Дрэд, или Повесть о проклятом болоте, Бичер-Стоу Гарриет, Год: 1856 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Гарриет Элизабет Бичер-Стоу.

Дрэд, или Повесть о проклятом болоте.

(Жизнь южных Штатов).

0x01 graphic

Перевод Василия Васильевича Бутузова (1822 — 1868 гг.).

Глава I.
Мисс Нина Гордон.

— Где мои счета, Гарри? Да. Ах, Боже мой! Где же они? Не тут ли? Нет. Не здесь ли? Посмотри, Гарри! Как ты думаешь об этом шарфе? Не правда ли, что это миленькая вещь?

— Да, мисс Нина, премиленькая, но…

— Счета!.. Да, да. И в самом деле, где же они? Не в этой ли картонке? Нет: здесь моя оперная шляпка. Кстати, как ты думаешь о ней? Не правда ли, что этот серебряный колос очарователен? Постой, ты увидишь ее на мне.

С этими словами, маленькая легкая женская фигура припрыгнула, как будто на крыльях, и, напевая мотив вальса, пропорхнула по комнате к зеркалу, надела маленькую щегольскую шляпку на бойкую живую головку, и потом, сделав пируэт на носке башмачка, вскричала: — Посмотрите! Посмотрите! О Гарри! О мужчины вообще! Как часто эти пируэты, эти блестящие погремушки, ленточки, бантики и сережечки, эти глазки, щечки и ямочки на щечках, как часто, говорю я, и самых умнейших из вас делали глупцами!

Маленькая женская фигура, с круглыми формами, как формы ребенка, обрисовывалась еще привлекательнее в кокетливом утреннем капоте из муслина, который, развеваясь, как будто нарочно выказывал вышивной подол юбки и премиленький носок башмачка. Её лицо принадлежало к числу тех очаровательных лиц, красота которых недоступна осуждению. Волнистые, роскошные, причудливо вьющиеся волоса имели свою особенную прихотливую, резвую грацию. Карие глаза сверкали как хрустальные подвески канделябра. Маленький носик с классическим изгибом, по-видимому, сознавал красоту свою в этом изгибе, серьги, усыпанные брильянтами, и колыхающийся серебряный колос в оперной шляпке, казалось, полны были жизни, движения, игривости.

— Что же, Гарри, скажи мне, как ты думаешь об этой шляпке? — сказал серебристый повелительный голос, точь в точь такой голос, какого можно было ожидать от этой маленькой женской фигуры.

Молодой человек, к которому относился вопрос, был джентльмен, щегольски одетый, он имел смуглое лицо, черные волосы и голубые глаза. Высокий лоб и тонкие черты лица имели что-то особенное, говорившее о замечательных умственных способностях, в голубых глазах его столько было глубины и силы цвета, что с первого взгляда они казались черными. Лицо, на котором так резко отражалось благородство и ум, имело несколько морщин, еще сильнее обозначавших озабоченность и задумчивость. Он смотрел на бойкую, порхавшую фею с видом преданности и восхищения, но вдруг тяжелая тень пробежала по его лицу, и он отвечал: — Да, мисс Нина, что вы ни наденете, все становится прелестным, так точно и эта шляпка — она очаровательна!

— В самом деле, Гарри! Я знала, что она тебе понравится: это мой вкус. Ах, если бы ты видел, что за смешная была эта шляпка, когда я увидела ее в окне магазина m-me Ле-Бланш. Представь: на ней было какое-то огромное перо пламенного цвета и два, три чудовищных банта. Я приказала им снять и пришпилить этот серебряный колос, который посмотри, как он гнется и колеблется. Просто прелесть! И знаешь ли что? Я надела ее в оперу в тот самый вечер, когда дала слово выйти замуж.

— Вы дали слово! Мисс Нина, что вы говорите?

— Я дала слово, — это верно. Чему же ты удивляешься?

— Мне кажется, что дело это весьма серьёзное, мисс Нина.

— Серьёзное! ха! ха! ха! — сказала маленькая красавица, садясь на ручку софы, и со смехом откинув на затылок шляпку, — впрочем, действительно, это дело серьёзное, только никак не для меня. Дав слово ему, я заставила его призадуматься.

— Но, неужели это правда, мисс Нина? Неужели вы и в самом деле дали слово?

— Да, конечно, и еще трем джентльменам, и намерена не брать его назад, пока не узнаю, который из них лучше мне понравится. А почему знать, быть может, и никто из них не удостоится этой чести.

— Вы дали слово трем джентльменам, мисс Нина?

— Да, да. Неужели ты меня не понимаешь, Гарри? Я говорю тебе, это факт.

— Мисс Нина, правда ли это?

— Вот еще! Конечно правда. Я не знала, кто из них лучше, решительно не знала, и потому взяла их всех троих на испытание.

— Неужели, мисс Нина? Скажите же, кто такие эти счастливцы.

— Изволь. Во-первых, мистер Карсон, богатый старый холостяк, ужасно вежливый, один из тех прекрасных мужчин, которые так легко ловятся на удочку, которых вы всегда увидите в щегольских фраках, пышных воротничках, блестящих сапогах и узеньких невыразимых, он богат и от меня без ума. Он терпеть не может отрицательных ответов, поэтому, чтоб отвязаться от него, я на первое же его предложение отвечала: да. Кроме того, он весьма услужлив, относительно оперы, концертов и тому подобного.

— Прекрасно! Кто же другой?

— Джордж Эммонс. Это один из самых милых и хорошеньких молодых людей, это просто сливочное пирожное, которое взяла бы да и скушала. Он адвокат, хорошей фамилии, чрезвычайно занят собой, и прочее. Говорят, что это молодой человек с большими талантами, но в этом деле я не судья. Знаю только, что он надоедает мне до смерти, допрашивая меня, читала ли я то, читала ли другое, и отмечая места в книгах, которых я никогда не читаю. Он из числа сентиментальных, беспрестанно присылает мне романтичные записочки на розовых бумажках.

— Наконец, третий?

— Третий мне вовсе не нравится, я его терпеть не могу. Это для меня ненавистное создание, не хорош собой, горд как Люцифер, я совершенно не знаю, каким образом решилась я дать ему слово. Действительно, это случилось как-то совершенно неожиданно. Впрочем, он очень добр, — для меня даже и очень добр,— это факт. Но я почему-то боюсь его немного.

— А его имя?

— Его имя Клэйтон — мистер Эдвард Клэйтон, к вашим услугам. Он принадлежит к числу так называемых замечательных людей и с такими глубокими глазами, такими глубокими, как будто они находятся в пещере, волосы у него черные как смоль, взгляд его имеет в себе что-то чрезвычайно грустное, печальное, что-то байроновское. Он высок, но не развязен, имеет прекрасные зубы, и такой же рот, даже прекраснее… Когда он улыбается, то рот его становится очаровательным, и тогда Клэйтон бывает совсем не похож на других джентльменов. Он добр, но не внимателен к своему туалету и носит чудовищные сапоги. Далее, он не очень вежлив, но иногда случается, что соскочит со стула, чтоб поднять для вас клубок ниток или ножницы, а иногда впадет в задумчивость, и заставит вас простоять десять минут, прежде, чем вздумает подать вам стул, такого рода странности бывают с ним нередко. Его вовсе нельзя назвать дамским кавалером. Милорду не угодно было ухаживать за девицами, за то девицы все до одной ухаживали за милордом, это всегда так бывает, ты знаешь. Все они думали, как бы хорошо было обратить на себя внимание такого человека, потому что он ужасно чувствителен. Вот и я начала подумывать, что бы сделать мне с ним? Я не хотела за ним ухаживать, я притворилась, что ненавижу его, смеялась над ним, оказывала ему явное пренебрежение, и, конечно, бесила его, как только можно, разумеется, и он не молчал: он говорил обо мне очень дурно, а я о нем еще хуже, ссоры между нами были беспрерывные. Наконец я вдруг притворилась, что раскаиваюсь во всех моих поступках, и лишь только грациозно спустилась в долину смирения, — ведь мы способны на это, — как милорд пал передо мной на колени, не успев даже обдумать, что делает. Не знаю, право, что сделалось тогда со мной: помню только, что милорд говорил с таким жаром и так убедительно, что привел меня в слезы, — гадкое создание! Я надавала ему бездну обещаний, наговорила ему столько разных разностей, что и представить себе невозможно.

— И вы, мисс Нина, ведете переписку со всеми этими женихами?

— Как же! не правда ли, что это мило? Ведь письма их, ты знаешь, не могут говорить, если б только они имели эту способность, да столкнулись бы вместе, воображаю перепалку, которая поднялась бы между ними!

— Мисс Нина, мне кажется, вы отдали ваше сердце последнему.

— Ах, какой вздор, Гарри! Я об них забочусь меньше, чем о булавке! Я хочу одного только: провести весело время. Что касается до любви и тому подобного, то, мне кажется, я не могла бы полюбить ни одного из них. В течение каких-нибудь шести недель, они наскучили бы мне до смерти, подобные вещи долго не могут мне нравиться.

— Мисс Нина, извините меня, но я хочу спросить вас еще раз, возможно ли таким образом издеваться над чувствами джентльменов?

— Почему же нет? Ведь это только долг за долг в своем роде? Разве они не издеваются над нами при всяком удобном случае? Разве они, сидя надменно в своих комнатах и куря сигары, не говорят об нас с таким пренебрежением, как будто им стоит только указать пальцем на которую-нибудь из нас, и сказать: ‘поди сюда!’ Нет, нужно и им посбавить спеси. Вот хоть бы это чудовище, Джордж Эммонс, целую зиму ухаживал за Мэри Стефенс, и, где только мог, издевался над ней. А за что? вопрос: за то, что Мэри любила его и не могла скрыть своей любви — бедняжка! Я не намерена выйти за него, и не выйду, следовательно, Мэри будет отмщена. Что касается до старого холостяка,— до этого гладенького, лакированного джентльмена, то отказ мой его не разочарует, потому что сердце у него так же приглажено, как и самая его наружность: ведь он влюбляется не в первый раз, он уже три раза испытал неудачу любви, а между тем, сапоги его скрипят по прежнему, и он так же весел, как и прежде. Дело в том, он не привык быть богатым. Еще недавно он получил богатое наследство, если я и не возьму его, бедняжку, найдется много других, которые будут рады ему.

— Прекрасно, а что вы скажете на счет третьего?

— Насчет милорда Надменного? О, он нуждается в смирении! Маленький урок в этом роде, поверьте, не повредит ему. Правда, он добр, но душевное огорчение производит благотворное влияние и на добрых людей. Мне кажется, я избрана орудием, чтобы оказать им всем великое благодеяние.

— Мисс Нина, ну что если все они встретятся у вас, даже если встретятся двое из них.

— Какая смешная идея! Не правда ли, что это было бы презабавно? Я не могу без смеху подумать об этом! Какова должна быть суматоха! Какова сцена — я воображаю… Да, это было бы интересно в высшей степени.

— Теперь, мисс Нина, я хочу поговорить с вами, как с другом.

— Пожалуйста, избавь меня от этого! Кто начинает говорить со мной с таким вступлением, тот непременно скажет какую-нибудь неприятность. Я объявила Клэйтону, раз и навсегда, что не хочу слушать его, как друга.

— Скажите, как он принимает все это?

— Очень просто! как и должен принимать. Он несравненно больше заботится о мне, чем я о нем. При этих словах, из груди хорошенькой говоруньи вырвался наружу легкий вздох.

— Я нахожу особенное удовольствие помучить его. Знаешь, он показывает из себя какого-то ментора… Вечно с советами. Надобно, однако ж, отдать ему справедливость, он очень высокого мнения о женщинах. И, представь, этот-то господин у ног моих!.. Ах, как это мило!

Сказав это, маленькая кокетка сняла шляпку и бросилась кружиться в вихре вальса, но вдруг остановилась и воскликнула: — Ах, знаешь! Нас учили танцевать качучу… У меня есть и кастаньеты! Погоди, где они!

И Нина начала перерывать чемодан, из которого полился метеорический дождь браслет, записочек, французских грамматик, рисовальных карандашей, перемешанных с конфектами, и других безделушек, так дорого ценимых пансионерками.

— Ну вот, наконец, и твои счета, которыми ты надоел мне. Лови! — бросая пачку бумаг к молодому человеку, сказала мисс Нина. — И поймать-то не умел.

— Мисс Нина, ведь это вовсе не счета. — Ах, и в самом деле! это нежные письма! Счета, верно, где-нибудь в другом месте.

Ручки снова начали шарить в чемодане, бросая на ковер по всем направлениям все, что прикасалось к ним некстати. — Теперь я вспомнила! Я положила их вот в эту бонбоньерку. Береги голову, Гарри! И с этим словом, золоченная бонбоньерка полетела из маленькой ручки и, раскрывшись на полете, рассыпала согни измятых бумаг.

— Теперь все они в твоих руках, кроме, впрочем, одного, который я употребила на папильотки. Сделай одолжение, не гляди так серьёзно! Теперь ты видишь, что я сберегла эти нелепые бумажонки. В другой раз, Гарри, ты, пожалуйста, не говори, что я не берегу счетов. Ты еще не знаешь, как я заботилась о них и скольких хлопот мне это стоило. А это что?.. Позволь! Ведь это письмо Клэйтона, которое я получила от него во время нашей размолвки. О, в этой размолвке я вполне узнала его!

— Расскажите, пожалуйста, мисс Нина, как это было, сказал молодой человек, устремив восхищенный взгляд на девочку, и в то же время разглаживая измятые документы.

— Вот видишь, как это было. Ведь ты знаешь этих мужчин,— какие они скучные создания! Они читают всякие книги — все равно, что бы в них ни было написано, а нам не позволяют, или уж бывают страшно разборчивы. Знаешь ли Гарри, меня всегда это сердило. Итак, изволь видеть, однажды вечером, София Эллиот читала главу из ‘Дон-Жуана’, я никогда его не читала, но слышала, что эта книжка не пользуется хорошей репутацией. Милорд Клэйтон с изумлением и даже ужасом посмотрел на бедную Софию, и сказал: ‘ Неужели вы читали ‘Дон-Жуана’, мисс Эллиот?’ София, разумеется, как и все девушки при подобных обстоятельствах, вся вспыхнула, и, после некоторого замешательства, пробормотала, что её брат читал несколько отрывков из этой поэмы. Мне стало досадно. ‘Скажите, пожалуйста, сказала я: — что же за беда, если она и читала? Я сама намерена читать ее и прочитаю при первом случае’. Я всех изумила своей выходкой. Боже мой! если б я сказала, что намерена убить кого-нибудь, мне кажется, Клэйтон и тогда не казался бы таким встревоженным. Он принял на себя менторский вид, и сказал: ‘мисс Нина, надеюсь, как друг ваш, что вы не будете читать эту книгу. Я должен потерять всякое уважение к той леди, которая ее прочитает.’ — ‘А вы, мистер Клэйтон, читали ее?’ сказала я. ‘Да, мисс Нина, читал’, — отвечал он с видом благоразумного человека. ‘Что же вас принуждает читать такие дурные книги?’ — спросила я весьма наивно. При этих словах между девицами поднялся шёпот и легкий смех, и все заговорили: ‘Мы знаем, что джентльмены не желают, чтобы жены их и сестры читали дурные книги. Они хотят, чтоб мы были вечно чисты, как снежинки. Да, они такие надменные, говорят, что не женятся на этой, не женятся на той!.. Наконец, я сделала им реверанс, и сказала: ‘Джентльмены! Мы премного обязаны вам за вашу откровенность и не намерены выходить замуж за людей, которые читают негодные книги. Вероятно, вы знаете, что когда снежинка упадет на землю, то обращается в грязь!’ Разумеется, я не хотела этим сказать что-нибудь серьёзное, я только хотела поубавить у них спеси и заступиться за свой пол. Но Клэйтон принял это очень серьёзно. Он попеременно, то краснел, то бледнел, наконец рассердился,— и мы поссорились. Ссора наша продолжалась целых три дня. И как вы думаете? Я же заставила его помириться и признаться, что он виноват. И действительно, виноват был он, а не я… Не правда ли? Почему мужчины так много думают о себе и не позволяют делать нам то, что сами делают?

— Мисс Нина, остерегайтесь выражаться о мужчинах так резко.

— Ах, если бы я хоть сколько-нибудь заботилась о них, то, быть может, я бы послушалась твоего совета. Но из них нет ни одного, который бы стоил, чтоб на него обратить внимание! — сказала она, бросая на воздух горсть фисташковой шелухи.

— Не забудьте, мисс Нина, рано или поздно, но вы должны выйти замуж. Вам необходимо иметь мужа, который бы охранял ваше богатство и ваше положение в обществе.

— В самом деле? Тебе верно наскучило вести счет моим деньгам? Впрочем, я не удивляюсь. Я всегда жалею того, кто занимается этой работой. Признайтесь, Гарри, ведь это должно быть ужасно скучно! Стоит только представить себе эти страшные книги! А ты знаешь, что m-me Арден постановила однажды и навсегда за правило, чтоб мы, девицы, вели счет нашим издержкам? Я занималась этим две недели, и что же? у меня разболелась голова, притупилось зрение, и вообще все мое здоровье расстроилось. Тоже самое, мне кажется, должны испытывать и другие. И какая польза из этого? Уж если что истрачено, то истрачено, как аккуратно не ведите вы счета, а уж истраченных денег не воротите. К тому же я очень бережлива. Без чего могу я обойтись, того никогда не покупаю. — Например, сказал Гарри насмешливо:— возьмем вот этот счет: в нем значится сто долларов за конфекты. — А ты не знаешь, почему такая сумма? Ах, как ужасно учиться в пансионе! Подруги мои должны же иметь лакомства: неужели ты думаешь, что все эти конфекты я съела одна? я делилась со всеми. Они, бывало, просят у меня, нельзя же было отказать: вот и все! — Я не буду осуждать вас, мисс Нина. Позвольте… Это чей счет? М-me Ле-Карте четыреста-пятьдесят долларов. — О, Гарри! m-me Ле-Карте ужасная женщина! Такой ты в жизнь свою не видал! В этом я решительно не виновата. Она ставит на счет то, чего я никогда не покупала: это факт. Она позволяет себе подобные вещи потому только, что она из Парижа. Все, все жалуются на нее. Но, опять, нигде, кроме её магазина, нельзя купить этих вещей. Что же тут прикажете делать? Уверяю тебя, Гарри, я очень экономна. Молодой человек, подводивший итоги счетам, разразился при этом замечании таким громким смехом, что привел в недоумение хорошенького оратора. Мисс Нина покраснела до ушей.

— Гарри, как тебе не стыдно! Ты решительно не хочешь иметь ко мне уважения!

— О, мисс Нина! На коленях прошу у вас прощения! — воскликнул Гарри, продолжая смеяться, — но, во всяком случае, вы должны простить меня. Уверяю вас, мисс Нина, мне приятно слышать о вашей экономии.

— Ты еще не то увидишь, прочитай только все счета. Я, например, распарывала все мои шёлковые платья, и отдавала их перекрашивать, собственно из экономии. Между прочими счетами, ты увидишь и счет из красильни.

— М-me Катерн советовала мне, по крайней мере, два раза перекрашивать каждое платье. О! Я была очень экономна!

— Я слышал, мисс Нина, что иногда перекрасить старое платье становится дороже, чем купить новое.

— Ах, какой вздор, Гарри! Можешь ли ты знать что-нибудь в женских нарядах? Я позволила себе сделать лишние издержки на одну только вещь, и эта вещь золотые часы для тебя. Вот они (небрежно бросая к Гарри футляр), а вот и шёлковое платье для твоей жены (бросая небольшой сверток). Я не могла забыть, какой ты добрый человек. Я не могла бы приехать домой так спокойно, если б ты не измучил свою бедную голову, чтоб только отправить мои вещи прямо домой.

Как тень перемещающихся облаков пробегает по полям, так и по лицу молодого человека пробежало множество ощущений, когда он молча развертывал подарки. Руки его тряслись, губы дрожали, он не сказал ни слова в ответ на слова мисс Нины.

— Ну, что, Гарри! верно вам не нравятся эти часы? А я думала, что они понравятся.

— Мисс Нина, вы очень добры.

— Нет, Гарри, нет. Я самолюбивое существо, — сказала она, отвернувшись в сторону, и показывая вид, что не замечает чувств, волновавших Гарри, — однако, Гарри, не смешно ли было сегодня поутру, когда все наши люди пришли получать подарки! Тут была и тетка Сью, и тетка Тэйк, и тетка Кейт, все получили но обновке. Дни через два у нас все защеголяют в новых платьях и новых салонах. А видел ли ты тетку Розу в розовой шляпке с цветами? Она так была рада, что при её улыбке можно было перечесть все её зубы. У них теперь сильнее обыкновенного проявится желание благочестия, — желание побывать на религиозном собрании под открытым небом, чтоб показать свои наряды. Что же ты не смеешься, Гарри?

— Смеюсь, мисс Нина, смеюсь!

— Да, ты, я вижу, смеешься только наружно, а в душе плачешь. Что с тобою сделалось? Я думаю для тебя не хорошо беспрестанно читать и заниматься. Папа говаривал, что, по его мнению, не хорошо это для…

Мисс Нина замолкла, ее остановило внезапное выражение на лице молодого слушателя.

— Для служителей, мисс Нина, так, я думаю, говорил ваш папа. С быстротой соображения, свойственной женщинам, Нина заметила, что коснулась неприятной струны в душе своего преданного слуги, и потому поспешила переменить предмет разговора.

— Да, да, Гарри, заниматься вредно и для тебя, и для меня и вообще для всех, кроме таких стариков, которые не знают, как убить время. Кто, скажи, выглянув из окна в такой приятный день, захочет заниматься? Разве занимаются птички, и пчелы? Нет! Они не занимаются — они живут. Я также не хочу заниматься, я хочу жить. Как бы прекрасно было теперь, Гарри, взять маленьких лошадок и отправиться в лес! Я хочу нарвать жасмина, весенних красавиц, дикой жимолости и всех цветов, которые любила собирать до отъезда в пансион.

Глава II.
Клейтон.

Занавес поднимается и открывает мирную библиотеку, озарённую косвенными лучами полуденного солнца. С одной стороны комнаты отворённые окна смотрели в сад, откуда входил воздух, напитанный благоуханием роз и резеды. Пол, покрытый белыми циновками, кресла и диваны в белых глянцевитых чехлах придавали комнате вид свежести и прохлады. Стены были завешаны картинами, мастерскими произведениями знаменитых европейских художников, бронза и гипс, расставленные со вкусом и искусством, служили доказательством артистических наклонностей в хозяине. Близ открытого окна, за небольшим столом, на котором стоял серебряный кофейный прибор античной формы, и серебряный поднос с мороженным и фруктами, сидело двое молодых людей. Один из них уже был представлен читателям при описании нашей героини в предшествовавшей главе. Эдвард Клейтон, единственный сын судьи Клейтона, и представитель одной из старинных и известнейших фамилий Северной Каролины, по наружности имел большее сходство с портретом, описанным нашей бойкой молодой подругой. Он был высок, строен, с некоторой неловкостью в движениях и беспечностью в одежде, которые могли бы произвести весьма невыгодное впечатление, если б не смягчались прекрасным и умным выражением головы и лица. Верхняя часть лица имела выражение задумчивости и силы воли с лёгким оттенком меланхолической серьёзности, часть лица, около глаз, озарялась, от времени до времени, особенно во время разговора, проблеском какой-то неправильной игривости, которая обнаруживает ипохондрический темперамент. Рот, по нежности и красоте своего очертания, мог казаться женским, а улыбка, иногда игравшая на нём, имела особенную прелесть. Улыбка эта, по-видимому, принадлежала одной только половине лица, она никогда не поднималась до глаз, никогда не нарушала их печального спокойствия, их постоянной задумчивости. Другой молодой человек представлял собою во многих отношениях контраст первому. Мы отрекомендуем его читателям под именем Фрэнка Росселя, скажем ещё, что он был единственный сын некогда замечательной и богатой, но теперь почти совсем разорившейся фамилии в Виргинии. Полагают многие, что сходство характеров служит прочным основанием для дружбы, но наблюдение говорит, что основание это бывает прочнее при соединении противоположностей, в котором один чувствует влечение к другому, вследствие какого либо недостатка в самом себе. В Клейтоне сильный избыток тех способностей души, которые заставляют человека углубляться в самого себя и вредят действительности внешней жизни, располагал его к деятельным и практическим характерам, потому что последние постоянно имели успех, который он ценил, хотя сам не был в состоянии достичь его. Непринуждённые манеры, свобода действий, всегдашнее присутствие духа при всякого рода крайностях, встречающихся в общественной жизни, уменье воспользоваться мимолётными событиями,— вот качества, которыми редко бывают одарены чувствительные и глубокие натуры, и потому последние часто ценят их так высоко. Россель был одним из тех людей, которые в достаточной степени бывают одарены многими высокими дарованиями, чтоб уметь оценивать присутствие этих дарований в других, и в недостаточной степени владеют каждым из них, чтоб возбудить к полезной деятельности самую сильную способность своей души. В его умственном запасе все подчинялось ему, и все было в готовности. Ещё в детстве он отличался понятливостью и находчивостью. В школе без него ничего не делалось: он был ‘славным малым’ во всех играх, зачинщиком всех шалостей, лучше всех своих товарищей он умел пользоваться слабой стороной учителя. Часто выводил он Клейтона из затруднительного положения, в которое Клейтон впадал чрез доброту души своей, чрез своё благородство, чрез эти два чувства, обнаруживаемые им более того, чем требуется для сохранения выгод своих в сфере, как мальчиков, так и взрослых людей, и Клейтон, не смотря на своё превосходство, любил Росселя и подчинялся ему. Божественная часть человека стыдится сама себя, становится недоверчивою к себе, не находит себе приюта в этом мире, и благоговеет перед тем, что принято называть здравым рассудком, а между тем, здравый рассудок весьма часто, с помощью своей проницательности, усматривает, что этот бесполезный страх, это благоговение, со стороны высшей способности души человеческой, имеет ценность высокую, поэтому-то практическая и идеальная натуры стремятся одна к другой. Клейтон и Россель были друзьями с самого раннего детства, вместе провели они четыре года в одном колледже, и инструменты в высшей степени различных качеств разыгрывали до этой поры житейские концерты, весьма редко нарушая гармонию. Россель был среднего роста, стройного гибкого сложения, все его движения отличались живостью и энергией. Он имел доброе открытое лицо, светлые голубые глаза, высокий лоб, оттенённый густыми курчавыми каштанового цвета волосами, его мягкие губы носили приятную и с тем вместе полунасмешливую улыбку. Его чувства, хотя и не совсем глубокие, легко приводились в движение, его можно было растрогать до слез или заставить улыбаться, смотря потому, в каком настроении духа находился его друг, но при этих случаях он никогда не терял равновесие в чувствах своих, или, употребляя его выражение, никогда не выходил из себя. Однако ж мы слишком растягиваем наше описание. Не лучше ли читателю послушать их разговор и тогда он может судить об этих лицах как ему угодно.

— Ну, что, Клэйтон, — сказал Россель, откинувшись к спинке мягкого кресла, и держа между двумя пальцами сигару, — как умно они сделали, что, отправившись на поиски негров, оставили нас дома! Каковы дела-то нынче творятся, Клэйтон! Да ты меня не слушаешь — всё читаешь законы: верно хочешь быть судьёй Клэйтоном вторым! Да, мой друг, если бы я имел шансы, которые имеешь ты, а именно занять место своего отца,— я был бы счастливейшим человеком.

— Уступаю тебе все мои шансы, — сказал Клейтон, разваливаясь на одной из кушеток, — я начинаю видеть, что никоторым из них мне не воспользоваться.

— Почему же? Что это значит? Разве тебе не нравится это занятие?

— Занятие, я под этим словом разумею теорию, — вещь превосходная, совсем иное дело — практика. Чтение, теория всегда великолепны, величественны. Закон исходит от Бога, его залог есть гармония мироздания. Помнишь, как мы декламировали эти слова. Но переходя к практической его стороне, что ты находишь?

— Что такое судебное следствие, как не отыскание истины? И предаётся ли наш адвокат односторонним взглядам на свой предмет, и, по привычке, не забывает ли он, а, может быть, он и не знает, что истину должно искать совсем с другой стороны. Нет, если б я стал заниматься законом по совести, меня бы через несколько дней исключили из суда.

— Так и есть, Клэйтон, ты вечно со своей совестью, из-за которой я постоянно ссорился с тобой, и никак не мог убедить тебя, что это чистейший вздор, совершеннейшая нелепость! Эта совесть всегда становится на твоей дороге и мешает тебе поступать, как поступают другие. По этому, надобно думать, что ты не хочешь вступить и на политическое поприще, — очень жаль. Из тебя бы вышел весьма почтенной и беспристрастный сенатор. Ты как будто создан для того, чтобы быть римским сенатором, одним из старых Viri Romae (мужей римских).

— А как ты полагаешь, что бы стали делать старые Viri Romae в Вашингтоне? Какую роль разыгрывали бы в нём Регул, или Квинт Курций, или Муций Сцевола?

— Делая подобный вопрос, не надобно при этом забывать, что образ политических действий значительно, изменился с того времени. Если б политические обязанности были те же самые, что и в ту пору — если б, например, в Вашингтоне открылась пропасть, и тебе бы сказали, что ты должен броситься в неё, для блага республики, ты бы верно бросился, или если б для какой-нибудь общественной пользы тебе предложили положить руку в огонь и сжечь её, — ты бы сделал это, или если б какие-нибудь карфагеняне спустили тебя с горы в бочке, утыканной гвоздями, за истину и за твоё отечество, — ты бы верно без ропота перенёс эту пытку. Тебе бы хорошо быть посланником, но разгуливать в пурпуре и батисте, по Парижу или Лондону, в качестве Американского посланника, тебе бы, я знаю наскучило. По моему мнению, самоё лучшее и самоё полезное, это — вступить на адвокатское поприще — бери себе гонорар, сочиняй защитительные речи с обилием классических указаний, высказывай свою учёность, женись на богатой невесте, выводи детей своих в аристократию,— и все это ты будешь делать не наступая на ногу своей чересчур щекотливой совести. Ведь ты же сделал одну вещь, не спросив свою совесть, если только правда то, что я слышал.

— Что же такое я сделал, скажи пожалуйста?

— Как что? Слышишь! Какой ты невинный! Ты воображаешь, что я не слышал о твоём походе в Нью-Йорк, о твоём похищении царицы маленьких кокеток — мисс Гордон.

Клейтон отвечал на это обвинение лёгким пожатием плеч и улыбкой, в которой принимали участие не только его губы, но и глаза, румянец разлился по всему лицу.

— Знаешь ли, Клэйтон, — продолжал Россель, — мне это нравится. Знаешь ли ты, что в душе моей постоянно таилась мысль, что я буду ненавидеть женщину, в которую ты влюбишься? Мне казалось, что такое ужасное соединение всех добродетелей, которое ты замышлял найти в будущей жене своей, было бы похоже на комету, на какое-то зловещее явление. Помнишь ли ты (я бы желал, что б ты припомнил), какие качества имел твой идеал, и какие должна была иметь твоя жена? Она должна была иметь всю учёность мужчины, все грации женщины (я выучил это наизусть), должна быть практическая, поэтическая, элегантная и энергическая, иметь глубокие и обширные взгляды на жизнь, чтобы при красоте Венеры в ней была кротость Мадонны, чтобы она была изумительнейшим существом. О Боже мой! Какие жалкие мы создания! На пути твоей жизни встречается маленькая кокетка, начинает кружиться, играет веером, вскруживает тебе голову, подхватывает тебя как большую, солидную игрушку, играет ею, бросает, и снова пускается кружиться и кокетничать. Не стыдно ли тебе?

— Нет, в этом отношении я похож на пастора в соседнем нашем городе: он женился на хорошенькой Полли Петерс на шестидесятом году, и когда старшины спрашивали, имеет ли она необходимые качества, чтоб быть женою пастора, он отвечал им, полуотрицательно. ‘ Дело в том, братия, — сказал он, — хотя её и нельзя назвать святою, но она такая хорошенькая грешница и я люблю её.’ Обстоятельства мои те же самые.

— Умно сказано, и я уже сказал тебе, что я в восторге от этого, потому что твой поступок похож на поступки других людей. Но, мой друг, неужели ты думаешь, что пришёл к чему-нибудь серьёзному с этой маленькой Венерой из морской пены? Не всели это равно, что получить слово от облака или бабочки? Мне кажется, кто хочет жениться, тот должен искать в будущей жене своей поболее действительности. У тебя, Клэйтон, высокая натура, и потому тебе нужна жена, которая имела бы хотя маленькое понятие о различии между тобою и другими существами, которые ходят на двух ногах, носят фраки и называются мужчинами.

— Прекрасно, — сказал Клейтон, приподнимаясь и говоря с энергией, — я тебе вот что скажу. Нина Гордон ветреница и кокетка — избалованный ребёнок, если хочешь. Она вовсе не похожа на то существо, которое, я полагал, приобретёт надо мною власть. Она не имеет обширной образованности, ни начитанности, ни привычки размышлять, но в ней за то есть какой-то особенный timbre (тембр), как выражаются французы, говоря о голосах,— и это мне чрезвычайно нравится. В ней есть какое-то соединение энергии, самостоятельности и проницательности, которые делают её, при вс

Глава I.Мисс Нина Гордон.

Глава II.Клейтон.

Читайте также:

Глава I.
Мисс Нина Гордон.

Глава II.
Клейтон.