Жизнь и приключения майора Гагагана, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1839 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 92 минут(ы)

Жизнь и приключенія маіора Гагагана.

Повсть Теккерея.

Чистую правду рже встртишь, чмъ удачный вымыселъ.

ГЛАВА I.

Я считаю необходимымъ и вполн приличнымъ, при первомъ появленіи моемъ предъ публикою, тотчасъ же познакомить ее, эту публику, съ моимъ титуломъ и моимъ именемъ. Моя визитная карточка, которую я имю обыкновеніе отдавать въ домахъ аристократовъ, моихъ друзей, заключаетъ въ себ слдующія строки:

‘Маіоръ Голіаъ, О’Грэди Гагаганъ, командиръ батальона ахмеднуггарской иррегулярной кавалеріи’.

Когда свтъ посмотритъ на эту простую визитную карточку, то конечно избжитъ тхъ непростительныхъ ошибокъ въ отношеніи моей личности, которыя въ послднее время такъ часто случались. Промахи касательно моего скромнаго титула и проистекавшія отъ того недоразумнія были неисчислимы. Когда я напримръ издалъ книжку моихъ стихотвореній, одинъ изъ журналовъ ‘Morning Post’, замтилъ, что ‘задушевная лирика миссъ Гагаганъ должна быть причислена къ привлекательнйшимъ цвткамъ наступившей весны’. ‘Quarterly Review’ въ стать о моемъ ‘Pons asinorum’, in 4^о, Лондонъ, 1836 года, говорило обо мн: ‘Докторъ Гагаганъ’, и т. д. Пора же было разомъ положить предлъ этимъ ошибкамъ, и я выбралъ ли того вышеупомянутое простое средство.

Мысль къ этому подала мн очень важная особа. Когда, назадъ тому года два, я обдалъ въ Т*. дворц въ Париж, прелестная герцогиня О*., которая почти вовсе не говоритъ по англійски, но понимаетъ нашъ языкъ такъ же хорошо какъ я самъ, сказала мн самою звучною нмецкою рчью:

— Любезный маіоръ, вы, какъ видно, оставили ахмеднуггарскій егерскій батальонъ.

— Почему же вы изволите это полагать? спросилъ я, чрезвычайно изумившись вопросу ня королевскаго высочества.

Тогда герцогиня начала говорить объ одной бездлушк, объ одномъ произведеньец моего пера, произведеньец, которое было подписано просто: ‘Голіаъ Гагаганъ’. Къ несчастію, въ ту минуту, когда ея королевское высочество сдлала вн помянутый вопросъ, за столомъ царствовало мертвенное молчаніе.

— Comment donc, сказалъ тогда его величество король Г*, посмотрвъ съ важностью на графа М*: — ce cher jnajor а quitt l’arme? Что же тогда будетъ съ Индіей?

Его величество король и герцогъ М*. продолжали затмъ разговоръ тихимъ голосомъ, а я, какъ легко можно себ представить, впалъ въ сильное замшательство, я покраснлъ, сталъ заикаться, бормоталъ безсвязныя слова, желая дать какія-то объясненія, но дло не клеилось, я не могъ во все продолженіе обда придти въ прежнее спокойное состояніе и когда я подавалъ какому-то англійскому принцу, моему сосду, порцію Poulet l’Austerlitz, то уронилъ ему на бакенбарты и жабо семь грибовъ и три большія и жирныя бараньи котлеты.

Новый смхъ на мой счетъ! Я, конечно, могъ бы не переступать таинственныхъ предловъ частной жизни поименованныхъ особъ, присутствовавшихъ при описанномъ мною происшествіи, но я желалъ именно дать понять, что я истинный джентльменъ, что я вращаюсь въ весьма порядочномъ обществ. Verbum sat. Но, говоря серьзно, я долженъ всегда вполн прописывать мое ими Голіаъ, чтобы меня не смшивали съ братомъ моимъ Грегоромъ, который былъ также маіоромъ королевской службы и котораго я убилъ за дуэли, какъ публика, можетъ, быть уже и знаетъ о томъ. Бдный Грегоръ! Пустой споръ былъ причиною нашего поединка, который ни за что не случался бы, не будь этого сходства именъ. Дло вотъ въ чемъ.

Я имлъ счастіе оказать маленькую услугу набобу лукновскому, въ извстной исторіи Хобрасджи Мукджи, и его высочество прислалъ къ намъ на квартиру золотой футляръ для зубочистки, адресовавъ его за имя капитана Г. Гагагана. Я, разумется, подумалъ, что этотъ футляръ предназначенъ мн, братъ мой съ жаромъ присваивалъ его себ, мы дрались и послдствіемъ этого было то, что минуты черезъ дв онъ получилъ рану въ правый бокъ, въ ребро No 6 — рану, заставившую его испустить духъ. Онъ былъ самый плохой рубака, я самый искусный и отчаянный въ цломъ свт. Но что всего забавне въ этомъ дл — это то, что футляръ для зубочистки дйствительно принадлежалъ ему: онъ оставилъ его на стол, бывши у набоба. Я не могу хорошенько себ представить, какую ужасную глупость онъ сдлалъ, начавъ дуэль изъ-за такой дряни, онъ гораздо лучше бы поступилъ, если бы тотчасъ же отдалъ мн футляръ, увидавъ, что я твердо ршился уже его присвоить себ.

Изъ этого небольшаго образчика моихъ приключеній читатель можетъ легко понять, что жизнь моя была чрезвычайно богата забавными происшествіями, и я вообще могу сказать съ убжденіемъ, что въ ней было боле замчательнаго, нежели въ жизни кого бы то ни было изъ нашей арміи. Я былъ въ большемъ числ сраженіи, завоевалъ снова боле занятыхъ пунктовъ, имлъ боле успховъ въ сношеніяхъ съ прекраснымъ поломъ, боле читалъ, и отличался боле красивою наружностью, нежели кто либо изъ офицеровъ, состоящихъ въ служб его величества.

Когда я въ 1802 году пріхалъ въ Индію, я былъ блобрысымъ корнетомъ семнадцати лтъ отъ роду, съ огненно рыжими волосами, ростомъ въ шесть футовъ и семь дюймовъ, я искусился уже во всхъ родахъ атлетическихъ упражненій, задолжалъ уже по горло моему портному и всякому, кто только имлъ глупость мн врить, я говорилъ прекраснйшимъ ирландскимъ діалектомъ и получалъ сто-двадцать фунтовъ въ годъ жалованья.

Нечего кажется говорить, что при подобныхъ преимуществахъ я сдлалъ то же самое, что длали до меня вс порядочные люди: я влюбился и выразилъ избранниц моего сердце желаніе жениться на ней при первомъ удобномъ случа.

Какже мн было преодолть вс препятствія? Я конечно любилъ Юлію Джоулеръ, любилъ ее съ безумною страстью, но отецъ ея прочилъ ее по крайней мр за члена индйскаго совта, а не за какого нибудь голоднаго и оборваннаго ирландскаго оберъ-офицерика. Впрочемъ, судьба послала мн совершить путешествіе въ Индію, на остъ-индскомъ пароход Самуэль Снобъ, подъ начальствомъ капитана Дффи, совершить въ сообществ этого прелестнаго созданія, и тутъ-то я имлъ счастіе или несчастіе, какъ хотите, мгновенно плниться этою двушкою. Мы еще несовсмъ выхали изъ канала, какъ я уже обожалъ ее, завидовалъ палуб, на которой она стояла своими маленькими ножками, и по тысяч разъ цаловалъ дрянной складной стулъ, на которомъ она обыкновенно сидла. То же безумство овладло всми находившимися на корабл. Два лейтенанта подрались за нее, лишь только успли высадиться на Мысъ Доброй Надежды, лекарь, мозглый шотландецъ-піэтистъ, вслдствіе обманутой надежды на взаимность, предался пьянству въ такой ужасной степени, что ему грозила опасность самосгаранія, что же касается стараго полковника Лиливайта, который привезъ свою жену и семь дочерей въ Бенгалію, то онъ клялся, что разведется съ мистриссъ Лиливайтъ, и длалъ попытки къ самоубійству. Самъ капитанъ повторялъ мн безпрестанно, со слезами на глазахъ, что онъ свою, нкогда дорогую для него мистриссъ Дффи теперь ненавидитъ, хотя и имлъ отъ нея девятнадцать человкъ дтей.

Мы обыкновенно называли Юлію Джоулеръ волшебницей: красота ея и голосъ имли въ себ что-то обворожительное. Я всякій разъ бывалъ очарованъ, когда смотрлъ на нее и впадалъ въ самое неистовое сумасшествіе, когда взоръ ея останавливался на мн. О, какъ блестящи, какъ черны были ея глаза! какъ густы и сумрачны ея локоны! А губки! а ея прелестное блое кисейное платье! А ея крошечныя гласированныя перчаточки! Гагаганъ теперь уже дряхлъ и страдаетъ подагрою, но онъ все еще видитъ васъ передъ собою, о, глаза, локоны, платье и перчатки!

Какъ теперь помню, когда мы были близь острова Вознесенія, въ одинъ прекрасный день, за столомъ, она взглянула на меня какимъ-то особеннымъ образомъ въ ту самую минуту, когда я дулъ на чрезвычайно горячій кусокъ черепаховаго жира. Меня точно ударило по лбу, я схватилъ весь кусокъ, въ которомъ было около полуфунта, и стремительно засовалъ его въ ротъ. Но, вообразите, я не длалъ даже попытокъ проглотить или прожевать этотъ кусокъ, а оставилъ его въ продолженіе нсколькихъ минутъ во рту, предоставляя ему полную возможность жечь и жечь меня до безконечности. За то спустя семь недль посл этого происшествія, у меня еще не было вовсе кожи на нб, и все остальное время путешествія я только и питался, что рисовой водою.

Анекдотъ этотъ, можетъ быть, покажется тривіальнымъ, но онъ объясняетъ, какое впечатлніе производила на меня Юлія Джоулеръ.

Сочинители морскихъ романовъ до такой степени исчерпали уже вс бури, кораблекрушенія, возмущенія экипажа, битвы, морскую болзнь, что я считаю совершенно ненужнымъ разсказывать о подобныхъ случайностяхъ, хотя и испыталъ ихъ въ самыхъ разнообразныхъ формахъ. Довольно замтить, что въ продолженіе нашего пяти-мсячнаго путешествія моя безумная страсть къ Юліи усиливалась съ каждымъ днемъ, въ такой же пропорціи возрастала любовь капитана, корабельнаго лекаря, полковника Лиливайта, лейтенанта, однимъ словомъ большей части пассажировъ и даже значительнаго числа матросовъ. Что касается до меня, я поклялся, что, несмотря на свой прапорщичій чинъ, я женюсь на ней, возвеличу ее славою моего оружія: что лишь только я сдлаю выгодное впечатлніе на моего ближайшаго начальника, въ чемъ я не сомнвался, то тотчасъ объясню ему состояніе моего сердца и буду требовать руки его дочери.

Такими горячими изліяніями чувствъ началось и окончилось наше путешествіе.

Мы прибыли къ мсту назначенія въ знойный декабрскій день 1802 года, и тутъ Юлія разсталась со мною. Въ паланкин, окруженная по крайней мр сорока гукабадарами, она отправилась въ объятія своего папа, между тмъ какъ бдный корнетъ, въ сопровожденіи двухъ Дэнди и одного Скота — вотъ какія странныя нмена даютъ себ туземцы!— скромно пустился въ путь съ тмъ, чтобы прибыть въ главную полковую квартиру.

Бенгальскій кавалерійскій полкъ, бывшій тогда подъ командою подполковника Юлія Джоулера, кавалера ордена подвязки, въ цлой Азіи и Европ пользовался почетнымъ титуловъ ‘Непобдимаго Бундельгундскаго полка’, такъ гремлъ отъ славою своей храбрости, такъ необычайны были подвиги, совершенные имъ въ этой великолпной части Индіи.

Вторымъ посл нашего полковаго командира былъ маіоръ сэръ Джорджъ Гтчъ, за нимъ, маіоръ Томъ Трштъ, такой лихой малый, какихъ еще, кажется, не встрчалось во всю войну съ мараттами. Мы были тогда, можно сказать, наканун водяной войны, которая такъ быстро распространилась по всей Индіи, выставила на показъ храбрость Веллеслея и непоколебимое мужество нкоего Гагагана, которая прославлена была нашими побдами при Ахмеднуггар, гд я при штурм Феттаха первый вспрыгнулъ на баррикаду, — при Аргаум, гд я собственною рукою изрубилъ двадцать-трехъ стрлковъ, разскъ пополамъ дромадера, и страшнымъ днемъ битвы Ассайской, гд Веллеслей безъ меня былъ бы убитъ, гд я одинъ велъ девятнадцать кавалерійскихъ атакъ, взявъ при помощи только четверыхъ людей изъ команды, семнадцать полевыхъ орудій и перестрлялъ жидконогихъ французскихъ артилеристовъ.

Въ этотъ достопамятный день мы пробили пулями животы у одиннадцати слоновъ и я отбилъ выстрломъ кольцо, бывшее въ носу у Цинтіи. Веллеслей теперь герцогъ и фельдмаршалъ, я же простой лишь маіоръ иррегулярныхъ войскъ — такъ непостоянно военное счастье!

Но мои чувства отвлекаютъ меня отъ моего разсказа, который я бы долженъ былъ продолжать съ большею послдовательностью.

Когда я, какъ выше сказано, вступилъ въ наши казармы въ Думдум, то впервые надлъ великолпный мундиръ Непобдимыхъ, свтлоголубой колетъ съ серебрянымъ шитьемъ и чуть не съ тремя тысячами пуговокъ, напоминавшихъ форму сахарныхъ головъ, узкіе коричневые, какъ ревень, чикчиры, и красные сафьянные сапоги, съ серебряными шпорами и пястями — костюмъ, который чрезвычайно выставлялъ на видъ статное тлосложеніе офицеровъ нашего корпуса. Мы носили тогда пудру и очень умренную семидюймовую косу, мдную обрамленную въ леопардову кожу каску, съ медвжьимъ хвостомъ и конскою гривой, что все придавало голов воинственный, рыцарскій видъ, который легче себ вообразить, нежели описывать.

Въ этомъ великолпномъ одяніи я въ первый разъ явился къ полковнику Джоулеру. Онъ былъ одтъ точно такимъ же образомъ, но какъ ростъ его не превышалъ пяти футовъ, а всилъ онъ пудъ пятнадцать, то этотъ костюмъ не такъ шелъ къ нему, какъ къ боле стройнымъ и высокимъ мужчинамъ. Въ присутствіи своихъ долговязыхъ маіоровъ Трппа и Гтча, онъ казался кегельнымъ шаромъ между двумя длинными кеглями. Толстенькій и коротенькій полковникъ принялъ меня съ сердечнымъ радушіемъ, и я скоро сдлался общимъ любимцемъ его и прочихъ офицеровъ корпуса.

Джоулеръ былъ самый гостепріимный человкъ, какого только можно себ представить, и какъ это не противорчило ни моей любви, ни моему аппетиту, то я постоянно пользовался его обдами и наслаждался сообществомъ Юліи.

Теперь я понимаю, чего не могъ и не хотлъ замтить тогда, что эта миссъ Джоулеръ, на которую я истратилъ первые и самые горячіе порывы любви, которую я окружилъ въ своемъ воображеніи всевозможными совершенствами я непорочностью, была ничто иное, какъ безстыдная кокетка, которая играла моими чувствами, потому что вовремя однообразнаго морскаго путешествія не находила для себя другой забавы и мняла меня на другихъ и другихъ опять на меня по прихоти, по капризу или руководствуясь корыстными цлями.

Она не пробыла и трехъ недль въ главной квартир, какъ уже весь полкъ былъ по уши влюбленъ въ нее. Каждый изъ ея поклонниковъ могъ похвалиться тою или другою милостью, тмъ или другимъ доказательствомъ вниманія съ ея стороны и основывалъ на этомъ свои личныя надежды.

Теперь повторялись т же самыя сцены, какія происходили и на Самуэл Сноб, только интересъ ихъ возвышался значительнымъ количествомъ дуэлей.

Слдующій перечень дастъ читателю понятіе о нкоторыхъ изъ этихъ дуэлей:

1) Корнетъ Гагаганъ. Гиксъ, прапорщикъ команды саперовъ и минеровъ. Выстрлъ попалъ Гиксу въ щеку, и отъ множества черныхъ курчавыхъ волосъ, которыя пуля оторвала отъ его бакенбартъ и вогнала ему въ горло, онъ чуть не задохнулся.

2) Капитанъ Макджилликудди. Корнетъ Гагаганъ, меня проткнули насквозь, по шпага прошла мн между реберъ и причинила весьма малый вредъ.

3) Капитанъ Макджилликудди. Мистеръ Муллигатоуной, чиновникъ бенгальской гражданской службы, помощникъ засдателя, вице-субъ-контролеръ Ранголлійской втви Богли-Воллахскихъ плантацій индиго.

Макджилликудди слдовало бы драться на шпагахъ, и тогда онъ выпутался бы, можетъ быть, изъ этой вторичной дуэли также счастливо, какъ изъ первой, теперь же статскій чиновникъ впустилъ ему въ тло пулю и кусокъ его золотыхъ часовъ съ репетиціей. Этотъ выстрлъ имлъ послдствіемъ замчательную особенность, о которой я послалъ статью въ газету естествоиспытателей. Хирургъ вынулъ уже пулю и отправился было отъ больного въ полной увренности, что все привелъ въ порядокъ, когда золотые часы въ тл несчастнаго Макджилликудди пробили тринадцать. Я всегда былъ того мннія, что часы эти боле или мене испорчены выстрломъ, потому что, бывъ сдланы въ мастерской Баррауда, они до тхъ поръ шли очень врно, самое же происшествіе случилось въ семь часовъ {Эти часы, которые приноровляются къ каждому климату и каждой широт земли, идутъ такъ удивительно врно, что я часто слыхалъ отъ бднаго Макджилликудди разсказы о слдующаго рода происшествіяхъ. Извстно, что въ Италіи часы считаютъ отъ одного до двадцати-четырехъ. Итакъ, когда Макъ пріхалъ въ Неаполь, то его часы начали бить на итальянскій манеръ до двадцати-четырехъ, когда же онъ снова переправился за Аппы, часы опять стали ходить обыкновеннымъ порядкомъ. Г. О’Г. г.}.

Я могъ бы до безконечности распространяться въ разсказахъ о войнахъ, которыхъ причиною была эта Елена, но упомянутые мною три образца, по мннію моему, должны удовлетворить благоразумнаго читателя. У меня вовсе нтъ особеннаго пристрастія къ кровавымъ сценамъ, клянусь небомъ, а между тмъ, въ продолженіе нсколькихъ недль, за одну эту женщину я долженъ былъ драться на девяти дуэляхъ и знаю, что кром того было еще изъ-за нея четыре дуэли.

Я забылъ вовсе упомянуть, что жена Джоу пора принадлежала къ смшаной пород, родилась и воспитана была въ Индіи, полковникъ познакомился съ нею въ дом ея матери, туземки, и женился на ней. Объ этой послдней дам ходили очень странные слухи. Говорили, что она была дочерью одного индйскаго раджи и увезена была какимъ-то бднымъ и неважнымъ англійскимъ офицеромъ во времена лорда Клейва. Молодой человкъ былъ скоро убитъ и оставилъ свое дитя у матери. Черномазый князекъ простилъ свою дочь и завщалъ ей посл себя сундучокъ, полный денегъ. Вроятно Джоулеръ женился на мистриссъ Джоулеръ боле по этому уваженію, потому что это было существо, которое не носило христіанскаго имени и не отличалось ни однимъ изъ качествъ христіанки. Мистриссъ Джоулеръ была отвратительное, одутловатое, желтокожее созданіе, съ бородою, черными усами и красными глазами. Она была жирна, кривобока, безобразна, скупа, ненавидла весь свтъ и была предметомъ всеобщей ненависти, боле же всего поддерживала это чувство въ своемъ веселомъ и разбитномъ супруг. Въ продолженіе года она не проводила съ нимъ и мсяца, но большую часть времени оставалась у своихъ туземныхъ родственниковъ. Я удивляюсь всего боле тому, что она могла произвести на свтъ такое очаровательное созданіе, какимъ была ея дочь. Когда Юлія пріхала, женщина эта, конечно, была у полковника и съ самаго начала старалась съ особенною заботливостію развивать вс дурныя свойства, которыми отличался характеръ ея дочери. Если Юлія и прежде была кокеткою, то теперь она обманывала и дурачила сплошь всхъ мужчинъ, завлекала въ свои сти цлые отряды и батальоны, возбуждала въ женахъ ревность, мужей длала несчастными, служила постоянною причиной для дуэлей, о которыхъ я уже говорилъ, но въ то же время очарованіе, производимое этою волшебницею, было такъ сильно, что я все еще считалъ ее за ангела. Я ухаживалъ за отвратительной маменькой, чтобы быть ближе къ дочк, и былъ неутомимымъ слушателемъ безконечныхъ, скучныхъ исторій Джоулера, потому что во время разсказовъ я только тмъ и занимался, что наблюдалъ граціозныя движенія миссъ Юліи.

Но бранная труба скоро прозвучала въ нашихъ ушахъ, и Гагаганъ долженъ былъ выступить на поле битвы. Бундельгундскіе непобдимые получили повелніе выступить въ походъ, и Джоулеръ, какъ новый Гекторъ, возложилъ на себя воинскіе доспхи и приготовился къ разлук съ своею Андромахою. Теперь онъ пришелъ въ недоумніе насчетъ того, что ему длать съ своею дочерью, съ своею Юліей. Онъ зналъ странный образъ жизни и странныя привычки своей жены и вовсе не имлъ особеннаго желанія вврить дочь ея попеченію, однако, напрасно искалъ онъ для нея надежнаго пріюта у наиболе почтенныхъ дамъ полка. Леди Гтчъ предложила свои услуги принять двицу въ свой домъ, во за то ршительно не желала имть никакого дла съ мистриссъ Джоулеръ. Жена лекаря, мистриссъ Соубонъ, не хотла и слышать ни о маменьк, ни о дочк, такимъ образомъ не оставалось ничего длать, какъ предоставить Юліи и матери ея завестись собственнымъ домомъ, и Джоулеръ былъ въ полной увренности, что жена его натолкаетъ въ этотъ домъ ненавистныхъ для него чернокожихъ родственниковъ.

Однако, я не могъ спокойно выступить въ поле прежде, чмъ узналъ отъ Юліи судьбу свою. Я двадцать разъ, можетъ быть, выжидалъ случая увидться съ нею наедин, шатался вокругъ бунгало полковника, какъ какой нибудь доносчикъ вокругъ трактира, наблюдалъ за каждымъ шагомъ каждаго изъ членовъ семейства и нетерпливо старался улучить минуту, когда миссъ Джоулеръ, не подвергаясь одуряющему вліянію своей маменьки или папеньки, преклонитъ, можетъ быть, ухо моему краснорчію и смягчится отъ моихъ горячихъ признаній въ любви.

Впрочемъ, это было не такъ-то легко.

Старый Джоулеръ вдругъ получилъ такую привязанность къ домашнему очагу, что ршительно невозможно было встртить его вн его жилища, его же почтенная темнокожая супруга — думаю, что цвтъ ея тла подалъ первый мысль выбрать темнокоричневое сукно для панталонъ нашего полка — шатавшаяся прежде взадъ и впередъ безъ цли и пользы и совавшаяся своимъ широкимъ носомъ въ хозяйственныя дла всего лагеря, неизмнно оставалась дома при своемъ храбромъ сожител. Единственный выборъ, который мн оставалось сдлать, было идти прямо противъ престарлой четы, въ ея собственной берлог, и начисто требовать у нея руки ея молодой питомицы.

Я постилъ ихъ разъ за завтракомъ.

Старый Джоулеръ былъ всегда радъ видть меня у себя за столомъ. Онъ любилъ смотрть, говорилъ онъ, какъ я пью блый годгеонскій эль: въ продолженіе перваго года, проведеннаго мною въ Бенгаліи, я выпилъ этого эля двсти-тридцать-четыре дюжины бутылокъ, я тоже не могъ видть, безъ нкотораго восторга, какъ старая мистриссъ Джоулеръ путь не погружалась лицомъ въ блюдо съ темнобурымъ дкимъ соусомъ, она, какъ я уже имлъ честь упомянуть, была сама именно цвта этого соуса и пожирала все, попадавшее ей подъ руку и въ промежутокъ между челюстями, съ такимъ аппетитомъ, которому подобнаго я никогда уже не видалъ впослдствіи, исключая разв аппетита моего бднаго друга Дэнди въ отношенія къ устрицамъ. Первыя три тарелки она уничтожила при помощи ложки и вилки, какъ добропорядочная женщина, когда же она, старая вдьма, согрлась отъ дятельной работы пищепріемными мускулами, то бросала вс серебряныя столовыя орудія въ сторону, пододвигала блюда къ себ вплоть, принималась дйствовать руками, набивала рисъ себ въ ротъ горстями и просовывала туда разомъ такое количество състныхъ припасовъ, которое могло бы продовольствовать цлый отрядъ сипаевъ.

Но для чего же я, впрочемъ, такъ уклоняюсь отъ главнаго пункта моей исторіи?

Юлія Джоулеръ и мистриссъ Джоулеръ сидли за завтракомъ. Прелестная двица готова была пропустить стаканчикъ пива въ ту минуту, какъ я вошелъ.

— Какъ поживаете, мистеръ Гэгинъ? спросила старуха съ отвратительною улыбкою.— Покушайте-ка хоть немножко крри-бота!

И она толкнула ко мн блюдо, снявъ съ него предварительно огромную порцію мяса, облитаго липкимъ соусомъ.

— Ну, что, Гаги, мой милый, какъ живете-можете? сказалъ толстый полковникъ.— Жаръ небось пронялъ васъ насквозь? хотите подкрпиться? выпейте-ка малую толику годгсона — это тоже пройметъ васъ порядкомъ!

И при этой не совсмъ умстной шутк, которая намекала за тотъ фактъ, что въ жаркихъ странахъ эль какъ будто проникаетъ изъ желудка во вс поры кожи и испаряется чрезъ нихъ, старый Джоулеръ засмялся, а съ нимъ вмст засмялась цлая толпа смуглыхъ Гобдаровъ, Китинггаровъ, Сицемовъ, Конгомеровъ и Боббичіоновъ, пока меня между тмъ подчивали съ чрезвычайнымъ радушіемъ и неотвязчивымъ хлбосольствомъ.

Я выпилъ шесть стаканчиковъ, томительно помолчалъ съ минуту и потомъ проговорилъ:

— Bobbacky, consomah, ballybaloo hoga.

Черномазые негодяи послушались моего приказанія и удалились

— Полковникъ и мистриссъ Джоулеръ, сказалъ я торжественно:— мы теперь одни, и вы, миссъ Джоулеръ, также одна, то есть… я разумю… я разумю благопріятную минуту, хочу воспользоваться случаемъ, чтобы… еще стаканчикъ элю, если вы будете столь добры… чтобы объясниться разомъ, начисто, прежде чмъ я отправлюсь въ преисполненный опасностями походъ (Юлія блднетъ), прежде чмъ я, какъ уже сказано, отправлюсь на войну, которая можетъ разрушить въ прахъ и мои высокомрныя надежды и меня самого…. чтобы выразить моя намренія, пока я еще въ живыхъ, и открыться предъ лицомъ неба, земли и полковника Джоулера, что я люблю васъ, Юлія.

Полковникъ отъ изумленія уронилъ свою вилку, которая въ продолженіе нсколькихъ минутъ дрожала, воткнувшись ко мн въ икру, но я продолжалъ, несмотря на эту не совсмъ пріятную помху.

— Да, клянусь этимъ безоблачнымъ небомъ, что я люблю васъ, Юлія! Я уважаю своего начальника, я почитаю вашу достойную, очаровательную маменьку. Скажите мн, прежде чмъ я разстанусь съ вами, могу ли я надяться на взаимность съ вашей стороны моимъ чувствамъ. Скажите только, что вы меня любите, и я въ предстоящую войну совершу такіе подвиги которые заставятъ васъ гордиться именемъ вашего Гагагана.

Старая вдьма выпучила на меня глаза, пока я произносилъ эти трогательныя слова, огромными глотками вдыхала въ себя воздухъ и стучала зубами, какъ разъяренный павіанъ. Юлія то краснла, то блднла, полковникъ наклонился, выдернулъ изъ моей икры вилку, обмылъ ее и потомъ взялся за связку писемъ, которая лежала въ это время возл него.

— Корнетъ, произнесъ онъ задыхающимся отъ волненія голосомъ: — несчастный, оборванный ирландскій офицеришка сметъ имть виды на руку Юліи Джоуларъ! Гаг… Гагаганъ, да что вы, въ самомъ дл, съ ума, что ли, сошли или сметесь надъ нами? Взгляните на эти письма, молодой человкъ, эти письма, говорю я вамъ, сто двадцать-четыре посланія со всхъ концовъ Индіи, одно изъ нихъ отъ генералъ-губернатора и шесть отъ его брата, я не считаю уже полковника Веллеслея, это сто-двадцать-четыре домогательства руки миссъ Джоулеръ. Корнетъ Гагаганъ, продолжалъ онъ: — я имю о васъ очень хорошее мнніе, вы самый храбрый, самый скромный и, можетъ быть, самый красивый мужчина въ нашемъ корпус, но вдь у васъ въ карман нтъ ни рупіи. Вы требуете моей Юліи, а между тмъ не можете добыть даже какой нибудь анны! {Маленькая остъ-индская монета, десятая часть рупіи.}

Тутъ старый полковникъ засмялся, какъ будто онъ въ самомъ дл сказалъ какую нибудь замчательную остроту.

— Нтъ, нтъ, продолжалъ онъ уже боле спокойнымъ голосомъ: — Гаги, дружокъ мой, это безразсудно! Любезная Юлія, удались, душенька, съ твоею мама, этотъ шаловливый молодой господинъ останется со мною, и мы выкуримъ съ нимъ по трубочк.

Я исполнилъ его желаніе, но этотъ табакъ показался мн гадчайшимъ тютюномъ, какимъ когда либо случалось мн затягиваться.

——

Я вовсе не намренъ распространяться здсь въ разсказахъ о постепенномъ ход моей военной службы, подробности объ этомъ предмет будутъ изложены съ надлежащею полнотою въ моей большой, въ сорока томахъ, національной-авто-біографія, которую я готовлю теперь къ печати. Я участвовалъ съ моимъ полкомъ во всхъ блестящихъ предпріятіяхъ. Веллоелей взялъ тогда Доукъ, я прохалъ весь край въ направленіи къ сверовостоку и удостоился чести при Ласварили, Фуррукабад, Футтигур и Буртпор драться рядомъ съ лордомъ Лакомъ. Я вовсе не желаю, впрочемъ, хвастаться моями военными подвигами — солдатъ знаетъ ихъ какъ свои пять пальцевъ, а государь съуметъ ихъ оцнить. Если бы кто нибудь спросилъ у нашихъ, кто самый храбрый воинъ въ индйской армія, то нтъ ни одного служащаго въ ней офицера, который тотчасъ же ко закричалъ бы:

— Гагаганъ, Гагаганъ!

Я пришелъ въ совершенное отчаяніе, и лишившись Юлія, не заботился о сохраненіи жизни.

Такъ какъ безчувственное, окаменвшее лицо Юліи безпрестанно представлялось моимъ глазамъ, и строгій отказъ со стороны отца ея все еще звучалъ въ ушахъ моихъ, то къ окончанію похода я не замышлялъ уже никакихъ притязаній, не думалъ снова домогаться сообщества избранницы моего сердца или возобновлять мои домогательства. Мы были цлые восемнадцать мсяцевъ въ дйствительной полевой служб, маршировали взадъ и впередъ, вкривь и вкось по разнымъ направленіямъ, дрались изо дня въ день на пропалую, свтъ не замчалъ во мн никакой перемны, онъ смотрлъ только на мою привлекательную, одушевленную физіономію, а не могъ заглянуть во внутренность моего спаленнаго и увядшаго сердца. Моя и безъ того уже отчаянная храбрость превратилась теперь въ кровожадность: я взыскивалъ съ вахтмистровъ и фуражировъ за малйшее упущеніе или ошибку, я не щадилъ въ битв ни одного человка, и въ продолженіе этой кампаніи снесъ съ плечъ до трехсотъ-девяти головъ.

Бдному старику Джоулеру выпала на долю столь же незавидная судьба. Мсяцевъ черезъ шесть посл того, какъ мы оставили Думдумъ, онъ получилъ изъ Бенареса цлый пукъ писемъ: жена его съ дочерью ухала передъ тмъ въ Бенаресъ, и эти письма, какъ видно, тяжело легли ему на душу, и онъ страшно преслдовалъ чернокожихъ. Наши люди, при постоянныхъ жарахъ и усиленныхъ военныхъ переходахъ, обращались съ плнными не совсмъ-то вжливо между прочимъ въ тхъ видахъ, чтобы выманить у нихъ денежку.

Имъ вырывали ногти, варили и жарили ихъ въ котлахъ на вод и масл, скли ихъ, посыпали ихъ раны каэнскимъ перцемъ, и т. д. Итакъ, когда Джоулеръ слышалъ объ этихъ мропріятіяхъ, которыя прежде бывало приводили его въ бшенство — онъ былъ такой гуманный и сострадательный человкъ!— теперь онъ только злобно ухмылялся и повторялъ:

— Чортъ побери этихъ чумазыхъ негодяевъ! По дломъ имъ, по дломъ имъ!

Однажды, въ сопровожденіи нсколькихъ человкъ драгуновъ, я отправился на фуражировку и опередилъ вашъ отрядъ мили на дв. Когда мы очень спокойно возвращались назадъ, въ нашъ лагерь, на насъ внезапно напала толпа мараттовъ изъ ближайшей пальмовой роща, гд эта сволочь до тхъ поръ сидла въ засад. Въ одно мгновеніе сдла троихъ изъ моихъ всадниковъ опростались, и я съ семью остальными драгунами выступилъ противъ тридцати этихъ черныхъ бродягъ. Еще ни разу въ жизни не случалось мн встрчать такой прекрасной физіономіи, какая была у начальника этой шайки, онъ сидлъ на гордомъ арабскомъ жеребц, былъ почти одного роста со мною, носилъ стальной шишакъ и панцырь и держалъ въ рук превосходный французскій карабинъ, который оказалъ уже вождленное дйствіе на двухъ изъ моихъ людей. Я тотчасъ же увидалъ, что единственное средство къ нашему спасенію состояло въ смерти этого человка, потому а немедленно закричалъ ему громовымъ голосомъ, разумется, по индостански:

— Держись, собака, если ты осмлишься драться съ порядочнымъ человкомъ!

Вмсто отвта, копье его просвистало въ воздух надъ моею головою и прокололо насквозь бднаго Фоггарти, одного изъ моихъ полковыхъ солдатъ, который стоялъ за мною. Скрежеща зубами и изрыгая самыя ужасныя проклятія, я выхватилъ ятаганъ, который еще ни разу не измнялъ мн {Въ моей дуэли съ Джалликудды я былъ такъ глупъ, что вздумалъ драться на шпагахъ, это самое жалкое оружіе, годное разв для портныхъ. Г. О. Г. Г.}, и бросился на индйца.

Онъ халъ ко мн полнымъ галопомъ, при чемъ мечъ его описывалъ въ воздух тысячи мерцающихъ круговъ, — и испускалъ оглушительный бранный кликъ.

Битва не продолжалась и минуты. Первымъ ударомъ я отрубилъ ему кисть правой руки, какъ разъ по составу, порой ударъ я направилъ ему прямо въ голову. Я сказалъ уже, что на немъ надты были стальной шишакъ съ золоченымъ, въ шесть дюймовъ длиною, желзнымъ копьемъ на верху, и кольчатый панцырь. Я поднялся на стременахъ и возопилъ: ‘Св. Георгій!’ Сабля моя угодила прямо въ середину этого острія, разрубила его, прошла съ визгомъ черезъ шишакъ и панцырь и остановилась, только встртившись съ рубиномъ, который Дикень носилъ на спин въ вид застежки. Голова его была разсчена между двумя бровями, двумя ноздрями и даже какъ разъ между двумя большими передними зубами, стало равнехонько пополамъ. На каждое плечо упало по половин, а онъ все продолжалъ галопировать, пока наконецъ лошадь его не была поймана моими людьми, которые немало забавлялись моимъ подвигомъ.

Прочіе негодяи, какъ я и ожидалъ, немедленно убжали, лишь только поняли, какая участь постигла ихъ предводителя. Я взялъ его панцирь, въ вид рдкости, съ собою домой, и мы привели кром того къ старому Джоулеру одного плннаго.

Когда мы спросили этого плнника объ имени ихъ начальника, онъ отвчалъ:

— Гоудеръ Белль.

— Гоудеръ Белль! вскричалъ полковникъ Джоулеръ.— О судьба, это твоя карающая десница!

Онъ безъ памяти бросился къ себ въ палатку и сдалъ на цлый день команду. Гтчъ принялъ начальство надъ полкомъ, и я не видалъ своего настоящаго командира довольно долгое время.

——

Такъ какъ во все продолженіе войны я оказалъ немало отличій, то генералъ Лэкъ послалъ меня съ депешами въ Калькутту, гд лордъ Веллеслей принялъ меня съ отмнными почестями. Представьте же себ мое удивленіе, когда на одномъ бал въ губернаторскомъ дворц я увидалъ моего стараго пріятеля Джоулера, представьте себ мой неизъяснимый, совершенно смутившій меня восторгъ, когда возл Джоулера я усмотрлъ Юлію.

Джоулеръ, кажется, покраснлъ не мене моего, когда увидалъ меня. Мн тотчасъ пришли на мысль мои прежнія отношенія къ его дочери.

— Гаги, дружокъ мой, сказалъ онъ, пожимая мн руку: — очень радъ васъ видть, вотъ и старая знакомая — Юлія, приходите-ка вмст позавтракать, выпить годгсонсьскаго, молодчикъ, Гаги!

Юлія не произнесла ни слова, но поблднла какъ полотно и смотрла на меня пристально своими испуганными глазами. Я едва не лишился чувствъ и кое-какъ произнесъ нсколько безсвязныхъ словъ. Юлія схватила меня за руку, еще разъ посмотрла на меня очень пристально и сказала:

— Пойдемъ!

Нужно ли говорить посл этого, что я отправился за нею?

Я не буду уже распространяться о бломъ эл и дкомъ соус, приправленномъ перцомъ, я скажу только, по мр того, какъ соберусь съ мыслями, что черезъ полчаса посл описанной мною сцены, я былъ такъ же влюбленъ, какъ и прежде, и что чрезъ три недли я считался избраннымъ и признаннымъ поклонникомъ Юліи! Я уже не задавалъ себ вопросовъ о томъ, что сталось со ста-двадцатью-четырьмя предложеніями жениховъ Юліи, ни о томъ, почему я, бывъ нкогда отвергнутъ, удостоился теперь благосклоннаго пріема. Я чувствовалъ только, что я люблю ее, и былъ счастливъ.

——

Въ одну ночь, достопамятную для меня ночь, я не могъ заснуть и бродилъ съ простительнымъ для влюбленнаго безпокойствомъ по городу, загроможденному дворцами, пока не дошелъ я наконецъ до дома, въ которомъ обитала моя Юлія. Я заглянулъ на дворъ — все тихо, взглянулъ на окна дома — везд темно, только виднется свтъ въ одной комнат, да, въ одной комнат и именно въ комнат Юліи. Сердце мое забилось нетерпливо, я хотлъ, я долженъ былъ идти впередъ, хотя бы только для того, чтобы посмотрть на нее съ минуту и благословить ее во время сна. Я увлекся, сталъ смотрть внутрь комнаты, и, о небо! я увидалъ, что тамъ горитъ лампа, я увидалъ мистриссъ Джоулеръ въ ночномъ капот съ весьма темнокожимъ питомцемъ на рукахъ, увидалъ Юлію, которая очень нжно смотрла на кормилицу-туземку, которая кормила грудью другое дитятко.

— О, мама, сказала Юлія: — какую бы рожу сдлалъ намъ простофиля Гагаганъ, если бы только онъ все зналъ!

— Онъ все знаетъ! вскричалъ я, вырвавъ ршетку изъ окна и вспрыгнувъ внутрь комнаты.

Мистриссъ Джоулеръ съ воплемъ бросилась изъ комнаты, Юлія упала въ обморокъ, проклятые черномазые ребятишки запищали, а ихъ негодная кормилица присла на колни и мямлила мн что-то на своемъ сатанинскомъ индостанскомъ нарчій.

Въ эту минуту явился въ комнату старый Джоулеръ со свчкой и съ обнаженной шпагой.

— Лжецъ! плутъ! обманщикъ! кричалъ онъ: — вставай, негодяй, и защищайся!

Но лишь только старый Джоулеръ хорошенько разсмотрлъ меня, какъ сдлалъ попытку засвистать, взглянулъ на свою бездыханную дочь и медленными шагами вышелъ изъ комнаты.

Нужно ли мн продолжать эту исторію? Нтъ уже, кажется, необходимости объяснять тревогу Джоулера при полученіи изъ писемъ изъ Бенареса, его восклицаніе при извстіи о смерти индйскаго Князька, его желаніе поскоре выдать дочку замужъ. Женщина, руки которой я такъ домогался, не была уже миссъ Юліей Джоулеръ, она была мистриссъ Гоудеръ Белль!

ГЛАВА II.
АЛЛИГУРЪ И ЛАСВАРИ.

Я нехотя и нершительно принимаюсь снова за перо, потому что, при появленіи описанія моихъ приключеній въ одномъ изъ періодическихъ изданій, нашлись злые люди, которые старались лишить меня послдняго моего сокровища — подвергнуть сомннію мое справедливое повствованіе и безъ малйшей искры честности и правоты похитить у меня то, что составляетъ мое единственное достояніе, — именно репутацію человка, преданнаго правд тломъ и душою.

Читатель, конечно, пойметъ, что, говоря такимъ образомъ, я разумю близорукія и бездушныя замчанія дрянныхъ писакъ, изъ числа лондонскихъ журналистовъ ни одинъ не осмлился, къ собственному благополучію, заподозрить справедливость моихъ разсказовъ. Они знаютъ меня хорошо и понимаютъ, что я вдь въ Лондон самъ на лицо. Такъ же ловко, какъ я владю перомъ, я могъ бы этакъ, пожалуй, взяться за боле приличное мужчин и боле страшное оружіе и отвчать имъ на ихъ возраженія лезвеемъ моего меча.

Ни золото, ни самоцвты не украшаютъ рукоятки моего закаленнаго въ бояхъ ятагана, но на клинк его запеклась кровь, кровь, враговъ моего отечества, поносителей моей незапятнанной славы. Нашлись и другіе — жалкіе представители постыднаго и продажнаго направленія, которые набрались храбрости, надясь на разстояніе, раздлявшее насъ, и имли дерзость придираться ко мн. Презрнные редакторы ‘Кельзійскаго Соревнователя’, ‘Бунгейскаго Маяка’, ‘Типперарійскаго Аргуса’. ‘Стокпогскаго Соглядатая’ и другихъ жалкихъ органовъ провинціальной письменности, при всемъ своемъ разномысліи въ отношеніи политическихъ убжденій, сходились въ пункт нерасположенія ко мн и съ самымъ канальскимъ единодушіемъ возбуждали цлые потоки сомнній противъ моихъ повствованій, доводовъ и призваній.

Они утверждаютъ, что я задваю личности частныхъ людей и нарочно искажаю исторію, чтобы очернить репутацію общественныхъ дятелей. Я спрошу только, былъ ли хотя одинъ изъ этихъ господъ въ 1803 году въ Бенгаліи? Нюхалъ ли хотя одинъ изъ издателей этихъ дрянныхъ листковъ, нюхалъ ли онъ Бунденгульдъ или страну Рохилля? Смыслитъ ли Типперарійскій чернильный огрызокъ, какая разница между Гурркгуррибангомъ и Буррумтоллагомъ? Наврное нтъ, ничуть! И потому только, что въ этихъ своеобразныхъ и отдаленныхъ странахъ развиваются и своеобразные факты и обстоятельства, они готовы уврять, что повствователь о всхъ этихъ предметахъ — лжецъ, и что мстности, описанныя мною, существуютъ только въ моемъ воображенія. Глупцы! Но я не намренъ расточать на нихъ мое негодованіе и хочу изложить нкоторые отдлы моей собственной исторіи.

Я надюсь, впрочемъ, что даже эти неистовые бумагомаратели сознаются въ справедливости того факта, что при начал похода противъ Шиндіаха, англійскій генералъ расположился лагеремъ у Кануджи на-Джумн, гд и обучалъ ту славную, хотя малочисленную, армію, которая въ скоромъ времени ознаменовала себя подвигами храбрости въ Дуаб. Самое лучшее, если я вкратц разскажу о причинахъ войны, которая скоро должна была возгорться въ самыхъ роскошныхъ и облагодтельствованныхъ природою краяхъ индйскаго материка.

Шахъ Аллумъ сынъ шаха Лоллума, по женской линіи потомокъ Надиръ-Шаха (того знаменитаго туркоманскаго забіяки, который едва не столкнулъ съ Багдадскаго трона Баязета и Селима), хотя и былъ по названію делійскимъ императоромъ, но въ самомъ дл являлся рабомъ различныхъ воинственныхъ князьковъ, которые поперемнно прибирали къ рукамъ власть и надъ краемъ, и надъ мнимымъ государемъ, пока какому нибудь боле искусному и счастливому мятежнику не удавалось покорить и истребить ихъ. Хоудеръ-Лолль-Мозольджи, Цуббердустъ-Ханъ, Доусунтъ-Рау-Шиндіахъ и знаменитый Боббачи Инугъ Багаудеръ нкоторое время безгранично владычествовали въ Дэли. Второй изъ нихъ, жестокосердый афганскій солдатъ, внезапно вторгнулся въ столицу и былъ выгнанъ оттуда не прежде, какъ уже захватилъ большую часть драгоцнностей и послднему изъ злополучной фамиліи Афразіабовъ веллъ выколоть глаза. Шиндіахъ явился на помощь къ ослпленному шаху Аллуму и почти уничтожилъ его врага, но зато лишь усилилъ порабощеніе несчастнаго и держалъ его въ такомъ же уничиженіи, какое онъ испытывалъ при тиранническомъ владычеств агановъ.

Пока эти герои вели между собою войну, или, лучше сказать, пока у нихъ доставало, по видимому, силы на то, чтобы бороться другъ съ другомъ, британское правительство вовсе не вмшивалось въ ихъ распри, предпочитая смотрть со стороны, какъ враги его теребятъ другъ друга за волосы. Но между тмъ вспыхнула Французская революція, и въ индйскихъ государствахъ появилась цлая армія голодныхъ санкюлотовъ, которые искали военной службы и подстрекали различныхъ туземныхъ владтелей къ войн съ британско-остъ-индскою компаніею. Значительное число этихъ оборванцевъ поступило въ ряды арміи Шиндіаха, одинъ изъ нихъ, Перронъ, былъ предводителемъ своего отряда, и хотя этотъ воинственный князекъ имлъ уважительныя причины помриться силами съ Джесвунтомъ-роу-Голькаромъ, своимъ наслдственнымъ врагомъ, и вовсе не думалъ нападать на англійскія владнія, однако компаніи вдругъ пришло на мысль, что съ шахомъ Аллумомъ, бывшимъ повелителемъ Шиндіаха, поступлено было безчеловчнымъ образомъ, а потому представлялся достаточный поводъ возстановить его тронъ въ прежнемъ величіи.

Разумется несчастному шаху Аллуму оставалось съ радостію ухватиться за т справедливыя мры, которыя хотли принять въ его пользу наши губернаторы. Однако, не знаю какими судьбами, бдный шахъ, при окончаніи войны, не замтилъ ни на волосъ улучшенія въ своемъ положеніи противъ того, какимъ оно было въ начал кампаніи, и хотя Голькаръ былъ растрепанъ въ пухъ и прахъ, а Шиндіахъ уничтоженъ, шахъ Аллумъ все оставался такою же размазанною куклою, какою былъ и прежде. Въ попыхахъ и суматох, сопряженныхъ съ войною, ядро орха осталось случайно въ пользу британскаго правительства, такъ дружелюбно предлагавшаго императору раскусить этотъ орхъ для его самоуслажденія, но теперь его величество долженъ былъ довольствоваться одною скорлупою.

Расположенная при Канудж армія носила названіе великой арміи Гангеса и Шумны, она состояла изъ одиннадцати полковъ кавалеріи и двнадцати баталіоновъ пхоты и была предводительствуема самимъ генераломъ Лэкомъ.

1 сентября мы напали на лагерь Перрона при Аллигур, 4 взяли мы эту крпость приступомъ, и такъ какъ имя мое вслдъ затмъ появилось въ военной реляціи, то я могу здсь привести собственныя обо мн слова главнокомандующаго — это избавитъ меня отъ труда распространяться въ похвалахъ моей особ.

——

‘Главнокомандующій вмняетъ себ въ особенную честь публично выразить свое удивленіе храбрости лейтенанта Гагагана изъ …скаго кавалерійскаго полка. При штурм крпости, лейтенанту Гагагану удалось, хотя у него не было вовсе лстницъ и хотя его сопровождали весьма немногіе храбрецы, взобраться на внутреннюю четырнадцатую стну цитадели. Четырнадцать рвовъ, занятыхъ испанскими всадниками, вооруженными ядовитыми сабельными клинками, четырнадцать, гладкихъ какъ зеркало, стнъ, изрыгающихъ тучи выстрловъ, были съ торжествомъ пройдены этимъ предпріимчивымъ офицеромъ. Путь его обозначился цлыми грудами убитыхъ враговъ, которые густыми рядами лежали по террасамъ, и къ несчастію, также трупами большей части доблестныхъ воиновъ, которые за нимъ послдовали. Когда онъ совершенно утвердился въ завоеванной крпости, иногда коварный врагъ, который несмлъ выйдти противъ него съ оружіемъ въ рукахъ, выпустилъ на него тигровъ и львовъ изъ звринца Шиндіаха, этотъ достойный офицеръ собственною рукою убилъ четырехъ изъ самыхъ большихъ и кровожадныхъ животныхъ, а остальныя, пораженныя непоколебимымъ величіемъ британской храбрости, бжала со страху назадъ въ свои клтки. Томасъ Гиггори, рядовой, Ренти Госсъ и Гавильдаръ только и остались въ живыхъ изъ числа девятисотъ человкъ, послдовавшихъ за лейтенантомъ Гагаганомъ. Честь и слава имъ! Честь и благодарныя слезы въ память тхъ храбрыхъ людей, которые пали въ этотъ достопамятный день.’

——

Я это выписалъ слово въ слово изъ Бенгальскаго-Гуркару отъ 24 сентября 1803 года, и кто усомнился бы въ справедливости моихъ ссылокъ, тотъ могъ бы самъ заглянуть въ журналъ и поврить меня.

Здсь я долженъ остановиться съ тмъ, чтобы поблагодарить судьбу, которая такъ чудно сохранила меня, сержанта Гиггори и Рнти Госса. Если бы я вздумалъ уврять, что наша доблесть провела насъ невредимо чрезъ этотъ страшный бой, то читатель осмялъ бы меня. Нтъ, если мой разсказъ и покажется, быть можетъ, необычайнымъ, то онъ не мене того достовренъ, и я никогда, никогда не принесу истины въ жертву какому нибудь эффекту. Дло было вотъ какъ.

Цитадель Футтигура стоитъ на скал, футовъ на тысячу надъ поверхностію моря, и окружена четырнадцатью стнами, какъ его превосходительство, главнокомандующій, изволилъ объяснить въ приведенной депеш. Кто захотлъ бы взобраться на эти стны безъ лстницъ, былъ бы оселъ, кто сталъ бы разсказывать, что влзъ на крпость безъ помощи этцдъ лстницъ, былъ бы лгунъ и негодяй. У насъ въ самомъ начал сраженія были абордажныя лстницы, но ихъ ршительно нельзя было перенести чрезъ первый рядъ батарей. Когда я взошелъ на эти батареи и наши войска стали окружать меня, я увидалъ, что солдатамъ нашимъ придется со стыдомъ отступить, если имъ не будетъ оказана какая либо посторонняя помощь для того, чтобы взобраться на слдующую стну. Стна эта была около семидесяти футовъ вышиною. Я въ одно мгновеніе направилъ орудія стны A на стну В и сталъ осыпать послднюю такимъ градомъ ядеръ и картечи, что хотя въ стн и не сдлалось пролома, но на боку ея образовались углубленія, въ род ступенекъ, такъ-что люди съ удобствомъ могли подниматься по нимъ на верхъ.

Этою простою выходкой удалось мн преодолвать одно препятствіе за другимъ, потому что взобраться въ самомъ дл на стну, которую генералу угодно было назвать гладкою какъ зеркало, ршительно и совершенно невозможно. Я никогда не осмлюсь приписать себ подобнаго подвига.

Разумется, что если бы непріятельская артиллерія дйствовала хотя посредственно, то ни одинъ изъ насъ не вышелъ бы живымъ изъ этой передряги, между тмъ мы обязаны частію страху, который напалъ на врага, частію дыму отъ такого множества орудій, что остались цлы и невредимы. Даже на самыхъ террасахъ работа наша не была такъ трудна, какъ иной бы подумалъ: пораженіе этихъ враговъ имло характеръ простой рзни. Лишь только мы показались, какъ непріятель поворотилъ на право-кругомъ и побжалъ, подобравъ полы, и читатель можетъ судить о мужеств нашихъ враговъ по тому уже обстоятельству, что изъ числа 700 человкъ, которыхъ мы убили, только сорокъ получили раны въ грудь, вс же остальные были проткнуты сзади штыками на вылетъ.

Самымъ же большимъ счастіемъ для насъ былъ именно выпускъ тигровъ, послдняя мра сопротивленія со стороны Бурвомвилля, втораго офмцера по коммевдант крпости. Я видлъ этого человка, котораго легко можно было узнать по надтому на него трехцвтному шарфу, — на каждой изъ стнъ, когда мы ихъ осаждали,— и онъ же первый обращался съ нихъ въ бгство. При немъ были ключи отъ всхъ крпостныхъ воротъ и впопыхахъ, отворяя звринецъ, онъ оставилъ въ одной изъ дверей всю связку, такъ-что я могъ завладть ею, лишь только зври были укрощены. Рнти Госсъ сталъ вслдъ затмъ отпирать одну дверь за другою, наши войска вступали въ крпостныя стны, и побдоносное знамя моего отечества скоро стало раззваться на стнахъ Аллигура.

Когда генералъ, въ сопровожденіи своего штаба, въхалъ во внутреннюю линію укрпленій, то этотъ доблестный старецъ поднялъ меня съ мертваго носорога, на которомъ я сидлъ и прижалъ меня къ груди своей. Но душевное напряженіе, которое поддерживало меня среди хлопотъ и опасностей этого страшнаго дня, скоро исчезло, и я, припавъ за плечо своего начальника, рыдалъ какъ дитя.

Къ несчастію производство въ нашей арміи находится въ зависимости отъ сроковъ службы и самому главнокомандующему нтъ никакой возможности повысить даже втораго Цезаря, если бы таковой открылся въ числ его подчиненныхъ. Потому-то награда, полученная мною за описанный подвигъ, не была очень блестяща. У его превосходительства была завтная роговая табакерка: ибо, несмотря на свое высокое положеніе, генералъ отличался самыми простыми привычками: эту-то табакерку и около полулота сухаго валлійскаго табаку, который онъ всегда употреблялъ, подарилъ онъ мн и сказалъ предъ цлою арміей слдующее:

‘Мистеръ Гагаганъ, примите это какъ доказательство высокаго уваженія, которое первый офицеръ вашей армія питаетъ къ храбрйшему изъ ея представителей.’

Если перевести цнность табаку на деньги, то стоимость подарка равняется почти четыремъ пенсамъ, но этотъ подарокъ заключаетъ по крайней мр въ себ то доброе качество, что всякому, кто усомнился бы въ справедливости моей исторіи, онъ можетъ доказать, что приводимыя мною обстоятельства вполн истинны. Я положилъ табакерку въ контор моего издателя вмст съ нумеромъ Бенгальскаго Гуркару, и желающіе могутъ и теперь видть тамъ то и другое {Маіоръ вызывался, дйствительно, оставить въ нашей контор какую то старую табакерку, но безъ приложенія номера газеты, такъ-что едва ли онъ вполн доказалъ, что убилъ носорога и при осад Аллигура взялъ четырнадцать шанцовъ. Издатель.}. Изъ этой самой исторіи возникла нкогда столь любимая всми пословица: ‘Нтъ, братъ, ты еще зеленъ: въ Индіи не бывалъ, табакерки не выслуживалъ!’, потому что офицеры моего корпуса изъ которыхъ никто, кром меня, не осмлился присоединиться къ числу волонтеровъ, вызвавшихся взять крпость, обыкновенно дразнили меня этою скромною наградою за мой гигантскій подвигъ.Ну, да что до этого за дло! Попроси только теперь меня опять взять крпость, такъ я уже знаю какъ поступить.

Вслдъ за штурмомъ этой важной крпости, къ намъ явился Перронъ, жизнь и душа арміи Шиндіаха, явился съ своимъ семействомъ и сокровищами и былъ отправленъ во французскія поселенія въ Шандернагор. Буркь занялъ мсто главнокомандующаго, и теперь мы выступили противъ него. Утро 11 сентября увидло насъ за равнин Дэли.

Это былъ чрезвычайно жаркій день,— и мы отдыхали посл вашего утренняго пути, когда я, находясь вмст съ О’Гоулеромъ, изъ королевскихъ драгуновъ, у форпостовъ, узналъ о приближеніи непріятеля самымъ страннымъ образомъ. О’Гоулеръ и я сидли подъ небольшимъ навсомъ, который мы устроили, чтобы защитить себя отъ палящаго солнечнаго зноя, и съ особеннымъ наслаженіемъ курили сигары маниллакерутъ, запивая ароматическій дымъ превосходнымъ, холоднымъ, освжающимъ сангари, налитымъ въ глиняныя кружки. Вечеромъ наканун мы играли въ карты, и Гоулеръ проигралъ мн семьсотъ рупій. Я вылилъ остатки сангари въ стаканы величиною въ дв пинты, стаканы, изъ которыхъ мы обыкновенно пили, поднялъ свой стаканъ вверхъ, и произнесъ:

— Желаю теб на будущій разъ поболе счастья, О’Гоулеръ.

Едва только усплъ я выговорить эти слова, какъ фу-у-у! пушечное ядро вырвало стаканъ у меня изъ руки и попало бдному О’Гоулеру прямехонько въ животъ. Разумется, ядро это обработало его какъ не надо лучше, и разумется также, что я не получалъ вовсе своихъ семисотъ рупій. Такъ превратны интересы военнаго человка!

Опоясаться саблей и надть мой чако, вскочить на моего благо арабскаго жеребца, выпить подонки сангари, оставленные О’Гоулеромъ, и прискакать къ генералу было для меня дломъ одной минуты.

Я засталъ его напирающимся на завтракъ и чавкающимъ также спокойно, какъ будто бы онъ былъ у себя дома въ Лондон.

— Генералъ, сказалъ я, войдя въ его пайджамахъ, или палатку: — вы должны разстаться съ своимъ завтракомъ, если хотите разбить непріятеля.

— Непріятеля, фу! мистеръ Гагаганъ, да непріятель по ту сторону рки.

— Я могу только доложить вашему превосходительству, что непріятельскія пушки хватаютъ на пять миль, и что корветъ О’Гоулеръ сію минуту былъ убитъ возл меня пушечнымъ ядромъ.

— Ай, ой! неужели это такъ? сказалъ его превосходительство, облизываясь и кладя на тарелку обглоданную ножку вареной курицы.— Господа, вспомните, что на насъ обращены взоры всей Европы, и послдуйте за мною.

Каждый изъ адъютантовъ вскочилъ изъ-за стола и схватился за свою треугольную шляпу, каждое британское сердце сильно забилось при мысли о предстоящемъ сраженіи. Мы сли на лошадей и быстро поскакали за храбрымъ старикомъ генераломъ, я, разумется, на своемъ знаменитомъ ворономъ аргамак, былъ не послднимъ въ его свит.

Я сказалъ сущую правду. Непріятель, на разстояніи мене часа зды отъ нашего лагеря, поставилъ сильный отрядъ, такъчто съ холма, по которому мы неслись теперь, мы могли въ зрительныя трубки видть всю его величественную боевую ливію. Невозможно лучше описать ее какъ слдующимъ начертательнымъ изображеніемъ:

0x01 graphic

А есть непріятель, а точки представляютъ сто двадцать орудій, которыя защищаютъ его линію. Онъ кром того былъ окруженъ шанцами, и пространное болото, лежавшее у него съ фронта, представляло для него еще боле важную защиту.

Его превосходительство изволилъ осмотрть линію въ минуту, потомъ повернулся и сказалъ одному изъ своихъ адъютантовъ:

— Передайте генералъ-маіору Тинклеру и кавалеріи приказъ немедленно прибыть сюда.

— Вы изволили сказать сюда? спросилъ удивленный адъютантъ, потому что непріятель замтилъ уже насъ, и пушечныя ядра летали вокругъ какъ горохъ.

— Сюда, сэръ! повторилъ генералъ, гнвно топнувъ ногою.

И адъютантъ прикусилъ языкъ, пожалъ плечами и поскакалъ прочь. Пять минутъ спустя, мы услыхали звукъ трубъ въ своемъ лагер, а черезъ десять минутъ большая часть кавалеріи присоединилась уже къ намъ.

Наши кавалеристы подступали къ намъ въ числ пяти тысячъ человкъ, ихъ знамена гордо разввались въ воздух и длинный рядъ ярко отчищенныхъ сапоговъ блестлъ при солнечныхъ лучахъ.

— Вотъ и мы, сказалъ генералъ маіоръ, сэръ Теофилъ Тинклеръ: — что же дальше?

— О, къ чорту! отвчалъ главнокомандующій: — палить, палить, ничего больше какъ палить… маршъ-маршъ… или, негодяи, черныя бестіи… палить, палить и ничего больше!

Тутъ онъ обратился ко мн (онъ имлъ еще присутствіе духа говорить о чемъ-либо постороннемъ) и сказалъ:

— Лейтенантъ Гагаганъ, вы останетесь при мн.

И счастье его еще было, что я остался, потому что, говоря откровенно, сраженіе было выиграно мною. Я не буду соваться въ глаза читателю и уврять его, что мои личныя усилія дали поворотъ длу, что я, напримръ, изрубилъ цлый полкъ кавалеріи или проглотилъ цлую батарею пушекъ — подобныя нелпости заставили бы краснть и разсказчика, и читателя. Извстная вещь, что я никогда не говорю ни одного-слова, справедливость котораго не могъ бы доказать, — и что боле всхъ пороковъ я презираю постыдный грхъ самолюбія. Я скажу только просто-на просто, что данный мною въ четверть-третьяго по-полудни генералу совтъ подарилъ британскую армію великимъ торжествомъ.

Глигъ, Милль и Торнъ изложили исторію этой войны, но, Богъ всть, почему, совершенно опустили изъ виду главнаго героя. Генералъ Лэкъ за эту побду пожалованъ былъ въ лорды Лэки Ласварійскіе. Ласвари! А кто былъ настоящимъ побдителемъ при Ласвари?

Положа руку на сердце, могу сказать съ полнымъ убжденіемъ: я былъ настоящимъ побдителемъ. Кто нуждается въ доказательствахъ этого факта, я могу ему таковыя представить немедленно — это отзывы высочайшаго военнаго авторитета въ свт, я разумю императора Наполеона.

Въ март 1816 года я халъ пассажиромъ на корабл Принцъ-Регентъ, подъ начальствомъ капитана Гарриса, на корабл, который, идя изъ Калькутты въ Англію, приставалъ къ острову св. Елены. Въ сообществ прочихъ офицеровъ корабля, я представлялся знаменитому лонгвудскому изгнаннику. Онъ принялъ насъ въ своемъ саду, гд ходилъ въ нанковомъ сюртук и большой съ широкими полями соломенной шляп вмст съ генераломъ Монтолономъ, графомъ Ласъ-Казесомъ и сыномъ послдняго Эмануэлемъ. Этотъ Эмануэль былъ тогда еще малюткой и потому едва ли онъ запомнилъ меня, однако во все продолженіе моего разговора съ его императорскимъ величествомъ онъ не переставалъ играть моими сабельными ножнами и кистями моихъ ботфортовъ.

Наши имена, сказать мимоходомъ, были прочитаны генераломъ Монтолономъ звучнымъ голосомъ, и императоръ при каждомъ имени длалъ по принадлежности поклонъ, не произнося, впрочемъ, ни слова. Наконецъ Монтолонъ дошелъ и до моего имени. Императоръ посмотрлъ мн въ лицо, вынулъ руки изъ кармановъ, заложилъ ихъ за спину, подошелъ ко мн съ улыбкой и произнесъ слдующія слова:

— Assye, Delhi, Deg, Futtyghur.

Я покраснлъ, снялъ шляпу съ поклономъ и сказалъ:

— Sire, c’est moi.

— Parbleu, je le savais bien, замтилъ императоръ и протянулъ ко мн табакерку.— En usez vous, Major?

Я взялъ большую щепотку табаку, которая вмст съ сознаніемъ высокой чести бесдовать съ такимъ великимъ человкомъ, заставила меня прослезиться, а онъ продолжалъ между тмъ говорить въ слдующихъ выраженіяхъ:

— Сэръ, ваше имя очень хорошо извстно всякому, вы принадлежите къ доблестной націи. Вашъ третій братъ, баталіонный командиръ графъ Готфридъ Гагаганъ служилъ въ моей ирландской бригад.

— Государь, это совершенная правда. Онъ и мои соотечественники, состоявшіе на служб вашего величества держались у бурнской бреши подъ зеленымъ флагомъ и отбили Веллингтона. Это былъ, какъ извстно вашему величеству, единственный случай, что ирландцы и англичане въ продолженіе этой войны потерпли пораженіе.

Наполеонъ (съ такимъ лицомъ, какъ будто бы онъ хотлъ сказать: ступайте къ чорту съ своею точностью и правдивостью, маіоръ Гагаганъ). Да, да, это совершенно справедливо. Вашъ братъ носилъ графское достоинство и кончилъ жизнь генераломъ моей службы.

Гагаганъ. Его нашли подъ Бородинымъ мертвымъ.

Наполеонъ (Монтолону). И это вдь совершенная правда, Монтолонъ, даю вамъ честное слово, что это совершенная правда. Молодцы-Гагаганы иначе не поступаютъ. Надо вамъ сказать, что господинъ, съ которымъ мы имемъ удовольствіе говорить, выигралъ делійскую битву также ршительно, какъ я аустерлицкую, и притомъ слдующимъ образомъ. Баранья-голова лордъ Лэкъ, призвавъ свою кавалерію и поставивъ ее предъ батареями Голькара, которыя владычествовали надъ всею равниною, хотлъ напасть на эти батареи съ своими всадниками, этимъ послднимъ пришлось бы плохо, они были бы раздавлены, расчесаны, растрепаны (crass, mitraills, foudroys, какъ изволилъ выразиться его величество), если бы этотъ долговязый рыжій господинъ, котораго вы видите передъ собою, не былъ такимъ ловкимъ и отчаяннымъ малымъ.

Монтолонъ. Coquin de Major, va!

Наполеонъ. Держите, Монтолонъ, языкъ за зубами. Когда лордъ Лэкъ, несмотря на свое воловье, англійское упрямство, понялъ, въ какое гнусное положеніе онъ поставилъ свои войска, то вздумалъ тотчасъ же лишить себя жизни и непремнно исполнилъ бы свое намреніе, погибель его арміи была бы неразлучна съ погибелью англо-остъ-индской компаніи, — увы! она была еще тогда республикою — и утвердила бы мое владычество на восток, но къ несчастію, этотъ господинъ, лейтенантъ Голіаъ Гагаганъ, подскакалъ въ это время къ генералу Лэку.

Монтолонъ (тономъ отчаянія и негодованія). Gredin! cent mille tonnerres de pieu!

Наполеонъ (съ мягкосердечіемъ). Успокойся, мой врный другъ, что прикажешь длать? То была неумолимая судьба: Гагаганъ подосплъ въ самую критическую минуту сраженія или, лучше сказать, драки, потому что англичане до тхъ поръ не успли еще убить у непріятеля ни одного человка, а присовтовалъ отступить.

Монтолонъ. Трусъ, баба! Французъ такъ лучше умретъ, а не отступитъ.

Наполеонъ. Ахъ, ты, простофиля, разв ты не понимаешь для чего онъ присовтовалъ отступленіе? разв теб не въ догадку, что это была военная хитрость со стороны Гагагана, чтобы вызвать Голькара изъ его неприступныхъ укрпленій? Разв ты не сообразилъ, что безмозглый индецъ попался въ ловушку, выскочилъ изъ-за своихъ пушекъ и сталъ преслдовать своею кавалерію Лэка и его драгуновъ? Тутъ-то англичане оборотились, они погнали передъ собою слабые ряды войскъ Голькара, тснили ихъ до самыхъ ихъ орудій, которыя теперь не могли принести никакой пользы, вторглись вслдъ за войсками Голькара во внутренность его заваловъ, рубили артиллеристовъ, не давая имъ приподняться съ лафетовъ, и такимъ образомъ выиграли сраженіе при Дэли.

Пока императоръ произносилъ эти слова, его блдныя щеки не разъ покрывались румянцемъ, глаза его метали искры, его густой, громкій и ясный голосъ раздавался точно въ былыя времена, когда, осняемый тнію пирамидъ, онъ указывалъ своей арміи на непріятеля или когда онъ собиралъ свои полки для нападенія на усянной трупами Ваграмской равнин. Я пережилъ много незабвенныхъ, усладительныхъ минутъ въ жизни, но не знаю ничего, что могло бы сравниться съ этою минутою, и потому-то, во уваженіе замчанія, сдланнаго въ мою пользу императоромъ, я простилъ даже Монтолону слова ‘трусъ и баба’, которыми онъ назвалъ меня въ пылу негодованія или скоре зависти.

— Маіоръ, сказалъ наконецъ императоръ, обращаясь ко мн.— Зачмъ у меня въ служб не было ни одного такого молодца, какъ вы! Я сдлалъ бы васъ княземъ… что я говорю? маршаломъ сдлалъ бы я васъ!

Тутъ онъ погрузился въ раздумье, свойство котораго я понималъ и угадывалъ. Онъ мечталъ конечно, что я могъ бы совершенно перевернуть судьбу его, и въ этомъ случа, онъ, какъ мн кажется, не ошибался.

Вскор мосье Мартанъ, камердинеръ Наполеона, принесъ кофей, и когда мы выпили его и поговорили ещ нсколько о современныхъ происшествіяхъ, императоръ удалился и отпустилъ меня растроганнаго милостивымъ пріемомъ, сдланнымъ мн, и этимъ достопамятнымъ, въ высшей степени лестнымъ для меня разговоромъ.

ГЛАВА III.
ВЗГЛЯДЪ НА ИСПАНСКІЯ ДЛА. СВДНІЯ О ПРОИСХОЖДЕНіИ И ПОДВИГАХЪ АХМЕДНУГГАРСКОЙ ИРРЕГУЛЯРНОЙ КАВАЛЕРІИ.

Главная квартира въ Морелл. 15 сентября 1830.

Вотъ уже нсколько мсяцевъ, какъ я здсь у моего молодого друга Кабреры. Въ пылу и хлопотахъ войны, проводя по шестнадцати часовъ въ сутки на часахъ внутри батарей, нося на тл четырнадцать опасныхъ ранъ и внутри тла семь пуль, я, конечно, почти не имлъ времени, какъ всякій легко себ представитъ, почти не имлъ времени подумать объ изданіи моихъ мемуаровъ, ‘tinter arma silent leges’ — ‘коли рыло въ крови, такъ уже не до разсказней’, выразился одинъ поэтъ, и я бы совершенно избавилъ себя отъ труда взяться за перо, если бы не былъ побуждаемъ благодарностію настрочить одну или дв странички. Издатель и редакторъ новаго журнала и не подозрваютъ вовсе, какую услугу оказалъ мн этотъ журналъ.

Въ оранскихъ войскахъ, которыя въ послднее время осаждали нашу крпость, находился молодой мальтійскій джентльменъ, по имени мистеръ Торпъ О’Конноръ Эмметъ Фицгеральдъ Шини, юристъ, членъ Грейсъ-Джона и Baccalaureus artium дублинскаго коллегіума Троицы. Мистеръ Шини не несъ въ арміи королевы никакой собственно воинской обязанности, но заступалъ мсто англійскаго журнала, которому онъ за незначительную еженедльную плату сообщалъ свднія о движеніяхъ воюющихъ сторонъ и объ испанской политик. Но какъ все-таки за исправленіе этой пустяшной должности онъ получалъ отъ издателей сказаннаго журнала каждую недлю по дв гинеи, то и могъ, объ этомъ нечего и толковать, въ орааскомъ лагер представлять изъ себя довольно важную фигуру, какая подстать была бы лишь генералу изъ христиносовъ или по крайней мр армейскому полковнику.

При знаменитой вылазк, которую мы сдлали 23 числа я былъ однимъ изъ первыхъ, вступившихъ въ рукопашный бой, и посл значительнаго кровопролитія, которое описывать здсь было бы столь же непріятно, какъ и безполезно, я очутился на двор небольшой гостинницы или подесты, которая во время осады была избрана главною квартирою многими изъ офицеровъ королевы. Нозадеро или хозяинъ вмст съ многочисленнымъ семействомъ былъ убитъ, квартировавшіе въ гостинниц офицеры дали, разумется, тягу, но одинъ изъ нихъ еще оставался, и мои ребята сбирались изрубить его своими борачіо на тысячу кусковъ, когда я во время подосплъ въ комнату, чтобы предупредить это злодяніе.

Когда я увидалъ предъ собою человка въ партикулярномъ плать, въ блой шляп, свтло-голубомъ изукрашенномъ воробьями и четвероногими атласномъ галстух, зеленомъ сюртук съ бронзовыми пуговицами и голубыхъ же клтчатыхъ брюкахъ, я, разумется, принялъ его за помщика или фермера и вступился за его жизнь. Несчастный молодой человкъ, глухимъ отъ страха голосомъ и на ломаномъ діалект, бормоталъ все, что ему удавалось придумать въ собственное оправданіе, чтобы заставить такимъ образомъ Чапельгорріевъ отказаться отъ мысли убить его. Но весьма вроятно, что вс его убжденія не произвели бы на нихъ ни малйшаго впечатлнія, если бы я не вбжалъ въ эту минуту въ комнату и не веллъ злодямъ остановиться. Когда они увидали передъ собою генерала,— я имю честь носить этотъ чинъ въ служб его католическаго величества — генерала въ шесть футовъ четыре дюйма ростомъ, вооруженнаго страшной кабециллой — шпага, которая такъ называется потому, что въ ней пять футовъ длины,— кабециллой, столь извстной въ испанской арміи, когда они, говорю, увидали передъ собою эту личность, то убжали, негодяи, съ крикомъ: ‘Adios согро di bacco nosed ros’ и т. д. что ясно доказывало, что не помшай я имъ, они истиранили бы эту жертву, вырванную теперь изъ ихъ рукъ моимъ великодушіемъ.

— Негодяи, разбойники! вскричалъ я, слыша, что они ворчатъ: — прочь, вонъ сейчасъ изъ комнаты.

Тутъ каждый изъ нихъ вложилъ свой самбреро въ ножны и оставилъ камариллу.

Тогда мистеръ Шини сообщилъ мн вс обстоятельства, которыхъ я теперь коснулся лишь вскользь, присовокупилъ, что въ Англіи у него есть семья, которая будетъ считать себя чрезвычайно обязанною за его освобожденіе, и что его искренній другъ, англійскій посланникъ, перевернетъ вверхъ-дномъ небо и землю лишь бы отомстить за его обиду. При этомъ онъ обратилъ мое вниманіе на свой сундукъ съ деньгами, который, онъ думалъ, едва ли могъ бы удовлетворить корыстолюбіе моихъ солдатъ.

Я отвчалъ, что я долженъ, къ крайнему моему прискорбію, сдлать у него обыскъ, и слдствіемъ этого было то обстоятельство, которое послужило поводомъ къ предпринятому мною объясненію, объясненію безполезному и скучному для весьма многихъ. Я нашелъ у мистера Шини три англійскіе соверена, которые еще до сихъ поръ у меня, и, что странно, экземпляръ мартовской книжки новаго журнала, въ которомъ помщена была моя статья. Я не знаю хорошенько, веллъ ли бы я или нтъ, разстрлять бднаго молодого человка, но это маленькое обстоятельство спасло ему жизнь. Удовлетворенное авторское самолюбіе побудило меня принять отъ него въ даръ шкатулку и нкоторыя другія изъ его вещицъ, а его, бдняка, пустить на вс четыре стороны. Я положилъ нумеръ журнала въ карманъ вышелъ изъ подесты, разставшись такимъ образомъ съ спасеннымъ мною человкомъ. Люди мои, къ моему удивленію, оставили уже этотъ домъ, и мн было нелегко за ними поспть, потому что я увидалъ, что нашъ наступательный отрядъ, прозведя страшныя опустошенія въ орааскомъ лагер, быстро возвращался къ крпости, при чемъ онъ жарко былъ преслдуемъ превосходнымъ числомъ непріятелей. Я довольно хорошо извстенъ войскамъ обихъ враждующихъ сторонъ въ Испаніи и пользуюсь ихъ уваженіемъ, потому что прежде, нежели я перешелъ на сторону Донъ-Карлоса, я послужилъ таки нсколько сяцевъ въ арміи королевы.

Когда я выходилъ такимъ образомъ изъ гостинницы съ шкатулкою Шини въ одной и саблею въ другой рук, то мн было очень досадно смотрть, какъ наши люди въ порядк отступали сдвоеннымъ маршемъ, они были удалены отъ меня шаговъ на четыреста по пути къ подъему, ведущему къ крпости, тогда какъ съ лвой стороны, всего въ какихъ нибудь ста шагахъ отъ меня, несся отрядъ улановъ королевы.

Я уже сдлалъ около половины дороги, прежде нежели открылъ близость врага, такъ-что негодяи эти видли меня очень хорошо, и вотъ, бацъ! пуля пролетла мимо моей лвой бакенбарты, прежде чмъ я усплъ выговорить:

— Джакъ Робинсонъ!

Я оглядлся кругомъ, тутъ было по крайней мр семьдесятъ проклятыхъ мальвадосовъ и, какъ я уже замтилъ, они находились едва ли во ста шагахъ отъ меня. Если бы я стать уврять, что я остановился, чтобы принять вызовъ семидесяти изверговъ, то вы меня назвали бы глупцомъ и лгуномъ: такъ нтъ же, сэръ, я не хотлъ драться, я просто на просто далъ тягу. Во мн шесть футовъ четыре дюйма росту, моя физіономія въ испанской арміи столь же извстна, сколько и рожа графа Лечаны или моего задорнаго плюгаваго пріятеля Кабреры.

— Гагага! вскричали съ полдюжины голосовъ этихъ негодяевъ, и еще пятьдесятъ пуль просвистали позади меня.

Я бжалъ, бжалъ какъ бодрый олень передъ собаками, бжалъ, какъ мн много разъ случалось бгать въ жизни, когда благоразуміе не представляетъ боле другихъ логическихъ поступковъ, кром бгства.

Когда я пробжалъ уже около пятисотъ шаговъ, то замтилъ, что наша колонна отстояла отъ меня шаговъ на триста ближе, а христиносы, напротивъ, отдалились отъ меня на нсколько сотъ шаговъ, исключая троихъ изъ нихъ, которые подскакали ко мн на ужасно близкое разстояніе.

Первый былъ офицеръ, безъ копья, онъ уже выстрлилъ въ меня изъ обоихъ пистолетовъ и былъ впереди у своихъ товарищей шаговъ на двадцать, и между двумя остальными, хавшими за нимъ уланами, разстояніе было почти такое же. Я ршилъ такимъ образомъ подождать сначала нумера перваго и лишь только онъ подъхалъ ко мн, какъ я ударилъ палашемъ по ногамъ лошади такъ, что и всадникъ и лошадь, какъ и надо было ожидать, повалились на землю. У меня едва достало времени проткнуть палашемъ лежащаго врага, когда нумеръ второй былъ уже у меня за плечами.

‘Если бы мн только досталась лошадь этого негодяя — подумалъ я про себя — то я былъ бы спасенъ.’

И тутъ я тотчасъ же сталъ приводить въ исполненіе планъ, отъ успха котораго, по мннію моему, должно было зависть мое спасеніе.

Я, какъ уже упомянуто мною, вышелъ изъ подесты со шкатулкой Шини и, не желая разстаться съ нкоторыми, заключавшимися въ ней вещами: рубашками, бутылкой виски, двумя кусками виндзорскаго мыла и т. д., я до сихъ поръ все еще несъ эту шкатулку, но теперь, хотя и противъ желанія, я долженъ былъ ею пожертвовать.

Когда уланъ подъхалъ, я выпустилъ палашъ изъ правой руки и бросилъ ему шкатулку въ голову съ такою мткостью, что онъ какъ снопъ повалился на сдло, а я уже безъ труда сбросилъ потомъ всадника, такъ какъ лошадь подскакала ко мн вплоть. Бутылка съ виски пришлась ему въ правый глазъ и онъ совершенно обезумлъ. Стащить его окончательно съ сдла и занять потерянное имъ мсто было дломъ одной минуты, потому что оба эти единоборства едва ли заняли и пятую часть времени, употребленнаго читателемъ на прочтеніе, а мною на описаніе этого происшествія. Но при скорости, съ которою я совершилъ послднюю продлку и вскочилъ на лошадь моего врага, я сдлалъ самую гнусную ошибку, именно, слъ на лошадь безъ палаша.

Что мн было длать! Разумется, оставалось только скакать и поручить себя прочности ногъ моей лошади.

Уланъ, бывшій сзади меня, съ каждою минутою приближался все боле и боле, и я могъ уже слышать его отвратительный хохотъ. Я нагнулся, сколько хватало силы, надъ лукой сдла, шпорилъ, хлесталъ мою лошадь, билъ ее рукою, но все напрасно. Ближе, ближе, конецъ его пики отстоялъ отъ моей спины всего фута на два.

Ахъ, ахъ! онъ размахнулся, и представьте себ мое страданіе, когда остріе пики стало проходить вс пятьдесятъ-девять страницъ экземпляра новаго журнала. Не случись тутъ этой книжонки, то нтъ никакого сомннія, что я былъ бы проколотъ насквозь. Не правъ ли я, если чувствую нкоторое уваженіе къ своимъ сочиненіямъ? не имю ли я повода продолжать свои ученыя и литературныя занятія?

Когда уже я воротился съ наступательнымъ отрядомъ опять въ Мореллу, то лишь впервые узналъ о смшномъ результат этого удара копья. Я долженъ вамъ сказать, что лишь только уланъ дотронулся до меня копьемъ, какъ батцъ! надъ моею головой пролетла пуля изъ нашихъ рядовъ и попала ему въ високъ, такъ-что сдланный имъ ударъ не привелъ ни къ чему кром смха! Я поспшилъ къ квартир Кабреры и разсказалъ ему нкоторыя изъ случившихся со мною въ теченіе того дня происшествій.

— Но, что же, генералъ, отвчалъ онъ: — вы все стоите, сдлайте милость, chiudete l’uscio (возьмите стулъ).

Я исполнилъ его желаніе и только тутъ замтилъ, что въ спинк моего сюртука былъ какой-то посторонній предметъ, который мшалъ мн ссть съ удобствомъ. Я вытащилъ журнальную брошюрку и къ удивленію своему нашелъ въ ней обломокъ христиносовскаго копья, согнутаго на подобіе пастушескаго жезла.

— Га-га-га! произнесъ Кабрера, который былъ извстный балагуръ.

— Valde penas modrilenios! пробормоталъ Тристани.

— Cachuca di caballero (честное слово дворянина!), вскричалъ Росъ д’Эролесъ, разразившись судорожнымъ смхомъ: — я сдлаю изъ этого обломка славный поповскій жезлъ и пошлю его Леонскому епископу.

— Гагаганъ освятилъ этотъ посохъ, пролепеталъ Рамонъ Кабрера.

И въ этомъ род они продолжали съ часъ посмиваться и острить насчетъ моего приключенія, когда же они услыхали, что средствомъ къ моему спасенію отъ копья негоднаго христиноса былъ нумеръ журнала, содержащій мою же исторію, то насмшливость ихъ превратилась въ удивленіе. Я прочиталъ имъ… я говорю по испански еще чище и тверже чмъ по англійски, если только это возможно… итакъ я прочиталъ имъ мою исторію отъ доски до доски и буква въ букву.

— Но какъ же? спросилъ Кабрера: — у васъ конечно есть кое-что разсказать и о другихъ происшествіяхъ?

— Ваше превосходительство, отвчалъ я: — въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія.

И въ тотъ же самый вечеръ, пока мы сидли за стаканами тертулліи (сангари), я продолжалъ свой разсказъ почти слдующими словами.

Я остановился на средин сраженія при Дэли — сраженія, которое, какъ всему свту извстно, окончилось полнымъ торжествомъ британскаго оружія. Но кто же выигралъ это сраженіе? Лордъ Лэкъ былъ названъ виконтомъ Лэкомъ дэлійскимъ и ласварійскимъ, тогда какъ маіоръ Гагаганъ…

Но что за дло! Забудьте, перестаньте думать о совершенномъ имъ подвиг, когда онъ съ саблею въ рук вспрыгнулъ на шестифутовую стну, осыпаемый градомъ пуль и ядеръ, когда онъ схватилъ священный пешкешъ или рыбу, которая ставилась всегда передъ трономъ Шиндіаха, когда онъ своимъ разрушительнымъ палашемъ отрубилъ хоботъ знаменитому блому слону, который, ревя отъ изступленной ярости и боли и преслдуемый своими колоссальными собратіями, бросился въ ряды мараттскихъ воиновъ и разсялъ испуганныхъ китматгаровъ какъ мякину по втру.

Между тмъ, врываясь почти въ самую середину баталіона консумаховъ и разрубая пополамъ свирпыхъ, ревущихъ Bobbachee {Бактрійскій двугорбый верблюдъ, который, какъ извстно каждому знатоку древностей, упоминается у Суиды въ его комментаріи на бгство Дарія, носитъ у мараттовъ это имя.}, онъ носился и бушевалъ, какъ самумъ, завывающій по раскаленной Сахарской степи, и убилъ собственною рукою сто-сорока-трехъ… но дло не въ числительности, онъ одинъ совершилъ славный подвигъ, и ему удалось выиграть побду, а, за тмъ онъ не гоняется за пустыми почестями, которыя достались въ удлъ боле его счастливымъ! По окончаніи сраженія, мы шли къ Дэли, гд насъ принялъ несчастный слпой шахъ Аллумъ и расточалъ нашему генералу всевозможные почести и титулы. Когда вс офицеры проходили мимо его одинъ за другимъ, то шахъ не упустилъ случая обратить вниманіе на мою физіономію {Здсь должно замтить маленькое противорчіе. Извстно, что шахъ Аллумъ былъ слпъ. Какже могъ онъ разсмотрть Гагагана? Это совершенно невозможная вещь.}, и ему сказали при этомъ мою фамилію. Лордъ Лэкъ шепнулъ ему на ухо о моихъ подвигахъ, и старый хрычъ пришелъ въ такой восторгъ отъ разсказа о моей побд надъ слономъ, котораго хоботъ я до сихъ поръ употребляю вмсто дорожнаго мшка, что сказалъ:

— Его слдовало бы называть Гуипути или повелителемъ слоновъ.

И дйствительно Гуипути было имя, подъ которымъ я впослдствіи былъ извстенъ у туземцевъ, разумется у мужчинъ. Женщины выдумали для меня боле нжное имя и называли меня Мушукомъ или Чародемъ.

Я не намренъ, впрочемъ, описывать ни Дэли, который, безъ сомннія, очень хорошо извстенъ читателю, ни осаду Агры, куда мы отправились изъ-подъ Дэли, ни страшный день битвы при Ласвари, день, который много содйствовалъ прекращенію войны. Достаточно сказать, что мы побдили, и что я былъ раненъ, послднее случалось со мной впрочемъ всякій разъ, хотя я и былъ всего на все двсти-четыре раза въ дл. Одно только обстоятельство во все продолженіе этого похода рзко выдавалось впередъ и не могло быть незамченнымъ, это — убжденіе, что нужно же что-нибудь сдлать для награжденія Гагагана. Весь край не переставалъ кричать: ‘срамъ, несправедливость!’ войска роптали, сипаи вооружались открыто и не хотли и слышать, чтобы Гаипути оставался лейтенантомъ, оказавъ такія важныя заслуги. Что было длать? Лордъ Веллеслей въ самомъ дл находился въ страшномъ затрудненіи.

‘Гагаганъ — писалъ онъ — вамъ, очевидно, не судьба оставаться въ положеніи подчиненнаго, вы рождены для того, чтобы повелвать, но Лэкъ и генералъ Веллеслей также хорошіе офицеры, и вамъ неловко бы было опередить ихъ, нужно придумать нарочно для васъ какой нибудь постъ. Что вы скажете о мст командира корпуса иррегулярной кавалеріи, молодой человкъ?’

Такимъ образомъ возникъ корпусъ ахмеднуггарской иррегулярной кавалеріи, который, конечно, походилъ на шайку гверильясовъ, но о которомъ на долго останется память въ лтописяхъ индйскихъ походовъ.

——

Какъ командиръ этого корпуса, я получилъ позволеніе избрать мундирную форму и вербовать рекрутъ. Въ этихъ послднихъ не было недостатка, лишь только назначеніе мое сдлалось извстнымъ, напротивъ того воины стекались подъ мои знамена гораздо быстре, чмъ въ регулярные корпуса остъ-индской компаніи. Я, разумется, поставилъ надъ ними европейскихъ офицеровъ и нкоторыхъ изъ моихъ соотечественниковъ въ качеств сержантовъ, остальные вс были туземцы, которыхъ я избралъ между сильнйшими и крпчайшими людьми въ цлой Индіи, въ особенности между питанами, афганами, гуррумцадерами и калліавнами, потому что края, населенные этими племенами, считаются самыми воинственными мстностями нашихъ индйскихъ владній.

Когда намъ случалось бывать на парадахъ въ полной форм, то мы представляли необыкновенно величественную картину. Я всегда любилъ чистенько одваться, потому далъ въ этомъ случа carte blanche моему вкусу и изобрлъ тотъ великолпный костюмъ, который, конечно, еще никогда не украшалъ прежде ни единаго солдата какой бы то ни было арміи. Во мн, какъ я уже имлъ случай замтить, шесть футовъ четыре дюйма роста, и притомъ я отличаюсь необыкновенною пропорціональностію тлосложенія и въ высшей степени счастливою физіономіей. Волосы на голов и бакенбарты у меня самаго золотистаго коричневаго цвта, такъ-что на нкоторомъ разстояніи имъ можно бы приписать пурпуровый оттнокъ, глаза у меня свтлоголубые и опушаются густыми и длинными рсницами одинакаго цвта съ волосами, а страшный рубецъ, темноалаго цвта, который идетъ отъ маковки головы чрезъ бровь и щеку и оканчивается у уха, придаетъ моему лицу такое суровое и воинственное выраженіе, какое только человкъ въ состояніи себ представить. Когда я подвыпью, а это случается частенько, этотъ рубецъ длается яркимъ какъ рубинъ, а какъ при одной неудачной передряг мн выхватили кусокъ изъ верхней губы, отчего пять переднихъ зубовъ выставились у меня наружу, то можно себ вообразить, что въ цломъ свт едва ли бы сыскать такое удивительное зрлище, какое представляла моя особа. Я еще боле подкрплялъ эти природныя преимущества, и пока, во время знойныхъ втровъ, мы располагались лагеремъ въ Читти Боббари, я отпустилъ себ длиннйшіе волосы на голов, а равно не мене чудовищную бороду, которая достигала пояса.

Мн нужно было ежедневно употреблять два часа на то только, чтобы завить мои волосы въ тысячи маленькихъ, похожихъ на штопоры, буколекъ, которыя распадались у меня по плечамъ, и за то, чтобы подвести усы мои къ дальнимъ уголкамъ глазъ. Я носилъ широкіе красные чикчиры, красные сафьянные сапоги, красную куртку и поясъ изъ шали того же цвта, красная же изукрашенная чалма вышиною въ три фута, съ разввающимся наверху ея цлымъ пучкомъ огненныхъ фламинговыхъ перьевъ, составляла мой головной уборъ, и при этомъ я не позволилъ себ никакой побрякушки, за исключеніемъ маленькой серебряной брошки въ вид черепа съ сложенными на крестъ ручными костями, эта красивая вещица прикалывалась спереди моего тюрбана. Дв пары пистолетовъ, малайскій ножъ и обоюдоострый, длиною почти въ шесть футовъ, тульваръ дополняли это изящное одяніе. На моихъ знаменахъ мотались настоящіе черепа и кости, одинъ изъ этихъ череповъ красовался черною, а другой рыжею бородою, и та и другая отличались необыкновенною длиною и были выщипаны у враговъ, которыхъ мн удалось убить на разныхъ сраженіяхъ.

На одномъ изъ знаменъ изображенъ былъ гербъ компаніи Джона, а на другомъ портретъ моей собственной персоны, въ такой поз, что будто я сижу на распростертомъ слон, и подъ всмъ этимъ величественнымъ, символическимъ изображеніемъ простое слово ‘Гуипути’, на нагарійско-персидскомъ и санскритскомъ языкахъ.

Офицеры мои, капитаны Биггсъ и Макканульти, лейтенанты Глоджеръ, Паппендикъ, Сеффль и другіе, были одты точно такимъ же образомъ, но въ желтое, а рядовые почти въ томъ же вкус, но въ черное.

Много посл того полковъ вертлось у меня передъ глазами, много видлъ и перевидлъ я военныхъ людей, но ахмеднуггарскія иррегулярныя войска были страшне на взглядъ, чмъ какая бы то ни была шайка головорзовъ, попадавшаяся мн на глаза. О, какъ бы я желалъ, чтобы какой-нибудь Великій Моголъ пришелъ тогда къ намъ чрезъ Кабулъ и Лагоръ, и чтобы моимъ старымъ ахмеднуггарцамъ привелось съ нимъ сразиться въ открытомъ пол! Богъ да сохранитъ васъ, мои загорлые соратники! Сквозь туманъ двадцати годовъ я слышу все еще громъ вашего браннаго клика и вижу блескъ вашихъ ятагановъ, которыми вы рубите направо и налво въ самомъ пылу сраженія! {Я вовсе не хочу хвастаться своимъ слогомъ или уврять, что мой авторскій талантъ никогда не встрчалъ себ подобнаго, но если читатель найдетъ въ сочиненіяхъ Байрона, Скотта, Гте или Виктора Гюго боле очаровательное мсто, чмъ вышеприведенное, то я ему буду очень благодаренъ и…. и больше нечего, — да, я говорю по-просту, безъ затй, я буду ему очень благодаренъ. Голіаъ О’Грэди и т. д.}

Но къ чорту эти грустныя воспоминанія! Можно легко себ представить, что за видъ длала моя иррегулярная кавалерія въ пол, въ боевой часъ, что за грозную картину представляла линія пяти-сотъ черномазыхъ, одтыхъ въ черное, сидящихъ на вороныхъ лошадяхъ, и чернобородыхъ сорванцовъ. Биггсъ, Глоджеръ и прочіе офицеры, одтые въ желтое, носятся по полю, какъ молнія, между тмъ какъ я отбрасываю на нихъ огненный отсвтъ, озаряющихъ изъ одного величественнаго центра,— ни дать, ни взять, вотъ это великолпное небесное свтило.

Рдкій разв не слыхалъ о дерзкихъ и внезапныхъ нападеніяхъ Голькара на Дооабъ въ 1804 году, когда мы думали, что побда Ласварійская и достопамятный день битвы при Дэли совершенно уничтожили его. Онъ взялъ съ собою десять тысячъ всадниковъ, перенесъ свой лагерь съ Палинбонга, и первое, что услыхалъ о немъ генералъ Лэкъ, было, что онъ уже въ Путл, потомъ въ Румпеог, затмъ въ Донкарадам, однимъ словомъ — въ самомъ сердц нашихъ владній.

Что всего гнусне было въ этой исторіи, это то, что его превосходительство, который не высоко ставилъ военныя достоинства предводителя мараттовъ, позволилъ ему пройдти впередъ около двухъ тысячъ миль и теперь не зналъ хорошенько, гд его настигнуть. Не то онъ въ Газарабуг, не то въ Богли-Гунг? Ни одинъ изъ смертныхъ не могъ знать это достоврно, и довольно значительное время вс движенія кавалеріи лорда Лэка происходили неопредлительно, безсознательно, безъ всякаго понятія о предположенной цли.

Вотъ каково было положеніе длъ въ октябр 1804 года. Въ начал этого мсяца я былъ раненъ, получилъ легонькій шрамъ, который раскроилъ мн лвую бровь, щеку и отнесъ кусокъ нижней губы, потому я предоставилъ командованіе моею иррегулярною кавалеріей Биггсу, а самъ по причин раны удалился къ англійскому посту Фуррукабаду, или Футтигуру, который, какъ всякому почтальону извстно, лежитъ на вершин Дооаба. У насъ есть тамъ постоянный лагерь, и туда-то я отправился за хирургомъ и за пластыремъ. Фуррукабадъ длятся на два квартала или два раздльные города нижній, Котваль, населенный туземцами, и верхній, легко укрпленный, который обыкновенно называется Футтигуръ, что по индостански значатъ: ‘Любимое жилище блднолицой Феринги у священныхъ рощицъ Манго’, и служитъ мстопребываніемъ европейцевъ. Тутъ кстати замтить, какъ удивительно богатъ и конкретенъ индйскій языкъ, и какъ многое на немъ можетъ выражаться какимъ вобудь однимъ или двумя самыми обыкновенными словами.

Биггсъ и мои солдаты длали такимъ образомъ съ арміей лорда Лэка всевозможные, самые затйливые ходы и переходы, пока я, по слабости здоровья, безвыздно находился въ Футтигур.

Впрочемъ я тамъ сидлъ не съ сокрушеннымъ духомъ потому что Футтигурскій лагерь заключалъ въ себ такія вещи, которыя всякаго сдлали бы счастливымъ плнникомъ. Женщины, прелестныя женщины, находились тамъ во множеств и подъ самыми разнообразными видами. Именно, когда въ 1803 году начался походъ, вс военныя дамы удалились въ это мсто, гд он, какъ и надо было ожидать, оставались въ полной безопасности. Я могъ бы, какъ Гомеръ, описать имена и душевныя свойства каждой изъ нихъ, и по крайней мр назову нкоторыхъ, наиболе дорогихъ для меня по воспоминаніямъ о быломъ времени. У насъ тамъ были:

Генералъ-маіорша Бльчеръ, жена Бльчера, пхотнаго генерала,

Миссъ Бльчеръ,

Миссъ Белинда Бльчеръ,

Полковница мистриссъ Ваидгобольшрой,

Маіорша мистриссъ Маканъ и четыре миссъ Маканъ.

Кром того, почтенныя мистриссъ Бургоо, мистриссъ Фликсъ, Гиксъ, Виксъ и многія другія, которыхъ и не перечтешь. Лучшіе цвты нашего лагеря были собраны тамъ, и послднія слова, сказанныя мн лордомъ Лэкомъ, когда я его оставлялъ, были:

— Гагаганъ, я ввряю этихъ дамъ вашему попеченію, берегите ихъ какъ зенницу ока, бодрствуйте надъ ними неутомимо, защищайте ихъ необычайною силою вашей неодолимой длани.

Футтигуръ, какъ я уже сказалъ, есть пунктъ, населенный европейцами, и превосходный видъ его бунгало, посреди густыхъ благовонныхъ рощъ манго, часто возбуждалъ удивленіе и вдохновлялъ туристовъ и художниковъ. По склону холма величественно изливается тутъ къ его подножію рка Бурампутеръ, однимъ словомъ — невозможно себ представить мстность, которая бы искусствомъ и природою была боле изукрашена, и которая могла бы служить боле приличнымъ мстопребываніемъ для британскихъ красавицъ.

Мистриссъ Бльчеръ, мистриссъ Вандггобольшрой и другія замужнія дамы имли здсь каждая по великолпному саду и и по бунгало, и въ этихъ-то садахъ и бунгало проводилъ я время такъ пріятно, какъ можетъ пріятно проводить время человкъ, удаленный отъ своего любимаго занятія, военнаго дла. Я былъ командиромъ этого форта. Это ничто иное, какъ маленькая и незначительная петта, которая защищена всего на все двумя бастіонами, весьма обыкновеннымъ контръ-эскарпомъ и бомбическимъ брустверомъ, на высот этого бруствера разввался мой флагъ, и маленькій гарнизонъ, всего изъ сорока человкъ, помщался кое-какъ внизу въ казематахъ.

Хирургъ и два капеллана — кром нихъ жили у насъ въ город еще три духовныя особы, добровольно принявшія на себя званіе миссіонеровъ — дополняли, если можно такъ выразиться, гарнизонъ нашей маленькой крпости, для командованія которою и для зашиты которой я тамъ остался.

Въ ночи перваго ноября 1804 года я пригласилъ къ себ генералъ-маіоршу Бльчеръ съ дочерью, мистриссъ Вандгобольшрой и почти всхъ дамъ, находившихся въ лагер, пригласилъ въ себ праздновать мое выздоровленіе, начало сезона охоты и вмст съ тмъ проститься со мною, потому что на слдующее утро я намренъ былъ возвратиться въ свой полкъ. Трое миссіонеровъ-диллетантовъ, о которыхъ я уже упомянулъ, и нкоторыя изъ дамъ, съ слишкомъ строгими религіозными правилами, отказались участвовать въ моей маленькой пирушк, лучше бы было однако, чтобы они вовсе не родились на свтъ, чмъ уклоняться отъ подобнаго предложенія, доказательства тому вы сейчасъ увидите.

Всю ночь напролетъ мы очень весело танцовали и въ сообществ милыхъ дамъ и кавалеровъ энергически налегли на ужинъ, состоявшій преимущественно изъ нжнаго кондора, изысканнаго адъютанта и другихъ подобныхъ имъ птицъ, убитыхъ мною въ теченіе предыдущаго дня, пользуясь общею суматохою вокругъ накрытаго стола, я улучилъ удобную минуту идти съ прелестною Белиндой Бльчеръ прогуляться по крпостнымъ стнамъ. Я съ полнымъ увлеченіемъ предавался тому занятію, которое французы называютъ conter fleurettes, какъ вдругъ ракета просвистала въ воздух и сильное зарево открылось вслдъ затмъ въ долин у подножія маленькаго форта.

— Какъ? Фейерверкъ, капитанъ Гагаганъ! не кричала Белинда:— это очень мило съ вашей стороны…

— Сказать вамъ по правд, моя милая миссъ Бльчеръ, это такой фейерверкъ, о которомъ я не имю ни малйшаго понятія. Можетъ быть, наши друзья, миссіонеры….

— Посмотрите, посмотрите! вскричала Белинда, дрожа всмъ тломъ и почти ухватившись за мою руку: — что я вижу? да,— нтъ, — да, именно, — нашъ бунгало объятъ огнемъ.

Это было правда: прекрасный бунгало, въ которомъ жила генералъ-маіорша, длался въ эту минуту добычею всепожирающей стихіи,— вотъ и другой за нимъ, вотъ и еще одинъ занялся огнемъ, итакъ прежде, чмъ бы я усплъ сказать: Джонъ Робинсонъ, семь бунгало запылали посреди густаго полуночнаго мрака. Я взялъ тотчасъ ночную зрительную трубу, сталъ глядть на мсто пожара, и каково было мое удивленіе, когда я увидлъ тысячи черномазыхъ дикарей, пляшущихъ вокругъ огня, между тмъ какъ при свт зарева колонны индйскихъ всадниковъ появлялись одна за другою и выстраивались на открытомъ мст, вокругъ котораго находился прежде бунгало.

— Эй, привратники! вскричалъ я, между тмъ какъ испуганная и трепещущая Белинда все ближе и ближе прижималась ко мн, все крпче и крпче держалась за мою могучую руку, которая охватывала ея станъ: — опустите скоре подъемный мостъ. Смотри, ты, чтобы маленькіе фальконеты, которые придется употребить въ дло вмсто боевыхъ орудій, были хорошенько заряжены. Вы, сипаи, бгите скоре и занимайте ровъ! Чапросы, гасите свчи въ казематахъ, намъ еще придется погрть руки ныншнею ночью, или я не буду Голіаомъ Гагаганомъ.

Дамы, гости, всего восемьдесятъ-три особы, сипаи, чапросы, масольджи и т. д., при звукахъ моего голоса поскакали на террасу, и ужасно было то уныніе, ужасенъ тотъ боязливый ропотъ, которые возбуждены были моими словами. Мужчины стояли въ нершимости, не будучи въ состояніи промолвить ни слова отъ страха, женщины хныкали и не знали куда спасаться бгствомъ, гд найдти себ безопасный пріютъ.

— Кто эти злоди? спросилъ я.

И сто голосовъ отвчали мн, перебивая другъ друга. Одни говорили, что это пиндарисы, другіе, что маратты, одни клялись, что это Шиндіахъ, другіе утверждали, что это Голькаръ, но врнаго никто не зналъ ршительно.

— Есть ли здсь кто нибудь, спросилъ я: — который бы отважился идти туда на рекогносцировку?

Мертвое молчаніе.

— Тысячу томановъ тому, кто принесетъ мн извстіе объ этой арміи, провозгласилъ я опять.

Все то же мертвое молчаніе.

Шиндіахъ и Голькаръ до того извстны были своею необыкновенною жестокостью, что никто не хотлъ подвергать себя очевидной опасности.

‘О, если бы у меня было здсь хоть пятьдесятъ моихъ храбрыхъ ахмеднуггарцевъ!’ подумалъ я.— Милостивые государи, произнсъ я громко: — я вижу, что вы порядочные трусы, ни одинъ изъ васъ не осмливается подвергнуть себя даже малйшей вроятности смерти. Это грустное зрлищ. Разв вы не знаете, что Голькаръ, если это дйствительно онъ, начнетъ съ разсвтомъ осаждать нашу маленькую крпость и пошлетъ противъ насъ тысячи своихъ солдатъ. Разв вы не знаете, что если мы будемъ побждены, то для насъ не останется никакой надежды избжать смерти, а этихъ прелестныхъ дамъ ожидаетъ въ такомъ случа нчто худшее самой смерти!

Тутъ дамы завизжали и подняли такой вой, какъ воютъ шакалы въ лтній вечеръ.

Белинда, моя дорогая Белинда, охватила меня обими руками и прилегла ко мн на плечо или лучше сказать на боковой карманъ моей куртки, потому что миньатюрная чаровница не могла достать своею головенкою выше.

— Капитанъ Гагаганъ! пролепетала она: — Го-Го-Гокеліаъ!

— О, любимица души моей! отвчалъ я.

— Поклянитесь только мн…

— Клянусь!

— …Что, если, если негодные, отвратительные, ненавистные, черные мара-а-атты возьмутъ крпость…. вы освободите, меня изъ ихъ рукъ!

Я прижалъ прелестную двушку къ груди моей и поклялся честію моей шпаги, что она скоре умретъ отъ руки моей, нежели подвергнется оскорбленію со стороны врага.

Это ее утшило, и ея матушка, генералъ-маіорша Бльчеръ, а равно и старшая сестра, которыя до сихъ поръ и не подозрвали нашей любви — да впрочемъ, если бы не приключились эти странныя обстоятельства, он сами едва ли когда нибудь узнали бы о ней — въ эту страшную минуту открыли сердечную склонность моей возлюбленной Белинды.

Когда она объяснила мн такимъ образомъ свою готовность лучше умереть, нежели испытать оскорбленіе, я предложилъ всмъ дамамъ послдовать ея примру, и при первомъ вторженіе врага въ крпость, по данному мною сигналу, лишить себя жизни собственными руками. Представьте же себ мое негодованіе, когда ни одна изъ этихъ дамъ не изъявила ни малйшей готовности на мое предложеніе, напротивъ вс он приняли его съ тмъ же холоднымъ равнодушіемъ, какое обнаружилъ гарнизонъ при первомъ моемъ воззваніи.

Во время этого смятенія и бготни взадъ и впередъ, и какъ будто именно съ цлію усилить общее замшательство, вдругъ раздался звукъ трубы у воротъ крпости, и одинъ изъ часовыхъ, запыхавшись, прибжалъ ко мн объявить, что у воротъ стоятъ мараттскій солдатъ съ парламентерскимъ флагомъ. Я сошелъ внизъ, заключая совершенно справедливо, что и оказалось впослдствіи, что у непріятеля, если это точно непріятель небыло вовсе артиллеріи,— и принялъ затмъ кончикомъ моего палаша пергаменный свертокъ, котораго содержаніе, въ перевод, гласило такъ:

‘Голіау Гагагану Гуипути.

Повелитель слоновъ и сэръ! Имю честь сообщить вамъ, что въ восемь часовъ по-полудни я приду къ стнамъ вашей крпости съ десяти-тысячнымъ корпусомъ кавалеріи. Со времени моего прибытія въ этотъ край я сжегъ уже семнадцать бунгало въ Фуррукабад и Футтигур и былъ приведенъ въ грустную необходимость зарзать трехъ духовныхъ особъ, кажется муллъ, и семерыхъ англійскихъ офицеровъ, найденныхъ мною въ деревн. Что же касается женщинъ, то он переведены въ полной сохранности въ мой гаремъ и въ гаремы моихъ офицеровъ, для строгаго за ними присмотра.

Зная вполн вашу храбрость и ваши дарованія, я счелъ бы особеннымъ знакомъ расположенія вашего ко мн, если бы вы соизволили сдать мн крпость и перейдти на службу въ мою армію съ чиномъ генералъ-маіора. Если моему предложенію не суждено, впрочемъ, заслужить согласія съ вашей стороны, то я позволяю себ смлость предварить васъ, что я завтра же начну осаждать крпость и немедленно по взятіи ея умерщвлю всхъ мужчинъ, а равно и женщинъ, которымъ боле двадцати лтъ. Для васъ-же самихъ я готовлю наказаніе, которое… смю льстить себя этою надеждою… которое по новости своей и изысканной мучительности едва ли когда нибудь имло что либо себ подобное. Въ ожиданіи благопріятнаго и скораго отвта, имю честь быть

вашимъ покорнйшимъ слугою
Джосвунтъ Роу Голькаръ.

Футтигурскій лагерь,

1 сентября 1804 г.

R. S. V. Р.

Офицеръ, принесшій это милое письмо — удивительно право, какъ Голькаръ, соблюлъ при этомъ случа вс формальности англійской корреспонденціи — былъ чудовищный на видъ питанскій воинъ съ кольчугою на тл и шишакомъ на голов, шишакомъ, вокругъ котораго обернута была его чалма, онъ стоялъ при вход на подъемный мостъ, опершись на свою винтовку, и мурлыкалъ какую-то національную мелодію.

Я пробжалъ письмо и въ ту же минуту убдился, что нельзя терять времени,

‘Этотъ малый — подумалъ я — не долженъ возвращаться къ Голькару. Если Голькаръ нападетъ на насъ теперь, прежде нежели мы приготовились, то крпость черезъ полчаса будетъ уже въ его власти.’

Я навязалъ на палку блый носовой платокъ, отворилъ ворота и приблизился къ офицеру, который находился на краю моста по ту сторону рва. Я, по обычаю моей страны, сдлалъ ему низкій селямъ, и когда онъ въ свою очередь наклонился впередъ, чтобы отвтить на мое привтствіе, я… признаюсь въ томъ съ прискорбіемъ… я бросился на него, нанесъ ему тяжкій ударъ въ голову, ударъ, который тотчасъ же совершенно лишилъ его чувствъ, перекинулъ его на ту сторону стны и поднялъ за собою подъемный мостъ.

Я принесъ тло въ свою комнату, гд съ быстротою мысли снялъ съ него тюрбанъ, панцырь, пейджаммахи и папуши, надлъ на себя вс эти разнообразныя статьи туалета и ршился выйдти изъ крпости и отправиться на рекогносцировку непріятельской позиціи.

——

Тутъ я увидлъ себя въ необходимости пріостановиться разсказомъ, потому что Кабрера, Росъ д’Эролесъ и прочіе члены штаба покоились безмятежнымъ сномъ праведниковъ!

Какъ я совершилъ рекогносцировку и какъ затмъ защищалъ крпость, я буду имть честь разсказать о томъ въ послдующимъ главахъ.

ГЛАВА IV.
ИНДЙСКІЙ ЛАГЕРЬ. ВЫЛАЗКА ИЗЪ КРПОСТИ.

Главная квартира въ Морелл, 3 октября 1830 г.

Теперь тихая и благоухающая ночь, я слушаю рзвые удары въ тамбуринъ и свтлые голоса двушекъ и крестьянъ, которые танцуютъ у моихъ оконъ въ тни лозъ, покрытыхъ гроздіями винограда. Смхъ и псня радостію переходятъ изъ устъ въ уста и даже издали я могу различить изящную фигуру Рамона Кабреры, пока оцъ нашептываетъ любезности на ухо андалузійскимъ двушкамъ или подтягиваетъ хору, поющему гимнъ Ріего, который солдаты, восторженные поклонники вка Карла V, повторяютъ отъ времени до времени.

Я сижу одинъ въ неприступной и презирающей самыя бомбы башн нашей крпости: ея пространныя окна растворены настежь, проникающій въ нихъ втеръ навваетъ мн воспоминаніе объ ароматическихъ апельсинныхъ рощахъ и миртовой листв. Свтильникъ мой — втвь смолянистаго кедра, трещитъ и вспыхиваетъ отъ дуновенія полуночнаго втра, распространяетъ благоуханіе и сыплетъ яркія искры на бумагу и бюро, за которымъ я пишу: все это довольно приличныя принадлежности кабинета пишущаго солдата. Бумага, по которой такъ бойко скользитъ мое перо, взята мною изъ-подъ патроновъ, а разшатавшійся и избитый пороховой ящикъ замняетъ мн письменный столъ. Вокругъ меня, подо мною и надо мною все, все преисполнено мира. Я думаю, сидя здсь въ одиночеств, о моемъ отечеств Англіи и поддаюсь сладкимъ и горькимъ грезамъ о моей минувшей юности!

Я продолжаю свой разсказъ съ той самой минуты, на которой остановился въ послдній разъ.

Я остановился, сколько мн помнится… потому что я теперь удаленъ отъ послдней страницы моихъ записокъ за тысячи миль, и если бы я не разсказывалъ сущую правду, то въ продолженіе моего повствованія мн пришлось бы противорчить себ тысячу разъ… итакъ, я остановился на томъ пункт моей исторіи, когда Голькаръ находился подъ Футтигуромъ, а я, получивъ въ отвтственное командованіе эту крпость, увидлъ себя вынужденнымъ уклоняться отъ прямого отвта на посланіе врага, и надвъ платье падшаго индйца, ршился выступить изъ крпостныхъ стнъ, чтобы осмотрть непріятельскую армію и, если можно, извдать намренія ея.

Какъ бы физіономія моя ни походила за физіономію питана и какъ бы надтое мною вооруженіе его ни измняло мою настоящую фигуру даже для рысьихъ глазъ мараттовъ, но всякому, я думаю, покажется яснымъ какъ день, что одного взгляда на мое луно-подобное лицо и на мою рыжеватую бороду было бы достаточно, чтобы не ввести въ обманъ самого слпаго и безмозглаго болвана въ цлой арміи Голькара. Вслдствіе этихъ соображеній, я схватилъ бутылку чернилъ, вымазалъ себ все лицо и руки, потомъ при помощи одной же бутылки варреновой сапожной ваксы довелъ свои волосы и бороду до черноты воронова крыла. Кольчуга и шишакъ индйца покрывали значительную часть моего лица, и такимъ образомъ, при содйствіи счастія, безстыдства и совершеннаго познанія всхъ остъ-индскихъ діалектовъ и нарчій, начиная Бурмагомъ и оканчивая Афганистаномъ, я надялся выйдти изъ этихъ мытарствъ цлымъ и невредимымъ. Я разумется не зналъ лозунга, во въ этомъ отношеніи я полагался за свою фортуну, и затмъ смло выступилъ изъ крпости, держа какъ и мой двойникъ, парламентерскій флагъ въ рук. Едва сдлалъ я нсколько шаговъ, какъ толпа индйскихъ всадниковъ, вооруженныхъ подобно тому, котораго я побдилъ, подскакала ко мн. Одинъ изъ нихъ халъ на великолпномъ бломъ кон, и лишь только увидлъ меня, тотчасъ соскочилъ съ лошади, отдалъ поводья одному изъ своихъ спутниковъ и подвелъ ко мн моего аргамака, потомъ еще другой сошелъ съ лошади и также приблизился ко мн. Первый изъ нихъ взялъ моего коня за устцы, а другой съ безконечнымъ множествомъ салямъ-алейкумъ и колнопреклоненій держалъ осыпанное драгоцнными камнями стремя и, униженно склонивъ голову, ожидалъ моего возшествія.

Я тотчасъ понялъ свою роль. Индецъ, который пожаловалъ къ вашей крпости, былъ важный человкъ, это по всему было замтно. Потому и я выступалъ впередъ съ величественною миною и гордо возслъ на великолпное и высокое сдла.

— Бакъ-бакъ, сказалъ я: — все это очень хорошо, но именемъ сорока-девяти имамовъ, подемъ впередъ немедля.

И вся свита пустилась крупной рысью, а я между тмъ хранилъ глубокое молчаніе и не безъ нкотораго смущенія помышлялъ о томъ, что я готовлюсь видть.

Пока мы подвигались все боле и боле впередъ, а слышалъ, какъ двое изъ моихъ спутниковъ сдлали замчаніе насчетъ моей странной молчаливости (изъ этого я заключилъ, что я, т. е. индецъ, порядочный болтунъ).

— Уста Багаудера замкнулись, сказалъ одинъ изъ нихъ.— Гд т райскія птицы, его пестрыя и широковщательныя рчи? Он заперты за золотою ршеткою его зубовъ.

— Молчи, сказалъ его сосдъ: — держи самъ языкъ за зубами, Боббачи Багаудеръ видлъ страшнаго Фаринге Гагагана хана Гаипути, славнаго повелителя слоновъ, котораго мечъ сетъ ниву смерти, только и есть одинъ богатырь, который въ состояніи взлть на себя папуши укротителя слоновъ, и этотъ богатырь — Боббачи Багаудеръ.

— Ты говоришь правду, Пунири Мукунъ. Багаудеръ думаетъ о рчахъ неврнаго, онъ страусъ, который бдительно охраняетъ яйца своихъ мыслей.

— Бекузинъ, да отпадетъ у меня носъ! Пусть юные птенцы его дяній покажутъ намъ свой смлый полетъ.

— Пусть пережуютъ они все вражье желзо, отвчалъ Пунири Мукунъ, который, какъ видно, былъ не послдняя птица насчетъ остротъ и каламбуровъ.

‘Эге — подумалъ я, когда мое положеніе все боле и боле разъяснялось — такъ значитъ это былъ знаменитый Боббачи Багаудеръ, котораго я только-что заушилъ, и стало быть мы помнялись съ нимъ ролями.’

Вотъ какія странныя обстоятельства и перевороты случаются въ жизни солдата!

Всякій, по крайней мр всякій, кто бывалъ въ Индіи, конечно, слыхалъ имя Боббачи Багаудера, имя это составлено изъ двухъ индустанскихъ словъ, Боббачи — генералъ, и Багаудеръ — артиллеристъ.

Онъ въ этомъ послднемъ званіи вступилъ въ службу Голькара и своими дарованіями и непоколебимымъ мужествомъ въ бояхъ заслужилъ право носить павлинье перо — почесть, которая присвоялась только первостепеннымъ дворянамъ. Кром того, онъ былъ женатъ на одной изъ безчисленныхъ дочерей Голькара — союзъ, который, если врить мстной chronique ecandaleuse, доставлялъ бдному Боббачи боле почестей, нежели удовольствія.

Какъ ни былъ онъ мужественъ на пол брани, въ гарем своемъ онъ являлся величайшимъ трусомъ и состоялъ подъ туфлей у своей безобразной и отвратительной жены.

Во всхъ случаяхъ особенной важности Богаудеръ былъ приглашаемъ на совщанія своимъ повелителемъ, который, какъ видно, хорошо понимая мой характеръ и не желая предпринять что либо наскоро противъ такого опаснаго врага, послалъ несчастнаго питана для рекогносцировки крпости, ему предназначено было совершить еще нчто боле существенное, какъ я узналъ отъ служителя Пунири Мукуна, который, сколько можно было замтить, вслдствіе испытанной честности и веселаго характера, былъ давнишнимъ любимцемъ Боббачи.

— Уста Багаудера крпко замкнуты, сказалъ онъ наконецъ, близко подъхавъ ко мн: — не найдется ли у него словечка для стараго Пунири Мукуна?

— Бисмиллахъ, металлахъ, барикилла! (что значитъ: мой добрый другъ), сказалъ я: — то, что я видлъ, трудно, да и не стоитъ передавать словами, все это наполняетъ грудь мою зловщимъ предчувствіемъ.

— Значитъ, теб не удалось видть Гуипути наедин поразить его твоимъ кинжаломъ? А это была бы славная штука!

— Нтъ, я видлъ его, но не одного, люди постоянно окружали его.

— Гуррумъ цаде! Жаль, жаль! А мы только и ожидали перваго звука твоего джогри (свиста), и тогда тотчасъ прискакали бы и изрубили бы въ крпости всхъ мужчинъ, женщинъ и дтей до единаго. Впрочемъ, и весь-то гарнизонъ состоитъ только изъ дюжины мужчинъ: они должны непремнно сдаться, потому что провіанта у нихъ на какіе нибудь два дня, и тогда — урра лунолицымъ! Металлахъ, мн говорили, что кто первый възжаетъ въ крпость, тому предоставляется свободный выборъ! Вотъ удивилась бы моя старуха Роти Мукунъ, еслибы я привезъ домой какихъ нибудь двухъ дамъ Фаринги…. ха, ха, ха!

— Дуракъ! отвчалъ я: — молчи! Двнадцать человкъ гарнизона! да ихъ тысяча-двсти человкъ. Гагаганъ одинъ стоитъ тысячи, а что касается състныхъ припасовъ, то я видлъ собственными глазами, что тамъ паслись на двор до пятисотъ быковъ.

Это, конечно, была ложь, но цль моя состояла въ томъ, чтобы обмануть Пунири Мукуна и дать ему сколь возможно боле высокое понятіе о могуществ гарнизона крпости и значительности ея продовольственныхъ запасовъ.

— Пучъ-пучъ! пробормотали люди: — да это диво, а не крпость, этакъ мы, пожалуй, и не сладимъ съ нею, пока, не подъдутъ наши пушки.

Значитъ можно было надяться, что у нихъ вовсе нтъ осадныхъ орудій.

‘Прежде нежели пушки прідутъ — подумалъ я — врно лордъ Лэкъ узнаетъ уже о нашихъ стсненныхъ обстоятельствахъ и прибудетъ, чтобы освободить васъ.

Занятые подобными разговорами и предположеніями, мы быстро подвигались впередъ, пока наконецъ форпосты не окликнули насъ, тутъ старый Пунири далъ лозунгъ, и мы вступили въ лагерь Голькара.

Онъ представлялъ необыкновенное, оживленное зрлище. Походные костры пылали повсемстно, и вокругъ нихъ группировались темнолицые солдаты, которые ли, отдыхали, смотрли на игривыя движенія танцовщицъ или слушали разсказы и псни дольбаута или индйскаго импровизатора.

Верблюды и лошади были привязаны подъ банановыми деревьями, которыя гнулись отъ тяжести плодовъ и представляли привлекательную пищу. Къ мсту, которое обозначалось золотою рыбою и царскими пурдахами развваемыми втромъ, и гд стояла палатка Голькара, мы подъхали сквозь длинную аллею с—слоновъ! Великолпнйшая улица, какую мн когда либо случалось видать! Каждое изъ этихъ ужасныхъ животныхъ носило на хребт башню, въ которой заключался гарнизонъ мавританскихъ стрлковъ, вооруженныхъ луками, и знаменитыхъ персидскихъ егерей съ винтовками. Теперь былъ часъ кормленія королевскихъ зврей, и потому везд суетились конюхи, нося огромные тоффунги или корзины, наполненныя ананасами, платанами, банданасами, индйскими хлбными зернами, кокосами, которые спютъ въ изобиліи въ теченіе цлаго года.

Мы прохали наконецъ эту необычайную аллею, — я насчиталъ на каждой сторон ея не мене трехсотъ-восьмидесяти хвостовъ, каждый изъ этихъ хвостовъ принадлежалъ слону, двадцати-пяти футоваго роста, каждый слонъ несъ на спин двухъ-этажную башню, въ каждомъ этаж было по спальн и по столовой для двнадцати человкъ, составлявшихъ гарнизонъ и державшихъ караулъ на плоской кровл, на каждой крыш возвышался шестъ длиною въ двадцать футовъ, на которомъ красовался полумсяцъ, обложенный тысячами драгоцнныхъ камней, и разввалось королевское знамя, сдланное изъ бархата и парчи.

Вскор посл того я взялъ собственноручно девять вы этихъ знаменъ, и когда я возвращусь въ Англію, то буду ихх показать ихъ всякому, кто только лишь любознателенъ въ этой отношенія.

Посреди этихъ-то великолпныхъ сценъ подвигалась наша кавалькада, и наконецъ мы подъхали къ квартир, занимаемой самимъ Голькаромъ.

Шатеръ этого индйскаго владтеля и люди, составлявшіе его свиту или штабъ, располагались вокругъ британскаго бунгало, который не подвергся пламени, и въ которомъ онъ жаль во все продолженіе осады.

Когда я вступилъ въ большую комнату, то нашелъ его посреди собранія военнаго совта, на которомъ присутствовала знатнйшіе изъ его генераловъ и визирей. Вс они сидли по сторонамъ своего повелителя и каждый пускалъ клубы дыма изъ своей гуки, чмъ эти черномазые господа обыкновенно занимаются до завтрака, во время завтрака и посл завтрака — до и посл, а равно и въ продолженіе обда, до и посл и въ продолженіе ужина и наконецъ даже отходя ко сну. Изъ трубокъ ихъ поднимались такія густыя облака, что едва можно было разглядть предметы на разстояніи одного шага, это было также моему счастію, потому что ослабляло возможность открытія моего истиннаго званія.

Когда китмутгары и консомахи объяснили князю, что Беббачи Багаудеръ, правая зенница солнца вселенной — такъ называли меня эти грубые идолопоклонники — возвратился изъ своей поздки, Голькаръ тотчасъ же позвалъ меня къ себ на майдаунъ или высокіе подмостки, гд онъ сидлъ на покойномъ мягкомъ кресл. Я немедленно снялъ съ себя туфли, палъ на колни и проползъ, ударивъ головою объ полъ девяносто-девять разъ, всю комнату, длиною во сто-двадцать футовъ, а потомъ двадцать ступеней вверхъ къ его майдауну — преглупая, пренесносная и препустая церемонія, на которую должно смотрть, какъ на остатокъ и порожденіе временъ варварства, и которое очень непріятно дйствуетъ на колни и вообще на ноги, не говоря уже о панталонахъ, облекающихъ эти части тла.

Совтую всякому, кто отправляется въ Индію, чтобы вступить въ службу какого нибудь туземнаго раджи, совтую всякому припомнить наставленіе моей опытности и приказать выстегать себ платье на толстомъ сло ваты.

Итакъ, правая зенница солнца вселенной ползла, какъ умла, но ступенямъ майдауна, гд, какъ я уже замтилъ, рядочкомъ сидли муснуды, или генералы, покуривая трубочки, и приблизилась наконецъ къ Голькару, который тотчасъ же спросилъ меня о послдствіяхъ моего предпріятія.

Проворный и горячій старичишка надавалъ мн вдругъ кучу вопросовъ:

— Сколько воиновъ въ крпости, сколько тамъ женщинъ? есть ли у нихъ състные припасы? есть ли у нихъ боевые снаряды? видлъ ли ты Гагаганъ Саибъ, коменданта? Убилъ ли ты его по надлежащему?

Вс эти вопросы Джесвунтъ Роу Голькаръ сопровождалъ такимъ же количествомъ облаковъ табачнаго дыма.

Я самъ тоже взялъ чиллумъ и напустилъ вокругъ себя такого туману, что, клянусь честью, всякій, кто стоялъ бы въ трехъ шагахъ отъ меня, не увидалъ бы ничего, кром столба дыму, въ которомъ я скрывался. Затмъ я разсказалъ Голькару, разумется, въ восточномъ витіеватомъ вкус, такую галиматью, какая только могла забрести мн въ голову насчетъ осаждаемой крпости.

— Государь, сказалъ я: — на послдній твой возросъ объясню теб, что я видлъ ужаснаго Гуипути: онъ живехонекъ, въ немъ чуть не восемь футовъ росту, онъ можетъ сожрать ежедневно цлаго быка, у него этихъ быковъ теперь пасется на лугу до восьмисотъ головъ, но онъ клянется, что, пока длится осада, онъ будетъ довольствоваться тремя кусочками въ недлю. Въ одной изъ послднихъ битвъ онъ потерялъ лвый глазъ, и что же изъ этого вышло, о Рамъ Гунге! (о, ты, сіяющій взоромъ, какъ ясное утро, и ниспускаюшій съ блднаго лица своего бороду, черную какъ ночь!), Голіаъ Гуипути никогда не спитъ!

— Ахъ, ты, Гормган! (бездльникъ), сказалъ визирь Саалутъ-Али Бимбукчійскій: — ты порешь вздоръ!

И при этомъ по всей комнат распространился ропотъ негодованія.

— Клянусь сто-одиннадцатью воплощеніями Вишну! (клятва, которой ни одинъ индецъ не нарушить ни за что въ свт) произнесъ я торжественно: — клянусь, что это такъ, по крайней мр онъ самъ убждалъ меня въ этомъ, и я имю достаточныя основанія врить его могуществу. Гуипути вдь колдунъ. Онъ въ связи съ дьяволомъ и потому невредимъ для обыкновеннаго оружія. Посмотрите! вскричалъ я, вынувъ свой кинжалъ изъ ноженъ, при чемъ вс взоры тотчасъ же обратились на меня: — посмотрите, три раза прокололъ я его насквозь этимъ кинжаломъ: одинъ разъ черезъ спину, два раза черезъ самую середину сердца, но онъ только сатанински посмивался надо мною, да приговаривалъ,— для передачи теб, Голькаръ,— что еще никому не удавалось сковать такую сталь, которая могла бы его хоть легонько оцарапать.

Мн еще никогда не случалось видть человка въ такой ярости, въ какую приведенъ былъ Голькаръ моимъ нелпымъ разсказомъ.

— Ахъ, ты, гндая кобыла, негодяй! вскричалъ онъ, относясь ко мн: — ахъ ты, дряблая кляча, безстыдный разгильдяй, простофиля, плутъ изнженный! неужели онъ еще живъ посл того, какъ въ твоемъ присутствіи онъ такъ оскорбилъ твоего повелителя? Именемъ пророка, я плюю на тебя, презираю тебя, отрекаюсь отъ тебя и лишаю тебя всхъ правъ и почестей. Вотъ теб, всесвтный лжецъ! вотъ теб… вотъ… вотъ!

Какъ ужасны увлеченія варварскихъ характеровъ! Всякій разъ, какъ старый хрычъ произносилъ: ‘вотъ теб, вотъ теб’, онъ бросалъ вмст съ тмъ какой нибудь изъ находившихся у него подъ рукою предметовъ въ голову невозмутимаго Гагагана: то кинжалъ, то мечъ, то карабинъ, то осыпанные самоцвтами пистолеты, то украшенный драгоцнными каменьями и стоящій сто тысячъ рупій тюрбанъ, наконецъ свою гуку, слуховую трубку, мундштукъ, туфли, чиллумъ и т. д., — все это съ грохотомъ и свистомъ пролетало надъ моею головою и скоро превратило носъ великаго визиря въ груду размазни.

— Іокъ муцци! нтъ у меня больше носа! повторялъ старый хрнъ съ непростительною кротостью: — не желаешь ли ты отнять у меня и самую жизнь, о Голькаръ! И жизнь моя въ твоей власти, лишь бы приносила теб пользу.

И затмъ изъ устъ этого глупца не вышло ни звука жалобы.

Изъ всхъ этихъ ручныхъ выстрловъ ни одинъ, сверхъ чаянія, не задлъ меня, хотя брошенный съ изступленіемъ, но неискусною рукою, кинжалъ одному или двоимъ изъ муснудовъ, которые трепеща сидли на своихъ омрахахъ, отхватилъ таки по нскольку членовъ, а одинъ изъ пистолетовъ и карабинъ даже выстрлили.

Когда этотъ интересный спектакль кончился и несчастные, которые подверглись гибельнымъ послдствіямъ справедливаго гнва своего повелителя, удалились, хорошее расположеніе духа снова возвратилось къ Голькару, и онъ позволилъ мн продолжать мой разсказъ о крпости, что я исполнилъ, не упоминая вовсе о порыв его негодованія и совершенно не обративъ на него вниманія, потому что это было бы чрезвычайною невжливостью, такъ какъ подобныя выходки случались съ нимъ по нскольку разъ въ день.

— Къ счастію нашему, что Боббачи возвратился, промямлилъ старый великій визирь, посл того какъ я изложилъ предъ совтомъ необыкновенныя средства защиты, которыми обладаетъ гарнизонъ.— Твоя звзда ярко свтитъ, о Багаудеръ. Мы вдь ршились въ ныншнюю же ночь начать штурмъ крпости и присягнули перерзать всхъ неврныхъ, составляющихъ гарнизонъ.

— Но у васъ вовсе нтъ осадныхъ орудій, возразилъ я.

— Э, у насъ есть дв девяносто-шестифунтовыя пушки, которыхъ будетъ довольно для того, чтобы сбить ворота, а потомъ и останется только сдлать натискъ кавалеріей, сказалъ Лоллъ-Мохаммедъ, кавалерійскій генералъ, который былъ соперникомъ Боббачи и потому противорчилъ каждому слову произносимому мною.— Клянусь Юджернаутомъ, къ чему ожидать намъ орудій большаго калибра? Разв у насъ нтъ мечей, разв у насъ мало мужества? Maшаллахъ! пусть трусы остаются съ Боббачи, а вс храбрые воины послдуютъ за Лоллъ-Мохаммедомъ.

— Аллахъ-гумъ-тиллахъ, бисмилляхъ, барекаллахъ {Маіоръ влагаетъ въ уста своихъ дйствующихъ лицъ самыя приличныя выраженія. Бисмиллахъ, барекаллахъ и т. д. составляютъ, по словамъ романистовъ, существенную принадлежность каждаго восточнаго разговора.}.

И онъ выхватилъ свой ятаганъ, замахалъ имъ надъ головою и испустилъ обычный бранный кликъ. Крикъ этотъ повторился многими изъ остальныхъ омрафовъ, тонъ его торжественнаго воззванія сообщился лагерю и подйствовалъ даже на рядовыхъ воиновъ, самые верблюды завыли, лошади стали длать лансады и ржать, восемьсотъ слономъ поднявъ хоботы, испуская оглушительное рычаніе, трубачи и барабанщики неистово заработали на своихъ инструментахъ, такъ-что ни прежде, ни посл мн не удавалось быть свидтелемъ такого адскаго представленія. Какъ трепеталъ я за свой маленькій гарнизонъ, когда услышалъ этотъ восторженный крикъ безчисленной арміи!

Я зналъ только одно средство спасти своихъ земляковъ.

— Государь, сказалъ я Голькару: — если ты выступишь сегодня, то подвергаешься врной смерти. Лоллъ Мохаммедъ не иметъ такого врнаго понятія о крпости какъ я. Вы можете пожалуй прорваться въ ворота, но для чего? чтобы пасть подъ огнемъ сотни орудій, чтобы пробивать вторыя ворота и потомъ еще третьи ворота, и взаключеніе, вмст съ гарнизономъ Гагагана, находящимся въ цитадели, взлетть на воздухъ! Что тутъ разсуждать о храбрости? Если бы я не былъ въ твоемъ высокомъ присутствіи, о звзда правоврныхъ, то я вывернулъ бы Лоллу Мохаммеду носъ изъ его безстыдной рожи, оторвалъ бы его длинныя уши и раскурилъ бы ими трубку! Кто не понимаетъ разницу между желтокожимъ трусомъ и Гагаганомъ ханомъ Гуи… Боббачи Багаудеромъ хотлъ я сказать… я готовъ идти противъ него… что я? готовъ идти противъ двоихъ, троихъ, двадцати подобныхъ глупцовъ, все равно съ кривою ли саблею, съ палашомъ, палкою или кулаками, клянусь дымомъ великой трубки пророка, что битва та же пища для Га… для Боббачи хотлъ я сказать. Ну что же, подойди сюда, сатана, я спущу всю кожу съ твоихъ дряблыхъ костей!

Эти слова могли бы вовлечь меня въ совершенную погибель, потому что когда я вспылю, то невольно начинаю употреблять фразы, заимствованныя мною у моихъ соотечественниковъ, фразы, которыя до того далеки отъ восточнаго характера, что если бы въ эту минуту обратили на мою личность хотя частичку здраваго вниманія, то открыли бы, что я самозванецъ, и вывели бы меня на свжую воду.

Голькаръ, впрочемъ, ничего не замтилъ, но положилъ немедленно предлъ возникшей размолвк. Лоллъ Мохаммедъ, по видимому, подозрвалъ однако что-то, потому что когда Голькаръ закричалъ на него громовымъ голосомъ: ‘Томаша! (молчать!)’, Лоллъ выскочилъ впередъ и возгласилъ: ‘Государь, государь, это не Боб…’, но онъ не могъ договорить.

— Завяжите ротъ этому негодяю! завопилъ Голькаръ, неистово стуча ногами.

И въ то же мгновеніе чалма сорвана была съ головы бдняка и повязана ему вокругъ лица.

— Эй, фуроши! Выведите Лолла Мохаммеда хана вонъ, дайте ему сто-дюжинъ ударовъ по пятамъ, посадите его на благо осла и провезите его вокругъ лагеря, привязавъ ему на грудь доску съ надписью: ‘Вотъ какъ награждаетъ Голькаръ болтуновъ.’

Я снова задышалъ свободне, и съ каждымъ ударомъ бамбуковой палки, который раздавался въ ушахъ моихъ, опускаясь на ноги Лолла Мохаммеда, усладительная радость и душевный миръ проникали въ мое сердце, и я благодарилъ мою звзду, что такъ удачно избжалъ опасности.

— Визирь, сказалъ Голькаръ, очевидно забавляясь ревомъ Лолла Мохаммеда: — я долженъ вознаградить тебя за твой разможенный носъ, на, цалуй руку твоего повелителя, о Саадъ Али Бокъ Бимбучи! Будь отнын при цогир и оовлут!

Глаза старичишки наполнились слезами.

— Я могу легко переносить твою строгость, о государь, но любовь и милости твои тяготютъ надо мною. Не было ли уже для меня достаточною честію, которую твое величество оказало мн, соизволивъ пройдти, какъ по мосту, по носу твоего раба?

Выраженіе это, по общему отзыву, признано было очень поэтичнымъ, визирь, осыпанный новыми милостями, отправился ко сну, и Голькаръ былъ въ самомъ пріятномъ расположеніи духа.

— Боббачи, сказалъ онъ: — и ты долженъ меня простить. A propos, у меня есть для тебя новость, жена твоя, несравненная Путтируджи (блая и алая роза) прибыла въ лагерь.

— Моя жена, государь! вскричалъ я съ ужасомъ.

— Наша дщерь, свтъ твоихъ очей! иди, сынъ мой, я вижу, что ты совсмъ осовлъ отъ радости. Шатеръ принцессы какъ разъ возл моего, и я знаю, что тебя подмываетъ идти туда.

Моя жена! вотъ еще пріятная неожиданность!

ГЛАВА V.
ВСТРЧА СЪ МОЕЮ ЖЕНОЮ.

Пунири Мукунъ съ прочими моими слугами ожидалъ меня при вход въ царскій шатеръ и тотчасъ же повелъ меня къ моимъ палаткамъ, расположеннымъ по сосдству. Мн часто случалось и прежде и посл того бывать въ опасныхъ положеніяхъ, но скажу съ убжденіемъ, что въ этомъ послднемъ случа я чувствовалъ такое біеніе сердца, какого не испытывалъ, идя отбивать потерянный уже пунктъ или бросаясь на непріятельскую батарею.

Лишь только я вошелъ въ палатку, какъ цлый рой слугъ подскочилъ ко мн съ тмъ, чтобы снять съ меня мои доспхи, принести мн прохладительнаго, гуку, и погрузить меня въ розовомъ масл (налитомъ въ большія четвертныя бутыли) и тысяч другихъ изысканныхъ принадлежностей восточной жизни. Я сдлалъ имъ знакъ, чтобы они убирались къ чорту.

— Я не буду снимать вооруженія, сказалъ я: — вечеромъ мн придется опять выхать, передайте отъ меня привтствіе принцесс и скажите ей, что мн будетъ очень прискорбно, если у меня недостанетъ времени повидаться съ нею сегодня вечеромъ. Положите мн здсь пару подушекъ, принесите ужинъ, кружку персидскаго вина, напередъ порядкомъ прохолодивъ его, ягненка, начиненнаго фисташками, пловъ изъ пары индюковъ, молодую козу подъ рисомъ — ну, что же вы выпучили глаза! вонъ! Дайте мн только трубку, потомъ оставьте меня одного и доложите, когда кушанье будетъ готово.

Я разсчитывалъ отдалить отъ себя такимъ образомъ прелестную Путтируджи и надялся приготовить все къ моему побгу, не подвергаясь ея испытующему любопытному взору. Когда я нкоторое время покурилъ уже, наслаждаясь полною нгою, одинъ изъ слугъ доложилъ мн, что ужинъ приготовленъ для меня во внутреннемъ поко палатки. Я надюсь, что читатель, если только у него есть хоть капля разсудка соображенія, знаетъ, что палатки знатныхъ людей въ Индіи состоятъ изъ тончайшихъ кашмирскихъ шалей и заключаютъ въ себ дюжины комнатъ, съ коврами, каминами, завершающимися трубами, и съ окошками, снабженными гардинами.

Я вступилъ, какъ уже сказано, во внутренній покой и принялся тамъ за принесенный ужинъ, употребляя въ дло, по восточному обычаю, пальцы. При этомъ я не забывалъ прикладываться отъ времени до времени и къ винной кружк, которая поставлена была въ особый сосудъ, наполненный снгомъ. Я только-что собирался проглотить уже послдній кусокъ очень мягкаго копченаго ягненка подъ рисомъ, заключавшаго мою вечернюю трапезу, когда услыхалъ шлепанье туфлями и звукъ женскихъ голосовъ, одна изъ боковыхъ занавсокъ приподнялась, и въ комнату вошла дама въ сопровожденіи двнадцати стройныхъ и лунолицыхъ невольницъ, которыхъ можно бы было уподобить райскимъ гуріямъ.

Что касается до самой барыни, то надо отдать ей справедливость, она составляла такой рзкій контрастъ съ своими спутницами, какой только можно себ вообразить. Она была горбата, стара, имла шафранный цвтъ лица и отъ богатаго одянія и блестящихъ камней, покрывавшихъ ее, казалась еще въ тысячу разъ безобразне. Проведенная желтою краскою полоса по лбу къ оконечности носа, который кром того украшенъ былъ огромнымъ золотымъ кольцомъ, въ него продтымъ, огненнаго цвта рсницы и такое же большое пятно, на подбородк доказывали, что она принадлежитъ не къ мусульманской, а къ браминской религіи, и притомъ къ весьма знатной каст. Въ этомъ можно было убдиться, взглянувъ только на ея глаза.

Образъ дйствій, который слдовало принять въ этомъ случа, тотчасъ же опредлился въ ум моемъ.

Мужская прислуга, разумется, оставила комнату, лишь только услышала знакомый для себя голосъ моей жены. Она подверглась бы смертной казни, если бы узрла лицо моей дражайшей половины. Невольницы вытянулись въ линію вокругъ своей госпожи, пока эта послдняя подходила ко мн, умильно присдая.

— Неужели такого рода встрчу, о ханъ, готовишь ты злополучной и пламенющей любовью супруг своей, посл шестимсячнаго отсутствія? Неужели этотъ ягненокъ, о обжора, хотя вполовину столь нженъ, сколько твоя жена? Неужели это вино, о пьяница, вполовину столь сладко, сколь сладокъ ея взоръ?

Я видлъ, что буря разыгрывается, невольницы, къ которымъ жена моя обращалась отъ времени до времени, составляли родъ хора.

— О, неврный! кричали он: — о измнникъ, вроломный, у котораго нтъ вовсе глазъ, у котораго нтъ вовсе сердца для любви, нтъ ничего, что должно быть у истиннаго хана!

— Ягненокъ, конечно, не столь усладителенъ какъ любовь, отвчалъ я съ важностію: — но за то ягненокъ смирне. Винная кружка конечно не въ состояніи причинить такое пріятное опьяненіе какъ женщина, но за то у кружки нтъ и языка, о Ханимъ-Джи!

И я снова погрузилъ носъ свой въ освжающую душу кружку. Прелестная Путтируджи не угомонилась впрочемъ отъ моего отвта, она и ея прислужницы снова завопили хоромъ, загоготали и затрещали до того, что я потерялъ всякое терпнье.

— Удалитесь, мои милыя подруги, сказалъ я: — и оставьте меня въ поко.

— Троньтесь только, такъ я васъ! вскричала ханша.

Я убдился, что нельзя предпринять противъ этого никакихъ мръ, кром насилія, потому вытащилъ пистолеты, взвелъ на нихъ курки и сказалъ:

— О, гуріи, каждый изъ этимъ пистолетовъ заключаетъ въ себ дв пули. Дочь Голькара, конечно, составляетъ для меня священную особу, но что касается васъ, то я клянусь всми святыми Индостана, что четыре штуки вашей братьи немедленно протянутъ ноги, если вы здсь останетесь еще хоть съ минуту!

Этого оказалось довольно. Двы испустили пронзительный крикъ и поскакали изъ комнаты, какъ стая куропатокъ.

Теперь наступила пора дйствовать.

Моя жена, или, скоре, жена Боббачи сидла не говоря ни слова и, казалось, приведена была въ ужасъ тою необычайною суровостію, съ которой обошелся съ нею ея супругъ. Я схватилъ ея руку, крпко сжалъ ее и проговорилъ ей на ухо, держа между тмъ предъ ухомъ другою рукою пистолетъ.

— О, ханша, выслушай меня порядкомъ и не кричи, потому что если ты только вздумаешь заголосить, ты немедленно умрешь.

Она совершенно покорилась, поблднла, какъ только можетъ поблднть женщина въ подобномъ положеніи и съ такимъ разрумяненымъ лицомъ, и сказала:

— Говори, Боббачи Багаудеръ, я буду совершенно нма.

— Женщина, сказалъ я, снимая съ себя кольчугу и сбросивъ шишакъ, который закрывалъ мн почти все лицо: — а не мужъ твой, я укротитель слоновъ, знаменитый Гагаганъ!

Когда я произносилъ это иногда длинныя космы рыжихъ волосъ распались у меня по плечамъ, составляя чрезвычайно рзкую противоположность съ моимъ вымазаннымъ лицомъ и наваксенною бородою, я представлялъ прекраснйшую картину, какую только можно себ вообразить, и потому совтовалъ бы мистеру Гэту воспользоваться этимъ сюжетомъ для слдующаго выпуска его галлереи красоты.

— Злодй, сказала она: — чего ты отъ меня хочешь?

— Ахъ, ты черномазая чертовка, отвчалъ я: — попробуй только возвысить голосъ и тогда простись съ жизнью!

— А потомъ? возразила она: — неужели ты думаешь убжать безнаказанно? Мученія ада далеко не такъ страшны, какъ т пытки, которыя придумаетъ для тебя Голькаръ.

— Пытки, сударыня! сказалъ я хладнокровно: — тррррр! вы меня этимъ не испугаете, да я и не намренъ подвергаться пытк, напротивъ, вы отдадите мн свои лучшія драгоцнности и устроите все для моего побга въ крпость. Не скрежещите такъ зубами и не ругайтесь такъ неприлично. Слушайте меня внимательно. Вы знаете хорошо это платье и это вооруженіе, они принадлежатъ вашему супругу Боббачи Багаудеру, моему плннику, онъ лежитъ теперь въ моей крпости, и если только я не возвращусь до разсвта, то онъ умретъ вмст съ солнечнымъ восходомъ. Что же вы, оставшись вдовою, что вы будете длать, когда трупъ его привезется къ Голькару?

— О, завопила она: — пощади, пощади меня!

— Я вамъ скажу, что васъ ожидаетъ въ такомъ случа. Вы будете имть удовольствіе умереть съ нимъ вмст, быть изжаренной съ нимъ вмст, а это мучительная смерть, отъ которой вашъ батюшка не въ состояніи васъ избавить, и на которую онъ самъ же обречетъ и поведетъ васъ. А! я вижу, что мы начинаемъ понимать другъ друга, и что вы сейчасъ же отдадите мн свою шкатулку съ деньгами и свои алмазы.

И вмст съ этимъ я съ самою бестрастною миною откинулся назадъ и навелъ на нее дула пистолетовъ.

— Закури-ка мн трубку, сокровище мое, сказалъ я: — я потомъ ступай, пошарь у себя хорошенько въ сундукахъ, слышишь?

Замтно, что я пріобрлъ надъ нею сильное моральное вліяніе, что я посадилъ ее на дерево, какъ говорятъ американцы, потому что она съ смиреніемъ закурила мн трубку и тотчасъ же ушла, чтобы принести вещи, о которыхъ я говорилъ.

Но какъ неизмнно однако мое счастіе! Если бы Лоллъ-Мохаммедъ не долженъ былъ прогуливаться на осл вокругъ лагеря, то я неминуемо бы погибъ.

Мой ужинъ, споръ съ принцессой и куреніе трубки заняли около двухъ часовъ, принцесса воротилась и принесла сундучекъ, въ которомъ было драгоцнностей милліона на три фунтовъ стерлинговъ. (Впослдствіи я разочаровался насчетъ стоимости этихъ вещей, самый же ящикъ, сдланный изъ простой сосны, до сихъ поръ у меня.)

Я уже готовъ былъ совсмъ удалиться, когда при вход въ мою палатку раздался сильный стукъ, крикъ и визгъ. Это былъ самъ Голькаръ въ сопровожденіи проклятаго Лолла-Мохаммеда, который, потерпвъ наказаніе, снова нашелъ своего повелителя въ пріятномъ расположеніи духа и усплъ убдить его, что я чистый обманщикъ.

— Го Бегумъ! кричалъ Голькаръ въ прихожей комнат, потому что ни онъ, ни люди его не смли войдти въ женскіе покои: — говори, дочь моя, возвратился твой супругъ или нтъ?

— Говорите, сударыня, сказалъ я: — и помните, что я вамъ объяснялъ насчетъ процесса жаренья.

— Да, папа, отвчала Бегумъ.

— Уврена ли ты? хо, хо, хо! (старый негодяй смялся): — уврена ли ты, что это мужъ твой? хе, хе, хе! хи, хи, хи!

— Въ самомъ дл это онъ, а не кто другой. Прошу тебя, батюшка, ступай себ спокойно и перестань такъ неприлично шутить съ твоею дочерью. Видала ли я когда нибудь лицо другого мужчины, кром моего супруга?

И вмст съ этимъ она начала выть и вопить, какъ будто кто нибудь прищемилъ ей сердце — негодная плутовка!

Хохотъ Голькара немедленно превратился въ сильную ярость.

— Ахъ ты, лгунъ, ахъ ты архибестія, проговорилъ онъ, обратившись (сколько могу себ представить, потому что я только слушалъ, но ничего не видалъ) къ Лоллу Мохаммеду: — заставлять твоего государя сть такую грязь?! Фароши, схватите этого негодяя, я отставляю его отъ службы, я снимаю съ него его званіе, я конфискую все его имущество и… слушайте же вы, фароши, дайте-ка ему еще дюжинку.

И я снова услышалъ шлепанье бамбуковыхъ тростей, и снова миръ и радость проникли въ мою душу.

——

Лишь только занялось утро, дв особы приблизились къ маленькой крпости Футтигура. Одна была толстая, завернутая въ покрывало женщина. Другая — воинъ величественной осанки и прекрасной наружности, который несъ подъ мышкою деревянный ящикъ значительной величины. Воинъ сказалъ у воротъ лозунгъ и былъ впущенъ, женщина опять воротилась къ индйскому лагерю. Ея имя было Путтируджи: его имя звуіало такъ: Голіаъ О’Грэди Гагаганъ, командиръ баталіона ахмеднуггарской иррегулярной кавалеріи.

ГЛАВА VI.
ГАРНИЗОНЪ ЧУВСТВУЕТЪ СИЛЬНЙШІЙ АППЕТИТЪ.

Посл того какъ критическія обстоятельства прошедшей ночи миновались, я поспшилъ съ моимъ ящикомъ къ себ во внутреннюю комнату, которая была смежна съ другимъ покоемъ, гд я оставилъ плнника подъ стражей, съ тмъ, чтобы отобрать отъ него необходимыя свднія, когда онъ порядкомъ очнется, и воспрепятствовать побгу съ его стороны.

Къ числу стражей принадлежалъ мой слуга Горумзаугъ. Я вскричалъ его, и онъ явился ко мн, но лишь только взглянулъ на меня, какъ пришелъ, по видимому, въ замшательство ужасъ.

— Эй, Горумзаугъ, спросилъ я: — отчего ты такъ помутнлъ, негодяй? (онъ былъ блденъ какъ полотно):— я твой господинъ, разв ты не призналъ меня?

Этотъ болванъ видлъ, какъ я надвалъ на себя платье питаня, но не былъ при мн, когда я пачкалъ себ лицо и ваксилъ бороду, по объясненному мною выше способу.

— О, Брама, Вишну и Мохаммедъ! вскричалъ врный слуга: — неужели я долженъ видть моего господина въ такомъ чудномъ плать? Ради самого неба, позвольте мн смыть съ васъ эту ненавистную черную подмалевку, а то что скажутъ ужо дамы на бал, когда Феринги появится передъ ними съ углями вмсто розъ на щекахъ?

Я и теперь еще одинъ изъ красивйшихъ мужчинъ въ цлой Европ, но въ то время, которое я описываю, когда мн было всего двадцать-два года, въ то время я былъ, долженъ сознаться въ томъ, даже нсколько тщеславенъ насчетъ моей наружности и потому вовсе не желалъ показаться моей милой Белинд чернымъ, какъ арабъ и позволилъ Горумзаугу совлечь съ меня языческіе доспхи и вооруженія и, снявъ, помощію продолжительнаго намыливанія и скобленья, всю краску и сажу у себя съ лица и съ бороды, я снова надлъ мой прекрасный мундиръ и поспшилъ сказать привтствіе дамамъ, — я говорю поспшилъ, хотя правильне было бы выразиться: медлилъ, потому что весь процессъ убленія моей физіономіи продолжался по крайней мр два битыхъ часа.

— Что подлываетъ плнный, Горумзаугъ? спросилъ я прежде чмъ вышелъ изъ комнаты.

— Онъ очнулся отъ удара, нанесеннаго ему могучимъ львомъ: двое людей, кром меня, стерегутъ его, и Макджилликудди Саибъ, второй посл тебя начальникъ, только-что ходилъ кругомъ и осматривалъ, все ли въ порядк.

Я приказалъ слуг помочь мн запереть сундукъ съ драгоцнностями — мой восторгъ былъ такъ силенъ, что я не мой удержаться, чтобы не показать ему, что лежитъ внутри — и но томъ снова послалъ его къ занимаемому имъ посту у плнника, а самъ между тмъ готовился засвидтельствовать почтеніе прелестнымъ созданіямъ, находившимся теперь подъ моимъ исключительнымъ покровительствомъ.

Какую пользу принесла, разсуждалъ я самъ съ собою, какую пользу принесла рекогносцировка, которую я такъ отважно предпринялъ? Я видлъ знаменитаго Голькара, былъ у него въ лагер, я вывдалъ расположеніе его войскъ, узналъ, что у него теперь одиннадцать тысячъ солдатъ, и что онъ ожидаетъ только прибытіи пушекъ, чтобы начать правильную осаду крпости. Я видлъ и Путтируджи, я ее плнилъ — я говорю: я ее илнидъ, и выражаясь такимъ образомъ, и вовсе не забочусь, что именно читатель или кто другой подумаетъ о мр моихъ успховъ — я отнялъ у нея деревянную шкатулку, въ которой было драгоцнныхъ камней на три милліона фунтовъ стерлинговъ, камней, принадлежавшихъ ей самой и ея супругу.

Три милліона золотомъ и камнями! Но на кой же дьяволъ были теперь золото и камни для меня или для моего несчастнаго гарнизона? Могла ли бы моя несравненная миссъ Бльчеръ кушать фрикасе изъ алмазовъ или разводить жемчужины въ чаю, какъ вторая Клеопатра? Могъ-ли я, какъ ни равнодушенъ я въ отношеніи къ пищ и какъ ни мало разборчивъ мой желудокъ, который перевариваетъ все, что угодно (однажды, въ Испаніи, во время сильнаго голода, я сълъ лошадиную ногу и притомъ съ такою алчностью, что слопалъ даже копыто и подкову, не ощутивъ ни малйшей неловкости въ пищепріемномъ канал), могъ ли я, однако, при всемъ томъ, долго и благополучно просуществовать, питаясь рагу изъ рупіи или употребляя паштеты изъ копченыхъ смарагдовъ или рубиновъ? При всхъ богатствахъ Креза, которыя ожидали меня, я чувствовалъ нкоторое уныніе, и въ этомъ расположеніи духа готовъ бы былъ промнять мои драгоцнности или хотя часть ихъ, по разсчету каратовъ, на добрую жареную баранью ногу.

Богатство, богатство, что ты такое въ сущности? Что такое золото? что вс металлы? Что самые алмазы? блестящая мишура. Величайшіе талисманы, всесильные двигатели къ славному военному поприщу, единственные достойные вниманія солдата предметы суть все-таки бифстексъ, порохъ и хладное желзо.

Послднія два снадобья еще были таки у насъ. Въ моей комнат находился даже порядочный запасъ пороха, который я берегъ у себя подъ кроватью, у меня было четырнадцать орудій: четыре длинныя сорока-восьми фунтовыя пушки и четыре карронады, пять гаубицъ и большая мдная мортира для картечи — эту послднюю я взялъ самъ въ сраженіи при Асса, и мушкетовъ въ десятеро боле противъ того, сколько у меня было людей.

Гарнизонъ мой, какъ я уже имлъ случай сообщать читателю, состоялъ изъ сорока человкъ рядовыхъ, двухъ капеллановъ и лекаря. Къ этому должно присоединить моихъ гостей, въ числ восьмидесяти-трехъ, изъ которыхъ было только восемь мужчинъ, въ узенькихъ панталонахъ, пудреныхъ парикахъ съ косами и шелковыхъ чулкахъ. Вс они съхались для танцевъ, но теперь совершенно неожиданно увидли себя въ необходимости выдерживать осаду. Итакъ, численность наша составляла:

Пхоты и артиллеріи 40 человкъ.

Дамъ 74 —

Прочихъ способныхъ къ бою 11 —

Маіоръ Г. О’Г. Гагаганъ 1,000 —

Всего 1,125 человкъ.

Я считаю себя за добрую тысячу войска, потому что меня прежде такъ цнили въ арміи, причемъ не должно забывать того важнаго преимущества, что я потребляю състныхъ припасовъ столько же, сколько и обыкновенный смертный. Итакъ, въ отношеніи потребленія насъ было 126 человкъ, въ отношеніи же силы мы насчитывали 1,040 храбрыхъ воиновъ съ двнадцатью пушками и крпостью. Все это должно было противопоставить Голькару и его двнадцатитысячной арміи.

Это неравенство не имло бы въ себ столько ужасающаго, еслибы… мало чего нтъ!… да, но въ томъ-то и штука… еслибы въ числ средствъ къ защит, кром пороха у насъ были и ядра, и что еще важне, если бы у насъ кром людей было и мясо. Что касается перваго, у васъ приходилось только три заряда на каждое орудіе, что же касается втораго, то, сказать по чести, для продовольствія ста-двадцати-шести душъ у насъ имлось лишь:

Дв обглоданныя куриныя лапы и окорокъ ветчины,

Четырнадцать бутылокъ имбирнаго пива,

Четыре кувшина содовой воды,

Дв бутылки съ отличными испанскими оливками,

Немного малиноваго крема — остатки съ двухъ тарелокъ,

Семь макаронъ въ разрушенномъ паштет,

Полкоробки лучшихъ турецкихъ фигъ,

Нсколько объдковъ сухого хлба,

Два голландскіе сыра (цлые),

Корка стараго стильтоновскаго сыра и около унціи миндаля и изюму,

Два сандвича съ ветчиною и баночка съ смородиннымъ желе,

Сто-девяносто-семь бутылокъ коньяку, рому, мадеры, благо элю (мой привилегированный напитокъ).

Два яйца въ крутую для салада и бутылка съ флорентинскимъ масломъ.

Вотъ състные припасы для всего гарнизона.

Слуги завладли посл ужина всми остатками състнаго, лишь только эти остатки были сняты со стола, теперь оказались только ничтожные обглодки, которые по возвращеніи удалось мн захватить и привести въ извстность, зато я рачительно заперъ дверь столовой, чтобы сохранить т скудные запасы, которые тамъ еще уцлли.

Когда я теперь снова появился въ гостиной, освщенной солнцемъ, то не только произвелъ за другихъ глубокое впечатлніе, но ощутилъ и самъ не мене сильное чувство, которое было томительнаго свойства, болзненно дйствовало на меня. О, читатель мой, не забудь никогда того чуднаго зрлища, которое теперь представилось моимъ взорамъ. Восемьдесятъ-три мужчины и женщины въ бальныхъ костюмахъ, первые съ повисшими на лица длинными напудренными локонами, послднія съ поблекшими цвтами, распустившимися и растрепавшимися кудрями, стертыми румянами, потухшими глазами, изломанными и охмыстанными перьями, измятымъ атласомъ, одна другой уныле и отвратительне, за исключеніемъ, разумется моей возлюбленной Белинды, которой природныя черныя кудри, конечно, не могли развиться, которой блдныя, какъ лилія щеки, разумется, не могли поблднть, которой шея и изящныя руки, ослпительной алебастровой близны, не нуждались ни въ какомъ притирань или жемчужной пудр и потому, что также весьма понятно, нисколько не потеряли, если пудра слетла съ нихъ. Вотъ что увидлъ я, вступивъ въ коипату. Тамъ горли лампы, когда я вошелъ, и не мене ярко зажглись тогда глаза моей Белинды.

Я точно былъ для нея солнцемъ или весною, потому что тотчасъ по приход моемъ за щекахъ ея расцвли розы. Семьдесятъ-три дамы немедленно направили на меня огни своихъ взоровъ и осыпали меня множествомъ вопросовъ насчетъ моихъ приключеній въ лагер, а она… она, увидавъ меня, испустила слабый крикъ, конечно самый благозвучный, какой когда либо выходилъ изъ груди женщины, потомъ вскочила… потомъ остановилась, какъ бы сбираясь снова ссть… отступила… закачалась и упала въ мои…

Эхъ! зачмъ, впрочемъ, сталъ бы я приводить себ на память или описывать это несравненное ни съ чмъ, это страстное взаимное привтствіе двухъ сердецъ? Что была для насъ окружающая толпа? Что намъ было за дло до насмшливыхъ улыбокъ мужчинъ, до шопота ревнивыхъ и завистливыхъ женщинъ, до визгливыхъ возгласовъ старшей миссъ Бльчеръ, безпрестанно повторявшей, ‘Клянусь честію, это ни на что непохоже!’, до громкихъ увщаній маменьки Белинды? Прелестная двушка любила меня и теперь рыдала въ моихъ объятіяхъ.

— Голіаъ, о мои Голіаъ! говорила она: — мои храбрый, прекрасный Голіаъ, ты воротился къ намъ, и съ тобою вмст воротилась къ намъ и надежда. О, кто въ состояніи описать мои мученія въ продолженіе этой страшной, ужасной ночи!

Она сдлала еще нсколько подобныхъ возгласовъ подъ вліяніемъ любви и радости, и если бы, защищая ее, мн пришлось поплатиться жизнью, если бы я думалъ тогда, что нтъ никакой надежды на спасеніе, то во всякомъ случа минута нашей встрчи была такъ усладительна, такъ упоительна до одуренія, что въ пылу радости свиданіи я забылъ все, все!…

Описаніе этой встрчи, продолжавшейся всего какія нибудь дв секунды, занимаетъ у маіора тринадцать исписанныхъ страницъ. Мы были принуждены исключить изъ этого числа двнадцать съ половиной страницъ, потому что все это мсто, хотя и длаетъ честь автору по выраженію благородныхъ чувствъ, показалось бы читателю нсколько растянутымъ и утомительнымъ.

Мужчины и дамы, какъ я уже сказалъ, склонны были посмяться на нашъ счетъ и шептались довольно громко. Я подвелъ милую двушку къ стулу, сдлалъ очень мрачную и унылую рожу, которая какъ знаетъ всякій, часто видавшій меня, мн очень удается, и воскликнулъ:

— Слушайте, вы, кавалеры и дамы, я неизмнный поклонникъ и рыцарь этой двицы, я надюсь нкогда сдлаться ея супругомъ. Я повелитель этой крпости, непріятель у насъ подъ стнами. Еще хоть слово насмшки, еще хоть взглядъ неуваженія, и клянусь небомъ, всякаго и всякую, кто отважится на это, я выброшу вонъ изъ комнаты и предамъ на жертву Голькару!

Это ихъ совершенно успокоило.

Я — человкъ, который любитъ держать слово, и потому съ этой минуты никто изъ нихъ не осмлился задвать насъ или сказать что-нибудь невжливое.

Теперь, впрочемъ, пришла моя очередь заставить ихъ корчить рожи. Мистриссъ Вандгобольшрой, которой гигантскій аппетитъ извстенъ всякому, кто только былъ въ Индіи, восклицаетъ:

— Все это такъ, капитанъ Гагаганъ, но ваши доблестные поступки доставили намъ такъ много удовольствія, и ужинъ кончился уже такъ давно, что, по моему мннію и по мннію вообще всхъ присутствующихъ дамъ, было бы вполн своевременно приступить къ легонькому завтраку.

И мистриссъ Вандгобольшрой осклабилась, какъ будто сказала въ самомъ дл что-нибудь острое или умное.

— О, да, завтракъ, завтракъ! вскричали прочіе:— мы вс не прочь отъ чашки хорошаго чаю.

— Какого именно чаю вамъ угодно, mesdames, спросилъ а:— Боги или Саучонгъ?

— Вотъ вздоръ-то говоритъ, проказникъ, какого хотите, это не наше дло, возразила жирная мистриссъ Вангобольшрой.

— Какого печенья вамъ будетъ угодно, горячаго или не очень, поджаренаго и подсушенаго или помягче, хотите ли свжаго или просоленаго масла? А вы, милостивые государи, что скажете вы насчетъ пары канальски прошпигованныхъ почекъ, или, напримръ, насчетъ жареныхъ куропатокъ для васъ и сотенъ двухъ яичекъ въ смятку для дамъ?

— У, у, распоряжайтесь, какъ вамъ угодно, любезнйшій, отвчали вс единодушно.

— Но постойте, воскликнулъ я: — о, mesdames, о дамы мои, о, государи мои, о кавалеры мои, вы пришли въ квартиру Голіаа Гагагана, а у него нтъ…

— Чего? вскричали вс въ одинъ голосъ.

— Ахъ, къ несчастію, въ цломъ дом не найдется ни досчечки шоколаду.

— Ну, безъ этого мы еще можемъ обойдтись.

— Ни единаго фунта кофею.

— Это ничего. Мы откажемъ себ и въ кофо.

Мистриссъ Вандгобольшрой и нкоторыя другія начали уже длать гримасы, выражающія безпокойство.

— А что касается почекъ, то я припоминаю теперь, что эти черномазые разбойники отогнали отъ крпости всхъ овецъ, а безъ овецъ гд достанемъ мы почекъ?

Здсь раздались возгласы: ‘о-о-охъ!’

— Что же принадлежитъ до молока и сливокъ, то я долженъ признаться, что коровы также перемщены на другія пастбища и что теперь не достанешь ни капли молока ни за деньги, ни за доброе слово, но знаете, что? мы можемъ выпускать яички въ чай, это также не дурно будетъ.

— Разумется, очень хорошо.

— Только вотъ какая чертовская исторія, что у насъ не найдется ни одного свжаго яйца, точно такъ же, какъ ни одной свжей курицы, продолжалъ я: — ни одной даже дряхлой, кром того, пожалуй, не наберешь и чайной ложки Саучонга, ни наперстка Боги, ни лота просоленаго или свжаго масла, ни теплаго, ни холоднаго хлба.

— Именемъ самого неба, воскликнула мистриссъ Вандгобольшрой, поблднвъ какъ, полотно: — что же наконецъ есть-то у васъ?

— Милостивые государи и государыни, я сейчасъ изложу вамъ, что у насъ есть, вскричалъ я: — у насъ есть:

Дв обглоданныя куриныя лапы и окорокъ ветчины,

Четырнадцать бутылокъ имбирнаго пива,

Четыре кувшина содовой воды, и т. д.

И такимъ образомъ, я сдлалъ полный, извстный уже читателямъ, перечень състныхъ припасовъ, заключивъ сандвичами съ ветчиною и баночкою желе.

— Ахъ, Боже, мистеръ Гагаганъ, проголосила полковница Вандгобольшрой: — прикажите-ка выдать мн сандвичи-то, я посмотрю, нельзя ли составить изъ нихъ какой нибудь завтракъ.

Нужно было только послушать, какой говоръ поднялся въ комнат, вслдствіе этого скромнаго предложенія.

Разумется, я не поддался, да и къ чему послужила бы моя уступчивость? Я былъ первенствующимъ лицомъ въ крпости и разсчитывалъ приберечь эти сандвичи для себя и для моей дорогой Белинды.

— Милостивая государыни, сказалъ я: — въ этой крпости сто-двадцать душъ, а у насъ только и есть състныхъ припасовъ на все время осады, что т, окоторъіхъ я упомянулъ. Говядины у насъ нтъ вовсе, напитковъ порядочное количеств, и потому, вслдствіе моихъ соображеній, ежедневно ровно въ часъ каждой дам будетъ приноситься стаканъ вина съ оливкою на закуску. Кавалеры же имютъ получать два стакана вина, оливку и фигу, что и будетъ составлять ихъ пищу во все продолженіе осады. Лордъ Лэкъ врно не заставитъ себя ждать боле трехъ дней, а если бы даже онъ и замедлилъ, то намъ все таки есть нкоторая вроятность… что я говорю: вроятность… полная и совершенная возможность избавиться отъ этого злодя.

— О, скажите же, скажите, что это за средство, милый капитанъ Гагаганъ, вскричали вс въ одинъ голосъ.

— Средство это заключается въ пороховомъ погреб! отвчалъ я.— Я скоре соглашусь всю эту крпость и всхъ, кто въ ней находится, скоре соглашусь взорвать на воздухъ, нежели предать во власть Голькара.

При этихъ словахъ женщины подняли вой, который, я думаю, слышно было въ лагер Голькара, и въ различныхъ направленіяхъ попадали въ обморокъ, но моя милая Белинда шептала мн въ это время на ухо:

— Прекрасно, мой благородный рыцарь, славно сказано, мой милый Голіаъ!

Я чувствовалъ, что я былъ бы правъ, если бы заставилъ всхъ ихъ двадцать разъ взлетть на воздухъ, лишь бы насладиться ощущеніями одной этой минуты.

— Теперь, милостивыя государыня, я долженъ васъ оставить. Оба капеллана будутъ находиться при васъ, съ цлію васъ утшать, прочіе кавалеры послдуютъ за мною на крпостныя стны, гд будетъ таки у меня для нихъ порядочная работа.

ГЛАВА VII.
Бгство.

Какъ ни непріятно было это для кавалеровъ, однако, они должны были повиноваться и послдовали за мною на крпостныя стны, гд я немедленно сдлалъ перекличку всмъ людямъ.

Крпость, во время моего отсутствія состояла подъ начальствомъ лейтенанта Макдинлликудди, моего земляка, съ которымъ, какъ извстно читателямъ изъ одной изъ предшествовавшихъ главъ моихъ записокъ, я нкогда имлъ порядочную стычку, и плнный Боббачи Багаудеръ, котораго я только ошеломилъ, не желая вовсе его убивать, отданъ былъ подъ особенный надзоръ этого офицера. Трое людей изъ гарнизона, и одинъ ихъ нихъ — членъ ахмеднуггарскаго иррегулярнаго батальона, упомянутый уже мною гайдукъ Горумзаугъ, были избраны съ цлію караулить поочереди плнника и вовсе не выпускать его изъ виду. Лейтенанту дано было подробное наставленіе, какъ наблюдать за часовыми и за самимъ плннымъ, и такъ какъ Боббачи былъ порядочно оконтуженъ полученнымъ отъ меня ударомъ, и кром того, лежалъ скованный по рукамъ и по ногамъ, съ туго-заткнутымъ ртомъ, то я и считалъ его особу совершенно для себя обезпеченною.

Когда я длалъ смотръ моей маленькой арміи, Макджилликудди не явился и трое гивильдаровъ также не показывались, это меня однако нисколько не удивило, ибо я крпко подтверждалъ имъ не оставлять плнника. Имя, впрочемъ, надобность переговорить съ лейтенантомъ, я отправилъ къ нему посланнаго, съ приказаніемъ немедленно явиться ко мн.

Посланный воротился блдный какъ смерть и шепнулъ мн на ухо такое извстіе, которое заставило меня немедленно идти въ комнату, въ которой я приказалъ содержатъ Боббачи Багаудера.

Вс эти господа бжали! Боббачи сдлалъ утечку, и вообразите себ мое удивленіе, когда на его мст, я нашелъ моего несчастнаго, моего дорогого друга Мортимера Макджилликудди, съ здоровою затычкою во рту,— отчего и безъ того пространная пастъ его разорвалась чуть не до самыхъ ушей,— съ страшнымъ рубцомъ отъ сабли на лбу, съ ногами, прикрученными къ голов, и съ руками, крпко завязанными промежь ногъ.

Онъ находился въ этомъ положеніи уже около двухъ часовъ — это была почти та же самая поза, въ которую я веллъ привести Боббачи Богаудера, поза конечно несовсмъ покойная, но которая длаетъ за то невозможнымъ побгъ, если только плнный не воспользуется помощью измнниковъ.

Я снова привелъ лейтенанта въ его обычную позицію, я вылилъ около полубутылки виски на чрезвычайно увеличенное отверзтіе его рта, и когда онъ опомнился и собрался съ духомъ, то повдалъ мн происшествія, которыя только-что приключились.

Какой же я былъ глупецъ, какой я былъ простофиля, вздумавъ по возвращеніи моемъ въ крпость заниматься своею вншностью и употребить два битыхъ часа на то, чтобы смыть у себя краску съ бороды и лица, вмсто того, чтобы постить моего плнника, черезъ что и бгство съ его стороны было бы невозможно!

О, тщеславіе, тщеславіе! Проклятое желаніе блеснуть вншностью, которое заставило меня забыть мои обязанности въ отношеніи моего генерала, моего отечества, моего государя и моей чести! Бгство произошло слдующимъ образомъ. Рядовой изъ числа иррегулярныхъ, котораго я по возвращеніи въ крпость позвалъ къ себ, чтобы велть дать мн одться, надлъ на меня блестящій мундиръ нашего корпуса, платье же питана, снятое мною съ поверженнаго во прахъ Боббачи Багаудера, взялъ съ собою. Что же сдлалъ потомъ этотъ плутъ? Онъ, изволите видть, отнесъ это шутовское платье назадъ къ Боббачи, надлъ его на настоящаго его владльца, потомъ вмст съ негодными чумазыми сообщниками, которыхъ Боббачи привлекъ на свою сторону общаніемъ несмтныхъ сокровищъ, онъ заткнулъ ротъ Макджилликудди, обходившему кругомъ дозоромъ, связалъ его, потомъ вс они преспокойно отправились къ крпостнымъ воротамъ и сказали пароль.

Крпостная стража, думавшая, что это я, который, возвратившись домой, могъ снова отправиться, тмъ боле, что мой сонливый черный слуга предупредилъ ее, что Гагаганъ Саибъ съ нимъ и еще двумя людьми отправляется на рекогносцировку, стража отворила ворота, и вс они — поминай какъ звали!

Все это объясняло замшательство, въ которомъ я засталъ моего слугу при вход въ комнату, — и слова этого негодяя, что лейтенантъ только-что ходилъ дозоромъ, онъ въ самомъ дл ходилъ дозоромъ, бдняжка, и тутъ-то былъ схваченъ и связанъ такимъ ужаснымъ образомъ.

Трое людей съ освобожденнымъ плнникомъ давно уже имли намреніе бжать, но потеряли было всякую на это надежду по возвращеніи моемъ: я смнилъ у воротъ стражу, которая также была ими подкуплена, и потому хотя они и связали несчастнаго Макджилликудди, и хотя все было приготовлено бъ побгу, однако у нихъ не нашлось бы никакого средства привести свое намреніе въ исполненіе, если бы я не былъ такимъ осломъ и самъ не ткнулъ ихъ носомъ на подобное средство. Глупецъ, глупецъ! трижды глупый человкъ тотъ, кто думаетъ о своей дрянной личности въ такую минуту, когда слдуетъ заниматься своею служебною обязанностію.

Я узналъ эту печальную исторію изъ безсвязныхъ рчей, произнесенныхъ Макджилликудди, когда ротъ его былъ освобожденъ отъ затычки и когда значительный пріемъ виски заставилъ его постепенно придти въ себя, къ этому должно присовокупить и мои собственныя позднйшія соображенія.

Внезапная, томительная мысль поразила меня въ эту минуту — мысль о моемъ сундучк съ драгоцнностями.

Я бросился назадъ, я нашелъ сундучекъ,— онъ до сихъ воръ у меня — и когда я его открылъ, то тамъ, гд я оставилъ слитки золота, мшки съ блестящими томанами, копейки и рупіи, алмазныя ожерелья, съ каменьями, величиною съ утиное яйцо, рубины алые какъ уста моей Белинды, несчетныя нитки жемчугу, аметистовъ, смарагдовъ, цлыя кучи банковыхъ билетовъ — тамъ я нашелъ клочекъ бумаги съ двумя строками санскритскихъ письменъ, которыя я передаю здсь слово въ слово.

ЭПИГРАММА
на тотъ случай, какъ разсялись надежды нкоего маіора.

Подъ вечеръ, левъ царь зврей, дремучихъ лсовъ обитатель,

Въ берлогу къ себ разъ принесъ удачнаго лова добычу.

Но какъ ни громадна была сія львиная взятка,

Стибрить ее удалось въ досужій часъ хитрой лисиц.

Встртившись посл со львомъ, лиса надъ нимъ издвалась.

Морду свою приподнявъ, пушистую, къ звздному небу.

Гд жь твой прославленный умъ, о левъ, лсовъ повелитель,

Коль невинной продлк лисы ты доврчиво такъ покорился?

Гд же твой умъ, о простакъ, гд годами стяженная мудрость?

Видя нын меня, житейскій мой тактъ сознавая,

Вришь ты — бьюсь объ закладъ — онымъ древнихъ временъ изреченьямъ:

‘Что и честь, коли нечего сть!— велика едора да дура!’

Тысячи проклятій! О, какъ волновалась, какъ кипятилась моя кровь, когда я читалъ эти насмшливыя строки. Я топалъ ногами, бранился, я не знаю, къ какимъ безумствамъ привела бы меня моя ярость, если бы въ эту самую минуту не вбжалъ ко мн солдатъ, съ крикомъ:

— Непріятель! непріятель!

ГЛАВА VIII.
ПЛННИКЪ.

Тутъ было въ самомъ дл на чемъ выказаться. Махая въ одной рук палашъ, другою держа зрительную трубу, я въ одно и то же время наблюдалъ за непріятелемъ и приводилъ его въ ужасъ. Лишь только увидалъ онъ фламинговыя перья, которыя раззвались въ воздух, лишь только замтилъ страшную личность, стоящую между зубцами, и тотъ губительный мечъ, который какъ молнія сіялъ въ воздух, непріятель тотчасъ узналъ скромнаго индивидуума, которому принадлежали палашъ, шляпа съ перьями и воинственная физіономія.

Вся эта ватага была мною внимательно обозрна, сначала я прослдилъ ряды пхоты, потомъ и кавалерію. Знамена разввались, барабаны, гонги, тамбурины, віолончели и другіе индйскіе инструменты распространяли въ воздух странную, дикую мелодію, офицеры (ятабалы), сидящіе на блыхъ дромадерахъ. скакали изъ стороны въ сторону и передавали наступающимъ войскамъ приказанія Голькара.

Дв стороны футтигурской крпости, стоявшей почти на отвсной скал, защищались. какъ выше было сказано, ркою Бурампутеромъ. которая въ этомъ мст иметъ двсти футовъ глубины и около тысячи шаговъ ширины, такъ-что я вовсе и опасался нападенія съ этого бока укрпленій.

Потому мои несчастныя орудія съ ихъ дрянными тридцатью шестью зарядами были направлены къ тому пункту, съ котораго, по всей вроятности, слдовало ожидать нападенія Голькара. Я былъ въ такомъ положеніи, что мн нельзя было позволить себ стрлять иначе, какъ въ случа, когда представилась бы возможность однимъ разомъ убить до сотни враговъ, и потому-то непріятель разгуливалъ передъ нами на разстояніи трехъ-четвертей часа — при чемъ слоны его не потерпли отъ насъ ни малйшаго вреда — и наконецъ приблизился къ нашимъ стнамъ шаговъ на четыреста. (Негодяи знали нашу слабую сторону, вслдствіе предательства несчастнаго Горумзауга, иначе они ни за что не осмлились бы подойдти такъ близко)

На этомъ разстояніи — то былъ именно пунктъ, гд футтигурскій холмъ начинаетъ обозначаться легкимъ подъемомъ мстности — непріятель нашъ остановился, слоны выравнялись и линію подъ прямымъ угломъ съ крпостною стною (Глупцы они воображали, что слишкомъ сильно подвергнутся нашему огню, если примутъ параллельное положеніе съ крпостнымъ валомъ), кавалерія также пріостановилась, и посл ненавистнаго жужжанья въ трубы и скрипнья на віолончеляхъ, кто-то въ атласной одежд огненнаго цвта, съ огромнымъ сіяющимъ на поверхности пугри камнемъ, который казался мн въ зрительную трубу маленькою планетою, поднялся, на спин однаго изъ огромнйшихъ слоновъ, и началъ говорить рчь.

Слоновъ было, какъ я уже сказалъ, около трехъ-сотъ, и вс они съ необыкновенною правильностью вытянулись въ линію Они граціозно помахивали своими хоботами, когда я съ необыкновенною, почти нечеловческою мткостью и съ удивительнымъ проворствомъ наводилъ на нихъ дьявольски длинную мдную пушку. Я прицлился собственноручно, пафъ! выстрлъ раздался, и какія же были отъ того послдствія?

Представьте себ крпость съ ея орудіями все въ прежнемъ положеніи, представьте себ, что и слоны стоятъ все въ той же громадной шеренг, въ такомъ случа, что же я сдлалъ? спросите вы.

Слушайте внимательно. Вообразите себ линію, по которой былъ направленъ мой выстрлъ, линію почти параллельную ряду слоновъ, ядро вылетло изъ пушечнаго дула, и вотъ сто-тридцать четыре хобота не существуютъ: выстрлъ мой остановился, лишь встртившись съ клыкомъ очень стараго и почтеннаго на видъ слона, который стоялъ сто-тридцать-пятымъ по порядку.

Я говорю съ полнымъ убжденіемъ, что подобнаго выстрла никому не случалось и не случится видть еще разъ, и что ни одна еще пушка въ свт не бывала направлена съ такою необычайною ловкостью.

Теперь предположите, что я бы былъ обыкновеннымъ человкомъ и удовольствовался бы тмъ, что сталъ бы стрлять по голов перваго изъ животныхъ — только оселъ могъ бы поступить такимъ образомъ и хвастаться, что не промахнулся — какія же могли бы быть отъ того послдствія? Самое благопріятное, что можно себ вообразить — это то, что ядро убило бы двухъ слоновъ и третьяго ранило. Затмъ оно безъ сомннія засло бы и не причинило бы боле врагу ни малйшаго вреда. Хоботъ былъ именно тою частію слоновьяго тла, на которую слдовало мтить, въ немъ нтъ вовсе костей, и потому-то пущенное мною ядро отхватило, какъ я уже сказалъ, носы ста-тридцати пяти слонамъ.

Боже! какой поднялся ревъ, когда выстрлъ произвелъ желаемое дйствіе! Какъ языкъ Голькара прильнулъ въ эту минуту къ гортани! Какъ страшно зафыркали безносые слоны! и вотъ вся армія бросилась прочь, какъ будто за ней гнался цлый рой демоновъ! Итакъ, они бжали, но лишь только я завидлъ и сообразилъ ихъ движеніе, какъ самъ бросился впередъ и закричалъ моимъ людямъ: ‘Друзья мои, тамъ ожидаетъ васъ обдъ’!

Мы шумно растворили ворота и устремились къ мсту, гд пали слоны, семь изъ числа ихъ были совершенно убиты, а изъ тхъ, которые успли спастись бгствомъ, чтобы умереть въ другомъ мст отъ своихъ ужасныхъ ранъ, большая часть оставили свои хоботы въ нашу пользу.

Мы завладли значительнымъ количествомъ этихъ хоботовъ, затмъ я выпотрошилъ своимъ ятаганомъ двухъ изъ убитыхъ животныхъ, какъ мясники потрошатъ телятъ, разрубилъ ихъ на части и далъ приказаніе людямъ отнести эти куски въ крпость, гд къ обду явилась у насъ жареная слонина, вмсто несчастной порціи оливокъ и стакана вина, которые я общалъ моимъ дамамъ въ моей рчи къ нимъ.

Приготовленный для дамъ слонъ былъ юнйшимъ и блвшимъ изъ своей братіи, онъ былъ чрезвычайно жиренъ и нженъ, но вкусъ его мяса походилъ на вкусъ гумми-эластика, что очень непріятно, пока не привыкнешь къ этому, не втянешься въ подобное кушанье.

Я долженъ былъ считать особеннымъ для себя счастіемъ, что усплъ составить подобные запасцы потому что во время моего отсутствія для дйствій на крпостной стн, мистриссъ Вандгобольшрой вмст съ нкоторыми другими дамами вломилась въ столовую и потребила вс състные припасы гарнизона до послдней крошки, исключая сыровъ, оливокъ и вина, что я имлъ благоразуміе припрятать въ моей комнат, гд поставлена была для того особая стража.

Гадкая мистриссъ Вандгобольшрой! когда я услыхалъ объ этомъ образц ея прожорливости, то почувствовалъ желаніе проглотить ее самое цликомъ. Итакъ, мы лакомились въ волю элефантстекомъ и, насытившись, имли сладкую надежду, что осталось вдоволь еще на цлый обдъ.

День спустя непріятель, какъ я и ожидалъ, напалъ на насъ еще съ боле значительными силами и попытался взять крпость штурмомъ, но, при помощи пушекъ и моего добраго палаша, равно при помощи отличной храбрости лейтенанта Макджилликудди и прочихъ людей гарнизона, мы совершенно отбили и это нападеніе, причемъ непріятель потерялъ семьсотъ человкъ убитыми.

Мы остались побдителями! но что стали бы мы длать, если бы врагъ нашъ вздумалъ сдлать новое нападеніе?

У насъ было еще немного пороху, но зато вс ядра, пуля, каменья и желзныя вещи, случившіяся въ крпости, была уже употреблены въ дло.

Въ этотъ же самый день мы поли послднія крохи нашихъ продовольственныхъ запасовъ, и я и и когда не забуду отчаянаго взора мистриссъ Вандгобольшрой, съ которымъ она, свъ въ отдаленномъ углу столовой, пробовала раскусить жареный хвостъ молоденькаго благо слона.

На третій день нападеніе повторилось. Изобртательность геніальнаго человка неистощима. Вчера не было у меня вовсе огнестрльныхъ снарядовъ, ныньче я изыскалъ артиллерійскіе запасы, которыхъ должно было достать для двухъ крпостныхъ и двухъ полевыхъ орудій.

Въ этотъ разъ непріятельскимъ отрядомъ предводилъ мой пріятель Лоллъ-Мохаммедъ, который, какъ помнитъ, конечно, читатель, претерплъ изъ-за меня палочные удары.

Несчастный старичишка не могъ ни идти пшкомъ, ни хать на лошади, его несли въ открытомъ паланкин и такимъ образомъ размахивая саблей и страшно ругаясь на своемъ индостанскомъ нарчіи, онъ подвигался къ намъ съ наступательнымъ отрядомъ.

За нимъ выступала толпа вооруженныхъ фитильными ружьями стрлковъ, которые перебили у насъ всхъ людей, высунувшихъ носъ изъ-за крпостной стны, потомъ цлая ватага арабовъ съ штурмовыми лстницами, мшками земли для наполненія рвовъ, фашинами, кабіонами, кульверинами, демилунами, контръ-эскарпами и прочими вспомогательными средствами наступательной войны.

Они приближались, но мои воины и орудія были наготов.

Меня, можетъ быть, спросятъ, чмъ заряжены были мои полевыя орудія? На это отвчаю, что гарнизону моему нечего было сть, правда, но за то я превосходно понималъ обязанность офицера и потому втискалъ въ каждую пушку по голландскому сыру и въ каждую мортиру по бутылк оливокъ.

Враги между тмъ наступаютъ, но вотъ — паффъ! вылетлъ одинъ изъ голландскихъ сыровъ! бацъ! выпалилъ и другой слдъ за нимъ. Къ несчастію, выстрлы эти не произвели значительнаго дйствія. При первомъ соприкосновеніи съ каждымъ тломъ, встрченнымъ ими на пути, заряды, конечно, повергали иго на землю, но потомъ сами превратились въ кашу и только одного какого-то несчастнаго воина заставили долго проваляться.

— Годжеръ, Потри, Вонгри-Юмъ (Хвала Аллаху и сорока-девяти имамамъ!), вскричалъ Лоллъ-Мохаммедъ въ изступленіе, замтивъ ничтожное дйствіе моей артилеріи.— Впередъ, сыны пророка! повторялъ онъ.— У неврнаго нтъ боле огнестрльныхъ запасовъ. Сто тысячъ рупій тому, кто принесетъ мн голову Гагагана!

Люди его подняли страшный крикъ и сильно ломились впередъ, самъ онъ, надо отдать ему справедливость, былъ постоянно впереди, погонялъ носильщиковъ своего паланкина и нещадно билъ ихъ обухомъ своего ятагана. Они крехтя припрыгивали, взбираясь на холмъ, я почернлъ отъ ярости, но это была холодная, сосредоточенная въ себ ярость отчаянія.

— Макджилликудди! вскричалъ я моему преданному офицеру: — знаете, гд пороховые запасы?

— Да, отвчалъ онъ.

— Вы знаете, какое должно сдлать изъ нихъ употребленіе?

— Да.

Онъ схватилъ меня за руку.

— Голіаъ, произнесъ онъ: — прощайте! Клянусь, что крпость превратится въ развалины, лишь только эти несчастные въ нее вломятся. О, моя бдная матушка! проговорилъ мужественный юноша со вздохомъ, но неустрашимо, отходя къ указанному мною посту.

Я мысленно обратился еще разъ къ моей прелестной, очаровательной Белинд, потомъ забылъ все постороннее и подошелъ къ одной изъ пушекъ. Градъ ружейныхъ пуль жужжалъ у меня надъ головою, но я объ этомъ нисколько не заботился. Я взялся за пушку и хладнокровно прицлился.

Лоллъ-Мохаммедъ, его паланкинъ и все войско были теперь на разстояніи не боле двухъ-сотъ шаговъ отъ крпости. Лоллъ находился прямо противъ меня, онъ ломался, кобенился и длалъ своимъ подчиненнымъ неуклюжіе жесты и отвратительныя гримасы.

Я выстрлилъ — бацъ!!!

Я такъ мтко прицлился, что сто-семнадцать лучшихъ испанскихъ оливокъ цлой грудой полетли въ лицо Лоллу-Мохаммеду.

Бднякъ испустилъ самый гнуснйшій крикъ, какой мн когда либо случалось слыхать, и палъ бездыханный навзничь. Испуганные носильщики бросили паланкинъ и побжали, вся армія съ образцовымъ единодушіемъ дала тягу, и крикъ ея слышался за нсколько миль.

— Томаша! томаша! это — чародйство, восклицали бглецы.

Они скрылись у насъ изъ глазъ, и побда въ третій разъ осталась за нами.

Когда битва кончилась, я полетлъ къ моей Белинд, мы уже въ продолженіе двадцати-четырехъ часовъ ничего не ли, но я даже вовсе забылъ голодъ, при мысли увидать мою возлюбленную.

Мой миленокъ очаровательно улыбнулась мн, когда я вошелъ, и почти безъ чувствъ упала въ мои объятія, но увы! не любовь породила въ груди ея такое сильное изліяніе чувствъ, нтъ, не любовь, а голодъ!

— О, мой Голіаъ! лепетала она: — вотъ ужь три дня, какъ намъ не удалось скушать ни кусочка. Я вчера вовсе не могла сть этого гадкаго слона, а теперь… о, небо!

Она не могла договорить и, почти бездыханная, припала ко мн на плечо.

Я влилъ ей въ ротъ рюмочку рому, который въ одну минуту привелъ ее въ чувство, потомъ я поспшно спустился съ лстницы, съ твердымъ намреніемъ достать что-нибудь для утоленія ея голода, хотя бы то былъ кусокъ изъ моего собственнаго тла.

Къ счастію, мн пришло въ эту минуту въ голову, что три или четыре слона изъ числа убитыхъ за два дня передъ крпостію, еще лежали на пол битвы.

‘Нужда научитъ калачи сть, и Богу молиться!— подумалъ я.— Моя возлюбленная красавица должна кушать слона, пока невозможно будетъ достать для нея ничего лучшаго.’

Я бросился на дворъ, гд собрались теперь почти вс люди гарнизона.

— Люди, сказалъ я: — нашъ провіантскій магазинъ совершенно пустъ. Мы должны его наполнить такъ же, какъ вчера. Кто хочетъ отправиться съ Гагаганомъ на фуражировку?

Я ожидалъ, что-каждый изъ нихъ, подобно первому разу, вызовется меня сопровождать.

Между тмъ, къ удивленію моему, ни одна душа не тронулась съ мста, воины начали роптать, и наконецъ одинъ изъ старшихъ и храбрйшихъ выступилъ впередъ и сказалъ:

— Капитанъ, все это ни къ чему не поведетъ, не можемъ же мы вкъ свой питаться слоновьимъ мясомъ, у насъ нтъ на зерна пороху, и мы принуждены будемъ сдать крпость, если нападеніе завтра повторится. Мы должны уже теперь смотрть на себя какъ на военноплнныхъ, и вовсе не намрены идти на охоту за слонами.

— Негодяи! отвчалъ я: — тотъ, кто скажетъ хоть одно слово о сдач, умретъ немедленно.

И я тутъ же положилъ оратора мертвымъ.

— Нтъ ли еще у кого заявить мн что-нибудь?

Ни одинъ не пошевельнулся.

— Трусы! несчастные трусы! вопилъ я.— Какъ! Вы не смете тронуться съ мста, изъ боязни за вашу жизнь со стороны тхъ, которые теперь только-что обратились въ бгство отъ вашихъ побдоносныхъ дланей? что я говорю: отъ вашихъ дланей? отъ моей, исключительно моей длани? Я одинъ совершилъ этотъ безпримрный подвигъ и точно такъ же, какъ одинъ я обратилъ врага въ бгство, я намренъ одинъ снабдить крпость провіантомъ. Эй, отворите ворота!

Я бросился вонъ изъ крпости, но ни одинъ негодяи не захотлъ за мною слдовать.

Трупы слоновъ, которыхъ мы убили, лежали все еще тамъ, гд мы ихъ повергли, всего шагахъ въ четырехъ-стахъ отъ крпости.

Я сошелъ съ крутого холма довольно спокойно, подошелъ къ мсту сраженія и сталъ выбирать изъ числа убитыхъ слоновъ, который бы былъ нсколько поменьше и пожирне. Найдя субъектъ футовъ въ тринадцать ростомъ и притомъ совершенно пощаженный воронами, я взбросилъ его къ себ на плечо и сталъ удаляться къ крпости.

Лишь только я началъ подниматься на возвышенность, пули — пиффъ! паффъ! пиррръ! залетали надъ моею головою, и вотъ бррр! тррр! фррр! он какъ дождь посыпались на тло слона. Непріятель былъ позади меня, я зналъ это очепъ хорошо и удвоилъ шаги. Я слышалъ топотъ вражьихъ коней, непріятель подходилъ все ближе и ближе, мн еще оставалось сто шаговъ до крпости… теперь семьдесятъ… теперь ужь пятьдесятъ! я напрягалъ свои мышцы, я запыхался и кряхтлъ отъ чрезвычайнаго усилія… я бжалъ, если только человкъ съ такою страшною тяжестью на плечахъ въ состояніи еще бгать.

Но врагъ все наступалъ. Пятьдесятъ всадниковъ орутъ и визжатъ у меня за плечами. О небо! еще пять шаговъ, еще мгновеніе, и я спасенъ!

Такъ и случилось… я напрягаю послднія силы… я длаю послдній шагъ… я сбрасываю мою драгоцнную ношу въ крпостныхъ воротахъ, которыя отворены настежь съ тмъ, чтобы принять меня съ моимъ грузомъ, и потомъ падаю. Ворота гремятъ и я остаюсь вн крпости.

Пятьдесятъ кинжаловъ блестятъ передъ моими помутившимися глазами, пятьдесятъ черныхъ рукъ снуютъ около моего горла, когда чей-то голосъ произноситъ:

— Остановитесь, не убивайте его, это Гуипути!

Глаза мои покрываются туманомъ, измученное тло мое не могло дале сохранять присутствіе душевныхъ силъ.

ГЛАВА IX.
НАПАДЕНІЕ НА ФУТТИГУРЪ.

Когда я очнулся отъ обморока, то увидалъ себя въ ванн окруженнымъ множествомъ чумазыхъ рожъ, и гинду-потукуръ, — отъ чего происходитъ наше слово аптекарь, — пробовалъ у меня пульсъ и смотрлъ на меня съ важнымъ видомъ.

— Гд я? вскричалъ я, озираясь кругомъ и усматривая незнакомыя лица и незнакомую комнату, вертвшіяся у меня передъ глазами.

— Бехуснъ! сказалъ аптекарь: — тише! Гагаганъ-Сіябъ находится въ рукахъ людей, которымъ слишкомъ хорошо извстна его храбрость и которые озаботятся спасти его жизнь.

— Вамъ извстна моя храбрость, рабы? Я въ этомъ очень твердо увренъ! отвчалъ я: — но крпость… гарнизонъ… слонъ… Белинда… моя возлюбленная… дитя моего сердца… Макджилликудди…. негодные измнники…. убитый Бо…

Я не могъ ничего боле сказать, грустныя воспоминанія такъ тяжело поражали мое изнеможенное тло и духъ, что силы меня снова оставили. Я опять упалъ въ обморокъ и не знаю хорошенько, долго ли я находился въ этомъ безчувственномъ состояніи.

Наконецъ я снова очнулся, потукуръ употребилъ нкоторыя снадобья для возстановленія моихъ силъ, и посл сна, продолжавшагося нсколько часовъ, я проснулся, чувствуя уже значительное облегченіе. На мн не было собственно никакой раны, но постоянные обмороки, овладвавшіе мною, были, какъ легко можно себ представить, послдствіемъ моихъ гигантскихъ усилій, когда я несъ слона на вершину холма цлую четверть мили.

Уже и брести кое-какъ было бы довольно трудно въ подобномъ положеніи, но бжать — чортъ меня возьми, если это бездлица, и потому каждому изъ моихъ читателей, которому прядетъ фантазія тащить мертваго слона, я совтую не идти скоре, какъ длая въ часъ одну милю.

Лишь только я порядкомъ образумился, какъ услыхалъ у моей двери стукъ оружія, что ясно доказывало, что у комнаты моей поставлена стража, затмъ какой-то богато одтый старикъ вошелъ ко мн.

Обманываютъ ли меня глаза мои? Я ршительно видлъ его гд-то прежде. Нтъ… да… нтъ… да… это онъ… блая какъ лунь борода, кроткій взглядъ, расплющенный въ блинъ и стоящій на одномъ уровн съ поверхностью его почтенной физіономіи, носъ доказывали, что особа эта — Саадутъ Али Бей Бимбукчи, великій визирь Голькара, визирь, котораго носъ, какъ припомнитъ читатель, во время разговора моего съ его величествомъ, когда я былъ переодтъ питаномъ, былъ разможженъ рукояткой ятагана. Тутъ я слишкомъ хорошо созналъ свое положеніе: я былъ въ рукахъ Голькара.

Саадутъ Али Бей Бимбукчи тихонько подошелъ ко мн, приблизился съ свойственнымъ ему кроткимъ и спокойнымъ выраженіемъ лица… годъ спустя этотъ отличный человкъ, вслдствіе спора съ Голькаромъ, былъ разорванъ на части дикими лошадьми… приблизился къ моей постели, схватилъ осторожно мою руку и произнесъ:

— Жизнь и смерть, сынъ мой, не въ нашей власти. Сила обманчива, храбрость измнчива, слова — пустой лишь втеръ, соловей всю ночь поетъ про розу, но гд эта роза на другое утро? бучъ! бучъ! бучъ! ее уже хватилъ морозъ, и она поблекла. Роза любезничаетъ и споритъ съ соловьемъ, но гд этотъ прекрасный пвунъ? pena-pekohda! онъ попался въ силки, онъ ощипанъ, онъ уже взоткнутъ на вертелъ и жарится! Кто знаетъ, гд ждетъ насъ несчастіе? Вотъ оно постигло и Гагагана Гуипути.

— Прекрасно, отвчалъ я твердо, на малайскомъ діалект: — Гагаганъ Гуипути перенесетъ свою долю, какъ подобаетъ истинному мужу.

— Безъ сомннія, какъ прилично мудрому и храброму мужу, но нтъ такой дороги, которая бы не согнулась, нтъ такой ночи, за которой бы не слдовало утро, суровая зима смняется очаровательною весною, печаль часто предшествуетъ радости.

— Разскажи мн лучше все на прямки, нечего отдлываться загадками, сказалъ я: — Гагаганъ ханъ не разгадчикъ какой нибудь, не болтливый мулла. Гуипути не любитъ пустыя слова, а любитъ дло да острый мечъ.

— Итакъ слушай же, Гуипути! Ты во власти Голькара….

— Знаю.

— Завтра ты умрешь въ жесточайшихъ мученіяхъ.

— Вроятное дло.

— Теб вырвутъ зубы изъ челюстей, ногти изъ пальцевъ и глаза изъ черепа.

— Возможная вещь.

— Тебя заживо обдерутъ и потомъ изжарятъ.

— Ну, ужъ больше этого я думаю ничего не сдлаютъ.

— Всхъ мужчинъ и женщинъ захватятъ въ крпости (‘такъ значитъ крпость еще не взята’) и подвергнутъ ихъ точно такимъ же пыткамъ.

— Увы… Белинда! говори, какъ избжать всего этого?

— Слушай! Гагаганъ плненъ луно-лицею двой по имени Белинда!

— Есть такой грхъ, визирь, онъ любитъ ее до безумія.

— Какой у него чинъ въ компаніи Джона?

— Я капитанъ.

— Только капитанъ! о срамъ! Какой онъ религіи?

— Я ирландецъ и католикъ.

— Но онъ не отличался особенною ревностью въ отношеніи къ религіознымъ обязанностямъ?

— Къ сожалнію, нтъ.

— Лтъ двнадцать уже не былъ вдь въ своей мечети?

— Пожалуй, что такъ.

— Итакъ, выслушай же, Гагаганъ ханъ. Его высочество, Князь Голькаръ послалъ меня къ теб съ слдующими предложеніями: ты получишь себ въ супруги луно-лицую дву, то есть сдлаешь изъ нея вторую супругу, потому что первою должна считаться несравненная Путтируджи, которая любятъ тебя до безумія, соединившись съ Путтируджи, ты получишь вс богатства и званіе Боббачи Багаудера, отъ котораго его высочество намренъ избавиться. Ты будешь вторымъ лицомъ въ арміи его высочества. Посмотри, вотъ и патентъ, подписанныя съ приложеніемъ небесной печати и удостовренный священными именами сорока-девяти имамовъ. Теб, стало быть, не остается ничего длать, какъ отказаться отъ твоей настоящей религіи и твоей настоящей службы, и тогда вс эти награды твои.

Онъ, проговоривъ все это, распялилъ подписанный пергаменный дипломъ и подалъ его мн. Дипломъ былъ великолпно написанъ китайскою тушью, онъ сберегался у меня цлыя четырнадцать лтъ, но безтолковый слуга, увидавъ его однажды на моемъ стол и замтивъ, что онъ порядочно захватанъ и запыленъ, вздумалъ, болванъ, его вымылъ, и стеръ такимъ образомъ вс лестныя для меня письмена. Итакъ, я взялъ патентъ очень хладнокровно и произнесъ:

— Это очень лакомое предложеніе, о визирь! сколько времени дашь ты мн на то, чтобы подумать?

Посл продолжительныхъ и упорныхъ переговоровъ, обоюдныхъ требованій и уступокъ, онъ далъ мн шесть часовъ времени, по истеченіи каковаго срока, я общалъ сказать ему ршительный отвтъ. Впрочемъ, я уже и въ ту минуту окончательно ршился, и потому, лишь только старый хрнъ удалился отъ меня, я бросился на диванъ и захраплъ на пропалую.

——

По прошествіи шести часовъ, визирь возвратился. При немъ было двое людей. Въ одномъ, по его воинственной наружности, я узналъ Голькара, другаго я не узналъ. Въ это время было около полуночи.

— Ну что, надумался ля? спросилъ визарь, подойдя къ моей кровати.

— Да, отвчалъ я, сидя на постели, потому что ноги мои была связаны, а рука мои закованы въ очень маленькіе стальные браслеты: — да, нечестивыя собаки, я надумался. Неужели вы воображаете, что джентльменъ а христіанинъ отречется отъ своей вры и своей чести, ахъ вы безмозглыя простофили! Длайте все, что вамъ внушаетъ кровожадность. Изтерзайте это тло пытками,— он не могутъ долго продолжаться, разорвите меня въ куски — что же? Разбитый, разорванный, растрепанный въ прахъ я не буду уже въ состоянія сознавать мои страданія, а если бы и сознавалъ, если бы каждая пытка длилась цлую жизнь, если бы каждый членъ ощущалъ муки цлаго тла… ну что же вы выпучили глаза! Ну и тогда я все перенесу! Слышите… все… все… все… и все!

Грудь моя тяжело воздымалась, лицо у меня вытянулось и побагровли, глаза метали молніи, пока я говорилъ все это.

— Мучители, присовокупилъ я въ заключеніе: — dulce et decorum eat pro patria nori!

Когда я завершилъ такимъ образомъ мои аргументы, то краснорчиво умолкъ.

Почтенный великій визирь отвернулся, а я замтилъ, какъ слеза покатилась у него по сморщенному лицу.

— Какая твердость! воскликнулъ онъ: — какъ жаль, что такой благообразности и такой храбрости суждено такъ скоро покинуть землю!

Кто длинный спутникъ сатанински усмхнулся и промолвилъ:

— А Белинда?

— Молчи, негодяй! отвчалъ я: — небо защититъ ея непорочность. Голькаръ, я знаю тебя и я теб также хорошо извстенъ. Кто однимъ мечемъ уничтожилъ всю твою армію? или выстрломъ изъ пистолета отбилъ у тебя носовое кольцо? кто передушилъ всхъ твоихъ генераловъ? кто перебилъ всхъ твоихъ слоновъ? Триста ужасныхъ чудовищъ выступили на бой и изъ этого числа я умертвилъ сто-тридцать-пять! Собака! трусъ, негодяй! мучитель! басурманъ! Гагаганъ тебя презираетъ, попираетъ тебя ногами, плюетъ на тебя!

Лишь только я сдлалъ эти не совсмъ лестныя для него замчанія, Голькаръ испустилъ крикъ изступленной ярость, выхватилъ ятаганъ и бросился на меня, чтобы совершенно меня докопать — я именно этого-то и домогался — но вдругъ подскочила къ намъ еще третья особа, схватила Голькара за руку и возопила:

— Папа, о, пощади его, душка папа!

Это была Путтируджи.

— Подумай только, продолжала она: — подумай о его несчастіяхъ, подумай, — не забудь и обо мн, о милый папа!

И вмст съ этими словами она побагровла, воткнула себ въ ротъ палецъ и искривила голову на сторону, представляя живое изображеніе скромной, стыдливой и непритязательной любви.

Голькаръ съ сердцемъ вложилъ ятаганъ въ ножны и пробормоталъ:

— Въ самомъ дл, это будетъ лучше! Если бы я теперь убилъ его, то избавилъ бы отъ пытокъ. Перестань, перестань такъ безстыдно дурачиться, Путтируджи, присовокупилъ злодй, отталкивая дочь свою въ сторону: — капитанъ Гагаганъ умретъ черезъ три часа.

Путтируджи испустила гнуснйшій вопль и упала въ обморокъ, отецъ и визирь вынесли ее изъ комнаты общими силами, и мн въ эту минуту было даже отрадно, что она перестала мозолить мн глаза, потому что, несмотря на всю любовь ея ко мн, она казалась мн отвратительною какъ дьяволъ!

Я остался одинъ, судьба моя была ршена. Мн оставалось жить только три часа. Вслдствіе этого соображенія, я опять бросился на софу и погрузился въ глубокій сонъ.

Если кому нибудь изъ моихъ читателей случится быть въ положеніи подобномъ моему тогдашнему, напримръ, если въ перспектив у него будетъ вислица или нчто въ этомъ род, то совтую ему, съ полнымъ убжденіемъ и желаніемъ добра, совтую усвоить эту систему самозабвенія, которую я употреблялъ во многихъ случаяхъ съ желаемымъ успхомъ. Она избавляетъ отъ безполезной грусти и томленія, она пріятно наполняетъ время и приготовляетъ субъектъ къ мужественной, непоколебимой твердости при встрч съ ожидаемой развязкой.

——

Пробило три часа. Солнце взошло и вмст съ нимъ вошла ко мн стражи, которые должны были вести меня на мсто пытки.

Я проснулся, всталъ, былъ вынесенъ и посаженъ на того же самаго благо осла, на которомъ нкогда провозили по лагерю Лолла-Мохаммеда, по полученіи имъ палочной экзекуціи.

Боббачи Багаудеръ, возстановленный въ своихъ правахъ и достоинств, халъ сзади меня верхомъ, со всхъ сторонъ насъ окружали вооруженные всадники. Осла моего велъ подъ устцы палачъ и передъ нимъ шелъ глашатай, крича во все горло:

— Посторонитесь, дайте дорогу врагу правоврныхъ, онъ идетъ получать заслуженное наказаніе.

Мы достигли мста казни, это было то самое мсто, съ котораго я понесъ слона, и которое было въ виду крпости. Я взглянулъ туда съ душевнымъ волненіемъ, но, слава Богу, тамъ разввалось еще знамя короля Георга. На стнахъ собралось множество народа — трусы, которые бросили меня въ минуту опасности, и женщины. Въ числ сихъ послднихъ я, казалось мн, узналъ одну, которая… о, Боже! мысль о ней почти лишила меня чувствъ, я содрогнулся и поблднлъ тутъ въ первый разъ.

— Онъ дрожитъ, онъ блднетъ! кричалъ Боббачи Багаудеръ, съ дикимъ восторгомъ передъ отчаяніемъ своего врага.

— Собака! отвчалъ я ему (я сидлъ на осл лицомъ къ хвосту и потому могъ смотрть Боббачи прямехонько въ его гнусную харю): — я еще не такъ блденъ, какъ былъ блденъ ты, когда я повергъ тебя вотъ этою рукою ни землю, не такъ блденъ, какъ поблднла жена твоя, когда я забрался въ твой гаремъ!

Негодный индецъ замолчалъ, прикусилъ языкъ и присмирлъ до нельзя. Мы достигли самаго пункта публичной казни. Столбъ толщиною въ два фута и вышиною въ восемь футовъ былъ врытъ здсь въ землю, на этомъ столб, футахъ въ семи отъ земли, было утверждено желзное кольцо, на которомъ висли дв цпи съ двумя другими кольцами на концахъ. Въ эти кольца были продты мои руки, вблизи отъ меня стоили трое палачей съ какими-то странными на видъ орудіями пытки, другіе раздували костеръ, на которомъ грлся котелъ съ масломъ, а между пылающихъ дровъ и раскаленныхъ углей виднлась клещи и другія красивыя на взглядъ бездлушки.

Глашатай выступилъ впередъ и прочиталъ мой приговоръ. Онъ былъ почти тотъ же самый, который за нсколько дней до того прочитанъ былъ надъ великимъ визиремъ. Впрочемъ, сознаюсь, что въ ту минуту я былъ слишкомъ взволнованъ для того, чтобы удержать въ памяти каждое слово, которое было тогда произнесено.

Голькаръ сидлъ верхомъ на бломъ дромадер и находился въ нкоторомъ отдаленіи. Великій визирь подошелъ ко мн, въ числ его обязанностей было присутствовать при экзекуціи.

— Еще есть время, сказалъ онъ мн.

Я покачалъ головою, но не отвчалъ ни слова.

Визирь поднялъ къ небу взоръ, преисполненный не выразимаго страданія, и произнесъ голосомъ, прерывающимся отъ душевнаго волненія:

— Палачъ…. исполняй…. то…. что теб повелваетъ твой долгъ.

Этотъ ужасный субъектъ приблизился ко мн, а затмъ угрюмо проговорилъ на ухо великому визирю:

— Gugglyka ghe, bum khedgeree, т. e. масло еще не кипитъ, подожди еще съ минутку.

Рабы дули на огонь всею силою легкихъ и кожаныхъ мховъ, пламя разыгрывалось, масло закипало. Визирь отступилъ въ сторону, черпнулъ огромною ложкою кипучей жидкости, подошелъ ко мн, и….

——

Бацъ! тррр! пифъ! пафъ! Палачъ уже лежалъ у моихъ ногъ съ прострленною головою, ложка съ кипящимъ масломъ полетла въ лицо несчастному визирю который съ воплемъ упалъ на землю. Пифъ! пафъ! бацъ! впередъ! урра! Валяй ихъ! Нтъ никому пощады! Я увидлъ…. да, нтъ…. да, нтъ, нтъ, да…. да! я увидалъ цлый полкъ британскихъ всадниковъ, которые скакали одинъ за другимъ и попирали конскими ногами бгущаго непріятеля.

Впереди всего отряда — я узналъ, о Боже! узналъ моихъ иррегулярныхъ ахмеднуггарцевъ!

Храбрый строй вороныхъ коней и черныхъ всадниковъ быстро подвигался впередъ, бодро и величественно хали передъ ними мои желтые офицеры Глоджеръ, Паппендикъ и Стффль, ихъ сабли какъ молнія блестли на солнц, голоса ихъ какъ громъ раздавались въ воздух.

— Посылайте ихъ ко всмъ чертямъ! кричали они: — валяйте ихъ, ребята, безъ пощады!

Сверхъестественная сила проникла въ мое тло при этихъ обворожительныхъ возгласахъ. Сгоряча я вырвалъ весь столбъ изъ земли, въ которой онъ былъ углубленъ на пять футовъ. Конечно я не могъ высвободить руки изъ желзныхъ оковъ, но я схватилъ все бревно въ охабку и бросилъ впередъ.

Однимъ ударомъ я сшибъ съ ногъ пятерыхъ палачей и побросалъ ихъ въ огонь, такъ-что они опрокинули и котелъ съ кипящимъ масломъ. Другимъ ударомъ я отбилъ ноги носильщику паланкина Боббачи, третьимъ ударомъ я хватилъ самого Голькара по поясниц и потомъ подбросилъ его на воздухъ и опустилъ на сабли моихъ наступающихъ солдатъ. Минуту спустя, Глоджеръ и Стффль лежали уже въ моихъ объятіяхъ, между тмъ Паппендикъ повелъ иррегулярныхъ дале, и скоро друзья и враги совершенно исчезли у меня изъ виду. Мы остались наедин, я освободился отъ моего бревна и когда черезъ десять минутъ лордъ Лэкъ подъхалъ къ намъ съ своимъ штабомъ, то онъ нашелъ меня сидящимъ на этомъ бревн.

— Посмотрите-ка на Гагагана, сказалъ высокородный лордъ: — не говорилъ ли я вамъ, господа, что мы наврное найдемъ его побдителемъ?

Храбрый старичишка похалъ отъ меня прочь.

И это-то была знаменитая Футтигурская битва и осада Футтигура 17-го ноября 1804 года.

——

Спустя какой нибудь мсяцъ, въ Боглай-Воллахъ-Гуркару другихъ остъ-индскихъ журналахъ помщено было слдующее объявленіе:

’25 декабря, въ Футтигур, капитанъ Голіаъ О’Грэди Гагаганъ, командиръ ахмеднуггарской иррегулярной кавалеріи, былъ обвнчанъ достопочтеннымъ докторомъ Скортеромъ съ Белиндой, второй дочерью генералъ-маіора Бльчера, кавалера ордена подвязки и другихъ.

Его превосходительство, г. главнокомандующій былъ посаженымъ отцомъ, и посл блистательнаго завтрака счастливая чета отправилась, чтобы провести медовый мсяцъ въ Гуррикурибонг. Впрочемъ Венера не должна забывать, что Марсу нельзя быть при ней безотлучно, и что иррегулярные ахмеднуггарцы безъ своего славнаго начальника не стоятъ и выденнаго яйца.’

Вотъ въ какихъ выраженіяхъ написана была журнальная статья, и это происшестіе было счастливйшею эпохою въ жизни Голіаа О’Грэди Гагагана, командира баталіона ахмеднуггарской иррегулярной кавалеріи.

‘Современникъ‘. No 9/10. 1854.

The Tremendous Adventures of Major Gahagan. — 1838—1839.

Жизнь и приключенія маіора Гагагана.

ГЛАВА I.

ГЛАВА II.АЛЛИГУРЪ И ЛАСВАРИ.

ГЛАВА III.ВЗГЛЯДЪ НА ИСПАНСКІЯ ДЛА. СВДНІЯ О ПРОИСХОЖДЕНіИ И ПОДВИГАХЪ АХМЕДНУГГАРСКОЙ ИРРЕГУЛЯРНОЙ КАВАЛЕРІИ.

ГЛАВА IV.ИНДЙСКІЙ ЛАГЕРЬ. ВЫЛАЗКА ИЗЪ КРПОСТИ.

ГЛАВА V.ВСТРЧА СЪ МОЕЮ ЖЕНОЮ.

ГЛАВА VI.ГАРНИЗОНЪ ЧУВСТВУЕТЪ СИЛЬНЙШІЙ АППЕТИТЪ.

ГЛАВА VII.Бгство.

ГЛАВА VIII.ПЛННИКЪ.

ГЛАВА IX.НАПАДЕНІЕ НА ФУТТИГУРЪ.

Читайте также: