Жизнь Мопассана, Чеботаревская Анастасия Николаевна, Год: 1908 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 39 минут(ы)

Жизнь Мопассана.

‘Разсказать жизнь Мопассана — значитъ дать исторію его творчества’,— говоритъ авторъ новйшей біографіи великаго романиста, составленной по послднимъ даннымъ.

Немногіе изъ писателей, между тмъ, старались такъ скрыть свою жизнь отъ любопытныхъ взглядовъ публики, какъ Мопассанъ. Строгая безличность была постоянною чертою его характера. Между литературою и своею жизнью онъ установилъ рзкую границу и требовалъ, чтобы она свято уважалась. ‘Писатель ничего не долженъ публик, кром своихъ произведеній’, говорилъ онъ. Когда, по смерти Флобера, были опубликованы письма послдняго, то Мопассанъ горячо сожаллъ о томъ, что не въ его власти помшать этому.

Благодаря аристократической замкнутости Мопассана, при жизни его въ печать проникали лишь весьма скудныя свднія объ автор разсказовъ и романовъ, пользовавшихся такимъ шумнымъ успхомъ.

Но его осторожность не помшала тому, чтобы посл его смерти не началась лихорадочная погоня за документами и воспоминаніями, по которымъ можно было возстановить его жизнь. Писатель, которому суждено было умереть безумнымъ, слылъ всю жизнь ‘здоровякомъ’, ‘атлетомъ’. Вокругъ его преждевременной и трагической кончины создались легенды, благодаря развязности журналистовъ и любопытству жадной до всякихъ разоблаченій публики.

Благоговйныя заботы матери (госпожа Мопассанъ одиннадцатью годами пережила своего несчастнаго сына) и протесты друзей охраняли насколько возможно память писателя отъ посягательствъ безцеремонныхъ изслдователей.

Но съ момента смерти Лауры Мопассанъ (8 декабря 1904 г.) погоня за документами сдлалась боле плодотворною. Безпощадныя разоблаченія освтили мало-по-малу загадочную и трагическую кончину великаго романиста. Значительное количество матеріаловъ изъ этого грустнаго наслдія, въ обработк Э. Мэніаля {Eduard Maynial: ‘La Vie et l’Oeuvre de Guy de Maupassant’. Paris, 1907. (Socit du Mercure de France.)}, даютъ возможность и намъ бросить полный горячаго уваженія и любви къ писателю взглядъ на т вншнія обстоятельства, среди которыхъ создавались его шедевры.

Интересно подтвердить фактами, что матеріалъ, надъ которымъ работалъ великій писатель, не вымышленъ, и довольно близко отражаетъ его жизнь. Заглянуть въ жизнь Мопассана необходимо еще и потому, что эта жизнь прекрасна своею краткою, тревожною и мучительною красотой.

Жизнь Мопассана распадается на періодъ дтства и юности (1850—1870 гг.), за которымъ слдуютъ десять лтъ ученичества (1870—1880 гг.), отъ 80-го до 90-го года — періодъ напряженнаго творчества и связаннаго съ нимъ безпримрнаго успха. Въ минуту его наибольшей силы и славы все обрывается рзкимъ и трагическимъ финаломъ, духовная смерть двумя годами опережаетъ его физическую кончину.

Отецъ Гюи — Гюставъ де-Мопассанъ, представитель старой лотарингской фамиліи, въ 1846 г. вступилъ въ бракъ съ Лаурой Ле-Пуаттевенъ, принадлежавшей къ высшей буржуазіи Нормандіи. Отъ этого брака родились Гюи и младшій братъ его — Эрве де-Мопассанъ.

Мать Гюи де-Мопассана Лаура, и ея братъ, Альфредъ Ле-Пуаттевенъ были друзьями дтства Гюстава Флобера и сестры его, Каролины. Отецъ Гюстава занималъ въ то время мсто главнаго врача въ Руанской больниц. Мать его была подругой дтства матери Лауры. Отсюда ясно, что никакихъ родственныхъ узъ между Тюи де-Мопассаномъ и Флоберомъ не было: послдній лишь перенесъ позже на своего ученика всю нжность, которую питалъ къ друзьямъ своего дтства — Лаур и Альфреду Ле-Пуаттевенъ — матери и дяд Гюи.

Одаренный блестящими способностями, восторженный и эксцентричный Альфредъ Ле-Пуаттевенъ оказывалъ огромное вліяніе на умственное развитіе сестры и друзей. Съ раннихъ лтъ онъ пріохотилъ Лауру къ литератур: пробудилъ въ ней любовь къ классикамъ, выучилъ ее англійскому языку съ тмъ, чтобы читать въ подлинник Шекспира. Десятилтній Флоберъ сочинялъ въ то время трагедіи, а Альфредъ и Лаура всячески содйствовали ихъ постановк: были поперемнно и актерами, и зрителями, и критиками. Въ этомъ дтскомъ кружк постоянно поднимались страстные споры о прочитанномъ, и вс участники его взаимно поддерживали другъ въ друг тотъ поэтическій подъемъ, то неутомимое и лихорадочное исканіе красоты, которое преждевременно сожгло Ле-Пуаттевена и истощило Флобера. Разставшись дтьми, Флоберъ и Альфредъ Ле-Пуаттевенъ поддерживали оживленную переписку. Двадцатилтнимъ юношей Флоберъ пишетъ Альфреду:

‘Мы будемъ сосдями эту зиму, старина, можемъ видаться ежедневно. Будемъ бесдовать у камина, пока на двор будетъ лить дождь или снгъ покрывать блою пеленою крыши. Нтъ, я не нахожу себя достойнымъ сожалнія, когда вспоминаю, что обладаю твоей дружбой, что у насъ много свободныхъ часовъ, которые можемъ проводить вмст. Если бы тебя у меня отняли, что осталось бы мн? Чмъ была бы наполнена моя внутренняя, то-есть настоящая жизнь?’

Альфредъ скончался юношей отъ болзни сердца. Его поэтическіе опыты, на которые намекаетъ въ своихъ письмахъ Флоберъ, даютъ основаніе предполагать, что изъ него вышелъ бы талантливый поэтъ.

Къ Лаур Ле-Пауттевенъ, ставшей позже госпожею Мопассанъ, Флоберъ въ теченіе всей жизни питалъ глубокую привязанность, къ которой примшивалась память и скорбь о лучшемъ и такъ рано угасшемъ друг. Жизнь разлучила ихъ. Но радостные дни дтства остались навсегда въ памяти Флобера. Въ 1863 г. онъ пишетъ госпож де-Мопассанъ:

‘Твое письмо словно пахнуло на меня деревенскимъ воздухомъ, ароматомъ юности, въ которой нашъ бдный Альфредъ занималъ такое большое мсто! Воспоминаніе о немъ не покидаетъ меня. Не проходитъ дня и, смю сказать, часа, въ который я не думалъ бы о немъ. Сколько разъ въ Париж, утомленный работою, въ театр, во время антракта или одинъ, сидя въ Круассе у камина, въ долгіе зимніе вечера я вспоминаю его, вижу его передъ собою, слышу его голосъ. Съ наслажденіемъ и въ то же время съ грустью перебираю наши бесды, въ которыхъ шутки чередовались съ философіей, вспоминаю наши чтенія, наши мечты, наши надежды! Если я чего-либо добился, то наврно обязанъ этимъ нашему прошлому. Къ нему я отношусь съ большимъ уваженіемъ, мы были прекрасны, и я не хотлъ пасть.

‘Я издали слдилъ за твоею жизнью, раздлялъ душою твои страданія, которыя угадывалъ. Наконецъ, я тебя понялъ. Это — старое выраженіе, относящееся къ годамъ нашего дтства, къ доброй старой романтической школ. Оно вполн выражаетъ мою мысль — и я его удерживаю’.

Лаура Ле-Пуаттевенъ оставалась также врна прошлому, мечты и восторги дтства, вліяніе брата — все это отразилось позже на воспитаніи, которое она дала своему сыну Гюи. Ей удалось пріохотить его даже къ чтенію Шекспира, вдохнуть въ него страсть къ стихамъ и особенно къ театру, и она же руководила его первыми литературными опытами.

Бракъ Лауры съ Гюставомъ де-Мопассанъ былъ недолго счастливъ. Молодая женщина была серьезна, правдива, умна, интересовалась искусствомъ и литературой, мужъ подъ очаровательною вншностью скрывалъ умственное убожество и слабость характера, увлекавшую его въ безконечныя приключенія. Рожденіе двухъ сыновей нсколько утшило госпожу Мопассанъ въ ея горькой супружеской жизни. Гюи родился 5 августа 1850 г., Эрве шестью годами позже. Семейная жизнь отца и матери дурно отражалась на воспитаніи дтей, и мать ршила положить этому конецъ. Супруги разстались полюбовно. Госпожа Мопассанъ вступила вновь во владніе своимъ состояніемъ, оставила у себя сыновей, на которыхъ мужъ выдавалъ ей ежегодно 1,600 франковъ, и поселилась въ своемъ имніи въ Этрета, въ Нормандіи. Отецъ изрдка лтомъ прізжалъ навстить дтей.

Вилла ‘Верга’, на которой жила мать со своими двумя мальчиками, была окружена безконечными фруктовыми садами, и стояла невдалек отъ моря, по пути въ Fcamp. Эту виллу Гюи называлъ всегда впослдствіи своимъ ‘дорогамъ домомъ’. Здсь онъ свелъ самую тсную дружбу съ окрестными рыбаками, отсюда онъ любовался быстрымъ ходомъ легкихъ барокъ, здсь впервые и на всю жизнь полюбилъ море.

Огромный садъ, разбитый по плану самой госпожи де-Мопассанъ, наполненный липами, сикоморами, дикимъ терномъ, розовымъ и блымъ шиповникомъ, окружалъ виллу. Блый домикъ съ балкономъ, увитымъ виноградомъ и жимолостью, и утопавшій въ кустахъ жасмина, просторныя комнаты, уставленныя старинною мебелью и чудеснымъ руанскимъ фаянсомъ,— таково было уютное жилище, гд Мопассанъ прожилъ до тринадцати лтъ. У мальчика не было лучшей воспитательницы и лучшаго друга, чмъ мать. Глубокій умъ госпожи Мопассанъ и литературное образованіе, полученное ею въ дтств давали ей возможность направлять наблюдательность мальчика, влюбленнаго въ жизнь и въ мечты. Съ удовольствіемъ вспоминаетъ госпожа Мопассанъ, какъ въ ея сын постепенно зарождалась любовь къ литератур и какъ искренне радовалась она сама, открывая въ немъ т же волненія и восторги, которые переживала нкогда въ обществ своихъ друзей дтства. Госпожа Мопассанъ всячески помогала Гюи совтами, поддерживала и направляла его литературныя стремленія. Прежде всего она задалась цлью выучить сына смотрть. Она постоянно обращала его вниманіе на скромную, или живописную природу, заставляла понимать и любить ее, указывала на измнчивые аспекты неба и моря, на чаекъ надъ морскими волнами, на игру солнечныхъ пятенъ по скаламъ и на деревьяхъ и на многія мелочи, характерныя для богатаго нормандскаго края. Ей приходилось раздлять игры, прогулки, а иногда и самыя безразсудныя похожденія маленькаго Гюи. Не разъ теряли они съ матерью дорогу, не разъ бывали застигнуты приливомъ, карабкались на скалы и возвращались домой оба въ изорванныхъ платьяхъ и башмакахъ.

Читалъ Гюи также запоемъ. Среди писателей, взволновавшихъ его юное воображеніе, былъ и Шекспиръ. Мать заставила его прочесть ‘Макбета’, ‘Сонъ въ лтнюю ночь’. Въ своихъ воспоминаніяхъ госпожа Мопассанъ разсказываетъ, какое глубокое впечатлніе произвели на мальчика эти первыя книги. Онъ понялъ, что словами можно вызывать образы людей и предметовъ. Родному языку учила его также и мать. Аббатъ Обуръ, викарій Этрета, занимался съ нимъ грамматикой, ариметикой и латынью, которою ребенокъ очень заинтересовался. Изъ новыхъ языковъ Гюи не зналъ ни одного, а взамнъ этого бгло говорилъ на нормандскомъ нарчіи, къ нему онъ привыкъ во время своихъ скитаній съ рыбаками. Гюи въ это время часто уплываетъ въ море съ рыбаками Ипора, посщаетъ скалы и пещеры, ловитъ рыбу при лунномъ свт, помогая вытаскивать разставленныя наканун сти, проводитъ цлые дни въ лодк, пробираясь сквозь лсъ тростниковъ, или сидя въ ней между двумя собаками и обдумывая планъ предстоящей охоты или рыбной ловли, впослдствіи онъ вспоминаетъ и свои безконечныя прогулки верхомъ по равнинамъ, по которымъ хлещетъ морской втеръ. Эта жизнь укрпила его здоровье и развила въ немъ значительную физическую силу. Лица, знавшія Гюи между десятью и двадцатью годами его жизни, рисуютъ его коренастымъ, съ могучей шеей, какъ у молодого бычка, съ неукротимой энергіей ‘любителя жизни’, какъ онъ самъ называетъ себя въ этомъ возраст. Живя въ тсной близости съ рыбаками и крестьянами, Гюи раздлялъ ихъ жизнь и сопряженныя съ нею опасности и ихъ наивныя развлеченія. Эту дйствительность отразили впослдствіи многіе изъ его разсказовъ, равно какъ и романъ Une Vie. Рыбаки обожали маленькаго Гюи, часто брали его съ собою въ море во всякую погоду. Госпожа Мопассанъ вспоминаетъ то безпокойство и тотъ страхъ, въ которые не разъ повергали ее долгія отлучки сына. Позже, описывая эту жизнь, полную приключеній, страсть къ которымъ не покидала никогда Мопассана, онъ говоритъ: ‘Чувствую, что въ жилахъ моихъ течетъ кровь морского разбойника. Для меня нтъ большей радости, какъ весеннимъ утромъ плыть въ лодк къ невдомымъ берегамъ, бродить цлые дни по новымъ мстамъ, толкаться среди людей, которыхъ я никогда потомъ не увижу, которыхъ покину съ наступленіемъ вечера, чтобы снова пуститься въ море, проводить ночи подъ открытымъ небомъ, править рулемъ по вол моей фантазіи, не сожаля о жилищахъ, гд рождаются, длятся, замыкаются въ рамки и угасаютъ человческія жизни, не испытывая желанія бросить якорь гд бы то ни было, какъ бы ласковы ни были небеса, какъ бы прекрасны ни казались тамъ берега’.

Когда мальчику исполнилось тринадцать лтъ, его оторвали отъ бродячей и праздной жизни и отправили въ духовную семинарію въ г. Ивето. Не будучи подготовленъ къ тому лишенію свободы и къ той дисциплин, которыя встртили его въ семинаріи, Гюи почувствовалъ себя очень несчастнымъ. Это, заведеніе, однако, откуда онъ не разъ пытался бжать, и изъ котораго его въ конц-концовъ исключили, не оказало сильнаго вліянія на развитіе его ума и характера. Все тяготило его здсь. Особенно отталкивалъ его независимую природу интернатъ. Гюи тосковалъ по морю, по друзьямъ-рыбакамъ. Власть поповъ и нравы духовенства возмущали прямую, открытую душу. Въ вид утшенія среди этой монастырской обстановки онъ началъ писать стихи. Многія стихотворенія не были лишены изящества. Но одно изъ нихъ, заключавшее протестъ противъ ‘сутанъ’, ‘стихарей’ и ‘монастырскаго уединенія’, было перехвачено семинарскимъ начальствомъ. Этимъ предлогомъ воспользовался завдующій семинаріей, чтобы избавиться отъ безпокойнаго воспитанника и отослать его домой. Мальчикъ былъ въ восторг, не особенно была огорчена и мать.

На слдующій годъ Гюи помстили пансіонеромъ въ руанскій лицей. Тамъ онъ съ еще большимъ успхомъ продолжалъ свои литературные опыты, пользуясь на этотъ разъ руководствомъ и совтами настоящаго поэта, Луи Буилье, принадлежавшаго нкогда къ тому дтскому кружку, участниками котораго были Флоберъ, мать и дядя Гюи. Стихотворенія Мопассана этого періода не отличаются оригинальностью. Одно изъ нихъ было напечатано въ Revue des Revues. Гюи въ то время было 18 лтъ. Въ лице онъ работалъ усердно и окончилъ его со степенью баккалавра.

Эти годы дтства и ранней юности были необычайно плодотворны для Мопассана. Сознавая себя въ душ уже поэтомъ, онъ безсознательно впитывалъ впечатлнія, темы и типы своихъ будущихъ повстей и романовъ. Въ Руан, въ Ивето, въ ЭтретА, на морскихъ утесахъ и среди фруктовыхъ садовъ, на ярмаркахъ и на порогахъ кабаковъ, въ старыхъ домахъ священниковъ — повсюду встрчалъ онъ будущіе типы своего перваго романа и многихъ изъ своихъ новеллъ. Рыбаки, крестьяне, служанки на фермахъ, священники, мелкопомстные дворяне, кабатчики, отецъ Бонифацій, Маглуаръ, дядя Бельомъ и даже ‘эта свинья Морэнъ’ изображены въ нихъ съ такою откровенностью, что, по слухамъ, вс эти люди были огорчены тмъ, что писатель нисколько не польстилъ имъ и что ихъ тотчасъ же можно было узнать…

Вскор, однако, вниманіе молодого писателя было отвлечено новыми событіями. Разразилась франко-прусская война. Руанъ былъ занятъ непріятелемъ. Мопассанъ поступилъ на военную службу и принялъ участіе въ кампаніи. Воспоминанія его объ этомъ времени послужили впослдствіи сюжетомъ для его разсказа Boule de Suif, для неоконченнаго романа L’Angehis и многихъ мелкихъ разсказовъ.

По окончаніи войны Мопассанъ перехалъ въ Парижъ. Здсь началась для него новая жизнь. Дтскіе годы отошли въ прошлое, уступивъ мсто инымъ стремленіямъ, инымъ заботамъ…

II.

Въ Париж Мопассану пришлось проводить ежедневно опредленное количество часовъ въ темной и тсной канцеляріи морского министерства, и,— привязанный службою къ городу,— онъ затосковалъ, его легкія, глаза, кожа съ дтства привыкли къ чистому воздуху полей, а ноги — къ лснымъ тропинкамъ и берегамъ ркъ. Поэтому Мопассанъ этого періода не столько литераторъ, не столько поститель литературныхъ салоновъ и редакцій, сколько любитель спорта, и гребецъ, не имющій соперниковъ на Сен между Шату и Мэзонъ-Лаффиттъ. Веселый, энергичный и сердечный, обожавшій загородныя прогулки, пирушки, рчной спортъ, смхъ и веселье — вотъ какимъ знавали Мопассана друзья между 70 и 80 годами. ‘Въ его наружности,— говоритъ одинъ изъ нихъ,— не было ничего романтическаго. Круглое загорлое лицо гребца, простыя манеры’… ‘Цвтъ лица напоминалъ прибрежнаго жителя, загорвшаго отъ морского втра, голосъ сохранилъ тягучесть деревенской рчи. Каждое утро онъ вставалъ съ зарею, вымывалъ свой яликъ и длалъ въ немъ нсколько концовъ по Сен, въ поздъ онъ вскакивалъ, чтобы хать въ городъ, какъ можно позже, проклиная свою служебную лямку. Онъ много пилъ, лъ за четверыхъ, спалъ не просыпаясь’. Золя, познакомившійся съ Мопассаномъ въ это время, изображаетъ его красивымъ малымъ, небольшого роста, сильнымъ и коренастымъ, съ густыми волосами, вьющимися усами, широкимъ лбомъ, пристальнымъ, зоркимъ и въ то же время мечтательнымъ взглядомъ. ‘Съ наружностью молодого бретонскаго бычка’,— прибавляетъ Флоберъ.

Мопассанъ очень заботился о своемъ здоровь и гордился своею физической силою: онъ могъ пройти пшкомъ 80 верстъ кряду, и однажды въ своемъ ялик спустился по Сен отъ Парижа до Руана, везя въ немъ еще двухъ друзей. Зато малйшее нездоровье внушало ему опасенія, онъ пугался воображаемыхъ болзней и 28 лтъ уже началъ высказывать Флоберу жалобы на свое здоровье.

Поступивъ на службу въ морское министерство (съ окладомъ въ 1,500 франковъ), Мопассанъ впослдствіи перемнилъ эту должность на боле выгодныя занятія въ министерств народнаго просвщенія, оставлявшія ему боле свободнаго времени. Ревностнымъ служакой онъ никогда не былъ. Онъ длилъ свое время поровну между катаньемъ на лодк и литературными опытами, которымъ предавался въ служебные часы, изводя на нихъ казенную бумагу и предоставляя ихъ по воскресеньямъ на судъ своего учителя — Флобера.

Служба въ министерств, правительственныя тайны, въ которыя ему удавалось проникнуть, общеніе съ коллегами и съ начальствомъ,— все это для Мопассана было источникомъ наслажденія, благодаря безконечнымъ продлкамъ, которымъ это давало матеріалъ. Онъ удовлетворялъ здсь своей страсти къ мистификаціи и къ шаржу, которыя не покидали его въ теченіе всей его юности. Въ новой для него сред онъ снова увлекался наблюденіями, которыя нкогда длалъ надъ рыбаками и крестьянами Этрета. L’Hritage, La Parure — чудесныя вещи, написанныя имъ на тему о скромномъ, однообразномъ и богатомъ смшными эпизодами существованіи мелкихъ чиновниковъ, полныя жизненной правды…

Но всего дороже Мопассану въ эту эпоху (т.-е. между 72 и 80 гг.) была Сена. Катанья на лодк, встрча солнца въ утреннемъ туман, лунные вечера,— эта простая поэзія влекла къ себ Мопассана, оставивъ впослдствіи глубокій слдъ въ его произведеніяхъ. Рисуетъ ли онъ рыбную ловлю на о. Марант въ осенній вечеръ, когда ‘окровавленное небо бросаетъ въ воду контуры пурпуровыхъ облаковъ и заливаетъ кровью всю рку’… (Deux Amis), вспоминаетъ ли онъ свои скитанія по окрестностямъ Парижа, весеннія прогулки по зеленющимъ лсамъ, опьянніе голубымъ небомъ и водою въ прибрежныхъ кабачкахъ Сены и любовныя приключенія, столь банальныя и въ то же время столь восхитительныя (Souvenir), даетъ ли картину воскреснаго дня за городомъ (Ivette, La Femme de Paul) — канвою для всхъ этихъ узоровъ служатъ семидесятые годы, проведенные имъ въ Париж. Особенно священными днями были для Мопассана суббота и воскресенье,— они отдавались катанью на лодк, и даже Флоберъ въ эти дни не ршался посщать ученика или звать его къ себ.

Въ рыбачьей шляп, въ полосатомъ трико, плотно облегавшемъ его тло, съ голыми до плечъ толстыми руками, Мопассанъ встрчалъ своихъ друзей на станціи и привтствовалъ ихъ веселыми, часто весьма нескромными шутками, которыя выкрикивалъ особенно громко, если замчалъ вблизи какого-нибудь толстаго, почтеннаго господина, украшеннаго орденомъ, или чопорную семью, хавшую на пикникъ. Друзья спускались къ рк. Сидя на веслахъ, или управляя парусомъ, Мопассанъ не переставалъ разсказывать исторіи и анекдоты, съ безконечными варіантами, причемъ такъ смялся самъ, что едва не опрокидывалъ лодку. Разсказываютъ о невообразимомъ весель тхъ обдовъ, которыми заканчивался день за городомъ. ‘Никто,— говоритъ одинъ изъ друзей,— не умлъ такъ устроить обдъ, подобрать общество, убрать столъ, руководить кухней и вести въ то же время самый интересный и остроумный разговоръ, какъ это длалъ Мопассанъ’.

Прелестный разсказъ La Mouche рисуетъ одну изъ самыхъ яркихъ картинъ, относящихся къ этимъ годамъ. Мопассанъ самъ рекомендуетъ читателю шайку пяти ‘шелопаевъ’, превратившихся впослдствінъь солидныхъ людей, и рисуетъ ‘невозможную харчевню въ Аржантейл’, комнату — ‘общій дортуаръ’, которымъ владли друзья, и въ которой Мопассанъ, по его признанію, провелъ самые безумные и самые веселые вечера своей жизни.

Сложившись впятеромъ, друзья съ большимъ трудомъ купили себ лодку: они хохотали въ ней такъ, какъ никогда уже не смялись впослдствіи,— говоритъ Мопассанъ. У каждаго изъ пяти ‘шелопаевъ’ было особое прозвище: Шляпа — остроумный, лнивый и единственный изъ друзей, никогда не трогавшій веселъ подъ предлогомъ, что можетъ тотчасъ же опрокинуть лодку, Robert Pinchon — впослдствіи руанскій городской библіотекарь, Одноглазый — тонкій, изящный, вооруженный моноклемъ, которому и былъ обязанъ своимъ прозвищемъ, хитрый Petit Bleu — Леонъ Фонтэнъ, Томагавкъ и, наконецъ, Жозефъ Прюньи — некто иной, какъ самъ Мопассанъ (подъ этимъ псевдонимомъ была напечатана его первая повсть). Яликъ, который они окрестили La Feuille Venvers (‘Листокъ наизнанку’), совершалъ по воскресеньямъ правильные рейсы между Аньеръ и Мэзонъ-Лафиттъ. Вечеромъ друзья сходили на берегъ, останавливались въ рчномъ трактир, пища была неважная, постели — отвратительныя, но веселья было много, а съ этою приправою никакой обдъ не казался скучнымъ.

Иногда Мопассанъ уединялся въ отдаленный трактирчикъ Безона или Сартрувиля и писалъ стихи. Нкоторыя изъ этихъ стихотвореній вошли въ изданіе 1880 года. Поэзія влекла его къ себ попрежнему. Въ это время онъ занятъ выработкою того гибкаго и легкаго, яснаго и точнаго языка, въ который ему удалось впослдствіи облечь свою наблюдательность и свое знаніе жизни. Кое-кто изъ друзей угадывалъ, къ чему готовился Мопассанъ. Но когда его разспрашивали объ этомъ или торопили, то онъ отвчалъ: ‘Спшить некуда, я готовлюсь къ своему ремеслу’. И Мопассанъ изучалъ его дйствительно терпливо, мужественно, а Флоберъ въ теченіе семи лтъ (1873—1880 гг.) помогалъ ему совтами и направлялъ его литературные опыты.

Вопреки довольно распространенному мннію, Мопассанъ не былъ связанъ съ Флоберомъ никакими родственными узами. Флоберъ интересовался молодымъ человкомъ исключительно, какъ сыномъ и племянникомъ лучшихъ друзей дтства. По прізд Мопассана въ Парижъ Флоберъ заинтересовался ‘остроумнымъ, литературно-образованнымъ и очаровательнымъ’ юношей, къ которому почувствовалъ инстинктивную нжность. Несмотря на разницу лтъ, онъ всегда съ этихъ поръ относился къ Мопассану, какъ къ другу. Флоберъ пообщалъ матери Гюи слдить за первыми шагами молодого человка и облегчить ему доступъ въ салоны и въ редакціи журналовъ. Къ своей роли наставника Флоберъ отнесся весьма серьезно, руководя даже чтеніемъ ученика. Особенно энергично побуждалъ онъ юношу къ работ. Когда Мопассанъ жаловался позже на е уку и однообразіе жизни, Флоберъ отечески журилъ его:

‘Въ конц-концовъ мн представляется, что вы очень скучаете, другъ мой, и это меня огорчаетъ, ибо вы могли бы проводить время пріятне. Надо, слышите ли, молодой человкъ, работать и работать гораздо больше, чмъ вы работаете. Въ конц-концовъ я начинаю подозрвать васъ въ небольшой лни. Черезчуръ много прогулокъ по вод! Черезчуръ много физическихъ упражненій! Да, сударь! Цивилизованный человкъ не нуждается въ такомъ количеств движенія, какъ говорятъ объ этомъ доктора. Вы рождены писать стихи, такъ пишите же ихъ! Все остальное — суета, начиная съ вашихъ увеселеній и вашего здоровья… Здоровье ваше, къ тому же, хорошо сдлаетъ, если послдуетъ за вашимъ призваніемъ. Это замчаніе иметъ глубокую философскую и гигіеническую цнность. Съ пяти часовъ вечера до десяти часовъ утра вы можете все ваше время посвящать Муз… Ну же, милый, прибодритесь! Къ чему зарываться въ свою печаль? Надо быть сильнымъ въ собственныхъ глазахъ,— это лучшее средство стать сильнымъ. Побольше гордости, чортъ возьми!… Если вамъ чего недостаетъ, такъ это принциповъ. Пусть говорятъ, что угодно, но они необходимы, надо только выяснить, какіе нужны вамъ. Для художника существуетъ только одинъ принципъ: приноситъ все въ жертву искусству. На жизнь онъ долженъ смотрть, какъ на средство, не боле’…

Вскор между ученикомъ и учителемъ установился родъ сотрудничества. Время отъ времени Флоберъ требуетъ отъ друга небольшихъ услугъ: возлагаетъ на него порученія къ дирекціи театра ‘Водевиль’, къ издателю Лемерру, позже къ министру народнаго просвщенія… Поручаетъ ему топографическія изысканія, библіографическія анкеты для Bouvard et Pcuchet, надъ которымъ въ то время самъ работаетъ… Въ совмстномъ труд съ учителемъ Мопассанъ познаетъ настоящую цну непосредственнаго наблюденія и точнаго воспроизведенія дйствительности. Мало-по-малу онъ вырабатываетъ въ себ ‘индивидуальную манеру видть и чувствовать’. Вскор онъ перестаетъ жаловаться на однообразіе и пустоту жизни, на ничтожество человческихъ страстей. Побуждая Мопассана къ работ, Флоберъ въ то же время всячески удерживаетъ его отъ поспшнаго печатанія своихъ произведеній, что, по мннію Флобера, часто губитъ юныхъ авторовъ. На вопросъ матери Мопассана: ‘не можетъ ли теперь Гюи бросить службу въ министерств и посвятить себя всецло литератур?’, Флоберъ отвчаетъ: ‘Нтъ еще! Не будемъ длать изъ него неудачника!’

Флоберъ заставлялъ юношу вглядываться въ окружающее и выбирать изъ него то, что могло ему пригодиться для его литературныхъ опытовъ. Часто онъ добродушно говорилъ ему: ‘Иди, погуляй, мой мальчикъ, понаблюдай окружающее, а потомъ въ ста строкахъ разскажи мн все, что увидишь’. Мопассанъ охотно исполнялъ эти совты. Онъ работалъ съ натуры съ усердіемъ, переходившимъ въ неосторожность.

Флоберъ просматривалъ его замтки. Безжалостно вычеркивалъ онъ лишніе эпитеты, исправлялъ періоды, ‘сердился, когда въ двухъ фразахъ, стоявшихъ рядомъ, были одинаковое расположеніе словъ и одинаковый ритмъ’. Мопассанъ не унывалъ, уносилъ терпливо замтки домой и старательно исправлялъ ихъ къ слдующему воскресенью.

У обоихъ писателей, кром сходнаго темперамента, была еще одна и та же склонность смотрть на жизнь, какъ на спеціально созданную для искусства. Наблюдая природу и человка, художникъ долженъ искать новыхъ комбинацій для этихъ элементовъ. Точная деталь должна занять въ роман главное мсто, и впечатлніе будетъ тмъ сильне, чмъ больше эта деталь будетъ пережита въ своей незначительности и даже банальности. Таково было одно изъ главныхъ правилъ, преподанныхъ Мопассану Флоберомъ.

Въ этотъ періодъ Мопассанъ познакомился со многими писателями и артистами, которыхъ по большей части встрчалъ у своего наставника въ Круассе по воскресеньямъ или въ скромномъ салон Флобера въ Париж. Въ числ этихъ лицъ, изъ которыхъ многіе сдлались вскор искренними друзьями Мопассана, были: И. С. Тургеневъ, А. Додэ, Э. Золя, Поль Алексисъ, Катуллъ Мендесъ, Э. Бержера, Ж. М. де-Эредіа, Гюисмансъ, Геиникъ, Сеаръ, Л. Кладель, Г. Тудузъ, Э. де-Гонкуръ, издатель Шарпантье, Ф. Бюрти, Ж. Пуше, Ф. Бодри. На четвергахъ у Золя Мопассанъ встрчалъ еще Эд. Рода, Дюранти, Сезанна, . Дюрэ, Франсуа Knne, Мориса Бушора и изрдка Тэна, Ренана, Максима Дю-Камъ, Мориса Сандо. Съ 1876 г. Мопассанъ часто посщалъ Тургенева, съ интересомъ слдившаго за первыми опытами молодого писателя и читавшаго его рукописи. Впослдствіи Мопассанъ, написалъ о Тургенев этюдъ и въ 1891 г. готовилъ о немъ новую статью, которая была прервана его болзнью.

Гонкуры вспоминаютъ въ ‘Дневник’ объ оживленныхъ собраніяхъ у Флобера въ Круассе, вечера проходили въ разсказахъ, заставлявшихъ всхъ хохотать до упаду. Еще мене чопорными были сборища у Зола. Среди постителей его четверговъ въ 1876 г. образовалась группа молодыхъ писателей, которую газеты и журналы того времени прозвали ‘la queue de Zola’. Искренняя дружба и общность литературныхъ стремленій объединяла этихъ писателей. Четыре года спустя они издали сообща извстный сборникъ Les Soires de Mdan, въ которомъ впервые выступилъ и Мопассанъ съ разсказомъ Boule de Suif. Благодаря новымъ связямъ Мопассану былъ открытъ доступъ въ Rpublique des Lettres, гд были напечатаны нсколько стихотвореній и статья о Флобер, онъ посщалъ также обды Катулла Мендеса, на которыхъ предсдательствовалъ иногда Флоберъ. Тамъ же Мопассанъ познакомился съ литераторами Анри Гужонъ, Леономъ Дирксъ, съ поэтами Стефаномъ Маллармэ и Вилье де-Лиль Аданъ.

Флоберъ съ тою необъяснимою снисходительностью, которую онъ проявлялъ всегда къ своему ученику, провозгласилъ первые стихотворные опыты Мопассана ‘превосходящими все, что печаталось до тхъ поръ парнасцами’. ‘Современемъ,— прибавлялъ Флоберъ, — у молодого человка явится оригинальность, индивидуальная манера видть и чувствовать’. Флоберъ очень хотлъ, чтобы Мопассанъ предпринялъ ‘большое произведеніе’, и, слдуя его совтамъ, Мопассанъ написалъ нсколько стихотворныхъ новеллъ (Au bord de l’eau, Le Mur, Vnus rustique, La dernire Escapade), вошедшихъ въ сборникъ 1880 года.

Пробовалъ въ это время Мопассанъ проложить себ дорогу и въ журналистик. Несмотря на свою ненависть къ газетамъ, Флоберъ обращался къ редакторамъ нсколькихъ изданій, съ цлью ввести туда Мопассана въ качеств театральнаго хроникера или книжнаго рецензента, нсколько разъ онъ самъ указывалъ ученику темы для сенсаціонныхъ статей, которыя могли бы сразу обратить на него вниманіе публики. Съ 1878 года Мопассанъ состоитъ въ числ сотрудниковъ всхъ большихъ періодическихъ изданій, какъ Gaulois, Gil Blas, Figaro, Echo de Paris. Воспоминанія Мопассана о его дятельности газетнаго сотрудника воплощены въ его извстномъ роман Bel-Ami. Редакторскіе кабинеты и пріемныя, литературные салоны, въ которыхъ газетный хроникеръ сталкивается съ министромъ,— вотъ сфера, въ которой протекаетъ вся жизнь Ж. Дюруа…

Стихотворныя поэмы Мопассанъ задумалъ соединить въ одинъ сборникъ и выпустить отдльнымъ изданіемъ. Въ выбор ихъ онъ руководствовался строгимъ и требовательнымъ вкусомъ Флобера. Почти наканун появленія книги общественное вниманіе было занято судебнымъ преслдованіемъ, возбужденнымъ противъ Мопассана въ г. Этамп по обвиненію его въ оскорбленіи нравственности. Инкриминировалась поэма Le Mur и нкоторыя другія. Этотъ процессъ имлъ для. Мопассана почти такое же значеніе, какъ для Флобера имлъ въ свое время процессъ по поводу романа М-me Bovary. Въ эту минуту и появилась книга, въ которой подъ скромнымъ названіемъ Les Vers были собраны лучшія стихотворныя поэмы Мопассана. За одинъ мсяцъ (апрль 1880 г.) книга выдержала 3 изданія. Послднее изданіе, вышедшее уже по смерти Флобера, снабжено въ вид предисловія письмомъ Флобера, которое было написано имъ Мопассану въ ожиданіи процесса.

Вплоть до послднихъ минутъ своей жизни Флоберъ не переставалъ интересоваться судьбою книги, появленію въ свтъ и успху которой онъ въ значительной мр содйствовалъ. Посвященіе книги ему возбудило въ немъ цлый рой воспоминаній, и надъ нимъ Флоберъ, по собственному признанію, плакалъ. Самыя произведенія Мопассана, вошедшія въ этотъ томикъ, онъ считалъ очень личными, восхищался ихъ самобытностью, смлостью и яркимъ вдохновеніемъ…

Чтобы закончить исторію первыхъ шаговъ Мопассана на литературномъ поприщ, остается сказать еще нсколько словъ о тхъ обстоятельствахъ, среди которыхъ была написана первая повсть Boule de Suif, появившаяся въ 1880 г. почти одновременно со сборникомъ стиховъ. Съ этой минуты Мопассанъ пересталъ колебаться: онъ ясно увидлъ, по какой дорог ему слдуетъ идти. Исторія возникновенія сборника Les soires de Medan изложена самимъ Мопассаномъ въ стать, напечатанной въ Gaulois передъ появленіемъ въ свтъ книги. ‘Мы вс находились у Зола,— пишетъ Мопассанъ, лтомъ,— въ его меданскомъ имніи. Во время долгихъ обдовъ… Зола разсказывалъ намъ планы своихъ будущихъ романовъ, длился своими взглядами на литературу, на жизнь… Иногда время проходило въ рыбной ловл… Я лежалъ, растянувшись въ лодк Нана или купался цлыми часами, въ то время какъ П. Алексисъ блуждалъ вокругъ съ игривыми мыслями, Гюисмансъ безъ конца курилъ, а Сэаръ скучалъ, находя деревню глупой. Роскошны были ночи, жаркія, ароматныя, и каждый вечеръ мы отправлялись гулять на большой островъ, напротивъ… Въ одну такую лунную ночь мы бесдовали о Меримэ, про котораго женщины говорятъ: ‘Какой очаровательный разсказчикъ!…’ Стали перебирать и превозносить всхъ знаменитыхъ разсказчиковъ съ голосу, самымъ изумительнымъ изъ которыхъ мы признавали великаго русскаго писателя Тургенева, этого мастера почти французскаго склада, П. Алексисъ утверждалъ, что уже написанную вещь разсказать весьма трудно. Скептикъ Сэаръ, взглянувъ на луну, пробормоталъ: ‘Какая чудная романтическая декорація, ее слдовало бы использовать’. ‘…Разсказывая чувствительныя исторіи,— добавилъ Гюисмансъ,— Зола нашелъ однако, что это была счастливая мысль, что каждый изъ насъ долженъ былъ разсказать исторію. Выдумка разсмшила насъ, и мы условились, что рамка, выбранная для разсказа первымъ разсказчикомъ, должна быть обязательно сохранена и остальными. Среди тишины уснувшихъ полей, подъ ослпительнымъ свтомъ луны, Зола повдалъ намъ ужасную страницу изъ эпохи войны, носящую названіе Осады мельницы. Когда онъ кончилъ, каждый изъ насъ воскликнулъ: ‘Надо скоре это написать’. Онъ захохоталъ: ‘Это уже сдлано’.— На другой день была моя очередь. На слдующій Гюисмансъ увлекъ насъ своимъ разсказомъ… Сэаръ воскресилъ передъ нами осаду Парижа… Генникъ подтвердилъ намъ еще разъ, что люди въ толп превращаются въ зврей… П. Алексисъ заставилъ насъ ждать нсколько дней, не находя сюжета… наконецъ выдумалъ довольно занимательную исторію… Зола нашелъ, что вс разсказы имютъ интересъ и предложилъ составить изъ нихъ сборникъ…’

Когда Мопассанъ переслалъ свою рукопись Boule de Suif Флоберу, послдній пришелъ отъ нея въ восторгъ и тотчасъ же написалъ ученику, ‘Спшу сказать вамъ, что считаю Boule de Suif шедевромъ. Да, молодой человкъ! Ни боле ни мене вещь написана мастерски. Оригинально задумана, хорошо прочувствована, превосходна по стилю. Пейзажъ и лица живутъ, психологія глубока. Короче говоря, я въ восторг, два-три раза я смялся вслухъ… Эта сказочка долго не умретъ, будьте уврены!…’

Успхъ разсказа имлъ ршающее значеніе для Мопассана. Онъ бросилъ службу и всецло отдался литератур.

Въ итог слдуетъ отмтить, что 70-е годы въ жизни Мопассана находятся подъ несомнннымъ вліяніемъ Флобера. Картина этой поддержки, этой общей борьбы за успхъ, этой глубокой и требовательной привязанности — есть, безъ сомннія, лучшее и драгоцннйшее въ литературномъ поприщ Мопассана. Флоберъ умеръ 8 мая 1880 г., но при жизни онъ йогъ уже видть молодого друга въ расцвт таланта и могъ привтствовать его первые шаги въ качеств поэта и романиста.

III.

Восьмидесятые годы (1880—1891) въ жизни Мопассана представляются наполненными непрерывнымъ творчествомъ. За эти десять лтъ имъ написано въ общемъ около 25 томовъ: 6 романовъ, 16 сборниковъ повстей, 3 книги путевыхъ впечатлній и безконечное количество газетныхъ статей, не вошедшихъ въ полное собраніе его сочиненій. Съ этимъ періодомъ у Мопассана связано мало воспоминаній. Жизнь его, наполненная любимымъ трудомъ, становится молчаливой съ той минуты, когда слава и успхъ привлекаютъ къ нему особенное любопытство публики. Онъ все боле и боле уходитъ въ себя и на разспросы любопытныхъ отвчаетъ: ‘Моя жизнь не иметъ исторіи’.

Были попытки объяснить лихорадочность его творчества не одною его страстью къ искусству, а и чисто дловымъ расчетомъ. На это можно сказать, что Мопассанъ свято хранилъ завтъ учителя. ‘Художникъ,— говорилъ Флоберъ,— долженъ создавать свои произведенія прежде всего для собственнаго удовлетворенія, затмъ для избраннаго меньшинства, ему дла нтъ до остального, до успха…’ Но въ то время какъ у Флобера культъ искусства исключалъ всякія мысли объ оплат труда, Мопассанъ какъ истый и осторожный нормандецъ стоялъ все время на страж своихъ интересовъ и ревниво оберегалъ свои права. Разсказываютъ, что, когда Даллозъ за напечатаніе въ Moniteur’ трехъ разсказовъ Флобера вручилъ послднему тысячефранковый банковый билетъ, то Флоберъ, показывая его пріятелю, съ наивнымъ изумленіемъ сказалъ: ‘Литература, значитъ, приноситъ доходъ?’ Мопассанъ на самомъ верху своей славы не забывалъ контрактовъ и счетовъ издателей, зорко оберегая свои права.

Начиная съ 1881 года онъ работаетъ систематически: каждый день утромъ съ 7 до 12 часовъ. Въ среднемъ онъ пишетъ по шести страницъ въ день, весьма мало перемарывая. Часто во время работы онъ пользуется набросками, сдланными раньше. Одинъ изъ его друзей утверждаетъ, что онъ никогда не ложился спать, не записавъ всего того, что могло его поразить въ теченіе дня.

Превосходное знаніе нормандскаго края вмст съ опытомъ парижской жизни на первыхъ же порахъ дали Мопассану массу сюжетовъ и типовъ, которые ему оставалось только разрабатывать. Такъ составился сборникъ, озаглавленный по имени перваго разсказа La Maison Tellier. Учрежденіе, описанное въ этомъ разсказ, дйствительно существовало въ Руан, религіозная церемонія, составляющая характерный эпизодъ разсказа, происходила въ окрестностяхъ Руана. Планъ этой повсти, разсказанной Мопассаномъ Леметру и Тургеневу, заслужилъ ихъ полное одобреніе. Одновременно съ этою повстью, надъ которой Мопассанъ работалъ нсколько мсяцевъ, имъ былъ написанъ цлый рядъ мелкихъ разсказовъ, печатавшихся въ журналахъ и газетахъ. Разсказъ En Famille, появившійся въ Nouvelle Revue, имлъ шумный успхъ. Тургеневъ по этому поводу писалъ Мопассану: ‘Я прочелъ вашъ разсказъ въ Nouvelle Revue съ огромнымъ удовольствіемъ, и наши друзья, живущіе въ улиц Дуэ (которые очень строги), вполн раздляютъ мое чувство…’

Для изданія разсказовъ Мопассанъ завязалъ переговоры съ В. Гаваромъ, который вплоть до 1887 года и оставался почти единственнымъ его издателемъ. Оживленная переписка между Гаваромъ и Мопассаномъ, нын опубликованная, сообщаетъ интересныя подробности изъ исторіи произведеній Мопассана.

Сборникъ La Maison Tellier вышелъ въ свтъ въ изданіи Гавара въ 1881 году. Онъ заключалъ въ себ восемь разсказовъ, съ достаточною точностью отразившихъ на себ впечатлнія автора отъ 1876 до 1880 года. Успхъ книги былъ громадный, и въ теченіе двухъ лтъ она выдержала 12 изданій. Тургеневъ, которому былъ посвященъ сборникъ, содйствовалъ переводу его на русскій языкъ и познакомилъ Россію съ его авторомъ. Горячая статья о Мопассан была помщена въ газет ‘Голосъ’.

Въ слдующемъ году Мопассанъ выпустилъ новый томъ разсказовъ, въ который вошла извстная повсть М-Не Fifi. Тмъ временемъ онъ много работалъ и надъ романомъ Une Vie, оконченнымъ имъ въ 1883 году. Все дйствіе романа происходитъ въ Нормандіи, и въ конц-концовъ авторъ заставляетъ читателя такъ свыкнуться съ этимъ краемъ, что онъ перестаетъ отдлять событія отъ пейзажа, на фон котораго они разыгрываются. Т же виды и типы въ вид крестьянскихъ сценъ, охотничьихъ приключеній и забавныхъ анекдотовъ доставили художнику матеріалъ и для сборниковъ Contes de la Bcasse, Clair de Lune и Soeurs Rondoli, вышедшихъ въ слдующемъ году.

До выхода отдльнымъ изданіемъ романъ Une Vie печатался въ фельетон газеты Gil Blas. Таваръ, выпустившій его въ 83 г., мене чмъ въ годъ распродалъ 25 тысячъ экземпляровъ. Изъ разныхъ странъ посыпались просьбы о разршеніи перевода этой вещи на иностранные языки. Съ этой минуты для Мопассана настала эпоха дйствительной славы и въ то же время эпоха необычайной производительности.

Новизна и реализмъ темъ, затронутыхъ Мопассаномъ, подняли противъ него въ критик цлую бурю. А между тмъ, по справедливому замчанію Леметра, произведенія Мопассана, съ ихъ трогательной и чистосердечной простотой, всего мене даютъ пищи для критики. ‘Что скажешь,— говоритъ онъ,— объ этомъ сильномъ и безупречномъ повствовател, который разсказываетъ съ такою же легкостью, съ какою я дышу, создаетъ шедевры столь же просто, какъ на его родин яблони родятъ яблоки, и самая философія котораго кругла и законченна, какъ яблоко?’ Сарсэ посвятилъ первому роману Мопассана хвалебную статью, Брюнетьеръ объявилъ, что Bel-Ami — замчательнйшая вещь, созданная натуралистическою школой. Объективное положеніе, занимаемое авторомъ по отношенію къ героямъ своихъ разсказовъ и романовъ, стараніе, съ которымъ Мопассанъ скрывалъ за своими произведеніями свою личность, свой характеръ, свою жизнь,— все это возбуждало общее изумленіе. Находили, что ‘это положеніе и эта манера обличаютъ въ автор большого и настоящаго художника’. Читатель знаетъ, насколько справедливы и заслужены были эти похвалы. Мопассанъ помнилъ слова Флобера: ‘Мы не должны существовать,— существовать должны только наши произведенія’. Онъ никогда не прибгалъ даже къ самымъ невиннымъ средствамъ, которыя могли бы способствовать распространенію его книгъ или прославленію его имени. О своемъ искусств онъ былъ черезчуръ высокаго мннія, чтобы унизиться до рекламы. Онъ зналъ, что литературныя произведенія живутъ независимо отъ того шума, который вокругъ нихъ поднимаютъ. Но будучи осторожне Флобера, мене ушедшимъ въ мечты и мене оторваннымъ отъ дйствительности, Мопассанъ умлъ зорко блюсти свои интересы. Это подало поводъ нкоторымъ людямъ укорять его въ алчности. Надо сказать однако, что широкая натура Мопассана сказывалась и на денежномъ вопрос: значительную часть получаемаго писатель тратилъ не на себя…

Переписка Мопассана съ Гаваромъ даетъ, между прочимъ, возможность убдиться въ томъ, съ какою правильностью и быстротою составилось литературное состояніе Мопассана — одно изъ крупнйшихъ литературныхъ состояній конца XIX вка.

Вс романы и разсказы Мопассана, прежде чмъ появиться отдльнымъ изданіемъ, печатались въ газет или журнал (Gaulois, Gil Blas’). За нихъ Мопассанъ получалъ по 1 франку за строчку. Случилось, что одинъ американскій журналъ напечаталъ повсть, не принадлежавшую перу Мопассана и ложно подписанную его именемъ. Это вызвало сильнйшій гнвъ Мопассана: ‘Мое имя,— пишетъ онъ по этому поводу,— достаточно высоко цнится парижскими журналами для того, чтобы я заставилъ относиться къ нему съ уваженіемъ и въ Америк…’ Къ этому письму приложена справка съ указаніемъ точнаго количества изданій его произведеній, проданныхъ по 5-ое декабря 1891 года:

‘Разсказы и романы составляютъ 21 томъ, каждый изъ этихъ томовъ проданъ въ среднемъ въ количеств 13 тысячъ экз. Это подтверждается отчетами издателей за каждые три мсяца…

169 тысячъ томовъ разсказовъ.

180 ‘ ‘ романовъ.

24 ‘ ‘ путешествій.

Итого 373 тысячи томовъ.

Любопытно отмтить тотъ фактъ, что продажа романовъ опережала всегда продажу разсказовъ и путешествій. Это отношеніе осталось между ними и до сихъ поръ.

Слдующія цифры даютъ нкоторое представленіе о матеріальномъ положеніи Мопассана между 1880 и 1891 годами.

Съ нкоторыхъ сборниковъ онъ получалъ по 40 санъ за экз. съ первыхъ 3 тысячъ и по 1 франку за экз., начиная съ 4-й тысячи. 31 октября 1891 года было продано 9,500 экз. сборника L’Inutile Beaut, вышедшаго въ 1890 году. Это принесло автору 7,700 фр. Счетъ Мопассана у Гавара въ 1891 году равняется 1,269 франкамъ за 2-ую четверть и 1,078 фр. за 3-ью четверть. Въ 1885 г. за одну четверть Мопассанъ получилъ съ издателя 9,000 фр., въ 1886 г. за 3-ю четверть его счетъ равнялся 2,172 фр., и Гаваръ, посылая ему деньги, пишетъ, что въ эту четверть продажа шла хуже обыкновеннаго. ‘Дла,— пишетъ онъ,— повсюду очень плохи, книжный рынокъ переживаетъ серьезный кризисъ’. Счетъ за первую четверть 1888 г. достигаетъ 2,000 фр. Въ іюл 1889 г. четвертная выручка падаетъ до 954 ф., но въ ма 1890 года она поднимается снова до 2,000 франковъ.

Издатель не жаллъ расходовъ на публикаціи и придавалъ огромное значеніе заглавію сборниковъ. Почти ежемсячно извщаетъ онъ Мопассана о ход продажи его книгъ. О Bel-Ami, напр., онъ пишетъ автору слдующее:

‘…Спшу сообщить Вамъ свднія объ этомъ негодя Беі-Атъ Въ настоящее время мы выпустили 37-е изданіе’.

Письмо помчено 12 сент. 85 г., а книга вышла въ іюн того же года. Два года спустя Беі-Аті уже вышелъ 51 изданіемъ. Матеріальный успхъ PlantOriol оказался ниже успха Беі-Атъ Гаваръ приписалъ это слухамъ о войн, волновавшимъ въ то время общество, и надялся, что книга пойдетъ какъ слдуетъ, когда политическій горизонтъ прояснится. На четвертомъ мсяц, однако, Mont-Oriol вышелъ уже 39-мъ изданіемъ.

Едва томъ выходилъ изъ типографіи, какъ Гаваръ уже мечталъ о слдующемъ и побуждалъ Мопассана къ дальнйшей работ. Въ 1888 г. онъ пишетъ Мопассану, который путешествуетъ на своей яхт по Средиземному морю: ‘Мн нечего прибавлять, что я былъ бы счастливйшимъ изъ издателей, если бы Вы привезли въ вашемъ чемодан новый томикъ…’

Какъ издатель, Гаваръ позволялъ себ подавать совты автору. Прочитавъ въ газет разсказъ Мопассана, успхъ котораго, по его мннію, былъ обезпеченъ, онъ излагалъ автору обычно свои впечатлнія, и его чутье рдко обманывало его. За полгода до выхода сборника Ivette онъ такъ оцнилъ одинъ изъ разсказовъ, вошедшій въ составъ книги: ‘Чортъ возьми! Какой замчательный разсказъ — Les Martins — написали вы въ Gaulois! Онъ не выходитъ у меня изъ головы. Вы ничего не написали до сихъ поръ боле сильнаго и никогда не узнаете, какое огромное впечатлніе онъ произвелъ на публику…’ Гаваръ раньше многихъ подмтилъ въ Мопассан ту перемну, которая позже поразила критиковъ. По прочтеніи Mont-Oriol онъ пишетъ автору длинное хвалебное письмо, въ которомъ между прочимъ есть слдующая характерная фраза: ‘Въ немъ вы даете съ неслыханною силой ту новую ноту, которую я давно у васъ подслушалъ. Я предчувствовалъ эту нжность и умиленіе, уже читая Au Printemps, Miss Harriet, Ivette и др.’.

Впечатлнія читателя, впрочемъ, неразрывно связаны у Гавара съ интересами издателя. Въ данномъ случа онъ искренне радуется перемн. ‘Этотъ романъ завоюетъ намъ отъ 20 до 25 тысячъ новыхъ читателей, ибо онъ доступенъ самымъ робкимъ душамъ изъ буржуазіи, которую ваши первыя произведенія всегда пугали’, пишетъ онъ Мопассану. Предсказаніе сбылось въ точности.

Мопассанъ хотлъ озаглавить одинъ изъ сборниковъ L’Abb Villebois — по имени главнаго дйствующаго лица въ разсказ Champs d’oliviers. Потомъ онъ передумалъ и хотлъ назвать сборникъ Champs d’oliviers. Противъ этой замны возсталъ издатель, писавшій автору: ‘Ваше заглавіе Champs d’oliviers абсолютно непригодно для продажи, это мое безусловное убжденіе, провренное мною на десятк лицъ, которыя вс держатся моего мннія. Первое заглавіе Abb Villebois было нехорошо, но имло преимущество: оно было звучно и хорошо запоминалось… Вы знаете, какъ важно заглавіе книги въ дл продажи, отъ этого не ускользаютъ произведенія величайшихъ мастеровъ. Итакъ, по отношенію къ этой книг не ставьте меня въ мене выгодное положеніе сравнительно съ другими вашими вещами. Подумайте надъ этимъ, прошу васъ, пока еще есть время, и увдомьте меня о вашемъ ршеніи. Разумется, я склонюсь передъ вашими ‘оливками’, если вы захотите ихъ оставить, но не иначе, какъ съ болью въ душ’. Мопассанъ уступилъ и предложилъ новое заглавіе: L’Inutile Beaut, которое было принято издателемъ съ восторгомъ.

На-ряду съ писателемъ, увлеченнымъ непрерывнымъ творчествомъ, въ Мопассан жилъ и человкъ, любившій подвижную, независимую и капризную жизнь. По многимъ вопросамъ однако и теперь еще приходится считаться съ тмъ горделивымъ молчаніемъ, въ которое онъ замкнулся, приходится обходить т событія, которыя не касаются непосредственно того, что онъ желалъ отдать на судъ публики.

Съ тхъ поръ, какъ успхъ его произведеній обезпечилъ за нимъ матеріальный достатокъ, онъ сталъ мечтать о полной независимости и объ удовлетвореніи одной изъ главныхъ своихъ страстей: страсти къ путешествіямъ. Его авторскія права приносили ему около 28 тысячъ франковъ въ годъ. Въ одномъ изъ парижскихъ банковъ на его имя лежали значительныя суммы денегъ, изъ которыхъ онъ могъ черпать, сообразно потребностямъ. Попрежнему неудержимо влекла къ себ писателя Нормандія, и какъ только явилась возможность, Мопассанъ выстроилъ въ ЭтретА, вблизи мстъ, особенно дорогихъ ему по воспоминаніямъ, въ глубин тихаго сада небольшую дачу (‘La Guillette’), какъ бы созданную для грезъ и работы. Сюда прізжалъ онъ отдыхать лтомъ отъ лихорадочной жизни въ Париж. Здсь, у родной природы искалъ онъ покоя и новыхъ вдохновеній, пока взоръ его блуждалъ по скаламъ, холмамъ и лсамъ, покрытымъ ржавчиною осени… Много страницъ было написано имъ въ этой тиши… Мопассанъ жилъ здсь настоящею деревенскою жизнью, съ увлеченіемъ совершая прогулки, ловя рыбу и охотясь. Два раза въ недлю онъ принималъ у себя тсный кружокъ друзей. Въ числ ближайшихъ друзей Мопассана слдуетъ упомянуть госпожу Леконтъ-дю-Нуи, жившую неподалеку отъ него и воспоминанія которой (En regardant passer la vie) даютъ чудесную картину жизни Мопассана. Товарищами его прогулокъ, рыбной ловли и охотъ были сельскіе дворяне-помщики, прожившіе всю жизнь среди лсовъ, въ старыхъ замкахъ, и разсказывавшіе Мопассану мстные исторіи и анекдоты, надъ которыми онъ смялся своимъ раскатистымъ смхомъ и которые тщательно записывалъ, чтобы впослдствіи своимъ яркимъ, сочнымъ перомъ вдохнуть въ нихъ новую жизнь…

Мало-по-малу, однако, прізды его въ Нормандію становились рже. Младшій братъ Мопассана въ это время уже умеръ, сраженный параличомъ и оставивъ посл себя вдову и дочь. Его тянуло теперь на югъ, гд жила его мать съ невсткою и племянницею. Мопассанъ снялъ маленькій домикъ Isre вблизи Ваннъ. Въ скоромъ времени то въ той, то въ другой бухт мягкаго и яснаго провансальскаго побережья, въ Канн, или въ Антиб, появляется красивый профиль яхты Bel—Ami, на которой писатель отправляется въ далекія плаванія.

Бгство отъ людей, уединеніе на мор или въ деревн сдлались для него необходимостью. Его тянуло къ простой растительной жизни, среди которой онъ могъ бы забыть терпливаго и нмого врага, дремавшаго въ немъ, и мучительные приступы терзавшей его тоски.

Первые признаки недуга обнаружились уже раньше. Слдовъ ихъ надо искать въ раннихъ произведеніяхъ писателя, полныхъ отвращенія къ людямъ, постояннаго страха смерти и бгства изъ повседневности.

Въ 1881 году, узжая въ Африку, онъ писалъ: ‘…Человкъ чувствуетъ себя раздавленнымъ ничтожествомъ окружающаго, безсиліемъ людей и однообразіемъ ихъ жизни… Всякое жилище, въ которомъ долго живешь, становится тюрьмою! О! Бжать, ухать! Бжать отъ знакомыхъ мстъ, отъ людей, отъ однообразныхъ дйствій въ опредленные часы, бжать особенно отъ однхъ и тхъ же мыслей! Когда человкъ утомленъ до того, что готовъ плакать съ утра до вечера, и иногда не можетъ подняться, чтобы напиться воды, когда онъ усталъ отъ друзей, виднныхъ имъ черезчуръ часто и вызывающихъ въ немъ раздраженіе… надо ухать и окунуться въ новую и полную перемнъ жизнь. Путешествіе — дверь, въ которую уходишь отъ окружающаго, словно для того, чтобы проникнуть въ неизвданную еще дйствительность, кажущуюся сномъ’…

Въ Африк, среди зыбучихъ песковъ Зарэза писатель вкушаетъ горькую радость высшаго забвенія: ‘Если бы вы знали,— пишетъ онъ,— какъ человкъ далекъ отъ свта, далекъ отъ жизни, далекъ отъ всего,— подъ сводомъ этой низкой палатки, сквозь дыры которой видны звзды и изъ-подъ краевъ которой — безконечное царство сухого песку’…

Путешествія по желзнымъ дорогамъ утомляли Мопассана, онъ предпочиталъ имъ прогулки пшкомъ. Но все же лучшіе часы своей жизни онъ провелъ на вод. Въ молодости на берегахъ Нормандіи и Сены, позже на Средиземномъ мор. Здсь искалъ онъ исцленія для своихъ утомленныхъ нервовъ. ‘Оно часто сурово,— говорилъ онъ про море,— это правда, но оно кричитъ, реветъ, оно — правдиво, великое море’… На мор въ немъ просыпался нормандецъ. ‘Свою яхту онъ назвалъ Bel—Ami, подобно тому, какъ Зола свою лодку въ Медан окрестилъ именемъ ‘Нана’. Когда страданія его возрастали чрезмрно, онъ находилъ успокоеніе только въ сверкающемъ мор, поверхность котораго вздымалась и опускалась у его яхты, какъ ритмъ ровнаго дыханія’…

Въ три тома путешествій Мопассана (La Vie errante, Au Soleil, Sur l’eau) вошли почти вс воспоминанія о его поздкахъ въ Алжиръ, въ Бретань, въ Италію, въ Сицилію, въ Тунисъ и на берега Средиземнаго моря. Онъ совершилъ путешествіе по Алжиру въ 81 году, и хотлъ видть эту страну солнца и песковъ непремнно лтомъ ‘подъ тяжелымъ палящимъ зноемъ, въ ослпительномъ блеск солнца’. Черезъ Атласъ онъ перевалилъ, сопровождая двухъ французовъ-лейтенантовъ, путешествовавшихъ съ цлью изслдованія Зарэза. Путешествіе продолжалось боле трехъ мсяцевъ. Бретань Мопассанъ постилъ лтомъ 82 г. пшкомъ. Отправился по полямъ и тропинкамъ, избгая большихъ дорогъ, съ дорожною сумкою за плечами. ‘Ночевать въ сараяхъ, когда не встрчаешь трактировъ,— пишетъ онъ,— сть хлбъ съ водою, когда нельзя достать иной провизіи, не бояться ни дождя, ни разстояній, ни долгихъ часовъ правильной ходьбы — вотъ что нужно, чтобы пройти страну и проникнуть въ нее до самаго сердца, чтобы открыть рядомъ съ городами, которыми прозжаютъ туристы, тысячу предметовъ, существованія которыхъ и не подозрвалъ’. Во время этого путешествія имъ было записано нсколько старыхъ бретанскихъ легендъ, самая красивая изъ нихъ — Le Pays des Korrigans — была разсказана имъ въ Gaulois (10 дек. 1882 г.). Въ 1885 г. Мопассанъ ухалъ въ Италію и Сицилію. Это путешествіе разсказано имъ въ La Vie errante. Описанія Пизы, Неаполя, итальянской весны, восхожденія на Везувій среди свжихъ еще потоковъ лавы, посщеніе Сорренто, Капри, Искіи и Сициліи — лучшія страницы изъ когда-либо написанныхъ имъ. Изъ многочисленныхъ путешествій по Франціи слдуетъ отмтить его пребываніе въ Оверни передъ созданіемъ Mont—Oriol.

Эти скитанія показываютъ уже, что Мопассанъ не любилъ свтской жизни. Нкоторые близорукіе люди, сбитые съ толку его эксцентрическими выходками послднихъ лтъ жизни, изображали его ‘тщеславнымъ, зараженнымъ снобизмомъ и гордымъ высокопоставленными знакомыми’… По мр того, какъ росла извстность Мопассана, передъ нимъ заискивали, его оспаривали другъ у друга. Но онъ сохранилъ въ теченіе всей жизни гордую независимость и презрительно холодную вжливость, которая никого не могла обмануть, его гордую душу не смогли залучить ни въ какія свтскія сти.

Романъ Notre Coeur — сплошное обличеніе свтской жизни. Въ немъ писатель рисуетъ ‘ненависть’, вспыхивавшую вдругъ въ сердц героя, ‘внезапное раздраженіе противъ всего свта, противъ жизни людей, ихъ взглядовъ, ихъ вкусовъ, ихъ пустыхъ склонностей и шутовскихъ забавъ’. Въ одномъ изъ своихъ писемъ Мопассанъ выражается еще ясне: ‘Всякій человкъ, который хочетъ сохранить за собою цльность мысли, независимость сужденія, смотрть на жизнь, на человчество и на міръ, какъ свободный наблюдатель, вн всякихъ предразсудковъ, всякаго предвзятаго мннія, всякой религіи,— долженъ безусловно держаться вдали отъ того, что называется ‘свтскими отношеніями’, ибо всеобщая глупость такъ заразительна, что, посщая себ подобныхъ, видя и слушая ихъ, человкъ по можетъ не заразиться безсознательно ихъ убжденіями, ихъ идеями и ихъ моралью глупцовъ’.

Мопассанъ презиралъ свтскую женщину, обольстительную и опасную, ‘которая рядится въ идеи, какъ носитъ серьги, какъ носила бы кольца въ ноздряхъ, если бы это было въ мод’… Въ одномъ изъ послднихъ разсказовъ находимъ горькое признаніе Мопассана: ‘Я никогда не любилъ… Думаю, что я несправедливъ къ женщинамъ за то, что сильно поддаюсь ихъ чарамъ… Въ каждомъ созданіи на-ряду съ существомъ физическимъ есть существо духовное. Чтобы полюбить, мн нужно было найти такую гармонію между этими существами, какой я ни разу не встртилъ. Одно изъ нихъ постоянно беретъ верхъ надъ другимъ, то духовное, то физическое’… Поэтому кокетливой и умной, но холодной свтской женщин, въ погон за великими людьми, синимъ чулкамъ и всякаго рода знаменитостямъ Мопассанъ предпочиталъ мене сложныхъ героинь. Онъ включилъ любовь въ свою чувственную жизнь, и не давалъ ей вторгаться въ свою духовную сферу.

‘Женщины, рабомъ которыхъ онъ казался, не занимали въ его мысляхъ такого большого мста, какъ это можно было бы предположить. Его ничмъ нельзя было провести’. Съ необыкновенною силою скептическаго ума и психологическаго анализа онъ насквозь видлъ ихъ мелкія, мщанскія чувства, дрянномъ ихъ нравовъ. Он его забавляли. И, вопреки соблазнительнымъ догадкамъ, которыя высказывались съ цлью объясненія печальнаго конца этой гордой независимой жизни,— ‘ни одна женщина не можетъ похвастать тмъ, что пробудила въ немъ страсть, которая отняла бы у него свободу его духа’.

‘Большому’ свту, пустому, тщеславному и порочному, интриги и лицемріе котораго онъ не разъ изобличалъ, Мопассанъ предпочиталъ немногія дружескія связи съ литераторами, которымъ онъ оставался вренъ всю жизнь. Правда, онъ не любилъ споровъ объ эстетик, лекцій и академической позировки литературныхъ салоновъ. Но все же онъ чувствовалъ себя вполн свободно только въ сред себ равныхъ — артистовъ и писателей. Тамъ онъ находилъ вновь свою веселость, насмшливость, подъемъ духа, отличавшіе его въ юности, шутками, комическими выходками и раскатистымъ хохотомъ онъ напоминалъ тогда веселаго гребца первыхъ лтъ пребыванія въ Париж.

Къ друзьямъ юности, къ завсегдатаямъ Круассе и Медана у Мопассана прибавилось еще нсколько новыхъ друзей. Онъ былъ хорошъ съ Дюмасыномъ, питавшимъ къ нему отеческую любовь, съ П. Бурже, неизмннымъ спутникомъ его путешествій, съ Э. Родомъ, П. Эрвье и Л. Лакуромъ.

Мопассану были совершенно чужды т слабости и компромиссы, на путь которыхъ часто даетъ увлечь себя модный писатель. Въ ранней юности онъ не разъ говорилъ: ‘Я никогда не буду печататься въ Revue des deux Mondes, не выставлю кандидатуры въ академію и не буду награжденъ орденомъ’. Этимъ заявленіямъ въ полушутливомъ тон друзья его не придавали значенія. Первому изъ нихъ Мопассанъ дйствительно измнилъ въ 90 году, когда послдній его романъ Notre Coeur былъ напечатанъ въ Revue des deux Mondes, объ этой уступк онъ очень сожаллъ впослдствіи. Но относительно прочаго остался вренъ себ. Сколько друзья ни уговаривали его выставить кандидатуру въ академію, онъ мягко, но упорно отказывалъ въ этомъ А. Дюма и Л. Галеви. Ненависть къ окольнымъ путямъ, презрніе къ офиціальнымъ салонамъ, отвращеніе къ лести держали его вдали отъ почестей, которыхъ нкоторые изъ его друзей добивались съ настойчивостью (Зола), и которыя другими, наоборотъ, всегда презирались (Флоберъ, Додэ, Е. Гонкуръ). Какъ ни трудно ему было противиться уговорамъ Спюллера, однако онъ отказался и отъ ордена Почетнаго Легіона.

Такова была эта жизнь, до послдней сознательной минуты наполненная любовью къ литератур и чувствомъ достоинства литератора. Къ Мопассану можно по справедливости отнести слова, сказанныя имъ о Флобер: ‘Почти всегда,— сказалъ Мопассанъ,— въ художник скрывается какое-нибудь честолюбіе, чуждое искусству. Одинъ гонится за славой, лучи которой создаютъ намъ своего рода апоеозъ при жизни, кружа головы, заставляя рукоплескать толпу и плняя сердца женщинъ… Другіе жаждутъ денегъ ради самихъ денегъ и ради тхъ наслажденій, которыя он даютъ… Флоберъ былъ преданъ литератур такъ беззавтно, что въ его душ, переполненной этою любовью, никакому иному честолюбію не оставалось мста’…

IV.

По поводу послднихъ лтъ жизни Мопассана досужими людьми было высказано много недоказанныхъ утвержденій, лишнихъ гипотезъ и корыстныхъ инсинуацій, между тмъ, именно въ этомъ вопрос нужна самая большая осторожность.

Усердіе журналистовъ, стремящихся не столько къ правд, сколько къ сенсаціи, и любопытство публики, жадной до разоблаченій и нетребовательной къ ихъ качеству,— создали вокругъ трагическаго конца Мопассана цлыя легенды.

Огромное количество документовъ и свидтельствъ, собранныхъ и опубликованныхъ въ недавнее время однимъ изъ самыхъ горячихъ поклонниковъ писателя барономъ А. Лумброзо {Albert Lumbroso: ‘Souvenirs sur Maupassant, sa dernire maladie, sa mort.}, даютъ возможность возстановить до извстной степени истину.

Не претендуя на полную картину развитія болзни Мопассана, эти страницы могутъ указать, однако, на то, что болзнь подкрадывалась къ писателю давно, и что первые симптомы ея относятся къ годамъ его юности.

Уже въ 1878 году Мопассанъ жаловался Флоберу на необычайное общее переутомленіе. Уже въ первые годы пребыванія его въ Париж, несмотря на цвтущій видъ, многимъ приходилось подмчать въ немъ ту грусть, которая составляла одинъ изъ аспектовъ его безпокойной натуры. Однообразіе жизни его угнетало, и онъ пилъ горькую сладость разочарованія. Въ начал 80-хъ годовъ у Мопассана появляются разстройства зрнія. Флоберъ, узнавъ объ этомъ, очень обезпокоенъ, рекомендуетъ ему отдыхъ, посылаетъ его къ врачамъ. За нсколько дней до своей смерти онъ пишетъ Мопассану: ‘Продолжаешь ли ты страдать глазами? Черезъ недлю у меня будетъ Пуше, онъ сообщитъ мн подробности о твоей болзни, въ которой я совершенно ничего не понимаю’. Къ средин 80-хъ годовъ разстройства зрнія усиливаются и мшаютъ Мопассану работать. Онъ совтуется съ врачомъ-спеціалистомъ Ландольфомъ, который за временнымъ пораженіемъ зрнія усматриваетъ нчто боле серьезное и грозное. ‘Это незначительное на первый взглядъ страданіе (расширеніе одного зрачка) указало мн,— пишетъ Ландольфъ,— благодаря функціональнымъ разстройствамъ, которыми оно сопровождалось, на печальный конецъ, ожидающій молодого писателя’… Одно время Мопассану пришлось бросить совсмъ писать и пригласить секретаря-женщину, писавшую подъ диктовку. Тоска по гаснущему свту выражена во многихъ изъ его произведеній.

Убдившись въ наличности симптомовъ, грозившихъ весьма серьезными послдствіями, Мопассанъ не подумалъ, однако, подчиниться какому-либо режиму, который принесъ бы ему нкоторое облегченіе. Его образъ жизни всегда былъ далекъ отъ идеала умренности, въ который не укладывалась его могучая натура. Уже въ 76 году Флоберъ писалъ ему: ‘Я предлагаю вамъ вести боле умренный образъ жизни — въ интересахъ искусства… Беречься! Все зависитъ отъ цли, которой человкъ хочетъ достигнуть. Человкъ, посвятившій себя искусству, не иметъ права жить, какъ остальные люди’…

Къ несчастію Мопассанъ въ это время боле, чмъ когда-либо, повиновался требованіямъ своихъ чувствъ. Словно предчувствуя близкій конецъ, онъ находилъ наслажденіе и удаль въ томъ, чтобы переходить границы обычнаго и возможнаго для человческихъ силъ. Произведенія Мопассана этого періода дышатъ грубою чувственностью, полны тмъ, что въ жизни человка есть самаго первобытнаго, мсто любви заступаетъ въ нихъ инстинктъ. Здоровье Мопассана подрывалось и чрезмрною работою. Въ послднія десять лтъ онъ писалъ ежегодно отъ полуторы до двухъ тысячъ страницъ. Вся эта жизнь, вмст взятая, въ силу какого-то несчастнаго заблужденія именовалась здоровьемъ и мудростью Мопассана.

Когда же, съ тоскою въ душ, онъ сталъ подмчать въ себ истощеніе и утомленіе, то въ ужас передъ надвигавшеюся ночью началъ искать того возбужденія, котораго долженъ бы былъ всми силами бжать, онъ бросился на вс яды, способные дать забвеніе страданій и иллюзію жизни и наслажденія новыми творческими образами. Не подлежитъ сомннію, что Мопассанъ въ борьб съ тмъ нервно-мозговымъ истощеніемъ, которое онъ начиналъ ощущать, прибгалъ къ эиру, морфію, кокаину и гашишу. Онъ не употреблялъ ихъ непрерывно, но все же, по собственному его признанію, у него есть, если не цлыя произведенія, то отдльныя страницы, написанныя подъ вліяніемъ этихъ наркотиковъ (наприм., отдльныя мста въ Sur l’eau).

Къ эиру Мопассанъ началъ прибгать въ качеств лкарства противъ страшныхъ невралгій. Мало-по-малу онъ привыкъ къ нему, а впослдствіи несомннно сталъ имъ злоупотреблять. Не разъ описываетъ онъ подробно и его дйствіе. То не сонъ, не грезы, не болзненныя виднія, вызываемыя гашишемъ или опіумомъ. То — необыкновенное обостреніе мышленія, Новая манера видть вещи, судить и оцнивать жизнь, сопровождаемая полною увренностью въ томъ, что эта манера и есть истинная. Это возбужденіе сопровождается радостью и опьянніемъ. Мопассанъ съ благодарностью вспоминаетъ это состояніе, смнявшее собою его тоску и страданія. Но на-ряду съ этимъ онъ удостовряетъ, что въ этомъ искусственномъ возбужденіи есть новыя ощущенія, опасныя какъ все, что чрезмрно напрягаетъ и возбуждаетъ органы чувствъ человка. Не отказываясь отъ своей личности, не опьяняясь экстатическими грезами эира, хлороформа или опія, Мопассанъ сталъ иногда въ простыхъ ароматахъ — въ ‘симфоніяхъ запаховъ’ — искать невдомыхъ и сладкихъ ощущеній. Каждый ароматъ будилъ въ немъ особое воспоминаніе или особое желаніе. Онъ называлъ ихъ ‘симфоніей ласкъ’…

Боле важную роль, однако, чмъ вс эти излишества, которымъ предавался Мопассанъ, если только они въ свою очередь не были проявленіями болзни, — играла въ его судьб наслдственность. Не разъ поднимался этотъ вопросъ, не приводя однако къ той откровенности, которая въ такихъ случаяхъ необходима и желательна. Отъ разслдованій подобнаго рода въ сред лицъ, близкихъ писателю, приходится отказаться. Но на основаніи признаній, которыя нын опубликованы и часть которыхъ подтверждена доказательствами, нужно заключить, что Гюи де-Мопассанъ былъ обремененъ тмъ, что врачи называютъ ‘тяжкою наслдственностью’, которая, въ соединеніи съ его образомъ жизни, могла постоянно угрожать ему перспективою прогрессивнаго паралича.

Уже въ раннихъ произведеніяхъ Мопассана встрчаются болзненные порывы, навязчиво звучитъ ужасъ смерти, съ которымъ онъ борется всею силою своей логики. Изъ года въ годъ, черезъ Au Soleil, La Vie errante, черезъ нкоторыя мрачныя страницы Bel-Ami, Notre Coeur, Soeurs Rondoli, Le Horla, L’Inutile Beaut можно прослдить успхи и капризы болзни, а также и отчаяніе человка, чувствующаго, какъ расшатывается его воля, какъ омрачается его разсудокъ.

Совпадая съ его страстью къ путешествіямъ, въ немъ мало-по-малу развивается вкусъ къ одиночеству. Эта страсть растетъ въ немъ и становится все болзненне… Между 84 и 90 годами нтъ книги, въ которой не звучала бы эта мрачная нота. Отдльныя мста въ Mont-Oriol, въ Fort comme la Mort, разсказы, какъ La Nuit, Solitude, L’Auberge, цлыя главы въ Sur l’eau, Au Soleil, La Vie errante,— все это лишь новые варіанты на старую тему. Но одиночество въ свою очередь печально. ‘Одиночество,— пишетъ самъ Мопассанъ,— опасно для интеллигентныхъ работниковъ… Когда мы подолгу остаемся одни, мы наполняемъ окружающую насъ пустоту призраками’. Къ чему уходить въ себя, перерывать всю жизнь? Разв душа художника въ мір не обречена на вчное одиночество? И разв для того, кто уметъ видть, вся жизнь не является горькимъ зрлищемъ непроницаемости людей и предметовъ? Любовь сближаетъ тла, но не сближаетъ души. То, что врно относительно любви, врно относительно всхъ ласкъ. ‘Вс люди идутъ рядомъ черезъ событія, но никогда ничто не въ силахъ слить воедино два существа,— говоритъ Мопассанъ,— не взирая на ‘тщетныя, хотя и неустанныя усилія людей, съ самыхъ первыхъ дней міра,— усилія разбить тотъ адъ, изъ котораго рвется ихъ душа, замкнутая навки и навки одинокая,— усилія рукъ, губъ, глазъ, устъ, обнаженнаго трепещущаго тла, усилія любви, исходящей поцлуями’.

Внезапно среди того молчанія, въ которомъ онъ жаждалъ уединиться, онъ услыхалъ ‘внутренній, глубокій и отчаянный крикъ’. Онъ ждалъ его и встртилъ, трепеща отъ ужаса. Этотъ голосъ кричалъ въ немъ ‘о крушеніи жизни, о безплодности усилій, о слабости ума и безсиліи тла’. Этотъ таинственный голосъ, который Мопассанъ услыхалъ однажды ночью на яхт Bel-Ami — не боле, какъ символъ. То было на самомъ дл страшное нервное возбужденіе. Но Мопассанъ не сталъ противиться ему, а, наоборотъ, съ этой поры отдался всецло паник чувствъ и бреду ума. Ужасъ входитъ въ его жизнь на-ряду съ потребленіемъ наркотическихъ средствъ. Въ этомъ стремленія къ тому, что способно его терзать, многіе видятъ одинъ изъ любопытнйшихъ симптомовъ невроза, который его подтачивалъ.

Произведенія, гд Мопассанъ описываетъ страхъ, многочисленны, о нихъ однихъ можно написать цлый этюдъ. Разсказывая свои кошмары и рисуя свои призраки, Мопассанъ длаетъ это, однако, съ нкоторою неувренностью,— колеблясь, что само по себ является уже залогомъ ихъ искренности и ‘подлинности’. Изъ боязни показаться смшнымъ, онъ словно отступаетъ передъ начатою исповдью. Несообразность приводимыхъ фактовъ успокаиваетъ его, вырванные изъ той обстановки, которая длала ихъ правдоподобными, они уже не внушаютъ ему того ужаса. Ясность словъ и логика фразъ разсиваютъ ихъ туманность. Поэтому вс подобные разсказы, хотя и написанные ‘кровью сердца’, представляются авторомъ въ вид загадокъ, въ вид вопросовъ, поставленныхъ публик: Lui! Qui sait?… Авторъ словно говоритъ читателю: Читай, смйся надъ моею слабостью, надъ моимъ ужасомъ, надъ моимъ безуміемъ сколько угодно, но, главное, помоги мн разобраться въ самомъ себ, помоги крикнуть со всею силою правды и логики, что разсказы мои не боле какъ призраки, фантазіи, бредъ больного!

До сихъ поръ, однако, Мопассанъ среди своего одиночества, среди своихъ предчувствій смерти не терялъ власти надъ собою. Но мало-по-малу сознаніе собственной личности начинаетъ ускользать отъ него, и этотъ ршительный моментъ находитъ отраженіе въ его творчеств. Критика при разбор Horta не разъ указывала, насколько разсказъ этотъ цненъ въ качеств документа къ исторіи болзни автора. Три разсказа, написанные съ промежутками въ три года, являютъ симптомы медленнаго угасанія писателя. Разсказъ Lui рисуетъ читателю явленіе, извстное въ наук подъ именемъ autoscopie externe, оно состоитъ въ томъ, что человкъ видитъ самого себя. Въ Lui Мопассанъ разсказываетъ, какъ, вернувшись однажды вечеромъ посл долгаго дня, проведеннаго въ одиночеств и нервномъ возбужденіи, герой разсказа находитъ дверь квартиры отпертой, войдя въ комнату, онъ видитъ человка, сидящаго въ кресл и грющагося у камина. Онъ протягиваетъ руку, чтобы опустить ее на плечо сидящаго,— кресло пусто… Съ этой минуты во мрак ночей онъ будетъ жить въ невроятномъ страх увидть снова таинственнаго двойника, созданнаго его воображеніемъ…

Въ 1889 году Мопассанъ въ жизни оказался жертвою такой галлюцинаціи. Въ то время, какъ онъ сидлъ за письменнымъ столомъ, дверь его кабинета отворилась, и въ комнату вошла его собственная фигура, сла противъ него, опустивъ голову на руку, и начала диктовать то, что онъ писалъ. Когда онъ кончилъ и всталъ съ мста, видніе исчезло. Эта галлюцинаціи совпадаетъ съ эпохой появленія у Мопассана характерныхъ симптомовъ прогрессивнаго паралича.

Герой разсказа Le Horta — больной человкъ, съ ускореннымъ пульсомъ, съ расширенными зрачками, съ трепещущими нервами, его преслдуетъ ужасное ощущеніе грозящей опасности, ожиданіе невдомаго несчастія или смерти. Это ощущеніе принимаетъ образъ хотя и не видимый, но присутствіе котораго герой разсказа постоянно чувствуетъ. Онъ внушаетъ герою разсказа поступки, ускользающіе отъ контроля логики, онъ садится въ его кресло и переворачиваетъ страницы его книги, онъ по ночамъ выпиваетъ воду изъ.его графина и срываетъ въ саду цвтокъ, къ которому авторъ протягиваетъ руку… Но послдній не видитъ около себя тни въ вид человка, онъ только угадываетъ вблизи присутствіе деспотическаго существа, въ которое до извстной степени переходитъ онъ самъ. Въ конц-концовъ вся жизнь его сводится къ одному желанію: во что бы то ни стало и какою бы то ни было цною — будь то желзомъ, ядомъ, огнемъ — избавиться отъ страшнаго товарища, прозваннаго имъ Le Horta.

Дополненіемъ къ этимъ вещамъ служитъ разсказъ Qui sait? появившійся посл Horta,— въ 1890 году. Въ немъ мы находимъ послдній видъ галлюцинаціи. Событію предшествуетъ ‘таинственное предчувствіе, овладвающее человкомъ въ минуты, когда онъ долженъ увидть нчто необъяснимое’. Однажды ночью герой разсказа присутствуетъ при фантастической процессіи: его мебель таинственнымъ образомъ покидаетъ его домъ. Самая нелпость и невозможность подобнаго факта успокаиваетъ его, и онъ начинаетъ считать себя просто игрушкой галлюцинаціи. Но на другой день онъ удостовряетъ реальное исчезновеніе мебели, которую вскор находитъ у одного антикварія въ Руан. Въ ту минуту, какъ онъ собирается выкупить мебель и арестовать хозяина лавки, за покупку краденаго, и то, и другое — исчезаетъ съ невроятною быстротой. Наконецъ, нсколько времени спустя мебель сама возвращается на прежнее мсто въ домъ владльца… Этотъ разсказъ производитъ потрясающее впечатлніе. Здсь авторъ не относится уже сознательно къ непонятнымъ фактамъ, не пытается уяснить ихъ себ,— онъ пассивенъ и безъ сопротивленія входитъ въ область таинственныхъ невдомыхъ силъ.

Разсказъ Qui sait,— послдній изъ написанныхъ Мопассаномъ…

Противъ надвигающагося безумія Мопассанъ искалъ спасенія. Герой разсказа Lui хочетъ жениться изъ трусости, чтобы чувствовать вблизи себя по ночамъ живое существо, къ которому можно обратиться съ вопросомъ или нсколькими словами. Позже онъ ищетъ необходимаго отдыха и разсянія въ путешествіяхъ. Но все безполезно. Тогда, передъ невозможностью уйти отъ страшнаго врага впервые возникаетъ у него мысль о смерти (‘Тогда… тогда… надо, чтобы я убилъ себя!’ Horta). Все это мы находимъ и въ жизни Мопассана. Онъ никогда не женился, но мы знаемъ, что общества нкоторыхъ женщинъ онъ искалъ, стараясь спастись отъ одиночества. Онъ путешествовалъ. Но мы видли, что даже въ пустын онъ не могъ избавиться отъ преслдовавшей его тоски и тревоги. Онъ сдлалъ попытку убить себя въ послднюю свтлую минуту, не желая пережить погибшаго разума, но силы измнили ему.

Безуміе Мопассана было замчено окружающими лишь къ концу 1891 года передъ, его попыткой къ самоубійству. Но тревожные признаки нервнаго разстройства проявлялись гораздо раньше. Въ 1889 году, вернувшись изъ Африки, Мопассанъ заявлялъ друзьямъ, что считаетъ себя вполн здоровымъ. Въ слдующемъ же году, однако, здоровье его сразу измнилось къ худшему. Онъ худетъ, цвтъ лица пріобртаетъ кирпичный оттнокъ, а взоръ — болзненную неподвижность. Когда онъ вмст съ Зола и Э. Гонкуромъ отправлялись на открытіе памятника Флоберу и подплывали по Сен къ Руану, то, указывая на рку, надъ которой клубился густой утренній туманъ, Мопассанъ воскликнулъ: ‘Моимъ прогулкамъ въ лодк по этому туману я обязанъ тмъ, что имю теперь’. Видвшіе его на открытіи памятника (многіе — въ послдній разъ) не могли обмануться относительно его участи. Онъ стоялъ передъ статуей своего учителя — осунувшійся, похудвшій, дрожа отъ стужи въ этотъ ноябрьскій день. Его съ трудомъ можно было узнать…

Нервное возбужденіе все росло, раздражительность усиливалась и между 88 и 91 годами достигла крайнихъ предловъ. Цлыми мсяцами онъ не могъ спать.

Въ іюн 91 года, по совту врача, Мопассанъ отправился въ Дивоннъ, но вскор вернулся обратно, объяснилъ свой отъздъ наводненіемъ, будто бы затопившимъ его комнату, и упорствомъ врача, не желавшаго прописать ему холодные души Шарко, которыхъ онъ требовалъ. Матери онъ писалъ изъ Дивонна (послднее, повидимому, письмо): ‘Мой домъ, какъ впрочемъ, и все заведеніе, открытъ всмъ втрамъ съ озера и съ ледниковъ. И вотъ мы терпимъ дожди и холодъ снговъ, благодаря которымъ у меня возобновились вс страданія, особенно головныя боли. Однако души необыкновенно меня укрпили и заставили даже пополнть’… (27 іюня 1891 г.).

Пребываніе въ Дивонн, а затмъ на водахъ въ Шампел — послдніе этапы его сознательной жизни. Доктора и друзья, однако, тщательно скрываютъ отъ него истинное положеніе и сущность его болзни. Въ Шампел Мопассанъ проявлялъ уже нкоторую эксцентричность, отказывался исполнять предписанія врача, продолжалъ требовать ледяные души. Часто описывалъ онъ свои наслажденія эиромана и показывалъ ряды флаконовъ, съ помощью которыхъ онъ устраивалъ себ ‘симфоніи запаховъ’. Но временами у него бывали свтлые промежутки. Поэтъ Доршэнъ, также пользовавшійся водами Шампеля, вспоминаетъ одинъ трагическій вечеръ, когда можно было считать Мопассана почти выздороввшимъ. Мопассанъ обдалъ у Доршэна, онъ принесъ съ собою рукопись романа L’Angelus, съ которою почти не разставался, въ теченіе двухъ часовъ посл обда онъ разсказывалъ свой романъ съ необыкновенною логичностью, краснорчіемъ и сильно волнуясь. Разсказъ былъ такъ ясенъ, такъ полонъ, что девять лтъ спустя Доршэнъ могъ дать подробный пересказъ и анализъ романа. Подъ конецъ вечера Мопассанъ заплакалъ. ‘Плакали и присутствовавшіе,— говоритъ Доршэнъ,— видя какой талантъ и сколько любви и нжности было еще въ этой душ… Въ голос, словахъ и слезахъ Мопассана было что-то молитвенное, что-то, стоявшее выше ужаса жизни и страха небытія… А черезъ нсколько дней онъ указывалъ на разбросанные листки своей рукописи и съ мрачнымъ отчаяніемъ говорилъ: ‘Вотъ первыя 50 страницъ моего романа. Скоро годъ, какъ я не могу написать ни строчки дальше. Если черезъ 3 мсяца книга не будетъ окончена, я себя убью…’

Изъ Шампеля онъ ухалъ въ Каннъ, и здсь въ теченіе нкотораго времени ему казалось, что онъ выздоравливаетъ, но осенью болзнь снова усилилась, въ ноябр онъ видлъ, что все кончено. Друзьямъ, навщавшимъ его въ это время, онъ давалъ понять, что съ этой минуты ничто не въ силахъ уже его обмануть, и что у него хватитъ мужества освободиться самому. Провожая своего друга Эредіа и прощаясь съ нимъ, Мопассанъ сказалъ: ‘Прощай, до свиданья! Нтъ, прощай!’ И съ геройскимъ подъемомъ прибавилъ: ‘Мое ршеніе принято. Я не буду долго тянуть. Не хочу пережить самого себя. Я вступилъ въ литературную жизнь, какъ метеоръ. Я уйду изъ нея, какъ ударъ молніи’.

У него хватило еще силъ высказать свою послднюю волю. 5 декабря онъ пишетъ парижскому повренному: ‘Я такъ боленъ, что боюсь умереть на-дняхъ’, посылаетъ ему завщаніе, но затмъ ршаетъ оставить завщаніе у каннскаго нотаріуса, у котораго хранились вс семейныя бумаги, и проситъ парижскаго повреннаго снестись съ послднимъ.

Начиная съ этой минуты, можно было постоянно ожидать катастрофы. Она разразилась 1 января 1892 года.

Наканун Рождества Мопассанъ далъ общаніе пріхать обдать къ матери, жившей на вилл Равенель, вблизи Ниццы. Въ эту минуту онъ казался спокойнымъ, весело говорилъ о своихъ планахъ и просилъ мать сдлать ему извлеченіе изъ романовъ Тургенева для статьи, которую онъ собирался писать. Внезапно ршеніе его измнилось. Въ день Рождества онъ не похалъ въ Ниццу, а провелъ его на остров св. Маргариты въ обществ двухъ дамъ-сестеръ, изъ которыхъ одна занимала большое мсто въ его жизни, и которыя на слдующее утро ухали въ Парижъ. Можно догадываться, сколь трагично было это послднее свиданіе. Мопассанъ вернулся въ Каннъ.

Теперь онъ далъ общаніе матери пріхать къ ней въ день Новаго года. Но 1 января, чувствуя себя больнымъ, отказался отъ этого намренія. Уступая, впрочемъ, просьбамъ слуги, желавшаго вырвать его изъ горькаго одиночества, разсять и успокоить, Мопассанъ похалъ въ Ниццу. Вотъ что разсказываетъ объ этомъ печальномъ свиданіи госпожа Мопассанъ: ‘Въ день Новаго года Гюи пріхалъ, съ глазами, полными слезъ, и обнялъ меня съ необычайнымъ жаромъ. Все время посл полудня мы провели въ бесд о тысяч вещей, я не замчала въ немъ ничего особеннаго. Только позже, за обдомъ, наедин, я увидла, что онъ бредитъ. Несмотря на мои мольбы, на мои слезы, вмсто того, чтобы лечь въ постель, онъ ршилъ тотчасъ же хать обратно въ Каннъ. Прикованная къ дому болзнью, я молила его: ‘Не узжай, сынъ мой, не узжай’! Цплялась за него, валялась у него въ ногахъ. Онъ послдовалъ за своимъ навязчивымъ видніемъ. Я смотрла, какъ онъ удалялся во мрак ночи… возбужденный, безумный, въ бреду, направляясь неизвстно куда. Мое бдное дитя!…’

Противясь мольбамъ матери, Мопассанъ тотчасъ же посл обда веллъ подать экипажъ и ухалъ въ Каннъ на свою виллу Isre. Едва войдя въ домъ, онъ заперся въ своей комнат, обезпокоенный слуга хотлъ остаться вблизи него, Мопассанъ его отослалъ. Онъ отперъ ящикъ съ револьверомъ, желая, повидимому, имъ воспользоваться. Но слуга вынулъ изъ него пули, посл того какъ однажды ночью засталъ хозяина стр лившимъ изъ окна въ воображаемаго злоумышленника. Надо думать, что Мопассанъ отдалъ себ отчетъ въ непригодности оружія и отказался отъ мысли употребить его въ дло. Тогда онъ сдлалъ попытку перерзать себ горло не бритвою, какъ говорили объ этомъ, а металлическимъ ножомъ для разрзыванія книгъ. Это несовершенное орудіе скользнуло по его ше и поранило лицо. На крикъ прибжалъ слуга, понимая, что одинъ онъ не въ силахъ будетъ защитить своего господина отъ самого себя, онъ позвалъ на помощь двухъ матросовъ съ лодки Bel-Ami. Съ большимъ трудомъ удалось имъ втроемъ удержать больного въ постели до прихода доктора.

Рана быстро зажила, но состояніе возбужденія все усиливалось… Пришлось прибгнуть къ горячечной рубашк. Больного ршили перевезти въ лчебницу.

Прежде чмъ увезти его въ Парижъ, по разсказу Лумброзо, друзья сдлали послднюю попытку пробудить сознаніе въ его угасшей памяти, въ его разстроенномъ мозгу. Знали, какъ страстно онъ любилъ свою яхту Bel-Ami — покорнаго слугу его безумныхъ поздокъ: быть можетъ, видъ яхты вернетъ его на нсколько минутъ къ дйствительности, быть можетъ, онъ вырветъ у него нсколько связныхъ словъ. Его вывели на берегъ. Bel-Ami тихо покачивался на волнахъ. Голубое небо, прозрачный воздухъ, изящный профиль лодки,— все это, казалось, нсколько успокоило Мопассана. Выраженіе его лица смягчилось. Онъ долго, съ грустью и нжностью смотрлъ на яхту… Шевелилъ губами, но ни одинъ звукъ не вырвался изъ его устъ. Его увели. Нсколько разъ онъ оборачивался, чтобы взглянуть еще на Bel-Ami.

То было его послднее прости могучей и дикой жизни, которую онъ такъ любилъ и которую хотлъ охватить черезчуръ страстнымъ, безумнымъ объятьемъ. Съ этой минуты все, что онъ любилъ, вс радости, вс желанія, вс смертоносныя страсти его, угасали въ немъ медленно, въ молчаніи ночи. Могильный покой небытія окуталъ все…

Послдовала 18-мсячная агонія… Друзья навщали его въ лчебниц д-ра Бланшъ въ Париж, куда онъ былъ помщенъ, принося оттуда время отъ времени свднія о его состояніи. Они были все мене и мене утшительны…

6 іюля 1893 г. Гюи-де-Мопассанъ тихо скончался…

Александра Чеботаревская.

‘Русская Мысль’, кн.XI, 1908

Жизнь Мопассана.

Читайте также: