсяцевъ тому назадъ, я говорилъ объ этомъ предмет съ миссъ Анной, вполн выразилъ ей мой взглядъ на него, и теперь, если только вы дадите намъ общаніе, что перемните образъ вашихъ дйствій, мы примемъ мры, чтобъ успокоить народные умы. Если вы дадите намъ письменный документъ, что система образованія, принятая на вашей плантаціи, будетъ измнена,— то начинающійся пожаръ потухнетъ самъ собою.

— Джентльмены, сказалъ Клэйтонъ: ваше требованіе весьма серьезно: — на него нельзя согласиться, не подумавъ. Если я нарушаю прямые законы государства, законы, которые, по вашему мннію, сохраняютъ еще всю свою силу,— то, разумется, образъ моихъ дйствій подлежитъ осужденію, но все же, на мн лежитъ отвтственность за нравственное и религіозное образованіе людей, ввренныхъ моему попеченію. Для того, чтобы выйти изъ этого непріятнаго положенія, я долженъ выхать изъ штата.

— Намъ будетъ жаль, сказалъ судья Оливеръ: если необходимость принудитъ васъ прибгнуть къ этому крайнему средству. Во всякомъ случа, я радъ, что мы объяснились. Мн кажется, теперь я буду въ состояніи успокоить умы нкоторыхъ нашихъ пылкихъ, необузданныхъ молодыхъ людей, и предотвратить угрожающее бдствіе.

Посл непродолжительнаго разговора, гости удалились, повидимому, друзьями, и Клэйтонъ поспшилъ посовтоваться съ сестрой своей и Росселемъ.

Анна приведена была въ негодованіе,— въ искреннее и благородное негодованіе, принадлежащее исключительно женщинамъ, которыя, вообще говоря, готовы слдовать своимъ принципамъ съ большею неустрашимостью, чмъ мужчины, какія бы послдствія ни ожидали ихъ впереди. Она безпокоилась за себя мене Клейтона. Будучи однажды свидтелемъ жестокостей и самоуправства черни, Клэйтонъ не безъ содроганія допускалъ, что т же самыя жестокости легко могутъ повториться и надъ его сестрой.

— Не лучше ли, Анна,— сказалъ Клейтонъ: оставить намъ вс наши зати, если дла пойдутъ въ этомъ род.

— Да, сказалъ Франкъ Россель: наша республика въ здшнихъ штатахъ, похожа на республику Венеціанскую, — у насъ не демократія, но олигархія, и чернь служитъ ей главной опорой. Мы вс находимся подъ управленіемъ Совта Десяти, который везд иметъ свои глаза. Мы можемъ называть себя свободными, пока наши поступки имъ нравятся, а если не нравятся, то на нашихъ шеяхъ немедленно явятся петли.— Нечего сказать, весьма назидательно получать визитъ отъ этихъ джентельменовъ и выслушать объясненіе, что они не будутъ отвчать за послдствія народнаго волненія, которое сами же и подготовили. Кому, кром ихъ нужно заботиться о томъ, что вы длаете?— Зажиточные плантаторы только одни заинтересованы этимъ вопросомъ,— а эта сволочь служить имъ вмсто собакъ. Прямой смыслъ предостереженія относительно народнаго волненія, слдующій: сэръ, если вы не остережетесь, то я выпущу собакъ, и тогда уже не буду отвчать за послдствія.

— И вы называете это свободой! сказала Анна съ негодованіемъ.

— Что же длать, возразилъ Россель: нашъ міръ полонъ несообразностей. Мы называемъ это свободой, потому что оно какъ то пріятне для слуха. Да и въ самомъ дл, что такое свобода, изъ за которой та къ много шумятъ? Ни больше, ни меньше, какъ пустое, но звучное названіе. Мы вс невольники въ томъ или другомъ отношеніи,— никто не можетъ назвать себя совершенно свободнымъ, никто, кром разв Робинзона Крузо на безлюдномъ остров, да и тотъ разорвалъ на части все свое платье, чтобъ подать сигналъ о своемъ бдствіи и снова воротиться въ невольничество. Но оставимъ это и поговоримъ о дл. Я знаю, что Томъ Гордонъ гостить у кого-то изъ вашихъ сосдей, и, поврьте, что все это происходитъ отъ него. Это самый наглый человкъ, и я боюсь, что онъ непремнно подстрекнетъ чернь на какое нибудь неистовство. Что бы ни сдлала она, за васъ никто не заступится.— Почтенные джентльмены, ваши лучшіе друзья, сложатъ руки, и скажутъ: бдный Клэйтонъ!— мы его предостерегали!— Между тмъ, другіе съ самодовольствіемъ запустятъ руки въ карманы и будутъ говорить: по дломъ! такъ ему и надо!

— Но я не думаю, сказалъ Клэйтонъ: что это можетъ случиться такъ скоро. Прощаясь, они общали мн это.

— Да, но если Томъ Гордонъ здсь, то они убдятся въ преждевременности такого общанія. Въ вашемъ сосдств живетъ трое молодыхъ людей, которые подъ энергическимъ руководствомъ Тома будутъ готовы на все,— а за хорошую попойку всегда можно найти сколько угодно неистовой черни.

Дальнйшія происшествія доказали, что Россель былъ правъ.

Спальня Анны находилась въ задней части коттеджа, противъ небольшой рощи, въ которой стояло зданіе ея училища. Въ часъ ночи она была пробуждена яркимъ краснымъ отблескомъ свта,— который заставилъ се соскочить съ постели въ полномъ убжденіи, что#весь домъ объятъ пламенемъ.

Въ тоже время она услышала, что воздухъ оглашался нестройными, дикими, звуками: стукомъ въ металлическіе тазы, ржаніемъ лошадей, криками дикаго веселья, смшанными съ бранью и проклятіями. Опранившисьвъ нсколько секундъ, она увидла, что это горла ея школа. Пламя охватывало и поглощало листву прекрасныхъ маньолій, и наполняло воздухъ ослпительнымъ блескомъ. Анна поспшно одлась. Черезъ нсколько секундъ къ ней постучались Клэйтонъ и Россель, оба чрезвычайно блдные.

— Не тревожься Анна, сказалъ Клэйтонъ, крпко обнявъ ея стань, и посмотрвъ на нее съ выраженіемъ, показывавшимъ, что теперь всего должно бояться.— Я иду поговорить съ ними.

— Вотъ ужь этого не надо длать, сказалъ Россель ршительнымъ тономъ, теперь вовсе неумстно выказывать свой героизмъ. Эти люди обезумли отъ виски и возбужденія,— по всей вроятности они особенно воспламенены противъ тебя, и твое появленіе раздражитъ ихъ еще боле. Я — дло иное. Я лучше, чмъ ты, понимаю эту сволочь. Къ тому же у меня нтъ такихъ убжденій, которыя бы мшали мн говорить и длать, что окажется необходимымъ въ случа крайности. Ты увидишь, что я уведу за собой всю эту ревущую толпу, — она торжественно пойдетъ по моимъ слдамъ. А ты между тмъ побереги сестру до моего возвращенія,— часовъ до четырехъ или до пяти. Я утащу эту сволочь къ Моггинсу, и напою ихъ до такой степени, что ни одинъ не встанетъ съ мста ране полдня.

Сказавъ это, Франкъ торопливо началъ переодваться въ старое истасканное пальто, повязалъ на шею изорванный шелковый платокъ весьма пестрыхъ и яркихъ узоровъ, надлъ старую шляпу какого-то слуги, украдкой прошелъ въ парадную дверь, и, пробравшись сквозь кустарники,— очутился въ середин толпы, окружавшей пылавшее зданіе. Онъ вскор убдился, что Томъ Гордонъ не присутствовалъ въ собраніи, — и что толпа преимущественно состояла изъ людей, самаго низкаго сословія.

— Тмъ лучше для меня, сказалъ онъ про себя, и вскочивъ на пень какого-то дерева, началъ спичъ на особенномъ народномъ язык, владть которымъ умлъ въ совершенств. Одаренный остроуміемъ, онъ вскор былъ окруженъ толпою, заливавшеюся смхомъ, сказавъ какой-то пошлый комплиментъ ихъ неустрашимости, польстивъ ихъ самолюбію, Россель взялъ надъ ними верхъ, и они съ неистовыми криками приняли его предложеніе отправиться съ нимъ вмст и отпраздновать побду въ погреб Моггинса, находившемся въ мил разстоянія,— они торжественно послдовали за нимъ, и Россель врный своему общанію, не отсталъ отъ нихъ до тхъ поръ, пока не напоилъ до такой степени, что въ тотъ день они ни подъ какимъ видомъ не въ состояніи были возобновить свои неистовства.

Около девяти часовъ утра Россель воротился въ Рощу Маньолій и засталъ Клэйтона и Анну за завтракомъ.

— Теперь, Клэйтонъ, сказалъ онъ, занявъ стулъ за чайнымъ столомъ: я намренъ поговорить съ тобой серьезно. Теб сдлали шахъ и матъ. Твои планы о постепенной эманципаціи и реформ, и вообще о всемъ, что къ этому клонится, совершенно безнадежны, и если ты желаешь выполнить ихъ надъ своими невольниками, то долженъ отправить послднихъ въ Либерію, или въ Сверные Штаты. Было время, лтъ пятьдесятъ тому назадъ когда вс значительные плантаторы на юг думали о подобныхъ вещахъ чистосердечно,— это время миновалось. Съ того самаго дня, какъ начали открываться новыя области для невольничества, цнность этого имущества до того возвысилась, что эманцинація сдлалась моральною невозможностью. Это состояніе, какъ выражаются плантаторы, назначено въ удлъ чорному племени самою судьбою, — разв вы не видите, какъ они стараются въ Союз подчинить все этой иде? Плантаторы составляютъ только три десятыхъ всего населенія Южныхъ Штатовъ, и между тмъ другія семь десятыхъ, какъ будто вовсе не существуютъ: он ничто иное, какъ орудіе въ рукахъ первыхъ, знаютъ, что должны быть этимъ орудіемъ, ибо слишкомъ невжественны, чтобы быть чмъ нибудь лучше. Ротъ ненасытныхъ Сверныхъ Штатовъ заткнуть хлопчатой бумагой, и будетъ полонъ, пока намъ это нравится. Какія они добрые, спокойные джентльмены! они такъ довольны своими подушками, коврами и другими удобствовами въ колесниц жизни, что не хотятъ даже подумать о томъ, что мы виновники этихъ удобствъ. Иногда кто нибудь изъ нихъ сдлаетъ какой нибудь сонный, непріятный вопросъ, тогда мы захлопываемъ дверь передъ самымъ его носомъ и говоримъ ему: не ваше дло, сэръ, мшаться въ чужія дла! и онъ откидывается къ подушк и снова засыпаетъ, проворчавъ иногда, что ‘можно бы быть и повжливе.’ У нихъ есть тоже свои фанатики, по они насъ не безпокоятъ, напротивъ полезны для насъ. Они возбуждаютъ чернь противъ насъ, а чернь изгоняетъ изъ городовъ безпокойныхъ проповдниковъ и издателей газетъ, люди, которыхъ они посылаютъ въ Конгрессъ, говоритъ тамъ всегда въ нашу пользу.— Еслибъ общественное мнніе въ Сверныхъ Штатахъ отозвалось хотя бы слегка на твои реформы, ты могъ бы, несмотря на вс затрудненія, сдлать что нибудь, по этого тамъ пть. Вс они съ нами заодно кром класса природныхъ фанатиковъ, подобныхъ теб, идущихъ но той опасной, узкой стез, о которой мы слышимъ иногда отъ нашихъ проповдниковъ.

— Въ такомъ случа, надобно оставить этотъ штатъ, сказала Анна: — я пойду, куда угодно, но не откажусь отъ труда, которому добровольно посвятила себя.

ГЛАВА LV.

БГСТВО И СВОБОДА.

Партія бглецовъ, направившихъ свой путь на Сверъ, раздлилась на два отряда.

Гарри, Лизетта, Тиффъ и его двое дтей приняли на себя роль одного семейства, въ которомъ Гарри былъ отцомъ, Лизетта няней, а Тиффъ слугою. Деньги, которыми Клэйтонъ снабдилъ Гарри, доставили имъ возможность прилично одться и безъ всякаго затрудненія нашелъ въ Норфольк небольшой корабль, отправлявшійся въ Нью-Йоркъ. Гарри въ жизнь свою не испытывалъ столь отраднаго чувства, какъ въ то время, когда корабль распустилъ свои блыя крылья и полетлъ къ отдаленнымъ берегамъ, общавшимъ безопасность и свободу.

Но не доходя еще Нью-Йоркскихъ береговъ, свтлая перспектива совершенно измнилась. Голубое небо стало застилаться черными тучами и море, гладкое до этого, какъ зеркало, стало переходить въ яростныя волны. Небольшой корабль то поднимался на горы волнъ, то опускался въ бездну, какъ скорлупа.

Наконецъ постепенно свирпвшій втеръ обратился въ ураганъ. Лизетта и дти плакали. Старый Тиффъ употреблялъ вс свои усилія, чтобъ успокоить ихъ. Расположись въ кают на палуб, и крпко скрестивъ нога на ногу, онъ держалъ дтей въ объятіяхъ своихъ и въ тоже время напоминалъ имъ о томъ, какъ миссъ Нина читала имъ о бур на озер Геннисаретскомъ, которую Спаситель укротилъ однимъ своимъ словомъ.

Къ вечеру опасность увеличилась, и ужасы наступившей ночи можетъ описать только тотъ, кто испыталъ ихъ въ дйствительности. Качка корабля, скрипъ и движенія составныхъ его частей, глухой могильной звукъ набгавшихъ волнъ, содраганіе, подобно живому существу, отъ каждаго удара полны,— это такія вещи, которыя ужасны для опытнаго моряка, тмъ боле для нашихъ бглецовъ.

Наступившее утро показало морякамъ всю безвыходность ихъ положенія. Корабль несло на опасный берегъ, одно имя котораго служило уже зловщимъ признакомъ. Черезъ нсколько времени корабль ударился и попалъ между подводными скалами, наклонился набокъ, и волны съ каждымъ моментомъ переливались черезъ его борты. Вся команда боролась за жизнь съ разсвирпвшими стихіями. Длали попытки спустить сначала одну шлюпку, потомъ другую, но волны унесли ихъ. Наконецъ, когда послдняя шлюпка была спущена, къ ней устремилась вся команда. Это былъ послдній шагъ къ спасенію жизни. Въ такія минуты инстинктивный страхъ смерти часто заглушаетъ вс другія чувства. Шлюпка быстро наполнилась матросами, которые будучи сильне и привычне къ подобнымъ положеніямъ, могли исполнить это легче и быстре пассажировъ. На палуб оставался капитанъ и вмст съ нимъ Гарри, Лизетта, Тиффъ и дти.

— Садитесь проворнй, сказалъ капитанъ, торопливо схвативъ Лизетту и посадивъ въ шлюпку: — онъ сдлалъ это потому, что Лизетта первая попалась ему подъ руки.

— Ради Бога, вскричалъ Тиффъ: — возьмите дтей, я могу остаться и здсь. Ступайте же на лодку и берегите ихъ, сказалъ онъ, силой увлекая Гарри къ борту.

Гарри механически сдлалъ прыжокъ, а за нимъ и капитанъ. Шлюпка была полна.

— Тиффъ!— ахъ, возьмите Тиффа! ради Бога, возьмите Тиффа! кричали дти, простирая руки къ своему старому другу.

— Отваливай, ребята! шлюпка полна! вскричала дюжина голосовъ: — шлюпка отдлилась отъ борта, и понеслась къ берегу, въ хаос кипящихъ волнъ, пны и брызгъ.

Оглянувшись назадъ, они увидли, какъ зеленая, громадная волна приподняла остовъ корабля, потомъ снова опустила его на камни, и черезъ минуту отъ него остались одни обломки.

Это былъ послдній моментъ крушенія. Спасавшіеся въ шлюпк ничего не видли больше, ничего не знали, они сами, мокрые и лишенные чувствъ, были выброшены на песчаный берегъ.

Толпа народа, собравшаяся на берегу съ весьма естественнымъ побужденіемъ оказать помощь погибающимъ, унесла выброшенныхъ на берегъ въ ближайшіе коттежджи, гд ожидали ихъ пища, огонь и сухое платье.

Дти пробуждали къ себ общее участіе и вниманіе, имъ нанесли столько различнаго платья, что погибшій гардеробъ былъ вполн замненъ новымъ. Но ничто не могло утшить ихъ въ потер стараго друга. Ни ласковыя слова, ни лакомства, ничто, ничто не утшало ихъ. Обнявъ другъ друга, они сидли и тихонько плакали.

Любовь Тиффа къ дтямъ была такъ постоянна, такъ предъусмотрительна и такъ совершенна, что для Фанни и Тэдди казалось невозможнымъ прожить день безъ Тиффа, и потому чувство одиночества возрастало и усиливалось въ нихъ съ каждой минутой. Ничто не могло утшить ихъ, они ходили по берегу, надясь встртиться съ нимъ, но надежды были тщетны, и Гарри приводилъ ихъ домой безутшными.

— Послушай, Фанни, сказалъ Тэдди, прочитавъ вечернія молитвы и ложась въ свою маленькую постельку: — вдь Тиффъ теперь отправился на небо?

— Разумется, сказала Фанни.

— Неужели же онъ не придетъ къ намъ и не возьметъ насъ къ себ? Вдь онъ врно не захочетъ оставаться тамъ безъ насъ?

— Не знаю, Тэдди. Я бы желала переселиться туда, здсь такъ скучно, и мы теперь совершенно одинокіе.

Разговаривая такимъ образомъ, дти заснули. Но Тэдди проснулся необыкновенно рано.

— Фанни! Фанни! вскричалъ онъ: — вдь Тиффъ не утонулъ, я слышалъ его смхъ!

Фанни приподнялась, и дйствительно за маленькой перегородкой, отдлявшей маленькую спальню дтей отъ кухни, раздавался смхъ, весьма похожій на мягкій, искренній смхъ Тиффа. Иной подумалъ бы, что въ мір нтъ другой пары легкихъ, изъ которыхъ вырывалось бы такое радостное, звучное, хо! хо! хо!

Дти поспшно одлись и отворили дверь.

— Малютки мои! Господь надъ вами! воскликнулъ Тиффъ:— я зналъ, что увижу васъ. Хо! хо! хо! говорилъ онъ, и острая Руки.

Дти подбжали и бросились къ нему на шею.

— Какъ мы рады, Тиффъ! Мы ужь думали, что ты у тонулъ! Мы думали о теб всю ночь!

— Нтъ, благодаря Господа! Вы не должны лишаться Тиффа такъ рано! Тиффъ долженъ поднять васъ, малютки, на ноги и беречь до тхъ поръ, когда вы будете въ состояніи жить безъ него.

И онъ снова засмялся громче прежняго.

— Разскажи, Тиффъ, какъ ты избавился.

— Ахъ, малютки мои! жизнь моя была на волоск. Я обратился къ небу, и говорю: ‘Господи! ты вдаешь, что я не о себ забочусь, дти мои такъ молоды и такъ неопытны, что я бы не хотлъ оставить ихъ однихъ’. И я молилъ Его сохранить меня, ибо Онъ иметъ силу укрощать бурю и море. И вотъ огромная волна подхватила меня, выбросила прямо на берегъ,— и, какъ видите, я здсь! Однако я остался безъ чувствъ, безъ памяти…. не зналъ, гд. находился. Въ этомъ положеніи меня нашли добрые люди, перенесли въ домъ, оттирали меня, давали пить то одно, то другое, наконецъ сегодня поутру я проснулся свжимъ человкомъ, пошелъ отъискивагь малютокъ,— и нашелъ. Замтьте, дти, слова мои. Господь не покидалъ насъ въ шести бдствіяхъ, не покинулъ въ седьмомъ,— и вроятно приведетъ насъ къ счастію.

И Тиффъ засмялся отъ полноты своего сердца. Его слова исполнились. Черезъ нсколько дней небольшая партія, отдохнувшая и подкрпившая силы свои, снабженная новымъ платьемъ, находилась подъ кровлею великодушныхъ друзой въ Нью-Йорк.

Туда, въ свое время, прибылъ и второй отрядъ, совершившій свой походъ подъ управленіемъ Аннибала, путями и средствами, которыхъ мы не будемъ описывать.

Гарри, чрезъ благосклонное покровительство друзей, вскор получилъ занятіе, которое доставляло ему и Лизетт, средства жить безбдно и спокойно. Милли и ея внукъ, старикъ Тиффъ и его дти жили вмст и занимали довольно удобное помщеніе, Милли, поступивъ стряпухой въ одно кондитерское заведеніе, получала весьма хорошее жалованье, Тиффъ оставался дома и занимался хозяйствомъ.

Года два спустя случилось происшествіе столь романическаго свойства, что, еслибъ это не оказалось положительнымъ фактомъ, мы бы не ршились написать о немъ въ нашемъ правдивомъ повствованіи. Мать Фанни имла тетку въ фамиліи Пентоновъ, незамужнюю лэди, весьма замчательнаго характера. При скромной жизни, она накопила огромное богатство, повидимому, собственно съ тою цлію, чтобъ оно досталось со временемъ въ руки наслдниковъ, которые будутъ знать, что съ нимъ нужно длать. Незадолго передъ смертью она поссорилась и вознамрилась отмстить за эту ссору устраненіемъ ихъ отъ всякихъ притязаній на ея богатства. По поводу такой ршимости, она завщала все состояніе наслдникамъ своей племянницы, матери Фанни, если таковые наслдники существовали, въ противномъ же случа, состояніе должно было поступить въ пользу сиротъ. О вызов наслдниковъ, между прочимъ, было сообщено и Клэйтону, который немедленно принялъ необходимыя мры къ удостовренію личности дтей и предоставленію имъ правъ на наслдство.

Тиффъ торжествовалъ.

— Я зналъ, говорилъ онъ: — что дти миссъ Сю будутъ счастливы, и что Господь поститъ ихъ своею милостью.

Фанни, уже довольно взрослая двнадцати-лтняя двочка, избрала Клэйтона своимъ опекуномъ, по его старанію, она помщена была въ лучшій нью-йоркскій пансіонъ, гд ея умъ и наружность развились весьма быстро.

Ея братъ поступилъ въ учебное заведеніе въ томъ же город.

Что касается Клэйтона, то посл нкоторыхъ освдомленіи и соображеній, онъ купилъ большой и цнный участокъ земли въ той части Канады, гд климатъ не суровъ и почва весьма плодородна.

На этотъ участокъ онъ перевелъ своихъ невольниковъ, и образовалъ тамъ колонію, которая въ настоящее время считается богатйшею и прекраснйшею въ округ. Здсь, въ хорошенькомъ дом, онъ и сестра его живутъ счастливо, находя истинное удовольствіе въ образованіи тхъ, которыми они окружены. Успхъ предпріятія Клэйтона доказывается тмъ, что сосдніе блые фермеры, сначала холодно на него смотрвшіе, изъ опасенія, что онъ распространитъ въ ихъ округ праздныхъ людей, вскор убдились совершенно въ противномъ. Улучшенія, которыя сдланы были Клэйтономъ и его переселенцами, удвоили цну имнія.

Его школы пользуются такой прекрасной репутаціей, что сосдніе фермеры закрыли свои собственныя, предпочитая отдавать дтей подъ надзоръ и покровительство Клэйтона и его сестры.

Гарри занимаетъ между всми фермерами почетное мсто, его состояніе и уваженіе общества быстро увеличиваются.

Большая ферма, съ полями, покрытыми волнующимся рисомъ, съ ригами и пристройками, свидтельствуютъ о трудолюбіи и энергіи Аннибала, который, вмсто того, чтобъ убивать людей, рубитъ деревья и очищаетъ лса. Онъ находить время, особливо въ зимніе вечера, читать, не опасаясь боле, что кто нибудь потревожитъ его. Старшій сынъ его учить въ школ мста изъ Юлія Цезари, и часто читаетъ уроки своему восхищенному родителю, который охотно передаетъ въ его руки пальму учености.

Веселый пріятель нашъ, Джимъ, служитъ душою всей колоніи. Свобода сдлала его боле солиднымъ и весьма энергичнымъ, но веселость и наклонность пошутить не покинули его, а это обстоятельство длаетъ его необходимымъ человкомъ во всхъ собраніяхъ и сходкахъ.

Онъ работаетъ на своей ферм съ энергіей, и съ негодованіемъ отклоняетъ отъ себя идею, что онъ былъ счастливе въ былое время, когда, ничего не длая, имлъ много денегъ.

Мы не ршаемся привести здсь еще одно обстоятельство, опасаясь, что оно возбудитъ неосновательные толки, впрочемъ, мы обязаны говорить истину.

Анна Клэйтонъ, во время посщенія одного семейства въ Нью-Гэмпшир, встртилась съ Ливіей Рэй, о которой такъ много говорила Нина. Весьма скоро они сблизились другъ съ другомъ, и наконецъ между ними образовалась тсная дружба. Клэйтонъ узналъ въ ней лэди, которую встртилъ въ тюрьм въ Александріи.

Отношенія ихъ отличаются самою искреннею дружбою,— и это служитъ поводомъ къ различнымъ толкамъ, но увряемъ читателей, мы не имемъ достоврныхъ источниковъ къ подтвержденію ихъ, и потому предоставляемъ каждому произнести приговоръ по этому предмету по собственному своему усмотрнію.

ГЛАВА LVI.

СВТЛОЕ НЕБО ПОСЛ НЕНАСТЬЯ.

Клэйтонъ долженъ былъ по нкоторымъ дламъ бывать въ Нью-Ирк. Онъ никогда не узжалъ изъ своей колоніи безъ того, чтобъ не привесть Милли какой нибудь подарокъ отъ ея старинныхъ друзей. При ныншней поздк онъ нашелъ Милли въ небольшомъ уютненькомъ домик на одной изъ загородныхъ улицъ Нью-Йорка, окруженную группой дтей, между которыми были чорные, блые и чужеземцы. Она собрала ихъ на улицахъ, вывела изъ нищеты и теперь оказывала имъ всмъ вниманіе и ласки матери.

— Ахъ, Богъ мой! мистеръ Клэйтонъ! какъ я рада! съ искреннй радостью говорила она, отворяя дверь нежданному гостю:— здорова ли миссъ Анна?

— Слава Богу, Милли. Она посылаетъ теб вотъ этотъ свертокъ, въ немъ ты найдешь что нибудь отъ Гарри, Лизетты и всхъ твоихъ друзей въ нашей колоніи. Да неужели это все твои дти, Милли?

— Да, мистеръ Клэйтонъ, мои и Божіи, это ужь вторая дюжина, первая при мстахъ и поживаетъ себ довольно хорошо, я наблюдаю за ними и отъ времени до времени посщаю ихъ.

— А какъ поживаетъ Томтитъ?

— Ничего, прекрасно, благодарю васъ, сэръ. Онъ сдлался христіаниномъ, присоединился къ протестантской церкви, поступилъ въ одно благотворительное общество и живетъ хорошо.

— У тебя, я вижу, тутъ есть и чорныя, и блыя? сказалъ Клэйтонъ, бросивъ взглядъ на дтей.

— Слава Богу, есть, сказала Милли, кротко посмотрвъ на группу, я не различаю цвта, мн все равно, блыя дти также хороши, какъ и чорныя: и я одинаково люблю и тхъ, и другихъ.

— А не приходится теб думать иногда, что этотъ трудъ въ твои лта довольно тяжелъ?

— Ахъ, что вы, мистеръ Клэйтонъ, что за тяжелъ! Это мое удовольствіе, слава Богу, что есть деньжонки! сказала она, смясь. Я надюсь пристроить и эту партію, и потомъ набрать другую. Для меня это истинное наслажденіе. Сердце мое болитъ съ тхъ поръ, какъ отъ него оторвали моихъ родныхъ дтищъ. Чмъ старе становилась я, тмъ больше о нихъ горевала, но когда приняла дтей къ себ въ домъ, мн стало гораздо легче. Я всхъ ихъ называю моими, теперь у меня множество дтей.

Мимоходомъ скажемъ нашимъ читателямъ, что Милли въ теченіе своей жизни, при скромныхъ средствахъ, добываемыхъ трудомъ, взяла съ улицы, выростила и пристроила на хорошія мста не мене сорока, совершенно бдныхъ, безпріютныхъ дтей {Это обстоятельство справедливо. Одна негритянка, извстная подъ именемъ тетушки Кэти, и бывшая въ молодыхъ лтахъ невольницей, учредила въ Нью-Норк для неимущихъ дтей первую воскресную школу.}.

По прізд въ Бостонъ, Клэйтонъ получилъ записку, написанную прекраснымъ женскимъ почеркомъ. Въ этой записк Фанни, выразивъ признательность свою за вниманіе Клэйтона къ ней и къ ея брату, просила его провести съ ними денекъ въ ихъ коттедж, вблизи отъ города.

На другое утро около осьми часовъ Клэйтонъ летлъ по желзной дорог мимо зеленыхъ полей и бархатныхъ луговъ, испещренныхъ цвтами и окаймленныхъ стройными тополями, въ одну изъ прелестнйшихъ деревень въ Массачусет. На станціи И… онъ, по даннымъ указаніямъ, поднялся на возвышеніе, откуда открывался восхитительный видъ и, между прочимъ, одно изъ тхъ очаровательныхъ озеръ, зеркальная синева которыхъ проглядываетъ почти въ каждомъ ландшафт Новой Англіи. Здсь, въ глубин цвтущихъ деревьевъ, стоялъ небольшой коттеджъ, въ готической архитектур котораго сельская причудливость сливалась съ фантастическою красотою. Маленькій портикъ поддерживался кедровыми, покрытыми корой, столбами, вокругъ которыхъ вились пышныя, разцвтшія розы. Отъ портика деревенскій мостикъ, перекинутый черезъ оврагъ, выводилъ къ павильону, построенному, какъ гнздо, на втвяхъ огромнаго дуба, стоявшаго внизу, въ глубин оврага.

Въ то время, какъ Клэйтонъ поднимался по ступенькамъ портика, изъ павильона навстрчу ему выбжала молоденькая двица въ бломъ утреннемъ наряд. Быть можетъ, читатели наши, по гладкимъ каштановымъ волосамъ, по большимъ голубымъ глазамъ и но стыдливому румянцу, узнали въ этой двиц нашу подругу миссъ Фанни, а если нтъ, то вроятно имъ знакомы веселые звуки: хо! хо! хо!, которые выходятъ изъ портика, вмст съ нашимъ старымъ другомъ Тиффомъ, въ степенномъ чорномъ фрак и бломъ галстух.

— Господь надъ вами, мистеръ Клэйтонъ. Какое счастье видть васъ! Вы пріхали навстить миссъ Фанни! Да, теперь она получила наслдство и купила дворецъ, какой должна была имть. Ха, ха! старый Тиффъ всегда это зналъ! Онъ видлъ это! Онъ зналъ, что Господь не оставить ихъ,— и не оставилъ. Хо! хо! хо!

— Да, сказала Фанни: — иногда мн приходитъ на мысль, что перемна нашихъ обстоятельствъ не столько радуетъ меня, сколько дядю Тиффа. Впрочемъ, пора и успокоить его: онъ много грудился для насъ. Не такъ ли, дядя Тиффъ?

— Полноте, миссъ Фанни, когда я трудился? сказалъ Тиффъ, стараясь скрыть душевное волненіе:— а если и потрудился, такъ за то теперь ровно ничего не длаю, слава Богу, что не даромъ потрудился. Мастеръ Тэдди сдлался высокимъ и прекраснымъ молодымъ джентльменомъ, и теперь въ коллегіи. Только подумайте объ этомъ! Пишетъ латинскіе стихи! Славная страна! Здсь вокругъ насъ есть такія фамиліи, которыя ни въ чемъ не уступятъ фамиліямъ Старой Виргиніи, и миссъ Фанни знакома съ лучшими изъ нихъ.

Фанни провела Клэйтона въ столовую, просила извинить ее, что она оставитъ гостя на нсколько секундъ, и убжала на верхъ перемнить свой утренній нарядъ, между тмъ Тиффъ дятельно занялся приведеніемъ въ порядокъ бисквитовъ и плодовъ на серебряномъ поднос, стараясь подъ какимъ бы то ни было предлогомъ остаться въ столовой.

Казалось, онъ выжидалъ этого времени, какъ самаго удобнаго для откровеннаго объясненія по предмету, близко лежавшему у его сердца. Поэтому, выглянувъ изъ дверей съ видомъ величайшей таинственности, чтобы убдиться, дйствительно ли ушла миссъ Фанни, онъ подошелъ къ Клэйтону и дотронулся до плеча его съ видомъ, которымъ какъ будто говорилъ: я намренъ открыть вамъ величайшую тайну.

— Въ слухъ объ этомъ нельзя говорить, сказалъ онъ: — я сильно безпокоился, но слава Богу, опасность миновалась. Я узналъ, что онъ вполн достойный человкъ, и кром того принадлежитъ къ одной изъ лучшихъ, старинныхъ фамилій здшняго штата, а здшнія старинныя фамиліи такъ же хороши, какъ и въ Виргиніи: словомъ это такой человкъ, какого надо поискать, да и гд вы найдете? вдь миссъ Фанни не выходить же замужъ за какого нибудь старика, это такой человкъ, что хоть вы, такъ полюбите.

— Какъ же зовутъ его? спросилъ Клэйтонъ.

— Сеймуръ, отвчалъ Тиффъо приложивъ къ верхней губ своей ладонь, и потомъ выразительно, съ разстановкой и почти вполголоса прошепталъ это имя. Полагаю, онъ будетъ здсь сегодня, мистеръ Тэдди тоже прідетъ сегодня и непремнно привезетъ его. Пожалуйста, масса Клэйтонъ, вы какъ будто ничего не замчаете, потому что миссъ Фанни, совершенно какъ покойная мать: стоитъ только пристально взглянуть на нее, и она покраснетъ по самыя уши. Посмотрите-ко сюда, сказалъ Тиффъ, начиная шарить въ карман и вынимая оттуда громадныя очки въ золотой оправ:— я надваю ихъ только по праздникамъ, когда сажусь читать библію.

— Вотъ какъ! сказалъ Клэйгопъ: — ужь ты научился и читать?

— О нтъ, масса Клэйтонъ, не то, чтобы читать, а такъ — разбираю немного, для меня это больно трудно, впрочемъ, я заучилъ вс лучшія слова, какъ то: Христосъ, Господь, Богъ, и когда они встрчаются часто, я бываю совершенно доволенъ.

Чтобы не наскучить читателямъ, мы не будемъ подробно описывать день, проведенный Клэйтономъ въ дом миссъ Фанни. Не станемъ распространяться о томъ, какъ пріхалъ Тэдди, высокій, красивый молодой человкъ, о его латинскихъ и греческихъ фразахъ, такъ звучно и пріятно отзывавшихся въ ушахъ Тиффа, который, безъ всякаго сомннія, принималъ ученость мистера Тэдди за осьмое чудо въ мір. Не будемъ говорить о томъ, какъ съ мистеромъ Тэдди пріхалъ Джоржъ Сеймуръ, прекрасный молодой человкъ, только что получившій первую ученую степень, о томъ, какъ Фанни красня и съ трепещущимъ сердцемъ открыла опекуну свою маленькую тайну, и, подобно другимъ молоденькимъ женщинамъ, просила совта его, въ то время, когда уже ршилась вытти замужъ. Не станемъ наконецъ распространяться о торжественныхъ празднествахъ въ этомъ коттедж, три мсяца спустя, когда Клэйтонъ, Анна и Ливія Рэй присутствовали на свадьб, и Тиффъ чувствовалъ себя безпредльно счастливымъ при такомъ блистательномъ исполненіи всхъ его надеждъ.

Въ послдній разъ, когда мы встртились съ нимъ, онъ, величаво выступая впередъ, съ огромными очками на носу, тащилъ за собою маленькую колясочку, въ которой дремала премиленькая малютка: миссъ Фанни.

— Это — дитя Пейтоновъ, отвчалъ Тиффъ каждому, кто только любопытствовалъ узнать, чья это малютка.

КOHEЦЪ.

‘Современникъ’, NoNo 11—12, 1857, NoNo 2—6, 1858

Жизнь южныхъ штатовъ

г-жи БИЧЕРЪ-СТОУ

Читайте также: