Приключения Филиппа в его странствованиях по свету, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1862 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 516 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Приключенія Филиппа въ его странствованіяхъ по свту.

Романъ
Теккерея

Переводъ Е. Н. Ахматовой.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.

Печатано въ типографіи Е. Н. Ахматовой, Дмитровъ пер. д. No 17,
1871.

http://az.lib.ru/

OCR Бычков М. Н.

Глава I.

ДОКТОРЪ ФЕЛЛЬ.

— Не ухаживать за роднымъ сыномъ, когда онъ боленъ! сказала моя мать. — Она не заслуживаетъ имть сына!

И произнося это исполненное негодованія восклицаніе, мистриссъ Пенденнисъ взглянула на своего собственнаго и единственнаго любимца. Когда она взглянула на меня, я зналъ, что происходило въ ея душ. Она нянчила меня, одвала въ длинныя платьица и въ маленькіе чепчики, въ первую курточку и въ панталончики. Она не отходила отъ моей постели на время моихъ дтскихъ и юношескихъ болезней. Она берегла меня всю жизнь, она прижимала меня къ сердцу съ безконечными молитвами и благословеніями. Её уже нтъ съ нами благословлять насъ и молиться, но съ небесъ, куда она переселилась, я знаю, что ея любовь слдитъ за мною, и часто-часто думаю, что она и теперь здсь, только невидимо.

— Мистриссъ Фирминъ не принесла бы никакой пользы, заворчалъ докторъ Гуденофъ. — Съ ней сдлалась бы истерика и сидлк пришлось бы ухаживать за двумя больными вмсто одного.

— Ужь не говорите этого мн! вскричала моя мать, вспыхнувъ. — Не-уже-ли вы думаете, что если бы этотъ ребенокъ (разумется, она говорила о своёмъ ненаглядномъ) былъ боленъ, я не пошла бы къ нему?

— Милая моя, если бы этотъ робёнокъ былъ голоденъ, вы изрубили бы вашу голову, чтобы сдлать ему бульонъ, сказалъ докторъ, прихлёбывая чай.

— Potage la bonne femme, сказалъ мистеръ Пенденнисъ.— Матушка, у насъ бываетъ онъ въ клуб: васъ сварили бы съ молокомъ, яйцами и овощами. Васъ поставили бы кипть на нсколько часовъ въ глиняномъ горшк и…

— Не говорите такихъ ужасовъ, Эртёръ! вскричала одна молодая двица, бывшая собесдницей моей матери въ т счастливые дни.

— И людямъ, которые всё знали, вы очень показались бы вкусны.

Дядя мой поглядлъ такъ, какъ-будто не понялъ этой аллегоріи.

— О чемъ вы говорите? potage la… какъ это называется? сказалъ онъ. — Я думалъ, что мы говоримъ о мистриссъ Фирминъ, что живётъ въ старой Паррской улиц. Мистриссъ Фирминъ чертовски деликатная женщина, какъ вс женщины этой фамиліи. Мать ея умерла рано, сестра, мистриссъ Туисденъ, очень деликатна, она можетъ быть столько же полезна въ комнат больного, сколько можетъ быть полезенъ быкъ въ фарфоровой лавк — ей-богу! да еще они, пожалуй, заразится.

— Да вдь и вы, пожалуй, заразитесь, маіоръ! закричалъ докторъ.— Вдь вы говорили со мной, а я только-что отъ мальчика. Держитесь подальше, а то я васъ укушу.

Старый джентльмэнъ немножко отодвинулъ свои стулъ.

— Ей-богу этимъ нечего шутить, сказалъ онъ: — я зналъ людей, заразившихся горячкой въ лта постаре моихъ. По-крайней-мр этотъ мальчикъ не сынъ мн, ей-богу! Я обдаю у Фирмина, который взялъ жену изъ хорошей фамиліи, хотя онъ только докторъ и…

— А позвольте спросить, кто былъ мой мужъ? вскричала мистриссъ Пенденнисъ.

— Только докторъ, право, подхватилъ Гуденофъ. — Мн очень хочется сію не минуту заразить его скарлатиной.

— Отецъ мой былъ докторъ и аптекарь, такъ я слышалъ, сказалъ сынъ вдовы.

— Ну такъ что изъ изъ этого? хотлось бы мн знать… разв человкъ одной изъ самыхъ древнихъ фамилій въ королевств не иметъ право занимать учоную, полезвую, благородную профессію. Братъ мой Джонъ былъ…

— Докторъ! сказалъ я со вздохомъ.

Дядя мой поправилъ свои волосы, поднёсъ носовой платокъ въ губамъ и сказалъ:

— Вздорь! пустяки. Терпніе потеряешь съ этими личностями, ей-богу. Фирминъ, конечно, докторъ, такъ какъ и вы, также какъ и другіе, но Фирминъ воспитанникъ университета и джентльмэнъ. Фирминъ путешествовалъ. Фирминъ друженъ съ лучшими людьми въ Англіи и взялъ жену изъ первйшей фамиліи. Ей-богу, сэръ, не-уже-ли вы предполагаете, что женщина, воспитанная въ роскоши, въ Рингундскомъ отели, въ Уальпольской улиц, гд она была, самовластной госпожой, ей-богу, не-уже-ли вы предполагаете, что такая женщина, годится въ сидлки къ больному? Она никогда не годилась, для этого и ни для чего, кром… (тутъ маіоръ увидалъ улыбки на физіономіяхъ нкоторыхъ изъ своихъ слушателей) кром, а говорю, того, чтобы занимать первое мсто въ Рингвудскомъ отели и украшать общество и тому подобное. И если такая женщина вздумала убжать съ докторомъ своего дяди и выйти за человка ниже ея званіемъ — ну, я не вижу, чтобы это было смшно, будь я повшенъ, если вижу!

— Намъ она остаётся себ на остров Уайт, между-тмъ какъ бдный мальчикъ въ школ! сказала со вздохомъ моя мать.

— Фирминъ долженъ тамъ оставаться. Онъ лечить Великаго Герцога: тотъ не можетъ быть спокоенъ безъ Фирмина. Онъ далъ ему орденъ Лебедя. Они ворочаютъ всмъ въ высшемъ свт, и я готовъ держать съ ними пари, Гуденофъ, что мальчикъ, котораго вы лечите, будетъ баронетомъ, если вы не уморите его вашими проклятыми микстурами и пилюлями, ей-богу!

Докторъ Гуденофъ только нахмурилъ свои большія брови.

Дядя мой продолжалъ:

— Я знаю, что вы хотите сказать: Фирминъ настоящій джентльмэнъ по наружности — красавецъ. Я помню его отца, Бранда Фирмина, въ Валенсьенн съ герцогомъ Йоркскимъ. Брандъ былъ одинъ изъ красивйшихъ мущинъ въ Европ, его прозвали Головнёй: онъ былъ рыжій, страстный дуэлянтъ, застрлилъ одного ирландца, остепенился потомъ и все-таки поссорился съ своимъ сыномъ, который чертовски кутилъ въ молодости. У Фирмина, конечно, наружность джентльмэновская: чорные волосы: отецъ балъ рыжій. Тмъ лучше для доктора, но… но мы понимаемъ другъ друга, я думаю, Гуденофъ, намъ съ вами приходилось видть разныя разности въ нашей жизни.

Старикъ подмигнулъ и понюхалъ табаку.

— Когда вы возили меня къ Фирмину въ Паррскую улицу, сказалъ мистеръ Пенденнисъ своему дяд:— я нашолъ, что домъ не очень веселъ, а хозяйка не очень умна, но вс они были чрезвычайно добры, и мальчика я очень люблю.

— Его любитъ и дядя его матери, лордъ Рингудъ! вскричалъ маіоръ Пенденнисъ.— Этотъ мальчикъ примирилъ свою мать съ ея дядей посл ея замужства. Вы врно знаете, что она убжала съ Фирминомъ, моя милая?

Матушка сказала, ‘она слышала что-то объ этой исторіи’. И маіоръ опять уврилъ, что докторъ Фирминъ былъ сумасбродный молодой человкъ двадцать лтъ тому назадъ. Въ то время, о которомъ я пишу, онъ былъ врачомъ въ Плеторическомъ госпитал, докторомъ Гранингенскаго великаго Герцога и имлъ орденъ Чернаго Лебедя, былъ членомъ многихъ учоныхъ обществъ, мужемъ богатой жены и довольно значительной особой.

Что же касается его сына, такъ-какъ имя его красуется во глав этихъ страницъ, то вы можете догадаться, что онъ не умеръ отъ болзни, о которой мы сейчасъ говорили, за нимъ ухаживала хорошая сидлка, хотя мать его была въ деревн, хотя отецъ его былъ въ отсутствіи, но пригласили очень искуснаго доктора лечитъ юнаго больного и сохранить его жизнь для пользы его фамиліи и для этого разсказа.

Мы продолжали нашъ разговоръ о Филипп Фирмин, его отц, его дяд граф, котораго маіоръ Пенденнисъ зналъ коротко, пока не доложили, что подана карета доктора Гуденофа, и нашъ добрый докторъ оставилъ насъ и воротился въ Лондонъ.

Нкоторыхъ изъ тхъ, кто разговаривалъ въ этотъ лтній вечеръ, уже нтъ на свт, чтобы разговаривать или слушать. Т, которые были молоды тогда, добрались до вершины горы и спускаются уже къ долин тней.

— Ахъ! сказалъ старый маіоръ Пенденнисъ, тряхнувъ своими темнорусыми кудрями, когда докторъ ухалъ: — вы видли, моя добрая душа, когда я заговорилъ о его confrre, какъ угрюмъ вдругъ сдлался Гуденофъ? Они не любятъ другъ друга, моя милая. Двое человкъ одной профессіи никогда не сходятся между собою, и кром того, я не сомнваюсь, что и другіе товарищи-врачи завидуютъ Фирмину, потому что онъ живётъ въ лучшемъ обществ. Это человкъ хорошей фамиліи, моя милая. Уже было большое rapprochement, и если лордъ Рингудъ совершенно съ нимъ примирится, нельзя знать, какое счастье предстоитъ сыну Фирмина.

Хотя, можетъ быть, докторъ Гуденофъ думалъ довольно презрительно о своёмъ собрат, но большая часть публики высоко его уважала, особенно въ маленькомъ обществ Грей-Фрайярскомъ {Школа, гд прежде былъ монастырь Картезіанцевъ. Прим. перев.}, о которомъ добрый читатель слышалъ въ прежнихъ сочиненіяхъ настоящаго біографа, докторъ Брандъ Фирминъ былъ очень большимъ фаворитомъ, его принимали тамъ съ большимъ уваженіемъ и почотомъ. Когда воспитанники въ этой школ бывали больны обыкновенными дтскими недугами, ихъ лечилъ школьный аптекарь мистеръ Спрагъ, и простыми, хотя противными для вкуса лекарствами, бывшими въ употребленіи въ то время, почти всегда успвалъ возвращать здоровье своимъ юнымъ паціентамъ. Но если молодой лордъ Эгамъ (сынъ маркиза Эскота, какъ, вроятно, извстно моему почтенному читателю) длался нездоровъ, а это часто случалось по милости большого изобилія карманныхъ денегъ и неблагоразумнаго пристрастія къ кондитерскимъ произведеніямъ, или если въ школ случалась какая-нибудь опасная болзнь, тогда тотчасъ посылали за знаменитымъ докторомъ Фирминомъ, и ужь врно болзнь была опасна, если онъ не могъ вылечить её. Докторъ Фирминъ былъ школьнымъ товарищемъ и остался истиннымъ другомъ директора этой школы. Когда у молодаго лорда Эгама, уже упомянутаго (онъ былъ у насъ единственнымъ лордомъ и поэтому мы нсколько гордились нашимъ возлюбленнымъ юношей и берегли его) сдлалась рана, отъ которой голова его раздулась какъ тыква, докторъ вылечилъ его отъ этой болзни, и первый воспитанникъ сказалъ ему привтствіе въ своей латинской рчи на публичномъ акт въ школ, о его необыкновенныхъ познаніяхъ и о его божественномъ удовольствіи salutem hominibus dando (возвращать людямъ здоровье). Директоръ обратился въ доктору Фирмину и поклонился, учители и важные господа начали перешептываться и глядли на него, воспитанники глядли на него, докторъ склонилъ свою красивую голову къ своей манишк, его скромные глаза не поднимались съ блой, какъ снгъ, подкладки шляпы, лежавшей на его колнахъ. Шопотъ одобренья пробжалъ по старинной зал, зашумли новые мундиры учителей, началось сморканье, когда ораторъ перешолъ къ другой поэм.

Среди всеобщаго энтузіазма только одинъ членъ въ аудиторіи выказалъ презрніе и несогласіе. Этотъ джентльмэнъ прошепталъ своему товарищу въ начал фразы, относившейся къ доктору: ‘пустяки!’ и прибавилъ, грустно смотря на предметъ всхъ этихъ похвалъ:

— Онъ не понимаетъ этой латинской фразы. Впрочемъ, это всё вздоръ!

— Шш, Филь! сказалъ его другъ, и лицо Филиппа вспыхнуло, когда докторъ Фирминъ, поднявъ глаза, поглядлъ на него съ минуту, потому что предметъ всхъ этихъ похвалъ былъ ни кто иной, какъ отецъ Филя.

Болзнь, о которой мы говоримъ, давно прошла. Филиппъ уже не былъ школьникомъ, но находился второй годъ въ университет, и вмст съ нсколькими другими молодыми людьми, бывшими воспитанниками этой школы, явился на ежегодный торжественный обдъ. Почести обда въ этомъ году принадлежали доктору Фирмину, даже боле чмъ лорду Эскоту съ его звздой и лентой, который вошолъ въ училищную церковь рука-объ-руку съ докторомъ. Его сіятельство растрогался, когда въ послобденномъ спич намекнулъ на неоцненныя услуги и искусство его испытаннаго стараго друга, который былъ его товарищемъ въ этихъ стнахъ (громкія восклицанія), чья дружба была усладою его жизни — и онъ молился, чтобы эта дружба перешла въ наслдство къ ихъ дтямъ. (Громкія восклицанія, посл которыхъ заговорилъ докторъ Фирминъ).

Спичъ доктора былъ, можетъ статься, довольно обыкновененъ, латинскіе цитаты его были не совсмъ ясны, но Филю не слдовало такъ сердиться или такъ дурно вести себя. Онъ прихлёбывалъ хересъ, глядлъ на своего отца и бормоталъ замчанія, вовсе не лестныя для его родителя.

— Посмотрите, говорилъ онъ: — теперь онъ растрогается. Онъ поднесётъ носовой платокъ къ губамъ и покажетъ свой брильянтовый перстень. Я вамъ говорилъ: ужъ это черезчуръ. Я не могу проглотить этого… этотъ хереса. Уйдемте-ка отсюда покурить куда-нибудь.

Филь всталъ и вышелъ изъ столовой именно въ ту минуту, когда отецъ его уврялъ съ какой радостію, съ какою гордостью, съ какимъ восторгомъ думалъ онъ, что дружба, которою его благородный другъ удостоивалъ его, должна бы.та перейти въ ихъ дтямъ, и что когда онъ оставить этотъ міръ (крики: ‘нтъ, нтъ! Дай Богъ вамъ жить тысячу лтъ) ему будетъ радостно думать, что сынъ его всегда найдётъ дрга и покровителя въ благородномъ графскомъ дом Эскотъ.

Мы нашли экипажи, ожидавшіе насъ у воротъ школы и Филиппъ Фирминъ, толкнувъ меня въ карету его отца, приказалъ лакею хать домой, говоря, что докторъ воротится въ карет лорда Эскота. Мы отправились въ Старую Паррскую улицу, гд много разъ ласково принимали меня, когда я былъ мальчикомъ, и мы удалились въ собственный пріютъ Филя, на задней сторон огромнаго дома, курили сигары и разговаривали объ училищной годовщин и о произнесённыхъ рчахъ, и о бывшихъ воспитанникахъ нашего выпуска, и о томъ, какъ Томсонъ женился, а Джонсонъ поступилъ въ армію, а Джэксонъ (не рыжій Джэксонъ съ глазами какъ у свиньи), а другой, быль первымъ на экзамен, и такъ дале. Мы весело занимались этой болтовней, когда отецъ Филя растворилъ настежь высокую дверь кабинета.

— Вотъ и отецъ! заворчалъ Филь. — Что ему нужно? прибавилъ онъ, понизивъ голосъ.

‘Отецъ’, когда я взглянулъ на него, былъ не весьма пріятнымъ предметомъ для зрлища, У доктора Фирмина были очень блые фальшивые зубы, которые, можетъ статься, были нсколько велики для его рта, и зубы эти какъ-то свирпо оскалились при газовомъ свт. На щекахъ его были чорные бакенбарды, а надъ сверкающими глазами свирпыя чорныя брови, а плшивая голова лоснилась какъ бильярдный шаръ. Вы едва узнали бы въ немъ оригиналъ того меланхолически-философическаго портрета, которымъ вс паціенты восхищались въ пріемной доктора.

— Я узналъ, Филиппъ, что ты взялъ мою карету, сказалъ отецъ:— и мы съ лордомъ Эскотомъ должны были идти пшкомъ до извощика.

— Разв у него не было кареты? Я думалъ, что, разумется, у него будетъ свой экипажъ въ такой праздничный день и что вы прідете домой въ лордомъ, сказалъ Филиппъ.

— Я общалъ завести его домой, сэръ, сказалъ отецъ.

— Если такъ, сэръ, мн очень жаль, коротко отвчалъ сынъ.

— Жаль! закричалъ отецъ.

— Я не могу сказать ничего боле, сэръ, и мн очень жаль, отвчалъ Филь и стряхнулъ въ каминъ пепелъ съ своей сигары.

Посторонній въ дом не зналъ какъ глядть на хозяина и его сына. Между ними очевидно происходила какая-нибудь ужасная ссора. Старикъ глядлъ сверкающими глазами на юношу, который спокойно смотрлъ въ лицо отцу. Злая ярость и ненависть сверкали изъ глазъ доктора, потомъ онъ бросилъ на гостя взглядъ дикой жалобной мольбы, который было очень трудно вынести. Среди какой мрачной семейной тайны находился я? Что значилъ исполненный ужаса гнвъ отца и презрніе сына?

— Я — я обращаюсь къ вамъ, Пенденнисъ, сказалъ докторъ, задыхаясь и блдный какъ смерть.

— Начать намъ ab оо, сэръ? сказалъ Филь?

Опять выраженіе ужаса пробжало по лицу отца.

— Я… я общаю завести домой одного изъ первйшихъ вельможъ въ Англіи, задыхаясь проговорилъ докторъ: — съ публичнаго обда въ моей карет, а мой сынъ берётъ её и заставляетъ меня и лорда Эскота идти пшкомъ! Хорошо ли это, Пенденнисъ? Такъ ли долженъ поступать джентльмэнъ съ джентльмэномъ, сынъ съ отцамъ?

— Нтъ, сэръ, сказалъ я серьёзно: — это непростительно.

Я дйствительно былъ оскорблёнъ ожесточеніемъ и неповиновеніемъ молодого человка.

— Я сказалъ вамъ, что это была ошибка! закричалъ Филь покраснвъ: — я слышалъ какъ лордъ Эсвотъ приказывалъ подать свою карету, я не сомнвался, что онъ отвезётъ отца моего домой. хать въ карет съ лакеемъ на запяткахъ вовсе для меня не весело, я гораздо боле предпочитаю извощика и сигару. Это была ошибка, я шалю объ этомъ — вотъ! Проживи я сто лтъ, я не могу сказать ничего больше.

— Если теб жаль, Филиппъ, застоналъ отецъ: — этого довольно. Помните, Пенденнисъ, когда… когда мой сынъ и я не были на такой… на такой ног…

Онъ взглянулъ на портретъ, висвшій надъ головою Филя — портретъ матери Филя, той самой лэди, о которой моя мать говорила въ тотъ вечеръ когда мы разговаривали о болзни мальчика. Обихъ дамъ уже не было теперь на свт и образъ ихъ остался только нарисованной тнью на стн.

Отецъ принялъ извиненіе, хотя сынъ вовсе не извинялся. Я взглянулъ на лицо старшаго Фирмина, на характеръ, написанный на нёмъ. Я вспомнилъ такія подробности его исторіи, какія были разсказаны мн, и очень хорошо припоминалъ то чувство недоврія и отвращенія, которое пробжало въ душ моей, когда я въ первый разъ увидалъ красивое лицо доктора нсколько лтъ назадъ, когда дядя мой въ первый разъ отвёзъ меня къ доктору въ Старую Паррскую улицу, маленькій Филь былъ тогда блокурымъ, хорошенькимъ ребёнкомъ, который только-что надлъ первые панталончики, а я былъ въ пятомъ класс въ школ.

Отецъ мой и докторъ Фирминъ были членами медицинской профессіи, они воспитывались въ той самой школ, куда родители посылали своихъ сыновей изъ поколнія въ поколніе, и задолго до того, какъ узнали, наконецъ, что это мсто было нездорово. Кажется, во время чумы тамъ много было похоронено людей. Но еслибы эта школа находилась и въ самомъ живописномъ англійскомъ болот, общее здоровье мальчиковъ не могло бы быть лучше. Мы, мальчики, только слышали всегда объ эпидеміяхъ, случавшихся въ другихъ школахъ, и почти жалли, зачмъ он не переходятъ съ нимъ, чтобы мы могли запереться и подольше погулять. Даже болзнь, которая впослдствіи: случилась съ Филемъ Фирминомъ, не перешла ни къ кому другому — вс мальчики по счастью ухали домой на праздники въ тотъ самый день, когда занемогъ бдный Филь, но объ этой болзни мы скажемъ боле впослдствіи. Когда ршили, что маленькій Филь Фирминъ будетъ отданъ въ эту школу, отецъ Филя вспомнилъ, что у маіора Пенденниса, котораго онъ встрчалъ въ свт и въ обществ, былъ тамъ племянникъ, который могъ защищать мальчика, и маіоръ отвёзъ своего племянника къ доктору и къ мистриссъ Фирминъ въ одно воскресенье посл обдни, и мы завтракали въ Старой Паррской улиц, а потомъ маленькій Филь былъ представленъ мн, и я общалъ взять его подъ свой покровительство. Это былъ простой безискусственный ребёнокъ, который не имлъ ни малйшаго понятія о достоинств воспитанника пятаго класса, онъ безъ всякаго страха говорилъ со мною и съ другими и оставался такимъ всегда. Онъ спросилъ моего дядю: отчего у него такіе странные волосы? Онъ свободно бралъ лакомство за столомъ. Я помню, что разъ или два онъ ударилъ меня своимъ кулачкомъ, и эта вольность сначала позабавила меня изумленіемъ, а потомъ мн вдругъ сдлалось такъ смшно, что я громко расхохотался. Видите, это было всё равно, какъ еслибы какой-нибудь иностранецъ толкнулъ папу въ бокъ и назвалъ его ‘старикашкой’, или еслибы Джэкъ {Герой дтской повсти подъ названіемъ: Джэкъ, убійца великановъ. Прим. переводч.} дёрнулъ за носъ великана, или еслибы прапорщикъ пригласилъ герцога Веллингтона выпить съ нимъ вина. Даже въ т ранніе годы я живо чувствовалъ юморъ и меня чрезвычайно позабавила эта штука.

— Филиппъ! закричала мама:— и ушибёшь мистера Пенденниса.

— Я съ ногъ его свалю! вскрикнулъ Филь. Представьте! онъ собьётъ съ ногъ меня — меня, воспитанника пятаго класса!

— Этотъ ребёнокъ настоящій Геркулесъ, замтила мать.

— Онъ задушилъ дв зми въ колыбели, замтилъ докторъ, глядя на меня.

Тогда-то, какъ я помню, онъ представился мн докторомъ Феллемъ {У англичанъ есть эпиграмма:

I do not like you Doctor Fell,

The reason why I cannot tell,

But this alone I know full well,

I do not like you, Doctor Fell.

Я не люблю тебя, докторъ Фелль, не могу сказать по какой причин, но только это я знаю очень хорошо, что я не люблю тебя, докторъ Фелль.

Это подражаніе латинской эпиграмм Марціала:

‘Non amo te, Sabidi, mipossum dicere quare:

Hoc tautum repets: non amo te, Sabidi’.

Прим. переводч.}.

— Полно, докторъ Фирминъ! закричала мама:— я терпть не могу змй. Я помню, я видла змю въ Рим, когда мы гуляли однажды, большую, огромную змю! какая она была противная! я закричала и чуть не упала въ обморокъ. Я читала, что ихъ заговариваютъ въ Индіи, наврно и вы читали, мистеръ Пенденнсъ. Мн говорили, что вы очень свдущи, а я-такъ вовсе нтъ, а мн бы очень хотлось, но за то мужъ мой очень свдущъ — и Филь будетъ современемъ. Ты будешь очень свдущій мальчикъ, дружокъ? Онъ былъ названъ въ честь моего милаго папа, который былъ убитъ при Бусако, когда я была совсмъ, совсмъ маленькая и мы носили трауръ, а потомъ насъ взялъ къ себ дядюшка Рингудъ, но у Маріи и у меня было своё собственное состояніе, и я ужъ никакъ не думала, что выйду за доктора — мн точно также могло бы придти въ голову выйти замужъ за грума дядюшки Рингуда — но, знаете, мужъ мой одинъ изъ талантливйшихъ людей на свт. Ужь не говори — это такъ, дружокъ, ты самъ это знаешь, а когда человкъ талантливъ, я ни во что ставлю его званіе. Я всегда говорила дядюшк Рингуду: ‘я выйду за талантливаго человка, потому-что я обожаю талантливыхъ людей’, и вышла за тебя, докторъ Фирминъ — ты это знаешь, а этотъ ребёнокъ твой портретъ. Вы будете добры къ нему въ школ, сказала бдная лэди, обернувшись во мн со слезами на глазахъ: — талантливые люди всегда добры, кром дядюшки Рингуда, онъ былъ очень…

— Не хотите ли еще вина, мистеръ Пенденнисъ? спросилъ докторъ — все-таки докторъ Фелль, хотя онъ былъ очень ласковъ ко мн.— Я отдаю этого мальчугана на ваше попеченіе: я знаю, что вы побережоте его. Я надюсь, что вы сдлаете намъ удовольствіе приходить въ Паррскую улицу, когда будете свободны. При жизни моего отца мы обыкновенно приходили домой изъ школы по субботамъ и отправлялись въ театръ.

И докторъ дружески пожалъ мн руку. Я долженъ сказать, что во всё время моего знакомства съ нимъ онъ постоянно былъ ко мн добръ. Когда мы ушли, мой дядя Пенденнисъ разсказалъ мн множество исторій о граф и фамиліи Рингудъ, и какъ докторъ Фирминъ женился — женился по любви — на этой лэди, дочери Филиппа Рингуда, который былъ убитъ при Бусано, и какая она была красавица, и grande dame всегда, и если не самая умная, то, конечно, самая добрая и любезная женщина на свт.

Въ то время я привыкъ принимать мнніе моего дяди съ такимъ уваженіемъ, что и эти свднія принялъ за подлинныя. Портретъ мистриссъ Фирминъ дйствительно былъ прекрасенъ, его рисовалъ мистеръ Гарло въ тотъ годъ, какъ онъ былъ въ Рим и когда въ восемнадцать дней кончилъ вопію съ ‘Преображенія’, къ восторгу всей академіи, но я, со своей стороны, только помню слабую, худощавую, увядшую лэди, которая выходила изъ своей уборной всегда чрезвычайно поздно, и устарлыя улыбка и гримасы которой обыкновенно подстрекали мой юношескій юморъ. Она обыкновенно цаловала Фила въ лобъ и, держа руку мальчика въ своей худощавой рук, говорила:

— Кто бы предполагалъ, что такой большой мальчикъ мой сынъ?

— Будьте добры къ нему, когда меня не станетъ, сказала она мн со вздохомъ въ одинъ воскресный вечеръ, когда я прощался съ нею, и глаза ея наполнились слезами и она въ послдній разъ протянула мн свою исхудалую руку.

Докторъ, читавшій у камина, обернулся и нахмурился на нее изъ-подъ своего высокаго лоснящагося лба.

— У тебя нервы разстроены, Луиза, ты лучше ступай въ свою спальную, я ужь говорилъ теб, сказалъ онъ рзко. — Юные джентльмэны, вамъ пора отпраніяться въ Грей-Фрайярсъ. Извощикъ у дверей, Брэйсъ?

И онъ вынулъ свои часы — большіе блестящіе часы, по которымъ онъ щупалъ пульсъ столькихъ знатнйшихъ особъ, которыхъ его удивительное искусство вылечило отъ болзни. При разставаніи Филь обнялъ свою бдную мать и поцаловалъ её подъ глянцовитыми локонами, локонами накладными, и ршительно взглянулъ въ лицо отцу (взглядъ котораго обыкновенно опускался передъ взглядомъ мальчика), и угрюмо простился съ нимъ прежде чмъ мы отправились въ Грей-Фрайярсъ.

ГЛАВА II.

ВЪ ШКОЛ И ДОМА.

Я обдалъ вчера съ тремя джентльмэнами, возрастъ которыхъ можно было угадать во ихъ разговору, состоявшему по большей части изъ воспоминаній объ Итон, и насмшекъ надъ докторомъ Китомъ {Бывшій Директоръ Итонской школы. Прим. перев.}. Каждый, описывая, какъ его скли, подражалъ всми силами манер и способу операціи знаменитаго доктора. Его маленькія замчанія во время этой церемоніи принимались съ чрезвычайной шутливостью, даже свистъ розогъ пародировался съ удивительной врностью, и посл довольно продолжительнаго разговора началось описаніе той ужасной ночи, когда докторъ вызвалъ цлую толпу мальчиковъ съ постелей и скъ цлую ночь, и перескъ Богъ знаетъ сколько мятежниковъ. Все эти взрослые люди смялись, болтали, радовались и опять помолодли, разсказывая эти исторіи, каждый изъ нихъ искренно и убдительно просилъ посторонняго понять, что Китъ быль настоящій джентльмэнъ. Поговоривъ объ этомъ наказаніи, говорю я, по-крайней-мр съ часъ, они извинились передо мной, что распространились о предмет интересномъ только для нихъ, но, право, разговоръ ихъ чрезвычайно занималъ и забавлялъ меня, и я надюсь и готовъ выслушать опять вс ихъ весёлыя исторійки.

Не сердись, терпливый читатель прежнихъ сочиненій автора настоящей исторіи, если и разболтался о Грей-Фрайярс и опять изъ этой старинной школы беру героевъ нашего разсказа. Мы бываемъ молоды только разъ въ жизни. Когда мы вспоминаемъ молодость, мы еще молоды. Тотъ, надъ чьей головой пронеслись восемь или девять люстръ, если желаетъ писать о мальчикахъ, долженъ вспоминать то время, когда онъ самъ былъ мальчикомъ. Привычки ихъ измняются, талія ихъ становится или длинне или короче, воротнички ихъ торчатъ больше или меньше, но мальчикъ всё-таки мальчикъ и въ царствованіе короля Георга, и въ царствованіе его августйшей племянницы — когда-то нашей двственной королевы, а теперь заботливой матери многихъ сыновей. И мальчики честны, веселы, лнивы, шаловливы, робки, храбры, прилежны, эгоистичны, великодушны, малодушны, лживы, правдивы, добры, злы и теперь, мы прежде, тотъ, съ которымъ мы больше всего будемъ имть дло, уже джентльмэнъ зрлыхъ лтъ, прогуливающійся по улиц въ своими собственными мальчиками. Онъ не погибнетъ въ послдней глав этихъ мемуаровъ — не умрётъ отъ чахотки, его возлюбленная не будетъ плакать возл его постели, онъ не застрлится съ отчаянія, оттого, что она выйдетъ за его соперника, не убьётся, вылетвъ изъ гига, не будетъ никакимъ другимъ, образомъ убитъ въ послдней глав — нтъ, нтъ! у насъ не будетъ печальнаго конца, Филпппъ Фирминъ здоровъ и веселъ до этой минуты, не долженъ никому ни шиллинга и можетъ совершенно спокойно попивать свой портвейнъ. Итакъ, любезная миссъ, если вы желаете чахоточнаго романа, этотъ для васъ вы годится. Итакъ, юный джентльмэнъ, если вы любите меланхолика, отчаяніе и сардоническую сатиру, сдлайте одолженіе возьмите какую-нибудь другую книгу. Что у Филиппа будутъ свои непріятности, это разумется само собой, дай Богъ, чтобы он были интересны, хотя не будутъ имть печальнаго конца. Что онъ будетъ падать и спотыкаться на своёмъ пути иногда — это ужь непремнно. Ахъ, съ кмъ этого не случается на нашемъ жизненномъ пути? Не вызываетъ ли наше ненастье состраданіе нашихъ ближнихъ и такимъ образомъ не выходитъ ли добра изъ зла? Когда путешественникъ (о которомъ говорилъ Спаситель) попалъ въ руки разбойниковъ, его несчастье тронуло много сердецъ, кром его собственнаго — разбойниковъ, изранившихъ его, левита и священника, которые прошли мимо него, когда онъ лежалъ обливаясь кровью, смиреннаго самарянина, чья рука облила масломъ его рану.

Итакъ Филиппа Фирмина отвезла въ школу его мама, въ своей карет, она умоляла ключницу имть особенное попеченіе объ этомъ ангельчик, а только-что бдная лэди повернулась къ ней спиной, мистриссъ Бёнсъ опорожнила чемоданъ мальчика въ одинъ изъ шестидесяти или семидесяти маленькихъ шкапиковъ, гд лежали одяла и разныя мелочи другихъ воспитанниковъ, потомъ мистриссъ Фирминъ пожелала увидаться съ мистеромъ К*, въ дом котораго Филиппъ долженъ былъ имть квартиру со столомъ, и просила его и объяснила ему многое множества, какъ напримръ, чрезвычайную деликатность сложенія ребёнка, проч. и проч., мистеръ К*, который былъ очень добродушенъ, ласково погладилъ мальчика по голов, и послалъ за другимъ Филиппомъ, Филиппомъ Рингудомъ, кузеномъ Филя, который пріхалъ въ Грей Фрайярсъ часа за два передъ тмъ, и мистеръ К* веллъ Рингуду заботиться о мальчик, а мистриссъ Фирминъ, всхлипывая, закрываясь носовымъ платкомъ, пролепетала благословеніе ухмыляющемуся юнош и хотла-было датъ мистеру Рингуду соверенъ, но остановилась, подумавъ, что онъ уже слишкомъ большой мальчикъ и что ей негодится позволять себ такую смлость, и тотчасъ ушла, а маленькаго Филя Фирмина повели въ длинную комнату и къ его товарищамъ въ дом мистера К*, у него было много денегъ и, натурально, на другой день посл классовъ онъ пробрался въ кондитерскую, но кузенъ Рингудъ встртилъ его и укралъ у него половину купленныхъ пирожковъ. Черезъ дв недли гостепріимный докторъ и его жена пригласили своего юнаго родственника въ Старую Паррскую улицу и оба мальчика отправились туда, но Филь не упомянулъ своимъ родителямъ объ отнятыхъ пирожкахъ: можетъ быть его удержали страшныя угрозы кузена, который общалъ наказать его, когда они воротятся въ школу, если мальчикъ разскажетъ объ этомъ. Впослдствіи мастера Рингуда приглашали въ Старую Паррскую улицу раза два въ годъ, но ни мистриссъ Фирминъ, ни докторъ, ни мистеръ Фирминъ не любили сына баронета, а мистриссъ Фирминъ называла его запальчивымъ, грубымъ мальчикомъ.

Я, съ своей стороны, внезапно и рано оставилъ школу и моего маленькаго протежэ. Его бдная мать, общавшая сама прізжать за нимъ каждую субботу, не сдержала своего общанія. Смитфильдь далеко отъ Пиккадилли, а разъ сердитая корова расцарапала рогами дверцу ея кареты, заставивъ лакея спрыгнуть съ запятокъ, прямо въ свиной хлвъ, и сама лэди почувствовала такое потрясеніе, что не удивительно, если боялась посл здить въ Сити. Это приключеніе она часто разсказывала намъ. Анекдоты ея были немногочисленны, но она разсказывала ихъ безпрестанно. Иногда въ воображеніи я могу слышать ея безпрерывную простую болтовню, видть ее слабые глаза, когда она лепетала безсознательно, и наблюдать за мрачными взглядами ея красиваго, молчаливаго мужа, хмурившаго свои брови и улыбавшагося сквозь зубы. Мн кажется онъ скрежеталъ этими зубами и иногда съ сдержанной яростью. Признаться, слышать ея безконечное болтанье ему надо было имть большое терпніе. Можетъ быть онъ дурно обращался съ нею, но она раздражала его. Она, съ своей стороны, можетъ быть, была не очень умная женщина, но она была добра ко мн. Не длала ли ея ключница для меня самые лучшіе торты, не откладывала ли лакомствъ съ большихъ обдовъ для молодыхъ джентльмэновъ, когда они прізжали изъ школы домой? Не давалъ ли мн денегъ ея мужъ? Посл того, какъ я видлъ доктора Фелля нсколько разъ, первое непріятное впечатлніе, произведенное его мрачной физіономіей и зловщей красотой, исчезло. Онъ былъ джентльмэнъ, онъ жилъ въ большомъ свт, о которомъ разсказывалъ анекдоты восхитительные для мальчиковъ, и передавалъ мн бутылку какъ-будто я былъ взрослый мущина.

Я думаю и надюсь, что я помнилъ приказаніе бдной мистриссь Фирминъ быть добрымъ къ ея мальчику. Пока мы оставались вмст въ Грей-Фрайярс, я былъ защитникомъ Филиппа, когда ему было нужно мое покровительство, хотя, разумется, я не могъ всегда находиться при нёмъ, чтобы избавлять маленькаго шалуна отъ всхъ ударовъ, который направлялись на его юное личико бойцами его роста. Между нами было семь или восемь лтъ разницы (онъ говоритъ десять, это вздоръ, я это опровергаю), но я всегда отличался моей любезностью и, несмотря на разницу въ нашихъ лтахъ, часто любезно принималъ приглашеніе его отца, который сказалъ мн разъ навсегда, чтобъ я бывалъ у него по субботамъ или воскресеньямъ, когда только мн хотлось проводить Филиппа домой.

Такое приглашеніе пріятно всякому школьнику. Ухать изъ Смитфильда и показать свое лучшее платье въ Бондской улиц всегда было весело. Чванно расхаживать въ парк въ воскресенье и кивать головою товарищамъ, которые тоже тамъ расхаживали, было лучше, чмъ оставаться въ школ ‘учиться по-гречески’, какъ была поговорка, сть за обдомъ вчный ростбифъ и слушать дв проповди въ церкви. Въ Лондон можетъ быть были боле весёлыя улицы чмъ Старая Паррская, но пріятне были находиться тамъ, нежели смотрть на Госуэлльскую улицу черезъ стны Грей-Фрайярса, итакъ настоящій біографъ и покорнйшій слуга читателя находилъ домъ доктора Фирмина пріятнымъ убжищемъ. Мама часто прихварывала, а когда была здорова, вызжала въ свт съ своимъ мужемъ, но для насъ, мальчиковъ, всегда былъ хорошій обдъ съ лобимыми блюдами Филя, а посл обда мы отправлялись въ театръ, вовсе не считая унизительнымъ сидть въ партер съ мистеромъ Брэйсомъ, довреннымъ слугою доктора. По воскресеньямъ мы отправлялись въ церковь, а вечеромъ въ школу. Докторъ почти всегда давалъ намъ денегъ. Если онъ не обдалъ дома (а признаюсь, его отсутствіе не слишкомъ портило наше удовольствіе), Брэйсъ клалъ конвертики съ деньгами на сюртуки молодыхъ джентльмэновъ, а мы перекладывали это въ карманы. Кажется, школьники пренебрегаютъ такими подарками въ настоящія безкорыстныя времена.

Всё въ дом доктора Фирмина было такъ прекрасно, какъ только могло быть, однако намъ-то тамъ не было весело. На полиняломъ турецкомъ, ковр шаговъ не было слышно, комнаты били большія и вс, кром столовой, въ какомъ-то тускломъ полусвт. Портретъ мистриссъ Фирминъ глядлъ на насъ со стны и слдовалъ за нами дикими глазами фіалковаго цвта. У Филиппа были такіе же странные свтлые фіалковые глаза и такіе же каштановые волосы, въ портрет они падали длинными безпорядочными прядями на плечи лэди, облокотившейся голыми руками на арфу. Надъ буфетомъ вислъ портретъ доктора, въ чорномъ бархатномъ сюртук съ мховымъ воротникомъ, рука его лежала на череп, какъ Гамлета. Черепы быковъ съ рогами, перевитыми гирляндами {Обыкновенный архитектурный орнаментъ. Прим. перев.}, составляли весёлое украшеніе карниза, на боковомъ столик красовалась пара вазъ, подаренныхъ признательными паціентами, эти вазы казались скоре годными для похороннаго пепла, чмъ для цвтовъ или вина. Брэйсь, буфетчикъ, важный видомъ и костюмомъ, походилъ на похороннаго подрядчика. Лакей тихо двигался туда и сюда, принося намъ обдъ. Мы всегда говорили вполголоса за обдомъ.

— Эта комната не веселе утромъ, когда здсь сидятъ больные, увряю тебя, говаривалъ Филь.

Дйствительно, мы могли легко вообразить, какъ она казалась печальна. Гостиная была обита обоими цвта ревеня (изъ привязанности отца къ своему ремеслу, говорилъ мастеръ Филь), тамъ стояли рояль, арфа въ углу, въ кожаномъ футляр, къ которой томная хозяйка не прикасалась никогда, и лица всхъ казались блдными и испуганными въ большихъ зеркалахъ, которыя отражали васъ безпрестанно, такъ что вы исчезали далеко-далеко.

Старая Паррская улица была нсколько поколній мстомъ жительства докторовъ и хирурговъ. Мн кажется, дворяне, для которыхъ эта улица назначалась въ царствованіе перваго Георга, бжали оттуда, находя сосдство слишкомъ печальнымъ, а джентльмэны, въ чорныхъ сюртукахъ, овладли позолочеными мрачными комнатами, которыхъ бросило модное общество. Эти измненія моды были всегда для меня предметомъ глубокаго соображенія. Почему никто не прочтётъ нравоученій про Лондонъ, какъ про Римъ, Баальбекъ или Трою? Я люблю гулять между евреями въ Уардоурской улиц и воображать это мсто такимъ, какимъ оно было прежде, наполненнымъ портшезами и позолочеными колесницаии, съ факелами, сверкавшими въ рукахъ бгущихъ слугъ. Я нахожу угрюмое удовольствіе при мысли, что Гольдингскій сквэръ былъ когда-то пріютомъ аристократіи, а Монмоутскую улицу любилъ модный свтъ. Что можетъ помшать намъ, лондонскимъ жителямъ, задумываться надъ упадкомъ и паденіемъ мірскихъ величій и читать нашу скудную мораль? Покойный мистеръ Гиббонъ размышлялъ о своей исторіи, облокотясь о коллону Капитолія, почему и мн не задуматься о моей исторіи, прислонясь къ аркад Пантеона, не римскаго Пантеона близь піаццы Навона, гд поклонялись безсмертнымъ богамъ — безсмертнымъ богамъ, которые теперь умерли, но Пантеона въ Оксфордской улиц, милостивыя государыни, гд вы покупаете ноты, помаду, стекло и дтское бльё, и который также иметь свою исторію. Разв не отличались тамъ Сельвинъ Вальполь, Марчъ и Карлейль? Разв принцъ Флоризель на отличался въ этой зал въ своимъ домино, не танцовалъ тамъ въ напудреномъ великолпіи? а когда придверники не пустили туда хорошенькую Софи Беддли, разв молодые люди, ея обожатели, не вынули своихъ рапиръ и не покляялсь убить придверника, и, скрестивъ сверкающее оружіе надъ головой очаровательницы, не сдлали для нея торжественную арку, подъ которой она прошла улыбавшаяся, раздушоная и нарумяненая? Жизнь улицъ похожа на этихъ людей, и почему бы уличному проповднику не взять текстомъ своей проповди камни въ канавк? Ты была когда-то пріютомъ моды, о Монмоутская улица! Не сдлать ли мн изъ этой сладкой мысли текстъ для нравоучительной рчи и вызвать изъ этой развалины полезныя заключенія? О mes frres! Въ нашихъ улицахъ, когда сердца у насъ были молоды, находились великолпные проходы, блестящее общество, яркая иллюміинація, мы угощали благородную юную компанію рыцарскихъ надеждъ и высокаго честолюбія, стыдливыхъ мыслей въ блоснжной одежд, безукоризненной и двственной. Взгляните, въ амбразур окна, гд вы сидли и смотрли на звзды, пріютившись возл вашей первой возлюбленной, виситъ старое платье въ лавк мистера Моза, оно продаётся очень дешево, изношенные старые сапоги, запачканные Богъ знаетъ въ какой грязи, тоже очень дёшево. Посмотрите: на улиц, можеть быть когда-то усыпанной цвтами, нищіе дерутся за гнилыя яблоки, или валяется пьяная торговка. О Боже! о мои возлюбленные слушатели! я говорю вамъ эту обветшалую проповдь уже много лтъ. О мои весёлые собесдники! я выпилъ много чарокъ съ вами и всегда находилъ vanitas vanitatum на дн бокала!

Я люблю читать нравоученія, когда прохожу мимо этого мста. Садъ теперь заглохъ, аллеи заросли мохомъ, статуи стоятъ съ разбитыми носами, розы завяли, а соловьи перестали любиться. Старая Паррская улица — улица погребальная, экипажи, прозжающіе здсь, должны бы украшаться перьями, а лакеи, отворяющіе двери этихъ домовъ, должны бы носить плёрезы — такъ это мсто поражаетъ васъ теперь, когда вы проходите но обширной пустой мостовой. Вы жолчны, мой добрый другъ, ступайте-ка да заплатите гинею любому изъ докторовъ, которые живутъ въ этихъ домахъ, здсь есть еще доктора. Онъ пропишетъ вамъ лекарство. Господи помилуй! въ моё время для насъ, воспитанниковъ пятаго класса, это мсто было весьма сносно. Жолтый лондонскій туманъ не нагонялъ сырость на наши души и не мшалъ намъ ходить въ театры смотрть на рыцарскаго Чарльза Кембля, на тебя, моя Мирабель, мой Меркуціо, мой Фалконбриджъ: на его восхитительную дочь (о мое сумасшедшее сердце!), на классическаго Юнга, на знаменитаго Тима Кофина, на неземнаго Вандердекена. — ‘Возвратись, о моя возлюбленная! и мы никогда, никогда не разстанемся’ (гд ты, сладкозвучная пвица моей юности?) О! если бы услышать опять эту псню о ‘Пилигрим любви!’ Разъ, но — шш! — это секретъ — у насъ была ложа, пріятели доктора часто присылали ему билетъ, опера показалась намъ немножко скучной и мы отправились въ концертъ въ одинъ переулокъ, близь Ковентгардена, и слышали самыя восхитительныя круговыя псни, сидя за ужиномъ изъ сосисокъ и рубленаго картофеля, такія круговыя псни, какихъ свтъ никогда не слыхалъ посл. Мы не длали ничего дурного, но мн кажется эти было очень дурно само-по-себ. Брэйсу буфетчику не слдовало брать насъ туда, мы стращали его и заставляли везти насъ куда мы хотли. Въ комнат ключницы мы пили ромъ съ апельсиннымъ сокомъ и съ сахаромъ, мы ходили туда наслаждаться обществомъ буфетчика сосднихъ доновъ. Можетъ быть нехорошо, что насъ оставляли въ обществ слугъ. Докторъ Фирминъ узжалъ на большіе вечера, а мистриссъ Фирминъ ложилась спать. ‘Понравилось намъ вчерашнее представленіе?’ спрашивалъ насъ хозяинъ за завтракомъ. ‘О, да, намъ понравилось представленіе!’ Но моя бдная мистриссъ Фирминъ воображала, что намъ понравилась Семирамда или Donna del Lago, между тмъ какъ мы сидли въ партер въ Адельфи (на собственныя деньги), смотрли шутника Джона Рива и хохотали — хохотали до слёзъ — и оставались до тхъ поръ, пока занавсь не опускалась. А потомъ мы возвращались домой и, какъ прежде было сказано, проводили восхитительный часъ за ужиномъ и слушали анекдоты друзей мистера Брэйса, другихъ буфетчиковъ. Ахъ! вотъ право было времечко! Никогда не бывало никакихъ напитковъ такихъ вкусныхъ, какъ ромъ съ апельсиннымъ сокомъ и сахаромъ, никогда! Какъ мы притихали, когда докторъ Фирминъ, возвращаясь изъ гостей, звонилъ у парадной двери! Безъ башмаковъ пробирались мы въ наши спальни. А къ утреннему чаю приходили мы съ самыми невинными лицами и за завтракомъ слушали болтовню объ опер мистриссъ Фирминъ, а за нами стоялъ Брэйсъ и лакей съ совершенно серьёзнымъ видомъ. Гнусные лицемры!

Потомъ, сэръ, была дорожка изъ окна кабинета, или черезъ кухню, по крыш, къ одному мрачному зданію, въ которомъ я провёлъ восхитительные часы, въ самомъ гнусномъ и преступномъ наслажденіи самихъ чудныхъ маленькихъ гаванскихъ сигаръ по одному шиллингу за десять штукъ. Въ этомъ зданіи бывали когда-то конюшни и сараи, безъ сомннія, занимаемые большими фламандскими лошадьми и позолоченными каретами временъ Вальполя, но одинъ знаменитый врачъ, поселившись въ дом, сдлалъ аудиторію изъ этого зданія.

— И эта дверь, сказалъ Филь, указывая на дверь, которая вела въ задній переулокъ:— была очень удобна для того, чтобы вносить и выносить тла.

Пріятное воспоминаніе! Но теперь въ комнат было очень мало подобнаго убранства, кром ветхаго скелета въ углу, нсколько гипсовыхъ моделей череповъ, склянокъ на старомъ бюро и заржавленной сбруи на стн. Эта комната сдлалась курительною комнатою мистера Филя, когда онъ выросъ, ему казалось унизительнымъ для своего достоинства сидть въ кухн: честный буфетчикъ и ключница сами указали своему молодому барину, что тамъ лучше сидть нежели съ лакеями. Итакъ тайно и съ наслажденіемъ выкурили мы много отвратительныхъ сигаръ, въ этой печальной комнат, огромныя стны и тёмный потолокъ которой вовсе не были печальны для насъ, находившихъ запрещонныя удовольствія самыми сладостными, по нелпому обыкновенію мальчиковъ. Докторъ Фирминъ былъ врагъ куренія и даже привыкъ говорить объ этой привычк съ краснорчивымъ негодованіемъ.

— Эта привычка низкая, привычка извощиковъ, постителей кабаковъ, ирландскихъ торговокъ, говаривалъ докторъ, когда Филь и его другъ переглядывались съ тайной радостью.

Отецъ Филя былъ всегда надушонъ и опрятенъ, образецъ красиваго благоприличія. Можетъ быть онъ яснй понималъ хорошія манеры чмъ нравственность, можетъ быть его разговоръ былъ наполненъ пошлостями (говорилъ онъ по большей части о модныхъ людяхъ) и не поучителенъ, обращеніе его съ молодымъ лордомъ Эгамомъ довольно приторно и раболпно. Можетъ быть, я говорю, въ голову молодаго мистера Пенденниса приходила мысль, что его гостепріимный хозяинъ и другъ, докторъ Фирминъ, былъ, попросту сказать, старый враль, но скромные молодые люди нескоро приходятъ къ такимъ непріятнымъ заключеніямъ относительно старшихъ. Манеры доктора Фирмина были такъ хороши, лобъ его быль такъ высокъ, жабо такъ чисто, руки такъ блы и тонки, что довольно долгое время мы простодушно восхищались имъ, и не безъ огорченія начали смотрть на него въ такомъ вид, какимъ онъ дйствительно былъ — лтъ, не такимъ, каковъ онъ дйствительно былъ — ни одинъ человкъ, получившій доброе воспитаніе съ раннихъ лтъ, не можетъ судить совершенно безпристрастно о человк, который былъ добръ къ нему въ дтств.

Я неожиданно оставилъ школу, разставшись съ моимъ маленькимъ Филемъ, славнымъ, красивымъ мальчикомъ, нравившимся и старымъ и молодымъ своей миловидностью, весёлостію, своимъ мужествомъ и своей джентльмэновской осанной. Изрдка отъ него приходило письмо, исполненное той безыскусственной привязанности и нжности, которая наполняетъ сердца мальчиковъ и такъ трогательна въ ихъ письмахъ. На эти письма давалась отвты съ приличнымъ достоинствомъ и снисхожденіемъ со стороны старшаго мальчика. Нашъ скромный деревенскій домикъ поддерживалъ дружескія сношенія съ большимъ лондонскимъ отелемъ доктора Фирмина, откуда, въ своихъ визитахъ къ намъ, дядя мой, маіоръ Пенденнисъ всегда привозиль новости. Между дамами велась корреспонденція. Мы снабжали мистриссъ Фирминъ маленькими деревенскими подарками — знаками доброжелательства и признательности моей матери къ друзьямъ, которые ласкали ея сына. Я отправился своею дорогою въ университетъ, иногда видаясь съ Филемъ въ школ. Потомъ я нанялъ квартиру въ Темпл, которую онъ посщалъ съ большимъ восторгомъ, онъ любилъ нашъ простой обдъ отъ Дика {Кофейная. Примъ перев.}, и постель на диван, боле чмъ великолпныя угощенія въ Старой Паррской улиц, и свою огромную мрачную комнату въ дом отца. Онъ въ это время переросъ своего старшаго пріятеля, хотя до-сихъ-поръ всё продолжаетъ смотрть на меня съ уваженіемъ. Черезъ нсколько недль посл того, какъ моя бдная мать произнесла приговоръ надъ мистриссъ Фирминъ, она имла причину пожалть о немъ и отмнить его. Мать Филя, которая боялась, а можетъ статься ей было запрещено ухаживать за сыномъ въ его болзни въ школ, сама занемогла. Филь воротился въ Грей-Фрайярсъ въ глубокомъ траур, кучеръ и слуги тоже были въ траур, а нкій тамошній тирамъ, начавшій-было смяться и подшучивать, что у Фирмина глаза были полны слёзъ, при какомъ-то грубомъ замчаніи, получалъ строгій выговоръ отъ Сэмпсона, старшаго воспитанника, самаго сильнаго мальчика въ класс, и съ вопросомъ: ‘разв ты не видишь, грубіянъ, что бдняжка въ траур?’ получилъ порядочнаго пинка.

Когда Филиппъ Фирминъ и я встртились опять, у насъ обоихъ на шляпахъ былъ крепъ. Я не думаю, чтобы кто-нибудь изъ насъ могъ очень хорошо разсмотрть лицо другого. Я здилъ къ нему въ Паррскую улицу, въ пустой, печальный домъ, гд портретъ бдной матери всё еще вислъ въ пустой гостиной. — Она всегда любила васъ, Пенденнисъ, сказалъ Флль.— Богъ да благословитъ васъ за то, что вы были добры къ ней. Вы знаете, что значитъ терять — терять тхъ, кто любитъ насъ боле всего на свт. Я не зналъ какъ — какъ я любилъ её до-тхъ-норъ пока не лишился её.

Рыданія прерывали его слова, когда онъ говорилъ. Портретъ ея былъ вынесенъ въ маленькій кабинетъ Филя, въ ту комнату, гд онъ выказалъ презрніе въ своему отцу. Что было между ними? Молодой человкъ очень измнился. Откровенный видъ прежнихъ дней исчезъ и лицо Филиппа было дико и смло. Докторъ не позволилъ мн поговорить съ его сыномъ, когда нашолъ насъ вмст, но съ умоляющимъ взглядомъ проводилъ меня до двери и заперъ её за мною. Я чувствовалъ, что она закрылась за двумя несчастными людьми.

ГЛАВА III.

КОНСУЛЬТАЦІЯ.

Заглянуть мн въ секреты Фирмина и найти ключъ къ этой тайн? Какой скелетъ былъ у него въ шкапу? Вы можетъ быть вспомните стихи о череп одного англійскаго поэта: замтили вы, какъ поэтъ уврялъ, что этотъ черепъ непремнно принадлежалъ женщин? Такіе черепы заперты въ сердцахъ и воспоминаніи многихъ мущинъ. Вы знаете, у Синей Бороды былъ цлый музей изъ нихъ, какъ безразсудная послдняя жена его узнала на свое горе. А съ другой стороны дамы, ни полагаемъ, выберутъ себ такіе черепы, которые носили бороды, когда были во плоти. Если вамъ дадутъ хорошенькій запертый шкапъ, въ которомъ хранятся скелеты, шкапъ, принадлежащій мущин извстныхъ лтъ, чтобы узнали полъ того, кому принадлежали эти кости, вамъ не нужны ни отмычка, ни кузнецъ. Вамъ не нужно выламывать замокъ: мы знаемъ что внутри — мы лукавые плуты и свтскіе люди. Убійствъ, я полагаю, бываетъ на свт немного — не враги наши, не жертвы нашей ненависти и гнва уничтожены, лишены жизни и заперты въ этомъ шкапу, подальше отъ нашихъ глазъ: не запрятали ли мы въ шкапы и склянки тла вашихъ умершихъ возлюбленныхъ, милостивый государь и милостивая государыня? Итакъ, хотя я не имлъ ключа, однако я могъ видть сквозь стны шкапа скелетъ внутри.

Хотя старшій Фирминъ проводилъ меня до дверей и пересталъ слдовать за мной глазами, но когда я завернулъ за уголъ улицы, я былъ увренъ, что Филь скоро откроетъ мн свою душу или дастъ какой-нибудь ключъ къ этой тайн. Я услышу отъ него, почему его румяныя щоки впали, зачмъ его свжій голосъ, который я помню такимъ откровеннымъ и весёлымъ, былъ теперь суровъ и саркастиченъ, и тоны его иногда непріятно звучали въ ушахъ слушателя, а смхъ его было больно слышать. Я тревожился о самомъ Филипп. Молодой человкъ получилъ въ наслдство отъ матери значительное состояніе — восемьсотъ или девятьсотъ фунтовъ годового дохода, какъ мы слышали всегда. Онъ жилъ роскошно, чтобы не сказать расточительно. Я думалъ, что юношескія угрызенія Филиппа были его скелетомъ и огорчался при мысли, что онъ попалъ въ бду. Мальчикъ былъ расточителенъ и упрямъ, а отецъ взыскателенъ и раздражонъ.

Я встртилъ моего стараго пріятеля, доктора Гуденофа, въ клуб въ одинъ вечеръ, и такъ какъ мы обдали вмст, я разговорился съ нимъ о его бывшемъ паціент и напомнилъ ему тотъ день, много лтъ назадъ, когда мальчикъ лежалъ больной въ школ и когда моя бдная мать и филиппова били еще живы.

Гуденофъ принялъ очень серьёзный видъ.

— Да, сказалъ онъ,— мальчикъ былъ очень боленъ, онъ былъ при смерти въ то время — въ то время — когда его мать жила на остров Уайт, а отецъ ухаживалъ за герцогомъ. Мы думали одно время, что ему уже пришелъ конецъ, но…

— Но искусный докторъ сталъ между нимъ и pallida mor.

— Искусный докторъ? нтъ! хорошая сидлка! Съ мальчикомъ былъ бредъ и ему вздумалось-было выпрыгнуть изъ окна, онъ сдлалъ бы это, если бы не моя сидлка. Вы ее знаете.

— Какъ? Сестрица?

— Да, Сестрица.

— Такъ это она ухаживала за Филемъ въ болзни и спасла его жизнь? Пью за ея здоровье. Добрая душа!

— Добрая! сказалъ докторъ грубымъ голосомъ и нахмуривъ брови. (Онъ, бывало, чмъ боле растрогается, тмъ свирпе становится.) Добрая! Хотите еще кусочекъ утки? — Возьмите. Вы ужь довольно ее покушали, а она очень не здорова. Добрая, сэръ? Если бы не женщины, огнь небесный давно сжогъ бы этотъ міръ. Ваша милая мать была одна изъ добрыхъ женщинъ. Я лечилъ васъ, когда вы были больны, въ этой ужасной вашей квартир въ Темпл, въ то самое время, когда молодой Фирминъ былъ боленъ въ Грей-Фрайярсъ. Это по моей милости на свт живутъ два лишніе шалуна.

— Отчего мистеръ Фирминъ не похалъ къ сыну?

— Гм! нервы слишкомъ деликатны. Впрочемъ, онъ прізжалъ. Легокъ на помин!

Въ эту минуту тотъ, о комъ мы говорили, то-есть отецъ Филя, бывшій членомъ нашего клуба, вошолъ въ столовую высокій, величественный и блдный, съ своей стереотипной улыбкой и съ граціознымъ жестомъ своей красивой руки. Улыбка Фирмина какъ-то странно подёргивала его красивыя черты. Когда вы подходили къ нему, онъ вытягивалъ губы, сморщивая челюсти (чтобы образовались ямочки), вроятно, съ каждой стороны. Между тмъ глаза его выкатывались съ какимъ-то меланхолическимъ выраженіемъ и совершенно отдльно отъ той продлки, которая происходила съ его ртомъ. Губы говорили: ‘я джентльмэнъ съ прекрасными манерами и съ очаровательной ловкостью, и предположеніе, что я радъ васъ видть. Какъ какъ вы поживаете?’ Уныло глядли чорные глаза. Я знаю одно или два, но только одно или два мужскія лица, которыя, несмотря на свою озабоченность, могутъ все-таки улыбаться такъ, чтобы улыбка разливалась по всему лицу.

Гуденофъ угрюмо кивнулъ головою на улыбку другого доктора, который кротко взглянулъ на нашъ столъ, поддерживая подбородокъ своей красивою рукою.

— Какъ поживаете? заворчалъ Гуденофъ.— А юноша здоровъ?

— Юноша сидитъ и куритъ сигары съ самаго утра съ своими пріятелями, сказалъ Фирминъ съ грустною улыбкой, направленной въ этотъ разъ на меня.— Мальчики всегда будутъ мальчиками.

И онъ задумчиво отошолъ отъ насъ, дружески кивнувъ мн головою, взглянулъ на карту обда. Съ меланхолической граціей, указалъ рукою въ блестящихъ перстняхъ, на выбранныя имъ блюда и пошолъ улыбаться другому знакомому къ отдаленному столу,

— Я думалъ, что онъ сядетъ за этотъ столъ, сказалъ циническій confrre {Собратъ.} Фирмина.

— На сквозномъ втру? Разв вы не видите какъ пылаютъ свчи? Это самое дурное мсто во всей комнат.

— Да, но разв вы не видите кто сидитъ за сосднимъ столомъ?

За сосднимъ столомъ сидлъ очень богатый лордъ. Онъ ворчалъ на дурные бараньи котлеты и хересъ, которыхъ онъ веллъ подать себ на обдъ, но такъ какъ его сіятельство не будетъ имть никакого дла съ нашей послдующей исторіей, разумется, мы не будемъ такъ нескромны, чтобы назвать его по имени. Мы могли видть какъ Фирминъ улыбался своему сосду съ самой кроткой меланхоліей, какъ слуги принесли блюда, которыя спросилъ докторъ для своего обда. Онъ не любилъ бараньихъ котлетъ и грубаго хереса — я это зналъ, я, участвовавшій во многихъ пирахъ за его столомъ. Я могъ видть какъ брильянты сверкали на его красивой рук — когда онъ деликатно наливалъ пнящееся вино изъ вазы со льдомъ, стоявшей возл него — щедрой рук, дарившей мн много совереновъ, когда я былъ мальчикомъ.

— Я не могу не любить его, сказалъ я моему собесднику, презрительный взглядъ котораго время отъ времени устремлялся на его собрата.

— Этотъ портвейнъ очень сладокъ. Теперь почти всякій портвейнъ сладокъ, замтилъ докторъ.

— Онъ былъ очень добръ ко мн, когда я былъ въ школ, и Филиппъ былъ такой славный мальчикъ.

— Красивый мальчикъ. Сохранилъ онъ свою красоту? Отецъ былъ красивый мущина — очень. Убійца дамъ — то-есть не въ практик, прибавилъ угрюмый докторъ. — А мальчикъ что длаетъ?

— Онъ въ университет. У него есть состояніе его матери, онъ сумасброденъ, кутитъ, и я боюсь, что онъ немножко портится.

— Не-уже-ли? Впрочемъ, не удивляюсь, заворчалъ Гуденофъ.

Мы говорили очень откровенно и пріятно до появленія другого доктора, но съ приходомъ фирмана Гуденофъ пересталъ разговаривать. Онъ вышелъ изъ столовой въ гостиную и слъ читать романъ до-тхъ-поръ, пока не настала пора хать къ больнымъ или домой.

Для меня было ясно, что доктора не любили другъ друга, что между Филиппомъ и его отцомъ были несогласія, но причину этихъ несогласій мн оставалось еще узнать. Эта исторія доходила до меня отрывками здсь — изъ признаній, тамъ — изъ разсказовъ и изъ моихъ собственныхъ выводовъ. Я, разумется, не могъ присутствовать при многихъ сценахъ, которыя мн придётся разсказывать, какъ-будто я былъ ихъ свидтелемъ, и поза, разговоръ, мысли Филиппа и его друзей, такъ какъ они здсь разсказываются, безъ сомннія, фантазія разскащика во многихъ случаяхъ, но исторія эта также подлинна, какъ многія другія исторіи, и читателю слдуетъ только придать ей такую степень вры, какую она заслуживаетъ по его мннію, по своему правдоподобію.

Намъ надо не только обратиться въ той болзни, которая сдлалась съ Филиппомъ Фирминомъ въ Грей-Фрайярс, но вернуться еще дале въ періоду, который я не могу въ точности опредлить.

Воспитанники старой Гэндишской приготовительной академіи живописи можетъ быть помнятъ смшного, маленькаго человчка, съ большимъ, страннымъ талантомъ, относительно котораго мннія друзей его были разногласны. Геній, или гаеръ былъ Эндрю, это было всегда спорнымъ пунктомъ между постителями бильярдной въ Греческой улиц и благородныхъ учениковъ академіи художествъ. Онъ могъ быть сумасшедшимъ и нелпымъ, онъ могъ тоже имть талантъ: такіе характеры встрчаются и въ искусств и въ литератур. Отъ коверкалъ англійскій языкъ, онъ былъ изумительно несвдущъ, онъ наряжалъ свою маленькую фигурку въ самый фантастическій костюмъ, въ самыя странные и дешовые наряды, онъ носилъ бороду — Господи помилуй! двадцать лтъ тому назадъ бороды въ Великобританіи были весьма обыкновенны. Онъ былъ самое жеманное существо, и если вы глядли на него, онъ принималъ позы до того смшныя и грязныя, что если у васъ въ передней ждалъ кредиторъ, или вашу картину не приняли въ академію — словомъ, если вы страдали отъ какимъ-нибудь подобнымъ бдствіемъ — вы все-таки не могли удержаться отъ смха. Онъ быль предметомъ насмшекъ для всхъ своихъ знакомыхъ, но у него было самое любящее, кроткое, врное, благородное сердце, когда-либо бившееся въ маленькой груди. Онъ теперь покоится вчнымъ сномъ, его палитра и мольбертъ брошены въ печку, его геній, имвшій нсколько вспышекъ, никогда не сіялъ ярко, и угасъ. Въ одномъ старомъ альбом, которому уже боле чмъ двадцать лтъ, я иногда гляжу на странные, дикіе эскизы бднаго Эндрю. Онъ, можетъ быть, сдлалъ бы что-нибудь если бы оставался бднымъ, но одна богатая вдова, которую онъ встртилъ въ Рим, влюбилась въ страннаго странствующаго живописца, пустилась за нимъ въ погоню въ Англію и заставила его почти насильно женился на ней. Геній его притупился подъ раболпствомъ, онъ прожилъ только нсколько лтъ и умеръ отъ чахотки, отъ которой искусство доктора Гуденофа не могло вылечить его.

Въ одинъ день, когда онъ халъ съ женою въ ея великолпномъ баруш по Гэймаркету, онъ вдругъ веллъ кучеру остановиться, выпрыгнулъ изъ коляски прежде чмъ были опущены ступеньки, и его изумленная жена увидала, что онъ пожимаетъ руку бдно одтой женщины, которая проходила мимо — пожимаетъ об ея руки, и плачетъ, и размахиваетъ руками, и дёргаетъ бороду и усы — его привычка, когда онъ былъ взволнованъ. Мистриссъ Монфишэ (она была богатая мистриссъ Керрикфергусъ, прежде чмъ вышла за живописца), жена молодого мужа, выпрыгнувшаго изъ ея коляски для того, чтобы обласкать молодую женщину, проходившую по улиц, очень могла разстроиться этой демонстраціей, но она была женщина очень добрая, и когда Монфишэ, свъ опять фамильный экипажъ, разсказалъ своей жен исторію женщины, съ которой отъ только-что простился, она наплакалась вдоволь. Она велла кучеру хать прямо домой, побжала въ свои комнаты и вынесла оттуда огромный мшокъ съ разною одеждою, а буфетчикъ запыхавшись, тащилъ за нею корзину съ виномъ и пирогъ, она похала съ своимъ довольнымъ Эндрю въ переулокъ Сен-Мартенскій, гд жила бдная женщина, съ которой онъ только-что разговаривалъ.

Богу было угодно, среди ея ужаснаго злополучія, послать ей друзей и помощь. Она страдала отъ несчастья и бдности: её малодушно бросили. Человкъ, называвшій себя Брандономъ, когда онъ нанялъ квартиру въ дом ея отца, женился на ней, привезъ её въ Лондонъ и бросилъ когда она ему надола. Она имла причину думать, что онъ назвался фальшивымъ именемъ, когда нанималъ квартиру ея отца: онъ бжалъ черезъ нсколько мсяцевъ и она никогда не узнала его настоящаго имени. Когда онъ бросилъ её, она воротилась къ своему отцу, человку слабому, который былъ женатъ на самовластной женщин, притворившейся будто она не вритъ ея браку, и выгнавшей её изъ дома. Въ отчаяніи и почти помшавшись, она воротилась съ Лондонъ, гд у ней оставались еще кое-какія вещи посл бжавшаго мужа. Онъ общалъ, оставляя её, присылать ей денегъ, но или онъ не присылалъ, или она не приняла — и въ своёмъ безумств и отчаяніи потеряла то ужасное письмо, въ которомъ они объявлялъ о своемъ побг а о томъ, что онъ былъ женатъ прежде, и что преслдовать значило погубить его, а онъ зналъ, что она никогда этого не сдлаетъ — нтъ, какъ бы жестоко не оскорбилъ онъ её.

Она осталась безъ копейки, брошеная всми — разставшись съ послдней вещицей, напоминавшей ей ея кратковременную любовь, продавъ послдніе остатки своего бднаго гардероба, одна въ огромной лондонской пустын, когда Богу было угодно послать ей помощь въ особ стараго друга, который зналъ её и даже любилъ въ боле счастливые дни. Когда самаряне явились въ этой бдной женщин, они нашли её больной и дрожавшей отъ лихорадки. Они привезли къ ней своего доктора, который никогда ни къ кому не спшитъ такъ, какъ къ бднымъ. Стоя у постели, которую окружали добрые друзья, пріхавшіе помочь ей, онъ услыхалъ ея печальную исторію, узналъ какъ она доврилась и какъ была брошена.

Отецъ ея былъ человкъ изъ низкаго класса, но видвшій лучшіе дни, а въ обращеніи бдной мистриссъ Брандонъ было столько кротости и простоты, что добрый докторъ до крайности растрогался. Она не имла большого образованія, кром того, которое даютъ иногда безмолвіе, продолжительное страданіе и уединеніе. Когда она выздоровла, ей предстояло встртить и преодолть бдность. Какъ будетъ она жить? Докторъ привязался къ ней какъ къ родной дочери. Она была опрятна, бережлива и иногда отличалась такой простой весёлостью. Цвтокъ зацвлъ, когда солнечный лучъ коснулся его. Вся ея жизнь до-сихъ-поръ леденла отъ небреженія, тиранства и мрака.

Мистеръ Монфишэ такъ часто началъ прізжать въ маленькой отвержениц, которой онъ помогъ, что я долженъ сказать, что мистриссъ Моифишэ сдлалась истерически ревнива и караулила его на лстниц, когда онъ сходилъ, завернувшись въ свой испанскій плащъ, кидалась на него и называла его чудовищемъ. Гуденофъ также, кажется, подозрвалъ Монфишэ, а Монфишэ — Гуденофа. Но докторъ клялся, что онъ никогда не имлъ другихъ чувствъ, кром чувствъ отца къ своей бдной протежэ, и никакой отецъ не могъ быть нжне. Онъ не старался вывести её изъ ея положенія въ жизни, онъ нашолъ, или она сама нашла, работу, которой она могла заниматься.

— Папа всегда говорилъ, что никто не ухаживалъ за нимъ такъ хорошо, какъ я, сказала она:— я думаю, что я могу длать это лучше всего другого, кром шитья, но я боле люблю быть полезной бднымъ больнымъ. Тогда я не думаю о себ самой, сэр.

И къ этому занятію добрый мистеръ Гуденофъ пріучилъ её. Вдова, на который отецъ мистриссъ Брандонъ женился, умерла и ея дочери не хотли держать его, отзываясь очень непочтительно о старомъ мистер Ганн, который дйствительно былъ слабоумный старикъ, и тогда Каролина поспшила на помощь къ своему старому отцу. Эта маленькая Каролина была преспособная. Она скопила нсколько денегъ. Гуденофь снабдилъ мистриссъ Брандонъ мёбелью изъ своей дачи, которая была ему не нужна. Она вздумала пускать къ себ жильцовъ. Монфишэ снялъ съ нея портретъ. Въ ней былъ свой родъ красоты, которымъ восхищались художники. Когда съ академикомъ Ридли сдлалась оспа, она ходила за нимъ и заразилась. Она не заботилась объ этомъ.

— Красоту мою это не испортитъ, говорила она.

И дйствительно, красота ея не испортилась. Болзнь очень милостиво обошлась съ ея скромнымъ личикомъ. Не знаю кто ей далъ ея прозваніе, но у ней былъ славный просторный домъ въ Торнгофской улиц, въ первомъ и во второмъ этаж жилъ художникъ, и противъ ‘Сестрицы’ никто никогда не сказалъ дурного слова, потому-что въ комнатк нижняго этажа вчно сидлъ ея отецъ, прихлёбывая грогъ. Её мы прозвали ‘Сестрицей’, а отца ея ‘капитаномъ’ — это былъ лнивый, хвастливый, добрый старикъ — капитанъ не слишкомъ почтенный и очень весёлый, хотя поведеніе дтей, говорилъ онъ, разбило его сердце.

Не знаю, сколько лтъ Сестрица исполняла эту должностъ, когда Филиппъ Фирминъ занемогъ скарлатиной, она сдлалась съ нимъ передъ самыми вакаціями, когда вс мальчики разъхались домой. Такъ-какъ отецъ Филя былъ въ отсутствіи, то послали за докторомъ Гуденофомъ, а тотъ прислалъ свою сидлку. Больному сдлалось хуже до такой степени даже, что доктора Фирмина вызвали съ острова Уайта и онъ пріхалъ въ одинъ вечеръ въ Грей-Фрайярсъ — Грей-Фрайярсъ, столь безмолвный нын, столь шумный въ другое время отъ криковъ и толпы учениковъ въ саду.

Карета доктора Гуденофа стояла у дверей, когда подъхала карета доктора Фирмина.

— Каковъ мальчикъ?

— Ему было очень худо. Онъ бредилъ цлый день, болталъ и смялся какъ сумасшедшій, сказалъ слуга.

Отецъ побжалъ наверхъ.

Филь лежалъ въ большой комнат, въ которой было много пустыхъ кроватей воспитанниковъ, разъхавшихся домой. Окна отворялись на Грей-Фрайярскій сквэръ. Гуденофъ услыхалъ какъ подъхала карета его собрата и врно угадалъ, что пріхалъ отецъ Филя. Онъ вышелъ и встртилъ Фирмина въ передней.

— Голова немножко разстроилась. Теперь лучше, онъ спокоенъ.

И докторъ прошепталъ другому доктору какъ онъ лечилъ больного.

Фирминъ тихо вошолъ къ больному, возл котораго стояла Сестрица.

— Это кто? спросилъ Филь.

— Это я, милый, твой отецъ, сказалъ докторъ съ истинной нжностью въ голос.

Сестрица вдругъ обернулась и грохнулась какъ камень возл постели.

— Гнусный злодй! сказалъ Гуденофъ съ ругательствомъ и длая шагъ вперёдъ.— Это былъ ты!

— Шш! Вспомните о больномъ, докторъ Гуденофъ, сказалъ другой врачъ.

Глава IV.

ЗНАТНАЯ СЕМЬЯ.

Составили вы себ имніе о вопрос казаться и быть? Я говорю о томъ, что, положимъ, вы бдны, справедливо ли съ вашей стороны казаться богатымъ? Имютъ ли люди право принимать ложный видъ? Можно ли васъ оправдать, когда вы голодаете за обдомъ для того, чтобы держать экипажъ, когда вы ведёте такое роскошное хозяйство, что не можете помочь бдному родственнику, одваете вашихъ дочерей въ дорогіе наряды, потому-что он знакомы съ двушками, родители которыхъ вдвое богаче васъ? Иногда трудно сказать гд кончается честная гордость и начинается лицемріе. Выставлять на показъ вашу бдность низко и раболпно, также гнусно, какъ нищему выпрашивать состраданіе, показывая свои язвы. Но выдавать себя за богатаго — роскошничать и мотать втрое боле за одинъ разъ, когда вы приглашаете вашихъ знакомыхъ, а остальные время глодать чорствый хлбъ и сидть при одной свч — чего достойны люди, употребляющіе такой обманъ: похвалъ или розогъ? Иногда это благородная гордость, а иногда — низкое плутовство. Когда я вижу Евгенію съ ея милыми дтьми, опрятную, весёлую, не показывающую ни малйшей тни бдности, не произносящую ни малйшей жалобы, увряющую, что Скандерфильдъ, ея мужъ, обращается съ ней хорошо и добръ сердцемъ, и опровергающую, что онъ оставляетъ её и ея малютокъ въ нужд — я восхищаюсь этой благородной ложью, уважаю чудное постоянство и терпливость, которая пренебрегаетъ состраданіемъ. Когда я сижу за столомъ бдной Іезавель, которая угощаетъ меня своей притворной добротой и своимъ жалкимъ великолпіемъ, я только сержусь на ея гостепріимство, и этотъ обдъ, гость и хозяинъ, вс вмст фальшивы.

Обденный столъ Тальбота Туисдена великъ, а гости самые почотные. Тутъ всегда два-три важные барина и почтенная вдова обдающая въ знатныхъ домахъ. Буфетчикъ предлагаетъ вамъ вина, передъ мистриссъ Туисденъ лежитъ menu du diner, и читая его, вы, пожалуй, вообразите будто вы на хорошемъ обид. А кушанья похожи на рубленую солонину. О, какъ уныло искрится это слабое шампанское! хересъ изъ трактира, бордоское кисло, портвейнъ вяжетъ ротъ! Я пробовалъ это все, говорю я вамъ. Это — поддльное вино, подложный обдъ, подложный пріёмъ, подложная весёлость между собравшимися гостями. Я чувствую, что эта женщина считаетъ котлетки, когда ихъ уносятъ со стола, можетъ быть она жадно смотритъ на ту, которую вы съ трудомъ стараетесь проглотить. Она пересчитала каждую свчку, при которой поваръ стряпалъ обдъ. Объ остаткахъ вина въ этихъ жалкихъ бутылкахъ буфетчикъ долженъ завтра дать отчотъ, если вы не принадлежите къ большому свту, Туисденъ съ женою считаютъ себя лучше васъ и серьёзно покровительствуютъ вамъ. Они думаютъ, что длаютъ вамъ честь приглашая на эти отвратительные обды, на которые они съ важностью приглашаютъ самыхъ важныхъ людей. Я право встрчалъ тамъ Уинтона — знаменитаго Уинтона — дававшаго лучшіе обды на свт (ахъ, какое занятіе для мущины!), и наблюдалъ за нимъ и примтилъ какое удивленіе овладло имъ, когда онъ отвдывалъ и отдавалъ лакею блюдо за блюдомъ, рюмку за рюмкой.

— Попробуйте это шато-марго, Уинтонъ! кричитъ хозяинъ:— это то самое, которое мы вывезли съ Боттльби.

Вывезли! Я вижу лицо Уинтона, когда онъ пробуетъ вино и ставитъ рюмку на столъ. Онъ не любитъ говорить объ этомъ обд. Онъ потерялъ день. Туисденъ продолжаетъ приглашать его каждый годъ, онъ продолжаетъ надяться, что и его пригласятъ съ мистриссъ Туисденъ и и дочерьми, и громко выражаетъ своё удивленіе въ клуб, говоря:

— Чортъ побери этого Уинтона! онъ не прислалъ мн дичи ныншній годъ!

Когда прізжаютъ заграничные герцоги и принцы, Туисденъ прямо подходитъ къ нимъ и приглашаетъ ихъ къ себ. Иногда они подутъ къ нему разъ, а потомъ спрашиваютъ: ‘Qui donc est ce Monsieur Tuisden, qui est si drle?’ Онъ протолкается къ нимъ на вечерахъ у министровъ и прямо подаётъ имъ руку. А тихая мистриссъ Туисденъ вертится, толкается, пожалуй, наступаетъ на ноги, вмст съ дочерьми, пока не сунется на глаза великому человку и не улыбнётся и не поклонится ему. Туисденъ дружески жмётъ руку счастливцамъ. Онъ говоритъ успху: ‘браво!’ Напротивъ, я никогда не видалъ человка, у котораго доставало бы-столько духа пренебрегать несчастными, или у котораго хватало бы столько смлости забывать о тхъ, о комъ онъ не хочетъ вспоминать. Еслибы этотъ левитъ встртилъ путешественника, ограбленнаго разбойниками, вы думаете, онъ остановился бы помочь павшему человку? Онъ не далъ бы ни вина, на масла, ни денегъ, онъ прошолъ бы мимо, совершенно довольный своими собственными добродтелями, а того оставили бы добраться, какъ онъ можетъ, въ Іерихонъ.

Это что такое? Разв я сержусь на то, что Туисденъ пересталъ приглашать меня на свой уксусъ и своё рубленое сно? Нтъ. Не думаю. Разв я обижаюсь на то, что мистриссъ Туисденъ иногда покровительствуетъ моей жен, а иногда не хочетъ её знать? Можетъ-быть. Только одн женщины знаютъ вполн дерзость женщинъ другъ къ другу вы свт. Это очень обветшалое замчаніе. Он принимаютъ и наносятъ раны, вжливо улыбаясь. Томъ Сэйеръ {Извстный боксеръ. Прим. перев.} могъ веселе ихъ принимать удары. Еслибы было видно подъ кожей, вы нашли бы ихъ маленькія сердечки проткнутыми насквозь маленькими ранками. Я увряю, что я видлъ какъ моя собственная жена вносила дерзость этой женщины съ такимъ же спокойнымъ и безстрастнымъ лицомъ, какъ выноситъ она разговоръ старика Туисдена и его длинныя исторіи, которыя право могутъ свести съ ума. О, нтъ! я вовсе не сержусь. Я вижу это по тому, какъ я пишу объ этихъ людяхъ. Кстати, между-тмъ, какъ я излагаю это чистосердечное мнніе о Туисденахъ, остановлюсь ли я иногда сообразить что они думаютъ обо мн? Какое мн дло? Пусть думаютъ что хотятъ. А пока мы кланяемся другъ другу въ гостяхъ. Мы болзненно улыбаемся другъ другу. А что касается до обдомъ въ Бонашской улиц, я надюсь, что они нравятся тмъ, кого приглашаютъ на нихъ.

Туисденъ нын чиновникъ въ придворной контор Пудры и Помады, а сынъ его тамъ же писаремъ. Когда дочери начали вызжать, он были прехорошенькія — даже моя жена сознаётся въ этомъ. Одна изъ нихъ каждый день здила верхомъ въ парк съ отцомъ или братомъ и зная, какое онъ получалъ жалованье и какое состояніе было у его жены, и сколько онъ платилъ за квартиру въ Бошанской улиц, вс удивлялись, какъ Туисдены могли сводить концы съ концами. У нихъ были лошади, экипажъ и большое хозяйство, на содержаніе котораго шло по-крайней-мр пяти тысячъ въ годъ, а они и вполовину не имли того, какъ всмъ было извстно, полагали, что старикъ Рингудъ помогалъ своей племянниц. Конечно, она тяжко трудилась для этого. Я только-что говорилъ о ранахъ, у иныхъ и бдные бока и грудъ бываютъ проткнуты насквозь, факиры не бичуютъ себя усердне нкоторыхъ свтскихъ изувровъ, а такъ-какъ наказаніе служитъ поученіемъ, будемъ надяться, что свтъ шибко хлещетъ по спин и плечамъ, и славно дйствуетъ бичомъ.

Когда старикъ Рингудъ, въ конц своей жизни, прізжалъ навщать свою милую племянницу и ея мужа и дтей, онъ всегда привозилъ въ карман плеть и хлесталъ ею всхъ въ дом. Онъ насмхался надъ бдностью, надъ притязаніями, надъ низостью этихъ людей, когда они становились передъ нимъ на колна и воздавали ему почести. Отецъ и мать дрожа приводили дочерей получить наказаніе и, жалобно улыбаясь, сами принимали оплеухи въ присутствіи своихъ дтей.

— А! говорила гувернантка француженка, скрежеща своими блыми зубами:— я люблю когда прізжаетъ милордъ. Вы каждый день хлещете меня, а милордъ хлещетъ васъ, а вы становитесь на колни и цалуете плеть.

Они точно становились на колни и принимали бичеваніе съ примрной твёрдостью. Иногда бичъ падалъ на спину папа, иногда на спину мама, а иногда хлесталъ Агнесу, а иногда хорошенькія плечики Бланшъ. Но мн кажется, что милордъ боле всего любилъ раздлываться съ наслдникомъ дома, молодымъ Рингудомъ Туисденомъ. Тщеславіе Ринга было очень тонкокожее. Эгоизмъ его легко было ранить, а кривлянья его при наказаніи забавляли стараго мучителя.

Когда подъзжалъ экипажъ милорда — скромный маленькій коричневый грумъ, съ чудной лошадью, съ кучеромъ, похожимъ на лорда канцлера, и великолпнйшимъ лакеемъ — дамы, знавшій топотъ колёсъ его экипажа и ссорившіяся въ гостиной, заключали перемиріе, мама пишетъ за столомъ прекраснымъ, чоткимъ почеркомъ, которымъ восхищаемся мы вс, Бланшъ сидитъ за книгой, Агнеса совершенно естественно встаётъ изъ-за фортепьяно. Ссора между этими кроткими, улыбающимися, деликатными созданіями! Невозможно! отъ самаго обыкновеннаго женскаго лицемрія какъ мущины краснли бы и конфузились, а какъ легко, какъ граціозно, съ какимъ совершенствомъ женщины длаютъ это!

— Ну, заворчалъ милордъ: — вы вс приняли такія милыя позы, что наврно вы грызлись. Я подозрваю, Марія, что мущинамъ должно быть извстію какой чертовски дурной характеръ у нашихъ двочекъ. Кто можетъ видть какъ вы дерётесь? Вы вдь умете притихнуть при другихъ, маленькія обезьяночки. Я скажу вамъ вотъ что: врно горничныя разсказываютъ лакеямъ въ комнат ключницы, а лакеи своимъ господамъ. Честное слово, въ прошломъ году въ Унгиэм Гринудъ испугался. Отличная была партія, прекрасный домъ въ город и въ деревн. Матери у него нтъ, Ангеса могла бы длать что хотла, еслибы не…

— Не вс ангелы въ нашемъ семейств, дядюшка! вскричала, покрасневъ, миссь Агнеса.

— И мать ваша слишкомъ бойка на языкъ. Мущины боялись тебя, Марія: я слышалъ это отъ многихъ молодыхъ людей, въ Уайт {Модный клубъ въ Лондон. Прим. перев.} объ этомъ говорятъ совершенно свободно. Жаль двушекъ, очень жаль! Мн приходятъ и говорятъ Джэуъ Голль и другіе, бывающіе везд.

— Право мн всё равно, что говоритъ обо мн капитанъ Голль — противный негодяй! кричитъ Бланшъ.

— Вотъ вы и сбсились! Голль никогда не имлъ своего собственнаго мннія, онъ только подхватываетъ и разноситъ что говорятъ другіе. И онъ разсказываетъ будто вс мущины говорятъ, что они боятся вашей матери. Что вы, полно-те! Голль не иметъ своего мннія. Кто-нибудь вздумаетъ совершить убійство, а Голль будетъ ждать у дверей. Самый скромный человкъ. Но я поручилъ ему разспросить о васъ. И вотъ что я слышу. И онъ говоритъ, что Агнеса строитъ глазки докторскому сыну.

— Какъ ему не стыдно! кричитъ Агнеса, проливая слёзы подъ своею пыткой.

— Она старше его, но это не препятствіе. Красивый мальчикъ, вы врно не будете противиться? У него есть деньги и материнскія и отцовскія: онъ долженъ быть богатъ. Пошлый, но талантливый и ршительный человкъ этотъ докторъ — и человкъ способный, какъ я подозрваю, на всё. Не буду удивляться, если онъ женится на какой-нибудь богатой вдовушк. Эти доктора имютъ огромное вліяніе на женщинъ и, если я не ошибаюсь, Марія, твоя бдная сестра подцпила…

— Дядюшка! вскрикиваетъ мистриссъ Туисденъ, указывая на дочерей: — при нихъ…

— При этихъ невинныхъ овечкахъ! Гм! Ну, я думаю, что Фирминъ изъ породы волковъ, и старый вельможа смётся и выставляетъ свои свирпые клыки.

— Съ огорченіемъ долженъ сказать, милордъ, что я согласенъ съ вами, замчаетъ мистеръ Туисденъ.— Я не думаю, чтобы Фирминъ былъ человкъ съ высокими правилами. Талантливый человкъ? Да. Человкъ образованный? Да. Хорошій докторъ? Да, Человкъ, которому удаётся въ жизни? Да! Но что такое человкъ безъ правилъ?

— Вамъ слдовало бы быть пасторомъ, Туисденъ.

— И другіе то же говорили, милордъ. Моя бдная матушка часто сожалла, что я не выбралъ духовное званіе. Когда я былъ въ Кэмбриджскомъ университет, я постоянно говорилъ въ нашемъ политическомъ клуб. Я практиковался въ искусств говорить рчи. Я не скрываю отъ васъ, что моею цлью была публичная жизнь. Признаюсь откровенно, что Нижняя Палата была бы моей сферой, а если бы мн позволили мои средства, я непремнно выдвинулся бы вперёдъ.

Лордъ Рингудъ улыбнулся и подмигнулъ племянниц.

— Онъ хочетъ сказать, моя милая, что ему хотлось бы ораторствовать на мой счотъ, и что мн слдовало бы предложить его депутатомъ отъ Уипгэма.

— Я думаю найдутся члены парламента и похуже, замтилъ мистеръ Туисденъ.

— Если бы вс были похожи на васъ, парламентъ походилъ бы на звринецъ! заревлъ милордъ. — Ей-богу, мн это надоло. Мн хотлось бы видть у насъ короля-молодца, который заперъ бы об палаты и заставилъ молчатъ всхъ этихъ болтуновъ.

— Я партизанъ порядка — но любитель свободы, продолжалъ Туисденъ. — Я утверждаю, что наша конституція…

Я думаю, милордъ, позволилъ бы себ кое-какія изъ тхъ ругательствъ, какими изобильно украшался его старомодный разговоръ, но слуга доложилъ въ эту минуту о мистер Филипп Фирмин и на щекахъ Агнесы, которая чувствовала, что глаза стараго лорда устремлены на неё, вспыхнулъ слабыя румянецъ.

— Я видлъ васъ въ опер вчера, говорилъ лордъ Рингудъ.

— И я васъ видлъ тоже, отвчаетъ прямодушный Филь.

На лицахъ женщинъ выразился ужасъ и Туисденъ испугался. Туисдены иногда бывали въ лож лорда Рингуда. Но старикъ сиживалъ иногда въ другихъ ложахъ, гд они никогда не могли видть его.

— Зачмъ вы смотрите на меня, а не мы сцену сэръ, когда бываете въ опер? Когда вы въ церкви, вы должны глядть на пастора, должны вы или нтъ? заворчалъ старикъ.— На меня точно также пріятно смотрть, какъ и на перваго танцора въ балет — я почти также старъ. Но если бы я былъ на вашемъ мст, мн было бы пріятно смотрть на Эльслеръ.

Теперь вы можете представить себ о какихъ старыхъ, старыхъ временахъ пишемъ мы — временахъ, въ которыхъ еще существовали эти отвратительные старые танцовщики — противныя существа, въ короткихъ рукавахъ, въ гирляндахъ, или въ шляпахъ съ перьями, въ нелпыхъ старыхъ парикахъ, которые прыгали въ первомъ ряду балета. Будемъ радоваться, что эти старыя обезьяны почти исчезли со сцены и предоставили её во владнія красивыхъ танцорокъ другого пола. Ахъ, моя милые юные друзья! придётъ время, когда и они тоже перестанутъ являться сверхъестественно прелестными! Филиппу въ его лта он казались очаровательны какъ гуріи. Въ то время простодушный молодой человкъ, смотрвшій на балетъ съ своего кресла въ опер, принималъ карминъ за румянецъ, жемчужную пудру — за природную близну, а хлопчатую бумагу — за натуральную семетрію, и наврно, когда вступилъ въ свтъ, былъ не дальновидные относительно его разрумяненной невинности, приторныхъ претензій и наблёнаго чистосердечія. Старый лордъ Рингудъ находилъ юмористическое удовольствіе ласкать и лелять Филиппа Фирмина при родственникахъ Филиппа въ Бонашской улиц. Даже двушки нсколько завидовали предпочтенію, которое дядюшка Рингудъ показывалъ къ Филю, а старшіе Туисдены и Рингудъ Туисденъ, сынъ ихъ, корчились отъ досады при вид предпочтенія, которое старикъ показывалъ иногда сыну доктора. Филь былъ гораздо выше, гораздо красиве, гораздо сильне, гораздо богаче молодого Туисдена, онъ былъ единственнымъ наслдникомъ состоянія отца и имлъ уже тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ посл матери. Даже когда ему сказали, что отецъ его женится опять, Филь засмялся и повидимому не заботился объ этомъ. ‘Желаю ему счастья съ его новой женою’ — вотъ всё, чего можно было отъ него добиться: ‘когда онъ женится, я думаю, что я переду на квартиру. Старая Паррская улица совсмъ не такъ весела, какъ Пэлль и Мэллъ’. Я не сержусь на мистриссъ Туисденъ за то, что она немножко завидовала своему племяннику. Ея сынъ и дочери были плодомъ почтительнаго брака, а Филь былъ сыномъ непослушной дочери. Ея дти всегда вели себя почтительно съ своимъ ддомъ, а Филь заботился о нёмъ не боле, какъ и о всякомъ другомъ, а онъ боле любилъ Филя. Ея сынъ былъ почтителенъ и старался угождать, какъ самый смиренный изъ льстецовъ его сіятельства, а лордъ Рингудъ огрызался на него, поступалъ съ нимъ съ презрніемъ, топталъ ногами нжнйшія чувства бдняжечки и обращался съ нимъ едва ли лучше чмъ съ лакеемъ. Бдному же мистеру Туисдену милордъ не только звалъ прямо въ лицо — отъ этого удержаться было нельзя, отъ разговоровъ бднаго Тальбота засыпали многіе его знакомые — но насмхался надъ нимъ, перебивалъ его, говорилъ ему просто, чтобы онъ молчалъ. Въ тотъ день, когда вся семья сидла вмст, въ самое пріятное время — передъ обдомъ — лордъ Рингудъ сказалъ Филю: — Вы обдаете у меня сегодня, сэръ?

‘Зачмъ онъ не приглашаетъ меня, при-моей способности къ разговору?’ думалъ про себя старикъ Туисденъ.

‘Чортъ его возьми, они, врно приглашаетъ этого нищаго, досадовалъ молодой Туисденъ въ своемъ углу.

— Очень жалю, сэръ, не могу. Я пригласилъ кое-кого изъ моихъ товарищей обдатъ со мною въ таверн, сказалъ Филь.

— Зачмъ вы имъ не откажете? закричалъ старый лордъ.— Вы отказали бы имъ, Туисденъ, вы отказали бы!

— О сэръ! и сердце у отца и сына забилось.

— Вы знаете, что вы отказали бы, и вы поссоритесь съ этимъ мальчикомъ за то, что онъ не отказываетъ своимъ друзьямъ. Прощайте же, Фирминъ, если вы не будете.

Съ этими словами милордъ ушолъ.

Оба хозяина угрюмо глядли изъ окна, какъ грумъ милорда быстро ухалъ по дождю.

— Я ненавижу, когда вы обдаете въ этихъ отвратительныхъ тавернахъ, шепнула Филиппу молодая двушка.

— Это гораздо веселе, чмъ обдать дома, замтилъ Филиппъ.

— Вы слишкомъ много курите и пьёте, поздно возвращаетесь домой и не живёте въ приличномъ обществ, сэръ! продолжала молодая двушка.

— Что же вы хотите, чтобы я длалъ?

— О, ничего! Вы должны обдать съ этими ужасными людьми, говоритъ Агнеса: — а то вы могли бы быть сегодня у лэди Пендльтонъ.

— Я легко могу отказать этимъ людямъ, если вы желаете, отвчалъ молодой человкъ.

— Я? я ничего подобнаго не желаю. Вдь вы уже отказали дядюшк Рингуду.

— Вы не лордъ Рингудъ, говоритъ Филь съ трепетомъ въ голос.— Не знаю, могу ли я отказать вамъ въ чемъ-нибудь.

— Глупенькій! Разв я прошу васъ когда-нибудь о томъ, въ чемъ вы должны отказать мн? Я хочу, чтобы вы жили въ свт, а не съ вашими ужасными, сумасбродными оксфордскими и темпльскими холостяками. Я не хочу, чтобы вы курили. Я хочу, чтобы вы бывали въ свт, куда вы имет entre, а вы отказываете дяд изъ за того, что у васъ какой-то тамъ противный обдъ въ таверн!

— Остаться мн у васъ? Тётушка, дадите вы мн обдать здсь? спрашиваетъ молодой человкъ.

— Мы обдали: мой мужъ и сынъ обдаютъ въ гостяхъ, сказала кроткая мистриссъ Туисденъ.

Для дамъ была холодная баранина и чай, и мистриссъ Туисденъ не хотлось, чтобы племянникъ ея, привыкшій къ хорошему столу и къ роскошной жизни слъ за ея скудный обдъ.

— Видите, я долженъ утшиться въ таверн, сказалъ Филиппъ. — Насъ будетъ тамъ пріятная компанія.

— А позвольте спросить, кто тамъ будетъ? спросила молодая двушка.

— Ридли живописецъ.

— Милый Филиппъ! вы знаете, отецъ его былъ просто…

— Слугою лорда Тодмордена? Онъ часто говоритъ намъ это. Престранный этотъ старикъ!

— Мистеръ Ридли, конечно, геніальный человкъ. Картины его восхитительны. Онъ бываетъ везд…. Но — но вы сердите меня, Филиппъ, вашей безпечностію, право такъ. Зачмъ вамъ обдать съ сыновьями лакеевъ, когда вамъ могутъ быть открыты первые дома въ Англіи? Вы меня огорчаете, сумасбродный мальчикъ…

— Тмъ, что я обдаю въ обществ геніальнаго человка? Полноте, Агнеса!

И лобъ молодого человка нахмурился.

— Притомъ, прибавилъ онъ тономъ сарказма въ голос, который вовсе не понравился миссъ Агнес: — притомъ, моя милая, вы знаете, что онъ обдаетъ у лорда Пендльтона.

— Что вы говорите о лэди Пендльтонъ, дти? спросила бдительная мама изъ своего угла.

— Ридли обдаетъ тамъ. Онъ будетъ обдать со мною въ таверн сегодня, и лордъ Гольденъ будетъ — и мистеръ Уинтонъ будетъ: они слышали о знаменитомъ бифстекс.

— Уинтонъ! лордъ Гольденъ! бифстексъ! гд? Ей-богу, и я тоже пойду! Гд вы обдаете? au cabaret? Чортъ меня возьми, и я буду! вскрикнулъ маленькій Туисденъ къ ужасу Филиппа, который зналъ, ужасную способность дяди въ разговорамъ. Но Туисденъ опомнился во-время, мъ великому облегченію молодого Фирмина.

— Чортъ меня возьми, я забылъ! Твоя тётка и я обдаемъ у Блэдизовъ. Глупый старичишка адмиралъ, и вино прескверное — это непростительно. Но мы должны хать — on n’а que sa parole. Скажи Уинтену, что я думалъ-было пріхать туда и что у меня есть еще то шато-марго, которой онъ любитъ. Отца Гольдена я знаю хорошо — скажи ему это. Привези его сюда. Марія, пошли лорду Гольдену пригласительный билетъ на четвергъ. Ты долженъ привезти его сюда обдать, Филиппъ: это самый лучшій способъ знакомиться, мой милый!

И маленькій человкъ чванно замахалъ подсвчникомъ, какъ-будто хотлъ выпить стаканъ горячаго стеарина.

Имена такихъ знатныхъ особь, какъ лордъ Гольденъ и мистеръ Уинтонь, заставили умолкнуть упрёки задумчивой Агнесы.

— Вамъ не понравится нашъ спокойный домъ посл знакомства съ такими знатными людьми, Филиппъ! сказала она со вздохомъ.

Уже не было боле разговора о томъ, что онъ бросается въ дурную компанію.

Филиппъ не обдалъ у своихъ родственниковъ: Тальботъ Туисденъ позаботился дать знать лорду Рингуду, какъ молодой Фирминъ навязывался обдать у тётки въ тотъ самый день, какъ онъ отказалъ его сіятельству. И все къ невыгод Филя, и всякій сумасбродный поступокъ, всякую шалость молодого человка дядя Филя и кузенъ Филя, Рингудъ Туисденъ, передавали старому лорду. Если бы лордъ Рингудъ слышалъ это не отъ нихъ, онъ разсердился бы, потому-что требовалъ повиновенія и раболпства отъ всхъ окружающихъ, Но пріятне было бсить Туисденовъ, чмъ бранить Филиппа, поэтому его сіятельство хохоталъ и забавлялся неповиновеніемъ Филя. Онъ видлъ также другія вещи, о которыхъ не говорилъ. Это былъ старикъ хитрый, онъ могъ оставаться слпымъ при случа.

Какъ вы судите о томъ, что Филиппъ былъ готовъ дать или нарушить слово, по наущеніямъ молодой двушки? Когда вамъ было двадцать лтъ, разв молодыя двушки не имли вліянія надъ вами? Не была ли он почти всегда старе васъ? Довела ли васъ до чего-нибудь ваша юношеская страсть и сожалете ли вы теперь, что нтъ? Положимъ, Ваше желаніе исполнилось и вы женились бы на ней, какихъ лтъ была бы она теперь? А теперь, когда вы бываете въ свт и видите её, скажите по чистой совсти, очень сожалёте вы, что это маленькое приключеніе пришло къ концу? Та ли это (худощавая) или полная, или низенькая или высокая) женщина со всми этими дтьми, по которой когда-то терзалось ваше сердц, и всё ли еще вы завидуете ея мужу? Филиппъ былъ влюблёнъ въ свою кузину — въ этомъ нтъ сомннія, но въ университет разв онъ не былъ прежде влюблёнь въ дочь профессора миссъ Буддъ, и не писалъ ли онъ уже стихи миссъ Флоуэръ, дочери его сосда въ Старой Паррской улиц? И разв не всегда молодые люди влюбляются сначала въ женщинъ старе себя? Агнеса была старше Филиппа, какъ ея сестра постоянно заботилась напоминать ему.

А Ангеса могла бы разсказать кой-какія сказки о Бланшъ, если бы хотла, какъ вы можете обо мн, а я о васъ, сказочки вы совсмъ справедливыя, но съ достаточной примсью или для того, чтобы сдлать ихъ ходячею монетою, такія сказочки, какія мы ежедневно слышимъ въ свт, такія сказочки, какія мы читаемъ въ самыхъ учоныхъ и добросовстно составленныхъ историческихъ книгахъ, которыя разсказываются самыми почтенными людьми и считаются совершенно подлинными, пока ихъ не опровергнутъ. Только нашихъ исторій нельзя опровёргнуть (если только романисты сами себя не опровергнутъ, какъ иногда бываетъ съ ними.) То, что мы говоримъ о добродтеляхъ, недостаткахъ, характерахъ другихъ людей — всё это справедливо, вы можете быть увренны въ томъ. Пусть-ка кто-нибудь попробуетъ утверждать, что моё мнніе о семейств Туисденовъ коварно или жестоко, или вовсе неосновательно въ нкоторомъ отношеніи. Агнеса писала стихи и перекладывала на музыку свои собственныя и чужія поэмы. Бланшъ была двушка учоная и очень прилежно посщала публичныя лекціи въ Альбернальской улиц. Они он были женщины образованныя, какъ водится, хорошо, воспитанныя, свдущія, съ прекраснымъ обращеніемъ, когда он хотли нравиться. Если вы были холостякъ съ хорошимъ состояніемъ, или вдовецъ, нуждавшійся съ утшеніи, или дама, дававшая очень хорошія вечера и принадлежавшая къ большому свту, вы нашли бы ихъ пріятными особами. Если вы были чиновникомъ въ казначейств или молодымъ адвокатомъ безъ практики, или дамою старою или молодой, но непринадлежавшей высшему свту, ваше мнніе о нихъ было бы не такъ благопріятно. Я видлъ, какъ он презирали, избгали, ласкали, становились на колна и поклонялись одному и тому же лицу. Когда мистриссъ Ловелль начала давать вечера, разв я не помню, какое негодованіе изображалось на лицахъ Туисденской семьи? Былъ ли кто холодне васъ, милыя двушки? Теперь он её любятъ, ласкаютъ ея пасынковъ, хвалятъ её и въ глаза и за глаза, въ публик берутъ её за руку, называютъ её по имени, приходятъ въ восторгъ отъ ея нарядовъ и готовы, кажется, принести уголья для камина въ ея уборной, если бы она выла имъ. Она не измнилась, она та же самая лэди, которая когда-то была гувернанткой, и не холодне и не любезне съ тхъ поръ. Но вы видите, что счастье вызвало наружу ея добродтели, которыхъ люди не примчали, когда она была бдна. Могли ли люди видть красоту Сандрильоны, когда она сидла въ рубищ у огня, до-тхъ-поръ, пока она, вся въ брилліантахъ, не вышла изъ своей волшебной колесницы? Какъ вы узнать брилліантъ въ сорной ям? Это могутъ увидать только очень зоркіе глаза. Между тмъ какъ дама, въ волшебной колесниц въ восемь лошадей, натурально, производить впечатлніе и заставляетъ принцевъ просить её сдлать имъ честь танцовать съ ними.

Въ качеств непогршимаго историка я объявляю, что если миссъ Туисденъ въ двадцать три года чувствуетъ большую или маленькую привязанность къ своему еще несовершеннолтнему кузену, то нтъ никакой причины сердиться на ней. Славный, красивый, прямодушный, широкоплечій, весёлый молодой человкъ, съ свжимъ румянцемъ на лиц, съ весьма хорошими дарованіями (хотя онъ былъ страшно лнивъ и удалёнъ на время изъ университета), обладатель и наслдникъ порядочнаго состоянія, могъ натурально сдлать нкоторое впечатлніе на сердце двушки, съ которою родство и обстоятельства сводили его ежедневно. Когда такіе задушевные ввуки, какъ смхъ Филя, слышались въ Бонашсвои улиц? Его шутливая откровенность трогала его тётку, женщину умную. Она улыбалась и говорила:

— Милый Филиппъ, не только то, что ты говоришь, но то, что ты собираешься сказать держитъ меня въ такомъ постоянномъ трепет.

Можетъ статься было время, когда и она была чистосердечна и задушевна, давно, когда она и сестра ея были двумя румяными двушками, любившими другъ друга и дружными между собою и только-что вступавшими въ свтъ. Но если вамъ удастся содержатъ великолпный домъ маленькимъ приходомъ, показывать весёлое лицо свту, хотя васъ тяготятъ заботы, сносить съ почтительнымъ уваженіемъ нестерпимо скучнаго мужа (а я увряю, что именно этимъ послднимъ качествомъ я наиболе восхищаюсь въ мистриссъ Туисденъ), покоряться пораженіямъ съ терпніемъ, униженію съ улыбками — вамъ можетъ быть удастся всё это, но вы не должны надяться быть искренной и задушевной. Бракъ сестры съ докторомъ сильно напугалъ Марію Рингудъ, потому что лордъ Рингудъ былъ взбшонъ, когда пришло это извстіе. Тогда, можетъ быть, она пожертвовала своей собственной маленькой тайной страстью, сначала она кокетничала съ однимъ знатнымъ молодымъ сосдомъ, который обманулъ её, потомъ, за недостаткомъ лучшаго, она вышла за Тальбота Туисдена, эсквайра, и была для него врною женою, а дтямъ его заботливою матерью. Что же касается откровенности и задушевности, мой добрый другъ, принимайте отъ женщины то, что она можетъ дать вамъ — хорошее обращеніе, пріятный разговоръ и приличное вниманіе. Если вы завтракаете у нея, не спрашивайте яица кондора, но кушайте это порядочно свжее куриное яйцо, которое Джонъ приноситъ вамъ. Когда мистриссъ Туисденъ детъ въ коляск по парку, какъ она кажется счастлива, хороша и весела! какъ двушки улыбаются и какъ кажутся молоды (то-есть, знаете, соображая всё)! лошади такія жирныя! кучеръ и лакей такіе видные, дамы размниваются поклонами съ сидящими въ другихъ экипажахъ, извстными аристократками, Джонъ и Броунъ, облокотившись о перила и видя какъ туисденскій экипажъ прозжаетъ мимо, не имютъ ни малйшаго сомннія, что въ нёмъ сидятъ люди богатые и свтскіе.

— Джонсъ, мой милый, у какой знатной фамиліи этотъ девизъ. Well done Tuwys done {Непереводимый каламбуръ: хорошо сдлано — сдлано два раза. Twice done и Twysden. Прим. перев.} и какія это двушки сидятъ въ этой колясе? Броунь замчаетъ Джонсу.

— А какой красивый франтъ детъ на гндой лошади и разговариваетъ съ блокурой двушкой!

И по-кранней-мр для одного изъ этихъ джентльмэновъ, очевидно, что онъ глядитъ на людей перваго сорта.

А Филь Фирминъ на своей гндой лошади, съ гераніумомъ въ петлиц, неоспоримо кажется такъ красивъ, такъ богатъ, такъ молодцоватъ, какъ любой лордъ. И мн кажется Джонсъ долженъ былъ почувствовать маленькую зависть, когда его другъ сказалъ ему:

— Лордъ! что вы! этотъ франтъ сынъ доктора.

Но пока Джоисъ и Броунь воображаютъ, что всё это маленькое общество очень счастливо, они не слышатъ какъ Филь шепчетъ своей кузин:

— Надюсь, что вамъ понравился вашъ вчерашній кавалеръ?

И они не видятъ какъ растревожена мистриссъ Туисденъ подъ своими улыбками, какъ она примчаетъ подъзжающій кабріолетъ полковника Шафто (кавалеръ, о которомъ идетъ рчь) и какъ ей хотлось бы, чтобы Филь былъ гд ему угодно, только не съ этой стороны ея коляски, какъ лэди Брагландсъ прохала мимо, не обративъ на нихъ вниманія — лэди Брагландсъ, которая даётъ балъ и ршилась не приглашать этой женщины съ ея дочерьми, и какъ, хотя лэди Брагландсъ не хочетъ видть мистриссъ Туисденъ въ ея бросающемся въ глаза экипаж, и три лица улыбающіяся ей, она немедленно примчаетъ лэди Ловилль, которая прозжаетъ въ своёмъ маленькомъ брум, и посылаетъ ей двадцатъ поцалуевъ рукой. Какъ же бднымъ Джонсу и Броуну, которые не принадлежатъ — vous comprenez — къ большому свту, понять эти таинственности?

— Этотъ красивый молодой человкъ Фирминъ? говорить Броунъ Джемсу.

— Докторъ женился на племянниц графа Рингуда, бжалъ съ ней, знаете…

— Хорошая практика?

— Самая первоклассная! Все важные люди. Докторъ знатныхъ дамъ. Не могутъ обойтись безъ него. Богатетъ, кром того, что получилъ за женой.

— Мы видли его имя — имя старика — на очень странной бумажк, говоритъ Броунъ, подмигнувъ Джонсу.

Поэтому я заключаю, что это джентельмэны изъ Сити. И они пристально смотрятъ на нашего пріятеля Филиппа, когда онъ подъзжаетъ поговорить и подать руку нкоторымъ пшеходамъ, которые смотрятъ черезъ перила на шумную и пріятную сцену въ парк.

Глава V.

БЛАГОРОДНЫЙ РОДСТВЕННИКЪ.

Имвъ случай упомянуть разъ или два о благородномъ граф, я увренъ, что ни одинъ вжливый читатель не согласится, чтобы его сіятельство толкался въ этой исторіи въ толп обыкновенныхъ лицъ безъ особеннаго описанія, относящагося собственно, къ нему. Если вы хоть сколько-нибудь знакомы съ Бурке или Дебреттомъ {Авторы двухъ словарей аристократическихъ англійскихъ фамилій. Прим. перев.}, вы знаете, что древняя фамилія Рингудовъ была давно знаменита своими огромными владніями и своимъ врноподданствомъ британскому престолу.

Въ смутахъ, по несчастью, волновавшихъ это королевство посл ниспроверженія послдняго царствующаго лица, Рингуды были замшаны съ нашими другими фамиліями, но при вступленіи на престолъ его величества Георга III, эти несогласія кончились счастливо и монархъ не имлъ боле врнаго и преданнаго подданнаго, какъ сэръ Джонъ Рингудъ, баронетъ, владлецъ Уингетскаго и Уингемскаго помстьевъ. Вліяніе сэра Джона отправило трёхъ членовъ въ Парламентъ, а во время опаснаго и непріятнаго періода американской войны это вліяніе такъ искренно постоянно употреблялось на пользу порядка и престола, что его величество заблагоразсудилъ возвести сэра Джона въ званіе барона Рингуда. Брать сэра Джона, сэръ Фрэнсисъ Рингудъ, Эппльшо, занимавшій юридическую профессію, также сдланъ былъ барономъ и чиновникомъ казначейства его величества. Первый баронъ умершій въ 1786, былъ замнёнъ старшимъ сыномъ изъ двухъ его сыновей — Джономъ, вторымъ барономъ и первымъ графомъ Рингудомъ. Братъ это сіятельства, высокородный полковникъ Филиппъ Рингудъ, умеръ достославнымъ образомъ, во глав своего полка и защищая свою родину, въ сраженіи при Бусако, въ 1810, оставивъ двухъ дочерей, Луизу и Марію, которыя потомъ жили у графа, своего дяди.

Графъ Рингудъ имлъ только одного сына, Чарльза виконта Синкбарза, который, къ несчастью, умеръ отъ чахотки на двадцать-второмъ году. И такимъ образомъ потомки сэра Фрэнсиса Рингуда сдлались наслдниками огромныхъ помстьевъ графа въ Уингэт и Уипгэм, хотя не пэрства, которое было укрплено за графомъ и его отцомъ.

У лорда Рингуда жили дв племянницы, дочери его покойнаго брата полковника Филиппа Рингуда, убитаго въ испанской войн. Изъ нихъ младшая, Луиза, была любимица его сіятельства, и хотя об двушки имли свое собственное значительное состояніе, полагали, что дядя наградитъ ихъ, въ особенности потому, что онъ находился не въ весьма хорошихъ отношеніяхъ съ своимъ кузеномъ, сэромъ Джономъ Шо, который принялъ сторону виговъ въ политик, между тмъ какъ его сіятельство былъ главою торіевъ.

Изъ этихъ двухъ племянницъ, старшая, Марія, никогда не бывшая фавориткой дяди, вышла, замужъ въ 1624, за Тальбота Туисдена эсквайра, но младшая, Луиза, заслужила сильный гнвъ милорда, убжавъ съ Джорджемъ Брандомъ Фирминомъ эсквайромъ докторомъ медицины, молодымъ джентльмэномъ, воспитанникомъ Кэмбриджскаго университета, который былъ при лорд Синкбарз, сын графа Рингуда, когда онъ умеръ въ Неапол, и привёзъ домой его тло въ Уингэтскій замокъ.

Ссора съ младшей племянницей и равнодушіе его къ старшей (которую его сіятельство имлъ привычку называть старой плутовкой) сначала нсколько сблизили лорда Рингуда, съ его наслдникомъ сэромъ Джономъ Эппльшо, но оба джентльмэна были очень твёрдаго, если не сказать упрямаго характера. Они поссорились за раздлъ какого-то маленькаго наслдства и оба разстались съ большой враждой и съ ругательствами со стороны его сіятельства, который никогда не стснялся въ выраженіяхъ и всякую вещь называлъ ея настоящимъ именемъ, какъ говорится.

Посл этой ссоры полагали, что графъ Рингудъ женится, на зло своему наслднику. Ему было немногимъ боле семидесяти лтъ, и прежде онъ пользовался очень крпкимъ здоровьемъ. И хотя его характеръ билъ запальчивъ, а наружность не весьма пріятна — потому что даже въ портрет сэра Гомаса Лауренса физіономія его весьма некрасива — нечего и сомнваться, что онъ могъ бы найти жену между молодыми красавицами въ его родномъ графств, или между самыми прелестными обитательницами Мэй-Фэра.

Но онъ былъ циникъ и, можетъ быть, болзненно сознавалъ свою непривлекательную наружность.

— Разумется, я могу купить жену, говаривалъ его сіятельство. — Не-уже-ли вы думаете, что не продадутъ дочерей человку моего званія и съ моимъ состояніемъ? Поглядите-ка на меня, мой добрый сэръ, и скажите, можетъ ли хоть какая-нибудь женщина влюбиться въ меня? Я былъ женатъ, и одного раза слишкомъ довольно. Я терпть не могу безобразныхъ женщинъ, а ваши добродтельныя женщины, которыя дрожатъ и плачутъ потихоньку и читаютъ нравоученія мущинамъ, нагоняютъ на меня тоску. Сэръ Джонъ Рингудъ Эппльшо осёлъ и я его ненавижу, по не на столько же, однако, чтобы сдлаться несчастнымъ на всю жизнь только для того, чтобы насолить ему. Умру, такъ умру. Вы думаете, много я забочусь о томъ что будетъ посл меня?

И съ сардоническимъ юморомъ этотъ старый лордъ проводилъ добрыхъ матушекъ, подставлявшихъ ему своихъ дочерей, онъ посылалъ жемчугъ Эмили, брилліанты Финн, билетъ въ оперу весёлой Кэтъ, религіозныя книги благочестивой Селинд, а въ конц сезона отправлялся въ свой огромный, уединенный замокъ на запад. ‘Он вс одинаковы’, таково было мнніе его сіятельства. Я боюсь, что это былъ злой и развратный старый джентльмэнъ, мои милыя. Но — ахъ! не согласится ли женщина на кое-какія жертвы, чтобы исправить этого несчастнаго человка, навести это, щедро одарённое природой, погибшее существо на путь правды, обратить къ вр въ чистоту женщинъ эту заблудившуюся душу? Он прельщали его пеленами на алтарь для его уингэтской церкви, он искушали его религіозными трактатами, он танцовали передъ нимъ, он перепрыгивали верхомъ на лошадяхъ черезъ барьеры, он причосывались гладко или завивали локоны, соображаясь съ его вкусомъ, он всегда были дома, когда онъ прізжалъ, а намъ съ вами, бдняжкамъ, грубо говорили, что ихъ дома нтъ, онъ проливали слёзы признательности надъ его букетами, он пли для него, а матери ихъ, сдерживая свои рыданія, шептали: — Какой ангелъ, моя Цецилія!

Разный чудный кормъ бросали он этой старой птиц, но она всё-таки не давала себя поймать и въ конц сезона улетала въ свои холодныя горы. А если бы вы осмлились сказать, что мистриссъ Нетли старалась поймать его, или лэди Трапбойсъ разставляла ему сти, вы сами знаете, что вы были бы злымъ, грубымъ поносителемъ и сдлались бы извстны повсюду вашей глупой и пошлой клеветой на женщинъ.

Въ 1830 г. съ этимъ вельможей сдлался припадокъ подагры, который чуть-было не передалъ его помстья, родственнику его, баронету Эппльшо. Крики его, когда его вынесли съ яхты въ домъ, нанятый для него въ Райд, были ужасны, слова его ко всмъ окружавшимъ его были страшно выразительны, какъ лэди Камли и дочь ея, которыя катались съ нимъ на яхт нсколько разъ, могутъ засвидтельствовать. Дурно же расплатился грубый старикъ за всю ихъ доброту и вниманіе къ нему! Он танцовали на его яхт, он обдали на его яхт, он весело переносили вс неудобства морскихъ поздокъ въ его обществ. А когда он подбжали къ его креслу — чего же сдлали бы он, чтобы успокоить старика въ его болзни и страданіяхъ? когда он подбжали къ его креслу въ то время, какъ его катили на колёсахъ по пристани, онъ называлъ мать и дочь самыми пошлыми и ругательскими именами, и кричалъ имъ, чтобы они отправлялись въ такое мсто, которое, конечно, я ужь не назову.

Случилось въ это самое время доктору и мистриссъ Фирминъ быть въ Райд съ своимъ маленькимъ сыномъ, которому было тогда три года. Докторъ уже находился въ числ самых модныхъ лондонскихъ докторовъ и начиналъ пріобртать знаменитость своимъ леченіемъ этой болни. (Сочиненіе Фирмина о подагр и ревматизм было, какъ вы помните, посвящено его величеству Георгу IV). Камердинеръ Рингуда, посовтовалъ ему пригласить этого доктора, упомянувъ, что онъ теперь въ этомъ город Лордъ Рингудъ всегда умлъ подчинить свой гнвъ своимъ удобствамъ. Онъ немедленно веллъ пригласить мистера Фирмина и покорился его леченію и его обращенію, которое было также надменно, какъ и у его сіятельства. Наружность Фирмина была такъ величественна, что онъ казался гораздо знатне многихъ знатныхъ вельможъ. Шесть футовъ роста, благородныя манеры, гладкій лобъ, блестящіе глаза, блая, какъ снгъ, манишка, красивая рука изъ-подъ бархатнаго обшлага — вс эти преимущества имлъ онъ и пользовался ими. Онъ не сдлалъ ни малйшаго намёка на прошлое, но обращался съ своимъ паціентомъ съ чрезвычайной вжливостью и съ непроницаемымъ самообладаніемъ.

Эта угрюмая и холодная вжливость не всегда не нравилась старику. Онъ такъ привыкъ къ раболпной угодливости и къ торопливому повиновенію всхъ окружающихъ его, что ему иногда надодало ихъ раболпство и нравилась маленькая независимость. Изъ разсчота или изъ благородства Фирминъ ршился, поддерживать независимыя отношенія съ его сіятельствомъ. Съ перваго дня ихъ встрчи онъ никогда отъ нихъ не отступалъ и имлъ удовольствіе видть только вжливое обращеніе со стороны своего благороднаго родственника и паціента, который славился своей грубостью почти со всми, кто попадался ему на глаза.

По намёкамъ его сіятельства въ разговор онъ показалъ доктору, что ему были извстны нкоторыя подробности ранней карьеры Фирмина: она была сумасбродная и бурная. Фирминъ надлалъ долговъ, поссорился съ своимъ отцомъ, вышелъ изъ университета, и ухалъ за границу, жилъ въ обществ кутилъ, которые каждую ночь играли въ карты и кости, а по утрамъ иногда брались за пистолеты, онъ самъ убилъ на дуэли одного знаменитаго итальянскаго авантюриста, который палъ отъ руки его въ Неапод. Лтъ двадцать-пять назадъ, пистолетные выстрлы можно было слышать иногда въ лондонскихъ предмстьяхъ очень рано по утрамъ, а кости употреблялись во всхъ игорныхъ домахъ. Кавалеры ордена Четырёхъ Королей путешествовали изъ столицы въ столицу, боролись между собою или обманывали простяковъ. Теперь времена перемнились. Только sous-officers, поссорившись въ провинціальныхъ кофейняхъ за домино, выходятъ на дуэли.

— Ахъ, Боже мой! говорилъ мн намедни со вздохомъ въ Оэйскомъ клуб {Очень модный клубъ, гд прежде происходила страшная игра. Прим. Перев.} одинъ ветеранъ-понтёръ:— не грустно ли думать, что если бы мн хотлось промотать для своего удовольствіи пятидесяти-фунтовый билетъ, и не знаю въ Лондон ни одного мста, гд я бы могъ проиграть его?

И онъ съ любовью припомнилъ имена двадцати мстъ, гд могъ весело проиграть деньги въ своей молодости.

Посл довольно продолжительнаго пребыванія за границей, мистерь Фирминъ воротился на родину, получилъ позволеніе опять вступить въ университетъ и вышелъ съ степенью баккалавра медицины. Мы разсказывали какъ онъ бжалъ съ племянницей лорда Рингуда и подвернулся гнву этого вельможи, кром гнва и ругательствъ его сіятельство не могъ сдлать ничего. Молодая двушка была свободна выйти за кого хотла, а ея дядя отвергнуть или принять его. Мы видли, что его сіятельство не прощалъ её до-тхъ-поръ, пока не нашолъ удобнымъ простить. Каковы были намренія лорда Рингуда относительно его имнія, сколько онъ скопилъ, кто будетъ его наслдникомъ — никто не зналъ. Разумется, многіе сильно этимъ интересовались. Мистриссъ Туисденъ съ мужемъ и дтьми были голодны и бдны. Если дядюшка Рингудъ оставилъ деньги, он очень пригодились бы этимъ трёмъ бдняжечкамъ, отецъ которыхъ не имлъ такого большого дохода, какъ докторъ Фирминъ. Филиппъ былъ милый, добрый, откровенный, любезный, сумасбродный малый, они вс его любили. Но у него были свои недостатки, которыхъ нельзя было скрыть, и вотъ недостатки бднаго Филя постоянно разбирались при дядюшк Рингуд милыми родственниками, которые знали ихъ слишкомъ хорошо. Малые родственники! какъ они добры! Я не думаю, чтобы тётка Филиппа бранила его передъ милордомъ. Эта смирная женщина спокойно и кротко выставляла права своихъ любимцевъ и съ любовью распространялась о настоящемъ достаточномъ состояніи молодого человка и о его великолпныхъ будущихъ надеждахъ. Теперь проценты съ тридцати тысячъ фунтовъ, а потомъ наслдство посл отца, который такъ много накопилъ — чего еще нужно молодому человку? можетъ-быть и этого уже слишкомъ много для него. Можетъ-быть онъ слишкомъ богатъ для того, чтобы трудиться. Хитрый старый пэръ соглашался съ своей племянницей и понималъ какъ нельзя лучше на что она мтила.

— Тысяча фунтовъ годоваго дохода! Что такое тысяча? ворчалъ старый лордъ. Этого мало для того, чтобы играть роль джентльмэна и слишкомъ довольно для того, чтобы заставить лниться молодого человка.

— Ахъ, право, ужь какъ этого мало! вздыхала мистриссъ Туисденъ.— Съ такимъ большимъ домомъ, жалованьемъ мистера Туисдена, просто, нечмъ жить.

— Нечмъ жить! Можно умереть съ голода, ворчалъ милордъ съ своей обычной откровенностью.— Разв я не знаю чего стоитъ хозяйство и не вижу, какъ вы экономничаете. Буфетчики и лакеи, экипажи и лошади, обды — хотя твои обды, Марія, не знамениты.

— Они очень дурны, я знаю, что они дурны, говоритъ лэди съ сокрушеніемъ: — но мы не въ состояніи давать обдовъ лучше.

— Лучше, разумется, вы не можете. Вы глиняные горшки и плаваете съ мдными горшками. Я видлъ намедни: Туисденъ гуляетъ по Сент-Джэмской улиц съ Родсомъ, этимъ долговязымъ. (Тутъ милордъ засмялся и выказалъ множество клыковъ, которые придавали особенно свирпый видъ его сіятельству, когда онъ былъ въ весёломъ расположеніи духа). Если Туисденъ гуляетъ съ высокимъ человкомъ, онъ всегда старается не отставать отъ него — ты это знаешь.

Натурально, бдная Марія знала странности своего мужа, но она не сказала, что ей не нужно напоминать о нихъ.

— Онъ такъ запыхался, что едва могъ говорить, продолжалъ дядюшка Рингудь:— но онъ растягивалъ свои маленькія ножки и старался не отставать. Онъ низенькій, le cher marі, но у него много отваги. Эти низенькіе люди часто бываютъ таковы. Я видлъ какъ онъ до смерти уставалъ на охот, а пробирался по вспаханнымъ полямъ за людьми, у которыхъ были ноги вдвое длинне чмъ у него. Вмсто большого дома и кучи лнтяевъ-слугъ, зачмъ вы не наймёте одну горничную и не дите баранину за обдомъ, Марія? Вы съ ума сходите, стараясь свести концы съ концами — ты сама это знаешь. Ты не спишь по ночамъ отъ этого: я знаю это очень хорошо. Вы нанимаете домъ, который годится для людей вчетверо васъ богаче. Я даю вамъ моего повара, но я не могу обдать у васъ, если не пришлю своего вина. Зачмъ вы не возьмёте бутылку портера, кусокъ баранины и коровьи рубцы — это чудо какъ вкусно! Бдствія, навлекаемыя на самихъ себя людьми, которые стараются жить выше своихъ средствъ, ужасно смшны, ей-богу! Взгляните-ка на этого молодца, который отворилъ мн дверь, онъ такъ высокъ, какъ мои собственные лакеи. Перезжайте-ка въ тихую улицу, въ Бельгрэвію, гд-нибудь, и наймите опрятную горничную. Никто не станетъ думать о васъ на волосъ хуже — и вы будете жить такъ хорошо, какъ если бы жили здсь съ прибавочной еще тысячей фунтовъ въ годъ. Совтъ, который я вамъ подаю, стоитъ этихъ денегъ.

— Совтъ очень хорошій, но я думаю, сэръ, что я предпочла бы тысячу фунтовъ, сказала мистриссъ Туисденъ.

— Разумется. Вотъ это слдствіе вашего фальшиваго положенія. Въ доктор хорошо то, что онъ гордъ какъ Луциферъ, и сынъ его также. Они не жадны къ деньгамъ, они поддерживаютъ свою независимость. Когда я въ первый разъ пригласилъ его, я думалъ, что онъ какъ родственникъ, будетъ лечить меня даромъ, но онъ не хотлъ, онъ потребовалъ платы, ей-богу! не хотлъ прізжать безъ этого. Чертовски невыносимый человкъ этотъ Фирминъ. И молодой такой же.

Но когда Туисденъ и его сынъ (можетъ-быть по наущеніямъ мистриссъ Туисденъ) старались разъ или два выказать независимость въ присутствіи этого льва, онъ разревлся, накинулся на нихъ, такъ что они убжали отъ его воя. Это напоминаетъ мн одну старую исторію, которую я слышалъ — совсмъ старую, старую исторію, которую добрые старики въ клуб любятъ вспоминать — о милорд, когда онъ былъ еще Лордомъ Синкбарзомъ, онъ оскорбилъ отставного лейтенанта, который отхлесталъ его сіятельство самымъ секретнымъ образомъ. Говорили, что Лордъ Синкбарзъ наткнулся на браконьеровъ, но на самомъ-то дл, это милордъ стрлялъ чужую дичь, а лейтенантъ защищалъ свою собственность. Я не говорю, что это былъ вельможа образцовый, но когда собственныя страсти или интересы не сбивали его съ толку, это былъ вельможа весьма проницательный, съ юморомъ и съ здравымъ смысломъ, и могъ при случа подати хорошій совть. Если люди хотли становиться на колна и цаловать его сапоги — прекрасно! Но тотъ, кто не хотлъ, былъ свободенъ не производить этой операціи. Самъ папа не требуетъ этой церемоніи отъ протестантовъ, и если они не хотятъ цаловать его туфеля, никто и не думаетъ совать имъ насильно его въ ротъ. Филь и его отецъ, вроятно, не хотли трепетать передъ старикомъ, не потому, что они знали, что онъ былъ забіяка, котораго можно было свалить съ ногъ, но потому, что это были люди умные, которымъ всё равно, кто былъ забіяка, кто нтъ.

Я сказалъ вамъ, что я люблю Филиппа Фирмина, хотя надо признаться, что у этого молодого человка было много недостатковъ и что его карьера, особенно въ ранней юности, была вовсе не примрною. Извинялъ ли я когда его поведеніе съ отцомъ, сказалъ ли слово въ извиненіе его краткой и незнаменитой университетской карьеры? Я сознаюсь въ его промахахъ, съ тмъ чистосердечіемъ, съ которымъ мои друзья говорятъ о моихъ. Кто не видитъ слабости своего друга, кто такъ слпъ, что не примчаетъ огромнаго бревна въ глазу своего брата? разв женщины дв-три и то весьма рдко, но и он разочаруются когда-нибудь. Какъ человкъ свтскій, я пишу о моихъ друзьяхъ какъ о свтскихъ братьяхъ. Не-уже-ли вы думаете, что здсь много ангеловъ? Я опять скажу можетъ быть женщины дв-три. Что же касается до васъ и до меня, мой добрый сэръ, есть ли на нашихъ плечахъ какіе-нибудь знаки крылышкъ? Молчите. Прекратите ваши ворчливыя циническія замчанія и продолжайте вашъ разсказъ.

Когда вы идёте по жизненному пути спотыкаясь, скользя и опять вскакивая на ноги, плачевно сознавая свою несчастную слабость и молясь съ сокрушеннымъ сердцемъ, чтобы не впасть въ искушеніе, не смотрли ли вы часто на другихъ гршниковъ? не соображали ли съ ужаснымъ участіемъ о ихъ карьер? Есть нкоторые, на кого съ самаго ихъ дтства мрачный Ариманъ {Духъ тьмы, злой богъ въ миологіи древнихъ персовъ. Прим. перев.} наложилъ свою ужасную печать: дтьми они были уже развращены, злы на языкъ, въ нжномъ возраст уже жестоки, имъ слдовало бы еще быть правдивыми и великодушными (они вчера лежали у материнской груди), а они фальшивы и холодны и жадны преждевременно. Они почти еще младенцы, а уже эгоистичны какъ старики, подъ ихъ чистосердечными личиками виднются хитрость и злость и отвратительно преждевременное лукавство. Я могу припомнить такихъ дтей, и въ незабытомъ дтств въ глубокой дали, вижу эту печальную процессію enfans perdus. Да спасётъ ихъ небо, потомъ есть тотъ сомнительный классъ людей, которые, еще на искушеніи, падаютъ и опять встаютъ, которые часто остаются побдителями въ битв жизни, которые побиты, ранены, взяты въ плнъ, но спасаются и иногда побждаютъ. Потомъ есть счастливый классъ людей, въ которыхъ не бываетъ никакого сомннія: они безукоризненны и въ одежд блоснжной, для нихъ добродтель легка, въ ихъ чистой груди пріютилась вра, а холодное сомнніе не иметъ доступа туда, они были дтьми добры, молодыми людьми добры, сдлались мужьями и отцами и всё-таки остались добры. Почему первый воспитанникъ въ нашей школ могъ писать греческіе ямбы безъ усилій и безъ ошибки? Другіе изъ насъ покрывали страницы безконечными слезами и помарками, и несмотря на вс свои труды, все-таки оставались послдними въ класс. Нашъ пріятель Филиппъ принадлежитъ къ среднему классу, въ которомъ, вроятно, находимся мы съ вами, любезный сэръ — не навсегда, я надюсь, включены мы въ этотъ ужасный третій классъ, о которомъ было упомянуто.

Филиппъ поступилъ изъ школы въ университетъ и тамъ отличился, не многіе родители захотли бы, чтобы сыновья ихъ отличались такимъ образомъ. Что онъ охотился, давалъ обды, былъ лучшимъ гребцомъ на одной изъ лучшихъ лодокъ на рк, онъ говорилъ рчи въ политическомъ клуб — все это было очень хорошо. Но зачмъ онъ выражалъ такія ужасно радикальныя мннія, онъ, съ благородной кровью въ своихъ жилахъ и сынъ человка, выгоды котораго требовали, чтобы онъ поддерживалъ хорошія сношенія съ знатными людьми?

— Ну, Педеннисъ, сказалъ мн докторъ Фирминъ со слезами на глазахъ и искренняя горесть изображалась на его красивомъ, блдномъ лиц: — почему Филиппъ Фирминъ, дды котораго съ обихъ сторонъ благородно дрались за своего короля, забываетъ правила своей фамиліи, и… и не нахожу словъ сказать вамъ какъ глубоко онъ разочаровываетъ меня. Я слышалъ, что онъ въ этомъ ужасномъ ихъ клуб защищали, Богъ знаетъ какія мннія! Я самъ былъ довольно сумасбродомъ въ университет, но я былъ джентльмэнъ.

— Мальчики, сэръ, всегда мальчики, убждалъ я. Они будутъ защищать всё аргументовъ ради, и Филиппъ также охотно взялъ бы и другую сторону.

— Лордъ Эксминстеръ и лордъ Сен-Денисъ разсказали мн объ этомъ въ клуб. Увряю васъ, на меня это сдлало самое тягостное впечатлніе, вскричалъ отецъ — жестокая мысль для отца! а я надялся, что онъ будетъ представителемъ мстечка лорда Рингуда, я надялся гораздо лучшаго для него и отъ него. Онъ не утшаетъ меня. Вы видли какъ онъ обращался со мною въ одинъ вечеръ? Отецъ можетъ жить, я думаю, въ другихъ отношеніяхъ съ своимъ единственнымъ сыномъ.

И съ прерывающимся голосомъ, съ блдными щеками и съ истинной скорбью въ сердц несчастный докторъ ушолъ.

Какъ воспиталъ докторъ своего сына, что молодой человкъ былъ такъ непокоренъ? Самъ ли мальчикъ былъ виноватъ въ этомъ непослушаніи или отецъ его? Докторъ Фирминъ ужасался, кажется, отъ того, что ужасались его добрые друзья доктринъ Филя. Въ это время моей жизни, когда я былъ молодъ, я чувствовалъ коварное удовольствіе бсить старика и заставлять его говорить, что я ‘опасный человкъ’. Теперь я готовъ сказать, что Неронъ былъ съ весьма изящными дарованіями: и съ излюбленнымъ характеромъ. Я хвалю успхъ и восхищаюсь имъ, гд бы я его ни встртилъ. Я извиняю недостатки и недальновидность, особенно въ тхъ, кто выше меня, и чувствую, что если мы знали всё, мы судили бы о нихъ совершенно различнымъ образомъ, Можетъ быть мн уже не врить такъ, какъ врили прежд. Но я не оскорбляю никого, я надюсь, что не оскорбляю. Разв я сказалъ что-нибудь непріятное? Чортъ побери, опять ошибся! Я беру это выраженіе назадъ. Я сожалю о нёмъ. Я прямо его опровергаю.

Такъ-какъ я готовъ извинять всхъ, пусть бдный Филиппъ воспользуется этой кроткой амнистіей, и если онъ раздражилъ своего отца, какъ это дйствительно и было, будемъ надяться, будемъ уврены, что онъ вовсе былъ не такъ чоренъ, какъ старый джентльмэнъ описывалъ его. Если я описалъ стараго джентльмэна нсколько чорными красками, почему знать, можетъ быть это ошибка не цвта его лица, a моего зрнія? Филь былъ непокоренъ, потому что онъ былъ смлъ, сумасброденъ и молодъ. Отецъ его оскорблялся весьма естественно, оскорблялся расточительностью и шалостями мальчика. Они опять сойдутся какъ слдуетъ отцу и сыну. Эти маленькія несогласія сгладятся впослдствіи. Мальчикъ вёлъ сумасбродную жизнь, онъ принуждёнъ былъ выйти изъ университета. Онъ внушалъ своему отцу часы безпокойства и безсонныя ночи. Но постойте, отецъ, a вы-то что? Показали ли вы сыну примръ доврія, любви и уваженія? пріучали ли вы его къ добродтели, учили ли правд дитя на вашихъ колнахъ?

Что сдлало Филиппа сумасброднымъ, расточительнымъ и непокорнымъ? Вылечившись отъ той болзни, въ которой мы видли его, онъ изъ школы отправился своею дорогою въ университетъ и тамъ началъ вести жизнь, какую ведутъ сумасбродные молодые люди. Посл болзни его обращеніе къ отцу измнилось, а старшій Фирминъ, какъ-будто боялся разспрашивать сына объ этой перемн. Онъ жилъ какъ въ своёмъ собственномъ дом, приходилъ и отлучался когда хотлъ, распоряжался слугами, которые его баловали, тратилъ доходъ, который былъ укрплёнъ за его матерью и ея дтьми, и щедро раздавалъ его бднымъ знакомымъ. На увщанія старыхъ друзей онъ отвчалъ, что онъ иметъ право распоряжаться своею собственностью, что тотъ, кто бденъ можетъ трудиться, а у него есть чмъ жить, не имя нужды корпть надъ классиками и математикой. Онъ былъ замшанъ въ разныхъ шалостяхъ, профессора его не видали, но онъ былъ слишкомъ хорошо знакомъ съ университетской полиціей. Еслибы я записалъ исторію о пребыванія въ университет мистера Филиппа Фирмина, это была бы исторія Лниваго Подмастерья {Намекъ на одинъ изъ Рождественскихъ разсказовъ Диккенса. Прим. перев.} которому пасторъ и учителя справедливо предсказывали дурное. Его видли въ Лондон, когда отецъ и профессора предполагали его больнымъ въ его университетской квартир. Онъ познакомился съ весёлыми товарищами, короткость съ которыми огорчала его отца. Онъ прямо сказалъ изумлённому дяд Туисдену на Лондонской улиц, что онъ наврно ошибается — онъ французъ, онъ не говорить по-англійски. Онъ дерзко глядлъ въ лицо ректору своей коллегіи, онъ ускакалъ въ университетъ съ быстротою Тёрлиня {Знаменитый разбойникъ въ XVII столтіи, который въ одинъ день похалъ изъ Лондона въ Йоркъ. Прим. перев.}, чтобы находиться на своей квартир, когда будетъ производиться слдствіе. Я боюсь, что нтъ никакого сомннія, что Филь забилъ гвоздями дверь профессора, чтобы тотъ не могъ выйти изъ своей квартиры на другой день. Мистеръ Оксь засталъ его на мст преступленія. Шалунъ долженъ былъ оставить университетъ. Желалъ бы я сказать, что онъ раскаялся, но онъ безпечно явился передъ отцомъ, сказалъ, что въ университет онъ не длаетъ ничего хорошаго, что ему гораздо лучше оставить университетъ и отправился за границу, во Францію и въ Италію, куда не наше дла слдовать за нимъ. Что-то отравило благородную кровь. Когда-то добрый и честный юноша сдлался сумасброденъ и безпеченъ. Денегъ у него было вдоволь, онъ имлъ своихъ лошадей, свой экипажъ и даровую квартиру въ дом отца. Но отецъ и сынъ рдко встрчались и почти никогда не обдали вмст.

— Я знаю, гд онъ бываетъ, но не знаю его друзей, Пенденнисъ, говорилъ старшій Фирминъ.— Я не думаю, чтобы они были порочны, но эта компанія самая низкая. Я не обвиняю его въ порокахъ — замтьте, но въ лности, въ пагубномъ пристрастіи къ низкому обществу и къ сумасбродной самоубійственной ршимости пренебрегать возможностью на успхъ въ жизни. Ахъ! подумайте, гд бы онъ могъ быть теперь и гд онъ?

Гд онъ? Не пугайтесь, Филиппъ только лнился, Филиппъ могъ заниматься гораздо прилежне, гораздо полезне, но и гораздо хуже. Я самъ такъ недавно занимался тмъ же, чмъ Филиппъ, что не могъ раздлять негодованіе доктора Фирмина на дурное поведеніе и дурныхъ товарищей его сына. Когда Фирминъ самъ кутилъ, онъ дрался, интриговалъ и картёжничалъ въ хорошемъ обществ. Филь выбиралъ своихъ друзей между бандитами, о которыхъ никто не слыхивалъ въ модномъ свт. Можетъ быть ему хотлось играть роль принца между этими сообщниками, можетъ быть онъ былъ не прочь отъ лести, которую доставлялъ ему полный кошелёкъ между людьми, по большей части съ тощими карманами. Въ школ и въ своей краткой университетской карьер онъ подружился съ людьми, которыя жили въ свт и съ которыми онъ былъ и посл коротко знакомъ.

— Эти приходятъ и стучатъ въ парадную дверь, говаривалъ онъ съ своимъ прежнимъ смхомъ:— а бандиты входить черезъ анатомическую комнату. Я знаю изъ нихъ очень честныхъ, не одни бдные разбойники заслуживаютъ вислицу иногда.

Подобно многимъ молодымъ джентльмэнамъ, неимющимъ намренія серьёзно заниматься юриспруденціей, Филиппъ записался студентомъ въ одну изъ коллегій правовднія и посщалъ лекціи, хотя уврялъ, что его совсть не позволяетъ ему практиковать (я не защищаю мнній этого щекотливаго моралиста, а только излагаю ихъ.) Онъ и тутъ познакомился съ темпльскими бандитами. У него была квартира въ Пергаментномъ Ряду, на двери которой вы могли прочитать: ‘Мистеръ Кассиди,’ Мистеръ Ф.*** Фирминъ, Михтеръ Ванжонъ’, но могли ли эти джентльмэны подвинуть Филиппа къ жизни? Кассиди былъ газетный стенографъ, а молодой Ванжонъ держалъ пари и вчно бывалъ на скачкахъ’. Докторъ Фирминъ терпть не могъ журналистовъ и газетчиковъ, считалъ ихъ принадлежащими: къ опасному классу и обращался съ ними съ осторожной любезностью.

— Взгляни-ка на отца, Пенъ, говаривалъ Филиппъ, настоящему лтописцу:— онъ всегда смотритъ на васъ съ тайнымъ подозрніемъ и никакъ не можетъ опомниться отъ удивленія, это вы джентльмэны. Я люблю, когда онъ играетъ съ вами роль лорда Чатама, снисходительно обращается съ вами, даётъ вамъ цаловать свою руку. Онъ считаетъ себя лучше васъ — разв вы не видите? О, это образецъ pre noble! Мн слдовало бы быть сэромъ Чарльзомъ Грандисономъ.

И молодой шалунъ передразнитъ улыбку отца, представитъ, катъ докторъ прикладываетъ руку къ груди и выставляетъ свою красивую правую ногу. Я признаюсь, что вс эти движенія и позы были нсколько напыщенны и жеманны.

Какими бы ни были отцовскіе недостатки, вы скажете, что Филиппу не слдовала критиковать ихъ — въ этомъ я не стану защищать его. У жены моей жила двочка, которую она нашла на улиц. Она пла какую-то псенку. Двочка не могла еще говорить, она только лепетала свою псенку, она ушла изъ дома, не зная какой опасности она подвергалась. Мы держали её нсколько времени, пока полиція не нашла ея родителей. Наши слуги выкупали её, одли и отослали домой въ такомъ опрятномъ платьиц, какого бдняжка не видала никогда, пока судьба не свела её съ добрыми людьми. Она часто у насъ бываетъ. Отъ насъ она всегда уходить чистенькая и опрятненькая, а къ намъ возвращается въ лохмотьяхъ и въ грязи. Негодная шлюха! Позвольте спросить, чья обязанность держать её въ чистот? Положимъ, какая-нибудь причина мшаетъ Филиппу чтить его отца, докторъ не позаботился очистить отъ грязи сердце мальчика и съ. небрежностью и съ равнодушіемъ заставилъ его блуждать по свту. Если такъ горе этому доктору! Если я беру моего маленькаго сына къ таверну обдать не долженъ ли я заплатить за него? Если я позволяю ему въ нжной юности сбиться съ пути и если съ нимъ сдлается вредъ, кто въ этомъ виноватъ?

Можетъ быть т самыя оскорбленія, на которыя жаловался отецъ Филя, были въ нкоторой степени возбуждены недостатками отца. Онъ быль такъ раболпенъ передъ знатными людьми, что сынъ въ бшенств гордо обращался съ ними и избгалъ ихъ. Онъ былъ такъ важенъ, такъ вжливъ, такъ льстивъ, что Филь, возмущаясь этимъ лицемрствомъ захотлъ быть откровеннымъ и фамиліярнымъ циникомъ. Знатные старики, которыхъ докторъ любилъ собирать у себя въ дом, торжественные люди старинной школы, которые обдали торжественно другъ у друга въ торжественныхъ домахъ — такіе люди, какъ старый лордъ Ботли, баронъ Бёмишеръ, Криклэдъ (который издалъ Путешествіе по Малой Азіи въ 1804), епископъ Сен-Бизъ и тому подобные, грустно качали головою, когда разговаривали въ клуб о негодномъ сын Фирмина. Изъ него не выйдетъ ничего путнаго, онъ очень огорчаетъ своего бднаго отца, онъ участвовалъ въ разныхъ сходкахъ въ университет, ректоръ коллегіи св. Бонифація отзывался весьма неблагопріятно о нёмъ, а на торжественныхъ обдахъ въ Старой Паррской улиц — чудныхъ, дорогихъ, безмолвныхъ обдахъ — онъ обращался съ этими старыми джентльмэнами съ фамильярностью, заставившею ихъ старыя головы трястись отъ удивленія и негодованія. Лордъ Ботли и баронъ Бёмишеръ представили сына Фирмина въ Левіаановскій клубъ. Блдные старики въ испугомъ отступили, когда онъ явился тамъ. Онъ принесъ съ собою запахъ табаку, онъ былъ способенъ курить даже въ гостиной. Они дрожали передъ Филиппомъ, который, съ своей стороны, наслаждался ихъ старческимъ гнвомъ и любилъ побсить ихъ.

Нигд не видали Филиппа и не слыхали о нёмъ такъ невыгодно, какъ въ дом его отца,

— Я самъ чувствую себя притворщикомъ между этими старыми притворщиками, говаривалъ онъ мн.— Мн тошно отъ ихъ старыхъ шуточекъ, старыхъ комплиментовъ и добродтельныхъ разговоровъ. Вс ли старики притворщики, желалъ бы я знать?

Непріятно слышать мизантропію изъ юныхъ устъ и видть, какъ эти двадцатилтніе глаза уже смотрятъ на свтъ съ недовріемъ.

Въ чужихъ домахъ,— я обязанъ сказать — Филиппъ былъ гораздо любезнй приносилъ съ собою такую блестящую весёлость, что она вносила солнечный свтъ и радость въ т комнаты, какія онъ посщалъ. Я сказалъ, что многіе изъ его товарищей были художники и журналисты, и клубы ихъ и пріюты посщалъ и онъ. Ридли, академикъ, жилъ у мистриссъ Брандонъ въ Торнгофской улиц, и Филиппъ часто бывалъ въ его мастерской, или въ маленькой комнат вдовы. Онъ питалъ къ ней большую нжность и признательность, ея присутствіе какъ-будто очищало его, въ ея обществ беззаботный, шумный молодой человкъ былъ неизмнно кротокъ и почтителенъ. Глаза ея всегда наполнялись слезами, когда она говорила о нёмъ, а когда онъ былъ тутъ, слдовали и наблюдали за нимъ съ нжной материнской преданностью. Пріятно было видть его у ея простого камелька, слышатъ его шуточки и болтовню. Съ однимъ глупымъ старикомъ, который былъ въ числ жильцовъ мистриссъ Брандонъ. Филиппъ игралъ въ криббэджъ по цлымъ часамъ съ этимъ старикомъ, отпускалъ на счотъ его сотни безобидныхъ шуточекъ и шолъ возл его инвалиднаго кресла, когда старый капитанъ отправлялся погрться на солнышк на улицу. Филиппъ былъ лнтяй — это правда, онъ любилъ не длать ничего и проводилъ половину дня въ полномъ удовольствіи за своею трубкой, смотря на Ридли за мольбертомъ. Онъ нарисовалъ эту очаровательную головку Филиппа, которая виситъ въ комнат мистриссь Брандонъ — съ блокурыми волосами, въ тёмными усами и бородой и съ смлыми голубыми глазами.

Филиппъ плъ посл ужина псни ‘Garryowen na gloria’, которую пріятно было послушать и которую, когда онъ плъ во весь голосъ, можно было слышать за цлую милю кругомъ. Въ одинъ вечеръ я обдалъ въ Рёссельскомь сквэр и меня привёзъ домой въ своей карет докторъ Фирминъ, который былъ въ числ гостей. Когда мы прозжали черезъ Сого {Бдная часть Лондона, въ которой живутъ художники. Прим. перев.}, окна одной комнаты въ клуб были открыты и мы могли слышать псню Филиппа, особенно одинъ дикій ирландскій припвъ, среди всеобщихъ рукоплесканій и восторженнаго брянчанья рюмокъ.

Бдный отецъ опустился на подушки кареты, какъ-будто его поразилъ ударъ.

— Вы слышали его голосъ? застоналъ онъ: — вотъ онъ гд бываетъ. Сынъ мой, который могъ бы бывать везд, предпочитаетъ отличаться въ кабак и орать псни въ портерныхъ!

Я старался извинить Филиппа. Я зналъ, что въ этомъ мст не происходило ничего дурного, что его посщали талантливые люди и даже знаменитости. Но оскорблённый отецъ не хотлъ утшаться такими общими мстами, и глубокая и естественная печаль тяготила его по милости недостатковъ сына.

То, что случилось потомъ не удивило меня. Между паціентами доктора Фирмина была незамужняя дама приличныхъ лтъ и съ большимъ состояніемъ, которая смотрла на талантливаго доктора благопріятными глазами. Что онъ желалъ имть подругу, которая развлекала бы его въ одиночеств — было довольно естественно и вс его друзья думали, что онъ долженъ жениться. Вс знали это маленькое волокитство, кром сына доктора, между которымъ и его отцомъ было слишкомъ много тайнъ.

Кто-то въ клуб спросилъ Филиппа: соболзновать онъ долженъ съ нимъ или поздравлять его съ приближающейся женитьбою отца? Съ чмъ? Младшій Фирминъ выказалъ величайшее удивленіе и волненіе, услышавъ объ этомъ брак. Онъ побхалъ домой, онъ ждалъ возвращенія отца. Когда докторъ Фирминъ воротился домой и вошолъ въ свой кабинетъ, Филиппъ встртилъ его тамъ.

— Должно быть я слышалъ сегодня ложь, свирпо сказалъ молодой человкъ.

— Ложь! какую ложь, Филиппъ? спросилъ отецъ.

Они оба были очень ршительные и мужественные люди.

— Что вы женитесь на миссъ Бенсонъ.

— Разв ты длаешь домъ мой такимъ весёлымъ, что мн не нужно другого собесдника? спросилъ отецъ.

— Не въ этомъ вопросъ, горячо сказалъ Филиппъ: — вы не можете и не должны жениться на этой дам, сэръ.

— Почему?

— Потому, что передъ глазами Бога вы уже женаты, сэръ. И я клянусь, что завтра же разскажу эту исторію миссъ Бенсонъ, если вы будете настаивать на вашемъ намреніи.

— Такъ ты знаешь эту исторію? застоналъ отецъ.

— Да. Богъ да проститъ вамъ, сказалъ сынъ.

— Это проступокъ моей юности, въ которомъ я горько раскаялся.

— Простуновь? преступленіе! сказалъ Филиппъ.

— Довольно, сэръ! Каковъ бы ни былъ мой проступокъ, не вамъ обвинять меня.

— Если вы не храните вашу честь, я долженъ хранитъ её. Я сейчасъ же ду къ миссъ Бенсонъ.

— Если вы выйдете изъ этого дома, вы наврно не намрены возвращаться?

— Пустъ такъ. Кончимъ ваши счоты и разстанемся, сэръ.

— Филиппъ, Филиппъ! ты раздираешь мн сердце! закричалъ отецъ.

— А вы разв думаете, что у меня на сердц легко, сэръ? сказалъ сынъ.

Миссъ Бенсонъ не сдлалась мачихой Филиппа, но отецъ и сынъ не боле любили другъ друга посл этой ссоры.

Глава VI.

БРАНДОНЫ.

Торнгофская улица теперь довольно жалкое мсто, но домъ съ большимъ окномъ въ первомъ этаж, окномъ, нарочно увеличеннымъ для мастерской художника, домъ, на дверяхъ котораго виднется имя Брандовъ, иметъ видъ приличный не хуже любого дома въ этомъ квартал. Мдная дощечка на дверяхъ всегда сіяетъ какъ выполированное золото. Когда приближается время къ Пасх, много прекрасныхъ экипажей останавливается y дверей этого дома и опрятная служанка, или высокій итальянецъ, съ глянцовитой чорной бородой и золотыми серьгами въ ушахъ, ведутъ знатныхъ гостей въ гостиную бельэтажа, гд живётъ мистеръ Ридли, живописецъ, и гд его картины выставляются частнымъ образомъ прежде чмъ будутъ отданы въ академію.

Когда экипажи останавливаются, вы часто увидите краснолицаго мущину въ парик оливкового цвта, кротко улыбающагося въ окн гостиной нижняго этажа. Это капитанъ Ганнъ, отецъ дамы, нанимаюіцей этотъ домъ. Я не знаю, какъ онъ получилъ чинъ капитана, но онъ носилъ его такъ долго и такъ молодцовато, что нтъ уже никакой надобности разсматривать его права на этотъ чинъ. Онъ не предъявляетъ на него правъ, но и не отвергаетъ ихъ. Шутники, бывающіе y мистриссъ Брандонъ, умють всегда, какъ говорится, подстрекнуть ея отца, заведя рчь о Пруссіи, Франціи, Ватерлоо, или о сраженіяхъ вообще, пока Сестрица не скажетъ:

— Довольно и Ватерлоо, папа, вы уже всё разсказали о Ватерлоо. Перестаньте, мистеръ Бинсъ, пожалуйста перестаньте.

Молодой Бинсъ уже выпыталъ, какъ капитанъ Ганнъ (съ помощью Шо, лейбъ-гвардейца, убилъ двадцать-четыре французскихъ кирасира при Ватерлоо, ‘какъ капитанъ Ганнъ защищалъ Гугумонтъ’, какъ ‘капитанъ Ганнъ, которому Наполеонъ Бонапартъ предлагалъ положить оружіе, закричалъ: ‘капитанъ милиціи умираетъ, но не сдаётся’, какъ ‘герцогъ Веллингтонъ, указывая на приближающуюся Старую Гвардію, закричалъ: ‘ну, Ганнъ, бросайся на нихъ!’ Эти описанія были такъ смшны, что даже Сестрица, родная дочь капитана Ганна, не могла удержаться отъ смха, слушая ихъ. Сестрица любила посмяться — это такъ, она смялась надъ смшвыми книгами, смялась сама про себя, въ своёмъ тихомъ уголку за работой, смялась надъ картинами, а когда было нужно, и смялась и сочувствовала тоже. Ридли говорилъ, что онъ мало зналъ людей, которые умли бы такъ врно судить о картинахъ, какъ мистриссъ Брандонь. У ней былъ кроткій характеръ и весёлое чувство юмора, отъ котораго на щекахъ ея появлялись ямочки, а глаза блестли, и доброе сердце, которое было глубоко опечалено и уязвлено, но всё-таки осталось мягко и кротко. Счастливы т, чьи сердца, искушаемыя страданіемъ, всё-таки выздоравливаютъ. Нкоторые страдаютъ болзнями, отъ которыхъ выздоровть нельзя, и больные, изувченные, влачатъ свои жизнь кое-какъ.

Но Сестрица, подвергнувшись въ молодости страшному горю, была спасена милосерднымъ Провидінемъ, и теперь выздоровла даже до того, что признается, будто она счастлива и благодаритъ Бога, что можетъ быть признательна Богу и полезна людямъ. Когда умеръ бдный Монфишэ, она ухаживала за нимъ въ болзни съ такою же нжностью, какъ и его дорогая жена. Въ то время, когда она сама была огорчена и несчастна, отецъ ея, бывшій подъ властью у своей жены, жестокой и безтолковой женщины, выгналъ Каролину изъ дома, когда она воротилась къ нему съ разбитымъ сердцемъ, жертвою обольщенія негодяя, а когда старый капитанъ самъ попалъ въ нужду, самъ очутился бездоменъ, она отыскала его. Пріютила, кормила и поила. И съ этого дня раны ея начали излечиваться и, изъ признательности къ этому неизмримому благополучію, доставшемуся ей, она сама сдлалась опять счастлива и весела. Опятъ? У нихъ была старая служанка, которая не могла оставаться въ дом, потому что она была такъ ужасно непочтительна въ капитану, и эта женщина говорила, что она никогда не знала миссъ Каролину такой весёлой, такой счастливой, такой хорошенькой, какою она была теперь.

Итакъ капитанъ Ганнъ сталъ жить съ своею дочерью и покровительствовалъ ей съ большимъ достоинствомъ. Онъ имлъ нсколько фунтовъ ежегоднаго дохода, которые шли на его издержки въ клуб и его одежду. Мн не нужно говоритъ, что клубъ его былъ таверна подъ вывскою ‘Головы Адмирала Бинга’ {Этотъ адмиралъ былъ расстрлянъ по приговору военнаго суда въ прошломъ столтіи. Прим. перев.} съ Тотентэмской улиц, и тамъ капитанъ часто встрчалъ пріятное маленькое общество и постоянно хвастался своимъ прежнимъ богатствомъ.

Я слышалъ, что замокъ въ Кент, которымъ онъ хвалился, былъ жалкій домишка въ Моргэтт, куда онъ пускалъ жильцовъ и откуда мебель была продана за долги, но были люди, воображавшіе, что капитанъ и въ любомъ палаццо не былъ бы не у мста. Дочь его также думала много хорошаго о своёмъ отц, особенно считала его человкомъ съ замчательно изящнымъ обращеніемъ, но она видла двухъ-трёхъ джентльмэновъ посл своего бднаго старика-отца — джентльмэновъ въ толстыхъ сюртукахъ и съ добрымъ сердцемъ, какъ докторъ Гуденофъ, джентльмэновъ въ тонкихъ сюртукахъ и съ тонкими манерами, какъ докторъ Фирминъ, а съ сердцемъ — не будемъ говорить объ этомъ, джентльмэновъ съ неправильнымъ произношеніемъ буквы h, какъ добрый, милый, врный благодтель, спасшій её отъ отчаянія, геніальныхъ людей, какъ Ридли, чистосердечныхъ, великодушныхъ, честныхъ джентльмэновъ, какъ Филиппъ — и эта обманчивая мечта о папа, я полагаю, исчезла вмст съ другими фантазіями ея бдной двической юности. Дло въ томъ, что она сговорилась тайкомъ съ содержательницею таверны ‘Голова адмирала Бинга’, какое именно количество грога должна она отпускать капитану, а разсказы его были слишкомъ хорошо извстны бдной Каролин для того, чтобы она могла врить имъ.

Я не хочу, чтобы думали будто я обвиняю капитана въ постоянной невоздержности. Это былъ офицеръ щедрый, и когда былъ при деньгахъ, любилъ угощать компанію въ клуб, разсказывая о своихъ былыхъ блестящихъ дняхъ.

Пасторъ сосдней церкви былъ хорошимъ другомъ Сестрицы, пивалъ чай у ней въ гостиной, объ этомъ обстоятельств капитанъ часто упоминалъ, указывая даже на то кресло, на которомъ сидлъ пасторъ. Мистеръ Ганнъ акуратно бывалъ въ церкви по воскресеньямъ, подтягивая своимъ богатымъ, но нсколько уже дребезжащимъ басомъ, антифонамъ и гимнамъ. Стиль его пнія былъ гораздо цвтисте того, который теперь употребляется между церковными пвчими, и научился онъ ему въ былыя времена, распвая вакханальныя псенки, восхищавшія современниковъ нашихъ Инкльдоновъ и Брэгетовъ {Знаменитые англійскіе пвцы прошедшаго столтія. Прим. перев.}. Капитанъ на заставлялъ просить себя долго, чтобы пропть въ клуб, и я долженъ признаться, что Филь Фирминъ умлъ вытянуть отъ капитана псенку бывалыхъ дней, но всегда въ отсутствіи его дочери, маленькое личико которой принимало такое выраженіе ужаса и тревоги, когда отецъ ея плъ, что онъ пересталъ выказывать свои музыкальныя дарованія при ней. Онъ повсилъ свою лиру, и надо признаться, что время оборвало много изъ ея нкогда звучныхъ струнъ.

Съ двумя-тремя эскизами, подаренными ей ея жильцами — съ нсколькими рдкими бездлушками, изъ сосдней Уардарской улицы {Гд много лавокъ съ древностями, рдкостями, картинами. Пр. перев.}, подарёнными ей другими ея друзьями — съ мебелью, гладко выполированной маленькая гостиная Сестрицы была превесёленькимъ мстечкомъ и принимала не мало гостей. Она позволяла пaпа куритъ трубку.

— Это препровожденіе времени для него, говорила она.— Человкъ не можетъ длать вреда, когда куритъ трубку.

Филю она позволяла курить сигары, Филю позволялось всё, говорили другіе постители, увряя, будто они ревнуютъ къ Филиппу Фирмину. Книгъ у Сестрицы было немного.

— Когда я была двочкой, я всё читала романы, говорила она:— но это такой вздоръ! Вотъ мистеръ Пенденнисъ приходитъ навщать мистера Ридли. Я удивляюсь, какъ женатый человкъ можетъ писать о любви и о тому подобныхъ пустякахъ.

И дйствительно, пожилымъ пальцамъ нелпо брянчать лукомъ и стрлами Купидона. Вчера прошло — да, но мы помнимъ о нёмъ очень хорошо, и мы тмъ боле думаемъ о нимъ сегодня, что, какъ намъ извстно, завтра немного намъ принесётъ.

Въ гостиную мистриссъ Брандонъ входилъ иногда по вечерамъ старый отецъ мистера Ридли и раздлялъ скромный ужинъ мистриссъ Брандонъ и капитана. Простой и домашній ужинъ почти вывелся теперь изъ употребленія, но въ былое время онъ собиралъ много семействъ вокругъ своихъ гостепріимныхъ яствъ. Маленькій скромный поднось съ ужиномъ — маленькая тихая болтовня — маленькая рюмка, развеселявшая, но никогда не нагонявшая опьяненіе. Я вижу дружескія лица, улыбающіяся вокругъ стола въ періодъ не очень давно минувшій, но какой отдалённый! Желалъ бы я знать, есть ли еще теперь старина и старушки въ старыхъ кварталахъ старыхъ провинціальныхъ городовъ, прізжавшіе другъ къ другъ въ портшезахъ въ шесть часовъ и игравшіе въ карты до ужина? По вечерамъ Гидли и капитанъ торжественно игрывали въ криббэджъ, а Сестрица приготовляла какой-нибудь вкусный напитокъ для обоихъ стариковъ. Она любила, когда приходятъ мистеръ Ридли, потому что онъ всегда такъ почтительно обращался съ ея отцомъ и вёлъ себ какъ настоящій джентльмэнъ. А мистриссъ Ридли и супруга мистера Ридли, не была ли признательна Сестриц за то, что она ухаживала за ея сыномъ во время его болзни? По своими связямъ они успли доставить мистриссъ Брандонъ много драгоцнныхъ друзей, и мн всегда было пріятно провести вечеръ съ капитаномъ, они были такъ вжливы къ нему, какъ если бы онъ находился на самой вершин благоденствія и богатства. Моё собственное мнніе о старомъ капитан было таково, что онъ былъ самый ничтожный старый капитанъ и разорился очень кстати, потому что посл того жилъ въ большомъ уваженіи и почот, и всегда съ достаточнымъ количествомъ уиски. Уваженіе стараго мистера Ридли въ ея отцу чрезвычайно утшало Сестрицу. Ридли любилъ, чтобы ему читали газету. Онъ не очень былъ силёнъ въ печатномъ, и до конца жизни много словъ, встрчающихся въ газетахъ и журналахъ, очень затрудняли добраго буфетчика. Сестрица писала ему счоты для его жильцовъ (мистеръ Ридли, также какъ и дочь капитана, старались увеличить свой небольшой доходъ, отдавая въ наймы квартиры), или самъ капитанъ бралъ на себя эти документы, онъ писалъ красивымъ купеческимъ почеркомъ, теперь уже нсколько дрожавшимъ, но всё-таки съ великолпными прописными буквами. Когда сынъ Ридли былъ мальчикомъ, онъ приготовлялъ эти счоты, которые ни отецъ его, ни мать не умли написать.

— Насъ въ молодости не многому учили, мистеръ Ганнъ, замчалъ Ридли своему другу: — людей моего званія не учили книжной премудрости. Она, разумется, была необходима и прилична для васъ, джэльтмэновъ, сэръ.

— Разумется, мистеръ Ридли, отвчалъ другой ветеранъ, чванно куря трубку.

— Но я не могу теперь проситъ моего сына Джона Джэмса вести счотъ отца, какъ онъ длывалъ это прежде, а со стороны вашей и мистриссъ Брандонъ это доказываетъ истинную дружбу. Я цню это, сэръ, и мой сынъ Джимъ Джэмсъ цнить это, сэръ.

Мистеръ Ридли находился въ услуженіи джентльмэновъ de la bonne cole. Ни одинъ вельможа не могъ быть вежливе и важне его. Въ обращеніи мистера Ганна было боле юмористической шутливости, которая, однако, нисколько не уменьшала аристократическихъ манеръ капитана. По мр того, какъ короткость его съ мистеромъ Ридли увеличивалась, онъ длался величаве и важне. Мн кажется, оба эти добрые старичка имли одинъ на другого полезное вліяніе, и я надюсь, что мнніе Ридли было справедливо что мистеръ Ганнъ всегда занималъ роль джентльмэна. Видть вмст обоихъ этихъ добрыхъ старикашекъ было зрлищемъ поучительнымъ. Стаканы ихъ чокались за столомъ. Дружба ихъ служила утшеніемъ и имъ самимъ и ихъ семействамъ. Небольшое денежное дло разъ возбудило охлажденіе между обоими стариками, но Сестрица уплатила спорный счотъ за своего отца и за Ридли, никогда уже не было рчи между ними о денежныхъ займахъ, а когда они отправлялись въ клубъ ‘Адмирала Бинга’, каждый платилъ за себя,

Филь часто слышалъ о ночныхъ митингахъ въ ‘Голов адмирала Бинга’ и ему очень хотлось побивать въ этой компаніи. Но даже, когда онъ видлъ старыхъ джентльмэновъ въ гостиной Сестрицы, они смутно чувствовали, что онъ подшучиваетъ надъ ними. Капитанъ не могъ бы хвастаться такъ свободно, если бы Филь постоянно наблюдалъ за нимъ.

— Я имлъ честь служить вашему достойному батюшк за столомъ мистера Тодмордена. Нашъ маленькій клубъ не мсто для васъ и для моего сына, хотя онъ добрый сынъ и мать его и я гордимся имъ, онъ никогда васъ не огорчалъ съ тхъ поръ, какъ выросъ, кром того, когда бывалъ боленъ, съ признательностью и положа руку на сердце говорю я. Но то, что годится для меня и мистера Ганна, не годится для васъ, молодые господа. Вы не лавочникъ, сэръ, или я очень ошибаюсь, но мн всегда казалось, что Рингуды одна изъ лучшихъ фамилій въ Англіи, и Фирмины также.

Отъ этого упрёка Филь покраснлъ и со стыдомъ повсилъ голову.

— Мистеръ Ридли, сказалъ онъ:— вы увидите, что и не стану приходить туда, гд меня не захотятъ видть, а если я приду надодать вамъ аъ ‘Голов адмирала Бинга’, пусть меня выведутъ на ютъ и разстрляютъ, какъ его.

Мистеръ Ридли объявилъ, что Филиппъ ‘самый странный, самый эксцентрическій молодой человкъ. Доброе сердце, сэръ. Очень щедро помогаетъ несчастнымъ, прекрасно образованъ, сэръ, но я боюсь — я боюсь, что его не доведутъ до добра, мистеръ Ганнъ — не при васъ будь сказано, мистриссъ Брандонъ, а то вдь вы всегда за него заступаетесь’.

Когда Филиппъ Фирминъ выкуритъ, бывало, трубку и поговоритъ съ Сестрицей въ ея гостиной, онъ отправляется выкурить вторую, третью, десятую трубку въ мастерской Ридли. Онъ просиживалъ по цлымъ часамъ передъ мольбертомъ Джона Джэмса, болтая о политик, о религіи, о поэзіи, о женщинахъ, объ ужасномъ эгоизм и низости мірской, онъ также неутомимо болталъ и лнился, какъ неутомимо Джонъ Джэмсъ слушалъ и работалъ. Живописецъ слишкомъ былъ занятъ цлую жизнь своимъ мольбертомъ, чтобы читать много книгъ. Онъ часто стыдился своего невжества въ литератур, онъ питалъ восторгъ къ писателямъ и къ молодымъ людямъ, воспитывавшимся въ университет, бгло цитировавшимъ греческихъ писателей и Горація. Онъ съ уваженіемъ слушалъ разговоръ ихъ о подобныхъ предметахъ, безъ сомннія, набирался отъ нихъ кое-чему, всегда тайно удивлялся и огорчался, Когда воспитанники университета были побиты на аргументахъ, или разговаривали громко и грубо, какъ иногда случалось съ ними.

— Джонъ Джэмсъ малый очень талантливый, говаривалъ о немъ Джарманъ: — и счастливйшій человкъ въ Европ. Онъ любитъ рисовать и работаетъ цлый день, онъ любитъ ухаживать за знатными людьми и пьётъ чай въ гостяхъ каждый вечеръ.

Вы вс знали Джармана изъ Шарлотской улицы, живописца миньятюрныхъ портретовъ. Онъ былъ одинъ изъ главныхъ членовъ нашего клуба. Его языкъ не щадилъ никого. Онъ завидовалъ всякому успху, чужое счастье бсило его, но къ тмъ, кто не имлъ успха, онъ былъ добръ, бднымъ спшилъ помочь, былъ щедръ на состраданіе и краснорчиво и свирпо декламировалъ о природномъ благородств и слав труда и тому подобныхъ изношенныхъ идеяхъ. Друзья восхищались имъ: онъ былъ душою независимости и считалъ подлецами тхъ, кто носилъ чистое бльё и посщалъ общество джентльмэновъ, но надо признаться, что хозяинъ его квартиры имлъ дурное мнніе о нёмъ, и и я слышалъ о двухъ-трёхъ денежныхъ сдлкахъ, которыя, конечно, не длали чести мистеру Джарману. Джарманъ былъ человкъ съ замчательнымъ юморомъ, онъ любилъвдову и говорилъ о ея доброт, способности быть полезной и честности со слезами на глазахъ. Она была бдна и еще боролась съ непріятностями. Если бы она была богата и имла въ жизни успхъ, мистеръ Джарманъ не превозносилъ бы тамъ ея достоинства.

Мы входимъ въ комнату перваго этажа, гд среднее окно сдлано выше прочихъ, чтобы пропускать свтъ сверху, и подъ этимъ свтлымъ лучомъ мы усматриваемъ голову нашего стараго друга, мистера Джона Джэмса Ридли, академика. Время нсколько поубавило его густыя кудри и преждевременно усеребрило его голову. Лицо его поблднло, пылкая, чувствительная рука, держащая кисть и палитру, очень худа, глаза обведены линіями нездоровья, а можетъ быть и заботъ, но глаза свтлы попрежнему, а когда они глядятъ на полотно, на модель, которую онъ переводитъ на него, они чисты, проницательны и счастливы. У него очень пріятный голосъ для пнія, онъ распваетъ за работой, или свиститъ, улыбаясь. Онъ заставляетъ свою руку совершать маленькіе подвиги искусства и улыбается съ ребяческимъ удовольствіемъ своей безпримрной быстрот въ работ. Я видлъ какъ онъ нарисовалъ въ одной изъ своихъ картинъ великолпную серебряную фляжку съ старой оловянной горчичницы, видлъ какъ онъ писалъ шерсть животнаго, складки и цвты на парч и тому подобное, съ полнымъ удовольствіемъ, удовольствіемъ, продолжавшимся съ утра до вечера, и въ это время онъ быль такъ занятъ своею работою, что не находилъ времени състь сухарь или выпитъ стаканъ воды, приготовленные для его умреннаго завтрака. Онъ съ жадностью пользовался послднею минутою свта и никогда, безъ сомннія, не могъ оторваться отъ своихъ картинъ. Быть живописцемъ и совершенно владть своей кистью, я считаю одною изъ suimna bona жизни. Счастливое соединеніе ручной и головной работы должно сдлать это занятіе необыкновенно пріятнымъ. Въ ежедневной работ должны случаться безконечныя восхитительныя затрудненія и возможность выказать своё искусство.

Подробностямъ этихъ доспховъ, этой драпировки, блеску этихъ глазъ, пушистому румянцу этихъ щокъ, брилліантамъ на этой ше, надо задавать сраженія и одерживать побды. Каждый день должны случаться критическія минуты великой борьбы и торжества, и эта борьба и эта побда должны и укрплять и приносить удовольствіе, точно такъ, какъ галопъ черезъ поле всаднику, дущему на прекрасной лошади, который знаетъ, что его мужество и его лошадь никогда ему не измнятъ. Это сильныя ощущенія, возбуждаемые игрою, и чудное наслажденіе, доставляемое выигрышемъ. Никто, я думаю, не пользуется боле живописцевъ этою дивною наградою за свои труды (можетъ быть игрокъ на скрипк съ совершенствомъ и торжествомъ, исполняющій своё собственное чудное сочиненіе, также бываетъ счастливъ). Тутъ есть занятіе, тутъ есть сильныя ощущенія, тутъ есть борьба и побда, тутъ есть выгоды. Чего боле въ прав требовать человкъ отъ судьбы? Герцоги и Ротшильды могутъ позавидовать такому человку.

Хотя Ридли имлъ свои непрiятности, какъ мы узнаемъ впослдствіи, его искусство возвышалось надъ всмъ. Чорная забота можетъ бытъ сидла позади что на этомъ пегас, но никогда не сбрасывала всадника съ коня {Намекъ на одно мсто въ Гораці, гд онъ говоритъ, что ‘забота сидитъ за всадникомъ’ post equitem sedet atra cura. Прим. перев.}. Въ нкоторыхъ душахъ искусство стоитъ выше всего, оно сильне любви, сильне ненависти, заботъ, бдности. Какъ только лихорадка оставляетъ руку свободною, она съ наслажденіемъ схватываетъ кисть. Любовь можетъ хмуриться и обмануть, но эта любовница не обманетъ никогда, она всегда врна, всегда нова, всегда остаётся другомъ, собесдницей, неоцненной утшительницей. Джонъ Джэмсъ Ридли сидлъ за своимъ мольбертомъ съ ранняго утра до заката солнца и никогда охотно и оставлялъ своей работы. Желалъ бы я знать, такъ ли люди другихъ профессій пристрастны къ своему ремеслу, такъ ли стряпчіе не отстаютъ отъ своихъ любимыхъ бумагъ до самой гробовой доски, предпочитаютъ ли писатели свой письменный столъ и чернильницу обществу, дружб, пріятной лности? Я не видалъ въ жизни людей, до такой степени любящихъ свою профессію, какъ живописцы, исключая, можетъ быть, актёровъ, которые, если не играютъ сами, всегда отправляются въ театръ смотрть на игру другихъ.

Передъ мольбертомъ этого прилежнаго художника Филь сидлъ по цлымъ часамъ, безпрерывно болтая и куря. Присутствіе его было восторгомъ для души Ридли, лицо его солнечнымъ лучомъ, голосъ крпительнымъ лекарствомъ. Сами слабый и почти дряхлый тломъ, съ чувствительностью болзненно тонкою живописецъ боле всего восхищался въ людяхъ силою, здоровьемъ, весёлостью, изящными манерами. Всмъ этимъ въ юности Филиппъ былъ щедро одарёнъ, и и надюсь, что эти драгоцнные дары фортуны не оставили его и въ зрломъ возраст. Я не говорю, что Филиппъ со всми былъ тамъ популяренъ. Есть люди, которые никогда не могутъ простить другимъ счастья, и въ мужскомъ обществ всмъ готовы обижаться, и безъ сомннія, въ своёмъ странствованіи по жизненному пути бдный, прямодушный Филиппъ часто шолъ наперекоръ тмъ, кто съ нимъ встрчался.

Джарманъ подшучивалъ довольно зло надъ привязанностью Ридли къ Филиппу, онъ могъ презирать человка и за то, что онъ не былъ джентльмэнъ и оскорблять его за то, что онъ джентльмэнъ. Я встрчался въ свт съ людьми, для которыхъ послднее обстоятельство — непростительное преступленіе, причина къ безпрерывному сомннію, раздору и подозрнію. Что можетъ бытъ естественне или обыкновенне, какъ ненавидть другого за то, чмъ вы не можете быть?

Однако, кром завистниковъ, у васъ есть и поклонники въ жизни. Кром остроумія, которое онъ понималъ, кром генія, который у него былъ, Ридли восхищался красивою наружностью и изящнымъ обращеніемъ, и у него всегда былъ какой-нибудь простой герой, котораго онъ втайн любилъ, обожалъ и боготворилъ. Онъ любилъ быть въ обществ прекрасныхъ женщинъ и аристократическихъ мущинъ. Филиппъ Фирминъ съ своимъ прямымъ и рзкимъ обращеніемъ со всми тми, кто былъ выше его званіемъ, имлъ свое собственное благородство въ обращеніи, и если даже у него было не боле двухъ пенсовъ въ карман, онъ засовывалъ въ него руки съ независимостью первйшаго дэнди, когда-либо расхаживавшаго по Пэль-Мэльской мостовой. Какъ онъ былъ хладнокровенъ! нкоторые могли, не совсмъ неосновательно, принять это за наглость, это очаровывало Ридли. Обладать такою наружностью, такимъ обращеніемъ, имть возможность смотрть въ лицо обществу, трепать его по плечу и держать его за пуговицу — чего не далъ бы Ридли за такую возможность, за такія способности? Не угодно ли вамъ помнить, что я не хвалю за это Джона Джэмса, а прямо говорю каковъ онъ былъ. Я надюсь, что у насъ никого не будетъ въ этой исторіи безъ своихъ маленькихъ недостатковъ и особенностей. Джарманъ былъ совершенно правъ, когда говорилъ, что Ридли любитъ знатное общество. Мн кажется, что его родословная тайно мучила его. Онъ предпочолъ бы скоре былъ джентльменомъ, чмъ такимъ великимъ геніемъ, но если у насъ съ вами нтъ своихъ собственныхъ слабостей, то постараемся смотрть снисходительно на эту слабость моего друга.

Джолу Джэмсу въ голову никогда не приходило выговаривать Филиппу за его лность, Филь походилъ на лиліи въ долин, по мннію живописца. Ему не опредлено было трудиться и прясть, но жать себ въ волю, рости, грться на солнышк, облекаться великолпіемъ. Маленькое общество живописцевъ знало каковы были средства Фирмина. Онъ имлъ своихъ собственныхъ тридцать тысячъ. Тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, сэръ, въ рукахъ, да, будущее наслдство огромнаго богатства отца! Роскошью такъ и вяло отъ этого одарённаго столь щедрыми дарами молодого человка. Его мннія, шуточки, смхъ, пніе имли всъ тридцати тысячъ фунтовъ, сэръ! Зачмъ ему было работать? Посовтуете вы молодому дворянину пойти въ подмастерья? Филиппъ могъ лниться какъ любой лордъ, если хотлъ. Ему надо бы носить щегольское платье, здить на прекрасныхъ лошадяхъ, обдать на серебр и пить шампанское каждый день. Джонъ Джэмсъ весело работалъ до захожденія солнца и за восемь пенни въ Уардаурской улиц имлъ блюдо мяса и рюмку портера за своимъ смиреннымъ обдомъ. Въ тхъ же мстахъ, гд собиралась молодёжь, уютное мстечко у камина всегда находилось для Фирмина. Хотя Джарманъ былъ свирпый республиканецъ, однако у него находилась улыбка для аристократа Фирмина и онъ всегда принималъ особенно франтовскій видъ, когда его приглашали обдать въ Старую Паррскую улицу. Мн кажется Филиппъ любилъ лесть. Я сознаюсь, что это была его слабая сторона и что мы съ вами, мой любезный сэръ, разумется, гораздо выше его въ этимъ отношеніи. Джонъ Джэмсъ, который любилъ его, готовъ былъ уговаривать его послдовать совту его тётки и кузины и жить въ лучшемъ обществ, но мн кажется, что живописецъ не захотлъ бы, чтобы его любимецъ пачкалъ свои руки излишнимъ трудомъ и даже восхищался мистеромъ Филемъ именно за то, что онъ былъ лнивъ.

Сестрица, конечно подавала ему совты и относительно того общества, въ которомъ онъ долженъ бывать, и занятій, полезныхъ для него. Но когда другіе его знакомые намекали, что его лность сдлаетъ ему вредъ, она не хотла слушать ихъ порицаній.

— Зачмъ ему работать, если онъ не хочетъ? спрашивала она.— У него нтъ наклонности пачкать бумагу. Вы не захотли бы, чтобы онъ сидлъ цлый день, рисовалъ головки куколокъ на полотн и работалъ какъ невольникъ. Славная мысль, нечего сказать! Дядя хочетъ доставить ему мсто. Вотъ чего ему нужно! Ему слдуетъ быть секретарёмъ въ иностранномъ посольств, и онъ будетъ!

На самомъ дл Филь въ то время выказывалъ желаніе вступитъ въ дипломатическую службу и надежду, что лордъ Рингудъ будетъ способствовать его желанно. А пока онъ былъ царемъ въ Торнгофской улиц. Онъ могъ лниться сколько хотлъ, а у мистриссъ Брандонъ всегда находилась для него улыбка. Можетъ быть онъ курилъ слишкомъ много, но она вышивала для него прехорошенькія сигарочницы. Она подрубляла его тонкіе батистовыя платки, вышивала гербъ его на углахъ, она сшила ему такой великолпный жилетъ, что ему почти было стыдно носить его, хотя въ то время онъ щеголялъ роскошнымъ нарядомъ, цпочками и бльёмъ. Я боюсь, что докторъ Фирминъ, издыхая о своихъ неудавшихся надеждахъ, возложенныхъ имъ на сына, имлъ нкоторое основаніе для своего неудовольствія. Но объ этихъ увщаніяхъ Сестрица не хотла слышать.

— Почему ему не лниться? почему онъ долженъ работать? Мальчики всегда будутъ мальчиками. Ужь, конечно, старый ворчунъ, папа его, былъ не лучше Филиппа, когда онъ быль молодъ.

Она говорила это съ румянцемъ на своёмъ личик, качая головою съ вызывающимъ видомъ, всё значеніе котораго я не понималъ тогда, но приписывалъ ее горячее заступничество той чудной несправедливости, которая принадлежитъ всмъ добрымъ женщинамъ и за которую мы должны благодарить ихъ каждый день. Я знаю, милостивыя государыни, что вы разсердитесь на эти слова. Но, даже рискуя прогнвить васъ, мы должны говорить правду. Вы желали бы представить себя справедливыми, логичными и строго безпристрастными. Наврно, доктору Джонсону пріятно были бы слышать отъ мистриссъ Трэль: ‘сэръ, ваши манеры граціозны, ваша наружность изящна, опрятна и необыкновенно привлекательна, аппетитъ у васъ не большой (особенно къ чаю), а танцуете вы точь-въ-точь какъ Віолетта’, вы замчаете, что это чистая иронія. Женщины справедливы, логичны, строго безпристрастны. Господи помилуй! Если бы он были таковы, народонаселеніе пресклось бы, свтъ превратился бы въ вопіющую пустыню. Ну, словомъ, Сестрица ласкала и балывала Филиппа Фирмина такимъ нелпымъ образомъ, что вс это замчали — и т, у кого не было ни друзей, ни возлюбленныхъ, ни матерей, ни дочерей, ни женъ, и т, которыхъ самихъ ласкали и баловали дома.

Допустимъ опять, что отецъ Филиппа имлъ причины сердиться на сына и сожалть о наклонностяхъ его къ низкому обществу, но, съ другой стороны, молодого человка можно нсколько извинить за его глубокое отвращеніе къ его домашнему кружку, который нагонялъ за него скуку.

— Ей-богу! кричалъ онъ, дёргая себя за волосы и усы и съ разными свирпыми восклицаніями по своему обыкновенію:— мн такъ тошно отъ торжественности этой аффектаціи, что такъ и забираетъ охота опрокинуть миску на голову старика бишопа, а судь барону Бёмпшеру дать оплеуху лопаткой баранины. У моей тётки точно такая же аффектація, только можетъ быть поискусне, но, о Пенденнисъ! если бы вы могли знать, какая тоска терзаетъ мое сердце, сэръ, какъ коршунъ грызётъ, эту проклятую печонку, когда я вижу, что женщины — женщины, которымъ слдовало бы оставаться чистосердечными, которымъ слдовало бы походить на ангеловъ — женщины, которымъ слдовало бы ни знать другого искусства, кром умнья услаждать наши горести и утшать насъ въ печаляхъ — ползаютъ, раболпствуютъ, хитрятъ, холодны къ этому, унижаются передъ тмъ, льстятъ богатому и равнодушны въ тому, кто занимаетъ невысокое мсто въ свт. Говорю вамъ, что я видлъ всё это, мистриссь Пенденнисъ! Я не стану называть имёнъ, но я встрчалъ такихъ женщинъ, которыя заставили меня состарться преждевременно — сдлаться столтнимъ старикомъ! Сокъ жизни изсякъ во мн (тутъ мистеръ Филь опорожнилъ полный стаканъ изъ ближайшаго графина). Но если я люблю то, что вашему мужу угодно называть низкимъ обществомъ, это потому, что я видлъ другое общество. Шатался я на знатныхъ вечеринкахъ, танцовалъ на аристократическихъ балахъ. Видалъ я матерей, которыя сами подводятъ дочерей къ дряхлымъ развратникамъ и готовы пожертвовать ихъ невинностью для богатства и титула. Атмосфера этихъ вжливыхъ гостиныхъ душитъ меня. Я не могу преклонять колнъ передъ отвратительнымъ маммоной. Я хожу въ толп такъ одиноко, какъ въ пустын, и тогда только вздохну свободно, пока табакъ не прочиститъ воздухъ около меня. Мужъ же вашъ (онъ разумлъ писателя этихъ мемуаровъ) не можетъ преодолть себя, онъ свтскій человкъ, онъ отъ земли, земной. Если какой-нибудь герцогъ пригласитъ его обдать завтра, паразитъ признается, что онъ пойдётъ. Предоставьте мн, друзья мои, мою свободу, моихъ грубыхъ товарищей въ ихъ будничныхъ платьяхъ. Я не слышу такой лжи и такой лести отъ тхъ, кто куритъ трубки, какія вырывались у людей въ блыхъ галстухахъ, когда я бывалъ въ свт.

И онъ срывалъ съ себя галстухъ, какъ-будто одна мысль о свтскихъ приличіяхъ душила его.

Это, разумется, было на послдней ступени его карьеры, но я выбираю изъ его біографіи всё, что можетъ дать наиболе лучшее понятіе о характер моего друга. Въ то время — онъ теперь за границей и, кром того если его собственный портретъ бросится ему въ глаза, я увренъ, что онъ его не узнаетъ — мистеръ Филиппъ въ нкоторыхъ вещахъ былъ упрямъ какъ осёлъ, а въ другихъ слабъ какъ женщина. Онъ былъ чувствителенъ, какъ ребёнокъ, ко всему нжному, безпомощному, милому или патетическому, а къ обману онъ питалъ сильнйшее презрніе, гд бы ни находилъ его. У него было много добрыхъ намреній, которыя часто колебались и рдко приводились въ исполненіе. У него было множество дурныхъ привычекъ, корень которыхъ, вы знаете, лность, говорятъ. Многимъ изъ этихъ дурныхъ наклонностей онъ потакалъ, и хотя кричалъ: ‘виноватъ, гршенъ я’ очень откровенно, когда его обвиняли въ грхахъ, преступникъ очень часто гршилъ снова посл того, какъ общалъ исправиться. Онъ хотлъ непремнно добиться до того, чего ему хотлось. Чего онъ не любилъ, того уже онъ не длалъ. Онъ любилъ хорошіе обды, хорошее вино, хорошихъ лошадей, хорошее платье, любилъ проводить ночи въ пирушкахъ, и всми этими удобствами жизни (или какими-либо другими, о которыхъ онъ воображалъ, или которыя были у него подъ-рукой) имъ пользовался совершенно свободно. Онъ ненавидлъ лицемріе. Онъ говорилъ всё, что приходило ему на мысль о предметахъ и о людяхъ, и разумется, часто ошибался и часто поддавался предубжденію, и часто возбуждалъ крики негодованія или недоброжелательный шопотъ ненависти своимъ свободнымъ способомъ выраженія. Онъ врилъ всему, что ему говорили, до-тхъ-поръ, пока сообщавшій ему сведніе не обманулъ его раза два, посл чего имъ не хотлъ врить ничему. И вы увидите, чти его пылкое легковріе было также нелпо, какъ и послдующее упорство въ недовріи. Мой милый, юный другъ, самая полезная дорога въ жизни — средняя. Не врьте вполн никому, потому-что васъ могутъ обмануть, но и не показывайте полнаго недоврія, потому-что это нелестно для вашего друга. Чорная краска не очень черна, а блая bon Dieu! какая же краска можетъ долго оставаться блою въ нашемъ климат? Если Филиппъ потакалъ своимъ прихотямъ, я полагаю, что и другіе также любятъ потакать себ, и кром того, знаете, ваши безукоризненные герои давно уже вышли изъ моды. Быть молодымъ, красивымъ собою, здоровымъ, голоднымъ по три раза въ день, имть денегъ вдоволь, способность быстро засыпать и ничего не длать — всё это, конечно, весьма опасныя искушенія для мущины, но мн кажется и знаю такихъ, которые не прочь бы подвергнуться опасностямъ этого искушенія. Положимъ, что бываютъ праздники, но разв не бываетъ также и будничныхъ дней? Положимъ, сегодня праздникъ, но не могутъ ли завтра явиться слёзы и раскаяніе? Такія времена ожидаютъ мистера Филя и поэтому пусть его отдыхаетъ и наслаждается главы дв.

Глава VII.

IMPLETUR VETERIS BACCHI.

Это время, это весёлое время Брандоно, устрицъ, лности, куренія, псенъ по ночамъ и содовой воды по утрамъ, на головы одинокаго и холостого — это правда, но за то беззаботнаго, это время, когда денегъ было вдоволь, когда сегодня было весело, а о завтра не думалось, это время часто вспоминалось Филиппомъ впослдствіи. Мистеръ Филь не очень восторженно смотрлъ на жизнь. Плоды міра сего, которые онъ вкушалъ съ тайнымъ наслажденіемъ, я долженъ признаться, были самые обыкновенные, садовые, а честолюбіе лнтяя не заходило дале возможности гулять по солнечной сторон сада, насться до-сыта, а потомъ спокойно отдыхать въ бесдк изъ виноградныхъ лозъ. Зачмъ родители матери Филя оставили ей тридцать тысячъ фунтовъ? Конечно, многіе были бы рады сдлать столько же для дтей своихъ, но если бы у меня было десять человкъ дтей, я оставилъ бы каждому изъ нихъ или по сту тысячъ, или одинъ насущный хлбъ.

— Люди созданы работать или лниться, утверждалъ Филиппъ съ своей обыкновенной энергіей выраженія. — Когда индійскій воинъ идётъ на охоту, онъ трезвъ, дятеленъ, неутомимъ, никакія опасности не устрашаютъ его и никакіе труды не утомляютъ. Онъ терпитъ зимній холодъ, онъ спитъ на лсныхъ листьяхъ, онъ питается кореньями или добычею своей стрлы. Когда онъ возвращается въ свою деревню, имъ надается до пресыщенія, онъ спитъ можетъ быть до чрезмрности. Когда дичь съдена, а огненная вода выпита, опять онъ выступаетъ въ пустыню, онъ лазить ловче двуутробки, онъ душитъ медвдя. Я индецъ, этотъ клубъ мой вигвамъ. Барбара, моя жена, принеси мн устрицъ, кружку пнящагося чорнаго пива блднолицыхъ, или я повшу твой черепъ съ волосами на шест въ моей палатк.

И Барбара, добрая, старая служанка въ этой таверн бандитовъ отвтитъ, бывало:

— Какія вы пустяки болтаете, мистеръ Филиппъ!

Гд теперь эта таверна? гд вс весёлые люди, собиравшіеся тамъ? Вывска снята, псня безмолвствуетъ, трубки разбиты и пепелъ разсялся по втру,

Еще нсколько поболтаемъ о весёлыхъ дняхъ Филиппа — и довольно. Онъ былъ принятъ въ адвокаты и на ужин, которымъ онъ праздновалъ своё вступленіе въ адвокатуру, собралось насъ человкъ двнадцать его старшихъ и младшихъ друзей. Квартира въ Пергаментской улиц была вся предоставлена ему въ этотъ день. Мистеръ Ван-Джонъ, кажется, ухалъ куда-то далеко на охоту, но мистеръ Кассиди былъ съ нами и многіе знакомыя Филиппа, школьные, свтскіе и университетскіе. Былъ отецъ Филиппа, и дядя Филиппа Туисденъ, и я, уважаемый и почтенный старшій его товарищъ въ школ, и другія изъ нашего бывшаго училища.

Вина были изъ погреба доктора Фирмина. Слуги его служили гостямъ. Отецъ и сынъ любили пышное гостепріимство, и относительно комфорта, пиръ Филиппа былъ богатый.

— Ужинъ, я люблю ужинъ больше всего! и для того, чтобы насладиться вашимъ ужиномъ, я сълъ за обдомъ только кусочекъ баранины! закричалъ мистеръ Туисденъ, встрчая Филиппа.

Мы нашли ого, пріхавъ изъ Темпля, гд Филиппъ обдалъ въ зал коллегіи, въ парик и мантіи, съ другими членами этой коллегіи, уже въ квартир Филиппа и кушающаго десертъ молодого адвоката.

— Онъ здсь давно, сказалъ мистеръ Брайсь, занимавшій должность буфетчика: — такъ и бросился на оливки и макароны. Не буду удивляться, если онъ сунулъ ихъ въ карманы.

Брайсь не слишкомъ уважалъ мистера Туисжена, котораго достойный буфетчикъ откровенно называлъ скупымъ скотомъ. Между тмъ Тальботъ воображалъ будто старикъ уважаетъ его, всегда разговаривалъ съ Брайсомъ и обращался съ нимъ съ весёлымъ дружелюбіемъ.

Собрались другіе гости, непринадлежавшіе къ адвокатур, мистеръ Туисденъ говорилъ за всхъ. Онъ сіялъ восторгомъ. Онъ чувствовалъ себя въ дух. Онъ распоряжался за столомъ Филиппа. Право никто никогда не подчивалъ гостепріимне чужимъ виномъ, самъ Филиппъ былъ молчаливъ и растревоженъ. Я спросилъ его: не утомила ли его страшная церемонія, которую онъ только-что выдержалъ?

Онъ нсколько тревожно глядлъ на дверь, и зная нсколько о положеніи длъ дома, я подумалъ, что, вроятно, онъ имлъ съ отцомъ одинъ изъ тхъ споровъ, которые въ послднее время случались такъ часто между ними.

Гости почти вс собрались, занимались разговоромъ и пили превосходное бордоское доктора, когда Брайсъ доложилъ о доктор Фирмин и мистер Тёфтон Гёнт.

‘Чортъ возьми мистера Тёфтона Гёнта!’ чуть было не сказалъ Филиппъ, однако онъ вскочилъ, подошелъ къ отцу и встртилъ его очень почтительно, потомъ онъ поклонился джентльмэну, представленному подъ именемъ мистера Гёнта, и они сли за столъ, докторъ занялъ своё мсто съ своей обыкновенной изящной граціей.

Разговоръ, довольно живой до прізда доктора Фирмина, нсколько утихъ при его появленіи.

— У насъ была ужасная ссора два дня тому назадъ, шепнулъ мн Филиппъ. — Мы пожали руку другъ другу и примирились, какъ вы видите. Онъ не долго останется: за нимъ пришлютъ черезъ полчаса. Онъ скажетъ, что за нимъ прислала герцогиня, и подетъ пить чай въ клубъ.

Докторъ Фирминъ поклонился и грустно улыбнулся мн, пока Филиппъ говорилъ. Кажется, я немножко покраснлъ, мн сдавалось, что докторъ зналъ, о чомъ его сынъ говорилъ св мной. Онъ тотчасъ началъ разговоръ съ лордомъ Эскотомъ, онъ надялся, что отецъ его здоровъ.

— Вы поддерживаете его здоровье, докторъ. Вы не даете мн возможности сдлаться его наслдникомъ, сказалъ молодой лордъ.

— Передавайте же бутылку, молодые люди! Мы намрены проводить васъ всхъ отсюда! кричитъ Тальботъ Туисденъ съ твёрдымъ намреніемъ попировать на чужой счотъ.

— Прекрасно сказано, сэръ! подхватилъ незнакомецъ, представленный подъ именемъ мистера Гёнта: — и безподобное вино. Ага Фирминъ! я знаю это вино, и онъ чмокнулъ губами, потягивая бордоское.— Это ваше бордосское съ 26 года — въ этомъ нтъ никакого сомннія.

— Этотъ красноносый, кажется, знатокъ, шепнулъ Розбёри, сидвшій возл меня.

Розбёри, любимецъ Мэй-Фэра. Розбёри, визитныя карточки и пригласительные билеты на камин котораго заставляли всхъ мущинъ широко раскрывать глаза отъ удивленія, нкоторыхъ хмуриться отъ зависти. Носъ незнакомца дйствительно былъ нсколько красенъ. Къ этому я могу прибавить, что платье его было чорное, лицо блдное и не весьма тщательно выбритое, блый галстухъ грязенъ, а глаза налиты кровью. Онъ какъ-будто ложился въ постель не раздваясь, точно весь въ пуху.

— Кто этотъ уважаемый другъ вашего отца? продолжалъ шалунъ вполголоса,

— Вы слышали его имя: угрюмо сказалъ молодой адвокатъ.

— А мн кажется, что вашъ отецъ находится въ затруднительныхъ обстоятельствахъ и сопровождается полицейскимъ, или, можетъ быть, онъ подверженъ умственному разстройству и отданъ подъ надзоръ сторожа изъ дома умалишенныхъ.

— Оставьте меня въ поко! заворчалъ Филиппъ.

Тутъ Туисденъ, поджидавшій случаи сказать спичъ, вскочилъ съ своего стула и остановилъ дальнйшія замчанія шутливаго адвоката своимъ собственнымъ краснорчіемъ. Онъ расхваливалъ въ своей рчи Филиппа, новопожалованнаго адвоката.

— Какъ! если никто другой не предлагаетъ этого тоста, то его предложитъ твой дядя, съ множествомъ искреннихъ благословеній, мои милый! закричалъ маленькій человчекъ.

Онъ былъ щедръ на благословенія. Онъ отёръ слезу умиленія. Онъ говорилъ много и долго. Спичъ его былъ дйствительно хорошъ и его приняли съ заслуженными восклицаніями, когда Туисденъ наконецъ слъ.

Филь пробормоталъ нсколько словъ въ отвтъ на комплиментъ дяди, а потомъ лордъ Эскотъ, молодой аристократъ и большой юмористъ предлагалъ тостъ за здоровье отца Филя и псню. Докторъ сказалъ очень милый спичъ. Его волновали нжныя чувства родительскаго сердца, сказалъ онъ, глядя на Филя, который грызъ орхи. Видть сына счастливымъ, видть его окружоннымъ такими друзьями, знать, что онъ съ этого дня вступаетъ въ профессію, представляющую обширное поле для дарованій, благороднйшую награду за трудолюбіе, было гордою и счастливою минутой для него, доктора Фирмина.

Онъ выпилъ за здоровье молодого адвоката изъ рюмки, въ которой вина было не боле какъ съ напёрстокь, онъ уговаривалъ юныхъ друзей, собравшихся здсь, поощрить его сына на его новомъ поприщ. Онъ благодарилъ ихъ сердцемъ отца! Онъ махнулъ своимъ изумруднымъ перстнемъ, поднялъ глаза къ потолку, испрашивая оттуда благословеніе на своего сына. Какъ-будто невидимые духи ободряли его воззваніе, громкій стукъ послышался сверху, вмст съ аплодисментами, которыми спичъ доктора привтствовали джентльмэны, сидвшіе вокругъ стола. Это стучалъ мистеръ Бёфферсъ, жилецъ третьяго этажа, которому захотлось такимъ образомъ посмяться надъ нашимъ безвиннымъ маленькимъ празднествомъ.

Мн кажется, что эта шуточка насмшника Бёфферса развеселила насъ. Несмотря на вс разговоры, намъ было скучно, и я не могу не признаться въ справедливости замчанія моего сосда, что насъ душили старики. Двое-трое изъ молодыхъ джентльмэновъ сердились, зачмъ еще не позволялось курить. Но Филиппъ запретилъ это удовольствіе.

— Отецъ мой этого не любятъ, сказалъ онъ.— Онъ подетъ къ больнымъ вечеромъ, а они не могутъ переносить запаха табачнаго дыма у своей постели.

Нетерпливые юноши ждали, положивъ возл себя сигарочницы, скоро ли удалится препятствіе къ ихъ счастью.

— Онъ не уйдётъ, говорю я какъ. За нимъ пришлютъ, ворчалъ мн Филиппъ.

Докторъ разочаровалъ направо и налво и, повидимому, не думалъ уходить. Но вдругъ, черезъ нсколько минутъ посл десяти часовъ, лакей доктора Фирмина вышелъ въ комнату съ запиской, которую Фирминъ распечаталъ и прочолъ, между тмъ какъ Филиппъ глядлъ на меня съ угрюмымъ юморомъ на лиц. Мн кажется, отецъ Филя понималъ, что мы знаемъ, что онъ игралъ роль. Однако онъ очень серьезно разыгралъ комедію.

— Время доктора не принадлежитъ ему, сказалъ опъ, качая своей красивой меланхолической головой. — Прощайте, любезный лордъ. Пожалуйста напомните обо мн дома! Прощай, Филиппъ, мой милый, дай Богъ теб успха въ твоей карьер! Пожалуйста, пожалуйста не безпокойтесь.

И онъ ушолъ, махая своею блою рукою и шляпой съ широкими полями и съ красивой блой подкладкой. Филь проводилъ его до дверей и вздохнулъ, затворивъ её за отцомъ — вздохнулъ съ облегченіемъ, я думаю, что онъ ушолъ.

— Ушолъ батюшка. Какъ батюшка по латини? сказалъ лордъ Эскотъ, который имлъ много природнаго юмора, но не обладалъ очень глубокой учоностью. — Препочтенный родитель, Фирминъ. Эта шляпа и наружность стоятъ чего-нибудь.

— Извините меня, пролепеталъ Ризбёри: — но зачмъ онъ не взялъ съ собою своего пожилого друга — этого оборваннаго джентльмэна духовнаго званія, который такъ безцеремонно пьетъ бордоское? А также зачмъ онъ не увёлъ вашего оратора? Мистеръ Туисденъ, вашъ интересный молодой неофитъ угождаетъ насъ превосходнымъ обращикомъ увеселительнаго произведенія гасконскаго винограда.

— Ну теперь, когда старикъ ушолъ, выпьемъ хорошенько и проведёмъ ночь на бутылкою — не такъ ли, милордъ? кричитъ Туисденъ. — Филиппъ, ваше бордоское прекрасно! Ты помнишь моё шато-марго, которое Уинтонъ такъ любить? Оно должно быть хорошо, если онъ его хвалитъ. Я самъ его вывезъ и далъ Уинтову адресъ бордоскаго купца, и онъ говорилъ, что рдко пилъ подобное — это его собственныя слова. Надо вамъ всмъ попробовать это вино когда-нибудь у меня.

— Когда-нибудь! Когда же? Назначьте день, великодушный амфитріонъ! закричалъ Розбёри.

— Когда-нибудь въ семь часовъ. Обдъ будетъ простой, тихій: крпкій бульонъ, рыба, два маленькіе entres и вкусное жаркое — вотъ мой обдъ! Попробуемъ этого бордоскаго, молодые люди: это вино не тяжолое. Это не первоклассное вино. Я не хочу даже сказать, чтобы это было дорогое виню, но оно иметъ букетъ и чистоту. Какъ? вы будете курить?

— Будемъ, мистеръ Туисденъ, лучше подражайте всмъ намъ. Попробуйте вотъ эту сигару.

Маленькій человчекъ принялъ предлагаемую сигару изъ сигарочницы молодого аристократа, закурилъ её, закашлялся, плюнулъ и замолчалъ.

— Я думаю, что это отдлаетъ его, пробормоталъ шутникъ Эскотъ: — она довольно крпка, чтобы закружить его старую голову, и мн бы очень этого хотлось. Эта сигара, продолжалъ онъ громко:— была подарена моему отцу герцогомъ Медина Сидонія, который получилъ её изъ собственной сигарочницы испанской королевы. Она много курить, но, натурально, любитъ слабыя сигары. Я могу дать вамъ покрпче.

— О, нтъ! Эта, кажется, очень хороша. Благодарю, сказалъ бдный Тальботъ.

— Не-уже-ли вы не можете оставить его въ поко? замтилъ Филиппъ — не дурачьте его при молодыхъ людяхъ, Эскотъ.

Филиппъ всё былъ очень унылъ среди пиршества. Онъ думалъ, о своихъ несогласіяхъ съ отсутствующимъ отцомъ.

Мы вс легко утшились бы, еслибъ докторъ взялъ и собою пожилого господина, котораго онъ привёзъ къ Филю. Онъ не былъ пріятнымъ гостемъ для нашего хозяина, потому что Филиппъ хмурился на него и шепталъ своему сосду:

— Проклятый Гёнтъ!

‘Проклятый Гёнтъ’ — Тёфтонъ Гёнтъ было его имя, а званіе пасторъ — вовсе не смущался холодностью его пріёма. Онъ очень свободно пилъ своё вино, любезно разговаривалъ съ своими сосдями и громко кричалъ: ‘слушайте, слушайте!’ когда Туисденъ объявилъ о своёмъ намреніи просидть за виномъ всю ночь. Разгорячившись отъ вина, мистеръ Гёнтъ разговорился съ всми гостями вообще. Онъ много болталъ о фамиліи Рингудъ, говорилъ мистеру Туисдену, что онъ былъ очень друженъ въ Уингэт съ бднымъ Синкбарзомь, единственнымъ сыномъ лорда Рингуда. Воспоминаніе и покойномъ лорд Синкбарз было не очень пріятно для родственниковъ Рингудскаго дома. Онъ былъ расточительнымъ и безславнымъ молодымъ лордомъ. Его имя рдко упоминалось въ его семейств, отецъ же, съ которымъ у него были большія ссоры, никогда не говорилъ о нёмъ.

— Вы знаете, это я познакомилъ Синкбарза съ вашимъ отцомъ, Филиппъ? сказалъ грязный пасторъ.

— Я слышалъ, какъ вы говорили объ этомъ, отвчалъ Филиппъ.

— Они встртились на пирушк у меня. Въ то время мы называли вашего отца Бруммелль Фирминъ. Онъ былъ первый щоголь у насъ въ университет, держалъ охотничихъ лошадей, давалъ лучшіе обды въ Кэмбридж. Мы были большіе кутилы. Синкбарзъ, Брандъ Фирминъ, Берилль, Тотэди, человкъ двнадцать насъ, почти всё вельможи и дворяне и вс держали своихъ лошадей и своихъ слугъ.

Эта рчь обращена была въ обществу, которому, казалось, не очень нравились университетскія воспоминанія этого грязнаго пожилого господина.

— Мы обдали другъ у друга поочереди черезъ недлю. У многихъ изъ нихъ были свои кабріолеты. Отчаянный человкъ былъ вашъ отецъ. И… но мы не должны разсказывать что у насъ бывало въ университет — не такъ ли?

— Нтъ, пожалуйста не разсказывайте, сэръ! сказалъ Филиппъ, сжавъ кулаки и закусивъ губы.

Грязный дурновоспитанный хвастунъ лъ хлбъ-соль Филиппа. Возвышенныя идеи Филя о гостепріимств не позволяли ему ссориться съ своимъ гостемъ въ своёмъ дом.

— Когда онъ пошолъ въ доктора, мы вс удивились. Брандъ Фирминъ одно время былъ первымъ щоголемъ въ университет, продолжалъ мистеръ Гёнтъ: — и какой храбрецъ! Синкбарзъ, я и Фирминъ дрались съ двадцатью гребцами разъ у воротъ коллегіи Кайя, и вамъ надо было бы видть какіе удары наносилъ вашъ отецъ. И я также въ то время проворно дйствовалъ кулаками. Мы учились благородному искусству защищать себя въ моё время, юные джентльмэны! Мы пригласили Гловера, бокcёpa, изъ Лондона, давать намъ уроки. Синкбарзъ былъ порядочный боксёръ, только силы въ нёмъ не хватало, онъ тщедушный былъ. Водка убивала его, сэръ — водка! Да вдь это вино вашего отца! Мы съ нимъ пили его сегодня въ Паррской улиц и говорили о прошлыхъ временахъ.

— Я радъ, сэръ, что вы находите вино по вашему вкусу, сказалъ серьёзно Филиппъ.

— Нахожу, Филиппъ, мой милый. А когда отецъ вашъ сказалъ, что детъ къ вамъ пить ваше вино, я сказалъ, что и я поду тоже.

— Желалъ бы я, чтобы кто-нибудь вышвырнулъ его изъ окна, застоналъ Филиппъ.

— Важный, серьезный и почтенный старичокъ, шепнулъ мн Розбёри: я вижу бильярдъ, Булонъ, игорные дона въ его благородныхъ чертахъ. Давно онъ украшаетъ вашъ семейный кругъ, Фирминъ?

— Я нашолъ его дома, мсяцъ тому назадъ, въ передней моего отца, въ этомъ же самомъ плать и съ паршивыми усами на лиц, онъ бывалъ у насъ съ-тхъ-поръ каждый день.

— Echapp de Toulon (каторжникъ изъ Тулона) спокойно сказалъ Розбёри смотря на незнакомца, — Cela se voit. Homme parfaitement distingu. (Это видно. Человкъ чрезвычайно изящной наружности) вы правы, сэръ. Я говорилъ о васъ, и спрашивалъ нашего пріятеля, Филиппа, гд я имлъ честь встрчать васъ за границей въ прошломъ году. Эта вжливость, прибавилъ онъ кротко: — обезоружитъ тигра.

— Я былъ за границей, сэръ, въ прошломъ году, сказалъ тотъ, кивнувъ головой.

— Держу три противъ одного, что онъ былъ въ булонской тюрьм, или, можетъ быть, капелланомъ въ игорномъ дом. Постойте… я вспомнилъ! въ Баденъ-Баден, сэръ?

— Я точно былъ тамъ,сказалъ пасторъ: — это очень хорошенькое мсто, но воздухъ, Aprs {Слово, употребляемое въ игр Rouge et Noie. Прим. перев.} убиваетъ васъ. Ха-ха! Отецъ вашъ любилъ поигрывать, когда былъ молодь. Филиппъ! Я не могу удержаться, чтобы не называть васъ Филиппомъ. Я знаю вашего отца тридцать лтъ: мы были университетскими товарищами, знаете.

— Ахъ! чего не далъ бы я, сказалъ со вздохомъ Розбёри:— чтобъ это почтенное существо назвало меня по имени. Филиппъ, оживите чмъ нибудь наше общество. Старики душатъ его. Спойте что-нибудь, кто-нибудь, или потопимъ нашу меланхолію въ вин. Вы похвалили это бордоское, сэръ, и сказали, что прежде отвдывали его?

— Я выпилъ его дв дюжины бутылокъ въ прошломъ мсяц, сказалъ, улыбаясь, мистеръ Гинтъ.

— Дв дюжины и четыре бутылки, сэръ, замтилъ мистеръ Брайсъ, ставя новую бутылку на столъ.

— Прекрасно сказано, Бракъ! Я длаю отель подъ вывскою фирминскаго герба своею главной квартирой и удостоиваю хозяина своимъ обществомъ, замтилъ мистеръ Гёнтъ.

— Фирминскій гербъ получаетъ много чести отъ подобныхъ постителей, сказалъ Филиппъ съ сверкающими глазами и съ тяжело подымающейся трудно.

Каждую минуту онъ всё боле сердился на этого пастора. Подъ хмлькомъ, Филиппъ любилъ говорить о своей родословной, и хотя онъ выражалъ весьма либеральныя мннія, однако не мало гордился своими предками.

— О, полно-те, къ чорту вашъ гербъ! закричалъ лордъ Эскотъ.

— Мн очень жаль! Я готовъ на всё, чтобы сдлать вамъ удовольствіе, но я не могу не быть джентльмэномъ, заворчалъ Филиппъ. — Ваши предки были лавочниками, Эскотъ, когда мои стояли за сторон короля Ричарда въ справедливой войн!

Этотъ монархъ наградилъ землями Рингудскую фамилію. Ричардъ III былъ любимымъ воиномъ Филиппа, когда онъ разъзжалъ на нёмъ посл обда, онъ былъ великолпенъ своимъ рыцарскимъ духомъ.

— О! если вы сядете на Благо Сёррея {Конь Ричарда III въ шекспировой трагедіи. Прим. перев.}, будете сражаться при Босворт {Гд былъ убитъ Ричардъ III. Прим. перев.} и задушите принцевъ въ Тоуэр {Какъ сдлалъ Ричардъ III. Перев. перев.}, продолжалъ лордъ Эскотъ.

— Подломъ этимъ маленькимъ злодямъ! заревлъ Филь.— Они были такіе же наслдники королевской англійской крови, какъ я…

— Еще бы! А всё-таки мн лучше хотлось бы послушать псню. Ну, товарищи, спойте что-нибудь! Перестаньте спорить о босфордскомъ сраженіи и Ричард III, онъ всегда такой, когда подгуляетъ, клянусь моею честью, шепнулъ молодой аристократъ своему сосду.

— Я сумасшедшій! я сумасшедшій! закричалъ Филь, ударивъ себя по лбу. — Есть минуты, когда несчастья моихъ предковъ приходятъ мн на память… Не ваша вина, мистеръ… какъ бишь васъ зовутъ? что вы намекнули съ насмшкой на мой гербъ. Я на васъ не сержусь. Я прошу у васъ прощенія. Я пью за ваше здоровье этимъ бордоскимъ, которое хорошо, хотя оно принадлежитъ моему отцу. Въ нашемъ дом не всё… шш! это бордоское 1825 года, сэръ! Отецъ Эскота подарилъ ему цлую бочку за то, что онъ спасъ жизнь, которая могла бы лучше быть употреблена, и мн кажется аптекарь вылечилъ бы васъ, Эскотъ, не хуже моего отца. Но вино хорошо! хорошо! Брайсъ, дайте еще бордоскаго! Псню! Кто говорилъ о псн? Пропойте намъ что-нибудь Томъ Дэль! псню, псню, псню!

Томъ Дэль съ своимъ обычнымъ юморомъ проплъ чудную псенку: ‘На крышахъ луна сіяетъ’, потомъ вжливость требовала, чтобы нашъ хозяинъ послдовалъ его примру и Филиппъ своимъ звучнымъ голосомъ заплъ псню: ‘Докторь Лютеръ’.

Нижайшій слуга читателя былъ старе многихъ въ этомъ пиршеств, которое происходило лтъ двадцать тому назадъ, но когда я прислушивался къ шуму, къ хохоту, къ пснямъ, припоминаемымъ отъ нашихъ университетскихъ дней, къ разговору и фразамъ старой школы, въ которой многіе изъ насъ были учениками, Боже мой! я совсмъ помолодлъ, и когда въ дверь послышался стукъ около полночи, мн представилось будто это стучатся прокторы, услышавшіе наши крики на двор. А поздній поститель былъ никто иной, какъ слуга изъ таверны съ ужиномъ, и мы могли разглагольствовать, кричать, ссориться съ молодыми сколько мы хотли, и никто не нашелъ бы въ этомъ преступленія, кром, можетъ быть, стараго адвоката, жившаго внизу, который врно не могъ заснуть отъ нашего шума.

Когда явился ужинъ, бдный Тальботъ Туисденъ, пришедшій такъ далеко, чтобы насладиться имъ, не былъ способенъ участвовать въ немъ. Сигара лорда Эскота оказалась слишкомъ крпкою для него, и достойный джентльмэнъ лежалъ на диван въ сосдній комнатъ уже нсколько времени почти безъ чувствъ. Онъ разсказывалъ намъ, пока еще способенъ былъ говорить, какую любовь и какое уваженіе имлъ онъ къ Филиппу, но между нимъ и отцомъ Филиппа было любви немного. У нихъ случилась самая худшая изъ всхъ ссоръ — несогласіе на счотъ раздла имнія ихъ покойнаго тестя. Фирминъ всё считалъ Туисдена подлымъ скрягой, а Туисденъ считалъ Фирмина человкомъ безъ правилъ. Когда мистриссъ Фирминъ была жива, дв бдныя сестры должны были распредлять свою привязанность по приказанію своихъмужей, и быть то горячими, то холодными, соображаясь съ расположеніемъ ихъ мужей. Хотлъ бы я знать, много ли бываетъ истинныхъ примиреній? Я знаю, что я примирился съ милымъ Томкинсомъ. Мы обдали вмст у Джонса. Ахъ! какъ мы любимъ другъ друга! О, очень любимъ! Такъ и Фирминъ съ Туисденомъ… Они встрчались и пожимали руку другъ другу съ полною враждою, такъ и младшій Туисденъ и младшій Фирминъ. Молодой Туисденъ былъ старше Филиппа, билъ и обижалъ Филя въ дтств, пока тотъ не расорохорился и не швырнулъ своего кузена съ лстницы, Мысленно они всегда швыряли другъ друга съ лстницы. Итакъ бдный Тальботъ не могъ участвовать въ ужин, когда его принесли, и лежалъ въ жалкомъ положеніи на диван отсутствующаго мистера Ван-Джона.

Кто подетъ съ нимъ домой, гд жена его врно съ безпокойствомъ его ждётъ? Я согласился отвезти его, и пасторъ сказалъ, что ему тоже надо въ ту сторону и что онъ проводитъ насъ. Мы подъ-руку провели старика черезъ Темпль и посадили его въ извощичій кабріолетъ. Его тошнило отъ сигары и моралистъ, захотвшій бы прочесть нравоученіе о вред куренія, могъ бы выставить примромъ этого безпомощнаго и несчастнаго джентльмэна.

Вечернее пиршество только воодушевило мистера Гёнта и придало пріятное увлеченіе его разговору. Я видлъ этого человка прежде въ дом доктора Фирмина и, признаюсь, его общество было почти столько же противно мн, какъ и сыну доктора, Филиппу, Обо всхъ предметахъ и людяхъ Филь привыкъ высказывать свои мысли слишкомъ откровенно, а мистеръ Гёнтъ былъ для него предметомъ особеннаго отвращенія съ тхъ самыхъ поръ, какъ онъ увидлъ Гёнта. Я старался извинить его отца. Люди добрые, находящіяся въ хорошемъ положеніи, почти всегда имютъ двухъ-трёхъ бдныхъ друзей. Люди отправляются вмсти на ристалище жизни, Джэкъ выигрываетъ, а Томъ падаетъ возл него. Тотъ, кто имлъ успхъ, помогаетъ и протягиваетъ дружескую руку несчастному состязателю. Воспоминаніе о прошломъ даётъ послднему нкоторое право обратиться къ своему счастливому товарищу, и сначала тотъ сожалетъ, потомъ терпитъ, потомъ обнимаетъ товарища, къ которому въ прежнее время можетъ бытъ онъ не имлъ никакого уваженія. У человка, имвшаго успхъ въ жизни, должны быть послдователи, если у него ихъ нтъ, значитъ онъ иметъ жестокое сердце.

Такъ философствовать было очень хорошо. Это прекрасно, что человкъ не бросаетъ друзей своего дтства, но жить съ такимъ мерзавцемъ, съ такимъ низкимъ раболпнымъ, пьянымъ существомъ…

— Какъ могъ мой отецъ, у котораго такіе изящные вкусы, который любитъ знатное общество, сносить присутствіе такого человка? спрашивалъ Филь. Я не знаю, когда онъ противне, тогда ли, какъ фамильярничаетъ, или когда онъ почтителенъ, тогда ли какъ говоритъ комплименты гостямъ моего отца въ Паррской улиц, или когда разсказываетъ отвратительныя исторіи, какъ у меня за ужиномъ.

Вино, которое мистеръ Гёнтъ свободно наливалъ въ то время, сдлало его, какъ я уже сказалъ сообщительнымъ.

— Нашъ хозяинъ человкъ хорошій, замчалъ онъ съ своей стороны, когда мы вышли вмст:— важничаетъ, красивъ собою, говоритъ что думаетъ, ненавидитъ меня, а мн, впрочемъ, всё равно. Мастеръ Филиппъ должно быть находился въ хорошемъ положеніи.

Я сказалъ, что я надюсь и думаю это.

— Бруммелль Фирминъ долженъ заработывать четыре или пять тысячъ въ годъ. Сумасбродный малый былъ онъ въ моё время, могу я сказать вамъ — кутилъ, моталъ, разорялся, поправилъ кой-какъ свои дла и наконецъ женился на богатой. Не вс изъ насъ были такъ счастливы. За меня некому было платить долги. Я потерялъ своё мсто съ университет оттого, что лнился и моталъ. Я любилъ хорошее общество въ то время — всегда любилъ, когда могъ попасть въ него. Если бы вы описывали мои приключенія, вамъ пришлось бы разсказывать престранныя исторіи. Я везд былъ, видалъ и высокое и низкое общество — особенно низкое. Я былъ школьнымъ учителемъ, я показывалъ медвдя, я издавалъ газету, я былъ въ Америк, въ Вост-Индіи, въ каждомъ город въ Европ. Мн не посчастливилось, какъ Бруммеллю Фирмину. Онъ разъзжаетъ въ карет, а я хожу на своихъ на двоихъ. Гинеи каждый день падаютъ къ нему въ руку, а въ моихъ рукахъ они очень рдки, могу сказать, бдный старикъ Тёфтонъ Гёнтъ не богаче на пятомъ десятк, какъ и въ то время, когда ему были восемнадцать лтъ. Какъ вы себя чувствуете? Воздухъ васъ облегчилъ? Вотъ мы въ Бонашской улиц, надюсь, что ключъ съ вами и что барыня не увидитъ васъ.

Толстый буфетчикъ, слишкомъ хорошо воспитанный, чтобы выразить удивленіе при какомъ бы то ни было происшествіи, случавшемся вн дома, растворилъ дверь мистеру Туисдену и впустилъ джентльмэна въ столь плачевномъ состояніи. Онъ былъ очень блденъ и торжественъ. Онъ проговорилъ нсколько словъ, выражавшихъ его намреніе назначить въ какой день пригласить насъ обдать и попробовать вина, которое Уинтонъ такъ любилъ. Онъ махнулъ вамъ нетвёрдою рукою. Если мистриссъ Туисденъ стояла на лстниц и видла въ какомъ положеніи воротился ея властелинъ, я надюсь, что она сама взяла бы подсвчникъ, чтобы пьяный мужъ не выронилъ его изъ рукъ, Гёнтъ заворчалъ, тогда мы вышли.

— Онъ могъ бы предложить намъ закусить за то, что мы привезли его домой. Только половина второго. Нехорошо ложиться спать такъ рано. Пойдёмъ и выпьемъ гд-нибудь. Я знаю очень хорошую таверну недалеко отсюда. Нтъ, вы не хотите? Я знаю — тутъ он разразился хохотомъ, который какъ-то страшно раздался по спящей улиц — я знаю о чомъ вы думали всё это время. Вы думали: ‘этотъ скучный старый пасторъ попробуетъ занять денегъ у меня’. Но я не буду занимать, мой милый. У меня есть банкиръ, онъ меня боится. Вы понимаете. Я могу добывать соверены отъ моего щоголя доктора въ Старой Паррской улиц. Я предписываю ему кровопусканіе. Я вытягиваю деньги отъ него. Онъ очень добрый малый, Бруммелль Фирминъ. Онъ не можетъ ни въ чомъ отказать своему дорогому старому другу. Спасибо ему.

И, отправляясь въ одинъ изъ своихъ полуночныхъ притоновъ, онъ махнулъ рукою по воздуху. Я слышалъ его хохотъ въ безмолвной улиц и полисмэнъ X, шагавшій на караул, обернулся и подозрительно поглядлъ на него.

Тутъ я подумалъ о мрачномъ лиц и меланхолическихъ глазахъ доктора Фирмина. Доброжелательное ли воспоминаніе о прежнихъ временахъ было союзомъ между этими людьми? Вс въ дом моёмъ давно спали, когда я растворилъ и тихо затворилъ дверь моего дома. При мерцающемъ свт ночника я могъ видть тихое дыханіе матери и ребёнка. О! счастливы т, которыхъ на изголовьи не преслдуетъ угрызеніе! Счастливы т, кто избгнулъ искушенія!

Мои подозрнія о грязномъ пастор подтверждались предположеніями Филиппа о нёмъ, которыя онъ выражалъ съ своимъ обыкновеннымъ чистосердечіемъ.

— Этотъ негодяй требуетъ чего хочетъ въ гостинниц фирминскаго герба, говорилъ бдный Филиппъ: — а когда собираются важные гости моего отца, я полагаю, что почтенный джентльмэнъ обдаетъ съ ними. Желалъ бы я посмотрть, какъ онъ чокается съ старымъ Бёмпширомъ или бьётъ бишопа по спин. Онъ живётъ въ улиц Слиго за угломъ, такъ, чтобы находиться около нашего дома, между тмъ сохранять свою независимость. А то я удивился бы, почему онъ не поселился въ Старой Паррской улиц, гд стоитъ порожнею спальня моей бдной матери. Докторъ не хочетъ занимать этой комнаты. Я помню теперь, какъ молчаливы бывали они между собою и какъ испугана она всегда казалась передъ нимъ. Что онъ сдлалъ? Я знаю одно дло въ его молодости. Не знаетъ ли еще чего этотъ Гёнтъ? Они врно были сообщниками въ какомъ-нибудь заговор, сэръ, и непремнно съ этикъ молодымъ Синкбарзомъ, о которомъ вчно хвастаетъ Гёнтъ, достойнымъ сыномъ достойнаго Рингуда. Не-уже-ли развратъ течотъ въ крови? Я слышалъ, что мои предки были честными людьми. Можетъ быть только оттого, что никто не могъ узнать ихъ дурныхъ длъ, и фамильное пятно обнаружится во мн когда-нибудь. Я теперь еще не совсмъ дурень, но я дрожу, какъ бы мн не пропасть совсмъ. Положимъ, я утону и пойду ко дну? Не весело, Пенденнисъ, имть такого отца, какъ мой. Не обманывайте меня вашимъ пальятивнымъ состраданіемъ и успокоительными предположеніями. Вы тогда напоминаете мн о большомъ свт — ей-богу такъ! Я смюсь, пью, веселюсь, пою, курю безконечно, а говорю вамъ, я чувствую постоянно какъ-будто мечъ виситъ надъ черепомъ моимъ, когда-нибудь опустится и разсчотъ его. Подъ Старой Паррской улицей подводятъ мины, сэръ — подводятъ мины. И когда-нибудь мы будемъ взорваны на воздухъ — на воздухъ, сэръ, помяните моё слово! Вотъ почему я такъ безпеченъ и лнивъ, за что вы, товарищи, вчно браните меня, вчно надодаете мн. Какая польза остепениться пока взрыва не было еще, разв вы не видите? Бдная, бдная матушка! (онъ обратился въ портрету матери, который вислъ въ той комнат, гд мы говорили) не знала ли ты этой тайны, и не оттого ли въ глазахъ твоихъ всегда выражался такой страхъ? Она всегда любила васъ, Пенъ. Помните, какъ она казалась мила и граціозна, когда лежала на диван наверху, или когда улыбалась изъ своей кареты, посылая намъ, мальчикамъ, поцалуй рукой? Каково женщин, если eё обольстятъ нжными словами, увезутъ, а потомъ она узнаетъ что у ея мужа копыто на ног?

— Ахъ, Филиппъ!

— Какова доля сына такого человка? Нтъ ли и на моей ног копыта?

Нога его, когда она говорить, была протянута по-американски, на ршотку камина.

— Положимъ, для меня спасенія нтъ и я наслдую мою участь, какъ другіе наслдуютъ подагру или чахотку? Когда знаешь свою судьбу, какая польза длать что-нибудь особенное? Говорю вамъ, сэръ, всё зданіе нашей настоящей жизни разрушится и разсыплется. (Тутъ онъ бросилъ свою трубку на полъ, такъ что, она разлетлась въ дребезги).— А пока настанетъ катастрофа, какая польза приниматься за работу, какъ вы выражаетесь? Это вс равно, что говорить было жителю Помпеи, чтобы онъ выбралъ себ профессію наканун изверженія Везувія.

— Если вы знаете, что изверженіе Везувія разразится надъ Помпеей, сказалъ я съ испугомъ:— зачмъ не перехать въ Неаполь, или подальше, если вы хотите?

— Разв не было часовыхъ въ будкахъ у городскихъ воротъ, спросилъ Филиппъ:— которые могли бы бжать, а между тмъ остались, чтобы быть погребёнными тамъ? Положимъ, что эта участь намъ не угрожаетъ, а опасеніе моё просто — первый страхъ? Положимъ это случится и я останусь живъ? Опасность получить добычу придаётъ ей вкусъ, старый товарищъ. Кром того, надо помнить о чести и о комъ-то другомъ въ этомъ дл, съ кмъ разстаться нельзя въ часъ опасности.

Тутъ онъ покраснлъ, тяжело вздохнулъ и выпилъ рюмку бордоскаго.

Глава VIII

НАЗОВЕТСЯ ЦИНИЧЕСКОЙ ЛЮДЬМИ ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНЫМИ.

Я надюсь, что кроткіе читатели не будутъ имть дурного мннія о ихъ нижайшемъ и покорнйшемъ слуг, если я признаюсь, что говорилъ съ моей женой, воротившись домой, о Филипп и его длахъ. Когда я захочу быть откровеннымъ, я надюсь, что никто не можетъ быть откровеннй меня, когда я намренъ молчать, рыба не можетъ быть такъ нма. Я сохранялъ тайны такъ ненарушимо, что самъ совсмъ забывалъ ихъ, пока память моя не освжалась людьми, тоже знавшими эти тайны. Но къ чему было скрывать это отъ существа, которому я открываю всё, или почти всё — да, всё, кром двухъ-трёхъ обстоятельствъ, что лежитъ у меня на сердц? Вотъ я и сказалъ ей:

— Душа моя, случилось, какъ я подозрвалъ, Филиппъ и кузина его, Агнеса, влюблена другъ въ друга.

— Агнеса это блдная, или самая блдная? спросила радость моей жизни.

— Нтъ, эти старшая Бланшъ. Он об старше мистера Фирмина, но Бланшъ старшая изъ сестёръ.

— Я не говорю ничего дурного и не оспориваю этого, говорю я, сэръ? Нтъ?

Только я зналъ по ея лицу, когда упоминали о какой-нибудь другой женщин, любятъ её моя жена или нтъ. И я обязанъ сказать, что ея физіономія не всякій разъ удостоиваетъ улыбаться, когда называютъ другихъ дамъ по именамъ.

— Ты не бываешь тамъ? Ты и мистриссъ Туисденъ сдлали визиты другъ другу, на томъ дло и остановилось? О, я знаю! о, я знаю! о, я знаю! ты питаешь такое нехристіанское чувство къ бдному Тальботу, потому-что онъ такъ хвастается своимъ виномъ, а даетъ такую отвратительную дрянь.

— Да, конечно, потомъ сказала моя жена:

— Нтъ. Совсмъ не потому. Хотя ты умешь отличить хересъ отъ портвейна, я врю по совсти, что ты избгаешь Туисденовъ не потому, что они угощаютъ дурнымъ виномъ. Многіе другіе гршатъ въ этомъ отношеніи и ты прощаешь имъ. Ты любишь своихъ ближнихъ боле вина — нкоторыхъ ближнихъ — а другихъ ближнихъ ты не любишь хуже чмъ лекарство. Ты проглатываешь ихъ. Ты не говоришь ничего, но твои взгляды ужасны, ты длаешь гримасы, а когда примешь ихъ, теб нужна конфетка, чтобы истребить этотъ вкусъ во рту.

Дама, къ которой обращалась эта остроумная рчь, пожала своими хорошенькими плечиками. Моя жена раздражаетъ меня во многомъ, напримръ, когда она встаётъ въ сумасбродные часы, чтобы идти къ ранней обдн, или когда смотритъ на меня особеннымъ образомъ за обдомъ, если я хочу състь одно изъ тхъ кушаньевъ, которая, по увреніямъ диктора Гуденофа, нездоровы для меня, а боле всего, когда упорно молчитъ, если я браню людей, которыхъ я не люблю, которыхъ она не любитъ и которые бранятъ меня, это молчаніе сводитъ меня съ ума. Какое довріе можетъ быть между мужемъ и женою, если онъ не можетъ сказать ей: ‘чортъ побери такого-то, я терпть его не могу’, или ‘какой подлецъ этотъ… какъ бишь его? или какимъ раздутымъ аристократомъ сдлался Тингэми съ-тхъ-поръ, какъ получилъ это мсто!’

— Нтъ, продолжалъ я:— я знаю почему вы ненавидите Туисденовъ, мистриссъ Пенденнисъ. Вы ненавидите ихъ потому, что они живутъ въ свт, въ которомъ вы можете бывать только изрдка, мы ненавидите ихъ потому, что они на дружеской ног съ самыми знатными людьми, потому-что она обладаютъ непринуждённой граціей, открытымъ и благороднымъ изяществомъ, какимъ не одарены провинціалы и аптекарскіе сыновья.

— Любезный Эртёръ мн кажется, ты стыдишься, что ты аптекарскій сынъ: Ты такъ часто объ этомъ говоришь, сказала моя жена.

Всё это было очень хорошо, но вы видите, что она не отвчала на мои замчанія о Туисденахъ.

— Ты права, моя милая, сказалъ я тогда,— Я не долженъ осуждать другихъ, потому-что самъ не добродтельне моихъ ближнихъ.

— Я знаю людей, которые бранятъ тебя, Эртёръ, но мн кажется, что ты очень хорошій человкъ, сказала моя жена, сидя за своимъ маленькимъ чайнымъ подносомъ.

— И Туисдены также хорошіе люди — очень милые, безыкусственные, безкорыстные, простые, великодушные, хорошо воспитанные люди. Мистеръ Туисдень человкъ съ сердцемъ, способность Туисдена къ разговору замчательно пріятна. Филиппъ чрезвычайно счастливъ, что женится на одной изъ этихъ очаровательныхъ двушекъ.

— Я терпніе съ ними теряю, закричала моя жена, потерявъ эту добродтель, къ моему величайшему удовольствію, потому-что я узналъ тогда, что я нашолъ трещину въ стальной брони мадамъ Пенденнисъ, и поразилъ её въ самомъ чувствительномъ мстечк.

— Теряешь съ ними терпніе? Съ такими милыми, самой аристократической наружности молодыми двицами! закричалъ я.

— Ахъ! сказала со вздохомъ моя жена: — что он могутъ дать Филиппу взамнъ?

— Взамнъ его тридцати тысячъ? Он будутъ имть каждая по десяти тысячъ посл смерти матери.

— О! я не хотла бы, чтобы сынъ нашъ женился на женщин, похожей на нихъ, если бы у ней былъ даже милліонъ. Не хотла бы, дитя мое и моя радость!

Эти слова обращались къ милому малютк, который лъ пирожное, сидя на высокомъ стул за маленькимъ столикомъ возл матери, и который, хотя много кричалъ въ то время, будетъ нмымъ персонажемъ въ этой исторій.

— Ты намекаешь на маленькую исторію Бланшъ съ…

— Нтъ, и не намекаю, сэръ.

— Почему же ты знаешь о которой исторіи и говорю?.. Или на обманутыя ожиданія Агнесы, когда лордъ Фаринтошъ овдовлъ? Если онъ не хочетъ, она не можетъ, ты знаешь, моя милая. А я увренъ, что она употребляла вс силы, по-крайней-мр такъ вс говорятъ.

— Ахъ! я не имю терпнія слышать какъ вы, свтскіе люди, обращаетесь съ самымъ священнымъ предметомъ — съ самымъ священнымъ, сэръ. Вы слышите? Разв женщина можетъ отдавать и отнимать свою любовь каждый день? Разв ея врность и чистота сердца должны сдлаться товаромъ, для промна на званіе и общественное уваженіе? Мн жаль, потому-что я не желаю видть Филиппа, который добръ, честенъ и великодушенъ, и справедливъ до-сихъ-поръ, какъ бы ни были велики его проступки, я не желаю видть его… О! это ужасно, ужасно!

Видть его чемъ? чмъ-нибудь ужаснымъ на этомъ свт, или въ будущемъ? Не воображайте, что родственники Филиппа думали, будто они длаютъ Филю вредъ, соглашаясь выдать за него дочь, за докторскаго сына! Туисдены занимали гораздо лучшее мсто въ свт, чмъ родственники ихъ въ Старой Паррской улиц, и бывали въ лучшихъ домахъ. Създы при двор были бы не полны безъ мистера и мистриссъ Туисденъ. Можетъ быть нашлись бы фамиліи познатне ихъ титулами, и побогаче ихъ, и занимавшія боле высокое положеніе, но на свт не находилось боле уважаемыхъ людей какъ Туисдены: въ этомъ вс въ семейств были убждены, начиная отъ самого Тальбота до его наслдника. Если бы кому-нибудь вздумалось написать исторію о томъ, какой вредъ былъ сдланъ людьми, которые воображали себя добродтельными, какая это была бы странная, назидательная книга! Кто сожигалъ протестантовъ? добродтельные католики. Кто жарилъ католиковъ? добродтельные реформаты. Кто думаетъ, что я человкъ опасный и избгаетъ меня въ клуб? добродтельный Сквэріосъ. Кто презираетъ? кто преслдуетъ? кто не прощаетъ? добродтельная мистриссъ Грёнди. Она помнитъ гршки своихъ ближнихъ до третьяго и четвёртаго поколнія, и если она увидитъ, что такой-то упалъ на ея дорог, она съ крикомъ подберетъ своё платье, опасаясь, что грязный, окровавленный злодй можетъ заразитъ её, и проходитъ мимо.

Я не намримъ длась сюрпризы въ этой скромной исторіи, или держать невинныхъ читателей въ недоумніи насчотъ многаго, что можетъ интересовать ихъ. Напримръ, любовь интересовала читателей романовъ лтъ сто кряду и, безъ сомннія, будетъ всегда интересовать ихъ. Почти вс молодые люди читаютъ любовныя исторіи съ увлеченіемъ, какъ старики читаютъ медицинскія книги о чомъ бы то ни было, о болзняхъ сердца, печени, о подагр, паралич и кричатъ: ‘именно такъ, совершенно такъ, какъ со мной!’ Первая любовь Филя, къ которой мы теперь приступаемъ, была ложнымъ шагомъ. Я сознаюсь въ этомъ тотчасъ и въ этомъ начал своей карьеры и полагаю, что онъ быль счастливъ не боле или не мене многихъ и многихъ мущинъ и женщинъ на этомъ свт. Положимъ, что потокъ истинной любви всегда протекалъ бы гладко и всякій женился бы на предмет своей первой любви. Ахъ! какіе браки случались бы!

Великодушный молодой человкъ приходитъ на рынокъ съ сердцемъ, которое такъ и хочетъ выскочить изъ груди его, такъ и бьётся и волнуется, и онъ не можетъ успокоиться до-тхъ-поръ, пока не продастъ его. Что же удивительнаго, если онъ нападётъ на хитраго купца въ ‘Ярмарк Тщеславія’ и продастъ всё своё имущество за пошлую бездлушку, которая не стоитъ и гроша? Филь вздумалъ влюбиться въ свою кузину и я предупреждаю васъ, что изъ этой страсти не выйдетъ ничего, кром вліянія которое она имла на характеръ молодого человка. Хотя моя жена не любила Туисденовъ, она любила чувства, любила любовныя дла. — Вс женщины кто любятъ. Бдный Филь надодалъ мн посл обда безконечными разглагольствованіями о своей страсти и своей очаровательниц, но моя жена никогда не уставала его слушать.

— Вы эгоистъ бездушный, пресытившійся свтскій человкъ, вотъ вы что! говаривалъ онъ мн: — ваше огромное и незаслуженное счастіе въ супружеской лотере, сдлало васъ жосткимъ, холоднымъ, глупымъ, равнодушнымъ. Вы засыпали два раза, пока я говорилъ. Я войду разскажу всё вашей жен. У ней есть сердце.

И, занимаясь моею книгою, или дремотою посл обда, а слышалъ какъ полъ трещалъ подъ ногами Филиппа надъ головой моей или какъ онъ энергически мшалъ огонь въ гостиной.

Тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ были уже у молодого человка, третья часть этой суммы должна была достаться двушк посл смерти ея матери, всё, что накопилъ и оставитъ докторъ, этого, конечно, было довольно въ настоящемъ и будущемъ для многихъ молодыхъ супруговъ, и такъ какъ Филю было двадцать-два года, а Агнес (долженъ ли я признаться) двадцать-пять, и тамъ какъ она согласилась слушать горячія изліянія краснорчиваго и страстнаго юноши и промнять на его свжее, только-что отчеканенное золотое, совереневое сердце, своё вытертое маленькое трехпенсовое сердечко, зачмъ имъ не обвнчаться бы тотчасъ и такимъ образомъ заставить насъ покончить и съ ними и съ этой исторіей? Денегъ у нихъ достанетъ, чтобы заплатить пастору и за почтовыхъ лошадей. Они могутъ ухать въ провинцію, жить собственными средствами и вести жизнь такую пошлую и счастливую, что Филь могъ бы растолстть, облниться и сдлаться совершенно негоднымъ для своего настоящаго званія — героя романа. Но позвольте: есть препятствія. Филиппъ, милый славный, красивый, сумасбродный, беззаботный юноша, наступавшій всмъ на платья, разбивавшій маленькія фарфоровыя украшенія въ обществ, въ жизни, въ разговор, притомъ, къ чему спшить? Знаете ли вы наврно, что мать оставила ему деньги? И какъ же это отецъ его, докторъ, еще не отдалъ ему отчота. C’est louche. Люди, занимающіе высокое положеніе въ обществ и съ правилами, должны позаботиться, чтобы денежныя дла были въ совершенномъ порядк прежде чмъ отдадутъ свою любимицу, привыкшую къ роскоши, сумасбродному и эксцентрическому, хотя великодушному и любезному молодому человку. Кром того… ахъ! Кром того — кром того!

— Это ужасно, Эртёръ! Стыдно судить такъ о женщин, о христіанахъ! О мои душечки! мои радости! продамъ ли я васъ? говоритъ молодая мать, прижимая къ своему сердцу маленькое пискливое созданьице съ голубыми ленточками на плечикахъ, съ ручками, къ которымъ только-то привита была оспа, и въ премиленькихъ красныхъ башмачкахъ: — продамъ ли я васъ! говоритъ мама.

Маленькій Эрти кричитъ, а маленькая Нелли поднимаетъ глазки съ своихъ игрушекъ съ изумительнымъ и плаксивымъ выраженіемъ.

Мн стыдно сказать, что значитъ кром того, но дло въ томъ, что молодой Улькомъ лейб-гвардеецъ, получившій въ наслдство огромное имніе въ Вест-Индіи и нсколько капель той чорной крови, которая внушаетъ мущин природное пристрастіе къ блокурымъ красавицамъ, устремилъ свои опаловые глаза на свтлорусую Агнесу, онъ безпрестанно танцовалъ съ нею, а когда коляска мистриссъ Туисденъ показывалась въ Гайдъ-Парк, вы могли бы видть пару самыхъ изящныхъ жолтыхъ лайковыхъ перчатокъ, играющихъ поводьями, пару красивыхъ сапоговъ, слегка касающихся стремянъ, великолпную лошадь, исполняющую самые граціозные прыжки, а на великолпной лошади красиваго, низенькаго человка съ яркимъ пунцовымъ цвткомъ въ петлиц, съ блестящими опаловыми глазами, съ смуглымъ цвтомъ лица и съ волосами такими чорными и курчавыми, что, право, въ Южныхъ Американскихъ штатахъ ему надлали бы грубостей на желзной дорог {Потому что его приняли бы за мулата. Прим. перев.}.

Но въ Англіи мы не таковы. Въ Англіи Гренвилль Улькомъ человкъ и братъ. Говорятъ, что половина Арроурутскаго острова принадлежитъ ему, кром Мэнгровскаго замка въ Гертфордшир, и такихъ же имній въ другихъ графствахъ, и прекрасный домъ въ Лондон. Его называютъ Чернымъ Принцемъ за кулисами многихъ театровъ, дамы киваютъ ему головой изъ тхъ колясокъ, о которыхъ, вы понимаете, не слдуетъ говорить. Слухи о его огромномъ богатств подтверждаются тмъ извстнымъ фактомъ, что Чорный Принцъ скупъ и любитъ разставаться съ своими деньгами не иначе, какъ для собственныхъ своихъ удовольствій. Когда онъ принимаетъ въ своемъ деревенскомъ дом, угощеніе его, однако, очень великолпно. Ему льстили, его ласкали всю жизнь, нжная мать позволяла ему длать вс, что онъ хотлъ, а такъ-какъ учиться онъ не хотлъ, то надо признаться, что его литературное образованіе не весьма обширно и что даже пишетъ онъ съ ошибками. Но въ управленіи своими денежными длами онъ очень проницателенъ и искусенъ. Лошади его стоятъ ему гораздо мене, чмъ какому бы то ни было молодому человку въ Англіи, имющему такихъ хорошихъ лошадей. Ни одному торгашу не удалось обмануть его, и хотя омъ нсколько скупъ на деньги, однако, если какое-нибудь желаніе сильно овладвало имъ, никакая сумма не останавливала его. Напримръ, когда онъ купилъ… но оставимъ въ поко скандалёзныя исторіи. Какое дло намъ до прошлаго? Докторскій сынъ, имющій тысячу фунтовъ въ годъ годового дохода, можетъ считаться прекрасной партіей въ нкоторыхъ кружкахъ, но, vons concevez, не въ высшемъ обществ. А милая, образованная, уважаемая женщина — разв не знаетъ какъ прощать многіе недостатки нашего пола? А лта? фи! Она увнчаетъ мою плшивую голову розами своей юности. А цвтъ лица? Какой контрастъ пріятне и трогательне золотистыхъ локоновъ Дездемоны на смугломъ плеч Отелло? А прошлая жизнь, преисполненная эгоизма и проведенная въ дурномъ обществ? Приди хоть отъ свиней, мой блудный сынъ, и я очищу тебя! Это называется цинизмомъ, знаете? Стало быть и жена мой циникъ, когда прижимаетъ своихъ дтей въ своему чистому сердцу и молится милосердому Небу, чтобы оно уберегло ихъ отъ эгоизма, отъ суетности, отъ безумія, отъ злой жадности.

Глава IX.

СОДЕРЖАЩАЯ ОДНУ ЗАГАДКУ, КОТОРАЯ РАЗРШАЕТСЯ, А МОЖЕТЪ БЫТЬ И ЕЩЕ КОЕ-ЧТО.

Моя лира скромна, и когда исторія достигаетъ до того періода, что слдуетъ описывать любовь, моя Мнемозина отворачивается отъ молодой четы, опускаетъ занавсъ надъ амбразурой, гд шепчутся влюбленные, испускаетъ вздохъ изъ своей пожилой груди и прикладываетъ палецъ къ своимъ губамъ. Ахъ, милая Мнемозина! мы не будемъ шпіонами надъ молодыми людьми, мы не будемъ ихъ бранить, мы не будемъ много говорить о ихъ поступкахъ. Когда мы были молоды, можетъ быть и насъ принимали подъ палаткою купидона, мы ли его горькую, но восхитительную хлбъ-соли. Теперь мы странствуемъ одиноко въ пустын и не будемъ бранить вашего хозяина. Мы ляжемъ подъ открытымъ небомъ, будемъ съ любовью думать о быломъ, а завтра возьмёмъ опять посохъ и пустился въ путь.

Но я не думаю, чтобы эта страсть Филиппа была истинной любовью, это былъ только непродолжительный обманъ чувствъ, отъ котораго я предупреждаю васъ, что нашъ герой выздороветъ черезъ нсколько главъ. Какъ! мой милый юноша, не-уже-ли мы отдадимъ твоё сердце до гробовой доски? Какъ! мой Коридонъ и поющій лебедь, не-уже-ли мы навсегда отдадимъ тебя твоей Филлид, которая во всё время, пока ты играешь ей на свирли и ухаживаешь за нею, держитъ Мелибея въ шкапу, и готова выпустить его, если только онъ окажется боле выгоднымъ пастушкомъ, чмъ ты? Я не такъ жестокъ къ моимъ читателямъ или моему герою, чтобы подвергнуть ихъ несчастью такого брака.

Филиппъ не былъ ни клубнымъ, ни свтскимъ человкомъ. Изърдко бывалъ въ клуб, а когда входилъ туда, то свирпо хмурился и странно смялся надъ обычаями постителей. Онъ представлялъ довольно неуклюжую фигуру въ свт, хотя наружность имлъ красивую, живую и довольно приличную, но онъ вчно наступалъ своей огромною ногою на воланы свта, и свтъ кричалъ и ненавидлъ его. Онъ одинъ не примчалъ волокитства Уилькома, хотя сотни человкъ давно подсмивались надъ этимъ.

— Кто этотъ человкъ, низенькаго роста, который бываетъ у васъ и котораго я иногда вижу въ парк, тётушка, этотъ низенькій человкъ въ такихъ блыхъ перчаткахъ и очень смуглый лицомъ? спрашиваетъ Филиппъ.

— Это мистеръ Уилькомъ, лейб-гвардеецъ, припоминаетъ тётка.

— Офицеръ? не-уже-ли? говоритъ Филиппъ, обращаясь къ двушкамъ. — А мн кажется, что къ нему боле шолъ бы тюрбанъ и бубенъ.

И онъ смётся и думаетъ будто сказалъ очень умную вещь. О эти остроты о людяхъ и противъ людей! Никогда, мой милый, юный другъ, не говорите ихъ никому, не говорите ихъ постороннему, потому что онъ пойдетъ и разскажетъ, не говорите владычиц вашего сердца, потому что вы можете поссориться съ ней и тогда она разскажетъ, не говорите вашему сыну, потому что безыскусственный ребёнокъ воротится къ своимъ школьнымъ товарищамъ и скажетъ: ‘папа, говоритъ, что мистеръ Бленкинсонъ колпакъ’. Дитя моё, хвалите всхъ, улыбайтесь всмъ и вс будутъ улыбаться вамъ притворною улыбкою и протягивать вамъ притворно дружескую руку — словомъ, будутъ уважать васъ какъ вы заслуживаете. Нтъ. Я думаю, что мы съ вами будемъ хвалить тхъ, кого любимъ, хотя никто не повторитъ нашихъ добрыхъ словъ, и будемъ прямо говорить что думаемъ о тхъ, кого не любимъ, хотя мы уврены, что наши слова сплётники перескажутъ съ прибавленіями и они будутъ вспоминаться долго спустя посл того, какъ мы забудемъ ихъ. Мы кидаемъ въ воду камешекъ — маленькій камешекъ, который ныряетъ и исчезаетъ, но весь прудъ приходитъ въ сотрясеніе и струится безпрестанно расходящимися кругами долго спустя посл того, какъ камешекъ пошолъ ко дну и исчезъ изъ глазъ. Разв ваши слова, сказанныя десять лтъ назадъ, не возвращались къ вамъ обезображенныя, испорченныя можетъ быть такъ, что ихъ узнать нельзя?

Филь черезъ пяти минутъ посл своей шуточки совсмъ забылъ, что сказалъ о Чорномъ Принц и о бубн, и когда капитанъ Уилькомъ нахмурился на него свирпо, молодой Фирминъ подумалъ, что это было природное выраженіе смуглой физіономій капитана, и даже пересталъ на него глядеть.

— Ей-богу, сэръ! сказалъ посл Филь, говоря со мною объ этомъ офицер:— я замтилъ, что онъ ухмылялся, болталъ, скалилъ зубы, и когда я вспомнилъ, что болтать и скалить зубы въ натур подобныхъ обезьянъ, у меня не было и въ ум, что этотъ орангъ-утангъ сердятся на меня боле чмъ на другихъ. Видите, Пенъ, я блокожій по природ, а злые называютъ меня рыжимъ. Это не очень хорошій цвтъ. Но я никакъ не думалъ, чтобы моимъ соперникомъ былъ мулатъ. Конечно, я не такъ богатъ, но состояніе у меня есть. Я могу читать и писать правильно и довольно бгло. Могъ ли я опасаться соперничества, могъ ли думать, что вороная лошадь побдитъ гндую? Разсказать ли мн вамъ что она всегда постоянно говорила мн? Я этимъ не измню тайнамъ любви. Нтъ, ей-богу! Добродтель и благоразуміе всегда были у ней на язык. Она напвала мн нравоученія, кротко намекала, что я долженъ помстить мои деньги съ самымъ врнымъ обезпеченіемъ и что ни одинъ человкъ на свт, даже отецъ, не долженъ самовластно распоряжаться ими. Она длала мн, сэръ, множество маленькихъ, кроткихъ, робкихъ невинныхъ вопросовъ о состояніи моего отца, и сколько онъ иметъ, по моему мннію, и какъ онъ откладывалъ? какіе добродтельные родители у этого ангела! Какъ они воспитали ее, какъ направили ея милые голубые глазки исключительно на практическіе предметы. Она знаетъ чего стоитъ вести домашнее хозяйство, знаетъ цну акцій желзныхъ дорогъ, она копитъ капиталъ для себя и въ этомъ свт и въ будущемъ. Можетъ быть она не всегда поступаетъ какъ слдуетъ, но не ошибётся она никогда! Я говорю вамъ, Пенъ, это ангелъ съ крылышками, сложенными подъ ея платьицемъ, можетъ быть не тми могучими блоснжными блестящими крыльями, которыя парятъ ка самымъ высокимъ звздамъ, но съ крылышками хорошими, полезными, сизыми, которыя будутъ тихо и ровно поддерживать её какъ разъ надъ нашими головами и помогутъ ей тихо опуститься, когда она удостоитъ слетть къ намъ. Когда я подумаю, сэръ, что я могъ бы быть женатъ на такомъ миломъ ангел и что я всё еще холостъ — о! я въ отчаяніи! въ отчаяніи!

Но исторія обманутыхъ надеждъ и неудавшейся страсти Филиппа должна быть разсказана не въ такихъ язвительныхъ и несправедливыхъ выраженіяхъ, какія употреблялъ этотъ джентльмэнъ, обыкновенно пылкій и хвастливый въ разговор, любившій преувеличивать свои разочарованія и кричать, ревть, даже ругаться, если ему наступятъ на мозоль, такъ громко, какъ кричатъ т, у кого отрзываютъ ногу.

Я могу поручиться за миссъ Туисденъ, мистриссъ Туисденъ и за всю ихъ семью, что если они, какъ вы это называете, надули Филиппа, то они сдлали это вовсе не подозрвая, что это былъ поступокъ грязный. Ихъ поступки никогда не бывали грязны или низки, они всегда бывали вынуждены необходимостію, говорю я вамъ, и спокойно приличны. Они ли остатки вчерашняго обда съ граціознымъ молчаніемъ, они скупо кормили своихъ людей, они выгоняли изъ дома голодныхъ слугъ, они извлекали выгоды изъ всего, они спали граціозно подъ узкими одялами, они зябли у скупозатопленнаго камина, они запирали чайницу самымъ крпкимъ замкомъ, длали самый жидкій чай, не-уже-ли вы предполагаете, что они думали, будто они поступаютъ низко или дурно? Ахъ! удивительно, какъ подумаешь, сколько самихъ почтенныхъ семействъ изъ вашихъ знакомыхъ и моихъ, любезный другъ, обманываютъ другъ друга!

— Дружокъ, я выгадала полдюйма плюша изъ панталончиковъ Джэмса.

— Душечка, я сберегла полпенни отъ пива. Пора одваться и хать къ герцогин. Какъ ты думаешь, можетъ Джонъ надть ливрею Томаса, онъ носилъ её только годъ и умеръ отъ оспы? Джону она немножко узка, но…

Это что такое? Я выдаю себя за безпристрастнаго лтописца счастья, злополучія, дружескихъ связей Филиппа и сержусь на этихъ Туисденовъ почти сколько же, какъ и самъ Филиппъ.

Я не сержусь на тхъ несчастныхъ женщинъ, которыя таскаются по мостовой и приторную улыбку которыхъ освщаетъ газовой рожокъ, а то моя щекотливая добродтель и брюзгливая скромность не могли бы прогуливаться въ Пиккадилли, не могли бы выйти со двора. Но Лаиса нравственная, опрятная, щеголеватая, туго зашнурованная,— Фримея, вовсе нерастрёпанная, но съ волосами, приглаженными фиксатоаромъ, въ лучшей шнуровк, стянутой мама,— Аспазія, послдовательница Верхней Церкви, образецъ приличія, обладавшая всми двственными прелестями, готова продать ихъ самому старому изъ старыхъ старикашекъ, у котораго есть деньги и титулъ — вотъ этихъ несчастныхъ хотлось бы мн видть раскаивающимися, но прежде приколотить ихъ хорошенько. Ну, нкоторыя изъ нихъ отданы въ исправительныя заведенія на Гросвенорскомъ сквэр. Он носятъ тюремную одежду изъ брильянтовъ и кружевъ. Родители плачутъ и благодарятъ Бога, когда продаютъ ихъ, а всякіе разные бишопы, пасторы, родственники, вдовы, росписываются въ книг и утверждаютъ своею подписью обрядъ. Созовемъ на полуночный митингъ всхъ, кто былъ проданъ въ замужство: какое порядочное, какое знатное, какое блестящее, какое величественное, какое многочисленное собраніе будемъ мы имть! Найдётся ли такая большая комната, въ которой он могли бы помститься вс?

Загляните въ эту тёмную, торжественную, довольно мало, но изящно меблированную гостиную въ Бонашской улиц, и въ эту маленькую зрительную трубку вы можете видть нсколько премилыхъ группъ, разговаривающихъ въ разное время дня. Посл завтрака, пока еще рано хать кататься въ паркъ, въ гостиную входитъ блокурый молодой человкъ съ большими ногами и широкой грудью, безъ перчатокъ, и длинными каштановыми усами, повиснувшими на широкій воротничокъ и — долженъ ли я признаться, что отъ него сильно несетъ сигарою? Онъ начинаетъ громко высказывать своё мнніе о вчерашнемъ памфлет, или о вчерашней поэм, или о скандал, случившемся на прошлой недл, или объ италіянц съ обезьяной, кривлявшейся на улиц — словомъ, о чомъ бы то ни было, что занимаетъ его мысли въ эту минуту. Если у Филиппа былъ дурной обдъ вчера (и онъ неравно вспомнитъ объ этомъ), онъ ворчитъ, сердится и бранитъ самымъ гнуснымъ образомъ повара, слугъ, эконома, весь комитетъ, всё общество того клуба, гд онъ обдалъ. Если Филиппъ встртитъ двочку, играющую на орган, съ хорошенькими глазками и обезьяной на улиц, онъ смялся, удивлялся обезьян, качалъ головою, напвалъ подъ мотивъ органа, нашолъ, что у двочки самые чудные глаза, какіе когда-либо случалось ему видть, и что отецъ у нея, вроятно какой-нибудь альпійскій мошенникъ, продавшій свою дочь аферисту, который, съ своей стороны, продалъ её въ Англію. Если ему приходится разсуждать о поэм, памфлет, журнальной стать, то она непремнно написана или величайшимъ геніемъ или самымъ величайшимъ дураномъ, когда-либо существовавшемъ на свт. Можетъ ли онъ писать? Въ этой юдоли слёзъ, въ которой мы обитаемъ, не найдётся другого подобнаго идіота. Или видали вы поэмы Доббинса? Агесса, помяните моё слово въ Доббинс есть геніальность, которая покажетъ современемъ то, что я всегда предполагалъ, то, что я всегда воображалъ возможнымъ, и всякій, кто не согласится съ этимъ, лгунъ, злой негодяй, а свтъ полонъ людьми, которые никогда не отдаютъ справедливости другому, а я клянусь, что узнавать и чувствовать достоинство въ поэзіи, живописи, музык, въ пляск на канат, въ чемъ бы то ни было, есть величайшій восторгъ и радость моей жизни. Я говорю… О чемъ бишь я говорилъ?

— Вы говорили, Филиппъ, что вы любите признавать достоинство во всхъ, сказала кроткая Агнеса:— а я то же думаю.

— Да! кричитъ Филь, тряхнувъ своими блокурыми кудрями,— я думаю, что я люблю. Слава Богу, я это люблю. Я знаю людей, которые могутъ длать многое, даже всё лучше меня.

— О Филиппъ! говоритъ со вздохомъ Агнеса.

— Но я ненавижу ихъ за это.

— Вы никого невавидите, сэръ. Вы слишкомъ великодушны.

— Можете вы вообразить, чтобы Филиппъ ненавидлъ кого-нибудь, мама?

Мама пишетъ:

‘Мистеръ и мистриссъ Тальботъ Туисденъ просятъ адмирала и мистриссъ Дэвисъ Локеръ сдлать имъ честь пожаловать на обдъ въ четверкъ сего…’

— Что такое, Филиппъ? говоритъ мама, поднимая глаза съ своей записки:— Филиппъ ненавиделъ кого-нибудь! Филиппъ! У насъ небольшой обдъ 24. Мы попросимъ отца твоего обдать. Намъ нельзя приглашать слишкомъ много родныхъ. Приходите посл, пожалуйста.

— Хорошо, тетушка, говорилъ прямодушный Филь,— я приду, если вы и кузины этого желаете. Вы знаете, чай не по моей части, и обды-то я люблю только по моему вкусу и съ…

— И съ вашей противной компаніей, сэръ?

— Ну да! говоритъ султанъ Филиппъ, разваливаясь и чванясь на диван:— я люблю и свои удобства и свою свободу.

— Ахъ, Филиппъ! вы становитесь всё большимъ эгоистомъ каждый день… то-есть я говорю о всхъ мужчинахъ вообще, сказала со вздохомъ Агнесса.

Вы угадаете, что мама выйдетъ изъ комнаты въ эту минуту. Она такъ довряетъ милому Филиппу и своимъ милымъ дочерямъ, что иногда уходитъ изъ комнаты, когда Агнеса и Филь сидятъ вдвоёмъ. Она, пожалуй, оставитъ Рувима, старшаго сына, съ своими дочерьми, но мой бдный младшій сынъ Іосифъ, если ты предполагаешь, что она уйдётъ изъ комнаты и оставитъ тебя одного — о мой милый! ужь лучше теб прямо броситься въ колодезь! Мама, я говорю, ушла наконецъ изъ комнаты съ совершенной кротостью, съ спокойной граціей и серьёзностью, и спустилась съ лстницы не слышне тни, скользящей по полинялому ковру — мама ушла, я говорю внизъ, и съ самыми приличными манерами мучитъ буфетчика среди его бутылокъ — терзаетъ ключницу среди ея банокъ съ вареньемъ, смотритъ на три холодныя котлетки въ кладовой — и такъ пристально не спускаетъ глазъ съ судомойки, что бдняжка наконецъ воображаетъ ужь не догадалась ли, что она отдала нищему кусокъ ветчины. Несчастная служанка, гладившая воротнички и разныя разности, съ трепетомъ отвшиваетъ барын поклонъ и ускользаетъ съ своими воротничками, а между тмъ наши двушка и юноша болтаютъ себ въ гостиной.

О чомъ? Обо всёмъ, о чомъ Филиппу вздумается говорятъ. Здсь некому ему противорчить, кром его самого, но его хорошенькая слушательница увряетъ, что онъ вовсе не противорчилъ самому себ. Онъ декламируетъ свои любимыя поэмы.

— Чудесно! Пожалуйста, Филиппъ прочитайте что-нибудь изъ Вальтеръ-Скотта! Онъ, какъ вы говорите, самый свжій, самый энергическій, самый добрый изъ поэтическихъ писателей — не первоклассный, конечно, онъ написалъ много чепухи, какъ вы называете это такъ смшно, но вдь это случалось и съ Уордсуортомъ, хотя онъ былъ величайшій геній и доходилъ иногда до самыхъ крайнихъ предловъ высокой поэзіи, но теперь, когда вы замтили это, я должна признаться, что онъ часто ужасъ какъ скученъ и я непремнно заснула бы, слушая Прогулку {Нскрлько скучная поэма Уордуорта. Прим. перев.}, еслибы вы не читали такъ мило. Вы думаете, что новые композиторы совсмъ не такъ хороши, какъ старые, и любите старинную игру мамаши на фортепіано. Да, Филиппъ, она восхитительно играетъ, такъ изящно, такъ женственно! Ахъ, Филиппъ! вдругъ продолжаетъ Агнеса: — я боюсь, что теперь вс молодые люди любятъ сильныя ощущенія. Когда вы остепенитесь, сэръ?

— И буду ходить въ должность каждый день, какъ дядюшка и кузенъ, читать газету про три часа сряду и бгать къ вамъ?

— А что жь такое, сэръ! это должно быть недурное удовольствіе? говоритъ одна изъ двицъ,

— Какой я неловкій! Я вчно наступаю ногой на что-нибудь или на кого-нибудь! вскрикиваетъ Филь.

— Вы должны приходить къ намъ и мы выучимъ васъ плясать какъ медвдь, говоритъ кроткая Агнеса, улыбаясь ему.

И всегда, когда Филиппъ бываетъ въ Бонашской улиц, Агнеса слушаетъ его ласково, кротко, нжно и дружелюбно. Сердце ея забьётся сильне, когда она услышитъ топотъ его лошади въ тихой улиц, оно забьётся слабе, когда настаётъ ежедневная горесть разставанія. Бланшъ и Агнеса не очень страстно любятъ другъ друга. Еслибы я могъ разсказать, какъ эти дв овечки бодаются — какъ он ссорятся между собою — но он также имютъ и секреты между собой. Во время визита Филя двушки остаются вмст, вы понимаете, или мама сидитъ съ молодыми людьми. Къ мистриссъ Туисденъ могутъ пріхать какія-нибудь пріятельницы, и тогда маменьки перешептываются между собою, глядя на кузеновъ съ значительнымъ видомъ.

— Бдный сирота! скажетъ мама своей пріятельниц: — я ему всё равно что мать посл смерти моей милой сестры. У него дома такъ пусто, а у насъ такъ весело, такъ дружелюбно! Между кузенами есть и кроткость, и нжное уваженіе, и полное довріе — можетъ бытъ современемъ, будутъ еще боле тсныя связи, но вы понимаете, милая мистриссъ Мачамъ, что между ними помолвки еще не можетъ быть. Онъ горячъ, пылокъ и неостороженъ, какъ мы знаемъ это вс. Она еще не довольно видла свтъ, она еще не уврена въ себ, бдняжечка, слдовательно необходимо принять вс предосторожности, не должно быть ни помолвки, ни переписки между ними. Моя милая Агнеса никогда не приглашаетъ его обдать письменно, не показавъ своей записки мн или отцу. Мои милыя дочери уважаютъ сами себя.

— Разумется, моя милая мистриссъ Туисденъ, об он превосходно держатъ себя. Какія милочки! Агнеса, вы прехорошенькая сегодня. Ахъ, Роза, дитя мое! я желала бы, чтобы у тебя былъ цвтъ лица милой Бланшъ!

— Не ужасно ли заманивать этого бднаго мальчика, пока Мистеръ Улькомъ, не ршился еще сдлать предложенія? говоритъ милая мистриссъ Мачамъ своей дочери, садясь въ свою коляску. — Вотъ онъ! это его экипажъ. Марія Туисденъ прехитрая женщина — ей-Богу!

— Какъ это странно, мама, что beau cousin и капитанъ Улькомъ такъ часто бываютъ у Туисденовъ и никогда не встрчаются! замчаетъ ingnue.

— Они могли бы поссориться, еслибы встрчались. Говорятъ, что молодой мистеръ Фирминъ очень придирчивъ и запальчивъ, говоритъ мама.

— Но вамъ же ихъ держатъ врознь?

— Случай, моя милая! просто случай! говоритъ мама.

И он соглашаются, что это случай, и длаютъ видъ будто врятъ одна другой. И дочь и мать знаютъ подробно состояніе Улькома, знаютъ состояніе Филиппа и его надежды, он знаютъ всё о всхъ молодыхъ людяхъ въ Лондон. Дочь мистриссъ Мачамъ ловила капитана Улькома въ прошломъ году въ Шотландіи, въ Лох-Гуке, и погналась за нимъ въ Парижъ, он чуть не стали на колна передъ лэди Бэнбёри, когда услыхали о театральномъ представленіи въ ея замк и преслдовали этого человка до того, что онъ принуждёнъ былъ говорить.

— Чортъ меня побери! провались я сквозь землю! ужасъ какъ надола мн эта женщина съ своею дочерью — честное слово! и вс товарищи поддразниваютъ меня! Она наняла квартиру въ Регентскомъ парк, напротивъ нашихъ казармъ, и просила, чтобы ея дочери позволили учиться здить верхомъ въ нашей школ — будь я проклятъ, если она этого не сдлала, мистриссъ Туисденъ.

— Не-уже-ли? спрашиваетъ Агнеса съ кроткою улыбкою, съ невинными голубыми глазами — тми же самими глазками и губами, которые улыбаются и блестятъ на Филиппа.

Итакъ, Улькомъ болтаетъ, безыскусственно разсказывая свои исторійки о скачкахъ, попойкахь, приключеніяхъ, въ которыхъ смуглый человкъ самъ занимаетъ видное мсто. Сладкорчиваго Платона не слушали бы охотне эти три дамы. Спокойная, откровенная улыбка сіяетъ на благородномъ лиц Тальбота Туисдена, когда онъ возвращается изъ своей должности домой и застаётъ болтовню креола.

— Какъ! вы здсь, Улькомъ? какъ я радъ васъ видть!

И вжливая рука протягивается и пожимаетъ маленькую лайковую перчатку Улькома.

— Какой онъ былъ забавный, папа! Онъ моритъ насъ со смху! Скажите папа эту загадку, которую вы разсказывали намъ, капитанъ Улькомь?

И всё семейство, собирается вокругъ молодого офицера, и занавсъ опускается.

Такъ-какъ на ярмарочныхъ театрахъ бываетъ по два, по три, представленія въ одинъ день такъ и въ Бонвшской улиц два раза разыгрывается маленькая комедія: въ четыре часа съ мистеромъ Фирминомъ, въ пять часовъ съ мистеромъ Улькомомь, и для обоихъ джентльмэновъ находятся т же улыбки, т же глазки, тотъ же голосъ, тотъ и пріемъ. Браво! браво! encore!

Глава X.

ВЪ КОТОРОЙ МЫ ПОСЩАЕМЪ ‘АДМИРАЛА БИНГА’.

Отъ продолжительнаго пребыванія въ холостой компаніи, отъ гибельной любви къ холостымъ привычкамъ, чистые вкусы мистера Филиппа до того извратились, а манеры его такъ испортились что, поврите ли вы, онъ сдлался равнодушенъ въ удовольствіямъ утонченнаго семейства, которое мы описывали сейчасъ, а когда Агнесы не было дома, а иногда даже при ней, онъ съ радостью уходилъ изъ Бонашской улицы. Едва отойдетъ онъ за двадцать шаговъ отъ двери дома, какъ изъ кармана его вынимается сигарочница, а изъ сигарочницы ароматическая сигара, разливающая благоуханіе, между тмъ какъ онъ спшитъ даже боле быстрыми шагами, чмъ когда летлъ на крыльяхъ любви въ Бонашскую улицу. Въ томъ дом куда онъ теперь идётъ, и онъ и сигары его всегда принимаются съ удовольствіемъ. Ему не нужно жевать апельсинъ, глотать душистыя пилюли или бросать сигару за полмили отъ Торнгофской улицы. Я увряю васъ, что Филь можетъ куритъ у Брандоновъ и видть, что и другіе длаютъ тоже. Онъ можетъ, пожалуй, сдлать въ дом пожаръ, если захочетъ — такой онъ тамъ фаворитъ, и Сестрица съ своей доброй, сіяющей улыбкой всегда гостепріимно принимаетъ его. Какъ эта женщина любила Филя и какъ онъ любилъ ее — это право странно, надъ этой привязанностью подсмивались ихъ общіе друзья, а они краснли, сознаваясь въ ней. Съ тхъ самыхъ поръ, какъ сидлка спасла его жизнь къ школ, между ними было la vie et la mort. Карета отца Филя иногда — очень рдко — зазжала въ Торнгофскую улицу и докторъ выходилъ и разговаривалъ съ Сестрицей. Она ухаживала за нкоторыми его больными. Въ эти послдніе годы, когда она узнала доктора Фирмина, ея денежныя дла находились въ лучшемъ положеніи. Вы думаете она брала отъ него деньги? Какъ романистъ, которому извстно всё о его дйствующихъ лицахъ, я принуждёнъ сказалъ: да. Она брала довольно, чтобы уплачивать по маленькимъ счотамъ ея слабоумнаго старика-отца, но не боле.

— Я думаю, вы обязаны длать для него это, сказала она доктору.

Но за то вотъ какіе комплименты говорила она ему:

— Докторъ Фирминъ, я скоре умру, чмъ буду обязана вамъ чмъ-нибудь, сказала она однажды, вся трепеща отъ ужаса и съ глазами сверкающими отъ гнва. — Какъ вы смете, сэръ, посл всего, что было, говорить комплименты мн. Я разскажу о васъ вашему сыну, сэръ, и маленькая женщина приняла такой видъ, какъ-будто собиралась заколоть на мст стараго развратника.

А онъ пожалъ своими красивыми плечами, немножко покраснлъ, бросилъ на неё одинъ изъ своихъ мрачныхъ взглядовъ и ушолъ. Она поврила ему когда-то. Она вышла за него замужъ, какъ она воображала. Она ему надола: онъ бросилъ её и не оставилъ ей даже имени. Она не знала его настоящаго имени много лтъ посл своего доврія я его обмана.

— Нтъ, сэръ, я не хочу вашего имени теперь, хоть бы даже вы были лордъ, я не хочу, хоть бы даже на дверцахъ вашей кареты красовалась графская корона. Вы стоите ниже меня теперь, мистеръ Брандъ Фирминъ! сказала она.

Какъ она полюбила мальчика такимъ образомъ? Много лтъ тому назадъ во время ея страшнаго горя, она помнила недли дв краткаго, чуднаго счастья, которое явилось съ ней среди ея униженія и одиночества, помнила ребенка на своихъ рукахъ съ глазами, похожими на Филипповы. Онъ былъ отнятъ отъ нея черезъ шестнадцать дней посл его рожденія. Помшательство овладло ею, когда ея умершаго ребёнка унесла. Помшательство, горячка и борьба-ахъ! кто знаетъ, какая ужасная? Она сама не знала этого никогда. Въ жизни ея есть пропускъ, котораго она никогда не могла припомнить. Но Джорджъ Брандъ Фирминъ, эсквайръ, докторъ медицины, знаетъ, какъ часты подобные припадки помшательства, знаетъ, что женщины, которыя не говорятъ о нихъ, часто страдаютъ ими по нсколько лтъ незамтно для другихъ. Сестрица говоритъ иногда совершенно серьёзно:

— Они возвращаются, а то зачмъ бы родиться маленькимъ, улыбающимся, счастливымъ и прелестнымъ херувимамъ только на шестнадцать дней, а потомъ исчезнутъ навсегда? Я говорила объ этомъ многимъ дамамъ, испытавшимъ такую жe потерю, какъ и я, это утшаетъ ихъ. Когда я увидала этого ребёнка больного на постели и онъ поднялъ глаза, я узнала его, говорю я вамъ, мистриссъ Ридли. Я не разсказываю объ этомъ, но я узнала его, мой ангелъ, воротился опять, я узнала его по глазамъ. Поглядите-на на нихъ. Видали вы, когда подобные глаза? Они какъ-будто видли небо. Глаза у его отца не таковы.

Мистриссъ Ридли торжественно вритъ этой теоріи, и мн кажется я знаю одну даму, очень близкую ко мн, которая не совсмъ отвергаетъ её. И это тайное мнніе мистриссъ Брандонъ упорно сообщаетъ женщинамъ, оплакивающимъ своихъ перворожденныхъ умершихъ дтей.

— Я знаю одинъ случай, шепчетъ сидлка: — одна бдная мать лишилась своего ребёнка, которому было шестнадцать дней, и шестнадцать лтъ спустя, въ этой самый день, она увидала его опять.

Филиппъ знаетъ изъ исторіи Сестрицы только, что онъ предметъ этой обманчивой мечты и это очень странно и нжно трогаетъ его. Онъ припоминаетъ нсколько болзнь, во время которой Сестрица ухаживала за нимъ, припоминаетъ безумный пароксизмъ горячки, какъ его голова металась на ея плеч,— прохладительное питье, которое она подносила къ его губамъ,— огромныя ночныя тни, мелькавшія въ пустомъ школьномъ дортуар,— маленькую фигуру сидлки, скользящей взадъ и вперёдъ въ темнот. Онъ долженъ знать и случилось возл его постели, хотя онъ никогда не упоминалъ объ этомъ ни отцу, ни Каролин. Но онъ сближается съ женщиной и удаляется отъ мущины. Инстинктивныя ли кто любовь и антипатія? Особенную причину его ссоры съ отцомъ младшій Фирминъ никогда ясно не объяснялъ мн ни тогда, ни посл. Я зналъ сыновей гораздо боле откровенныхъ, которые, когда отцы ихъ поскользаются и спотыкаются, приводятъ своихъ знакомыхъ подсмиваться надъ паденіемъ старика.

Въ одинъ дань, когда Филиппъ вошолъ въ маленькую гостиную Сестрицы, представьте себ его удивленіе при вид грязнаго друга его отца, пастора Тёфтона Гёнта, спокойно сидвшаго у камина.

— Вы удивляетесь, чти видите меня здсь? говоритъ грязный джентльмэнъ, съ насмшкой глядя на надменное лицо Филиппа, на которомъ выражались удивленіе и отвращеніе. — Оказалось, что мистрисъ Брандонъ и я очень старые друзья.

— Да, сэръ, старые друзья, очень серьезно говоритъ Сестрица.

— Капитанъ привёзъ меня домой изъ клуба ‘Головы Адмирала Бинга’. Весёлые собесдники эти Бинги. Честь имю вамъ кланяться, мистеръ Ганнъ и мистриссъ Брандонъ.

И об особы, къ которымъ обратился джентльмэнъ съ рюмкою въ рукахъ, кланяюся въ отвтъ на его привтствіе.

— Жаль, что вы не были на ужин мистера Филиппа, капитанъ Ганнъ, продолжаетъ пасторъ: — вотъ была ночка! Всё знать — дворяне — бордоское перваго сорта. А вино вашего отца, Филиппъ, почти всё выпито. И псня ваша была отличная. Вы слышали, какъ онъ поётъ, мистриссъ Брандонъ?

— Про кого это вы говорите онъ? спрашиваетъ Филиппъ, всегда кипвшій бшенствомъ передъ этимъ человкомъ.

Каролина угадала антипатію Филиппа. Она положила свою маленькую ручку на руку молодого человка.

— Мистеръ Гёнтъ, кажется, выпилъ лишнее, говоритъ они,— Я знаю его уже давно, Филиппъ.

— Кто такой онъ? опять говоритъ Филиппъ, съ сердцемъ глядя на Тёфтона Гёнта.

— Ну, онъ, тотъ гимнъ, который вы пли! кричитъ пасторъ, напвая мотивъ.— Я самъ выучилъ его въ Германіи, я долго жилъ въ Германіи, капитанъ Ганнъ — полгода въ одномъ особенно тёмномъ мстечк: — на Quodstrasse во Франкфурт-на-Майн. Меня преслдовали злые жиды. Тамъ жилъ также другой бдный англичанинъ, который чирикалъ эту псенку за ршоткой, и умеръ тамъ, а жиды остались не при чомъ. Я много видалъ въ жизни, много претерпвалъ разныхъ злополучій и храбро ихъ переносилъ посл того, какъ мы съ вашимъ отцомъ учились вмст въ университет, Филиппъ. Вы ничего подобнаго не длаете? Еще рано. Ромъ прекрасный, Ганнъ, право такъ,

И опять пасторъ пьётъ за здоровье капитана, который протягиваетъ грязную руку гостепріимства своему пріятному гостю.

Нсколько мсяцевъ Гёнть жилъ въ Лондон и постоянно бывалъ въ дом доктора Фирмина. Онъ приходилъ и уходилъ когда хотлъ, онъ сдлалъ домъ Фирмина своей главною квартирой и въ щегольскомъ, безмолвномъ, приличномъ дом былъ совершенно свободенъ,разговорчивъ, грязенъ и фіамильяренъ. Отвращеніе Филиппа къ этому человку увеличивалось до того, что, наконецъ, дошло до неистовой ненависти. Мистеръ Филь, теоретически радикалъ (изъ оппозиціи, можетъ-быть, отцу, который, разумется, принадлежалъ къ партіи консервативной), санкюлотъ Филь въ сущности былъ самый аристократическій и надменный изъ юныхъ джентльмэновъ, онъ чувствовалъ презрніе и ненависть къ низкимъ и раболпнымъ, а особенно къ слишкомъ фамильярнымъ людямъ что было иногда весьма забавно, а иногда очень досадно, но что онъ никогда не принималъ ни малйшаго труда скрывать. Съ дядей своимъ и кузеномъ Туисденомъ, напримръ, онъ обращался и вполовину не такъ вжливо, какъ съ ихъ лакеемъ. Маленькій Тальботъ унижался передъ Филемъ и ему было не совсмъ ловко въ его обществ. Молодой Туисденъ ненавидлъ Филиппа и не скрывалъ своихъ чувствъ въ клуб, или передъ общими знакомыми за широкою спиною Филя. А Филь, съ своей стороны, принималъ съ своимъ кузеномъ такой надменный видъ, который, и признаюсь, долженъ былъ раздражать этого джентльмэна, бывшаго старе Филя тремя годами, занимавшаго казённую должность, члена нсколькихъ хорошихъ клубовъ и вообще порядочнаго члена общества. Филь часто забывалъ присутствіе Рингуда Туисдена и продолжалъ свой разговоръ, вовсе не обращая вниманія на замчанія Рингуда, признаюсь, онъ бывалъ очень грубъ. Que voulez vous? Мы вс имемъ наши маленькіе недостатки, и въ числ недостатокъ Филиппа было неумнье терпливо переносить общество надодалъ, паразитовъ и притворщиковъ.

Поэтому не удивительно, что мой юный джентльмэнъ не очень долюбливалъ друга своего отца, грязнаго тюремнаго капеллана. Я самый терпимый человкъ на свт, какъ это извстно всмъ моимъ друзьямъ, любилъ Гёнта не боле Филиппа. Мн было какъ-то неловко въ присутствіи этого человка. Его одежда, цвтъ его лица, его зубы, его косые взгляды на женщинъ — que sais-je? всё было непріятно въ этомъ мистер Гёнт, а весёлость его и фамильярность еще противне даже это непріязненности. Удивительно, какъ между Филиппомъ и тюремнымъ капелланомъ не случилось драки: тотъ, кажется, привыкъ, что его вс терпть не могли и хохоталъ съ цинической весёлостью надъ отвращеніемъ къ нему другихъ.

Гентъ бывалъ въ разныхъ тавернахъ, и однажды, выходя изъ ‘Головы Адмирала Бинга’: онъ увидалъ хорошо знакомый ему экипажъ доктора Фирмина, остановившійся у дверей одного дома въ Торнгофской улиц, изъ которой докторъ выходилъ. ‘Брандонъ’ было на дверяхъ, Брандонъ, Брандонъ, Гентъ помнилъ одно тёмное дло боле чмъ двадцати лтъ тому назадъ — помнилъ женщину, обманутую этимъ Фирминомъ, которому тогда вздумалось называться Брандономъ.

‘Онъ живётъ еще съ нею, старый лицемръ, или воротился къ ней! подумалъ пасторъ, ‘О! ты старый грховодникъ!’ И въ слдующій разъ, панъ мистеръ Гёнтъ явился въ Старую Паррскую улицу, въ своему любезноу университетскому товарищу, онъ былъ особенно шутливъ и ужасно непріятенъ и фамильяренъ.

— Я видлъ вашъ экипажъ въ Тоттенгэмской улиц, сказалъ негодяй, кивая головою доктору.

— У меня тамъ есть больные, замтилъ докторъ.

— Pallida mors aequo pede — докторъ?

— Aequo pede, отвчаетъ со вздохомъ докторъ, поднимая къ потолку свои прекрасные глаза.

‘Хитрая лисица! Ни слова не хочетъ сказать о ней, думаетъ пастырь’. ‘Да-да, помню. Ей-богу её звали Ганнъ!’

Ганномъ также звали того страннаго старика, который бывалъ въ таверн ‘Адмирала Бинга’, гд онъ былъ такъ хорошъ — старика, котораго называли капитаномъ. Да, всё было ясно теперь. Это скверное дло было слажено. Хитрый Гёнтъ всё понялъ. Докторъ еще поддерживаетъ сношенія съ этой женщиной. А это наврно ея старый отецъ.

‘Старая лиса, старая лиса! Я нашолъ ея нору. Это славная штука! Мн хотлось длать что-нибудь, а это займётъ меня, думаетъ пасторъ.

Я описываю то, чего мн никогда нельзя было ни видть, ни слышать, и я могу поручиться только въ вроятности, а не въ истин секретныхъ разговоровъ этихъ достойныхъ людей. Въ разговор Гёнта съ его другомъ конецъ всегда былъ одинъ и тотъ же: просьба о деньгахъ. Если шолъ дождь, когда Гёнтъ разставался съ своимъ университетскимъ товарищемъ, онъ говорилъ:

— Я испорчу мою новую шляпу, докторъ, а у меня нтъ денегъ на извощика. Благодарствуйте, старый товарищъ. Au revoir!

Если погода была хороша онъ говорилъ:

— У меня такое потёртое платье, что вы изъ состраданія должны бы сшить мн новую пару. Не у вашего портного, онъ слишкомъ дорогой. Благодарю, довольно и двухъ совереновъ.

Докторъ берётъ два соверена съ камина, а пасторъ удаляется, бренча золотомъ въ своёмъ грязномъ карман.

Докторъ уже уходилъ посл разговора о pallida mors, и уже бралъ свою вычищенную широкую шляпу съ вчно новою подкладкой, которою мы вс восхищаемся, какъ пасторъ опять началъ:

— О Фирминъ! прежде чмъ вы уйдите, пожалуйста дайте мн взаймы нсколько совереновъ. Меня обобрали въ игорномъ дом. Эта проклятая рулетка! Я совсмъ съ ума схожу.

— Ей-богу! кричитъ докторъ съ крпкимъ ругательствомъ:— это ни на что не похоже Гёнтъ. Вы каждую недлю приходите ко мн за деньгами. Вы и то уже много получили. Просите у другихъ. Я вамъ не дамъ.

— Да, вы дадите, старый товарищъ, говоритъ пасторъ, бросая на доктора страшный взглядъ:— за…

— За что? спрашиваетъ докторъ и жилы на его высокомъ лбу надуваются.

— За прошлое, говоритъ пасторъ: — На стол лежитъ семь совереновъ въ бумажк: — этого будетъ какъ разъ.

И онъ сгребаетъ деньги, полученныя докторомъ отъ больныхъ, грязною рукою въ грязный карманъ.

— Какъ, браниться и проклинать при пастор! Ну! Полно не сердитесь старичокъ. Выйдьте на воздухъ, онъ освжитъ васъ.

— Не думаю, чтобы я позвалъ его лечить меня, когда занемогу, бормочетъ Гёнтъ, уходя и бренча добычею въ своей грязной рук! ‘Не думаю, чтобы мн пріятно было встртить его одного въ лунную ночь въ очень тихой улиц. Это ршительный малый. Въ глазахъ его такое скверное выраженіе. Фуй!

И онъ хохочетъ и длаетъ грубое замчаніе о глазахъ Фирмина.

Докторъ Фирминъ поздивъ по городу, постоявъ у постели больныхъ съ своею кроткою, грустною улыбкой, обласканный и благословляемый нжными матерями, которыя видятъ въ нёмъ спасителя дтей своихъ, пощупавъ пульсъ у дамъ рукою такою же деликатною, какъ и ихъ рука, потрепавъ дтей по свжимъ щочкамъ съ вжливой добротою — щочкамъ, которыя обязаны своимъ румянцемъ его чудному искусству, успокоивъ и утшивъ милэди, пожавъ руку милорду, заглянувъ въ клубъ и размнявшись вжливыми поклонами съ своими пріятелями важными господами, и ухавъ въ красивой карст на великолпныхъ лошадяхъ — окружонный восторгомъ, уваженіемъ, такъ что вс говорятъ: ‘отличный человкъ Фирминъ, отличный докторъ, отличный человкъ, надёжный человкъ, основательный человкъ, человкъ хорошей фамиліи, вдовецъ богатой жены, счастливый человкъ, и такъ дале, детъ домой съ грустными главами и съ угрюмою улыбкой.

Онъ детъ по Старой Паррской улиц именно въ ту минуту, какъ Филь выходитъ изъ Регентской улицы, по обыкновенію съ сигарою во рту. Онъ бросаетъ сигару какъ только усматриваетъ отца, и они вмст входятъ въ домъ.

— Ты обдаешь дома, Филиппъ? спрашиваетъ отецъ.

— А вы, сэръ? Я буду обдать дома, если обдаете вы, говоритъ сынъ: — и если вы будете одни.

— Одинъ. Да. То есть, врно придётъ Гёнтъ, котораго ты не любишь. Но бдняжк не у кого обдать больше. Какъ, можно ли такъ ругать бднаго несчастнаго человка и стараго друга твоего отца?

Я боюсь, что у Филиппа вырвалось довольно крпкое выраженіе, пока отецъ говорилъ.

— Извините, это слово вырвалось у меня невольно. Я не могу удержаться. Я ненавижу этого человка.

— Ты не скрываешь своей симпатіи и антипатіи, Филиппъ, говоритъ или, лучше сказать, стонетъ надёжный человкъ, основательный, счастливый, несчастный человкъ.

Много лтъ сряду видлъ онъ какъ сердце его сына чуждалось его, разузнало его и удалилось отъ него, и со стыдомъ, съ угрызеніемъ, съ болзненнымъ чувствомъ, не спитъ онъ по ночамъ и думаетъ, что онъ одинъ — одинъ на свт. Ахъ! Любите вашихъ родителей, юноши! О Отецъ милосердый, укрпи наши сердца: укрпи и очисти ихъ такъ, чтобы намъ не пришлось краснть передъ нашими дтьми!

— Ты не скрываешь твоей симпатіи и антипатіи, Филиппъ, продолжалъ отецъ тономъ который странно и больно укоряетъ молодого человка.

Голосъ Филиппа сильно дрожатъ, когда онъ отвчаетъ.

— Да, батюшка, а терпть не могу этого человка и не могу скрыть моихъ чувствъ. Я только-что разстался съ этимъ человкомъ. Я только-что встртилъ его.

— Гд?

— У мистриссъ Брандонъ.

Онъ краснетъ какъ двушка при этихъ словахъ. Черезъ минуту его поражаетъ ругательство, срывающееся съ губъ отца и страшное выраженіе ненависти, которое принимаетъ лицо отца роковое, отчаянное, униженное выраженіе, которое часто пугало бднаго Филя и въ дтскомъ и въ мужскомъ возраст. Филиппу не правилось это выраженіе, не понравился и взглядъ, который отецъ бросилъ на Гёнта, вошедшаго въ эту минуту.

— Какъ вы обдаете здсь? Вы рдко длаете папа честь обдать съ нимъ, говоритъ пасторъ съ своимъ хитрымъ взглядомъ.— Врно, докторъ, вы сегодня убьёте жирнаго тельца въ честь возвращенія блуднаго сына. Какая вкусная телятина!

Докторъ и пасторъ старались казаться и весёлыми, какъ думалъ Филиппъ, который мало принималъ труда скрывать свое собственное мрачное мы весёлое расположеніе. Ничего не было сказано о происшествіяхъ того утра, когда мой юный джентльмэнъ былъ нсколько грубъ къ мистеру Гёнту, и Филиппу не нужно было предостереженіе отца, чтобы не упоминать о своей прежней встрч съ ихъ гостемъ. Гёнтъ, по обыкновенію, говорилъ съ буфетчикомъ, длалъ косвенныя замчанія лакею и украшалъ свой разговоръ двусмысленными и грязными остротами. Докоръ проглатывалъ лекарство, подносимое ему его другомъ безъ малйшаго повидимому отвращенія, напротивъ, онъ былъ веселъ, онъ спросилъ даже лишнюю бутылку бордоскаго.

Только-что бутылка была поставлена на столъ, отвдана и провозглашена превосходной, когда — о! какая досада! — буфетчикъ является съ запиской на доктору, отъ одной изъ его больныхъ. Онъ долженъ хать. Она больна не опасно. Она живетъ не далеко въ Мэй Фэр.

— Ты съ Гёнтомъ кончи эту бутылку, если я не успю Воротиться, а если она будетъ кончена, ты спросишь другую, весело говорить доноръ Фирминъ. — Не вставайте, Гёнтъ… и докторъ Фирминъ ухалъ, оставивъ Филиппа одного съ гостемъ, къ которому онъ былъ грубъ утромъ,

— Паціенты доктора часто вдругъ длаются больны, когда подаютъ бордоское, ворчитъ мистеръ Гёнтъ черезъ нсколько минутъ.— Нужды нтъ, напитокъ хорошъ — хорошъ! какъ кто-то сказалъ на вашемъ знаменитомъ ужин, мистеръ Филиппъ — я не буду называть васъ Филиппомъ, такъ-какъ вы этого не любите. Вы были необыкновенно брюзгливы со мной утромъ. Въ моё время за такое обращеніе бутылки были бы перебиты, или еще хуже.

— Я просилъ у васъ прощенія, сказалъ Филиппъ,— я былъ раздосадованъ — все равно, чмъ бы то ни было — и не имлъ права быть грубымъ въ гостю мистриссъ Брандонъ.

— Вы сказали вашему батюшк, что видли меня въ Торнгофской улиц? спросилъ Гёнтъ.

— Я былъ очень грубъ и раздосадованъ, и опять сознаюсь, что я былъ не правъ, сказалъ Филиппъ, колеблясь и заикаясь, и очень покраснвъ. Онъ вспомнилъ выговоръ отца.

— Я опять спрашиваю васъ, сэръ, сказали ли вы вашему отцу о нашей утренней встрч? спросилъ пасторъ.

— А позвольте васъ спросить, сэръ, какое право имете вы спрашивать меня о моихъ разговорахъ съ отцомъ? спросилъ Филиппъ съ грознымъ достоинствомъ.

— Вы не хотите мн сказать? Стало быть вы сказали ему. Хорошъ вашъ отецъ, нечего сказать, въ нравственномъ отношеніи!

— Я не желаю знать ваше мнніе о нравственности моего отца, мистеръ Гёнтъ, говоритъ Филиппъ, задыхаясь отъ гнва и испуга и барабаня по столу, — я здсь, чтобы замнить его въ его отсутствіе, и угощать его гостя.

— Вжливо! Хороша вжливость! говорятъ пасторъ, устремивъ на него сверкающіе глаза.

— Какова бы она ни была, сэръ, а ужь лучше я не усю, сказалъ молодой человкъ.

— Я старый другъ нашего отца, воспитанникъ университета, магистръ философіи, природный джентльмэнъ, ей-Богу! пасторъ, а вы обращаетесь со мною какъ съ собакой… Да вы сами-то кто? Знаете ли вы?

— Сэръ я стараюсь всми силами припомнить, отвчалъ Филпппъ.

— Полно! говорю вамъ, прошу не принимать со мною такого тона! кричитъ Гёнтъ съ ужасными ругательствами и выпивая рюмку за рюмкой изъ различныхъ графиновъ, стоявшихъ передъ нимъ.— Чортъ меня возьми! Если бы я былъ помоложе, я влпилъ бы вамъ пару оплеухъ, будь вы и вдвое выше. Кто вы, что осмливаетесь принимать покровительственный тонъ съ тмъ, кто старше васъ, съ давнишнимъ товарищемъ вашею отца — съ воспитанникомъ университета? Вы гнусный, самонадеянный…

— Я здсь затмъ, чтобы оказывать вниманіе въ гостю моего отца, говорить Филиппъ:— но если вы кончили пить ваше вино, я буду очень радъ уйти отсюда такъ скоро, какъ вамъ угодно.

— Вы мн поплатитесь, я клянусь, что вы поплатитесь, сказалъ Гёнтъ.

— О мистеръ Гёнтъ! закричалъ Филилчъ, вскакивая и сжимая свои большіе кулаки: — я ничего такъ не желалъ бы…

Пасторъ попятился, думая, что Филиппъ хочетъ его ударитъ (какъ разсказывалъ мн Филиппъ, описывая эту сцену) и позвонилъ въ колокольчикъ. Но когда вошелъ буфетчикъ, Филиппъ спросилъ только кофе, а Гёнгъ съ безумными ругательствами вышелъ изъ комнаты за слугою. А Филь благословилъ свою судьбу, что онъ не обидлъ гостя своего отца въ его собственномъ дом.

Онъ вышелъ на воздухъ. Онъ перевёлъ духъ и освжился подъ открытымъ небомъ. Онъ успокоилъ свои чувства своимъ обыкновеннымъ утшеніемъ — сигарою. Онъ вспомнилъ, что Ридли въ Торнгофской улиц приглашалъ въ этотъ вечеръ своихъ друзей курить, онъ слъ на извощика и поскакалъ въ своему старому другу.

Когда Филь вошолъ въ переднюю, онъ нашелъ Сестрицу и своего отца, разговаривавшихъ тамъ. Широкая шляпа доктора закрывала его лицо отъ свта лампы, горвшей необыкновенно ярко, но мистриссъ Брандонъ была очень блдна и глаза у ней были заплаканы. Она слегка вскрикнула, когда увидала Филя.

— А! это вы, милый? сказала она.

Она подбжала къ нему, схватила его об руки и облила ихъ горячими слезами.

— Никогда, о! никогда, никогда, никогда! прошептала она.

Изъ широкой груди доктора вырвался вздохъ облегченія. Онъ взглянулъ на эту женщину и на своего сына съ странной улыбкой — улыбкой несладостной.

— Богъ да благословитъ васъ, Каролина, сказалъ онъ напыщеннымъ, нсколько театральнымъ тономъ.

— Прощайте, сэръ, сказала мистриссъ Брандонъ, всё не выпуская руки Филиппа и длая доктору смиренный поклонъ.

Когда онъ ушолъ, она опять поцаловала руку Филиппа, опять облила её слезами и сказала:

— Никогда, мой милый, нтъ, никогда, никогда!

Глава XI.

ВЪ КОТОРОЙ ФИЛИППЪ ОЧЕНЬ НЕ ВЪ ДУХ.

Филиппъ давно угадалъ грустную часть исторіи своего дорогого друга. Необразованная молодая двушка была обольщена и брошена свтскимъ человкомъ. Бдная Каролина была жертвою, а родной отецъ Филиппа обольстителемъ. Роли, которую докторъ Фирминъ игралъ въ этой исторіи, было достаточно чтобы внушить сыну отвращеніе и увеличить недовріе, сомнніе, отчужденіе, давно внушаемыя отцомъ сыну. Что почувствовалъ бы Филиппъ, еслибы вс страницы этой мрачной книги раскрылись передъ нимъ и онъ услыхалъ бы о подложномъ брак, о погубленной и брошенной женщин, забытой впродолженіе столькихъ лтъ человкомъ котораго онъ самъ обязанъ былъ уважать боле всхъ? Словомъ Филиппъ считалъ эту исторію простымъ случаемъ юношескаго заблужденія, не боле, такъ онъ и хотлъ смотрть на это судя по тмъ немногимъ словамъ, которыя вырвались у него, когда онъ говорилъ со мною объ этомъ. Я зналъ тогда не боле того, что другъ мой разсказалъ мн объ этой исторіи, только постепенно, по мр того, какъ происшествія развивали и объясняли её, узналъ я всё подробно.

Старшій Фирминъ, когда его спрашивалъ его старый знакомый и, какъ казалось, бывшій сообщникъ, о томъ, какъ окончилась извстная интрига въ Маргэт, случившаяся лтъ двадцать-пять тому назадъ, когда Фирминъ, имя причину избгать университетскихъ кредиторовъ, вздумалъ прятаться и носить фальшивое имя, насказалъ пастору разную ложь, которой повидимому тотъ остался удовлетворёнъ. Что сдлалось съ этой бдняжкой, о которой онъ такъ сходилъ съ ума? О! она умерла, умерла давнымъ-давно. Онъ положилъ ей содержаніе. Она вышла замужъ и умерла въ Канад — да, въ Канад. Бдняжечка! Да, она была предоброе созданьице, и одно время онъ точно былъ въ неё до глупости влюблёнъ. Я съ сожалніемъ долженъ сказать, что этотъ почтенный джентльмэнъ лгалъ очень часто и легко. Но, видите, если вы совершите преступленіе и нарушите шестую или седьмую заповдь, вамъ, вроятно, придётся поддержать преступленіе поступка преступленіемъ слова. Если я убью человка и полисмэнъ спроситъ: ‘позвольте спросить, сэръ, это вы перерзали горло этому господину?’ Я долженъ дать ложное показаніе, защищая самъ себя, хотя по природ я, можетъ быть, самый правдивый человкъ. Такъ и съ другими преступленіями, которыя совершаютъ джентльмэны — тяжело это говорить о джентльмэнахъ, но они становятся ни боле, ни мене, какъ всегдашними лжецами и лгутъ цлую жизнь и вамъ, и мн, и слугамъ, и жонамъ, и дтямъ, и — о ужасъ! Склоняюсь и смиряюсь. Преклонимъ колна и не осмлимся сказать ложь передъ Тобою!

Поэтому, мой любезный сэръ, такъ какъ разъ нарушивъ нравственные законы, вы должны говорить ложь, чтобы избавить себя отъ бды, позвольте мн спросить васъ, какъ честнаго человка и джентльмэна: не лучше ли уже вамъ обойти преступленіе, чтобы не подвергать себя неизбжной непріятности и ежедневно встрчающейся необходимости вчно говорить ложь? Обольстить или погубить бдную, молодую двушку низкаго званія, разумется дло не важное: она поступить на мсто или выйдетъ за человка, равнаго съ ней званія, который не иметъ чести принадлежать ‘къ благородной крови’ — и кончено. Ни если вы женитесь на ней тайно и незаконно, а потомъ бросите её и женитесь на другой, вы попадёте въ разныя непріятныя бды.

Непріятно должно быть человку свтскому, честному и изъ хорошей фамиліи, солгать дочери бднаго обезславленнаго обанкротившагося купца, какова была Каролина Гёнтъ, но Джорджу Бранду Фирмину, эсквайру, доктору медицины, не оставалось другого выбора, а когда онъ лгалъ — какъ въ опасныхъ болзняхъ, когда онъ давалъ каломель — онъ думалъ, что лучше давать пріёмъ въ большомъ количеств. Такъ онъ лгалъ и Гётну, сказавъ, что мистриссъ Брандонъ давно умерла въ Канад, такъ онъ лгалъ и Каролин, прописывая ей т же самыя пилюли и говоря, что Гёнтъ давно умеръ въ Канад. А можетъ ли быть положеніе боле тягостное и унизительное для человка знатнаго, свтскаго и пользующагося огромной репутаціей, какъ унижаться до лжи съ ничтожною, низкаго званія женщиной, которая заработываетъ себ пропитаніе должностью сидлки у больныхъ?

— О да, Гёнтъ! сказалъ Фирминъ Сестриц въ одномъ изъ тхъ грустныхъ разговоровъ, которые иногда происходили между нимъ и его жертвой, его женою прежнихъ дней.— Сумасбродный, дурной человкъ былъ этотъ Гёнтъ въ то время, когда я самъ былъ чуть-чуть лучше его! Я глубоко раскаялся посл того, Каролина, а боле всего въ моёмъ поступк съ вами, потому-что вы были достойны лучшей участи и мы любили меня истинно-безумно.

— Да, сказала Каролина.

— Я сумасбродствовалъ тогда, я находился въ отчаянномъ положеніи, я погубилъ мою будущность, возстановилъ отца противъ себя, прятался отъ моихъ кредиторовъ подъ чужимъ именемъ, которое я носилъ, когда увидлъ васъ. Ахъ! зачмъ я вступилъ въ вашъ домъ, бдное дитя! Печать демона лежала на мн. Я не смлъ заговорить о брак при отц моёмъ. Вы ухаживали за вашимъ отцомъ съ постоянной добротою. Знаете ли, что отецъ мой не хотлъ меня видть даже передъ смертью? О, тяжело подумать объ этомъ!

И этотъ страдающій человкъ хлопнулъ по своему высокому лбу трепещущей рукою, и горесть его объ отц наврно была искренна, потому-что ему было и стыдно и совстно, что онъ возстановилъ противъ себя своего родного сына.

Онъ признавался, что бракъ былъ самымъ отвратительнымъ и ничмъ же оправдываемымъ обманомъ, но онъ былъ безъ ума, когда это случилось, безъ ума отъ долговъ и отъ отчаянія, что отецъ бросилъ его, но дло въ томъ, что это былъ не настоящій бракъ.

— Я этому рада, сказала со вздохомъ бдная Сестрица.

— Почему? спросилъ докторъ съ жаромъ.

Любовь его умерла, но его тщеславіе еще было живо.

— Разв вы любили кого-нибудь другого, Каролина? Разв вы забыли вашего Джорджа, котораго вы…

— Нтъ! храбро сказала маленькая женщина: — но я не могла бы жить съ человкомъ, который такъ безчестно поступилъ съ женщиной, какъ вы поступили со мной. Я любила васъ, потому что считала васъ джентльмэномъ, но джентльмэны говорятъ правду, джентльмэны не обманываютъ бдныхъ невинныхъ двушекъ, не бросаютъ ихъ безъ копейки!

— Каролина! меня преслдовали кредиторы. Я…

— Всё равно. Теперь всё кончено. Я не сержусь на васъ, мистеръ Фирминъ, но я не вышла бы теперь за васъ замужъ — нтъ, еслибы даже вы были лейб-медикомъ королевы.

Такъ говорила Сестрица, когда она и не думала о существованіи Гёнта, пастора, который внчалъ ихъ, и я не знаю обижался или радъ былъ Фирминъ разводу, который маленькая женщина ршила сама. Но когда явился зловщій Гёнтъ — сомнніе и ужасъ наполнили душу доктора. Гёнтъ находился въ бдности, онъ былъ жаденъ, вроломенъ, безсовстенъ. Онъ могъ угрожать этимъ бракомъ доктору. Онъ могъ подвергнуть опасности и даже уничтожить законность рожденія Филиппа. Первый бракъ былъ ничтоженъ — это врно, но огласка могла быть пагубна для репутаціи и практики Фирмина, а ссора съ сыномъ повлечотъ за собою послдствія, о которыхъ не очень пріятно было думать. Видите, Джорджъ Фирминъ, эсквайръ, докторъ медицины, былъ человкъ очень настойчивый, когда ему хотлось чего-нибудь, онъ добивался этого такъ свирпо, что долженъ былъ добиться, несмотря на послдствія. Такъ ему захотлось овладть бдною Каролиной, такъ ему захотлось, молодому человку, имть лошадей, великолпно жить, играть въ рулетку и экартэ, а счоты являлись въ надлежащую пору, а Джорджъ Фирминъ, эсквайръ, не всегда любилъ платить. Но для величественнаго, образованнйшаго джентльмэна, принадлежащаго къ лучшему обществу — съ такимъ гладкимъ лбомъ и съ такими изящными манерами, котораго вс такъ уважали, говорить ложь бдной, робкой, безропотной сидлк было унизительно — не правда ли? Я могу понятъ чувства Фирмина.

Лгать Гёнту было отвратительно, но какъ-то не такъ низко и постыдно, какъ обманывать доврчивое, смиренное, безпріютное созданіе, цвтъ кроткой юности, который его проклятая нога уже затоптала. Но этотъ Гёнтъ былъ самъ такой злодй, что обманывать его нечего было совститься, и еслибы Фирмину пришла охота, онъ даже чувствовалъ бы какое-то угрюмое удовольствіе, опутать грязнаго пастора разными затрудненіями. Такъ что можетъ быть (разумется я не имю средствъ удостовриться въ этомъ) доктору не совсмъ непріятна была обязанность, выпавшая ему на долю, обманывать своего стараго знакомаго и сообщника, а Гёнтъ такой низкій, непривлекательный бродяга, что если его немножко приколотятъ или проведутъ, намъ нечего очень горевать.

Фирминъ былъ смлый, мужественный человкъ, настойчивый въ желаніяхъ, горячій въ достиженіи своей цли, но хладнокровный въ опасности и быстрый въ дйствіи. Огромный успхъ его, какъ врача, происходилъ отъ его смлаго и успшнаго способа дйствія въ случаяхъ, нетерпвшихъ отлагательства. Пока Гёнтъ рыскалъ по городу безъ всякой цли, насыщая грязною рукою грязный ротъ, а пока у него были вино, карты и ночлегъ, онъ оставался довольнымъ или, по-крайней-мр, его легко можно было успокоить гинеей или двумя, Фирминъ могъ слдовать пальятивной систем успокоивать своего паціента случайными щедротами, давать ему усыпительное питьё изъ бордоскаго или водки. Притомъ Гёнтъ могъ умереть, могъ опять отправиться за границу, его могли опять сослать въ каторжную работу за поддлку или какое-нибудь другое мошенничество, докторъ Фирминъ утшился бы, и онъ разсчитывалъ, что случай избавитъ его отъ его друга. Но если бы Гёнтъ, узналъ, что женщина, которую онъ незаконно обвнчалъ съ Фирминомъ, была жива, онъ становился врагомъ, котораго необходимо было упросить, улестить или подкупить, и чмъ скоре докторъ принялъ бы оборонительныя мры, тмъ было бы лучше. Какія же оборонительныя мры? Можетъ быть всего дйствительне была бы свирпая атака на врага, а можетъ быть лучше было бы подкупить его. Что предпринять — можно было ршить только посл предварительной рекогносцировки.

‘Онъ попробуетъ подстрекнуть Каролину, подумалъ докторъ представивъ ей ея обиды и ея права. Онъ покажетъ ей, что какъ моя жена, она иметъ право на моё имя и на часть моего дохода. Мене корыстолюбивой женщины не было на свт, какъ это бдное созданіе. Она презираетъ деньги, и еслибы не для отца, то она никогда не взяла бы ни копейки отъ меня. Но разв её нельзя уговоритъ объявить войну противъ меня и доказать ея бракъ со мною для того, чтобы наказать меня за низкій поступокъ съ нею и предъявить права на положеніе въ свт, какъ честной женщины? Посл того, какъ она оставила свой домъ, ея дв единокровныя сестры ирландки знать её не хотли, а когда она воротилась, эти бездушныя женщины выгнали её изъ дома. О! эхидны! А теперь не отрадно ли было бы для нея отмстить сестрамъ, объявивъ о своёмъ брак. здить мимо нихъ въ своей карет, вытребовать отъ меня содержаніе и имть право носить моё благородное имя? Фирминъ зналъ женщинъ и зналъ, какъ эти женщины поступили съ своей сестрой. Разв не въ человческой натур желать отмстить? Эти мысли прямо поднялись въ голов Фирмина, когда онъ услыхалъ, что между Каролиной и капелланомъ Гёнтомъ случилась та встрча, которой онъ такъ опасался.

Когда онъ обдалъ съ своимъ гостемъ, своимъ врагомъ, сидвшимъ напротивъ него, онъ ршилъ, какъ ему дйствовать. Разумется онъ былъ такъ вжливъ въ Гёнту, какъ арендаторъ къ своему помщику, когда приходитъ къ нему безъ арендныхъ денегъ. Докторъ смялся, шутилъ, болталъ, а самъ думалъ, между тмъ, что предпринять противъ опасности.

Онъ составилъ планъ, который могъ имть успхъ. Онъ долженъ немедленно увидться съ Каролиной, онъ зналъ слабую сторону ея сердца и гд её можно было чувствительне задть, онъ зналъ, какъ Каролина любила его сына — этой-то любовью онъ и хотлъ дйствовать на неё. Пока онъ мылъ свои красивыя руки передъ обдомъ, примачивалъ свои благородный лобъ, онъ придумалъ маленькій планъ. Онъ приказалъ прислать за собою вскор посл второй бутылки бордоскаго — кажется, слуги привыкли приносить записки въ своему барину отъ него самого. Расположивъ планъ, онъ хотлъ пообдать, выпить вина и устроиться какъ можно комфортэбельне, пока не наступитъ минута дйствія. Въ свои сумасбродные дни, когда онъ путешествовалъ за границей съ сумасбродными и знатными товарищами, Фирминъ имлъ нсколько дуэлей и всегда отличался весёлостью своего разговора и прекраснымъ аппетитомъ за завтракомъ передъ поединкомъ, такъ что, еслибы Гёнтъ не отуплъ отъ вина, то можетъ быть его испугала бы чрезмрная вжливость и весёлость, Фирмина, за обдомъ. Когда принялись за вторую бутылку бордоскаго, докторъ Фирминъ ухалъ. Онъ опередилъ по-крайней-мр получасомъ своего противника, или человка, который могъ быть его противникомъ. Если Сестрица дома, онъ увидитъ её, онъ обнажитъ передъ нею чистосердечно своё сердце, онъ всё ей выскажетъ. Сестрица была дома.

— Мн хотлось бы поговорить съ вами наедин о болзни бдной лэди Гумандгау, говоритъ онъ, понизивъ голосъ.

— Я пойду, моя милая, подышать немножко свжимъ воздухомъ, говоритъ капитанъ Ганнъ, разумя подъ этимъ, что онъ отправится въ таверну ‘Адмирала Бинга’, и докторъ остался съ Каролиною вдвоёмъ.

— У меня лежитъ что-то на совсти. Я обманулъ васъ, Каролина, говорилъ докторъ.

— Ахъ, мистеръ Фирминъ! отвчаетъ она, наклоняясь надъ своей работой: — вы пріучили меня къ этому.

— Человкъ, котораго вы знали когда-то и который подговорилъ меня для своей собственной политической цли сдлать вамъ большое оскорбленіе, человкъ, котораго и считалъ умершимъ, живъ — Тёфтонъ Гёнть, совершившій этотъ незаконный обрядъ въ Маргэт, въ чмъ я такъ часто и часто раскаявался на колнахъ, Каролина!

Прекрасныя руки сжались, прекрасный, звучный голосъ тихо раздался по комнат и еслибы изъ прекрасныхъ глазъ выкатились дв-три слезы, наврно докторъ не быль бы огорчонъ.

— Онъ былъ здсь сегодня, Мистеръ Филиппъ поссорился съ нимъ. Врно Филиппъ разсказывалъ какъ, сэръ?

— Передъ Богомъ, честное слово джентльмэна, когда я говорилъ, что онъ умеръ, Каролина, я думалъ, что онъ умеръ! Да, Максуэлль — докторъ Максуэлль — который былъ съ нами въ Кэмбриджскомъ университет, сказывалъ, что нашъ старый пріятель Гёнтъ умеръ въ Канад. Да, докторъ Максуэлль сказалъ, что какъ старый другъ умеръ — нашъ старый другъ? Злйшій врагъ мой и вашъ! но оставимъ это. Это онъ, Каролина довёлъ меня до преступленія, которое я никогда не переставалъ оплакивать.

— Ахъ, мистеръ Фирминъ! возразила со вздохомъ Сестрица:— когда я знала васъ, вы были довольно взрослы, чтобы самому умть вести себя какъ слдуетъ.

— Я не извинять себя хочу, Каролина, говоритъ глубоко нжный голосъ.— Я сдлалъ вамъ довольно вреда и я чувствую это здсь — въ сердц. Я хочу говорить не о себ, но о томъ, кого я люблю боле всего на свт — о единственномъ существ, которое я люблю — о томъ, кого любите вы, добрая и великодушная душа — о Филипп.

— А что такое съ Филиппомъ? живо спрашиваетъ мистриссъ Брандонъ.

— Вы желаете, чтобы съ нимъ случился вредъ?

— Съ моимъ возлюбленнымъ мальчикомъ? о, нтъ! вскрикнула Сестрица, всплеснувъ своими маленькими ручками.

— Вы сохраните его отъ вреда?

— Ахъ, сэръ! вы знаете, что я сдлаю это. Когда у него была скарлатина, разв я не вливала лекарства въ его бдное горлышко, не ухаживала за нимъ, не смотрла какъ, какъ… какъ мать за своимъ роднымъ сыномъ?

— Да-да, благороднйшая женщина, да благословитъ васъ Господь за это! Отецъ благословляетъ. Я вовсе не такъ бездушенъ, Каролина, какъ вы, можетъ былъ, считаете меня.

— Я не думаю, чтобы любить его была большая заслуга съ вашей стороны, сказала Каролина, принимаясь опять за своё шитьё.

И можетъ быть она думала про-себя: ‘куда это онъ мтитъ?’ Вы видите, это была женщина проницательная, когда ея страсти и симпатіи не преодолвали ея разсудка, и она дошла до заключенія, что этотъ изящный докторъ Фирминъ, которымъ она восхищалась когда-то, былъ не совсмъ правдивый джентльмэнъ. Она сама мн говорила потомъ: ‘онъ говорилъ такъ хорошо, прижимая руку къ сердцу, знаете, но я стала ему врить столько же, какъ актёру на сцен.

— Съ вашей стороны не большая заслуга любить этого мальчика, продолжала Каролина.— Но что такое съ нимъ, сэръ?

Фирминъ объяснилъ. Этотъ Гёнть способенъ на всякое преступленіе изъ денегъ или изъ мести. Увидвъ, что Каролина жива…

— Вы врно и ему также сказали, что я умерла, говорятъ она, поднимая глаза съ работы.

— Пощадите меня, пощадите меня! Много лтъ тому назадъ, можетъ быть, когда я потерялъ васъ изъ вида, я могъ думать…

— Не вамъ, Джорджъ Брандонъ — не вамъ, перебила Каролина своимъ нжнымъ, невиннымъ, звучнымъ голосомъ: — а добрымъ дорогимъ друзьямъ и моему милостивому Богу обязана я сохраненіемъ моей жизни, которую вы испортили. Я отплатила вамъ, сохранивъ жизнь вашего милаго сына, отплатила въ глазахъ Того, Кто даруетъ и отнимаетъ. Да будетъ благословенно имя Его!

— Вы добрая женщина, а я дурной, гршный человкъ, Каролина, сказалъ докторъ. — Вы спасли жизнь моего… нашего Филиппа, рискуя своей собственной. Теперь я скажу вамъ, что другая, огромнйшая опасность угрожаетъ ему и можетъ разразиться надъ нимъ каждый день, пока живъ этотъ злодй. Что, если его доброе имя будетъ затронуто? что, если бъ считая васъ умершей, я женился на другой?

— Ахъ, Джорджъ! вы никогда не считали меня умершей, хотя вы можетъ-быть желали этого, сэръ. И многіе умерли бы на моемъ мст, прибавила бдная Сестрица.

— Послушайте, Каролина, еслибы я былъ женатъ на васъ, моя жена — мать Филиппа — не была бы моей женой, а онъ былъ бы ея незаконнымъ сыномъ. Имніе, которое онъ наслдовалъ не принадлежало бы ему. Дти другой дочери его дда предъявили бы права на это наслдство и Филиппъ остался бы нищимъ. Филиппъ, воспитанный такимъ образомъ — Филиппъ, наслдникъ большого состоянія своей матери.

— И своего отца? съ безпокойствомъ спросила Каролина.

— Я не смю вамъ сказать — нтъ! я могу положиться на васъ во всёмъ. Моё пріобртенное состояніе было поглощено спекуляціями, которыя почти вс оказались гибельны. Надо мною виситъ какая-то роковая судьба, Каролина — справедливое наказаніе за то, что я бросилъ васъ. Я сплю съ мечомъ надъ головой моей, который можетъ опуститься и убитъ меня. Подъ моими ногами волканъ, который можетъ вспыхнуть когда-нибудь и уничтожить меня. А вс говорятъ о знаменитомъ доктор Фирмин, о богатомъ доктор Фирмин! вс считаютъ меня счастливымъ, а я одинъ, и самый несчастнйшій человкъ на свт.

— Вы одинъ? сказала Каролина:— а когда-то была женщина, которая посвятила бы себя вамъ одному — вы бросили её. Между нами всё кончено, Джорджъ Брандонъ. Много лта тому назадъ моя любовь къ вамъ схоронена въ той самой могил, гд лежитъ маленькій херувимъ. Но я люблю моего Филиппа и не хочу повредить ему, нтъ, никогда, никогда, никогда!

Когда докторъ уходилъ, Каролина проводила его въ переднюю и тамъ-то Филиппъ нашолъ ихъ.

Нжное ‘никогда, никогда’ Каролины раздавалось въ воспоминаніи Филиппа, когда онъ сидлъ у Ридли между художниками и авторами, собравшимися у живописца. Филиппъ былъ задумчивъ и молчаливъ. Онъ не смялся громко, онъ не расхваливалъ и не бранилъ никого чрезмрно по своему всегдашнему обыкновенію.

У насъ такъ недавно былъ холостой ужинъ въ Темпл, что мн кажется мы должны сдлать самый коротенькій визитъ холостой компаніи въ Торнгофской улиц, или дамы скажутъ, что мы слишкомъ любимъ холостыя привычки и удаляемъ нашихъ друзей отъ ихъ очаровательнаго и любезнаго общества. Романъ не долженъ много пахнуть сигарами, а его утончонныя и изящныя страницы не должны слишкомъ часто пачкаться грогомъ. Пожалуйста вообразите же болтовню художниковъ, авторовъ и любителей, собравшихся у Ридли. Представьте себ, что Джарманъ, миніатюрный живописецъ, выпившій боле водки чмъ вс присутствующіе, спросилъ своего сосда (sub voce), зачмъ Ридли не далъ своему отцу (старому буфетчику) пять шиллинговъ, чтобы онъ служилъ, прибавивъ, что, можетъ быть, старикъ пошолъ служить въ другое мсто за семь шиллинговъ съ половиной, Джарманъ расхваливалъ вслухъ картину Ридли и подсмивался надъ нею вполголоса, а когда какой-нибудь аристократъ входилъ въ комнату, онъ подлзалъ къ нему, разсыпался передъ нимъ въ раболпныхъ похвалахъ и лести. А какъ только тотъ повёртывался къ нему спиной, Джарманъ отпускалъ на него эпиграммы. Я надюсь, что онъ не проститъ Ридли и всегда будетъ ненавидть его, потому что Джарманъ будетъ ненавидть его, пока онъ будетъ имть успхъ, и проклинать его, пока свтъ будетъ уважать его. Тутъ собралось шестнадцать, восемнадцать, двадцать человкъ. Надо открыть окна, а то они задохнутся отъ дыма. Онъ такъ наполнилъ весь домъ, что Сестрица должна была открыть окно въ нижнемъ этаж, чтобы подышать свжимъ воздухомъ.

Филиппъ высунулъ свою голову и сигару изъ окна и задумался о своихъ собственныхъ длахъ, между тмъ какъ дымъ его поднимается къ небу. Молодой мистеръ Филиппъ Фирминъ считается богатымъ, а отецъ его даётъ очень хорошіе обды въ Старой Паррской улиц, поэтому Джарманъ и подходитъ къ Филю: ему тоже захотлось подышать свжимъ воздухомъ. Онъ начинаетъ разговоръ бранью картины Ридли, лежащей на мольберт.

— Вс хвалятъ эту картину, что вы думаете о ней, мистеръ Фирминъ? Очень странно нарисованы эти глаза — не правда ли?

— Не-уже-ли? заворчалъ Филь.

— Очень яркій колоритъ.

— О!… говоритъ Филь.

— Композиція такъ явно украдена у Рафаэля.

— Не-уже-ли?

— Извините. Мн кажется вы не знаете кто я, продолжаетъ Джарманъ, глупо улыбаясь.

— Знаю, отвчаетъ Филь, устремивъ на него сверкающіе глаза.— Вы живописецъ, а зовутъ васъ господинъ Завистникъ.

— Сэръ!… вскрикиваетъ живописецъ.

Но онъ обращается къ фалдамъ фрака Филя, такъ-какъ верхняя половина тла мистера Фирмина высунута изъ окна. Вы можете говоритъ о человк за его спиной, но вы не можете говорить съ нимъ, поэтому мистеръ Джарманъ удаляется и обращается къ кому-то другому въ этомъ обществ. Врно онъ ругаетъ дерзкаго заносчиваго выскочку, докторскаго сына. Вдь я сознавался, что Филиппъ бывалъ часто очень грубъ: а сегодня онъ особенно въ дурномъ расположеніи духа.

Когда Филиппъ продолжалъ смотрть на улицу, кто это подошолъ въ окну мистриссъ Брандонъ и началъ разговаривать съ нею? Чей грубый голосъ и хохотъ узнаётъ Филиппъ съ трепетомъ? Это голосъ и хохотъ нашего пріятеля мистера Гёнта, котораго Филиппъ оставилъ не задолго передъ тмъ въ дом отца своего въ Старой Паррской улиц, и оба эти звука еще противне, еще пьяне, еще безстыдне, чмъ они были два часа тому назадъ.

— Ага! кричитъ онъ съ хохотомъ и проклятіемъ: — мистриссъ… какъ бишъ васъ тамъ? Не запирайте окно, впустите же къ вамъ человка!

Поднявъ голову къ верхнему окну, гд голова и туловище Филиппа чернются передъ свтомъ, Гёнтъ кричитъ:

— Ага! это что тамъ наверху? Ужинъ и балъ. Не удивляюсь.

И онъ напваетъ хриплымъ тономъ мотивъ вальса и бьётъ таить своими грязными сапогами.

— Мистриссъ… какъ бишь васъ! мистрисъ Б…! принялся опять кричать дуракъ:— я долженъ васъ видть по весьма важному длу, самому секретному. Вы услышите кое-что весьма выгодное для васъ.

И стукъ-стукъ-стукъ, онъ стучится въ двери. При шум двадцати голосовъ немногіе слышатъ стукъ Гёнта, кром Филиппа, если и слышатъ то воображаютъ, что пришолъ еще какой-нибудь гость къ Ридли.

Въ передней говоръ и споръ, и пронзительный визгъ хорошо знакомаго, противнаго голоса. Филиппъ быстро отходитъ отъ окна, отталкиваетъ своего пріятеля Джармана отъ двери мастерской и безъ всякаго сомннія получаетъ самыя добрыя желанія отъ этого талантливаго художника. Филиппъ такъ грубъ и повелителенъ, что, право, мн хочется лишить его званія героя — только, видите ужь никакъ нельзя. Имя его стоитъ въ заглавіи и мы не можемъ уже вычеркнуть его и поставить другое, Сестрица стояла въ передней у растворенной двери и увщевала мистера Гёнта, который повидимому желалъ насильно войти:

— Пустяки, моя милая! Если онъ здсь, я долженъ его видть по особенному длу.— Отойдите!

И онъ ринулся впередъ задвъ маленькую Каролину за плечо.

— Вотъ грубіянъ! закричала Каролина: — Ступайте домой, мистеръ Гёнтъ! вы теперь хуже чмъ утромъ.

Она была ршительная женщина и протянула твёрдую руку къ этому гнусному забіяк. Она видала больныхъ въ госпитал въ горячечномъ бреду, её не испугалъ пьяный человкъ.

— А! это вы, мистеръ Филиппъ? Кто выгонитъ этого противнаго человка? Ему нельзя идти наверхъ къ джентльмэнамъ, право нельзя.

— Вы сказали, что Фирминъ здсь: — не отецъ, а этотъ негодяй! Мн нужно доктора. Гд докторъ? кричитъ капелланъ, шатаясь и прислоняясь стн, потомъ, взглядывая на Филиппа съ налитыми кровью глазами, сіявшими ненавистью, онъ продолжалъ:

— Кому нуженъ ты, желалъ бы я знать? Ужь я довольно наглядлся на тебя сегодня. Самохвалъ и грубіянъ! Не гляди на меня такимъ образомъ! я тебя не боюсь — я не боюсь никого.

— Ступайте домой, ступайте домой, вотъ это будетъ лучше, сказала хозяйка.

— Поглядите-ка сюда Филиппъ! Вы даёте честное слово, что вашего отца нтъ здсь? Экій хитрый старикашка этотъ Бруммель Фирминъ. Филиппъ, дайте мн вашу руку. Послушайте — особенно важное дло. Посл обда я пошолъ, знаете — rouge gagne et couleur — всё до-чиста проигралъ, проигрался до-чиста, честное слово джентльмэна и магистра философіи Кэмбриджскаго университета, какъ и вашъ отецъ — нтъ онъ пошолъ въ доктора! Филиппъ, дайте-ка намъ пять совереновъ: мы опять попробуемъ счастья. Какъ! вы не хотите? Это низость я говорю. Не длайте же низостей.

— Вотъ вамъ пять шиллинговъ, ступайте и наймите извощика. Приведите для него извощика, Виргиліо! говоритъ хозяйка дома.

— Этого не довольно, моя милая! кричитъ капелланъ, подходя къ мистриссъ Брандонъ съ такимъ взглядомъ и съ такимъ видомъ, что Филиппъ, задыхаясь отъ гнва, бросается, схватываетъ Гёнта за воротъ и кричитъ:

— Подлый негодяй! такъ какъ это не мой домъ, я могу вышвырнутъ тебя отсюда!

И въ одинъ мигъ онъ вытащилъ Гёнта изъ передней и столкнулъ его съ лстницы прямо въ канаву.

— На улиц дерутся, спокойно говоритъ Розбёри, смотря сверху.— Какой-то пьяный полетлъ въ канаву, нашъ пылкій другъ вышвырнулъ его.

Гёнтъ черезъ минуту приподнялся, слъ и вытаращилъ глаза на Филиппа. Онъ не ушибся. Можетъ быть потрясеніе протрезвило его. Онъ думаетъ, вроятно, что Филиппъ опять его ударитъ.

— Не давай рукамъ воли, побочный сынъ! закричалъ распростертый негодяй.

— О Филиппъ, Филиппъ! Онъ съ ума сошолъ, онъ пьянъ, кричитъ Сестрица, выбжавъ на улицу.

Она обвила Филиппа руками.

— Не обращай на него вниманія милый — онъ сошолъ съ ума! Полисмэнъ! этотъ господинъ слишкомъ много выпилъ. Пойдёмте, Филиппъ, пойдёмте!

Она увела его въ свою комнатку. Ей поправилась храбрость юноши, ей нравилось, что онъ такъ мужественно, побдоносно защитилъ её отъ ея врага.

— Какъ вы свирпо смотрите! Какой вы храбрый! какой вы сильный Но этотъ негодяй не достоинъ сражаться съ вами.

И она взяла своею маленькою ручкой его руку, мускулы которой вс дрожали отъ недавней схватки.

— Зачмъ этотъ мерзавецъ назвалъ меня побочнымъ сыномъ, сказалъ Филиппъ и дикіе, голубые глаза его сверкали свирпе обыкновеннаго.

— Это вздоръ, дружокъ! Кто можетъ обращать вниманія на слова такого скота? Онъ всегда ужасно выражается, онъ не джентльмэнъ. Онъ былъ уже пьянъ сегодня утромъ, когда былъ у меня. Кому какое дло до того, что онъ говоритъ? Онъ самъ завтра не будетъ помнить что онъ сказалъ. Но какъ былъ добръ мой Филиппъ, что заступился за свою бдную сидлку! Точно какъ въ роман. Пойдёмте ко мн, я сдлаю вамъ чаю. Не ходите больше курить, съ васъ довольно. Пойдёмте и поговорите со мною.

И какъ мать, съ кроткимъ и благочестивымъ личикомъ, она ласкаетъ его, наблюдаетъ за нимъ, она наливаетъ ему чай, она говоритъ — говоритъ и о томъ и о другомъ. Удивительно, какъ она болтаетъ, когда вообще она довольно молчалива. Она не хочетъ видть глазъ Филиппа, которые слдуютъ за нею очень странно и свирпо. А когда онъ опять забормоталъ: ‘Что онъ хотлъ сказать…’ Она перебила его:

— Какой вы сердитый! Вы всегда не въ дух, вамъ не можетъ быть весело безъ вашей сигары. Вотъ вамъ, да какая чудесная! Папа принёсъ ее изъ клуба. Ему подарилъ шкиперъ какого-то китайскаго корабля. Вамъ надо закурить её съ маленькаго конца. Вотъ!

И еслибы я могъ нарисовать картину, представляющуюся моему воображенію, какъ Сестрина зажигала Филю сигару и улыбалась ему какъ маленькая, невинная Делила, ласкавшая юнаго Самсона, я знаю, что картина вышла бы прекрасная. Я желалъ бы, чтобы Ридли нарисовалъ её для меня.

Глава XII.

ДАМОКЛЕСЪ.

На слдующее утро такъ рано, что старая Паррская улица еще не проснулась, у дверей доктора Фирмина позвонили въ ночной колокольчикъ, и когда дверь отворилъ звающій слуга, маленькая женщина, въ сромъ платье и чорной шляпк, подала ему записку, говоря, что докторъ долженъ хать сейчасъ. Не опасне ли занемогла лэди Гумандгау, та благородная больная, о которой докторъ говорилъ вчера съ сидлкой. Сестрица — это была она — сказала это самое имя лакею, который ушолъ ворча, что долженъ будить барина и отдавать ему записку.

Сидлка Брандонъ сидла между тмъ въ столовой, гд вислъ портретъ доктора, и смотрла на это мастерское произведеніе до тхъ поръ, пока нашествіе служанокъ не выгнало её изъ этой комнаты и она укрылась въ другую, маленькую комнатку, куда былъ вывшенъ портретъ мистриссъ Фирминъ.

‘Какъ это было похоже на него много и много лтъ тому назадъ, думаетъ она. ‘Этотъ портретъ нсколько лучше его, но онъ иметъ-то злое выраженіе, которое мн казалось столь чуднымъ, какъ и обимъ сестрамъ — они готовы были выцарапать глаза другъ другу изъ ревности. А это портретъ мистриссъ Фирминъ! Врно живописецъ не польстилъ ей, а то мистриссъ Фирминъ не могла быть красавицей’.

Докторъ, тихо войдя въ открытую дверь по толстому турецкому ковру, подошелъ къ ней не слышно и нашолъ Сестрицу, смотрящую на портретъ его умершей жены.

— О! это вы. Желала бы я знать, лучше ли вы обращались съ нею, чмъ со иной, докторъ Фирминъ? Я думаю вы обманули не её одну. Она, кажется, не очень счастлива, бдняжка, сказала Сестрица.

— Что привело васъ сюда такъ рано, Каролина? спросилъ звучнымъ голосомъ докторъ.

Сестрица объяснила ему:

— Вчера, когда вы ушли, пришолъ Гёнтъ. Онъ былъ пьянъ, онъ былъ очень грубъ, Филиппъ не могъ этого перенести. Филиппъ мужественъ, у него горячая кровь. Филиппу, вообразилось, что Гёнтъ оскорбляетъ меня, онъ поднялъ руку — и мистеръ Гёнтъ вылетлъ на мостовую. Онъ взбсился и назвалъ Филиппа ужаснымъ именемъ…

— Какимъ именемъ? какимъ?

Каролина сказала доктору какъ Гёнтъ назвалъ Филиппа, и если лицо Фирмина обыкновенно казалось зло, то ужь наврно не показалось оно ангельскимъ, когда онъ услыхалъ какимъ гнуснымъ именемъ былъ названъ его сынъ.

— Можетъ онъ сдлать Филиппу вредъ? продолжала Каролина. — Я думала, что я обязана сказать его отцу. Послушайте, докторъ Фирминъ, я не хочу сдлать вредъ моему милому мальчику, но если то, что вы говорили мн вчера, неправда, такъ какъ вдь вы не церемонитесь говорить неправду намъ, женщинамъ, если когда вы разыгрывали роль негодяя, думая обмануть бдную, невинную шестнадцатилтнюю двушку, вы были обмануты сами и я была вашей законною женой? Вотъ вамъ и наказаніе!

— Я имлъ бы благородную и добрую жену, Каролина, сказалъ докторъ, застонавъ.

— Это было бы наказаніемъ не для васъ, а для моего бднаго Филиппа, продолжала эта женщина: — что онъ сдлалъ, чтобы его честное имя — а можетъ бытъ и его состояніе были отнято отъ него? Я не спала всю ночь думая о нёмъ. Ахъ, Джорджъ Брандонъ! зачмъ, зачмъ вы вошли въ домъ моего бднаго стараго отца и навлекли это несчастье на меня и на вашаго еще нерожденнаго ребёнка?..

— А больше всхъ на самого себя, сказалъ докторъ.

— Вы заслужили это. Но мы, невинные, страдали и будемъ страдать больше васъ. О Джорджъ Брандонъ! подумайте о бдной женщин, брошенной умирать съ голода и незнавшей даже вашего настоящаго имени! Подумайте о вашемъ сын, можетъ быть доведённомъ до стыда и бдности черезъ вашу вину.

— Не-уже-ли вы полагаете, что я не часто думаю о моихъ проступкахъ? сказалъ докторъ: — что не провожу безсонныхъ ночей и цлыхъ часовъ тоски? Ахъ, Каролина!

Онъ поглядлся въ зеркало и подумалъ: ‘я не выбритъ, это очень неприлично’, то-есть, если я осмлюсь прочесть его мысли, такъ-какъ мн приходится передавать его не произнесённыя слова,

— Вы думаете о вашемъ проступк теперь, когда его можно разгласить! говоритъ Каролина.— что если этотъ Гёнтъ пойдётъ противъ васъ? Онъ человкъ отчаянный, онъ до безумія пристрастился къ пьянству и деньгамъ, онъ сидлъ въ тюрьм — какъ онъ сказалъ вчера мн и моему папа. Онъ сдлаетъ или скажетъ что-нибудь. Если вы будете обращаться съ нимъ жестоко, а Филиппъ уже поступилъ съ нимъ жестоко — не боле, какъ онъ заслуживалъ, однако — онъ погубитъ васъ и самаго себя, но онъ отмститъ. Можетъ быть онъ такъ былъ пьянъ вчера, что самъ не зналъ что говорилъ. Но я боюсь, что онъ задумалъ сдлать вредъ. Я пришла сказать вамъ это и надюсь, что вы будете остерегаться, докторъ Фирминъ. Я не спала всю ночь, всё думала, и какъ только увидла дневной свтъ, ршилась побжать къ вамъ и сказать.

— Когда онъ назвалъ такъ Филиппа, мальчикъ очень растревожился? спросилъ докторъ.

— Да, онъ безпрестанно говорилъ объ этомъ, хотя я старалась ласками заставить его забыть. Но вчера это лежало у него на душ, и я уврена, что и сегодня утромъ это прежде всего придётъ ему въ голову… Ахъ, да, докторъ! совсть иногда позволяетъ джентльмэну задремать, но посл открытія явится, отдёрнетъ ваши занавски и скажетъ: ‘вы приказали разбудить васъ рано?’ безполезно стараться заснуть. Вы кажетесь очень испуганы, докторъ Фирминъ, продолжала сидлка.— У васъ нтъ столько мужества, какъ у Филиппа, или сколько было у васъ самихъ, когда вы были молодымъ человкомъ и сбивали съ пути бдныхъ двушекъ: тогда вы не боялись ничего. Помните этого человка на пароход, когда мы хали въ Шотландію посл свадьбы, я думала, что вы убьёте его. Бдный лордъ Синкбарзъ разсказывалъ мн множество исторій о вашемъ мужеств и o томъ — какъ вы убиваете людей на дуэли. Бросить бдную двушку безъ имени и безъ гинеи были не очень мужественно — не такъ ли? Но я пришла сюда не затмъ, чтобы вспомнить старое, а только затмъ, чтобы предостеречь васъ. Даже въ былое время, когда Гёнтъ внчалъ насъ и я считала это одолженіемъ съ его стороны, я не могла терпть этого ужаснаго человка. Въ Шотландіи, когда вы охотились съ этимъ бднымъ лордомъ, вещи, которые говорилъ Гёнтъ и выраженіе его лица были ужасны. Желала бы я знать, катъ это вы, джентльмэнъ, могли сноситъ присутствіе такаго человка! Ахъ! какъ грустенъ былъ нашъ медовой мсяцъ! Я удивляюсь, зачмъ я думаю объ этомъ теперь? Вроятно, оттого, что и видла портретъ той, другой бдной лэди!

— Я говорилъ вамъ, Каролина, я былъ такой сумасбродный и отчаянный человкъ въ то время, что я не могъ даже отвчать за свои поступки. И если я оставилъ васъ, то это потому, что у меня не оставалось другихъ средствъ, кром побга. Я былъ разоренъ и остался бы безъ копейки за душою, если бы не бракъ мой съ Элленъ Рингудъ. Не-уже-ли вы думаете, что этотъ бракъ былъ счастливъ? Счастливъ! когда бывалъ я счастливъ? Моя доля быть самому несчастнымъ и навлекать несчастье на тхъ, кого я люблю: на васъ, на моего отца, на мою жену, на моего, сына — таковъ ужь приговоръ судьбы. Ахъ! зачмъ невинные должны за меня страдать?

— У меня никогда не было брачнаго свидтельства, продолжала Сестрица:— и не знала бываютъ ли какія бумаги, или что-нибудь, кром кольца и пастора, когда вы внчались со мной. Но я слышала, что въ Шотландіи совсмъ не нужны пасторы, что если люди называютъ себя мужемъ и женой, то этого довольно для того, чтобы они считались мужемъ и женой. А мистеръ и мистриссъ Брандонъ здили вмст въ Шотландію — свидтелемъ можетъ быть тотъ человкъ, котораго вы чуть не бросили въ озеро за то, что онъ былъ грубъ съ вашей женой и… не сердитесь! это не я, бдная шестнадцатилтняя двушка, поступила дурно, а вы, свтскій человкъ, бывшій старе меня многими годами.

Когда Брандонъ увёзъ свою бдную жертву и жену, они отправились въ Шотландію, гд лордъ Синкбарзъ, тогда бывшій въ живыхъ, нанялъ дачу для охоты. Капелланъ его сіятельства, мистеръ Гёнтъ, тоже участвовалъ въ этой компаніи, которую судьба вскор разстроила. Смерть застала Синкбарза въ Неапол. Долги заставили Фирмина Брандона — какъ онъ назывался тогда — бжать за границу. Капелланъ странствовалъ изъ тюрьмы въ тюрьму. Что касается бдненькой Каролины Брандонъ, вроятно, мужъ, женившійся на ней подъ чужимъ именемъ, думалъ, что бросить её, отказаться отъ нея совсмъ было легче и не такъ опасно, какъ продолжать сношенія съ нею. Въ одинъ день, черезъ четыре мсяца посл ихъ свадьбы — молодые супруги были тогда въ Дувр — мужъ Каролины пошолъ гулять, но онъ отправилъ свой чемоданъ въ заднюю дверь, и между тмъ, какъ Каролина ждала его обдать нсколько часовъ спустя, носильщикъ, относившій поклажу, принёсъ ей записку отъ ея возлюбленнаго Д. и Б., наполненную нжными выраженіями уваженія и любви, какими мущины наполняютъ свои записочки, но возлюбленный Д. Б. писалъ, что полицейскіе преслдуютъ его за долги, что онъ долженъ бжать, онъ взялъ съ собою половину денегъ, а половину оставлялъ своей маленькой Кэрри. Онъ скоро воротится, устроитъ вс дла, или увдомитъ ей куда писать или пріхать къ нему. А она должна была заботиться о своёмъ здоровьи и писать много къ своему Джорджи. Она не умла тогда писать очень хорошо, но писала какъ могла, и сдлала большіе успхи, потому что точно писала много, бдняжечка. Сколько листовъ бумаги покрывала она чернилами и слезами! Деньги были истрачены, а другихъ не получалось, не получалось и писемъ. Она осталась одна въ жизненномъ мор и утопала, утопала, когда Богу было угодно прислать ей друга, спасшаго её. Грустна была эта исторія, такъ грустна, что мн не хочется распространяться о ней.

Вроятно, когда Каролина воскликнула: не сердитесь, докторъ Фирминъ, онъ кричалъ или свирпо ругался при воспоминаніи о своёмъ пріятел мистер Брандон и объ опасности угрожавшей этому джентльмэну. Брачныя церемоніи — опасный рискъ и въ шутку и серіёзно. Вы не можете притворно внчаться даже на дочери бднаго старика, пускающаго въ себ жильцовъ, не рискуя впослдствіи отвчать за это. Если у васъ жива жена незнатная, а вы вздумаете бросить её и жениться на племянниц графа, вы попадёте въ непріятности, несмотря на ваши связи и на высокое положеніе въ обществ. Если вы получили тридцать тысячъ фунтовъ за женою No 2, и должны будете вдругъ возвратить ихъ, эта уплата можетъ показаться вамъ довольно стснительной. Васъ могутъ судить за двоеженство и приговорить Богъ знаетъ въ какому наказанію. По-крайней-мр, если это дло разгласится — а вы человкъ почтенный, движущійся въ высокоучономъ и общественномъ кругахъ — эти круги, пожалуй, попросятъ васъ выйти изъ ихъ окружности. Я знаю, что романистъ не долженъ имть ни симпатіи, ни антипатіи, ни состраданія, ни пристрастія къ своимъ дйствующимъ лицамъ, но я объявляю, что не могу не чувствовать почтительнаго состраданія къ джентльмэну, который, вслдствіе юношескаго и, я увренъ, оплакиваемаго сумасбродства, могъ потерять своё состояніе, своё мсто въ обществ и свою значительную практику. Наказаніе не иметъ права являться съ такимъ pede claudo. Должны быть ограниченія и со стороны правосудія. Низко и мстительно представлять свой счотъ двадцать лтъ спустя… Поговоривъ съ Сестрицей, услышавъ, что давно сдланное преступленіе вдругъ обнаружено, чувствуя, что угрызеніе, которое давно предполагалось умершимъ и похороненнымъ, вдругъ пробудилось самымъ шумнымъ и неприличнымъ образомъ, чувствуя, какъ ярость и ужасъ раздираютъ его внутри: каково было этому почтенному доктору заниматься своимъ дломъ въ этотъ день, я могу вообразить это и искренно сочувствую ему. Кто вылечитъ врача? разв онъ не боле страдаетъ сердцемъ въ этотъ день многихъ своихъ больнихъ? Онъ долженъ слушать какъ лэди Мегримъ по-крайней-мр съ полчаса описываетъ ему свои маленькія немощи. Онъ долженъ слушать и ни разу не смть сказать: ‘чортъ тебя возьми, старая болтунья! что ты тараторишь мн о твоихъ болзняхъ, когда я самъ терплю настоящую пытку, между тмъ какъ я улыбаюсь теб въ лицо?’ Онъ долженъ улыбаться, шутить, утшать, внушать надежду, прописывать лекарство, а можетъ быть во весь день онъ не видалъ никого столь больного, столь грустнаго, столь отчаяннаго какъ онъ самъ.

Первый человкъ съ которымъ онъ долженъ былъ употребить лицемріе въ этотъ день, былъ его родной сынъ, вздумавшій придти въ утреннему чаю, за которымъ отецъ и сынъ рдко теперь сходились.

‘Что онъ знаетъ и что онъ подозрваетъ? думалъ отецъ.

Ни на лиц Филиппа изображался угрюмый мракъ, и глаза отца смотрятъ въ глаза сына, но не могутъ проникнутъ въ ихъ темноту.

— Ты поздно оставался вчера, Филиппъ? говоритъ папа.

— Да, сэръ, немножко поздно, отвчаетъ сынъ.

— Пріятный былъ вечеръ?

— Нтъ, сэръ, преглупйшій. Вашъ пріятель мистеръ Гёнтъ непремнно хотлъ войти. Онъ билъ пьянъ и нагрубилъ мистриссъ Брандонъ и я принуждёнъ былъ вытолкать его. Онъ ужасно былъ разгорячонъ и ругался самымъ свирпымъ образомъ, сэръ.

Наврно сердце Филиппа такъ билось, когда онъ сказалъ эти послднія слова, что ихъ почти нельзя было разслышать, по-крайней-мр отецъ Филиппа не обратилъ на нихъ большого вниманія, потому-что онъ прилежно читалъ ‘Morning Post’, и этимъ листкомъ свтскихъ новостей скрывалъ выраженіе агоніи на своёмъ лиц. Филиппъ посл разсказывалъ настоящему біографу это свиданіе за чаемъ и это печальное tte -tte.

— Я горлъ нетерпніемъ спросить, что значили вчерашнія слова этого мерзавца, сказалъ Филиппъ своему біографу:— но я какъ-то не смлъ. Видите, Пенденнисъ, не такъ-то пріятно сказать напрямки своему отцу: ‘сэръ, совершенный ли вы мошенникъ или нтъ? Возможно ли, чтобы вы были двоеженецъ, какъ намекнулъ тотъ негодяй, и что моё законное происхожденіе и добрая слава моей матери, также какъ и честь и счастье бдной невинной Каролины, были разрушены вашимъ преступленіемъ?’ Я не спалъ всю ночь думая о словахъ этого мошенника Гёнта, и было ли въ нихъ какое нибудь значеніе, кром пьяной злости.

Такимъ образомъ мы знаемъ, что трое человкъ провели дурную ночь по милости дурного поступка мистера Фирмина, сдланнаго двадцать-пять лтъ назадъ, что конечно можетъ назваться самымъ безразсуднымъ наказаніемъ за такой давнишній грхъ. Желалъ бы я, мои возлюбленные братья-гршники, чтобы мы носили на своихъ собственныхъ плечахъ всё наказаніе за наши собственныя преступленія, но вотъ вдь въ чомъ бда: когда Макгита осудятъ на вислицу, Полли и Люси должны плакать, страдать и носить трауръ въ сердце долго спустя посл того, когда этотъ отчаянный злодй влзалъ на вислицу.

— Ну, сэръ, онъ не сказалъ ни слова, продолжалъ Филиппъ, описывая эту встрчу съ отцомъ своему другу: — ни одного слова, по-крайней-мр о томъ дл, которое боле всего лежало у насъ на сердц. Но о модахъ, вечерахъ, политик онъ разговаривалъ гораздо свободне чмъ обыкновенно. Онъ сказалъ, что я могъ бы получить отъ лорда Рингуда мсто депутата отъ Уингэма, еслибы не моя несчастная политика. Что могло сдлать радикала изъ меня, спросилъ онъ, когда я по природ былъ самый надменный человкъ? (можетъ быть я дйствительно таковъ, сказалъ Филь:— да и многіе либералы таковы). Онъ былъ увренъ, что я остепенюсь, остепенюсь и буду держаться политики des hommes du monde.

Филиппъ не могъ сказать своему отцу: ‘сэръ, я сдлался такимъ, потому-что видлъ какъ вы ползаете передъ знатью’. Было много пунктовъ, о которыхъ отецъ съ сыномъ говорить не могли, и какое-то невидимое, невыражаемое, совершенно непонятное недовріе всегда присутствовало при ихъ tte—tte.

Они не успли еще отпить чаю, когда къ нимъ вошолъ съ шляпой на голов, мистеръ Гёнтъ. Меня не было при томъ и я не могу говорить съ увренностью, но мн кажется, что при его зловщемъ появленіи Филиппъ долженъ былъ покраснть, а отецъ поблднть. ‘Пришла пора’, наврно подумали оба, и докторъ вспомнилъ бурные дни своей молодости, когда онъ картёжничалъ, интриговалъ, дрался на дуэли, когда его поставили передъ его противникомъ и велли по данному сигналу стрлять. Разъ, два, три! каждая рука этого человка была вооружена злостью и убійствомъ. У Филиппа было много отваги съ своей стороны, но мн кажется, въ подобномъ случа онъ врно былъ нсколько растревоженъ и взволнованъ, между-тмъ какъ глаза его отца были зорки, а цлился онъ быстро и врно.

— Вы съ Филиппомъ поссорились вчера, Филиппъ сказывалъ мн, началъ докторъ.

— Да, и я общалъ, что онъ поплатится мн, отвчалъ пасторъ.

— А я сказалъ, что я самъ ничего лучше не желаю, замтилъ мистеръ Филь.

— Онъ ударилъ человка старе себя, друга его отца, человка больного, пастора, проговорилъ Гёнтъ.

— Если вы повторите то, что вы сдлали вчера, и я повторю то же, что я сдлалъ, сказалъ Филь:— вы оскорбили добрую женщину.

— Это ложь, сэръ! закричалъ тотъ.

— Вы оскорбили добрую женщину, хозяйку въ ея собственномъ дом, и я вытолкалъ васъ, сказалъ Филь.

— Я опять говорю, что это ложь, сэръ! крикнулъ Гёнтъ, ударивъ кулакомъ по столу.

— Мн ршительно все равно, когда вы называете меня лжецомъ или чмъ-нибудь другимъ. Но если вы оскорбите мистриссъ Брандонъ или другую какую-нибудь невинную женщину въ моёмъ присутствіи, я накажу васъ, закричалъ Филиппъ, съ достоинствомъ крутя свои рыжія усы.

— Вы слышите, Фирминъ? сказалъ пасторъ.

— Слышу, Гёнтъ! отвчалъ докторъ: — и мн кажется, онъ сдлаетъ то, что говоритъ.

— О! такъ вы вотъ чью сторону держите! вскрикнулъ Гёнтъ съ грязными руками, съ грязными зубами, въ грязномъ галстух.

— Я держу эту сторону, какъ вы говорите, и если съ этой превосходной женщиной поступить кто-нибудь грубо при моёмъ сын, я буду очень удивлёнъ, если онъ не отплатитъ за это, сказалъ докторъ. Благодарю тебя, Филиппъ!

Ршительныя слова и поведеніе отца очень успокоили Филиппа. Вчерашнія слова Гёнта сильно занимали мысли молодого человка. Еслибы Фирминъ былъ преступенъ, онъ не могъ бы выказать такую смлость.

— Вы говорите такимъ образомъ въ присутствіи вашего сына? Вы переговорили объ этомъ прежде? спросилъ Гёнтъ.

— Мы переговорили объ этомъ прежде — да. Мы занимались этимъ, когда вы вошли, сказалъ докторъ. — Продолжать намъ разговоръ съ того мста, гд ни остановились?

— Ну да, то-есть если вы имете, сказалъ пасторъ, нсколько удивившись.

— Филиппъ, мой милый, тяжело человку краснть передъ своимъ роднымъ сыномъ, но если ужь говорить, а я долженъ говорить не сегодня такъ завтра, то почему же не теперь?

— Зачмъ говорить когда бы то ни было? этого вовсё не нужно, сказалъ пасторъ, удивившись внезапной ршимости доктора.

— Зачмъ? затмъ, что вы надоли и опротивли мн, мистеръ Тефтонъ Гёнтъ, вскричалъ докторъ чрезвычайно надменно: — и вы и ваше присутствіе въ моёмъ дом, и ваше наглое поведеніе и ваши мошенническія требованія,— затмъ, что вы принудили бы меня заговорить не сегодня, такъ завтра — и если ты хочешь, Филиппъ, я буду говорить сегодня.

— Чортъ возьми! Постойте! закричалъ пасторъ.

— Я понялъ, что вамъ нужны опять деньги отъ меня,

— Я общалъ заплатитъ Джакобсу сегодня, вотъ почему я быль такъ сердитъ вчера, да можетъ быть я выпилъ лишнее. Къ чему разсказывать исторію, которая не можетъ быть никому полезна, Фирминъ, а меньше всхъ вамъ? мрачно закричалъ пасторъ.

— Потому-что я не хочу терпть больше отъ тебя, негодяй! вскричалъ докторъ и жилы на лбу его надулась, и онъ свирпо глядлъ на своего грязнаго противника. Въ послдніе девять мсяцовъ, Филиппъ, этотъ человкъ получилъ отъ меня девятьсотъ фунтовъ.

— Счастье совсмъ не везло, совсмъ не везло, честное слово, заворчалъ пасторъ.

— Завтра ему понадобится больше, посл завтра еще больше, а я не хочу жить въ такой постоянной мук. Ты услышишь всю исторію, а мистеръ Гёнтъ будетъ свидтелемъ своего собственнаго преступленія и моего. Я много кутилъ въ Камбридж, когда былъ молодымъ человкомъ. Я поссорился съ отцомъ, жилъ въ кругу мотовъ и выше моихъ средствъ, твой ддъ такъ часто платилъ мои долги, что я боялся уже просить у него денегъ. Онъ былъ суровъ со мной, я былъ къ нему непочтителенъ — я сознаюсь въ моей вин. Мистеръ Гёнтъ можетъ подтвердить мои слова. Я прятался въ Маргэт подъ чужимъ именемъ. Ты знаешь это имя.

— Да, сэръ, кажется, знаю, сказалъ Филиппъ, вздохнувъ.

Ему казалось, что онъ никогда не любилъ своего отца такъ, какъ въ эту минуту, и онъ думалъ: ‘ахъ, еслибы онъ всегда былъ откровененъ и правдивъ со мной!’

— Я нанялъ смиренную квартиру въ одномъ семейств. (Если докторъ Фирминъ много воображалъ о своей знатности и важности это ужь не отъ меня зависитъ, его долго считали такимъ почтеннымъ человкомъ). И такъ я нашолъ молодую двушку, одно изъ самыхъ невинныхъ созданій, когда-либо обманутыхъ мущиной. Я сознаюсь, что я обманулъ её — да проститъ мн Богъ! Это преступленіе было стыдомъ моей жизни и помрачило бдствіями всю мою карьеру. Я напалъ на человка еще хуже меня, если это быть могло. Я принудилъ Гёнта за нсколько фунтовъ, которые онъ былъ долженъ мн, фальшиво обвнчать меня съ бдной Каролиной. Деньги мои скоро были истрачены, мои кредиторы преслдовали меня. Я бжалъ за границу и бросилъ Каролину.

— Фальшиво обвнчать! Фальшиво обвнчать! закричалъ пасторъ. — Разв вы не принудили меня къ этому, приставивъ пистолетъ въ горлу? Не будетъ же человкъ рисковать быть сосланнымъ на каторгу даромъ. Но я проигрался ему въ карты, у него былъ на меня вексель, онъ сказанъ, что не станетъ взыскивать съ меня этихъ денегъ, вотъ почему я помогъ ему. Всё-равно теперь я въ этомъ не участвую, мистеръ Бруммель Фирминъ, а вы участвуете. Я читалъ законъ о брак, сэръ. Пасторъ, который внчалъ подлежитъ наказанію, если на него донесутъ впродолженіи трёхъ лтъ, а теперь этому уже боле двадцати. Но для васъ мистеръ Бруммель Фирминъ — дло дурное, а вы, мой юный джентльмэнъ съ свирпыми усами, обижающій стариковъ ночью, вы можетъ быть узнаете, что мы умемъ мстить, хотя мы люди бдные.

Съ этими словами Гёнтъ схватилъ свою грязную шляпу и вышелъ изъ дома, осыпая проклятіями своихъ хозяевъ.

Отецъ и сынъ сидли нсколько времени молча посл ухода ихъ общаго врага. Наконецъ отецъ заговорилъ:

— Вотъ мечъ, вчно висвшій надъ моей головою, онъ теперь опускается, Филиппъ.

— Что можетъ сдлать этотъ человкъ? Разв первый бракъ былъ законный? спросилъ Филиппъ съ испуганнымъ лицомъ.

— Брака совсмъ ни было. Ты можешь себ представить, что я позаботился узнать вс законы насчотъ этого. Твоё законное происхожденіе не подлежитъ сомннію — это врно. Но этотъ человкъ можетъ погубить меня. Онъ постарается начать завтра, если не сегодня. Пока ты или я буденъ давать ему по гине, онъ станетъ относить её въ игорный домъ. У меня у самого была прежде эта страсть. Мой бдный отецъ поссорился со мной изъ-за этого и умеръ не видавшись со мной. Я женился на твоей матери — упокой Господи ея бдную душу и прости меня за то, что я былъ для нея суровымъ мужемъ! — съ намреніемъ поправить моё разстроенное состояніе. Желалъ бы я, чтобы она была счастливе, бдняжка, но не осуждай меня совершенно, Филиппъ, я былъ доведёнъ до крайности, а ей такъ хотлось выйти за меня! Я былъ хорошъ собою и молодцоватъ въ то время: такъ говорили по-крайней-мр (тутъ онъ искоса взглянулъ на свой красивый портретъ) Теперь я развалина, развалина!

— Я понимаю, сэръ, что это должно быть для васъ непріятно, но какъ это можетъ погубить васъ? спросилъ Филиппъ.

— Что сдлается съ моей практикой семейнаго врача? Практика и теперь уже не та — между нами, Филиппъ — а расходы больше чмъ ты воображаешь. Я пускался въ разиня неудачныя спекуляціи. Если ты разсчитываешь получить отъ меня богатство, мой милый, ты обманешься въ ожиданіи, хотя ты никогда не былъ корыстолюбивъ — нтъ, никогда! но когда этотъ негодяй разгласитъ исторію о знаменитомъ врач-двоеженц, не-уже-ли ты думаешь, что мой соперники не услышатъ и не воспользуются ею, а мои паціенты не услышатъ её и не станутъ избгать меня?

— Если такъ, условьтесь же тотчасъ съ этимъ человкомъ, сэръ, и заставьте его молчать.

— Условиться съ картёжникомъ невозможно. Онъ всегда будетъ засовывать руку въ мой кошелёкъ, когда проиграетъ. Ни одинъ человкъ на свт не устоитъ противъ подобнаго искушенія. Я радъ, что ты никогда этому не поддавался. Я ссорился съ тобою иногда за то, что ты жилъ съ людьми ниже тебя по званію: можетъ быть ты былъ правъ, а я нтъ. Я любилъ, всегда любилъ, а этого не скрываю, жить съ знатными людьми. Когда я былъ въ университет, они научили меня картёжничать и мотать, а въ свт мало мн помогли. Да и кто сдлаетъ это, кто сдлаетъ?

И докторъ задумался.

Тутъ случилась маленькая катастрофа, посл которой мистеръ Филиппъ Фирминъ разсказалъ мн эту исторію. Онъ сообщилъ мн какъ отецъ долго не соглашался на требованія Гёнта, какъ вдругъ пересталъ и никакъ не могъ объяснить себ эту перемну. Я не сказалъ моему другу въ прямыхъ выраженіяхъ, но мн казалось, что я могу объяснить перемну его поведенія. Докторъ Фирминъ въ своихъ свиданіяхъ съ Каролиной, успокоился относительно одной стороны своей опасности. Доктору нечего было опасаться обвиненія въ двоеженств. Сестрица отказалась отъ своихъ прошлыхъ, настоящихъ и будущихъ правъ.

Когда человка приговорятъ съ вислиц, желалъ бы я знать, утшительно для него или нтъ заране знать въ какой день совершится его казнь? Гёнтъ отмститъ. Когда и какъ? спрашивалъ себя докторъ Фирминъ. Можетъ быть вы даже узнаете, что этому знаменитому врачу угрожала не одна неминуемая опасность. Можетъ быть ему угрожала верёвка, можетъ быть мечъ. Проходитъ день — убійца не бросается на доктора, когда онъ идётъ надъ колоннадой итальянской оперы въ свой клубъ, проходитъ недля — кинжалъ не вонзается въ его подбитую ватой грудь, когда онъ выходить изъ своей кареты у дверей какого-нибудь благороднаго паціента. Филиппъ говорилъ, что онъ никогда не зналъ отца пріятне, непринужденне, добродушне и веселе, какъ въ этотъ періодъ, когда онъ долженъ былъ чувствовать, что надъ нимъ виситъ опасность, о которой сынъ его въ то время не имлъ понятія. Я обдалъ въ Старой Паррской улиц одинъ разъ въ тотъ достопамятный періодъ (онъ казался мн достопамятнымъ вслдствіе немедленно посл того случившихся происшествій). Никогда обдъ не былъ лучше сервированъ, вина превосходне, гости и разговоръ важне и почтенне, какъ на этомъ обд, и сосдъ мой замтилъ съ удовольствіемъ, что отецъ и сынъ казались гораздо въ лучшихъ отношеніяхъ, чмъ обыкновенно. Докторъ разъ или два значительно обращался къ Филиппу, ссылался на его заграничныя путешествія, говорилъ о семейств его матери — пріятно было видть вмст ихъ обоихъ, день за днёмъ проходилъ такъ. Врагъ исчезъ. По-крайней-мр его грязная шляпа уже не виднлась на широкомъ мраморномъ стол въ передней доктора Фирмина.

Но однажды — дней десять посл ссоры — къ Филиппу является Сестрица и говоритъ:

— Милый Филиппъ, врно происходитъ что-нибудь дурное. Этотъ противный Гёнтъ былъ у насъ съ какимъ-то очень тихимъ старымъ джентльмэномъ, они разговаривали съ моимъ бднымъ папа о моихъ обидахъ и его — и подстрекнули его, увривъ будто кто-то обманомъ лишилъ его дочь большого богатства. Кто же это можетъ быть, какъ не вашъ отецъ? А когда они видятъ, что я подхожу къ нимъ, папа и этотъ противный Гёнтъ уходятъ въ таверну ‘Адмирала Бинга’, и въ одинъ вечеръ, когда папа пришолъ домой, онъ сказалъ мн: ‘моё бдное, невинное, оскорблённое дитя, ты будешь счастлива, помяни слово нжнаго отца!’ Они замышляютъ что-то противъ васъ, Филиппъ, и вашего отца. Того стараго джэнтльмжна, который такъ тихо говоритъ, зовутъ мистеръ Бондъ, и два раза приходилъ къ намъ какой-то мистеръ Уальзъ, спрашивалъ у насъ ли мистеръ Гёнтъ.

— Мистеръ Бондъ? мистеръ Уальзъ? какой-то Бондъ быль стряпчимъ дяди Туисдена: старикъ, плшивый и одинъ глазъ больше другого?

— Ну да, кажется у этого старика одинъ глазъ меньше другого, говоритъ Каролина.— Первый приходилъ мистеръ Уальзъ — болтливый молодой свтскій человкъ, вчно хохочетъ, болтаетъ о театрахъ, операхъ — обо всёмъ, онъ пришолъ въ намъ изъ ‘Адмирала Бинга’ съ папа и его новымъ другомъ — О! я ненавижу этого человка, этого Гёнта! — потомъ онъ привелъ старика, этого мистера Бонда. Что замышляютъ они противъ васъ, Филиппъ? Я говорю вамъ, что вс эти переговоры происходятъ о васъ и о вашемъ отц.

Много лтъ тому назадъ, еще при жизни бдной матери, Филиппъ вспомнилъ вспышку гнва своего отца, который назвалъ дядю Туисдена плутомъ и скрягой, а этого самаго мистера Бонда — мошенникомъ, заслуживающимъ вислицы, за какое-то вмшательство по управленію какого-то имнія, которое мистриссъ Туисденъ съ сестрою получили въ наслдство отъ своей матери. Ссора эта была заглушена, какъ многія подобныя ссоры. Свояки продолжали не доврять другъ другу, но не было никакой причины, чтобы вражда перешла къ дтямъ, и Филиппъ, его тётка и одна изъ ея дочерей по-крайней-мр были въ хорошихъ отношеніяхъ между собою. Союзъ стряпчихъ дяди Филиппа съ должникомъ и врагомъ его отца, не предвщалъ ничего хорошаго.

— Я не скажу теб что я думаю, Филиппъ, замтилъ ему отецъ. — Ты любишь твою кузину?

— О! навсе…

— Навсегда, это разумется само собой, по-крайней-мр до тхъ поръ, пока ты не передумаешь, или кто-нибудь изъ васъ не надостъ другому, или не найдётъ получше кого-нибудь.

— Ахъ, сэръ! вскричалъ Филиппъ, но вдругъ остановился…

— Что ты хотлъ сказать, Филиппъ, и зачмъ ты остановился?

— Я хотлъ сказать, если бы я не боялся оскорбить васъ, что, мн кажется, вы жестоко судите о женщинахъ. Я знаю двухъ, которыя были очень врны вамъ.

— А я измнилъ обимъ — да. А мои угрызенія, Филиппъ, мой угрызенія! сказалъ отецъ своимъ густымъ, трагическимъ голосомъ, прикладывая руку въ сердцу, которое, мн кажется, билось очень холодно.

Но зачмъ мн, біографу Филиппа, бранить его отца? Разв угрозы въ двоеженств и огласк не довольно, чтобы разстроить душевное спокойствіе всякаго человка?

Отецъ и сынъ, однако, встрчались и разставались въ т дни съ необыкновенной кротостью и дружелюбіемъ, и эти дни были послдніе, въ которые имъ приходилось встрчаться. Филиппъ и впослдствіи не могъ вспомнить безъ удовольствія, что рука, которую онъ бралъ, отвчала на его пожатіе съ истинной добротою и дружелюбіемъ.

Почему же это были послдніе дни, которые пришлось проводить вмст отцу и сыну? Докторъ Фирминъ еще живъ. Филиппъ довольно благополученъ въ свт. Онъ и отецъ его разстались добрыми друзьями и біографъ обязанъ объяснить какъ и почему. Когда Филиппъ разсказалъ отцу, что Бондъ и Уальзъ, стряпчіе дяди его, Туисдена, вдругъ приняли участіе въ длахъ мистера Брандона, отецъ тотчасъ угадалъ, хота сынъ былъ слишкомъ еще простодушенъ, чтобы понять, зачмъ въ это цло вмшивались эти господа. Если бракъ мистера Брандона-Фирмина съ миссъ Рингудъ былъ ничтоженъ — сынъ его былъ незаконнорожденный и ея состояніе переходило къ ея сестр. Какъ ни тяжело было для такихъ добрыхъ людей, какъ наши пріятели Туисдены, обязанность лишать милаго племянника его состоянія, однако вдь обязанность всегда должна стоять выше всего и родители должны жертвовать всмъ для справедливости и своихъ родныхъ дтей.

— Случись со мною подобное обстоятельство, повторялъ безпрестанно впослдствіи Тальботъ Туисденъ:— я не былъ бы спокоенъ ни минуты, если бы думалъ, что я неправильно присвоилъ себ имніе моего возлюбленнаго племянника. Я не могъ бы спать спокойно, я не могъ бы показаться въ клуб, стыдился бы своей собственной совсти, если бы у меня на душ лежала подобная несправедливость.

Словомъ, когда онъ узналъ, что есть возможность присвоить себ часть состоянія Филиппа, Туисденъ видлъ ясно, что долгъ предписываетъ ему стоять на сторон жены своей и дтей.

Свднія, по которымъ дйствовалъ Тальботъ Туисденъ, были доставлены ему джетльмэномъ въ грязномъ, чорномъ плать, который, посл продолжительнаго свиданія съ нимъ, отправился вмст съ нами къ его стряпчему, вышеупомянутому мистеру Бонду. Тамъ на южномъ сквэр, въ гостинниц Грэя, происходило совщаніе троихъ джентльмэновъ, результатъ котораго споро обнаружился. Господа Бондъ и Сельби имли необыкновенно проворнаго, веселаго, шутливаго и умнаго довреннаго писаря, который соединялъ дло съ удовольствіемъ, съ необыкновенной любезностью и зналъ множество разныхъ странныхъ исторій о разныхъ странныхъ людяхъ въ город, кто давалъ деньги взаймы, кому нужны были деньги, кто былъ въ долгахъ, кто бгалъ отъ констэбля, у кого брилліанты, а у кого имніе было въ залог, кто разорялся на строительный спекуляціи, кто гонялся за какою танцовщицей, онъ зналъ всё, о скачкахъ, дракахъ, ростовщикахъ, quicquid agunt homines. {Фраза Ювенала, всё, что длаютъ люди. (Прим. перев.)} Этотъ Томъ Уальзъ зналъ кого кое-чего и сообщалъ это такъ, что вы помирали со смху.

Тёфтонъ Гёнтъ прежде привёлъ этого весёлаго человка въ клубъ ‘Адмирала Бинга’, гд его любезность плнила вс сердца. Въ клуб было нетрудно пріобрсти довріе капитана Ганна. И этому старику, за весьма небольшимъ количествомъ грога, было растолковано, что его дочь была жертвою злого заговора, и законною и оскорблённою женою человка, который долженъ былъ оправдать его доброе имя передъ свтомъ и раздлить съ нею своё огромное состояніе.

Огромное состояніе? А какъ оно было велико? Триста тысячъ. Многіе доктора заработываютъ по пятнадцати тысячъ въ годъ? Мистеръ Уальзъ (который можетъ быть звалъ) не умлъ сказать, какъ велико было состояніе, но было ясно только то, что мистриссъ Брандонъ была лишена принадлежащихъ ей правъ.

Волненіе старика Гаана, когда ему объясняли это (подъ самой глубочайшей тайной) было такъ велико, что его старый умишка чуть не свихнулся совсмъ. Ему до смерти хотлось разболтать этотъ секретъ. Мистеръ и мистриссь Овсъ, почтенные хозяева ‘Бинга’, никогда не видали его въ такомъ волненіи. Онъ имлъ высокое мнніе о сужденіи своего друга, мистера Ридли — словомъ, мистеру Ганну пришлось бы отправиться въ Бедламъ, если бы онъ никому не разсказалъ объ этомъ гнусномъ дл, отъ котораго застыла бы кровь всякаго британца, какъ онъ говорилъ.

Старикъ Ридли имлъ боле хладнокровный темпераментъ и былъ гораздо осторожне. Докторъ богатъ? онъ не желалъ ни разсказывать секретовъ, ни вмшиваться въ чужія дла, но онъ слышалъ совсмъ другое о длахъ доктора Фирмина.

Когда мистриссъ Каролин были сдланы намеки на измну, на лишеніе правъ, когда ей сказали: ‘у тебя отняли огромное богатство, моя бдная Каролина, злодй волкъ въ овечьей шкур, я всегда ему не доврялъ, съ первой минуты, какъ его увидлъ. Я сказалъ твоей матери: ‘Эмили, этотъ Брандонъ человкъ дурной’ и горько раскаивался я, что принималъ его въ своёмъ дом’. Странно, что она приняла все это съ небреженіемъ.

— О папа, какіе пустяки! Не выкапывайте эту грустную, давнишніою исторію! Я уже довольно отъ нея пострадала. Не одинъ мистеръ Фирминъ бросилъ меня, я пережила всё это, слава Богу!

Это былъ ударъ жестокій и котораго отразить было нельзя. Дло въ томъ, что когда бдная Каролина, брошенная своимъ мужемъ, воротилась къ отцу, этотъ человкъ и жена, управлявшая имъ, заблагоразсудили выгнать её. А она простила имъ и отплатила старику добромъ за зло.

Когда капитанъ примтилъ равнодушіе и нежеланіе дочери поднимать тягостный вопросъ о ея подложномъ брак съ Фирминомъ, его гнвъ и подозрніе пробудились.

— А! сказалъ онъ: — ужь не надуваетъ ли тебя опять этотъ человкъ?

— Какой вздоръ, папа! снова сказала Каролина.— А я вамъ говорю, что это васъ надуваетъ писарь стряпчаго. Изъ васъ хотятъ длать орудіе, папа! Вы всю вашу жизнь служили орудіемъ другимъ.

— Что вы это? клянусь честью, милостивая государыня! вмшался мистеръ Уальзъ.

— Не говорите со мною, сэръ, я не хочу, чтобы писаря стряпчихъ мшались въ мои дла! вскричала рзко мистриссъ Брандонъ.— Я не знаю зачмъ вы пришли сюда, да и не хочу знать, я уврена, что не за хорошимъ дломъ.

Врно дурной успхъ посла привёлъ самого Бонда въ Торнгофскую улицу, и нельзя было встртить человка добре, ласкове мистера Бонда, хотя у него одинъ глазъ былъ меньше другого.

— Что это и услыхалъ отъ моего довреннаго писаря, мистера Уальза милая мистриссъ Брандонъ? спросилъ онъ Сестрицу. Вы отказываетесь оказать ему довріе потому только, что онъ писарь? Желалъ бы я знать, окажете ли бы довріе мн, какъ къ его хозяину?

— Окажетъ, сэръ, окажетъ полное довріе, сказалъ капитанъ, приложивъ руку къ тому атласному запачканному табакомъ жилету, которымъ вс его друзья такъ давно восхищались. Она могла бы говорить и съ мистеромъ Уальзомъ.

— Мистеръ Уальзъ не семейный человкъ. А у меня есть дти дома, мистриссъ Брандонъ, въ такихъ же лтахъ, какъ вы, говоритъ доброжелательный Бондъ. — Я хотлъ бы, чтобы вамъ отдана была справедливость, всё равно какъ бы имъ.

— Вы очень добры, что такъ вдругъ вздумали заботиться обо мн, съ важностью сказала мистриссъ Брандонъ. — Врно это ужь не даромъ.

— Я не потребую большой платы для того, чтобы помочь бдной женщин возвратить свои права, и я не думаю, чтобы благородную даму нужно было много уговаривать принять помощь къ ея выгод, замтилъ мистеръ Бондъ.

— Это зависитъ отъ того, кто будетъ помогать.

— Ну, если я не могу сдлать вамъ вреда, а помогу, напротивъ, пріобрсти имя, помогу, напротивъ, пріобрсти имя, богатство, высокое положеніе въ свт, мн кажется, вамъ нечего бояться. Не-уже-ли я кажусь такимъ ужасно злымъ или хитрымъ?

— Многіе и не кажутся, да таковы. Я научилась думать такимъ образомъ о васъ, мущинахъ, замтила мистриссъ Брандонъ.

— Васъ оскорбляетъ одинъ мущина, а вы подозрваете всхъ.

— Нтъ не всхъ, а нкоторыхъ, сэръ.

— Подозрваете меня, какъ-будто я могу сдлать вамъ вредъ. Но могу ли и зачмъ я сдлаю это? Вашему доброму отцу извстно зачмъ я пришолъ сюда. Я не имю отъ него секретовъ. Имю ли я, мистеръ Ганнъ… или капитанъ Ганнъ, какъ, я слышалъ, васъ называютъ?

— Мистеръ, сэръ, просто мистеръ. Нтъ, сэръ, ваши поступки были открыты, благородны, какъ настоящаго джентльмэна. Вы ничего не сдлаете ко вреду мистриссъ Брандонъ, да и я также, ея отецъ. Можетъ ли, кажется, отецъ сдлать вредъ родной дочери? Могу я предложить вамъ выпить рюмочку, сэръ?

И дрожащая, грязная, но гостепріимная рука протягивается въ буфету, въ которомъ мистриссъ Брандонъ держитъ свой скромный запасъ спиртуозныхъ напитковъ.

— Ни одной капли, благодарю васъ. Я думаю, вы боле довряете мн, чмъ мистриссъ Фирм… извиняте — мистриссъ Брандонъ расположена.

Когда было выговорено слово Фирм… Каролина такъ поблднла и задрожала, что стряпчій остановился, нсколько испугавшись эффекта своего слова — своего слова — своего недоконченнаго слова.

Старый стряпчій поправился очень любезно.

— Извините меня, сударыня, сказалъ онъ, — я знаю, какъ вы были оскорблены и я знаю вашу печальнйшую исторію, я знаю ваше имя и чуть-было не сказалъ его, но оно повидимому оживляетъ воспоминанія, тягостныя для васъ, которыхъ я безъ надобности не стану вызывать.

Капитанъ Ганнъ вынулъ запачканный табакомъ носовой платокъ, вытеръ два красные глаза, подмигнулъ стряпчему и перевёлъ духъ самымъ патетическимъ образомъ.

— Вы знаете мою исторію и моё имя, сэръ, вы, человкъ незнакомый мн. Не-уже-ли вы разсказали этому старому джентльмэну вс мои дла? спрашиваетъ Каролина доволько колко.— А вы разсказали ему, что моя мачиха никогда не говорила мн ласковаго слова, что я трудилась для васъ и для нея какъ служанка, а когда я воротилась къ вамъ обманутая и брошеная, вы съ мама захлопнули мн дверь подъ-носъ? Вы сдлали это! сдлали! Я прощаю васъ, но сто тысячъ лтъ не могутъ загладить оскорбленіе, которымъ вы разбили сердце вашей бдной дочери въ тотъ день! Сказалъ вамъ отецъ мой всё это, мистеръ… какъ васъ тамъ зовутъ? Я удивляюсь, какъ онъ не нашолъ разговора пріятне этого!

— Душа моя! вмшался капитанъ.

— Хороша любовь! разсказывать постороннему въ публичномъ мст да еще многимъ другимъ, наврно, несчастіе своей дочери! Хороша любовь! Вотъ что я заслужла отъ васъ!

— Ни одна душа не знаетъ — честное слово джентльмэна, кром меня и мистера Уальза.

— Такъ зачмъ же вы пришли говорить мн обо всемъ этомъ? Какой планъ затваете вы? Зачмъ пришолъ сюда этотъ старикъ? закричала хозяйка въ Торнгофской улиц, топнувъ ногою.

— Сказать вамъ откровенно? Я назвалъ васъ мистриссъ Фирминъ потому, что — клянусь честью, я считаю эта имя вашимъ настоящимъ именемъ — потому, что вы законная жена Джорджа Бранда Фирмина. Если это ваше законное имя, его носятъ другіе, неимющіе права его носить, и именуются имніемъ на которое они не могутъ предъявить никакихъ притязаній. Въ 1827, вы, Каролина Ганнъ, шестнадцатилтняя двушка, были обвнчаны пасторомъ, извстнымъ вамъ, съ Джорджемъ Брандомъ Фирминомъ, назвавшемся Джорджемъ Брандономъ. Онъ былъ виновенъ въ томъ, что обманулъ васъ, но вы въ обман виновны не были. Онъ былъ закоренлый и хитрый человкъ, но вы невинная молоденькая двушка. И хотя онъ думалъ, что этотъ бракъ не связываетъ его, однако онъ связываетъ его по закону и ршенію юристовъ, и вы такая же законная жена Джорджа Фирмина, сударыня, какъ мистриссъ Бондъ — моя!

— Ты была жестоко оскорблена, Каролина, сказалъ капитанъ, сморкаясь.

Каролина повидимому очень хорошо знала законы.

— Вы хотите сказать, сэръ, проговорила она медленно: — что если я и мистеръ Брандонъ были обвнчаны, когда онъ зналъ, что онъ только играетъ бракомъ, а я врила, что бракъ былъ настоящій, то мы дйствительно законные мужъ и жена?

— Безъ всякого сомннія.

— Но если мы оба знали, что этотъ бракъ былъ фальшивый, неправильный?

— Въ законахъ сказано, что въ такомъ случа бравъ считается ничтожнымъ.

— Но ты этого не знала, моё бдное невинное дитя! вскрикнулъ мистеръ Ганнъ: — гд же теб было знать? Сколько было теб лтъ? Она была ребёнкомъ въ дтской, мистеръ Бондъ, когда негодяй сманилъ её отъ ея бднаго старика отца. Она не имла понятія, что такое незаконный бракъ.

— Разумется, гд же ей, бдняжк! вскричалъ старый стряпчій добродушно потирая руки:— бдняжечка, бдняжечка!

Пока онъ говорилъ, Каролина, очень блдная и неподвижная, смотрла на портретъ Филиппа, нарисованный Ридли, который вислъ въ ея маленькой комнатк. Вдругъ она обернулась къ стряпчему, сложивъ свои маленькія ручки надъ работой.

— Мистеръ Бондъ, сказала она: — какъ бы ни были двушки молоды, а он знаютъ больше чмъ многіе воображаютъ. Мн было боле шестнадцати лтъ когда — когда случилось это происшествіе. Я не была счастлива дома, я съ нетерпніемъ желала оставить его. Я знала, что джентльмэнъ такого званія не захочетъ жениться на такой бдной Сандрильон какъ я. Если сказать по правд я — я знала, что это былъ бракъ не настоящій — я никогда не думала, чтобы это былъ бракъ законный.

И она сложила свои ручки, произнеся эти слова и наврно опять взглянула на портретъ Филиппа.

— Боже милостивый, сударыня, вы должно быть ошибаетесь, вскричалъ стряпчій:— какъ такой ребёнокъ, какъ вы, могъ знать что бракъ былъ незаконный?

— Потому что у меня не было брачнаго свидтельства, живо вскрикнула Каролина: — я и не спрашивала о нимъ! Наша горничная, которая служила у насъ тогда, говорила мн: ‘миссъ Кэрри, гд же ваше свидтельство? Безъ него вдь не хорошо’ и я это звала. Я готова завтра же пойти къ лорду-канцлеру и сказать ему это, закричала Каролина къ изумленію своего отца и своего допрощика.

— Позвольте, позвольте, сударыня! воскликнулъ кроткій старичокъ, вставая со стула.

— Ступайте и скажите это тмъ, кто васъ послалъ, сэръ! вскричала повелительно Каролина, оставивъ стряпчаго въ остолбенніи.

Надъ изумлённымъ же лицомъ отца мы развсимъ его запачканный табакомъ старый носовой платовъ.

— Если, къ несчастью, вы дйствительно намрены сдлать это изумительное признаніе — которое лишаетъ васъ высокаго мста въ обществ и уничтожаетъ надежду, которую мы возымли поправить вашу репутацію — мн нечего здсь длать, я ухожу, сударыня. Прощайте, мистеръ Ганнъ.

И старый стряпчій вышелъ изъ комнаты Сестрицы.

‘Она не признаётся! Она любитъ кого-нибудь другого:— экая самоубійца! думаетъ старый стряпчій, отправляясь къ сосднему дому, гд ждётъ его съ нетерпніемъ его кліентъ. ‘Она любитъ кого-нибудь другого!’

Да. Но этотъ другой, кого любила Каролина, былъ сынъ Бранда Фирмина и для того, чтобы спасти Филиппа отъ погибели, бдная Сестрица захотла забыть свой бракъ съ его отцомъ.

Глава XIII.

КТО ЛЮБИТЪ МЕНЯ, ТОТЪ ЛЮБИ И МОЮ СОБАКУ.

Пока происходитъ битва, старики и дамы заглядываютъ черезъ укрпленія на перевороты сраженія, на поведеніе рыцарей. Для принцессъ былого времени, прелестная рука которыхъ должна была служить наградою побдителямъ, узнать кто побдитъ: стройный ли молодой рыцарь съ милыми глазами на блоснжномъ кон, или пожилой, коренастый, широкоплечій, косоглазый, рыжій усачъ который такъ свирпо нападаетъ на него, составляло предметъ немаловажнаго интереса, такъ и этой битвою, отъ результата которой зависло сохраненіе или потеря наслдства бднаго Филиппа, интересовались многіе, не участвовавшіе въ ней. Или бросимъ рыцарское сравненіе (такъ какъ поведеніе и виды нкоторыхъ лицъ, участвовавшихъ въ этомъ дл, никакъ нельзя было назвать рыцарскими) и вообразимъ хитрую, старую обезьяну, которая подстрекаетъ кошку вынуть каштаны изъ огня, а киска протягиваетъ лапу сквозь ршотку, схватываетъ каштаны и роняетъ ихъ? Жако досадуетъ и сердится, оскаливаетъ свои острые зубы и укусить если сметъ. Когда стряпчій отправился воевать за наслдство Филиппа, т, кому его хотлось, были зрителями драки, вскарабкавшись на дерево. Когда мистеръ Бондъ подошолъ схватить каштаны Филиппа, одна хитрая, старая обезьяна толкнула лапку кошки, а сама хотла проглотить горячую добычу.

Если вамъ случалось, когда-нибудь бывать въ ‘Голов Адмирала Бинга’, вы знаете, сударыня, что гостиная, въ которой собираются постители, какъ разъ позади буфета мистриссъ Овзъ, такъ что, приподнявъ окно, служившее сообщеніемъ между двумя комнатами, эта добрая женщина могла высунуть голову въ гостиную клуба и быть участницей въ бесд. Иногда, общества ради, старикъ Ридли отправлялся посидть въ буфет съ мистриссъ Овзъ и читалъ тамъ газету. Онъ читалъ медленно, длинныя слова затрудняли достойнаго джентльмэна. Такъ-какъ у него много свободнаго времени, онъ не жаллъ употребить его на чтеніе газеты.

Въ тотъ день, когда мистеръ Бондъ ходилъ уговаривать мистриссъ Брандонъ въ Торнгофскую улицу предъявить права на доктора Фирмина, какъ на своего мужа, и лишить наслдства бднаго Филиппа, низенькій господинъ, завёрнутый самымъ торжественнымъ и таинственнымъ образомъ въ большой плащъ, явился въ буфет ‘Адмирала Бинга’ и сказалъ съ аристократическимъ видомъ:

— Проводите меня въ гостиную.

Его проводили въ гостиную (гд висятъ прекрасные портреты мистера и мистриссъ Овзъ и ихъ любимаго, умершаго бульдога), онъ слъ и спросилъ рюмку хереса и газету.

Это былъ нашъ пріятель Тальботъ Туисденъ и къ нему вскор явился спокойный, старый джентльмэнъ, мистеръ Бондъ, который также просилъ проводить его въ гостиную и подать хересу съ водой, и вотъ какимъ образомъ Филиппъ и его правдивый и проницательный біографъ узнали наврно, что человкъ, желавшій попользоваться каштанами Филиппа, былъ милый дядюшка Тальботъ.

Не прошло и минуты, какъ мистеръ Бондъ и мистеръ Туисденъ пробыли вмст, когда сквозь стеклянное окно, сообщавшееся съ буфетомъ мистриссъ Овзъ, послышались ругательства, такъ что стаканы и бутылки забрянчали на полкахъ, и мистеръ Ридли, всегда весьма скромно выражавшиіся, положилъ свою газету съ испуганнымъ лицомъ и сказалъ:

— Вотъ ужь я никогда…

И точно, не часто приходилось ему слышать ничто подобное. Этотъ потокъ ругательства лился изъ устъ Тальбота Туисдена, взбсившагося при извстіяхъ, принесённыхъ ему мистеромъ Бондомъ.

— Ну, мистеръ Бондъ, ну, что она говоритъ? спросилъ онъ своего посла.

— Она не хочетъ вмшиваться, мистеръ Туисденъ, и я не вижу, какъ намъ её уговорить. Она отпирается отъ брака столько жe, какъ и Фирминъ, говоритъ будто она знала въ то время, что это былъ бравъ незаконный.

— Сэръ, вы не достаточно её подкупили! вскрикнулъ мистеръ Туисденъ: — вы запутали это дло, ей-богу, вы запутали его, сэръ.

— Ступайте же и обдлайте его сами, если вамъ не стыдно самому приниматься за него, сказалъ стряпчій. — Не-уже-ли вы думаете, что я взялся за это дло по собственной охот, что мн хочется отнять наслдство у бдняжки, какъ вамъ?

— Я желаю, чтобы всё было сдлано по справедливости и по закону, сэръ. Если бы я неправильно владлъ его имніемъ, я отказался бы отъ него, я первый бы отказался. Я желаю, чтобы всё было сдлано по справедливости и по закону и поручилъ вамъ это дло, потому-что вы стряпчій и юристъ.

— Я и исполнилъ ваше порученіе и пришлю вамъ счотъ въ надлежащее время, тмъ и кончатся мои дловыя отношенія къ вамъ, мистеръ Туисденъ! вскричалъ старый стряпчій.

— Вы знаете, сэръ, какъ дурно поступилъ со мною Фирминъ въ послднемъ дл.

— Право, сэръ, если вы спрашиваете моего мннія, какъ у стряпчаго, я думаю, что трудно бы ршить между нами обоими. Сколько я долженъ за хересъ — оставьте сдачу у себя. Очень жалю, что не могъ принести намъ боле пріятнаго извстія, мистеръ Туисденъ, а такъ-какъ вы недовольны мною, то я опять прошу васъ взять другого стряпчаго.

— Мой добрый сэръ, я…

— Мой добрый сэръ, у меня бывали и другія дла съ вашимъ семействомъ, и я не намренъ переносить вашего скряжничества, я и съ лордомъ Рингудомъ поступилъ также, когда я былъ его стряпчимъ. Я не пойду говорить мистеру Филиппу Фирмину, что его дядя и тётка намрены отнять у него наслдство, но если скажетъ кто-нибудь другой — эта добрая, маленькая мистриссъ Брандонъ, или этотъ старый дуралей… какъ бишь его, ея отецъ? я не думаю, чтобы это доставило ему большое удовольствіе. Я теперь говорю какъ джентльмэнъ, а не какъ стряпчій. Вы и вашъ племянникъ поровну получили имніе дда мистера Филиппа Фирмина, а вамъ хотлось получить всё — вотъ вся правда, и вы поручили стряпчему хлопотать объ этомъ и разругали его за то, что онъ не могъ отнять этой части у ея законнаго владльца. Итакъ сэръ, желаю вамъ добраго утра и прошу передать ваши бумаги какому-нибудь другому повренному, мистеръ Туисденъ.

И мистеръ Бондь вышелъ. Теперь я спрашиваю васъ: можно ли было сохранить тайну, услышанную сквозь стеклянную дверь мистриссъ Овзъ, хозяйки ‘Адмирала Бинга’ и мистеромъ Ридли, отцомъ Джона Джэмса и раболпнымъ супругомъ мистриссъ Ридли? Въ этотъ же самый день, за чаемъ, мужъ сообщилъ мистриссъ Ридли (cъ своамъ благороднымъ краснорчіемъ) слышанный имъ разговоръ. Согласились отправить посольство въ Джону Джэмсу по этому длу и спросить его совта, и Джонъ Джемсъ былъ такого мнпія, что этотъ разговоръ слдуетъ передать мистеру Филиппу Фирмину, который потомъ ужь будетъ дйствовать какъ самъ найдетъ лучшимъ.

Какъ? его родная тётка, кузины, дядя составили планъ опровергнуть его законное происхожденіе и лишить его наслдства его дда? Это казалось невозможно. Разгорячившись отъ этихъ странныхъ извстій, Филиппъ явился къ своему совтнику, мистеру Пенденнису, и разсказалъ ему что случилось. Самоотверженіе Сестрицы было такъ благородно, что Филиппъ не могъ не оцнить его, и между молодымъ человкомъ и этой маленькой женщиной еще тсне, еще тсне прежняго скрпились узы дружбы. Но эти Туисдены, его родственники, ршились поручить юристу отнять у него его наслдство! О! это было низко! Филиппъ кричалъ, топалъ ногами, разсказывая свои обиды съ своимъ обыкновеннымъ энергическимъ способомъ выраженія. Что же касается его кузена Рингуда Туисдена, то Филь часто чувствовалъ сильное желаніе свернуть ему шею и столкнутъ его съ лстницы.

— А дядя Тальботъ?… я давно зналъ, что онъ дуракъ, хвастливый старичишка, но никогда не считалъ его способнымъ на это. А двушки… ахъ, мистриссъ Пенденнисъ! вы такъ добры, такъ ласковы, хотя вы ихъ ненавидите — я это знаю — вы не можете сказать, вы не скажете, что и он были въ заговор?

— Но если Туисденъ добивается только того, что онъ считаетъ своей собственностью? спросила мистриссъ Пенденнисъ.— Если вашъ отецъ былъ женатъ на мистриссъ Брандонъ, вы были бы его незаконнымъ сыномъ, а какъ незаконный сынъ, не имли бы права на половину состоянія вашего дда. Дядя вашъ, Тальботъ, играетъ роль честнаго и справедливаго человка въ этомъ дл. Онъ Брутъ и произноситъ вашъ приговоръ съ сердцемъ, обливающемся кровью.

— А семейство своё удалилъ, заревлъ Филь:— чтобы ихъ не огорчило зрлище казни! Теперь понимаю всё. Желалъ бы я, чтобы кто-нибудь тотчасъ проткнулъ меня ножомъ и прекратилъ мою жизнь. Теперь вижу всё. Знаете ли, что на прошлой недл я быль въ Бонашской улиц и не видалъ никого? У Агнесы болло горло, мать ухаживала за нею, Бланшъ вышла минуты на дв и была такъ холодна — такъ холодна, какъ бывала холодна лэди Айсбергъ съ нею. Он должны хать для перемны воздуха, он уже и ухали назадъ тому три дня, между-тмъ какъ Тальботъ и эта эхидна сынъ его, Рингудъ, тайно совщались съ своимъ милымъ, новымъ другомъ, мистеромъ Гёнтомъ. Чор… Извините, мистриссъ Пенденнисъ, но я знаю, что вы всегда извиняли мои энергическія выраженія.

— Хотлось бы мн видть эту Сестрицу, мистеръ Фирминъ. Она не эгоистка, она ничего не придумала такого, что могло бы сдлать вамъ вредъ, замтила моя жена.

— Ангелъ съ такимъ добрымъ и чистымъ сердечкомъ, что я таю при одной мысли о ней, сказалъ Филиппъ, закрывая глаза своей большой рукою. — Чмъ мущины пріобртаютъ любовь нкоторыхъ женщинъ? Мы не заслуживаемъ такой любви, мы не платимъ за нея взаимностью, он дарятъ намъ её. Я ничмъ не отплатилъ за всю эту любовь и доброту, но я немножко похожъ на моего отца въ то время, когда она имла къ нему привязанность. И посмотрите, она готова умереть, чтобы услужить мн! Удивительны вы, женщины! и ваша врность и ваше непостоянство изумительны равно. Что могли найти женщины въ доктор, чтобы обожать его? Какъ вы думаете? не-уже-ли отецъ мой могъ когда-нибудь быть достоинъ обожанія, мистриссъ Пенденнисъ? Однако я слышалъ отъ моей бдной матери, что она была принуждена выйти за него. Она знала, что это была дурная партія, но никакъ не могла преодолть себя. Отчего отецъ мой былъ такой очаровательный? Онъ не по моему вкусу. Между нами, я думаю онъ… всё равно, что бы то ни было.

— Я думаю, намъ лучше не говоритъ объ этомъ? сказала моя жена съ улыбкою.

— Совершенно справедливо, совершенно справедливо, только я болтаю всё, что у меня на душ. Никакъ не могу смолчать! кричитъ Филь, грызя свои усы.— Если бы моё состояніе зависло отъ моего молчанія, я былъ бы нищимъ — это фактъ. Однако, скажите мн: не странно ли, что двушекъ и тётку Туисденъ выслали изъ Лондона именно въ то время, когда производилась эта маленькая атака на мое имущество?

— Вопросъ ршонъ, сказалъ мистеръ Пенденнисъ. — Вамъ возвращены ваши atavus regibis и почести вашихъ предковъ. Теперь дядя Туисденъ не можетъ получить ваше имущество безъ васъ. Мужайтесь, мой милый, онъ можетъ взять его вмст съ вами.

Бдный Филь не зналъ, но мы — вдь мы довольно проницательны, когда дло не касается нашихъ благородныхъ личностей — примтили, что милая тетушка Филиппа водила за носъ юношу, и когда онъ отвёртывался, подавала надежды боле богатому поклоннику своей дочери.

Положа руку на сердце, я могу сказать, что жена моя такъ мало вмшивается въ чужія дла, какъ только возможно, но когда дло идётъ о вроломств въ любовныхъ длахъ, она тотчасъ вспыхнетъ и будетъ преслдовать до гробовой доски бездушнаго мущиниу или бездушную женщину, которые нарушатъ священные законы любви. Неуваженіе въ этому священному союзу возбуждаетъ въ ней пылъ негодованія. Въ секретныхъ признаніяхъ въ спальной, она высказала мн свои мысли о поведеніи миссъ Туисдень съ этимъ противнымъ арапомъ — какъ она называетъ капитана Улькома — и когда я вздумалъ-было пошутить, мистриссъ Пенденнисъ раскричалась, что это дло слишкомъ серьёзное для того, чтобы шутить надъ нимъ, и удивлялась какъ ея мужъ могъ отпускать остроты на этотъ счотъ. Можетъ быть въ ней не было того тонкаго чувства юмора, какимъ обладаютъ нкоторые люди, или она имла боле благоговнія къ священному чувству любви. По ея врованіямъ, бракъ — священное таинство и она никогда не говорила о немъ безъ благоговнія.

Она столько же не понимаетъ, чтобы можно было шутить надъ этимъ, сколько не понимаетъ, чтобы можно было смяться и шутить въ церкви. Кокетство выводитъ её изъ терпнія.

— Не говорите мн, сэръ, возражаетъ энтузіастка:— даже легкомысленнаго слова между мущиной и замужней женщиной не слдуетъ позволять.

И вотъ почему она строже къ женщин, чмъ въ мущин. Одинъ взглядъ, одно слово женщины, говоритъ она, остановятъ вольную мысль или слово въ мущин, и эти случаи могли бы тотчасъ быть прекращены, если бы женщина выказала хоть малйшую ршимость. Она гораздо боле сердится (я только упоминаю о ея особенностяхъ, а не защищаю правилъ этой моралистки), она, говорю я, боле сердится на женщину, чмъ на мущину въ подобныхъ щекотливыхъ длахъ, и я боюсь, что она думаетъ будто женщины по большей части бываютъ жертвами только потому, что имъ самимъ этого хочется.

Намъ случилось въ этотъ сезонъ участвовать въ разныхъ увеселеніяхъ, раутахъ и тому подобномъ, гд бдный Филь, по милости своей несчастной любви къ сигарамъ, не присутствовалъ и гд мы видли, что миссъ Агнеса Туисденъ такъ кокетничала съ смуглымъ Улькомомъ, что мистриссъ Лора была приведена въ негодованіе, однако мама Агнесы сидла возл своей дочери и очень хорошо примчала всё происходившее. Тмъ хуже для ней, тмъ хуже для нихъ обихъ. Какой стыдъ и грязь, что христіанка и англичанка позволяетъ своей дочери такъ легкомысленно обращаться съ самымъ священнымъ предметомъ и приготовляетъ свою дочь Богъ знаетъ къ какимъ несчастьямъ!

— Три мсяца тому назадъ, ты видлъ, какія надежды подавала она Филиппу, а теперь посмотри, какъ она кокетничаетъ съ этимъ мулатомъ!

— Разв онъ также не человкъ и братъ, моя милая? вмшивается мистеръ Пенденнисъ.

— О! какъ теб не стыдно, Пенъ. Прошу не шутить надъ этимъ, ни насмхаться, ни подшучивать не слдуетъ надъ такимъ священнйшимъ предметомъ.

И тутъ Лора начинаетъ ласкать своихъ дтей и прижимать ихъ къ сердцу, какъ она длаетъ всегда, когда бываетъ взволнована. Que voulez vous? Есть женщины на свт, для которыхъ любовь и правда составляютъ всё на земл. Есть другія женщины, которыя видятъ выгоду хорошаго вдовьяго содержанія, городского и деревенскаго дома и такъ дале, и которыя не такъ разборчивы относительно характера ума или цвта лица мущинъ, имющихъ возможность предлагать эти выгоды ихъ милымъ дочерямъ. Словомъ, я говорю, мистриссъ Лора Пенденнисъ находилась въ такомъ расположеніи духа относительно этой матери и этой дочери, что была готова выцарапать ихъ голубые глаза

Не съ малымъ затрудненіемъ можно было уговорить мистриссъ Лору молчать объ этомъ и не говорить Филиппу своего мннія.

— Какъ? твердила она: — этого бднаго молодого человка будутъ обманывать, его примутъ, или его бросятъ, какъ заблагоразсудится этимъ людямъ. Онъ наврно будетъ несчастливъ на всю жизнь, если она выйдетъ за него, а его друзья не смютъ предостеречъ его? Трусы! Трусость васъ, мущинъ, Пенъ, относительно мннія, право, достойна презрнія, сэръ! Вы не смете имть своего мннія, а если и имете, то не смете объявить его и дйствовать соображаясь съ нимъ. Вы каждый день смотрите сквозь пальцы на преступленіе, потому-что считаете неумстнымъ вмшаться. Вы не боитесь оскорбить нравственность, а боитесь наскучить обществу и лишиться популярности. Вы не такіе же циники какъ… какъ звали этого противнаго старика, который жилъ въ бочк, Демосенъ? — Ну, Діогенъ! имя ничего не значитъ, сэръ. Вы такіе жe циники, только вы носите тонкія рубашки и манжетки и глухіе фонари. Вы думаете, что вамъ не слдуетъ вмшиваться и говорить правду, не слдуетъ спасать бдную утопающую душу — разумется, не слдуетъ. Вамъ ли, свтскимъ джентльмэнамъ спасать её? Пусть её гибнетъ! Вотъ, какъ говорятъ въ свт, милый мой малютка. Ахъ, моё бдное, бдное дитя! когда ты будешь утопать, никто не протянетъ руку спасти тебя.

Когда моя жена даётъ волю своимъ материнскимъ чувствамъ и обращается къ этой новой школ философовъ, я знаю, что съ нею невозможно разсуждать. Я удаляюсь къ моимъ книгамъ и оставляю её поцалуемъ досказывать аргумента ея дтямъ.

Филиппъ не зналъ всю обширность признательности, какой онъ былъ обязанъ своему другу и сидлк Каролин, но ему было извстно, что у него нтъ лучшаго друга на свт, и наврно платилъ ей, какъ обыкновенно бываетъ между женщиной и мущиной — шестипенсовой монетой за сокровище изъ чистаго золота — ея любовь. Врно Каролина думала, что ея жертва даётъ ей право совтовать Филиппу, потому-что кажется, она первая посовтовала ему подумать, поведётъ ли къ добру эта помолвка, которую онъ нравственно заключилъ съ своей кузиной. Она просила Ридли прибавить свои сомннія къ ея увщаніямъ, она показала Филиппу, что не только поведеніе его дяди, но и его кузины было корыстолюбиво, и уговаривала его узнать всё подробно.

Особенная болзнь горла, которою страдала бдная Агнеса, прошла въ отсутствіе ея изъ Лондова. Дымъ, многолюдныя собранія и вечера, а можетъ быть также и мрачный домъ въ Бонашской улиц разстроили здоровье бдной двушки и кашель ея очень облегчилъ этотъ прекрасный свжій восточный втеръ, который такъ спокойно ветъ на Брайтонскихъ утесахъ, и который такъ хорошъ для кашля, какъ намъ всмъ извстно. Но въ Брайтон былъ одинъ недостатокъ для ея болзни: Брайтонъ слишкомъ близко къ Лондону: воздухъ легко можетъ дуть изъ Лондона, или люди, прізжающіе изъ Лондона въ Брайтонъ, могутъ привозитъ съ собою коварный лондонскій туманъ. По-крайней-мр Агнеса, если она желала спокойствія, бдняжка, могла бы ухать подальше съ большею пользой для своего здоровья. Если вы должны вашему портному, онъ въ Брайтон можетъ явиться къ вамъ черезъ нсколько часовъ. Пошлые, неприличные знакомые кидаются на васъ каждую минуту и изъ каждаго угла. Вы не можете быть спокойны, если и хотите: шарманки пялятъ безпрестанно подъ вашими окнами. Ваше имя печатается въ газетахъ когда вы прізжаете, и вс встрчаются со всми по нсколько разъ въ день.

Узнавъ, что дядя поручилъ стряпчимъ удостовриться, законно ли Филиппъ владетъ своимъ состояніемъ, Филиппъ чрезвычайно разстроился, онъ не могъ оцнить высокаго чувства нравственной обязанности, по которому дйствовалъ мистеръ Туисденъ. По-крайней-мр онъ думалъ, что эти справки не должны производиться секретно, и такъ какъ онъ самъ держалъ себя открыто — слишкомъ открыто, можетъ статься — въ своихъ словахъ и своихъ поступкахъ, онъ былъ жестокъ къ тмъ, кто покушался обмануть его.

Это было невозможно, ахъ! нтъ, этого никогда не могло быть, чтобы чистая и кроткая Агнеса участвовала въ этомъ заговор. Но отчего же её такъ часто не было дома въ послднее время? отчего сдлалась такъ холодна тётушка Туисденъ? Однажды, когда Филиппъ подходилъ къ дверямъ, рыбакъ оставлялъ прекраснаго лосося на кухн. Раза два, въ пять часовъ, когда онъ заходилъ, въ передней былъ запахъ изъ кухни — какой рдко слышался въ этой передней. У Туисденовъ приготовлялся обдъ, а Филиппа не приглашали. Не получить приглашенія не было большимъ лишеніемъ, но кто были гости? Конечно, это всё были бездлицы, но Филиппъ чуялъ что-то недоброе въ запах этихъ туисденскихъ обдовъ Ахъ! какая мука! Мущина можетъ перестать любить, но пріятно ли ему, если женщина перестанетъ его любить?

Итакъ, Филиппъ ршился създить къ своей кузин. Въ гостинниц онъ прочиталъ въ газетахъ о прізжающихъ и узналъ, что мистеръ и мистриссъ Пенфольдъ жили въ дом подъ No 96, на Горизонтальной площади, а онъ зналъ, что его Агнеса живётъ у нихъ. Онъ отправляется на Горизонтальную площадь — миссъ Туисденъ нтъ дома. Онъ испускаетъ вздохъ и оставляетъ карточку. Онъ идётъ на Утёсъ и, разумется, черезъ три минуты встрчается съ Клинкеромъ. Кто когда бывалъ въ Брайтон полчаса и не встрчался съ Клинкеромъ?

— Батюшка здоровъ? Его прежняя паціентка, лэди Джемини, здсь съ дтьми, какая ихъ куча! Вы пріхали здсь пожить? Ваша кузина, миссъ Туисденъ, здсь, съ Пенфолдами. Вчера на вечер у Григсоновъ она была необыкновенно хороша, безпрестанно танцовала съ Чорнымъ Принцомь, Улькомомъ. Врно я могу поздравить васъ. Шесть тысячъ фунтовъ стерлинговъ годового дохода теперь, и тринадцать тысячъ, когда бабушка его умрётъ, но эти негритянки какія-то безсмертныя. Кажется, дло ршено. Я видлъ ихъ сейчасъ на пристани, а мистриссъ Пенфольдъ читаетъ книгу въ бесдк. Это — проповди, мистриссъ Пенфильдъ благочестивая женщина. Кажется, они и теперь еще на пристани.

Торопливыми шагами идетъ Филиппъ Фирминъ къ пристани. Запыхавшійся Клинкеръ не можетъ за нимъ поспть. Хотлось бы мн видть лицо Филиппа, когда Клинкръ сказалъ, что ‘дло’ ршено между миссъ Туисденъ и кавалеристомъ.

На пристани толпились няньки, гувернантки, дти, толстая женщина читала книгу въ одной изъ бесдокъ, но ни Агнесы, ни Улькома тамъ не было. Гд могли они быть? Не покупали ли они эти глупые камешки, которыхъ покупаютъ вс? или не снимаютъ ли силуэты чорной краской? Ха-ха-ха! Улькомъ едва ли захочетъ, чтобы его лицо было нарисовано чорной краской: это вызвало бы непріятныя сравненія. Я вижу, что Филиппъ въ ужасно дурномъ саркастическомъ расположеніи духа.

Вдругъ маленькая собачка, съ краснымъ ошейникомъ, бросается къ Филиппу, визжитъ, прыгаетъ, и если я могу употребить это выраженіе — цалуетъ его руки, и глазами, языкомъ, лапами, хвостомъ показываетъ ему самый дружелюбный пріёмъ, Броуни, Броуни! Филиппъ радъ видть собачку, стараго друга, который столько разъ лизалъ его руку и прыгалъ къ нему на колна.

Махая хвостомъ, Броуни чрезвычайно проворно бжитъ передъ Филиппомъ, спускается со ступеней, подъ которыми блестятъ зеленыя волны и направляется въ спокойный уединённый уголокъ, какъ разъ надъ водою, откуда вы можете наслаждаться чуднымъ видомъ на море, на берегъ, на Морской Парадъ и на гостинницу Албіонъ, и гд, еслибы мн было лтъ двадцать-пятъ и не было у меня другого дла, я охотно провёлъ бы четверть часа съ предметомъ моей любви.

Пробираясь въ лабиринтъ свай, Броуни подбгаетъ въ молодой парочк, смотрвшей на видъ, только-что описанный. Чтобы любоваться лучше этимъ видомъ, молодой человкъ положилъ свою руку, прехорошенькую маленькую руку въ самой щегольской перчатк, на руку своей дамы, и Броуни подбгаетъ къ ней и визжитъ, какъ-будто говоря: ‘вотъ кто-то идётъ’, а двица говоритъ ему, ‘лягъ Броуни, лягъ’.

— Нехороша это собака, Агнеса, говоритъ джентльмэнъ (съ курчавыми волосами), я подарю вамъ моську съ такимъ носомъ, на которомъ можно повсить шляпу. Слуга мой Рёмминсъ знаетъ одну такую. Вы любите мосекъ?

— Я обожаю ихъ, говорить его дама.

— Я непремнно подарю вамъ моську, еслибы мн пришлось заплатить за неё пятьдесятъ фунтовъ. Настоящія моськи очень красивы, увряю васъ. Однажды въ Лондон была выставка мосекъ и…

— Броуни, Броуни, прочь! кричитъ Агнеса.

Собака прыгаетъ на джентльмэна, высокаго джентльмэна съ рыжими усами и бородой.

— Пожалуйста не безпокойтесь, Броуни не укуситъ меня, говорятъ хорошо знакомый голосъ, звукъ котораго согналъ весь румянецъ съ розовыхъ щокъ миссъ Агнесы.

— Видите, я подарилъ моей кузин эту собаку, капитанъ Улькомъ, говоритъ джентльмэнъ: — и эта маленькая собачонка помнитъ меня. Можетъ быть миссъ Туисденъ предпочитаетъ моську.

— Сэръ!

— Если у нея такой носъ, что на него можно повсить шляпу, это должно быть прехорошеньная собака, и я полагаю вы намрены очень часто вшать вашу шляпу на него.

— О Филиппъ!… говоритъ двица, но припадокъ ужаснаго кашля прерываетъ её.

Глава XIV.

СОДЕРЖАЩАЯ ДВ ФИЛИППОВЫ БДЫ.

Вы знаете что въ нкоторыхъ частяхъ Индіи дтоубійство обычай обыкновенный. Онъ входитъ въ религію страны, какъ въ другихъ округахъ сожиганіе вдовъ, на костр. Я не могу вообразить, чтобы женщины любили убивать себя самихъ и дтей своихъ, хотя он покоряются мужественно и даже весело уставамъ религіи, которая предписываетъ имъ уничтожать свою жизнь или жизнь ихъ малютокъ. Положимъ теперь, что вамъ и мн, европейцамъ, случилось прозжать мимо того мста, гд юное существо готовилось изжариться, по совту своей семьи и высокихъ сановниковъ ея религіи, что могли бы мы сдлать? Спасти её? Ни чуть не бывало. Мы знаемъ, что намъ не слдуетъ вмшиваться въ законы и обычаи ея родины. Мы отвернемся со вздохомъ отъ грустной сцены, мы вытащимъ наши носовые платки, велимъ кучеру прохать мимо и предоставимъ её ея печальной участи.

Вотъ и бдной Агнес Туисденъ какъ мы можемъ помочь? Вы видите, она прекрасно воспитанная и религіозная молодая женщина браминской секты. Старый браминъ, ея отецъ, добрая и преданная мать, этотъ самый отъявленный браминъ, братъ ея, эта чудная двушка, ея туго зашнурованная сестра — вс настаиваютъ, чтобы она принесла себя въ жертву, и покрываютъ её цвтами, прежде чмъ поведутъ на костёръ. Положимъ, она ршилась бросить бднаго Филиппа и взять кого-нибудь другого? Какія чувства должна наша добродтельная грудь питать къ ней? Гнвъ? Я только-что разговаривалъ съ однимъ молодымъ человкомъ въ лохмотьяхъ и босикомъ, который обыкновенно спитъ гд-нибудь подъ воротами, который безпрестанно сидитъ въ тюрьм, матъ и отецъ котораго были воры, да и дды ихъ тоже — должны мы сердиться на него за то, что онъ слдуетъ родительской профессіи? Однимъ глазомъ изливая слезу состраданія, не спуская другого глаза съ серебряныхъ ложекъ, я слушаю его безыскусственный разсказъ. Я не сержусь на этого ребёнка, я не сержусь и на тебя, Агнеса, дочь Тальбота брамина.

Мало того, соображая, что не можешь же ты не примчать, что тотъ джентльмэнъ, о которомъ милый папа и милая мама говорятъ теб сколько у него тысячъ годового дохода, сколько помстьевъ тамъ и тамъ, который безумно влюблёнъ въ твою блую кожу и голубые глаза и готовъ бросить вс свои сокровища къ твоимъ ногамъ, не можешь же ты не примчать, что онъ очень несвдущъ, хотя очень хитёръ, очень скупъ, хотя очень богатъ, очень сердитъ, вроятно, если лицо, глаза и ротъ могутъ говоритъ правду, а Филиппъ Фирминъ — хотя его законное происхожденіе сомнительно, какъ мы недавно слышали, и въ такомъ случа его материнское наслдство принадлежитъ ему, а отцовское мы еще не знаемъ стоитъ ли чего-нибудь — а Филиппъ джентльмэнъ, съ умной головою, съ великодушнымъ честнымъ сердцемъ, лучшія чувства котораго онъ отдавалъ своей кузин — каково же бдной двушк разстаться съ прежней любовью, съ благородной и прекрасной любовью? Бдная Агнеса! какъ подумаешь, что она сидла по цлымъ часамъ, слушая изліянія филиппова сердца, а можетъ быть въ драгоцнныя минуты секретнаго разговора нашоптывала торопливо въ корридор, на лстниц, за оконными занавсками нсколько словъ, теперь должна слушать на этомъ же самомъ диван, за этими же самыми занавсками изліянія своего смуглаго жениха о казармахъ, боксёрств, скачкахъ и нжной страсти. Онъ глупъ, онъ низокъ, онъ сердить, онъ необразованъ, а тотъ другой былъ… но она исполнитъ свой долгъ — о да! она исполнитъ свой долгъ! Бдная Агнеса! C’est fendro le coeur. Мн, право, жаль её.

Когда Филиппъ быль раздражонъ, я принуждёнъ, какъ его біографъ, сознаться, что онъ могъ быть очень грубъ и непріятенъ, но вы должны согласиться, что молодой человкъ имлъ нкоторыя причины быть недовольнымъ, когда нашолъ владычицу своего сердца, сидящую рука-объ-руку съ другимъ молодымъ человкомъ въ уединённомъ уголку брайтонской пристава. Зелёныя волны нжно шепчутся, шепчется и лейб-гвардеецъ. Волна цалуетъ берегъ. Ахъ, ужасная мысль! Я не буду продолжать сравненія, которое можетъ быть ни что иное, какъ безумная фантазія ревнивца. Въ этомъ только я увренъ, что ни одинъ камешекъ на этомъ берегу за можетъ быть холодне благовоспитанной Агнесы, Филиппъ, опьянвшій отъ ревности, не походилъ на благоразумнаго трезваго Филиппа.

— Ужасный у него характеръ, говорила посл о Филипп его милая тётка: — я дрожала за мою милую, кроткую двочку, что, если бы она была навкъ соединена съ такимъ запальчивымъ человкомъ? Никогда, въ глубин души моей, не могла я думать, чтобы союзъ ихъ могъ быть счастливъ. Притомъ, вы знаете, ихъ близкое родство… мои сомннія на этотъ счотъ, милая мистриссъ Кэндоръ, никогда не могла я совершенно преодолть.

И эти сомннія всили цлые пуды, когда Мэнгровскій замокъ, домъ въ Лондон и островъ мистера Улькома въ Вестиндіи были положены на всы вмст съ ними.

Разумется, ни къ чему было оставаться въ этой сырости теперь, когда пріятное tte—tte было прервано. Маленькая Броуни ласкалась и визжала около Филиппа, и всё общество поднялось наверхъ.

— Дитя моё, какъ вы блдны! вскричала мистриссъ Пенфольдъ, положивъ книгу.

Изъ опаловыхъ глазъ капитана сверкало пламя и горячая кровь горла за его жолтыми щеками. Въ ссор мистеръ Филиппъ Фирминъ могъ быть особенно хладнокровенъ и умлъ владть собою. Когда миссъ Агнеса нсколько жалобнымъ тономъ представила его мистриссъ Пенфольдъ, онъ сдлалъ вжливый и граціозный поклонъ не хуже своего величественнаго отца.

— Моя собачка узнала меня, сказалъ онъ, лаская Броуни.— Она врна мн и привела меня къ моей кузин и къ капитану Улькому… кажется, такъ васъ зовутъ, сэръ?

Филиппъ крутитъ свои усы и спокойно улыбается, а капитанъ Улькомъ дёргаетъ свои усы и свирпо хмурится.

— Да, сэръ, бормочетъ онъ:— меня зовутъ Улькомъ.

Мистеръ Фирминъ опять кланяется и прикасается къ своей шляп. Мистриссъ Пенфольдъ говоритъ: ‘О!’ и въ самомъ дл она ничего не могла сказать лучше этого ‘О!’ при настоящихъ обстоятельствахъ.

— Моя кузина, миссъ Туисденъ, такъ блдна потому, что она устала отъ вчерашнихъ танцевъ. Я слышалъ, что балъ былъ очень хорошъ. Но хорошо ли ей, при ея слабомъ здоровьи, такъ поздно ложиться мистриссъ Пенфольдъ? Право вамъ не слдуетъ длать этого, Агнеса! Слдуетъ ей ложиться такъ поздно, Броуни? Полно, переставь, глупенькая! Я подарилъ эту собаку моей кузин, и она очень меня любитъ — то-есть собака. Вы говорили капитанъ Улькомъ, когда я подходилъ, что мы хотите подарить миссъ Туисденъ собаку, на носъ которой вы можете повсить вашу… извините!

Мистеръ Улькомъ, когда Филиппъ сдлалъ этотъ второй намёкъ на особенное устройство носа моськи, стиснулъ свои маленькіе блые зубы и выговорилъ весьма неприличное словцо. Миссъ Туисдетъ овладлъ необыкновенно сильный кашель. Мистриссъ Пенфольдъ сказала:

— Собираются тучи. Я думаю, Агнеса, вамъ пора домой.

— Позвольте мн проводить васъ до вашего дома? говоритъ Филиппъ, вертя маленькій медальонъ который онъ носилъ на своей часовой цпочк.

Медальонъ былъ маленькій, золотой, съ свтлыми волосами внутри. Чьи это волосы, такіе свтлые и тонкіе? А хорошенькія гіероглифическія буквы А. T. сзади могли обозначать Алфреда Теннисона, или Антони Троллопа, подарившихъ прядку своихъ свтлыхъ волосъ Филиппу, потому что я знаю, что онъ поклонникъ ихъ сочиненіе.

Агнеса съ смущеніемъ поглядла на маленькій медальонъ. Капитанъ Улькомъ такъ дёргалъ свои усы, что вы, пожалуй, могли бы подумать, будто онъ хочетъ оторвать ихъ совсмъ, а опаловые глаза его сверкали съ замшательствомъ и гнвомъ.

— Позвольте мн поговорить съ вами, Агнеса! Извините меня, капитанъ Улькомъ. Я имю секретное порученіе къ моей кузин, и пріхалъ изъ Лондона нарочно, чтобы передать его.

— Если миссъ Туисденъ прикажетъ мн удалиться, я сейчасъ уйду, говоритъ капитанъ, сжимая свои маленькія палевыя перчатки.

— Мы съ кузиной всю жизнь жили вмст. Я привёзъ къ ней семейное порученіе. Можетъ-быть вы имете какія-нибудь особенныя права слышать его, капитанъ Улькомъ?

— Нтъ, если миссъ Туисденъ не желаеть, чтобы я слышалъ… Чортъ побери эту собачонку!

— Не бейте бдненькую, невинную Броуни.

— Если она будетъ соваться мн подъ ноги, кричитъ капитанъ:— я швырну её въ море!

— А я клянусь, что я сдлаю съ вами то, что вы хотите сдлать съ моей собакой, шепчетъ Филиппъ капитану.

— Гд вы остановились? кричитъ капитанъ.— Чортъ васъ побери! вы услышите обо мн.

— Тише — въ Бедфордской гостинниц. Тише, или я подумаю что вы хотите, чтобы васъ услыхали дамы.

— Ваше поведеніе ужасно, сэръ! говоритъ Агнеса по-французски.— Онъ не понимаетъ.

— Если у васъ есть секреты, я сейчасъ уйду, миссъ Агнеса, говоритъ Отелло.

— О Грэнвиллъ! могу ли я имть секреты отъ васъ? Мистеръ Фирминъ мой двоюродный братъ, мы всю жизнь жили вмст. Филиппъ, я… я не знаю говорила ли вамъ мама о…о… моей помолвк съ капитаномъ Грэнвиллемъ Улькомомъ.

Волненіе вызвало новый припадокъ кашля. Бдная, бдная Агнеса! Вотъ что значитъ имть нжное горлышко!

Пристань взвилась къ небесамъ — дома на утёс прыгаютъ и вертятся, какъ бы отъ землетрясенія — море вливается въ двери и окна — ноги Филиппа подгибаются подъ нимъ, но только на одну минуту. Когда вы выдёргиваете широкій, крпкій двойной зубъ, не кажется ли вамъ, что голова ваша соскакиваетъ съ вашихъ плечъ? Но черезъ минуту важный джентльмэнъ, стоящій передъ вами, кланяется вамъ и что-то прячетъ въ своемъ правомъ рукав. Боль прошла. Вы опять мущина. Филиппъ схватывается на минуту за перила пристани: она не подаётся подъ нимъ. Дома, повертвшись съ секунды дв, принимаютъ прежнее перпендикулярное положеніе. Онъ можетъ видть людей, выглядывающихъ изъ оконъ, прозжающіе экипажи, профессора Спуррьё дущаго на утёсъ съ восемнадцатью молодыми двицами, его ученицами. Долго посл того онъ помнилъ эти нелпыя маленькія подробности съ любопытнымъ упорствомъ.

— Это извстіе, говоритъ Филиппъ:— было не совсмъ неожиданно. Я поздравляю мою кузину. Капитанъ Улькомъ, еслибы я это зналъ наврное, я не помшалъ бы вамъ. Вы, можетъ быть, желаете пригласить меня въ вашъ гостепріимный домъ, мистриссь Пенфольдъ? Но я пригласилъ одного моего пріятеля обдать со мной въ Бедфордской гостинниц и надюсь завтра утромъ ухать въ Лондонъ. Прощайте!

И онъ очень развязно послалъ поцалуй рукой. Кончено! кончено! Онъ далъ ей слово и держалъ его честно, но она этого не сдлала, это она бросила его. И я очень боюсь, что сердце мистера Филиппа забилось отъ удовольствія при мысли, что онъ свободенъ. Онъ встртилъ съ полдюжины знакомыхъ на утёс. Онъ хохоталъ, шутилъ, пожималъ руку, пригласилъ двухъ-трехъ пріятелей обдать самымъ весёлымъ образомъ и услся на лужк недалеко отъ своей гостинницы, и посмивался про-себя, какъ вдругъ что-то уткнулось въ его колна съ жалобнымъ визгомъ.

— Какъ! его ты?

Это маленькая Броуни побжала за нимъ. Бдняжечка! Филиппъ наклонился къ собачк, и между тмъ, какъ та визжитъ, лижетъ ему руки, ласкается, онъ зарыдалъ и освжительный потокъ слёзъ полился изъ глазъ его.

Филиппъ просидлъ въ гостинниц всю ночь, отдавъ особенныя приказанія привратнику говоритъ, что онъ дома, на случай, если придётъ какой-нибудь джентльмэнъ. Онъ имлъ слабую надежду, какъ онъ впослдствіи признавался, что, можетъ быть, какой-нибудь пріятель мистера Улькома явится къ нему отъ имени этого офицера. Онъ имлъ слабую надежду, что, можетъ быть, явиться письмо, объясняющее эту измну — люди имютъ иногда какое-то безумное, болзненное желаніе желаніе получать письма — письма, въ которыхъ не заключается ничего, но которыхъ однако мы… Вы знаете, впрочемъ, каковы эти письма. Не вс ли мы читаемъ эти любовныя письма, которыя, посл любовныхъ ссоръ являются иногда? Мы вс читали ихъ, и какъ многіе изъ насъ писали ихъ! Девять часовъ. Десять. Одиннадцать. Отъ капитана не является секундантовъ, отъ Агнесы не является объясненія. Филиппъ увряетъ, что онъ спалъ прекрасно, но бдная Броуни жалобно провизжала всю ночь. Это была неблаговоспитанная собака, вы не могли бы повсить никакую шляпу на ея носъ.

Мы недавно сравнивали нашу милую Агнесу съ дочерью брамина, кротко отдающую себя на жертву сообразно обычаямъ, употребляемымъ въ ея высокоуважаемой каст. Мы говорили о ней не съ гнвомъ, а съ почтительнымъ огорченіемъ и сочувствіемъ. А если мы сожалемъ о ней, не слдуетъ ли намъ также сожалть о ея высокоуважаемыхъ родителяхъ? Когда знаменитый Брутъ веллъ казнить своихъ дтей, не-уже-ли вы предполагаете, что это было ему пріятно? Вс трое! вс трое страдали отъ этого, сыновья, вроятно, даже боле своего суроваго отца, но это, разумется само собою, что всё тріо было меланхолично. По-крайней-мр, еслибы я былъ поэтъ или музыкальный композиторъ, изображавшій это обстоятельство, я непремнно сдлалъ бы ихъ такими. Сыновья пли бы въ минорномъ тон, отецъ мужественнымъ басомъ, съ акомпаньементомъ духовыхъ инструментовъ, прерываемыхъ приличными рыданіями. Хотя хорошенькую Агнесу ведутъ на казнь, я не думаю, чтобы это было ей пріятно, или чтобы ея родители, принуждённые осудить её на эту трагедію, были счастливы.

Мистриссъ Туисденъ всегда впослдствіи утверждала, что молодой богатый владлецъ Мэнгровскаго замка влюбился въ ея дочь совершенно случайнымъ образомъ. Они не пожертвовали бы своей возлюбленной дочерью за одно богатство. Но когда случилось это печальное фирминское дло, случилось также, что капитанъ Улькомъ влюбился въ милую Агнесу, съ которой онъ встрчался повсюду. Ея негодный кузенъ не хотлъ бывать нигд. Онъ предпочиталъ холостую компанію, эти противныя сигары и вино удовольствіямъ боле утончоннаго общества. Онъ неглижировалъ Агнесой. Его умышленное и частое отсутствіе показывало, какъ мало дорожилъ онъ ею. Будете ли вы осуждать милую двушку за холодность къ человку, который самъ выказалъ къ ней такое равнодушіе?

— Нтъ, моя добрая мистриссъ Кэндоръ, еслибы мистеръ Фирминъ былъ въ десять разъ богаче мистера Улькома, я посовтовала бы моей дочери отказать ему. Отвтственность во всёмъ этомъ и принимаю совершенно на себя и, вмст со мною, отецъ ея и брать.

Такъ говорила впослдствіи мистриссъ Туисденъ въ кружкахъ, гд разнеслись нелпые и отвратительные слухи, будто Туисдены принудили свою дочь обмануть молодого Фирмина для того, чтобы видать её за богатаго квартерона. Но вдь люди мало ли что говорятъ. Еслибы обды Улькома не сдлались гораздо хуже посл его женитьбы, я не сомнваюсь, чти эти непріятные слухи прекратились бы, а онъ и жена его пользовались бы общимъ уваженіемъ и знакомствомъ.

Вы не должны предполагать, какъ мы уже говорили, что милая Агнеса безъ огорченія отказалась отъ своей первой любви. Кашель показывалъ какъ сильно бдная двушка чувствовала своё положеніе, этотъ кашель начался очень скоро посл того, какъ вниманіе мистера Улькома сдлалось значительно и она для этого оставила Лондонъ. Правда, что капитанъ Улькомъ могъ послдовать за нею безъ всякихъ затрудненій, также какъ и Филиппъ, пріхавшій туда, какъ мы видли, и такъ грубо поступившій съ капитаномъ Улькомомъ.

Что папа и мама уговорили миссъ Туисденъ, мы съ женою легко могла вообразить, когда Филиппъ въ гнв и огорченіи, явился къ намъ излить передъ ними чувства своего сердца. Моя жена хранительница мужскихъ секретовъ и неутомимая утшительница. Она знаетъ много грустныхъ исторій, которыхъ мы не въ прав разсказывать.

— Папа и мама приказали, кричитъ Филиппъ: — какъ бы не такъ, мистриссь Пенденнисъ! Эта двушка обманула меня за парки и десятины этого мулата. Я только-что говорилъ вамъ, что я прекрасно спалъ въ ту адскую ночь, когда я съ ней распрощался. Это была ложь, сколько разъ прошолъ я по утёсу, и проходя мимо Горизонтальной Террасы, я услыхалъ мои стихи, которые я напвалъ ей иногда: ‘когда золотистые локоны посеребрятся!’ Вы знаете эти стихи о врности и старости? Она пла ихъ въ ту ночь этому негру, и я слышалъ въ открытое окно, какъ голосъ его говорилъ: ‘браво!’

— Ахъ Филиппъ! это было жестокой говоритъ моя жена, сердечно сожаля о тоск и огорченіи нашего друга: — это прямо было жестоко. Мы понимаемъ ваши чувства. Но подумайте, какое несчастное супружество было бы съ такою особою! Подумайте, еслибы вы навсегда отдали ваше горячее сердце этому бездушному созданію…

— Лора, Лора! не часто ли ты сама предостерегала меня не говорить дурно о другихъ? говоритъ мужъ Лоры.

— Никакъ не могу удержаться иногда! съ пылкостью кричитъ Лора.— Я стараюсь всми силами не говоритъ о моихъ ближнихъ, но суетность этихъ людей оскорбляетъ меня до такой степени, что находиться вмст съ ними свыше моихъ силъ. Они до такой степени связаны условными причинами, до того убждены въ своёмъ собственномъ высокомъ образованіи, что они кажутся мн гораздо противне и пошле самыхъ простыхъ людей, и я уврена, что другъ мистера Филиппа, Сестрица, гораздо благородне его скучной тётки или его надменныхъ кузинъ. Честное слово, когда эта дама высказываетъ свои мысли, знаешь, что она говоритъ, что думаетъ.

Кажется, мистеръ Фирминъ весьма многихъ посвятилъ въ секретъ этой своей любви. Онъ принадлежитъ къ числу такихъ людей, которые не умютъ сохранять своихъ тайнъ, и когда его заднутъ, онъ разревётся такъ громко, что вс его друзья могутъ его слышать. Было замчено, что горести подобныхъ людей продолжаются недолго, да и не было никакой надобности, чтобы сердце Филиппа носило продолжительный трауръ по этому случаю. Онъ, между тмъ, курилъ свои сигары, игралъ на бильярд, воспвалъ псни, разъзжалъ по парку для того, чтобы доставить себ удовольствіе выказать пренебреженіе тётк и кузинамъ, когда продетъ ихъ коляска, или обогнать капитана Улькома или кузена Рингуда, если эти достойные джентльмэны попадутся ему.

Однажды, когда старый лордъ Рингудъ пріхалъ въ Лондонъ, по своему обыкновенію, весною, Филиппъ удостоился сдлать ему визитъ, и о немъ доложили его сіятельству именно въ то время, когда Тальботъ Туисденъ и Рингудъ, сынъ его, прощались съ своимъ благороднымъ родственникомъ. Филиппъ взглянулъ на нихъ съ сверкающими глазами и раздулъ ноздри по своей ухорской привычк, Они, должно быть съ своей стороны порядочно повсили носъ, потому-что милордъ расхохотался надъ ихъ унылымъ видомъ и чрезвычайно забавлялся, когда они проскользнули въ дверь, въ которую Филиппъ побдоносно вошолъ.

— Итакъ, сэръ, у васъ были семейныя непріятности. Слышалъ всё, по-крайней-мр съ ихъ стороны. Вашъ отецъ удостоилъ жениться на моей племянниц, уже имя жену?

— Не имя жены, сэръ, хотя мой любезные родственники очень желали доказать, что у него была уже жена.

— Имъ хотлось вашихъ денегъ. Тридцать тысячъ фунтовъ — не бездлица. По десяти тысячъ на каждаго изъ ихъ дтей, не было бы уже необходимости скряжничать. Дло кончилось между вами и Агнесой? Нелпое было дло, тмъ лучше.

— Да, сэръ, тмъ лучше.

— У нихъ по десяти тысячъ на каждую дочь. Было бы по двадцати, если бы имъ достались ваши деньги. Совершенно естественно желать этого.

— Совершенно.

— Улькомъ, кажется, нчто въ род негра. У него прекрасное имніе здсь, кром этой вест-индской дряни. Человкъ сердитый — такъ мн сказали. Къ счастью, что Агнеса такая хладнокровная женщина, надо же ей какъ-нибудь уживаться съ этимъ грубіяномъ, когда у него такое состояніе. Большое для васъ счастье, что эта женщина увряетъ, что она не была обвнчана съ вашимъ отцомъ. Туисденъ говоритъ, будто докторъ подкупилъ её. Достало ли бы у него денегъ подкупить-то, разв вы прибавили бы своихъ?

— Я не подкупаю людей для ложнаго показанія, милордъ… и если…

— Не хорохорьтесь… Я этого ни говорилъ, это Туисденъ говоритъ — можетъ быть и думаетъ. Когда дло дойдетъ до процесса, люди врятъ всему другъ о друг.

— Я не знаю, что сдлали бы другіе, сэръ. Если бы у меня были чужія деньги, я не былъ бы спокоенъ до-тхъ-поръ, пока ни возвратилъ бы ихъ. Если бы часть наслдства посл моего дда не принадлежала по закону мн — а я нсколько часовъ думалъ это — я отдалъ бы всё законнымъ владльцамъ, то-есть отдалъ бы мой отецъ.

— Какъ, чортъ побери! вы хотите сказать, что нашъ отецъ еще не кончилъ съ вами счотовъ?

Филиппъ немножко покраснлъ.

— Я сдлался совершеннолтнимъ только нсколько мсяцевъ назадъ, сэръ Я не имю никакихъ опасеній. Я получаю дивидендъ довольно акуратно. Одинъ изъ опекуновъ моего дда, генералъ Бэйнисъ, въ Индіи, онъ скоро воротится, намъ не къ чему торопиться.

Ддъ Филиппа по матери, братъ лорда Рингуда, умершій полковникъ Филиппъ Рингудъ, имлъ весьма незначительное состояніе, но жена принесла ему въ приданое шестьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ, которые были укрплены за ихъ дтьми, а опекунами выбраны — мистеръ Бриггсъ, стряпчій, и полковникъ Бэйнисъ ост-индскій офицеръ, другъ семейства мистриссъ Филиппъ Рингудъ, полковникъ Бэйнисъ былъ въ Англіи восемь лтъ назадъ и Филиппъ помнилъ добраго старика, прізжавшаго къ нему въ школу и оставлявшаго ему знаки своей щедрости. Другой опекунъ мистеръ Бриггсъ, юристъ, довольно знаменитый въ провинціи, давно умеръ, оставивъ запутанныя дла. Во время отсутствія опекуновъ и малолтства сына отецъ Филиппа получалъ дивидендъ съ капитала сына и щедро тратилъ его на мальчика. Даже мн кажется, что въ университет и во время путешествія за границу мистеръ Филиппъ тратилъ нсколько боле дохода материнскаго наслдства, получая достаточное содержаніе отъ отца, который просилъ его не стсняться. Докторъ Фирминъ былъ человкъ щедрый, онъ любилъ пышность, любилъ давать торжественные обды, подписывался на разныя благотворительныя дла. Обды и экипажи доктора были образцами въ своемъ род, и я помню съ какимъ искреннимъ уваженіемъ дядя мой, маіоръ, говорилъ о вкус доктора.

— Ни одна герцогини въ Лондон, сэръ, говаривалъ онъ:— не здитъ на такихъ лошадяхъ, какъ мистриссъ Фирминъ. Сэръ Джорджъ Уаррендеръ, сэръ, не могъ дать лучшаго обда, какъ тотъ, за которымъ мы сидли вчера.

— Обдалъ я разъ у него, сэръ, съ другой стороны говаривалъ лордъ Рингудъ:— самохвалъ, сэръ, но и раболпный человкъ, кланялся онъ и льстилъ совершенно нелпымъ образомъ. Эти люди думаютъ будто мы любимъ это, можетъ быть. Даже въ мои лта я люблю лесть — и не ту, что вы называете деликатной, а сильную, сэръ. Я люблю, когда человкъ становится передо мной на колна и цалуетъ мои башмаки. Посл я думаю о немъ, какъ самъ знаю, но я это люблю — это вс любятъ, а Фирминъ на это щедръ. Но вы могли видть, что его хозяйство было очень расточительно. Обды его были превосходны и каждый день — не такъ, какъ ваши, моя добрая Марія, не съ такими винами, какъ у васъ, Туисденъ, которыхъ я ужь никакъ не могу взять въ ротъ, если не пришлю своихъ винъ. Даже я у себя не всегда даю такія вина, наши давалъ Фирминъ. Самъ я пью лучшія, разумется, и даю нкоторымъ знатокамъ, но ужь, конечно, не дамъ ихъ всякому, кто у меня бываетъ на охотничьихъ обдахъ, или двочкамъ и мальчикамъ, которые танцуютъ на моихъ балахъ.

— Да, обды мистера Фирмина были очень хороши — да хорошо и кончились! сказала со вздохомъ мистриссъ Туисденъ.

— Не въ этомъ вопросъ, я только говорю о томъ, что у него подавалось за столомъ, а это было очень хорошо. И я такъ думаю, что этотъ человкъ будетъ давать хорошіе обды гд бы онъ ни быль.

Я имлъ счастье присутствовать на одномъ изъ этихъ пиршествъ, гд былъ также и лордъ Рингудъ, и гд я встртилъ опекуна Филиппа, генерала Бэйниса, только-что пріхавшаго изъ Индіи. Я помню теперь малйшія подробности маленькаго обда — блескъ стараго серебра, которымъ докторъ гордился, и комфортъ, чтобы не сказать пышность, угощенія. Генералъ, кажется, очень полюбилъ Филиппа, ддъ котораго былъ его искреннимъ другомъ и товарищемъ по оружію. Онъ находилъ въ лиц Филиппа Фирмина нкоторое сходство съ Филиппомъ Рингудомъ.

— Не-уже-ли? заворчалъ лордъ Рингудъ.

— Вы не капельки на него не похожи, сказалъ прямодушный генералъ.— Я никогда не видалъ человка съ боле красивымъ и открытымъ лицомъ, какъ Филиппъ Рингудъ.

— А я не вижу ни малйшаго сходства въ этомъ молодомъ человк съ моимъ братомъ.

— Вотъ этому хересу столько же лтъ какъ этому вку, шепчетъ хозяинъ:— это той, самый, который принцъ-регентъ такъ любилъ на обдахъ лорда-мэра, двадцать-пятъ лтъ тому назадъ.

— Я не зналъ никогда никакого толка въ винахъ, я всегда пью ликеры и пуншъ. Что вы платите за этотъ хересъ, докторъ?

Докторъ вздохнулъ.

— Пейте его, но не спрашивайте меня о цн. Мн не хочется говорить что я даю за него.

— Вамъ не къ чему скупиться, докторъ, весело вскричалъ генералъ:— у васъ только одинъ сынъ, у котораго свое собственное состояніе, какъ мн извстно. Вы не промотали его, мистеръ Филиппъ?

— Я боюсь, сэръ, что я издерживалъ нсколько боле дохода въ послдніе три года, но батюшка помогалъ мн.

— Издерживалъ боле девятисотъ фунтовъ въ годъ! Честное слово! Когда я былъ поручикомъ, мои родные давали мн по пятидесяти фунтовъ въ годъ и я никогда не былъ долженъ ни одного шиллинга! Куда теперь стремится молодёжь?

— Если доктора пьютъ хересъ принца-регента по десяти гиней за дюжину, чего вы можете ожидать отъ ихъ сыновей, генералъ Бэйнисъ? заворчалъ милордъ.

— Отецъ мой угощаетъ васъ самымъ лучшимъ своимъ виномъ, милордъ, весело сказалъ Филиппъ: — если вы знаете вино еще лучше этого, онъ достанетъ его для васъ. Si non his utere mecum! Пожалуйста передайте мн этотъ графинъ, Пенъ!

Мн показались, что милорду довольно понравилась смлость молодого человка, и теперь, какъ я припоминаю, нашъ хозяинъ былъ намъ-то особенно молчаливъ и озабоченъ, онъ и безъ того уже всегда имвшій такое тревожное и грустное лицо.

Знаменитый хересъ раза три или четыре обошолъ вокругъ стола, когда Брэйсъ вошолъ съ письмомъ на серебряномъ поднос. Мы съ Филиппомъ лукаво переглянулись. Докторъ часто получалъ письма, когда угощалъ своихъ друзей, его паціенты имли привычку заболвать совсмъ некстати.

— Великій Боже! вскричалъ докторъ, прочтя депешу:— это была телеграфическая депеша,— Бдный герцогъ!

— Какой герцогъ? спросилъ угрюмый лордъ Рингудъ.

— Мой покровитель и другъ — великій герцогъ Грёнингенскій, заболлъ сегодня утромъ въ одиннадцать часовъ въ Поцендорф! Онъ прислалъ за мною. Я общалъ явиться къ нему, когда я ни понадобился бы ему. Я долженъ хать! Я могу еще поспть на вечерній поздъ. Генералъ, наше посщеніе въ Сити надо отложить до моего возвращенія. Приготовьте чемоданъ, Брэйсъ, позовите извощика. Филиппъ займётъ моихъ друзей. Любезный лордъ, вы позволите старому доктору оставить васъ для стараго паціента? Я напишу изъ Грёнингена. Я буду тамъ въ пятницу утромъ. Прощайте, господа. Брэйсъ, еще бутылку этого хереса! Пожалуйста, не позволяйте никому вставать! Богъ съ тобою, Филиппъ, мой милый!

И съ этими словами докторъ всталъ, взялъ сына за руку, а другую руку ласково положилъ на плечо молодого человка. Потомъ поклонился гостямъ — это былъ одинъ изъ тхъ граціозныхъ поклоновъ, которыми онъ славился. Я и теперь еще вижу грустную улыбку на его лиц, свтъ отъ подсвчника, стоявшаго на стол, освщающій его гладкій лобъ, и бросающій глубокую тнь на его щоки отъ его густыхъ бровей.

Отъздъ былъ нсколько неожиданный и, разумется набросилъ какой-то мракъ на всё общество.

— Я веллъ моей карет пріхать въ десять часовъ — и долженъ теперь сидть здсь. Проклятую жизнь ведутъ доктора! должны таскаться во всякое время дня и ночи! Получаютъ за то плату! Должны хать! ворчалъ лордъ Рингудъ.

— Больные рады, когда могутъ имть ихъ, милордъ. Мн кажется, я слышали, что когда вы были въ Райд…

Милордъ вздрогнулъ, какъ-будто его облили холодной водой, а потомъ бросилъ на Филиппа довольно дружелюбный взглядъ.

— Онъ лечилъ меня отъ подагры — такъ. И лечилъ очень хорошо! сказалъ милордъ.— Смльчакъ этотъ мальчикъ, прошепталъ онъ довольно слышно, а потомъ началъ разговаривать съ генераломъ Бэйнисомъ о его компаніяхъ и о его знакомств съ своимъ братомъ, ддомъ Филиппа.

Генералъ не любилъ хвастаться своими воинскими подвигами, но громко расхваливалъ своего стараго товарища. Филиппу было пріятно слышать, что о его дд говорятъ такъ хорошо. Генералъ также зналъ отца доктора Фирмина, который служилъ полковникомъ въ знаменитой старой арміи Веллингтона.

— Отчаянный молодецъ былъ этотъ человкъ! сказалъ добрый генералъ. — Вашъ отецъ очень на него похожъ, и вы смахиваете на него иногда. Но вы очень напоминаете мн Филиппа Рингуда, и вы не можете походить на лучшаго человка.

— А! сказалъ милордъ.

Между нимъ и его братомъ были несогласія, но онъ, можетъ быть думалъ о тхъ дняхъ, когда они были друзьями. Лордъ Рингудъ потомъ любезно спросилъ: въ Лондон ли останется генералъ Бэйнисъ? Но генералъ пріхалъ только по этому длу, которое теперь надо отложить. Онъ былъ слишкомъ бденъ, чтобы жить въ Лондон, онъ долженъ быль отыскать какую-нибудь деревню, гд онъ могъ бы жить дёшево съ своими шестерыми дтьми.

— Три мальчика у меня въ школ да одинъ въ университет, мистеръ Филиппъ — вы знаете чего это должно стоить, хотя, слава Богу, мой студентъ не тратитъ по девятисотъ фунтовъ въ годъ. Девятьсотъ! Куда бы намъ дваться, еслибы онъ тратилъ столько?

Въ самомъ дл, дни набобовъ давно истекли и генералъ воротился на свою родину съ весьма малыми средствами для содержанія большого семейства.

Когда пріхала карета милорда, онъ отправился и другіе гости тоже простились. Генералъ остался и мы трое болтали за сигарами въ комнат Филиппа. Этотъ вечеръ походилъ на сотню вечеровъ, проведённыхъ мною тамъ, а какъ хорошо я его помню! Мы говорили и о будущихъ надеждахъ Филиппа, и онъ сообщилъ свои намренія намъ по-своему, по-барски. Практиковать въ адвокатур — нтъ! отвчалъ онъ въ отвтъ на вопросы генерала Бэйниса въ этомъ онъ не очень большія выгоды пріобрлъ бы, если бы даже онъ былъ бденъ, но у него были свои собственныя деньги и отцовскія, и онъ удостоилъ сказать, что, можетъ быть, попробуетъ вступить въ Парламентъ, если представится случай.

— Вотъ мальчикъ, родился съ серебряной ложкой во рту, сказалъ генералъ, когда мы ушли вмст. — Богатъ самъ-по-себ, да получитъ богатство и въ наслдство.

Разставшись въ старымъ генераломъ у его скромной квартиры, близь его клуба, я отправился домой, вовсе не думая, чтобы сигара, пепелъ которой я стряхнулъ въ комнат Филиппа, была послднею сигарою, какую мн пришлось выкурить тамъ. Табакъ былъ выкуривъ, вино было выпито. Когда эти дверь затворилась за мною, она затворилась въ послдній разъ — по-крайней-мр какъ для гостя и друга доктора Фирмина и Филиппа. а часто прохожу теперь мимо этого дома. Моя юность возвращается ко мн, когда я гляжу на эти блестящія окна, я вижу себя мальчикомъ, а Филиппа ребёнкомъ, я вижу его блокурую мать, вижу его отца, гостепріимнаго, меланхолическаго, великолпнаго. Я жалю что я не могъ помочь ему, и жалю, что онъ не занималъ у меня денегъ, онъ никогда не занималъ, онъ часто давалъ мн своихъ денегъ. Я не видалъ его съ того самаго вечера когда его дверь затворилась за нимъ.

На другой день посл отъзда доктора, когда я завтракалъ съ своимъ семействомъ, я получилъ слдующее письмо:

‘Любезный Пенденнисъ,

‘Еслибы я могъ видть васъ наедин во вторникъ вечеромъ, я можетъ быть предупредилъ бы васъ о несчастьи, угрожавшемъ моему дому. Однако для что? Для того ли, чтобы вы узнали за нсколько недли, за нсколько часовъ то, что всмъ будетъ извстно завтра? Ни вы, ни я, ни тотъ, кого мы оба любимъ, не были бы счастливе, узнавъ о моемъ несчастіи нсколькими часами ране. Черезъ двадцать-четыре часа въ каждомъ клуб въ Лондон будутъ говорить объ отъзд знаменитаго доктора Фирмина — богатаго доктора Фирмина, еще нсколько мсяцевъ и (я имю серьёзныя и секретныя причины думать) мн достался бы наслдственный титулъ, но сэръ Джорджъ Фирминъ былъ бы банкротомъ, а сынъ его сэръ Филиппъ — нищимъ. Можетъ быть мысль объ этой почести была одною изъ причинъ, побудившихъ меня осудить себя на изгнаніе ран, чмъ я сдлалъ бы эти въ другомъ случа.

‘Джорджъ Фирминъ, уважаемый, богатый докторъ, а сынъ его нищій! Я вижу, васъ изумляетъ это извстіе. Вы спрашиваете себя, какъ при большой практик и безъ огромныхъ издержекъ, подобное разореніе могло сдлаться со мною — съ нимъ? Точно будто въ послдніе годы судьба ршилась объявить войну Джорджу Бранду Фирмину, а кто можетъ бороться противъ судьбы? Меня вообще находятъ человкомъ съ здравымъ смысломъ. Я пустился на торговыя спекуляціи, общавшія врный успхъ. Всё, до чего я прикасался, разрушалось, и почти безъ копейки, почти престарлый изгнанникъ изъ моей родины, я ищу другую страну, гд, я не отчаяваюсь — я даже твердо врю, я буду въ состояніи поправить моё состояніе! Мой родъ никогда не имлъ недостатка въ мужеств, и Филиппъ, и отецъ Филиппа должны употребить всё своё мужество, чтобы быть въ состояніи встртить мрачная времена, угрожающія имъ.

‘Есть одинъ человкъ, я признаюсь вамъ, съ которымъ я не могу, я не долженъ встртиться. Генёралъ Бэйнисъ пріхалъ изъ Индіи съ весьма небольшимъ состояніемъ, я боюсь, да и оно подвергнуто опасности его неблагоразуміемъ и моимъ жестокимъ неожиданнымъ несчастьемъ. Мн не нужно говорить вамъ, что всё моё состояніе принадлежало бы моему сыну. Завщаніе моё, написанное давно, вы найдёте въ черепаховомъ бюро, которое стоитъ въ консультаціонной комнат подъ картиною, изображающею Авраама, приносящаго въ жертву Исаака. Въ этомъ завщаніи вы увидите, что всё, кром пожизненной пенсіи старымъ и достойнымъ слугамъ и небольшой суммы, отказанной превосходной и врной женщин, которую я оскорбилъ — всё моё состояніе, которое когда-то было значительно, отказано моему сыну.

‘Теперь у меня мене чмъ ничего, и вмст съ моимъ состояніемъ я разорилъ и Филиппово. Какъ человкъ дловой, генералъ Бэйнисъ, старый товарищъ по оружію полковника Рингуда, былъ виновно небреженъ, а я — увы! я долженъ признаться въ этомъ — я обманулъ его, Оставшись единственнымъ опекуномъ (другой опекунъ имнія мистриссъ Филиппъ Рингудъ былъ безсовстный стряпчій, давно умершій), генералъ Бэйнисъ подписалъ бумагу, дававшую право, какъ онъ воображалъ, моимъ банкирамъ получать дивидендъ Филиппа, но на самомъ дл дававшую мн право располагать капиталомъ. Клянусь честью человка, джентльмэна, отца, Пенденнисъ, я надялся возвратить этотъ капиталъ! Я взялъ его, я употребилъ на на спекуляціи, съ которыми онъ исчезъ съ моимъ собственнымъ состояніемъ въ десять разъ больше этой суммы. Съ величайшимъ затрудненіемъ для меня, мой бдный мальчикъ получалъ свой дивидендъ, и онъ по-крайней-мр никогда не зналъ до-сихъ поръ что значить нужда и безпокойство. Нужда? безпокойство? Дай Богъ, чтобы онъ никогда не испыталъ тоски, безсонныхъ ночей и мучительной тревоги, которыя преслдовали меня! Какъ вы думаете, будутъ ли преслдовать меня горе и угрызеніе тамъ, куда отправляюсь я? Они не оставятъ меня до-тхъ-поръ, пока я не возвращусь на родину — а я возвращусь, сердце говоритъ мн это — до-тхъ-поръ, пока я не расплачусь съ генераломъ Бэйнисомъ, который остается долженъ Филиппу по милости своей неосторожности и моей неумолимой нужди, а моё сердце — сердце заблуждающагося, но нжнаго отца говоритъ мн, что сынъ мой не будетъ разоренъ моимъ несчастіемъ.

‘Я сознаюсь, между нами, что эта болзнь Грёнингенскаго великаго герцога была предлогомъ, придуманнымъ мною. Вы скоро услышите обо мн изъ того мста, куда я ршился направить мои шаги. Я положилъ 100 ф. с. на имя Филиппа у его банкировъ. Я взялъ съ собою немногимъ больше этой суммы. Унылый, однако исполненный надежды, поступивъ дурно, но ршившись загладить это, я клянусь, что прежде чмъ я умру, мой бдный сынъ не будетъ краснть, что носить имя

‘ДЖОРДЖА БРАНДА ФИРМИНА’

Прощай, милый Филиппъ! Твой старый другъ разскажетъ теб о моихъ несчастьяхъ. Въ слдующемъ письм я увдомлю тебя куда адресовать твои письма, и гд бы ни былъ я, какія несчастія ни тяготили бы меня, думай обо мн всегда какъ о твоемъ нжномъ

‘ОТЦ.’

Едва я прочолъ это ужасное письмо, какъ Филиппъ Фирминъ самъ вошолъ къ намъ въ столовую съ разстроеннымъ видомъ.

Глава XV.

САМАРИТЯНЕ.

Дти подбжали къ своему пріятелю съ распростертыми ручками и съ улыбкой привтствія. Филиппъ погладилъ ихъ по голов и слъ съ весьма печальнымъ лицомъ за нашъ семейный столъ.

— Ахъ, друзья! сказалъ онъ: — вы знаете всё!

— Да, знаемъ, отвчала грустно Лора, которая всегда сострадала несчастьямъ другихъ.

— Какъ! это ужь разнеслось по городу? спросилъ бдный Филиппъ,

— Мы получили письмо отъ вашего отца сегодня.

Мы принесли ему письмо и показали особенную, ласковую приписку къ нему.

— Его послдняя мысль была къ вамъ, Филиппъ! вскричала Лора:— посмотрите на эти послднія добрыя слова!

Филиппъ покачалъ головою.

— Не все неправда, что тутъ написано, но не всё и правда.

И Филиппъ Фирминъ огорчилъ насъ извстіемъ, которое онъ сообщилъ намъ. Въ Старую Паррскую улицу явились уже сотни кредиторовъ. Передъ отъздомъ докторъ забралъ значительныя суммы отъ тхъ опасныхъ капиталистовъ, къ которымъ онъ послднее время прибгалъ. У нихъ было безчисленное множество недавно подписанныхъ векселей, по которымъ отчаянный человкъ набралъ денегъ. Онъ уврялъ, будто раздлился поровну съ Филиппомъ, но себ онъ взялъ большую часть, а Филиппу оставилъ двсти фунтовъ изъ его собственныхъ денегъ. Всё остальное исчезло. Капиталъ Филиппа былъ проданъ. Отецъ его обманомъ воспользовался подписью опекуна, и Филиппъ Фирминъ, слывшій такимъ богатымъ, сидлъ нищимъ въ моей комнат. Къ счастью, у него было мало, и то ничтожныхъ долговъ. Ну, онъ долженъ работать. Молодой человкъ, разорившійся въ двадцать-два года, съ двумя стами ф. с. въ карман, врядъ ли понимаетъ, что онъ разорёнъ. Онъ продастъ лошадей — наймётъ квартиру — у него есть чмъ прожить годъ. Мы даже давно не видали Филиппа въ такомъ бодромъ расположеніи духа.

— Теперь у меня спала тягость съ души, сказалъ намъ Филиппъ. — Самъ не понимая зачмъ и почему, я давно уже ждалъ этого. На лиц моего бднаго отца было написано разореніе, а когда эти полицейскіе явились вчера въ Старую Паррскую улицу, мн казалось будто я зналъ ихъ прежде. Я видлъ во сн ихъ птичьи клювы.

— Этотъ несчастный генералъ Бэйнисъ, принимая на себя опеку надъ имніемъ вашей матери, принялъ вмст съ нею и всю отвтственность. Если часовой заснётъ на своимъ посту, онъ долженъ быть наказанъ, сказалъ очень строго мистеръ Пенденнисъ.

— Великій Боже! не-уже-ли вы хотите, чтобы я разорилъ старика съ такимъ большимъ семействомъ? вскричалъ Филиппъ.

— Нтъ, я не думаю, чтобы Филиппъ это сдлалъ, сказала моя жена и на лиц ея выразилось удовольствіе.

— Тотъ, это принимаетъ на себя обязанность, долженъ исполнять её, моя милая! вскричалъ хозяинъ дома.

— Такъ я долженъ заставить старика поплатиться за вину моего отца? Если я это сдлаю, пусть же я умру съ голода! закричалъ Филиппъ.

— Итакъ, эта бдная Сестрица понапрасну принесла жертву, сказала мн посл со вздохомъ моя жена.— А отецъ… о Эртёръ! не могу теб сказать, какъ былъ для меня противенъ этотъ человкъ. Въ нёмъ было что-то ужасное, а обращеніе его съ женщинами… о!…

— Если бы дулъ холодный сквозной втеръ, моя милая, ты не могла бы боле задрожать.

— Онъ былъ препротивный, я знаю, что Филиппу теперь будетъ гораздо лучше, когда онъ ухалъ.

Женщины часто очень легко смотрятъ на разореніе. Дайте имъ только возлюбленные предметы и — бдность кажется имъ ничтожнымъ горемъ. А Филиппъ даже сталъ веселе, чмъ въ прошлые годы. Побгъ доктора не мало возбудилъ толковъ въ клубахъ. Теперь, когда онъ ухалъ, многіе видятъ, что имъ давно было извстно его разореніе, что они всегда знали, что такъ кончиться должно. Объ этомъ дл разговариваютъ, толкуютъ, преувеличиваютъ, какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ. Это составило толковъ на цлую недлю. Но всмъ было извстно, что бдный Филиппъ самый значительный кредиторъ своего отца, и вс смотрли на молодого человка довольно дружелюбными глазами, когда онъ явился въ свой клубъ посл своей бды съ пылающими щеками, съ мучительнымъ чувствомъ стыда, воображая, что вс будутъ избгать его какъ сына бглеца.

Нтъ, свтъ очень мало обратилъ вниманія на его несчастье. Двое трое старыхъ знакомыхъ даже стали ласкове къ нему, чмъ прежде. Нкоторые говорятъ, что его разореніе м необходимость работать принесутъ ему пользу. Только очень-очень немногіе избгаютъ его и длаютъ видъ будто не примчаютъ, когда онъ приходитъ мимо. Между этими холодными физіономіями, вы, разумется, узнаете лица всей Туисденской семьи. Три статуи, съ мраморными глазами, не могли казаться каменне тётушки Туисденъ и ея двухъ дочерей, когда он дутъ въ своей величественной коляск мимо Филиппа. Мущины краснютъ, когда видятъ его, а дяд Туисдену кажется немножко поздно начинать краснть.

— Чортъ его побери! Разумется, онъ придётъ за деньгами. Даукинсъ, помни, что меня нтъ дома, когда придётъ молодой мистеръ Фирминъ.

Такъ говорилъ лордъ Рингудъ. Ахъ! путешественники находятъ и самаритянъ и левитовъ на своёмъ трудномъ жизненномъ пути! Филиппъ разсказывалъ намъ съ большимъ юморомъ о встрч своей съ своимъ кузеномъ Рингудомъ Туисденомъ въ клуб. Туисденъ забавлялся съ нкоторыми молодыми писарями, своими товарищами, по когда Филиппъ подошолъ, свирпо нахмуривъ брови и съ своимъ побдоноснымъ видомъ, тотъ струсилъ и бжалъ. И неудивительно.

— Не-уже-ли вы думаете, говорилъ Туисденъ:— что я соглашусь сидть въ одной комнат съ этимъ негодяемъ посл того, какъ онъ поступилъ съ моимъ семействомъ? Нтъ, сэръ!

Итакъ, дверь въ Бонашской улиц уже не открывалась боле для Филиппа Фирмина.

Но дверь въ Бонашской улиц охотно открывалась для другого джентльмэна. Великолпная лошадь, запряженная въ кабріолетъ, подъзжаетъ къ этой двери каждый день. Пара лакированныхъ сапогъ выпрыгиваетъ изъ кабріолета и бжитъ по широкой лстниц, на верху которой кто-то ждётъ съ улыбкой привтствія — съ тою же самою улыбкою, на томъ же самомъ диван — та же самая мама пишетъ письмо за своимъ столомъ. Прелестные букеты изъ Ковентгардена украшаютъ комнату. Черезъ полчаса мама выходитъ поговорить съ ключницей, vous comprenez? Нтъ ничего особенно новаго подъ луною. Захотли ли бы вы, по совсти — вы, готовые считать поведеніе миссъ Агнесы Туисденъ бездушнымъ — захотли ли бы вы, чтобы она выплакала свои хорошенькіе глазки о молодомъ человк, который не очень её любилъ, котораго она сама не очень любила и который теперь_} сверхъ того, нищій съ разореннымъ и обезславленнымъ отцомъ, и сомнительнаго происхожденія? Какая нелпость!

Когда, тснимый превосходнымъ числомъ непріятеля, полководецъ принуждёнъ отступить, мы любимъ, чтобы онъ выказалъ своё искусство, унеся съ собой свои ружья, пушки, казну и лагерныя принадлежности. Докторъ Фирминъ, побитый фортуною и принуждённый бжать, выказалъ превосходное искусство и хладнокровіе въ своёмъ побг и оставилъ весьма небольшую добычу въ рукахъ побдоноснаго врага. Вина его славились между нашими эпикурейцами, съ которыми онъ обдалъ: онъ любилъ похвастаться какъ достойный bon vivant, знающій цну разговора о вин посл обда, о количеств рдкаго вина, которое у него хранилось въ запас, но когда дло дошло до продажи его имущества, нашлись только пустыя бутылки, и я боюсь что нкоторые безсовстные кредиторы нашли въ нихъ скверное вино, которое выдавали публик за настоящій и заботливо набранный запасъ извстнаго знатока. Извстіе объ этомъ безчестномъ поступк дошло до доктора Фирмина въ его убжищ, и онъ высказалъ въ своёмъ письм великодушное и мужественное негодованіе на то, какъ кредиторы запятнали его честное имя и репутацію bon vivant. У него было дурное вино! Какой стыдъ! Онъ покупалъ у самыхъ лучшихъ виноторговцевъ, и платилъ или, лучше сказать, бралъ въ долгъ за самую дорогую цну, потому что въ послдніе годы докторъ совсмъ не платилъ по счотамъ. Фирминъ отретировался, мы не скажемъ, съ воинскими почестями, но наивозможно мене повреждённый пораженіемъ. Въ дом у него не осталось ничего порядочнаго. Другъ дома и Филиппа купилъ за нсколько гиней портретъ его матери, а собственный портретъ доктора, я боюсь, былъ проданъ только за нсколько шиллинговъ и среди хохота жидовъ. Мы говорили вполголоса, невинно думая, что дти не обращали вниманія на нашъ разговоръ. Но вдругъ мистеръ Пенденнисъ-младшій, который всегда былъ пріятелемъ Филиппа, сказалъ:

— Филиппъ, если вы ужь такъ очень бдны, стало быть вы голодны конечно. Возьмите же мой кусокъ хлба съ ветчиной. Я не хочу его, мама, прибавилъ онъ:— и ты знаешь, Филиппъ часто давалъ мн разныя разности.

Филиппъ наклонился и поцаловалъ этого добраго маленькаго самаритянина.

— Я не голоденъ, Эрти, сказалъ онъ:— и я не не бденъ, чтобы у меня не нашлось — посмотри — славнаго новаго шиллинга для Эрти!

— О Филиппъ, Филиппъ! кричитъ мама.

— Не бери денегъ, Эртеръ! кричитъ папа.

И мальчикъ съ плачевнымъ лицомъ, но съ мужественнымъ сердцемъ приготовился отдать назадъ монету.

— Онъ совсмъ новенькій, и очень хорошенькій, но я его не возьму, Филиппъ, благодарствуйте, сказалъ онъ очень покраснвъ.

— Если онъ не возьмётъ, я клянусь, что отдамъ этотъ шиллингъ извощику, сказалъ Филиппъ.

— Вы держали извощика всё это время? О Филиппъ, Филиппъ! опять закричала экономная мама.

— Потеря времени — потеря денегъ, милая мистриссъ Пенденнисъ, сказалъ Филиппъ очень серьёзно. — Мн нужно быть во многихъ мстахъ. Когда я разорюсь совсмъ, вы увидите, какимъ я сдлаюсь скрягой! Я долженъ хать къ мистриссъ Брандонъ, которая будетъ очень безпокоиться, бдняжка, пока не узнаетъ всего.

— О Филиппъ! мн бы такъ хотлось похать съ вами! вскричала Лора. — Пожалуйста засвидтельствуйте ей ваше уваженіе.

— Merci! сказалъ молодой человкъ и схватилъ ручку мистриссъ Пенденнисъ въ свою большую руку. — Я передамъ ей ваше порученіе, Лора, J’aime qu’on l’aime, savez-vous?

— Это значитъ, я люблю тхъ, кто любитъ её! вскричала маленькая Лора: — но я не знаю, замтила посл эта маленькая особа своему родителю и повренному: — люблю ли я, чтобы вс любили мою мама, то-есть, я не люблю, чтобы она любила ихъ, папа — только вы можете, папа, и Этель можетъ, и Эртёръ можетъ, и, я думаю Филиппъ можетъ теперь, когда онъ бденъ и совсмъ, совсмъ одинъ — и мы буденъ заботиться о нёмъ, будемъ? И мн кажется, я куплю ему что-нибудь на мои деньги, которыя мн дала тётушка Этель.

— А я отдамъ ему мои деньги! закричалъ мальчикъ.

— А я дамъ ему мои… мои…

Но пересказывать ли всё, что нжныя губки болтали въ своей безискусственной доброт? Но нжныя слова любви и состраданія наполнили сердце матери радостью и признательностью.

Мистриссъ Пенденнисъ взяла съ Филиппа слово пріхать обдать и не брать извощика — это слово мистеру Фирмину не трудно было сдержать, потому что ему стоило сдлать только нсколько сотъ ярдовъ изъ своего клуба черезъ паркъ, и я долженъ сказать, что моя жена, особенно позаботилась о нашемъ обд въ этотъ день, приготовивъ для Филиппа блюда, которыя онъ любилъ.

Я уже прежде описывалъ нашего друга и его шумную, пылкую, великодушную натуру. Когда Филиппъ былъ растроганъ, онъ всмъ на свт показывалъ своё волненіе. Когда онъ былъ сердитъ, вс его враги были мошенники и негодяи. Онъ клялся, что не будетъ щадить ихъ и желалъ, чтобы вс его знакомые участвовали въ его гнв. Какимъ образомъ такой откровенный сынъ могъ имть такого скрытнаго отца? Наврно вы видли, что очень хорошо воспитанные молодыя люди были дтьми пошлыхъ и необразованныхъ родителей, что хвастливый отецъ имлъ молчаливаго сына, смлая мать — скромную дочь. Другъ нашъ не Амадисъ и не сэръ Чарльзъ Грандисонъ, и я нисколько не выставляю его человкомъ, которому слдуетъ подражать, но я стараюсь изобразить его врно, какъ природа создала его: какимъ природа создала его, такимъ онъ и былъ.

Ну, я опять долженъ сказать, что Филиппъ, кричалъ о своёмъ гор, хохоталъ во всё горло, былъ расточителенъ на похвалы, на восторгъ къ своимъ друзьямъ и на презрніе къ своимъ врагамъ, онъ не былъ справедливымъ человкомъ, но и встрчалъ людей справедливе его, но вполовину не столь честныхъ, конечно, онъ не былъ человкомъ безукоризненнымъ, хотя я знаю людей лучше его, которые вовсе не такъ добры. Такъ, я полагаю, думаетъ моя жена, а то зачмъ бы ей такъ любить его? Когда Филиппъ пришолъ обдать къ намъ въ первый день своего разоренія, лицо его сіяло счастьемъ: онъ смялся, прыгалъ, ласкалъ дтей, то бралъ ихъ на колна, то вскидывалъ малютку до потолка, то вскакивалъ на диванъ, то здилъ верхомъ на стул. Что же касается обда, то аппетитъ у Филя всегда былъ прекрасный, но въ этотъ день едва ли людодъ могъ страшне работать вилкой и ножомъ.

— Я обдаю за сегодня и за завтра тоже, я не могу ожидать каждый день такого прекраснаго обда. Какъ хорошо это бордоское! Можно мн завернуть его въ бумагу и унести домой?

Дти громко расхохоталась при этой чудесной иде унести домой вино въ бумаг. И дти и благоразумные люди не всегда смются самымъ острымъ шуткамъ.

Когда мы остались втроёмъ, освободившись отъ слугъ и дтей, нашъ другъ разсказалъ намъ причину своей весёлости.

— Ей-богу, божился онъ: — стоятъ разориться для того, чтобы встртить такихъ добрыхъ людей. Моя милая, добрая Дора — тутъ онъ вытеръ глаза платкомъ — я насилу удержался утромъ, чтобы не сжать васъ въ своихъ объятіяхъ, вы были такъ великодушны и — и такъ добры, такъ нжны, такъ ласковы ей-богу. Оставивъ васъ, куда, вы думаете, и похалъ?

— Мн кажется я могу угадать, Филиппъ, сказала Лира,

— Ну, разумется, я похалъ къ ней, продолжалъ Филиппъ.— Я думаю, что лучше её у меня нтъ друга на свт. Старика не было дома и я разсказалъ ей всё, что случилось. Что, вы думаете, сдлала она? Она сказала, что ждала меня и приготовила комнатку съ прехорошенькой кроватью наверху, такъ опрятно и красиво все тамъ убрано, и просила и умоляла, чтобы я перехалъ къ ней. Я общалъ, чтобы сдлать ей удовольствіе. Потомъ она повела меня въ свою комнату, бросилась къ комоду, отворила его и вынула двадцать-три фунта изъ… изъ чайницы! и сказала: ‘вотъ, Филиппъ!…’ какой я дуракъ!

Тутъ ораторъ прервалъ свою рчь.

Глава XVI.

ВЪ КОТОРОЙ ФИЛИППЪ ПОКАЗЫВАЕТЪ СВОЮ БОДРОСТЬ.

Когда бдная Сестрица предложила свою лепту, свое всё Филиппу, наврно между ними произошли разная сантиментальныя объясненія, которыхъ разсказывать не стоитъ. Безъ сомннія, она желала въ эту минуту отдать ему не только золото, которое она копила на чорный день, но и ложки и мебель и вс цнныя вещи въ дом. Сдлать добрый поступокъ, выказать своё самопожертвованіе — разв это не самыя драгоцнныя привилегіи женской нжности? Филиппъ остановилъ энтузіазмъ своего маленькаго друга. Онъ показалъ ей кошелёкъ полный деньгами, при вид котораго бдняжка нсколько разочаровалась. Онъ преувеличилъ цнность своихъ лошадей, которыя, по разсчоту Филиппа, должны были доставить ему по-крайней-мр двумя стами ф. с. боле того, что было уже у него въ рукахъ, и Сестрица принуждена была сознаться, что владлецъ подобной суммы не имлъ необходимости отчаяваться. Она сама никогда въ жизни не имла и половины этой суммы. Ея доброе предложеніе поселиться въ ея дом онъ съ признательностью согласился принимать иногда. Ну, въ этомъ было маленькое утшеніе. Въ одинъ мигъ дятельная хозяйка мысленно убирала уже его комнату, цвты на камин, зеркало — отецъ ея могъ обойтись и съ маленькимъ зеркальцомъ, потому-что теперь всегда его брилъ цирюльникъ — стёганое одяло, которое сшила она сама… мало ли еще что придумала она, и я боюсь, что, при мысли видть Филиппа своимъ жильцомъ это маленькое созданьице такъ же сумасбродно сдлалось счастливо, какъ мы сейчасъ видли Филиппа.

Да, Филиппъ будетъ приходить къ Сестриц иногда, по субботамъ, напримръ, а по воскресеньямъ они будутъ ходить въ церковь.

— Но знаете, сказалъ Филь:— теперь я долженъ посвятить всю свою энергію моимъ занятіямъ — рано вставать.

— Не утомляйте своихъ глазъ, милый, замтилъ нжный, благоразумный другъ Филиппа.

— Занятіями шутить нельзя, продолжалъ Филиппъ съ ужасной серьёзностью.

Въ этотъ день Сестрица вынула даже бутылку вина изъ какого-то уголка, угостила Филиппа обдомъ, такъ что въ этотъ первый день своего разоренія онъ, вмсто того, чтобы умереть съ голода, даже пообдалъ два раза.

Каролина согласилась оставить у себя свои деньги, посл торжественнаго общанія Филиппа, что она будетъ его банкиромъ, когда встртится надобность. Она спрятала мшочекъ съ золотомъ для своего любимца. Наврно она экономничала на своихъ обдахъ, чтобы накопить побольше, и заставила капитана ворчать. Если вы не любите безотчетныхъ привязанностей такого рода, а только желаете, чтобы женщины любили насъ по заслугамъ, я вашъ покорнйшій слуга.

Филиппъ ршилъ самъ про-себя, что онъ будетъ жить въ той квартир въ Темпл, гд мы встртились съ нимъ. Ванъ Джонъ, спортсмэнъ, ршился по особеннымъ причинамъ удалиться изъ Лондона и мистеръ Фирминъ занялъ его спальную. Меблировать спальную холостяка недорого стоитъ, но мистеръ Филиппъ былъ слишкомъ добродушенъ, чтобы торговаться насчотъ цны кровати и шкаповъ Ванъ Джона, и великодушно записалъ за нихъ вдвое. Онъ и мистеръ Кассиди раздлили комнаты поровну. Ахъ! счастливыя комнаты, свтлыя комнаты, комнаты близь небесъ, вспоминать о васъ значитъ опять помолодть. Мн хотлось бы сообщить вамъ, что когда Филиппъ поселился въ четвертомъ этаж, въ Темпл, біографъ его былъ еще сравнительно молодъ, и въ двухъ-трёхъ старинныхъ семействахъ его называли ‘молодымъ Пенденнисомъ’.

Первые два мсяца посл своего разоренія были, по увренію Филиппа, необыкновенно пріятны для него. Денегъ было у него вдоволь, а сознаніе, что, можетъ быть, неблагоразумно нанимать извощика или выпить бутылку вина, придавало цнность этимъ удовольствіямъ, которой они не имли, когда доставались легко и каждый день. Я даже думаю, что говядина и портеръ за обдомъ казались почти также вкусны нашему молодому человку, какъ и боле дорогія кушанья на тхъ банкетахъ, къ которымъ онъ привыкъ. Онъ смялся надъ притязаніями своихъ юношескихъ дней, когда онъ и другіе торжественные юные эпикурейцы сидятъ, бывало, за роскошнымъ обдомъ въ таверн и критикуютъ вино, соусы и черепаховый супъ.

Филиппъ поселился въ Темпл именно въ то время, когда начались вакаціи, которыя онъ намревался посвятить серьёзному изученію законовъ. Ничто не можетъ бытъ полезне моціона дловымъ людямъ, поэтому Филиппъ длалъ много моціона особенно на вод. Посл моціона естественне всего освжиться, и мистеръ Фирминъ, который теперь былъ слишкомъ бденъ, чтобы покупать бордоское, выказывалъ большое пристрастіе къ пиву. Посл пива и тлесныхъ трудовъ, разумется, необходимо отдохновеніе и Фирминъ спалъ до девяти часовъ и сдлался румянъ какъ двушка, въ первый сезонъ ея вызда. Потомъ такой человкъ, съ такимъ сложеніемъ и здоровьемъ, долженъ имть хорошій аппетитъ за завтракомъ. Притомъ каждый человкъ, желающій успть въ адвокатур, въ сенат, въ палат пэровъ, долженъ знать современную исторію своей страны, поэтому, разумется, Филиппъ читалъ газеты, Такимъ образомъ, вы видите, часы его занятій поневол укорачивались необходимыми обязанностями, которыя отвлекали его отъ трудовъ. Мы уже говорили, что товарищъ по квартир мистера Фирмина былъ мистеръ Кассиди, ирландскій уроженецъ, занимавшійся литературою въ Англіи. Весёлый, проницательный, молчаливый, наблюдательный, онъ не тамъ, какъ его соотечественники, всегда умлъ сводить концы съ концами, и изъ своихъ небольшихъ средствъ успвалъ помогать своимъ старымъ родителямъ, жившимъ гд-то въ Мюнстер. Пріятелемъ Кассиди былъ издатель Пэлль-Мэлльской Газеты, Кассиди былъ фешенэбльнымъ корреспондентомъ газеты, записывавшимъ браки, смерти, рожденіе, обды знати. Эти ирландцы знали другихъ ирландцевъ, участвовавшихъ въ другихъ газетахъ и составлявшихъ маленькое литературное общество. Они собирались другъ у друга и въ такихъ клубахъ, гд общественныя удовольствія стоили недорого. Филиппа Фирмина знали многіе изъ нихъ до случившагося съ нимъ несчастья, когда карманы у него были набиты золотомъ, а псни его всегда принимались съ рукоплесканіями.

Когда Пенденнисъ и его друзья писали въ этой газет, тонъ, принимаемый ими, забавлялъ, сердилъ, подстрекалъ, былъ популяренъ. Преемники ихъ подражали этому тону и, разумется, въ каррикатур. Работали они за весьма умренное вознагражденіе, но рлатили сами себ своею дерзостью и удовольствіемъ нападать на тхъ, кто былъ выше ихъ. Трое или четверо особъ не подвергались ихъ брани, но кто-нибудь непремнно каждую недлю привязывался къ столбу, и публику забавляли кривлянья этой жертвы, Писатели были неизвстные адвокаты, университетскіе студенты, учители, но перья ихъ были всемогущи и они каждаго учили его длу, бишопа на каедр, министра въ палат, капитана на квартердек, портнаго въ мастерской, жокея на сдл.

Помнитъ ли кто-нибудь, двадцать лтъ тому назадъ, появленіе одной книжечки, называвшейся ‘Трубный Звукъ’ — книжечки со стихотвореніями, посвященными корнетомъ Кантерономъ, его товарищамъ-офицерамъ? Труба его была довольно мелодична и корнетъ игралъ на ней небольшія арійки довольно граціозно и искусно. Но этотъ бдный Кантертонъ принадлежалъ къ лейбгвардейцамъ, а Филиппу Фирмину хотлось бы лишить жизни по-крайней-мр два эскадрона въ этомъ полку. Войдя въ комнату мистера Кассиди, Филиппъ нашолъ эту маленькую книжечку. Онъ принялся уничтожать Кантертона, онъ затопталъ его ногами. Никогда никто не писалъ такой убійственной статьи. А такъ случилось, что Мёгфордъ, издатель и редакторъ Пэлль-Мэлльской газеты, который всегда любитъ по-крайней-мр хоть одного отдлать порядкомъ, не имлъ въ эту минуту другой жертвы. Обзоръ Филиппа появился въ печати. Онъ никакъ не могъ удержаться, чтобы не дать намъ обдъ въ Гринвич по случаю своего усрха. О Филиппъ! мы жалли, что не степенный законъ доставилъ ему его первое вознагражденіе, а причудливая муза, за которой онъ волочился. Потому-что, по правд сказать, нкоторыя благоразумныя старыя головы мало видли достоинствъ въ его произведеніи. Слогъ его былъ грубъ, остроты тяжелы и дики. Теперь не къ чему разсуждать объ этомъ. Онъ увидлъ своё заблужденіе и развелся съ музою, за которую ему совсмъ не слдовало свататься.

Фредерикъ Мёгфордъ, котораго его короткіе знакомые прозвали ‘его превосходительствомъ’ — кром этого маленькаго недостатка въ его характер, что онъ совершалъ систематическія литературныя убійства разъ въ недлю, былъ достойный предобродушный маленькій убійца, когда-либо существовавшій. Онъ принадлежалъ къ старой школ прессы. Какъ французскіе маршалы, онъ самъ проложилъ себ дорогу и сохранилъ странности и ухватки простого солдата. Онъ зналъ, что молодые люди смялись надъ его странностями и не обращалъ ни малйшаго вниманія на ихъ насмшки. Мёгфордъ зналъ всё, что происходитъ въ свт, и когда Кассиди принёсъ его превосходительству статью Филиппа, оказалось, что Мёгфордъ знакомъ съ исторіей Филиппа и его отца.

— Старикъ подцпилъ себ деньги молодого человка. Почти всё, до послдняго шиллинга, какъ слышалъ я. Молодой джентльменъ горячій, гордый, но добрый къ бднымъ. А отецъ никогда не былъ джентльмэномъ со всмъ своимъ изящнымъ видомъ и изящными жестами.

У Филиппа были друзья и покровители у Мёгфорда, о которыхъ онъ совсмъ не зналъ. Каждый годъ, мистриссъ Мёгфордъ имла привычку прибавлять въ міръ новаго Мёгфорда. Она была одною изъ самихъ регулярныхъ кліентовъ мистриссъ Брандонъ, и каждый годъ почти съ перваго прізда своего въ Лондонъ Ридли живописецъ снималъ портретъ со всего этого достойнаго семейства. Филиппъ и его болзнь, Филиппъ и его лошади, его пышность, Филиппъ и его разореніе составляли предметъ многихъ интересныхъ разговоровъ между мистриссъ Мёфордъ и Сестрицей, а такъ какъ намъ извстно пристрастіе Каролины къ этому молодому человку, то мы можемъ себ представить, что его хорошія качества ничего не теряли при этомъ. Когда появилась статья Филиппа въ Пэлль-Мэллской Газет, сидлка Брандонъ отправилась въ омнибус въ виллу Мёгфордовъ и явилась къ мистриссъ Мёгфордъ съ Газетой въ рукахъ и имла длинный и восхитительный разговоръ съ этой дамой.

— Моё мннье таково, Кассиди, говорилъ Мёгфордъ своему подчиненному: — что Фирмину лучше заняться законами и бросить этотъ писательскій вздоръ, но онъ лучше знаетъ что ему длать, а герцогиня (мистеръ Мёгфордъ имлъ привычку такъ въ шутку называть свою жену) знаетъ одну пожилую женщину, его пріятельницу, и герцогиня ршила, что мы должны помочь ему. Однажды, въ дни своего благосостоянія, Филиппъ вмст съ Джономъ Джэмсомъ былъ у мистера Мёгфорда. Живописецъ съ своимъ пріятелемъ гуляли въ воскресенье, зашли въ хорошенькій садъ и коттэджъ мистера Мёгфорда и были гостепріимно угощаемы хозяевами. мистриссъ Мёгфордъ показалось, что она никогда не видала такого красавца, она разбирала мысленно которую изъ своихъ дочерей отдать замужъ за него, и непремнно хотла угостить своего гостя шампанскимъ. Бдный Филь! между тмъ какъ онъ гордился своими литературными дарованіями и вообразилъ себя талантливымъ, онъ просто былъ предметомъ состраданія добрыхъ людей, которые знали его исторію и жалли о его несчастьи.

Мёгфордъ напомнилъ о себ Филиппу, когда они встртились посл появленія первой статьи мистера Филя въ Газет. Если онъ пойдётъ когда-нибудь гулять въ воскресенье по дорог въ Гэмпстидъ, мистеръ Мёгфордъ просилъ его вспомнить, что онъ всегда найдётъ у нихъ кусокъ говядины и рюмку вина. Филиппъ, вспомнилъ некрасивую комнату, некрасивую семью и добрыхъ, достойныхъ людей. Потомъ онъ узналъ объ отношеніяхъ къ нимъ мистриссъ Брандонъ, сердце молодого человка смягчилось и наполнилось признательностью при мысли какъ это доброе, кроткое созданіе было способно оказывать ему одолженіе. Мы знаемъ наврно, что она не мало гордилась своимъ протежэ. Мн кажется, она воображала, что вся газета была написана Филиппомъ. Она заставила своего нжнаго отца читать её вслухъ, пока она работала.

Осенью друзья мистера Фирмина, мистеръ и мистриссъ Пенденнисъ, выбрали своею резиденціею романическій приморскій городъ Булонь и пригласили мистера Филиппа навщать ихъ, когда онъ будетъ въ состояніи отрываться отъ литературы и юриспруденціи. Онъ прізжалъ въ весёломъ расположеніи духа и забавлялъ насъ, передразнивая и описывая мистера Мёгфорда — его промахи, его доброе сердце.

Главнымъ нашимъ удовольствіемъ въ этомъ восхитительномъ город было глядть на прізжавшіе пароходы, и въ одинъ день, когда мы смотрли на это, Филиппъ перепрыгнулъ черезъ верёвки раздлявшіе насъ отъ прізжавшихъ пассажировъ, и съ крикомъ: ‘какъ ваше здоровье, генералъ?’ привтствовалъ желтолицаго джентльмэна, который отступилъ назадъ и, по моему мннію, не очень былъ расположенъ отвчать на дружескія привтствія Филиппа. За генераломъ шла блдная дама, вроятно, подруга его жизни. Одна высокая молодая двушка и нсколько мальчиковъ и двочекъ шли за блдной дамой, на лиц которой, какъ мн показалось, выразился испугъ, когда джентльмэнъ названный генераломъ, сообщилъ ей имя Филиппа.

— Такъ это онъ? сказала дама, а высокая молодая двушка обратила пару большихъ глазъ на индивидуума, названнаго ‘онъ’.

Генералъ оказался генераломъ Бэйнисокъ, блдная дама — генеральшей Бэйнисъ, высокая молодая двушка — миссъ Шарлоттой Бэйнисъ, старшей дочерью генерала, а другіе шестеро остальными членами бэйниской фамиліи. Я могу упомянуть теперь почему генералъ испугался, увидвъ Филиппа, и почему генеральша нахмурилась на него. На войн одинъ изъ храбрйшихъ людей, генералъ Бэйнисъ въ обыкновенной жизни былъ трусливъ и слабъ. Особенно онъ боялся своей генеральши, которая самовластно управляла имъ. Будучи опекуномъ Филиппа, онъ допустилъ его отца промотать деньги юноши. Съ ужасомъ узналъ онъ, что долженъ отвчать за свою неосмотрительность и безпечность. Долгое время не смлъ онъ сказалъ своей командирш объ ужасномъ наказаніи, нависшемъ надъ нимъ. Наконецъ, когда онъ осмлился сдлать это признаніе, я не завидую той сцен, которая должна была произойти между нимъ и его начальницей. Утромъ посл этого роковаго признанія, тогда дти собрались къ завтраку, мистриссъ Бэйнисъ разлила младшимъ овсяную кашу, а Шарлотта — старшимъ чай и кофе, потомъ мать обратилась въ своему старшему сыну Октерлони:

— Охъ, мой милый, генералъ объявилъ прекрасное извстіе сегодня.

— Вы купили пони, сэръ? спросилъ Оки.

— О! какъ весело! говорить Мойра, второй сынъ.

— Милый, милый папа, что съ вами? вскричала Шарлотта, заглядывая за газету, которую читалъ отецъ.

Виновный человкъ съ охотой сдлалъ бы саванъ изъ ‘Morning Herald’ и скрылся бы подъ нимъ отъ всхъ глазъ.

— Весело то, мои милые, что вашъ отецъ разорился — вотъ что весело. Кушайте свою кашицу, малютки. Можетъ быть у васъ не будетъ завтра каши. Вашъ отецъ разорилъ насъ.

И она преспокойно вытерла носъ младшему ребёнку, который сидлъ возл нея, который былъ слишкомъ малъ, невиненъ и безпеченъ относительно порицанія свта, чтобы держатъ въ строгой чистот свой маленькій вздёрнутый носикъ и пухленькія щочки.

— Мы разорились и скоро будемъ умирать съ голоду, мои милые, и еслибы генералъ купилъ пони — а онъ способенъ на это, когда мы умираемъ съ голода — самое лучшее что мы можемъ сдлать, это — състь пони. Григоръ, не смйся! Умирать съ голода вовсе не смшно. Когда мы были въ Дундум, мы ли лошадиное мясо. Никогда въ жизни не ла ничего нжне. Шарлотта, вынь руки Джэни изъ мармелада! Мы совсмъ разорены, мои милые. Генералъ Бэйнисъ, по своей небрежности допустилъ доктора Фирмина промотать деньги, которыя были отданы на сохраненіе генералу. Филиппъ наврно потребуетъ этихъ денегъ отъ опекуна. Что можно ожидать отъ сына такого отца? Поврь, Шарлотта, сынъ такой же дурной какъ и отецъ, а вашего отца, бдняжечки! нельзя пускать ходить по улиц безъ того — чтобы кто-нибудь не поддерживалъ его. Сейчасъ споткнётся. Зачмъ я позволила ему хать въ Лондонъ безъ меня? Мы стояли тогда въ Кольчестер, я не могла хать по болзни твоего брата, Григоръ. ‘Бэйнисъ, сказала я вашему отцу: ‘если я пущу тебя въ Лондонъ безъ меня, ты попадёшь въ какую-нибудь бду!’ Онъ и попалъ въ бду. И черезъ его сумасбродство я съ моими бдными дтьми должна буду просить милостыню на улиц — а это жестоко, жестоко!

Дйствительно, нельзя вообразить боле печальной перспективы для этой достойной матери и жены, какъ видть своихъ дтей безъ всякаго обезпеченія въ начал ихъ карьеры, а своего несчастнаго мужа, лишоннаго заработковъ цлой жизни и разорённаго именно въ то время, когда онъ былъ уже слишкомъ старъ, чтобы трудиться.

Что будетъ съ ними? Теперь бдная Шарлотта начала думать съ горькимъ угрызеніемъ, какъ она была лнива, какъ грубила своимъ гувернанткамъ, какъ мало она была образована, какъ дурно играла на фортепьяно. Не читаетъ ли эта молодая двушка, которой надо учить свои уроки? Милая моя, положите сейчасъ эту книгу и отправляйтесь играть на фортепьяно цлые два часа, чтобы вы были готовы содержатъ ваше семейство, если вамъ случится разориться. Я сожалю объ угрызеніяхъ Шарлотты Бэйнисъ. Почеркъ у ней не совсмъ хорошій, едва ли съуметъ она отвчать на какой-нибудь учоный вопросъ, игра ея на фортепьяно такъ-себ. Если ей придётся помогать своимъ роднымъ, какимъ образомъ примется она за это? Что они будутъ длать съ мальчиками и съ деньгами, отложенными для Окторлони, когда онъ поступитъ въ университетъ, и для Мойра, которому тамъ хочется поступить съ военную службу?

‘А мой малютка, мой голубоглазый Киррикъ, моя возлюбленная Джэни, моя Мэри, которую я почти чудомъ спасла отъ скарлатины. Да поможетъ имъ Богъ, да поможетъ всмъ намъ! думаетъ бдная мать.

Не удивительно, что ночи ея безсонны, а сердце бьётся съ испугомъ при мысли объ угрожающей опасности.

А отецъ семейства? мужественный старый генералъ покончившій съ сраженіями и кампаніями, который воротился домой успокоить свои усталые члены, каковы должны быть его чувства при мысли, что негодяй заставилъ его сдлать неосторожность, которая оставитъ дтей его безъ копейки, а самого его обезславитъ и сдлаетъ нищимъ. Когда онъ узналъ, что сдлалъ докторъ Фирминъ и какъ онъ обманулъ его, онъ отправился съ испугомъ къ своему стряпчему, который не могъ ему помочь. Опекунъ Филиппа обязанъ былъ отвчать на его состояніе. Оно было истрачено вслдствіе безпечности Бэйниса, и законъ обязывалъ его заплатить эти деньги. Я надюсь, что мой достойный читатель не разсердится на генерала за то, что онъ сдлалъ. Я знаю, любезный сэръ, что вы никогда не сдлали бы этого. Никакая земная власть не заставила бы васъ отступить отъ прямого пути, или если вы сдлали неосторожный поступокъ — уклониться отъ его послдствій. Дло въ томъ, что бдный Бэйнисъ и его жена, посл тайныхъ совщаній между собою, ршились бжать и спрятаться гд-нибудь — въ непроницаемомъ сосновомъ лсу въ Норвегіи — на неприступной гор въ Швейцаріи. Они хотли перемнить имя, отрастить усы и сдые волоса, бжать съ своими малютками, бжать, бжать подальше отъ закона и Филиппа! Вотъ высадились они на булонской пристани, а мистеръ Филиппъ какъ тутъ, протягиваетъ имъ руку, какъ только они сошли съ парохода. Неудивительно, что они задрожали и поблднли.

Когда они вышли изъ таможни, бдный Бэйнисъ увидалъ опять протянутую руку Филиппа.

— Это ваши дти, генералъ, а это мистриссъ Бэйнисъ? сказалъ Филиппъ, улыбаясь и снимая шляпу.

— О да! я генеральша Бэйнисъ, отвчали бдная женщина: — а это наши дти — да-да. Шарлотта, это мистеръ Фирминъ, о которомъ ты слышала отъ насъ, вотъ это мои сыновья, Мойра и Окторлони.

— Я имлъ честь встрчаться съ генераломъ Бэйнисомъ въ Старой Паррской улиц. Вы помните, сэръ, говоритъ мистеръ Пенденнисъ чрезвычайно любезно генералу.

‘Какъ, еще кто-то знаетъ меня?’ врно думаетъ бдняга, и виновная жена и виновный мужъ размниваются страшно значительными взглядами.

— Въ какой гостинниц остановитесь вы?

— Htel des Bains! Htel du Nord! Htel d’Angleterre! кричатъ двадцать комиссіонеровъ въ одинъ голосъ.

— Въ какой гостиннице? О, да! То-есть, мы еще не ршились хать ли сегодня или остаться, говорятъ виновные, переглядываясь, а потомъ опуская глаза въ землю.

— О мама, какая неправда! вдругъ заревлъ одинъ изъ дтей:— вы сказали, что вы останетесь ночевать здсь, мн было такъ тошно на пароход. Я не хочу больше хать! и слёзы прервали его безыскусственную рчь.

— Кто позволилъ вамъ говорить? вскричала мама, толкнувъ мальчика.

— Вотъ дорога къ Htel des Bains, говоритъ Филиппъ, длая миссъ Бэйнисъ одинъ изъ своихъ лучшихъ поклоновъ.

А миссъ Бэйнисъ присдаетъ и глаза ея поднимаются на красиваго молодого человка, съ большими, карими, честными глазами, пригожимъ, круглымъ лицомъ.

— Я вовсе не устала, благодарю васъ, говоритъ Шарлотта: —я привыкла его носить.

Я забылъ сказать, что на плеч молодой двушки спалъ ребёнокъ, а другой держался за ея платье, любуясь усами мистера Фирмина, свтившимися очень ярко, подобно лучамъ заходящаго солнца.

— Я очень рядъ, что мы встртились, сэръ, говоритъ Филиппъ самымъ дружескимъ образомъ, прощаясь съ генераломъ. у воротъ гостиницы.— Я надюсь, что вы не удете завтра и что я могу явиться засвидтельствовать моё уваженіе мистриссь Бэйнисъ.

Онъ опять, поклонился этой дам, онъ опять поклонился миссъ Бэйнисъ. Она присла довольно мило, если сообразить, что на ея плеч спалъ ребёнокъ. Они входятъ въ гостинницу, добрая хозяйка ведётъ ихъ въ ихъ комнаты, гд нкоторые изъ нихъ, я не сомнваюсь, заснутъ очень крпко. На сколько спокойне спалъ бы Бэйнисъ и его вена, еслибы они знали чувства Филиппа въ нимъ!

Мы оба любовались Шарлоттой, высокой двушкой, которая несла на рукахъ маленькаго брата и за платье которой цплялись другія дти. Мы громко расхваливали миссъ Шарлотту, съ мистриссъ Пенденнисъ когда сошлись съ этой дамой за обдомъ. Очень расхваливать мистриссъ Бэйнисъ мы не могли, кром разв того, что она повидимому командовала всей экспедиціей, включая и генерала, ея мужа.

Генералъ и мистриссъ Бэйнисъ впослдствіи признавались, что имъ никогда не приходилось проводить такой ужaсной ночи, какъ эту первую ночь посл прізда ихъ во Францію. Какой бглецъ изъ своей родины можетъ убжать отъ самого себя? Желзныхъ дорогъ еще тогда не было въ той части Франціи. Генералъ былъ слишкомъ бденъ, чтобы нанять для побга экипажи, которыхъ ему непремнно нужно было два для девяти человкъ его семьи, гувернантки и двухъ слугъ. Немедленно посл прибытія въ гостинницу Бэйнисъ съ женою начали придумывать, когда имъ отправиться искать убжища — гд — это всё равно. У генеральши Бэйнисъ была сестра маіорша Мак-Гиртеръ, и сёстры очень нжно любили другъ друга, особенно въ письмахъ, потому что, надо признаться, что он ужасно ссорились, когда бывали вмст. Мистриссъ Мак-Гиртеръ никакъ не могла перенести, чтобы младшую сестру вели къ обду прежде нея, потому что мужъ ея былъ выше числомъ. Эти маленькія несогласія забывались, когда об дамы бывали въ разлук. Сёстры писали другъ другу предлинныя письма, въ которыхъ подробно разсуждалось о домашнихъ длахъ, о болзни дтей, о цнахъ телятины, яицъ, цыплятъ и квартиръ. Такъ-какъ мистриссъ Бэйнисъ выказывала удивительное знаніе Тура, рыночныхъ и квартирныхъ цнъ, общества, и такъ-какъ маіоръ и мистриссъ Мак-Гиртеръ находились тамъ, я не сомнваюсь, съ своей стороны, что наши бглецы вздумали отправиться въ этотъ прекрасный городъ, когда случились происшествія, которыя мы разскажемъ сейчасъ.

Филиппъ сильно интересовался всей этой семьёй. А дло въ томъ, что вс мы очень скучали въ Булони. Съ неистовымъ прилежаніемъ читали мы слабйшія лондонскія газеты. Мы глядли на вс прізжающіе пароходы и день считался потеряннымъ, когда мы пропускали хотя одинъ фолькестинскій или лондонскій пароходъ. Филиппъ быль въ Htel des Bains очень рано на слдующее утро я тамъ онъ увидалъ генерала съ плаксивымъ лицомъ, опиравшимся на свою трость и смотрвшаго на свою поклажу, состоявшую изъ тридцати-семи штукъ, включая рукомойникъ и колыбельку малютки, лежавшую въ передней. На всхъ этихъ вещахъ приклеены были ярлыки съ надписью: М. le gnral Baynes, officier anglais Tour, Touraine, France.

— Какая пирамида чемодановъ! Не-уже-ли вы думаете хать сегодня, генералъ? сказалъ Филиппъ.

— Сегодня воскресенье, сэръ, сказалъ генералъ.

Что вы примчаете, не было отвтомъ на вопросъ, но дйствительно, исключая какихъ-нибудь весьма важныхъ случаевъ, добрый генералъ не похалъ бы въ такой день.

— Я надюсь, что дамы хорошо спали посл своего морского путешествія?

— Благодарю. Жена моя старый морякъ и два раза здила въ Индію.

Тутъ, вы понимаете, старикъ опять уклонялся отъ вопросовъ своего собесдника.

— Мн хотлось бы поговорить съ вами, сэръ, когда Вы будете свободны, продолжалъ Филиппъ, не успвъ еще примтить страннаго обращенія генерала,

— Есть другіе дна, кром воскресенья, чтобы говорить о длахъ, сказалъ старикъ.

Ахъ, совсть! совсть! Старикъ чувствовалъ, что онъ скоре встртился бы съ двадцатью-четырьмя индійскими разбойниками, чмъ съ неподозрительными голубыми главами Филиппа, которые, однако, сверкнули гнвомъ, когда онъ отвчалъ:

— Ну, сэръ, такъ-какъ вы не говорите о длахъ въ воскресенье, могу я придти къ вамъ завтра утромъ?

Что же выигралъ бдный старикъ всми этими увертками, нершительностью и хитростью?— Отсрочку до завтрашняго дня! Еще предстоитъ ночь страшной безсонницы и отчаяннаго сознанія въ вин. Врно утромъ Филиппъ явится съ своимъ счотомъ и скажетъ: ‘сдлайте одолженіе, займите мн тридцать тысячъ фунтовъ, которые истратилъ мой отецъ и которые вы должны мн. Сдлайте одолженіе ступайте просить милостыню и умирать съ голоду съ вашей женой и дтьми. Будьте такъ добры пожалуйте мн вашъ послдній рупій. Потрудитесь продать платье вашихъ дтей и вещи вашей жены и отдать мн деньги. Я приду завтра’.

Но вдругъ въ передней явилась высокая молодая двушка въ коричневомъ шолковомъ плать и великолпныхъ локонахъ, падавшихъ на ея блую шею — чудныхъ каштановыхъ локонахъ, съ широкимъ чистымъ лбомъ, и двумя правдивыми глазами, съ щеками уже не блдными, какъ вчера, а съ губами еще красне. Она сказала:

— Папа, папа, пойдёмте пить чай. Ужь какой это будетъ чай, я не знаю, потому что здсь говорятъ… О мистеръ Фирминъ! и она присла.

На это замчаніе Филиппъ отвчалъ:

— Миссъ Бэйнисъ, я надюсь, что вы совсмъ здоровы сегодня, несмотря на вчерашнюю бурную погоду.

— Я совсмъ здорова, благодарю васъ, тотчасъ отвчала миссъ Бэйнисъ.

Отвтъ былъ неостроумный, конечно, но я не знаю, могла ли она сказать что-нибудь приличне при настоящихъ обстоятельствахъ. Эта молодая двица представляла самое пріятное изображеніе здоровья и весёлости. Какъ было блдно лицо миссъ Шарлотты въ субботу, прямо съ парохода, такъ оно было румяно, весело и невинно въ воскресенье утромъ.

Булонь, середа 24 августа, 18..

‘Возлюбленная Эмили,

‘Страдавъ гораздо боле, въ продолженіе двухчасового перезда изъ Фалькестона сюда, чмъ я страдала въ четыре перезда изъ Англіи въ Индію и обратно, кром той ужасной бури у Мыса въ сентябр 1824, когда я страдала самимъ жестокимъ образомъ на этомъ ужасномъ военномъ корабл, мы пріхали сюда въ прошлую субботу вечеромъ съ твердымъ намреніемъ немедленно отправляться дале. Теперь ты увидишь, что мы передумали. Мы находимъ этотъ городъ пріятнымъ, квартиры очень опрятны, удобны и гораздо дешевле, чмъ ты предлагала нанять для насъ въ Тур, гд, мн сказали, сыро, такъ что у генерала, пожалуй, опять сдлается лихорадка. Мы наняли цлый домъ, у насъ есть комнатка для двухъ мальчиковъ, есть дтская, прехорошенькая комната для Шарлотты и берлога для генерала. Я право не знаю какъ бы мы могли благополучно добраться до Тура. Тридцать-семь штукъ поклажи, а миссъ Фликоби, гувернантка, выдавшая себя за француженку, ни слова не понимаетъ, когда съ нею говорятъ французы, и ходитъ по дому разинувъ ротъ. Я служу переводчицей. Бдная Шарлотта слишкомъ робка, чтобы говорить при мн. Я припомнила всё, что знала по-французски, когда мы учились въ Чисвик у миссъ Пинкетронъ. Мы платимъ за весь домъ — франковъ въ мсяцъ. Мяса здсь вдоволь, но дорого. Мистеръ Блоунапъ въ англійской капелл иметъ прекрасный голосъ и кажется превосходнымъ пасторомъ. Я слышала его только одинъ разъ, однако, въ субботу вечеромъ, когда я была такъ взволнована и растревожена, что, признаюсь, мало обращала вниманія на его проповдь.

‘Причину этого волненія ты знаешь: я сообщала теб и въ моихъ письмахъ, въ іюл, іюн, ма. Мой бдный, простодушный Бэйнисъ былъ опекуномъ имнія мистриссъ Фирминъ, жены этого безсовстнаго человка. Когда мы были въ Англіи въ послдній разъ, этотъ ужасный человкъ заставилъ обманомъ моего бднаго мужа подписать бумагу, которая отдавала въ распоряженіе доктору всё состояніе его жены, между тмъ какъ Чарльзъ думалъ будто онъ только подписываетъ довренность, по которой онъ можетъ получать дивидендъ сына. Докторъ Фирминъ, посл многихъ гнусныхъ обмановъ и преступленій разнаго рода, бжалъ за границу. Гёнтъ и Пиглеръ, наши стряпчіе, увдомили насъ, что генералъ долженъ былъ отвчать за преступленіе этого злодя. Онъ быль такъ слабъ, что нсколько разъ готовъ былъ бжать къ молодому мистеру Фирмину и отдать ему всё. Только мои просьбы, мои приказанія могли удержать его, и право, Эмили, это усиліе почти убили его. Я безпрестанно принуждена была давать ему водки въ ужасную ночь нашего прізда сюда, потому-что первый человкъ, котораго мы встртили на пристани, былъ мистеръ Филиппъ Фирминъ, съ пріятелемъ его, мистеромъ Пенденнисомъ, который мн вовсе не правится, хотя жена его премилая женщина, въ род Эммы Флечеръ въ конной артиллеріи, не такъ хороша, какъ Эмма, одцако она очень любезна и вжлива. Шарлотта очень къ ней пристрастилась — это съ ней всегда бываетъ съ новыми лицами. Представь себ наше положеніе, когда, только-что мы сошли съ парохода, какой-то молодой человкъ вдругъ закричалъ: ‘какъ ваше здоровье, генералъ?’ и вышло, что это мистеръ Фирминъ. Я думала, что я лишусь Чарльза въ эту ночь. Я видла его передъ сраженіемъ: онъ былъ такъ спокоенъ, спалъ и улыбался какъ младенецъ. Я могла только поддерживать его мужество, и еслибы не моя тоска, мн кажется, онъ спрыгнулъ бы съ постели и убжалъ къ мистеру Фирману въ эту же ночь и сказалъ: ‘возьмите всё, что y меня есть’.

‘Я признаюсь, что молодой человкъ поступилъ самымъ благороднымъ образомъ. Онъ приходилъ къ намъ до завтрака въ воскресенье. Бдный генералъ быль такъ боленъ, что я думала, что онъ лишится чувствъ за чаемъ. Онъ былъ такъ боленъ, что не могъ идти въ церковь, куда я пошла одна съ моими милыми дтьми, но, признаюсь, проповдь мало успокоила меня. Но, o Эмили! представь себ, когда, воротившись, я вошла въ нашу спальную, я нашла моего генерала на колнахъ съ молитвенникомъ въ рукахъ, онъ плакалъ, плакалъ какъ ребёнокъ! Ты знаешь, я бываю вспыльчива иногда, a онъ настоящій ангелъ. Вотъ я и говорю ему:

‘— Чарльзъ Бэйнисъ, будьте мущиной и не плачьте какъ дитя!

‘— Ахъ! говоритъ онъ: ‘Элиза, стань и ты на колна и поблагодари Бога также’. А я ему на это отвчала:— что мн не нужно наставленій на счотъ моей религіи, ни отъ него, ни отъ кого, кром пастора, да и т-то иногда бываютъ плохими наставниками, какъ теб извстно.

‘— Онъ былъ здсь, говоритъ Чарльзъ.

‘— Кто такой былъ? говорю я.

‘— Этотъ благородный молодой человкъ, говорить мой генералъ:— этотъ благородный, благороднйшій Филиппъ Фирминъ’.

‘Я признаюсь, что поведеніе его дйствительно было благородно.

‘— Пока ты была въ церкви, онъ вошолъ сюда — вотъ въ эту самую комнату, гд и сидлъ, сомнваясь и отчаяваясь, держа молитвенникъ передъ глазами и не находя въ нёмъ утшенія. И онъ сказалъ мн: ‘генералъ, мн надо поговорить съ вами о завщаніи моего дда. Вы наврно не предполагаете, что, если мой отецъ обманулъ васъ и разорилъ меня, то я взыщу его вину съ невинныхъ и дтей?’ Это были собственныя слова молодого человка, и, о Элиза! какое угрызеніе почувствовалъ я, когда вспомнилъ, что мы говорили о нёмъ жестоко, у него дйствительно обращеніе бывало иногда надменно и грубо, и я слышалъ о нёмъ разныя разности, которымъ теперь не врю’.

‘Весь понедльникъ мой бдный мужъ принуждёнъ былъ лежать въ постели: съ нимъ сдлался сильный припадокъ его лихорадки, но вчера онъ былъ опять веселъ и здоровъ, а Пенденнисы брали Шарлотту кататься и были очень вжливы. Она напоминаетъ мн мистриссъ Томъ Флечеръ изъ конной артиллеріи, но мн кажется я упоминала объ этомъ прежде. Весь листъ исписанъ. Кланяюсь Мак-Гиртеру и дтямъ и остаюсь любящей сестрой моей возлюбленной Эмили,

‘ЭЛИЗОЙ БЭЙНИСЪ’

Глава XVII.

BREVIS ESSE LABORO.

Генералъ Бэйнисъ впослдствіи уврялъ, что никогда лихорадка не являлась и не исчезала такъ пріятно, какъ тотъ припадокъ о которомъ генеральша упоминала въ письм къ своей сестр маіорш Мак-Гиртеръ. Какое блаженство проснуться посл страшныхъ сновидній, въ которыхъ представлялись смерть, демоны и пытка, и увидать, что страшная мысль о разореніи, въ послдніе мсяцы преслдовавшая добродушнаго джентльмэна, исчезла навсегда! Какъ старшій сынъ можетъ поступить въ университетъ, а второй въ полкъ, обдъ и завтракъ уже не будутъ отравляться страшными опасеніями о завтрашнемъ дн, и старый воинъ опять повторялъ благодарственныя молитвы и благословлялъ своего благодтеля.

Филиппъ думалъ объ этомъ добромъ своёмъ поступк только въ томъ отношеніи, что ему было пріятно осчастливить другихъ людей. Онъ столько же былъ неспособенъ отнять всё состояніе у старика и погрузить въ бдность его невинную семью, сколько былъ неспособенъ украсть ложки съ моего стола. Но другіе люди за то цнили высоко его добродтель, а между прочимъ моя жена, которая положительно вздумала обожать этого молодого джентльмэна, и мн кажется позволила бы ему даже курить въ своей гостиной. Богу извстно, какой шумъ и какіе грозные взгляды поднялись бы, еслибы хозяинъ дома вздумалъ выкурить сигару, но вдь я за то никогда не отказался бы предъявить свои права только потому, что это могло бы показаться неудобнымъ для какого-нибудь старика, я такъ и сказалъ мистриссъ Бэнъ. Но женщины смотрятъ на вещи не съ практической точки зрнія, и справедливость, если она не оттнена маленькимъ романизмомъ, не уважается ими.

Такимъ образомъ за то, что Филиппъ сдлалъ этотъ великодушнйшій, но и сумасброднйшій поступокъ, его возвели въ званіе совершеннйшаго preux chevalier. Самые великолпные обды заказывались для него. Мы должны были ждать, пока онъ явился къ чаю, а онъ почти всегда опаздывалъ. Дтей посылали цаловать дядю Филиппа, какъ его теперь называли. Дтей? Я удивляюсь какъ сама мать не вскакивала и не бжала также его цаловать. Elle on tait capable. А демонстраціи, происходившія между мистриссъ Пенденнисъ и ея новой пріятельницей, миссъ Шарлотой Бэйнисъ, были просто смшны, дв пансіонерки не могли вести себя не мене, и я не знаю которая казалась моложе другой. Разговорамъ, встрчамъ на укрпленіяхъ, на пристани мало ли еще гд! не было конца. Слуги безпрерывно ходили взадъ и вперёдъ съ письмами отъ возлюбленной Лоры къ возлюбленной Шарлотт, отъ милйшей Шарлотты въ милйшей мистриссъ Пенденнисъ. Мало того, жена моя дошла даже до того, что говорила будто мать возлюбленной Шарлотты, мистриссъ Бэйнисъ, была предостойная, преумная женщина и предобрая матъ — женщина, у которой языкъ никогда не переставалъ болтать о полку, о всхъ офицерахъ и o женахъ всхъ офицеровъ, о которыхъ, сказать мимоходомъ, она могла сообщить весьма мало хорошаго.

— Достойная мать, моя милая! она? говорю я. Но, Боже милостивый! мистриссъ Бэйнисъ была бы страшной тёщей!

Я задрожалъ при мысли имть такую пошлую, суровую, дурно-воспитанную женщину своею тещей. На это мистриссъ Лора возразила совершенно брюзгливымъ тономъ:

— О, какая это пошлость, Эртёръ, со стороны человка, qui vent passer pour un homme d’esprit! Та вчно нападаешь на тёщей! Когда наши дочери выйдутъ замужъ ты способенъ учить ихъ мужей бранить, презирать ихъ тёщу. Способенъ онъ, мои душечки? способенъ онъ, мои родныя? (Это относилось въ дтямъ). Полно! я не имю терпнія слышать подобный разговоръ.

— Ну, душа моя, мистриссъ Бэйнисъ препріятная женщина, а когда я услышу этотъ разсказъ о шотландцахъ на Мыс Доброй Надежды еще нсколько разъ (я не привожу его здсь, потому-что онъ нисколько не относится къ настоящей исторіи), наврно онъ мн очень понравится.

— А! вотъ идётъ Шарлотта. Какъ я рада! какая она хорошенькая! какой цвтъ лица! Какое милое существо!

На всё это, разумется, я не могъ противорчить, потому-что двушку свже, красиве, съ боле нжнымъ голосомъ, личикомь, смхомъ трудно было найти.

— Отчего мама любитъ Шарлотту больше насъ? говорить наша милая и справедливо негодующая старшая дочь.

— Я не могла бы любить её больше, если бы была ея свекровью, говоритъ Лора, подбгая въ своей молоденькой пріятельниц и бросая на меня взглядъ черезъ плечо.

Об дамы принялись цаловаться. Дйствительно, двушка кажется необыкновенно хороша съ своими розовыми щочками, свтлыми глазками, съ гибкими станомъ и въ прелестной блой индійской шали, которую отецъ привёзъ ей.

Въ эту минуту является мистеръ Филиппъ Фирминъ, который шатался на укрпленіяхъ съ самаго завтрака. Онъ говорить, что читалъ тамъ законы, онъ нашолъ такое славное, тихое мстечко для чтенія.

— Вы должны, вы должны остаться подольше. Вы были здсь только пять дней. Шарлотта, попросите Филиппа остаться,

Вс дти кричатъ хоромъ:

— О, останьтесь, дядя Филиппъ! останьтесь подольше!

Миссъ Бэйнисъ говоритъ:

— Я надюсь, что вы останетесь, мистеръ Фирминъ, и взглядываетъ на него.

— Онъ пробылъ здсь пять дней? что ты хочешь сказать? говорю я посл моей жен. — Не-уже-ли въ это короткое время позволь, во сто двадцать часовъ, а ко-крайней мр половина изъ нихъ пошла на сонъ и на пищу (аппетитъ у Филиппа всегда былъ прекрасный), не-уже-ли ты хочешь сказать, что въ это короткое время его сердце, жестоко пронзённое чудовищемъ въ женскомъ вид, излечилось совсмъ, сдлалось здорово, и опять уже ранено? Прогулки дв-три по пристани, столько же визитовъ къ Бэйнисамъ (гд онъ слушаетъ разсказъ о шотландцахъ на Мыс Доброй Надежды съ почтительнымъ интересомъ), слова два о погод, два-три взгляда, я говорю: не-уже-ли ты хочешь сказать, что этотъ нелпый идіотъ и эта круглолицая двушка, хорошенькая, конечно, но только-что изъ класной, ты хочешь сказать, что они… Честное слово, Лора, это ужь черезчуръ. Да у Филиппа нтъ ни копейки за душой.

— Нтъ, у него есть сто фунтовъ и онъ надется продать свою лошадь по-крайней-мр за девятьсотъ. У него превосходныя дарованія. Онъ легко можетъ написать три статьи въ недлю въ Пэлль-Мэлльскую Газету. Вотъ уже триста фунтовъ въ годъ. Надо обратиться къ лорду Рингуду: онъ долженъ дать и дастъ что-нибудь. Разв вы не знаете, что полковникъ Бэйнисъ стоялъ возл полковника Рингуда въ томъ сраженіи, гд онъ былъ убитъ, и что они были короткими друзьями? А позвольте спросить: какъ жили мы, желала бы я знать?

— О женщины! женщины! стонетъ отецъ семейства.— Вдь Филиппъ Фирминъ иметъ вс привычки богача. Не-уже-ли ты полагаешь, что онъ когда-нибудь въ жизни сидлъ въ второклассномъ вагон, или отказывалъ себ въ какомъ бы то ни было удовольствіи? Онъ вчера далъ пять франковъ нищей.

— У него всегда было благородное сердце, говоритъ моя жена.— Отъ отдалъ всё своё состояніе одному семейству недлю назадъ, и (тутъ, разумется, былъ вынутъ носовой платокъ) и… Господь любитъ тхъ, кто весело даётъ!

— Онъ безпеченъ, онъ расточителенъ, онъ лнивъ, и я право не знаю замчательно ли онъ талантливъ…

— О да! вдь онъ нашъ другъ. Брани его, брани, Эртёръ!

— А позволь спросить, когда ты узнала эту изумительную новость? спросилъ я.

— Когда? съ самой первой минуты, когда я увидала, какъ Шарлотта смотритъ на него. Бдняжка сказала мн только вчера: ‘О Лора! онъ нашъ спаситель!’ И онъ былъ ихъ спасителемъ.

— Да. Но у него нтъ и пяти фунтовъ за душой! вскричалъ я.

— Эртёръ, я удивляюсь теб. О мущины, мущины! ужасно суетны! Не-уже-ли ты думаешь, что небо не поможетъ ему въ надлежащее время и не будетъ милостиво съ нему, когда онъ столь многихъ спасъ отъ разоренія? Не-уже-ли ты думаешь, что молитвы, благословенія этого отца, этихъ малютокъ, этой милой двушки не принесутъ ему пользу? Что жь, если ему придется отдать годъ, десять лтъ, разв передъ ними не довольно времени и разв не настанетъ когда-нибудь счастливый день?

Да. Такъ говорила женщина здравомыслящая и разсудительная, когда ея предубжденія и романизмъ не были задты. Описывать же романическую исторію, или пересказывать любовный разговоръ, или описывать восторги при лунномъ сіяніи и страстныя изліянія двухъ юныхъ сердецъ и тому подобное — извините меня, s’il vous platt. Я человкъ свтскій и пожилой. Пусть молодые люди сами дополнятъ мой эскизъ, пусть старики положатъ книгу на минуту и вспомнятъ. Они хорошо помнятъ это время — не правда ли? Уста не скажутъ теперь того, что они говорили тогда. Сегодня для счастливыхъ, завтра для молодыхъ, а вчера, разв не дорого вамъ? Я недавно былъ въ обществ съ однимъ пожилымъ господиномъ, который не былъ особенно красивъ или здоровъ, или богатъ, или остроуменъ, но который, говоря о своей прошлой жизни, объявлялъ, что онъ охотно прожилъ бы снова каждую минуту своей жизни. Захотли бы вы, читающіе это, пережить снова вашу жизнь? Что составляло ея главную радость? Каковы были ея удовольствія? Не-уже-ли они были такъ восхитительны, что вы захотли бы продолжить ихъ навсегда? Захотли бы вы, чтобы ростбифъ, который былъ у васъ за обдомъ, опять былъ принесёнъ на столъ? Захотли бы вы опять слышать вчерашнюю проповдь? Это все равно какъ если бы вы сказали, что вамъ хочется опять, чтобы васъ выскли въ школ, чтобы васъ приколотили тамошніе забіяки, что вы захотли бы отправиться къ дантисту, куда ваши милые родители имли привычку васъ возить, что вы хотли бы принимать англійскую соль съ кусочкомъ черстваго хлба, чтобы засть вкусъ лекарства, что вы захотли бы быть обманутымъ предметовъ вашей первой любви, что вы захотли бы сказать вашему отцу, что вы надлали кучу долговъ, когда были въ университет? Когда я соображаю, непріятности дтства, тысячи разныхъ болзней, которымъ подвержена наша плоть, я весело говорю, что я не желаю вчно подвергаться этимъ — нтъ. Я не хочу опять поступить въ школу. Я не хочу слушать опять проповдь Тротмана. Дайте мн тотчасъ чашку болиголова. За ваше здоровье, мои милые. Не плачьте. Будьте весёлы. Ага! я чувствую какъ холодъ пробираетъ меня насквозь… Члены мои нмютъ, за то какое спокойствіе и тишина!

Такимъ образомъ, доживъ до моихъ лтъ, когда я вижу бднаго молодого друга влюбленнаго и думающаго, разумется, о женитьб, могу ли я не предаваться меланхоліи? Какъ можетъ жениться человкъ, неимющій средствъ держать хоть самый миніатюрный экипажъ, завестись хоть самымъ маленькимъ хозяйствомъ, даже содержать себя одного, не говоря уже о жен и семейств? Боже милостивый! не богохульство ли жениться, не имя даже полтораста фунтовъ въ годъ? Бдность, долги, векселя, кредиторы, преступленія непремнно постигнутъ несчастнаго, у котораго нтъ полтораста — скажите ужь лучше двухъ тысячъ въ годь, потому что вы не можете жить прилично въ Лондон, не имя этого дохода. И почему вы знаете, какая выйдетъ жена изъ двушки, которую вы встртили на балахъ или обдахъ, какой у ней характеръ, какіе окажутся у ней родные? Ну что если у ней есть бдные родные или грубые братья, которые будутъ вчно приходить къ вамъ обдать? Какова ея мать и будете ли вы въ силахъ переносить, чтобы эта женщина вмшивалась въ ваше хозяйство и распоряжалась въ вашемъ дом? Генералъ Бэйнисъ очень хорошъ, слабый, скромный и презентабельный старичокъ, но генеральша Бэйнисъ и эта ужасная маіорша Мак-Гиртеръ — а эти шалуны въ скрипучихъ башмакахъ? Какъ человкъ свтскій, я увидалъ вс эти ужасы, угрожавшіе мужу миссъ Шарлотты Бэйнисъ, и не могъ видть ихъ безъ страха. Граціозно и легко, но остроумно и саркастически я счолъ моей обязанностью показать странности бэйниской семья Филиппу. Я передразнивалъ мальчиковъ, представилъ ужасныхъ военныхъ барынь очень искусно, какъ мн казалось, какъ-будто и никакъ не предполагалъ, чтобы Филиппъ имлъ какіе-нибудь виды на миссъ Бэйнисъ. Надо отдать ему справедливость: онъ разсмялся разъ или два, потомъ онъ очень покраснлъ. Его чувство юмора очень ограничено, въ этомъ сознается даже Лора. Потомъ у него вырвалось сильное выраженіе: онъ сказалъ, что его чертовски стыдно, и вышелъ съ своей сигарой. А когда я замтилъ моей жен, какъ онъ щекотливъ въ нкоторыхъ отношеніяхъ и какъ мало понимаетъ онъ шутки, она пожала плечами и сказала:

— Филиппъ не только очень хорошо понимаетъ то, что ты говорилъ, но даже еще и перескажетъ всё генеральш и маіорш при первомъ удобномъ случа.

Такъ и вышло, какъ мистриссъ Бэйнисъ позаботилась сказать мн впослдствіи. Она знала кто быль ея врагъ. Она знала, кто говорилъ дурно о ней и о ея милыхъ малюткахъ за глаза. О Филиппъ, Филиппъ! Какъ подумаешь, что ты былъ такой трусъ, что пошолъ и разсказалъ ей! Но я прощаю ему. Отъ всего моего сердца сожалю о нёмъ и прощаю его.

Для того шага, который онъ замышляетъ, вы можете быть уврены, что молодой человкъ не чувствуетъ ни малйшей необходимости ни въ прощеніи, ни въ состраданіи. Онъ былъ такъ сумасбродно счастливъ, что безполезно было разсуждать съ нимъ. Не будучи вовсе поэтическаго настроенія, негодяй писалъ стихи по секрету и мои слуги нашли отрывки его рукописи на тоалет въ его спальной. Я не въ прав привести всю поэму, которую наша горничная нашла въ комнат мистера Филиппа и принесла, ухмыляясь, моей жен, которая только сказала:

— Бдняжка!

Дло въ томъ, что это дйствительно былъ страшный вздоръ! какія плоскія римы! какія старыя мысли! Но Лора прибавила:

— Вс влюбленные незабавны для своихъ знакомыхъ, и я знаю одного человка, который писалъ не весьма умные любовные стихи, когда былъ молодь.

Нтъ, я не напечатаю стиховъ Филиппа, разв ужъ, когда-нибудь онъ смертельно оскорбитъ меня. Я со стыдомъ вспоминаю мои собственные стихи, написанные при подобныхъ обстоятельствахъ, и наброшу покрывало благопристойной дружбы на сумасбродство моего друга.

А пока подъ этимъ покрываломъ молодой человкъ совершенно доволенъ, даже чрезвычайно счастливъ. Вся земля и природа улыбаются вокругъ него.

— Любовь, сэръ, говоритъ Филиппъ:— набрасываетъ ореолъ на любимую женщину, Тамъ, гд движется она, выростаютъ розы, гіацинты и благоуханіе амврозіи. Не говорите мн о бдности, сэръ! Разв я не терплъ её? Разв я теперь не такъ бденъ, какъ только можетъ быть бденъ человкъ, а что жь изъ этого? Нуждаюсь я въ чомъ нибудь? Разв я долженъ кому нибудь? Разв нтъ манны въ пустын для врующихъ? Вотъ вашъ недостатокъ, Пенъ! въ васъ нтъ вры, малодушное у васъ сердце, сэръ, а если вы спасётесь, то ужь, конечно по милости вашей жены. Дайте-ка мн этого бордоскаго, оно недурно. Вы говорите мн, что для счастья женщины необходимъ экипажъ. Я не говорю, чтобы экипажъ не имлъ своихъ удобствъ — замтьте, но если онъ необходимъ, небо пошлётъ его. Однако, сэръ, чортъ побери! взгляните на меня: разв я не нахожусь въ самой ужасной бдности? Я спрашиваю васъ: есть ли въ Лондон кто бдне меня? А посл разоренія моего отца, разв я нуждаюсъ въ чомъ-нибудь? Нуженъ мн ночлегъ дня на два — хорошо: моя милая Сестрица охотно пріютитъ меня. Нужны мн деньги — эта благочестивая вдова отдастъ мн всё. Да благословитъ и вознаградитъ её небо! (тутъ по причинамъ, о которыхъ не къ чему и упоминать, ораторъ утираетъ кулакомъ глаза).— Нужна мн работа — разв вы не доставляете её мн? Надо бы вамъ посмотрть, какъ я отдлалъ сегодня эти Путешествія. Я читалъ свою статью Шар… миссъ… своимъ друзьямъ. Я не хочу сказать, чтобы это были очень умные люди, но вспомните Мольера и его клгачиицу.

— Подъ ключницей вы подразумваете мистриссъ Бэйнисъ? спросилъ я. — Обращеніемъ она похожа и образованіемъ, кажется…

— Вы похожи на Туисденовъ, ей-богу похожи! Если люди не принадлежатъ къ извстному monde, вы не цните ихъ. Вамъ полезно было бы испытать какое-нибудь несчастье, Пенъ, и я сердечно желаю этого для васъ, исключая вашу милую жену и дтей. Вы мрите вашу нравственность по мэй-фэрскому масштабу, и еслибы ангелъ явился къ вамъ въ резинковыхъ галошахъ и съ бумажнымъ зонтикомъ, вы отвернулись бы отъ него. Вы никогда не отыскали бы Сестрицу. А это герцогиня — Богъ да благословитъ её! великодушнйшее, деликатнйшее, неустрашимое созданіе, съ тончайшимъ чувствомъ юмора, но у ней произношеніе неправильно, а какъ могли бы вы простить подобное преступленіе? Сэръ, вы остроумне меня, способне, но я думаю, сэръ, прибавляетъ Филь, крутя свои рыжіе усы:— я выше васъ великодушіемъ, хотя, ей-богу, старый товарищъ, и мущиной и мальчикомъ вы всегда были добрйшимъ человкомъ на свт для Филиппа Фирмина — добрйшимъ великодушнйшимъ и дружелюбнйшимъ — только вы бсите меня, когда поёте въ этомъ проклятомъ мэй-фэрскомъ тон.

Тутъ маленькая Нелли позвала насъ къ чаю.

— Папа смялся, а дядя Филиппъ дёргалъ свою бороду, сказала маленькая посланница.

— Я дамъ вамъ славную прядку этихъ волосъ, Нелли, моя милая, говоритъ дядя Филиппъ.

— О, нтъ! отвчаетъ дитя.— Я знаю кому вы отдадите ихъ, знаю я: мама? и она отправляется къ своей мамаш и шепчется.

Миссъ Нелли знаетъ? Въ какія лта эти маленькія свахи начинаютъ догадываться обо всемъ! Эта двочка кажется кокетничала пока еще сидла у няни на рукахъ. Прежде чмъ она умла говорить, она уже гордилась своими новыми красными башмачками и заставляла любоваться своимъ голубымъ кушачномъ.

Для кого Филиппъ сохранитъ придку этихъ рыжихъ кудрей, которыя вьются около его лица? Можете вы угадать? Какого цвта волосы въ этомъ маленькомъ медальон, который этотъ джентльмэнъ носитъ на виду? Нсколько мсяцевъ назадъ, кажется, блдные льняные волосы занимали это почотное мсто, теперь каштановые, какъ я вижу, точь-въ-точь такого цвта, какъ т, которые вьются вокругъ хорошенькаго личика Шарлотты Бэйнисъ и падаютъ локонами на ея шею, Итакъ видите, мы мняемся: лёнъ уступаетъ мсто каштану, а каштанъ смняется эбеномъ. Это что такое? Не-уже-ли я насмхаюсь, потому что Коридонъ и Филлида влюблены и счастливы? Видите, я далъ себ слово не заниматься сантиментальнымъ вздоромъ. Описывать любовь безнравственно и нескромно — вы знаете это. Описывать её такъ, какъ она кажется вамъ и мн, постороннимъ зрителямъ, значило бы описывать самый скучный фарсъ, самую однообразную болтовню. Записывать вздохи, пожатіе рукъ и тому подобное — прилично ли достоинству историковъ? Уйдёмъ отъ этихъ сумасбродныхъ молодыхъ людей: мы имъ не нужны, и какъ ни скученъ ихъ фарсъ, какъ ни однообразна ихъ болтовня, вы можете быть уврены, что они забавляютъ ихъ и что они довольно счастливы и безъ васъ. Счастливы? Можетъ ли какое-нибудь счастье сравниться съ этимъ, позволите спросить? Не восхитительно ли поджидать посланнаго, схватить записку и наградить подателя? удалиться отъ всхъ пытливыхъ глазъ и читать:

‘Возлюбленный мой! Насморку мамаши лучше сегодня. Джонсизъ пилъ у насъ чай, а Джулія пла. Мн не было весело, такъ-кокъ мой дорогой другъ былъ на этомъ проклятомъ обд, гд, я надюсь, было ему весело. Напишите мн словечко съ Бёттлесомъ, который отнесётъ эту записку, скажите только, что вы принадлежите нашей Луиз’ и проч. и проч. Вотъ въ какихъ застнчивыхъ строчкахъ безыскусственная невинность шепчетъ свои обты. Такъ она улыбается, тамъ она лепечетъ, такъ она болтаетъ. Молодыя люди, занимающіеся этою милою забавою, будьте уврены, что ваши родители играли въ такую же игру и помнятъ правила ея. Да, подъ широкимъ жилетомъ папа находится сердце, которое сильно билось, когда станъ его былъ тонокъ. Взгляните на вашу бабушку, въ очкахъ читающую проповдь: въ ея старомъ сердц есть уголокъ еще такой романическій, какъ въ то время, когда она читала Шотландскихъ Начальниковъ въ дни своего двичества. А глядя на вашего дда, мои милые, вы врядъ ли поврите, что этотъ спокойный, милый старичокъ былъ когда-то сумасброденъ… Подъ моими окнами, когда я пишу, проходитъ странствующій цвточникъ. Его розы и гераніумъ везётъ на телжк четвероногое животное маленькое, съ длинными ушами, возвышающее свой голосъ и распвающей по-своему. Когда я былъ молодъ, ослы ревли совершенно такимъ образомъ, и другіе будутъ такъ ревть, когда мы смолкнемъ и уши наши не будутъ слышать боле.

Глава XVIII.

DRUM IST’S SO WOHL MIR IN DER WELT.

Наши новые друзья жили довольно пріятно въ Булона, гд они нашли товарищей и знакомыхъ, собравшихся изъ разныхъ областей, которыя они посщали впродолженіе своей военной карьеры. Мистриссъ Бэйнисъ была командиршей генерала, заказывала ему платье, завязывала ему галстухъ красивымъ бантомъ, давала ему понять сколько онъ долженъ сть и пить за обдомъ и объясняла чрезвычайно откровенно, что это или то блюдо было нездорово для него. Если онъ располагалъ иногда състь лишнее, она кричала громко:

— Вспомните, генералъ, что вы принимали сегодня утромъ?

Она говорила, что зная сложеніе своего мужа, она знала, какія лекарства были ему необходимы и угощала его ими съ чрезвычайной щедростью. Сопротивленіе было невозможно, какъ ветеранъ сознавался самъ.

— У ней есть чудесные рецепты, говорилъ онъ мн: — въ Индіи она лечила весь лагерь.

Она вздумала-было взять на своё попеченіе семью настоящаго писателя и предлагала разныя лекарства для моихъ дтей, такъ-что испуганная мать должна была прятать ихъ отъ нея. Я не говорю, чтобы это была пріятная женщина, голосъ ея былъ громкій и грубый. Анекдоты, которое она вчно разсказывала, относились къ военнымъ офицерамъ, съ которыми я не былъ знакомъ, и исторія которыхъ не интересовала меня. Она очень охотно пила вино, пока занималась этой болтовнёй. Я слышалъ не мене глупые разговоры въ боле знатномъ обществ и зналъ людей, съ восхищеніемъ слушавшихъ анекдоты герцогинь и маркизъ, ни чуть не интересне тхъ, которые разсказывала генеральша Бэйнисъ. Жена моя съ лукавствомъ своего пола, передразнивала разговоръ мистриссъ Бэйнисъ очень смшно, но она всегда настойчиво увряла, что мистриссъ Бэйнисъ нисколько не глупе многихъ боле знатныхъ особъ.

Генеральша Бэйнисъ не колеблясь объявляла, что мы ‘спсивые люди’, и съ перваго раза, какъ увидала насъ, объявила, что смотритъ на насъ съ постояннымъ мрачнымъ подозрніемъ. Мистриссъ Пенденнисъ была, по ея мннію, безвредная и безхарактерная женщина, незамчательная ничмъ, а этотъ надменный, высокомрный мистеръ Пенденнисъ съ своимъ важнымъ видомъ… желала бы она знать, не-уже-ли жена британскаго генерала, служившаго во всхъ частяхъ Земного Шара и которая встрчала самыхъ знаменитыхъ генераловъ, губернаторовъ и жонъ ихъ… не-уже-ли она не довольно хороша для, и проч и проч. Кто не встрчался съ этими затрудненіями въ жизни и кто можетъ избгнуть ихъ?

— Чортъ меня возьми, сэръ! говаривалъ Филиппъ, крутя свои рыжіе усы: — я люблю, чтобы меня ненавидли нкоторые люди.

И надо признаться, что желаніе мистера Филиппа исполнялось. Кажется, другъ и біографъ мистера Филиппа имлъ нчто похожее на это чувство. По-крайней-мр относительно этой дамы тяжело было поддерживать лицемрную вжливость. Имя въ насъ нужду по нкоторымъ ей одной извстнымъ причинамъ она скрывала кинжалъ, которымъ охотно пронзила бы насъ, но мы знали, что она сжимала его въ своей худощавой рук, въ своёмъ тощемъ карман. Она говорила намъ самые приторные комплименты, и гнвъ такъ и сверкалъ изъ ея глазъ — это была завистливая, лукавая женщина, но она любила своихъ дтей, берегла ихъ, сжимала въ своихъ худощавыхъ рукахъ съ ревнивой любовью.

— Прощай, душечка! Я оставляю тебя у твоихъ друзей. О, какъ вы добры къ ней, мистриссъ Пенденнисъ! Какъ мн благодарить васъ и мистера Пенденниса… а смотрла она такъ, какъ-будто хотла отравить обоихъ насъ, уходя съ поклонами и съ приторными улыбками.

У этой дамы была искренняя пріятельница, полковница Бёнчъ, мужъ которой служилъ въ бенгальской кавалеріи и былъ теперь въ Европ съ женою и дтьми, они поселились въ Париж для воспитанія молодыхъ людей. Сначала, какъ мы слышали, мистриссъ Бэйнисъ предпочитала Туръ, гд жила ея сестра и гд квартира и състные припасы были довольно дешевы. Но Бёнчъ прозжалъ черезъ Булонь, отправляясь къ жен въ Парижъ, и встртившись съ своимъ старымъ товарищемъ, такъ описалъ генералу Бэйнису дешевизну и удовольствія французской столицы, что генералъ началъ подумывать, какъ бы направить свои стопы туда. Мистриссъ Бэйнисъ не хотла и слышать о подобномъ план. Она непремнно желала съ своей милой сестр и въ Туръ, но когда въ разговор полковникъ описалъ балъ въ Тюильри, гд онъ и мистриссъ Бёнчъ были приняты съ самой лестной вжливостью королевской фамиліей, въ мысляхъ мистриссъ Бэйнисъ произошла перемна. Когда Бёнчъ началъ утверждать, что балы у калькуттскаго губернатора ничто въ сравненія съ тюильрійскими или съ балами префекта Сены, что англичане приглашаются и уважаются везд, что посланникъ былъ чрезвычайно гостепріименъ, что пасторы удивительны, что въ ихъ гостинниц, которую содержала генеральша и баронесса С*. въ Petit Cliuteau d’Espagne, Avenue de-Valmy, Champs Elyses, у нихъ бывалъ балъ два раза въ мсяцъ, преспокойная квартира, самое избранное общество и всевозможныя удобства за столько-то франковъ въ мсяцъ — я говорю, что мистриссъ Бэйнисъ была сильно взволнована.

— Не балы у посланника и въ Тюильри прельщаютъ меня, говорила она: — потому, что я старуха и, несмотря на ваши слова, полковникъ, не могу представить себ посл баловъ у калькуттскаго губернатора что-нибудь великолпне въ какомъ бы то ни было французскомъ дворц. Богу извстно, что я говорю не о себ: но дтей надо воспитывать, а мою Шарлотту надо представить въ свтъ, о томъ, что вы говорили о превосходномъ пастор мистер К* я думала всю ночь, а боле всего о возможности дать хорошее воспитаніе моимъ малымъ дтямъ.

За этимъ послдовалъ восхитительный разговоръ и расчоты. Бёнчъ показалъ свои счоты у баронессы С*. Оба джентльмэна длали разсчоты цлый вечеръ. Трудно было даже для мистриссъ Бэйнисъ принудить цифры согласоваться съ доходомъ генерала, но наконецъ ей удалось преодолть ариметическія затрудненія, и фунты шиллинги и пенсы распростерлись передъ нею. Они могутъ съэкономничать на этомъ, отказать себ въ томъ, они должны сдлать жертву для воспитанія своихъ дтей.

— Сара Бёнчъ съ дочерьми бываетъ при двор — вотъ какъ! Отчего же и моей дочери не быть тамъ? спрашивала она.

На это генералъ ей говорилъ:

— Ей-богу, Элиза, вотъ ты о чомъ думаешь!

На это Элиза сказала: ‘нтъ’ разъ двадцать, при каждомъ раз всё боле сердясь. Она объявляла передъ Богомъ, что она не желаетъ бывать ни при какомъ двор. Генералу стыдно говоритъ такимъ образомъ. И затмъ произошла сцна. Хотя я не былъ при этой семейной ссор, но мн пересказалъ её мистеръ Фирминъ, а мистеръ Фирминъ узналъ это отъ одной особы, которая въ это время привыкла разсказывать ему всё тайны своего юнаго сердца, которая спрыгнула бы съ плотины въ море рука-объ-руку съ нимъ, еслибы онъ сказалъ, ‘пойдёмь’, и безъ его руки, еслибы онъ сказалъ: ‘ступай’, особа, которой вся жизнь измнилась — измнилась мсяцъ тому назадъ — измнилась въ одну минуту, въ ту минуту, когда она увидала рыжіе усы Филиппа и услыхала его громкій голосъ, привтствовавшій ея отца между коммисіонерами на набережной передъ таможней.

Туръ былъ по-крайней-мр на полтораста миль дальше чмъ, Парижъ отъ… отъ одного города, гд жилъ молодой джентльмэнъ, которымъ интересовалась миссъ Шарлотта Бэйнисъ: вотъ отчего, я полагаю, пришла она въ восторгъ, что ея родители ршились выбрать своимъ мстопребываніемъ боле обширный и ближайшій городъ. Притомъ она признавалась по секрету моей жен, что её мама и тётушка Мак-Гиртеръ вчно ссорились между собой, она предпочитала жить подальше отъ тётушки Мак-Гиртеръ. У ней никогда не было такого друга, какъ Лора, никогда. Она никогда не была такъ счастлива, какъ въ Булони, никогда. Она всегда будетъ любить всхъ въ нашемъ дом, всегда, всегда. Об эти женщины горли энтузіазмомъ ‘къ спасителю’ бэйниской фамиліи, какъ они называли этого высокаго молодца, котораго я вызвался быть біографомъ. Лнивый плутъ лежитъ и грется въ чудной теплот и солнечномъ сіяніи юной любви. Онъ клялся, что онъ не жилъ и не былъ счастливъ до-сихъ-поръ, объявлялъ, что смётся надъ бдностью и презираетъ её, бранилъ издателей ‘Пэлль-Мэлльской’ газеты за то, что они отказались напечатать любовные стихи, которые мистеръ Филиппъ теперь сочинялъ почти каждый день. Бдная Шарлотта! не получала ли ты эти драгоцнныя сочиненія? не восхищалась ли ими? не запирала ли ихъ въ тайной шкатулк твоего сердца такъ же какъ и въ своёмъ маленькомъ столик? не вынимала ли ихъ наедин, не цаловала ли и не благословляла ли небо за то, что оно даровало теб такія драгоцнности? Это наврно. Я могу представить себ всё это и не видавши. У Филиппа же, который былъ самымъ безпечнымъ человкомъ на свт и разбрасывалъ своё платье и блье на полу своей спальной, въ это время карманъ сюртука былъ вчно набитъ бумагами, которыя шумли самымъ смшнымъ образомъ. Онъ всегда смотрлъ на этотъ драгоцнный карманъ и прикладывалъ къ нему свою большую руку, какъ-будто оберегалъ его. Въ карман лежали не банковые билеты — вы можете быть уврены въ этомъ, въ немъ лежали документы, пояснявшіе, что насморку мама лучше, что Джонсизъ пилъ чай, Джулія пла, и проч:

Мистеръ Филиппъ оставался недлю за недлей, объявляя моей жен, что она совершенный ангелъ, что держитъ его такъ долго. Бёнчъ писалъ изъ Парижа всё боле и боле восторженныя письма объ удобствахъ своей квартиры. Балы были особенно великолпны въ эту зиму, тамъ было нсколько старыхъ индійскихъ знакомыхъ — словомъ, они могли составить клубъ. Ршили, что Бэйнисъ подетъ осмотрть мстность. Онъ похалъ. Баронесса С*, самая изящная женщина, угостила его великолпнымъ обдомъ: генералъ былъ въ восторг. Бёнчъ отдалъ своихъ сыновей въ знаменитую школу, гд они учились всмъ современнымъ языкамъ — словомъ Бэйнисы отправились въ Парижъ не задолго передъ тмъ, какъ мы воротились въ Лондонъ.

Вы, безъ сомннія, замтилъ, какъ въ нкоторыхъ нжныхъ обстоятельствахъ женщины помогаютъ одна другой даже тамъ, гд имъ не слдуетъ помогать. Я сказалъ, что моя жена чувствовала эту нелпую симпатію къ молодимъ людямъ, о которой мы сейчасъ только говорили. Когда день отъзда Шарлотты приближался, эта несчастная, заблуждающаяся матрона брала двушку гулять въ какіе-то уединенные переулки и тихія улицы, и по самому странному стеченію обстоятельствъ большіе сапоги Филиппа непремнно оставляли свой слды возл маленькихъ женскихъ ножекъ. Что скажете вы, когда я сообщу вамъ, что я самъ, отецъ семейства, когда входилъ въ свой собственный кабинетъ, былъ встрченъ на порог Еленою, моей старшей дочерью, которая, протянувъ свои ручки передъ стеклянной дверью, въ которую я хотлъ войти, сказала мн:

— Вы не должны туда входить, папа, мама никому не приказала изъ насъ входить туда.

— Почему, позволь спросить?

— Потому, что дядя Филиппъ и Шарлотта говорятъ тамъ по секрету и никто не долженъ мшать имъ — никто!

Честное слово, не ужасно ли это? Позволю ли я бдному молодому человку украсть сердце у молодой двушки, у которой нтъ ни копейки? Буду ли я помогать этой непростительной интриг?

— Сэръ, говоритъ моя жена (мы воспитывались вмст съ дтства и я признаюсь, что я раза два сумасбродно волочился прежде чмъ сдлался врнымъ супругомъ) — сэръ, говоритъ она:— когда вы съ ума сходили о Бланшъ и клали письма къ ней въ дупло я видла эти письма, но никогда ихъ не трогала. Эти молодые люди нсколько побольше любятъ другъ друга, чмъ любили вы и Бланшъ. Мн не хотлось бы разлучить теперь Шарлотту съ Филиппомъ. Ужь слишкомъ поздно, сэръ. Она никогда уже не будетъ любить никого такъ, какъ любитъ его. Проживи она сто лтъ, она никогда его не забудетъ. Зачмъ бдняжечк не быть счастливой немножко, пока она можетъ?

Сквозь большое окно я вижу въ маленькой комнат дв фигуры у стола. У одной каштановые волосы, у другой рыжіе усы.

— Бдняжечки, шепчетъ моя жена:— они разстаются завтра. Пусть ихъ наговорятся. Я уврена, что она выплачетъ вс свои глаза. Бдная Шарлотта!

Пока моя жена жалла миссъ Шарлотту такимъ патетическимъ образомъ и хотла уже прибгнуть къ носовому платку, изъ той комнатки, гд влюбленные ворковали, вдругъ послышался сначала громкій хохотъ Филиппа, а потомъ серебристый смхъ миссъ Шарлоты и эта молодая особа вышла къ намъ въ садъ, съ круглымъ личикомъ вовсё неорошеннымъ слезами, а румянымъ, свжимъ и весёлымъ. Шарлотта присдаетъ передо мною, а моей жен подаётъ руку и бросаетъ на неё ласковый взглядъ. Он удаляются, обвившись руками, какъ виноградная лоза обвивается вокругъ окна, хотя которая лоза и которая окно въ этомъ сравненіи, я не берусь ршить. Он входятъ въ дверь балкона, проходятъ черезъ гостиную и, безъ сомннія, выходятъ на улицу, а мистеръ Филиппъ вдругъ высовываетъ голову изъ окна верхняго этажа съ огромной трубкою во рту. Онъ не можегъ ‘работать’ безъ своей трубки, говоритъ онъ, и моя жена вритъ ему.

Миссъ Шарлотта сдлала намъ опять маленькій визитъ вечеромъ, когда мы были одни, дти легли спать. Душечки! Шарлотта должна пойти поцаловатъ ихъ. Мистера Филиппа Фирмина не было дома. Она, кажется, вовсе этого не примчала и не сдлала ни одного вопроса о нёмъ. Мы были тамъ добры къ ней, такъ ласковы! Забудетъ ли она когда нибудь нашу доброту? Она была такъ счастлива — о! такъ счастлива! Она прежде не была такъ счастлива. Она будетъ писать очень часто и Лора будетъ писать постоянно — будетъ?

— Да, милое дитя! говоритъ моя жена.

Потомъ опять пошли поцалуи, а тамъ ужь пора возвращаться домой. Какой чудный вечеръ! Луна сіяетъ на пурпуровомъ неб, а звзды блещутъ міріадами.

— Прощайте, милая Шартотта, будьте счастливы!

Я схватилъ ея руку. Я почувствовалъ отеческое желаніе поцаловать ея круглое личико. Ея кротость, ея безыскусственная весёлость и добродушіе заставили насъ всхъ полюбить её.

— Постойте, моя милая! вскричалъ я съ любезностью: — я провожу васъ до дома.

Надо было бы вамъ видть тогда ея блое, круглое личико: какое плачевное выраженіе разлилось по нёмъ! Она поглядла на мою жену, а мистриссь Дора дёрнула меня за фалду.

— Что это значитъ, моя милая? спрашиваю а,

— Не выходи въ такую ужасную погоду. Ты простудишься, говоритъ Лира.

— Простужусь, душа моя! говорю я. — Помилуй, въ такой чудный вечеръ…

— О! какой же ты глупый! говоритъ Лора и начинаетъ смяться.

А миссъ Шарлотта уходить-себ отъ насъ, не говоря боле ни слова.

Филиппъ воротился черезъ полчаса. И знаете ли, я сильно подозрваю, что онъ ждалъ за угломъ. Еслибы это прежде пришло мн въ голову, я, конечно, не предложилъ бы миссъ Шарлотт проводить её домой.

Очень рано на слдующее утро встала моя жена и истратила, по моему мннію, очень много безполезнаго времени, хлба, масла, холодной говядины, горчицы и соли на цлую кучу сэндвичей, которые были завёрнуты въ ‘Пэлль-Мэлльскую газету’. Эта страсть приготовлять разныя закуски на дорогу довольно странна въ женщинахъ, какъ-будто въ гостиницахъ и на станціяхъ желзныхъ дорогъ не довольно находится състныхъ припасовъ. Я отнёсъ сэндвичи въ контору дилижансовъ, откуда отправлялись наши друзья. Генеральша Бэйнисъ разсадила всхъ по мстамъ, указала генералу его мсто зонтикомъ и fouette cocher! Прощайте хорошенькая Шарлотта, съ вашимъ нжнымъ личикомъ, нжнымъ голоскомъ и добрыми глазками! Но позвольте спросить, почему мистеръ Филиппъ Фирминъ не пришолъ проститься?

Прежде чмъ дилижансъ тронулся, мальчики Бэйнисы поссорились и подрались, кому ссть наверхъ, на имперіалъ, но кондукторъ не пустилъ мальчиковъ туда, говоря, что оставшееся мсто занято однимъ джентльмэномъ, котораго они должны взять на дорог. Кто же это оказался? За городомъ этотъ джентльмэнъ вскочилъ на имперіалъ, его лёгкая поклажа была уже на дилижанс и эта поклажа принадлежала Филиппу Фирмину. А! вотъ почему они были тамъ веселы вчера — въ день разлуки, потому что они вовсе не разлучались. Клянусь по совсти, я во всю мою жизнь не слыхалъ о подобномъ неблагоразуміи. Да это врная нищета для того и для другого: они умрутъ съ голода!

— Я не люблю вмшиваться въ чужія дла, сказалъ я моей жен:— но подобное сумасбродство выводитъ меня изъ терпнія. Я жалю зачмъ я не говорилъ съ генераломъ Бэйнисомъ объ этомъ. Я напишу генералу.

— Мой милый, генералъ знаетъ, сказалъ, по моему мннію неблагоразумный другъ Шарлотты и Филиппа: — мы говорили объ этомъ, и какъ человкъ съ здравымъ смысломъ, генералъ сказалъ:— молодые и останутся молодыми. Ей-богу, сударыня, когда я женился — я долженъ бы сказать когда мистриссъ Бэйнисъ приказала мн жениться на ней — у ней не было ничего, а у меня только капитанское жалованье. Живутъ же люди какъ-нибудь. Молодому человку лучше жениться и уберечь себя отъ праздности и разныхъ бдъ, а я общаю вамъ, что тотъ, кто женится на моей дочери, получитъ сокровище. Я люблю этого мальчика ради моего стараго друга Филя Рингуда. Я не вижу, чтобы люди съ богатыми жонами были счастливе, или чтобы мущины не должны были жениться до-тхъ-поръ, пока они не сдлаются старыми подагриками.

Итакъ Филиппъ отправился за своей очаровательницей. Бэйнисы позволили этому бдному студенту правовднія ухаживать за ихъ дочерью и провожать ихъ въ Парижъ.

Вскор посл этого, въ конц сентября, лондонскій пароходъ въ прекрасный солнечный осенній вечеръ высадилъ насъ у таможни среди густого тумана. Ахъ, какое возвращеніе посл двухнедльнаго отсутствія! Какая куча писемъ лежитъ въ кабинет! Мы весело пьёмъ чай утромъ при свчахъ въ первые два дня посл нашего возвращенія, а я имлъ удовольствіе обрзать себ подбородокъ, потому что слишкомъ темно бриться въ девять часовъ утра.

Моя жена не можетъ бытъ такъ нечувствительна, чтобы хохотать и быть весёлой оттого, что со мной случилась бда, которая навремя обезобразила меня? Передъ ней лежитъ письмо, отъ котораго она совершенно въ восторг. Когда она особенно довольна чмъ-нибудь, я могу видть по ея лицу и по особенному одушевленію и ласковости ея ко всему семейству. Въ это утро лицо ея сіяло. Комната освщалась имъ, а можетъ быть также и двумя свчами, которыя стоятъ на чайномъ стол. Дрова въ камин трещатъ, огонь весело пылаетъ.

— Письмо отъ Шарлотты, папа! кричитъ одна изъ двочекъ.

— Письмо отъ дяди Филиппа, папа! кричитъ другая:— и имъ такъ нравится Парижъ, продолжаетъ маленькая встовщица.

— Вотъ сэръ, не говорила ли я вамъ? кричитъ моя жена, подавая мн письмо.

— Мама всегда говорила вамъ, повторяетъ ребёнокъ, важно кивая головкой:— и я не стану удивляться, если онъ будетъ очень богатъ, а вы будете удивляться, мама?

Я не напечатаю письма миссъ Шарлотты, потому что она не совсмъ правильно писала, а въ письм было такъ много помарокъ, что для меня было ясно, что воспитаніе ея было небрежно, а такъ-какъ я очень её люблю, я не желаю поднимать её на смхъ. А письма мистера Филиппа я напечатать не могу потому, что я не сохранилъ его. Кчему сохранять письма? Я говорю, что ихъ надо жечь, жечь, жечь. Не нужно сомнній, не нужно упрёковъ, не нужно вчерашняго дня. Счастливъ онъ быль или несчастенъ — думать объ этомъ грустно всегда.

Въ письм Шарлотты заключался подробный разсказъ, какъ Бэйнисы помстились у баронесы С*, гд дйствительно имъ было очень удобно и дёшево жить. Филиппъ же помстился въ Сен-Жерменскомъ предмстьи, въ гостинниц Пуссенъ, которую ему рекомендовали его друзья-художники, въ улиц этого имени, которое лежитъ, какъ вамъ извстно, между Мазариновой библіотекой и Музеемъ изящныхъ искусствъ. Въ прежнія времена мой джентльмэнъ жилъ роскошно и хлбосольно въ англійскихъ гостинницахъ, теперь онъ очень прилично помстился за тридцать франковъ въ мсяцъ и съ пятью или шестью фунтами, какъ онъ посл безпрестанно говорилъ, онъ очень комфортэбельно могъ прожитъ мсяцъ. Я не говорю, мой юный путешественникъ, чтобы вы нын могли быть такъ счастливы. Мы разсказываемъ то, что было двадцать лтъ назадъ, прежде чмъ локомотивы начали визжать по французскимъ рельсамъ и когда Луи-Филиппъ былъ королёмъ.

Какъ только мистеръ Филиппъ Фирминъ разорился, нужно ему было влюбиться. Чтобы не разставаться съ возлюбленнымъ предметомъ, нужно ему было послдовать за нимъ въ Парижъ и бросить занятіе юриспруденціи на родин, хотя, надо отдать ему справедливость, я думаю онъ ничего не сдлалъ бы хорошаго. Не пробылъ онъ въ Париж и двухъ недль, когда причудливая госпожа Фортуна, которая, повидимому, убжала отъ него, вдругъ улыбнулась ему какъ бы говоря: ‘юный джентльмэнъ, я еще не покончила съ тобою’.

Не предполагайте будто Филиппъ вдругъ выигралъ двадцать тысячъ ф. с. въ лотерею. Не очень нуждаясь въ деньгахъ, онъ вдругъ получилъ возможность пріобрсти нкоторую сумму довольно легко.

Во-первыхъ, Филиппъ нашолъ мистера и мистриссъ Мёгфордъ въ озадаченномъ положеніи въ Париж, въ каковомъ город Мёгфордъ никогда не согласился бы имть laquais de place, оставаясь твёрдо убждёнъ до самой своей смерти, что онъ зналъ французскій языкъ совершенно достаточно для разговора. Филиппъ, часто бывавшій прежде въ Париж, помогъ своимъ друзьямъ въ двухфранковомъ ресторан, гд онъ бывалъ ради экономіи, а они потому, что имъ казался обидъ не только дёшевъ, но великолпенъ и удовлетворителенъ. Онъ служилъ имъ переводчикомъ, а потомъ угостилъ ихъ въ кофейной на бульвар, какъ говорилъ Мёгфордъ, воротившись въ Лондонъ и разсказывая объ этомъ мн.

— Онъ не можетъ забыть, что онъ былъ франтомъ, этотъ Фирминъ, и поступаетъ какъ джентльмэнъ. Онъ воротился съ нами въ нашу гостинницу, а кто, вы думаете, въхалъ на дворъ и вышелъ изъ кареты? Лордъ Рингудъ, вы знаете Лорда Рингуда, вс его знаютъ. ‘Какъ! это вы, Филиппъ? сказалъ его сіятельство, протягивая руку молодому человку: — приходите ко мн завтракать завтра утромъ.’

Какъ же это случилось, что лордъ Рингудъ, у котораго инстинктъ самосохраненія былъ силёнъ, который, я боюсь, былъ немножко эгоистъ и который, какъ мы слышали, отдалъ приказаніе не принимать Филиппа, вдругъ передумалъ и дружелюбно привтствовалъ молодого человка? Во-первыхъ, Филиппъ вовсе не безпокоилъ его сіятельство своими посщеніями, во-вторыхъ, случилось, къ счастью, въ самый день ихъ встрчи, его его сіятельство обдать у извстнаго парижскаго жителя и bon vivant милорда виконта Трима, который былъ губернаторомъ острововъ Саго, когда полковникъ Бэйнисъ стоялъ тамъ своимъ полкомъ. Генералъ встртился въ церкви съ старымъ вест-индскимъ губернаторомъ, милордъ Тримъ прямо попросилъ генерала Бэйниса къ обду, гд былъ и лордъ Рингудъ съ другими знатными гостями, которыхъ теперь мы не имемъ нужды называть. Уже было говорено, что Филиппъ Рингудъ, братъ милорда, и капитанъ Бэйнисъ была въ молодости короткими друзьями и что полковникъ умеръ на рукавъ капитана. Лордъ Рингудъ, имвшій превосходную память, когда они хотлъ прибгать къ ней, вздумалъ при этомъ случа вспомнить генерала Бэйниса и его короткость съ своимъ братомъ въ былые дни. Они разговорились объ этихъ былыхъ дняхъ. Я полагаю, что превосходное вино лорда Трима сдлало генерала краснорчиве обыкновеннаго. Въ разговор генералъ назвалъ Филиппа и, разгорячившись отъ вина, осыпалъ самыми восторженными похвалами своего молодого друга и упомянулъ, какъ благородно и бёзкорыстно поступилъ Филиппъ съ нимъ. Можетъ быть лорду Рингуду было пріятно слышать эти похвалы внуку своего брита, можетъ быть онъ думалъ о прежнихъ временахъ, когда у него было сердце и онъ любилъ своего брата. И хотя онъ, можетъ быть считалъ Филиппа Фирмина нелпымъ олухомъ за то, что онъ отказался отъ всякихъ правъ, которыя онъ могъ имть на состояніе генерала Бэйниса, по-крайней-мр я не сомнваюсь, что его сіятельство подумалъ: ‘невроятно, чтобы этотъ мальчикъ просилъ денегъ у меня!’ Вотъ почему, когда онъ воротился въ свою гостинницу, посл этого обда и на двор увидалъ этого самаго Филиппа Фирмина, внука его брата: сердце стараго вельможи наполнилось добрымъ чувствомъ и онъ пригласилъ Филиппа къ себ.

Я описывалъ нкоторыя странности Филиппа, между прочимъ, въ наружности его произошла весьма замчательная перемна вскор посл его разоренія. Можетъ ли новый сюртукъ или жилетъ доставить удовольствіе тому, чья молодость уже прошла? Я скоре думаю, что въ человк среднихъ лтъ новое платье возбуждаетъ тревожное чувство — не оттого, чтобы оно было узко, хотя и это можетъ быть причиною, но по своему лоску и великолпію. Когда мой покойный другъ мистриссъ подарила мн изумрудный жилетъ съ золотыми разводами, я тотчасъ надлъ его въ Ричмондъ обдать съ нею, но застегнулся такъ, что наврно въ омнибус никто не видалъ, какой на мн яркій жилетъ. Десять лтъ онъ составлялъ главное украшеніе моего гардероба, и хотя я никогда не осмивался надть его во второй разъ, я всегда думалъ съ тайнымъ удовольствіемъ, что я обладаю такимъ сокровищемъ. Любятъ ли шестидесятилтнія женщины красивые и модные наряды? Но это разсужденіе заводитъ насъ слишкомъ далеко. Я желаю замтить фактъ, нердко случавшійся на моей опытности, что мущины, бывшіе большими щоголями, часто и вдругъ бросаютъ великолпные костюмы и съ большимъ удовольствіемъ наряжаются въ самые поношенные сюртуки и шляпы. Нтъ, почти вс мущины не тщеславны насчотъ своего костюма. Напримръ, нсколько лтъ назадъ, мущины щеголяли красивыми ногами. Посмотрите, какъ ршительно вс они бросили свои хорошенькіе сапожки и носятъ огромные толстые, безобразные спокойные сапоги!

Когда Филиппъ Фирминъ появился въ Лондон, тамъ были еще дэнди, еще были ослпительные бархатные и штофные жилеты, еще были булавки, пуговицы, цпочки и разная фантастическая роскошь. У него былъ великолпный серебряно-вызолоченный несессеръ, подаренный ему отцомъ (за который, правда, докторъ позабылъ заплатить, предоставивъ это сыну).

— Это вещь вовсе ненужная, сказалъ достойный докторъ:— но бери её всегда съ собою: въ деревенскомъ замк она иметъ хорошій видъ на тоалет мущины. Это позируетъ человка — ты понимаешь. Я зналъ женщинъ, приходившихъ взглянуть на это. Ты можетъ быть скажешь, что это бездлица, мой милый, но къ чему же пренебрегать какою бы то ни было возможностью на успхъ въ жизни?

Когда въ нимъ случилось несчастье, юный Филиппъ бросилъ вс эти великолпныя сумасбродства. И право, врядъ ли человкъ, боле странной наружности, разгуливать по мостовой лондонской или парижской. Онъ самъ часто говорилъ:

— Вс карпетки мои въ дырахъ мистриссъ Пенденнисъ, вс пуговицы у рубашекъ оборваны, должно быть у меня дурная прачка.

Когда Сестрица ворвалась въ его комнаты въ его отсутствіе, она говорила, что у ней чуть волосы не встали дыбомъ, когда она увидала въ какомъ состояніи находился его бдный гардеробъ. Я полагаю, что мистриссъ Брандонъ положила обманомъ блья въ его комоды. Онъ этого не зналъ, онъ преспокойно носилъ свои рубашки. Куда двались чудныя палевыя перчатки прошлаго года? Его большія голыя руки (которыми онъ такъ величественно размахивалъ) были теперь такъ смуглы, какъ у индійца. Онъ очень намъ нравился въ дни его великолпія, теперь въ его поношеномъ костюм мы любили его.

Я представляю себ какъ молодой человкъ вошолъ въ комнату, гд собрались гости его сіятельства. Въ присутствіи знатныхъ и ничтожныхъ Филиппъ всегда велъ себя развязно, и онъ изъ числа тхъ немногихъ людей, какихъ мн случилось видть въ жизни, на которыхъ званіе не длало никакого впечатлнія. На этомъ завтрак были два-три дэнди, которыхъ изумила вольность обращенія Филиппа. Онъ вступилъ въ разговоръ съ знаменитымъ французскимъ политикомъ, противорчилъ ему чрезвычайно энергически на его собственномъ язык, а когда политикъ спросилъ не членъ ли парламента monsieur, Филиппъ разразился громкимъ хохотомъ, отъ котораго чуть не разбились рюмки на стол, и сказалъ:

— Je suis journaliste, monsieur, vos ordres!

Молодой Тимбёри, секретарь посольства, остолбенлъ отъ дерзости Филиппа, а докторъ Боттсъ, медикъ его сіятельства, взглянулъ на него съ испуганнымъ лицомъ. Принесли бутылку бордоскаго, вс присутствующіе джентльмэны начали пить его, а Филиппъ, попробовавъ свою рюмку, закричалъ.

— Фи! какъ это отзывается пробкой!

— Да еще какъ прескверно! заворчалъ милордъ съ однимъ изъ своихъ обычныхъ ругательствъ:— зачмъ же никто изъ васъ ничего не сказалъ? Разв вы любите вино, отзывающееся пробкой?

За этимъ столомъ сидли такіе любезные гости, которые охотно выпили бы александрійскій листъ, если бы его сіятельство сказалъ, что любитъ его.

— Ваша мать была добрая душа, а отецъ кланялся какъ танцмейстеръ. Вы не похожи на него. Я почти всегда обдаю дома. Приходите когда хотите, Филиппъ, сказалъ онъ.

Это сообщалъ намъ Филиппъ въ своёмъ письм, а потомъ было намъ пересказано мистеромъ и мистриссъ Мёгфордъ, по возвращеніи ихъ въ Лондонъ.

— Его брали за руку знатные вельможи, говорилъ Мёгфордъ, а я завербовалъ его по три гинеи въ недлю писать письма въ ‘Пэлль-Мэлльскую газету’.

И вотъ причина радостныхъ и торжественныхъ словъ моей жены. ‘Разв я теб не говорила?’ Филиппъ сталъ ногою на лстницу, а кто былъ способне его взобраться на вершину? Когда счастье и нжная и любящая двушка ждали его тамъ, не-уже-ли онъ лишится мужества, не употребивъ всхъ усилій, или побоится влзать? У него не было боле искренняго доброжелателя какъ я, не было друзей, которые боле любили бы его, хотя многіе восхищались имъ боле меня. Но это были женщины по большей части, а женщины становятся такъ нелпы, несправедливы и пристрастны къ тмъ, кого он любятъ, когда т впадаютъ въ несчастье, что я удивляюся какъ мистеръ Филиппъ не потерялъ головы въ своей бдности при такихъ нжныхъ льстецахъ и обожательницахъ. Не-уже-ли вы будете ставить ему въ вину утшеніе, которое онъ извлекалъ изъ своего несчастья? Не одно сердце окаменло бы безъ воспоминаній о прошлыхъ огорченіяхъ, когда глаза, теперь неглядящіе, можетъ быть были полны сочувствія, а руки, теперь холодныя, были готовы утшать и помогать.

Глава XIX.

КАКЪ ХОРОШО ВЪ ДВАДЦАТЬ ЛТЪ!

Т времена, о которыхъ мы пишемъ, т времена, когда Луи-Филиппъ былъ королёмъ, такъ были не похожи на ныншнія, что когда Филиппъ Фирминъ отправился въ Парижъ, тамъ ршительно было дёшево жить и Филиппъ жилъ очень хорошо по своимъ небольшимъ средствамъ. Филиппъ клянётся, что это время было самымъ счастливйшимъ въ его жизни. Онъ разсказывалъ впослдствіи объ избранныхъ знакомствахъ, которыя сдлалъ онъ. Онъ познакомился съ удивительными медицинскими студентами, съ художниками, которымъ не доставало только таланта и трудолюбія, чтобы стать во глав своей профессіи, съ двумя-тремя магнатами его профессіи, газетными корреспондентами, домъ и столъ которыхъ были открыты для него. Удивительно, какія политическія тайны узнавалъ онъ и передавалъ въ своей газет. Онъ преслдовалъ политиковъ того времени съ изумительнымъ краснорчіемъ и пыломъ. Стараго короля осыпалъ онъ безподобными остротами и сарказмами. Онъ разсуждалъ о длахъ Европы, ршалъ судьбу Франціи, нападалъ на испанскія бракосочетанія, распоряжался папою съ неутомимымъ краснорчіемъ.

— Полынная водка была моимъ напиткомъ, сэръ, разсказывалъ онъ своимъ друзьямъ. Она сообщаетъ чудное краснорчіе слогу. Господи! какъ я отдлывалъ этого бднаго французскаго короля видъ вліяніемъ полынной водки въ кофейной, напротивъ Биржи, гд я обыкновенно сочинялъ моё письмо! Кто знаетъ, сэръ, можетъ быть вліяніе этихъ писемъ ускорило паденіе бурбонской династіи! Мы съ Гиллиганомъ, корреспондентомъ Вка, писали наши письма въ этой кофейной и дружелюбно вели журнальную полемику.

Гиллиганъ корреспондентъ Вка и Фирминъ корреспондентъ Пэлль-Мэлльской Газеты были, однако, весьма маловажными особами среди корреспондентовъ лондонскихъ газетъ. Старшины ихъ въ современной пресс занимали прекрасныя квартиры, давали великолпные обды, бывали принимаемы въ кабинетахъ министровъ и обдали у членовъ Палаты депутатовъ. На Филиппа, совершенно довольнаго самимъ собою и свтомъ — на Филиппа друга и родственника лорда Рингуда — смотрли его старшины и начальники милостивымъ окомъ, которое обращалось не на всхъ джентльмэновъ его профессіи. Бднаго Гиллигана никогда не приглашали на обды, которые давали эти газетные посланники, между тмъ какъ Филиппъ принимался гостепріимно.

— У этого Фирмина такой видъ, съ которымъ онъ пройдетъ везд! признавался товарищъ Филя. — Онъ какъ-будто покровительствуетъ посланнику, когда подходитъ говорить съ нимъ.

Я не думаю, чтобы Филиппъ удивился, если бы министръ подошолъ говорить съ нимъ. Для него вс люди были равны, и знатные и ничтожные, и разсказываютъ, что когда лордъ Рингудъ сдлалъ ему визитъ въ его квартиру, Филиппъ любезно предложилъ ею сіятельству жаренаго картофеля, которымъ съ весьма обильнымъ количествомъ табаку, разумется, Филиппъ угощалъ себя и двухъ-трёхъ друзей, когда лордъ Рингудъ захалъ къ своему родственнику.

Не-уже-ли Филиппъ не могъ отыскать для себя ничего лучше занятія въ еженедльной газет? Нкоткрые друзья его досадовали на то, что Филиппъ считалъ счастьемъ для себя. Газетный корреспондентъ всю жизнь остается газетнымъ корреспондентомъ, а Филиппъ имлъ друзей въ свт, которые, если бы онъ захотлъ, могли помочь ему проложить себ дорогу. Такъ мы убждали его какъ будто-какія бы то ни было убжденія могли тронутъ этого упрямца, который привыкъ потворствовать самому себ.

‘Меня нисколько не удивляетъ, писалъ Филиппъ къ своему біографу: ‘что вы думаете о деньгахъ. Вы имли то проклятое несчастье, которое разрушаетъ все великодушіе, порождаетъ эгоизмъ — небольшое состояніе. Вы получаете по третямъ нсколько сотъ фунтовъ и это жалкое содержаніе портитъ всю вашу жизнь: оно мшаетъ свобод мысли и поступковъ. Это длаетъ скрягой человка, который не лишонъ великодушныхъ побужденій, какъ мн извстно, мой бдный, старый Гарпаганъ, потому что не предлагали ли вы мн своего кошелька. Говорю вамъ: меня тошнитъ при мысли о томъ, какъ люди въ Лондон, особенно добрые люди, думаютъ о деньгахъ. Вы проживаете ровно столько, сколько позволяетъ вашъ доходъ. Вы жалко бдны. Вы хвастаетесь и льстите себя мыслью, что вы никому не должны, но у васъ есть кредиторы своего рода, такіе же ненасытные, какъ любые ростовщики. Вы называете меня безпечнымъ, мотомъ, лнтяемъ, потому что я живу въ одной комнат, работаю такъ мало: какъ только могу, и хожу въ дырявыхъ сапогахъ, а вы льстите себя мыслью, что вы осторожны, потому что вы занимаете цлый домъ, имете ливрейнаго лакея и даете съ полдюжины обдовъ въ годъ. Несчастный человкъ! Вы невольникъ, а не человкъ. Вы нищій, хотя живёте въ хорошемъ дом и носите хорошее платье. Вы такъ жалко благоразумны, что тратите для себя вс ваши деньги. Вы боитесь нанимать извощика. Куча безполезныхъ слугъ ваши безжалостные кредиторы, которымъ вы каждый день должны платить страшные проценты. Меня, съ дырявыми локтями, обдающаго за одинъ шиллингъ, называютъ сумасброднымъ, лнивымъ, беззаботнымъ… я уже не знаю чмъ, между тмъ какъ вы считаете себя благоразумнымъ. Какая жалкая обманчивая мечта! Вы бросаете кучу денегъ на безполезные предметы, на безполезныхъ горничныхъ, на безполезную квартиру, на безполезное щегольство и говорите: ‘бдный Филь! какой онъ лнтяй! какъ онъ безполезно тратитъ время! какимъ жалкимъ, безславнымъ образомъ онъ живетъ!’ Бдный Филь также, богатъ какъ и вы, потому-что ему достаточно его средствъ и онъ доволенъ. Бдный Филь можетъ лниться, а вы не можете. Вы должны трудиться, чтобы содержать этого долговязаго лакея, эту поджарую кухарку, эту кучу болтливыхъ нянекъ и мало ли еще чего! И если вы желаете покоряться рабству и униженію, которыя неразлучны съ вашимъ положеніемъ — пересчитывать огарки, что вы называете порядкомъ — я сожалю о васъ и не ссорюсь съ вами. Но я желалъ бы, чтобы вы не были такъ нестерпимо добродтельны, не такъ спшили порицать меня и сожалть обо мн. Если я счастливъ, къ чему не вамъ безпокоиться? А если я предпочитаю независимость и дырявые сапоги? лучше ли это, чмъ поддаваться гнёту вашихъ отвратительныхъ условныхъ приличій и быть лишену свободы дйствія? Я жалю о васъ отъ всего моего сердца, и мн прискорбно думать, что эти прекрасныя, честныя дти — чистосердечныя и откровенныя пока — должны лишиться своихъ природныхъ добрыхъ качествъ по милости ихъ суетнаго отца. Не говорите мн о свт: я знаю его. Взгляните-ка на моихъ жалкихъ родственниковъ. Взгляните на моего отца. Я получилъ отъ него письмо, заключающее т ужасные совты, которые подаютъ фарисеи. Еслибы не для Лоры и дтей, сэръ, я искренно желалъ бы, чтобы вы разорились какъ любящій васъ — Ф. Ф.

P. S. О Пенъ! я такъ счастливъ! Она такая милочка! Я омываюсь ея невинностью, сэръ! я укрпляюсь ея чистотою. Я преклоняю колна передъ ея кроткой добротою и безвинностію. Я выхожу изъ моей комнаты и вижу её каждое утро до семи часовъ. Она любитъ васъ и Лору. И вы любите её? И когда я подумаю, что, полгода назадъ, я чуть было не женился на женщин безъ сердца! Ну, сэръ, слава Богу, что мой бдный отецъ истратилъ мои деньги и избавилъ меня отъ этой ужасной участи! Лордъ Рингудъ говорилъ, что я счастливо отдлался. Онъ называетъ людей англосаксонскими именами и употребляетъ очень сильныя выраженія, и о тётушк Туисденъ и о дяд Туисденъ, о дочеряхъ ихъ и о сын онъ говоритъ такъ, что я вижу, какъ врно осудилъ онъ ихъ.

P. S. No 2. Ахъ, Пенъ! какая она милочка! Мн кажется я самый счастливый человкъ на свт’.

Вотъ что вышло изъ разоренія! Шалунъ, который, когда у него въ карман было много денегъ, былъ запальчивъ, повелителенъ, недоволенъ, теперь, когда у него нтъ и двухъ пенсовъ за душою, объявляетъ себя счастливйшимъ человкомъ на свт! Помнишь, моя милая, какъ онъ ворчалъ на наше бордоское и какія длалъ гримасы, когда за обдомъ у насъ было только холодное мясо? Шалунъ теперь совершенно доволенъ хлбомъ и сыромъ и слабенькимъ пивомъ — даже такимъ дурнымъ, какое продаютъ въ Париж.

Въ это время я увидался съ другомъ Филиппа, Сестрицею. Онъ писалъ къ ней время отъ времени. Онъ ей сообщилъ о своей любви къ миссъ Шарлотт, и мы съ женою утшили Каролину увреніемъ, что на этотъ разъ сердце молодого человка было отдано достойной владычиц. Я говорю утшили, потому-что это извстіе было печально для нея. Въ маленькой комнатк, которую она всегда держала наготов для него, онъ будетъ проводитъ безсонныя ночи и думать о той, кто для него дороже сотни бдныхъ Каролинъ. Она хотла придумать что-нибудь пріятное для молодой двушки. На Рождество миссъ Бэйнисъ получила чудно вышитый батистовый, носовой платокъ, на углу красовалась ‘Шарлотта’. Это была лепта любви и нжности бдной вдовы.

Вы, разумется, понимаете почему Филиппъ былъ счастливйшимъ человкомъ на свт, французы встаютъ рано, въ той маленькой гостинниц, гд жилъ Филиппъ, весь домъ вставалъ въ такіе часы, когда лнивые англійскіе господа и слуги и не думали еще подниматься. Ранёхонько Филю подавалась чашка кофе съ молокомъ и хлбомъ, а потомъ онъ отправлялся въ Элисейскія Поля, дымъ его сигары предшествовалъ ему пріятнымъ запахомъ. Въ тнистыхъ рощахъ, гд фонтанъ брызжетъ бриліантами къ небу, Филиппъ встрчался съ одною особою, съ которой иногда шли маленькій братъ или сестра. Румянецъ вспыхивалъ на ея щепахъ и лицо сіяло нжною улыбкой, когда она подходила здороваться съ нимъ, потому-что едва-ли ангелы были чище этой молодой двушка, она и не помышляла объ опасности. Работники шли къ своимъ работамъ, дэнди спали, и принимая въ соображеніе ихъ лта и взаимныя ихъ отношенія, я не удивляюсь, что Филиппъ называлъ это счастливйшимъ временемъ въ своей жизни. Впослдствіи когда, обоимъ пожилымъ джентльмэнамъ случились вмст быть въ Париж, мистеръ Филиппъ Фирминъ настойчиво потащилъ меня на сантиментальную прогулку въ Элисейскія Поля, и смотря на старый домъ, на довольно ветхій старый домъ въ саду, сказалъ со вздохомъ:

— Вотъ это мсто: тутъ жила баронесса С*. Вотъ это окно, третье, съ зелёной жалузи. Ахъ, сэръ! какъ я былъ счастливъ и несчастливъ за этой зелёной сторой!

И мои другъ погрозилъ кулакомъ на ветхій домъ, откуда давно исчезли баронесса О* и ея жильцы.

Я боюсь, что баронесса затяла своё предпріятіе съ недостаточнымъ капиталомъ, или вела его съ такою щедростью, что ея барыши поглощались ея жильцами. Я могу разсказать ужасныя исторіи, оскорбляющія нравственный характеръ баронессы. Говорили будто она не имла права на званіе баронессы и на иностранную фамилію С*. Еще живы люди, знавшіе её подъ другимъ именемъ. Баронесса была что называется красивою женщиною, особенно за обдомъ, гд она являлась въ чорномъ атласномъ плать и съ разрумяненными щеками. Въ утреннемъ же пеньоар она вовсе не была красива. Контуры, круглые вечеромъ, по утрамъ бывали угловаты и худощавы. Розы расцвтали только за полчаса до обда за щекахъ совершенно жолтыхъ до пяти часовъ. Я нахожу, что со стороны пожилыхъ особъ, имющихъ дурной цвтъ лица, скрывать опустошенія времени и представлять глазамъ вашимъ румяное и пріятное лицо, знакъ большой доброты. Станете ли вы ссориться съ своимъ сосдомъ, что онъ выкраситъ передній фасадъ своего дома или выставитъ розы на балкон? Вы скоре будете признательны ему за это украшеніе. Передній фасадъ мадамъ С* украшался такимъ же образомъ къ обду.

Филиппъ говорилъ, что онъ уважалъ эту женщину и удивлялся ей. Она дйствительно была достойна уваженія въ своёмъ род. Она расписывала своё лицо и улыбалась, между тмъ вамъ заботы грызли ей сердце. Она должна била ласкать молочницу, смягчать продавца масла, уговаривать виноторговца, выдумывать новые предлоги для хозяина дома, мирилъ своихъ жилицъ, генеральшу Бэйнисъ съ мистриссъ Больдеро, которыя вчно ссорились, заботиться, чтобы обдъ былъ приготовленъ хорошо, чтобы Франсоа, которому она уже нсколько мсяцевъ не отдавала жалованья, не напился или не нагрубилъ, чтобы Огюстъ, также ея кредиторъ, вымылъ чисто стаканы и приготовилъ лампы, а посл всхъ этихъ трудовъ, въ шесть часовъ разрзывать кушанье и быть любезной за столомъ, не слыхать ворчанья недовольныхъ (за какимъ табльд’отъ не бываетъ ворчуновъ?) разговаривать со всми, улыбаться мистриссъ Бёнчъ, сдлать замчаніе полковнику, сказать вжливую фразу генеральш и даже похвалить надутаго Огюста, который какъ-разъ передъ обдомъ взбунтовался на счотъ своего жалованья.

Разв не довольно трудовъ для женщины вести хозяйство безъ достаточныхъ средствъ, смяться и шутить безъ малйшей веселости? принимать насмшки, брань, выговоры, дерзость съ весёлымъ добродушіемъ и ложиться въ постель усталою и думать о цифрахъ?

— Мой бдный отецъ долженъ былъ скрывать настоящее положеніе своихъ длъ, говаривалъ Филь, разсказывая впослдствіи эти вещи: — но какъ? Вы знаете, у него всегда былъ такой видъ какъ-будто его хотятъ повсить. А баронесса С* была превеселая всегда.

— Позвольте узнать, кто такой былъ мосьё С*, спросила одна простодушная дама, слушавшая разсказъ вашего друга.

— Ахъ! порядочная была суматоха въ дом, когда былъ предложенъ этотъ вопросъ, сказалъ другъ нашъ, смясь.

Да и какое дло вамъ и мн и этой исторій, кто такой былъ С*?

Когда Бэйнисы поселились въ ея дом, С* и все вокругъ нея улыбалось. У ней жило много индійцевъ, она ихъ обожала. N’tait ce la polygamie — индійцы были самые почтенные люди. Въ особенности она обожала индійскія шали. Шаль генеральши была восхитительна. Общество, жившее у баронессы, было препріятное. Мистриссъ Больдеро была женщина свтская, жившая въ лучшемъ кругу — это было видно сейчасъ. Дуэты ея дочерей были поразительны. Мистеръ Больдеро охотился въ Шотландіи у своего брата, лорда Стронгитарма. Мистриссъ Бэйнисъ не знала лэди Эстриджъ, посланницу? Когда Эстриджи воротятся въ Шантильи, мистриссъ Больдеро съ радостью представитъ ее.

— Вашу хорошенькую дочь зовутъ Шарлоттой? Дочь лэди Эстриджъ также зовутъ, она почти такого же роста, — хорошенькія дочери у Эстриджей, прекрасныя длинныя шеи — ноги большія — но у вашей дочери, лэди Бэйнисъ, прехорошенькая нога. Я сказала лэди Бэйнисъ? Ну, вы скоро будете лэди Бэйнисъ. Генералъ долженъ быть кавалеромъ ордена Подвязки посл своихъ услугъ. Какъ, вы знаете лорда Трита? Онъ долженъ сдлать это для васъ, а то братъ мой Странгитрисъ сдлаетъ.

Я не сомнваюсь, что мистриссъ Бэйнисъ была въ восхищеніи отъ внимательности сестры Странгитриса. Дочери мистриссъ Больдеро, Минна и Бренда играли съ нами на фортепіано, которое было порядочно разбито ихъ украшеніями, потому-что рука у молодыхъ двушекъ были очень сильныя. Баронесса говорила имъ ‘благодарю’ въ самой милою улыбкой, Огюсть подавалъ на серебряномъ поднос — я говорю серебряномъ, чтобы не оскорбить приличія, серебро краснло, что оно видло себя мдью — подавалъ на поднос блый напитокъ, который заставилъ мальчиковъ Бэйнисъ вскричать:

— Что это за противное питьё, мама?

А баронесса съ нжною улыбкой обратилась въ обществу и сказала:

— Эти милыя дти любятъ оршадъ! и продолжала играть въ пикетъ съ старымъ Бидоа, этимъ страннымъ старикомъ въ длинномъ коричневомъ сюртук съ красной лентой, который такъ много нюхалъ табаку и сморкался такъ часто и такъ громко. Минна и Бренда играли сонаты. Мистеръ Клжнси, изъ Дублина, перевёртывалъ ноты, а потомъ дамы уговорили его пропть ирландскія мелодіи. Я не думаю, чтобы миссъ Шарлотта Бэйнисъ внимательно слушала эту музыку: она слушала другую музыку, которой она занималась вмст съ мистеромъ Фирминомъ. О! какъ пріятна была эта музыка! Она была довольно однообразна, но всё-таки было пріятно слышать эту арію.

Пожавъ сперва маленькую ручку, а потомъ руку папа и мама, Филиппъ отправляется по тёмнымъ Элисейскимъ Полямъ, на свою квартиру въ Сен-Жерменское предмстье… Позвольте! Какой это свтящійся червячокъ сіяетъ у стны напротивъ дома баронессы, свтящйся червячокъ, издающій ароматическій запахъ? Мн кажется это сигара мистера Филиппа. Онъ смотритъ, смотритъ на окно, мимо котораго время отъ времени мелькаетъ стройная фигура. Темнота падаетъ на маленькое окно. Нжные глаза закрылись. Звзды сіяютъ на неб и мистеръ Фирминъ отправляется домой, разговаривая самъ съ собою и махая большой палкой.

Желалъ бы я, чтобы бдная баронесса могла спать также хорошо, какъ и ея видно. Но забота съ холодною ногою пробирается подъ одяло и говоритъ:

— Вотъ и я, вы знаете, что завтра счоту срокъ.

Ахъ, atia cura (чорная забота) не-уже-ли ты не можешь оставить бдняжку въ поко? Разв y ней мало было трудовъ цлый день?

Глава XX.

ПОТОКЪ ИСТИННОЙ ЛЮБВИ.

Мы просимъ любезнаго читателя вспомнить, что мистеръ Филиппъ былъ занятъ въ Париж только корреспонденціей въ еженедльную газету, и что, слдовательно, у него было очень иного свободнаго времени. Онъ могъ пересматривать положеніе Европы, описывать послдніе новости изъ салоновъ сообщаемыя ему, я полагаю, какими-нибудь писаками-товарищами, присутствовать во всхъ театрахъ посредствомъ депутатовъ, и громить Луи-Филиппа или Гизо и Тьера въ весьма краснорчивыхъ параграфахъ, которые стоили небольшихъ трудовъ этому смлому и быстрому перу. Полезною, но унизительною мыслью должно было быть для великихъ и учоныхъ публицистовъ, что ихъ краснорчивыя проповди годятся только для настоящаго дня и что. прочтя что философы говорятъ во вторникъ или въ среду, мы уже боле не думаемъ о ихъ вчерашнихъ проповдяхъ.

— Однако были мои письма, говоритъ впослдствіи мистеръ Филиппъ:— которыхъ, какъ ма казалось, свтъ неохотно бы забылъ. Я хотлъ перепечатать ихъ въ одномъ том, но не нашолъ ни одного издателя, который ршился бы на этотъ рискъ. Одно любящее существо, воображающее, будто во всемъ, что я говорю или пишу, есть геніальность, уговаривало меня перепечатать письма, которыя я писалъ въ Пэлль-Мэлльскую Газету, но я былъ слишкомъ робокъ, или она, можетъ быть, была слишкомъ снисходительна. Эти письма никогда не были перепечатаны. Пусть они забудутся.

И они были забыты. Онъ вздыхаетъ, упоминая объ этомъ обстоятельств и, мн кажется, старается убдить себя, скоре чмъ другихъ, что онъ непризнанный геній.

— Притомъ, знаете, убждалъ онъ: — я былъ влюблёнъ, сэръ, и проводилъ вс мои дни у ногъ Омфалы. Я не отдавалъ справедливости моимъ способностямъ. Если бы я писалъ для ежедневной газеты, я думаю, что изъ меня вышелъ бы хорошій публицистъ: во мн были вс задатки, сэръ, вс задатки!

А дло въ томъ, что если бы онъ писалъ въ ежедневную газету и имлъ въ десять разъ боле работы, то мистеръ Филиппъ все-таки нашолъ бы возможность слдовать своей наклонности, какъ онъ длалъ это всю жизнь. Кого молодой человкъ желаетъ видть, того онъ видитъ.

Филиппъ сдлалъ много жертвъ — замтьте: много жертвъ, которыхъ не вс мущины имютъ привычку длать. Когда лордъ Рингудъ былъ въ Париж, онъ три раза отказался обдать съ его сіятельствомъ, пока наконецъ этотъ вельможа не догадался въ чомъ дло, и сказалъ:

— Ну юноша, я полагаю, вы бываете тамъ, гд привлекательне для васъ. Когда вы доживёте лтъ до восьмидесяти, мой милый, вы узнаете всю суету подобныхъ вещей и найдете, что хорошій обдъ и лучше и дешевле лучшей изъ нихъ.

Когда богатые университетскіе друзья встрчались съ Филиппомъ въ его изгнаніи и приглашали его къ Rocher или къ Trois Frres онъ уклонялся отъ этихъ банкетовъ, а отъ двусмысленныхъ собесдницъ, которыхъ молодые люди иногда приглашаютъ на эти пиршества, Филиппъ отвёртывался съ презрніемъ и гнвомъ. Онъ былъ добродтеленъ и громко хвастался своею добродтелью. Онъ надялся, что Шарлотта оцнитъ это и разсказывалъ ей о своёмъ самоотверженіи, а она врила всему, что онъ говорилъ, восхищалась всмъ, что онъ писалъ, списывала его статьи изъ Пэлль-Мэлльской газеты, хранила его поэмы въ своихъ завтныхъ ящикахъ.

По моимъ прежнимъ замчаніямъ о мистриссъ Бэйнисъ, читателю уже извстно, что жена генерала имла также свои недостатки, какъ и вс ея ближніе, я уже откровенно сообщилъ публик, что писатель и его семейство не пользовались расположеніемъ этой дамы, я теперь буду имть пріятную обязанность сообщить моё личное мнніе о ней. Генеральша Бэйнисъ вставала рано. Она была женщина воздержная, любила своихъ дтей, или лучше скажемъ, заботилась, чтобы имъ было хорошо, и тутъ, кажется, каталогъ ея хорошихъ качествъ и кончается. У ней былъ дурной, запальчивый характеръ, наружность непріятная, одвалась она съ самымъ дурнымъ вкусомъ, голосъ имла пронзительный и обращеніе двухъ родовъ: почтительное и покровительственное, и оба одинаково противныя. Когда она приказала Бэйнису жениться на ней, Великій Боже! зачмъ онъ не бжалъ? Кто осмлился первый сказать, что браки устроиваются на небесахъ? Мы знаемъ, что въ нихъ бываютъ не только ошибки, но и обманъ. Разв не каждый день случаются ошибки?

Я не думаю, чтобы бдный генералъ Бэйнисъ сознавалъ свой положеніе или зналъ какое право имлъ онъ считать себя несчастнымъ. Онъ бывалъ веселъ иногда, человкъ молчаливый, онъ любилъ поиграть въ вистъ, любилъ выпить рюмку вина, это былъ человкъ очень слабый въ обыдённой жизни, въ чомъ должны были сознаться лучшіе его друзья, но я слышалъ, что въ сраженіи это билъ настоящій тигръ.

— Я знаю ваше мнніе о генерал, говаривалъ мн Филь:— вы презираете мущинъ, которые не обижаютъ своихъ жонъ, да, вы презираете, сэръ! Вы считаете генерала слабымъ — знаю, знаю. И другіе храбрые мущины бываютъ слабы съ женщинами, наврно вы объ этомъ слышали. Этотъ человкъ, столь слабый дома, былъ храбръ на воин, и въ его вигвам висятъ волосы безчисленныхъ враговъ.

Журнальныя дла приводили иногда Филиппа въ Лондонъ и, кажется, во время одного изъ его пріздовъ имли мы этотъ разговоръ о генерал Бэйнисъ. И въ то не время Филиппъ описывалъ намъ домъ, въ которомъ жили Бэйнисы, жильцовъ, хозяйку и всё, что тамъ происходило.

Этой боровшейся съ обстоятельствами хозяйк, также какъ и всмъ страдающимъ женщинамъ, другъ нашъ очень сочувствовалъ и очень любилъ, а она платила за доброту Филиппа ласковостью къ мадмоазель Шарлотт и снисходительностью къ жен генерала и другимъ его дтямъ. Аппетитъ этихъ малютокъ былъ ужасенъ, а характеръ генеральши почти нестерпимъ, но Шарлотта была ангелъ, а генералъ — баранъ настоящій баранъ. Ея родной отецъ былъ такой же. Храбрые часто бываютъ баранами дома. Я подозрваю, что хотя баронесса могла имть мало прибили отъ семейства генерала, всё-таки его мсячная плата очень помогала ея скудному доходу.

— Ахъ! еслибы вс мои жильцы походили на него! говорила со вздохомъ бдная баронесса.

Я никогда не пускалъ къ себ жильцовъ, но я увренъ, что съ этой профессіей связаны многія тягостныя обязанности. Что можете вы сдлать, если какая-нибудь лэди или какой-нибудь джентльмэнъ не платятъ вамъ? Выгнать её или его? Можетъ быть эта лэди или этотъ джентльмэнъ именно этого и желаютъ. A въ чемоданахъ, удержанныхъ вами съ такимъ шумомъ и скандаломъ, не наидётся и на сто франковъ имуществъ. Вы не любите поднимать шумъ въ вашемъ дом. Вы спрашиваете, что я хочу этимъ сказать? Мн жаль называть по именамъ, мн жаль разглашать, что мистриссъ Больдеро не платила своей хозлйк. Она всё ждала денегъ, которыхъ Больдеро всё не присылалъ. Ужасный человкъ! Онъ охотился за оленями въ замк Габерлунци у его сіятельства. А въ одинъ печальный день узнали, что Больдеро забавлялся въ Гамбург опасными увеселеніями на зелёномъ сукн.

— Слыхали вы когда о подобномъ развращеніи? Эта женщина самая отчаянная авантюристка! Я удивляюсь, какъ баронесса осмливается сажать меня, дтей моихъ и моего генерала за одинъ столь съ подобными людьми, Филиппъ! кричитъ генеральша. — Я говорю объ этой женщин, съ двумя дочерьми, которая сидитъ напротивъ, он не заплатили хозяйк ни одного шиллинга въ три мсяца, эта женщина должна мн пятьсотъ франковъ: она заняла ихъ до четверка, ожидая будто денегъ отъ лорда Стронгитэрма. Она увряла, будто коротка съ посланникомъ, хотла представить меня и ему и въ Тюильри, а мн сказала будто у лэди Гаргертонъ оспа въ дом, а когда я сказала, что у насъ у всхъ оспа была привита и что я не боюсь, она придумала какой-то новый предлогъ. Я такъ думаю, что эта женщина обманщица. Она услышитъ! А мн всё равно, пусть её слышитъ! Какая жосткая говядина! и каждый день всё говядина и говядина, такъ что надостъ!

По этому образцу разговора мы видимъ, что дружба, зародившаяся между обими дамами, кончилась вслдствіе непріятныхъ денежныхъ споровъ, что отдавать квартиры со столомъ не можетъ быть пріятнымъ занятіемъ и что даже обдать за табльд’отомъ не очень весело, когда общество скучное и за столомъ сидятъ дв старухи, готовыя швырнуть блюдо въ лицо одна другой. А бдная баронесса должна была улыбаться и говорить любезности то тому, то другому. Она знала какова бдность и жалла даже о мистриссъ Больдеро.

— Tenez, monsieur Philippe, говорила она: — la gnrale слишкомъ жестока. Другіе тоже могли бы пожаловаться, а молчатъ.

Филиппъ чувствовалъ всё это, поведеніе его будущей тёщи наполняло его смущеніемъ и ужасомъ. Нсколько времени посл этихъ замчательныхъ обстоятельствъ. Онъ разсказалъ мн, красня, унизительную тайну:

— Знаете ли, что въ эту осень я не только работалъ въ Пэлль-Мэлльскую газету, но и Смитъ, корреспондентъ Daily Intelligence, желавшій отдохнуть мсяцъ, передалъ мн свою работу по десяти франковъ въ день, и въ это же самое время я встртилъ Редмана, который былъ долженъ мн двадцать фунтовъ еще съ тхъ поръ, какъ мы были въ университет, онъ только что воротился изъ Гамбурга и заплатилъ мн. Ну, поклянитесь, что вы не разскажете никому! Я отправился съ этими деньгами къ мистриссъ Больдеро. Я сказалъ, что если она заплатитъ драконш (то есть, мистриссъ Бэйнисъ), я дамъ ей взаймы. И я далъ ей, a она не заплатила!.. Не говорите! общайте, что вы не скажете мистриссъ Бэйнисъ. Я никакъ не ожидалъ получить долгъ отъ Редмана и не сталъ бдне.

Но какъ могла такая проницательная женщина, какъ генеральша Бэйнисъ, безпрестанно ослпляться званіемъ и титулами? У баронессы часто обдалъ какой-то нмецкій баронъ, съ большимъ перстнемъ на грязномъ пальц, и на этого барона генеральша смотрла милостивымъ окомъ, a онъ вздумалъ влюбиться въ ея хорошенькую дочь. Молодой мистеръ Клэнси, ирландскій поэтъ, также плнился прелестями этой молодой двицы и неустрашимая мать подавала надежды обоимъ поклонникамъ, къ невыразимому безпокойству Филиппа Фирмина, который часто чувствовалъ, что пока онъ сидитъ за своей работой, эти обитатели дома баронессы С* находятся возл его очаровательницы — рядомъ съ нею за завтракомъ, даже подаютъ ей чашку чаю за утреннимъ чаемъ, смотрятъ на неё, когда она гуляетъ по саду, и я думаю, что мученія ревности составляли часть тхъ невыразимыхъ страданій, которыя Филиппъ переносилъ въ этомъ дом, гд онъ ухаживалъ за своей возлюбленной.

Маленькая Шарлотта въ письмахъ къ своимъ друзьямъ въ Лондонъ, кротко жаловалась на наклонность Филиппа къ ревности.

‘Не-уже-ли онъ думаетъ, что я, зная его, могу думать объ этихъ противныхъ людяхъ? спрашивала она. ‘Я совсмъ не понимаю, что бормочетъ мистеръ Кдэнси, и уметъ ли кто читать стихи такъ, какъ Филиппъ? A нмецкій баронъ — который даже не называетъ себя барономъ, это мама непремнно хочетъ такъ его называть — такъ грязно одвается и такъ пахнетъ сигарами, что я не люблю подходить къ нему. Филиппъ тоже куритъ, но его сигары имютъ пріятный запахъ. Ахъ, милый другь! какъ можетъ онъ думать, что такихъ людей можно поставить съ нимъ наравн! Онъ такъ сердится и бранитъ этихъ бдныхъ ладей, когда приходитъ вечеромъ! Характеръ у него такой горячій! Скажите ему словечко — осторожно и кротко, знаете — за нжно привязанную и счастливйшую — только онъ длаетъ меня несчастной иногда, но вы уговорите его?

‘ШАРЛОТТА БЕЙНИСЪ.’

Я могу вообразить, какъ Филиппъ разыгрывалъ роль Отелло, и его бдную юную Дездемону не мало пугалъ его мрачный нравъ. Т ощущенія, какія Филиппъ чувствовалъ сильно, онъ выражалъ громогласно. Корреспондентка Шарлотты, по обыкновенію, старалась смягчить эти маленькія непріятности.

‘Женщинамъ нравится ревность, говорила она. ‘Это немножко скучно, но это всегда комплиментъ. Нкоторые мужья такъ высоко думаютъ о себ, что они не удостоиваютъ ревновать.’

— Да, и я говорю, женщины предпочитаютъ имть мужьями тирановъ. Он думаютъ, что ревность значитъ вниманіе.

— Ужь не лучше ли теб купить плеть, моя милая, и подарить её мн съ поклономъ и съ комплиментомъ и кроткою просьбою прибить ею тебя!

— Подарить теб плеть! экой простякъ, говоритъ лэди, которая поощряетъ выговоры въ другихъ мужьяхъ, а своему не позволяетъ сказать себ слова.

Оба спорившіе сантиментально желали брака этого молодого человка съ этой молодой женщиной. Сердце Шарлотты такъ стремилось къ этому замужству, что, мы думали, оно непремнно разобьётся, если обманется въ ожиданіи, а поведеніе ея матери вамъ казалось, судя по тому, что мы звали о характеръ этой женщины, подавало серьёзную причину къ опасенію. Если бы представилась боле выгодная партія, мы боялись, что мистриссъ Бэйнисъ броситъ бднаго Филиппа, а онъ, естественно, поссорился бы съ нею и въ этой ссор у него могли бы вырваться выраженія смертельно оскорбительныя. Первый пылъ признательности къ спасителю генерала Бэйниса могъ пройти и эта мать могла сказать себ: ‘я не могу допустить мою дочь выйти за нищаго’. Для низкаго поступка можно придумать прекрасную и нравственную причину. Я дрожалъ за любовь бднаго Филиппа, за надежды Шарлотты, когда эти предположенія мелькали въ голов моей. Оставалась надежда на честь и признательность генерала Бэйниса. Онъ не броситъ своего молодого друга и благодтеля. Но генералъ Бэйнисъ былъ храбрый воинъ, но и Джонъ Молборо былъ храбрый воинъ, однако оба боялись своихъ жонъ.

Намъ извстно, кто уговорилъ генерала Бэйниса перехать въ Парижъ. Когда Бэйнисы пріхали, Бёнчи встртили ихъ на лстниц. Оба старика служили большимъ утшеніемъ другъ другу, они вмст отправлялись къ Галиньяни каждый день, вмст читали тамъ газеты. Но въ достопамятной ссор за пятьсотъ франковъ мистриссъ Бёнчъ приняла сторону мистриссъ Больдеро.

— Элиза Бейнисъ слишкомъ съ ней жестока. Можно ли оскорблять её при ея несчастныхъ дочеряхъ? Эта женщина противная, пошлая, хитрая — я всегда такъ говорила. Но давать ей пощочины при ея дочеряхъ — это стыдно Элиз!

— Душа моя, ты лучше скажи это ей самой! замтилъ Бёнчъ сухо: — но только, пожалуйста, не при мн!

И вотъ въ одинъ день, когда оба старые офицера возвратились съ прогулки, мистриссъ Бёнчъ сообщила полковнику, что она отдлала Элизу, а мистриссъ Бэйнисъ съ разгорвшимся лицомъ разсказала генералу, что она поссорилась съ мистриссъ Бёнчъ и она ршила, что это въ послдній разъ.

— По-крайней-мр до насъ это не распространится, Бэйнисъ, мой милый! говорилъ своему другу полковникъ, который былъ сангвиническаго темперамента.

— Не будьте слишкомъ уврены въ этомъ, не будьте слишкомъ уврены! отвчалъ со вздохомъ другой ветеранъ, который былъ боле наклоненъ къ унылому расположенію духа, когда, посл свалки за завтракомъ, въ которой свирпо бились амазонки, оба старые воина отправились къ Галиньяни.

Къ роднымъ Шарлотты Филиппъ былъ почтителенъ по долгу, а можетъ быть и по чувству интереса. Особенно до женитьбы мущины очень ласковы къ родственникамъ возлюбленнаго предмета. Они говорятъ комплименты мамаш, слушаютъ старыя исторіи папаши и хохочутъ, они приносятъ подарки малюткамъ. Филиппъ ласково обходится съ юными Бэйнисами, онъ водилъ мальчикомъ къ Франкони и поддлывался, какъ умлъ къ разговору стариковъ. Онъ любилъ генерала, простого и достойнаго старика, и имлъ, какъ мы говорили, сердечное сочувствіе и уваженіе къ баронесс О*, восхищался ея мужествомъ и добродушіемъ при ея многочисленныхъ непріятностяхъ. Но, какъ извстно, мистеръ Фирминъ могъ иногда бытъ очень непріятнымъ. Когда, растянувшись на диван, онъ разговаривалъ съ своею очаровательницей, онъ не хотлъ встать съ мста, если другія дамы входили въ комнату. Онъ хмурился на ними, если они ему не нравились. Онъ имлъ привычку вставлять въ глазъ лорнетъ, засовывать руки въ карманы жилета, разговаривать и хохотать очень громко надъ своими собственными шуточками и остротами, а это было непочтительно къ дамамъ и не нравилось имъ.

— Вашъ молодой другъ что говоритъ такъ громко и носитъ сапоги со скрипомъ, иметъ очень mauvais ton, милая мистриссъ Бэйнисъ, замчала мистрисъ Больдеро своей новой пріятельниц въ первомъ пылу ихъ дружбы. — Родственникъ лорда Рингуда? Лордъ Рингудъ очень странный человкъ. Сынъ этого ужаснаго доктора Фирмина, который убжалъ обманувши всхъ? Бдный молодой человкъ! Не виноватъ онъ, что у него такой отецъ, какъ вы говорите, и это показываетъ большое великодушіе, большую доброту съ вашей стороны. Генералъ и Филиппъ Рингудъ были товарищами? Но, имя такого несчастнаго отца, какъ докторъ Фирминъ, мн кажется, мистеръ Фирминъ долженъ былъ бы быть не такъ prononc — какъ вы думаете? Но слышать какъ скрипятъ его сапоги, видть какъ онъ разваливается на диван и хохочетъ и говоритъ такъ громко, когда мои душечки поютъ дуэты — признаюсь, непріятно для меня. Я не привыкла къ такому monde и мои душечки также. Вы очень обязаны ему: онъ поступилъ очень благородно, говорите вы? Какъ! этотъ молодой человкъ помолвленъ съ этимъ милымъ, невиннымъ, очаровательнымъ ребёнкомъ, вашей дочерью? Моя милая мистриссъ Бэйнисъ, вы пугаете меня! Сынъ такого отца и — извините меня — человкъ съ такими манерами и безъ копейки за душою, помолвленъ съ миссъ Бэйнисъ! Боже милостивый! Этого не должно быть, этого не будетъ, моя милая мистриссъ Бэйнисъ. Я написала моему племяннику Гектору, любимому сыну Стронгитэрна и моему любимому племяннику, чтобы онъ пріхалъ сюда. Я сообщила ему, что здсь есть премилое юное созданіе, которое онъ долженъ увидать. Какъ мила была бы эта милая двушка хозяйкой въ Стронгитэрнскомъ замк? И вы хотите отдать её этому ужасному человку съ такимъ громкимъ голосомъ и въ сапогахъ со скрипомъ — о! это невозможно!

Баронесса, безъ сомннія, насказала всего хорошаго о своихъ жильцахъ другимъ своимъ жильцамъ и сама она и мистриссъ Больдеро думали, что вс генералы, возвращавшіеся изъ Индіи, были очень богаты. А мысль, что ея дочь можетъ быть баронессой Стронгитэрнъ вскружила голову мистрисъ Бэйнисъ. Когда бдный Филиппъ пришолъ въ этотъ вечеръ въ своихъ поношеныхъ сапогахъ и истёртомъ пальто, мистриссъ Бэйнисъ угрюмо приняла его. Онъ безсознательно болталъ возл своей Шарлотты, нжные глазки которой покоились на нёмъ, а щоки горли румянцемъ. Онъ болталъ, онъ громко смялись, между тмъ какъ Минна и Бренда распвали свой дуэтъ.

— Taisez-vous donc, monsieur Philippe, кричитъ баронесса, прикладывая палецъ къ губамъ.

Мистриссъ Больдеро взглянула на свою милую мистриссъ Бэйнисъ и пожала плечами. Бдный Филиппъ! смялся ли бы онъ такъ громко (и такъ грубо — я въ этомъ сознаюсь), если бы онъ зналъ что происходило въ ум этихъ женщинъ? Какъ суха была генеральша съ Филиппомъ! какъ сердита съ Шарлоттой! Бдный Филиппъ, зная, что его очаровательница во власти своей матери, держалъ себя смиренно передъ этимъ дракономъ и старался лестью умилостивить её. У ней былъ странный, сухой юморъ, она любила шутки, но Филиппъ въ тотъ вечеръ былъ какъ-то ненаходчивъ. Мистриссъ Бэйнисъ отвчала на его шутки:

— О! не-уже-ли?

Ей показалось, что кто-то изъ дтей ея плачетъ въ дтской.

— Пожалуйста поди и посмотри, Шарлотта, о чомъ плачетъ этотъ ребенокъ.

И бдная Шарлотта уходитъ, имя еще весьма смутное предчувствіе о несчастьи. Вдь мама часто бывала не въ дух, и не вс ли они привыкли къ ея брани?

А что касается полковницы Бёнчъ, то я съ сожалніемъ долженъ сказать, что Филиппъ не только не былъ ея фаворитомъ, но что она даже терпть его не могла. Я уже разсказывалъ вамъ о недостаткахъ нашего друга. Онъ говорилъ громко и рзко, онъ бывалъ часто грубъ, часто досаждалъ своимъ смхомъ, своимъ неуваженіемъ, своими ухарскими манерами. Съ тми, кого онъ любилъ, онъ былъ кротокъ какъ женщина и обращался съ ними съ чрезвычайной нжностью и съ трогательнымъ уваженіемъ. Но тмъ, къ кому онъ былъ равнодушенъ, онъ не давалъ себ ни малйшаго труда угождать. Если, напримръ, они разсказывали длинныя исторіи, онъ уходилъ или перебивалъ ихъ своими собственными замчаніями совершенно о другихъ предметахъ. Итакъ полковница Бёнчь положительно терпть не могла этого молодого человка и, мн кажется, имла на это очень хорошія причини. А полковникъ Бёнчъ говорилъ Бэйнису, подмигнувъ:

— Хладнокровный молодецъ этотъ юноша!

А Бэйнисъ говорилъ Бёнчу:

— Странный мальчикъ! Прекрасный человкъ, какъ я имю причины знать очень хорошо.

Клэнси ненавидлъ Филиппа. Это былъ человкъ кроткій, котораго Фирминъ, однако, усплъ оскорбить.

— Этотъ человкъ, замчалъ бдный Клэнси: — вчно наступалъ мн за мозоли, а это было нестерпимо для меня!

А со всмъ Болдеровскимъ кланомъ мистеръ Фирминъ обращался съ самою забавною дерзостью и какъ-будто вовсе не хотлъ знать о ихъ существованіи. Итакъ, вы видите, бдняжка въ своей бдности не научился смиренію, не узналъ самихъ первоначальныхъ правилъ искусства пріобртать друзей. Кажется, его лучшимъ другомъ въ этомъ дом была хозяйка, баронесса С*. Мистеръ Филиппъ обращался съ нею какъ съ равною, а этотъ знакъ любезности онъ не имлъ привычки оказывать всмъ. Со многими знатными и богатыми людьми онъ былъ нестерпимо смлъ. Ни званіе, ни богатство не имли никакого вліянія на этого молодого человка, какъ на обыкновенныхъ смертныхъ. Онъ былъ способенъ ударить бишопа по жилету и противорчить герцогу при первой встрч. Если общество надодало ему за обдомъ, онъ просто-на-просто засыпалъ. У насъ дома мы всегда находились въ пріятномъ безпокойств, не отъ того, что онъ сдлалъ или сказалъ, а отъ ожиданія что онъ сдлаетъ или скажетъ. За столомъ баронессы С* онъ не засыпалъ, предпочитая не спускать глазъ съ хорошенькой Шарлотты.

‘Были ли у кого такіе сапфиры, какъ его глаза? думала она.

А ея глаза? Ахъ! если они должны были проливать слезы, я надюсь, что добрая судьба скоро ихъ осушитъ.

Глава XXI

РАЗСКАЗЫВАЕТЪ О ТАНЦАХЪ, ОБДАХЪ, СМЕРТИ.

Старые университетскіе товарищи Филиппа прізжали въ Парижъ время отъ времени и съ удовольствіемъ брали его къ Борелю или къ Trois Frres, гостепріимно угощали того, кто былъ гостепріименъ къ нимъ въ своё время. Да, слава Богу, на этомъ свт есть довольно добрыхъ самаритянъ, охотно помогающихъ несчастному. Я могъ бы назвать двухъ-трёхъ джентльмэновъ которые разъзжали по городу и смотрли на языки другихъ людей и писали странныя латинскія слова на бумажкахъ, они сложились и послали денегъ доктору Фирмину въ его изгнаніи. Несчастный поступилъ очень дурно, но онъ не имлъ ни одной копейки и ни одного друга. Кажется, и докторъ Гуденофъ, въ числ другихъ филантроповъ, засунулъ руку въ карманъ. Искренно ненавидя доктора Фирмина во время его благоденствія, онъ смягчился къ бдному, несчастному изгнаннику, онъ даже готовъ былъ врить, что докторъ Фирминъ былъ довольно искусенъ въ своей профессіи и въ практик не совсмъ былъ шарлатаномъ.

Старые университетскіе и школьные товарищи Филиппа смялись, услышавъ, что онъ думаетъ жениться теперь, когда онъ разорился. Этотъ планъ согласовался съ извстнымъ благоразуміемъ и предусмотрительностью мистера Фирмина. Но они представили возраженіе противъ этого брака, которое еще прежде поражало насъ. Тесть былъ довольно хорошъ, но тёща! Великій Боже! какая тёща угрожала будущности Филиппа! Мы никогда не были слишкомъ сострадательны къ мистриссъ Бэйнисъ, а то, что Филиппъ разсказывалъ намъ о ней, не увеличивало нашего уваженія.

На Рождеств мистеръ Фирминъ пріхалъ въ Лондонъ по своимъ дламъ. Мы не ревновали, что онъ остановился у своего маленькаго друга въ Тарнгофской улиц, а Сестрица позволяла ему обдать у насъ, только бы ей доставалось удовольствіе пріютить его подъ своимъ кровомъ. Какъ ни были мы знатны — подъ какою смиренной кровлей не найдетъ тщеславіе пристанища? — но, зная добродтели мистриссъ Брандонъ и ея исторію, мы удостоили бы принять её въ наше общество, но маленькая лэди сама была горда и держала себя поодаль.

— Родители мои не дали мн такого образованія, какъ ваши вамъ, говорила Каролина моей жен. — Я знала очень хорошо, что моё мсто не здсь, если только вы не занеможете, и тогда, вы увидите съ какою радостью я приду. Филиппъ можетъ бывать у меня: для меня видть его — блаженство. Но не весело мн будетъ въ вашей гостиной, да и вамъ также видть меня тамъ. Милыя дти съ удивленіемъ слушаютъ какъ я говорю, и неудивительно, они иногда даже смются между собою — господь съ ними! я не обижаюсь. О моёмъ воспитаніи не заботились, меня почти не учили ничему: у папа не было средствъ, а въ сорокъ лтъ ужь поздно ходить въ школу. Я починила всё блье Филиппа. Желала бы я, чтобы во Франціи держали его вещи въ такомъ же порядк. Кланяйтесь отъ меня молодой двиц. Какъ мн пріятно слышать, что она такая добрая и кроткая! У Филиппа нравъ горячій, но т, кого онъ любитъ, могутъ легко управлять имъ. Вы были его лучшими друзьями и я надюсь, что и она тоже будетъ, они могутъ быть счастливы, хотя они очень бдны. Но они еще успютъ разбогатть — не правда ли? Не вс богатые счастливы: я это вижу во многихъ знатныхъ домахъ, гд бываетъ сидлка Брандонъ, она видитъ всё, только не говоритъ.

Вотъ такимъ образомъ болтала сидлка Брандонъ, когда приходила къ намъ. Она обдала съ нами и всегда поименно благодарила слугъ, которые служили ей. Дтей нашихъ она называла ‘миссъ’ и ‘мистеръ’, и мн кажется, эти юные сатиристы не часто и не зло смялись надъ ея странностями. Имъ говорили, что сидлка Брандонъ очень добра, что она заботилась о своемъ престарломъ отц, что она имла большія огорченія и непріятности, что она ухаживала за дядей Филиппомъ, когда онъ былъ очень боленъ и когда многіе побоялись бы подойти къ нему, и что она проводила жизнь, ухаживая за больными и длая добро своимъ ближнимъ.

Въ одинъ день, когда Фирминъ былъ у насъ, намъ случилось прочесть въ газетахъ о прізд лорда Рингуда въ Лондонъ. У милорда быль свой собственный большой домъ, въ которомъ онъ не всегда жилъ. Онъ предпочиталъ весёлую жизнь въ гостинниц. Рингудскій отель былъ слишкомъ великъ и слишкомъ мраченъ. Ему не захотлось одному обдать въ столовой, окружонной призрачными изображеніями умершихъ Рингудовъ: его покойнаго сына, юноши, рано скончавшагося, его покойнаго брата въ мундир его времени, самого его, наконецъ, когда онъ былъ еще молодымъ человкомъ, собесдникомъ Регента и его друзей. — А! на этого молодца я меньше всего люблю смотрть, говаривалъ старикъ, хмурясь на свой портретъ, работы Лауренса съ однимъ изъ тхъ ругательствъ, которыя украшали разговоры въ его молодости. — Этотъ молодецъ могъ здить верхомъ цлый день, спать цлую ночь или вовсе не спать, выпивалъ онъ по четыре бутылки и никогда не имлъ головной боли. Вотъ каковъ былъ этотъ человкъ, какъ говорилъ старый Молборо, смотрящій на свой собственный портретъ. А теперь докторъ и подагра распоряжаются имъ. Живу я кашей и пуддингами, какъ младенецъ. Если я выпью три рюмки хереса, мой буфетчикъ мн грозитъ. Хотя у васъ, молодой человкъ, нтъ и двухъ пенсовъ въ карман, я охотно перемнялся бы съ вами мстами. Только вы не захотите, чортъ васъ возьми! вы не захотите,

Подобныя замчанія и разговоры своего родственника Филиппъ пересказывалъ мн. Двое-трое нашихъ знакомыхъ въ Лондон очень хорошо передразнивали этого беззубаго, ворчливаго стараго циника. Онъ жилъ великолпно и былъ скупъ, имлъ запальчивый характеръ, но его легко было водить за носъ, его окружали льстецы и онъ былъ совершенно одинокъ. Онъ имлъ старинныя понятія, которыя, кажется, теперь уже вышли изъ моды у знатныхъ людей. Онъ считалъ унизительнымъ здить по желзнымъ дорогамъ, и почтовой экипажъ его одинъ изъ послднихъ виднлся на большихъ дорогахъ. Не только онъ, но и передразнивавшіе его умерли вс и только въ ныншнемъ году старика Джэкъ Мёммерсъ передразнивалъ его въ кофейной Байя (гд, нсколько лтъ тому назадъ, его передразниванія принимались съ громкимъ хохотомъ). Въ кофейной была печальная тишина, только трое молодыхъ людей за ближнимъ столомъ сказали:

— Что этотъ старый дуралей ругается? Передразниваетъ лорда Рингуда, а кто онъ такой?

Такъ исчезаютъ и забываются наши имена. Я не забылъ милорда, также какъ не забылъ повара въ моей школ, о которомъ, можетъ быть, вамъ слышать неинтересно. Я вижу плшивую голову милорда, его орлиный носъ, косматыя брови, высокій бархатный воротникъ, большой чорный ротъ, дрожащую руку и дрожащихъ паразитовъ вокругъ него, могу слышать его голосъ, громкія ругательства и смхъ. Вы, ныншніе паразиты, кланяетесь другимъ знатнымъ людямъ, а этотъ знатный вельможа, бывшій въ живыхъ еще вчера, умеръ какъ Георгъ IV, какъ Навуходоносоръ.

Итакъ, мы прочли, что благородный родственникъ Филиппа, лордъ Рингудъ, пріхалъ въ гостинницу въ то время, какъ Филиппъ былъ у насъ, и признаюсь, я посовтовалъ моему другу сходить къ его сіятельству. Онъ былъ къ нему очень добръ въ Париж: онъ очевидно полюбилъ Филиппа. Фирминъ должёнъ повидаться съ нимъ. Почему знать? лордъ Рингудъ можетъ быть захочетъ сдлать что-нибудь для внука своего брата.

А именно уговаривать въ этому Филиппа врядъ ршился бы тотъ, кто его зналъ. Заставлять его кланяться и улыбаться знатному человку съ цлью заслужить его будущія милости, значило требовать невозможнаго отъ Фирмина. Конюхи королевскіе могутъ отвести королевскихъ лошадей къ водопою, но самъ король не можетъ заставить ихъ пить. Я, признаюсь, нсколько разъ возвращался къ этому предмету и безпрестанно уговаривалъ моего друга.

— Я былъ, сказалъ Филиппъ угрюмо: — я оставилъ ему карточку. Если онъ желаетъ меня видть, онъ можетъ послать въ No 120, на Королевскій сквэръ, въ гостинницу Уэстминстеръ, гд я теперь живу. Но если вы думаете, что онъ дастъ мн что-нибудь кром обда, вы ошибаетесь.

Мы обдали въ этотъ день у мистера Мёгфорда, который былъ необыкновенно гостепріименъ и особенно любезенъ къ Филиппу. Мёгфорду нравились письма Фирмина, и вы можете быть уврены, что боле строгій критикъ не противорчилъ добродушному патрону своего друга. Мы похали въ Гэмпстидскую виллу, и запахъ супа, баранины, лука привтствовалъ насъ въ передней и предупредилъ о томъ, какія вкусныя кушанья приготовлялись для гостей. Лакеи въ чорныхъ фракахъ, въ блыхъ бумажныхъ перчаткахъ встртили насъ, а мистриссъ Мёгфордъ, въ великолпномъ голубомъ атлас и въ перьяхъ, въ воланахъ, кружевахъ, драгоцнныхъ вещицахъ, встала принять насъ съ величественнаго дивана, гд она сидла окружонная своими дтьми. Они тоже были въ великолпныхъ нарядахъ, съ расчосанными волосами. Дамы, разумется, начали тотчасъ говорить о своихъ дтяхъ, и непритворный восторгъ моей жены къ послднему малютк мистриссъ Мёгфордъ, кажется, тотчасъ пріобрлъ расположеніе этой достойной лэди. Я сдлалъ замчаніе о томъ, что одинъ изъ мальчиковъ живой портретъ отца, но неудачно. Я не знаю почему, но мн говорилъ самъ ея мужъ, что мистриссъ Мёгфордъ всегда думала будто я ‘поддразниваю’ её. Одинъ изъ мальчиковъ откровенно сообщилъ мн, что къ обду будетъ гусь, а въ ближней комнат я услыхалъ какъ откупориваютъ бутылки, Затмъ мистриссъ Мёгфордъ сдлала выговоръ проговорившемуся ребёнку и сказала:

— Джэмсъ, замолчишь ли ты?

Я никогда ни видалъ ни лучшаго вина, ни боле бутылокъ. Если когда-нибудь можно было сказать о стол, что онъ стоналъ, то это выраженіе именно можно примнить къ столу Мёгфорда. Тальботъ Туисденъ накормилъ бы сорокъ человкъ тми кушаньями, которыми нашъ гостепріимный хозяинъ угостилъ насъ восьмерыхъ. Вс почести угощенія воздавались Парижскому корреспонденту, котораго особенно просили нести къ обду мистриссъ Мёгфордъ. Мы, разумется, чувствовали, что это почотное мсто принадлежитъ по праву мистеру Фирмину, какъ внуку графа и правнуку лорда, Какъ мистриссъ Мёгфордъ подчивала его! Она разрзывала сама — я очень радъ, что она не просила Филиппа разрзывать, потому что онъ, пожалуй, вывалилъ бы гуся на колна къ ней — она разрзывала, говорю я, и право, мн кажется, она отдавала ему лучшіе куски, но, можетъ быть это одна зависть съ моей стороны. За обдомъ безпрестанно говорили о лорд Рингуд.

— Лордъ Рингудъ пріхалъ въ Лондонъ, мистеръ Фирминъ, сказалъ, подмигивая, Мёгфордъ.— Вы, разумется, были у него?

Мистеръ Фирминъ свирпо на меня взглянулъ и долженъ былъ признаться, что онъ былъ у лорда Рингуда. Мёгфордъ такъ часто обращалъ разговоръ на благороднаго лорда, что Филиппъ, просто отдавилъ мн ноги подъ столомъ.

— Могу я предложить вамъ кусочекъ фазана, мистеръ Фирминъ? вдругъ скажетъ мистриссъ Мёгфордъ.— Ужь конечно, онъ не такъ хорошъ, какъ у лорда Рингуда, и Филиппъ наступитъ мн на ногу.

Или мистеръ Мёгфордъ воскликнетъ:

— Попробуйте-на эту бутылочку, мистеръ Фирминъ! У лорда Рингуда нтъ вина лучше этого.

Моя нога страшно наказывается подъ столомъ. Посл обда разговоръ мистриссъ Мёгфордъ безпрестанно относилась въ Рингудской фамиліи и къ родству Филиппа съ этимъ благороднымъ домомъ, какъ жена посл открыла мн. О встрч стараго лорда съ Фирминомъ въ Париж разсуждали съ чрезвычайнымъ интересомъ. Его сіятельство назвалъ Филиппа очень любезный. Онъ очень любилъ мистера Фирмина. Маленькая птичка сказала мистриссъ Мёгфордъ, что мистера Фирмина любилъ еще это-то другой. Она надялась, что изъ этого выйдетъ свадьба и что его сіятельство сдлаетъ что-нибудь хорошее для своего родственника. Жена моя удивлялась что мистриссъ Мёгфордъ знала о длахъ Филиппа.

Мистриссъ Мёгфордъ, сказала птичка — другъ обихъ дамъ, эта милая, добрая сидлка Брандонъ, которая… Тутъ разговоръ коснулся таинственностей, которыхъ я, конечно, не открою. Достаточно сказать, что мистриссъ Мёгфордъ была одною изъ самихъ лучшихъ, самыхъ добрыхъ и самыхъ постоянныхъ покровительницъ мистриссъ Брандонъ.

— Да-съ, мистриссъ Пенденнисъ, прибавила мистриссъ Мёгфордъ:— наша пріятельница, мистриссъ Брандонъ, разсказывала мн объ одномъ джентльмэн, котораго не нужно называть. Онъ обращенія холоднаго, чтобы не сказать надменнаго, онъ какъ-будто насмхается надъ людьми иногда — не говорите нтъ, онъ обдалъ у меня раза два съ мистеромъ Фирминомъ, но онъ истинный другъ — такъ говоритъ мистриссъ Брандонъ. А когда узнаешь его, то увидишь, что сердце у него доброе.

Такъ ли это? Одинъ знаменитый писатель недавно сочинилъ комедію, въ которой мораль: ‘мы не такъ дурны, какъ кажемся’. Не-уже-ли это опять такъ?

Когда мы разсуждали объ обд мистера Мёгфорда на возвратномъ пути домой, я воспользовался этимъ случаемъ я указалъ Филиппу на основательность надеждъ, которыя онъ могъ имть относительно помощи отъ своего богатаго родственника, и просто поставилъ его общать навстить милорда на слдующій день. Но если Филиппъ Фирминъ длалъ что-нибудь противъ воли, то онъ длалъ это нелюбезно. Когда онъ недоволенъ онъ не представляется счастливымъ, а когда мистеръ Фирминъ не въ дух, онъ весьма непріятный собесдникъ. Хотя онъ ни разу не упрекнулъ меня впослдствіи за то, что случилось, я признаюсь, что меня жестоко мучила совсть. Если бы я не послалъ его сдлать этотъ почтительный визитъ его дду, то можетъ быть не случилось бы того, что случилось. Я дйствовалъ въ лучшему, но горевалъ о послдствіяхъ, которыя имлъ мой совтъ.

Если Филиппъ держалъ себя поодаль отъ лорда Рингуда въ Лондон, то за то милые родственники кузена ухаживали за его сіятельствомъ и не пропускали случая выказывать ему своё почтительное сочувствіе. Нездоровилось лорду Рингуду — мистеръ Туисденъ или мистриссъ Туисдонъ, или ихъ милыя дочери, или братъ ихъ каждый день являлись въ передней его сіятельства узнавать о его здоровьи. Они почтительно кланялись дворецкому лорда Рингуда, они дали бы ему денегъ, какъ они всегда признавались, только какую сумму могли они дать такому человку, какъ Рёджъ? Они пробовали было подкупить мистера Рёджа своимъ виномъ, за которымъ онъ длалъ ужасныя гримасы, они льстили и улыбались ему всегда. Мн хотлось бы видть эту спокойную, эту высокообразованную мистриссъ Туисденъ, которая бросила бы свою лучшую пріятельницу, если бы къ ней свтъ повернулся спиною, я хотлъ бы видть и могу ей видть душевными глазами, какъ она ласкаетъ этого лакея. Она длала дешовые подарки мистеру Рёджу, она улыбалась ему и спрашивала о его здоровьи. И, разумется, Тальботь Туисденъ также льстилъ ему по-тальботовски: то онъ подмигнётъ ему, то кивнётъ головою, то скажетъ: ‘какъ поживаете?’ и посл надлежащихъ вопросовъ и отвтовъ о его сіятельств, прибавить:

— Рёджъ! кажется у моей ключницы приготовлена рюмка добраго портвейна для васъ, когда вамъ случится пройти мимо и милорду вы будете не нужны.

И я могу себ представить, какъ мистеръ Рёджъ кланяется мистеру и мистриссъ Туисденъ, благодаритъ и идётъ въ комнату мистриссъ Бленкинсопъ, гд для него готовъ портвейнъ, и я воображаю, какъ мистеръ Рёджъ и мистриссъ Бленкнисопъ разсуждаютъ о характерахъ и особенностяхъ хозяевъ,

Никто не могъ снисходительне мистера Филиппа Фирмина обращаться съ слугами. Въ то время, когда у него въ карманахъ бывало много денегъ, онъ давалъ ихъ зачастую мистеру Рёджу, и тотъ помнилъ его щедрость, когда Филиппъ сталъ бдный, и Рёджъ, также какъ и я, совтовалъ Филиппу повидаться съ его сіятельствомъ.

Когда, наконецъ, Филиппъ сдлалъ свой второй визитъ лорду Рингуду, мистеръ Рёджъ сказалъ:

— Милордъ, я думаю, приметъ васъ, онъ говорилъ о васъ. Онъ очень нездоровъ. Мн кажется у него будетъ припадокъ подагры. Я скажу ему, что вы здсь.

Воротившись въ Филиппу посл краткаго отсутствія, съ нсколько разстроеннымъ лицомъ, онъ повторилъ позволеніе войти и опять предостерёгъ Филиппа, говоря, что ‘милордъ очень страненъ’.

Дйствительно, какъ мы узнали впослдствіи, милордъ, услыхавъ, что Филиппъ пришолъ, закричалъ:

— Чорть его возьми! пришли его! А! это вы? сказалъ онъ, увидвъ Филиппа. — Вы уже давно въ Лондон? Туисденъ говорилъ мн о васъ вчера.

— Я былъ у васъ, отвчалъ Филиппъ очень спокойно.

— А я удивляюсь, какъ у васъ достаётъ духу, приходить ко мн, сэръ! закричалъ старикъ, смотря на Филиппа сверкающими глазами.

Физіономія его сіятельства была желта, благородные глаза были налиты кровью и выкатились, голосъ, всегда жосткій и хриплый, теперь былъ особенно непріятенъ, а съ губъ его срывались громкія ругательства.

— Какъ я имю духу, милордъ? сказалъ Филиппъ всё очень кротко.

— Да! Туисденъ былъ здсь вчера и разсказалъ мн коё-что хорошее про васъ.

Филиппъ покраснлъ, онъ зналъ въ чомъ состояли эти извстія.

— Туисденъ говоритъ, что теперь, когда вы сдлались нищимъ, когда вамъ осталось только разбивать камни на мостовой — вы поступили какъ сумасбродъ и дуракъ — помолвили такую же нищую, какъ вы!

Бдный Филиппъ изъ краснаго сдлался блднымъ и проговорилъ медленно:

— Извините, милордъ, вы сказали…

— Я сказалъ, что вы дуракъ, сэръ! заревлъ старикъ:— разв вы не слышите?

— Я кажется членъ вашей фамиліи, милордъ, отвчалъ Филиппъ, вставая.

Въ ссор онъ иногда выходилъ имъ себя и высказывалъ всё, что думалъ, или иногда — и тогда онъ билъ опасне — онъ казался особенно спокоенъ и величественъ.

— Какой-нибудь авантюристъ, думая, что вы получите денегъ отъ меня, подцпилъ васъ для своей дочери — такъ ли?

— Я помолвилъ молодую двушку и я бдне её, сказалъ Филиппъ.

— Она думаетъ, что вы получите денегъ отъ меня, продолжалъ его сіятельство.

— Она думаетъ? а я не думалъ никогда, отвчалъ Филиппъ.

— И eй-богу не получите, если не выкинете этого вздора изъ головы.

— Я не выкину её изъ головы и обойдусь безъ вашихъ денегъ, сказалъ очень смло мистеръ Фирминъ.

— Отправляйтесь въ тартарары! закричалъ старикъ.

Филиппъ сказалъ намъ, что онъ отвчалъ: ‘Seniores priores, милордъ’ и ушолъ.

— Итакъ вы видите, что если онъ хотлъ оставить мн что-нибудь, то надежда теперь исчезла, и славно же я обдлалъ мои дла!

И я послалъ его туда! Мой добрый Филиппъ не только не выговаривалъ мн за это, но принялъ всю вину на себя,

— Съ тхъ поръ, какъ я помолвленъ, сказалъ онъ: — я сдлался ужасно скупъ и почти сталъ такой же скряга насчотъ денегъ, какъ эти Туисдены. Я раболпствовалъ передъ этимъ старикомъ, я ползалъ у его больной ноги, Я готовъ ползти отсюда до сент-джэмскаго дворца, чтобы достать денегъ для моей маленькой Шарлотты.

Филиппъ раболпствовалъ и ползалъ! Если бы ни у кого не было спины такой гибкой, какъ у него, низкопоклонство сдлалось бы погибшимъ искусствомъ, какъ придворный минуэтъ. Но не бойтесь! Спины людскія созданы на то, чтобы сгибаться, и порода паразитовъ еще довольно въ слав.

Когда нашъ другъ сказалъ намъ, какъ кратко началось и кончилось его свиданіе съ лордомъ Рингудомъ, кажется, тмъ, кто совтовалъ Филиппу навстить его дда, сдлалось нсколько стыдно совта, который дали они. Мы достаточно знали нашего друга, чтобы знать также, какъ опасно было отправлять его кланяться въ передней лордовъ. Не способны ли его руки разбить какой-нибудь фарфоръ, а ноги — наступить и разорвать какой-нибудь дамскій шлейфъ? Итакъ вмсто пользы мы заставили его поссориться съ его патрономъ. Лордъ Рингудъ признался, что онъ хотлъ оставить Филиппу денегъ, а мы, отправивъ бднаго молодого человка къ больному старику, возбудили ссору между родственниками, которые разстались съ взаимными угрозами и гнвомъ.

— О Боже! стоналъ я въ супружескомъ совщаніи: — отправимъ его отсюда. Теперь ему остаётся только дать пощочину Мёгфорду, сказать мистриссъ Мёгфордъ, что она пошлая и скучная женщина.

Онъ съ нетерпніемъ желалъ воротиться къ своей возлюбленной въ Парижъ. Мы не удерживали его. Боясь еще какого-нибудь приключенія, мы даже желали, чтобы онъ ухалъ скоре. Въ уныломъ и грустномъ расположеніи духа проводилъ я его на булонской пароходъ. Онъ взялъ второе мсто и мужественно простился съ нами. Ночь была бурная, на палуб мокро и сыро, пассажировъ множество, а Филиппъ былъ между ними въ тонкомъ плащ, втеръ разввалъ его рыжіе волосы и бороду. Я теперь вижу этотъ пароходъ, я оставилъ его съ сокрушеніемъ и стыдомъ. Зачмъ я посылалъ Филиппа къ этому свирпому старику? Зачмъ принудилъ его къ этому покорному поступку? Грубость лорда Рингуда была всмъ извстна: это былъ злой, развратный циникъ, а мы отправили Филиппа кланяться и льстить ему! Ахъ mea culpa, mea culpa! Втеръ дулъ свирпо въ эту ночь, и когда я думалъ, какъ бднаго Филиппа качаетъ въ холодной второй кают, я безпокойно вертлся на своей постели.

Я зашолъ черезъ день въ Бэйскій клубъ и встртился тамъ съ обоими Туисденами. Отецъ цплялся за пуговицу одного важнаго человка, когда я вошолъ, сынъ пріхалъ въ клубъ въ кабріолет капитана Улькома и вмст съ этимъ знаменитымъ мулатомъ. Они посмотрли на меня какимъ-то особеннымъ образомъ — я въ этомъ увренъ. Тальботъ Туисденъ, оглушая своимъ громкимъ разговоромъ бднаго лорда Лепеля, бросилъ на меня взглядъ торжества и говорилъ такъ, чтобы я слышалъ. Рингудъ Туисденъ и Улькомъ попивая полынную водку для возбужденія апетита, перемигивались и ухмылялись. Глаза Улькома были одного цвта съ водкою, которую онъ пилъ. Я не видалъ, какъ Туисденъ оторвалъ пуговицу лорда Лепеля, но этотъ вельможа съ разстроенной физіономіей поскоре отошолъ отъ своего маленькаго гонителя.

— Откажитесь и прізжайте ко мн, я слышалъ, какъ сказалъ великодушный Туисденъ: — я жду Рингуда и еще кое-кого.

При этомъ предложеніи лордъ Лепель съ трепетомъ пробормоталъ, что онъ не можетъ отказаться отъ даннаго слова и убжалъ изъ клуба.

Обды Туисдена — вжливому читателю уже было о томъ сообщено — были замчательны: онъ постоянно хвастался, что у него обдаетъ лордъ Рингудъ. Такъ случилось, что въ этотъ самый вечеръ, лордъ Рингудъ, съ тремя своими льстецами, обдалъ въ Бэйскомъ клуб, ршившись посмотрть пантомиму, въ которой играла очень хорошенькая молоденькая Коломбина, и кто-то шутя сказалъ его сіятельству:

— Вдь вы обдаете у Тальбота Туксдена. Онъ сейчасъ сказалъ что ждётъ васъ.

— Онъ сказалъ? спросилъ его сіятельство.— Такъ, стало быть, Тальтобъ Туисденъ совралъ!

И маленькій Томъ Ивисъ, разсказывавшій мн объ этомъ вспомнилъ эти замчательныя слова, потому-что почти немедленно случилось одно обстоятельство.

Черезъ нсколько дней посл отъзда Филиппа, нашъ другъ, маленькая Сестрица пришла къ намъ, когда мы сидли за утреннимъ чаемъ, и ея доброе личико выражало большое волненіе и грусть. Она объяснила намъ причины этой грусти, какъ только наши дти ушли въ классную. Между друзьями мистриссъ Брандонъ и постоянными собесдниками ея отца былъ достойный мистеръ Ридли, отецъ знаменитаго живописца, который быль слишкомъ благороденъ, чтобы стыдиться своего смиреннаго происхожденія съ отцовской стороны. Отношенія отца и сына не могли быть очень тсны и коротки, особенно такъ, какъ въ дтств молодого Ридли отецъ его, ничего не понимавшій въ изящныхъ искусствахъ, считалъ мальчика болзненнымъ, полоумнымъ ребёнкомъ, который долженъ былъ сдлаться родителямъ въ тягость. Но когда Джонъ Джэмсъ Ридли началъ достигать знаменитости въ своей профессіи, глаза отца раскрылись, вмсто презрнія, онъ началъ глядть на своего сына съ искреннимъ, наивнымъ восторгомъ и часто со слезами разсказывалъ, съ какою гордостью и съ какимъ удовольствіемъ служилъ онъ Джону Джэмсу въ тотъ день, когда онъ обдалъ у его господина, лорда Тодмордена, Ридли старшій теперь чувствовалъ, что онъ былъ жестокъ и несправедливъ къ своему сыну въ его дтств, я съ весьма трогательнымъ смиреніемъ старикъ сознавался въ своей прежней несправедливости и старался загладить её уваженіемъ и любовью.

Хотя нжность къ сыну и удовольствіе, которое онъ находилъ въ обществ капитана Ганна, часто привлекали мастера Ридли въ Торнгофскую улицу и въ клубъ Адмирала Бинга, гд они оба были главными членами, Ридли старшій принадлежалъ къ другимъ клубамъ, гд буфетчикъ лорда Тодмордена пользовался обществомъ буфетчиковъ другихъ вельможъ, и мн сказали, что въ этихъ клубахъ Ридли называли ‘Тодморденомъ’ долго посл того, какъ его отношенія съ этому почтенному вельмож превратились.

Въ одномъ изъ этихъ клубовъ буфетчика лорда Тодмордена постоянно встрчался съ буфетчикомъ лорда Рингуда, когда ихъ сіятельства находились въ Лондон. Эти джентльмены уважали другъ друга, и когда встрчались, сообщали одинъ другому своё мнніе объ обществ и о характер благородныхъ особъ которымъ они служили. Рёджъ зналъ всё о длахъ Филиппа Фирмина, побгъ доктора, великодушный поступокъ Филиппа. И Рёджъ сравнивалъ благородное поведеніе молодого человка съ поведеніемъ нкоторыхъ подлипалъ, которыхъ онъ не хотлъ тогда назвать, но которые всегда говорили дурно о бдномъ молодомъ человк заглаза и ползали передъ милордомъ, а ужь другихъ такихъ низкихъ обманщиковъ найти мудрено. Конечно, о вкусахъ спорить нельзя, но онъ, Рёджъ, не выдалъ бы свою дочь за негра.

Въ тотъ день, когда мистеръ Фирминъ ходилъ къ лорду Рингуду, былъ одинъ изъ самыхъ худшихъ дней милорда, когда приближаться къ нему было почти также опасно, какъ къ бенгальскому тигру.

— Когда у него припадокъ подагры, его сіятельство проклинаетъ и ругаетъ всхъ, замчалъ Рёджъ,— всхъ, даже пасторовъ и дамъ — ему всё равно. Въ тотъ самый день, когда былъ мистеръ Фирминъ, милордъ сказалъ мистеру Туисдену:

‘— Вонъ отсюда! Не смйте приходить сюда затмъ, чтобы клеветать и чернить этого бднягу’. И Туисденъ ушолъ, поджавъ хвостъ, и говорилъ мн:

‘— Рёджъ, милордъ необыкновенно нехорошъ сегодня. Ну, не больше какъ черезъ часъ является бдный Филиппъ, и милордъ только-что выслушавшій отъ Туисдена объ этой молодой двиц, напустился на бднаго молодого человка и разругалъ его хуже чмъ Туисдена. Но мистеръ Фирминъ не изъ такихъ, онъ не позволитъ никому бранить себя, и врно отплатилъ милорду тмъ же, потому-что я собственными ушами слышалъ какъ страшно милордъ ругалъ его. Когда у милорда припадокъ подагры, онъ просто страшенъ, говорю я вамъ. Но у насъ на Рождество гости приглашены въ Унигэтъ, и мы должны быть тамъ. Онъ вчера принялъ лекарство и сегодня такъ ругается и бсится на всхъ, словно у него блая горячка. А когда мистеръ и мистриссъ Туисденъ пріхали въ этотъ день (если вы выгоните этого человка въ дверь, онъ наврно спустится въ трубу) — онъ не захотлъ ихъ видть. А мн закричалъ:

‘— Если придётъ Фирминъ, швырни его съ лстницы — слышишь?’ но ругается и клянётся, что никогда больше не пустить его къ себ на глаза. Но это еще не всё, Ридли. Онъ послалъ за Брадгэтомъ, своимъ стряпчимъ, въ этотъ же самый день. Взялъ назадъ своё завщаніе, на которомъ я самъ подписывался свидтелемъ — я и Уилькоксь, хозяинъ гостинницы — и я знаю, что онъ отказалъ что-то Фирмину. Помяните мои слово: онъ хочетъ сдлать что-нибудь нехорошее этому бдному молодому человку.

Мистеръ Ридли пересказалъ подробно весь этотъ разговоръ своей пріятельниц, мистриссъ Брандонъ, зная, какое участіе принимала она въ этомъ молодомъ джентльмэн, и съ этими непріятными извстіями мистриссъ Брандонъ пришла посовтоваться съ тми, кто — какъ говорила добрая сидлка — были лучшими друзьями Филиппа на свт. Мы желали бы утшить Сестрицу, но всмъ было извстно, какой человкъ былъ лордъ Рингудъ, какъ онъ былъ самовластенъ, какъ мстителенъ, какъ жестокъ.

Я зналъ мистера Брадгэта, стряпчаго, съ которымъ у меня были дла, я и пошолъ къ нему боле затмъ, чтобы говорить и длахъ Филиппа, чмъ о своихъ. Но Брадгэтъ увидалъ значеніе моихъ вопросовъ и отказался отвчать на нихъ.

— Мы съ моимъ кліентомъ не закадычные друзья, сказалъ Брадгэта: — но я обязанъ оставаться его стряпчимъ и не долженъ говорить вамъ, находится ли имя мистера Фирмина въ завщаніи его сіятельства или нтъ. И какъ могу я это знать? Онъ можетъ измнить своё завщаніе, можетъ оставить Фирмину деньги, можетъ и не оставить. Я надюсь, что молодой Фирминъ не разсчитываетъ на наслдство, а если разсчитываетъ, онъ можетъ обмануться. Я знаю десятки людей, которые имютъ разныя надежды и не получатъ ничего.

Вотъ весь отвтъ, какого я могъ добиться отъ стряпчаго,

Я пересказалъ это моей жен. Разумется, каждый послушный мужъ разсказываетъ всё послушной жен. Но хотя Брадгэтъ обезкуражилъ насъ, всё-таки у насъ оставалась надежда, что старый вельможа обезпечитъ нашего друга, потомъ Филиппъ женится на Шарлотт, потомъ онъ всё боле и боле будетъ заработывать въ своей газет, потомъ онъ будетъ счастливъ навсегда. Жена моя считала яйца не только прежде чмъ они были высижены, но даже прежде, чмъ она были снесены. Никогда не видалъ ни въ чьёмъ характер такого упорнаго упованія. Я съ другой стороны смотрю на вещи, съ раціональной и унылой точки зрнія, а если дло кончится лучше, чмъ я ожидалъ, я любезно сознаюсь, что я ошибся.

Но насталъ день, когда мистеръ Брадгэтъ не считалъ уже себя обязаннымъ хранить молчаніе о намреніяхъ своего благороднаго кліента. Это было за два дня до Рождества, и я, по обыкновенію, зашолъ посл полудня въ клубъ. Между постителями происходило нкоторое волненіе. Тальботъ Туисденъ всегда приходилъ въ клубъ десять минутъ пятого и спрашивалъ вечернюю газету такимъ тономъ, какъ-будто содержаніе ея было для него чрезвычайно важно. Возьмётъ, бывало, за пуговицу своихъ знакомыхъ и разсуждаетъ съ ними о передовой стать этой газеты съ изумительный серьёзностью. Въ этотъ день они пришолъ въ клубъ десятью минутами позже обыкновеннаго. Вечернюю газету читали другіе. Лампы на стол освщали головы плешивыя, сдыя, въ парикахъ. Въ комнат слышался говоръ:

— Скоропостижно.

— Подагра въ желудк.

— Обдалъ здсь только четыре дня тому назадъ.

— Казался совсмъ здоровъ.

— Совсмъ здоровъ? Нтъ! Я никогда не видалъ человка боле болзненной наружности.

— Жолтъ какъ гинея.

— Не могъ сть,

— Ругалъ слугъ и Тома Ивиса, который обдалъ съ нимъ.

— Семьдесятъ-шесть лта.

— Родился въ одномъ году съ герцогомъ йоркскимъ.

— Сорокъ тысячъ годового дохода.

— Сорокъ? Пятьдесятъ-восемь тысячъ, говорю я вамъ, Онъ всегда быль экономенъ.

— Титулъ переходитъ къ его кузену, сэру Джону Рингуду, онъ не здшній членъ, онъ членъ Будля.

— Не графство, а баронство.

— Они ненавидли другъ друга. У старика былъ бшеный характеръ.

— Желательно бы знать, оставилъ ли онъ что-нибудь старому Туис…

Тутъ вошолъ Тальботъ.

— А, полковникъ! какъ поживаете? Что новаго? Запоздалъ въ моей контор, сводилъ счоты. ду завтра въ Уипгэмъ провести Рождество у дяди моей жены, Ригнуда — знаете? Я всегда зжу на Рождество въ Уипгэмъ. Онъ держитъ для васъ фазановъ. Я уже плохой охотникъ теперь!

Пока хвастунъ предавался своей напыщенной болтовн, онъ не примчалъ значительныхъ взглядовъ, устремленныхъ на него, а если и примчалъ, то можетъ быть ему было пріятно возбуждаемое имъ вниманіе. Въ этомъ клуб давно раздавались разсказы Туисдена о Рингуд, о фазанахъ, о томъ, что онъ уже плохой охотникъ, и о сумм, которую его семейство получитъ посл смерти ихъ благороднаго родственника.

— Мн кажется, я слышалъ отъ васъ, что сэръ Джонъ Рингудъ наслдникъ вашего родственника? спросилъ мистеръ Гукгэмъ.

— Да, баронство — только баронство. Графство принадлежитъ только милорду и его прямымъ наслдникамъ. Почему бы ему опять не жениться? Я часто ему говорю: ‘Рингудъ, зачмъ вы не женитесь, хоть бы только для того, чтобы надуть этого вига, сэра Джона. Вы свжи и здоровы, Рингудъ. Вы можете еще прожить двадцать лтъ, даже двадцать-пять. Если вы оставите вашей племяниц и ея дтямъ что-нибудь, мы не спшимъ получатъ наслдство, говорю я.— Зачмъ вы не женитесь?

— Ахъ, Туисденъ! ему уже нельзя жениться, сказалъ плачевно мистеръ Гукгэмъ.

— Совсмъ нтъ. Онъ человкъ крпкій, необыкновенно сильный, здоровый человкъ, если бы не подагра. Я часто говорю ему: Рингудъ…

— О! ради Бога, остановите его, сказалъ старикъ Тремлеттъ, который всегда начиналъ дрожать при звук голоса, Туисдена. — Скажите ему кто-нибудь.

— Разв вы не слыхали, Туисденъ? Не видали? Не знаете? торжественно спросилъ Гукгэмъ.

— Слышалъ — видлъ — знаю — что? закричалъ тотъ.

— Съ лордомъ Рингудомъ случилось несчастье. Загляните въ газету. Вотъ.

Туисденъ кинулъ свой золотой лорнетъ, взялъ газету и — милосердный Боже!… но я не стану описывать агонію этого благороднаго лица. Подобно Тиманту, живописцу, я набрасываю покрывало на этого Агамемнона.

То, что Туисденъ прочолъ въ ‘Globe’ былъ краткій параграфъ, но на слдующее утро въ ‘Times’ была одна изъ тхъ панафидныхъ статей, которымъ знатные вельможи должны подвергаться отъ таинственныхъ некрографовъ этой газеты.

Глава XXII.

PULVIS ET UMBRA SUMUS.

Первый и единственный графъ Рингудъ покорился участи, которой должны подвергаться и пэры и простолюдины. Спша въ свои великолпный Уипгэмскій замокъ, гд онъ располагалъ угощать знатныхъ гостей на Рождество, его сіятельство оставилъ Лондонъ только-что оправившись отъ подагры, которая мучила его уже нсколько лтъ. Должно быть болзнь вдругъ бросилась въ желудокъ. Въ Тёррейс-Регун, за тридцать миль отъ своего великолпнаго жилища, гд онъ привыкъ останавливаться, чтобы пообдать, онъ уже страдалъ ужасно, на что окружающіе его не обратили такого вниманія, какое должно было бы возбудить его положеніе, потому-что, страдая этою мучительной болзнью, онъ громко кричалъ и слова его и обращеніе были чрезвычайно запальчивы. Онъ сердито отказалъ послать за докторомъ въ Тёррейс и непремнно хотлъ продолжать путь. Онъ принадлежалъ въ людямъ старой школи, которые не хотятъ здить по желзной дорог (хотя его состояніе значительно увеличилось, когда черезъ его владнія была проложена желзная дорога), и его собственныя лошади всегда встрчали его въ Попперской таверн, въ ничтожной деревушк, за семнадцать миль отъ его великолпнаго парка. Пріхавъ въ эту таверну, онъ не сдлалъ никакого знака, не сказалъ ни одного слова, такъ что слуги его серьёзно испугались. Когда засвтили фонари у экипажа и заглянули въ его карету, этотъ владлецъ тысячи десятинъ и, по слухамъ, огромнаго богатства, былъ мёртвъ. Путешествіе онъ Тёррея было послднею станціей продолжительной, счастливой, если не знаменитой, то по-крайней-мр замчательной и великолпной карьеры.

‘Покойный Джонъ Джорджъ графъ и баронъ Рингудъ и виконтъ Синкбарзъ вступилъ въ публичную жизнь въ опасный періодъ, передъ французской революціей, и началъ свою карьеру какъ другъ и товарищъ принца Уэлльскаго. Когда его королевское высочество оставилъ партію виговъ, лордъ Рингудъ также присоединился къ партіямь и графство было наградою за его врность. Но когда лордъ Стейнъ былъ сдланъ маркизомъ, лордъ Рингудъ поссорился съ своимъ королевскимъ покровителемъ и другомъ, считая, что услуги его несправедливо оскорблены, потому-что такое же званіе не было даровано ему. Въ разныхъ случаяхъ онъ подавалъ голосъ за виговъ. Онъ никогда не примирялся съ покойнымъ королёмъ Георгомъ IV, съ которымъ онъ имлъ привычку говорить съ характеристическою рзкостью. Приближеніе биля о реформ, однако, окончательно привлекло этого вельможу на сторону торіевъ, и онъ оставался съ-тхъ-поръ если не краснорчивымъ, то по-крайней-мр ревностнымъ ихъ защитникомъ. Говорятъ, что онъ былъ щедрымъ помщикомъ, если его арендаторы не шли наперекоръ его видамъ. Его единственный сынъ умеръ рано, и его сіятельство, если врить молв, находился въ дурныхъ отношеніяхъ съ своимъ родственникомъ и наслдникомъ, сэромъ Джономъ Рингудомъ Эппльшо, баронетомъ, теперь барономъ Рингудомъ. Баронство существуетъ въ этой древней фамиліи со времёнъ царствованія Георга I, когда сэру Джону Рингуду было пожаловано дворянство, а сэръ Фрэнсисъ, его братъ, былъ сдланъ баронетомъ первымъ изъ нашихъ ганноверскихъ государей’.

Эту статью мы съ женою прочли утромъ наканун Рождества, между тмъ какъ наши дти украшали лампы и зеркала остролистникомъ для предстоявшаго торжества. Я наскоро отправилъ къ Филиппу наканун записку съ этимъ извстіемъ. Судьба его очень насъ тревожила теперь, когда, черезъ нсколько дней, она должна была ршиться. Опять мои дла, или моё любопытство, привели меня къ мистеру Брадгэту, стряпчему. Разумется, онъ зналъ всё. Онъ былъ не прочь поговорить объ этомъ. Смерть его кліента отчасти развязала языкъ стряпчаго, и я долженъ сказать, что Брадгэтъ весьма нелестно отзывался о своёмъ благородномъ покойномъ кліент. Грубости покойнаго графа тяжело было сносить. Въ послднее ихъ свиданіе его ругательство и дерзкое обращеніе были особенно противны. Онъ разругалъвсхъ своихъ родныхъ, онъ говорилъ, что его наслдникъ лицемръ, методистъ и притворщикъ. Есть у него родственникъ (котораго Брадгэтъ не хотлъ назвать) хитрый, низкій плутъ и паразитъ, вчно ползавшій передъ нимъ и съ нетерпніемъ желавшій его смерти. А другой его родственникъ, безстыдный сынъ мошенника доктора, оскорбилъ его за два часа передъ тмъ въ его собственномъ дом — нищій, а хочетъ распространять потомство для рабочаго дома, потому-что посл его сегодняшняго поведенія, онъ скоре очутится на дн Ахерова чмъ онъ, лордъ Рингудъ, дастъ этому негодяю хоть одинъ пенни изъ своихъ денегъ.

— И его сіятельство веллъ мн прислать въ нему обратно его завщаніе, прибавилъ мистеръ Брадгэтъ. — И онъ уничтожилъ это завщаніе прежде чмъ ухалъ, это онъ уже не первое сожигалъ. И я могу вамъ сказать теперь, когда всё кончено, что въ этомъ завщаніи онъ отказывалъ внуку своего брата порядочную сумму денегъ, которую нашъ бдный другъ получилъ бы, еслибы не быль у милорда въ этотъ несчастный припадокъ подагры.

А, mea culpa! mea culpa! А кто послалъ Филиппа къ его родственнику въ этотъ несчастный припадокъ подагры? Кто былъ умёнъ такъ свтски, такъ по-туисденовски, чтобы совтовать Филиппу лесть и покорность? Если бы не этотъ совтъ, онъ былъ бы теперь богатъ, онъ могъ бы жениться на своей возлюбленной. Я чуть-было не подавился вашей рождественской индйкой, когда лъ её. Свчи горли тускло, а поцалуи и смхъ дтей нагоняли на меня меланхолію. Еслибы не мой совтъ, какъ могъ бы быть счастливъ мой другъ! Я искалъ отвта въ честныхъ личикахъ моихъ дтей. Что они сказали бы, еслибы знали, что отецъ ихъ совтовалъ своему другу ползать и кланяться и унижаться передъ богатымъ, злымъ старикомъ? Я сидлъ безмолвно, какъ на похоронахъ, смхъ моихъ малютокъ терзалъ меня какъ бы угрызеніемъ. Съ перьями, съ факелами, съ парадной свитой хоронили лорда Рингуда, который сдлалъ бы Филиппа богатымъ, еслибы не я.

Вся оставшаяся еще надежда скоро рушилась. Въ Уипгэм было найдено завщаніе, написанное годъ назадъ, въ которомъ не упоминалось о бдномъ Филипп Фирмин. Самая маленькая сумма — постыдно-ничтожная, какъ говорилъ Туисденъ — была оставлена Туисденамъ вмст съ портретомъ во весь ростъ графа въ парадномъ костюм, и этотъ портретъ, я полагаю, мало принёсъ удовольствія родственникамъ покойнаго, потому-что пересылка этого большого портрета изъ Уипгэма стоила такъ дорого, что Тальботъ заплатилъ съ гримасами. Еслибы портретъ сопровождался тридцатью, сорока или пятидесятью тысячами — почему онъ не оставилъ имъ пятьдесятъ тысячъ? — какъ различна была бы тогда горесть Тальбота! Когда онъ считалъ обды, которые онъ давалъ для лорда Рингуда — а они вс были записаны у него въ дневник — Туисденъ нашолъ, что онъ истратилъ боле на милорда, чмъ тотъ отказалъ ему въ завщаніи. Но всё семейство надло трауръ, даже кучеръ и лакей Туисдена облеклись въ траурную ливрею въ честь знаменитаго покойника. Не каждый день человкъ иметъ возможность публично оплакивать потерю сіятельнаго родственника.

А какъ бдный Филиппъ перенёсъ своё обманутое ожиданіе? Онъ, должно быть, чувствовалъ его, потому-что мы сами поощряли его въ надежд, что ддъ сдлаетъ что-нибудь для облегченія его нужды. Филиппъ надлъ крепъ на шляпу и отказался отъ всякихъ другихъ наружныхъ признаковъ печали. Если бы старикъ оставилъ ему денегъ, это было бы хорошо. Такъ какъ онъ не оставилъ — дымъ сигары кончаетъ фразу, и нашъ философъ перестаётъ думать о своемъ разочарованіи. Разв Филиппъ бдный не былъ такъ же независимъ, какъ и Филиппъ богатый? Борьба съ бдностью здорова въ двадцать-пять лтъ. Мускулы молодые укрпляются борьбою. Это для пожилыхъ, ослабвшихъ отъ разстроеннаго здоровья или, можетъ быть, отъ продолжительнаго счастья, битва тяжела.

Широкая спина Фирмина могла снести тяжолую ношу, и онъ съ радостью бралъ всякую работу, попадавшуюся ему. Фипзу, сотруднику ‘Daily Inteliigencer’, нуженъ былъ помощникъ: Филиппъ съ радостью продалъ четыре часа въ день мистеру Фипзу, переводилъ изъ французскихъ и нмецкихъ газетъ, заходилъ иногда въ Палату Депутатовъ и сообщалъ о какомъ-нибудь важномъ засданіи. Онъ положительно началъ откладывать деньги. Онъ носилъ ужасно поношеное платье, потому-что Шарлотта не могла ходить къ нему на квартиру и чинить его лохмотья, какъ длала это Сестрица, но когда мистриссъ Бэйнисъ бранила его за это — и дйствительно должно было быть досадно иногда видть, какъ этотъ человкъ въ старомъ плать расхаживаетъ въ комнатахъ баронессы С*, говоритъ громко, противорчитъ и предписываетъ законы — Шарлотта защищала своего оскорбляемаго Филиппа.

— Вы знаете почему мосьё Филиппъ носитъ такое поношеное платье? спросила она мадамъ С*: — потому что онъ посылаетъ деньги своему отцу въ Америку.

А баронесса сказала, что мосьё Филиппъ былъ прекрасный молодой человкъ, а что онъ можетъ одваться какъ ирокезецъ на ея вечеръ, онъ всё-таки будетъ принятъ хорошо. А мистриссъ Бэйнисъ была груба къ Филиппу въ глаза и насмхалась надъ нимъ въ отсутствіе. И Филиппъ дрожалъ передъ мистриссъ Бэйнисъ и принималъ ея пощочины съ большою кротостью, потому-что его Шарлотта была аманатомъ въ рукахъ своей матери, и разв генеральша Бэйнисъ не могла заставить страдать это бдное, маленькое существо?

Нсколько индійскихъ дамъ, знакомыхъ мистриссъ Бэйнисъ, проводили эту зиму въ Париж, он нанимали меблированная квартиры въ предмстьи Сент-Одорэ, или въ Элисейскихъ Поляхъ, здили въ своихъ экипажахъ, съ лакеемъ на запяткахъ, и съ презрніемъ смотрли на мистриссъ Бэйнисъ за то, что она нанимала квартиру со столомъ и не держала экипажа. Ни одна женщина не любитъ, чтобы её презирали другія женщины, особенно такая тварь, какъ мистриссъ Баттерсъ, жена стряпчаго, изъ Калькутты, которая не бывала въ обществ, не здила къ губернатору, а теперь разъзжала по Элисейскимъ Полямъ — и важничала! Вотъ и докторша Мэкунъ съ своей горничной, съ своимъ поваромъ, съ своей коляской и съ своей каретой. (Пожалуйста читайте эти слова съ самымъ выразительнымъ удареніемъ). А кто такая была мистриссъ Мэкунъ, дозвольте спросить? ни боле ни мене, какъ мадамъ Берэ, дочь французской модистки. А эта тварь брызжетъ грязью на тхъ, кто получше ея и которыя ходятъ пшкомъ!

— Я говорю моимъ бднымъ дочерямъ, сказала мистриссъ Бэйнисъ баронесс С*: — что еслибы я была дочь модистки, или отецъ ихъ стряпчимъ, а не воиномъ, служившимъ своей государын во всхъ частяхъ свта, он лучше бы одвались, бдняжки! мы могли бы нанимать прекрасную квартиру въ предмстьи Сент-Онорэ, а не жили бы здсь!

— А если бы я была модистка, я не пускала бы въ себ жильцовъ! закричала С*.— Отецъ мой былъ генералъ и также служилъ своему государю. Но какъ же вы хотите? Мы вс должны длать непріятное и жить съ непріятными людьми!

И съ этими словами баронесса сдлала генеральш вжливый поклонъ и отправилась къ другимъ дламъ или гостямъ. Она держалась мннія многихъ друзей Филиппа.

— Ахъ, мосьё Филиппъ! говорила она ему:— когда вы женитесь, вы будете жить подальше отъ этой женщины — не правда ли?

Когда мистриссъ Бэйнисъ услыхала, что мистриссъ Баттерсъ детъ въ Тюильри, я съ сомнніемъ долженъ сказать, что генеральшею овладло пылкое соревнованіе и она не успокоилась до-тхъ-поръ, пока не уговорила генерала отвезти ее къ посланнику и во дворецъ короля, управлявшаго тогда Франціей. Издержки были не велики. Шарлотту надо же было вывести. Ея тётка Мак-Гиртеръ, изъ Тура, прислала ей въ подарокъ денегъ на платье. Надо отдать справедливость мистриссъ Бэйнисъ, она очень мало истратила на свой собственный нарядъ и вынула изъ своего чемодана костюмъ, украшавшій её въ Калькутт.

— Услыхавъ, что похала мистриссъ Баттерсь, я зналъ, что она не успокоится, сказалъ генералъ Бэйнисъ со вздохомъ.

Жена его отправилась отъ этого обвиненія, считая его оскорбленіемъ, говорила, что мущины всегда приписываютъ женщинамъ, самыя дурныя причины, между тмъ какъ Богу извстны, что ея желаніе только представить приличнымъ образомъ въ свтъ свою возлюбленную дочь, а мужа видть на мст, приличномъ его званію въ обществ. Шарлотта была очень мила вечеромъ въ день бала, и баронесса С* очень мило причесала волосы Шарлотт и предложила Огюста въ лакеи, но тотъ возмутился и сказалъ:

— Non, merci! Я сдлаю всё для генерала и миссъ Шарлотты, но для генеральши нтъ, нтъ, нтъ!

И хотя Шарлотта была тамъ прелестна, какъ розовый бутонъ, ей не очень была весело на бал, потому-что тамъ не было Филиппа. И какъ могъ онъ быть тамъ, когда у него былъ только одинъ сюртукъ и дырявые сапоги?

Посл солнечной осени наступаетъ холодная зима, когда втеръ нездоровъ для слабой груди, когда грязно для маленькихъ башмачковъ. Какъ могла Шарлотта выходить въ восемь часовъ по грязи или по снгу зимняго утра, если она наканун поздно пріхала съ бала? Генеральша Бэйнисъ начала часто вызжать на парижскіе вечера — то-есть на наши Троянскіе вечера — гд бывало сорокъ англичанъ, три француза и одинъ нмецъ, играющій на фортепіано. Шарлоттой очень восхищались. Молва о ея красот разнеслась. Маленькій Гели изъ посольства просто самъ назвался къ докторш Мэкунъ, чтобы посмотрть эту молодую красавицу и танцовалъ съ ней безпрестанно. Гели былъ самый модный кавалеръ, онъ танцовалъ съ принцессами и бывалъ на всхъ балахъ въ Сен-Жерменскомъ предмстьи. Онъ проводилъ Шарлотту до кареты (предрянного извощичьяго фіакра, надо признаться, но мистриссъ Бэйнисъ сказала ему, что они имли не такой экипажъ въ Индіи). Онъ сдлалъ имъ визитъ и оставилъ карточку. Я могу назвать много знатныхъ особъ, которыя были очарованы хорошенькой Шарлоттой. Мать ея всё боле и боле стыдилась дрянного фіакра, въ которомъ наша молодая двица здила на балы, и того кавалера, который иногда помогалъ Шарлотт садиться въ экипажъ. Мать Шарлотты не пропустила мимо ушей порицательныхъ замчаній объ этомъ кавалер. Какъ? помолвлена за этого страннаго рыжебородаго молодого человка, который наступалъ всмъ на ноги въ польк? Онъ пишетъ въ газетахъ, будто бы? Сынъ того доктора, который убжалъ обманувъ всхъ? Какъ это странно, что генералъ Бэйнисъ вздумалъ помолвить свою дочь за этого человка!

Мистера Фирмина приглашали не во вс знатные дома, гд бывала его Шарлотта, да онъ этого и не желалъ, и вёлъ себя очень дерзко и надменно, когда бывалъ приглашенъ, опрокидывалъ подносы, хохоталъ и кстати и не кстати, расхаживалъ по гостиной, какъ-будто онъ Богъ знаетъ какая важная особа, право онъ принималъ такой тонъ потому, что братъ его дда былъ графъ! А позвольте спросить, что сдлалъ для него графъ и какое право имлъ онъ расхохотаться, когда миссъ Крокли пла немножко фальшиво? Какъ это могъ генералъ Бэнисъ выбрать такого мужа для такой милой, скромной двушки?

Старый генералъ, спокойно играя въ вистъ съ другими британскими старичками въ дальней комнат, не слыхалъ этихъ замчаній, можетъ быть, но мистриссъ Бэйнисъ, съ своими зоркими глазами и чуткими ушами видла и знала всё. Многіе говорили ей, что Филиппъ — дурная партія для ея дочери. Она слышала, какъ онъ спокойно спорилъ съ богачами. Мистеру Гобдэю, у котораго въ Лондон собственный донъ и который бываетъ въ первйшихъ домахъ въ Париж, Филиппъ противорчилъ напрямки, такъ что мастеръ Гобдэй даже вспыхнулъ, а мистриссъ Гобдэй не знала куда ей глядть. Сэръ Чарльзъ Шилоу изъ замка Пеплоу, хвалилъ поэмы Томлинсона и предложилъ прочесть ихъ вслухъ мистриссъ Баджеръ — а онъ читаетъ прекрасно, хотя, можетъ-быть, немножко въ носъ, а когда онъ собирался начать, мистеръ Фирминъ сказалъ:

— Любезный Пеплоу, ради Бога не читайте этой гнили.

Гнили! Какое выраженіе! Разумется, мистеръ Пеплоу былъ очень раздосадованъ. И это простой сотрудникъ газеты! Слыхалъ ли кто когда такую грубость! Мистриссъ Туффинъ сказала, что она тотчасъ приняла свои мры, какъ только увидала мистера Фирмина въ первый разъ.

— Можетъ быть онъ племянникъ графа, хотя мн это всё равно. Можетъ быть онъ былъ въ университет, однако онъ не иметъ порядочныхъ манеръ. Можетъ быть онъ умёнъ и я не выдаю себя на судью. Но онъ надмененъ, неуклюжъ, непріятенъ. Я не приглашу его на мои вторники и я прошу тебя, Эмма, когда онъ пригласитъ тебя таицовать, чтобы ты съ нимъ не шла.

Вы понимаете, что быкъ на лугу, въ стад другахъ быковь благородное животное, но быкъ въ фарфоровой лавк не на мст, такимъ былъ и Филиппъ на этихъ маленькихъ вечерахъ, гд его грива, копыта, ревъ производили безконечную суматоху.

Эти замчанія о будущемъ своёмъ зят мистриссъ Бэйнисъ слышала и повторяла. Она управляла Бэйнисомъ, но была очень осторожна и втайн боялась его. Разъ или два она зашла слишкомъ далеко въ своёмъ обращеніи съ спокойнымъ старикомъ, онъ возмутился, остановилъ её и никогда ей не простилъ. Дале извстной точки она не смла раздражать мужа. Она говорила:

— Бэйнисъ, бракъ — лотерея, и мн кажется, что нашей бдной Шарлотт достался нехорошій билетъ.

На это генералъ отвчалъ ей:

— Не хуже чмъ другимъ, моя милая!

И перемнялъ разговоръ. Въ другой разъ она говорила:

— Ты слышалъ, какъ грубъ былъ Филиппъ Фирминъ съ мастеромъ Гобдэйемъ?

А генералъ отвчалъ:

— Я игралъ въ карты, моя милая.

Опять она говорила:

— Мистриссъ Туффинъ говоритъ, что она не хочетъ приглашать Филиппа Фирмина на свои вторники.

А генералъ отвчалъ:

— Тмъ лучше для него!

— Ахъ! прибавила она:— онъ вчно обижаетъ кого-нибудь!

— Кажется, онъ не очень нравится теб, Элиза! замтилъ генералъ.

— Да, я признаюсь, отвчала она:— и мн непріятно думать, что моё кроткое дитя будетъ терпть бдность и съ такимъ человкомъ.

— А ты разв думаешь, что я нахожу это очень хорошей партіей? вскричалъ генералъ и отвернувшись къ стн, заснулъ.

Бдной же Шарлотты мать не боялась, и когда он об оставались вдвоемъ, бдная двушка знала, что мать будетъ её огорчатъ нападками на Филиппа.

— Видла ты какъ онъ одтъ? На жилет недостаетъ пуговицы, на сапог дыра.

— Мама, вскричала Шарлотта, вспыхнувъ:— онъ могъ бы лучше одваться, если бы… если бы…

— То-есть, ты хотла бы, чтобы твои отецъ сидлъ въ тюрьм, мать просила милостыню, сёстры ходили въ лохмотьяхъ, братья умирали съ голода, Шарлотта, чтобы заплатить Филиппу Фирмину деньги, украденныя его отцомъ — да? вотъ что ты хотла сказать. Нечего теб объясняться. Я могу очень хорошо понять тебя. Благодарствуй. Спокойной ночи. Я надюсь, что ты будешь спать хорошо, а я не буду посл этого разговора. Спокойной ночи, Шарлотта.

О потокъ истинной любви! всегда ли ты гладко течошь? Бдная Шарлотта помолилась за своего Филиппа, и когда она закрыла глаза на своёмъ изголовьи, они были омочены слезами. Почему ея мать вчно говоритъ противъ него? Почему ея отецъ становится такъ холоденъ, когда упомянутъ о Филипп? Можетъ ли Шарлотта думать о комъ нибудь другомъ? О! никогда, никогда! А въ смежной комнат, старый джентльмэнъ не можетъ сомкнуть глазъ и всё думаетъ:

‘Моя бдная двочка помолвлена за нищаго. Вс наши надежды, что онъ получитъ наслдство посл этого лорда, кончились. Бдное дитя! бдное дитя! что будетъ съ нею?

Теперь перенесёмся въ комнату мистера Филиппа, который былъ такъ грубъ и непріятенъ на вечер. Онъ не иметъ ни малйшаго понятія о томъ, что онъ оскорбилъ кого-нибудь. Онъ воротился домой очень довольный. Прежде чмъ лёгъ спать онъ сталъ на колна возл своей кровати и отъ всего своего сердца и отъ всей своей души поручилъ свою возлюбленную покровительству небесному и заснулъ какъ ребенокъ.

Глава XXIII.

ВЪ КОТОРОЙ МЫ ЕЩЕ БРОДИМЪ ОКОЛО ЭЛИСЕЙСКИХЪ ПОЛЕЙ.

Біографъ друга моего мистера Филиппа Фирмина, не сталъ я ничего смягчать и, я надюсь ничего не представилъ злоумышленно. Если у Филиппа были дыры на сапогахъ, я и писалъ, что у него дыры на сапогахъ, если у него борода рыжая, она и представлена рыжей въ этой исторіи, я могъ бы разрисовать её великолпнымъ каштановымъ оттнкомъ. Съ скромными людьми онъ всегда бывалъ кротовъ и нженъ, но я долженъ признаться, что вообще въ обществ онъ не всегда былъ пріятнымъ собесдникомъ. Онъ часто бывалъ надмененъ и дерзокъ, онъ терпть не могъ ни длинныхъ разсказовъ, ни пошлостей. Гарнизонные анекдоты мистриссъ Бэйнисъ очень нетерпливо выслушивались мистеромъ Филиппомъ, хотя Шарлотта кротко увщевала его, говоря:

— Дайте же мама до конца разсказать свою исторію, не отвёртывайтесь, не заговаривайте о другомъ, не говорите ей, что вы слышали прежде эту исторію, грубіянъ! Если она недовольна вами, она сердится на меня и я должна страдать, когда вы уйдёте.

Шарлотта не говорила до какой степени она страдала безъ Филиппа, какъ постоянно ея мать бранила его, какую грустную жизнь, вслдствіе своей привязанности къ нему, должна была вести молодая двушка, и я боюсь, что неуклюжій Филиппъ, въ своей эгоистической беззаботности, не очень принималъ во вниманіе страданія, какія его поведеніе причиняло двушк. Видите, я признаюсь, что онъ былъ виноватъ съ своей стороны, его, впрочемъ, можно бы извинить въ нкоторой степени, оттого что генеральша Бэйнисъ была гораздо боле виновата передъ нимъ. Она не любила бы Филиппа всегда, а не-уже-ли вы думаете, что она могла полюбить Филиппа за то, что была обязана ему? Любите ли вы вашего кредитора за то, что вы должны ему боле, чмъ вы въ состояніи ему заплатить? Если бы я никогда не платилъ моему портному, находился ли бы я съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ? Мн не правились бы ни его сукно, ни его покрой, и наврно я находилъ бы счоты его непомрными, хотя не платилъ по намъ. Одолженія очень неудобоваримы, они тяжелы для очень гордыхъ желудковъ.

Изъ экономіи Бэйнисы не имли гостиной у баронессы С*, потому что нельзя же было назвать гостиной эту комнату во второмъ этаж, въ которой стояло дв кровати и въ которой младшіе Бэйнисы учились на фортепіано у бдной Шарлотты. Филиппъ долженъ былъ ухаживать за своей возлюбленной на глазахъ всего семейства, это было бы ужасно и почти невозможо, если бы наши друзья не прогуливались иногда въ Элисейскихъ Поляхъ. Я не намренъ секретничать относительно того, что они, наконецъ, обвнчались и были счастливы. Я презираю хитрости. Въ то время, когда была мода писать романы въ три тома, не глядли ли вы всегда за конецъ: будутъ ли счастливы Луиза или графъ (а можетъ быть и молодой пасторъ)? Если они умрутъ или будутъ имть какія-нибудь огорченія другого рода. Я положилъ бы книгу въ сторону. Но эта чета обвнчалась и, надюсь, была счастлива. До свадьбы и посл, однако, они имли большія горести и непріятности. Они обвнчались? Разумется. Не-уже-ли, вы думаете, я допустилъ бы Шарлотту встрчаться съ Филиппомъ въ Элисейскихъ Поляхъ, если бы они не должны была обвнчаться потомъ? Они гуляли вмст, и разъ, когда шли рука объ руку по Элисейскимъ Полямь, съ маленькимъ братомъ Шарлотты, разумется, кого вы думаете увидали они въ щегольской коляск? молодого Туисдена и мистера и мистриссъ Улькомъ, которымъ Филиппъ снялъ свою шляпу съ низкимъ поклономъ, и потомъ громко захохоталъ. Улькомъ врно это слышалъ, а мистриссъ Улькомъ слегка покраснла, что, безъ сомннія, еще увеличило красоту этой изящной лэди. Я не секретничаю на счотъ моихъ дйствующихъ лицъ и высказываю моё мнніе о нихъ совершенно свободно. Говорятъ, что Улькомъ былъ ревнивъ, скупъ, жестокъ, что жена его вела печальную жизнь — ну такъ что жь? Мн право всё равно.

— Это нищій Фирминъ! закричалъ смуглый новобрачный, кусая своя усы.

— Безстдный и дерзкій негодяй, сказалъ младшій Туисденъ.

— Не лучше ли остановить коляску и разругать его передъ нимъ, а не при мн? томно сказала мистриссъ Улькомъ, откидываясь на подушки.

— Ну, чортъ тебя возьми! Vite! закричали джентльмэны въ коляск кучеру.

— Я воображаю, какъ вамъ не хочется его видть, продолжала мистриссъ Улькомъ.— У него характеръ горячій и я не хотла бы, чтобы вы поссорились.

Улькомъ опять разругалъ кучера и счастливая чета, какъ говорится, покатилась въ Булонскій лсъ.

— Чему вы такъ смётесь? спросила Шарлотта нжно, идя возл своего возлюбленнаго.

— Потому что я такъ счастливъ! отвчалъ Филиппъ, прижимая къ своему сердцу маленькую ручку, которая лежала на его рук.

И онъ думаетъ о той женщин, которая прохала въ коляск, а потомъ взглядываетъ въ чистое личико кроткой двушки, которая идётъ рядомъ съ нимъ, и неизмримое чувство признательности наполняетъ грудь молодаго человка — признательности за избавленіе отъ опасности, которой онъ подвергается, и за чудную награду, доставшуюся ему.

Но не вс прогулки мистера Филиппа были такъ пріятны, какъ эта, и мы приступаемъ теперь къ исторіи мокрыхъ, скользкихъ дорогъ, дурной, зимней погоды. Я могу вамъ общать только, что эта мрачная часть въ разсказ будетъ не продолжительна. Вы признаетесь, что вы скоро покончили съ любовью, которую я считаю самымъ лёгкимъ дломъ для романистовъ. Когда идутъ восторженныя сцены между героемъ и героиней, писатель, знающій своё дло, можетъ думать о чомъ-нибудь другомъ: о слдующей глав или о томъ, что у него будетъ за обдомъ, или о чомъ вы хотите, слдовательно, если мы быстро прошли восторги и радости любви, то и о горестяхъ нечего распространяться. Если наши молодые люди должны страдать, пусть ихъ огорченія скоре пройдутъ. Пожалуйста сядьте на это кресло, миссъ Бэйнисъ, а вы, мистеръ Фирминъ, на это. Позвольте мн посмотрть, откройте вашъ ротъ и — вотъ уже и кончено! Немножко одеколона съ водою. А теперь, мистеръ Фирминъ, вы — какой огромный! Дв гинеи. Благодарю доброе утро. Пожалуйте ко мн разъ въ годъ.

И я не намренъ заниматься непріятными длами боле чмъ сострадательный и проворный операторъ, которому я осмлился уподобить себя. Если у моей хорошенькой Шарлотты надо выдернуть зубъ, онъ будетъ выдернутъ чрезвычайно осторожно. Что касается до рыжебородой челюсти Филиппа, я не прочь, чтобы Филиппъ немножко разревлся. Однако эти раны остаются на всю жизнь. Мы вс страдали, весьма вроятно, что вы, моя милая юная миссъ, или мой милый юноша, читающіе эту скромную страницу, будете также страдать въ своё время. Вы не умрёте отъ операціи, но она мучительна, и много лтъ спустя, когда рана разболится, печальная трагедія опять разыграется.

Филиппъ любилъ, чтобы его возлюбленная вызжала, танцовала смялась, возбуждала восторгъ, была счастлива. Она невинно разсказывала ему о своихъ балахъ, вечерахъ, удовольствіяхъ, кавалерахъ. Въ первый сезонъ вызда ничто не ускользаетъ отъ двушки. Не слыхали ли вы какъ он разсказываютъ о нарядахъ матушекъ, о комплиментахъ молодыхъ людей, о поведеніи двушекъ и мало ли еще о чмъ!

Шарлотта болтала обо всёмъ Филиппу, а Филиппъ хохоталъ во всё горло. Какъ могъ человкъ недавно разорившійся, человкъ, только-что обманувшійся въ ожиданіи на счотъ полученія наслдства отъ своего родственника-графа, человкъ, у котораго сапоги въ такомъ плачевномъ состояніи, какъ могъ онъ такъ смяться и быть такъ веселъ? Какъ сметъ такой дерзкій нищій, какъ Рингудъ Туисденъ, назвалъ своего кузена, быть счастливымъ! Дло въ томъ, но этотъ смхъ, какъ пощёчина, заставилъ щоки этихъ трёхъ Туисденовъ покраснть. Весёлость Филиппа прогоняла тучи съ нжнаго личика Шарлотты. Сомннія, заставлявшія биться ея сердце, исчезали. Шарлотта лицемрила, что случается иногда со всми добрыми женщинами. У ней были огорченія, она скрывала ихъ отъ Филиппа. Ея сомннія и опасенія исчезали, когда она глядла въ его честные голубые глаза. Она не говорила ему о тхъ мучительныхъ ночахъ, когда ея глаза бывали заплаканы и безсонны. Старуха въ блой кофт, въ ночномъ чепчик приходила по ночамъ въ ея кровати и своимъ угрюмымъ голосомъ лаяла противъ Филиппа. Костлявый палецъ этой старухи указывалъ на вс недостатки Филиппа. Она вздёргивала носъ, говоря о трубк бднаго молодого человка, его трубк, его собесдниц и утшительниц, когда его возлюбленной не было съ нимъ. Старуха разсуждала о вчерашнихъ кавалерахъ, объ очевидномъ вниманіи мущинъ, о вжливости ихъ и благородномъ обращеніи.

А когда кончалась ночная битва и мать Шарлотты оставляли въ поко бдную двушку, иногда баронесса С*, сидвшая за своими книгами и счотами и не спавшая отъ своихъ собственныхъ заботъ, прокрадывалась къ Шарлотт утшать её и приносила ей какую-нибудь тизану превосходную для нервовъ, и говорила съ нею о…о томъ, что Шарлотта любила слушать боле всего. И хотя С* бывала вжлива къ мистриссь Бэйнисъ утромъ, какъ ей предписывалъ долгъ, она признавалась, что часто чувствовала желаніе задушить генеральшу за ея поведеніе съ этимъ ангельчикомъ, ея дочерью, и всё только потому, что отъ мосьё Филиппа пахнетъ трубкой.

— Какъ! семейство, обязанное вамъ насущнымъ хлбомъ, бросаетъ васъ изъ-за трубки! Трусы! трусы! Дочь солдата этого не боится! Послушайте, мосьё Филиппъ, сказала баронесса нашему другу. Когда дла дошли до крайности:— знаете, что я сдлала бы на вашемъ мст? Французу я этого не сказала бы — это разумется само собой — но въ Англіи иначе длаются эти вещи. У меня нтъ денегъ, но у меня есть кашмировая шаль. Возьмите её, и будь я на вашемъ мст, я сдлала бы маленькую поздку въ Гретна-Гринъ.

Теперь, если вамъ угодно, мы оставимъ Элисейскія Поля, проберёмся въ предмстье Сент-Онарэ и войдёмъ въ ворота дома занимаемаго англійскимъ посольствомъ прямо, въ канцелярію. Тамъ мы найдёмъ мистера Моткома, мистера Лаундиса, мистера Гакина и нашего пріятеля Уальсингэма Рели, сидящихъ за своими стаканами среди значительныхъ клубовъ дыма. Верхомъ на своёмъ стул, какъ на лошади, сидитъ юный ирландецъ О’Руркъ. Нкоторые изъ этихъ джентльмэновъ списываютъ крупнымъ почеркомъ депеши на почтовой бумаг. Но работа, кажется, не весьма спшная, разговоръ продолжается.

— Кто давалъ? спрашиваетъ Моткомъ.

— Разумется, мулатъ. Мы не можемъ тягаться съ такимъ туго набитымъ кошелькомъ. Посмотрли бы вы, какъ онъ гримасничалъ, когда подали счотъ. Тридцать франковъ за бутылку рейнвейна. Онъ почти пожелтлъ, когда прочолъ итогъ. Онъ рано отослалъ жену. Какъ долго эта двушка таскалась по Лондону и, какъ подумаешь, что она подцпила миліонера наконецъ! Отелло страшно скупъ и дьявольски ревнуетъ свою нему.

— Какъ зовутъ этого маленькаго человчка, который тамъ напился и началъ плакать о старик Рингуд?

— Туисденъ, братъ жены. Разв вы не знаете обманщика Туисдена, отца? Юноша еще непріятне родителя.

— Преотвратительная скотина! Непремнно хотлъ хать въ Ламоаньону, гд были танцы и ласнкнэ. Зачмъ вы не были, Гели?

Мистеръ Гели.— Я терпть этого не могу. Эти размазанныя старыя актрисы противны мн. Какая мн польза выигрывать деньги у Моткома, у котораго ихъ нтъ? Не-уже-ли, вы думаете, мн пріятно танцовать съ старой Кародаль? Она напоминаетъ мн мою бабушку, только она старше. Я удивляюсь, какъ вы можете тамъ бывать!

— О’Руркь.— Тамъ была Серизетта. Вотъ ужь вы не видали никогда…

Мистеръ Гели.— Шарлотта, Шарлотта, о!…

Мистеръ Лаундисъ.— Это та двушка, которую онъ встрчаетъ на вечерахъ, гд онъ бываетъ для того, чтобы имъ восхищались.

Мистеръ Гели.— Лучше пить чай, чмъ такъ, какъ вы, туманить свою голову плохимъ шампанскимъ. Лучше смотрть, слушать, видть и танцовать съ скромною двушкой, чмъ таскаться по тавернамъ съ нарумяненными старыми вдьмами, какъ эта Серизетта, у которой лицо какъ печоное яблоко. О! Шарлотта! Шарлотта!…

Мистеръ Лаундисъ.— Гели бредитъ этой двушкой, у которой такая противная мать въ жолтомъ плать и старикъ отецъ — добрый, старый воинъ въ поношеномъ старомъ сюртук — которая была на прошломъ бал?

Мистеръ Моткомъ.— Гели точно также съ ума сходилъ отъ датчанки. Знаете, Гели, вы сочинили для нея столько стиховъ и писали домой къ матери, просила у ней позволенія жениться!

О’Руркъ.— Я думаю, что онъ довольно великъ, чтобы жениться одному безъ позволенія — только за него никто нейдётъ, потому что онъ такой безобразный.

Мистеръ Гели.— Очень хорошо, О’Руркъ. Очень мило и хорошо. Вы забавляете общество анекдотами. Угодно вамъ продолжатъ?

Голосъ за дверьми.— Доложите: мосьё Рингудъ Туисденъ, силь-ву-пле!

Слуга.— Мосьё Туисденъ.

Мистеръ Туисденъ.— Мистеръ Лаундисъ, какъ вы поживаете?

Мистеръ Гели.— Лаундисъ необыкновенно блистателенъ сегодня.

Мистеръ Туисденъ.— Не утомился посл вчерашняго? А вы курите? Благодарю. Я курю рдко, но если вы тамъ добры — какъ необыкновенно хороша мадамъ Серизетта! Этотъ табакъ немножко крпокъ, а я немножко разстроенъ сегодня, Кстати, кто этотъ Бутцовъ, который игралъ съ нами въ ланскнэ? Онъ изъ лифляндскихъ или гессенскихъ Бутцововъ. Я помню, что я встрчалъ князя Бутцова у дяди моей матери, лорда Рингуда. Вы его знали?

Мистеръ Лаундисъ.— Обдалъ съ нимъ три мсяца тому назадъ у Trois Frres.

Мистеръ Туисденъ.— А бывали въ Уипгэм? Я воспитывался тамъ. Говорили, что я буду его наслдникомъ. Онъ очень меня любилъ. Онъ былъ мой крёстный отецъ. Уипгэмъ, мистеръ Лаундисъ, лучшее мсто въ Англіи, кром Частуорта и тому подобнаго. Его выстроилъ мой ддъ — то-есть я хочу сказать, мой праддъ, потому что я вдь изъ Рингудской фамиліи. Мать моя была родной племянницей лорда Рингуда. Мой ддъ былъ его роднымъ братомъ, а я…

Мистеръ Лаундисъ.— Благодарю, я теперь вижу.

Мистеръ Туисденъ.— Эта сигара, право… я её брошу. Я говорилъ, что въ Уипгэм, гд я былъ воспитанъ, насъ бывало за обдомъ сорокъ человкъ.

Мистеръ Лаунидисъ.— И обды были хорошіе?

Мистеръ Туисденъ. — Французскій поваръ, два помощника, три поварёнка, кром судомоекъ и разныхъ разностей.

Мистеръ Лаундисъ.— Какъ здоровье мистриссъ Улькомъ сегодня? Славнымъ обдомъ угостилъ насъ вчера Улькомъ!

Мистеръ Туисденъ.— У него много денегъ, много. Я надюсь Лаундисъ, когда вы прідете въ Лондонъ — какъ только прідете, помните — я угощу васъ старымъ портвейномъ…

Мистеръ Гели.— Не-уже-ли никто не выгонитъ эту скотину?

Слуга.— Monsieur Chesham pent il voir М. Firmin?

Мистеръ Чешамъ.— Конечно. Войдете, Фирминъ.

Мистеръ Туисденъ.— Мистеръ Фирминъ — мистеръ Фир… кто? Hе-уже-ли вы принимаете этого человка?

Мистеръ Чешамъ.— Какого человка? что вы хотите этимъ сказать?

Мистеръ Туисденъ.— Этого негод… о! — то-есть — извините.

Мистеръ Фирминъ входя, мистеру Чешаму.— Какія новости сегодня? Что вы говорили объ этомъ — нельзя ли мн? (онъ говоритъ по секрету съ мистеромъ Чешамомъ, увидевъ мистера Туисдена).— Какъ, у васъ бываетъ этотъ болванъ?

Мистеръ Лаундисъ.— Вы знаете мистера Туисдена, мистеръ Фирминъ? Онъ только что говорилъ о васъ.

Мистеръ Фирминъ.— Говорилъ обо мн? Тмъ хуже для меня.

Мистеръ Туисденъ.— Сэръ, вы не имете права говорить со мною такимъ образомъ! Не заговаривайте со мною, я не буду съ вами говоритъ, сэръ! Доброе утро, мистеръ Лаундисъ! Вспомните ваше общаніе обдать у насъ, когда вы прідете въ Лондонъ. И — одно слово — (онъ хватаетъ за пуговицу мистера Лаундиса. Онъ иметъ очень большое сходство съ Туисденомъ старшимъ) — мы останемся здсь еще дней десять. Кажется, у лэди Эстриджъ что-то будетъ на слдующей недл. Я оставилъ наши карточки и…

Мистеръ Лаундисъ.— Остерегайтесь, онъ будетъ тамъ (указываетъ на мистера Фирмина.)

Мистеръ Туисденъ.— Какъ, этотъ нищій? Не-уже-ли вы хотите сказать, что лэди Эстриджъ принимаетъ такого… Прощайте, прощайте! (Мистеръ Туисденъ уходитъ.)

Мистеръ Фирминъ.— Это мой кузенъ. Мы въ ссор. Я увренъ, что онъ говорилъ обо мн.

Мистеръ Лаундисъ.— Ну, если уже вы догадались, то я скажу что онъ говорилъ о васъ.

Мистеръ Фирминъ.— Не врьте ему, мистеръ Лаундисъ. Это мой совтъ.

Мистеръ Гели (сочиняетъ за своимъ письменнымъ столомъ). ‘Два съ румянцемъ на ланитахъ, о! Шарлотта, Шар…

Онъ кусаетъ перо и быстро набрасываетъ римы на казённой бумаг.

Мистеръ Фирминъ.— Что онъ говоритъ? онъ сказалъ Шарлотта…

Мистеръ Лаундисъ.— Онъ вчно влюблёнъ и сочиняетъ поэмы, завернётъ ихъ въ бумагу и влюбится въ другую. Сядьте и выкурите сигару.

Мистеръ Фирминъ.— Не могу остаться, долженъ писать моё письмо.

Мистеръ Лаундисъ.— Кто написалъ эту статью противъ Пиля?

Мистеръ Фирминъ.— Не могу сказать. Секретъ. Прощайте.

(Мистеръ Фирминъ уходитъ.)

Мистеръ Чешамъ.— По моему мннію это самая неблагонамренная и неумренная статья. Эта Пэлль-Мэльская газета позволяетъ себ весьма безполезныя вольности.

Мистеръ Лаундисъ.— Чешамъ не любитъ называть лопату лопатой, онъ называетъ её земледльческимъ орудіемъ. Передъ вами обширная карьера, Чешамъ. Вы благоразумны и серьёзны не по лтамъ. Намъ немножко скучно съ вами, но мы вс уважаемъ васъ — право уважаемъ. Какой былъ текстъ проповди въ прошлое воскресенье? Кстати, Гели, ахъ, вы злодй, и вы ходили слушать эту проповдь!

Мистеръ Чешамъ.— Нечего вамъ краснть, Гели. Я не охотникъ до шутокъ, а эти шутки кажутся мн вовсе незабавными, Лаундись.

Мистеръ Лаундисъ. — Вы ходите въ церковь потому, что вы хорошій человкъ, потому-что ваша тётка была за бишопомъ или что-нибудь въ этомъ род. Но Гели ходитъ потому, что онъ лицемръ, завьётъ себ волосы и поётъ изъ одной книги съ хорошенькой миссъ Бэйнисъ — экой гршникъ! и домой-то вы пошли вмст съ ними — мои сёстры видли васъ — вы проводили ихъ до дома — ей-богу! проводили. Я разскажу вашей матери!

Мистеръ Чешамъ. — Я желалъ бы, чтобы вы не шумли такъ и дали мн заняться моимъ дломъ, Лаундисъ. Вы…

Тутъ Асмодей выводитъ насъ изъ комнаты и мы теряемъ остальной разговоръ молодыхъ людей. Но, я думаю, мы довольно слышали, чтобы знать, какое направленіе приняли мысли молодого Гели. Съ семнадцатилтняго возраста (теперь ему двадцать три года) этотъ романическій юноша постоянно былъ влюблёнъ, разумется, въ дочь своего учителя, въ лавочницу, въ сестру своего пріятеля, въ прелестную датчанку въ прошломъ году, а теперь, я очень боюсь, что одна наша молоденькая знакомая привлекла вниманіе этого пылкаго Дон-Жуана. Всякій разъ, какъ Гели влюбится, онъ думаетъ, что его страсть продолжится вчно, выбираетъ въ повренные перваго встрчнаго, проливаетъ обильныя слёзы и сочиняетъ стихи. Помните, какъ въ предыдущей глав мы говорили, что мистриссъ Тёффинъ, она не будетъ приглашать Филиппа на свои soire, и объявила его непріятнымъ молодымъ человкомъ? Она съ радостью принимала Уальсингэма Гели съ его томнымъ видомъ, поникшею головою, блокурыми кудрями и цвткомъ въ петлиц, мистеръ Гели, пылко гонявшійся за высокою миссъ Блэкломъ, бывалъ у мистриссъ Тёффинъ и былъ принимаемъ тамъ съ почотомъ, а потомъ вашъ мотылёкъ перепорхнулъ къ миссъ Бэйнисъ. миссъ Бейнисъ такъ любила танцовать, что носилась бы и съ куклой, а Гели, отличавшійся въ разныхъ Chaumires, Mabilles (или какія публичныя танцовальныя мста были тогда въ мод), былъ прелюбезный и прекрасный кавалеръ. Шарлотта разсказала на слдующій день Филиппу, какого милаго кавалера она нашла — бдному Филиппу, неприглашонному на этотъ вечеръ. А Филиппъ сказалъ, что онъ знаетъ этого маленькаго человчка, что, кажется, онъ богатъ, что онъ сочиняетъ прехорошенькія стихи — словомъ, Филиппъ по своей львиной замашк смотрлъ на маленькаго Гели, какъ левъ смотритъ на болонку.

А этотъ маленькій лукавецъ умлъ придумывать разныя хитрости. У него была очень тонкая чувствительность и прекрасный вкусъ, который очень скоро прельщался невинностью и красотой. Слёзы у него являлись, я не скажу по заказу, потому-что слзы лились изъ его глазъ противъ его воли. Невинность и свжесть Шарлотты наполняли его живйшимъ удовольствіемъ. Bon Deiu! Что такое были эта высокая миссъ Блэклокъ, бывшая уже на тысячи балахъ, въ сравненіи съ этимъ, безыскусственнымъ счастливымъ созданіемъ? Онъ перепорхнулъ отъ миссъ Блэклокъ къ Шарлотт, какъ только увидалъ нашу молоденькую пріятельницу, а Блэклоки, знавшіе вс и о нёмъ и о его деньгахъ, и о его матери, и о его надеждахъ — имвшія его стихи въ своихъ жалкихъ альбомахъ и помнившія, что онъ каждый день скакалъ возл ихъ коляски въ Булонскомъ Лсу — нахмурились, когда онъ бросилъ ихъ и всё танцовалъ съ этой миссъ Бэйнисъ, которая жила въ квартир со столомъ и прізжала на вечера въ фіакр съ своей противной старой матерью! Блэклоки перестали существоватъ для мистера Гели. Он пригласили его обдать, а онъ совсмъ о томъ забылъ! Онъ не приходилъ уже къ нимъ въ ложу въ опер и не чувствовалъ ни малйшихъ угрызеній, не имлъ никакихъ воспоминаній.

Какою свжестью, какою невинностью, какимъ весёлымъ добродушіемъ отличалась Шарлотта! Мистеръ Гели тронутъ, нжно заинтересованъ, ея безыскусственный голосъ заставляетъ его трепетать, онъ дрожитъ, когда вальсируетъ съ нею. Ей нечего скрывать. Она разсказала ему всё, что ему хотлось знать: это ея первая зима въ Париж, ея первый сезонъ вызда. Она прежде была только на двухъ балахъ и два раза въ театр. Они жили въ Элисейскихъ Поляхъ у баронессы О*. Они были у мистриссъ Дашъ и у мистриссъ Блэнкъ, и она думаетъ, что они дутъ къ мистриссъ Старсъ въ пятницу. А бываетъ ли она въ церкви? Разумется въ улиц Агессо, и мистеръ Гели отправился въ церковь въ слдующее воскресенье. А дома плъ романсы собственнаго сочиненія, акомпанируя себ на гитар. Онъ плъ и въ гостяхъ. У него былъ прехорошенькій голосъ. Я полагаю, что вс поэмы, сочиненныя Гели, были внушены миссъ Бэйнисъ. Онъ началъ писать о ней и о себ посл перваго вечера, въ который увидалъ ей. Онъ курилъ сигары и пилъ зелёный чай. Онъ былъ такъ блденъ — такъ блденъ и грустенъ, что ему самому было жаль себя, когда онъ глядлся въ зеркало въ своей квартир, въ улиц Миромекиль. Онъ сравнивалъ себя съ морякомъ, потерпвшимъ крушеніе, и съ человкомъ, погребённымъ заживо и возвращоннымъ къ жизни. И онъ плакалъ наедин самъ съ собою. А на слдующій день онъ отправился къ своей матери и сестр въ Htel de la Terrasse, и плакалъ перед ними и говорилъ, что на этотъ разъ влюблёнъ навсегда. Сестра назвала его дуракомъ. Наплакавшись вдоволь, онъ пообдалъ съ прекраснымъ аппетитомъ. И всхъ и каждаго бралъ онъ въ повренные, какъ онъ длалъ всегда, когда быль влюблёнъ, онъ всегда разсказывалъ, всегда сочинилъ стихи, всегда плакалъ. А что касается до миссъ Блэклокъ, то трупъ этой любви онъ зарылъ глубоко въ океан своей души. Волны поглотили миссъ Блэклокъ.

Мать и сестра, некрасивая, живая двушка, баловали Гэли, какъ женщины всегда балуютъ сына, брата, отца, мужа, дда — словомъ. всякаго родственника мужского пола.

Видть женатымъ этого избалованнаго сына было любимымъ желаніемъ добродушной матери. Старшій сынъ умеръ жертвою удовольствій и праздности. Вдова-мать отдала бы все на свт, чтобы спасти второго сына отъ той карьеры, на которой погибъ старшій. Молодого человка ожидало впереди такое богатство, что она знала, какъ будутъ стараться поймать его разныя хитрыя женщины. Её выдали за его отца, потому-что онъ былъ богатъ, и она помнила, какъ мраченъ и несчастенъ былъ ихъ союзъ. О! если бы она могла видть своего сына избавленнымъ отъ искушенія, и мужемъ честной двушки! Это первый сезонъ молодой двушки? Тмъ вроятне, что въ ней нтъ еще суетности.

— Генералъ — ты помнишь премилаго старичка — въ парик — въ тотъ день, когда мы обдали у лорда Трима и когда тамъ былъ этотъ противный лордъ Рингудъ? Это былъ генералъ Бэйнисъ, онъ съ такимъ энтузіазмомъ заступился за одного бднаго молодого человка — сына доктора Фирмина, который, кажется, былъ дурной человкъ. Да, въ тёмномъ парик — я очень хорошо помню его, лордъ Тримъ говорилъ, что это былъ замчательный офицеръ. И я не сомнваюсь, что его жена должна быть препріятная особа. Жоны генераловъ, путешествовавшія по всему свту, должны быть необыкновенно свдущи. Он нанимаютъ квартиру со столомъ? Это должно быть очень пріятно и весело. Мы сейчасъ къ нимъ подемъ.

Въ этотъ самый день, когда Макгригоръ и Мойра Бэйнисъ играли въ саду баронессы С*, мн кажется Мойра только-что собирался приколотитъ Макгригора, когда его братоубійственная рука была остановлена подъхавшей жолтой каретой — большой лондонской, семейной каретой.

— Ceci Madam S*? спросилъ напудренный лакей.

— Oui, сказалъ мальчикъ, кивая головой.

— Ici demure gnral Bang? продолжалъ лакей.

— Нтъ дома, отвчалъ по-англійски мальчикъ.

— Кого нтъ? спросилъ слуга.

— Генерала Бэйниса, моего отца нтъ дома. Мы отдадимъ ему карточку, когда онъ воротится. Мистриссъ Гели. О Макъ! это то самое имя, которое было на карточк того щоголя, что былъ у насъ намедни! Дома нтъ. Ухали съ визитами. Нарочно наняли карету. Ухали съ моей сестрой. Право ухали.

Филиппъ пришолъ обдать, и такъ-какъ это былъ не его почтовый день, онъ явился рано, надясь, можетъ-быть, прогуляться съ миссъ Шарлоттой, или поговорить съ ней въ маленькой гостиной баронесы С*. Онъ нашолъ обоихъ мальчиковъ на двор съ карточкой мистриссъ Гели въ рукахъ, они разсказали ему о посщеніи дамы въ щегольской карет, матери щоголя съ цвткомъ въ петлиц, который прізжалъ намедни на такой рзвой лошади.

— Да. Онъ быль въ воскресенье въ церкви и подарилъ Шарлотт книгу съ гимнами. И плъ. Папа сказалъ, что онъ плъ, какъ дудочникъ, а мама сказала, что папа злой, а это неправда, папа только шутилъ. Мама говоритъ, что вы никогда не бываете въ церкви. Зачмъ вы не бываете?

У Филиппа не было ни капли ревности въ его великодушномъ характер и онъ скоре обвинилъ бы Шарлотту въ воровств серебряныхъ ложекъ у баронессы, чмъ въ кокетств съ другими мущинами.

— У васъ были важные гости, сказалъ онъ Шарлотт. — Я помню эту богатую мистриссъ Гели, паціентку моего отца. Моя бдная мать бывала у нея.

— О! мы часто видимъ мистера Гели, Филиппъ! вскричала миссъ Шарлотта, не обращая вниманія на то, что мать ея нахмурилась и сердито киваетъ ей головою.

— Вы ни разу не упомянули о нёмъ. Онъ одинъ изъ первыхъ дэнди въ Париж, настояшій левъ, замтилъ Филиппъ.

— Онъ? какой забавный львёнокъ! Я вовсе не думала о нёмъ, просто сказала Шарлотта.

О неблагодарность! неблагодарность! А мы разсказывали, какъ онъ выплакалъ глаза о ней.

— Вы говорите о дудочник? спрашиваетъ папа.,— Я назвалъ его дудочникомъ, потому-что онъ такъ хорошо… Ну, что такое, моя душа?

Мистриссъ Бэйнисъ толкнула генерала въ эту минуту. Она не желала, чтобы дудочникъ составлялъ предметъ разговора.

— Мать дудочника очень богата и дудочникъ получитъ наслдство посл ея смерти. У ней въ Лондон прекрасный домъ. Она даётъ прекрасные вечера, она здитъ въ карет. Она была у тебя врно пригласить тебя на свои балы.

Мистриссъ Бэйнисъ была въ восторг отъ этого посщенія. И когда она говорила: ‘я не дорожу важными людьми, ихъ балами, ихъ каретами, но я желаю, чтобы моя милая дочь видла свтъ’ — я не врю ни одному слову мистриссъ Бэйнисъ. Она радовалась боле Шарлотты при мысли посщать эту важную даму, а то зачмъ бы ей такъ льститъ генералу и любезничать съ нимъ во весь вечеръ? Ей хотлось новаго платья. Ея жолтое платье было уже очень поношено, но Шарлотта въ своёмъ простомъ бломъ кисейномъ казалась такъ мила, что могла обойтись безъ помощи французской модистки. Я воображаю, какъ происходило совщаніе съ баронессой С* и съ мистриссъ Бёнчъ. Я воображаю, какъ нанятъ былъ фіакръ и какъ отправились къ модистк на слдующій день. А когда фасонъ платья былъ ршонъ съ модисткой, я воображаю, какой ужасъ изобразился на лиц мистриссъ Бэйнисъ, когда она увидала счотъ. Надо отдать ей справедливость, жена генерала тратила мало на свою непригожую особу, она выбирала себ платья не красивыя, а дешовыя. Столько плечъ надо было пріодть въ этой семь, что бережливая мать не обращала вниманія на украшеніе своихъ собственныхъ.

Глава XXIV.

NEC DULCES AMOSES SPERNE, PUER, NEQUE TU CHOREAS.

— Моя милая, сказала мистриссъ Бэйнисъ своей дочери:— ты теперь много вызжаешь въ свтъ. Ты будешь часто тамъ, гд бдный Филиппъ не можетъ надяться быть принятымъ.

— Я не хочу бывать тамъ, гд не будутъ принимать Филиппа! вскричала двушка.

— Ты успешь бросить вызды, когда выйдешь за него. Но напрасно ты думаешь, что онъ вчно будетъ оставаться дома. Не вс мущины такіе домосды, какъ твой отецъ, не многіе любятъ сидть дома такъ какъ онъ. Право, я могу сказать, что я умла сдлать для него пріятнымъ его домъ. А Филиппъ не можетъ надяться бывать тамъ, гд бываемъ мы. Онъ не въ такомъ положеніи. Вспомни, отецъ твой генералъ и скоро можетъ сдлаться кавалеромъ ордена Подвязки, а мать твоя генеральша. Мы можемъ бывать везд. Я могла бы бывать, у насъ, при Двор. Лэди Биггсъ съ радостью представила бы меня. Тётка твоя была представлена ко Двору, а она только майорша Мак-Гиртеръ, большую глупость сдлалъ Макъ, отпустивъ ей. Но она управляетъ имъ во всёмъ, и у нихъ нтъ дтей. А я жертвую собою для дтей. Ты не знаешь чего я лишаю себя для дтей. Я сказала лэди Биггсъ: мужъ мой можетъ представиться, у него есть свой мундиръ, и это ничего ему не будетъ стоить, кром того, что онъ наймётъ карету, но я не буду тратить денегъ на перья и брилліанты, и хотя я не уступаю въ врноподданств никому, моя государыня не хватится меня. Ея величеству есть о чомъ подумать кром генеральши Бэйнисъ. Она сама матъ и можетъ оцнить жертву матери дтямъ.

Если я до-сихъ-поръ не передавалъ вамъ подробно разговоровъ генеральши Бэйнисъ, и не думаю, чтобы вы, мои уважаемый читатель, очень сердились на это.

— Позволь мн предостеречь тебя, дитя, продолжала генеральша:— не много говорить Филиппу о тхъ мстахъ, гд ты бываешь безъ кого и гд ему не позволяетъ быть его положеніе и жизни. Скрывать отъ него? О! Боже мой, нтъ! Это только для его же пользы, ты понимаешь. Я не всё разсказываю твоему папа, чтобы не раздосадовать его и не раздражить. Что можетъ сдлать ему удовольствіе и обрадовать его, то я разсказываю ему. А Филиппъ — я должна сказать теб, какъ мать — иметъ свои недостатки. Онъ завистливъ — не обижайся. Онъ много думаетъ о себ, его избаловали, его слишкомъ превозносили при его несчастномъ отц, онъ такъ гордъ и надмененъ, что забываетъ своё положеніе и думаетъ, что онъ можетъ жить въ высшемъ обществ. Если бы лордъ Рингудъ оставилъ ему состояніе, какъ Филиппъ обнадёжилъ насъ, когда мы давали наше согласіе на этотъ несчастный бракъ — потому что мысль, что наше милое дитя выйдетъ за нищаго весьма непріятна и печальна для насъ. Я не могу не говорить этого, Шарлотта, если бы я лежала на смертномъ одр, я не могла бы не сказать этого, и я желала бы отъ всего сердца, чтобы мы никогда не видали его и не слыхали о нёмъ. Вотъ! пожалуйста не обижайся! Что я сказала, позволь спросить? Я сказала, что Филиппъ не иметъ никакого положенія въ обществ или, лучше сказать, занимаетъ весьма, весьма ничтожное — онъ просто сотрудникъ газеты, да еще второстепенный — въ этомъ сознаются вс. А когда онъ услышитъ отъ насъ, что мы были на тхъ вечерахъ, гд мы имемъ право бывать — куда ты имешь право здить съ твоею матерью, женою генерала — онъ обидится. Ему будетъ непріятно, что его не приглашаютъ туда, теб лучше вовсе не говорить съ нимъ о томъ, гд ты бываешь, съ кмъ встрчаешься, съ кмъ танцуешь. У мистриссъ Гели ты можешь танцовать съ лордомъ Гэдбири, сыномъ посланника. А если ты скажешь Филиппу, онъобидится. Онъ скажетъ, что ты этимъ хвастаешься. Когда я была только женою поручика въ Барракнор, капитанша Кэперсъ здила въ Калькутту на балы къ губернатору, а я нтъ, и я обижалась, и я говорила, что Флора Кэперсъ важничаетъ и вчно хвастается своею короткостью съ маркизой Гэстингсъ. Мы не любимъ, чтобы равныя намъ находились въ лучшемъ положеніи чмъ мы. Помяни моё слово. Если ты будешь говорить съ Филиппомъ о тхъ, кого ты встрчаешь въ обществ и съ кмъ ему не позволяетъ знакомиться его несчастное положеніе, ты обидишь его. Вотъ почему я толкнула тебя намедни, когда ты говорила о мистер Гели. Какая нелпость! Я видла, что Филиппъ разсердился, началъ кусать свои усы, какъ онъ всегда длаетъ, когда сердится… вотъ и ты опять разсердилась, душечка! Моя ли это Шарлотта, которая, бывало, не сердилась никогда? Я знаю свтъ, милая, а ты не знаешь. Погляди, какъ я обращаюсь съ твоимъ папа. Повторяю теб: не говори Филиппу о томъ, что можетъ оскорбить его. Поцалуй твою бдную, старую мать, которая любитъ тебя. Сходи наверхъ, вымой свои глава и приходи къ обду счастливою.

За обдомъ генеральша Бэйнисъ была необыкновенно любезна къ Филиппу, а любезность ея была особенно противна Филиппу, великодушная натура котораго не могла выносить хитростей этой необразованной старухи.

Слдуя совту матери, бдная Шарлотта почти совсмъ не говорила съ Филиппомъ о тхъ вечерахъ, на которыхъ она бывала, и объ удовольствіяхъ, которыми она пользовалась безъ него. Я думаю, что мистриссъ Бэйнисъ была совершенно счастлива при мысли, что она ‘руководитъ’ своею дочерью какъ слдуетъ. Какъ-будто грубая женщина, потому-что она низка, хищна, лицемрна, иметъ право руководить невинною натурою въ дурному! Ахъ, если бы многіе изъ насъ стариковъ поучились у дтей своихъ, я увренъ, сударыня, что это было бы очень полезно для насъ. Въ моёмъ примр Томми хранится такой запасъ здраваго смысла и благороднаго чувства, которыя поцнне всей опытности и знанія свта его ддушки. Знаніе свта ни что иное, какъ эгоизмъ и притворство. Томъ презираетъ ложь, когда ему хочется персика, онъ кричитъ чтобы ему дали его. Если его мать желаетъ хать за вечеръ, она хитрить и льститъ цлый мсяцъ, чтобы достигнуть своей цли, получаетъ тысячу возраженій и опять принимается за своё съ улыбкою — и эта женщина вчно читаетъ нравоученія своимъ дочерямъ и сыновьямъ о добродтели, честности и моральномъ поведеніи!

Маленькій вечеръ у мистриссъ Гели въ Htel de la Terrasse былъ очень пріятенъ и блестящъ, миссъ Шарлотт было весело, хотя ея возлюбленнаго тамъ не было, но Филиппъ былъ радъ, что его Шарлотта веселится. Съ удивленіемъ смотрла она на парижскихъ герцогинь, на американскихъ милліонеровъ, на дэнди изъ посольствъ, на депутатовъ и французскихъ пэровъ съ большими звздами и въ парикахъ, какъ ея папа. Она весело описала этотъ вечеръ Филиппу, то-есть, разумется, описала всё, кром своего успха, который былъ несомнненъ. У мистриссъ Гели было много красавицъ, но никого не было свже и красиве Шарлотты. Миссъ Блэклокъ ухали очень рано и въ самомъ дурномъ расположеніи духа. Хитрый принцъ не обратилъ ни малйшаго вниманія на ихъ отъздъ. Вс его мысли били устремлены на Шарлотту. Мама Шарлотты видла, какое впечатлніе производила ея дочь и преисполнилась алчною радостью. Добродушная мистриссъ Гели похвалила ей ея дочь.

— Слава Богу, она столько же добра, сколько хороша, сказала мать, и я уврена, что на этотъ разъ она говорила именно что думала.

Хитрый принцъ почти не танцовалъ ни съ кмъ, кром ея. Онъ осыпалъ её цлымъ потокомъ комплиментовъ. Она была такъ простодушна, что не поняла и десятой части изъ того, что онъ говорилъ ей. Онъ усыпалъ ея путь розами поэзіи, онъ увшалъ сантиментальными гирляндами всю дорогу изъ передней, съ лстницы до фіакра, который отвозилъ её домой.

— Ей-богу, Шарлотта, ты плнила этого молодца! вскричалъ генералъ, котораго необыкновенно забавлялъ молодой Гели, и его восторги, его аффектація, его длинные волосы.

Бэйнисъ никогда не видалъ подобнаго щоголя. Офицеры въ его полку говорили о собакахъ, лошадяхъ, охот. Гражданскій чиновникъ, болтавшій на двнадцати языкахъ, раздушонный, улыбающійся, совершенно довольный и собою и свтомъ, былъ новостью для стараго генерала.

Насталъ день рожденія королевы, и дай Богъ, чтобы онъ наставалъ еще много лтъ, а вмст съ нимъ ежегодный балъ, даваемый лордомъ Эстриджемъ въ честь своей государыни. Генералу, генеральш и миссъ Бэйнисъ былъ посланъ пригласительный билетъ, безъ сомннія, это было сдлано посредствомъ мистера Уальсингэма Гели. Еще разъ мундиръ ветерана былъ вынутъ изъ чемодана, съ эполетами, крестомъ и лентой. Жена уговаривала его купить непремнно новый парикъ — парики были дёшевы и хороши въ Париж — но Бэйнисъ сказалъ, что при новомъ парик старый мундиръ покажется очень ветхъ, а новый мундиръ будетъ стоить слишкомъ дорого.

Если генералъ Бэйнисъ былъ въ поношеномъ плать на бал у посланника, мн кажется, я знаю одного моего пріятеля, который также имлъ поношенный костюмъ. Въ дни своего благоденствія мистеръ Филиппъ былъ parais cultor et infrequens баловъ, раутовъ и дамскаго общества. Можетъ-быть Филиппъ до того такъ неглижировалъ всмъ этикъ, что отецъ его слишкомъ дорожилъ его успхами въ свт и сердился за его равнодушіе къ нимъ. Притворныя улыбки, лицемрная вжливость старшихъ возбуждаютъ презрніе молодыхъ людей. Филиппъ презиралъ притворство и свтъ, принимавшій это притворство съ доброжелательствомъ. Онъ тогда держался подальше отъ баловъ и вечеровъ, его бальной костюмъ служилъ ему надолго. Я не знаю, какъ старъ былъ его фракъ въ то время, о которомъ мы говоримъ, и онъ привыкъ уважать этотъ костюмъ, считать его новымъ и красивымъ. Вы знаете, что въ Пале-Роял вывшиваютъ самые великолпные шлафроки, жилеты и проч.

‘Нтъ, думалъ Филиппъ, возвращаясь съ своего дешоваго обда и смотря подъ аркадами на лавки портныхъ, засунувъ руки въ карманъ: ‘мой коричневый бархатный жилетъ, купленный мною еще въ университет, гораздо изящне, чмъ эти пёстрыя вещи. Мой фракъ, конечно, старъ, но мдныя пуговицы очень ярко блестятъ, и это самый приличный, джентльменовскій костюмъ.

Подъ вліяніемъ этой обманчивой мечты честный юноша одлся въ старый фракъ, зажогъ дв свчи и самодовольно поглядлся въ зеркало, надлъ пару дешовыхъ перчатокъ и отправился въ домъ англійскаго посольства. Цлый рядъ экипажей тянулся по улиц и, разумется, подъздъ былъ великолпно освщонъ.

Почему Филиппъ не заплатилъ за перчатки три франка, вмсто двадцати-девяти су? Мистриссъ Бэйнисъ нашла отличную лавку съ дешовыми перчатками, куда бдный Филь отравился въ простот своего сердца, теперь же, подходя къ освщонному подъзду, Филиппъ увидалъ, что перчатки лопнули и руки его виднлись сквозь прорхи, красныя, какъ сырой бифстексъ. Удивительный видъ имютъ красныя руки сквозь дыры въ блыхъ перчаткахъ. Сюртукъ и жилетъ были узки и стариннаго фасона — нужды нтъ. Грудь широка, руки мускулисты и длинны, а лицо Филиппа было мужественно, честно и красиво. Нсколько времени глаза его свирпо и тревожно обошли всю комнату отъ группы до группы, но теперь а! теперь они остановились: они встртили другіе глаза, которые засвтились радостнымъ привтствіемъ, юныя же щоки покрылись нжнымъ румянцемъ — это были щоки Шарлотты, а возл ней щоки мама приняли совершенно различный свтъ.

Большой палецъ на одной изъ дешовыхъ перчатокъ Филиппа разорвался — ужасная бда! потому что онъ будетъ танцовать съ Шарлоттой и долженъ давать свою руку визави.

Кто подходитъ улыбаясь, съ разввающимися кудрями и усами, въ изящныхъ перчаткахъ на маленькихъ хорошенькихъ рукахъ, и съ крошечными ногами? Это Гели Уальсингэмъ, легче всхъ танцующій. Генеральша Бэйнисъ чрезвычайно любезно встрчаетъ молодого человка. Свтло и весело засіяли глаза Шарлотты, когда она взглянула на своего любимаго кавалера. Это врно, что бдный Филь не можетъ надяться танцовать такъ, какъ Гели.

— Посмотри, какія у него прекрасныя ноги и руки, говоритъ мистриссъ Бэйнисъ. — Comme il est bien gant’! Джентльмэнъ долженъ всегда имть хорошія перчатки.

— Зачмъ вы послали меня въ лавку, гд перчатки продаются по двадцати девяти су? возражаетъ бдный Филь, смотря на свой торчащій красный палецъ.

— О! ваши руки (тутъ мистриссъ Бэйнисъ пожала своими старыми жолтыми плечами) прорвутъ всякія перчатки! Какъ наше здоровье, мистеръ Гели? Ваша мама здсь? Да, разумется, она здсь. Какой восхитительный вечеръ дала она вамъ! Милая посланница, кажется, не совсмъ здорова. Какія у ней пріятныя манеры! а лордъ Эстриджъ, какой совершеннйшій джентльмэнъ!

— На какой танецъ не ангажирована миссъ Бэйнисъ?

— На какой вамъ угодно! вскричала Шарлотта, которая называла Гели своимъ танцовальнымъ учителемъ и думала о немъ только какъ о кавалер въ танцахъ.

— О, какое счастье! О, если бы это могло продолжаться вчно! сказалъ со вздохомъ Гели посл вальса, польки, мазурки, устремивъ на Шарлотту весь пылъ своихъ голубыхъ глазъ.

— Вчно! повторила Шарлотта, смясь. — Я точно очень люблю танцовать. Вы танцуете прекрасно. Но не знаю хотла ли бы я танцовать вчно!

Прежде чмъ она кончила эти слова, онъ опять завертль её по комнат. Его маленькіе ноги летали съ изумительною лёгкостью, его волосы разввались. Онъ распространялъ благоуханіе вокругъ себя. Носовой платокъ, которымъ онъ обмахивалъ свое блдное чело, походилъ на кисейное облако — а бдный Филиппъ видитъ съ ужасомъ, что въ его носовомъ платк три большія дыры: его носъ и одинъ глазъ высынулись сквозь нихъ, когда Филь отиралъ свой лобъ. Было очень жарко. Ему было очень жарко, ему было жарче, хотя онъ стоялъ на одномъ мст, чмъ Гели, который танцовалъ.

— Хи-хи! поздравляю васъ съ такими перчатками и съ такимъ носовымъ платкомъ, сказала мистриссъ Бэйнисъ, качая своимъ тюрбаномъ. — Вотъ! Благодарствуйте! Уйдите лучше въ другое мсто, вскричала съ бшенствомъ мистриссъ Бэйнисъ.

Нога бднаго Филиппа наступила на ея воланъ. Какой онъ красный! Гели и Шарлотта вертятся какъ оперные танцовщики! Филиппъ скрежещетъ зубами, застёгиваетъ свой фракъ. Какъ онъ ему узокъ! Какъ свирпо сверкаютъ его глаза! Всегда ли молодые люди бываютъ свирпы на балахъ? Молодой англичанинъ обязанъ танцовать. Общество призываетъ его къ исполненію этого долга. Но я не знаю долженъ ли онъ имть весёлый и легкомысленный видъ во время такого важнаго занятія. Нжное личико Шарлотты улыбалось такъ весело на Филиппа черезъ плечо Гели и казалось такъ счастливо, что ему не могло придти на мысль сердиться на неё за ея удовольствіе, и счастливъ былъ бы онъ этимъ созерцаніемъ, смотря не на танцующихъ, кружившихся около него, а на неё, центръ всхъ его радостей и удовольствій, какъ вдругъ пронзительный голосъ послышался позади его:

— Прочь съ дороги, чортъ васъ побери!

И на Филиппа наткнулся Рингудъ Туисденъ, вертясь съ миссъ Флорой Тоттеръ, самой неустрашимой танцовщицей этого сезона въ Париж. Они промчались мимо Филиппа, они оттолкнули его къ колонн. Онъ услыхалъ крикъ, ругательство и громкій смхъ Туисдена.

Я говорилъ вамъ, что фракъ Филиппа былъ очень узокъ. При этомъ сильномъ толчк онъ лопнулъ на спин, а на груди отскочила пуговица. Это было въ т времена, когда бронзовыя пуговицы еще красовались на груди нкоторыхъ отважныхъ, и мы сказали, что простодушный Филиппъ еще считалъ свой фракъ прекраснымъ.

Не только разорвался фракъ, не только отскочила пуговица, но даже лопнулъ бархатный жилетъ Филиппа. Что длать? Отступленіе были необходимо. Онъ сказалъ миссъ Шарлотт какой онъ получилъ толчокъ, и на лиц ея выразилось комическое выраженіе состраданія, онъ закрылъ часть прорхъ своею шляпою и хотлъ пробраться черезъ садъ, разумется, тоже иллюминованный, свтлый и наполненный толпою, но не до такой степени, какъ залы и галереи.

Итакъ нашъ бдный раненый другъ отправился въ садъ, на который сіяла луна съ самымъ безстрастнымъ равнодушіемъ къ празднеству и разноцвтнымъ фонарикамъ. Филиппъ говорилъ, что душа его успокоилась при вид безстрастной луны и мерцающихъ звздъ и что онъ совершенно забылъ своё маленькое приключеніе, и разорванный фракъ, и жилетъ. Но я сомнваюсь въ справедливости этого увренія, потому что, разсказывая объ этомъ въ другой разъ, мистеръ Филиппъ признавался, что онъ былъ раздосадованъ и взбшонъ.

Ну, пошолъ онъ въ садъ и успокоивалъ себя созерцаніемъ звздъ, когда у фонтана съ статуею Прадье, освщонной чуднымъ рядомъ фонарикомъ, онъ увидалъ трёхъ джентльмэновъ, разговаривавшихъ между собой.

Громкій голосъ одного Филиппъ давно зналъ. Рингудъ Туисденъ любилъ поговорить и угощать себя чужимъ виномъ. Онъ пилъ за здоровье государыни весьма прилежно, я полагаю, и говорить необыкновенно громко и весело. Съ Рингудомъ стоялъ Улькомъ, физіономію котораго ярко освщали фонарики и глаза котораго блестли при огн, а третій въ групп былъ мистеръ Лаундисъ.

— Я терпть его не могу, Лаундисъ, говорилъ Рингудъ Туисденъ:— я терпть его не могу! Чортъ его возьми! И вдругъ вижу онъ стоитъ. Честное слово, удержаться не могъ, направилъ на него миссъ Троттеръ, да и прижалъ его къ стн. Затрещалъ фракъ нищаго, отлетли пуговицы! Не мсто ему здсь…

Тутъ рчь мистера Рингуда прервалась: его кузенъ очутился передъ нимъ, угрюмо кусая усы.

— Зачмъ вы подслушиваете мой разговоръ? запищалъ Рингудъ.— Я…

Филиппъ протянулъ руку въ разорванной перчатк, схватилъ своего родственника за воротъ и швырнулъ его въ маленькій бассейнъ, посреди цвтовъ, воды и фонариковъ.

Не знаю, сколько лишнихъ пуговицъ оторвалось отъ бднаго стараго фрака, который затрещалъ и лопнулъ отъ волненія гнвно воздымавшейся груди. Я надюсь, что нашъ художникъ не будетъ описывать мистера Фирмина въ этомъ оборванномъ вид, а его распростертаго врага, реввшаго въ вод, посреди разбитыхъ фонариковъ у его ногъ. Когда Сандрильона ухала съ своего перваго бала посл того, вамъ часы пробили двнадцать, мы вс знаемъ, какой она имла жалкій видъ Филиппъ казался еще хуже ея. Не знаю, въ какую боковую дверь мистеръ Лаундисъ выпустилъ его. Онъ тамъ доброжелательно помогъ родственнику и противнику мистера Филиппа, мистеру Рингуду Туисдену. Руки и фалды фрака Туисдена были обожжены и запачканы масломъ и обрзаны стёклами. Но хотя молодой Лаундисъ бралъ сторону Филиппа, описывая эту сцену (я боюсь, что не безъ смха), его превосходительство веллъ вычеркнуть имя мистера Фирмина изъ списка его гостей, и я увренъ, что ни одинъ умный человкъ не будетъ защищать это поведеніе въ этомъ случа.

Миссъ Бэйнисъ и ея родители не знали нсколько времени о суматох, случившейся въ саду посольства. Шарлотта была слишкомъ занята своими танцами, папа игралъ въ карты съ какими-то ветеранами мужского и женскаго рода, а мама съ восторгомъ смотрла на свою дочь, которую молодые джентльмэны изъ многихъ посольствъ съ восхищеніемъ выбирали своею дамою. Когда лорда Гэдбёри, сына лорда Эстриджа, представили миссъ Бэйнисъ, мать ея пришла въ такой восторгъ, что сама была готова танцовать. Я не завидую маіорш Мак-Гиртеръ въ Тур, получившей огромную рукопись отъ сестры съ описаніемъ этого бала. Вотъ эта прелестная, изящная образованная, всегда производящая восторгъ Шарлотта, о которой сходили съ ума молодые и богатые вельможи, помолвлена съ грубымъ, самонадяннымъ, дурно воспитаннымъ молодымъ человкомъ, безъ копейки за душой — но досадно ли это? Ахъ бдный Филиппъ! Какъ эта кислая, жолтая будущая тёща нахмурилась на него, когда онъ пришолъ съ нсколько пристыжонная, видомъ въ своей невст на другой день бала! Мистриссъ Бэйнисъ заставила дочь одться нарядно, запретила бдной двушк выходить, ласкала её, нарядила въ разныя свои украшенія, въ и-виною надеждою, что лордъ Гэдбёри, что жолтый испанецъ изъ посольства, прусскій секретарь и Уальсингэмъ Гели, кавалеры Шарлотты на бал, прідутъ непремнно, но единственный экипажъ, подъзжавшій къ воротамъ дома баронессы С*, былъ фіакръ, изъ котораго вышли хорошо знакомые дырявые сапоги Филиппа. Такая нжная мать, какъ мистриссъ Бэйнисъ, очень могла раздосадоваться.

Филиппъ же былъ необыкновенно застнчивъ и скроменъ. Онъ не зналъ, съ какой точки зрнія его друзья взглянутъ за его вчерашній поступокъ. Онъ сидлъ цлое утро дома съ однимъ польскимъ полковникомъ, который жилъ въ одной съ нимъ гостинниц и котораго Филиппъ пригласилъ въ свои секунданты на случай, если вчерашняя баталія будетъ имть послдствія. Онъ оставилъ полковника съ табакомъ и пивомъ, а самъ поскакалъ взглянуть на свою возлюбленную. Бэйнисы не слыхали о вчерашней баталіи, они только и говорили о бал, о любезности лорда Эстриджа, о присутствіи королевскихъ принцевъ, удостоившихъ этотъ балъ своимъ присутствіемъ. Филиппа мама побранила и холодно приняла, но онъ привыкъ къ этому обращенію и почувствовалъ большое облегченіе, найдя, что ей неизвстно его безпорядочное поведеніе. Онъ не сказалъ Шарлотт о своей ссор: это могло испугать двушку, итакъ разъ въ жизни другъ нашъ промолчалъ.

Но если онъ имлъ вліяніе на издателя Galignani’s Messenger, почему онъ не упросилъ редакторовъ этой превосходной газеты не упоминать о суматох, происходившей на балу посланника? Съ сожалніемъ долженъ я сказать, что черезъ два дня посл бала, въ газет появился параграфъ, разсказывавшій подробности баталіи, и виновный Филиппъ нашолъ нумеръ этой газеты на стол передъ мистриссъ Бэйнисъ и генераломъ, когда онъ пришолъ въ Элисейскія Поля по своему обыкновенію. За этой газетой сидлъ генералъ-маіоръ Бэйнисъ въ большомъ смущеніи, а возл него — его грозная супруга, но Шарлотты въ комнат не было.

Глава XXV.

INFANDI DOLORES.

Сердце Филиппа сильно забилось при вид этой угрюмой четы и виновной газеты, лежавшей передъ ними, на которую была положена худощавая рука мистриссъ Бэйнисъ.

— Итакъ, сэръ, закричала она:— вы еще удостоиваете насъ своимъ обществомъ посл того, какъ вы отличились третьяго дня? Вы дрались, какъ носильщикъ, на балу его превосходительства. Это отвратительно! Я не могу придумать другого слова: отвратительно!

Тутъ, я полагаю, она толкнула генерала, или сдлала ему какой-нибудь знакъ, по которому онъ догадался, что ему пора выступить на сцену, потому что Бэйнисъ прямо началъ стрлять въ Филиппа.

— Право, сэръ, о боле неприличномъ поведеніи я въ жизнь свою не слыхалъ!

— О васъ говорятъ по всему городу, мистеръ Фирминъ! это будетъ напечатано во всхъ газетахъ. Когда его сіятельство услыхалъ объ этомъ, онъ былъ взбшонъ. Никогда, никогда не будете приняты вы у посланника посл того, какъ вы такъ обезславили себя! вскричала генеральша.

— Обезславили — это настоящее слово. Безславно было ваше поведеніе! вскричалъ генералъ.

— Вы не знаете, какъ меня раздражили, извинялся Филиппъ.— Когда я подошолъ, Туисденъ хвалился, что онъ меня ударилъ… и… и… насмхался надо иною.

— Красивы были вы на бал! кто могъ удержаться отъ смха, глядя на васъ, сэръ?

— Онъ хвастался, что оскорбилъ меня, а я вышелъ изъ себя и ударилъ его. Что сдлано, того не воротишь, заворчалъ Филиппъ.

— Бить человка передъ дамами — большая храбрость! вскричала генеральша.

— Мистриссъ Бэйнисъ…

— Я называю это трусостью. Въ арміи мы называемъ трусостью ссору при дамахъ, продолжала генеральша.

— Я ждалъ дома два дня, не захочетъ ли онъ чего-нибудь побольше, застоналъ Филиппъ.

— О да! Оскорбивъ и прибивъ маленькаго человчка, вы еще хотите убить его! И вы называете это поведеніе христіанскимъ, джентльмэновскимъ?

— Это поведеніе злодйское! сказалъ генералъ.

— Благоразумно было съ вашей стороны выбрать такого маленькаго человка! продолжала мистриссъ Бэйнисъ.— Я удивляюсь какъ вы еще не прибили моихъ дтей! Не удивляешься ли ты генералъ, что онъ еще не прибилъ нашихъ бдныхъ мальчиковъ? Они совсмъ маленькіе.

— Это поведеніе грубо и недостойно джентльмэна! повторилъ генералъ.

— Вы слышите что говоритъ этотъ человкъ, этотъ старикъ, который никогда не говоритъ недобраго слова — этотъ ветеранъ, который былъ въ двадцати сраженіяхъ и никогда еще не билъ человка при женщинахъ? Билъ ты, Чарльзъ? Онъ сказалъ вамъ своё мнніе. Онъ сказалъ вамъ имя, которое я не повторю, чтобы не осквернить своихъ губъ, но котораго вы заслуживаете. И вы полагаете, сэръ, что я отдамъ своё возлюбленное дитя человку, который поступилъ такъ, какъ вы, и былъ названъ…— Чарльзъ! генералъ! Я скоре лягу въ могилу, чмъ отдамъ свою дочь за такого человка!

— Великій Боже! сказалъ Филиппъ и колна его подогнулись:— не-уже-ли вы измнили данному слову и…

— О! вы угрожаете на счётъ денегъ? потому что отецъ вашъ былъ обманщикомъ? вы хотите заставить насъ страдать? закричала генеральша.— Человкъ, который бьётъ маленькаго человка при дамахъ, наврно способенъ совершить всякій низкій поступокъ. И если вы желаете сдлать нищею мою семью, потому что вашъ отецъ былъ мошенникъ…

— Милая моя… перебилъ генералъ.

— Разв онъ не былъ мошенникъ, Бэйнисъ? разв это можно опровергать? разв и самъ не говорилъ этого разъ сто? Прекрасная партія! Нтъ, мистеръ Фирминъ, вы можете оскорблять меня сколько хотите. Вы можете бить низенькихъ людей при дамахъ, вы можете поднять вашу огромную злую руку на этого бднаго старика, но я знаю материнскую любовь, материнскій долгъ — и я желаю, чтобы вы не бывали у насъ боле.

— Великій Боже! вскричалъ Филиппъ:— не-уже-ли вы хотите разлучить насъ, генералъ? Вы дали мн слово, вы подали мн надежду. Это разобьётъ моё сердце. Я стану на колна передъ этимъ человкомъ, я… о! вы не сдлаете этого!

И, разстроенный, рыдающій, бдный Филиппъ сложилъ свои сильныя руки и обратился къ генералу. Бэйнисъ находился на глазахъ своей жены.

— Я думаю, сказалъ онъ:— что ваше поведеніе было ужасно дурно, безпорядочно, неблагородно. Вы не будете въ состояніи содержать мою дочь, если женитесь на ней. И если въ васъ осталась хоть одна искра чести, вы сами, мистеръ Фирминъ, должны отказаться и избавить бдную двушку отъ врной нищеты. Ей-богу, сэръ, можетъ ли человкъ, который дерётся и ссорится на бал, имть въ свт успхъ? Честный человкъ…

— Честный, выразительно повторила генеральша.

— Шш! моя милая! Честный человкъ самъ отказался бы отъ нея, сэръ. Что вы можете предложить ей, кром нищенства?

Старый воинъ поразилъ Филиппа въ больное мсто. Кошелёкъ у него былъ пустъ. Онъ посылалъ денегъ отцу. Нсколько слугъ въ Старый Паррской улиц не получили жалованья и онъ заплатилъ имъ долгъ. Онъ зналъ свой запальчивый характеръ, онъ имлъ весьма смиренное мнніе о своихъ дарованіяхъ и часто сомнвался въ своей способности имть въ свт успхъ. Онъ дрожалъ при мысли вовлечь въ бдность и въ несчастье свою возлюбленную, для которой онъ съ радостью пожертвовалъ бы своею кровью, своею жизнью. Бдный Филиппъ едва не лишился чувствъ при словахъ Бэйниса.

— Вы позволите мн… вы позволите мн увидаться съ нею? проговорилъ онъ.

— Она нездорова: она лежитъ въ постели. Она не можетъ выйти сегодня, вскричала мать.

— О мистриссъ Бэйнисъ! я долженъ… я долженъ видть её, сказалъ Филиппъ и просто зарыдалъ отъ горя.

— Вотъ человкъ, который дерётся при женщинахъ! сказала мистриссъ Бэйнисъ — очень мужественно, нечего сказать.

— Ей-богу, Элиза! закричалъ генералъ, вскочивъ:— это слишкомъ дурно.

— Когда индійскихъ плнныхъ убиваютъ, ихъ жоны всегда изобртаютъ самыя жестокія муки, говорилъ посл Филиппъ, описывая эту сцену своему біографу.— Надо было бы вамъ видть улыбку этой злой женщины, когда она направляла свои удары въ моё сердце. Не знаю чмъ я оскорбилъ её. Я старался полюбить её, я смирялся передъ нею, я исполнялъ ея порученія, я игралъ съ нею въ карты. Я сидлъ и слушалъ ея противные разсказы о Барракпор и генералъ-губернатор, я разстилался въ прахъ передъ нею, а она ненавидла меня! Я и теперь вижу ея лицо, ея жестокое, жолтое лицо, ея острые зубы и срые глаза. Еслибы мн пришлось прожить тысячу лтъ, я не могъ бы простить ей. Я не сдлалъ ей никакого оскорбленія, но я не могу простить ей. Ахъ, мой Боже, какъ эта женщина мучила меня!

— Мн кажется, я знаю два-три примра, сказалъ біографъ мистера Фирмина.

— Ты всегда дурно говоришь о женщинахъ! сказала жена біографа мистера Фирмина.

— Нтъ слава Богу! возразилъ онъ:— я знаю нкоторыхъ, о комъ я никогда не думалъ и не говорилъ ничего дурного. Милая моя, налей еще чаю Филиппу.

Дождь лилъ проливной, когда Филиппъ вышелъ на улицу. Онъ взглянулъ на окно Шарлотты, но тамъ ничего не виднлось, тамъ мелькалъ только огонь. У бдной двушки была лихорадка, она дрожала въ своей комнат, плакала и рыдала на плеч баронессы О*. Мать сказала ей, что она должна разойтись съ Филиппомъ, выдумала на него разныя клеветы, увряла, что онъ никогда не любилъ Шарлотту, что у него не было правилъ, что онъ жилъ въ дурномъ обществ.

— Это неправда, мама, это неправда! кричала двушка, тотчасъ взбунтовавшись.

Но это скоро кончилось слезами, её совершенно уничтожила мысль о своёмъ несчастьи. Къ ней привели отца, котораго заставили поврить нкоторымъ выдумкамъ про Филиппа, и ими приказала ему убдить дочь. Бэйнисъ повиновался приказанію, но его разстроили и огорчили горесть и страданія дочери. Онъ началъ-было убждать её, но у него не достало духа. Онъ ретировался и сталъ позади жены. Она никогда не поддавалась слабости и слова ея сдлались еще язвительне оттого, что союзникъ ей измнилъ. Филиппъ былъ пьяница, Филиппъ былъ мотъ, Филиппъ жилъ въ развратномъ обществ — она знала это наврно. Разв мать не должна была заботиться о счастьи своей дочери?

— Не-уже-ли ты полагаешь, что твоя мать сдлаетъ что-нибудь противъ твоего счастья? слабо вмшался генералъ.

— Не-уше-ли ты думаешь, что если бы онъ не былъ пьянъ, онъ ршился бы сдлать такое ужасное оскорбленіе на бал у посланника? И не-уже-ли ли предполагаешь, что я выдамъ мою дочь за пьяницу и нищаго? Твоя неблагодарность, Шарлотта, ужасна! вскричала мать.

А бдный Филиппъ, обвиненный въ пьянств, обдалъ за семнадцать су съ бутылкой пива и надялся поужинать въ этотъ вечеръ вмст съ своей Шарлоттой, и вмсто того, пока двушка лежала на постели и рыдала, мать стояла надъ нею и бичевала её. Для генерала Бэйниса — добраго, прекраснаго человка — должно быть было тяжело смотрть на эту пытку. Онъ не могъ ничего сть за обдомъ, хотя занялъ своё мсто за столомъ при звук унылаго звонка. Баронесса тоже не сидла за столомъ, и вы знаете, что мсто бдной Шарлотты тоже было пусто. Отецъ ея пошолъ наверхъ, остановился у дверей ея комнаты и прислушался, онъ услыхалъ говоръ и голосъ баронессы и закричалъ:

— Qui est lа?

Онъ вошолъ. Баронесса сидла на постели, голова Шарлотты лежала на ея колнахъ. Густыя каштановыя косы падали на блую кофточку двушки, и она лежала почти неподвижно, тихо рыдая.

— А! это вы генералъ, сказала баронесса. — Хорошее дло сдлали вы!

— Мама спрашиваетъ не хочешь ли ты скушать чего-нибудь Шарлотта? пролепеталъ старикъ.

— Лучше оставьте её въ поко! сказала баронесса своимъ густымъ голосомъ.

Отецъ удалился. Когда баронесса пошла за чашкой чая, для своего друга, она встртила старика, который спросилъ её дрожащимъ голосомъ:

— Лучше ли ей?

Баронесса пожала плечами и взглянула на ветерана съ величественнымъ презрніемъ.

— Vous n’tes qu’un poltron, gnral! сказала она и прошла внизъ.

Бэйнисъ былъ убитъ. Онъ ужасно страдалъ, онъ совсмъ обезсиллъ и слёзы струились по его старымъ щекамъ. Жена его не выходила изъ-за стола пока продолжался обдъ, потомъ она читала газету. Дтямъ не велла шумть, потому что у сестры ихъ болла голова, но потомъ сама опровергнула свои слова, попросивъ миссъ Больдеро играть въ четыре руки.

Желалъ бы я знать, ходилъ ли Филиппъ взадъ и вперёдъ передъ домомъ эту ночь? Ахъ! печальна была эта ночь для всхъ ихъ: горе и жестокое чувство стыда бились подъ бумажнымъ колпакомъ Бэйниса, и я надюсь, что не было спокойствія подъ старымъ ночнымъ чепчикомъ мистриссъ Бэйнисъ. Баронесса С* провела большую часть ночи на кресл въ_:комнат Шарлотты, гд бдная двушка слышала всю ночь бой часовъ и не нашла успокоенія въ уныломъ разсвт.

Что заставало бдную Шарлотту въ печальное, дождливое утро броситься на шею къ баронесс и закричать: ‘Ah que je vous aime! ah que vous tes bonne, madame! и улыбнуться почти весело сквозь слёзы? Во-первыхъ, баронесса, подошла къ тоалету Шарлотты и взяла ножницы, потомъ отрзала прядку каштановыхъ волосъ молодой двушки, и поцаловала ея красные глаза и положила ея блдныя щоки на изголовье и старательно прикрыла её и велла съ разными нжнми словами постараться заснуть.

— Если вы будете послушны и заснёте, онъ получитъ это черезъ полчаса, сказала баронесса.- Я пойду внизъ и велю Франсоаз сдлать для васъ чай, чтобы былъ готовъ, когда вы позвоните.

Общаніе баронессы утшило несчастную Шарлотту. Съ горячими молитвами о Филипп и съ утшительною мыслью, что вотъ она теперь уже на половин дороги, вотъ теперь она съ нимъ вотъ теперь онъ знаетъ, что ‘я никогда, никогда не буду любить никого, кром его’, она заснула наконецъ на своёмъ омочонномъ слезами изголовьи, улыбалась во сн и наврно видла во сн Филиппа, когда стукъ упавшей мебели разбудилъ ее и она проснулась и увидала свою угрюмую, старую мать въ бломъ ночномъ чепчик и въ блой блуз, стоящую возл нея.

Нужды нтъ: ‘она видла его теперь, она сказала ему’ было первой мыслью двушки, когда она раскрыла глаза. ‘Онъ знаетъ, что я никогда, никогда не буду думать ни о комъ, кром его’. Ей показалось будто она въ комнат Филиппа и сама говоритъ съ нимъ, нашоптывая обты, которые ея любящія губы шептали много, много разъ своему возлюбленному. Теперь онъ зналъ, что она никогда ихъ не нарушитъ, она утшилась и чувствовала въ себ боле мужества.

— Ты немножко заснула, Шарлотта? спросила мистриссъ Бэйнисъ.

— Да, я спала, мама.

Говоря это, она почувствовала подъ своимъ изголовьемъ маленькій медальонъ — съ чмъ? Наврно съ волосами Филиппа.

— Надюсь, что ты теперь не въ такомъ зломъ расположеніи духа, какъ вчера, продолжала старуха.

— Разв любить Филиппа значитъ быть злою? Если такъ, то я еще зла, мама! вскричала дочь, привставъ на постели.

И она сжала въ рук волосы, спрятанные подъ ея изголовьемъ.

— Какіе пустяки, дитя! Вотъ чему ты выучилась изъ своихъ глупыхъ романовъ. Говорю теб, изъ не думаетъ о теб. Онъ втреный, развратный, кутила!

— Да, не такъ развратенъ, что мы обязаны ему насущнымъ хлбомъ? Онъ обо мн не думаетъ?

Она замолчала, потому что въ смежной комнат начали бить часы.

Теперь, подумала она: ‘онъ узнаетъ, что я поручила ему сказать’.

Улыбка засіяла на лиц ея. Она опустилась на изголовье, отвернувшись отъ матери. Она поцаловала медальонъ и прошептала:

— Не думаетъ обо мн! Не-уже-ли, не-уже-ли, не думаетъ, мой дорогой?

Она не обращала вниманія на женщину, стоявшую возл нея, не слыхала ея голоса. Шарлотта воображала себя въ комнат Филиппа, видла, какъ онъ говорилъ съ ея посланницей, слышала его голосъ такой густой и такой нжный, знала, что онъ никогда не нарушалъ даннаго общанія.

Съ блестящими глазами и съ разгорвшимися щеками глядла она на свою мать — на своего врага. Она держала свой талисманъ и прижимала его къ сердцу. Нтъ! она не будетъ неврна ему! нтъ она никогда, никогда его не броситъ! Смотря на благородное негодованіе, сіявшее на лиц дочери, она прочла на нёмъ возмущеніе, можетъ быть побду. Кроткое дитя, всегда повиновавшееся малйшему приказанію, теперь вооружилось независимостью. Но наврно мама не откажется отъ начальства посл одного непослушнаго поступка и много попытокъ еще сдлаетъ она, чтобы уговорить ласками или укротить силою свою мятежницу.

А между тмъ въ это дождливое осеннее утро баронесса С* отправилась къ Филиппу пшкомъ, потому-что пяти-франковыя монеты не часто водились у доброй женщины. Гостинница, въ которой жилъ Филиппъ, была очень опрятна, очень дешева, тамъ можно было имть отличный кофе и хлбъ съ масломъ къ завтраку за пятнадцать су, отличную спальную въ первомъ этаж за тридцать франковъ въ мсяцъ, обдъ… я забылъ на сколько, и весёлый разговоръ за трубками и грогомъ посл обда — за грогомъ или скромною eau sucre. Тутъ полковникъ Дюткаррэ разсказывалъ о своихъ побдахъ надъ обоими полами, тутъ Лабермъ читалъ стихи Филиппу, который, безъ сомннія, въ свою очереди поврялъ молодому французу свои надежды и свою страсть. Поздно по ночамъ засиживался онъ, говоря о своей любви, о ея доброт, красот, невинности, о ея ужасной матери, добромъ старомъ отц — que sais-je? Не сказали ли мы, что когда у этого человка было что-нибудь на душ, онъ разглашалъ это всей вселенной? Филиппъ, въ разлук съ своей возлюбленной, расхваливалъ её по цлымъ часамъ Лабержу, пока свчи догорали, пока наставалъ, часъ отдохновенія, который нельзя уже было откладывать. Потомъ онъ ложился въ постель съ молитвой за нея, и въ ту самую минуту, какъ просыпался, начиналъ думать о ней, благословлять её и благодарить Бога за ея любовь. Какъ ни былъ бденъ Филиппъ, однако, такъ какъ онъ обладалъ богатствомъ, честью, спокойствіемъ — и этимъ драгоцннымъ, чистйшимъ брилліантомъ — любовью двушки, я думаю, что мы не очень будемъ сожалть о нёмъ, хотя ту ночь, когда онъ получилъ отказъ отъ мистриссъ Бэйнисъ, онъ долженъ былъ провести ужасно.

Очень рано жильцы гостинницы въ улиц Пуссенъ являлись въ маленькую salle—manger завтракать. Мосьё Мену раздавалъ кушанья, мадамъ Мену ставила дымящійся кофе на блестящую клеёнчатую скатерть. Комната была невелика, завтракъ не отличный, жильцы не отличались особенно чистымъ бльёмъ, но Филиппъ — который теперь гораздо старе чмъ, былъ въ го время, когда жилъ въ этой гостинниц — и теперь вовсе не нуждается въ деньгахъ (и между нами сказать, сдлался немножко gourmand) — увряетъ, что онъ былъ очень счастливъ въ этой смиренной гостинниц и вздыхаетъ о тхъ дняхъ, когда онъ вздыхалъ по миссъ Шарлотты.

Итакъ онъ провелъ мрачную и ужасную ночь. Настало утро, онъ завтракалъ когда слуга вошолъ, ухмыляясь, и закричалъ:

— Une dame pour М. Philippe.

— Une dame, сказалъ французскій полковникъ, поднимая глаза съ своей газеты: allez, mauvais sujet.

— Grand Dieu! что случилось? закричалъ Филиппъ, побжавъ въ переднюю.

Онъ тотчасъ узналъ высокую баронессу и увёлъ её въ свою комнату не обращая вниманія на улыбки маленькаго слуги, который помогалъ служанк длать постели и который находилъ, что у мосьё Филиппа очень пожилая пріятельница.

Филиппъ заперъ дверь за своей гостьей, которая посмотрла на него съ такою надеждою и добротою, что бдняжка ободрился прежде чмъ она заговорила.

— Да, вы правы, это она прислана меня, сказала баронесса — можно ли устоять противъ просьбъ этого ангела? Она провела печальную ночь, какъ и вы тоже не ложились, бдный молодой человкъ!

Дйствительно, Филиппъ только метался и стоналъ на постели, онъ пробовалъ читать и впослдствіи съ страннымъ интересомъ вспоминалъ какую книгу онъ читалъ и ту мысль, которая билась въ мозгу его во всё время, пока имъ читалъ и пока тянулись безконечные, мучительные часы.

— Да, не отличная была ночь! сказалъ бдный Филиппъ, уныло закуривая сигару: и она тоже страдала? Господь да благословитъ её!

Баронесса тутъ разсказала ему, какъ милая двушка плакала всю ночь и какъ она не могла утшить ей до-тхъ-поръ, пока не общала сходить къ Филиппу и сказать ему, что Шарлотта будетъ его навсегда, навсегда, что она никогда не будетъ думать ни о комъ, кром его, что онъ добрый, храбрый, врный Филиппъ, что она не вритъ ни одному слову изъ тхъ злыхъ исторій, которыя разсказываются противъ него.

— Кажется, мосьё Филиппъ, генеральша разсказывала о васъ: она больше насъ не любить! вскричала С*. Мы, женщины, вс убійцы, убійцы! Но генеральша зашла слишкомъ далеко съ этой бдной двушкой! Она препослушная двушка, эта милая миссъ дрожитъ передъ матерью и всегда готова уступить, но теперь духъ ея возмутился, она думаетъ только о васъ, о васъ. Милое, кроткое дитя! И какъ она была мила, положивъ голову на моё плечо. Я отрзала прядку волосъ ея и принесла теб, мои бдный мальчикъ Обними меня. Плачь: это облегчаетъ, Филиппъ. Я очень тебя люблю. Твоя возлюбленная — ангелъ!

Оставивъ Филиппу эту густую прядку каштановыхъ волосъ (съ головы, на которой теперь, можетъ статься, проглядываютъ два-три серебристые волоска), эта самаритянка воротилась въ домъ свой, гд её ждутъ собственныя ея заботы. Но во всю дорогу шаги баронессы были гораздо легче, потому-что она думаетъ, какъ Шарлотты ждётъ извстій отъ Филиппа, и врно много было поцалуевъ и объятій, когда добрая женщина увидлась съ страдающей двушкой и разсказала ей какъ Филиппъ вчно останется ей вренъ, и какъ истинная любовь должна имть счастливый конецъ, и какъ она, С*, сдлаетъ всё, что отъ нея зависитъ, чтобы помочь, успокоить и утшить своихъ молодыхъ друзей. Я не писатель мемуаровъ мистера Филиппа, никогда не старался секретничать. Я давно сказалъ вамъ, что Шарлотта и Филиппъ женаты и, кажется, счастливы, но они страдали ужасно въ это время ихъ жизни, и жена моя говоритъ, что въ этотъ періодъ ихъ испытаній они какъ-будто выдержали какую-нибудь ужасную операцію, воспоминаніе о которой всегда мучительно.

Если Анатоль, маленькій слуга въ гостинниц Пуссенъ, видлъ какъ Филиппъ обнимался съ своимъ добрымъ другомъ, я полагаю, что онъ никогда не былъ свидтелемъ боле благороднаго великодушнаго и безпорочнаго изліянія чувствъ. Составляй какія хочешь предположенія на этотъ счотъ, маленькій бсенокъ! Твоя мать никогда не давала теб поцалуя нжне того, который баронесса напечатленъ на лбу Филиппа, того, который она отнесла отъ него и передала на блдныя щоки Шарлотт. Я говорю, что свтъ исполненъ любви и состраданія. Если бы было меньше страданія, было бы мене доброты. Я, по-крайней-мр, желалъ бы заболть опять, чтобы друзья, ухаживавшіе за мною, могли еще разъ явиться ко мн на помощь.

Бдной, огорчонной Шарлотт наша пріятельница, хозяйка квартиръ со столомъ, принесла невыразимое утшеніе.

— Не-уже-ли вы думаете, чтобы я когда-нибудь исполнила подобное порученіе ли француженки, или стала между нею и ея родителями? спросила баронесса. — Никогда! никогда! Но вы и мосьё Филиппъ уже обрученъ передъ Богомъ и я презирала бы васъ, Шарлотта, я презирала бы его, если бы который-нибудь изъ васъ отступился.

Шарлотта успокоилась и утшилась, надежда и мужество водворились въ ея сердц, румянецъ воротился на лицо. Она могла выйти въ гостиную.

— Я говорила теб, что она никогда его не любила, сказала мистриссъ Бэйнисъ своему мужу.

— Нтъ, она не могла его любить много, отвчалъ Бэйнисъ, съ нкоторымъ огорченіемъ отъ легкомысленности своей дочери.

Но мы съ вами, бывшіе за кулисами, заглядывавшіе въ спальную Филиппа и за скромныя занавсы бдной Шарлотты, знаемъ, что двушка возмутилась. Кроткая Шарлотта, никогда несопротивлявшаяся, возмутилась, честная Шарлотта, привыкшая высказывать вс свои мысли, теперь скрывала ихъ и обманывала отца и мать — да, обманывала: какое признаніе о молодой двиц, примадонн нашей оперы! Мистриссъ Бэйнисъ по обыкновенію, пишетъ длинныя письма къ своей сестр, Мак-Гиртеръ, въ Туръ, и увдомляетъ супругу маіора, что она, наконецъ, можетъ съ удовольствіемъ сообщить, и ‘самая неблагоразумная и во всхъ отношеніяхъ неприличная помолвка ея Шарлотты съ однимъ молодымъ человкомъ, сыномъ разорившагося лондонскаго доктора, кончилась. Поведеніе мистера Ф, было тамъ сумасбродно, такъ грубо, безпорядочно и неблагородно, что генералъ — а ты знаешь, Марія, какой кроткій характеръ у Бэйниса — высказалъ мистеру Фирмину свое мнніе въ весьма прямыхъ выраженіяхъ и запретилъ ему продолжать свои посщенія. Милая Шарлотта видла его каждый день впродолженіе шести мсяцевъ и такъ привыкла въ это время въ его странностямъ и къ его часто грубымъ и противнымъ выраженіямъ и поведенію, что не удивительно, если эта разлука была ударомъ для нея, хотя я всегда думала, что онъ не очень её любитъ, несмотря на то, что она невинное дитя, отдала ему всю свою привязанность. Онъ привыкъ измнять женщинамъ, братъ молодой двушки, за которой мистеръ Ф. ухаживалъ, а потомъ бросилъ (и которая посл того сдлала прекрасную партію) выказалъ своё негодованіе мистеру Ф. на бал у посланника, и молодой человкъ воспользовавшись своею превосходною силою и высокимъ ростомъ, затялъ съ нимъ драку, въ которой оба они сильно пострадали. Наврно ты читала объ этомъ въ Галиньяни. Разумется, размолвка очень огорчила Шарлотту, но генералъ не хочетъ слышатъ объ этомъ брак. Онъ говоритъ, что поведеніе молодого человка были слишкомъ грубо и постыдно, а если Бэйнисъ разсердится, ты знаешь, что мн легче было бы сладить съ тигромъ, чмъ съ нимъ. Наша бдная Шарлотта, безъ сомннія, будетъ страдать отъ послдствій поведенія этого грубіяна, но она всегда была послушнымъ ребёнкомъ и умла уважать своихъ отца и мать. Я думаю, что если бы она похала къ теб въ Туръ мсяца на два, ей принесла бы пользу перемна воздуха. Прізжай за нею, мы заплатимъ за проздъ. Она жила бы въ бдности и несчастьи, если бы вышла за этого запальчиваго и безпутнаго молодаго человка. Генералъ кланяется Маку, а я’ и проч…

Я, какъ правдивый біографъ, не могу утверждать, чтобы это были собственныя слова мистриссъ Бэйнисъ. Я не видалъ этого документа, хотя имлъ счастье читать другіе, писанные тою же рукою. Шарлотта видла это письмо нсколько времени спустя, въ одинъ изъ тхъ нердкихъ случаевъ, когда между сестрами, маіоршей и генеральшей, случалась ссора и упомянула о содержаніи этого письма моему другу, который разсказывалъ мн, o своихъ длахъ, особенно о любовныхъ, по нскольку часовъ сряду. Какъ ни была хитра старуха Бэйнисъ, вы видите, какъ она ошиблась, полагаясь на послушаніе своей дочери. Двушка сначала съ позволенія матери отдала свою любовь Филиппу и, оставаясь плнницей въ дом отца, не отняла своего сердца у Фирмина, несмотря на время и разстояніе.

Такъ какъ мы имемъ право заглядывать на письменный столъ Филиппа и читать его письма, относящіяся къ его исторіи, я прошу позволенія представить документъ, написанный его достойнымъ отцомъ, когда тотъ получилъ извстіе о ссор, описанной въ послдней глав этихъ мемуаровъ.

Нью-Йоркъ сентября 27-го.

‘Любезный Филиппъ, я получилъ извстія, заключающіяся въ твоемъ послднемъ добромъ и любящемъ письм не совсмъ съ полнымъ удовольствіемъ, но, ахъ! какое удовольствіе въ жизни не иметъ своего amori aliquid! Мн пріятно думать, что ты веселъ, трудолюбивъ и зарабатываешь кое-что, но не могу сказать, чтобы намреніе твое жениться на бдной двушк доставило мн искреннее удовольствіе. Съ твоей красивой наружностью, прекраснымъ обращеніемъ, дарованіями, ты могъ надяться составить лучшую партію, нежели съ дочерью офицера на половинномъ жалованьи. Но безполезно составлять предположенія о томъ, что могло бы случиться. Почти вс мы купли въ рукахъ судьбы. Нами управляетъ власть сильне насъ. Она лишила меня, шестидесяти лтъ отъ рода, достатка, всеобщаго уваженія, высокаго положенія въ обществ и довела до бдности и изгнанія. Пусть будетъ такъ! laudo manentem, какъ меня учитъ мой восхитительный старый другъ и философъ — si celeres quatit pennas — ты знаешь остальные. Какова бы ни была наша судьба, я надюсь, что Филиппъ и его отецъ перенесутъ её съ мужествомъ джентльмэновъ.

‘Въ газетахъ было сообщено о смерти дяди твоей бдной матери, лорда Рингуда, и я всё ласкалъ себя надеждою, что онъ оставитъ что-нибудь на намять внуку своего брата — онъ не оставилъ. Ты пишешь probam pauperiem sine dote. У тебя есть мужество, здоровье, силы и дарованія. Я въ твои лта находился въ боле стеснённомъ положеніи. Мой отецъ не былъ такъ снисходителенъ, какъ, я надюсь и полагаюсь, былъ твой. Изъ долговъ и зависимости я пробился до высокаго положенія своими собственными усиліями. Правда, посл буря нагнала меня и поглотила. Но я похожъ на купца моего любимаго поэта: я еще надюсь — да, въ 63 года! надюсь возвратить моему милому сыну то состояніе, которое должно бы принадлежать ему и которое поглощено моимъ кораблекрушеніемъ.

‘Я согласенъ съ тобою, что ты счастливо отдлался отъ Агнесы Туисденъ и меня очень забавляетъ твой разсказъ о ея мирномъ innamorato! Между нами будь сказано, пристрастіе Туисденовъ къ деньгамъ доходило до низости. И хотя я всегда принималъ Туисдена въ милой Старой Паррской улиц, какъ, я надюсь, приличествовало джентльмэну, его общество было нестерпимо скучно для меня и его пошлая болтовня противна. Сынъ его также былъ не по моему вкусу. Право, я искренно порадовался когда узналъ, что ты разошолся съ этимъ семействомъ, зная ихъ жадность въ деньгамъ и что они искали твоего богатства, а не тебя, для Агнесы.

‘Ты порадуешься, узнавъ, что я имю здсь довольно значительную практику. Моя репутація опередила меня здсь. На мое сочиненіи ‘О Подагр’ было обращено благопріятное вниманіе здсь, и въ Филадельфіи, и въ Бостон учоными журналами этихъ большихъ городовъ. Люди гораздо великодушне и сострадательне къ несчастью здсь, нежели на нашемъ холодномъ острову. Я могу назвать нсколькихъ джентльмэновъ въ Нью-Йорк, которые претерпли крушеніе, также какъ и я, а теперь богаты и счастливы. Мн посчастливилось вылечить полковника Фогля, и полковникъ, лицо значительное здсь, не показалъ себя неблагодарнымъ. Т, которые воображаютъ, что нью-йоркскіе обитатели не умютъ цнить и понимать обращеніе джентльмэна, нсколько ошибаются, и человкъ, жившій, какъ я, въ лучшемъ лондонскомъ обществ, не совсмъ напрасно жилъ въ этомъ обществ — я льщу себя этою мыслью. Полковникъ издатель и редакторъ одной изъ самыхъ распространенныхъ газетъ въ этомъ город. Ты знаешь, что здсь часто одинъ и тотъ же человкъ носитъ мечъ и тогу.

‘Я сейчасъ прочолъ въ газет полковника въ ‘New York Emerald’ о твоей баталіи съ твоимъ кузеномъ на бал посланника! О! ты забіяка! Но молодой Туисденъ очень грубъ, очень пошлъ и я не сомнваюсь, что онъ заслужитъ наказаніе. Кстати, корреспондентъ Emerald’а длаетъ смшныя ошибки въ своёмъ письм насчотъ тебя. Здсь гласность распространена до такой степени, что доходитъ почти до вольности. Жена полковника проводитъ зиму въ Париж, я желалъ бы, чтобы ты сдлалъ ей визитъ. Мужъ ея былъ очень добръ во мн. Мн сказали, что мистриссъ Фогль живётъ въ самомъ избранномъ французскомъ обществ, и дружба этого семейства можетъ бытъ полезна теб и твоему любящему отцу.

Д. Ф.

‘Адресуй письма попрежнему, пока не получишь отъ меня извстія: доктору Брандону, въ Нью-Йоркъ. Желалъ бы я знать, спрашивалъ ли тебя лордъ Эстриджь о своёмъ старомъ университетскомъ друг? Говорили, что онъ и одинъ студентъ, прозванный Бруммелемъ Фирминомъ, въ университет одвались лучше всхъ. Эстриджъ достигъ знатнаго знанія и почота! Какую различную, какую несчастную карьеру имлъ его другъ! изгнанникъ, живётъ въ маленькой комнатк въ гостинниц, обдаетъ за однимъ столомъ съ разными грубыми людьми! Очень благодаренъ за твою присылку, какъ ни мала была она. Это показываетъ, что у моего Филиппа доброе сердце. Ахъ! зачмъ ты думаешь жениться, когда ты такъ бденъ? Кстати, твоё пріятное увдомленіе о твоихъ обстоятельствахъ заставило меня дать на тебя вексель по 100 долларовъ. Вексель отправляется въ Европу съ пакетботомъ, который везётъ это письмо и былъ выплачёнъ мн моими друзьями Пластеромъ и Шинманомъ, почтенными банкирами этого города. Оставь свою карточку мистриссъ Фогль. Ея мужъ можетъ быть полезенъ теб и любящему тебя

‘отцу’.

Мы беремъ ‘New York Emerald’ въ кофейной Байя и я читаю въ этой газет весьма забавный разсказъ о нашемъ пріятел Филипп въ замысловатой корреспонденціи подъ заглавіемъ ‘Letters from an Attachs печатающейся въ этой газет. Я даже списалъ этотъ параграфъ, чтобы показать моей жен, а пожетъ быть и отослать нашему другу.

‘Увряю васъ, новая страна не обезславила старую на бал великобританскаго посланника въ день рожденія королевы Викторіи. Жена полковника Гоггинса, изъ Альбани, и невста Д. Диббеса, изъ нашего города, отличались богатымъ и изящнымъ нарядомъ, и утончонной красотой. Королевскіе принцы не танцовали ни съ кмъ другамъ, а при вид вниманія одного изъ принцевъ къ прелестной миссъ Дяббсь, я замтилъ, что ея королевское величество сдлалась мрачна какъ туча. Ужинъ былъ прекрасный, шампанское такъ себ. Кстати, молодой человкъ сотрудникъ Пэлль-Мэлльской газеты выпилъ слишкомъ много шампанскаго, по обыкновенію, какъ мн сказали. Р. Туисденъ, изъ Лондона, былъ грубъ съ молодымъ Ф. или наступилъ ему за ногу или… я не знаю что, молодой Ф, пошолъ на нимъ въ лсъ, прибилъ его и швырнулъ въ бассейнъ посреди фонариковъ. Этотъ молодой Ф. сумасбродъ и забіяка, онъ уже промоталъ своё состояніе и разорилъ своего бднаго отца, который былъ принуждёнъ переплыть море. Старикъ Луи-Филиппъ ухалъ рано. Онъ долго разговаривалъ съ вашимъ министромъ о его путешествіяхъ во нашей стран. Я стоялъ возл, но, разумется, я не позволю себ сказать, что было говорево между наши’.

Вотъ какимъ образомъ пишется исторія. И о многихъ другихъ, кром Филиппа, въ англійскихъ и въ американскихъ газетахъ разсказывались басни.

XXVI.

ВОЕННЫЯ ХИТРОСТИ.

Кто первый распустилъ слухъ, что Филиппъ былъ мотъ и разорилъ своего отца? Мн кажется, я зналъ одного человка, который радъ былъ прикрыться чмъ-нибудь и принести въ жертву даже собственнаго сына для своихъ выгодъ. Мн кажется, я зналъ человка, который уже сдлалъ это и, конечно, могъ сдлать это опять, но жена моя пришла въ негодованіе, когда я намекнулъ на это, прижала своихъ дтей въ сердцу, по своей материнской привычк, спросила меня: можетъ ли какая-нибудь власть заставить меня оклеветать ихъ и сдлала мн строгій выговоръ за то что я осмлился быть такимъ злымъ, безумнымъ.

— Милая моя, гнвъ не отвтъ. Ты называешь меня бездушнымъ циникомъ за то, что я говорю, что люди фальшивы и злы. Разв ты никогда не слыхала до того доходятъ нкоторые банкроты? Разв ты не читала, что нкоторые путешественники, для усмиренія волковъ, гоняющихся за ними въ зимнихъ лсахъ, выбрасываютъ изъ саней всю свою провизію? а когда провизіи не хватитъ, разв ты не знаешь, что она готовы выбросить можетъ быть сестру, можетъ быть мать, можетъ быть малютку, милаго, нжнаго, невиннаго младенца? Разв ты не видишь какъ онъ падаетъ между воющей стаей, какъ волки терзаютъ его, грызутъ на снгу!і О ужасъ! ужасъ!

Жена моя привлекаетъ къ своему сердцу всхъ своихъ малютокъ, когда я длаю эти злыя замчанія. Она обнимаетъ ихъ и говорить, что мн стыдно, что я чудовище и тому подобные. Стань на колна, женщина, и признаёся, что гршенъ человческій родъ. Какъ давно существовалъ нашъ родъ прежде чмъ начались убійство и насиліе? какъ старъ былъ свтъ, когда братъ убилъ брата?

Мы съ женой согласились на сдлку. Я могъ имть своё мнніе, но нужно ли было сообщать его бдному Филиппу? Конечно, нтъ. Поэтому я не посылалъ ему выписку изъ ‘New York Emerald’, хотя, разумется, это сдлалъ какой-нибудь другой добродушный пріятель, я не думаю, чтобы мой великодушный другъ обратилъ на это большое вниманіе. А предполагать, чтобы родной отецъ, для прикрытія своей собственной репутаціи, оболгалъ родного сына — такое лукавство было вовсе непонятно для Филиппа, который всю жизнь былъ не сметливъ на плутовство, не примчалъ сколько низости и лицемрія въ свт. Но какъ только онъ понималъ въ чомъ дло, когда разгадывалъ Тартюффа, тогда другъ мой приходилъ въ нелпое негодованіе и становился столько же недоврчивъ, сколько прежде былъ неподозрителенъ. Ахъ, Филиппъ! Тартюффъ иметъ множество добрыхъ качествъ. Это вы циникъ. Я вижу прекрасныя качества въ тхъ негодяяхъ, которыхъ вы презираете. Я вижу, я пожимаю плечами, я улыбаюсь, а вы называете меня циникомъ!

Филиппъ долго не могъ понять почему мать Шарлотты старалась заставить дочь отказаться отъ него.

— Я разъ сто оскорблялъ старуху, говаривалъ онъ: — моя трубка ей непріятна, моё старое платье противно для нея, даже мой англійскій языкъ, на которомъ я говорю, она часто понимаетъ не боле греческаго, и она столько же понимаетъ мои фразы, сколько я то индустанское нарчіе, на которомъ она говоритъ съ своимъ мужемъ за обдомъ.

— Мои милый другъ, если бы у васъ было десять тысячь годового дохода, она постаралась бы понять ваши фразы, отвчалъ я.

Я оправдываю Бэйниса въ томъ, что мучилась. Я считаю преступницей мистриссъ Бэйнисъ — преступницей глупой. Мужъ, какъ многіе другіе мущины чрезвычайно храбрые въ дйствительной жизни, былъ дома робокъ и нершителенъ. Изъ двухъ головъ, лежащихъ рядомъ, на одномъ изголовьи тридцать лтъ сряду, одна должна имть боле сильную власть, боле настойчивую ршимость. Бэйнисъ вдали отъ жены былъ проницателенъ мужественъ, веселъ иногда, съ нею же онъ какъ-будто цпенлъ подъ властью этого высшаго существа.

— Ахъ! когда мы вмст были подпоручиками въ лагер въ 1803, какой весельчакъ былъ этотъ Бэйнисъ! говаривалъ товарищъ его, полковникъ Бёнчъ: — это было прежде чмъ онъ увидалъ жолтое лицо своей жены, какого невольника сдлала она изъ него!

Посл роковаго разговора, происходившаго на другой день бала Филиппъ не пришолъ обдать къ баронесс, по своему обыкновенію. Мистриссъ Бэйнисъ не разсказывала семейныхъ исторій, а полковникъ Бёнчъ, который не очень любилъ Филиппа не разспрашивалъ о нёмъ. Прошло три дня, а Филиппъ всё не приходилъ. Наконецъ полковникъ сказалъ генералу, кинувъ лукавый взглядъ на Шарлотту:

— Бэйнисъ, гд нашъ молодой пріятель съ усами, мы не видали его уже три дня.

И онъ опять бросилъ лукавый взглядъ на Шарлотту. Яркій румянецъ вспыхнулъ на блдномъ лиц Шарлотты, она взглянула на своихъ родителей, потомъ на ихъ стараго друга.

— Мистеръ Фирминъ не приходитъ, потому, что папа и мама запретили ему, сказала Шарлотта.— Онъ бываетъ только тамъ, гд его хорошо принимаютъ.

И сказавъ эти смлыя слова, двушка тряхнула головою и спрашивала себя во время наступившаго молчанія, могло ли всё общество слышать, какъ билось ея сердце?

Баронесса съ своего главнаго мста, гд она разрзывала кушанья, увидала румянецъ негодованія на лиц Шарлотты, замшательство отца и гнвъ мистриссъ Бэйнисъ и догадалась, что было сказано что-нибудь ужасное.

— Un petit canard dlicieux, gotez en, mesdames! кричала она.

Честный полковникъ Бёнчъ увидалъ какъ глаза двушки сверкнули гнвомъ, какъ она дрожала всми членами. Предложенная утка не сдлала диверсіи и полковникъ также постарался вставить пошленькое утшеніе.

— Небольшое несогласіе, моя милая, сказалъ онъ вполголоса:— это случается въ самыхъ согласныхъ семействахъ. Canard sauvage trs bon madame avec…

Но онъ не могъ договорить, его прервала Шарлотта, своимъ звонкимъ, дрожащимъ голоскомъ:

— Что длали бы вы, полковникъ Бёнчъ, то есть, если бы вы были молодымъ человкомъ, если бы другой молодой человкъ оскорбилъ васъ?

Она сказала это такимъ внятнымъ и чистымъ голосомъ, что Франсоаза, горничная, что Огюстъ, лакей, что вс гости услыхали и вс ножи и вилки остановились.

— Я самъ прибилъ бы его, моя милая, если бы могъ, сказалъ Бёнчъ, а самъ схватилъ двушку за рукавъ и хотлъ заставить её замолчать.

— Это сдлалъ Филиппъ, закричала Шарлотта громко: — Мама выгнала его изъ нашего дома — да, изъ нашего дома за то, что онъ поступилъ какъ честный человкъ!

— Ступайте сейчасъ въ вашу комнату, миссъ! вскричала мама.

Красный мундиръ старика Бэйниса былъ красенъ не боле его морщинистаго лица и бьющихся висковъ. Онъ покраснлъ даже подъ парикомъ, если бы могли заглянуть туда.

— Что это? ваша матушка высылаетъ васъ изъ-за моего стола? Я пойду съ вами, милая Шарлотта! сказала баронесса съ большимъ достоинствомъ. — Подавай пирожное, Огюстъ! Извините меня, милостивыя государыни! Я пойду съ милой миссъ, которая кажется нездорова.

Она встала и пошла за бдной, раскраснвшейся, плакавшей Шарлоттой, и наврно опять обняла сё, расцаловала, обласкала.

— Courage, ma fille, courage, mon enfant! Tenez! Вотъ вамъ для утшенія!

И баронесса вынула изъ кармана письмецо и подала его двушк, которая поцаловала надпись и въ избытк любви, радости, горя, бросилась на шею доброй женщин, утшавшей её въ несчастьи. Чей почеркъ цалуетъ Шарлотта? Можете ли вы угадать? Честное слово, баронесса, я никогда не посовтовалъ бы матерямъ брать дочерей въ вашъ домъ. Но я васъ такъ люблю, что никому не сказалъ бы про васъ, но вдь вы знаете, что домъ вашъ запертъ уже давнымъ давно. О! годы скоротечны, могилы заросли травой, много-много радостей и горестей возникали и проходили посл того для Шарлотты и Филиппа, но отъ этой горести еще болитъ ихъ сердце иногда и печально забьётся сердце Шарлотты, когда она глядитъ на пожелтвшее письмецо въ своей шкатулк и говоритъ своимъ дтямъ: — Папа написалъ мн его прежде чмъ мы были обвнчаны. Въ этомъ письмец едва-ли боле десятка словъ, и одно изъ нихъ ‘вчно’.

Обдъ, разумется, продолжался не долго, по милости этихъ несчастныхъ обстоятельствъ, а мущины остались одни угрюмо допивать своё вино и грогъ, мистриссъ Бэйнисъ ушла въ свою комнату, приколотила сыновей, таскавшихъ остатки кушанья съ блюдъ, сносимыхъ со стола въ комнатку у лстницы, и начала смотрть изъ окна. Не досадно ли, что именно въ этотъ день молодой Гели подъхалъ къ дому на своей щегольской лошади съ цвткомъ въ петлиц, въ лакированныхъ сапогахъ, и посл различныхъ эволюцій и прыжковъ въ саду, послалъ поцалуи рукою въ жолтой лайковой перчатк генеральш Бэйнисъ, стоявшей у окна, изъявилъ надежду, что мистриссъ Бэйнисъ здорова и спросилъ, можетъ ли онъ войти на чашку чая? Шарлотта лежала на постели баронессы въ комнат нижяго этажа, и услыхала нжный голосъ мистера Гели, спрашивавшаго о ея здоровьи и топотъ копытъ его лошади на песк, она могла даже видть его маленькую фигуру, когда лошадь его прыгала на двор, хотя, разумется, онъ не могъ видть её лежащею на постели съ письмомъ въ рук. Мистриссъ Бэйнисъ должна была высунуть голову изъ окна и закричать:

— Дочь моя лежитъ, у ней головная боль.

А потомъ она должна была видть, къ величайшей своей досад, какъ Гели отъхалъ, простившись съ ней рукою. Дамы, въ гостиной, видли всё это и мистриссъ Бёнчъ обрадовалась, что модный щоголь, которымъ вчно хвасталась Элиза, принужденъ быль ухать ни съ чмъ.

Между тмъ мущины сидли въ столовой, по британскому обыкновенію, къ которому весьма бываютъ пристрастны подобные ветераны. Другіе мущины ушли, нсколько испугавшись бури, при которой Шарлотта ушла изъ столовой, и оставили старыхъ воиновъ наслаждаться, по ихъ послобденной привычк, рюмочкой ‘его-нибудь горячительнаго’, какъ говорится. Вино баронессы было самое жалкое, но чего лучшаго могли они ожидать за эти деньги?

Бэйнису не очень хотлось остаться глазъ на глазъ съ Бёнчемъ, и я не сомнваюсь, что онъ покраснль, оставшись наедин съ своимъ старымъ другомъ. Но что было длать? Генералъ не смлъ уйти наверхъ въ свои собственные апартаменты, гд, вроятно, бдная Шарлотта плакала, а мать ея сердилась. Въ гостиной наврно мистриссъ Бёнчъ накинулась бы да него. Съ тхъ поръ, какъ Бэйнисы вступили въ высшій свтъ, саркастическія замчанія мистриссъ Бёнчъ о лордахъ, лэди, посланникахъ, секретаряхъ посольствъ и знатныхъ людяхъ вообще, сыпались безпрестанно. Итакъ Бэйнисъ остался съ своимъ другомъ, вечеромъ, въ большой молчаливости, уткнувъ свой старый носъ въ стаканъ грога.

Низенькій, краснолицый, полковникъ Бёнчъ сидлъ напротивъ своего стараго товарища и смотрлъ на него не безъ насмшки. У Бёнча была жена. У Бёнча были чувства — не-уже-ли вы думаете, что эти чувства не были возбуждены его женою въ секретномъ разговор? Не-уже-ли вы думаете, что когда дв пожилыя женщины жили вмст почти въ одной сфер общества и вдругъ одна возвысилась, попала въ высшій кругъ, говоритъ о своихъ новыхъ друзьяхъ, графиняхъ, герцогиняхъ, посланницахъ — не-уже-ли вы думаете, я говорю, что женщина, которая не имла того успха въ жизни, будетъ радоваться успху другой? Званіе вашего собственнаго сердца, милостивая государыня, должно сказать вамъ истину. Я не желаю, чтобы вы сознались какъ вы сердитесь на то, что ваша сестра гостила въ замк герцогини Фицбаттльаксъ, но вы сердитесь, вы это знаете сами. Вы длали насмшливый замчанія объ этомъ вашему мужу, и я не сомнваюсь, что подобныя же замчанія сдлала мистриссъ Бёнчъ своему мужу о своей бдной пріятельниц генеральш Бэйнисъ.

Мы оставили генерала уткнувшимъ носъ въ стаканъ грога. Онъ не могъ же вчно держалъ его тамъ. Онъ поднялъ голову и вздохнулъ.

— Что такое случились съ бдной Шарлоттой, Бэйнисъ? спросилъ полковникъ.

— Семейныя дла — несогласія, отвчалъ генералъ.

— Надюсь, что ничего не вышло дурного съ нею и съ молодымъ Фирминомъ?

Генералу не поправился пристальный взглядъ этихъ глазъ, устремлённыхъ на него изъ-подъ косматыхъ бровей.

— Ну да, Бёнчъ, вышло кое-что дурное и ужасно огорчило меня и мистриссъ Бэйнисъ. Молодой человкъ поступилъ какъ забіяка, подрался на бал посланника, всхъ васъ сдлалъ смшными. Онъ не джентльмэнъ. Не будемъ говорить объ этомъ, Беичъ.

— Сообразите, какъ онъ былъ раздражонъ! вскричалъ полковникъ, не обращая вниманія на просьбу своего друга. — Я слышалъ отъ него объ этой исторіи, сегодня, у Галиньяни. Человкъ ругаетъ Фирмина, хвастается, что онъ сбилъ его съ ногъ, и Фирминъ повалилъ его за это. Eй-богу! я думаю, что Фирминъ былъ правъ. Если бы кто-нибудь поступилъ такъ съ вами или со мной, что сдлали бы мы, даже въ наши лта?

— Мы люди военные. Я сказалъ, что не желаю говорить объ этомъ, Бёнчъ, сказалъ генералъ нсколько надменно.

— Вы хотите сказать, что Тому Бёнчу нечего вмшиваться не въ своё дло?

— Именно, отвчалъ генералъ коротко.

— Будемъ же говорить о герцогахъ и герцогиняхъ, бывшихъ на бал. Это теперь боле по вашей части, сказалъ полковникъ съ насмшкой.

— Что вы подразумваете подъ герцогами и герцогинями? Что вы о нихъ знаете и какое мн до нихъ дло? спросилъ генералъ.

— О! и это также запрещается? Ну, вамъ не угодишь, заворчалъ полковникъ.

— Слушайте же, Бёнчъ, вдругъ сказалъ генералъ: — я долженъ высказаться, если вы не хотите оставить меня въ поко. Я несчастливъ — вы можете это видть довольно хорошо. Три ночи сряду я не имлъ покоя. Изъ этой помолвки моей дочери съ мистеромъ Фирминомъ не можетъ выйти ничего хорошаго. Вы видите каковъ онъ — забіяка, придирчивый, драчунъ: можетъ ли моя дочь быть счастлива съ такимъ человкомъ?

— Я молчу, Бэйнисъ. Вы не велли мн вмшиваться, заворчалъ полковникъ.

— О! если вы принимаете это такимъ образомъ, Бёнчъ, разумется мн не къ чему продолжать! вскричалъ генералъ Бэйнисъ.— Если старый другъ не хочетъ подать совтъ своему старому другу, или поддержать его, или сказать доброе слово, когда онъ несчастливъ — мн нечего и говорить. Я зналъ васъ сорокъ лтъ и ошибался въ васъ — вотъ и всё.

— Вамъ не угодишь. Вы говорите ‘молчите!’ — я замолчалъ, а вы говорите: ‘зачмъ вы молчите?’ — Зачмъ я молчу? затмъ, что вамъ не понравятся мои слова, Чарльзъ Бэйнисъ, къ чему же вамъ говорить?

— Чортъ побери! вскричалъ Бэйнисъ, стукнувъ стаканомъ во столу:— ну что вы скажете?

— Я скажу, если вы уже непремнно этого хотите, вскричалъ полковникъ, сжавъ кулаки въ своихъ карманахъ:— я скажу, что вамъ нуженъ былъ предлогъ, чтобы разстроить этотъ бракъ. Я не говорю — замтьте, чтобы это была хорошая партія, Бэйнисъ, но вы дали слово — ваша честь обязываетъ васъ держать его въ отношеніи молодого человка, которому вы обязаны…

— Чмъ я ему обязанъ? Кто разсказалъ вамъ о моихъ ceкретныхъ длахъ? вскричалъ генералъ, покраснвъ.— Это Филиппъ Фирминъ хвалился?

— Вы сами, Бэйнисъ. Когда вы пріхали сюда, вы говорили мн безпрестанно о томъ, что сдлалъ этотъ молодой человкъ, и вы думали тогда, что онъ поступилъ какъ джентльмэнъ. Если вы хотите теперь нарушить данное слово…

— Нарушить слово! Великій Боже! знаете ли вы что говорите, Бёнчъ?

— Да, а вы что длаете, Бэйнисъ?

— Что я длаю?

— Самый постыдный поступокъ, если вы хотите знать. Не говорите мн. Не-уже-ли вы думаете, что Фанни — не-уже-ли вы думаете, что вс не видятъ что длаете вы. Вы думаете, что ваша дочь можетъ составить лучшую партію и вы съ Элизой хотите отказать молодому человку, которому была общана ея рука и который могъ бы разорить васъ, если бы захотлъ. Я говорю, что это низкій поступокъ!

— Полковникъ Бёнчъ, какъ вы смете говорить мн такое слово? закричалъ генералъ, вскочивъ.

— Еще бы не смлъ! Я говорю, что это дрянной поступокъ! закричалъ полковникъ, вставая также.

— Тише! или вы хотите растревожить дамъ! Разумется, вы знаете, что значатъ эти выраженія, полковникъ Бёнчъ? спросилъ генералъ понижая голосъ и опять опускаясь на свой стулъ.

— Я знаю что значатъ мои слова и не отступаюсь отъ нихъ, Бэйнисъ, заворчалъ Бёнчъ:— а вы не можете сказать этого о вашихъ.

— Я не позволю, чтобы человкъ, сказавшій мн это, не поплатился мн за это, сказалъ генералъ еще тише.

— Видали вы когда, чтобы я отступалъ, Бэйнисъ, отъ чего-нибудь въ этомъ род? заворчалъ полковникъ съ лицомъ краснымъ какъ ракъ, и съ выкатившимися глазами.

— Очень хорошо, сэръ, завтра, такъ рано какъ, вамъ только угодно. Я буду у Галиньяни отъ одиннадцати до часа. Я приглашу кого-нибудь съ собою.

— Что такое, душа моя? партію въ вистъ? Нтъ, благодарю. Я думаю, что не буду сегодня играть въ карты.

Это мистриссъ Бэйнисъ вошла въ комнату во время ссоры двухъ джентльмэновъ, и кровожадные лицемры тотчасъ разгладили брови и улыбались съ чрезвычайной вжливостью.

— Играть въ вистъ! нтъ! Я думаю о томъ не послать ли намъ встртить его. Онъ никогда не былъ въ Париж.

— Никогда не былъ въ Париж! сказалъ генералъ съ недоумніемъ.

— Онъ будетъ здсь сегодня вечеромъ. Баронесса приготовила для него комнату.

— Прекрасно! прекрасно! вскричалъ генералъ съ радостью.

А мистриссъ Бэйнисъ, вовсё не подозрвая о ссор между старыми друзьями, сообщила полковнику Бёнчу, что маіора Макгинтера ждутъ въ этотъ вечеръ. Тутъ-то полковникъ догадался о причин весёлости Бэйниса. У генерала нашолся секундантъ — именно что было ему нужно.

Мы видли, какъ мистриссъ Бэйнисъ, посовтовавшись съ генераломъ, тайно пригласила маіора, она хотла, что бы дядя Шарлотты увезъ её въ Туръ и образумилъ её, тогда безумная страсть Шарлотты къ Филиппу прошла бы. А если бы онъ осмлился послдовать за нею туда, то ея тётка и дядя, два дракона добродтельной осторожности, будутъ стеречь и оберегать её. Тамъ если мистриссъ Гели не перемнитъ своихъ мыслей, она и сынъ ея легко могли занять постъ въ Тур, гд, въ отсутствіе Филиппа, молодой Уальсингэмъ могъ свободно говоритъ о своей страсти. Самое лучшее въ этомъ план была разлука влюблённыхъ. Шарлотта опомнится — мистриссъ Бэйнисъ была уврена въ этомъ. Двушка не позволяла себ никакихъ вспышекъ до этого внезапнаго мятежа за обдомъ, а мать, всю жизнь распоряжавшаяся дочерью, думала, что она она еще въ ея власти. Она не знала, что Шарлотта уже перешла за границы ея власти и возмутилась посл поведенія ея съ Филиппомъ.

Бёнчъ по взглядамъ и словамъ Бэйниса понялъ, что думалъ его противникъ, понялъ, что секундантъ генерала найденъ. Своего секунданта онъ уже имлъ въ виду — стараго армейскаго хирурга, который будетъ не только секундантомъ, но и врачомъ, если понадобится. Полковникъ хотлъ тотчасъ же идти на докторомъ Мартеномъ и проклиналъ Бэйниса и своё и его сумасбродство затявшее подобную ссору. Но онъ зналъ какимъ кровожаднымъ становился Бэйнисъ, молчаливый, находившійся подъ башмакомъ жены, когда онъ былъ раздражонъ, а что касалось самого его, то Джорджъ Томъ Бёнчъ неспособенъ былъ уступить ему!

Какая это высокая фигура бродитъ около дома баронессы, когда полковникъ Бёнчъ пошолъ отыскивать своего друга, за которой подстерегаетъ полиція, какъ за подозрительнымъ лицомъ, которая смотритъ на окна баронессы? О! это простачокъ Филиппъ! онъ смотритъ на первый этажъ, а его возлюбленная внизу, въ комнат баронессы, тамъ, гд горятъ лампа и бросаетъ слабый свтъ на жалузи. Если бы Филиппъ зналъ, что Шарлотта тутъ, онъ захотлъ бы превратиться въ плющъ и обвиться о ршотку оконъ. Но видите, онъ думалъ, что она въ первомъ этаж, и его страстные взгляды направлялись не на т окна. Когда полковникъ Бёнчъ вышелъ быстрымъ маршемъ, Филиппъ вздрогнулъ, какъ-будто застигнутый на мст преступленія, и спрятался за дерево.

Полковникъ отправился съ своими убійственными намреніями. Филиппъ, всё продолжалъ смотрть на окно своей возлюбленной (не то окно). Онъ простоялъ тутъ еще нсколько минутъ, какъ вдругъ подъхалъ фіакръ съ чемоданами, въ которыхъ сидли мущина и дама.

Видите, мистриссъ Мак-Гинтеръ подумала, что и она также можетъ вмст съ мужемъ взглянуть на Парижъ. Такъ какъ за Мака платили, то мистриссъ Макъ могла позволить себ маленькую издержку. А если они должны были увезти съ собой Шарлотту — Шарлотту огорчонную и взволнованную — пожилая женщина тётка, будетъ для нея лучшей спутницей, чмъ маіоръ, какъ ни былъ бы онъ кротокъ. Итакъ супруги Мак-Гиртеры пріхали изъ Тура — это было продолжительное путешествіе до изобртенія желзныхъ дорогъ — и явились вечеромъ къ баронесс.

Мальчики Бэйнисы бросились въ садъ при стук колесъ.

— Мама! мама! это дядя Макъ! кричали невинные малютки.

‘Дядя Макъ! зачмъ онъ пріхалъ? О! врно меня отошлютъ съ нимъ! думала бдная Шарлотта.

И она расцаловала извстный медальонъ, еще пламенне прежняго.

— Это дядя Макъ и тётя Макъ также! закричалъ Мойра.

— Что? вскрикнула мама вовсе не обрадованнымъ голосомъ, а потомъ, обернувшись къ столовой, гд еще сидлъ мужъ, она закричала:— Генералъ! Мак-Гинтеръ и Эмили пріхали!

Мистриссъ Бэйнисъ весьма угрюмо расцаловала сестру.

— Милая Элиза! я думала, что это такой прекрасный случай пріхать, что я могу быть полезна! извинялась Эмили.

— Благодарю. Какъ ваше здоровье, Мак-Гинтеръ? сказала угрюмая генеральша.

— Радъ видть васъ, Бэйнисъ, мой милый!

— Какъ вы поживаете, Эмили? Я не зналъ, что Эмиля тоже будетъ, Макъ. Надюсь, для нея найдётся мсто, сказалъ со вздохомъ генералъ.

Маіора поразило грустное выраженіе лица и блдность его свояка.

— Что съ вами, Бэйнисъ! вы желты какъ гинея. Здоровъ ли Томъ Бёнчъ?

— Пойдемте въ эту комнату. Выпейте грогу, Макъ. Огюстъ! О de vie!

— Comment! encore du grog, gnral? сказалъ Огюстъ и, пожавъ плечами, отправился за требуемымъ напиткомъ.

Сестры пошли обниматься, зятья удалились въ столовую, гд генералъ Бэйнисъ сидлъ мрачный и одинокій цлые полчаса, раздумывая о ссор съ своимъ старымъ товарищемъ, Бёнчемъ. Онъ былъ съ нимъ друженъ боле сорока лтъ. Они вмст были въ сраженіяхъ, оба уважали другъ друга, каждый зналъ, что другой упрямъ какъ осёлъ, и въ ссор скоре умрётъ, чмъ уступитъ. Они имли ссору, изъ которой былъ только одинъ выходъ. Были сказаны слова, которыхъ ни одинъ человкъ на свт не могъ перенести даже отъ самаго короткаго и стараго друга — не удивительно, что Бэйнисъ такъ угрюмъ. семейство у него большое, средства не велики. Завтра онъ встанетъ подъ выстрлъ своего стараго друга. Не удивительно, говорю я, что у генерала такой торжественный видъ.

— Какъ теперь у васъ, Бэйнисъ? спросилъ маіоръ, посл продолжительнаго молчанія.— Что бдная Шарлотта?

— Чертовски дурно ведетъ себя, сказалъ генералъ, кусая губы.

— Нехорошо! нехорошо! бдняжечка! вскричалъ маіоръ.

— Непослушный бсёнокъ! сказалъ блдный генералъ, скрежеща зубами.— Мы посмотримъ кто кого послушаетъ!

— Какъ! у васъ была ссора?

— Сегодня за столомъ. Она пошла наперекоръ матери своей и мн! и выбжала изъ комнаты какъ трагическая королева. Её надо усмирить, Мэкъ, или мое имя не Бэйнисъ.

Мэк-Гиртеръ давно зналъ своего родственника, зналъ, что тмъ этого смирнаго, покорнаго человка, если онъ разсердится, трудно было утишить.

— Непріятно! Надюсь, что всё обойдется, ршился сказать маіорь это пошлое утшеніе, но видя, что оно не произвело никакого дйствія, вздумалъ прибгнуть въ ихъ общему другу и спросилъ весело:— что подлываетъ Томъ Бёнчъ?

При этомъ вопрос Бэйнисъ тамъ страшно захохоталъ, что Мак-Гинтеръ съ удивленіемъ устремилъ на него глаза.

— Полковникъ Бёнчъ совершенно здоровъ, сказалъ генералъ:— по-крайней-мр онъ былъ здоровъ полчаса тому назадъ. Онъ сидлъ здсь, и онъ указалъ на ложку, лежавшую въ пустой чашк.

— Что случилось, Бэйнисъ? спросилъ маіорь. — Разв что-нибудь случилось между вами и Томомъ?

— Полчаса тому назадъ, полковникъ Бёнчъ сказалъ мн слова, которыя я не перенесу ни отъ одного человка на свт, и вы пріхали какъ разъ вовремя, Мэк-Гиртеръ, чтобы быть моимъ секундантомъ. Тише! вотъ грогъ,

— Voici messiers!

И Огюстъ принесъ наконецъ грогъ, Пока генералъ говорилъ, испуганный Мак-Гиртеръ прихлёбывалъ intentusque ora tenebat.

Глава XXVII.

ШПАГИ ОПУСКАЮТСЯ.

Генералъ Бэйнисъ началъ разсказъ, уже извстный вамъ и мн, подробно, онъ разсказалъ по-своему. Онъ долженъ былъ сильно бранить Филиппа, чтобы извинить свой измнническій поступокъ. Онъ долженъ былъ показать, что онъ никогда не давалъ общанія, а если и жалъ, то гнусное поведеніе Филиппа должно было снять съ него это общаніе. Я не удивляюсь, что генералъ быль разсержонъ. Такое преступленіе, какое онъ собирался совершить, нельзя было длать весело человку, который обыкновенно былъ кротокъ, великодушенъ и честенъ. Я не говорю, чтобы люди не могли обманывать, не могли лгать, не могли мучить, не могли поступать мошеннически, не лишаясь, своего спокойствія, но эти люди фальшивы, лукавы и жестоки. Они привыкли нарушать данныя общанія, обманывать своихъ сосдей и тому подобное. Но вотъ обыкновенно справедливый человкъ нарушаетъ свое общаніе, повёртывается спиною къ своему благодтелю и оправдывается тмъ, что клевещетъ на человка, котораго онъ оскорбляетъ. Это случай довольно обыкновенный, мои возлюбленные братья и милыя сестры-гршницы, но вы любите называть ‘циникомъ’ проповдника, который говоритъ эту печальную истину, и можетъ статься, не хотите слышать объ этомъ боле одного раза въ недлю.

Итакъ, чтобы оправдать себя, нашъ бдный, добрый генералъ Бэйнисъ вздумалъ считать и выставлять Филиппа такимъ запальчивымъ, такимъ потеряннымъ человкомъ, что съ нимъ не слдовало держать даннаго слова, а полковника Бёнча такимъ грубымъ и дерзкимъ, что онъ Бэйнисъ, долженъ былъ вызвать его на дуэль. А о томъ, что для дочери его находится другой женихъ, богаче и приличне во всхъ отношеніяхъ, Бэйнисъ вовсе не упоминалъ, предпочитая говорить о безнадёжной бдности Филиппа, безславномъ поведеніи и грубомъ поступк.

Мэк-Гиртеръ, отъ нечего длать читалъ въ Тур письма мистриссъ Бэйнисъ къ сестр ея Эмили и помнилъ ихъ. Еще недавно письма Элизы были волны похвалъ Филиппу, любви его къ Шарлотт и о его благородномъ великодушіи къ генералу, небрежному опекуну надъ имніемъ его матери. Филиппъ былъ первый женихъ Шарлотты, въ первомъ пылу радости, мать ея покрыла много листовъ бумаги комплиментами, восклицаніями, и подчеркивая нкоторыя слова, чмъ дамы любятъ выражать свой сарказмъ или восторгъ. Онъ былъ удивительный молодой человкъ — немножко сумасброденъ, но великодушенъ, красивъ собою и благороденъ! Онъ простилъ отцу тысячи и тысячи фунтовъ, которые докторъ былъ ему долженъ — всё состояніе его матери, и самымъ благороднымъ образомъ поступилъ съ своими опекунами — это она должна сказать, хотя бдный, слабый Бэйнисъ быль однимъ изъ нихъ! Бэйнисъ былъ простодушенъ какъ дитя. Маіоръ съ женою соглашались, что поступокъ Филиппа былъ великодушенъ и добръ, и что не было особенной причины восхищаться тмъ, что племянница ихъ выходитъ за молодого человка безъ копейки за душой, и не мало забавлялись они перемною тона въ письмахъ Элизы, когда она начала вызжать въ большой свта и смотрть холодно на бднаго Фирмина, бывшаго героемъ нсколько мсяцевъ тому назадъ. Потомъ Эмили вспомнила какъ Элиза всегда любила знать, съ какою гордостью бывала она на вечерахъ у губернатора. Элиза была доброю женою для Бэйниса, доброю матерью дтямъ, и съ удивительнымъ искусствомъ сводила концы съ концами, но Эмили принуждена была сказать, что сестра на Элиза такъ и такъ и проч… А когда, наконецъ, пришло извстіе, что Филиппу отказываютъ, Эмили всплеснула руками и сказала своему мужу:

— Не говорила ли я этого, Мэкъ? Я знала, что если моя сестра будетъ имть возможность подхватитъ знатнаго мужа для Шарлотты, она выгонитъ докторскаго сына изъ своего дома.

Тётка была уврена, что бдная двушка должна ужасно страдать. До своего соединенія съ Мэкомъ Эмили сама испытала мученія разлуки. Бдной Шарлотт нужны утшеніе и дружеская бесда. Она сама подетъ за племянницей. И хотя маіоръ сказалъ: ‘моя милая, теб хочется създить въ Парижъ и купить новую шляпку’ мистриссъ Мэк-Гиртеръ, отвергла это обвиненіе и похала въ Парижъ собственно по чувству долга.

Итакъ, Бэйнисъ разсказалъ исторію своихъ обидъ Мэк-Гиртеру, который удивлялся, что человкъ, обыкновенно такой скупой на слова и хладнокровный въ обращеніи, былъ такъ разсержонъ и говорилъ такъ много. Если Бэйнисъ сдлалъ дурной поступокъ, то по-крайней-мр онъ былъ такъ честенъ, что чувствовалъ себя не въ дух посл этаго.

— Словомъ, поведеніе молодого человка было такъ оскорбительно и безславно, что я, какъ отецъ семейства, не могу согласиться, Мэкъ, чтобы моя дочь вышла за него. Изъ уваженія къ ея счастью, долгъ предписываетъ мн взять назадъ слово! вскричалъ генералъ кончивъ свой разсказъ.

— Онъ формально снялъ съ васъ всякую отвтственность съ этого дла по опекунству? спросилъ маіоръ.

— Боже мой, Мэкъ! вскричалъ генералъ, сильно покраснвъ:— вы знаете, что я также невиненъ въ этомъ дл, какъ и вы!

— Невиненъ — только вы не заботились, какъ слдуетъ, о томъ что было вамъ поручено…

— Я дурно думаю о немъ, сэръ. Я считаю его сумасброднымъ, заносчивымъ молодымъ человкомъ, перебилъ поспшно генералъ: — увренъ, что онъ сдлаетъ несчастной мою дочь, но я не считаю его такимъ негодяемъ, чтобы разорить бднаго старика съ большимъ семействомъ, человка, проливавшаго свою кровь за свою государыню. Я не думаю, чтобъ Фирминъ былъ такой негодяй, чтобы ограбитъ меня, и я долженъ сказать, Мэк-Гиртеръ, что я считаю не весьма благовиднымъ съ вашей стороны такой намёкъ!

— Если вы нарушаете данное ему слово, почему онъ долженъ деликатно обходиться съ вами? спросилъ прямой маіоръ.

— Потому что было бы гршно и стыдно, закричалъ генералъ: — чтобы старикъ съ семерыми дтьми и съ разстроеннымъ здоровьемъ, служившій въ Индіи и въ равныхъ другихъ мстахъ, былъ разорёнъ и доведёнъ до нищенства оттого, что мошенникъ докторъ обманомъ заставилъ меня подписать подложную бумагу. А кажется, вы готовы посовтовать это молодому Фирмину, Джэкъ Мэк-Гиртеръ, а я скажу вамъ, что я считаю это весьма недружелюбнымъ съ вашей стороны, я буду васъ просить не мшаться въ мои дла, и я знаю кто этому причиной — ей Богу! Это ваша лучшая половина, Мэк-Гиртеръ — эта хитрая, самовластная, пронырливая…

— Еще что? заревлъ маіорь. — Ха-ха-ха! Не-уже-ли вы думаете, я не знаю, Бэйнисъ, кто заставилъ васъ сдлать это, что я, безъ малйшей нершимости называю самымъ низкимъ и мошенническимъ поступкомъ — да! мошенническимъ ей богу! Яделикатничать не стану! Это Элиза подучила васъ. А если Тонъ Бёнчъ сказалъ вамъ, что вы нарушаете данное слово и поступаете низко, Томъ былъ правъ — и вы можете пріискать себ другого секунданта, генералъ Бэйнисъ, потому что я не хочу!

— Вы нарочно пріхали изъ Тура, Мэкъ, чтобы оскорблять меня? спросилъ генералъ.

— Я пріхалъ къ вамъ, какъ другъ, взять въ себ вашу бдную двушку, къ которй вы очень жестоки, Бэйнисъ. Такъ вотъ какую награду я получилъ! Благодарю. Я не хочу больше грога, я и то уже пилъ слишкомъ много.

Пока воины ссорились, до нихъ донеслись женскіе голоса:

— Mais, madame! упрашивала баронесса.

— Taisez vous, madame, laissez moi tranquille, s’il vous filait! воскликнулъ хорошо знакомый голосъ генеральшаи Байнисъ, который, признаюсь, никогда не былъ пріятенъ мн ни въ гнв, ни въ хорошемъ расположеніи духа.

— А ваша малютка заснула въ моей комнат, опять сказала хозяйка.

— Vous n’avez pas droit d’appeler mademoiselle Baynis petite! закричала генеральша.

Бэйнисъ, самъ ссорившійся въ эту минуту, задрожалъ, услыхавъ голосъ жены. На его разсержонномъ лиц появилось испуганное выраженіе. Онъ сталъ помышлять о средствахъ къ побгу.

Несчастный былъ этотъ день. Между тмъ, какъ мужья ссорились въ столовой за грогомъ, жены ихъ бранились за чаемъ въ гостиной. Я не знаю, гд были другіе жильцы, Филиппъ мн не говорилъ. Можетъ быть они ушли, чтобы дать сестрамъ свободу обниматься и говорить секреты. Эмили и Элиза пили чай и ссорились, также какъ и ихъ мужья.

Элиза сердилась зачмъ Эмили пріхала безъ приглашенія. Эмили, съ своей стороны, сердилась на Элизу за то, что та сердится.

— Право, Элиза, ты говоришь объ этомъ въ третій разъ съ тхъ-поръ, какъ мы пріхали, сказала оскорблённая мистриссъ Мэк-Гиртеръ.— Если бы ты пріхала въ Туръ со всмъ твоимъ семействомъ, и Мэкъ и я были бы рады вамъ, а твои дти, кажется, длаютъ довольно шума въ дом.

— Жить въ своей квартир не то, что въ гостинниц, Эмили. Здсь баронесса берётъ съ насъ въ три-дорога за всякую экстренную издержку, замтила мистриссъ Бэйнисъ.

— Я жалю, что я пріхала, Элиза. Не будемъ боле говорить онъ этомъ. Не могу же и ухать сегодня ночью.

— Какъ можно говорить такія непріятныя слова, Эмили! Хочешь еще чаю?

— Очень непріятно, Элиза, хать день и ночь — а я никогда не могу спать въ дилижанс — спшишь къ сестр, которую считаешь огорчонную, чтобы утшить её — и быть принятой такъ, какъ ты при… Ахъ, какъ я глупа!

Носовой платокъ осушаетъ слёзы. Нюхательный спиртъ возвращаетъ спокойствіе.

— Когда ты пріхала къ намъ въ Думдумъ съ двумя дтьми въ коклюш, мы съ Мэкомъ приняли тебя совсмъ не такъ…

Элиза почувствовала угрызенія: она вспомнила доброту ее.

— Я не имла намренія, сестра, огорчать тебя, сказала она.— Но я очень несчастна, Эмили: поведеніе моей дочери длаетъ несчастными насъ всхъ.

— Ты имешь самыя основательныя причины быть несчастною Элиза.

— О, да!

— Если какая-нибудь женщина на свт должна чувствовать угрызенія, то это ты, Элиза Бэйнисъ. Безсонныя ночи! Каковы были мои ночи въ дилижанс въ сравненіи съ теми ночами, которыя должна проводить ты?

— Разумется, какъ нжная мать, я чувствую, что бдная Шарлотта несчастна.

— Но кто же сдлалъ ее несчастною, моя милая? вскричала мистриссъ Мэк-Гиртеръ.— Неудивительно, что Шарлотта несчастна! Можетъ ли двушка быть помолвлена и интереснымъ, умнымъ, образованнымъ молодымъ человкомъ…

— Что! закричала мистриссъ Бэйнисъ.

— Вс твои письма со мною. Разв ты не писала мн этого безпрестанно? ты бредила имъ, такъ что я даже думала, что ты сама въ него влюблена!

— Какое неприличное замчаніе! Никакая женщина, даже сестра не должна говорить этого мн!

— Сходить мн за письмами? Тамъ безпрестанно: ‘милый Филиппъ только-что насъ оставилъ. Милый Филиппъ боле чмъ сынъ для меня. Онъ нашъ спаситель!’ Разв ты не писала этого мн? А потому, что ты нашла жениха богаче для Шарлотты, ты выгнала изъ дома твоего спасителя!

— Эмили Мэк-Гиртеръ, я должна сидть здсь и слушать обвиненія въ преступленіяхъ отъ моей сестры, неприглашонной? замть неприглашонной! Можетъ ли жена маіора обращаться такимъ образомъ съ женою генерала? Хотя ты старше меня лтами я выше тебя чиномъ. И ты пріхала неприглашонная изъ Тура затмъ, чтобы оскорблять меня въ собственномъ моёмъ дом?

— Въ собственномъ твоёмъ? хорошъ домъ! онъ столько же принадлежитъ другимъ какъ и теб.

— Каковъ бы онъ ни былъ, а я не приглашала тебя въ него!

— О, да! ты желаешь, чтобы я ухала ночью. Мэкъ!

— Эмили… закричала генеральша.

— Мэкъ… крикнула маіорша, отворивъ настежь дверь гостиной:— сестра хочетъ, чтобы я ухала — слышишь?

— Au mou de Dieu! madame, peusez cette pauvre petite qui souffie ct! закричала хозяйка.

— N’appelez pas mademoiselle Bayuis petite, s’il vous plait! загремла контральто мистриссъ Бэйнисъ.

— Maiopъ Мак-Гиртеръ! закричала Эмили, растворивъ настежь дверь столовой, гд ссорились два джентльмэна. — Мэк-Гиртеръ! Моя сестра оскорбляетъ меня и говоритъ, что жена маіора…

— Какъ! и вы также бранитесь! вскричалъ генералъ.

— Бэйнисъ, Эмили Мэк-Гиртеръ оскорбила меня! вскричала мистриссъ Бэйнисъ.

— Это, кажется, было ршено заране, заревлъ генералъ.— Маіоръ Мэк-Гиртеръ сдлалъ то же со мною, онъ забылъ, что онъ и я джентльмэны.

— Онъ оскорбляетъ тебя потому, что думаетъ что ты, какъ родственникъ, долженъ перенести отъ него, все, сказала жена генерала.

— Я не перенесу отъ него ничего! заревлъ генералъ.

Пока оба джентльмэна и жоны ихъ ссорятся, теперь уже въ передней, баронесса и служанка заглядываютъ въ дверь, а бдная Шарлотта, забывая на-время о своёмъ гор, удивляется о чомъ могутъ ссориться мать ея и тётка, отецъ и дядя? Жильцы и жилицы стояли въ корридорахъ и на площадкахъ въ различныхъ позахъ, выражавшихъ интересъ и насмшки. бдная полковница Бёнчъ, бдняжка, не знала, что генералъ съ ея полковникомъ поссорились смертельно. Она воображаетъ, что ссорятся только мистриссъ Бэйнисъ съ cecтpoй, а ей извстно, что он ссорились лтъ двадцать сряду.

— Tonjours comme a, ссорятся, vous savez, а потомъ опять помирятся, объясняла она своей пріятельниц француженк.

Въ самомъ разгар бури полковникъ Бёнчъ воротился съ своимъ другомъ и секундантомъ, докторомъ Маргеномъ. Онъ не зналъ, что еще дв битвы были даны, посл его собственнаго сраженія.

— Какъ вы поживаете, Мэк-Гиртеръ? говорить полковникъ.— Другъ мой, докторъ Мартенъ…

И глаза его какъ-будто хотли высвочить изъ головы его и прострлить насквозь грудъ генерала.

— Милая моя, тише! Эмили Мак-Гиртерь, не лучше ли намъ отложить до другого времени этотъ непріятную ссору? Насъ слушаетъ цлый домъ! шепнулъ генералъ.— Докторъ — полковникъ Бёнчъ — маіоръ Мэк-Гиртеръ, не лучше ли намъ войти въ столовую?

Генералъ и докторъ уходятъ первые, маіоръ и полковникъ останавливаются въ дверяхъ. Бёнчъ говоритъ Мэк-Гиртеру:

— Маіоръ, вы дйствуете какъ другъ генерала? Какъ это непріятно! Бэйнисъ сказалъ мн такія вещи, какихъ я не могу перенести, а я знаю его слишкомъ хорошо и не могу ожидать чтобы онъ извинился!

— Онъ сказалъ мн, Бёнчъ, такія вещи, какихъ я не перенесу отъ пятидесяти родственниковъ! заворчалъ маіоръ.

— Такъ вы не будете его секундантомъ?

— Я хочу послать къ нему моего секунданта. Пригласить меня въ себ въ домъ — и оскорбить Эмили и меня, когда мы пріхали — ей-богу у меня кровь кипитъ! Оскорбить насъ посл того, какъ мы цлыя сутки тряслись въ дилижанс и говорить, что насъ не приглашали! А сами прожили у насъ четыре мсяца въ Думдун — дти были больны чортъ знаетъ чмъ — они ухали въ Европу, а вамъ пришлось заплатить доктору, а теперь…

Въ эту минуту дверь, у которой они стояли, отворилась — на эту площадку выходили три двери — и вышла молодая двушка очень блдная и грустная, съ волосами распущенными по плечамъ, волосами прежде всегда висвшими въ богатыхъ локонахъ, но, вроятію, распустившимися отъ слёзъ.

— Это вы, дядя Мэкъ? Я узнала вашъ голосъ и тётушкинъ, сказала двушка.

— Да, это я, Шарлотта, сказалъ дядя Мэкъ.

И, смотря на круглое личико, столь исполненное печали, дядя Мэкъ смягчился и обнялъ двушку, говоря:

— Что съ тобою, моя милая?

Онъ совершенно забылъ, что намренъ завтра застрлить, ея отца.

— Какія у тебя горячія руки? прибавилъ онъ.

— Дядя, дядя! сказала она быстрымъ лихорадочнымъ шопотомъ: — я знаю, что вы пріхали за мной. Я слышала, какъ папа говорилъ съ вами, а мама и тётушка Эмили говорили совсмъ громко! Но если я и уду… я… я никогда не буду любить никого, кром его!

— Кого, моя милая?

— Филиппа, дядюшка.

— Да, такъ и слдуетъ! сказалъ маіоръ.

Бдная двушка, слышавшая съ своей постели ссору сестёръ, маіора, полковника, генерала, истерически вскрикнула и упала на руки дяди, смясь и рыдая въ одно и то жe время.

Это, разумется, вызвало мущинъ и дамъ изъ смежной комнаты.

— Это къ чему ты такъ себя дурачишь? заворчала мистриссъ Бэйнисъ.

— Ей-богу, Элиза, это уже черезчуръ! сказалъ генералъ совершенно поблвъ.

— Элиза, ты жестока! закричала мистриссъ Мэк-Гиртеръ.

— Она такова! вскрикнула мистриссъ Бёнчъ съ верхней площадки, гд собрались другія жилицы, смотрвшія на эту семейную ссору.

Элиза Бэйнисъ догадалась, что она зашла слишкомъ далеко. Бдная Шарлотта была почти безъ памяти въ эту минуту и дико кричала:

— Никогда! никогда!

Вдругъ молодой человкъ съ блокурыми волосами, съ рыжими усами, съ свирпыми глазами является и вскрикиваетъ:

— Что это? Я здсь, Шарлотта, Шарлотта!

Кто этотъ молодой человкъ? Мы только сейчасъ видли его прогуливающимся по Элисейскимъ Полямъ и спрятавшимся за дерево, когда полковникъ Бёнчъ пошолъ за своимъ секундантомъ, потомъ молодой человкъ видитъ, какъ фіакръ Мэк-Гиртера подъхалъ къ дому, потомъ онъ ждалъ и ждалъ, смотря на то верхнее окно, за которымъ, какъ вамъ извстно, его возлюбленная не отдыхала, потомъ, онъ видлъ, какъ пріхали Бёнчъ и дикторь Мартенъ, потомъ онъ прошолъ въ калитку сада и слышалъ, какъ ссорились мистриссъ Мэкъ и мистриссъ Бэйнисъ, потомъ изъ передней, гд продолжалась баталія, раздался пронзительный, страшный смхъ и вопль бдной Шарлотты — и Филиппъ Фирминъ, влетлъ, какъ бомба, въ семейный кругъ сражавшихся и кричавшихъ.

— Это что такое? Шарлотта, я здсь! закричалъ Филиппъ своимъ громкимъ голосомъ.

Услышавъ его. Шарлотта вскрикнула еще пронзительне и упала въ обморокъ — на этотъ разъ на плечо Филиппа.

— Какъ вы смете? сказала мистриссъ Бэйнисъ, бросая гнвные взгляды на молодого человка.

— Это все ты надлала, Элиза, сказала тётушка Эмили.

— Она, она! закричала полковница Бёнчъ съ верхней площадки.

Чарльзъ Бэйнисъ почувствовалъ, что онъ поступилъ какъ измнникъ и повсилъ голову. Онъ позволилъ дочери отдать своё сердце и она послушалась его. Увидвъ Филиппа, онъ, кажется, обрадовался, также какъ и маіоръ, хотя Филиппъ довольно грубо придвинулъ его къ стн.

— Не-уже-ли этотъ пошлый скандалъ долженъ происходить въ передней передъ цлымъ домомъ? проговорила, задыхаясь, мистриссъ Бэйнисъ.

— Бёнчъ привёлъ меня прописать лекарство для этой молодой двицы, сказалъ маленькій докторъ Мартенъ очень вжливо.— Сударыня, не угодно ли вамъ взять нюхательнаго спирта изъ аптеки и окружить её спокойствіемъ!

— Ступайте, мосьё Филиппъ. Довольно! вскричала баронесса, удерживая улыбку. — Ступайте въ вашу комнату, милочка!

— Баронесса! вскричала мистриссъ Бэйнисъ: — une mre…

Баронесса пожала плечами.

— Une mre, une belle mre, ma foi! сказала она.

Маіори Мэк-Гиртеръ совсмъ забылъ о дуэли, когда бдная Шарлотта поцаловала его, и вовсе не разсердился, увидвъ что двушка ухватилась за руку Филиппа. Онъ смягчился при вид этого горя и этой невинности, но мистриссъ Бэйнисъ все продолжала изливать своё бшенство и говорила:

— Если генералъ не хочетъ защитить меня отъ оскорбленія, то мн лучше уйти.

— Право это будетъ лучше! воскликнулъ Мак-Гиртеръ на это замчаніе.

Глаза доктора и полковника Бёнча сверкнули одобрительно.

— Allons, мосьё Филиппъ. Довольно — дайте мн уложить её въ постель, продолжала баронесса. — Пойдёмте, милая миссъ!

Какая жалость, что спальная была такъ близко отъ того мста, гд они стояли! Филиппъ чувствовалъ въ себ довольно силъ, чтобы отнести свою маленькую Шарлотту въ Тюильри. Раненое сердечко, прижавшееся къ его сердцу, разлучается съ нимъ съ живительнымъ біеніемъ. Баронесса и мать уводятъ Шарлотту, дверь сосдней комнаты запирается за нею. Грустное видніе исчезаетъ. Люди, ссорившіеся въ передней, стоятъ молча.

— Я услышалъ ея голосъ, сказалъ Филиппъ (отъ любви, гора, волненія, голова его шла кругомъ) и никакъ не могъ удержаться, чтобы не войти сюда.

— Конечно, конечно, молодой человкъ! сказалъ маіоръ Мэк-Гиртеръ, крпко пожимая руку Филиппа.

— Тише! тише! шепчетъ докторъ: — ей необходимо совершенное спокойствіе. Она довольно уже волновалась сегодня. Боле не надо сценъ, молодой человкъ.

Филиппъ говорилъ, что когда, среди его безпокойства, горя и сомннія, онъ увидлъ руку, протянутую ему, онъ растрогался до такой степени, что принуждёнъ былъ бжать отъ стариковъ въ тёмную ночь, по проливному дождю.

Между тмъ, какъ Филиппъ, вн предловъ баронессы читалъ молитвы, проливалъ слёзы, произносилъ страшные обты, воины собрались въ столовой и удивиленный Огюстъ долженъ былъ принести грогъ въ третій раза, для чётырехъ джентльмэновъ собравшихся на конгрессъ, полковникъ, докторъ, маіоръ услись по одну сторону стола, защищаться линіей стакановъ и бутылкой съ водкой. За этими фортификаціями ветераны ожидали своего врага, который, походивъ по комнат взадъ и вперёдъ, наконецъ занялъ позицію передъ ними и приготовился къ атак. Генералъ садится на своего cheval de bataille, но не могъ заставить его нападать такъ свирпо, какъ прежде. Блый призракъ Шарлотты явился между воинами. Напрасно Бэйнисъ старался поднять шумъ и придумать ругательства. Слабый, смирный, но кровожадный старый генералъ увидалъ противъ себя и своего стараго товарища Бёнча, своего свояка Мэк-Гиртера и доктора. Каждый заимствовался мужествомъ отъ своего сосда и каждый цлился въ Бэйниса. Для самолюбія ветерана не было оскорбительно уступить трёмъ противникамъ и онъ могъ ршиться сказать доктору:

— Я, можетъ-быть, поторопился обвинить Бёнча — ну, прошу у него извиненія.

Посл этого и съ Мэк-Гиртеромъ примириться было нетрудно. Генералъ былъ не въ дух, очень разстроенъ событіями этого дня, онъ не имлъ дурного умысла и тому подобное. Если ужь старику пришлось глотать горькую пилюлю, его храбрые противники отвернулись, чтобы не смотрть, какъ онъ глотаетъ, и постарались, чтобы онъ проглотилъ её какъ можно скоре. Одинъ изъ участвовавшихъ разсказалъ своей жен о возникшей ссор, но Бэйнисъ ни слова не сказалъ своей жен.

— Увряю васъ, сэръ, говаривалъ Филиппъ: — еслибы мистриссъ Бэйнисъ узнала объ этой ссор, она согнала бы мужа съ постели ночью и послала бы его опять вызвать на дуэль своего стараго друга!

Но между Филиппомъ и мистриссъ Бэйнисъ не было любви, а въ тхъ, кого онъ ненавидитъ, онъ привыкъ видть мало хорошаго.

Итакъ шпаги воиновъ не были обнажены, кровь не была пролита. Но хотя старики размнялись вжливыми словами, Бёнчъ, Мэк-Гиртеръ и Бэйнисъ не могли перемнить своего мннія, что съ Филиппомъ поступили жестоко и что благодтель семейства генерала Бэйниса заслуживалъ отъ него лучшаго обхожденія.

Между-тмъ благодтель шолъ долой по дождю въ полномъ восторгъ. Дождь и его собственныя слёзы освжили его. Возлюбленная лежала у его сердца и трепетъ надежды пробгалъ по членамъ Филиппа. Старые друзья ея отца протянули ему руку и велли ему не отчаяваться. Дуй втеръ, лейся осенній дождь! Молодой человкъ бденъ и несчастливъ, но онъ уноситъ съ собой Надежду.

Глава XXIII.

ВЪ КОТОРОЙ МИСТРИССЪ МЭК-ГИРТЕРЪ ПОЛУЧИЛА НОВУЮ ШЛЯПКУ.

Несчастный Филиппъ проспалъ крпко и долго, а Шарлотта покоилась сладостнымъ и освжительнымъ сномъ, отецъ и мать провели дурную ночь, и съ своей стороны я утверждаю, что они заслуживали этого. Хотя мистриссъ Бэйнисъ увряла, что имъ не давало спать храпнье Мэк-Гиртера (онъ съ женою занималъ комнату надъ спальнею своихъ родственниковъ) — я не говорю, чтобы сосдъ, имющій привычку храпть, былъ пріятенъ — но плохой товарищъ въ постели дурная совсть! Подъ ночнымъ чепчикомъ мистриссъ Бэйнисъ угрюмые глаза не смыкались всю ночь.

‘Какъ смлъ этотъ молодой человкъ думаетъ она: ‘войти и вс разстроить? Какъ будетъ блдна завтра Шарлотта, когда мистриссъ Гели прідетъ съ своимъ сыномъ! Когда она плакала, она становится отвратительна, вки и носъ покраснютъ. Пожалуй, она убжитъ, или скажетъ какую-нибудь глупость, какъ вчера. Лучше бы мн никогда не видать этого другого молодого человка, съ его рыжей бородой и дырявыми сапогами! Если бы у меня были взрослые сыновья, онъ не осмлился бы врываться къ намъ въ домъ: они скоро наказали бы его за дерзость!’

Злыя мысли, не давали заснуть этой старух. А Бэйнисъ не спалъ, потому что онъ думалъ о своёмъ постыдномъ поведеніи. Совсть, которую онъ всми силами старался заглушить, наконецъ одержала верхъ. Мэкъ, Бёнчъ, докторъ — вс противъ него! онъ захотлъ нарушить слово, данное молодому человку, который каковы бы ни были его проступки, поступилъ самымъ благороднымъ и великодушнымъ образомъ съ семействомъ Бэйниса. Онъ былъ бы разорёнъ, если бы не Филиппъ, и показалъ свою признательность, нарушивъ данное ему общаніе. Онъ былъ подъ башмакомъ жены — вотъ въ чомъ дло. Онъ позволялъ жен управлять собою, этой старой, безобразной, сварливой женщин, которая спитъ возл него. Спитъ? Нтъ. Онъ зналъ, что она не спитъ. Оба лежали молча, предаваясь печальнымъ мыслямъ. Только Чарльзъ признавался, что онъ гршникъ, а Элиза, жена его, въ ярости отъ своего послдняго пораженія, размышляла какъ бы ей продолжать и выиграть битву.

Бэйнисъ размышлялъ потомъ, какъ настойчива его жена, какъ всю жизнь она добивалась постоянно чего хотла до того, пока, наконецъ, поработила его совершенно. Онъ будетъ сопротивляться день, она будетъ биться годъ, всю жизнь. Если она возненавидитъ кого-нибудь, это чувство вчно живётъ въ ней. Ея желаніе управлять никогда не умираетъ. Какую жизнь заставитъ она теперь вести бдную Шарлотту! Какъ только отецъ выйдетъ изъ дома, такъ начнутся мученія двушка — Бэйнисъ это знаетъ. Онъ знаетъ какъ его жена уметъ мучить. Онъ притаился подъ одяломъ, а то если она узнаетъ, что онъ ни спитъ, настанетъ его очередь терпть пытку.

‘Бдное дитя! какую жизнь будетъ она вести у матери! думаетъ генералъ. ‘Она не будетъ имть покоя ни днемъ, ни ночью, пока не выйдетъ за того, кого выберетъ ея мать и грудь у ней слабая — Мартенъ тамъ говоритъ — её нужно лелять и успокоить, а хорошо будетъ успоковать её мать!’

Тутъ прошлое возстаётъ передъ тревожной памятью старика. Его Шарлотта представляется ему опять ребёнкомъ, смющимся на его колнахъ, играющимъ его мундиромъ когда онъ возвращается домой съ парада. Онъ вспомнилъ, какъ она была больна горячкою и не хотла принимать лекарство ни отъ кого, кром его, какъ, молчаливая съ матерью, она съ нимъ не умолкала болтать и болтать. Пораженный угрызеніями старикъ, не слёзы ли струятся по твоему старому носу? Полночь. Мы видть не можемъ. Я радъ, если Бэйнисъ несчастенъ. Старикъ, старикъ, какъ смешь ты обливать кровью нжную грудь этого ребёнка? На слдующее утро лицо его, такое же злое, какъ у его жены. А она, прослушивая уроки дтей, бранила ихъ всё время. А когда Шарлотта вышла съ красными глазами и безъ малйшаго румянца на щекахъ, въ выраженіи лица ея было что-то такое, заставившее мать воздержаться отъ брани. Двушка цлый день была въ лихорадочномъ состояніи, изъ глазъ ея сверкало пламя.

Виновный отецъ, преслдуемый угрызеніями, рано убжалъ изъ дома и прочиталъ вс газеты у Галиньяни, ничего не понявъ въ нихъ. Безумно пренебрегая издержками, онъ бросился въ одну изъ роскошнйшихъ ресторацій въ Палэ-Роял, но вс роскошныя блюда, поданныя ему, не могли прогнать заботъ, или возбудить апетитъ. Тогда несчастный старикъ отправился смотрть балетъ. Напрасно. Розовыя нимфы не имли для него ни малйшей привлекательности. Онъ всё видлъ передъ собою двушку съ грустными глазами — его Ифигенію, которую онъ пронзалъ кинжаломъ. Онъ пилъ грогъ въ кофейныхъ на возвратномъ пути домой. Напрасно, напрасно, говорю я вамъ! Старая жена дожидалась его, удивляясь необыкновенному отсутствію своего властелина. Она не смла сдлать ему выговоръ, когда онъ воротился. Онъ былъ блденъ, глаза его были свирпы и налиты кровью, Когда у генерала было это особенное выраженіе въ лиц, Элиза Бэйнисъ трусила и молчала.

Мэкъ, об сестры и полковникъ Бёнчъ играли въ вистъ, когда вошолъ генералъ. Мистриссъ Бэйнисъ увидала по лицу его, что онъ прибгалъ къ спиртуознымъ напиткамъ, со она не осмлилась ничего сказать. Тигръ въ лсу не могъ быть свирпе Бэйниса иногда.

— Гд Шарлотта? спросилъ онъ страшнымъ голосомъ.

— Шарлотта легла спать, сказала ея мать, козыряя.

— Огюстъ, водки! горячей воды!

Вмшалась ли Элиза Бэйнисъ, хотя знала, что мужъ пилъ уже довольно много? Нтъ, мистриссъ Бэйнисъ посл своего преступленія кротка и смиренна. Она почти убила свою дочь, заставила Филиппа терпть пытку, но она вжлива ко всемъ. Она ни слова не сказала полковниц Бёнчъ о вчерашней вспышк. Она разговариваетъ съ своей сестрой Эмили о Париж, о модахъ. Она улыбается всмъ жильцамъ за столомъ. Она благодаритъ Огюста, когда онъ служитъ ей за обдомъ, и говоритъ баронесс.

— Ah, madame, que le boeuf est bon aujouidlmi, rien que j’aime comme le potolon.

О! старая лицемрка! Но я всегда eё ненавидлъ и говорилъ, что ея весёлость отвратительне ей гнва. Да, лицемрка! но за столомъ была еще другіе лицемры, какъ вы услышите сейчасъ.

Когда Бэйнисъ нашолъ случай поговорить незамтно, какъ онъ думалъ, съ баронессой, несчастный преступникъ спросилъ её о здоровьи Шарлотты. Мистриссъ Бэйнисъ покрыла козыремъ старшую червонку своего партнёра въ эту минуту, и сдлала видъ будто не примчаетъ и не слышитъ ничего.

— Ей лучше, она спитъ, сказала баронесса.— Но докторъ Мартенъ прописалъ ей успокоительное лекарство.

А что, если я вамъ скажу, что кто-то взялъ отъ Шарлотты письмецо и заплатилъ маленькому савояру пятнадцать су, чтобы отнести это письмецо? Что, если я скажу вамъ, что тотъ, къ кому было адресовано это письмо, тутъ же написалъ отвтъ, адресованный, разумется, баронесс? Я знаю, что это очень дурно, но я полагаю, что рецептъ Филиппа принёсъ столько же пользы, сколько и рецептъ доктора Мартена, и не сердитесь на баронессу за то, что она совтовалась съ врачомъ не имвшимъ диплома. Не читайте мн нравоученій, сударыня, о нравственности и дурного примра молодымъ людямъ. Даже въ вашихъ зрлыхъ лтахъ, и съ вашими милыми дочерьми, если ваше сіятельство дете слушать ‘Севильскаго Цирюльника’, кому вы сочувствуете: Бартоло или Розин?

Хотя мистриссъ Бэйнисъ была очень почтительна къ своему мужу и притворнымъ смиреніемъ старалась успокоить его, генералъ мрачно и угрюмо смотрлъ на подругу своей жизни, ея приторныя улыбки уже не были пріятны для него. Онъ отвчалъ короткими: ‘А и О’ на ея замчанія. Когда мистриссъ Гели съ сыномъ и съ дочерью пріхала во вторый разъ съ визитомъ къ Бэйнисамъ, генералъ разсердился и закричалъ:

— Не-уже-ли, Элиза, ты будешь принимать гостей, когда наша бдная дочь больна? Это безчеловчно!

Испуганная женщина не осмлилась возражать. Она до того была испугана, что не бранила даже младшихъ дтей. Она взяла работу и плавала украдкой. Ихъ невинные вопросы и смхъ пронзали и наказывали мать.

Къ другимъ дамамъ, къ мистриссъ Мэк-Гиртеръ и къ мистриссъ Бёнчъ, хотя он были противъ него и откровенно объявляли своё мнніе въ день знаменитой битвы, генералъ былъ досадно вжливъ и любезенъ. Вы слышали, что мистриссъ Мэкъ имла сильное желаніе купить новую парижскую шляпу, чтобы явиться съ надлежащимъ блескомъ на прогулк въ Тур? Маіоръ, мистриссъ Мэкъ и мистриссъ Бёнчъ собирались въ Палэ-Рояль (гд Мэк-Гиртеръ замтилъ какія-то прелести въ угловой лавк въ стеклянной галере). Бэйнисъ вскочилъ и сказалъ, что и онъ тоже пойдётъ, прибавивъ:

— Вы знаете, Эмили, я такъ давно общалъ вамъ шляпку!

Вс четверо ушли, а Бэйнисъ не предложилъ жен присоединиться къ обществу, хотя ея лучшая шляпка находилась въ ужасномъ состоянія съ раздерганными перьями, съ измятыми лентами, съ полинялыми цвтами. Эмили, конечно, сказала сестр:

— Элиза, хочешь идти съ нами? Мы сядемъ въ омнибусъ на углу, онъ высадитъ насъ у самыхъ воротъ.

Но при этомъ неудачномъ приглашенія Эмили, на лиц генерала появилось такое свирпое выраженіе, что Элиза Бэйнисъ сказала,

— Нтъ, благодарю, Эимили, Шарлотта всё еще нездорова, и я… я можетъ быть понадоблюсь дома.

И общество отправилось безъ мистриссъ Бэйнисъ и находилось въ отсутствія необыкновенно долгое время, и Эмили Мэк-Гиртеръ воротилась въ новой шляпк — чудной шляпк, зелёной бархатной съ розовыми бутонами и съ райской птицей, клевавшей великолпный букетъ мака, колосьевъ, винограда. Генеральша Бэйнисъ должна была встртить сестру въ этой новой шляпк, согласиться, что генералъ поступилъ очень мило, слышатъ какъ всё общество заходило къ Тортони и ло мороженое, а потомъ уйти наверхъ въ свою комнату и взглянуть на свою старую изношеную шляпку. Это униженіе Элиза Бэйнисъ должна была вынести молча и даже съ улыбкой ка лиц.

Вслдствіе обстоятельствъ, выше изложенныхъ, миссъ Шарлотт было гораздо лучше. Когда ея папа воротился изъ Палэ-Рояля, онъ нашолъ ее сидящею за диван въ комнат баронессы, блдною, но съ привычно кроткою улыбкой. Онъ поцаловалъ её и обласкалъ многими нжными словами. Онъ, кажется, даже сказалъ ей, что онъ никого на свт не любилъ такъ, какъ свою Шарлотту. Онъ никогда не захочетъ добровольно огорчить её, никогда! Она была счастьемъ всей его жизни! Получше картину представляли этотъ раскаявшійся старикъ и дочь, обнимавшая его, чмъ мистриссъ Бэйнисъ, глядвшая на свою старую шляпку. Въ разговор Бэйниса съ дочерью ни слова не было сказано о Филипп, но ласки и нжныя слова отца внушили надежду Шарлотт.

— Когда папа уходилъ, говорила она посл своей пріятельниц: — я пошла за нимъ, намреваясь показать ему письмо Филиппа, но у дверей я увидала мама, сходившую съ лстницы, у ней былъ такой страшный видъ, что я испугалась и воротилась.

Я слышалъ, что нкоторыя матери не позволяютъ своимъ дочерямъ читать сочиненія этого смиреннаго автора, чтобы не заимствовали ‘опасныхъ идей’. Милостивые государыни, давайте имъ читать что хотите, что считаете наиболе приспособленнымъ къ ихъ юнымъ понятіямъ, но умоляю васъ быть кроткой съ ними. Я никогда не видалъ нигд родителей въ лучшихъ отношеніяхъ съ дтьми, какъ въ Соединенныхъ Штатахъ. А почему? потому что дтей балуютъ. Говорю вамъ, пріобртите довріе вашихъ дтей, прежде чмъ наступитъ день непослушанія и независимость, посл котораго любовь не возвращается.

Когда мистриссъ Бэйнисъ вошла въ дочери, только-что нжно цловавшей отца, трепещущая улыбка и слёзы примиренія исчезли съ губъ и глазъ двушки. Глаза ея опять сверкнули лихорадочнымъ блескомъ, а сердце забилось съ опасной быстротой.

— Какъ ты себя чувствуешь теперь? спросила мама своимъ густымъ голосомъ.

— Всё также, отвчала двушка, начиная дрожать.

— Оставьте её, вы волнуете её! вскричала хозяйка, входя за мистриссъ Бэйнисъ.

Эта грустная, униженная, брошеная мать уходитъ отъ дочери повсивъ голову. Она надваетъ старую шляпку и идётъ гулять въ Элисейскія Поля съ своими младшими дтьми и не закричала на мальчиковъ, когда они начали карабкаться на дерево, хотя сторожъ веллъ имъ сойти. Она накупила для нихъ пряниковъ. Вынувъ ихъ изо рта, они указали на великолпную коляску мистриссъ Гели, хавшую изъ Булонскаго Лса въ городъ. Огюстъ собирался звонить въ обду, когда мистриссъ Бэйнисъ воротилась домой.

Между тмъ тётушка Мэк-Гиртеръ сдлала визитъ миссъ Шарлотт въ повол шллик, которую генералъ, отецъ Шарлотты, купилъ ей. Эта щегольская шляпка послужила поводомъ къ пріятному разговору между тёткой и племянницей, которыя очень любили другъ друга, и вс подробности въ шляпк были внимательно разсмотрны. Шарлотта помнила какое старьё было на голов у ея тётки, Шарлотта помнила старую шляпку и смялась, когда мистриссъ Мэкъ описывала какъ папа, возвращаясь домой въ фіакр, непремнно захотлъ выкинутъ ее изъ окна на дорогу, гд старый ветошникъ подцпилъ ее своимъ желзнымъ крюкомъ, надлъ на свою голову и пошолъ дальніе, ухмыляясь. При этомъ разсказ Шарлотта смялась такъ весело и счастливо, какъ въ прежніе дни, и нтъ никакого сомннія, что бдная двушка и ея тётка много цаловадись.

По Палэ-Роялю общество прогуливалось попарно. Маіоръ вёлъ подъ-руку мистриссъ Бёнчъ (которая знала хорошо лавки въ Палэ-Роял) и генералъ за ними съ своей свояченицей.

Въ эти время между отцомъ и тёткою Шарлотты происходилъ разговоръ очень важный для интересовъ молодой двушки.

— Ахъ Бэйнисъ! какъ жаль милую Шарлотту! сказала со вздохомъ мистриссъ Мэкъ.

— Да, жаль, Эмили, сказалъ генералъ печальнымъ тономъ.

— Мн грустно смотрть на васъ, Бэйнисъ, и Мэку тоже. Мы такъ долго разговаривали объ этомъ вчера. Вы ужасно страдаете, и весь грогъ на свтъ не вылечитъ васъ, Чарльзъ.

— Точно, сказалъ генералъ. — Видть какъ страдаетъ этотъ ребенокъ, сердце у меня раздирается. Она была такимъ добрымъ, такимъ кроткимъ, такимъ послушнымъ, такимъ весёлымъ ребёнкомъ, и…

И изъ глазъ генерала, которыми онъ уже давно мигалъ съ чрезвычайной быстротой полились слёзы.

— Мой милый Чарльзъ, вы всегда были такъ добры, сказана Эмили, гладя руку, на которой покоилась ея рука. — А моя маленькая Шарлотта чудо какая милочка! Вы сами никогда не сдлали бы этого! И посмотрите что вышло! Мэкъ только вчера разсказалъ мн. Ахъ, вы кровожадный человкъ! Дв дуэли — и Мэкъ какой горячій! О Чарльзъ Бэйнисъ! я дрожу при мысли объ опасности, отъ которой избавились мы вс! Ну, если бы васъ принесли домой къ Элиз — или милаго Мина принесли ко мн убитаго этою рукою, на которую опираюсь я? О! это ужасно, ужасно! Вс мы гршники, Бэйнисъ!

— Смиренно прощу прощенія, что я могъ подумать о такомъ великомъ преступленіи. Я прошу прощенія, сказалъ торжественно генералъ, очень блдный.

— Если бы вы убили Мэка, имли ли бы вы когда-нибудь покой, Чарльзъ?

— Нтъ, не думаю. Я не заслуживалъ бы этого, отвчалъ съ сокрушеніемъ Бэйнисъ.

— У васъ доброе сердце. Это не вы это сдлали. Я знаю, кто это сдлалъ. У ней всегда былъ ужасный характеръ. Я и теперь еще не могу простить ей, какъ она мучила эту бдную Луизу, которая умерла. Бдная страдалица! Элиза не отходила отъ ея постели и мучила её до послдняго дня. Видали вы, какъ она обращалась съ служанками въ Индіи?…

— Не говорите ничего боле. Мн извстенъ характеръ моей жены. Богу извстно, что я страдалъ довольно! сказалъ генералъ, повсивъ голову,

— Не-уже-ли вы намрены совсмъ ей уступить? Я говорила Мэку вчера: ‘Мэкъ, не-уже-ли онъ намренъ уступить ей совсмъ? Въ Военномъ списк лтъ имени человка храбре Чарльза Бэйниса, а моя сестра Элиза совершенно управляетъ имъ’. Нтъ, если вы захотите поставить на своёмъ, я знаю по опытности, что Элиза уступитъ. Вдь вамъ извстно, Бэйнисъ, что у насъ много было ссоръ.

— Конечно, я знаю, сознался съ улыбкой генералъ.

— Иногда она одерживала верхъ, а иногда и я, Бэйнисъ! Но я никогда не уступала, какъ вы, безъ борьбы, никогда, Бэйнисъ! И мы съ Мэкомъ приходимъ въ негодованіе, когда видимъ какъ вы уступаете ей.

— Полно, полно! Я думаю вы доказывали мн часто, что я подъ башмакомъ у моей жены, сказалъ генералъ.

— И вы уступаете не только за себя, но жертвуете вашей милой дочерью, бдной страдалицей…

— Молодой человкъ нищій! вскричали генералъ, закусивъ губы.

— Чмъ были вы, чмъ былъ Мэкъ, когда мы внчались? Кром жалованья у насъ было немного? Мы жили какъ могли, любя другъ друга, слава Богу! А вотъ теперь мы никому ничего не должны, а у меня еще сейчасъ будетъ и новая шляпка!

— У васъ доброе сердце, Эмили! сказалъ генералъ.

— И у васъ доброе сердце, Чарльзъ, и я намрена обратиться къ нему и предлагаю…

— Что?

— Я предлагаю…

Но тутъ они попали въ такую толпу, что намъ уже никакъ нельзя было слышать ихъ разговоръ.

Но разговоръ Бэйниса съ его свояченицей можно угадать изъ того разговора, который происходилъ потомъ между Шарлоттой и ея тёткой. Шарлотта не вышла къ обду: она была слишкомъ слаба. Хорошій бульонъ и крылышко цыплёнка подали ей въ ея комнату, гд она лежала цлый день. За десертомъ, однако, мистриссъ Мэк-Гиртеръ взяла прекрасную кисть винограда и румяный персикъ и отнесла это къ племянниц. Свиданіе ихъ слдуетъ описать подробно, хотя оно происходило безъ свидтелей.

Съ того самаго вечера, когда происходила ссора, Шарлотта знала, что тётка на ея сторон. Взгляды мистриссъ Мэк-Гиртеръ и выраженіе ея добраго, пригожаго лица, говорило двушк о сочувствіи. Миссъ Шарлотта уже не блднла, не бросала сердитыхъ взглядовъ, а могла даже сказать шутя:

— Какой чудный виноградъ! Вы врно сняли его съ вашей шляпки!

— Что же это не не съла твоего цыплёнка, моя милая? Какая добрая эта баронесса! Я люблю ей. Какіе прекрасные обды она даётъ, не понимаю какъ она можетъ за эти деньги?

— Она была очень-очень добра во мн, я люблю её всмъ сердцемъ! вскричала Шарлотта.

— Бдняжечка! у насъ у всхъ есть свои испытанія, а твои начались, душа моя!

— Да, тётушка.

— Моя милая, когда мы ходили съ твоимъ папа покупать шляпку, мы имли большой разговоръ о теб.

— Обо мн, тётушка?

— Онъ не хотлъ взять мама, онъ хотлъ идти со мной одной. Я догадываюсь, что онъ хочетъ поговорить о теб, и какъ ты думаешь, что онъ сказалъ? Милая моя, ты была слишкомъ здсь взволнована. Вы съ своей мама, вроятно, будете въ несогласіи нсколько времени. Она будетъ таскать тебя по баламъ и вечерамъ и представлять теб изящныхъ кавалеровъ.

— О! я ихъ ненавижу! вскричала Шарлотта.

Бдный Гели Уальсингэмъ! чмъ онъ заслужилъ ненависть?

— Не мн говорить дочери про мать. Но ты знаешь, у твоей мама своя манера. Она захочетъ, чтобы ты ей повиновалась, она не дастъ теб покоя, она всё будетъ твердить своё. Ты знаешь, какъ она говоритъ о… объ одномъ молодомъ человк? Если она увидитъ его, она будетъ съ нимъ груба. Твоя мама можетъ бывать иногда груба — это я должна сказать о моей родной сестр. Пока ты останешься здсь…

— О, тётушка! тётушка! не увозите меня отсюда! не увозите меня отсюда! вскричала Шарлотта.

— Милая моя, ты боишься своей старухи-тётки и твоего дядю Мэка, который такъ добръ и всегда любилъ тебя? У маіора Мэк-Гиртера есть своя воля, но я, разумется, не намекаю ни на кого. Мы знаемъ какъ удивительно поступилъ одинъ человкъ съ вашимъ семействомъ, а съ этимъ человкомъ поступили самымъ неблагодарнымъ образомъ, хотя, разумется, я не намекаю ни на кого. Если ты отдала свое сердце величайшему благодтелю твоего отца, не-уже-ли ты думаешь, что я или дядя Мэкъ будемъ ссориться съ тобою за это? Когда Элиза вышла за Бэйниса, онъ былъ бднымъ офицеромъ тогда, моя милая, а у моей сестры не было ни богатства, и красоты: разв она, не поступила противъ желанія нашего отца? Но она говорила, что она совершеннолтняя, что она можетъ поступать какъ хочетъ, и заставила Бэйниса жениться на себ. Почему ты боишься пріхать къ намъ, душечка? Ты здсь ближе къ одному человку, но разв ты можешь видться съ нимъ? Твоя мама не пуститъ тебя изъ дома, а будетъ слдовать за тобою какъ тнь. Ты можешь писать къ нему… Не говори мн, дитя! Разв я сама не была молода, и когда у Мэка вышли непріятности съ папа, разв Мэкъ не писалъ ко мн, хотя онъ терпть не можетъ писать письма. Твой бдный ддушка такъ на меня разсердился разъ, когда нашолъ у меня письмо, что приколотилъ меня своимъ хлыстомъ — меня, взрослую уже двушку!

Шарлотта, у которой былъ превесёлый характеръ, въ другое время расхохоталась бы надъ этимъ признаніемь, но теперь она была слишкомъ взволнована приглашеніемъ тётки оставить Парижъ. Оставить Парижъ! лишиться возможности видть своего друга, своего защитника! Если его не было съ нею, то онъ былъ по-крайней-мр близь нея — да, всегда близь нея. Въ ту ужасную ночь, когда она была въ отчаяніи, разв ея защитникъ не явился выручать её? О! милйшій и храбрйшій! о нжнйшій и врнйшій!

— Ты меня не слушаешь, бдное дитя! сказала тётушка Мэкъ, ласково смотря на племянницу. Послушай еще разъ.

И, свъ на кушетку возл Шарлотты, тётушка Эмили прежде поцаловала полненькія щочки двушки, а потомъ начала шептать ей на ухо,

Никогда никакое лекарство не было такъ дйствительно, какъ тотъ чудный бальзамъ который тётушка Эмили вливала въ ухо племянниц. Какой нжный румянецъ выступилъ на щекахъ, и нжныя губки вскричали: ‘О милая, милая тётушка!’ а потомъ начала цаловать доброе лицо тётки. Когда вы дете? Завтра, тетушка, n’est ce pas? О! z совсмъ здорова! Я сейчасъ пойду укладываться, вскричала молодая двушка. — Doucement. Папа знаетъ объ этомъ план. Онъ даже самъ предложилъ его.

— Милый, добрый папа! воскликнула миссъ Шарлотта.

— Но если ты будешь показыватъ большое нетерпніе, мама, можетъ быть, не согласится. Сохрани Богъ, чтобы я совтовала дочери притворяться, но при настоящихъ обстоятельствахъ, душенька… По-крайней-мр я признаюсь, что случилось между Микомъ и мной. Я не боялась хлыста папа! я знала, что онъ не больно прибьётъ. А Бэйнисъ не прибьётъ даже мухи! Онъ очень жалетъ о томъ, что надлалъ онъ — онъ сказалъ мн это, когда мы выходили изъ лавки. Мы встртили одного человка возл Биржи. Какъ онъ былъ грустенъ, но и какъ красивъ. Я поклонилась ему и послала поцалуй рукою. Папа не могъ пожать ему руки, потому-что нёсъ ною старую шляпу. Какая у него большая борода! Онъ походилъ на раненаго льва. ‘Ахъ, сказала я твоему папа, ‘это вы ранили его, Чарльзъ Бэйнисъ’. ‘Я знаю это, сказалъ твой папа, и не могу спать ночью, а все думаю объ этомъ’.

Разъ въ жизни Шарлотта Бэйнисъ была счастлива оттого, что былъ несчастливъ ея отецъ.

Итакъ, генералъ не пожалъ руки Филиппу, но маіоръ Мэк-Гиртеръ подошолъ и подалъ раненому льву свою лапу и сказалъ:

— Мистеръ Фирминъ, радъ васъ видть! Если вы когда-нибудь прідете въ Туръ, не забудьте моей жены и меня. Прекрасный день. Больной гораздо лучше! Bon courage!

Вечеромъ Филиппъ писалъ свое письмо въ гостинниц, когда маленькій слуга пришолъ къ нему и сказалъ, подмигивая:

— Опять эта дама, мосьё Филиппъ!

— Какая дама? спросилъ нашъ умный корреспондентъ.

— Та старая дама, которая приходила намедни.

— C’est moi, mon ami! вскричалъ знакомый голосъ баронессы. Вотъ письмо, во-первыхъ, но оно не значитъ ничего. Оно было написано прежде важнаго извстія, добраго извстія!

— Какого добраго извстія?

— Черезъ два дня миссъ детъ въ Туръ съ дядей и тёткой. Она взяли мста въ дилижанс, они ваши друзья. Папа позволяетъ ей хать. Вотъ ихъ визитная карточка. Позжайте и вы также: они примутъ васъ съ отверзтыми объятіями. Что съ тобою, сынъ мой?

Филиппъ казался необыкновенно грустенъ. Несчастный джентльмэнъ, проживавшій въ Нью-Йорк, прислалъ на него вексель, и онъ отдалъ всё, что у него было, кром четырёхъ франковъ, и долженъ былъ жить въ дом до слдующаго жалованья.

— У тебя нтъ денегъ — я подумала объ этомъ. Посмотри!

И она подала молодому человку банковый билетъ.

— Tiens, il embrasse encore cette vieille! сказалъ маленькій слуга. J’aimerai pas a, moi, par exemple!..

Глава XXIX.

ВЪ ДЕПАРТАМЕНТАХЪ СЕНЫ, ЛОАРЫ И СТИКСА (НИЖНЯГО).

Наша дорогая пріятельница мистриссъ Бэйнисъ страдала отъ одного изъ тхъ припадковъ паническаго страха, которые иногда овладвали ею, я во время которыхъ она оставалась послушною вассалкою своего мужа. Мы говорили, что когда физіономія Бэйниса имла извстное выраженіе, жена его знала, что сопротивляться будетъ безполезно. Я полагаю, что онъ имлъ это выраженіе, когда объявилъ объ отъзд Шарлолты ея матери и приказалъ генеральш Бэйнисъ сдлалъ необходимыя приготовленія.

— Она можетъ остаться нсколько времени у своей тетки, говорилъ Бэйнисъ.— Перемна воздуха принесетъ двочк большую пользу. Приготовь же всё нужное ей для зимы, шляпку, платья и тому подобное.

— Разв Шарлотта останется такъ долго? спросила мистриссъ Бэйнись.

— Она такъ была счастлива здсь, что ты хочешь удержать её, и воображаешь, что она не можетъ быть счастлива безъ тебя!

Я воображаю, что генералъ такъ угрюмо отвчалъ подруг своей жизни. Повсивъ свою старую голову, можетъ быть даже со слезами, струившимяся по щекамъ ея, мистриссъ Бэйнисъ молча повиновалась своему властелину. Гели Уальсинвгэмъ прізжалъ, она звала, что онъ не прідетъ больше, и такой прекрасный случай пристроить дочь былъ пропущенъ по милости ея упрямаго, самовольнаго мужа. Если я доле буду думать объ этой несчастной Ніобе, я начну сожалть объ ней.

Генералъ проводилъ отъзжающихъ до дилижанса. Шарлотта была очень блдна и грустна. Дилижансъ покатился и генералъ замахалъ рукою на прощаніе своимъ друзьямъ.

— Чудныя лошади! отличной породы, замтилъ онъ по возвращеніи своей жен.

— Право? Скажи пожалуйста, на какомъ мст въ дилижанс сидлъ мистеръ Фирминъ? вдругъ спросила она.

— Ни на какомъ! свирпо отвчалъ Бэйнисъ, вспыхнувъ.

Хотя эта женщина была молчалива, послушна, ходила повсивъ голову, однако она показала, что ей извстны планы ея властелина и зачмъ была увезена ея дочь. Я думаю, она не спала ни минуты эту ночь.

‘Шарлотта ухала, думала она. Да, современемъ онъ лишитъ меня повиновенія и другихъ моихъ дтей и вырветъ ихъ отъ меня.’

А онъ — то-есть, генералъ — между тмъ спалъ. Въ послдніе дни онъ имлъ четыре ужасныя битвы — съ своей дочерью, съ своими друзьями, съ своей женой, въ послдней битв онъ остался побдителемъ. Каждой изъ этихъ битвъ было достаточно, чтобы утолить ветерана.

Если мы можемъ заглядывать въ двуспальныя комнаты и въ мысли, таящіяся подъ ночными чепцами, не можемъ ли мы заглянуть также въ открытое окно дилижанса, въ которомъ молодая двушка сидитъ возл дяди и тётки? Они можетъ быть спятъ, но она не спитъ. Ахъ! она думаетъ о другомъ путешествіи, изъ Булони, когда онъ сидлъ на имперіал возл кондуктора. Какъ билось ея маленькое сердечко, когда Мэк-Гиртеры пріхали въ контору дилижанса! Какъ она разсматривала другія группы на двор! какъ она прислушивалась, когда клркъ выкликалъ имена пассажировъ и въ какомъ испуг находилась она, чтобы Филиппъ не явился, пока она стояла, опираясь на руку отца! Но Филиппа тутъ не было. Папа поцаловалъ Шарлотту и грустно простился съ нею. Добрая баронесса пришла также проститься съ своей милой миссъ и шепнула:

— Courage, mon enfant.

А потомъ прибавила:

— Я принесла вамъ конфетъ.

Он были въ маленькомъ свертк, Шарлотта положила свёртокъ въ свою корзиночку, Дилижансъ ухалъ, и Шарлотта ощупываетъ свой свёртокъ въ своей корзиночк. Что въ ней лежитъ? Еслибы Шарлотта могла читать сердцемъ, она увидала бы въ этомъ свёртк — можетъ быть сладчайшую конфетку, a можетъ быть и горчайшую миндалину. Дилижансъ халъ и ночью. Дядя Мэкъ спитъ. Мн кажется я говорилъ, что онъ храплъ. Тётка молчала, a Шарлотта сидитъ печально съ своими грустными мыслями и съ своими конфетами, a мили и станціи летятъ.

— Угодно этимъ дамамъ выйти и выкушать чашку кофе или булочку? кричитъ наконецъ трактирный слуга y дверей дилижанса, когда онъ останавливается въ Орлеан.

— Чашку коф непремнно, говоритъ тётушка Мэкъ.

— Орлеанское вино хорошо, кричитъ дядя Мэкъ.— Выйдемъ.

— Сюда пожалуйте, говорить слуга.

— Шарлотта, душа моя, хочешь кофе?

— Я останусь въ дилижанс. Мн не нужно ничего. Мн ничего не хочется, благодарю васъ, сказала миссъ Шарлотта.

Какъ только ушли её родственники въ гостинницу Чернаго Льва, гд останавливались дилижансы Лафитта, Кальяра и К., въ ту самую минуту, что вы думаете сдлала миссъ Шарлотта? Она развернула этотъ свёртокъ конфетъ пальцами, которыя дрожали — дрожали такъ, что я удивляюсь, какъ она развязала узелъ снурка и открыла свёртокъ. Она очень равнодушна къ конфетамъ, она видитъ маленькій лоскутокъ бумажки и собирается читать его при свт каретныхъ фонарей, когда… о! отчего она такъ вздрогнула?

Въ то прежнее время два дилижанса здили въ Туръ и останавливались почти на однхъ же станціяхъ. Дилижансъ Лафитта и Кальяра останавливались на ужинъ въ гостинниц Чорнаго Льва въ Орлеан, дилижансъ Королевской Компаніи останавливался возл, въ гостинниц Французскаго Экю.

Ну, пока пассажиры дилижанса Королевской Компаніи ужинали во Французскомъ Экю, одинъ пассажиръ вышелъ изъ дилижанса и подошолъ къ дилижансу Лафитта, Кальяра и К. прямо къ тому окну, гд миссъ Бэйнисъ старается разобрать свою конфетку. Онъ подошолъ — а когда свтъ фонаря упалъ на его лицо и бороду — его румяное лицо, его рыжую бороду — о! что что значитъ крикъ молодой двицы въ дилижанс Лафитта, Кальяра и К.? Она уронила письмецо, которое только что собиралась прочесть. Оно упало въ лужу грязи подъ переднимъ колесомъ. А человкъ cъ рыжей бородой, съ пріятнымъ счастливымъ смхомъ и съ трепетомъ въ своёмъ густомъ голос, сказалъ:

— Вамъ не надо читать. Тамъ только было сказано то, что вы знаете теперь,

Въ окн дилижанса говоритъ:

— О, Филиппъ! О, мой…

Мои что? Вы ни можете слышать слова, потому что срыхъ нормандскихъ лошадей съ такимъ ржаніемъ, криками и ругательствами ямщики подводятъ къ дилижансу, что не удивительно, если вы не разслыхали, не вамъ и не мн суждено дло это слышать, но можетъ бытъ вы угадаете смыслъ словъ. Можетъ быть вы вспомните, что въ старые, старые годы слышали такой шопотъ, въ то время, когда пвчія птички въ вашей рощ напвали эту псенку очень пріятно и свободно. Но это, милостивая государыня, написано въ феврал. Птички улетли, втви голы, садовникъ смёлъ листья съ аллеи и вс это было прошлаго года, вы понимаете? Минуты дв Филиппъ стоялъ у дилижанса и разговаривалъ съ Шарлоттой въ окно, и головы ихъ были совершенно близки. О чомъ шепчутся эти губы? Ямщики мшаютъ вамъ слышать, и изъ гостинницы Чорнаго Льва выходятъ пассажиры, тётушка Мэкъ еще жуётъ большой кусокъ хлба съ масломъ. Шарлотта ничего не хочетъ, милая тетушка благодарствуйте. Надюсь, что она пріютилась въ уголокъ и сладко заснула. Дорогою дилижансы-близнецы прозжаютъ мимо одинъ другаго. Можетъ быть, Шарлотта выглядываетъ иногда изъ окна и смотритъ на другой дилижансъ. Не знаю. Это было уже такъ давно.

Я былъ въ Тур только въ прошломъ году и потому не смю распространяться о жизни мистера Фирмина къ Тур, чтобы не сдлать топографическихъ ошибокъ. Я читалъ въ одномъ роман описаніе Тура. Этотъ романъ написалъ какой-то Вальтеръ Скоттъ, героемъ этого романа Квентинъ Дорвардъ, а героиней Изабелла де-Кроа. Она сидитъ и поётъ: ‘Ахъ, графъ Гай, часъ близокъ’. Довольно хорошенькая баллада, но какое невдніе, любезный сэръ! Какое описаніе Тура, Литтиха въ этой лживой исторіи! Да, лживое и безтолковое, я помню, что и сожаллъ, не потому, что это описаніе не походило на Туръ, а потому что Туръ не походилъ на описаніе.

Итакъ Квентинъ Фирминъ остановился въ гостинниц Фазанъ, а Изабелла Бэйнисъ поселилась у дяди, сира Мэка-Гиртера, и я думаю, что мистеръ Фирминъ имлъ не больше денегъ въ своёмъ карман, какъ мистеръ Дорвардъ, исторію котораго шотландскій романистъ разсказывалъ сорокъ лтъ тому назадъ. Я не могу общать, что нашъ молодой англійскій авантюристъ женится на благородной наслдниц обширнаго имнія и выйдетъ съ арденскимъ вепремъ на поединокъ, такой вепрь, сударыни, не является въ нашихъ современныхъ салонныхъ исторіяхъ. Другихъ вепрей, не дикихъ, есть множество. Они бодаютъ васъ въ клубахъ. Они схватываютъ васъ и прислоняютъ къ фонарнымъ столбамъ на улицахъ. Они набгаютъ на васъ въ паркахъ {Тутъ игра словъ: Boar — вепрь и Boar — скучный человкъ. Прим. Перев.}. Я видлъ какъ они посл обда раздираютъ клыками, подбрасываютъ наверхъ все общество. Этихъ вепрей нашъ молодой авантюристъ могъ встртить, какъ это случается со многими рыцарями. Кто отъ нихъ избавится? Я помню какъ одинъ знаменитый человкъ говорилъ со мною объ этихъ вепряхъ часа два сряду, О! ты глупйшій знаменитый человкъ! Ты не зналъ, что у тебя самого есть клыки, грива и хвостъ! Мн сдаётся, что на свт есть множество такихъ вепрей. Я увренъ, что маіоръ и мистриссъ Мэк-Гиртеръ не были блестящи въ разговор. Что длали бы мы съ вами, еслибы мы послушали турской болтовни? Какъ пасторъ любилъ играть въ карты и ходилъ въ кофейную, какіе нелпо-расточительные обды давали Попджои, какъ мистриссъ Флайтсъ съ этимъ, маіоромъ карабинернаго полка ужъ слишкомъ…

— Какъ я могъ выносить этихъ людей? спрашивалъ себя Филиппъ, когда говорилъ объ этомъ впослдствіи, а онъ любилъ объ этомъ говорить.— Какъ я могъ ихъ терпть, говорю я? Мэкъ человкъ добрый, но я зналъ, что онъ ужасно скученъ. Ну, а я любила его. Я любилъ его старыя исторіи. Я любилъ его старые дурные обды, кстати, турское вино не дурно, сэръ. Мистриссъ Макъ вы никогда не видали, моя добрая мистриссъ Пенденисъ. Но будьте уврены, что она не понравилась бы вамъ. А мн она нравилась. Мн нравился ея домъ, хотя онъ былъ сыръ, въ сыромъ саду, въ которомъ бывали скучные люди. Мн и теперь было бы пріятно взглянуть на этотъ старый домъ. Я совершенно счастливъ съ моей женой, но я никогда удаляюсь отъ нея, чтобы съ наслажденіемъ пережить опять прежніе, старые дни. Не имя ничего на свт кром жалованья, которое было ненадежно и издержано заране, не имя никакихъ особенныхъ плановъ на будущее время — ей-богу, сэръ, какъ я смлъ быть такъ счастливъ? Какіе мы были идіоты, душа моя, будучи такъ счастливы! Глупы мы были, что обвнчались. Не говори! Осмлились бы мы повнчаться теперь, имя въ кошельк на три мсяца содержанія? Насъ надо бы посадить въ домъ сумасшедшихъ, вотъ единственное мсто годившееся для насъ. Мы были нищими, мистриссъ Шарлотта, и вы знаете это очень хорошо!

— О, да! Мы поступили очень дурно, не правда ли, мои душечки! отвчаетъ мистриссъ Шарлотта и принимается цаловать двухъ малютокъ, играющихъ въ ея комнат, какъ будто эти малютки имютъ какое-нибудь отношеніе къ аргументу Филиппа, что тотъ человкъ, который не иметъ средствъ содержать жену, не иметъ право жениться.

Итакъ на берегахъ Лоары, когда у Филиппа было только нсколько франковъ въ карман и онъ былъ принуждёнъ строго ограничивать свои издержки въ гостинниц Золотаго фазана, онъ провелъ дв недли такого счастья, какое я съ своей стороны желаю всмъ молодымъ людямъ, читающимъ его правдивую исторію. Хотя онъ былъ бденъ и лъ и пилъ скромно въ гостинниц, служанки, слуги, хозяйка Золотаго Фазана были такъ вжливы къ нему — да, такъ вжливы, какъ къ старой, страдавшей подагрой маркиз Карабасъ, которая остановилась тутъ по дорог на югъ, заняла большія комнаты, сердилась на свою квартиру, обдъ, завтракъ, ругала хозяйку на плохомъ французскомъ язык и заплатила по счоту не иначе, какъ по принужденію. Счотъ Филиппа былъ невеликъ, но онъ заплатилъ по нёмъ весело. Слугамъ онъ далъ немного, но онъ былъ ласковъ и они знали, что онъ бденъ. Онъ былъ ласковъ, я полагаю, потому что онъ былъ счастливъ. Я зналъ, что этотъ джентльмэнъ бывалъ невжливъ, я слышалъ какъ онъ бранилъ и стращалъ хозяина гостинницы и слугъ такъ свирпо, какъ сама маркиза Карабасъ. Но теперь Филиппъ Медвдь былъ самый кроткій изъ медвдей, потому что его вожакомъ была Шарлотта.

Прочь сомннія и непріятности, глупая гордость и мрачныя заботы! Филиппу достанетъ денегъ на дв недли, въ продолженіе которыхъ Томъ Глэзиръ общалъ писать за Филиппа письма въ Пэлль-Мэлльскую газету. Вс умыслы Франціи и Испаніи не доставляли этому лнивому корреспонденту ни малйшей заботы. Утромъ его занимала миссъ Бэйнисъ и днемъ миссъ Бэйнисъ. Въ шесть часовъ обдъ и Шарлотта, въ девять Шарлотта и чай.

— Однако любовь не портить его аппетита, правильно замтилъ майоръ Мэк-Гиртеръ.

Дйствительно, у Филиппа былъ отличный аппетитъ, здоровье цвло на щекахъ миссъ Шарлотты и сіяло въ ея счастливомъ сердечк. Докторъ Фирминъ въ самомъ пылу своей практики никогда не совершалъ излеченія искусне того, какое совершилъ докторъ Фирминъ младшій.

— Я дошолъ до того, сэръ, разсказывалъ Филиппъ съ своей обычной энергіей, описывая этотъ періодъ величайшаго счастья своей жизни своему біографу: — что я воротился въ Парижъ на наружномъ мст дилижанса и не имлъ денегъ, чтобы пообдать на дорог. Но я купилъ сосиску, сэръ — и дохалъ до моей квартиры съ двумя су въ карман.

Итакъ Филиппъ и Шарлотта заключили въ Тур договоръ. Обвнчаться безъ согласія папа? О, никогда! Выйти замужъ за другаго, а не за Филиппа? О, никогда — никогда! Если она проживётъ сто лтъ, и когда слдовательно Филиппу будетъ сто-десять лтъ, не будетъ у ней другаго мужа! Тётушка Мэкъ, хотя можетъ быть не очень образованная дама, была доброй и ласковой тёткой. Она заразилась въ меньшей степени горячкой этихъ молодыхъ людей. Она немногое могла оставить посл своей смерти и родственники Мэка получатъ всё, что онъ усплъ сберечь, посл его смерти. Но Шарлотта получитъ ея гранаты, чайникъ и индійскую шаль — это она будетъ имть {Я съ сожалніемъ долженъ сказать, что я узналъ, что посл смерти майорши Мэк-Гиртеръ нашли, что она общала эти сокровища письменно нсколькимъ роднымъ ея мужа, и много споровъ возникло вслдствіе того. Но нашей исторіи нтъ никакого дла до этого.}. Съ многими благословеніями эта восторженная старушка простилась съ своимъ будущимъ племянникомъ, когда онъ воротился въ Парижъ. Хлопай своимъ бичомъ, ямщикъ! Катись скоре, дилижансъ! Я радъ, что мы вытащили мистера Фирмина изъ этого опаснаго мста. Ничего не можетъ быть для меня пріятне сентиментальныхъ описаній. Я могъ бы написать сотни страницъ о Филипп и Шарлотт. Но суровое чувство долга мшаетъ. Моя скромная муза прикладываетъ палецъ къ губамъ и шепчетъ: ‘Шш… не говорите объ этомъ дл!’ Ахъ, мои достойные друзья, вы не знаете, какое у этихъ циниковъ доброе сердце! Еслибы вы могли нечаянно прійти къ Діогену, вы наврно нашли бы его читающимъ сентиментальные романы и плачущимъ въ своёмъ бочонк. Филиппъ оставить свою возлюбленную и воротится въ своему длу, а мы не будемъ ни слова больше говорить о слезахъ, общаніяхъ, восторгахъ, разставаньи. Но, пожалуйста, читатель, вообрази нашего молодаго человка такимъ бднымъ, что когда дилижансъ остановился обдать въ Орлеан, онъ могъ только купить копеечный хлбъ и сосиску. Когда онъ дохалъ до гостинницы Пуссенъ, ему подали ужинъ, который онъ сълъ съ такимъ аппетитомъ, что вс въ столовой съ восторгомъ смотрли на него. Онъ былъ очень веселъ. Онъ нисколько не скрывалъ своей бдности, не скрывалъ, что не могъ заплатить за свой обдъ. Многіе изъ постителей гостинницы Пуссенъ знали, что значитъ быть бднымъ. Части и часто обдали они въ кредитъ, но хозяинъ гостинницы зналъ своихъ постителей. Они были бдные, но честные люди. Они платили ему наконецъ и каждый могъ помочь своему ближнему въ нужд.

Посл возвращенія своего въ Парижъ, Филиппъ нсколько времени не хотлъ ходить въ Элисейскія Поля. Они были для него Элисейскими Полями только въ обществ Шарлотты. Онъ принялся за свою корреспонденцію въ газет, что занимало одинъ день въ недлю, а остальные шесть дней, да и въ седьмой также, онъ покрывалъ огромные листы почтовой бумаги замчаніями о разныхъ предметахъ, адресованными къ миссъ Бэйнисъ въ квартир майора Мэка. На этихъ листахъ бумаги Филиппъ могъ говорить такъ долго, такъ громко, такъ пылко, такъ краснорчиво съ миссъ Бэйнисъ, но она никогда не уставала слушать, а онъ продолжать. Онъ до завтрака начиналъ сообщать свои сновиднія и свои утреннія ощущенія своей возлюбленной. Въ полдень онъ высказывалъ ей свое мнніе объ утреннихъ газетахъ. Его письмо было всё исписано обыкновенно къ тому часу, какъ отправлялась почта, такъ что его выраженія любви и врности помщались въ разныхъ странныхъ уголкахъ, гд, безъ сомннія, для миссъ Бэйнисъ было восхитительнымъ трудомъ отыскивать этихъ маленькихъ купидончиковъ, которыхъ ея возлюбленный посылалъ къ ней. ‘Я нашолъ это мстечко неисписаннымъ. Вы знаете, что я въ нёмъ напишу? О! Шарлотта, я…’ и проч. Моя прелестная молодая двица, вы угадаете когда-нибудь это остальное и будете получать такія милыя, восхитительныя, вздорныя письма и отвчать на нихъ съ тмъ изящнымъ приличіемъ, которое, и не сомнваюсь миссъ Бэйнисъ выказала въ своихъ отвтахъ.

Посл нсколькихъ недль этой восхитительной переписки, когда въ Париж настала зима и за втвяхъ висла сосульки, какъ это случилось, что прошло три дня, а почтальонъ не принёсъ письмеца хорошо знакомаго почерка для мосьё, мосьё Филиппа Фирмина. Четыре дня, а письма нтъ. О, мученіе! не-уже-ли она больна? Не-уже-ли дядя и тетка возстали противъ нея и запретили ей писать? О, горе, горесть, бшенство! Ревность же нашему другу неизвстна. Въ его великое сердце никогда не входило сомнніе въ любви его возлюбленной. Но прошло даже пять дней, а письма всё не было изъ Тура. Гостинница Пуссенъ была въ волненіи. Я сказалъ, что когда нашъ другъ очень сильно чувствовалъ какую-нибудь страсть, то онъ непремнно говорилъ о ней. Разв Дон-Кихотъ пропускалъ случаи объявлять свту, что Дульцинея дель-Тобозо несравненнйшая изъ женщинъ? Разв Антаръ не закричалъ въ битв: ‘я любовникъ Идлы’? Нашъ рыцарь всмъ въ гостинницъ разсказалъ о своихъ длахъ. Вс знали о его положеніи — вс, живописецъ, поэтъ, офицеръ на половинномъ жалованьи, трактирщикъ, хозяйка, даже маленькій слуга, обыкновенно приходившій сказать:

— Почтальонъ прошолъ — письма нтъ сегодня.

Нтъ никакого сомннія, что политическое письмо Филиппа сдлалось при подобныхъ обстоятельствахъ очень печально и мрачно. Однажды, когда онъ сидлъ за своимъ письменнымъ столомъ и грызъ усы, маленькій Анатоль вошолъ къ нему и закричалъ:

— Опять эта дама, мосьё Филиппъ!

И врная, бдительная, дятельная баронесса С. опять явилась въ комнату Филиппа. Онъ покраснлъ и со стыдомъ повсилъ голову.

‘Неблагодарный я скотъ’ подумалъ онъ: ‘Я воротился боле недли тому назадъ и ни разу не подумалъ объ этой доброй, ласковой душ, которая помогала мн. Я ужасный эгоистъ. Любовь всегда такова’.

Когда онъ всталъ встртить своего друга, баронесса казалась такъ серьёзна, блдна, грустна, что онъ не могъ этого не примтить.

— Боже мой! что случилось?

— Бдный генералъ боленъ, очень боленъ, Филиппъ, сказала баронесса серьёзнымъ голосомъ.

— Онъ былъ такъ опасно боленъ, прибавила она:— что выписали его дочь.

— Пріхала она? спросилъ Филиппъ вздрогнувъ.

— Вы думаете только о ней — вы не заботитесь о бдномъ старик. Вы, мущины, вс одинаковы. Вс эгоисты — вс. Полноте! Я знаю васъ! Я не знала ни одного, который не былъ бы эгоистомъ.

Филиппъ иметъ маленькіе недостатки, можетъ быть эгоизмъ принадлежитъ въ числу этихъ недостатковъ. Можетъ быть это вашъ недостатокъ или даже мой.

— Недля минула съ прошлаго четверга, какъ вы здсь, а вы не написали и не послали къ женщин, которая такъ васъ любитъ, Это нехорошо, мосьё Филиппъ.

Какъ только Филиппъ увидалъ баронессу, онъ почувствовалъ что онъ былъ неблагодаренъ. И мы въ этомъ сознавались. Но какъ баронесса узнала, что онъ воротился недлю тому назадъ въ четвергъ? Его нетерпливые глаза задавали ей этотъ вопросъ.

— Не-уже-ли она не могла написать мн, что вы воротились? Она, можетъ быть, знала, что вы этого не сдлаете. Женское сердце рано научаетъ её этой опытности, грустно продолжала баронесса. — Говорю вамъ, прибавила она: — что вс вы не годитесь никуда! И я раскаяваюсь, что имла глупость сжалиться надъ вами!

— Я долженъ былъ получить моё жалованье въ субботу и хотлъ тогда зайти къ вамъ, сказалъ Филиппъ.

— О чомъ же я и говорю! Вс вы мущины одинаковы. Глупа, глупа была я, вообразивъ, что наконецъ нашла мущину съ сердцемъ!

Сколько разъ эта бдная Аріадна врила и была обманута. Я не имю способовъ знать и желанія разузнавать. Можетъ быть и для вжливаго читателя, который пользуется моимъ полнымъ довріемъ, также хорошо не знать исторію баронессы С. съ первой страницы до послдней. Я согласенъ, что Аріадна была брошена Тезеемъ, но вдь она утшилась, и она сама обманула отца, чтобы убжать съ Тезеемъ. Я подозрваю, я подозрваю, говорю я… что эти женщины, такъ много обманываемыя… но мы разсуждаемъ о прошлой жизни этой дамы, когда мы должны заниматься Шарлоттой, ея возлюбленнымъ и ея родными.

— Да, вы правы, продолжала баронесса:— миссъ здсь. Вотъ записка отъ нея.

Добрая посланница Филиппа опять подала ему письмо.

‘Мой дорогой отецъ очень, очень боленъ. О, Филиппъ! я такъ несчастлива, а онъ такой добрый, кроткій, ласковый и такъ меня любитъ!’

— Это правда, продолжала баронесса:— прежде чмъ Шарлотта пріхала, онъ думалъ только о ней. Когда жена подойдётъ къ нему, онъ отвернётся. Я не очень любила эту даму, это правда. Но посмотрть на неё теперь раздирается душа. Онъ не берётъ отъ нея лекарство. Онъ отталкиваетъ её. Прежде чмъ Шарлотта пришла, онъ послалъ за мною и говорилъ на сколько позволило ему его больное горло. Пріздъ дочери утшилъ его. Но онъ говорилъ: ‘Не нужно мн моей жены! не нужно мн моей жены!’ И бдняжка уходить въ смежную комнату и плачетъ. Онъ говоритъ, что онъ не былъ здоровъ посл отъзда Шарлотты. Онъ часто выходилъ, обдалъ рдко за нашимъ столомъ и всё молчалъ съ генеральшей. На прошлой недл у него сдлалось воспаленіе въ груди. Онъ лёгъ въ постель, пріхалъ докторъ — знаете маленькій докторъ. Сдлалась жаба, и теперь онъ съ трудомъ говоритъ. Онъ боленъ очень опасно. Онъ при смерти — да, при смерти, слышите? А вы думаете о вашей двочк! Вс мущины одинаковы. Чудовищи!

Филиппъ, какъ я уже сказалъ, любитъ говорить о себ и разсматриваетъ свои недостатки съ большимъ добродушіемъ, сознаваясь въ нихъ безъ малйшаго намренія исправить ихъ.

— Какіе мы эгоисты! я слышалъ какъ онъ говорилъ, смотрясь въ зеркало,— Ей-богу, сэръ, когда я услыхалъ въ одно время о болзни этого бднаго старика и о возвращеніи Шарлотты, я почувствовалъ, что хочу видть её сію минуту. Я чувствовалъ потребность говорить съ ней. Старикъ и его страданія не трогали меня. Унизительно признаться, что мы эгоистическія животныя. Но мы вс таковы и больше ничего.

И онъ закручиваетъ свои усы, смотрясь въ зеркало. Бдная Шарлотта была такъ огорчена, что разумется она желала, что бы Филиппъ тотчасъ утшилъ её. Нельзя было терять время. Скоре фіакръ! а кучеръ получитъ на водку, если додетъ скоре до аллеи Марли! Баронесса слъ въ фіакръ и дорогою разсказала Филиппу подробне о печальныхъ происшествіяхъ послднихъ дней. Четыре дня тому назадъ бдный генералъ такъ страдалъ жабою, что не думалъ выздоровть и послалъ на Шарлоттой. Ему стало лучше въ день её прізда, но со вчерашняго дня воспаленіе увеличилось, онъ не могъ глотать, не могъ говорить слышно, онъ очень страдалъ и находился въ опасномъ положеніи. Онъ отвертывался отъ своей жены. Несчастная генеральша обратилась къ мистриссъ Бёнчъ въ слезахъ и въ гор, жалуясь, что посл двадцатилтней врности и привязанности мужъ отнялъ у нея своё уваженіе. Бэйнисъ даже свою болзнь приписывалъ жен, а иногда говорилъ, что это было справедливое наказаніе за то, что онъ нарушилъ слово, данное Филиппу и Шарлотт. Онъ долженъ просить прощенія у своей милой дочери за то, что заставилъ её такъ страдать. Онъ поступилъ неблагодарно и дурно и къ этому принудила его жена. Онъ молилъ небо простить ему. Онъ поступилъ съ злой несправедливостью съ Филиппомъ, который такъ великодушно поступалъ съ его семействомъ. Я былъ негодяй, Бёнчъ, Мэк-Гиртеръ, докторъ, вс это сказали — и этому причиной была эта женщина.— И онъ указывалъ на свою разстроенную жену, съ трудомъ выговаривая эти гнвныя слова.

— Когда а увидалъ что этотъ ребенокъ боленъ и сходитъ съ ума, потому что я нарушилъ данное слово, я почувствовалъ, что я негодяй, Мартинъ. Эта женщина сдлала меня негодяемъ, я заслуживаю смерть и я не выздоровлю, говорю вамъ, я нe выздоровлю.

Докторь Мартинъ, лечившій генерала, такимъ образомъ описывалъ Филиппу его послднія слова.

Это докторъ послалъ баронессу отыскать молодого человка. Филиппъ нашолъ бдную мистриссъ Бэйнисъ съ горячими, безслёзными глазами и помертвлымъ лицомъ возл комнаты больнаго.

— Вы найдёте генерала Бэфниса очень больнымъ, сэръ, сказала она Филиппу съ ужаснымъ спокойствіемъ и съ такимъ взглядомъ, съ которымъ ему страшно было встретиться. — Моя дочь въ его комнат. Меня онъ не хочетъ видть.

Она опять надла очки и старалась читать Библію, лежавшую на ея колнахъ. Филиппъ еще не понималъ смысла словъ мистриссъ Бэйнисъ. Его волновала мысль о болзни генерала, а можетъ быть и то, что его возлюбленная такъ близко. Ея рука лежала въ его рук черенъ минуту, и даже въ этой печальной комнат они могли тихо пожать другъ другу руку, какъ безмолвный знакъ взаимной любви и доврія.

Бдный старикъ соединилъ руки молодыхъ людей, а свою руку положилъ на ихъ руки. Казалось, его боле всего огорчило страданіе, которому онъ подвергнулъ свою дочь. Онъ благодарилъ небо за то, что усплъ примтить, что онъ поступилъ нехорошо. Онъ шопотомъ, въ двухъ словахъ просилъ прощенія у своей двочки, что заставило бдную Шарлотту упасть на колна и покрыть его лихорадочную руку поцалуями и слезами. Она простила ему отъ всего сердца. Она чувствовала, что отецъ, котораго она любила и привыкла уважать, могъ быть корыстолюбивъ и жестокъ. Ея чистому сердечку было больно при мысли, что ея отецъ могъ былъ невеликодушенъ, несправедливъ, не добръ. Мн не хочется продолжать этой послдней сцены. Запремъ дверь, когда дти стали на колна возл постели страдальца, старикъ проситъ прощенія, а молодая двушка рыдая произноситъ обты любви и нжности.

По слдующему письму, которое достойный генералъ написалъ за нсколько дней до гибельнаго окончанія своей болзни, видно, что онъ не имлъ надежды на своё выздоровленіе:

‘Любезный Мэкъ, я говорю и дышу съ такимъ трудомъ, пока пишу это письмо въ моей постели, что я сомнваюсь, встану ли я съ нея. Я не желаю сердить бдную Элизу, а въ моёмъ положеніи не могу даже вступать въ споры, которые, какъ я знаю, начнутся относительно имнія. Когда я оставилъ Англію, мн угрожало взысканіе (молодаго Фирмина), напрасно испугавшее меня, потому что оно должно было поглотить даже боле того, что я имлъ. Это заставило меня сдлать распоряженіе, чтобы оставить всё Элиз, а посл ея смерти дтямъ. Моё завщаніе у Смита, Томпсона, Рэймонда въ Грай-Иннъ. Думаю что Шарлотта долго не будетъ счастлива съ своей матерью. Разойтись съ Ф., который поступилъ съ нами самимъ великодушнымъ образомъ, разобьётъ ея сердце. Не возьмёте ли вы съ Эмили её къ себ на время? Я далъ Ф. общаніе. Такъ какъ вы сказали мн, я поступилъ съ нимъ дурно, въ чомъ и сознаюсь и о чомъ глубоко сожалю. Если Шарлотта выйдетъ замужь, она должна имть свою долю. Отецъ ея молится, въ случа если онъ eё не увидитъ, чтобы Господь благословилъ её. Съ искренней любовью къ Эмили, я остаюсь, любезный Мэкъ, искренно вамъ преданный

‘Чарльзъ Бэйнисъ.’

Получивъ это письмо, Шарлотта не послушалась желанія своего отца и тотчасъ отправилась изъ Тура съ своимъ достойнымъ дядей. Старый воинъ находился въ комнат своего товарища, когда генералъ сложилъ руки Шарлотты и ея жениха. Онъ признался въ своей вин, хотя трудно для тхъ, кто ожидаетъ любви и уваженія, признаваться въ своей вин и просить прощенія. Старымъ колнамъ трудно сгибаться. Братъ читатель, старый или молодой, когда настанетъ нашъ послдній часъ, дай Богъ, чтобы и мы могли это сдлать!

Глава XXX.

ВОЗВРАЩЕНІЕ КЪ СТАРЫМЪ ДРУЗЬЯМЪ.

Три старые товарища и Филиппъ составляли небольшую погребальную процессію, которая проводила генерала къ его послднему мсту отдохновенія на Монмартрскомъ кладбищ. Церемонія погребенія была непродолжительна. Не было даже надгробной рчи. Немногіе помнятъ его, немногія, очень немногіе скорбятъ по нём!.. Солнце закатывается, звзды блестятъ, роса падаетъ, а нашъ любезный братъ сошолъ съ лица земли. Дти его ложатся спать со страхомъ и со слезами. Восходитъ солнце, котораго онъ не видитъ, а дти просыпаются и ихъ занимаютъ ихъ новыя траурныя платьица. Они играютъ, ссорятся, а глаза, смотрвшіе на нихъ такъ добродушно, исчезли, исчезли. Проводы на кладбище знакомыхъ въ глубокомъ траур, которые потомъ разойдутся но домамъ или клубамъ и будутъ носить по насъ крепъ нсколько дней — кто изъ насъ можетъ ожидать боле? Эта мысль неблагородыя и неутшительна, достойный сэръ. А позвольте спросить, чмъ намъ гордиться? Разв мы были такъ добры, такъ благоразумны, такъ велики душой, что имемъ право ожидать любви, сожалній, воспоминаній? И великій Ксерксъ и завоеватель Бобадилъ должны были узнать въ послдній часъ и въ послднемъ убжищ какъ они ничтожны, какъ одиноки и какой прахъ покрываетъ ихъ. Скоре барабаны и трубы! Заиграйте весёлый мотивъ! Ударь по чорной упряжи, кучеръ, и скачи назадъ въ городъ къ свту, къ длу, къ долгу!

Я не сказалъ о генерал Бэйнис ничего недобраго, кром того что налагаетъ на меня моя обязанность разскащика. Мы знаемъ изъ исторіи Морлборо, что самый храбрый и самый великій военный геній не всегда бываетъ храбръ или успшенъ въ своихъ битвахъ, съ женой и что самые великіе воины длали ошибки относительно словъ meum и tuum. Мы не можемъ скрывать отъ себя того факта, что Бэйнисъ позволялъ водить себя за носъ и имлъ слабости несовмстные съ самой высокой степенью добродтели.

Когда онъ узналъ, что его небрежность относительно денегъ мистриссъ Фирминъ, ввренныхъ его попеченію, поставила его въ зависимость отъ ея сына, мы видли какъ старый генералъ, для того, чтобы не давать отчота, бжалъ изъ Англіи съ своей семьёй и со всмъ своимъ маленькимъ состояніемъ и какъ онъ испугался при выход на иностранный берегъ, очутившись лицомъ къ лицу съ своимъ страшнымъ кредиторомъ. Отреченіе Филина отъ своихъ правъ успокоило старика чрезвычайно. Но Филиппъ могъ передумать, такъ повторяла союзница Бэйниса. Жить за границей было дешевле и безопасне. Бэйнисъ, его жена, семья, деньги — всё отправилось въ изгнаніе. Сколько накопилъ старикъ, я наврно не знаю. И онъ и его жена этого не объясняли Филиппу, а когда генералъ умеръ, его жена объявила, что она почти нищая. Бэйнисъ не могъ оставить много денегъ, но чтобъ доля Шарлотты ограничивалась суммою… которую незачмъ здсь выставлять, было слишкомъ нелпо! Видите ли, мистеръ и мистриссъ Фирминъ путешествуютъ за границей теперь. Когда, я написалъ къ Фирмину, спрашивая, могу ли я упоминать о состояніи его жены, онъ мн не отвчалъ, а а не люблю входить въ эти разсчоты безъ позволенія. Онъ горячаго характера и могъ по возвращеніи разсердиться на друга своей юности и сказать:

— Какъ мы смете, сэръ, говорить о моихъ частныхъ длахъ? и какое дло публики до состоянія мистриссъ Фирминъ? Когда по окончаніи послдней церемоніи дядя Мэкъ предложилъ отвезти Шарлотту въ Туръ, мать ея не сдлала возраженія. Вдова старалась сдлать двушк такое оскорбленіе, что можетъ быть послдней простить было невозможно. Шарлотта любила Филиппа отъ всего сердца и всми силами, ей это позволили, её на это поощряли, какъ мы видли. Отказать ему, потому что явился женихъ богаче, было измной, отъ которой возмущалось ея врное сердечко, и она не могла простить подстрекательниц. Вы видите въ этой простой исторіи я не умалчиваю ни о чомъ. Я не желаю, чтобы вы думали, будто Гели Уальсингэмъ еще плачетъ о Шарлотт. Господь съ вами! Онъ былъ влюбленъ въ неё недли три тому назадъ. Онъ тогда не видалъ герцогиню Иври, за которую, если вы помните, онъ поссорился съ Подишономъ въ клуб, въ улиц Граммонъ. Онъ и герцогиня писали поэмы други въ другу каждый на язык другого. Шарлотта давно вышла изъ головы молодого человка. Этотъ мотылёкъ спорхнулъ съ нашего англійскаго розоваго бутона и переслъ на другой пожилой цвтокъ! Я не знаю, извстно ли было мистриссъ Бэйнисъ о неврности молодаго Гели, но его визиты прекратились, она разсердилась, разочаровалась. Шарлотта съ своей стороны сердилась на то, что мать принуждала её отказаться отъ человка, котораго она же сама поощряла её любить. Мама должна была защищать Филиппа, а не измнять ему! Если я прикажу моему сыну украсть ложку, долженъ ли онъ послушаться меня? А если онъ послушается и украдетъ и будетъ сосланъ за то, станетъ ли онъ любить меня впослдствіи? Мн кажется, я не могъ бы требовать отъ него сыновней любви.

Отсюда произошло несогласіе между матерью и дочерью, и гнвъ мистриссъ Бэйнисъ тмъ сдлался сильне, что ея мужъ, котораго алчность или страхъ сначала заставили взять ея сторону, перешолъ на сторону дочери. Среди этого раздора Бэйнисъ умеръ, оставивъ побду и право за Шарлоттой. Онъ не хотлъ говоритъ съ женой въ послднія минуты. Мистриссъ Бэйнисъ не противилась, чтобы ея дочь похала къ дяд, подставила худощавое лицо губамъ Шарлотты и получила поцалуй, въ которомъ, я боюсь, было мало любви. Я не завидую дтямъ, которыя остались подъ командой вдовы, или бдной баронесс, которая должна была сносить надменность дерзость и скупость этой угрюмой женщины. И не долго баронесса страдала отъ этого тиранства. Въ газет Галиньяни скоро появилось объявленіе, что баронесса отдаётъ квартиру внаймы, и я помню, что я читалъ въ Пэлль-Мэлльской газет, что щегольскія квартиры, избранное общество и прекрасный столъ можно найти въ одномъ изъ самыхъ модныхъ кварталовъ въ Париж. Спросить баронессу С., въ алле Марли, въ Элисейскихъ Поляхъ.

Мы угадали безъ затрудненія, какъ это объявленіе очутилось въ Пэлль-Мэлльской газет, и вскор посл него другъ баронессы, мистеръ Филиппъ, появился за нашимъ чайнымъ столомъ въ Лондон. Онъ всегда былъ дорогимъ гостемъ для насъ и нашихъ дтей. У него на шляп былъ крепъ. Какъ только дти ушли, онъ разсказалъ свою исторію и распространился о смерти, похоронахъ, ссорахъ, любви, разлук, о которыхъ мы разсказали. Какъ онъ могъ заработать триста или четыреста фунтовъ въ годъ? Вотъ въ чомъ былъ вопросъ. Прежде чмъ онъ увидлся съ нами, онъ уже разузнавалъ о способахъ и средствахъ. Онъ остановился у нашего друга мистриссъ Брандонъ. Она думала, что трёхсотъ будетъ достаточно. Они могли бы жить у ней во второмъ этаж — не даромъ, нтъ, нтъ, но за умренную цну, которая для нея будетъ достаточна. Они могли бы готовить у ней въ кухн и одна служанка исполняла бы у нихъ вс работы. Бдняжечка! Она очень молода. Eй будетъ девятнадцатый годъ, когда она выйдетъ замужъ. Сестрица предпочитаетъ ранніе браки продолжительнымъ отсрочкамъ.

— Небо помогаетъ тмъ, кто самъ себ помогаетъ, сказала она.

Филиппъ счолъ это превосходнымъ совтомъ, а другъ Филиппа, когда онъ спросилъ его мннія, спросилъ въ свою очередь:

— Гд же она? въ другой комнат? Разумется, вы уже женаты?

Филиппъ громко расхохотался. Нтъ, онъ не былъ еще женатъ. Разв онъ не сказалъ, что миссъ Бэйнисъ ухала въ Туръ къ дяд и тётк? Онъ желалъ жениться. Онъ не можетъ заняться работой пока не женится, онъ не можетъ быть спокоенъ, здоровъ, пока не женится на этомъ ангел. На улиц можно было слышать, какъ онъ произносилъ имя своей Шарлотты и восхвалялъ ея ангельскія прелести и доброту. Онъ говорилъ такъ громко и такъ долго объ этомъ, что моей жен уже это немножко надоло, а моя жена всегда любитъ слышать какъ расхваливаютъ другихъ женщинъ, такъ по крайней мр она говоритъ. Но когда мущина цлый часъ кричитъ о своей Дульцине, знаете, такой разговоръ сдлается приторенъ наконецъ, и когда Филиппъ ушолъ моя жена сказала,

— Онъ очень влюблёнъ, какъ Ты былъ, гораздо прежде чмъ въ меня, сэръ, но разв любовь будетъ платить по счотамъ, позволь спросить?

— Нтъ, душа моя. Любовь всегда сдерживается совтами другихъ людей, всегда, говоритъ другъ Филиппа, который, я надюсь вы примтите, говоритъ иронически.

Друзья Филиппа безъ нетерпнія выслушали разговоры Филиппа о нёмъ самомъ. Почти вс женщины симпатично слушаютъ влюбленныхъ мущинъ. Какъ бы ни были он стары, он помолодютъ отъ отъ этого разговора. Мущины не такъ великодушны: Титиру надодаетъ слушать безконечныя рчи Коридона о прелестяхъ своей пастушки. А между тмъ о себ пріятно говорить. Даже скучныя біографіи весело читать, а если ихъ читаешь, то почему же ихъ не слушать? Еслибы Филиппъ не говорилъ такъ много о себ, онъ не былъ бы такимъ пріятнымъ собесдникомъ. Разв вы не можете любить человка, надъ которымъ немножко подсмиватесь? Я предпочитаю такой открытый ротъ у собесдника осторожнымъ челюстямъ, которыя никогда не отпираются безъ ключа. А входъ въ душу Филиппа всегда открытъ въ обществ друга. Кром своей любви, своихъ надеждъ въ будущее, своей бдности, Филиппъ имлъ другіе предметы къ разговору. Его другъ Сестрица составляла большой предметъ къ разговору, отецъ былъ также любимымъ предметомъ. Кстати, докторъ писалъ къ Сестриц. Онъ говорилъ, что надется имть успхъ въ своей новой родин. Онъ и другой врачъ изобрли новое лекарство, которое должно было надлать чудеса и черезъ нсколько лтъ доставить имъ богатство. У него всегда были т или другіе планы для пріобртены богатства, которое никогда не являлось. Когда онъ давалъ на Филиппа векселя въ небольшія суммы, письма его были исполнены надеждъ.

‘Когда онъ напишетъ, что изобрлъ философскій камень’ говорилъ бдный Филиппъ: ‘я увренъ, что будетъ постскриптумъ съ извщеніемъ, что будетъ представленъ въ скоромъ времени вексель на меня.’

Присылалъ ли онъ векселя въ послднее время? Филиппъ сказалъ намъ, когда и какъ часто. Мы высказали ему всё наше добродтельное негодованіе. Глаза моей жены сверкали гнвомъ Какой человкъ! какой отецъ! О, онъ былъ неисправимъ!

— Я удивляюсь, какъ онъ не женился, продолжалъ Филиппъ.— Я вздыхаю по мачих.

— О! перестаньте, Филиппъ! закричала мистриссъ Лора.— Будьте великодушны, незлопамятны, благородны! Не будьте циникомъ и не подражайте, вы знаете кому!

О комъ она говорила, желалъ бы я знать? Посл молніи на глазахъ этой дамы сверкнули слёзы. По продолжительной привычк, я могу понятъ ея мысли, если она и не выражаетъ ихъ словами. Она думала объ этихъ бдныхъ, благородныхъ, простодушныхъ молодыхъ людяхъ и испрашивала небеснаго покровительства на нихъ. Я не имю привычки расхваливать своихъ друзей. Слабости этого друга я описалъ довольно добросовстно. Но напишу также, что онъ также мужественъ, веселъ въ несчастьи, великодушенъ, простъ, правдивъ.

Будучи пламенно влюблёнъ, нашъ пріятель былъ радъ воротиться къ лондонскому дыму и суматох. Онъ говорилъ, что туманъ вреденъ для его лёгкихъ. Онъ дышалъ гораздо свободне въ нашемъ большомъ город, чмъ въ той англійской деревеньк въ центр Парижа, въ которой онъ жилъ. Въ своей гостинниц и въ своей кофейной (гд онъ сочинялъ свою краснорчивую ‘Корреспонденцію’) онъ имлъ случай говорить по-французски, но это не весьма удавалось его англійскому языку.

— Вы наврно не предполагаете, чтобы мн хотлось быть принятымъ за француза, говорилъ онъ очень серьёзно. — Желалъ бы я знать, вздумалъ ли кто когда-нибудь быть принятымъ за француза?

Домъ и сердце Сестрицы были всё еще къ услугамъ молодаго человка. Мы уже давно не были въ Торнгоффской улиц. Филиппъ былъ слишкомъ занять своей любовью, чтобы много думать о своёмъ любящемъ друг. Сестрица, между тмъ, продолжала свою смиренную жизнь, весело, скромно, трудолюбиво исполняла свою обязанность и готова протянуть руку помощи многимъ падшимъ путникамъ на дорог. У ней въ дом была пустая комната, когда пріхалъ Филиппъ. Комната! Разв у ней не будетъ пустъ весь домъ, если онъ понадобится Филиппу? Но посл того, какъ мы видли Сестрицу въ послдній разъ, она также должна была надть чорное платье. Ея отецъ, старый капитанъ, отправился на вчный покой. Мсто его пусто въ маленькой гостиной, его спальная готова для Филиппа, пока Филиппъ останется. Она не показывала большаго огорченія о потер капитана. Она говорила о нёмъ постоянно, сдлала ужинъ для Филиппа и посадила его на мсто отца. Какъ она суетилась въ ту ночь, когда пріхалъ Филиппъ! Какой радушный пріёмъ сіялъ изъ ея ласковыхъ глазъ! Ея скромные волосы теперь посеребрились, но щоки ея похожи на яблоко, ея станъ былъ строенъ, проворенъ, лёгокъ, а голосъ, съ своимъ кроткимъ смхомъ и неправильнымъ выговоромъ всегда казался мн однимъ изъ пріятнйшихъ голосовъ на свт.

Очень скоро посл прізда Филиппа въ Лондонъ, мистриссъ Брандонъ постила жену смиреннаго біографа мистера Фирмина и об женщины имли сентиментальный разговоръ. Вс добрыя женщины, знаете, сентиментальны. Влюбленные, сватовство, милая бдность нжно интересуютъ ихъ. Моя жена въ то время начала писать длинныя письма миссъ Бэйнисъ, на которыя та скромно отвчала въ выраженіяхъ признательности за участіе, которое лондонская пріятельница принимала въ ней. Я видлъ по этимъ отвтамъ, что бракъ Шарлотты съ Филиппомъ принимался какъ дло ршоное обоими этими дамами. Он разсуждали о способахъ и средствахъ. Он не говорили о экипажахъ, брачномъ контракт, городскомъ и загородномъ дом, о деньгахъ на булавки, о приданомъ, и моя жена, соображая объ источникахъ дохода, всегда указывала на состояніе миссъ Шарлотты, которое, хотя конечно маленькое, сдлало бы довольно полезную прибавку въ доходу молодыхъ супруговъ.

— Пятьдесятъ фунтовъ въ годъ немного! Позвольте мн сказать вамъ, сэръ, что пятьдесятъ фунтовъ въ годъ сумма очень порядочная. Еслибы Филиппъ только могъ доставать самъ триста фунтовъ въ годъ, мистриссъ Брандонъ говоритъ, что они могли бы жить очень хорошо,

Вы спросите, мой милый другъ, возможно ли, чтобы люди могли жить четырьмя стами фунтами въ годъ? Какъ могутъ этимъ жить? Они пьютъ, дятъ, одваются, имютъ крышу надъ головами, стёкла въ окнахъ, и нкоторые изъ нихъ также добры, счастливы и хорошо образованы какъ ихъ сосди, которые богаче ихъ въ десять разъ. Притомъ, кром денежныхъ расчотовъ, эта любящая женщина твёрдо вритъ, что т, которые трудятся, будутъ всегда имть насущный хлбъ, а мущина знаетъ что эти разсужданія ему нечего оспаривать. Моимъ возраженіямъ и сомнніямъ жена моя противопоставляла первую любовь Филиппа въ его кузин, миссъ Туисденъ.

— Вы въ то время не возражали, сэръ, говаривалъ этотъ логикъ. — Вы тогда весело смотрли бы, какъ онъ сдлался бы несчастнымъ на всю жизнь, потому что вы думали, что денегъ было довольно и связи хорошія. Денегъ! очень счастлива миссъ Улькомъ съ своими деньгами! Большую честь принёсъ всмъ этотъ бракъ!

Мн незачмъ напоминать моимъ читателямъ несчастный результатъ этого брака. Обращеніе Улькома съ женой было пріятнымъ предметомъ разговора лондонскаго общества и въ лондонскихъ клубахъ, вскор посл того какъ эта чета соединилась брачнымъ союзомъ. Мы вс помнимъ, какъ Улькома обвиняли въ томъ, что онъ билъ жену, и какъ она убжала домой къ отцу съ подбитымъ глазомъ. Оба Туисдена такъ этого стыдились, что отецъ и сынъ перестали ходить къ Бэйдо, гд никто не сожаллъ о ихъ отсутствіи, кром одного человка, которому Тальботъ проигралъ въ вистъ.

Не пойдётъ ли мистеръ Фирминъ навстить тётку въ ея несчастьи? Кто прошлое помянетъ, тому глазъ вонъ, думали нкоторые совтники Филиппа. Теперь, когда мистрисъ Туисденъ была несчастлива, ея сердце могло смягчиться къ Филиппу, котораго она любила прежде. Филиппъ былъ такъ великодушенъ, что навстилъ её, и нашолъ, что карета ждётъ ее у дверей. Слуга заставилъ Филиппа ждать въ скучной, хорошо знакомой передней, дерзко улыбнулся ему въ лицо и укладывалъ манто и равныя женскія принадлежности въ карету въ присутствіи бднаго брошеннаго племянника. Надо признаться, что этотъ визитъ былъ романическимъ усиліемъ Лоры примирить враговъ, какъ будто, моя душа, Туисдены пускали, когда-нибудь, къ себ человка бднаго или несвтскаго! Они жили въ постоянномъ страх, чтобъ Филиппъ не пришолъ занимать у нихъ денегъ. Какъ будто они давали когда-нибудь денегъ взаймы нуждающимся! За то Туисдены сдлали очень хорошее угощеніе для новаго лорда Уипгэмскаго и Рингудскаго, который царствовалъ по смерти своего родственника. Они были такъ любезны, что похали къ нему провести Рождество и раболпно поклонялись передъ сэромъ Джономъ Ринудомъ, какъ кланялись передъ покойнымъ графомъ. Старый графъ былъ тори въ послдніе дни своей жизни, и Тольботъ Туисденъ тоже былъ консерваторомъ тогда. Настоящій лордъ Рингудъ былъ также вигомъ. Это удивительно, какъ либеральны сдлались Туисдены посл двухнедльныхъ послобденныхъ разговоровъ въ Рингуд!

— Чортъ побери, говорилъ потомъ молодой Туисденъ въ своей контор: — надо же слдовать политик своей фамиліи!

И потомъ хвастался обдами, винами, роскошью, поварами рингудскими, какъ бывало при покойномъ дд. Всякій содержатель собакъ въ Лондон знаетъ, какъ собаки лаютъ и кидаются на бдныхъ подходящихъ къ воротамъ. Туисденъ отецъ и сынъ были этой собачьей породы и такихъ собакъ есть цлыя своры везд.

Если Филиппъ открывалъ передъ нами своё сердце и говорилъ откровенно о своихъ планахъ и надеждахъ, вы можете быть уврены, что онъ сообщалъ всё и мистриссъ Брандонъ, и никто на свт не старался быть ему полезнымъ такъ, какъ она. Пока мы говорили о томъ, что длать, эта женщина дйствовала для своего любимца. Она имла твёрдую союзницу въ мистриссъ Мёгфордъ, жен издателя Пэлль-Мэльской газеты. Мистриссъ Мёгфордъ давно интересовалась Филиппомъ, его несчастьями, его любовью. Эти дв добрыя женщины сдлали изъ него сентиментальнаго героя. Ахъ! еслибы он могли придумать какой-нибудь удобоисполнимый планъ, чтобы помочь ему! И такая возможность скоро представилась этимъ обрадовавшимся женщинамъ.

Почти во всхъ газетахъ на новый годъ явилось блестящее объявленіе объ изданіи въ Дублин новой газеты подъ названіемъ Шэмрокъ. Разумется, самые знаменитые ирландскіе писатели были приглашены въ сотрудники. Редакторомъ этого новаго журнала былъ приглашонъ Микаэль Кассиди, помощникъ редактора Пэлль-Мэлльской газеты. А если Микаэль Кассиди попадетъ въ Дблинъ, то почему же Филиппу не занять его мсто въ Пэлль-Мэльской газет? Кассиди, разумется, сообщитъ о своёмъ вакантномъ мст своимъ пріятелямъ, которые будутъ рады взять его жалованье до открытія другаго боле выгоднаго мста. Но какъ только мистриссъ Брандонъ узнала о вакантномъ мст, она ршила, что его займётъ Филиппъ. Мистриссъ Мёгфордъ всегда считала молодаго человка очень надменнымъ, но совершеннымъ джентльмэномъ, и быстро заразилась восторженными похвалами мистриссъ Брандонъ. Жена моя наняла карету, ваяла съ собою дтей, похала къ мистриссъ Мёгфордъ и начала восхищаться ея садомъ, дтской — всмъ что носило имя Мёгфорда. Любопытно было примчать, въ какой восторгъ пришли эти женщины, какіе планы составляли он, чтобы достать это мсто для Филиппа. Моя жена полагала, что мистриссъ Мёгфордъ очень желаетъ блистать въ свт.

— Не можемъ ли мы пригласить кой-кого изъ знати вмст съ Мёгфордами? сказала она мн.— Нкоторые изъ прежнихъ друзей Филиппа будутъ очень рады услужить ему, я уврена въ этомъ. Признаюсь, мы употребили эту хитрость. Мы ласкали Мёгфордовъ, льстили имъ для Филиппа, и да проститъ небо хитрость мистриссъ Лор. Признаться, мы дали обдъ. Мы пригласили самыхъ знатныхъ изъ нашихъ знакомыхъ для мистера и мистриссъ Мёгфордъ и просили Филиппа какъ можно лучше обращаться со всми гостями, приглашенными къ намъ. При моей жен левъ Фирминъ былъ ягнёнкомъ. Грубый и высокомрный въ обществ Филиппъ былъ самый смирный и смиренный человкъ съ тми, кого онъ любилъ и уважалъ. Онъ никогда не уставалъ играть съ нашими дтьми и хохоталъ за ихъ играми. Никто такъ не смялся надъ моими шуточками, какъ Филиппъ Фирминъ. Я думаю, что моя жена любила его за это благородное поощреніе моего остроумія. На этомъ званомъ обд я просилъ его быть очень вжливымъ со всмъ и не наступать на мозоли никому.

Мы пригласили Мёгфорда, издателя Пэлль-Мэлльской газеты, съ женой, и Бикертона, редактора, лорда Эскота, стараго университетскаго товарища Филиппа, и еще двухъ-трехъ мужчинъ. Наши приглашенія дамамъ были не такъ счастливы. Нкоторый были приглашены, а другія ухали въ деревню на Рождество. Словомъ, мы были очень счастливы, что могли имть старую лэди Гикси, которая могла считаться свтской дамой, когда не было никакой другой. Моя жена сказала ей, что цль нашего обда — познакомить нашего друга мистера Фирмина съ издателемъ и редакторомъ Пэлль-Мэлльской газеты, съ которыми ему необходимо быть на самой дружеской ног. О! очень хорошо! Лэди Гикси общала быть вполн любезной съ издателемъ газеты и его женой и сдержала своё общаніе. Наша добрая мистриссъ Мёгфордъ пріхала первая. Поставивъ ея экипажъ въ сосднюю конюшню, ея грумъ вызвался помочь нашимъ слугамъ служить за обдомъ. Его усердіе и проворство были замчательны. Фарфоровыя чашки и крышки для блюдъ разбились въ передней. Мистриссъ Мёгфордъ сказала, что ‘Сэтъ опять принялся за свои прежнія штуки’, и хозяйка, я надюсь показала, не она уметъ владть собою среди этого біенія фарфора. Мистриссъ Мёгфордъ пріхала ране назначеннаго часа, чтобъ посмотрть нашихъ дтей, говорила она.

— На лондонскихъ позднихъ обдахъ дтей никогда не видишь, замтила она.

Въ Гэмпстид ея дти всегда являлись за десертомъ и оживляли гостей своими невинными криками, прося апельсиновъ и ссорясь за конфеты. Въ дтской дамы нашли нашу милую Сестрицу. Она пришла взглянуть на своихъ любимцевъ и сама была любима всми ими, кажется, она помогала кухарк приготовить для обда какія-то лакомства. Начался разговоръ о нашихъ дтяхъ, о дтяхъ мистриссъ Мёгфордъ, о дтяхъ вообще. А потомъ хитрыя женщины (хозяйка и Сестрица) разговорились о добродтеляхъ, несчастьяхъ, помолвк Филиппа и о той милой двушк, с которою онъ былъ помолвленъ Этотъ разговоръ продолжался до-тхъ-поръ пока послышался стукъ колёсъ и раздался звукъ молотка.

— Ахъ, какая досада! Гости дутъ! сказала мистриссъ Мёгфордъ, и поправивъ чепчикъ и воланы съ помощью ловкой мисстриссъ Брандонъ, сошла внизъ, нжно простившись съ дтьми, которымъ на слдующій день она прислала въ подарокъ цлую кучу рождественскихъ книгъ, присланныхъ въ Пэлль-Мэлльскую газету для обозрнія. Эту добрую женщину мы ласкали и привлекали на нашу сторону для Филиппа. Онъ по крайней мр имлъ ея голосъ для мста помощника редактора.

Многіе изъ нашихъ гостей уже пріхали, когда наконецъ доложили о мистриссъ Мёгфордъ. Я долженъ сказать, что она имла замчательную наружность и рдко можно было видть такой великолпный нарядъ.

Бикертонъ и Филиппъ были представлены другъ другу и разговорились о французской политик передъ обдомъ. Въ этомъ разговор Филиппъ держалъ себя очень осторожно и вжливо. Бикертонъ слышалъ, что о письмахъ Филиппа отзывались хорошо, и его дружелюбіе увеличилось, когда вошолъ лордъ Эскотъ и вступилъ съ Филиппомъ въ дружескій разговоръ. Бикертонъ удостоилъ сознаться, что старая лэди Гикси была въ очень хорошемъ обществ.

— А что касается мистриссъ Мёгфордъ, сказалъ онъ, бросивъ на нее взглядъ состраданія: — разумется мн не нужно говорить вамъ, что она не бываетъ нигд — нигд.

Сказавъ это, Бикертонъ выступилъ вперёдъ, взглянулъ на мою жену съ видомъ спокойнаго покровительства, добродушно кивнулъ мн головой, напомнилъ лорду Эскоту, что онъ имлъ удовольствіе встрчаться съ нимъ въ Игэм, а потомъ вступилъ съ Томомъ Пэджемъ, который, я признаюсь, одинъ изъ самыхъ аристократическихъ нашихъ гостей, въ разсужденіе о какомъ-то политическомъ вопрос — я забылъ о какомъ именно, но главное состояло въ томъ, что онъ назвалъ двухъ-трёхъ передовыхъ людей, съ которыми онъ разсуждалъ объ этомъ вопрос. Онъ назвалъ очень знаменитыя имена и далъ имъ понять, что съ людьми, носящими эти знаменитыя имена, онъ находился на самой короткой и дружеской ног. Съ издателемъ Пэлль-Мэлльской газеты онъ находился въ самихъ холодныхъ отношеніяхъ, и я боюсь, что его обращеніе съ моей женой и со мною было не совсмъ почтительно. Мн показалось, что лобъ Филиппа морщился, когда онъ слдилъ за покровительственнымъ обращеніемъ этого человка со всми. Обдъ подали довольно поздно, по причинамъ лучше извстнымъ въ нижнихъ областяхъ дома,

— Мн кажется, сказалъ Бикертонъ, мигая Филиппу: — что нашъ добрый другъ и хозяинъ не привыкъ давать обды. Хозяева очевидно находятся въ волненіи.

Филиппъ сдлалъ такую страшную гримасу, что Бикертонъ сначала подумалъ, что онъ боленъ чмъ-нибудь.

— Вы долго жили съ старикомъ Рингудонъ, и знаете, каковъ долженъ быть хорошій обдъ, продолжалъ Бикертонъ.

— Всякій обдъ хорошъ, когда онъ сопровождается такимъ пріёмомъ, какой я получаю здсь, отвчалъ Филиппъ.

— О! это очень добрые, очень добрые люди! вскричалъ Бикертонъ.

Мн не нужно говорить, что Бикертонъ думаетъ, будто ему вполн удалось принять видъ свтскаго человка. Онъ подошолъ къ лэди Гикси и говорилъ съ нею о большомъ бал, на которомъ встртился съ нею, а потомъ обернулся ко мн и замтилъ, что мой другъ, сынъ доктора, человкъ свирпой наружности. Черезъ пять минутъ ему посчастливилось возбудить къ себ ненависть мистера Фирмина. Но Филиппъ не сказалъ ни одного оскорбительнаго слова главному редактору Пэлль-Мэлльской газеты и я началъ поздравлять себя, что нашъ обдъ кончится благополучно, когда кто-то къ несчастью похвалилъ вино.

— Очень хорошій клэретъ. У кого вы покупаете вино? Честное слово, этотъ клэретъ лучше того, который я пью въ Париж — какъ вы думаете, мистеръ Ферморъ? Гд вы обыкновенно обдаете въ Париж?

— Я обыкновенно обдаю ка тридцать су, а въ праздники за три франка, мистеръ Бекертонъ, заворчалъ Филиппъ.

— Меня зовутъ Бикертонъ. Какъ пошло говорить объ обдахъ въ тридцатъ су! пробормоталъ мн Бикертонъ, мой сосдъ за обдомъ.— Конечно, о вкусахъ спорить нельзя. А когда я бываю въ Париж, я обдаю у Трёхъ Братьевъ. Какое у нихъ бургундское!

— Передовымъ писателямъ платятъ лучше чмъ бднымъ корреспондентамъ. Я былъ бы очень радъ имть лучшій обдъ,

— Ничего не можетъ быть пошле, какъ вести такой лавочный разговоръ, сказалъ Бикертонъ довольно громко.

— Я не держу лавки, но не стыдился бы, еслибъ я держалъ. А вы врно стыдитесь, мистеръ Бикертонъ?

Бикертонъ выскочилъ изъ-за стола и поблднлъ.

— Вы имли намреніе оскорбить меня, сэръ? спросилъ онъ.

— Оскорбить васъ, сэръ? нтъ. Нкоторые люди оскорбляютъ другихъ безъ всякаго намренія. Это случалось съ вами сегодня нсколько разъ.

— Я не вижу, чтобъ я быль обязанъ выносить вещи такого рода за чьимъ бы то ни было обдомъ! кричитъ Бикертонъ.— Прощайте, лордъ Эскотъ!

— Что такое случилось? спрашиваетъ его сіятельство, и мы вс удивляемся, что мой гость встаётъ изъ-за стола и уходитъ въ сильномъ гнв.

— По дломъ ему, Фирминъ! говоритъ Мёгфордъ, выпивъ еще рюмку.

— Разв вы не знаете? замтилъ Тонъ Пэджъ.— Отецъ его держитъ мелочную лавку въ Кэмбридж, а его послалъ въ Окфордскій университетъ, гд онъ получилъ хорошую степень.

И вотъ что вышло изъ примирительнаго обда — обда, который долженъ былъ помочь Филиппу въ его карьер!

— Хорошенько его еще! закричалъ Мёгфордъ, котораго вино сдлало краснорчивымъ.— Это такая скотина, я терпть его не могу — и мистриссъ Мёгфордъ тоже терпть его не мометь.

Глава XXXI.

РАЗСКАЗЫВАЕТЪ ЗНАМЕНИТУЮ ШУТКУ О МИССЪ ГРИГСБИ.

Разъ въ жизни нашолъ Филиппъ, что онъ оскорбилъ, не заслуживъ общаго порицаніи. Мистриссъ Мёгфордъ уже подтвердила слова своего мужа относительно Бикермана и объявила, что онъ скотъ, и жалла, что ему еще больше не досталось отъ мистера Фирмина. Какъ различны мннія различныхъ людей объ одномъ и томъ же случа! Я узналъ, что Бикертонъ съ своей стороны утверждалъ, что мы задорливые и пошлые люди и что человкъ хоть сколько-нибудь утончонный долженъ избгать общества такого рода. Онъ серьёзно считаетъ себя выше васъ и готовъ прочитать нравоученіе любому джэнтльмэну какъ онъ долженъ вести себя. Такіе выскочки встрчаются на каждомъ шагу. Кто изъ насъ не встрчалъ подобныхъ наставниковъ? Я знаю людей, которые готовы бы учить Тальони танцовать, Тома Сэйра боксировать, а Байяра быть рыцаремъ. Вс мы знаемъ такихъ людей и время отъ времени пользуемся ихъ покровительствомъ.

Мёгфордъ ухалъ съ вашего маленькаго обда, общая, что Филиппъ не будетъ нуждаться въ надлежащее время, и это надлежащее время скоро наступило. Я смялся однажды, зайдя въ контору Пэлль-Мэлльской газеты и заставъ тамъ Филиппа въ комнат помощника редактора съ ножницами и облатками: онъ вырзывалъ параграфы то изъ этой газеты, то изъ другой, измнялъ, собиралъ, придавалъ заглавія, словомъ, находился въ полной упряжи. Телятъ о трехъ головахъ, призъ за смородину, старыхъ двъ, необыкновенно долговчныхъ и наконецъ умершихъ — было удивительно (соображая его неопытность) какъ Фирминъ отыскивалъ всё это. Онъ гордился хитрыми заглавіями, какія онъ придумывалъ для своихъ параграфовъ. Самъ онъ любовался своей работою, но если друзья спрашивали его не застрлилъ ли онъ какой-нибудь особенно хорошей утки на этой недл, лобъ его хмурился, а щёки краснли. Онъ не любитъ шутокъ на свой счотъ. Не правда ли какая странная была у него антипатія?

Работа и плата Филиппа были невелики и онъ весело принималъ и то и другое. Онъ копилъ деньги изъ своего небольшаго жалованья. Удивительно, какъ экономно могъ онъ жить съ помощью и совтами своей хозяйки! Онъ приходилъ къ намъ считать подвиги своей скупости съ дтскимъ восторгомъ. Онъ любилъ любоваться на свои соверены, какъ недля за недлей накоплялись они. Онъ наблюдалъ за продажами и время отъ времени покупалъ мёбель. Такимъ образомъ онъ купилъ фортепіано, на которомъ самъ не умлъ играть, но ему сказали, что это хорошій инструментъ, и моя жена играла на нёмъ однажды, когда мы постили Филиппа, а онъ сидлъ и слушалъ съ восторгомъ, уткнувъ руки въ колна. Онъ думалъ, какъ однажды онъ увидитъ другіе руки, играющія на этихъ клавишахъ — и инструментъ и играющая исчезли въ туман передъ его счастливыми глазами. Его покупки не всегда были счастливы. Напримръ, его ужасно обманули въ одномъ аукціон ожерельемъ изъ бусъ. Какіе-то хитрые жиды сговорились надбавить цну гораздо дороже настоящей цнности.

— Но вы знаете, для кого это назначалось, говорила защитница Филиппа.— Если бы ей захотлось надть на себя его десять пальцевъ, онъ отрзалъ бы ихъ и прислалъ ихъ въ ней, но онъ оставляетъ ихъ у себя, чтобы писать къ ней письма и стихи — да еще какіе прекрасные! Этотъ милый человкъ, воспитанный въ роскоши и великолпіи, какъ вамъ хорошо извстно, не хочетъ теперь пить вина. Онъ пьётъ только немного уиски и стаканъ пива. Онъ привыкъ такъ хорошо одваться — а теперь посмотрите каковъ онъ, сударыня! Конечно, онъ всё остался джентльмэномъ, а боле величественной и прекрасной наружности джентльмэнъ никогда не входилъ въ комнату, Но онъ копитъ деньги — вы знаете для чего, сударыня!

Мистриссъ Мёгфордъ это знала, знали и мистриссъ Пенденнисъ и мистриссъ Брандонъ. Эти три женщины чуть не довели себя до горячки, интересуясь мистеромъ Фирминомъ, Мёгфордъ своимъ грубымъ и шутливымъ тономъ обыкновенно говорилъ:

— Я начинаю ревновать къ помощнику редактора, вотъ оно что! Но стоитъ посмотрть какъ онъ лаетъ на Бикертона, когда они встрчаются въ контор, вотъ онъ что! Бикертонъ не будетъ ужъ съ нимъ забіякой, общаю вамъ!

Совщанія и заговоры этихъ женщинъ къ пользу Филиппа были безконечны. Однажды Сестрица ушла отъ насъ и носовымъ платкомъ у глазъ и въ большомъ волненіи, которое, можетъ быть сообщилось и хозяину. Жена хозяина съ своей стороны также не мало была взволнована.

— Что ты думаешь, говоритъ мистриссъ Брандонъ? Филиппъ учится стенографіи. Онъ говоритъ, что онъ не довольно талантливъ, чтобы сдлаться замчательнымъ писателемъ, но онъ можетъ быть стенографомъ и тогда вмст съ мстомъ у мистера Мёгфорда, онъ думаетъ, что будетъ зарабатывать достаточно — о! какой онъ славный человкъ!

Женское волненіе прекратило эту рчь. Но когда Филиппъ пришолъ къ намъ обдать въ этотъ день, хозяйка ухаживала за нимъ, обращалась съ нимъ съ нжнымъ уваженіемъ и сочувствіемъ, которыя подобныя женщины имютъ обыкновеніе оказывать добрымъ и честнымъ людямъ, находящимся въ несчастьи.

Почему же мистеру Филиппу Фирмину, адвокату, не думать, что онъ принадлежать къ профессіи, которая доставила многимъ почести и богатство? Адвокатъ конечно можетъ надяться на такіе же хорошіе заработки, какъ и газетный стенографъ. Мы вс знали людей, которые, начавъ свою карьеру какъ писатели, занимали также и юридическую профессію и достигли большой знаменитости въ адвокатур.

— Моя голова не многого стоитъ, возражалъ бдный Филь:— я совсмъ её потеряю, если буду сидть надъ законами. Я вовсе не талантливъ, у меня нтъ честолюбія и упорной воли, которыя помогли успть людямъ съ способностями по боле моихъ. Напримръ, можетъ быть и не глупе Бикертона, но я не такой самонадянный, какъ онъ. Предъявляя права на первое мсто, куда, бы онъ ни являлся, онъ часто получаетъ его. Любезные друзья, разв вы не видите какъ я скроменъ? Нть на свт человка, который мене меня имлъ вроятность на успхъ — вы должны сознаться въ этомъ, и я говорю вамъ, что мы съ Шарлоттой должны ожидать бдности въ жизни и квартиры во второмъ этаж въ Пентонвилл или Айлингтон. Я возвратилъ бы ей ея слово, только я знаю, что она этого не захочетъ — бдняжечка! Она отдала своё сердце нищему — вотъ это правда. A я скажу, вотъ что я сдлаю. Я серьёзно буду учиться профессіи бдности и одолю её. По чомъ говядина самаго низкаго сортa? Вы не знаете? A я знаю, и гд её дешевле купить. Я умю выбрать хорошую салакашку, и всю жизнь буду пить легкое пиво, я начинаю его любить и нахожу его вкуснымъ и здоровымъ.

Много было правды въ оцнк Филиппа своихъ способностей и неспособностей. Безъ всякаго сомннія, онъ не родился для того, чтобъ сдлать знаменитымъ своё имя. Но разв мы любимъ только знаменитыхъ людей? Это было бы всё равно какъ сказать, что мы уважаемъ только тхъ людей, которые имютъ десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, или ростъ боле чмъ въ шесть футъ.

Изъ трёхъ пріятельницъ и совтницъ Филиппа, только моя жена восхищалась смиреніемъ Филиппа, мистриссъ Брандонъ и мистриссъ Мёгфордъ были нсколько разочарованы его недостаткомъ бодрости духа и мыслью, что цль его такъ невысока. Я не скажу, чью сторону принялъ біографъ Филиппа въ этомъ дл. Моё ли было дло хвалить его или упрекать за такое смиреніе, да и съ какой стати мн было совтовать ему? Мои любезный читатель, сознайся, что и ты, и я, мы идёмъ по жизненному пути по-своему. Мы димъ кушанья, которыя вамъ нравятся, потому что они нравятся намъ, a не потому что они по вкусу нашему сосду. Мы встаёмь рано, или ложимся поздно, мы трудимся, лнимся, куримъ, длаемъ мало ли еще что, потому что такъ хочется намъ, a не потому что такъ приказываетъ докторъ. Филиппъ походилъ на васъ и на меня. Вмсто того, чтобъ сть вкусную говядину, онъ привыкъ довольствоваться обдомъ изъ овощей. Вмсто того, чтобы бороться съ бурей, онъ предпочиталъ идти подъ парусомъ вдоль берега и ждать боле тихой погоды. Филиппъ, бывшій щоголемъ два года назадъ, носилъ поношенный сюртукъ. Филиппъ, здившій на красивыхъ лошадяхъ и любившій выставлять на показъ свою лошадь и свою особу въ Парк, теперь смиренно садился въ омнибусъ и только изрдка позволялъ себ нанять кэбъ. Съ имперіала омнибуса кланялся онъ своимъ друзьямъ съ совершенной любезностью и смотрлъ на свою тётку, когда она прозжала въ коляск. Его никакъ нельзя было заставить сознаться, что она съ умысломъ его не примчаетъ, или онъ приписывалъ ея слпоту ссор, которую она съ нимъ имла, а не его бдности и настоящему положенію. А о кузен своёмъ Рингуд Филиппъ говорилъ, что ‘этотъ человкъ готовъ на всякую низость’.

Опасность состояла въ томъ, чтобы нашъ другъ не сдлался въ бдности боле надменнымъ и дерзкимъ, чмъ былъ въ дни своего лучшаго положенія, и чтобъ не сошолся съ людьми, которые не были ему равны. Лучше ли било для него получать презрительное обращеніе въ модномъ клуб или сидть въ глав компаніи въ таверн? Вотъ этой опасности мы могли бояться для Фирмина. Невозможно было не сознаться, что онъ хотлъ занимать въ свт боле низкое мсто, чмъ то, для котораго онъ родился.

— Ты думаешь, что Филиппъ унизился, потому что обднлъ, спросила одна сердитая дама, мужъ которой сдлалъ это замчаніе — и мужъ и жена были очень добрыми друзьями мистера Фирмина.

— Душа моя, отвчалъ этотъ суетный мужъ:— предположи, что Филиппу вздумалось бы купить осла и продавать капусту. Онъ не будетъ длать ничего дурного, но нтъ никакого сомннія, что онъ унизитъ себя въ мнніи свта.

— Унизитъ! сказала лэди, качая головой. — никто не унижаетъ себя выбирая честную профессію. Никто!

— Очень хорошо. Вотъ Грёндсэлль служитъ у насъ за обдомъ. Не попросить ли его ссть съ нами за столъ, а намъ самимъ стать съ салфеткой за стуломъ Грёндсэлля.

— Какой вздоръ!

— Очень хорошо. Грёндсэлль собесдникъ неприличный для насъ, почему же Фплиппъ долженъ оставлять друзей своей юности, бросать клубъ для таверны? Ты не можешь сказать, чтобъ и мистриссъ Брандонъ, какъ она ни добра, была для него приличной собесдницей?

— Если бы у него была добрая жена, онъ имлъ бы собесдницу приличную и былъ бы избавленъ отъ опасностей и искушеній — лучше всего для него тотчасъ жениться! Другъ мой, мн кажется, я напишу къ Шарлотт и попрошу её пріхать къ намъ.

Противъ этого аргумента нельзя было устоять. Пока Шарлотта будетъ y насъ, мы могли быть уврены, что Филинпъ не станетъ искать другого общества. Подл дтской у насъ была уютная комната. Жен моей было пріятно украсить эту комнатку, и такъ какъ въ это время дядя Мэкъ пріхалъ въ Лондонъ по дламъ, молодая двушка пріхала къ намъ вмст съ нимъ и мн хотлось бы описать встрчу её съ Филиппомъ въ нашей гостиной. Это было очень поучительно. Но ни жены моей, ни меня тутъ не было, vous concevez. Мы только услыхали крикъ удивленія и восторга Филиппа, когда онъ вошолъ въ комнату, гд ждала его молодая двушка. Мы только сказали:

— Ступайте въ гостиную, Филиппъ. Вы найдёте тамъ вашего стараго друга маіора Мэка. Онъ пріхалъ вь Лондонъ по дламъ и привёзъ извстія о…

Не нужно было говорить дале, потому что Филиппъ выбжалъ опрометью изъ комнаты. Потомъ раздался его крикъ, потомъ вышелъ маіоръ Мэкъ, такъ смшно подмигивая! Какія хитрости употребляли мы, чтобъ скрыть тайну отъ нашихъ дтей, которыя непремнно разболтали бы её! Я долженъ сказать, что родители приняли предосторожность противъ невинной болтовни и разспросовъ дтей относительно приготовленій маленькой спальной, увривъ ихъ, что она назначается для миссъ Григсби, гувернантки, прибытіемъ которой имъ угрожали давно. Одна изъ нашихъ двочекъ, когда пришолъ Филиппъ, ничего не подозрвавшій, сказала:

— Филиппъ, если вы пойдите въ гостиную, мы найдёте тамъ миссъ Григсби, гувернантку.

Мы знали Шарлотту миссъ Григсби во весь обдъ и на слдующій денъ и смялись, малютка нашъ, который не умлъ еще говорить порядкомъ, навивалъ её миссъ Григсби и смялся громче всхъ. Такъ было весело! Но мн кажется, что Филиппу и Шарлотт было веселе всхъ, хотя можетъ быть они смялись не такъ громко какъ мы.

Когда мистриссъ Брандонъ навстила насъ, Шарлотта покраснла и сдлалась чудно прелестна, когда подошла поцаловать Сестрицу.

— Онъ разсказывалъ мн про васъ! сказала она своимъ мягкимъ голосомъ, разглаживая волосы молодой двушки.

— Знала ли бы я его, если бы не вы не спасли ли вы ему жизнь, когда онъ былъ боленъ? спросила миссъ Бэйнисъ. — И не должна ли я любить всякаго, кто любитъ его?

Мы оставили этихъ женщинъ однхъ на четвергъ часа, и въ это время он сдлались самыми короткими друзьями на свт. Вс наши домашніе, большіе и маленькіе, включая няню (женщину самой ревнивой, повелительной и безпокойной врности), получили хорошее мнніе о нашей кроткой и молоденькой гость и ухаживали за миссъ Григсби.

Шарлотта была не такая красавица, чтобъ заставлять другихъ женщинъ говорить ложь, увряя, что она вовсе не Богъ-знаетъ какъ хороша. Въ тотъ періодъ, которымъ занимаемся мы, она имла прелестный цвтъ лица, можетъ быть, оттняемый ея чорнымъ платьемъ. А когда Филиппъ входилъ въ комнату, у ней всегда была готова гирлянда розъ, расцвтавшая на щекахъ ея въ минуту его появленія. Обращеніе ея было такъ просто и непринуждённо, что не могло не быть хорошо, потому что она была признательна, правдива, незанята собой, неприхотлива и принимала участіе въ другихъ. Очень ли умна была она? Я никогда этого не говорилъ — хотя, я не сомнваюсь, она цнила умъ нкоторыхъ мущинъ (объ имени которыхъ не кчему упоминать).

— Не великолпное ли это созданіе? кричалъ Филиппъ въ достопамятный вечеръ ея прізда, когда она и другія дамы ушли спать. — Чмъ я заслужилъ такое чистое сердечко? Я слишкомъ счастливъ, слишкомъ!

Голосъ его прервался за его трубкой и онъ отёръ кулакомъ глаза, сіявшіе радостными и признательными слезами. Когда фортуна даётъ такую милость человку, мн кажется, мы не должны жалть о томъ, чего она его лишаетъ. Когда Филиппъ ушолъ въ полночь (ушолъ? его выгнали, а то онъ наврно продолжалъ бы разговаривать до разсвта) при дожд, бившемъ его въ лицо, и съ ста фунтами въ карман, составлявшими всё его имущество, я думаю, что на свт не было человка счастливе и богаче его, потому что не обладалъ ли онъ сокровищемъ, котораго онъ не могъ бы купить и не захотлъ бы продать ни за какое богатство на свт?

Моя жена можетъ говорить что хочетъ, но это она причиною приглашенія миссъ Бэйнисъ и всего что случилось потомъ. При намёк, что она будетъ дорогой гостьей въ нашемъ дом въ Лондон, гд находилось сокровище ея сердца, Шарлотта Бэйнисъ тотчасъ бросила свою милую тетку въ Тур, которая была такъ къ ней добра, своего милаго дядю, свою милую мама, всхъ своихъ милыхъ братьевъ, слдуя тому обыкновенному закону, который повелваетъ, чтобы женщина, при извстныхъ обстоятельствахъ, оставила домашній кровъ, родителей, братьевъ, сестёръ для одного человка, который длается, для нея дороже всхъ. Мистриссъ Бэйнисъ, вдова, ворчала на неблагодарность дочери, но въ своёмъ согласіи не отказывала. Можетъ быть она узнала, что Гели, втренный поклонникъ Шарлотты, перепорхнулъ на другой цвтокъ и что гоняться за этимъ мотылькомъ было бы напрасно, или можетъ быть она услыхала, что онъ проведётъ весну — сезонъ мотыльковъ — въ Лондон, и надялась, не вспорхнётъ ли онъ опять къ ея дочери. Какъ бы то ни было, она обрадовалась, что ея дочь приняла приглашеніе къ какъ въ домъ, и созналась, что бдная двушка до-нихъ-поръ мало пользовалась удовольствіями въ жизни. Скромный чемоданчикъ Шарлотты былъ уложенъ и бдную двушку отослала мать съ весьма малымъ запасомъ карманныхъ денегъ. Но эта экономная женщина сама имла мало, и изъ этой малости ршалась дать какъ можно меньше.

— Мать сказала Шарлотт, что ей пришлётъ денегъ въ слдующій вторникъ, сообщилъ намъ маіоръ: — но между нами, я сомнваюсь въ этомъ. Между нами, моя свояченица всегда общаетъ деньги во вторникъ, но и середа наступить, а она денегъ не дастъ. Я не могъ не дать двочк нсколько гиней, но вотъ увидите, во вторникъ деньги не придутъ.

Опровергнуть или подтвердить долженъ я слова маіора? Я скажу, что во вторникъ Шарлотта получила отъ матери письмо, увдомлявшее, что одинъ изъ ея братьевъ и младшая сестра оставались у тёти Мэкъ, а такъ какъ Шарлотта счастлива у своихъ гостепріимныхъ и добрыхъ друзей, то нжная, овдоввшая матъ не будетъ мшать счастью своей милой дочери.

Было уже сказано, что три женщины составили заговоръ въ пользу этой молодой двицы и ея жениха. Черезъ три дня посл прізда Шарлотты къ намъ въ домъ, моя жена стала настойчиво уврять, что поздка за городъ сдлаетъ пользу двушк, наняла коляску, одла Шарлотту къ лицу и ухала къ мистриссъ Мёгфордъ въ Гэмпстидъ. У мистриссъ Мёгфордъ была мистриссъ Брандонъ, разумется случайно, и я увренъ, пріятельница Шарлотты наговорила комплиментовъ мистриссъ Мёгфордъ на счотъ ея сада, дтской, завтрака, всего что принадлежало ей.

— Что же за бда? говоритъ мистриссъ Мёгфордъ, разсуждая объ извстномъ предмет.— Мы съ Мёгфордомъ обвнчались имя два фунта въ недлю, и при двухъ фунтахъ въ недлю родились двое старшихъ дтей. Иногда приходилось тяжело, но мы всё-таки были счастливы, а я уврена, что если человкъ не рискуетъ немного, то онъ не заслуживаетъ многаго. Я знаю, что я рискнула бы, будь я мущина, жениться на такой хорошенькой двушк. Я сочла бы малодушнымъ того молодаго человка, который мшкалъ бы, тогда какъ ему стоило сказать слово, чтобъ быть счастливымъ. Я считала мистера Фирмина храбрымъ, мужественнымъ джентльмэномъ. Или вы хотите, чтобы я имла дурное имніе о нёмъ, мистриссъ Брандонъ? Еще немножко этого крема, душечка. Онъ очень хорошъ. У насъ былъ вчера обдъ и изъ города приглашали нарочно повара.

Эта рчь, съ приличнымъ подражаніемъ голосу и жестамъ, была повторена настоящему біографу его женой, и онъ началъ видть, въ какую паутину заговоровъ эти хитрыя женщины запутали предметъ настоящей біографіи.

Подобно мистриссъ Брандонъ и другой матрон, мистриссъ Мёгфордъ заинтересовалась кроткимъ, юнымъ существомъ, ласково поцаловала ее и подарила ей аметистовую брошку.

— Она не иметъ манеръ, признаюсь, я боле ожидала отъ генеральской дочери воспитанной на континент. Но мы покажемъ ей свтъ и оперу, Брандонъ, и она выучится очень хорошо держать себя, я въ этомъ не сомаваюсь.

Мистриссъ Мёгфордъ повезла мистриссъ Бэйнисъ въ оперу и указала ей на свтскихъ особъ, собравшихся тамъ. Шарлотта была въ восторг. Я не сомнваюсь, что сзади въ лож сидлъ молодой джентльмэнъ, нашъ знакомый, который также былъ очень счастливъ. Въ этомъ году жена родственника Филиппа, лэди Рингудъ, имла ложу, въ которой Филиппъ видлъ ея съ дочерьми, а маленькій Рингудъ Туисденъ такъ и разсыпался передъ ея сіятельствомъ. Они нечаянно встртмлись у подъзда и лэди Рингудъ пристально посмотрла на Филиппа и на краснющую двушку, которую онъ вёлъ подъ руку. Колясочка мистриссъ Мёгфордъ въ одну лошадь и парадная карета съ гербами лэди Рингудъ похали но одной дорог. Изъ кареты съ гербами дамы довольно благосклонно посмотрли на колясочку, въ которой сидла возлюбленная Филиппа, и экипажи разъхались, а Рингудъ Туисденъ, видя, что кузенъ подходитъ къ нему, очень поблднлъ и скорехонько уплелся за аркаду. Но ему не слдовало бояться Филиппа. Сердце Фирмина въ то время было переполнено доброжелательствомъ и мягкостью. Онъ думалъ о тхъ кроткихъ, кроткихъ глазахъ, которые сейчасъ нжно простились съ нимъ, о той маленькой ручк, которая минуту тому назадъ висла на его рук, Неужели вы думаете, что въ такомъ расположеніи духа онъ имлъ время думать объ отвратительномъ пресмыкающемся, которое ползло позади его? Онъ былъ такъ счастливъ въ тотъ вечеръ, что тотчасъ отправился въ таверну и истратилъ по-крайней-мр три шиллинга на ужинъ и напитки. Слдующій день было воскресенье и мистеръ Фирминъ въ Уэстминстерскомъ аббатств слушалъ церковное пніе возл той же молодой двицы, которую онъ провожалъ въ оперу наканун.

Не надоло ли читателямъ это воркованье? Я старался описать любовныя дла Филиппа въ нсколькихъ словахъ и въ скромныхъ фразахъ — выпуская восторги, страшные обты, цлыя тетради корреспонденціи и вс обычныя пошлости его положенія. Однако, милостивая государыня, хотя мы съ вами уже перешли за возрастъ воркованья, хотя ваши локоны, которые я помню каштановыми, теперь посдли, а мой лобъ сталъ плшивъ, хотя мы теперь стары, мы еще не слишкомъ стары, чтобъ забыть. Изъ окна, у котораго я пишу, мн видно, какъ въ садик сквэра расхаживаютъ взадъ и впередъ молодой человкъ и молодая двица, мн знакомые. Этотъ садъ кажется раемъ моимъ молодымъ друзьямъ. Еслибы имъ вздумалось посмотрлъ за ршотку сквэра, они увидали бы, что у двери одного дома остановилась каретка доктора, а у оконъ другого дома плотникъ прибиваетъ гербъ по случаю смерти владльца, въ дверяхъ третьяго разнощикъ отъ булочника разговариваетъ съ горничной. Но что значатъ для нихъ эти явленія жизни? Рука объ руку ходятъ они по своему эдему и разговариваютъ о томъ счастливомъ времени, которое теперь уже близко, и томъ очаровательномъ пріют, для котораго заказана мёбель и въ который, миссъ, вашъ старый другъ и покорнйшій слуга осмлится препроводить премиленькій серебряный чайникъ. Вс случаи имютъ отношеніе для мистера Филиппа и миссъ Шарлотты къ тому событію, которое составляетъ предметъ ихъ желаній. Вотъ каретка доктора отъхала, Имогена говорить Алонзо:

— Какъ я страдала бы, еслибы ты былъ боленъ!

Плотникъ прибилъ гербъ.

— Ахъ, душа моя! если ты умрёшь, пусть ужъ прибьютъ гербъ для насъ обоихъ, говоритъ Алонзо со вздохомъ.

Оба сочувствуютъ горничной, которая шепчется съ разнощикомъ булочника.

Такъ какъ вс силы души Филиппа и Шарлотты сосредоточились на ихъ брак, я прошу позволенія представить документъ, полученный Филиппомъ въ то время, можно вообразить, что онъ возбудилъ не мало волненія.

Эсторскій домъ, Нью-Йоркъ.

‘Итакъ ты воротился въ столицу! Твои письма очень кратки, но у меня есть корреспондентъ (немногіе, увы! помнятъ изгнанника!), который сообщаетъ мн исторію моего Филиппа и говорятъ мни, что ты трудолюбивъ, что ты веселъ, что ты благоденствуешь. Весёлость подруги трудолюбія, благоденствіе ихъ отрасль. Чтобы благоденствіе могло достигнуть полной силы — горячая мольба отсутствующаго отца! Можетъ быть и я скоро сообщу теб, что я благоденствую. Я занимаюсь учонымъ открытіемъ (медицинскимъ и относящимся къ моей профессіи), результаты котораго должны повести въ богатству, если только фортуна не завсегда покинула Джорджа Фирмина. Итакъ ты связался съ прессой. Она была презираема и писатель, и бдность долго считались синонимами. Но могущество и богатство прессы ежедневно развиваются и увеличатся еще боле. Признаюсь, мн было бы пріятію слышать, что мой Филиппъ занимается своей адвокатской профессіей, въ которой почести, даже аристократическое званіе служатъ призами для смлыхъ, трудолюбивыхъ и достойныхъ. Почему теб еще — мн — не надяться, что ты пріобртёшь юридическую знаменитость? Отецъ, много страдавшій, проводящій преклонныя лта одинъ и въ отдалённой земл, успокоился бы въ своёмъ изгнаніи, если бы думалъ, что его сынъ будетъ способенъ когда-нибудь поправить разстроенное состояніе его рода. Но съ любовью думаю, что еще не поздно. Ты можетъ еще заняться адвокатурой и одинъ изъ ея призовъ можетъ достаться теб. Признаюсь, не безъ огорченія узналъ я изъ письма нашего добраго друга мистриссъ Б., что ты учишься стенографіи, чтобы сдлаться газетнымъ стенографомъ. Неужели фортуна такъ стала ко мн неумолима, что мои сынъ принуждёнъ заняться такой профессіей? Постараюсь покориться этому. Я ожидалъ высшаго для тебя — и для меня.

‘Милый сынъ, относительно твоей романической привязанности къ миссъ Бэйнисъ — о которой наша добрая Брандонъ разсказываетъ мн съ своей особенной орографіей, но съ трогательной проостотой — я поставилъ себ за правило не говорить ни слова. Въ дл привязанности къ женщин ты, какъ сынъ твоего отца, поступишь по-своему и вс отцы на свт не удержатъ тебя. Въ двадцати-четырёхлтнемъ Филипп и узнаю его отца за тридцать лтъ назадъ. Отецъ мой бранилъ, умолялъ, поссорился со мною и не простилъ мн. Я научился быть великодушне къ моему сыну. Я могу огорчаться, но не сердиться. Если я разбогатю когда-нибудь, ты не будешь лишонъ моего богатства. Я самъ столько перенёсъ отъ жестокаго отца, что никогда не буду жестокъ въ моему сыну.

‘Такъ какъ ты надлъ ливрею мужъ, что ты скажешь на прибавку въ твоему доходу, адресуя письма въ моему пріятелю, издателю новой газеты, называемой Газетой Верхнихъ Десяти Тысячъ. Это здсь модная газета, а твоё дарованіе было изъ такихъ, что твоё сотрудничество будетъ драгоцнно. Докторъ Джеральдинъ, издатель, кажется не родственникъ Лейнстерской фамиліи, но человкъ самъ проложившій себ путь, пріхавшій сюда нсколько лтъ тому назадъ въ бдности, изгнанникомъ изъ своей родины. Я лечилъ мистриссъ Джеральдимъ и его. Мой пріятель, издатель Эмеральда, представилъ меня доктору Джеральдину. Страшные враги въ печати, они въ частной жизни добрые друзья. Докторъ Джеральдинъ знаетъ часть твоей исторіи, онъ знаетъ, что ты теперь занимаешься литературой, что ты человкъ образованный, джентльмэнъ, человкъ свтскій, мужественный. Я поручился за то, что ты имешь эти качества. Политическихъ трактатовъ не такъ нужно, какъ новостей о лондонскихъ знаменитостяхъ, и я уврилъ его, что именно ты способенъ доставлять ихъ ему. Ты знаешь всхъ, ты жилъ я въ большомъ свт, и въ университетскомъ, въ свт юристовъ, художниковь, знакомъ съ немногими литераторами, которыми можетъ похвалиться пресса, и можешь извлечь выгоды изъ этой опытности. Что если ты нсколько положишься на твоё воображеніе при сочиненіи этихъ писемъ? быть поэтичнымъ нтъ никакого вреда. Положимъ, что умный корреспондентъ напишетъ, что онъ встртился съ гер-ц-мъ В-л-н-г-т-мъ, имлъ свиданіе съ П-м-р- и тамъ дале, кто станетъ опровергать его? и такого рода извстія восхищаютъ Нью-Йоркцевъ. Мой достойный другъ, докторъ Джеральдинъ, напримръ (между нами его зовутъ Финнигэмъ), когда пріхалъ въ Нью-Йоркъ, удивилъ всхъ обиліемъ своихъ анекдотовъ объ англійской аристократіи, которая столько же ему извстна, какъ пекинскій дворъ. Онъ былъ находчивъ, саркастиченъ, забавенъ, нашолъ читателей, переходилъ отъ одного успха къ другому — и Газета Верхнихъ Десяти Тысячъ, вроятно составитъ состояніе этого достойнаго человка. Ты можешь быть для него полезенъ и заработывать щедрое вознагражденіе, которое онъ предлагаетъ за еженедльное письмо. Анекдоты о свтскихъ мущинахъ и женщинахъ — чмъ веселе и забавне, тмъ лучше. Кто первыя красавицы въ Лондон? (ты знаешь, что красота иметъ своё знаніе и моду). Кто выигралъ или проигралъ на скачк? Были ли дуэли? Какой послдній скандалъ? Здоровъ ли добрый, старый герцогъ? Кончилось ли дло между герцогиней такой-то и капитаномъ такимъ-то? Вотъ какія извстія любятъ наши забіяки и за которыя другъ мой докторъ Джеральдинъ заплатитъ по… доллэровъ за каждое письмо. Твоё имя совсмъ не должно быть извстно. Вознагражденіе врное. C’est rendre ou Laisser, какъ говорятъ наши весёлые сосди. Напиши прежде откровенно ко мн, на кого ты можешь положиться боле, какъ не на твоего отца?

‘Ты, разумется, сдлаешь визитъ твоему родственнику, новому лорду Рингуду. Для молодаго человка, котораго фамилія такъ могущественна какъ твоя, конечно не можетъ былъ никакого униженія оказывать феодальное уваженіе, а кто можетъ знать, не захочетъ ли лордъ Рингудъ помочь своему кузену? Конечно, сэръ Джонъ вигъ, а твоя газета консервативная. Но ты боле всего человкъ свтскій. въ такомъ второстепенномъ мст, какое ты занимаешь въ Пэлль-Мэлльской газет, частная политика наврно не считается ни во что. Если сэръ Джонъ, твой родственникъ, найдетъ какой-нибудь способъ помочь теб, тмъ лучше, а разумется, ты долженъ держаться политики твоей фамиліи. Я его не знаю. Онъ вёлъ себя очень смирно въ университет, гд, я съ сожалніемъ долженъ сказать, друзья твоего отца были не совсмъ смирнаго десятка. Надюсь, что я раскаялся. И какъ бы мн пріятно было слышать, что мой Филиппъ преклонилъ своё гордое сердце и готовъ покориться нсколькимъ обычаямъ свта! Сдлай визитъ сэру Джону. Мн не нужно говорить теб, что сэръ Джонъ вигъ и владлецъ большаго помстья, онъ ожидаетъ уваженія отъ тебя. Онъ твой родственникъ, представитель доблестнаго и благороднаго рода твоего дда. Онъ носитъ имя, которое носила твоя мать. Къ ней мой Филиппъ всегда былъ кротокъ и для нея ты исполнишь желаніе твоего любящаго отца

‘Д. Ф.’

‘Я не сказалъ ни одного привтствія миссъ Бэйнисъ. Я желаю ей столько добра, что признаюсь желалъ бы, чтобы она вышла за жениха богаче моего милаго сына. Позволитъ ли мн судьба обнять мою невстку и сажать на колна вашихъ дтей? Вы будете говорить имъ ласково объ ихъ дд, будете? Я слышалъ, что бдный генералъ Бэйнисъ отзывался обо мн въ запальчивыхъ и неприличныхъ выраженіяхъ, которыя я искренне прощаю. Съ радостью, что я никогда не сдлалъ вреда генералу Бэйнису, съ признательностью и гордостью принимаю одолженія отъ моего роднаго сына. Ихъ коплю я какъ сокровища въ сердц и всё еще надюсь, что буду въ состоянія заплатить за нихъ чмъ-нибудь посущественне моихъ нжныхъ молитвъ. Передай мои желанія всего лучшаго миссъ Бэйнисъ и старайся научитъ её ласково думать объ отц ея Филиппа.’

Миссъ Шарлотта Бэйнисъ, сохранившая имя миссъ Григсби, гувернантки, между шаловливыми дтьми шутливаго отца, пробыла у насъ мсяцъ, и мама ея выражала большую радость при мысли, что она находится въ отсутствіи и нашла такихъ добрыхъ друзей. Черезъ два мсяца дядя ея маіоръ Мак-Гиртеръ воротился отъ своихъ родныхъ съ свера, которыхъ онъ здилъ навщать, и предложилъ отвезти племянницу во Францію. Онъ сдлалъ это предложеніе съ самымъ шутливымъ видомъ и такъ какъ будто его племянница вспрыгнетъ отъ радости, что возвращается къ матери, но въ удивленію маіора, миссъ Бэйнисъ поблднла, побжала къ своей хозяйк и бросилась къ ней на шею, а та, крпко держа въ объятіяхъ миссъ Бэйнисъ, свирпо глядла на маіора черезъ ея плечо, какъ-бы желая этимъ показать, что онъ не сметъ увезти её изъ этого святилища.

— О, добрый, милый другъ! ворковала Шарлотта и рыдая высказала много нжныхъ и признательныхъ словъ.

Дло въ томъ, что дв сестры, или мать и дочь, не могли бы любить другъ друга искренне этихъ двухъ особъ. Мы вс любили Шарлотту. Дти начали выть при мысли разстаться съ ихъ миссъ Григсби. Шарлотта учила ихъ музык и по-французски, а приходящая гувернантка занималась остальнымъ ихъ образованіемъ.

Такъ проходили мсяцы, а наша фаворитка всё оставалась съ нами. Мама снабжала кошелёкъ двушки время отъ времени небольшими суммами и просила хозяйку Шарлотты снабдить её всми необходимыми вещами отъ модистки. Впослдствіи правда генеральша Бэйнисъ… Но зачмъ входить въ эти непріятныя семейныя ссоры въ глав посвящонной чувству?

Какъ только Филиппъ, получилъ письмо, врно нами скопированное (за исключеніемъ денежнаго вознагражденія, которое я не считаю себя въ прав разглашать), онъ поспшилъ изъ Торнгофской улицы въ Уэстминстеръ, пролетлъ, мимо Бёттонса, нашего слуга, не обратилъ никакого вниманія на мою изумлённую жену въ дверяхъ гостиной, устремился во второй этажъ, раскрылъ настежъ дверь классной, гд Шарлотта учила нашу третію дочь играть на фортепіано.

— Шарлотта! Шарлотта! закричалъ онъ.

— Филиппъ! разв вы не видите, что миссъ Григсби даетъ намъ урокъ? закричали дти.

Но онъ не слушалъ шалуновъ и всё манилъ въ себ Шарлотту. Эта молодая двица встала и пошла за нимъ къ двери, а потомъ на лстницу, и тамъ они прочли письмо доктора Фирмина склонившись головами другъ къ другу, вы понимаете?

— Еще двсти фунтовъ въ годъ, сказалъ Филиппъ, сердце его такъ билось, что онъ съ трудомъ мой говорить:— твоихъ пятьдесятъ…

— О, Филиппъ! только могла сказать Шарлотта.

Очень милую составили они группу, которую годилось бы срисовать для художника.

Глава XXXII.

СПОСОБЫ И СРЕДСТВА.

Разумется, всякій свтскій человкъ, обладающій приличнымъ благоразуміемъ, примтитъ, что мысль жениться, имя четыреста пятьдесятъ фунтовъ въ годъ, была нелпа. Во-первыхъ, нельзя жить на четыреста пятьдесятъ фунтовъ въ годъ, хотя многіе живутъ и меньшимъ. Но жизнь безъ экипажа, безъ приличнаго дома, безъ клэрета къ обду, безъ лакея, нельзя назвать жизнью. Доходъ Филиппа могъ прекратиться. Онъ могъ не понравиться американскому газетчику. Онъ могъ поссориться съ издателемъ Пэлль-Мэлльской газеты. И тогда что останется у него? Только пятьдесятъ фунтовъ Шарлотты! Такъ доказывалъ короткій другъ Филиппа — человкъ свтскій и очень опытный. Разумется, я не удивлялся, что Филиппъ не хочетъ слдовать моему совту, хотя не ожидалъ, что онъ такъ разсердится, даже почти разбранить меня и употребитъ такія грубыя выраженія, когда, по его желанію, этотъ совтъ былъ ему поданъ. Если онъ ему не нуженъ, зачмъ было спрашивать? Этотъ совтъ могъ быть для него непріятенъ, но зачмъ онъ говорилъ мн за моимъ собственнымъ столомъ и за моимъ собственнымъ клэретомъ, что это совтъ проныры и суетнаго человка? Мой добрый другъ, этотъ клэретъ, хотя онъ втораго сорта и я не въ состояніи покупать лучшаго, стоитъ семьдесятъ-два шиллинга за дюжину. Бутылку въ день, это самое меньшее, что вы можете считать, (а онъ въ моёмъ дом выпивалъ по дв бутылки), и это составитъ сто-четыре гинеи въ годъ, понимаете?

— Ну что-жъ такое? сказалъ Филиппъ:— мы обойдёмся безъ клэрета. А пока я буду пить какой достану.

Онъ выпиваетъ цлую пинту и хохочетъ, какъ-будто сказалъ что-нибудь остроумное. Филиппъ Фирминъ бываетъ грубъ и придирчивъ иногда, и Бикертонъ, придерживаясь этого мннія, не совсмъ неправъ.

— Я буду пить клэретъ, когда стану приходить къ вамъ, говорилъ онъ ухмыллясь: — а дома буду пить уиски съ водой.

— А если Шарлотт предпишутъ пить кларэтъ.

— Она можетъ пить, говоритъ этотъ великодушный женихъ: — ей бутылки достанетъ на недлю.

— Разв вы не видите, вскричалъ я: — что даже бутылка въ недлю стоить чего-то въ род восемнадцати фунтовъ въ годъ. Восемнадцать фунтовъ на клэретъ для Шарлотты и столько же, во-крайней-мр, на вашъ уиски и ваше пиво. Вамъ нужно за напитки десятую часть вашего дохода! А одежда, квартира, угли, докторъ, карманныя деньги, поздка къ морю для дтей? Потрудитесь подвести итогъ и вы увидите, что у васъ останется двадцать-девять пенсовъ на мясника.

— То что вы называете благоразуміемъ, сказалъ Филиппъ, стукнувъ по столу и разумется разбивъ рюмку: — я называю трусостью и богохульствомъ! Неужели вы хотите меня уврить, что двое молодыхъ людей и дти ихъ, если небу будетъ угодно дать ихъ имъ, не могутъ существовать пятьюстами въ годъ? Оглянитесь, сэръ, на миріады Божьихъ созданій, которыя живутъ, любятъ, они счастливы и бдны, и стыдитесь нечестиваго сомннія, произнесённаго вами!

Онъ вскакиваетъ и начинаетъ ходить по столовой, крутя свои рыжіе усы, свирпо звонитъ и говоритъ:

— Джонсонъ, я разбилъ рюмку. Принеси мн другую.

Въ гостиной жена моя спросила о чомъ мы ссоримся. А такъ какъ Шарлотта наверху разсказываетъ дтямъ исторійки, пока они ложатся спать или пишетъ къ своей мама, нашъ пріятель въ выраженіяхъ еще боле грубыхъ, чмъ онъ употреблялъ въ столовой, когда билъ мои рюмки, разсказываетъ моей жен, что я атеистъ, или по-крайней-мр жалкій скептикъ, что я сомнваюсь въ небесномъ милосердіи и непризнателенъ небу за мой насущный хлбъ. Бросивъ на молодаго человка ласковый взглядъ, разумется моя жена берётъ его сторону. Миссъ Шарлотта сходитъ внизъ съ дтьми, подходитъ въ фортепіано и играетъ Бетховена ‘Сонъ св. Іереміи’, что всегда успокоиваетъ и очаровываетъ меня, мн представляется это Теннисовой поэмой положенной на музыку. Миссъ Шарлотта кажется такой хорошенькой за фортепіано, а Филиппъ смотритъ на неё, опираясь своими огромными руками и ногами на спинку кресла. Музыка длаетъ насъ всхъ счастливыми и добрыми и какъ-то облагороживаетъ насъ. Моя жена смотритъ на молодыхъ людей самымъ доброжелательнымъ образомъ. Она довела себя до того мннія, что эти молодые люди должны жениться. Сомнваться въ этомъ нечестиво по ея понятіямъ. А я смиренно признаюсь, что въ нкоторыхъ пунктахъ я не смю спорить съ нею.

Когда женщина въ дом ршила что-нибудь, къ чему послужитъ сопротивленіе мущинъ? Если мой гаремъ опредлитъ, что я долженъ носить жолтый сюртукъ и розовые штаны, я знаю, что не пройдётъ и трёхъ мсяцевъ, какъ я буду ходить въ розовомъ и жолтомъ костюм. Эта настойчивость побждаетъ, ежедневное возвращеніе къ желаемой цли. Послдуйте моему совту, сэръ: когда увидите, что женщины въ вашемъ дом желаютъ чего-нибудь, тотчасъ согласитесь, вы будете вести спокойную жизнь!..

Событіе, которымъ обыкновенію заканчивается третій томъ романа, приближалось. Я боюсь, что наши молодые люди не могли ухать посл внца четверкой, и что ни одинъ знатный родственникъ не могъ ссудить имъ своего замка на медовой мсяцъ. Что-жъ! нкоторые не могутъ дохать до счастья даже четверкой, а другіе доходятъ и пшкомъ. Моя почтенная муза наклоняется, развязываетъ съ нкоторымъ трудомъ свои котурны и приготовляется броситъ этотъ старый башмакъ вслдъ за новобрачными. Скажи, почтенная муза, какіе свадебные подарки получили Филиппъ и Шарлотта отъ своихъ друзей? Кузенъ Филиппа Рингудъ Туисденъ подошолъ ко мн въ клуб и сказалъ:

— Я слышалъ, что мой драгоцнный кузенъ женится. Я хочу ему послать метлу, чтобы подметать улицы,

Я хотлъ-было сказать:

— Именно такого подарка можно было ожидать отъ сына вашего отца.

Но въ томъ дло, что этотъ отвтъ пришолъ мн въ голову, когда я уже возвращался домой и когда Туисденъ разумется не могъ меня слышать. Большая часть моихъ остротъ опоздали явиться въ свтъ. Дло въ томъ, что никто изъ Туисденовъ ничего не подарилъ Филиппу на свадьбу, изъявивъ этимъ ту степень уваженія, какую они имли къ нему.

Мистриссъ Мэк-Гиртеръ подарила новобрачной индійскую брошку, которую когда-то она получила отъ генерала Бэйниса. Впослдствіи, это правда, мистриссъ Мэкъ потребовала отъ Шарлотты эту брошку назадъ, но это было когда между родственниками начались ссоры — которыя описывать подробно значило бы надодать черезчуръ читателямъ этой исторіи.

Мистриссъ Мёгфордъ подарила щегольской кофейникъ накладнаго серебра, шесть альманаховъ и четырнадцать богато граненыхъ бокаловъ, которые годились бы для вечеровъ, еслибы молодые супруги были въ состояніи ихъ давать.

Мистриссъ Брандонъ презентовала дв скатерти и двнадцать салфетокъ и еще много нужнаго въ хозяйств блья.

Жена настоящаго біографа подарила двнадцать чайныхъ ложекъ и щипцы для сахару. Мистриссъ Бэйнисъ, тёща Филиппа, также прислала ему щипцы, очень тонкіе и скоро сломавшіеся. Онъ хранитъ одну половинку до-сихъ-поръ и очень сатирически выражается объ этомъ сувенир.

Вотъ всё приданое бдной Шарлотты. Сандрильона была почти также богата, какъ наша молодая пріятельница. Мать Шарлотты прислала угрюмое согласіе на бракъ своей дочери, но отказалась пріхать на свадьбу. Она была нездорова. Годъ её вдовства только что кончился. У ней были другія дти, за которыми она должна была смотрть. Моё мнніе, что мистриссъ Бэйнисъ думала, что пока она остается за границей, она не будетъ во власти Филиппа и деньги, накопленныя генераломъ не достанутся ему. Она передала свою власть друзьямъ Филиппа въ Лондон и прислала дочери желаніе счастья.

— Вы богаты въ сравненіи со мною, когда я выходила замужъ, говорила Мистриссъ Брандонъ своей молодой пріятельниц:— у васъ будетъ добрый мужъ. Я этого не имла. У васъ будутъ добрые друзья, а я была одна, пока Богу было угодно послать мн друзей.

Не безъ чувства страха видли мы, какъ эти молодые люди начали жизненный путь, и я увренъ, что изъ небольшого общества, провожавшаго ихъ въ церковь, гд они внчались, не было никого, кто не проводилъ бы ихъ съ добрыми желаніями и сердечными молитвами. Не великъ былъ кошелёкъ, который они брали съ собою на мсячную поздку. Но у нихъ было здоровье, надежды, добрые друзья. Я никогда не слыхалъ, чтобы жизненныя испытанія кончались посл брака, только счастливъ тотъ, кто раздляетъ ихъ съ любящей подругой. Дама, у которой Шарлотта гостила до своего замужства, пришла въ состояніе самой слезливой сентиментальности. Она сла на постель въ спальной, оставленной молодою двушкой. Слёзы ея обильно текли. Она не знала почему, она не могла сказать какъ эта двушка обвилась вокругъ ея материнскаго сердца, И я думаю что если небо опредлило этой молодой двушк быть бдной, то оно послало ей въ вознагражденіе за то много другихъ сокровищъ,

Вс почтенные мущины и женщины въ Лондон, разумется, будутъ жалть объ этихъ молодыхъ людяхъ и порицать ихъ безумный рискъ, однако, подъ вліяніемъ и по примру сентиментальной жены, я самъ сдлался такъ безумно сентименталенъ, что иногда мн воображается, что этимъ заблуждающимся бднякамъ можно позавидовать.

Они внчались въ маленькой церкви возл нашего дома. Мы не украсили церковь цвтами, а церковныхъ сторожей блыми лентами. Я долженъ признаться, что завтракъ у насъ былъ скучный. Былъ очень хорошій пирогъ, съ двумя сахарными голубками на верхушк, присланный Сестрицей, и никакой другой брачной эмблемы. Наши двочки провожали невсту къ внцу въ новыхъ шляпкахъ и въ новыхъ платьяхъ. Итакъ неразрывный союзъ совершился. Любите другъ друга, милые друзья. Совершайте вашъ жизненный трудъ. Въ горести успокоивайте другъ друга, въ болзни ухаживайте и берегите. Развлекай, нжная жена, борьбу твоего мужа, освщай его мрачные часы твоими нжными улыбками, весели его домъ твоей любовью. Мужъ, отецъ, какова бы ни была твоя участь, пусть твоё сердце будетъ чисто, твоя жизнь честна. Ради тхъ, кто носитъ твоё имя, не допускай дурному поступку запятнать его. Когда ты смотришь на невинныя личики, которыя всегда нжно встрчаютъ васъ, пустъ и ваше лицо будетъ также истиннно, а ваша совсть безъ упрёка. Когда молодые люди стали на колна передъ алтарёмъ, подобныя мысли пробгаютъ въ голов друга, присутствующаго при брачномъ обряд. Разв всё что мы слышимъ въ этомъ мст не можетъ примниться къ намъ самимъ и служить поводомъ къ ежедневнымъ размышленіямъ?

Посл церемоніи мы расписываемся въ книг и смиренно возвращаемся къ завтраку. Мистриссъ Мёгфордъ не скрываетъ своего разочарованія при вид ничтожныхъ приготовленій, сдланныхъ для пріёма новобрачныхъ.

— Я нахожу это скупостью, Брандонъ, даже бантовъ нтъ. Только вашъ пирогъ. Ни спичей, ни салату съ раками не было. Винъ самая малость. Я думала, что ваши друзья умютъ лучше устраивать угощенія! Когда моя дочь будетъ выходить замужъ, она подетъ на отличной четверк срыхъ лошадей, какая только найдётся у извощиковъ. Я такъ думаю, что вашъ молодой другъ слишкомъ пристрастился къ деньгамъ, Брандонъ, я такъ и Мёгфорду сказала.

Но это только вопросъ вкуса. Мистриссъ Мёгфордъ, напримръ, нарядилась въ зелёное атласное платье и въ розовый тюрбанъ когда другія дамы были въ срыхъ платьяхъ. Короткость между нашими семействами разстроилась тотчасъ посл свадьбы Филиппа, я съ сожалніемъ долженъ сказать, что мистриссъ Мёгфордъ считала насъ скупыми, а она терпть не могла такихъ людей.

Новобрачную расцаловали. Она ухала съ новобрачнымъ, съ ними не было ни лакея, ни горничной. Путь счастливой четы лежалъ на Кэнтербёри, Филькестонъ, Булонь, Амьенъ, Парижъ, а можетъ быть и на Италію, если у нихъ достанетъ денегъ. Пока типографщикъ и самъ Мёгфордъ взялись исполнять обязанность Филиппа по газет. Сколько было у новобрачныхъ въ кошельк на эту поздку? Это не наше дло. Но обладая молодостью, здоровьемъ, счастьемъ, любовью, наши молодые друзья, я думаю, не могутъ быть недовольны. Прощайте, Богъ да благословитъ васъ_} Шарлотта и Филиппъ! Я сказалъ, какъ я нашоль мою жену плакавшую въ пустой комнатк ея фаворитки. Признаюсь, я самъ былъ несчастливъ. Я не находилъ утшенія въ клубахъ, и послдній романъ не могъ привлечь моего вниманія. Я видлъ глаза Филиппа и слышалъ нжный голосъ Шарлотты.

Съ нетерпніемъ ожидали мы писемъ отъ молодыхъ. Наконецъ прибыло письмо и такъ какъ въ нёмъ нтъ секретовъ, то я привожу его вполн:

Амьенъ, пятница. Парижъ, суббота.

‘Дорогіе друзья (вы для насъ дорогіе друзья и будете таковыми, пока мы живы). Мы исполняемъ наше общаніе и увдомляемъ, что мы здоровы и счастливы. Филиппъ говоритъ, что я не должна безпрестанно подчоркивать слова, но я никакъ не могу. О! какъ весело видть Филиппа счастливымъ! Если онъ счастливъ, счастлива и я. Я дрожу при мысли, какъ мы счастливы. Онъ сидитъ напротивъ меня и куритъ сигару. Какой у него благородный видъ! Я люблю когда онъ куритъ. Я сходила въ нашу комнату и принесла ему сигару. Онъ сказалъ: ‘Шарлотта, если я скажу теб, принеси мн твою голову, то ты велишь отрзать eё’. Скажите пожалуйста, не общала ли я три дня тому назадъ любить его, уважать и повиноваться ему и неужели же мн нарушить это общаніе? Я надюсь, что я всю жизни буду держать моё общаніе. Намъ понравился Кэнтербёри столько же, какъ милый Уэстминстеръ. Мы наняли коляску и сдлали великолпную поздку въ Фолькестонъ, а на мор Филиппъ былъ боленъ, а я нтъ. Онъ былъ такой смшной и ужасно не въ дух, я въ первый разъ исполняла обязанность сидлки. Мн хотлось бы, чтобъ онъ былъ немножко боленъ иногда, чтобъ я могла ухаживать за нимъ. Мы были въ таможн въ Булони и я вспомнила, какъ два года назадъ я была тутъ вмст съ бднымъ папа, а онъ стоялъ и смотрлъ на насъ! Мы остановились въ гостинниц у ваннъ. Гуляли по городу. Ходили въ вашему дому въ Верхнемъ город, гд а помню всё, какъ будто это случилось вчера. Помните, мы гуляли однажды и вы сказали мн: ‘Шарлотта, детъ пароходъ’. А я сказала: ‘Какой пароходъ?’ ‘Филиппъ’, говорите вы. ‘Вотъ онъ дымится’. Онъ и подошолъ съ трубкой во рту. Если бы вы не были добрйшей женщиной на свт, мн было бы стыдно писать къ вамъ такой вздоръ!

‘Подумайте: мистриссъ Брандонъ связала мн кошелёкъ, который подарила мн, когда мы ухали съ милаго, милаго Королевскаго сквэра, а когда я раскрыла кошелёкъ, и нашла въ нёмъ пять совереновъ! Филиппъ произнёсь ругательство (какъ онъ всегда длаетъ когда растрогается) и сказалъ, что эта женщина ангелъ и что мы должны сохранить эти соверены и никогда ихъ не мнять. Ахъ, какъ я рада, что у моего мужа есть такіе друзья! Я буду любить всхъ, кто любитъ его — васъ больше всхъ. Не черезъ васъ ли досталась мн это благородное сердце? Филиппъ говоритъ, что небо дало такое великое сердце мистриссъ Брандонъ, что она должна имть и высокій разумъ. Если любовь къ Филиппу значитъ мудрость, я знаю кого-то кто будетъ очень мудръ.

‘Филиппъ сказалъ, что если я не тороплюсь видться съ мама, то мы можемъ провести цлый день въ Амьен. Мы были въ собор. О! какъ я молилась, чтобъ небо дало мн силы посвятить Филиппу всю мою жизнь, любить его всегда, ухаживать за нимъ въ болзни, утшать въ горести. Я буду учиться, не для того, чтобы сравниться съ нимъ умомъ — на это могутъ надяться немногія женщины — но чтобъ я могла лучше понимать его и быть для него подругой боле его достойной. Желала бы я знать, много ли на свт такихъ талантливыхъ мущинъ какъ наши мужья? хотя Филиппъ такъ скроменъ, что говоритъ будто онъ совсмъ не талантливъ. А и знаю, что онъ талантливъ и выше многихъ другихъ. Я ничего не говорила, но я всё слушала на Королевскомъ сквэр, и нкоторые бывавшіе у васъ и много о себ воображавшіе казались мн дерзки, суетны и ничтожны, а другіе казались принцами. Мои Филиппъ принцъ. Ахъ, милый другъ! не должна ли я думать съ признательностью, что я сдлалась женою настоящаго джентльмэна! Добрый, храбрый, благородный Филиппъ! Честный и великодушный, неспособный къ обману.

‘Мы написали къ мама и къ доброй баронесс, что мы демъ. Мама находитъ, что у мадамъ Валантиноа еще дороже чмъ у баронессы. Она говоритъ, что она узнала, что настоящее имя мадамъ Валантиноа — Корнишонъ, что у ней ужасная репутація и что у ней въ дом плутуютъ въ экартэ. Она хочетъ оставить мадамъ Валантиноа, какъ только дтей, у которыхъ корь, можно будетъ перевезти. Она не велла мн здить въ ней, къ Валантиноа, и принесла Филиппу 12 фунтовъ стерл. 10 шилл. пятифранковыми монетами, которыя она положила передъ нимъ на столъ и сказала, что это первая четверть моего дохода. Еще срокъ не насталъ. ‘Но неужели вы думаете, что я захочу быль обязана такому человку какъ вы!’ Филиппъ пожалъ плечами и спряталъ свёртокъ съ серебряными монетами въ ящикъ. Онъ не сказалъ ни слова, но разумется, я видла, что ему было непріятно. ‘— Что мы сдлаемъ съ твоимъ богатствомъ, Шарлотта? сказалъ онъ, когда ушла мама. Мы истратили часть этихъ денегъ въ ресторан Вери, куда мы взяли и добрую баронессу. Ахъ, какъ эта женщина была добра во мн! Ахъ, какъ я страдала въ этомъ дом, когда мама хотла разлучить меня съ Филиппомъ! Мы прошли мимо и видли окна той комнаты, гд разыгралась та страшная, страшная трагедія. Филиппъ погрозилъ кулакомъ зелёнымъ сторамъ. ‘— Великій Боже! сказалъ онъ: — какъ я тогда страдалъ! Я не злопамятенъ, я никому не хочу мстить, но я никогда не могу простить, никогда!’ Часто мн представляется во сн эта ужасная трагедія, какъ его отнимаютъ у меня и мн кажется, что я умираю! Когда я была у васъ, я часто боялась ложиться спать, чтобы не видать этого ужаснаго сна, и клала его письмо подъ изголовье, чтобы ощупывать его ночью. А теперь! Никто не можетъ насъ разлучить — о, никто! до самой смерти!

‘Онъ водилъ меня на свою прежнюю квартиру и мы подарили мальчику, натирающему полы, пять франковъ изъ моихъ денегъ. Потомъ мы пошли въ кофейную напротивъ Биржи, гд Филиппъ писалъ письма, а потомъ въ Палэ-Рояль, гд насъ ждала баронесса, а потомъ въ театръ, а потомъ къ Тортони сть мороженое. А потомъ пшкомъ домой подъ сотнею милліоновъ блестящихъ звздъ, по аллеямъ Элисейскихъ Полей, по которымъ Филиппъ къ намъ приходилъ, мимо фонтановъ, сіявшихъ подъ серебристой луной. Ахъ, Лора! желала бы я знать была ли серебристая луна такъ счастлива, какъ ваша любящая и признательная

‘Ш. Ф.’

P. S. (Рукою Филиппа Фирмина).

‘Мои любезные друзья.— Я тамъ счастливъ, что это походитъ на сновидніе. Я смотрлъ какъ Шарлотта писала, писала цлый часъ, и спрашивалъ себя и думалъ: ‘правда ли это?’ Наконецъ я убдился въ истин, смотря на бумагу и на подчоркиваемыя ею слова. Мои любезные друзья, что я сдлалъ въ жизни, за что мн подарили ангела? Одно время сердце моё было чорно и мстительно, она явилась и спасла меня. Любовь этого созданія очищаетъ меня и… и я думаю, что это все. Я думаю, что мн только хотлось сказать, что я счастливйшій человкъ въ Европ. Когда мы къ вамъ будемъ писать, куда намъ адресовать къ вамъ письма? Мы сами не знаемъ куда мы подемъ. Намъ писемъ не нужно. Но мы тмъ не мене признательны нашимъ милымъ, добрымъ друзьямъ и насъ зовутъ

‘Ф. и Ш. Ф.‘

Глава XXXIII.

ОПИСЫВАЕТЪ ПОЛОЖЕНІЕ НЕИНТЕРЕСНОЕ, НО НЕОЖИДАННОЕ.

Мы можемъ надяться, что мистеръ и мистриссъ Фирминъ сдлали пріятную поздку, но мы не станемъ описывать ихъ приключеній. Филиппъ написалъ намъ много шутокъ, озаглавленныхъ: Парижъ, четвергъ. Женева, суббота. Монбланъ, понедльникъ. Тимбукту, середа. Пекинъ, пятница — съ шутливыми описаніями этихъ мстъ и городовъ. Онъ писалъ, что въ послднемъ город башмаки Шарлотты износились и т, которые она купила, были узки для нея, а высокіе каблуки непріятны. Онъ писалъ, что говядина т. Тимбукту не довольно изжарена на вкусъ Шарлотты, что вниманіе китайскаго императора въ ней становится слишкомъ замтно и такъ дале, между тмъ какъ въ постскриптумахъ, Шарлотты вовсе не упоминалось о путешествіяхъ, а просто сообщалось, что они остаются въ Сен-Жермен и счастливы съ утра до вечера. Увы! ихъ кошелёкъ былъ набитъ не туго, наполеондоры бднаго Филиппа скоро истратились и супруги чуть-было не были принуждены истратить свадебный подарокъ Сестрицы, но они скоре согласились бы трудиться, чмъ купить нсколько лишнихъ часовъ довольства лептой бдной вдовы.

Филиппъ, имя работу въ двухъ мстахъ, уврялъ, что онъ иметъ довольно, что онъ даже можетъ откладывать. Въ это-то время Ридли, академикъ, написалъ свою малую картину — разумется, вы её помните: ‘Портретъ дамы’. Онъ романтически привязался къ жилиц втораго этажа, не давалъ у себя шумныхъ праздниковъ, не курилъ, чтобы не безпокоитъ её. Не желаетъ ли мистриссъ Фирминъ дать вечеръ? Его мастерская и гостиная къ ея услугамъ. Онъ приносилъ ей подарки и билеты на ложи. Онъ былъ ея невольникомъ. А она платила ему за это романическіе обожаніе снисходительнымъ пожатіемъ нжной, маленькой ручки и ласковымъ взглядомъ нжныхъ глазъ, чмъ живописецъ долженъ былъ оставаться доволенъ. Низенькаго роста и нескладный станомъ, Ридли натурально считалъ себя отстраненнымъ отъ брака и любви и съ завистью смотрлъ на эдемъ, въ который ему запрещено было входить. У Шарлотты не было и двухъ пенсовъ, а былъ маленькій дворъ. Друзья Филиппа имли обыкновеніе преклоняться передъ ней. Изящные джентльмэны, знавшіе его въ университет и забывшіе его или считавшіе его грубымъ и самонадяннымъ, теперь вдругъ вспомнили о нёмъ и у его молодой жены были совершенно модныя собранія за ея чаемъ. Всмъ мущинамъ нравилась она, а женщины говорили, что мистрисъ Фирминъ была добродушная, совершенно безвредная женщина, довольно хорошенькая, именно такая, какихъ любятъ муцины.

Да, мистриссъ Фирминъ имла успхъ. Но у ней еще ни было пріятельницъ, она была слишкомъ бдна, чтобъ бывать въ свт, но у ней были мистриссъ Пенденнисъ, мистриссъ Брандонъ, мистриссъ Мёгфордъ, знаменитая колясочка которой безпрестанно привозила лакомства для новобрачной изъ Гампстида и которая восхищалась отборнымъ обществомъ, которое она встрчала у мистриссъ Фирминъ.

— Карточка лорда Тингэмбери! скажите пожалуйста, мистриссъ Брандонъ!

Такими безыскусственными фразами мистриссъ Мёгфордъ выражала свой восторгъ въ первое время, когда Шарлотта пользовалась еще ея благорасположеніемъ. Я долженъ признаться, что наступили обстоятельства мене пріятныя.

— О, Лора! я дрожу при мысли какъ я счастлива! постоянно ворковала наша птичка. — Знаете ли, что Филиппъ никогда не бранитъ меня? Если бы онъ сказалъ хоть одно грубое слово, мн кажется, а бы умерла, между тмъ какъ мама ворчитъ, ворчитъ бывало съ утра до ночи, а мн и горя мало.

Вотъ что выходитъ изъ несправедливой брани. Спасительное лекарство теряетъ своё дйствіе. Паціентъ спокойно принимаетъ лекарство, которое напугаетъ или убьётъ непривычнаго. Мистриссъ Бэйнисъ продолжала писать бранчивыя письма, и я не поручусь, что Шарлотта читала ихъ вс. Мистриссъ Бэйнисъ вызывалась прізжать и заботиться о Филипп, когда настанетъ одно интересное событіе. Но мистриссъ Брандонъ была уже приглашена на этотъ случай, а Шарлотта тамъ испугалась прізда матери, что Филиппъ написалъ къ мистриссъ Бэйнисъ и коротко и положительно просилъ не прізжать. Вы помните картину Ридли ‘Колыбсль’, которая доставила много гиней мистеру Ридли. Сама мать не такъ пристально изучала своего ребёнка, какъ изучалъ Ридли черты, позы, взгляды первенца Шарлотты и Филиппа Фирминъ. Жена моя очень разсердилась на то, что я забылъ, сынъ или дочь прежде родились у Фирминовь, и говоритъ, что я скоро забуду имена своихъ собственныхъ дтей. Кажется, помнится мн теперь, черезъ такое долгое время, что сынъ у нихъ старшій, ихъ мальчикъ такой высокій, гораздо выше — не мальчикъ? ну такъ стало быть…

— Утёнокъ, перебиваетъ съ насмшкой моя жена.

Это и знаю наврно, что молодая мать была очень мила, съ розовыми щеками и сіяющими глазами, когда она наклонялась надъ своимъ младенцемъ. Ридли говоритъ, что въ глазахъ молодыхъ матерей есть что-то небесное въ это время, онъ даже увряетъ, что тигрица въ зоологическомъ саду кажется прекрасна и кротка, когда наклоняетъ свою чорную морду къ своимъ дтенышамъ. О, сила чувства! въ какое положеніе привела ты мистриссъ Фирминъ Ридли! Въ глазахъ молодой матери былъ блескъ, а на щекахъ ея розы и жемчугъ, которые непремнно должны были очаровать живописца. Онъ даже снималъ сапоги въ своей мастерской, чтобъ не безпокоить своимъ скрипомъ молодую мать. Онъ накупилъ для ребёнка разныхъ подарковъ. Филлипъ уходилъ въ клубъ и къ своей газет, какъ ему было приказано, но Ридли нельзя было прогнать изъ Тернгофской улицы, такъ что мистриссъ Брандонъ смялась надъ нимъ — просто смялась надъ нимъ.

Но всё это время Филиппъ и его жена продолжали пользоваться расположеніемъ мистера и мистриссъ Мегфардъ и были приглашены этой достойной четой вмст съ ихъ малюткой въ ихъ виллу въ Гемпстид, гд перемна воздуха могла принести пользу милому малютк и его милой мама. Въ маленькомъ пространств достойный мистеръ Мёгфордъ умлъ собрать кучу разныхъ разностей. У него былъ садъ, звринецъ, оранжерея, конюшни, корова, молочная и онъ не мало гордился своими сокровищами. Онъ любилъ и хвалилъ всё своё. Никто не восхищался такъ своимъ портвейномъ, какъ Мёгфордъ, но расхваливалъ такъ своё масло и домашній хлбъ. Онъ наслаждался своимъ счастьемъ, онъ цнилъ своё собственное достоинство. Онъ любилъ говорить о томъ времени, когда онъ былъ мальчишкой на лондонскихъ улицахъ, а теперь…

— Попробуйте этотъ портвейнъ и скажите, есть ли лучше у лорда мэра, говаривалъ онъ своимъ гостямъ.

Постоянно думать о своёмъ счастьи и сомнваться въ нёмъ, но значитъ ли это истинное счастье? Воспвать гимнъ самому себ, не очаровательное ли удовольствіе для самого себя, и вс обдавшіе за столомъ Мёгфорда непремнно слышали эту музыку. Я съ сожалніемъ долженъ сказать, что Филиппу эта музыка не нравилась. Онъ ужасно скучалъ въ Гэмпстид, а когда мистеръ Филиппъ скучалъ, то онъ былъ не совсмъ пріятнымъ собесдникомъ. Онъ звалъ вамъ въ лицо, онъ прямо противорчилъ вамъ. Онъ говорилъ, что баранина жестка, что вино пить нельзя, что такого-то оратора черезчуръ превозносятъ, а такой-то политикъ дуракъ. Мёгфордъ и его гость сражались посл обда, чуть не доходили до бранныхъ словъ.

— Что это, Мёгфордъ? о чомь вы ссоритесь въ столовой? спрашиваетъ мистриссъ Мёгфордъ.

— О чомъ мы ссоримся? это только господинъ помощникъ редактора фыркаетъ, говоритъ хозяинъ съ раскраснвшимся лицомъ.— Moё вино для него нехорошо, а теперь онъ положиъ ноги на стулъ и заснулъ у меня подъ носомъ. Дерзкій онъ человкъ, мистриссь Мёгфордъ, въ этомъ спора нтъ.

Тутъ бдная Шарлотта тихо выходитъ отъ своего малютки и заиграетъ что-нибудь на фортепіяно, успокоивая поднимающійся гнвъ.

Когда вы подумаете, что насущный хлбъ Филиппа завислъ отъ этихъ людей, вы согласитесь, что его друзья могли тревожиться за его будущность. Одно слово Мёгфорда, и Филиппъ съ Шарлоттой и съ ребёнкомъ пошли бы по міру. Съ этимъ мистеръ Фирминъ соглашался, разсуждая о своихъ длахъ (а онъ это любилъ) засунувъ руки въ карманы и ставъ спиною къ огню. — Любезный другъ, говорилъ откровенный новобрачный: — эти вещи постоянно у меня въ голов. Я говорилъ прежде о нихъ съ Шарлоттой, а теперь не говорю. Он тревожатъ её бдняжку, а сердце моё разрывается при мысли, что она огорчена. Я стараюсь длалъ что могу, но когда мн надодаютъ, я не могу не показать этого. Я не умю лицемрить. Нтъ, не только для двухсотъ фунтовъ выгоды, но и для двухъ тысячъ. Мистеръ Мёгфордъ очень добрый человкъ. Я этого не говорю. Добрый отецъ, добрый мужъ, щедрый хозяинъ и прескучнйшій человкъ. Быть съ нимъ любезнымъ? Какъ я могу быть любезенъ, когда меня убиваютъ? Онъ все разсказываетъ исторію о томъ, кокъ Ли Гёнта посадили въ тюрьму, а онъ носилъ ему корректуры и видлъ тамъ лорда Байрона. Я не могу не засыпать во время разсказа, а если не засыпаю, то скрежещу зубами и внутренно ругаюсь, такъ что, я самъ знаю, на меня страшно смотрть. Мистриссъ Мёгфордъ женщина добрая, ласковая, вспыльчивая. Я слышу, какъ она бранитъ слугъ въ кухн. Но какъ Шарлотта можетъ быть пріятельницей съ такой пошлой женщиной? Я не могу быть другомъ съ ея мужемъ. Честію служить этому человку одно, а быть его другомъ, смяться его скучнымъ шуткамъ, было бы лицемрствомъ съ моей стороны. Друзья Филиппа боялись за его будущность и Сестрица раздляла ихъ опасенія. Зная Мёгфорда и Фирмина, мы безпрестанно ожидали разрыва,

Относительно Нью-Йоркской газеты мы боле были уврены въ успх Филиппа. Многіе его друзья дали общаніе помогать ему. Мы собирали клубныя исторіи, выпрашивали у знакомыхъ анекдоты моднаго свта. Намъ случалось подслушивать замчательные разговоры между самыми вліятельными публичными лицами, которыя не имли отъ насъ секретовъ. Мы узнавали самые тайные умыслы австрійскаго совта, какіе виды имлъ папа, кто былъ послднимъ фаворитомъ турецкаго султана и тому подобное, изъ свдній, узнаваемыхъ отъ учоныхъ женщинъ, мы даже успвали сообщать послднія дамскія моды. Мы не сомнвались, что письма Филиппа будутъ имть успхъ въ Нью-Йорк, и ожидали прибавки въ его плати. Въ конц перваго года супружеской жизни Филпппа Фирмина, мы сдлали разсчотъ, по которому оказалось ясно, что у него остались деньги. Конечно, его издержки увеличились. Въ дтской былъ малютка, но и въ коммод былъ кошелёкъ съ соверенами, и бережливый молодой человкъ надялся еще боле прибавить къ своему запасу.

Мы успокоились, узнавъ, что Фирмина съ женой не приглашали повторить посщеніе въ Гэмпстидъ. Иногда молодыхъ супруговъ приглашали обдать, но Мёгфордъ, человкъ надменный, имлъ на столько здраваго смысла, чтобы видть, что между нимъ и Фирминомъ не могло быть большой короткости. Я думаю, что неутомимая Сестрица мирила Мёгфорда съ Филиппомъ, и я съ сожалніемъ долженъ признаться, что когда между ними началась ссора, то виноватъ быль бдный Филиппъ.

Вы знаете, что въ прежнія времена король и королева всегда приглашали на крестный старую волшебницу, которая бсилась, когда её не приглашали. Я съ сожалніемъ долженъ сказать, что мать Шарлотты такъ разсердилась, что её не пригласили къ крестныя матери къ новорожденному, что не выслала денегъ въ надлежащій срокъ, и съ того времени не высылаетъ до-сихъ-поръ.

Какъ ни былъ бденъ Филиппъ, онъ думаетъ, что это было самое счастливое время для него. Онъ какою гордостью смотрлъ онъ на спящаго ребёнка и на счастливую мать! Онъ рано возвращался домой по вечерамъ, онъ считалъ своего ребенка чудомъ, никогда не уставалъ говорить въ нашемъ дом объ этомъ ребёнк, о его полнот, сил, изумительномъ ум. Онъ говорилъ, что чувствуетъ себя новымъ человкомъ. До-сихъ-поръ жизнь была для него игрой и шалостью. А теперь онъ особенно сожаллъ, что онъ лнился и пренебрегалъ представлявшейся возможностью. Еслибы онъ приготовился въ адвокатур, онъ могъ бы теперь извлечь пользу изъ этой профессіи. Нашъ другъ весьма смиренно оцнивалъ свои способности. О, счастливъ тотъ, у кого любовь — учитель, руководитель и властелинъ! Куда двались самоувренность и надменность нашего друга? Онъ былъ у ногъ своей жены своего ребёнка. Счастливый мужъ, счастливая жена! Какъ ни былъ бы бденъ ихъ домъ, въ нёмъ заключались неоцненныя сокровища и богатства, какія бури не угрожали бы извн, домашній камелёкъ освщонъ блескомъ малыхъ глазъ.

Глава XXXIV.

ВЪ КОТОРОЙ Я ПРИЗНАЮСЬ, ЧТО ФИЛИППЪ СКАЗАЛЪ НЕПРАВДУ.

Шарлотта съ няней и ребёнкомъ опять появилась въ нашемъ дом на Королевскомъ сквэр, гд хозяйка всегда была имъ рада. Молодая женщина была въ большомъ восторг, а когда мн услыхала причину, то вытаращила глаза отъ удивленія. Она объявила, что докторъ Фирминъ прислалъ вексель на сорокъ фунтовъ изъ Нью-Йорка. Утшительно было думать, что бдный докторъ Фирминъ старался загладить отчасти сдланное имъ зло, что онъ раскаявался и можетъ-быть становился честнымъ и добрымъ. Об женщины радовались, что гршникъ раскаявается, кого-то обвинили въ скептицизм, въ цинизм и тому подобномъ за то, что онъ сомнвался въ справедливости этого извстія. Признаюсь, я думалъ, что подарокъ сорока фунтовъ сыну, которому онъ долженъ тысячи, не служилъ еще большимъ доказательствомъ исправленія доктора.

О! какъ разсердились нкоторые люди, когда настоящая исторія наконецъ обнаружилась! Не потому, что они ошибались, а я оказался правъ, о, нтъ! но потому что этотъ несчастный докторъ не имлъ никакого намренія раскаяться.

— О, Филиппъ! вскричала мистриссъ Лора, увидвъ въ первый разъ посл того Филиппа: — какъ мн было пріятно слышать объ этомъ вексел!

— О какомъ вексел? спросилъ Филиппъ.

— Отъ вашего отца изъ Нью-Йорна.

— О! сказалъ Филиппъ, вспыхнувъ.

— Какъ? разв это неправда? спрашиваемъ мы.

— Бдная Шарлотта не понимаетъ длъ, а письма я ей не читалъ. Вотъ оно.

Онъ подалъ мн документа, и я имю позволеніе привести его здсь.

Нью-Йоркъ.

‘Итакъ, мой малый Филиппъ, я могу поздравить себя съ достиженіемъ ддовскихъ почестей! Какъ скоро у меня явился внукъ! Я еще чувствую себ молодымъ, не смотря на удары несчастья. Что если мн надоло вдовство и я опять вступлю въ супружество? Здсь есть нсколько дамъ, которыя довольно милостиво смотрятъ на англійскаго джентльмэна. Я могу сказать безъ тщеславія, что англичанинъ хорошаго происхожденія пріобртаетъ утончонность обращенія, которую не могутъ купить доллэры и которой можетъ позавидовать американская милліонерка.

‘Твою жену называетъ ангеломъ моя корреспондентка, которая сообщаетъ мн боле подробныя свднія о моихъ родныхъ, чмъ мой сынъ удостоиваетъ мн сообщать. Я слышу, что мистриссъ Филиппъ кротка, мистриссъ Брандонъ говоритъ, что она прелестна, всегда весела. Надюсь, что ты научилъ её думать не слишкомъ дурно объ отц ея мужа. Я былъ обманутъ негодяями, которые завлекли меня своими планами, которые обворовали у меня заработанное трудомъ всей жизни, которые заставили меня ложными убжденіями до такой степени довриться имъ, что я отдалъ все состояніе своё и твоё, мой милый мальчикъ на ихъ предпріятія. Твоя Шарлотта будетъ имть либеральный, благоразумный, справедливый взглядъ на это дло и скоре пожалетъ чмъ будетъ осуждать мое несчастье. Таковъ взглядъ, съ радостью могу сказать, въ этомъ город, гд есть свтскіе люди, знающіе превратности торговой карьеры и извиняющіе несчастье. Быть джентльмэномъ значитъ обладать не малымъ преимуществомъ въ здшнемъ обществ, гд хорошее происхожденіе, уважаемое имя и образованіе всегда говорятъ въ пользу человка обладающаго этимъ. Многіе люди, посщаемые нын здсь, не имютъ этихъ преимуществъ, и я могу и въ высшемъ обществ здшняго города указать на людей имвшихъ денежныя затрудненія подобно мн, храбро возобновившихъ борьбу посл своего паденія и теперь вполн возвратившихъ богатство и уваженіе свта. Я былъ вчера у Уашинггона Уайта. Разв его убгаютъ его соотечественники за то, что онъ былъ банкротомъ три раза? Я ничего не видалъ на этомъ континент изящне и богаче его бала. На его жен были брилліанты, которымъ позавидовала бы герцогиня. Самые дорогіе вина, великолпный ужинъ и миріады утокъ покрывала его столъ. Милая Шарлотта, мой другъ капитанъ Кольнойзъ привезётъ вамъ три парти такихъ утокъ отъ вашего свёкра, который надется, что вы подадите ихъ за вашимъ столомъ. Мы ли съ ними здсь смородинное желэ, но мн лучше нравится по-англійскій лимонъ и кайенскій соусъ.

‘Кстати, милый Филиппъ, надюсь, что тебя не обезпокоитъ маленькая финансовая операція, къ которой, увы! принудила меня необходимость. Зная, что ты долженъ получить плату съ газеты, я имлъ смлость попросить полковника — заплатить эти деньги мн. И здсь надо платить долги (къ счастью у меня ихъ немного), мой кредиторъ не соглашался на отсрочку и я быль принуждёнъ присвоить себ заработки моего бднаго Филиппа. Я даль теб срокъ на девяносто дней, съ твоимъ кредитомъ и богатыми друзьями, ты легко можешь передать приложенный вексель и я общаю теб, что когда онъ будитъ представленъ ко взысканію, то по нёмъ выплатитъ всегда любящій отецъ моего Филиппа

‘Д. Ф’.

‘Кстати, твои письма недовольно солоны, говорятъ мой другъ полковникъ. Они изящны и веселы, но здшняя публика желаетъ боле личностей, разныхъ сканцальчиковъ, понимаешь? Не можешь ли ты напасть на кого-нибудь? Совтую теб приправлять перцомъ твоя блюда. Какъ для меня утшительно думать, что я доставилъ теб это мсто и могъ помочь моему сыну и его молодой семь!

‘Д. Ф’.

Въ это письмо была вложена бумажка, которую бдный Филиппъ сначала принялъ за чекъ, но которая оказалась векселемъ его отца. Этотъ документъ представлялъ деньги полученныя старшимъ Фирминомъ вмсто сына! Глаза Филиппа встртились съ глазами его друга. Филиппъ такъ былъ пристыжонъ, какъ-будто самъ сдлалъ этотъ дурной поступокъ.

— Потеря этихъ денегъ непріятна для васъ? спрашиваетъ другъ Филиппа.

— Способъ потери непріятемъ, отвчалъ Филиппъ:— а деньгами я не дорожу. Онъ не долженъ былъ брать этихъ денегъ. Онъ не долженъ былъ брать. Ну если бдная Шарлотта и нашъ малютка будутъ нуждаться! О, другъ! это тяжело перенести, не правда ли? Я честный человкъ. Я это думаю и молю Бога, чтобъ я могъ остаться честнымъ. Въ самой крайней бдности могъ ли я это сдлать? Онъ отецъ рекомендовалъ меня этимъ людямъ и врно думаетъ, что иметъ право на мои заработки.

— Не лучше ли вамъ написать къ Нью-Йоркскому издателю и просить просто къ вамъ пересылать деньги? спросилъ другъ Филиппа.

— Это значило бы сказать имъ, что онъ присвоилъ себ мои деньги, застоналъ Филиппъ. — Я не могу сказать имъ, что мой отецъ…

— Нтъ, но вы можете поблагодарить ихъ, что они передали такую-то сумму доктору, и предупредить, что вы будете писать чеки на газету. Такимъ образомъ они не будутъ платить доктору.

— А если онъ, нуждается, не долженъ ли я помочь ему? Какъ только у меня въ дом будутъ четыре крохи, отецъ мои долженъ имть одну. Долженъ ли я сердиться за то, что онъ старается помочи себ?

И бдняжка выпилъ рюмку вина съ плачевной улыбкой.

Я обязанъ упомянуть здсь, что старшій Фирминъ имлъ обыкновеніе давать изящные обды въ Нью-Йорк, гд они стоятъ гораздо дороже чмъ въ Европ, ‘чтобъ, говорилъ онъ, поддержать свои медицинскія отношенія’. Мн сообщили, что докторъ начиналъ становиться знаменитымъ въ своёмъ новомъ мстопребываніи, гд его анекдоты о британской аристократіи принимались съ удовольствіемъ въ нкотырыхъ кругахъ.

Но Филиппу непремнно слдовало имть прямо дло съ американскими корреспондентами и не пользоваться услугами такого дорогого маклера. Онъ не могъ не согласиться съ этимъ совтомъ. Между тмъ — пусть это будетъ предостереженіемъ для мужей, никогда не обманывать своихъ жонъ въ самыхъ малйшихъ обстоятельствахъ, говорить имъ всё, что они желаютъ знать, не скрывай, ничего отъ этихъ милыхъ и превосходныхъ созданій — надо вамъ знать, милостивыя государыни, что когда Филиппу общали знаменитые американскіе доллэры, онъ общалъ своей жен купить малютк восхитительное блое манто обшитое чудесной тесьмой, на которое бдная Шарлотта часто смотрла жадными глазами, проходя мимо модистки на Ганэй-Ярд, гд признаюсь она любила проходить. Когда Филиппъ сказалъ ей, что отецъ прислалъ сорокъ фунтовъ, обманувъ свою нжную жену, она прямо отправилась въ свой любимый магазинъ, трепеща отъ страха, чтобъ очаровательное манто не было продано, нашла его, тотчасъ же надла его на малютку, расцаловала крошку и общала прислать деньги на слдующій день. Въ этомъ манто малютка съ Шарлоттой пошли встрчать папа, когда онъ шолъ домой, по Торнгофской улиц. Хотя я было забылъ полъ ребёнка, я потомъ вспомнилъ, что это была двочка и что её звали Лора-Каролина.

— Посмотри, посмотри, папа! кричитъ счастливая мать.— У ней прорзался еще зубокъ, какой хорошенькій, посмотрите-ка, сэръ, вы не примчаете ничего?

— Что такое? спрашиваетъ Филиппъ.

— А вотъ, сэръ, говоритъ няня Бетси, тютюшкая малютку, такъ что ея блое манто разввается по воздуху.

— Не правда ли, какое хорошенькое? кричитъ мама: — а двочка въ нимъ похожа на ангельчика. Я купила его сегодня, такъ какъ ты получилъ деньги изъ Нью-Йорка, и знаешь ли, мой другъ, оно стоитъ только пять гиней.

— Недля работы, сказалъ бдный Филиппъ: — и я думаю, что я не долженъ скупиться, чтобы доставить удовольствіе Шарлотт.

— Богъ да благословитъ васъ, Филиппъ, говоритъ моя жена съ глазами полными слизъ: — Он были у меня сегодня, Шарлотта, няня и малютка въ новомъ… въ новомъ…

Тутъ мистриссь Лора схватила Филиппа за руку и просто залилась слезами. Если бы она поцаловала мистера Фирмина въ присутствіи своего мужа, я не удивился бы.

Теперь, братіи мои, посмотрите, какъ одно преступленіе порождаетъ многія, и одинъ двуличный поступокъ ведётъ къ цлой карьер обмановъ. Во-первыхъ, видите, Филиппъ обманулъ жену съ похвальнымъ желаніемъ скрыть особенности своего отца. Еслибы отецъ Филиппа не обманулъ его, Филиппъ не обманулъ бы жену, еслибы онъ не обманулъ жену, она не дала бы пяти гиней за манто. Еслибы она не дала пяти гиней за манто, моя жена не вошла бы съ тайную корреспонденцію съ мистеромъ Фирминомъ, которая, еслибы не кротость моего характера, породила бы ревность, недовріе и самыя ужасныя ссоры — даже дуэль — между главами обоихъ семействъ. Представьте себ, что тло Филиппа вдругъ очутилось бы на Гвинстидской пустоши съ пулей, посланной рукою друга! Представьте себ, что къ моему дому подъхалъ бы кэбъ и въ глазахъ дтей, смотрящихъ изъ окна, вынули бы изъ кэба окровавленное тло! Пора прекратить эту ужасную шутку! Дни черезъ два посл приключенія съ манто я нашолъ письмо, почеркомъ Филиппа адресованное къ моей жен, я думая, что эта записка относится къ обду, о которомъ шла между нами рчь, я сорвалъ печать и прочолъ слдующее:

Торнгофская улица, четвергъ.

‘Моя добрая, милая крёстная мама, какъ только я буду въ состояніи писать и говорить, я поблагодарю васъ за вашу доброту ко мн. Мама говоритъ, что она очень ревнуетъ и такъ какъ она купила манто, она не можетъ позволить вамъ заплатитъ за него. Но она велитъ мн никогда не забывать вашу доброту къ намъ, и хотя я этого теперь не понимаю, она общаетъ мн сказать, когда я выросту. А пока я остаюсь вашей признательной и любящей дочерью

‘Л. К. Ф.’.

Филиппа уговорили его друзья просить нью-йоркскихъ газетчиковъ платить жалованье ему самому, и я помню, что его родитель прислалъ величавое письмо, въ которомъ говорилъ скоре съ горестью чмъ съ гнвомъ объ этомъ. Докторъ указывалъ, что эта предосторожность набрасывала сомнніе со стороны Филиппа на честь его отца, а конечно онъ былъ уже довольно несчастливъ, не заслуживая недовріе своего сына. Обязанность чтить отца и мать указывалась съ чувствомъ и докторъ кротко надялся, что дти Филиппа будутъ имть къ нему боле доврія, чмъ онъ имлъ къ своему несчастному отцу. Нужды нтъ! Онъ не будетъ злопамятенъ, если фортуна ему улыбнётся опять, а что-то говоритъ ему, что это будетъ, онъ покажетъ Филиппу, что онъ уметъ прощать, хотя можетъ-быть онъ не будетъ въ состояніи забыть, что въ его изгнаніи, уединеніи, преклонныхъ лтахъ, несчастьи, сынъ показалъ къ нему недовріе. Онъ говорилъ, что это былъ самый жестокій ударъ для его сердца.

Это письмо съ родительскими увщаніями было вложено въ письмо доктора къ Сестриц, въ которомъ онъ выхвалялъ открытіе, сдланное имъ и другими учоными господами, одного лекарства, которое имло благотворное дйствіе въ болзняхъ, которыми завималась мистриссъ Брандонъ, и онъ былъ увренъ, что продажа этого лекарства поправитъ его разстроенное состояніе. Онъ указывалъ на болзни, въ которыхъ особенно было полезно это лекарство. Онъ присылалъ его и наставленіе, какъ употреблять мистриссъ Брандонъ, которая могла попробовать его дйствіе на своихъ паціентахъ. Онъ писалъ, что подвигается медленно, но твёрдо въ своей медицинской профессіи, хотя, разумется, онъ долженъ былъ страдать отъ зависти своихъ собратовъ. Нужды нтъ! Онъ былъ увренъ, что для всхъ нихъ настанутъ лучшія времена, когда его сынъ увидитъ, что какіе-нибудь жалкіе сорокъ фунтовъ не помшаютъ ему заплатить вс его долги. Мы вс искренно желали, чтобъ наступилъ день, когда отецъ Филиппа будетъ въ состояній расплатиться со своимъ долгами.. А между тмъ издателемъ нью-йоркской газеты было сообщено прямо посылать деньги къ ихъ лондонскому корреспонденту.

Хотя мистеръ Фирминъ хвалился своимъ вкусомъ, какъ помощникъ издателя Пэлль-Мэлльской газеты, я долженъ признаться, что его начальникъ часто имли причину сердиться на него. Однихъ хвалили въ газет, на другихъ нападали. Восхищались скучными книгами, нападали на весёлыя. Однихъ хвалили за вс, другихъ критиковали, что бы они на длали.

— Я нахожу, говаривалъ Филиппъ:— что, особенно въ критик такъ часто имются частныя причины для похвалы и осужденія что я съ своей стороны радъ, что моя обязанность состоитъ только въ томъ, чтобъ читать корректуры. Напримръ Гэррокъ трагикъ отлично играетъ, его игра въ каждой пьес составляетъ его величайшее торжество. Очень хорошо. Гэррокъ и мой хозяинъ короткіе друзья и обдаютъ другъ у друга, конечно Мёгфорду пріятно хвалить его друга и помогать ему во всёмъ. Но Бальдерсонъ тоже прекрасный актёръ. Почему же нашъ критикъ не видитъ его достоинствъ, какъ гэррокковыхъ? Въ бдномъ Бальдерсон не находятъ никакихъ достоинствъ. О нёмъ говорятъ съ насмшкой или въ холоднымъ осужденіемъ, между тмъ какъ для его соперника цлью столбцы наполняются лестью.

— Какой вы странный, мистеръ Фирминъ, прошу извинить, замтилъ Мёгфордъ въ отвтъ на простое возраженіе помощника редактора. — Какъ мы можемъ хвалить Бальдерсона, когда Гэррокъ нашъ другъ! Мы съ Гэррокомъ закадычные друзья. Наши жоны искреннія пріятельницы. Если я позволю хвалить Бальдерсона, я сведу съ ума Гэррока. Разв вы не видите, что я не могу хвалить Бальдерсона изъ простой справедливости къ Гэрроку!

Быль еще одинъ актеръ, на котораго Бикертонъ вчно нападалъ. Они были въ ссор и Бикертонъ метилъ такимъ образомъ. Въ отвта на возраженія Филиппа Мёгфордъ только смялся.

— Они враги, и Бикертонъ нападаетъ на него, какъ только представится случай. Это ужъ въ природ человка, мистеръ Фирминъ, говорилъ хозяинъ Филиппа.

— Великій Боже! заревлъ Фирминъ: — неужели вы хотите сказать, что этотъ человкъ на столько подлъ, что своего частнаго врага поражаетъ печатно?

— Частнаго врага! частнаго врага, мистеръ Фирминъ! кричитъ хозяинъ Филиппа. — Если бы у меня были враги — а они у меня есть, въ этомъ нтъ никакого сомннія — и раздлываюсь съ ними, какъ и когда могу. И позвольте вамъ сказать, мн не нравится, чтобы моё поведеніе называли низкимъ. Это естественно, это справедливо. Можетъ-быть вамъ пріятно хвалить вашихъ враговъ и бранитъ друзей? Если такъ, позвольте мн сказать вамъ, что вамъ не слдуетъ заниматься въ газет, лучше заняться какимъ-нибудь другимъ ремесломъ.

И хозяинъ разстался съ своимъ подчиненнымъ нсколько разгорячившись. Мёгфордъ даже говорилъ со мною о непокорности Филиппа.

— Что его онъ вздумалъ лишать себя куска хлба? Поговорите съ нимъ объ этомъ, мистеръ Пенденнисъ, а то мы поссоримся, а мн этого не хотлось бы для его жены, такой деликатной бдняжечки.

Всякій, кто зналъ характеръ Филиппа такъ какъ знали мы, зналъ также, какъ мало совты и увщанія дйствовали на него.

— Боже мой! сказалъ онъ мн, когда я старался убдить его принять примирительный тонъ съ его хозяиномъ: — или вы хотите, чтобъ я сдлался рабомъ Мёгфорда? Онъ, пожалуй, станетъ ругать меня такъ, какъ ругаетъ наборщиковъ. Онъ иногда заглядываетъ ко мн въ комнату, когда разсержонъ, и такъ вытаращитъ на меня глаза, какъ будто хочетъ схватить меня за горло, а потомъ скажшетъ слова два и уйдёть, и я слышу, какъ онъ бранитъ наборщиковъ въ корридор. Я увренъ, что скоро онъ примется и за меня. Я говорю вамъ, рабство начинаетъ остановиться ужасно. Я просыпаюсь во ночамъ со стономъ, а бдная Шарлотта тоже проснётся и спроситъ: ‘— Что съ тобою, Филиппъ?’ А я отвчаю. ‘— Это ревматизмъ.’ Ревматизмъ!

Разумется, друзья Филиппа обращались къ нему съ пошлыми утшеніями. Онъ долженъ быть кротокъ въ своёмъ обращеніи. Онъ долженъ помнить, что его хозяинъ не родился джентльмэномъ, и что хотя онъ былъ грубъ и пошлъ въ разговор, сердце у него доброе.

— Нечего мн говорить, что онъ не джентльмэнъ, я это знаю, отвчалъ бдный Филь. — Онъ добръ къ Шарлотт и къ малютк это правда, и его жена также. Но всё-таки я невольникъ. Онъ меня кормить. Онъ еще меня не прибилъ. Когда я былъ въ Париж, я не такъ сильно чувствовалъ свои оковы. Но теперь он невыносимы, когда я долженъ, видть моего тюремщика пять разъ въ недлю. Моя бдная Шарлотта, зачмъ я вовлёкъ тебя въ эту неволю?

— Я полагаю затмъ, что вамъ нужна была утшительница, замтила одна изъ совтницъ Филиппа.— А неужели вы думаете, что Шарлотта была бы счастливе безъ васъ? Чей домъ счастливе вашего, Филиппъ? Вы сами сознаётесь въ этомъ, когда бываете въ лучшемъ расположеніи духа. У кого нтъ своей ноши? Вы говорите иногда, что вы повелительны и запальчивы. Можетъ-быть ваше невольничество, какъ вы это называете, полезно для васъ.

— Я самъ обрёкъ на него себя и её, сказалъ Филиппъ, повсивъ голову.

— Разв она раскаявается? спросила его совтница. — Разв она не считаетъ себя счастливйшей женой на свт? Посмотрите, Филиппъ, вотъ записка, въ которой она это говоритъ вчера. Угодно вамъ знать о чомъ эта записка? прибавляетъ утшительница съ улыбкой,— Она проситъ рецептъ того кушанья, которое вамъ понравилось въ пятницу, она и мистриссъ Брандонъ приготовятъ это кушанье для васъ.

— И вы знаете, говоритъ другой другъ Филиппа:— что она сама охотно изрубила бы себя въ куски и подала вамъ съ сливочнымъ соусомъ.

Это было неоспоримо справедливо. Разв друзья Филиппа не длали справедливыхъ замчаній, когда посщали его въ огорченіи? Бдный Филиппъ не былъ терпливъ, но еще терпніе его не лопнуло. Я не стану подробно описывать эту часть его карьеры и выставлять моего друга голоднымъ и бднымъ. Онъ теперь обезпеченъ, слава Богу! но онъ долженъ былъ пройти черезъ трудныя времена. Онъ никогда не выставлялъ себя геніальнымъ человкомъ, не былъ и шарлатаномъ, которому легко прослыть геніемъ.

Черезъ шесть мсяцевъ издатель нью-йоркской газеты убжалъ изъ этого города, унеся съ собой тощую кассу, такъ что сотрудничество въ этой газет не принесло нашему другу ровно ничего. Но если одна рыба поймана и съдена, разв не осталось больше рыбъ въ мор? Въ это самое время, когда я находился въ уныніи относительно длъ бднаго Филиппа, Трегарвану, богатому корнуэлльскому члену парламента, показалось, что Верхняя Палата пренебрегаетъ его рчами и его взглядами на иностранную политику, что жена секретаря министра иностранныхъ длъ была очень невнимательна къ лэди Трегарванъ, и что пэрство, котораго онъ желалъ такъ давно, слдовало ему дать. Сэръ Джонъ Трегаринъ обратился къ литературнымъ и политическимъ господамъ съ которыми онъ былъ знакомь. Онъ хотлъ издавать Европейское Обозрніе. Онъ хотлъ обнаружить умыслы какого-то тайнаго могущества, которое угрожало Европ. Онъ хотлъ выставить въ настоящемъ свт министра, который пренебрегалъ честью своей страны и забываетъ свою честь, министра, надменность котораго англійскіе джентльмэны не должны боле терпть. Сэръ Джонъ, низенькій человкъ, съ мдными пуговицами, съ большой головой, который любитъ слышать свои голосъ, пришолъ къ писателю этой біографіи, жена писателя была у него въ кабинет, когда сэръ Джонъ излагалъ свои виды довольно подробно. Она слушала его съ величайшимъ вниманіемъ и уваженіемъ. Она съ ужасомъ услыхала о неблагодарности Верхней Палаты, изумилась и испугалась его изложенія умысловъ этого тайнаго могущества, интриги котораго угрожали спокойствію Европы. Она глубоко заинтересовалась идеей основать Обозрніе. Онъ, разумется, самъ будетъ редакторомъ, а… а…

Тутъ эта дама взглянула черезъ столъ на своего мужа съ страннымъ торжествомъ въ глазахъ, она знала, они оба знали, человка, который лучше всхъ на свт годился въ помощники сэру Джону — джентльмэна воспитывавшагося въ университет, человка отлично знавшаго европейскіе языки, особенно францаскій. Читатель наврно угадаетъ, кто былъ этотъ человкъ.

Трегарванъ давно покоится возл своихъ предковъ, Европа давно обходится безъ своего Обозренія, но учрежденіе этого органа принесло большую пользу Филиппу Фирмину и помогало ему доставлять своей семь насущный хлбъ. Когда въ дтской Филиппа появился второй ребёнокъ, онъ хотлъ перехать съ квартиры въ Торнгофской улиц, еслибы не настойчивыя просьбы Сестрицы.

Хотя у Филиппа Фирмина было очень признательное сердце, вс сознавались, что онъ бывалъ непріятенъ иногда, запальчивъ въ разговор и вспыльчивъ въ поступкахъ, и мы теперь дошли до того періода въ его исторіи, когда онъ имлъ ссору, въ которой, я съ сожалніемъ долженъ сказать, онъ былъ неправъ.

Я уже говорилъ, какъ давно Мёгфордъ и Филиппъ были раздражены другъ противъ друга.

— Если Фирминъ бденъ какъ крыса, это не причина, чтобъ онъ принималъ такое обращеніе и такъ важничалъ съ человкомъ, который даётъ ему насущный хлбъ, довольно справедливо доказывалъ Мёгфордъ. — Какое мн дло до того что онъ воспитывался въ университет? Чмъ я хуже его? Я лучше его мошенника отца, который тоже воспитывался въ университет и жилъ въ знатномъ обществ. Я самъ сдлалъ себ дорогу въ свт и содержалъ себя съ четырнадцати лтъ, да еще помогалъ матери и братьямъ, а этого не можетъ сказалъ помощникъ моего редактора, который даже самъ себя не можетъ содержать. Я могу получиь пятьдесятъ такихъ помощниковъ редактора какъ онъ, стоитъ только закричать изъ окна на улицу. Я теряю съ нимъ всякое терпнье!

Съ другой стороны, и Филиппъ имлъ привычку также откровенно высказывать свои мысли.

— Какое право иметъ этотъ человкъ называть меня просто Фирминъ? спрашивалъ онъ.— Я Фирминъ для равныхъ мн и моихъ друзей. Я работникъ этого человка за четыре гинеи въ недлю. Я ему заработываю эти деньги и каждую субботу мы квиты. Называть меня Фирминомъ и тыкать меня въ бокъ! Я задыхаюсь при мысли объ его проклятой фамильярности!

Эти люди не должны были сходиться и это была большая ошибка женскаго заговора, которая сблизила ихъ.

— Опять приглашеніе отъ Мёгфорда. Было ршено, что я боле никогда у него не буду, и я не поду, говорилъ Филиппъ своей кроткой жен. — Напиши, что мы дали слово другимъ, Шарлотта.

— Они зовутъ 18 будущаго мсяца, а теперь только 23, замтила Шарлотта. — Мы не можемъ сказать, что мы приглашены такъ надолго.

— У него будетъ большой обдъ, уговаривала Сестрица.— Вы не можете поссориться тогда. У него доброе сердце и у васъ также. Съ нимъ вамъ не годится ссориться. О, Филиппъ! простите ему и будьте друзьями!

Филиппъ уступалъ увщаніямъ женщинъ, какъ мы уступаемъ вс, и въ Гэмпстидъ было послано письмо, что мистеръ и мистриссъ Фирминъ будутъ имть честь и пр.

Въ качеств издателя газеты, учители музыки и оперные пвцы ухаживали за Мёгфордомъ, и онъ любилъ угощать за своимъ гостепріимнымъ столомъ, хвастаться своими винами, серебромъ, садомъ, богатствомъ, добродтелями за обдомъ, между тмъ какъ артисты почтительно слушали его. Мистриссъ Равенсуингъ была вынуждена дурнымъ поведеніемъ мужа, нкоего мошенника Уокера, поступить на сцену. По смерти Уокера она вышла за Ульси, богатаго портного, который оставилъ своё ремесло и заставилъ жену сойти со сцены. Нельзя найти людей боле достойныхъ, но мистриссъ Ульси говоритъ громко, неправильно, называетъ мущинъ просто по именамъ, очень любитъ портеръ, садится за фортепіано и поётъ очень охотно, и если вы посмотрите на ея руки, когда они лежитъ на клавишахъ — ну, я не желаю сказать ничего злого, но я принуждёнъ признаться, что эти руки не такъ блы какъ клавиши, по которымъ он ударяютъ. Ульси съ восторгомъ слушаетъ жену. Мёгфордъ упрашиваетъ её выпить рюмочку, и добрая душа отвчаетъ, что она выпьетъ. Она сидитъ и слушаетъ съ необыкновеннымъ терпніемъ, какъ маленькіе Мёгфорды играютъ свои экзерсисы, а потомъ опять готова воротиться въ фортепіано и еще пть и еще пить.

Я не говорю, чтобъ это была женщина изящная или приличная собесдница для мистриссъ Филиппъ, но я знаю, что мистриссъ Ульси была добрая, ласковая и не глупая женщина и что Филиппъ грубо обошолся съ нею. Онъ говорилъ, что онъ не имлъ намренія быть съ нею грубымъ, но дло въ томъ, что онъ обошолся съ нею, съ ея мужемъ, съ Мёгфордомъ и съ мистриссъ Мёгфордъ надменно и не въ дух и что это раздражило ихъ.

Объ этой бдной женщин, которая была скромна и невинна какъ Сусанна, Филиппъ слышалъ злыя исторіи отъ злыхъ людей въ злыхъ клубахъ. Въ обыкновенномъ случа Филиппъ и не подумалъ бы ни о чьей прошлой жизни и занялъ бы всякое мсто, назначенное ему за столомъ. Но когда мистриссъ Ульси въ измятомъ атлас и грязныхъ кружевахъ явилась и была почтительно привтствуема хозяиномъ и хозяйкой, Филиппъ вспомнилъ разсказъ о прежней жизни этой бдной женщины, глаза его сверкнули гнвомъ, а грудь забилась негодованіемъ.

‘Пригласитъ эту женщину вмст съ моей женой? думалъ онъ и принялъ такой свирпый и отчаянный видъ, что его робкая жена съ испугомъ на него посмотрла, прижалась къ нему и прошептала:

— Что съ тобою, дружокъ?

Между тмъ, мистриссъ Мёгфордъ и мистриссъ Ульси вели жаркій разговоръ о погод, о дтяхъ и тому подобномъ, а Ульси и Мёгфордъ дружески пожимали другъ другу руки, Филиппъ, нахмурившись на вошедшихъ гостей, повернувшись спиной къ обществу и разговаривая съ своей женой, представлялъ не весьма пріятную фигуру для глазъ хозяина.

‘Чортъ побери гордость этого человка’ подумалъ Мёгфордъ: ‘Онъ повёртывается спиною къ моимъ гостямъ, потому что Ульси ремесленникъ. Честный портной лучше банкрота и мошенника доктора, какъ мн кажется,

— Зачмъ ты заставила меня опять пригласить этого человка мистриссъ Мёгфордъ? Разв ты не видишь, что наше общество не довольно хорошо для него?

Поведеніе Филиппа такъ раздражило Мёгфорда, что когда позвали къ обду, онъ подалъ свою руку мистриссъ Ульси, имвъ сначала намреніе оказать эту честь Шарлотт.

‘Я покажу ему’ думалъ Мёгфордъ: ‘что жена честнаго ремесленника лучше жены помощника редактора, невстки банкрота и мошенника.’

Хотя обдъ былъ украшенъ великолпной серебряной посудой и лучшимъ виномъ, онъ былъ мраченъ и скученъ для многихъ, а Филиппъ и Шарлотта, и наврно Мёгфордъ, думали, что онъ никогда не кончится. Мистриссъ Ульси спокойно ла и пила, а Филиппъ, вспоминая злыя легенды о ней, сидлъ передъ бдной ничего неподозрвавшей женщиной молча, съ сверкающими глазами, дерзко, непріятно, такъ что мистриссъ Ульси сообщила мистриссъ Мёгфордъ своё подозрніе, что этотъ высокій господинъ вроятно лвой ногой всталъ съ постели.

О карет мистриссъ Ульси и кэб мистера Фирмина доложили въ одно время, и Филиппъ немедленно вскочилъ и сдлалъ знакъ жен. Но разумется карета съ фонарями мистриссъ Ульси была подана впередъ и мистеръ Мёгфордъ проводилъ её до кареты.

Онъ не оказалъ этого вниманія мистриссъ Фирминъ. Вроятно онъ забылъ, Можетъ быть, онъ думалъ, что этикетъ не требуетъ чтобы онъ оказалъ эту вжливость жен помощника своего редактора, во всякомъ случа онъ былъ не такъ грубъ, какъ Филиппъ былъ во весь вечеръ, онъ стоялъ въ передней и смотрлъ, какъ его гости узжали въ кэб. Вдругъ, въ внезапной вспышк гнва, Филиппъ вышелъ изъ кэба, подошолъ къ своему хозяину, всё стоявшему въ передней съ самой дерзкой улыбкой на лиц, какъ уврялъ Филиппъ.

— Воротились закурить сигару? Очень пріятно будетъ для вашей жены! сказалъ Мёгфордъ, забавляясь своей шуткой.

— Я воротился, сэръ, спросить, отвчалъ Филиппъ, бросая сверкающій взглядъ на Мёгфорда:— какъ вы смли пригласить мистриссъ Фирминъ вмст съ этой женщиной?

Тутъ съ своей стороны, Мёгфордъ вышелъ изъ себя и съ этой минуты онъ оказался неправъ. Когда Мёгфордъ былъ разсерженъ, его выраженія не были отборны. Мы слышали, что когда Мёгфордъ разсердится, онъ имлъ привычку просто ругать своихъ подчиненныхъ. Онъ и теперь сталъ ругаться. Онъ сказалъ Филиппу, что не хочетъ боле переносить его дерзостей, что онъ никто иной какъ сынъ мошенника доктора, что хотя онъ въ университет не былъ, онъ въ состояніи нанимать къ себ университетскихъ, и что если Филиппъ хочетъ пойти съ нимъ на задній дворъ, онъ задастъ ему порядкомъ и покажетъ мущина онъ или нтъ. Бдная Шарлотта, воображавшая, что мужъ пошолъ закурить сигару, сидла спокойно въ кэб, предполагая, что Филиппъ говоритъ съ Мёгфордомъ о газетныхъ длахъ. Когда Мёгфордъ началъ снимать сюртукъ, она удивилась, но вовсе не поняла, что это значитъ. Филиппъ потомъ разсказывалъ, что его хозяинъ ходилъ по передней безъ сюртука и произнося ругательства.

Но когда, привлечонная громкими голосами, мистриссъ Мёгфордъ вышла изъ гостиной съ тми дтьми, которыя еще не легли спать — когда, увидвъ, что Мёгфордъ снимаетъ сюртукъ, она начала кричать — когда, заглушая ея голосъ, Мёгфордъ сталъ ругаться и грозить кулакомъ Филиппу, спрашивая, какъ этотъ негодяй сметъ его оскорблять въ его собственномъ дом, тогда бдная Шарлотта въ дикомъ испуг выскочила изъ кэба, побжала къ мужу, который весь дрожалъ и ноздри его раздувались отъ гнва. Мистриссъ Мёгфордъ бросилась впередъ, стала передъ мужемъ, и назвавъ Филиппа трусливымъ скотомъ, спросила, неужели онъ нападётъ на этого низенькаго старика? Тогда Мёгфордъ бросилъ сюртукъ на полъ и съ новыми ругательствами вызывалъ Филиппа на бой. Словомъ, исторія вышла самая непріятная, по милости запальчивости мистера Филиппа Фирмина.

Глава XXXV.

RES ANGUTA DOMO.

Примирить этихъ людей было невозможно посл такой ссоры, какая была описана въ послдней глав. Единственная возможность къ миру заключалась въ томъ, чтобы держать этихъ людей врозь. Если они встртятся, они накинутся другъ на друга. Мёгфордъ всё уврялъ, что онъ совладаетъ съ долговязымъ помощникомъ редактора, который не умлъ владть кулаками. Въ молодости Мёгфорда драка была моднымъ искусствомъ и старикъ всё еще врилъ въ свою ловкость.

— Но говорите мн, возражалъ онъ: — что этотъ человкъ высокъ, какъ лейб-гвардеецъ, я свалилъ бы его съ ногъ въ дв минуты.

Я очень радъ и для Шарлотты и для Филиппа, что онъ не подвергнулся этому. Онъ чувствовалъ такой гнвъ къ своему хозяину, какой, я полагаю, чувствуетъ левъ, когда на него нападаетъ собака. Мн не хотлось бы быть этой собакой, да мой скромный и миролюбивый характеръ вовсе не побуждаетъ меня сражаться съ львами.

Хорошо было мистеру Филиппу Фирмину выказывать свою гордость и лишать себя насущнаго хлба, по какой филантропъ подалъ бы ему четыре соверена и четыре шиллинга, какъ платилъ ему каждую субботу мистеръ Бёджойсъ, кассиръ Пэлль-Мэлльской газеты? Я скажу, что моего друга ожидадо еще большее угрызеніе, чмъ потеря денегъ, когда онъ узналъ, что мистриссъ Ульси, въ которую онъ бросилъ камень, была самая почтенная женщина.

— Мн хотлось бы пойти и броситься её въ ноги, говорилъ Филиппъ въ своихъ энергическихъ выраженіяхъ. — Если я увижу этого портнаго, я попрошу его стать мн на голову и затоптать меня своими каблуками. О, стыдъ! стыдъ! Неужели я никогда не научусь состраданію къ моимъ ближнимъ и вчно буду врить лжи, которую разсказываютъ мн люди? Когда я встрчу этого негодяя Трэйля въ клуб, я приколочу его, какъ онъ смлъ чернить репутацію честной женщины!

Друзья Филиппа упрашивали его, ради общества и спокойствія, не распространять дале этой ссоры.

— Еслибы, говорили мы: — каждая женщина, очернённая Трэйлемъ, имла защитника, который давалъ бы Трэйлю пощочины въ клуб, какимъ пошлымъ, драчливымъ мстомъ сдлался бы этотъ клубъ! Любезный Филиппъ, разв вы слышали, чтобъ Трэйль сказалъ доброе слово о мущин или женщин?

Этими и подобными тому убжденіями мы умли сохранить миръ. Да, но какъ найти другую Пэллъ-Мэльскую газету? Еслибы у Филиппа было семь тысячъ фунтовъ, приносящихъ три процента, его доходъ былъ бы не боле того, который онъ получалъ изъ врнаго банка Мёгфорда. Ахъ, какъ удивительны способы и средства! Когда я подумаю, что эта самая строчка, это самое слово, которое я пишу теперь, принесётъ деньги, я теряюсь въ почтительномъ изумленіи. А мой ближайшій сосдъ, который каждый день ходить въ должность съ зонтикомъ въ рукахъ? А другой сосдъ, докторъ? А булочникъ, посылающій хлбъ по утрамъ? и всё эти кормитъ этихъ людей! Ахъ, слава Богу за это! Я надюсь, другъ, что ни вы, ни я не слишкомъ горды для того, чтобы просить насущнаго хлба и благодарить за него.

Бдному Филиппу не оставалось теперь ничего кром Европейскаго Обозрнія, основаннаго таинственнымъ Трегарваномъ. Съ какимъ удовольствіемъ жена моя слушала длинное и напыщенное объясненіе Трегарваня. Эта хитрая женщина нисколько не показала, что ей надолъ его разговоръ. Она расхвалила его Филиппу за глаза и не позволила сказать ни слова въ осужденіе ему. Какъ докторъ щупаетъ вашу грудь, вашу печонку, ваше сердце, вашъ пульсъ, ослушиваетъ ваши лёгкія, такъ и она аскультировала Трегарвана. Разумется, онъ не имлъ ни малейшаго понятія, что эта дама льститъ ему, надуваетъ его, а думалъ, что онъ очень свдущій, краснорчивый человкъ, видвшій и читавшій многое и имвшій пріятную методу сообщать свои познанія, и что эта дама была умная женщина, весьма естественно желавшая пріобрсти еще боле познаній.

Намъ предстояло большое затрудненіе — заставить Филиппа прочесть собственныя статьи Трегарвана въ Обозрніи. Сначала онъ сказалъ, что не можетъ помнить ихъ, стало быть не кчему ихъ и читать. А новый хозяинъ Филиппа имлъ привычку длать искусные намёки на свои статьи во время разговора, такъ что нашъ другъ Филиппъ находился какъ на экзамен при каждомъ свиданіи съ Трегарваномъ, мнніе котораго о свободной торговл, о такс на солодъ, объ умыслахъ Франціи, и мало ли еще о чомъ, можно было принять или опровергнуть, но слдовало, по-крайней-мр, знать. Мы заставили Филиппа прочесть вс статьи его хозяина, мы длали Филиппу вопросы объ этихъ статьяхъ, а жена моя такъ потакала этому жалкому члену парламента, что я дрожалъ при мысли, съ какому лицемрію способенъ ея полъ. Что если эти хитрости и притворства, которыми она опутываетъ другихъ, употребитъ она со мною? Ужасная мысль! Нтъ, ангелъ! для другихъ ты можешь быть ласковой лицемркой, для меня ты олицетворенное чистосердечіе! Другіе мущины могутъ быть обманываемы другими женщинами, но я не поддамся ничему подобному.

Намъ положили жалованье, какъ редактору. Намъ кром того платили за наши статьи. Это Обозрніе доставляло намъ порядочный доходецъ и мы желали, чтобъ это продолжалось вчно. Мы могли написать романъ. Мы могли доставлять статьи въ ежедневную газету. Мн кажется, что жена моя даже принялась кокетничать съ Кросстикскимъ бишопомъ, чтобы доставить Филиппу пасторскій приходъ, и хотя она съ негодованіемъ отвергала это обвиненіе, не угодно ли ей объяснить, почему проповди бишопа такъ расхваливались въ Обозрніи?

Грубость и откровенность Филиппа нравились Трегарвану, къ нашему удивленію, а мы вс дрожали, чтобы Филиппъ и этого мста не лишился, какъ перваго. У Трегарвана было нсколько загородныхъ домовъ, и въ нихъ не только его редакторъ былъ дорогимъ гостемъ, но и семья его, которую особенно полюбила жена Трегарвана. Въ Лондон у лэди Мэри собиралось общество, въ которомъ появилась наша Шарлотта, и разъ шесть въ сезонъ богатый корнуэлльскій помщикъ угощалъ сотрудниковъ Обозрнія. Вино его было превосходное и старое, шуточки тоже старенькія, столъ пышный, важный, обильный. Если Филиппъ лъ хлбъ зависимости, то кусокъ былъ здсь ласково приготовляемъ для него, и онъ лъ его смиренно, безъ большаго ворчанія. Эта діэта нездорова для гордыхъ желудковъ, но Филиппъ былъ теперь очень смирененъ и признателенъ за доброту. Онъ принадлежитъ къ числу такихъ людей, которымъ нужна помощь друзей, но которые могутъ принимать одолженія, не теряя своей независимости, не отъ всхъ, но отъ нкоторыхъ, которымъ онъ отплачиваетъ не деньгами, а привязанностью и признательностью. Какъ этотъ человкъ смялся моимъ остротамъ! Какъ онъ обожалъ даже землю, по которой ступала моя жена! Онъ сдлался нашимъ защитникомъ. Онъ ссорился съ тми, кому не нравился нашъ характеръ, кто не хотлъ видть нашихъ совершенствъ. Мы не могли сдлать ничего дурного въ глазахъ Филиппа, и горе тому, кто съ неуваженіемъ говорилъ о насъ въ его присутствіи!

Однажды, за столомъ своего хозяина, Филиппъ выказалъ свою слабость, защищая насъ противъ злыхъ отзывовъ этого Трэйля, о которомъ было уже говорено. Разговоръ шолъ о характер вашего покорнйшаго слуги и Трэйль не пощадилъ меня, какъ онъ не щадилъ никого. Будь вы ангелъ, спустившійся съ небесъ, Трэйль постарался бы запачкать вашу одежду и всунуть чорные пёрушки въ ваши крылья. А я знаю, что я вовсе не похожъ на ангела, и ступая по земл, не могу не запачкать моихъ панталонъ. Мистеръ Трэйль началъ рисовать мой портретъ, налегая на т мрачныя тни, которыя этотъ извстный художникъ иметъ привычну употреблять. Я быль паразитъ аристократизма, бездушный наушникъ, разбойникъ, пьяница и убійца, возвращонный каторжникъ и т. д.

Филиппъ опоздалъ къ обду, въ этомъ проступк, и долженъ сознаться, онъ часто бываетъ виноватъ. Вс сидли за столомъ, онъ взялъ единственное порожнее мсто и оно случилось рядомъ съ Трэйлемъ. По другую сторону Трэйля сидлъ дородный человкъ съ здоровой и румяной физіономіей и въ огромномъ бломъ жилет. Къ этому человку Трэйль обращалъ свой любезный разговоръ и раза два назвалъ его сэръ Джонъ. Мы уже видли, какъ Филиппъ ссорился за столомъ. Онъ далъ обтъ исправиться въ этомъ отношеніи. Ему это удалось, возлюбленные братья, не лучше и не хуже, чмъ вамъ и мн, признающимся въ своихъ проступкахъ и общающимъ исправиться, и повторяющимъ тже проступки каждый день.

— Это самый самонадянный человкъ во всёмъ Лондон, продолжалъ Трэйль: — и самый суетный. Онъ броситъ полковника, чтобъ обдать съ генераломъ. Васъ двухъ баронетовъ онъ можетъ быть не оставитъ, чтобъ обдать съ лордомъ, но обыкновеннаго баронета оставитъ.

— Почему же не оставитъ насъ? спрашиваетъ Трегарванъ, котораго забавляла эта болтовня.

— Потому-что вы не похожи на обыкновенныхъ баронетовъ, потому что у васъ есть большія помстья, потому-что, какъ авторъ онъ можетъ бояться вашего Обозрнія! кричитъ Трэйль съ громкимъ смхомъ.

— Трэйль разсуждаетъ о вашемъ друг, говоритъ хозяинъ, улыбаясь пришедшему гостю.

— Это очень счастливо для моего друга, ворчитъ Филиппъ и молча стъ свои супъ.

— Кстати, его статья о мадамъ де-Севинье чистый вздоръ. Никакого знанія того періода. Три грубыя ошибки во французскомъ язык. Тотъ, кто не жилъ во французскомъ обществ, не можетъ писать о нёмъ. Что Пенденнисъ знаетъ объ этомъ обществ? Человкъ, длающій подобныя ошибки, не можетъ понимать французскій языкъ. Человкъ, не понимающій по-французски, не можетъ бывать во французскомъ обществ. Слдовательно онъ не можетъ писать о французскомъ обществ. Всё это довольно ясно. Его черезчуръ превознесли, также какъ и его жену. Её называли красавицей, а это просто неряха, вчно возится съ дтьми. Въ ней нтъ никакого стиля.

— Она боле ничего, какъ одна изъ лучшихъ женщинъ на свт! закричалъ Фирминъ вспыхнувъ и принялся защищать насъ и произнесъ намъ похвальную рчь, въ которой, я надюсь, было нсколько правды. Онъ говорилъ съ большимъ энтузіазмомъ и мистеръ Трэйль присмирлъ.

— Прекрасно вы длаете, что защищаете вашихъ друзей, Фирминъ! сказалъ хозяинъ.— Позвольте мн представить васъ…

— Позвольте мн самому представиться, сказалъ господинъ, сидвшій по другую сторону Трэйля. — Мы съ вами родственники, мистеръ Фирминъ — я сэръ Джонъ Рингудъ.

И сэръ Джонъ протянулъ Филиппу руку черезъ стулъ Трэйля. Они много говорили въ этотъ вечеръ, а когда Трэйль увидалъ, что знатный помщикъ былъ дружелюбенъ къ Филиппу и самъ выставилъ своё родство, его обращеніе съ Фирминомъ перемнилось. Онъ впослдствіи горячо хвалилъ сэра Джона за доброту, съ которою онъ призналъ своего несчастнаго родственника, и сострадательно сказалъ:

— Филиппъ можетъ быть не похожъ на доктора Фирмина, онъ не виноватъ, что его отецъ былъ мошенникъ.

Въ прежнее время Трэйль лъ и пилъ за столомъ этого мошенника. Но вдь правда, знаете, должна стоять выше всего, и если вашъ родной братъ совершилъ проступокъ, справедливость требуетъ, чтобъ вы закидали его каменьями.

Въ прежнее время, вскор посл смерти лорда Рингуда, Филиппъ оставилъ свою карточку у дверей этого родственника, и буфетчикъ сэра Джона, пріхавшій въ коляск своего господина, оставилъ карточку Филиппу, которому это вовсе не понравилось и онъ даже употребилъ ругательныя выраженія, говоря объ этомъ, но когда они встртились, ихъ знакомство было довольно пріятно. Сэръ Джонъ слушалъ разговоръ своего родственника — а кажется Филиппъ держалъ себя, по обыкновенію, свободно и непринужденно — съ интересомъ и любопытствомъ, и впослдствіи признавался, что злые языки очернили характеръ молодого человка. Если въ этомъ отношеніи Филиппу пришлось хуже своихъ ближнихъ, я могу только сказать, что его ближнія необыкновенно счастливы.

Черенъ два для посл встрчи кузеновъ спокойствіе Торнгофской улицы было нарушено появленіемъ великолпной жолтой карет съ гербами съ кучеромъ въ парик и съ напудреннымъ лакеемъ. Бетси, няня, выходившая гулять съ малюткой, встртила этого гиганта на порог двери мистриссъ Брандонъ, а дама въ карет отдала три карточки лакею, которой передалъ ихъ Бетси. Бетси увряла, что дама въ карет любовалась малюткой и спрашивала сколько ей мсяцевъ, чему мама малютки вовсе не удивлялась, черезъ нсколько времени послдовало приглашеніе на обдъ и наши друзья познакомились съ своими родственниками.

Филиппа, во второй его визитъ къ сэру Джону, ввели въ библіотеку, гд огромное фамильное дерево висло надъ каминомъ, окружонное цлой галереей покойныхъ Рингудовъ, которыхъ представителемъ былъ теперь баронетъ. Сэръ Джонъ сообщилъ Филиппу, что онъ уважаетъ людей за ихъ собственныя дла, а не за то, что сдлали ихъ предки. Вотъ, напримръ, покойный лордъ Рингудъ имлъ сына, который умеръ нсколько лтъ тому назадъ жертвою своихъ сумасбродствъ и развратной жизни. А если бы онъ пережилъ отца, онъ засдалъ бы теперь въ палат пэровъ — самый несвдущій молодой человкъ, безъ всякихъ правилъ, слабаго ума, самой дурной жизни. А если бы онъ остался живъ и наслдовалъ Рингудское имніе, онъ былъ бы графъ, а сэръ Джонъ, превосходившій его нравственностью, умомъ и характеромъ, равный ему по происхожденію, оставаля бы просто сэръ Джонъ. Вслдствіи этого сэръ Джонъ ршился смотрть на самаго человка, а не уважать его за нелпыя прихоти фортуны. Когда сэръ Джонъ говорилъ съ своимъ родственникомъ, слуга вошолъ въ комнату и шепнулъ, что свинцовыхъ длъ мастеръ принёсъ счотъ. Сэръ Джонъ вскочилъ съ бшенствомъ, спросилъ слугу, какъ онъ сметъ тревожить его, и веллъ сказать свинцовыхъ длъ мастеру, чтобы онъ убирался къ чорту. Ничто не могло сравниться съ дерзостью и жадностью ремесленниковъ, сказалъ онъ, кром разв дерзости и лности слугъ. Тутъ онъ кликнулъ назадъ слугу и спросилъ его, какъ онъ сметъ оставлять огонь въ камин въ такомъ положеніи, кричалъ и бранилъ слугу до талой степени, что его новый знакомый удивился, а потомъ, когда слуга ушолъ, продолжалъ свой прежній разговоръ о равенств правъ.

Проговоривъ съ полчаса, впродолженіе котораго Филиппъ съ трудомъ нашолъ возможность произнести слово, сэръ Джонъ вынулъ свои часы и всталъ со стула. Филиппъ тоже всталъ, не жаля, что свиданіе кончается.

Сэръ Джонъ проводилъ своего родственника въ переднюю, до парадной двери, передъ которой конюхъ водилъ верховую лошадь своего барина. Филиппъ слышалъ, кань баронетъ разругалъ конюха точно также, какъ слугу. Фландрская армія не ругалась такъ страшно, какъ этотъ защитникъ человческихъ правъ.

Филиппа просили назначить день, когда онъ и его жена захотятъ воспользоваться гостепріимствомъ своего родственника. При этомъ случа мистриссъ Фирминъ держала себ такъ граціозно и такъ просто, что сэръ Джонъ и лэди Рингудъ нашли её очень пріятной и благородной наружности особой, и наврно удивлялись, какъ женщина ея званія могла пріобрсти такое утончонное обращеніе. Лэди Рингудъ спросила о двочк, которую она видла, хвалила ея красоту, разумется привлекла сердце матери и тмъ заставила её разговориться свободне, чмъ она ршилась бы при первомъ свиданіи. Мистриссъ Фирминъ пріятно играла на фортепіано и пла очаровательно. Посл обда она восхитила своихъ слушателей. Лэди Рингудъ любила хорошую музыку и сама была хорошей музыкантшей старой школы, играя Гайдна и Моцарта.

Высокій и красивый отставной пасторъ, занимавшій у сэра Джона должность майордомо, положилъ свёртокъ въ карету, когда узжали мистеръ и мистриссъ Фирминъ, и доложилъ съ почтительнымъ видомъ, что кэбъ заплачемъ. Наши друзья, безъ сомннія, предпочли бы обойтись безъ этой церемоніи, но Филиппъ выигралъ два шиллинга по милости щедрости своего родственника.

Когда Шарлотта развернула свёртокъ, положенный майордомомъ въ кэбъ, я боюсь, что она не обнаружила того восторга, который мы должны чувствовать, получая подарки отъ нашихъ друзей. Два платьица стариннаго фасона, пара красныхъ башмачковъ, измятые кушачки и другія тому подобныя бездлушки.

— Гм! сказалъ Филиппъ, не совсмъ довольный: — что если бы сэръ Джонъ веллъ своему буфетчику положить въ кэбъ для меня свой синій сюртукъ съ мдными пуговицами?

— Если это было сдлано съ добрымъ намреніемъ, мы не должны сердиться, сказала жена Филиппа:— и если бы ты слышалъ, какъ она и миссъ Рингудъ говорятъ о вашей малютк, то полюбилъ бы ихъ, какъ я.

Но мистриссъ Фирминъ не ршилась надть эти старые красные башмачки на свою двочку, а дтскія платьица длаются теперь гораздо шире, такъ что подарки лэди Рингудъ не годились никуда.

Доброжелательство этихъ новыхъ родственниковъ Филиппа было очевидно, однако, я долженъ сказать, не совсмъ пріятно. Въ первое время ихъ сношеній — а они, и съ сожалніемъ долженъ сказать, прекратились или прервались — знаки привязанности въ вид произведеній фермы: масла, цыплятъ и мяса являлись съ Беркелейскаго сквэра въ Торнгофскую улицу. Я знаю, что герцогъ Глостерскій гораздо богаче васъ, но если бы онъ подарилъ вамъ полкроны, я сомнваюсь было ли вамъ это пріятно. Такъ и съ родственниками Филиппа. Корзина, привезённая въ коляск съ оранжерейнымъ виноградомъ и съ деревенскимъ масломъ, очень хороша, но баранья нога — подарокъ, который немножко трудно проглотить. Мы удостоврились въ этомъ среди громкаго хохота, въ одинъ день, когда обдали у нашихъ друзей. Не прислала ли лэди Рингудъ мшка съ рпой также? Словомъ, мы ли баранину сэра Джона и смялись надъ нимъ, и будьте уврены, что многіе это длали надъ вами и надо мной.

Скоро большая жолтая карета съ напудреннымъ лакеемъ опять явилась у дверей мистриссъ Брандонъ въ Торнгофской улиц, изъ кареты вышла лэди Рингудъ съ двумя дочерьми. Он вошли къ мистеру Филиппу именно въ то время, какъ этотъ достойный джентльмэнъ сидлъ за обдомъ съ своей женой. Лэди Рингудъ, намревавшаяся быть любезной, приходила въ восторгъ отъ всего — чистый домъ опрятная служанка, хорошенькія комнатки — и какія очаровательныя картины! Многія изъ этихъ картинъ были работы бднаго Ридли, который какъ мы уже говорили, писалъ бороду Филиппа и брови Шарлотты и малютку Фирминъ тысячу разъ.

— Можемъ мы войти? Мы вамъ помшали? Какой прекрасный фарфоръ! Какая прелестная кружка, мистеръ Фирминъ!

Это былъ подарокъ живописца его крёстной дочери,

— Какой вкусный завтракъ! Это обдъ? Какъ пріятно обдать въ такое время!

Эти дамы ршились восхищаться всмъ.

— Мы димъ вашихъ цыплятъ. Можемъ мы предложить вамъ и миссъ Рингудъ? сказалъ хозяинъ.

— Зачмъ вы обдаете не въ столовой, а въ спальной? спросилъ Фрэнклинъ Рингудъ, интересный сынокъ барона Рингуда. — А у насъ дв столовыхъ, кром кабинета папа, въ который я не долженъ входить. И у слугъ дв столовыхъ.

— Молчи! останавливаетъ мама.

Но Фрэнилинъ продолжаетъ:

— И въ Рингуд столько же и въ Уипгэм. Уипгэмъ мн нравится гораздо больше Рингуда, потому что мой пони въ Уипгэм. У васъ нтъ пони. Вы слишкомъ бдны.

— Фрэнклинъ!

— Вы сами сказали, что онъ бденъ, у васъ не было бы цыплятъ если бы мы вамъ не прислали. Мама, помните, вы говорили, что они очень бдный.

Мама, покраснла, и наврно щоки и уши Филиппа тоже горли, въ первый разъ мистриссъ Фирминъ обрадовалась, услыхавъ, что ея двочка заплакала, потому что это подало ей предлогъ уйти въ дтскую, куда и другія дамы пошли за ней.

Между тмъ мистеръ Фрэнклинъ продолжалъ свой безыскусственный разговоръ.

— Мистеръ Филиппъ, почему васъ вс называютъ злымъ? У васъ лицо не злое, и у мистриссъ Фирминъ то же лицо не злое, она по виду очень добра.

— Кто называетъ меня злымъ? спросилъ Филиппъ у своего простодушнаго родственника.

— О, многіе! Кузенъ Рингудъ это говоритъ, Бланшъ это говоритъ, Улькомъ это говорить, только я его не люблю, онъ такой смуглый. Когда они услышатъ, что вы у насъ обдали, Рингудъ говоритъ: ‘Здсь былъ этотъ скотъ?’ Я вовсе его не люблю. Но васъ я люблю, по-крайней-мр, мн такъ кажется. У васъ только апельсины за десертомъ. А у насъ всегда такъ много за десертомъ. У васъ нтъ врно потому, что у васъ мало денегъ.

— Да, у меня очень мало, сказалъ Филиппъ.

— А у меня много. Я куплю что-нибудь для вашей жены, я лучше люблю, когда вы у насъ, чмъ Бланшъ, Рингудъ и этотъ Улькомъ, они никогда ничего мн не дарятъ. Вы не можете, конечно, потому что вы очень бдны, но мы будемъ часто присылать къ вамъ разныя разности. Мн хотлось бы апельсинъ, благодарствуйте. Въ нашей школ есть мальчикъ, его зовутъ Сёклингъ, онъ сълъ восемнадцать апельсиновъ и никому не далъ ни одного. Не правда ли какой жадный? Я всегда пью вино съ апельсинами. Благодарю. Какъ это вкусно! Но у васъ, врно, не часто это бываетъ, потому что вы такъ бдны.

Я радъ, что двочка Филиппа не могла понять, будучи въ такомъ нжномъ возраст, комплименты, которыми осыпала её лэди Рингудъ и ея дочери. Комплименты восхитили мать, для которой и назначались, и не внушили тщеславія безсознательной малютк. Что сказала бы вжливая мама, и сестры, еслибы слышали болтовню несчастнаго Фрэнклина? Простота мальчика забавляла его высокаго кузена.

— Да, сказалъ Филиппъ,— мы очень бдны, но мы очень счастливы и намъ всё-равно.

— Мадмоазель, нмецкая гувернантка, говоритъ, что она удивляется, какъ вы можете жить, и я не думаю, чтобъ вы могли, если бы ли, сколько стъ она. Вамъ надо бы посмотрть, какъ много она стъ. Фредъ, мой братъ, тотъ, который въ университет, разъ вздумалъ посмотрть сколько можетъ състь мадмоазель Вальфишъ, она два раза брала супу, два раза рыбы, потомъ взяла жареной баранины — нтъ, кажется говядины, а горохъ она стъ ножомъ, и еще она ла малиновый пуддингъ, и пива сколько пила…

Что было бы дальше, мы не узнаемъ никогда, потому что, пока молодой Фрэнклинъ задыхался отъ смха при смшномъ воспоминаніи объ аппетит мистриссъ Вальфишъ, его мать и сёстры пришли съ Шарлоттой изъ дтской и прекратили разговоръ милаго мальчика. Дамы ухали въ восхищеніи отъ Филиппа, Шарлотты, ихъ малютки. Всё было такъ прилично. Всё было такъ мило. Мистриссъ Фирминъ была такъ изящна. Знатныя дамы наблюдали за нею съ такимъ любопытствомъ, какое бробдингнагскія дамы обнаруживали, когда держали на ладони маленькаго Гулливера и смотрли, какъ онъ кланялся, улыбался, танцовалъ, вынималъ шпагу и снималъ шляпу, точно человкъ.

Глава XXXVI

ВЪ КОТОРОЙ ГОСТИНЫЯ ОСТАЮТСЯ НЕ МЁБЛИРОВАНЫ.

Мы не можемъ ожидать любви отъ родственника, котораго мы столинули въ иллюминованный прудъ и фракъ, панталоны и лучшія чувства котораго мы испортили. Разумется, вс Туисдены и Улькомы, смуглый супругъ предмета первой любви Филиппа, ненавидли, боялись и злословили его, называя его дикаремъ и чудовищемъ, грубіяномъ въ разговор и обращеніи, грязнымъ, оборваннымъ по наружности, отъ котораго вчно несло табакомъ, который постоянно былъ пьянъ, вчно ругался, вчно хохоталъ, что длало его нестерпимымъ въ порядочномъ обществ, Туисдены, во время пребыванія Филиппа за границей, очень почтительно и прилежно ухаживали за новымъ главою Рингудской фамиліи. Они льстили сэру Джону, ухаживали за милэди. Ихъ принимали въ городскомъ и деревенскомъ дом сэра Джона. Они приняли его политическія мннія, какъ бывало принимали мннія покойнаго пэра. Они никогда не пропускали случая ругать бднаго Филиппа и вкрадываться въ милость лорда Рингуда. Они никогда не отказывались отъ приглашенія сэра Джона и наконецъ страшно надоли ему и лэди Рингудъ. Она узнала какъ-то, какъ безжалоство мистриссъ Улькомъ обманула своего кузена, корда явился богатый женихъ. Потомъ узнали, какъ Филиппъ приколотилъ Улькома, молодого Туисдена, а прежнее предубжденіе начало проходить. Друзья Филиппа стали говорить Рингуду, какъ онъ ошибался въ молодомъ человк, и описали его въ краскахъ боле благопріятныхъ. Туисденская семья такъ оклеветала Филиппа и представила его такимъ отвратительнымъ чудовищемъ, что неудивительно, если Рингуды избгали его. Сэру Джону случилось слышать отъ своего товарища, члена парламента, Трегарвана, совершенно другія вещи о нашемъ друг. Не безъ удивленія узналъ сэръ Джонъ отъ Трегарвана, какъ честенъ, благороденъ и кротокъ былъ этотъ человкъ, его его обобралъ негодный отецъ, которому онъ простилъ и которому даже помогалъ изъ своихъ ничтожныхъ средствъ, и какъ онъ храбро боролся съ бдностью, и какая у него миленькая жена и ребёнокъ. Такимъ образомъ Филиппъ нашолъ помощь, когда онъ нуждался въ ней, и пособіе, когда онъ былъ въ бдности. Мы сознаемся, что Трегарванъ былъ напыщенный человчекъ, что рчи его были скучны, а сочиненія вялы, но сердце у него было доброе. Его тронула картина, изображонная Лорой о бдности молодаго человка, о его честности и твёрдости въ трудныя времена. Мы видли какъ Европейское Обозрніе било поручено Филиппу. Потомъ нкоторые хитрые друзья Филиппа ршили, что его надо примирить съ его родственниками, которые были знатны и богаты и могли быть ему полезны. Потомъ Трегарванъ поговорилъ и сэромъ Джономъ, и встрча была устроена, гд Филиппъ, противъ обыкновенія, не поссорился ни съ кмъ.

Потомъ явилось еще новое счастье по ходатайству моей жены у Трегарвана: Филиппу, который, если читатели не забыли, изучалъ адвокатуру, былъ поручонъ процесъ, доставившій ему средства содержать его семью четыре мсяца. Сестрица убждала Филиппа прилежно заняться адвокатурой.

— Вы теперь работаете въ этой газет, говорила она: — a что если поссоритесь? онъ мастеръ ссориться, мистриссъ Фирминъ. Я его знала прежде васъ. Ну, если вы поссоритесь съ вашими хозяевами и лишитесь мста? Такой джентльмэнъ, какъ вы, не долженъ имть хозяевъ. Мн несносно думать, что вы ходите по субботамъ въ контору получать жалованье какъ работникъ.

— Я и есть работникъ, перебилъ Филиппъ.

— И неужели намрены остаться работникомъ цлый вкъ? Будь я мущина, я шла бы выше! говорила эта неустрашимая женщина. — Почему вы знаете, какъ велика будетъ ваша семья? Я не стала бы жить въ такой квартир!

Сестрица сказала это, хотя любила двочку Филиппа съ восторженной нжностью, которую напрасно старалась скрывать, хотя чувствовала, что разстаться cъ этимъ ребёнкомъ значило бы разстаться съ главнымъ счастьемъ своей жизни, хотя любила Филиппа какъ сына, a Шарлотту — ну Шарлотту для Филиппа — какъ женщины любятъ другихъ женщинъ.

Шарлотта разсказала намъ о совт и разговор Сестрицы. Она знала, что мистриссъ Брандонъ любитъ её только какъ вещь, принадлежащую Филиппу. Она восхищалась Сестрицей, довряла ей.

— Она меня не любитъ, потому что меня любитъ Филиппъ, говорила Шлрлотта.— Какъ вы думаете, могла ли бы я любить её, или какую бы то ни было другую женщину, если бы полагала, что Филиппъ любилъ ихъ? Я могла бы убить ихъ, Лора, право могла!

И при этомъ выраженномъ чувств, я воображаю, какъ кинжалы засверкали изъ глазъ, которые обыкновенно были такъ кротки,

Посл перваго процесса Филиппу стали поручать и другіе, такъ что положительно онъ сталъ откладывать деньги въ банкъ. Филиппа скоре пугало, чмъ радовало это внезапное счастье.

— Оно не можетъ продолжаться, говорилъ онъ.— Меня скоро узнаютъ и не станутъ поручать длъ такому невжд какъ я. Право, я самъ долженъ это объяснить.

Надо было вамъ видть негодованіе Сестрицы, когда Филиппъ такъ выразился въ ея присутствіи.

— Бросить ваше дло? Да, какъ же! вскричала она, качая младшаго ребёнка Филиппа.— Ужъ лучше выбросьте изъ окна этого ребенка, котораго послало вамъ небо. Вамъ надо упасть на колна и просить прощенія у Бога за такія нечестивыя мысли.

Наслдникъ Фирмина, немедленно по появленіи своёмъ на свтъ, сдлался главнымъ фаворитомъ этой безразсудной женщины. Двочка была оставлена безъ вниманія, какъ особа незначительная.

Хотя Сестрица любила всхъ этихъ людей почти съ свирпой страстью, однако Филиппу былъ поручонъ четвёртый процессъ. Мистриссъ Брандонъ начала настаивать, чтобъ онъ нанялъ себ домъ.

— Джентльмэну, говорила она:— не слдуетъ жить въ мёблированной квартир, онъ долженъ имть свой собственный домъ.

Она отыскала удивительно дешовую мебель. Она кроила, шила, обивала диваны. Она пріискала донъ и наняла его.

— Въ Мильманской улиц, мн будетъ близко ходить къ моимъ душечкамъ, сказала она.

Съ сухими ли глазами говорила она? мои глаза увлажняются, когда я думаю о великодушіи и самоотверженіи этого преданнаго и любящаго существа.

Я очень люблю Шарлотту. Ея кротость и простота привлекали сердца всхъ. Ни одна жена, ни одна мать не были такъ привязаны и любящи, но признаюсь, было время, когда я её ненавидлъ, хотя эта женщина съ высокими правилами, жена автора настоящей біографіи, говоритъ, что я пишу вздорныя, чтобъ не сказать, безнравственныя вещи. Ну, я ненавидлъ Шарлотту за ужасную торопливость, которую она высказала, чтобъ ухать отъ Сестрицы, такъ любящей её дтей, первые крики которыхъ слышала она. Я ненавидлъ Шарлотту за жестокое счастье, которое она чувствовала, прижимая дтей къ своему сердцу, своихъ собственныхъ дтей, въ своей собственной комнат, которыхъ она будетъ одвать, мыть, для которыхъ ей не нужно будетъ помощи. Не нужно помощи, слышите ли вы? О! какой стыдъ! какой стыдъ! Въ новомъ дом, въ хорошенькой новой дтской (убранной мы не скажемъ чьими нжными руками) смотритъ мать въ колыбельку, a въ Торнгофской улиц, гд она ухаживала за ними два года, одиноко сидитъ Сестрица. Да поможетъ теб Богъ, страдальческое, врное сердце! Только разъ въ жизни до этого испытала она такое сильное гор.

Разуметея, въ новомъ дом было угощенье, и друзья Филиппа, старые и новые, пріхали на новоселье. Фамильная Рингудская карета удавила эту маленькую улицу. Сестрица только разливала чай. Маленькая гостиная была загромождена фортепіано, подареннымъ Рингудомъ, и Кто-то былъ обязанъ играть на немъ въ этотъ вечеръ, хотя Сестрица сердилась на эту музыку, оттого что она могла разбудить милыхъ крошекъ. Музыка и разбудила, они завыли мелодически, a Сестрица, наливавшая лэди Джонъ Трегарванъ чаю, бросилась въ дтскую. Шарлотта уже была тамъ и разсердилась, когда вошла Сестрица.

— Я уврена, мистриссъ Брандонъ, сказала она довольно колко:— что гости ждутъ чаю.

Мистриссъ Брандонъ пошла внизъ, не говоря ни слова. Я стоялъ на площадк и разговаривалъ съ пріятелемъ подальше отъ дуэта миссъ Рингудъ, когда прошла Каролина, и взялъ руку, холодную какъ камень, и никогда не видалъ боле трагическаго горя, какое изобразилось на ея лиц.

— Дти мои расплакались, сказала она:— я и пошла въ дтскую. Но теперь она не хочетъ, чтобъ я была тамъ.

Бдная Сестрица! Она унижалась передъ Шарлоттой и я ненавидлъ тогда мистриссъ Фирминъ. Я пошолъ съ Ридли въ чайную комнату, гд Каролина заняла своё мсто. Она казалась очень мила, съ своимъ блднымъ, нжнымъ личикомъ, въ хорошенькомъ чепчик съ голубыми лентами. Я знаю, что она терпла пытку. Шарлотта пронзила её кинжаломъ, женщины длаютъ это иногда. Шарлотта говорила мн впослдствіи:

— Вы были правы, я ревновала къ ней, а миле и врне созданія на свт не было никогда.

Но кто сказалъ Шарлотт, что я обвинялъ её въ ревности?

О дуракъ! я сказалъ Ридли, а онъ передалъ мистриссъ Фирминъ.

Хотя Шарлотта поражала Каролину, по всё-таки та подходила сама подъ ножъ. Въ воскресенье, когда она была свободна, за ея скромнымъ столомъ, и когда мистриссъ Фирминъ ходила въ церковь, Каролин было позволено царствовать въ дтской. Иногда Шарлотта была такъ великодушна, что давала мистриссъ Брандонъ эту возможность. Когда Филиппъ нанялъ домъ — цлый домъ для себя — свекровь Филиппа предложила перехать къ нему, прибавивъ, что, не желая зависть ни отъ кого, она будетъ платить за квартиру и столъ. Но Филиппъ отказался отъ этого удовольствія, сославшись, и справедливо, на то, что его настоящій домъ не боле его прежней квартиры.

— Моя бдняжечка умираетъ отъ желанія жить со мной, замтила на это мистриссъ Бэйнисъ:— но ея мужъ такъ жестокъ къ ней и держитъ её въ такомъ страх, что она не сметъ расаоряжаться своей жизнью.

Жестокъ къ ней! Шарлотта была счастливе всхъ счастливцевъ въ ея маленькомъ дом. Вслдствіе своего успха, Филиппъ регулярно ходилъ теперь въ свою адвокатскую квартиру, въ пріятной надежд, что можетъ быть еще явятся кліенты. Въ своей адвокатской квартир онъ также занимался и Обозрніемъ, и въ обычный часъ его возвращенія обычная процессія изъ матери, дочери и няни встрчала его, и счастливая молодая женщина — самая счастливая во всёмъ свт — возвращалась подъ руку съ мужемъ.

Между тмъ Филиппъ всё получалъ письма отъ отца изъ Нью-Йорка, изъ которыхъ оказывалось, что онъ занимался не только своей профессіей, но и разными спекуляціями, которыя должны были поправить его состояніе. Однажды Филиппъ получилъ газету съ объявленіемъ о новомъ страховомъ обществ и увидлъ къ удивленію: ‘Стряпчій страховаго общества въ Лондон, Филиппъ Фирминъ, эсквайръ, въ Темпл’. Отцовское письмо общало Филиппу большія выгоды отъ этого страховаго общества, но я не слыхалъ потомъ, чтобы Филиппъ отъ этого сдлался богаче. Даже его друзья совтовали ему не имть никакого дла съ этимъ страховымъ обществомъ и не упоминать о нёмъ въ своихъ письмахъ. Они хотли внушить Филиппу недовріе къ хитрому старому шуту, его отцу. Фирминъ старшій всегда писалъ съ великолпными надеждами и настойчиво уврялъ, что скоро онъ сообщитъ Филиппу о томъ, что состояніе его составлено. Онъ спекулировалъ не знаю ужъ тамъ на сколькихъ акціяхъ, изобртеніяхъ, рудникахъ, желзныхъ дорогахъ. Однажды, черезъ нсколько дней посл своего переселенія въ Мильмонскую улицу, Филиппъ красня и повсивъ голову сказалъ мн, что отецъ его опять написалъ вексель на него. Если бы онъ не доплатилъ по акціямъ, онъ потерялъ бы ихъ, и онъ и сынъ его посл него лишились бы богатства.

— И вы заплатили по этому векселю? спросили мы.

Да, Филиппъ заплатилъ. Онъ клялся, что не будетъ платить боле. Но не трудно было видть, что докторъ пришлётъ еще векселей въ этому сговорчивому банкиру.

— Я боюсь писемъ начинающихся росписаніемъ богатства, которое онъ пріобртётъ, сказалъ Филиппъ.

Онъ зналъ, что старилъ такимъ образомъ начиналъ свои просьбы о деньгахъ.

Было упомянуто о великомъ медицинскомъ открытіи, о которомъ докторъ писалъ мистриссъ Брандонъ и объявлялъ, по своему обыкновенію, что это дастъ ему богатство. Въ Нью-Йорк и Бостон онъ длалъ опыты, которые имли удивительный успхъ. Открыто было лекарство, одна продажа котораго въ Европ и Америк должна принести огромный доходъ счастливымъ изобртателямъ. Для дамъ за которыми ухаживала мистриссъ Брандонъ, это лекарство было неоцненно. Онъ пришлётъ ей. Его другъ, Марсонъ, капитанъ, соутгэмптонскаго парохода, привезётъ ей это удивительное лекарство. Пусть она попробуетъ его. Пусть она покажетъ его доктору Гуденофу — каждому изъ его лондонскихъ собратовъ. Хотя самъ изгнанникъ изъ родины, онъ любитъ её, и гордится, что иметъ возможность дать её одно изъ величаишихъ благъ, какими наука одарила человчество. Я съ сожалніемъ долженъ сказать, что Гуденофъ имлъ такое недовріе къ своему собрату, что не врилъ никакимъ увреніямъ Фирмина.

— Я не думаю, моя добрая Брандонъ, чтобъ у него достало смысла на какое-нибудь учоное открытіе полезне новаго соуса для котлетъ.

Вы увидите, что этотъ Гудонофъ былъ упрямецъ и если разъ имлъ причину не доврять человку, то потомъ не будетъ врить ему ни въ чомъ.

Однако докторъ Гуденофъ постоянно отыскиваетъ новыя сведенія по своей профессіи, и однажды при Сестриц, читая брошюру, онъ, но своей привычк, хлопнулъ руками по ногамъ.

— Брандонъ, сказалъ онъ:— я думаю, что это открытіе очень наивно, и думаю это тмъ боле, что Фирминъ вовсе не участвовалъ, какъ оказывается, въ этомъ открытіи, сдланномъ въ Бостон.

Дйствительно, докторъ Фирминъ только присутствовалъ въ бостонскомъ госпитал, гд производились опыты съ новымъ лекарствомъ. Онъ предложилъ продавать его какъ секретное лекарство, и на стклянк, которую онъ прислалъ Сестриц, былъ ярлыкъ съ надписью: ‘Анодинъ Фирмина’. Фирминъ сдлалъ-то, что онъ имлъ привычку длать. Онъ взялъ собственность другого человка и чванился ею. Сестрица воротилась домой съ сткляночкой хлороформа — вотъ что докторъ Фирминъ называлъ своимъ изобртеніемъ и прислалъ его на родину, какъ прислалъ бочонокъ горнаго масла изъ Виргиніи, какъ прислалъ акціи на новыя желзныя дороги, общая Филиппу щедрое вознагражденіе, если онъ раздастъ акціи своимъ друзьямъ.

— Мой сынъ иметъ жену и двоихъ дтей! говаривалъ онъ нью-йоркцамъ:— какъ будто онъ не довольно моталъ въ прежнее время! Когда я женился, у меня было состояніе, и я взялъ племянницу вельможи съ большимъ приданымъ. А у этихъ молодыхъ супруговъ нтъ ни пенни. Ну, ну, старикъ отецъ долженъ помогать имъ какъ можетъ!

Мн говорили, что нкоторыя дамы проливали слёзы чувствительности и восклицали:

— Какой нжный отецъ этотъ докторъ! Какъ онъ жертвуетъ собой для негоднаго сына! Этотъ милый докторъ, въ его лта, весело трудится для этого молодаго человка, который раззорилъ его.

Фирминъ вздыхалъ, проводилъ красивымъ блымъ носовымъ платкомъ по глазамъ красивою блою рукою, и кажется даже плакалъ, считая себя добрымъ, любящимъ, обиженнымъ человкомъ.

При всёмъ прекрасномъ распоряженіи Сестрицы, мистеръ и мистриссъ Фирминъ могли поселиться въ своёмъ новомъ дом съ значительными издержками, и кром большаго Рингудскаго фортепіано, поставленнаго въ маленькой гостиной, я принуждёнъ сказать, что мёбели было очень мало. Когда настала осень — когда прошолъ сентябрь — мы въ нашемъ уютномъ убжищ на морскомъ берегу получили письмо отъ Сестрицы, въ которомъ она писала намъ, что ‘милая мистриссъ Филиппъ и дти томились и чахли въ Лондон, а Филиппъ слишкомъ гордъ, чтобъ взять денегъ отъ кого бы то ни было, что мистеръ Трегарвамъ ухалъ на континентъ, а этотъ негодяй — это чудовище, вы знаете кто — опять прислалъ вексель на Филиппа, и онъ опять заплатилъ, а милыя дти не могутъ пользоваться свжимъ воздухомъ’.

— Говорила ли она вамъ, сказалъ Филиппъ, проводя рукою по глазамъ, когда одинъ другъ пришолъ выговаривать ему: — что она сама принесла мн деньги, но мы не хотли ихъ взять?’

Рингудскіе родственники предлагали гостепріимство, но какъ бдному Филиппу заплатить за поздку по желзной дорог слугъ, дтей и жены?

Въ этихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, Трегарванъ прислалъ съ континента чеку за треть своему редактору и счастливая семья отправилась въ Брайтонъ, наняла необыкновенно дешовую квартиру, и румянецъ воротился на блдныя щочки, и мама, удивительно пополнла. Всё шло хорошо. Жена моя кричала:

— Не говорила ли я, что дла милаго Филиппа пойдутъ хорошо?

Такъ ли? какія вы думаете новости принёсъ онъ намъ въ одинъ декабрьскій вечеръ? Я увидалъ по его лицу, что съ нимъ случилось что-нибудь важное.

— Я не знаю, что мн длать, сказалъ онъ. — Я уже заплатилъ за него по четырёмъ векселямъ, а теперь посмотрите, вотъ отъ него инсьлю.

‘Милый Филиппъ’ писалъ отецъ: ‘со мною случилось большое несчастье, которое я надялся скрыть, или по-крайней-мр отвратить отъ моего милаго сына, потому что ты, Филиппъ, участникъ въ этомъ несчастьи черезъ неблагоразуміе — долженъ ли я сказать? — твоего отца. Незаслуженно, милый сынъ, ты долженъ страдать. Ахъ, каково отцу признаваться въ своей вин, становиться на колна и просить прощенія у своего сына!

‘Я вступилъ въ нсколько спекуляцій. Нкоторыя удались свыше самыхъ безумныхъ моихъ надеждъ, а нкоторыя, общавшія величайшіе результаты, кончились неудачей. На одно предпріятіе, представлявшее, повидимому, самыя врныя надежды на успхъ, общавшее богатство мн, моему сыну и вашимъ милымъ дтямъ, я отдалъ между другимъ обезпеченіемъ, которое я долженъ былъ дать вдругъ, вексель, на которомъ я поставилъ твоё имя. Я поставили на нёмъ число за шесть мсяцевъ назадъ въ Нью-Йорк, на твоё имя въ Темпл, и подписался за тебя. Предаю себя въ твои руки. Говорю теб, что я сдлалъ. Разгласи это. Открой мой признаніе свту, и имя твоего отца завсегда заклеймено названіемъ…. Пощади меня отъ этого слова!

‘Векселю остаётся еще до срока пять мсяцевъ, онъ написанъ на сумму 386 ф., я передалъ его тому, кто общалъ держать его, до тхъ поръ пока я самъ выкуплю его. Но мало того, что онъ взялъ съ меня огромныя проценты, негодяй переслалъ вексель въ Европу и онъ теперь находится въ рукахъ врага.

‘Ты помнишь Тёфтона Гёнта? Да. Ты весьма справедливо наказалъ его. Негодяй недавно появился въ этомъ город съ самыми низкими сообщниками и старался приняться за прежнія угрозы, ласкательства и требованія! Въ одинъ гибельный часъ негодяй услыхалъ о вексел. Онъ купилъ его у игрока, къ которому онъ перешолъ. Онъ бжалъ изъ Нью-Йорка въ Европу, оставивъ мн даже расплатиться за него въ гостинниц, онъ бжалъ въ Европу, взялъ съ собою этотъ роковой вексель, говоря, что ты заплатишь по нёмъ. Ахъ, милый Филиппъ! если бы этотъ вексель вышелъ изъ рукъ этого негодяя! Какихъ безсонныхъ ночей былъ бы я избавленъ! Прошу тебя, умоляю, сдлай вс жертвы, чтобъ заплатить по нёмъ! Ты отъ него не откажешься? Нть. Такъ какъ ты имешь своихъ дтей, такъ какъ ты ихъ любишь — ты не захотлъ бы, чтобы у нихъ былъ обезславленный

‘ОТЕЦЪ’.

‘Я имю долю въ великомъ медицинскомъ открытіи, {Срный эиръ сначала употреблялся, кажется, въ Америк и я надюсь, что читатели извинятъ, что его здсь замнили хлороформомъ.} о которомъ я писалъ кь нашему другу, мистриссъ Брандонъ, и которое непремнно дастъ огромные барыши, такъ какъ будетъ ввезено въ Англію такимъ извстнымъ — не могу ли я также сказать, такимъ уважаемымъ врачомъ, какъ я. Первые барыши отъ этого открытія я честно общаю посвятить теб. Они очень скоро боле чмъ вознаградятъ тебя за потерю, которую моё неблагоразуміе навлекло на моего милаго сына. Прощай! Передай мою любовь твоей жен и малюткамъ.

‘Д. Ф’.

Глава XXXVII.

NEC PLENO CRUORIS HIRUDO

Чтеніе этого письма наполнило друга Филиппа внутреннимъ негодованіемъ, которое было очень трудно обуздать или скрыть, Не весьма пріятно сказать джентльмэну, что его отецъ мошенникъ. Когда бдный Филиппъ читалъ письма своего отца, я думалъ:

‘А я помню нжную, блую руку этого мошенника, которая поддлала имя родного сына и клала соверены въ мою ладонь, когда я былъ школьникомъ’.

— Вы не заплатите по этому векселю! съ негодованіемъ сказалъ другъ Филиппа.

— Что же могу я сдлать? возразилъ бдный Филиппъ, печально качая головой.

— Если вы заплатите по этому векселю, онъ напишетъ на васъ еще.

— Наврно, согласился Филиппъ.

— И будетъ продолжать, пока не вытянетъ у васъ послдней капли крови,

— Да, признался бдный Филиппъ, приложивъ палецъ къ губамъ.

Его простодушная жена разговаривала съ моею въ эту минуту о какихъ-то ситцахъ, которые он видли въ Тоттенгэм и которые были такъ дёшевы и красивы. Право, занавси въ гостиной не будутъ стоить почти ничего.

— Пріятно слышать, какъ она разговариваетъ о ситцахъ, сказалъ Филиппъ — Гд намъ купить, у Шульбреда или въ другой лаву?

И онъ засмялся. Этотъ смхъ былъ не очень веселъ.

— Стало быть вы ршились…

— Признать мою подпись? Разумется, если мн представятъ вексель.

Я зналъ, что мой упрямый другъ непремнно сдержитъ свое намреніе.

Всего непріятне было то, что друзья Филиппа, при всёмъ ихъ желаніи, не могли помочь ему въ этомъ. Докторъ наврно безпрестанно будетъ присылать векселя. Пока Филиппъ будетъ платить, отецъ будетъ требовать, а у этого прожорливаго дракона желудокъ былъ довольно великъ, чтобъ поглотить кровь всхъ насъ, если мы захотимъ ей дать. И Филивцъ это видлъ и признавался въ этомъ съ своимъ обыкновеннымъ чистосердечіемъ. Я съ своей стороны чувствовалъ такое негодованіе, что хотлъ объявить въ газетахъ, что вс векселя, подписанные Филиппомъ поддланы, и подвергнуть его отца послдствіямъ его собственнаго поступка. Но послдствіями этими были бы пожизненное заключеній въ тюрьму старика и безславіе для сына. Филиппъ указывалъ на это довольно ясно, и мы не могли опровергнуть его печальной логики. Лучше было, во всякомъ случа, заплатить поэтому векселю и предостеречь доктора на будущее время. Но что если докторъ приметъ выговоръ очень покорно и при первомъ удобномъ случа сдлаетъ новую поддлку? На это Филиппъ отвчалъ, что ни одинъ человкъ не можетъ уйти отъ своей судьбы, а его судьбу устроилъ для него отецъ. Когда отецъ ухалъ въ Америку, онъ думалъ, что чары рушились.

— Но вы видите, стоналъ Филиппъ: — что я еще нахожусь подъ вліяніемъ этихъ чаръ.

Тёфтону Гёниу такъ часто удавалось виманивать деньги у доктора Фирмина, что мистеръ Тефтонъ Гёнтъ подумалъ, что онъ ничего не можетъ сдлать лучше, какъ переплыть Атлантическій океанъ вслдъ за своимъ банкиромъ и намъ не нужно описывать досаду и бшенство доктора, когда онъ увидлъ за своей спиной эту чорную заботу. Онъ не могъ давать много, сумма, которую онъ увёзъ съ собой и которую онъ укралъ у своего сына и другихъ своихъ кредиторовъ, была невелика. Но Гёнту хотлось имть часть ея и, разумется, онъ намекнулъ, что если докторъ откажетъ, то онъ разгласитъ въ нью-йоркскихъ газетахъ подробности ранней карьеры Фирмина и его недавняго банкротства.

Посл двухлтняго пребыванія въ Соединённыхъ Штатахъ, Гёнтъ воротился на родину и прямо отправился къ Сестриц, у которой надялся найти Филиппа жильцомъ. Хотя Гёнтъ однажды былъ выгнанъ изъ этого дома, онъ не стыдился явиться въ него опять. У него въ карман лежало то, что заставитъ Филиппа почтительно обращаться съ нимъ. При какихъ обстоятельствахъ достался ему этотъ поддльный вексель? Была ли это спекуляція между Гёнтомъ и отцомъ Филиппа? Не уврилъ ли Гёнтъ, что Филиппъ непремнно заплатитъ, чтобъ спасти отца отъ безславія и погибели? Мы никогда не узнаемъ правды объ этой сдлк. Можетъ быть разсказъ доктора былъ справедливъ, можетъ быть ложенъ. Это всё-равно. Оба эти человка уже не съ нами и не станутъ боле писать и говорить ложь.

Каролины не было дома, когда Гёнчъ пришолъ въ ней по прізд изъ Америки. Ея служанка описала ей его наружность. Мистриссъ Брандонъ узнала Гёнта и не предчувствовала ничего хорошаго для Филиппа отъ прізда пастора. Она скоро увидала что предположенія ея были справедливы. На другой день, когда она поливала цвты на окн, она взглянула на улицу и увидала пастора, косившагося на неё. Когда она посмотрла на него онъ снялъ свою грязную шляпу и поклонился. Какъ только она увидала его, она почувствовала, что онъ пришолъ съ намреніемъ враждебнымъ для Филиппа. Она могла бы упасть въ обморокъ, или закричать, или спрятаться отъ этого человка, видъ котораго былъ противенъ для нея. Она не лишилась чувствъ, не спряталась, не закричала, но тотчасъ же кивнула головой и улыбнулась самымъ привтливымъ образомъ этому непрошеному, грязному гостю. Она отворила дверь (хотя ея сердце билось такъ, что вы могли бы слышать его біенія, какъ она говорила своему другу впослдствіи). Она улыбнулась Гёнту и сдлала ему знакъ войти.

— Господи, Боже мой! мистеръ Гёнтъ, гд это вы проводили столько времени?

И улыбающееся лицо глядло на него изъ-подъ красиваго чепчика и свжихъ лентъ. Я знаю, что нкоторыя женщины могутъ улыбаться и имть спокойный видъ, сидя на стул дантиста.

— Вотъ ужъ не думала увидть васъ, мистеръ Гёнтъ! Не угодно ли вамъ войти?

Гёнтъ вошолъ въ маленькую гостиную, въ которой часто бывалъ добрый читатель.

— Здоровъ ли капитанъ? спросилъ Гёнтъ.

— Вы не слыхали о бдномъ папа? Это показываетъ, какъ долго васъ не было! замтила мистриссъ Брандонъ и назвала день смерти своего отца.

Да, она была теперь одна и должна была сама заботиться о себ. И я не сомнваюсь, что мистриссъ Брандонъ прячо спросила потомъ Гёнта, не выпьетъ ли онъ чёго-нибудь. Эта добрая женщина всегда предлагала своимъ знакомымъ ‘выпить’ и сочла бы нарушенными законы гостепріимства, если бы не сдлала этого предложенія.

Гёнтъ никогда не отказывался отъ предложенія такого рода. Онъ выпьетъ что-нибудь горяченькое. Онъ страдаетъ Нью-Йоркской лихорадкой. Мистриссъ Брандонъ тотчасъ заинтересовалась болзнью мистера Гёнта и знала, что стаканчикъ грога части отгоняетъ припадокъ лихорадки. Ея проворныя, маленькія ручки приготовили ему стаканчикъ, другой, третій, и мистриссъ Брандонъ признавалась впослдствіи своимъ друзьямъ, что она очень крпкій сдлала грогъ.

Напившись порядкомъ, Гёнтъ удостоилъ спросить какъ поживаетъ его хозяйка и ея жильцы. Мистриссъ Брандонъ очень весело описала свои обстоятельства. Комната отдавались внаймы хорошо и никогда не оставались пусты. По милости доктора Гуденофа и другихъ друзей, она имла такъ много занятій, какъ только могла пожелать.

— Съ тхъ поръ, намъ тотъ, кого вы знаете, ухалъ изъ Англіи, у меня на душ стало спокойне. Но онъ ухалъ и неблагополучнаго ему пути! сказала мстительная Сёстрица.

— А сынъ его всё еще живетъ на верху? спросилъ Гёнтъ.

Что же вы думаете? мистриссъ Брандонъ вдругъ принялась бранить Филиппа и его семью. Онъ живетъ здсь? Нтъ, слава Богу! Ужъ довольно надолъ ей онъ и его жена съ своими ужимками и граціями, и дти, которыя плакали всю ночь, и мёбель-то ея портили, и по счотамъ не платили!

— Я хотла, чтобъ онъ подумалъ, что я поссорилась съ Филиппомъ, да простить имъ Богъ, что я насказала лжи! Я знаю, что этотъ человкъ не желаетъ добра Филиппу, и я скоро узнаю, какое у него намреніе, узнаю! увряла она.

Въ тотъ самый день, какъ у ней былъ Гёнтъ, мистриссъ Брадонъ пришла къ друзьямъ Филиппа и сообщила имъ о прізд Гёнта. Мы не знали наврно, привёзъ ли онъ поддльный вексель, который угрожалъ Филиппу. Пока Гёнть еще не намекалъ на него. Но хотя мы были далеки отъ того, чтобы одобрять лицемріе или обманъ, мы признаёмся, что не очень сердилась на Сестрицу за то, что она употрёбила притворство въ этомъ случа и заставила Гёнта полагать, что она вовсе не сообщница Филиппа. Если жена Филиппа простила ей, должны ли друзья его быть непреклонне?

А Шарлотт приходилось простить мистриссъ Брандонъ за то, что та оклеветала eё. Когда Гёнтъ спросилъ, какого рода женщина жена Филиппа, мистриссъ Брандонъ объявила, что это препротивное, дерзкое существо, что она важничаетъ, неглижируетъ дтьми, обижаетъ мужа, и мало ли еще чего наговорила она, а наконецъ объявила, что она терпть не можетъ Шарлотту и очень рада, что выжила eё изъ дома, и что Филиппъ совсмъ уже не тотъ съ тхъ поръ, какъ женился на ней, и что и онъ сталъ важничать, быль грубъ, во всёмъ покорялся жен и что она очень рада, что освободилась отъ нихъ.

Гёнтъ любезно намекнулъ, что ссоры между хозяевами и жильцами очень обыкновенны, что жильцы иногда неаккуратно платятъ и что хозяева безразсудно требовательны, и мистриссъ Брандонъ принимала вс его слова съ любезнымъ согласіемъ, можетъ быть, она внутренно дрожала отъ фамильярности этого противнаго, пьянаго негодяя, но не выказывала признаковъ отвращенія или страха. Она позволяла ему говорить сколько онъ хотлъ, въ надежд, что онъ приступитъ въ предмету глубоко интересовавшему её. Она спросила, что длаетъ докторъ и есть ли вроятность, что онъ будетъ въ состояніи возвратить деньги, взятыя имъ у сына. Она говорила равнодушнымъ топомъ, длая видъ будто очень занята своимъ шитьёмъ.

— О! Вы всё еще чахнете по нёмъ, сказалъ Гёнтъ, мигая залитыми кровью глазами,

— Чахну по этомъ старик? Зачмъ мн имъ заниматься? Какъ будто онъ не довольно сдлалъ мн вреда? вскричала бдная Каролина.

— Да. Но женщины не прочь любить человка, если онъ даже дурно съ ними обходится, сказалъ Гёнтъ.

Безъ сомннія, онъ самъ на себ испыталь женскую врность.

— Я полагаю, сказала мистриссъ Брандонъ, качая головой:— что и женщинамъ могутъ надость мущины, какъ мущинамъ женщины. Я разобрала этого человка, и онъ давнымъ-давно мн надолъ. Еще стаканчикъ, мистеръ Гёнтъ! Это очень полезно отъ лихорадки, отгоняетъ ознобъ.

Гёнтъ выпилъ и разговорился еще больше, высказалъ свое мнніе о старшемъ Фирмин, говорилъ о возможностяхъ его успха, о его страсти къ спекуляціямъ, и сомнвался будетъ ли онъ въ состояніи опятъ приподнятъ свою голову — хотя можетъ быть онъ находился въ такой стран, гд человкъ поправиться можетъ. Такъ Филиппъ важничаетъ? Онъ всё такой же дерзкій? И онъ оставилъ ея домъ? и уже такъ давно? гд жe онъ живитъ теперь?

Тутъ, я съ сожалніемъ долженъ сказать, мистриссъ Брандонъ спросила, почему она можетъ знать, гд теперь живётъ Филипппъ. Она думаетъ, что гд-то около Грей-Инна или Линкольн-Инна, и поспшила перемнить разговоръ съ разными замысловатыми хитростями, и какъ только ея гость простился съ нею, отправляясь къ ‘Адмиралу Бингу’ возобновить знакомство съ достойными постителями этой таверны, мистриссъ Брандонъ побжала за кэбомъ и похала къ Филиппу, въ Мальманскую улицу, но нашла дома только его жену, и посл самаго пустаго разговора, который привёлъ Шарлотту въ немалое удивленіе — потому что мистриссъ Брандонъ не сказала, зачмъ она пріхала и не упомянула, о прізд и посщеніи Гёнта — Сестрица отправилась за другимъ кэбомъ и явилась къ друзьямъ Филиппа на Королевскій сквэръ. Она сообщала мн, какъ пріхалъ Гёнтъ, какъ она уврена, что онъ хочетъ сдлать вредъ Филиппу, и какъ она наговорила Гёнту разной лжи.

Хотя интересный пасторъ ни слова не сказалъ о вексел, о которомъ отецъ увдомилъ Филиппа, мы полагали, что этотъ документъ находится въ рукахъ Гёнта и будетъ предъявленъ въ своё время.

— Что это значитъ? спрашивали собесдники за столомъ — холостымъ столомъ въ Темпл (добрая жена Филиппа уговаривала его веселиться время-отъ-времени съ его друзьями).— Что это значитъ?

Они прочли бумажку, которую Филиппъ бросилъ на столъ.

Корреспондентъ Филиппа писалъ:

‘Любезный Филиппъ, кажется привезшій тетиву пріхалъ и былъ у С. сегодня’.

Привезшій тетиву? Ни одинъ изъ холостяковъ, обдавшихъ съ Филиппомъ, не могъ отгадать этой загадки. Только что получивъ эту записку, Филиппъ вскочилъ и вышелъ изъ комнаты, а одинъ нашъ пріятель, дон-Жуанъ въ своемъ род, предлагалъ пари, что дло идётъ о дам.

На торопливомъ совщаніи, собравшемся въ вашемъ домъ по полученіи этихъ извстій, Сестрица, которую инстинктъ не обманулъ, узнала настоящее свойство опасности, угрожавшей Филиппу, и обнаружила сильный гнвъ, когда услыхала, какъ Филиппъ намревался встртить врага. У него была въ рукахъ нкоторая сумма. Онъ займётъ остальное у друзей, которые знали, что онъ честный человкъ. Онъ заплатитъ по этому векселю, что бы тамъ ни было, и отклонитъ по-крайней-мр это безславіе отъ своего отца.

Какъ? Отдать этимъ мошенникамъ? Уморить съ голода дтей, а изъ жены сдлать чернорабочую, когда она способна быть только знатной дамой’? (Вы видите, что об эти дамы, любившія Филиппа, не очень любили другъ друга). Это стыдно и гршно! Мистриссъ Брандонъ увряла, что она считала Филиппа боле умнымъ человкомъ. Другъ Филиппа уже прежде высказалъ своё мнніе о бдствіи, угрожавшемъ Фирмину. Заплатить по этому векселю значило навлечь на себя еще дюжину такихъ векселей.

Моя жена, напротивъ, взяла сторону Филиппа. Она была очень тронута его словами, что онъ проститъ отцу, по-крайней-мр, на этотъ разъ, и постарается скрыть его проступокъ.

— Такъ какъ вы надетесь сами получить прощеніе, милый Филиппъ, я нахожу, что вы поступаете справедливо, сказала Лора: — я уврена, что и Шарлотта думаетъ такъ.

— О, Шарлотта, Шарлотта! вмшалась сердито Сестрица:— разумется, мистриссъ Филиппъ думаетъ, какъ велитъ ей мужъ!

— Во время своихъ тяжкихъ испытаній Филиппъ нашолъ удивительную помощь и доброту, доказывала Лора. — Посмотрите какъ одно за другимъ помогало ему! Когда онъ нуждался, ему всегда помогали его друзья. Когда онъ будетъ нуждаться теперь, мы съ мужемъ подлимся съ нимъ.

Я чуть-было не сдлалъ гримасу при этомъ, потому что при самомъ лучшемъ расположеніи къ человку, всё-таки не всегда удобно дать ему взаймы пятьсотъ или шестьсотъ фунтовъ безъ всякаго обезпеченія.

— Мой милый мужъ и я подлимся съ нимъ, продолжала мистриссъ Лора: — не такъ ли? Да, Брандонъ, подлимся. Будьте уврены, Шарлотта и дти не будутъ нуждаться оттого, что Филиппъ прикрылъ проступокъ отца! Богъ да благословитъ васъ, милый другъ!

И что сдлала эта женщина при своёмъ муж? Она подошла къ Филиппу, взяла его за руку и… что случилось передъ моими собственными глазами, я не намренъ здсь написать.

— Она поощряетъ его раззорить дтей для этого… этого негоднаго стараго скота! закричала мистриссъ Брандонъ. — Это выведетъ изъ терпнія хоть кого!

Она схватила свою шляпу со стола, надла её на голову и вышла изъ комнаты въ сильномъ гнв.

Моя жена, всплеснувъ руками, прошептана нсколько словъ о прощеніи чужихъ грховъ.

— Да, сказалъ Фирминъ, сильно растроганный:— такъ повелваетъ Господь. Вы правы, милая Лора. Я пережилъ тяжолое время, страшный мракъ сомннія и печали напалъ на мою душу, когда я разсуждалъ съ собою объ этомъ. И прежде чмъ я ршился поступить, какъ вы желаете. Но большая тяжесть спала съ моего сердца съ тхъ поръ, какъ я сталъ видть каково мое поведеніе должно бить. Сколько сотенъ людей также, какъ и я, имли потери и вынесли ихъ! Я заплачу по этому векселю и предостерегу написавшаго его, чтобъ… чтобъ онъ пощадилъ меня вперёдъ.

Когда Сестрица ушла въ припадк негодованія, вы видите, что я остался въ меньшинств въ военномъ совт, и оппозиція была мн не подъ силу. Я перешолъ къ мннію большинства, Наврно, я не единственный мущина, находящійся подъ женскимъ вліяніемъ,

— Какое счастье, что мы не купили тогда ситцевъ! сказала Лора смясь. — Знаете ли, тамъ были два такіе хорошенькіе, что Шарлотта не могла ршиться, который взять.

Филиппъ захохоталъ своимъ смхомъ, отъ котораго тряслись окна. Онъ былъ очень веселъ. Для человка, готовившагося раззориться, онъ находился въ самомъ завидномъ расположеніи духа. Знала ли Шарлотта о… объ этомъ вексел, который угрожалъ ему? Нтъ. Это растревожило бы её бдняжку. Филиппъ ей не говорилъ. Онъ хотлъ скрыть это отъ нея. Кчему было нарушать спокойствіе этого невиннаго ребёнка? Вы видите, мы вс обращались съ мистриссъ Шарлоттой, какъ съ ребёнкомъ. Лора говорила, что не ея дло подавать совты мужу и жен (какъ будто она не всегда читала нравоученія Филиппу и его молодой жен!), но теперь она думала, что мистриссъ Филиппъ непремнно должна знать настоящее положеніе Филиппа, какая опасность угрожаетъ.

— И какъ удивительно и справедливо поступили вы! прибавила эта восторженная дама.

Когда мы похали въ кэб къ Шарлотт, чтобъ разсказать ей въ чомъ дло. Господи помилуй! она не огорчилась, не растревожилась, не испугалась совсмъ. Мистриссъ Брандонъ только что была у ней и разсказала ей, что случилось, а она сказала:

— Разумется, Филиппъ долженъ помочь отцу.

Мистриссъ Брандонъ ушла почти въ бшенств и даже была груба, она не простила бы ей, только отъ знаетъ, какъ Сестрица любитъ Филиппа, а разумется она должна помочь доктору Фирмину, и въ какой ужасной нужд долженъ онъ былъ находиться, чтобъ сдлать это! Но вдь онъ предупредилъ Филиппа, и такъ дале.

— А на счоть ситца, Лора, мы ужъ должны остаться при старыхъ чехлахъ. Они продержатся до будущаго года.

Вотъ какимъ образомъ мистриссъ Шарлотта приняла извстіе, которое Филиппъ отъ нея скрылъ, чтобы не испугать её, какъ будто любящая женщина будетъ бояться раздлить несчастье съ своимъ мужемъ!

Такимъ образомъ Сестрица сдлала тщетное усиліе привлечь Шарлотту на свою сторону. Мы посмотрли на письмо доктора и удостоврились въ числ векселя. Онъ долженъ былъ явиться къ Филиппу черезъ нсколько дней. Гёнтъ ли привёзъ его? Безъ сомннія, мошенникъ предъявитъ его законнымъ порядкомъ. Съ ршительнымъ духомъ приготовились мы принять привезшаго тетиву.

Глава XXXVIII.

ПРИВЕЗШІЙ ТЕТИВУ.

Бдная Сестрица ушла изъ Мильманской улицы, разсердившись на Филиппа, на жену его, на намреніе супруговъ принять раззореніе, угрожавшее имъ.

‘Триста восемьдесятъ-шесть фунтовъ’ думала она: ‘заплатить за этого стараго негодяя! У Филиппа не найдётся столько со всей его мебёлью и съ тмъ, что онъ отложилъ. Я знаю что онъ сдлаетъ: онъ займётъ денегъ отъ ростовщиковъ, дастъ имъ векселей, а потомъ возобновитъ ихъ и кончитъ тмъ, что раззорится. Когда онъ заплатитъ по этому векселю, старый негодяй поддлаетъ другой, а эта милая жонушка велитъ ему заплатить, а эти бдняжечки пойдутъ милостыню просить, если не придутъ за хлбомъ ко мн, который всегда для нихъ готовъ, Господь съ ними!’

Она сосчитала — это было не трудно — свои собственныя наличныя деньги. Она чувствовала, что выплатить четыреста фунтовъ изъ дохода Филиппа было невозможно.

— А то, что хранится въ моёмъ чулк, онъ еще не долженъ брать, разсуждала она:— это имъ понадобится, когда гордость ихъ смирится и мои милочки будутъ голодать!

Не зная, куда ей обратиться за утшеніемъ и совтомъ, мистриссъ Брандонъ отправилась къ своему доброму другу, доктору Гуденофу, который всегда радушно принималъ Сестрицу.

Она нашла Гуденофа одного въ его большой столовой, за очень не длиннымъ обдомъ, посл визитовъ въ его больницу и къ его пятидесяти паціентамъ, между которыми, я думаю, было больше бдныхъ чмъ богатыхъ. Услышавъ извстіе, принесённое сидлкой, докторъ разбранилъ Филиппа и его мошенника отца, ‘такъ что утшительно было слышать’, говорила намъ посл мистриссъ Брандонъ. Потомъ Гуденофъ вышелъ изъ столовой въ библіотеку, вынулъ связку ключей, отперъ бюро и вынулъ изъ него переплетённую книгу, которая была просто банкирская. Должно быть, чтеніе этой книги понравилось почтенному доктору, потому что на его почтенныхъ чертахъ появилась усмшка, и онъ тотчасъ не вынулъ изъ письменной шкатулки небольшую тетрадь срой бумаги, на каждой страниц которой были написаны имена банкировъ: Стёмни, Роуди и К., на этой срой бумаг докторъ написалъ рецептъ денежнаго пріёма и подалъ своему маленькому другу.

— Вотъ вамъ, глупенькая! сказалъ онъ. — Отецъ мошенникъ, но сынъ славный малый, а вамъ, глупенькой, я долженъ помочь въ этомъ дл, или вы раззоритесь. Отдайте это тому человку за вексель. О, постойте! Сколько денегъ въ дом? Можетъ быть видъ банковыхъ билетовъ и золота прельститъ его больше чека.

Докторъ опорожнилъ свои карманы, не знаю сколько тамъ нашлось блестящихъ шиллинговъ и совереновъ, завёрнутыхъ въ бумагу, опорожнилъ ящикъ, въ которомъ было еще больше золота и серебра, потомъ сходилъ въ свою спальную и воротился съ бумажникомъ, набитымъ банковыми билетами, и изъ всего этого составилъ нужную сумму и отдалъ её Сестриц.

— Отдайте этому человку и постарайтесь за это взять вексель отъ него. Не говорите, что это мои деньги, скажите, что это ваши и больше неоткуда взять, улестите его, наговорите ему разной лжи. Сердце ваше отъ этого не разорвётся. Какой безсмертный мошенникъ этотъ Фирминъ! Хотя изъ двухъ случаевъ, которые я пробовалъ въ больниц…

Тутъ докторъ вступилъ въ медицинскій разговоръ съ своей любимой сидлкой, который я не возьму на себя передавать не врачамъ.

Сестрица призвала благословеніе Господа на доктора Гуденофа и отёрла свои влажные глаза носовымъ платкомъ, спрятала билеты и золото трепещущей рукою и пошла лёгкими шагами и съ счастливымъ сердцемъ. На тоттенгэмской дорог она пришла въ раздумье, идти ли ей домой или отнести эти деньги къ мистриссъ Филиппъ? Нтъ, ихъ разговоръ былъ сегодня не очень пріятенъ, они размнялись довольно запальчивыми словами, и наша Сестрица должна была признаться себ, что она была нсколько груба въ своёмъ послдвемъ разговор съ Шарлоттой. А Сестрица была горда, ей не хотлось признаться, что она была непочтительна въ своёмъ поведеніи къ этой молодой женщин. Она была слишкомъ самолюбива для этого. Разв мы говорили, что наша пріятельница была изъята отъ предразсудковъ и суётностей этого нечестиваго міра? Выручить Филиппа, выкупить гибельный вексель, пойти съ нимъ къ Шарлотт и сказать: ‘Вотъ, мистриссъ Филиппъ, свобода вашего мужа’— это было для нея рдкимъ торжествомъ! A Филиппъ долженъ дать честное слово, что это будетъ послдніи вексель, по которому онъ заплатитъ за отца. Съ этими счастливыми мыслями въ сердц, мистриссъ Брандонъ пришла въ Торнгофскую улицу и захотла поужинать. Свчи освщали ея сторы, такъ что можно было всякому видть съ улицы, что она дома, и вотъ часовъ въ десять на мостовой раздались тяжолые шаги, которые, я не сомнваюсь, заставили Сестрицу вздрогнуть. Тяжолые шаги остановились передъ ея окномъ, a потомъ послышались на ступеняхъ ея дома. Когда раздался звонокъ, я считаю весьма вроятнымъ, что щоки ея вспыхнули. Она сама отворила дверь.

— Какъ! это вы, мистеръ Гёнтъ? Я никакъ… то-есть, я думала, что вы можетъ быть придёте.

Освщаемый луною, сіявшей позади его, Гёнтъ шатаясь вошолъ.

— Какъ вы комфортэбельно посиживнаете за вашимъ столикомъ, сказалъ Гёнтъ въ шляп надвинутой на глаза.

— Не хотите ли войти и приссть за этотъ столикъ? сказала улыбающаяся хозяйка.

Разумется, Гёнтъ присядетъ. Грязная шляпа снята съ головы и онъ входитъ въ маленькую комнатку бдной Сестрицы, стараясь принять небрежный, свтскій видъ. Грязная рука тотчасъ схватилась за бутылку.

— Какъ! и вы попиваете немножко? говоритъ онъ, любезно подмигивая мистриссъ Брандовъ и бутылк.

Она признаётся, что понемножку пьётъ. На огн кипитъ чайникъ,— не приготовитъ ли самъ мистеръ Гёнтъ стаканчикъ для себ?

Когда она повернулась вынуть изъ буфета стаканъ, она знала, что Гёнтъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы порядкомъ хлбнуть изъ бутылки.

— Пожалуйста не стсняйтесь, говоритъ весело Сестрица: — въ буфет есть еще!

Гёнтъ пьётъ за здоровье хозяйки, она кланяется ему, улыбается и прихлёбываетъ изъ своей рюмки, и такая кажется хорошенькая, румяная и весёлая. Щоки ея похожи на яблоки, фигура стройна и граціозна, и платье всегда сидитъ на ней отлично. При свт свчей не видвы серебристыя линія въ ея свтлыхъ волосахъ и знаковъ, сдланныхъ временемъ въ ея глазахъ. Гёнтъ смотрятъ на неё съ восторгомъ.

— Право вы кажетесь моложе и красиве, чмъ тогда какъ… какъ я видлъ васъ въ первый разъ.

— Ахъ, мистеръ Гёнтъ! кричитъ мистриссъ Брандомъ съ вспыхнувшими щеками, что очень къ ней идётъ: — не напоминайте этого времени, и того… тоги негодяя, который поступилъ со мною такъ жестоко!

— Онъ былъ злодй, Каролина, поступивъ такимъ образомъ съ такою женщиной, какъ вы! У этого человка нтъ правилъ, онъ былъ дурнымъ человкомъ съ самаго начала, научилъ меня играть, ввёлъ меня въ долги, познакомивъ съ своими знатными товарищами. Я былъ тогда простодушнымъ молодымъ человкомъ и думалъ, что водить знакомство съ вельможами, дававшими большіе обды, было отлично. Это онъ сбилъ меня съ пути, увряю васъ. Я могъ бы получить приходъ, жениться на доброй жен, сдлаться бишопомъ, ей-богу! потому что у меня были большія дарованія, Каролина, только я былъ чертовски лнивъ и любилъ карты и кости.

— Брандонъ всегда говорилъ, что вы были однимъ изъ самыхъ талантливыхъ людей въ коллегіи, онъ всегда это говорилъ я помню, очень почтительно замтила хозяйка.

— Говорилъ? Онъ сказалъ обо мн доброе слово. Фирминъ не былъ талантливъ. Благодарю, вы приготовляете тамъ горячо и хорошо, что отказаться нельзя, хотя я пилъ уже довольно.

— А я думаю, что вы, мущины, можете пить всегда. Вы говорили, что мистеръ Фирминъ…

— Да я говорилъ, что Фирминъ былъ щоголь, у него было какое-то величиственное обращеніе.

— Да, было! со вздохомъ сказала Каролина.

И наврно ея мысли вернулись съ давнопрошедшему времени, когда этотъ величественный джентльмэнъ плнилъ её.

— Я старался не отставать отъ него, вотъ что и раззорило меня! Я разумется поссорился съ моимъ старымъ отцомъ изъ-за денегъ, станъ лниться и былъ выключенъ изъ коллегіи. Потомъ посыпались на меня счоты. Даже теперь нкоторые еще не уплачены. Неужели вы думаете, что если бы я не находился въ стснённыхъ обстоятельствахъ то я сдлалъ бы это съ вами, Каролина? Бдная, невинная страдалица! Какъ это было постыдно!

— Да, постыдно! вскричала Каролина.— Этому я противорчить не стану. Оба вы поступили жестоко съ бдной двушкой.

— Злодйски. Но Фирминъ поступилъ хуже меня. Онъ держалъ меня въ рукахъ. Это онъ увлёкъ меня къ дурному. Это онъ втянулъ меня въ долги, и вотъ въ это.

Это значило стаканъ грога.

— Отецъ не захотлъ меня видть на смертномъ одр. Братья и сёстры поссорились со мною, и я всмъ этилъ обязанъ Фирмину — всмъ! Какъ вы думаете, раззоривъ меня, долженъ ли онъ былъ заплатить мн?

И онъ стукнулъ по столу своей грязной рукою. Она оставила грязные знаки на блой скатерти Сестрицы.

— А мн, мистеръ Гёнтъ? Что онъ долженъ былъ мн? спросила Гёнта хозяйка.

— Каролина! закричалъ Гёнтъ: — я заставилъ Фирмина многое заплатить мн обратно, но я хочу еще.

Онъ засунулъ руку въ карманъ и ухватился за что-то.

‘Вексель тамъ’, подумала Каролина,

Она наврно поблднла, но онъ не примтилъ ея блдности. Всё его вниманіе было устремлено на питьё, тщеславіе и мщеніе.

— Онъ много долженъ мн, и уже заплатилъ много, а зaплатитъ еще больше. Неужели вы думаете, я позволю раззорить себя и оскорбить, и не отмщу? Надо было бы намъ видть его лицо, когда я явился къ нему въ Нью-Йоркъ и сказалъ:

‘— Старый товарищъ, я здсь’. Онъ поблднлъ какъ полотно. ‘Я никогда тебя не оставлю. Пойдёмъ-ка въ таверну да выпьемъ’. Онъ былъ принуждёнъ пойти. Теперь онъ въ моей власти, говорю вамъ.

Гёнтъ засмялся смхомъ, который вовсе не билъ пріятенъ. Посл нкотораго молчанія, онъ продолжалъ:

— Каролина, вы ненавидите его? или вы любите человка, который бросилъ васъ и поступилъ съ вами какъ злодй? Нкоторыя женщины любятъ, я знаю такихъ женщинъ. Я могъ бы назвать вамъ и другихъ злодевъ, но я не назову. Вы ненавидите Фирмина, этого плшиваго, этого дерзкаго негодяя, который наложилъ руку на меня и ударилъ меня на этой улиц. Вы ненавидите его, я говорю! Я поддлъ ихъ обоихъ! — вотъ здсь у меня въ карман — обоихъ!

— Что же у вамъ тутъ? проговорила Каролина едва дыша.

— Вамъ-то что до этого!

Онъ опустился на стулъ, подмигнулъ и съ торжествомъ тряхнулъ рюмкой.

— Это для меня всё-равно, я ни отъ одного изъ нихъ пользы не видала, говорили, бдная Каролина съ замирающимъ сердцемъ. — Поговоримъ о чомъ-нибудь другомъ, а не объ этихъ двухъ негодныхъ людяхъ. Если вы были весели въ тотъ вечеръ — а я никогда не обращаю вниманія на то, что говоритъ джентльмэнъ, когда онъ выпьетъ рюмку — такому высокому мущин ударить старика… Стыдъ… стыдъ! И ужъ я отдлала его за это!

— Стало быть, вы ненавидите ихъ! кричитъ Гёнтъ, вскочивъ и сжавъ кулакъ, а потомъ опятъ опускаясь на стулъ.

— Имю ли я причины любить ихъ, мистеръ Гёнтъ? Садитесь и выпейте немножко…

— Нтъ, вы не имете причины ихъ любить. Вы ихъ ненавидите.

— Я ихъ ненавижу. Посмотрите… общайте… я поддлъ ихъ обоихъ… Каролина… ударить пастора? Что вы скажете на это?

Опять вскочивъ со стула и прислонившись къ стн (на которой вислъ портретъ Филиппа, работы Ридли), Гёнтъ вынулъ свой грязный бумажникъ, высыпалъ изъ него бумаги на полъ и на столъ, схватилъ одну грязною рукою, захохоталъ и закричалъ:

— Я васъ поймалъ! Вотъ оно. Что вы скажете на это? Лондонь, іюля 4. Черезъ пять мсяцевъ общаю заплатить. Нтъ, не заплатишь.

— Мистеръ Гёнтъ, дайте мн взглянуть, сказала хозяйка. — Это что? вексель?

— Молодой поручился заплатить за старика, отвтилъ Гёнтъ съ шипящимъ смхомъ.

— На сколько?

— На триста-восемдесятъ-шесть.

— Что вы за это возьмёте? Я у васъ куплю.

— А сколько вы дадите?

И Гёнтъ смётся, подмигиваетъ, пьётъ, слёзы выступаютъ на его пьяныхъ глазахъ, онъ отираетъ ихъ одной рукой, и говоритъ опят’:

— Сколько вы дадите?

Когда бдная Кэролина подошла въ своему шкапу и вынула оттуда банковые билеты и золото, полученные ею мы знаемъ отъ кого, и изъ ящика кучку своихъ собственныхъ скопленныхъ денегъ и трепещущими руками выложила всё это на блюдо, я никогда не слыхалъ въ точности сколько выложила она. Но должно быть, она выложила всё что у ней было, потому что она ощупала свои карманы и опорожнила ихъ, потомъ опять воротилась къ шкапу, вынула оттуда ложки, вилки, брошку и часы, она выложила все это на блюдо и сказала:

— Мистеръ Гёнтъ, я всё это отдамъ вамъ за этотъ вексель, и посмотрла на портретъ Филиппа, висвшій на стн,— Возьмите, продолжала она: — и отдайте мн то.

— Какъ! у васъ есть столько! вскричалъ Гёнтъ. — Да вы богачка, ей-боту! Сколько тутъ у васъ, сочтите!

Она сказала ему, на сколько тутъ золота, банковыхъ балетовъ, серебра и вещей.

Въ голов этого негодяя пробжала мысль.

— Если вы столько предлагаете, сказалъ онъ: — значитъ вексель стоитъ больше, врно этотъ человкъ разбогатлъ.

— Выпейте еще немножко и поговоримъ, сказала бдная Сестрица, и красиво разложила свои сокровища на блюд и улыбаясь Гёнту, хохотавшему на ея стул.

— Каролина, сказалъ онъ посл нкотораго молчанія: — ВЫ еще любите этого плшиваго мошенника! Вотъ оно что! Это такъ похоже на женщинъ! Гд вы достали столько денегъ? Послушайте, со всмъ этимъ, и съ этимъ векселемъ въ карман мы прекрасно проживемъ. А когда эти деньги выйдутъ, я знаю кто намъ дастъ еще, кто не можетъ намъ отказать. Послушайте, Каролина, милая Каролина! Я старикъ, я это знаю, но я человкъ добрый, я классическій учоный и джентльмэнъ.

Классическій учоный и джентльмэнъ такъ косился своими пьяными глазамм, что бдная женщина, которой онъ являлся женихомъ, ужасно испугалась, поблднла и отшатнулась назадъ съ такимъ отвращеніемъ и страхомъ, что даже ея гость замтилъ это.

— Я сказалъ, что я учоный и джентльмэнъ! закричалъ онъ. — Вы сомнваетесь въ этомъ? Я ничмъ не хуже Фирмина. Я не такъ высокъ. Но я переведу и латинскіе и греческіе стихи не хуже чмъ онъ или всякій другой. Вы хотите оскорбить меня? Разв я не знаю, кто вы? Лучше что ли вы учонаго и пастора? Или, когда классическій учоный предлагаетъ вамъ свою руку и свой состояніе, вы считаете себя выше его и отказываете ему?

Сестрицу испугали страшные взгляды этого человка.

— О мистеръ Гёнтъ, закричала она: — возьмите всё это! Тутъ двсти-тридцать фунтовъ, и сколько вещей! Возьмите и отдайте мн эту бумагу.

— Соверены, билеты, ложки, часы и то, что у меня въ карман, это цлое состояніе, моя милая, при экономіи! Я не хочу, чтобъ вы были сидлкой. Я учоный и джентльмэнъ. Это мсто не годится для мистриссъ Гёнтъ. Мы прежде истратимъ деньги, а потомъ достанемъ новый вексель отъ этого плшиваго злодя, и сынъ его, ударившій бднаго пастора… мы, Каролина, мы…

Негодяй всталъ и подошолъ къ своей хозяйк, которая отшатнулась назадъ, истерически смясь. За нею стоялъ буфетъ, въ которомъ еще висли ключи. Когда негодяй подошолъ къ ней, она хлопнула дверью буфета и ключи ударили его по голов, обливаясь кровью, съ проклятіемъ и съ крикомъ, онъ упалъ на стулъ.

Въ буфет стояла склянка, которую она недавно получила изъ Америки и о которой она говорила съ Гуденофомъ въ этотъ самый день. Это средство употреблялось раза два-три по его предписанію и при ней. Она вдругъ схватила эту склянку. Когда негодяй произносилъ бшеныя ругательства, она намочила хлороформомъ свой носовой платокъ и сказала:

— О, мистеръ Гёнтъ! разв я васъ ушибла? Я не имла этого намренія. Но вы не должны пугать такимъ образомъ одинокую женщину. Позвольте мн примочить ваши виски. Понюхайте! это васъ облегчитъ… непремнно облегчитъ.

Она отёрла его носовымъ платкомъ. Уже отуманенный отъ пьявства, Гёнтъ тотчасъ же поддался вліянію хлороформа. Онъ боролся минуты дв.

— Постойте… постойте! вамъ сейчасъ сдлается лучше, прошептала мистриссъ Брандонъ. — О, да! лучше, гораздо лучше!

Она еще намочила носовой платокъ изъ склянки, и черезъ минуту Гёнгъ былъ совершенно безъ чувствъ.

Тогда маленькая, блдная женщина наклонилась къ нему, вынула изъ его кармана бумажникъ, а изъ бумажника вексель съ именемъ Филиппа, бросила его въ каминъ и смотрла, какъ онъ сгорлъ до тла. Потомъ опять положила бумажникъ въ карманъ Гёнта. Она сказала потомъ, что она никогда не подумала бы о хлороформ, еслибы не ея краткій разговоръ съ докторомъ Гудевофомъ въ тотъ вечеръ о болзни, въ которой она употребляла новое лекарство по его приказанію.

Какъ долго лежалъ Гёнтъ въ этомъ оцпенніи? Каролин это показалось цлой длинной ночью. Она говорила потомъ, что мысль о ея поступк въ эту ночь заставила посдть ея волосы. Бдная головка! Она готова была пожертвонать и ею для Филиппа.

Гёнтъ пришолъ въ себя, когда мистриссъ Брандонъ сняла съ его лица носовой платокъ и запахъ сильной жидкости пересталъ дйствовать на его мозгъ. Онъ былъ очень испуганъ.

— Что это такое? Гд я? спросилъ онъ хриплымъ голосомъ.

— Ключи въ буфет ударили васъ, когда вы… наткнулись на нихъ… сказала блдная Каролина. — Посмотрите, у васъ изъ головы идётъ кровь. Позвольте я вытру.

— Нтъ, уходите прочь! вскричалъ испуганный Гёнтъ.

— Хотите похать домой въ кэб? Этотъ бдный господинъ ударился о дверь буфета, Мэри. Вы помните, онъ былъ прежде здсь въ одинъ вечеръ?

Каролина, пожимая плечами, указала своей служанк, которую она призвала, большую бутылку съ водкой, еще стоявшую на стол, какъ на причину отупленія Гёнта.

— Вамъ лучше теперь? не хотите ли еще немножко? спросила Каролина.

— Нтъ! закричалъ онъ съ ругательствомъ и съ налитыми кровью глазами сталъ искать своей шляпы.

— Что это такое, сударыня? этотъ запахъ въ комнат и вся эта куча денегъ и вещей на стол?

Каролина бросилась отворять окно.

— Это лекарство, которое докторъ Гуденофъ прописалъ для одной больной, и должна идти къ ней сегодня.

Въ полночь Сестрица, блдная какъ смерть, пошла къ доктору, разбудила его и разсказала всю исторію.

— Я предлагала ему всё, что вы мн дали, сказала она: — и еще всё, что у меня было, кром того, онъ не хотлъ… и…

Тутъ съ мой сдлалась истерика. докторъ долженъ былъ позвонить своихъ слугъ, датъ лекарство своей сидлк и уложить еи въ постель у себя въ домЬ.

— Очень мн хотлось, говорилъ онъ потомъ: — проситъ её никогда не оставлять моего дома. Моя ключница выцарапала бы ей глаза, а то мистриссъ Брандонъ могла бы остаться у меня совсмъ. Кром своего неправильнаго произношенія, эта женщина олицетвореніе всхъ добродтелей: постоянства, кротости, великодушія, весёлости и львинаго мужества! Какъ подумаеншь, что этотъ дуракъ, этотъ щоголь-идіотъ, этотъ осёлъ Фирминъ… (немногихъ людей на свт Гуденофъ презиралъ такъ какъ своего бывшаго собрата Фирмина): — какъ подумаешь, что этотъ негодяй обладалъ такимъ сокровищемъ и бросилъ его! Сэръ, я всегда имлъ восторгъ къ мистриссъ Брандонъ, но я въ десять тысячъ разъ выше думаю о ней посл ея славнаго престувленія!

Дикторъ Гуденофъ счолъ нужнымъ рано послать къ Филиппу и ко мн и сообщать намъ странное приключеніе этой ночи. Мы оба поспшили къ нему. Меня призвали, безъ сомннія, вслдствіе моего глубокаго знанія законовъ, которое могло помочь бдной Каролин въ ея настоящихъ затрудненіяхъ. Филиппъ пришолъ, потому что она желала видть его. По какому-то инстинкту она узнала, когда онъ пришолъ. Она выползла изъ комнаты, гд ключница доктора уложила её въ постель. Она постучалась въ дверь кабинета доктора, гд мы держали совщаніе.

— Вы мн простите, что я сдлала, Филиппъ, зарыдала она.— Если меня, если меня арестуютъ, вы не бросите меня?

— Бросить васъ? простить вамъ? Перезжайте къ намъ жить и не оставляйте насъ! закричалъ Филиппъ.

— Я не думаю, чтобы мистриссъ Филиппъ это понравилось, мой милый, сказала мистриссъ Брандонъ, съ рыданіями повиснувъ на его рук: — но посл того, какъ вы были больны въ школ, вы были для меня всё-равно что сынъ, и я никакъ не могла не сдлать этого съ злодемъ вчера… не могла!

— По дломъ мошеннику. Онъ не заслуживалъ бы остаться въ живыхъ, сказалъ докторъ Гуденофъ: — Не волнуйтесь, Брандонъ! Я долженъ опять уложить васъ въ постель. Отведите её, Филиппъ, въ комнатку возл моей и велите ей лечь и притихнуть какъ мышь. Вы не должны вставать, пока я на дамъ вамъ позволенія, Брандонъ — помните это, и возвращайтесь въ намъ, Фирминъ, а то скоро станутъ приходить больные.

Филиппъ увёлъ Сестрицу, дрожа и цпляясь за его руку, воротилась она въ комнату, назначенную для нея.

— Ей хочется побыть съ нимъ одной, сказалъ докторъ и заговорилъ о странной обманчивой мечт этой женщины, будто это ея умершій сынъ, который ожилъ.— Я знаю, что у ней на душ, прибавилъ Гуденофъ: — она никогда не оправилась отъ этого воспаленія въ мозгу, въ которомъ я нашолъ ее. Она оставитъ ему всё что у нея есть. Я далъ ей меньше вчера только потому, что зналъ, что ей будетъ пріятно прибавить своё. Она любитъ приносить себя въ жертву. Въ Индіи есть женщины, которыя, если имъ не позволятъ изжариться съ своими умершими мужьями, умрутъ съ досады.

Въ это время мистеръ Филиппъ воротился, отирая очень красные глаза.

— Безъ всякаго сомннія, этотъ пьяница давно протрезвился и знаетъ, что вексель исчезъ. Онъ, по всей вроятности, будетъ обвинять её въ воровств, сказалъ докторъ.

— Положимъ, вмшался другой другъ Филиппа: — что я приставилъ бы пистолетъ къ вашей голов и хотлъ васъ застрлить, а докторъ вырвалъ у меня пистолетъ и швырнулъ его въ море, будете вы помогать мн затять съ докторомъ процессъ за то, что онъ укралъ у меня пистолетъ?

— Вы не предполагаете, что мн было бы пріятно заплатить по этому векселю? связалъ Филиппъ. — Я сказалъ, что если мн будетъ предъявленъ вексели съ подписью Филиппа Фирмина, я заплачу. Но если этотъ негодяй Гёнтъ только скажетъ, что у него былъ этотъ вексель и онъ потерялъ его, я съ радостью присягну, что и никогда не подписывалъ никакого векселя — не могутъ же они найти виновною Брандонъ въ томъ, что она украла вещь, которая не существовала никогда.

— Будемъ надяться, что у этого векселя не было дубликата.

Къ доктору начали приходить больные. Его столовая была уже полна ими. Сестрица должна была лежать тихо, и разсужденіе о ея длахъ надо было отложить до часа боле удобнаго, Филиппъ и его другъ сговорились отправиться въ Торнгофскую улицу и посмотрть, не случилось ли тамъ чего-нибудь посл ухода хозяйки.

Да, случилось. Служанка мистриссъ Брандонъ разсказала намъ, что рано утромъ этотъ противный человкъ, который приходилъ вчера, былъ такъ пьянъ и такъ дурно себя вёлъ — тотъ самый человкъ, котораго мистеръ Филиппъ выбросилъ на улицу — пришолъ стучаться и звонить, ругался и кричалъ: ‘Мистриссъ Брандонъ! мистриссъ Брандонъ!’ и перепугалъ всю улицу. Мэри выглянула на него изъ верхняго окна, велла ему идти домой или она позовётъ полицію, на это онъ закричалъ, что онъ самъ позовётъ полицію, если Мэри его не впуститъ, и продолжалъ звать ‘полицію’. Мэри сошла внизъ, полуотворила двери и спросила что ему нужно. Гёнтъ началъ браниться еще громче и требовать, чтобы его впустили. Онъ долженъ и хочетъ видть мистриссъ Брандонъ. Мэри отвчала, что госпожи ея нтъ дома, что её позвали ночью къ больной доктора Гуденофа. Гёнтъ кричалъ, что это ложь, что она дома, что онъ её увидитъ, что онъ долженъ войти къ ней въ комнату, что онъ тамъ оставилъ кое-что и хочетъ это взять.

— Оставилъ кое-что? вскричала Мэри,— гд же? Когда вы ушли отсюда, вы насилу держались на ногахъ и чуть не упали въ сточную трубу, въ которой я видла васъ прежде. Ступайте-ка домой! Вы еще не протрезвились!

Держась за перила и бснуясь какъ сумасшедшій, Гёнтъ продолжалъ кричать: ‘Полиція! Полиція! Меня обокрали! Меня обокрали!’ пока изумлённые головы не показались въ окнахъ спокойной улицы и не подошолъ полисмэнъ. Гёнтъ повторилъ ему своё обвиненіе, что въ эту ночи, въ этомъ дом съ обокрала мистриссъ Брандонъ. Полисмэнъ сказалъ, что онъ этому не вритъ, и веллъ этому грязному человку уйти и лечь спать. Мистриссь Брандонъ знали и уважали во всёмъ сосдств. Она помогала бднымъ, ходила за больнымъ во многихъ уважаемыхъ семействахъ, словомъ, полисмэнъ не поврили обвиненію противъ доброй мистриссъ Брандонъ. Гёнтъ всё продолжалъ кричать, что его обокрали и провели, а Мэри повторила полисмэну (съ которымъ она имла можетъ-быть довольно дружескія: сношенія), что этотъ скотъ вчера шатаясь вышелъ изъ дома, и что если онъ потерялъ что-нибудь, то почему знать гд?

— Его вынули изъ этого бумажника, изъ этого бумажника! ревлъ Гёнтъ.— Я обвиняю её. Этотъ домъ разбойничій притонъ!

Во время этого шума открылось окно въ мастерской Ридли. Живописецъ садился за свою утреннюю работу. Онъ ждалъ натурщицу. Ридли всегда съ нетерпніемъ ждалъ солнца, и какъ только оно показалось, находило его счастливымъ за работой. Онъ услыхалъ изъ спальной крикъ у дверей дома.

— Мистеръ Ридли, сказалъ полисмэнъ, съ уваженіемъ дотрогиваясь до своей шляпы (этотъ полисмэнъ, безъ мундира, красовался на нсколькихъ картинахъ Ридли): — вотъ этотъ человкъ растревожилъ всю улицу и кричитъ, что мистриссъ Брандонъ обокрала его.

Ридли сбжалъ внизъ въ сильномъ негодованіи. Нервный, какъ лица его племени, онъ живо чувствуетъ состраданіе, любовь, гнвъ.

— Я помню, что этотъ человкъ еще прежде былъ здсь пьяный и лежалъ въ этой самой труб, сказалъ онъ.

— Пьяница и безпорядочный! Пойдёмте отсюда! закричалъ полисмэнъ.

Рука его крпко ухватилась за грязный воротникъ Гёнта и Гёнтъ принуждёнъ былъ идти.

Вотъ какія извстія друзья мистриссъ Брандонъ узнали отъ ея горничной, когда зашли къ ней въ домъ.

Глава XXXIX.

ВЪ КОТОРОЙ МНОГІЕ ИМЮТЪ НЕПРІЯТНОСТИ.

Если бы Филиппъ и его другъ прошли по Высокой улиц, отправляясь къ дому Сестрицы, они увидали бы Гёнта въ очень неудовлетворительномъ расположеніи духа идущаго подъ надзоромъ полицейскихъ. Уличные мальчишки бжали за плнникомъ и его стражей и длали саркастическія замчанія на счотъ обоихъ. Наружность Гёнта не улучшилась съ тхъ поръ какъ мы видли его. Съ грязнымъ лицомъ, въ грязной рубашк шолъ онъ по улицамъ въ судь.

Вы, безъ всякаго сомннія, забыли разсказъ, появившійся въ утреннихъ газетахъ черезъ два дня посл приключеній въ Торнгофской улиц.

‘Середа.— Томасъ Тёфтонъ Гёнтъ, называющій себя пасторомъ, былъ приведёнъ къ мистеру Биксби и обвинёнъ полисмэномъ No 25 въ томъ, что онъ былъ пьянъ и безпорядочно себя держалъ во вторникъ вечеромъ и старался угрозами и силою войти въ домъ на Торнгофской улиц, изъ котораго его выгнали въ нетрезвомъ и въ самомъ неприличномъ состояніи.

‘Когда его привели въ полицію, мистеръ Гёнтъ предъявилъ жалобу съ своей стороны на то, что его лишили сознанія посредствомъ какого-то снадобья въ дом въ Торнгофской улиц и украли вексель въ 386 фунтовъ, данный въ Нью-Йорк однимъ лицомъ и подписанный Ф. Фирминомь, адвокатомъ въ Темпл.

‘По свидтельству друзей и жильцовъ мистриссъ Брандонъ, которая отдаётъ въ найаы квартиры, и мистера Филиппа Фирмина, отозвавшагося, что онъ не подписывалъ никакого векселя, обвиненіе было не принято судьёй по недостатку доказательствъ.’

Показаніе Филиппа Фирмина, что онъ не давалъ никакого векселя, было сдлано имъ не безъ нершимости и только по усиленной просьб его друзей. Это были сдлано не столько для судьи, сколько въ предостереженіе пожилому господину въ Нью-Йорк, чтобъ онъ не поддлывалъ боле подписи своего сына. Я боюсь, что между Филиппомъ и его родителемъ сдлалась холодность, вслдствіе поведенія молодаго человка. Докторъ не предполагалъ, что сынъ броситъ его къ минуту нужды. Онъ всё-таки прощалъ Филиппу. Можетъ быть, посл его женитьбы другое вліяніе дйствовало на него, и проч. Родитель длалъ разныя замчаніи въ этомъ же род. Человкъ, который берётъ у васъ деньги, натурально обижается, если и сдлаете ему упрёкъ, вы оскорбляете его чувство деликатности, протестуя противъ того, что онъ засовываетъ руку въ вашъ карманъ. Изящный докторъ въ Нью-Йорк продолжалъ говорить о своёмъ сын, плачевно качая головой, онъ говорилъ, а можетъ быть и думалъ, что неблагоразуміе Филиппа было отчасти причиною его изгнанія. Но всё-таки мы выиграли главное. На доктора въ Нью-Йорк подйствовало предостереженіе и онъ уже не поддлывалъ подписи сына на векселяхъ. Доброму Гуденофу были возвращены его деньги. Онъ говорилъ, что воровство его сидлки было высокимъ и мужественнымъ воинскимъ подвигомъ.

Итакъ, посл своей женитьбы Филиппъ былъ довольно счастливъ. Въ нужд его не оставляли друзья. Въ минуту опасности онъ нашолъ помощь и облегченіе. Хотя онъ женился безъ денегъ, судьба послала ему достаточныя средства. Но теперь его ждали тяжолыя испытанія, и тяжолыя испытанія, о которыхъ мы говорили, были сносны и онъ давно ихъ пережилъ. Всякій человкъ, игравшій въ жизнь или въ вистъ, знаетъ какъ одно время у него будутъ хорошія карты, а потомъ совсмъ ни будетъ козырей. Посл того какъ нашъ другъ оставилъ гостепріимную кровлю Сестрицы и перехалъ въ домъ за Мильманской улиц, счастье какъ будто оставило его.

— Можетъ быть, это было наказаніемъ за мою гордость, за то, что я была надменна съ нею, и… и ревновала въ этому доброму существу, признавалась впослдствіи бдная Шарлотта въ разговорахъ съ своими друзьями: — но наше счастье измнилось, когда мы перехали отъ нея, въ этомъ я должна признаться.

Можетъ быть, когда Шарлотта была въ дом мистриссъ Брандонъ, заботливость Сестрицы длала для Шарлотты гораздо боле, чмъ знала она сама. Мистриссъ Филиппъ имла самый простой вкусъ и на себя ничего лишняго не тратила. Даже удивляться надо было, соображая ея небольшую трату, какъ мило всегда была одта мистриссъ Филиппъ. Но дтей своихъ она наряжала, шила день и ночь, для ихъ украшенія, и въ отвтъ на увщанія старшихъ своихъ пріятельницъ возражала, что дтей невозможно одвать дешевле. При малйшемъ нездоровьи ихъ, она посылала за докторомъ, не за достойнымъ Гуденофомъ, который прізжалъ даромъ и труниль надъ её испугомъ и безпокойствомъ, но за милымъ мистеромъ Блэндонъ, у котораго было чувствительное сердце, который самъ былъ отцомъ и поддерживалъ дтей пилюлями, микстурами, порошками. Сочувствіе Блэнда было очень утшительно, но оказывалось очень дорогимъ въ конц года. Счоты по хозяйству также очень увеличились съ тхъ поръ, какъ мистеръ и мистриссъ Филиппъ перехали изъ Торнгсфской улицы.

Я съ сожалніемъ долженъ сказать, что денегъ всё становилось меньше для уплаты по этимъ счотамъ, и хотя Филиппъ воображалъ, будто скрываетъ своё безпокойство отъ жены, она наврно такъ его любила, что не могла бытъ обманута самымъ неловкимъ лицемромъ на свт. Только какъ она въ лицемрств была искусне своего супруга, она притворилась обманутой и играла свою роль такъ хорошо, что бднаго Филиппа смущала ея весёлость, и онъ началъ думать, что жена равнодушна къ ихъ несчастью. Ей не слдовало такъ улыбаться и быть такою счастливой, думалъ онъ, и по обыкновенію жаловался на свою судьбу своимъ друзьямъ. — Прихожу домой, терзаемый безпокойствомъ и думая объ этихъ неизбжныхъ счотахь, но смюсь и обманываю Шарлотту и слышу, какъ она поётъ, хохочетъ и болтаетъ съ дтьми. Она ничего не примчаетъ. Она не знаетъ, какъ домашнія заботы терзаютъ меня. Но до замужства она знала, говорю вамъ. Если я имлъ какую-нибудь непріятность, она угадывала. Если я чувствовалъ себя не совсмъ здоровымъ, вамъ надо бы вилть испугъ на ея лиц. ‘Филиппъ, милый Филиппъ, какъ вы блдны!’, или: ‘Филиппъ, какъ у васъ горитъ лицо!’ или: ‘вы наврно получили письмо отъ вашего отца. Зачмъ вы скрываете это отъ меня, сэръ? Вы никогда не должны скрывать, — никогда!’ И въ то время, когда забота грызетъ мн сердце, я смюсь такъ натурально, что она не подозрваетъ ничего и встрчаетъ меня съ лицомъ выражающимъ, полное счастье! Мн не хотлось бы обманывать её. Но это досадно. Не говорите мн. Досадно не спать всю ночь, терзаться заботами весь день, и имть жену, которая болтаетъ, поётъ и смётся, какъ будто на свт нтъ ни сомнній, ни заботъ, на долговъ. Если бы у меня сдлалась подагра, а она смялась бы и пла, я не назвалъ бы этого сочувствіемъ. Если бы меня арестовали за долги, а она пришла бы съ хохотомъ въ долговое отдленіе, я не назвалъ бы этого утшеніемъ. Зачмъ она не сочувствуетъ? Она должна сочувствовать. Бетси, наша служанка, старикъ, ксторый приходитъ чистить сапоги и ножи, знаютъ въ какомъ стснённомъ положеніи я нахожусь. А моя жена поётъ и танцуетъ, когда я стою на краю раззоренія, ей-богу, она хохочетъ какъ будто жизни — комедія!

Мущина и женщина, которымъ Филиппъ поврялъ свой огорченія, покраснли и въ смиренномъ молчаніи повсили головы. Они были счастливы въ жизни и, кажется, очень довольны сами собой и другъ другомъ. Женщина, не длающая ничего дурного, управляющая своимъ домомъ и семьёй, какъ моя… какъ жена покорнйшаго слуги читателя, часто становится — надо ли говорить?— слишкомъ увренной въ своей собственной добродтели и въ справедливости своего мннія. Мы, добродтельные люди, любимъ подавать совты и значительно эти совты цнимъ. Когда Филиппъ жаловался намъ на веселость и живость своей жены, когда онъ съ горечью ставилъ въ контрастъ ея легкомысліе и беззаботность съ своимъ уныніемъ и сомнніемъ, главные друзья Шарлотты были поражены стыдомъ.

— О, Филиппъ! милый Филиппъ! сказала совтница, взглянувъ на своего мужа раза два, пока говорилъ Фирминъ:— Шарлотта длала это, потому что она незаносчива и слушается совтовъ своихъ заносчивыхъ друзей. Она знаетъ всё и ея нжное сердечко наполнено опасеніемъ. Но мы совтовали ей не выказывать озабоченности, чтобъ не тревожить ея мужа. Она намъ поврила, и скрываетъ своё безпокойство, чтобъ не увеличить ваше, и встрчала васъ весело, когда ея сердце полно опасеній. Теперь мы думаемъ, что она поступила дурно, но она это сдлала, потому что она простодушна и поврила намъ, а мы подали ей дурной совтъ. Теперь мы видимъ, что между вами всегда должно было бы быть полное довріе.

Филиппъ повсилъ голову на минуту и закрылъ глаза. Мы знали, какъ было занято его признательное сердце въ эту минуту, когда его лицо было скрыто отъ насъ.

— Вы знаете, милый Филиппъ… сказала Лора, взглянувъ на мужа.

— Вы понимаете, вмшался ея мужъ: — если вы… то есть, если мы можемъ…

— Молчите! заревлъ Фирминъ съ лицомъ сіяющимъ счастьемъ. — Я знаю, что вы хотите сказать. Вы нищій хотите предложить мн денегъ! Я вижу это по вашему лицу. Но мы постараемся обойтись безъ этого. А право стоитъ почувствовать бдность для того, чтобы найти такихъ друзей, какихъ имю я, и раздлить её съ такимъ милымъ существомъ, какое ждётъ меня дома. А я не буду больше обманывать Шарлотту. Я на это не мастеръ. Прощайте, я никогда не забуду вашей доброты, никогда!

Хотя въ дом на Мильманской улиц не было и пяти фунтовъ, во всемъ Лондон не было въ этотъ вечеръ двухъ людей счастливе Шарлотты и Филиппа Фирминъ. Если другъ нашъ имлъ непріятности, то за то у него были и огромныя утшенія. Счастливъ и бднякъ, если у него есть друзья, которые ему помогаютъ, любятъ его и утшаютъ въ его испытаніяхъ.

Глава XL.

ВЪ КОТОРОЙ СЧАСТЬЕ ИДЁТЪ ПРОТИВЪ НАСЪ.

Уже было говорено, что немногіе въ Лондон были такъ просты въ обращеніи, какъ Филиппъ Фирминъ. Онъ обращался съ хозяевами, чей хлбъ онъ лъ, и съ богатымъ родственникомъ, удостоивавшимъ посщать его, съ одинаковой свободой. Онъ крутъ въ обращеніи, но не фамильяренъ, и ни на волосъ не вжливе къ милорду, чмъ къ Джэку или къ Тому въ кофейной. Онъ не любитъ фамильярности пошлыхъ людей и т, которые ршаются на неё, ретируются изувченные посл столкновенія съ нимъ. Передъ тми же, кого онъ любитъ, онъ ползаетъ, поклоняется даже ихъ стопамъ, но любви ради, а не за ихъ богатство или званіе. Сначала онъ очень великодушно поклонялся ласкамъ и доброт лэди Рингудъ и дочерей ея, смягчонный вниманіемъ, которое он оказывали его жон и дтямъ.

Хотя сэръ Джонъ постоянно стоялъ за права человка, хотя въ его библіотек висли портреты Франклина, Лафайэтта и Уашингтона, у него также были портреты его предковъ и онъ имлъ очень высокое мнніе о настоящемъ представител Рингудской фамиліи.

На первыхъ страницахъ этой исторіи упоминалось о Филипп Рингуд, покровительству котораго мать Филиппа Фирмина поручила своего сына, когда онъ былъ отданъ въ школу. Филиппъ Рингудъ былъ старше Филиппа Фирмина семью годами, онъ бывалъ въ Старой Паррской улиц риза три, пока оставался въ школ, но не обращалъ никакого вниманія на молодого Фирмина, который смотрлъ на своего родственника съ ужасомъ и трепетомъ. Изъ школы Филиппъ Рингудъ скоро поступилъ въ коллегію, а потомъ въ публичную жизнь. Это былъ старшій сынъ сэра Джона Рингуда, съ которымъ нашъ другъ недавно познакомился.

Филиппъ Рингудъ былъ боле значительной особой, чмъ баронетъ, его отецъ. Даже когда отецъ получилъ въ наслдство помстье лорда Рингуда и пріхалъ въ Лондонъ, его едва ли можно было считать равнымъ сыну званіемъ, и младшій покровительствовалъ старшему. Въ чомъ заключается тайна общественнаго успха? Его не пріобртёшь красотой, богатствомъ, происхожденіемъ, умомъ, храбростью, достоинствомъ какого бы то ни было рода. Это даръ фортуны, прихотливо даруемый этой богиней подобно всмъ другимъ ея милостямъ. Посмотрите, милостивая государыня, на самыхъ модныхъ дамъ, нын царствующихъ въ лондонскомъ обществ. Разв он лучше воспитаны, или любезне, или богаче, или красиве васъ? Посмотрите, милостивый государь, мущины предводительствующіе модой разв остроумне или пріятне васъ? Сэръ Джонъ Рингудъ никогда не осмливался предъявитъ желаніе быть членомъ Блэкскаго клуба, даже посл полученія богатства по смерти графа. Сынъ не поощрилъ его. Говорили даже, что Рингудъ наложилъ бы чорныхъ шаровъ отцу, если бы онъ осмлился предложить себя въ кандидаты.

Я никогда не могъ понять причину успховъ лорда Рингуда въ жизни, хотя вы должны сознаться, что онъ изъ самыхъ замчательныхъ дэнди. Онъ любезенъ съ герцогами, онъ покровительствуетъ маркизамъ. Онъ не остроуменъ, онъ ни талантливъ, онъ не даётъ хорошихъ обдовъ. Съ спокойной самоувренностью онъ достигъ виднаго мста въ обществ. Мы можемъ ненавидть его, но мы сознаёмся въ его превосходств. У Рингуда маленькій домишко въ Мэй-Фэр, онъ служитъ въ какомъ то департамент и покровительствуетъ своему начальнику. Его собственные родные преклоняются передъ нимъ: мать его смиренно держитъ себя при нёмъ, сёстры его почтительны съ нимъ, отецъ никогда не говоритъ о нравахъ человка въ присутствіи сына. Его родные называютъ его ‘мистеръ Рингудъ’. Меньше всхъ его боится младшій братъ, который строитъ ему гримасы за спиной. Но это ужасно упрямый ребёнокъ, не уважающій ничего. Кстати, лэди Рингудъ мачиха Рингуда. Его родная мать была дочерью благороднаго дома и умерла производя на свтъ этого образцоваго молодаго человка,

Филиппъ Фирминъ, не видавшій своего родственника съ тхъ поръ какъ они были вмст въ школ, припомнилъ нкоторыя исторіи, ходившія въ Рингуд и вовсе не длавшія чести этому дэнди — исторіи объ интригахъ, картёжной игр, о разныхъ разгульныхъ подвигахъ со стороны Рингуда. Разъ Филиппъ и Шарлотта обдали у сэра Джона, который разглагольствовалъ и предписывалъ законы, по своему обыкновенію, когда сынъ его вошолъ и спросилъ обдъ. Онъ получилъ приглашеніе на обдъ у герцога Гартертона, но передъ обдомъ съ герцогомъ сдлался припадокъ подагры. Обдъ отложили. Если лэди Рингудъ дастъ ему кусокъ баранины, онъ будетъ очень ей обязанъ. Для него скоро нашлось мсто.

— Филиппъ, это твой тёзка, и нашъ кузенъ, мистеръ Филиппъ Фирминъ, сказалъ баронетъ, представляя сына своему родственнику.

— Вашъ отецъ дарилъ мн соверены, когда я былъ въ школ. И васъ я помню чуть-чуть, какъ здоровье доктора и мистриссъ Фирминъ?

— Какъ, Ты не знаешь, что отецъ его убжалъ? закричалъ младшій членъ семьи. — Не толкай меня, Эмили. Онъ убжалъ!

Тогда мистеръ Рингудъ вспомнилъ и слабый румянецъ покрылъ его лицо.

— Давно. Знаю. Не долженъ былъ бы спрашивать посл такого продолжительнаго времени.

Онъ упомянулъ, какъ герцогъ, который былъ очень забывчивъ спросилъ одного маркиза о его жен, убжавшей съ однимъ графомъ, и спросилъ у одного герцога объ его сын, который, какъ всмъ было извстно, находился и дурныхъ отношеніяхъ съ отцомъ.

— Вотъ мистриссъ Фирминъ — мистриссъ Филиппъ Фирминъ! вскричала лэди Рингудъ нсколько тревожно.

Врно мистриссъ Филиппъ покраснла, а румянецъ къ ней шолъ, потому что мистеръ Рингудъ впослдствіи удостоилъ сказать своей сестр, что ихъ новый родственникъ казался грубъ и рзокъ, но жена его была прехорошенькая молодая женщина, которую представить можно было везд, Шарлотту попросили пть посл обда. Мистеръ Рингудъ былъ въ восторг. Голосъ ея былъ совершенно врный. То, что она пла, она пла превосходно. Когда наши друзья узжали домой, мистеръ Рингудъ протянулъ Филиппу цлый палецъ, и между тмъ какъ Филиппъ внутренно бсился на его дерзость, думалъ, что онъ совершенно очаровалъ своихъ смиренныхъ родственниковъ, и что онъ былъ чрезвычайно добродушенъ и дружелюбенъ.

Не знаю почему покровительство этого человка сердило нашего достойнаго друга до талой степени, что вывело его изъ всякихъ границъ вжливости и разсудка. Я подозрваю, что свободное обращеніе, принятое мистеромъ Рингудомъ съ мистриссъ Филиппъ, сердило ея мужа, Рингудъ не говорилъ ничего такого, чмъ можно бы обидться, онъ вовсе не желалъ обижать, можетъ-быть онъ даже считалъ себ необыкновенно пріятнымъ, можетъ-быть онъ былъ съ нею не боле дерзокъ, какъ съ другими женщинами, но когда Филиппъ говорилъ о немъ, глаза его свирпо сверкали и онъ выражался объ этомъ новомъ своёмъ знакомомъ и родственник, съ своимъ обычнымъ чистосердечіемъ, какъ о выскочк, о дерзкомъ, самонадянномъ дурак, которому ему очень хотлось бы выдрать уши,

Какъ добрыя женщины умютъ распознавать недобрыхъ мущинъ? Или это по инстинкту? Какъ он узнаютъ эти исторіи о мущинахъ? Я увряю, что я никогда не говорилъ моей жен ни хорошаго, ни дурного о мистер Рингуд, хотя, разумется, я слышалъ — кто ихъ не слыхалъ? — маленькіе анекдоты о его карьер. Его поведеніе съ миссъ Уиллоуби было бездушно и жестоко, его поступокъ съ несчастной Бланшъ Пэйнтеръ никто не можетъ защищать. Моя жена выражаетъ своё мнніе о Филипп Рингуд, о его жизни, правилахъ и нравственности взглядами и молчаніемъ, которые убійственне самыхъ горькихъ словъ сарказма или упрёка. Филиппъ Фирминъ, знающій ея привычки, наблюдающій за ея чертами и, какъ я говорилъ пресмыкающійся у ея ногъ, примтилъ ужасные взгляды этой дамы, когда началъ описывать ей свою встрчу съ своимъ кузеномъ и великолпный покровительственный видъ, принимаемый мистеромъ Рингудомъ.

— Какъ? сказалъ онъ: — вы любите его не боле меня? Я очень радъ.

Пріятельница Филиппа сказала, что она не знаетъ мистера Рингуда и не говорила, съ нимъ ни слова никогда.

— Да, но вы слышали о нёмъ! закричалъ пылкій Фирминъ. Мистриссъ Лора не врила тому, что свтъ говорилъ о мистер Рингуд.

— Что, если мы спросимъ мннія Улькомовъ о вашемъ характер, Филиппъ? вскричалъ смясь біографъ этого джентльмэна.

— Другъ мой! сказала Лора съ строгимъ взглядомъ, строгость котораго я долженъ объяснить.

Несогласія Улькома съ женой были извстны. Ихъ несчастья знали вс. Общество начинало глядть очень, очень холодно на мистриссъ Улькомъ. Посл ссоръ, ревности, примиреній, запальчивыхъ сценъ, бшеныхъ словъ, наступило равнодушіе и самая беззаботная весёлость со стороны жены. Домъ ея былъ великолпенъ, но несчастенъ, ходили разныя исторіи о грубомъ обращеніи мужа съ бдной Агнесой и о ея неблагоразумномъ поведеніи. Мистриссъ Лора приходила въ негодованіе, когда упоминали имя этой несчастной женщины, и когда она думала, какъ нашъ горячій, чистосердечный Филиппъ избавился отъ этого бездушнаго созданія.

— Какое счастье, что вы разсорились, Филиппъ, и что она бросила васъ! говорила Лора.— Какое богатство могло бы вознаградить за женитьбу на такой женщин!

— Право стоило лишиться всего, чтобъ не жениться на ней, замчалъ Филиппъ:— и такъ мы съ отцомъ квиты. Еслибы онъ не истратилъ моего состоянія, Агнесса вышла бы за меня. Если бы она вышла за меня, я могъ бы превратиться въ Отелло и былъ бы повшенъ за то, что задушилъ её. Если бы я не былъ бденъ, я никогда не женился бы на бдной Шарлотт — а представьте себ не быть женатымъ на Шарлотт!

Тутъ этотъ достойный человкъ впадаетъ въ безмолвіе и внутренно восхищается своимъ счастьемъ.

— Этотъ ужасный отецъ… эта страшная мать, когда я подумаю о суетности этихъ людей и какъ эта несчастная женщина была воспитана, и такъ бшусь, что не могу сдержать своего гнва! кричитъ мистриссъ Лора.— Кто виноватъ, эта женщина, или родители, ожесточившіе ея сердце и продавшіе её… этому… О!

Нашъ знаменитый другъ Улькомъ означался этимъ ‘О!’ и мистриссъ Лора замолчала, задыхаясь отъ гнва при мысли объ этомъ ‘О’ и его жен.

— Я удивляюсь какъ онъ не поступилъ съ нею какъ Отелло, замтилъ Филиппъ, засунувъ руки въ карманы:— я поступилъ бы, еслибъ она была моя жена, и поступала такъ, какъ говорятъ она поступаетъ.

— Это ужасно, ужасно вздумать! продолжаетъ мистриссъ Пенденнисъ:— какъ подумаешь, что её продали родные отецъ и мать, бдняжка, бдняжка! Виноваты т, которые довели её до дурного.

— Позвольте, говоритъ одинъ изъ трёхъ собесдниковъ.— Зачмъ останавливаться на бдныхъ мистер и мистриссъ Туисденъ? Зачмъ не обвинить ихъ родителей, которые жили суетно въ своё время? Или, позвольте, они происходятъ отъ Вильгельма Завоевателя. Оправдаемъ же бднаго Туисдена и его бездушную жену и потащимъ нормандца въ судъ.

— Ахъ, Артуръ! Не начались ли наши грхи съ самаго начала, кричитъ Лора: — и не имешь ли ты средство противъ нихъ? О! она бдная женщина, эта бдная женщина! Дай Богъ, чтобы она успла раскаяться во-время!

Мистриссъ Улькомъ не нужно было никому отвлекать отъ бднаго Филиппа. Она бросила предметъ старой любви, какъ только новый явился съ мшкомъ денегъ. Она знала очень хорошо, кому она продаетъ себя и за что. Искусителю не нужно было ни искусства, ни хитрости, ни краснорчія. У него ничего этого не было. Но онъ показалъ кошелёкъ и три прекрасныхъ дома — и она пошла. Невинное дитя, въ самомъ дл! Она столько же знала свтъ, какъ ея папенька и маменька, и нотаріусы заботилися о ея брачномъ контракт не осторожне и хладнокровне ея самой. Разв она не жила потомъ тмъ, что было за ней укрплено въ этомъ брачномъ контракт? Она жила очень удобно въ Париж, въ Римъ, въ Неапол, во Флоренціи, она принимаетъ тамъ большое общество, ей льститъ, её презираютъ, она богата и несчастна. Она несчастна не потому, что она лишалась своего ребёнка, не потому, что она не видитъ родителей, брата и сестру: она никогда не любила никого. Она несчастна, потому ея фигура ея портится и отъ тугого шнурованья у ней длается красный носъ и пудра не держится на нёмъ. И хотя вы могли считать Улькома гнуснымъ, пошлымъ негодяемъ, вы должны признаться, что у него въ жилахъ была красная кровь. Не истратилъ ли онъ большую часть своего состоянія на то, чтобы обладать этой холодной женой? А для кого она длала хоть какую нибудь жертву? Я увренъ, что съ Филиппомъ могло случиться несчастье гораздо ужасне тхъ, которыя съ нимъ случились, и поздравляю его съ спасеніемъ.

Изливъ свою ярость на дерзость и запальчивость Филиппа Рингуда, нашъ другъ отправился, нсколько успокоившись, въ клубъ въ Сент-Джэмской улиц. Мегатеріумскій клубъ только въ нсколькихъ шагахъ отъ гораздо боле аристократическаго Блэкскаго клуба. Филиппъ Рингудъ и Улькомъ стояли на ступеняхъ Блэкскаго клуба. Рингудъ любезно махнулъ рукою, обтянутою перчаткой, Филиппу и улыбнулся ему. Улькомъ вытаращилъ на нашего друга свои опаловые глаза, Филиппъ когда-то намревался швырнуть Улькома въ море. Ему захотлось и Рингуда подвергнуть такой же ванн. А Рингудъ, между тмъ, воображалъ, что онъ находится въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ съ своимъ новымъ знакомымъ.

Одно время бдный Улькомъ любилъ, чтобы его видли съ Рингудомъ. Онъ думалъ, что онъ длается изящне отъ товарищества съ этимъ свтскимъ человкомъ, и бывало повиснетъ на Рингуд, когда они шли по пэлль-мэлльской мостовой.

— Вы знаете этого долговязаго, заносчиваго скота? сказалъ Улькомъ Рингуду, стоя на ступеняхъ лстницы Блэкскаго клуба. Можетъ быть кто-нибудь слышалъ ихъ изъ окна. Въ Лондон всё слышатъ.

— Да, онъ кажется грубъ и заносчивъ, отвчалъ Рингудъ.

— Сынъ подлеца доктора. Отецъ банкротъ, убжалъ, сказалъ смуглый человкъ съ опаловыми глазами.

— Я слышалъ, что докторъ мошенникъ, но я его люблю. Помню, что онъ далъ мн три соверена, когда я былъ въ школ.

Рингудъ сдлалъ знакъ своей коляск, ожидавшей его,

— Вы будете у насъ обдать? Куда вы дете? спросилъ Улькомъ.— Если вы дете къ…

— Къ моему стряпчему, буду у васъ въ восемь.

Рингудъ слъ въ свою колясочку и ухалъ.

Томъ Ивезъ сказалъ Филиппу. Томъ Ивезъ принадлежитъ въ Блэкскому, къ Бэйскому, къ Мегатеріумскому клубу, и мало ли еще къ какимъ клубамъ на Сент-Джэмской улиц. Томъ Ивезъ знаетъ дла всхъ и каждаго и вс скандалы во всхъ клубахъ за послдніе сорокъ лтъ. Онъ знаетъ, кто проигралъ деньги и кому, кто ухаживаетъ за чьей дочерью. Онъ знаетъ столько исторій, что разумется перемшиваетъ иногда имена и говоритъ, что Джонъ стоитъ на краю раззоренія, когда онъ богатетъ, или что мистриссъ Фанни кокетничаетъ съ капитаномъ Оглемъ, когда оба также мало думаютъ о кокетств и волокитств, какъ вы и я, Томъ часто длаетъ вредъ и часто ошибается, но онъ забавенъ.

— Настоящая комедія видть вмст Рингуда и Отелло, сказалъ Томъ Филиппу.— Какъ гордится негръ, когда его увидятъ вмст съ нимъ! Слышалъ какъ онъ бранилъ васъ Рингуду. Рингудъ заступился за вашего бднаго отца и за васъ. Какъ негръ хвастается, что Рингудъ обдаетъ у него! Вчно приглашаетъ его обдать. Надо бы вамъ видть, какъ Рингудъ отдлался отъ него! Сказалъ, что детъ къ стряпчему. Не врю.

Когда Филиппъ отправился домой изъ клуба, онъ увидалъ у дверей своего дома коляску Ригнуда, на которой красовался его гербъ. Когда Филиппъ вошолъ въ гостиную, тамъ сидлъ Рингудъ и разговаривалъ съ Шарлоттой, которая пила чай въ пять часовъ. Иногда этотъ чай замнялъ Шарлотт обдъ, когда Филиппъ не обдалъ дома.

— Если бы я зналъ, что вы дете сюда, вы могли бы привезти меня и избавить отъ продолжительной прогулки, сказалъ Филиппъ, отирая горячій лобъ.

— Могъ бы, мой бы, отвчалъ Рингудъ.— Я объ этомъ не подумалъ. Мн надо было видть моего стряпчаго въ Грэй-Инн, я и вздумалъ по дорог захать къ вамъ. Въ какомъ прекрасномъ, спокойномъ мст живёте вы!

Всё это было очень хорошо. Но въ первый и единственный разъ въ жизни Филиппъ ревновалъ.

— Не топай такъ ногами! сказала старшая дочь Филиппа, которая влзла на колна къ папа.— Зачмъ ты такъ смотришь? Не жми такъ мою руку, папа!

Мама совсмъ не знала, что Филиппъ чемъ-нибудь взволнованъ.

— Ты пришолъ пшкомъ изъ клуба, ты вспотлъ и усталъ, сказала она.— Не хочешь ли чаю, дружокъ?

Филиппъ чуть не захлебнулся чаемъ. Изъ-подъ волосъ, падавшихъ на его лобъ онъ взглянулъ въ лицо своей жены. На нёмъ было такое выраженіе невинности и удивленія, что когда онъ смотрлъ на неё, ревность прошла. Нтъ, въ этихъ нжныхъ взорахъ не было виновнаго взгляда. Филиппъ могъ только прочесть въ нихъ нжную любовь жены и безпокойство за себя.

Но каково было лицо мистера Рингуда? Когда исчезла первая краска и нершимость, блдная физіономія Рингуда опять приняла ту спокойную, самоувренную улыбку, которая обыкновенно виднлась на ней.

— Дёрзость этого человка сводила меня съ ума, говорилъ потомъ Филиппъ своему обыкновенному повренному.

— Милосердый Боже! закричалъ тотъ.— Если я буду навщать Шарлотту и дтей, вы и ко мн будете ревновать, бородатый турокъ? Вы приготовили мшокъ и петлю для каждаго мущины, который посщаетъ мистриссъ Филиппъ? Если вы будете продолжать такимъ образомъ, прекрасную жизнь будете вы вести съ вашей женой. Разумется, вы поссорились съ этимъ Ловеласомъ и грозили выбросить его изъ окна? У васъ привычка драться, когда вы разгорячитесь…

— О нтъ! перебилъ меня Филиппъ.— Я еще не поссорился съ нимъ.

Онъ заскрежеталъ зубами и свирпо сверкнулъ глазами.

— Я очень вжливо выпроводилъ его. Я проводилъ его до дверей и отдалъ приказаніе никогда его не принимать — вотъ и все. Но я съ нимъ не поссорился. Никогда два человка не держали себя вжливе насъ. Мы кланялись и усмхались другъ другу очень любезно. Но признаюсь, когда онъ протянулъ руку, я былъ принуждёнъ спрятать мою руку за спину, потому что ей такъ и хотлось… Ну, это всё-равно. Можетъ быть, какъ вы говорите, онъ не имелъ никакого дурного намренія.

Гд, говорю опять, женщины узнаютъ всё? Почему моя жена имла такое отвращеніе и такое недовріе къ этому джентльмэну? Она взяла сторону Филиппа. Она сказала, что, по ея мннію, онъ былъ совершенно правъ, удаливъ изъ своего дома этого человка. Что она знала о немъ? Разв я самъ не зналъ? Онъ былъ развратенъ и вёлъ дурную жизнь. Онъ развращалъ молодыхъ людей, училъ ихъ картёжничать, помогалъ имъ раззоряться. Мы вс слышали исторіи о покойномъ сэр Филипп Рингуд, о послдней огласк, которая три года назадъ окончила его карьеру въ Неапол, мн нечего, разумется, говорить. Но пятнадцать лтъ назадъ, въ то время, когда происходитъ ваша исторія, что Лора знала о дурныхъ поступкахъ Рингуда?

Нтъ, Филиппъ Фирминъ не поссорился съ Филиппомъ Рингудомъ при этомъ случа. Но онъ не сталъ его принимать. Онъ отказывался отъ приглашеній сэра Джона, которыя, разумется, стали длаться рже, а потомъ прекратились вовсе. Богатые люди не любятъ, чтобы съ ними такъ обращались бдные. Понимала ли лэди Рингудъ, почему Филиппъ не бывалъ у ней въ дом? Я думаю, что это боле чмъ возможно. Нкоторые изъ друзей Филиппа знали её, и она казалась только огорчена, а не удивлена и не разсержена ссорой, происходившей между двумя джентльмэнами не задолго посл послдняго визита Рингуда къ своему родственнику.

— Вашъ другъ, кажется, очень запальчивъ, сказала лэди. Рингудъ, говоря объ этой ссор.— Мн жаль, что онъ бываетъ въ такомъ обществ. Я уврена, что это слишкомъ дорого ли него.

Къ счастью, старый школьный товарищъ Филиппа, лордъ Эскоттъ, встртился съ ними черезъ нсколько дней посл свиданія и прощанія Филиппа съ его кузеномъ въ Мильманской улиц и пригласилъ насъ на холостой обдъ на берегу рки. Наши жоны дали намъ позволеніе быть на этомъ увеселеніи, а сами остались дома и обдали съ милыми дтьми. Мущины молодютъ, встрчаясь на такихъ собраніяхъ. Мы вспоминаемъ школьныя исторіи, разсказываемъ университетскія шуточки.

Прежде чмъ подали обдъ, гости вышли на лужайку и смотрли на прекрасный ландшафтъ. Высокіе вязы, блестящая рка, изумрудные луга, пёстрые цвтники, благоуханіе цвтовъ, кто изъ васъ не наслаждался этими чудесами? Эскоттъ собирался жениться. Будетъ ли ему позволено обдать въ будущемъ году? Жена Фрэнка Берри не пустила его. Помните его драку съ Бигсомъ? Помните? А бдный Мэрстонъ былъ убитъ въ Индіи. Бигсъ и Берри сдлались короткими друзьями впослдствіи. Кто думалъ бы, что Бракли сдлается серьёзенъ и будетъ архидіакономъ? Помните его драку съ Рангудомъ? Какой онъ былъ страшный забіяка и какъ мы вс были рады, когда Бракли приколотилъ его. Какая различная судьба ждётъ людей! Кто думалъ бы, что Бракли сдлается пасторомъ? Кто думалъ бы, что изъ Рингуда выдетъ такой щоголь и предводитель моды? Онъ быль очень застнчивъ, вовсе некрасивъ собой, а какой онъ сдлался гуляка и какой губитель дамскихъ сердецъ! И одинъ за другимъ разсказывались анекдоты о Рингуд, какъ онъ заманивалъ молодыхъ людей въ себ играть и какъ онъ всегда выигрывалъ.

Пока вспоминались эти старыя школьныя исторіи, пріхалъ лордъ Эскоттъ, а съ нимъ тотъ самый Рингудъ, о которомъ говорилось. Онъ пріхалъ въ фаэтон Эскотта.

Другъ Филиппа, увидвъ Рингуда, схватилъ за руку Фирмина и шепнулъ:

— Молчите. Не деритесь, не ссорьтесь. Забудьте прошлое. Помните, что огласка не можетъ принести никакой пользы.

— Оставьте меня въ поко, сказалъ Филиппъ:— и не бойтесь.

Мн показалось, что Ринудъ вздрогнулъ и поблднлъ, но подошолъ къ Филиппу съ любезной улыбкой и замтилъ:

— Какъ давно не видать васъ у моего отца!

Филиппъ тоже улыбнулся и отвчалъ, что онъ давно тамъ не былъ. Но улыбку Филиппа вовсе непріятно было видть. Худшаго актёра трудно было встртить на жизненной сцен. На это Рингудъ весело замтилъ, что онъ радъ что Филиппъ присоединился въ холостому обществу. Встрча старыхъ школьныхъ товарищей очень пріятна. Кто это въ широкой шляп? бишопъ? какой бишопъ?

Это былъ Бракли, архидіаконъ, который очень покраснлъ, увидвъ Рингуда. Бракли разговаривалъ съ Пеннистономъ, съ тмъ мальчикомъ, изъ-за котораго происходила ссора и драка въ школ, когда Рингудъ хотлъ насильно отнять у Пеннистона деньги.

— Я думаю, мистеръ Рингудъ, что Пеннистонъ теперь такъ великъ, что можетъ защитить свою собственность, а вы какъ думаете? сказалъ архидіаконъ, и повернувшись оставилъ Рингуда лицомъ въ лицу съ прежнимъ маленькимъ Пеннистономъ, а теперь гигантскимъ деревенскимъ сквайромъ, съ голосомъ, въ которомъ такъ и звучало здоровье, и съ парой кулаковъ, которые повалили бы шесть Рингудовъ въ драк. Видъ этихъ бывшихъ враговъ нсколько разстроилъ спокойствіе Рингуда.

— Меня страшно обижали въ этой школ, сказалъ онъ Пеннистону.— Я длалъ какъ другіе. Противное было мсто и я ненавижу даже его имя. Какъ вы думаете, Эскоттъ, не правда ли, вчерашнее предложеніе Барнэби было очень не кстати, а канцлеръ отвчалъ ему очень хорошо?

Это сдлалось потомъ принятой фразой между нами. Когда мы желали перемнить разговоръ, мы говорили:

— Какъ вы думаете, Эскоттъ, не правда ли, вчерашнее предложеніе Барнэби было очень не кстати, а канцлеръ отвчалъ ему очень хорошо?

За столомъ говорились спичи. Лордъ Эскоттъ, прощавшійся съ холостой жизнью, хотлъ весело провести этотъ послдній вечеръ, по лорду Рингуду, сидвшему возл него за столомъ, давно надоло наши общество. Спичи длались громче и безсвязне, шумъ началъ увеличиваться.

— Эти люди пьяны, удемъ, Эскотъ. Я пріхалъ не для этого! вскричалъ Рингудъ, который послднее время жилъ въ такомъ модномъ обществ, что обыкновенные смертные казались ему достойными презрнія.

Воспоминанія дтства не имли для него ничего пріятнаго.

— Это очень скучно, не правда ли, Рингудъ? закричалъ Филиппъ черезъ столъ.

— Скучно? А я нахожу, что это очень весело! вскричалъ лордъ Эскоттъ.

— Скучно? что вы хотите этимъ сказать? спросилъ сосдъ милорда.

— Я хочу сказать, что вы предпочли бы дв колоды картъ и небольшую комнатку, гд могли бы выиграть триста или четыреста фунтовъ отъ какого-нибудь молодого человка. Это выгодне и спокойне, чмъ ‘это’.

— Я право не знаю, что вы хотите сказать? закричалъ Рингудъ.

— Какъ? вы уже забыли, какъ вы привозили сюда Ванджона съ Дёчисомъ и обыграли его, а потомъ пригласили его отыграться въ вашемъ дом?

— Разв я пріхалъ сюда затмъ, чтобы меня оскорблялъ этотъ человкъ? обратился Рингудъ къ своему сосду.

— Если это оскорбленіе, то вы можете набить имъ вашу трубку и выкурить, мистеръ Рингудъ! закричалъ Филиппъ,

— Удемте, удемте, Эскоттъ! Не держите меня здсь, чтобъ слушать этого нег…

— Если вы скажете еще слово, перебилъ Филиппъ:— я пущу въ васъ этимъ графиномъ.

— Полноте, полноте! Ссориться не надо! Вс выпили черезчуръ! Велите подать счоть и экипажи.

Когда въ ссор Филиппъ Фирминъ принимаетъ спокойное и самоувренное обращеніе, онъ находился въ самомъ опасномъ положеніи. Собираясь садиться въ свои фаэтонъ, лордъ Эскоттъ воротился въ гостинницу закурить послднюю сигару, а Филиппъ побжалъ и схватилъ за руку Рингуда, сидвшаго въ фаэтон Эскотта.

— Постойте! сказалъ онъ.— Вы сейчасъ сказали слово…

— Какое слово? Я не знаю никакихъ словъ! закричалъ Рингудъ громкимъ голосомъ.

— Вы сказали, что васъ оскорбили, прошепталъ Филиппъ самымъ кроткимъ тономъ.

— Я не знаю, что я сказалъ, возразилъ Рингудъ сердито.

— Я сказалъ въ отвтъ на слова, которыя вы забыли, что я разобью вамъ голову или что-то въ этомъ род. Если вы чувствуете себя оскорблённымъ, вы знаете гд моя адвокатская квартира — съ мистеромъ Ванджономъ, котораго вы и ваша любовница обыграли, когда онъ былъ мальчикомъ. Вы недостойны бывать въ дом честнаго человка. Только потому, что я желалъ пощадить чувство женщины, я не выгналъ васъ изъ моего дома. Прощайте, Эскоттъ!

И Филиппъ величественно воротился къ своему товарищу, ожидавшему его въ кэб, который долженъ былъ отвезти обоихъ этихъ джентльмэновъ въ Лондонъ.

Моё предположеніе, что антагонистъ Филиппа не обратитъ вниманія на ссору съ Филипомъ, оказалось справедливо. Онъ сдлалъ видъ будто смотритъ на все какъ на крикъ въ попойк, которымъ никакой здравомыслящій человкъ не позволитъ себ серьёзно растревожиться. Ссора между родственниками была нелпа и невозможна. Мистеръ Рингудъ жаллъ объ упорной раздражительности и извстной запальчивости Филиппа, которыя вчно вводили его въ эти ссоры и отчуждали отъ него родныхъ. Человка схватили за воротъ, оскорбили, угрожали ему графиномъ съ человкомъ знатнымъ такъ обращается человкъ, положеніе котораго было весьма сомнительно, отецъ котораго былъ бглецъ, а самъ онъ съ трудомъ добывалъ себ пропитаніе. Дерзость была слишкомъ велика. При всёмь желаніи добра молодому человку и его любезной, но пустоголовой жен, невозможно было обращать на нихъ вниманіе. Визиты прекратятся. Не будутъ больше присылать въ подарокъ дичь, цыплятъ, старыхъ платьевъ. Сэръ Джонъ говорилъ до конца, что онъ хотлъ доставить Филиппу удобное мсто, когда его запальчивость принудила сэра Джона прервать вс сношенія съ этимъ непріятнымъ молодымъ человкомъ.

Не вс бды кончилась на этомъ. Мы вс знаемъ, что счастье и несчастье никогда не приходятъ одно. Когда съ нашимъ бднымъ другомъ случились сряду два-три пріятныхъ обстоятельства, жена моя кричала съ торжествомъ:

— Я говорила это! Я всегда говорила, что небо не оставитъ эту милую, невинную жену и дтей, этого добраго, великодушнаго, неблагоразумнаго отца!

Я теперь, когда настали несчастные дни, она съ своей ужасной логикой настойчиво увряла, что бдность, болзнь, голодъ и нужда равномрно послужатъ къ выгодамъ Филиппа и въ конц окажутся полезны.

— Они могутъ жить безъ своей знатной родни, безъ дарёной баранины и рпы, кричала моя жена, качая головой.— Покровительство этихъ людей было ршительно нестерпимо. Лэди Рингудъ знаетъ какъ ужасно ведётъ себя Рингудъ и она выводитъ меня изъ терпнія,

Всё это было очень хорошо. Но Трегарванъ слышалъ о ссор Филиппа съ Рингудомъ и обратился къ сэру Джону за дальнйшими подробностями, а сэръ Джонъ, несмотря на свой либерализмъ, несмотря на то, что такъ мало гордился преимуществами своего званія, былъ принуждёнъ признаться, что поведеніе этого молодого человка было слишкомъ своевольно. Онъ постоянно въ дом сэра Джона выказывалъ независимость, доходившую до грубости, онъ всегда отличался своимъ задорливымъ характеромъ и послднее время такъ обезславилъ себя въ сцен съ старшимъ сыномъ сэра Джона, мистеромъ Рингудомъ — выказалъ такую грубость, неблагодарность и опьяненіе, что сэръ Джонъ былъ вынужденъ не принимать его у себя въ дом.

‘Непокорный, своевольный человкъ, это такъ’ думалъ Трегарванъ.

Я не говорю, хотя Филиппъ мн другъ, чтобъ Трегарванъ и сэръ Джонъ совершенно ошибались. Два раза Трегарванъ приглашалъ Филиппа завтракать, и Филиппъ не былъ. Нсколько разъ онъ противорчилъ Трегарвану относительно ‘Обозрнія’. Онъ сказалъ, что Обозрніе не пойдётъ. Шесть нумеровъ уже вышло и не привлекло такого вниманія, какое слдовало бы привлечь. Трегарванъ пересмотрлъ вс книги, и обзоръ оказался такъ непріятенъ, что онъ тотчасъ жe написалъ Филиппу Фирмину письмо, заставившее его прійти къ его обычнымъ совтникамъ.

Въ этомъ письм заключалась чева на жалованье за три мсяца и отказъ. Писавшій это письмо не станетъ перечислять причинъ къ неудовольствію. Онъ обманулся въ ожиданіи относительно успха и недоволенъ тмъ, какъ велось ‘Обозрніе’. Онъ думаетъ, что потерянъ случай, который никогда уже не представится, для изложенія умысловъ могущества, угрожавшаго спокойствію Европы. Если бы ‘Обозрніе’ вели съ надлежащей энергіей, оно могло бы служить лампой для освщенія темноты, угрожавшей этому спокойствію. Оно подкрпило бы возрастающій талантъ, оно бичевало бы дерзость такъ называемыхъ критиковъ, оно могло бы служить длу истины. Трегарванъ обманулся въ своихъ надеждахъ, онъ не скажетъ по чьей оплошности или вин. Онъ проситъ мистера Фирмина приготовить съ слдующему нумеру статью, объявляющую о прекращеніи ‘Обозрнія’. Трегарванъ долго былъ очень холоденъ къ моей жен и я забылъ уже сколько времени не приглашалъ насъ на свои вечера.

Это для насъ было не большой потерей, но для бднаго Филиппа? Для него было вопросомъ почти о жизни и смерти. Онъ не могъ многого откладывать изъ своего незначительнаго содержанія, а счоты по хозяйству накоплялись, и сверхъ того наша, милая мистриссъ Филиппъ готовилась подарить ему третье украшеніе для его дтской. Мы такіе лицемры, что бдная мать хотла назвать ребёнка Трегарванъ-Фирминъ въ честь мистера Трегарвана, который былъ такъ добръ къ нимъ, а Tpeгарванъ Фирминъ былъ бы такое хорошенькое имя, думала она. Мы воображали, что Сестрица ничего не знаетъ о непріятностяхъ Филиппа. Разумется, она ухаживала за мистриссъ Филиппъ во время ея болзни и мы не говорила ей ни слова объ этомъ. Но мистриссъ Брандонъ пришла въ Филиппу, когда онъ сидль очень серьёзно и грустно съ своими двумя перворожденными дтьми, взяла его за об руки и сказала:

— Вы знаете, Филиппъ, я отложила все-что и всегда назначала это… вы знаете кому.

Тутъ она выпустила одну его руку, вынула изъ кармана кошелекъ, подала его Филиппу и заплакала на его плеч. Филиппъ поцаловалъ её, поблагодарилъ Бога за то, что Онъ послалъ ему такого дорогого друга, и отдалъ ей кошелёкъ, хотя въ его собственномъ оставалось только пять фунтовъ, когда его благодтельница пришла къ нему.

Да, но онъ долженъ получить долги. Пятьдесятъ фунтовъ въ годъ не выплачивается цлыхъ три года. Филиппъ написалъ къ мистриссъ Бэйнисъ, объясняя свою крайность и напоминая ей, что она должна эти деньги имъ. Генеральша Бэйнисъ жила въ Джерси въ избранномъ обществ пасторскихъ и капитанскихъ жонъ, между которыми она, безъ сомннія, разыгрывала роль знатной даны. Она носила на ше большой медальонъ съ портретомъ покойнаго генерала. Она проливала сухія слёзы надъ интереснымъ камеемъ за чаемъ въ гостяхъ. Она никогда не могла простить Филиппу, что онъ отнялъ у нея дочь, и если другіе отнимутъ у ней другихъ дочерей, она также не проститъ. Съ той удивительной логикой, которой одарены женщины, кажется она не понимала, что поступила несправедливо съ Филиппомъ и съ своей дочерью. На вечерахъ у своихъ знакомыхъ она жаловалась на расточительность своего зятя и на его грубое обращеніе съ ея милой дочерью. Многіе добрые люди соглашались съ ней и качали своими почтенными головами, когда произносилось имя мота Филиппа. О его свекрови жалли.

— Честное слово, Фирминъ, меня и Эмили увряли, что вы чудовище, сэръ, сказалъ однажды майоръ Мэк-Гиртеръ:— а теперь, когда я узналъ вашу исторію, я думаю, что несправедливо поступлено съ вами, а не съ Элизой Бэйнисъ. Чертовскій языкъ у Элизы, а характеръ — бдный Чарльзъ зналъ каковъ онъ!

Словомъ, когда Филиппъ, доведённый до крайности, просилъ мать Шарлотты заплатить бдной дочери долгъ, генеральша Бэйнисъ прислала Филиппу десять фунтовъ съ капитаномъ Суангомъ, индійской арміи, который халъ въ Англію. А изъ всхъ ударовъ судьбы, Филиппъ говорилъ, что этотъ ударъ было всего тяжеле перенести.

Но бдная жена ничего не знала объ этой жестокости, даже о бдности, окружавшей ея постель, а среди своихъ огорченій Филиппъ Фирминъ находилъ огромное утшеніе въ нжной врности друзой, посланныхъ ему Богомъ.

Глава XLI.

ВЪ КОТОРОЙ МЫ ДОСТИГАЕМЪ ПРЕДПОСЛДНЕЙ СТАНЦІИ ВЪ ЭТОМЪ СТРАНСТВОВАНІИ.

Хотя бдность стучалась въ смиренную дверь Филиппа, Шарлотта никогда не знала, какъ грозна была угрюмая гостья. Она не совсмъ понимала, что ея мужъ въ послдней крайности обратился къ матери за своею собственностью, и что мать отвернулась и отказала ему. Шарлотта не знала, что у ея мужа осталась послдняя гинея и что онъ страшно безпокоился за неё, потому что посл рожденія ея третьяго ребёнка съ ней сдлалась горячка и бредъ, такъ что бдняжка не знала ничего что происходитъ вокругъ нея. Дв недли съ женою, находившейся при смерти, съ плачущими дтьми, съ голодомъ угрожавшимъ у дверей, прошли для Филиппа кое-какъ. Молодой человкъ сдлался старикомъ въ это время. Его волосы посдли у висковъ. Но не надо думать, чтобъ у него не было друзей во время его огорченія и онъ всегда могъ съ признательностью сосчитать имена многихъ особъ, къ которымъ онъ могъ обратиться въ нужд. Онъ не ожидалъ и не просилъ помощи у родныхъ. Дядя и тётка Туисдены кричали о его сумасбродств, неблагоразуміи, безумств. Сэръ Джонъ Рингудъ сказалъ, что онъ не долженъ знать молодого человка, который угрожалъ жизни его родного сына. Гренвилль Улькомъ съ ругательствами, которымъ вторилъ Рингудъ, проклиналъ Филиппа и говорилъ, что этого нищаго слдовало бы повсить также, какъ и его отца. Но я знаю человкъ шесть справедливыхъ и добрыхъ людей, которые говорили совсмъ другое и были готовы съ своимъ сочувствіемъ и помощью. Мистриссъ Флэноганъ, ирландская прачка, голосомъ, прерываемымъ рыданіями и джиномъ, предложила даромъ работать подённо въ дом Филиппа и смотрть за милыми дтьми. Гуденофъ сказалъ:

— Если вы будете нуждаться, мои милый, вы, разумется, знаете къ кому обратиться.

И не написалъ ли онъ, вмсто рецепта для бдной Шарлотты, чеку на пятьдесятъ фунтовъ, которую и подалъ сидлк? Вы можете быть уврены, что она не присвоила себ этихъ денегъ, потому что, разумется, вы знаете, что сидлка была мистриссъ Брандонъ.

Шарлотта имла одно угрызеніе въ своей жизни. Она признаётся, что ревновала въ Сестриц и теперь, когда эта кроткая жизнь кончилась, когда кончились и непріятности Фирмина, когда дти его ходятъ иногда на могилу ихъ милой Каролины, Шарлотта кладётъ голову на плечо своего мужа и смиренію признаётся, какого добраго, какого мужественнаго, какого великодушнаго друга небо послало имъ въ этой смиренной защитниц.

Между самаритянами, предложенный Филиппу помощь въ его стеснённыхъ обстоятельствахъ, онъ любитъ вспоминать имя живописца Ридли, котораго онъ нашолъ однажды сидящимъ съ дтьми и рисующимъ для нихъ,

Если бы эти дти сохранили рисунки Ридди, я не сомнваюсь, что они получили бы отъ нихъ десятки фунтовъ, но, видите, имъ хотлось поправлять рисунки собственными ручонками. Они разрисовывали солдатъ жолтой краской, лошадей синей и т. д. На лошадей они сажали солдатъ собственнаго изобртенія. Когда горячка прошла, глаза Шарлотты съ любовью останавливались на этихъ рисункахъ, она показывала ихъ своимъ друзьямъ и говорила:

— Не правда ли, вашъ малютка показываетъ необыкновенный талантъ въ рисованью? Мистеръ Ридли это говорятъ.

Но кром рисунковъ, Ридли предлагалъ своимъ друзьямъ то жe, что и докторъ Гуденофъ. Кто говоритъ, что свтъ холоденъ? Есть и солнце и тнь. Небо, посылающее бдность и болзнь, посылаетъ состраданіе, любовь и помощь.

Во время болзни Шарлотты, Сестрица оставляла её только на одинъ день, когда больной стало лучше. Мистриссъ Шарлотта была такъ больна, что по мннію доктора Гуденофа, если бы не попеченія мистриссъ Брандонъ она разсталась бы съ этимъ міромъ и оставила бы Филиппа и осиротлыхъ дтей. Шарлотта стала поправляться, могла уже принимать пишу и ей особенно понравились цыплята, присланные изъ деревни, какъ, сообщила ей сидлка.

— Врно отъ сэра Джона Рингуда? сказала мистриссъ Фирминъ, вспомнивъ подарки, присылаемые съ Беркелевскаго сквэра, баранину и рпу.

— Ну, кушайте и будьте благодарны! отвчала Сестрица, качавшая малютку и показывавшая его восхищоннымъ брату и сестр.

Черезъ три дня посл своего временнаго отсутствія, когда мистриссъ Брандонъ сидла возл постели больной, въ спокойной улиц послышался стукъ колёсь экипажа, остановившагося у дверей, дома, Филиппа.

— Это должно быть добрые Рингуды, сказала мистриссъ Филиппъ.

— Тише! вамъ надо быть спокойной, замтила сидлка. Изъ экипажа вышли мущина и дама съ большой корзиной, наполненной горохомъ, масломъ, зеленью, цвтами и другими сельскими произведеніями, и позвонили въ колокольчикъ. Филиппъ отворилъ дверь, дти, но обыкновенію, поплелись за нимъ.

— Ахъ, мои душечки, какъ вы выросли! закричала дама.

— Кто прошлое помянетъ, тому глазъ вонъ. Дайте мн вашу руку, Филиппъ, вотъ вамъ моя рука! Моя жена привезла вамъ изъ деревни масла и разныя разности для вашей супруги. Надюсь, вамъ понравились цыплята. А вы какъ, здоровы ли?

Слёзы катились по щекамъ этого добраго человка. Мистриссъ Мёгфордъ также была очень красна и взволнована. А дти говорили ей:

— Мама теперь лучше. У насъ есть маленькій братецъ, онъ плачетъ теперь наверху.

Мистриссъ Мёгфордъ выложила своё приношеніе для заключенія мира: морковь, цыплятъ, ветчину, масло. Она плакала.

— Намъ сказала Брандонъ, говорила она. — Разсказала она намъ, какъ вс ваши знатные-то люди бросили васъ, а вы опять поссорились, негодный человкъ. Я и говорю Мёгфорду: ‘Подемъ къ этой душечк, Мёгфордъ.’ Вотъ мы и пріхали. Вотъ вамъ, дти, два пирожка. Какъ они выросли!

Сидлка явилась изъ верхнихъ областей, держа на рукахъ свёртокъ изъ кашмировой шали, который раскрывается и обнаруженное существо провозглашается восхитительно-прелестнымъ, ‘совершенно какъ Эмили мистриссъ Мёгфордъ’.

— Я говорю, началъ Мёгфордъ:— что прежняя должность опять ваша. Тотъ другой не годятся. Занялъ у меня деньги, а глазъ ни кажетъ съ тхъ поръ. Мы оба были неправы и должны помириться — моя жена это говорятъ.

— Аминь! сказалъ Филиппъ, пожавъ руку этого честнаго человка,

Въ слдующее воскресенье Филиппъ, Сестрица и двое дтей пошли въ церковь, и когда пасторъ произнёсъ: ‘Возблагодаримъ Господа за Его недавнія милости’, Филиппъ Фирминъ еще разъ сказалъ: ‘Аминь!’ отъ всего сердца и стоя на колнахъ.

Глава XL.

ЦАРСТВО БЛАЖЕНСТВА.

Филиппъ билъ чрезвычайно тронутъ великодушіемъ и добротою своего прежняго хозяина. Онъ говорилъ, что обязавъ этимъ мистриссъ Брандонъ. Это они примирила его съ его врагомъ. Другіе предлагали деньги. Мистриссъ Брандонъ доставила ему работу, а не милостыню. Его промежутокъ бдности былъ такъ коротокъ, что онъ не имлъ случая занимать деньги.

Итакъ Филиппъ съ большимъ смиреніемъ завялъ прежнее мсто въ контор Пэллъ-Мэлльской газеты.

По милости холодности, возникшей между Филиппомъ и его отцомъ о различныхъ взглядахъ на счотъ подписи Филиппа, старикъ не писалъ уже векселей на имя сына. Гёнтъ такъ любилъ доктора Фирмина, что не могъ долго находиться съ нимъ въ разлук. Безъ доктора Лондонъ былъ страшною пустыней для Гёнта. Мы вс очень обрадовались, когда онъ опять ухалъ въ Америку.

Итакъ теперь другъ Филиппъ опять имлъ работу, хотя едва могъ кормить своимъ жалованьемъ жену, дтей, слугъ. Жалованье было небольшое. Болзнь Шарлотты унесла послднія деньги Филиппа. Ршили, что онъ будетъ отдавать внаймы изящно мёблированныя комнаты въ первомъ этаж. Когда мистриссъ Брандонъ услыхала объ этомъ она ужасно разсердилась. Шарлотт также не правился этотъ планъ.

Докторъ Гуденофъ предписалъ поздку къ морю для Шарлотты и дтей, а когда Филиппъ сослался на причины, по которымъ онъ не могъ слдовать этому предписанію, докторъ прибгнулъ къ той же самой записной книжки, которую мы уже видли у него, и вынулъ изъ нея т самые билеты, которые онъ уже прежде давалъ Сестриц.

— Я полагаю, что лучше вамъ имть ихъ чмъ мошеннику Гёнту, сказалъ докторъ, свирпо нахмурившись: — не говорите! Вздоръ и пустяки! Заплатите мн, когда разбогатете!

И этотъ самаритянинъ прыгнулъ въ свою карету и ухалъ, прежде чмъ мистеръ и мистриссъ Фирминъ успли поблагодарить его.

Итакъ Филиппъ съ своими юными птенцами пріхалъ въ Періункль, гд жили мы, и мать и ребёнокъ поправились на свжемъ воздух, а мистеръ Мёгфордъ занялъ мсто Филиппа на это время. Ридли пріхалъ къ намъ и рисовалъ заливъ съ разныхъ точекъ, но мой мальчикъ (который конечно не иметъ отцовскаго вкуса къ искусствамъ) принялъ за скалу отличный портретъ Филиппа въ срой шляп и въ пальто, лежащаго на песк.

За двадцать миль отъ залива лежатъ маленькій городокъ Уипгэмъ и замокъ, гд жилъ лордъ Рингудъ и гд родилась и воспитывалась мать Филиппа. На рыночной площади городка стоитъ статуя покойнаго лорда.

Мы похали въ Уингэмъ, остановились въ гостинниц и отправилась пшкомъ въ воротамъ парка.

— Желалъ бы я знать, изъ этихъ ли воротъ вшила моя мать, когда убжала съ моимъ отцомъ? сказалъ Филиппъ.— Бдняжка! бдняжка!

Большія ворота были заперты. Западное солнце бросало тни на лугъ, гд паслись олени, а вдали виднлся домъ съ своими башнями, портиками и флюгерами, сіявшими на солнц. Калитка была отворена и возл нея стояла краснощокая двушка.

— Можно видть домъ?

— Можно, отвчала она присдая.

— Нтъ! закричалъ сердитый голосъ изъ домика привратника,

Оттуда вышла старуха. Она свирпо посмотрла на васъ а сказала:

— Никто не можетъ входить въ домъ. Господа дутъ.

Это было очень досадно, Филиппу хотлось посмотрть большой домъ, гд родились его мать и ея предки.

— Этотъ джеатльмэнъ иметъ право войти въ намокъ, сказалъ старух спутникъ Филиппа.— Вы врно слыхали о Филлипп Рингуд, убитомъ при Бусако…

— Молчите, Пенъ! заворчалъ Фирминъ.

— Она не знаетъ внука Филиппа Рингуда, а вотъ это убдитъ её въ нашемъ прав войти. Можете узнать кто изображеніе нашей королевы?

— Я думаю, что вы можете войти, сказала старуха при вид талисмана.— Здсь теперь только двое, да и т ухали кататься.

Филиппу хотлось посмотрть замокъ его предковъ. Онъ находился за милю отъ насъ, отдленный полосой блестящей рки. Большая каштановая аллея вела къ рк.

Мы дошли до дома, позвонили у двери подъ портикомъ, швейцаръ не хотлъ пустить, но тотъ же самый денежный аргументъ убдилъ его, какъ и привратницу. Мы прошли по параднымъ комнатамъ величественнаго, но нсколько обветшалаго замка. Въ столовой вислъ угрюмый портретъ покойнаго графа, а этотъ блокурый офицеръ? это должно быть ддъ Филиппа. А эти дв обнявшіяся тоненькія двушки наврно его мать и тётка. Филиппъ тихо шолъ по пустымъ комнатамъ. У окна въ большой зал стоитъ столъ съ книгой, въ которой постители записываютъ свои имена, и Филиппъ записалъ своё. Выходя изъ дома, мы встртили карету, быстро подъзжавшую къ дому, въ которой, безъ сомннія, находились члены Рингудской фамиліи, о которыхъ говорила привратница. Посл родственныхъ несогласій, выше разсказанныхъ, намъ не хотлось встртиться съ этими родственниками Филиппа и мы быстро прошли подъ тнью каштановыхъ деревъ.

Когда мы подошли къ нашей гостинниц подъ вывской Рингудскаго Герба, съ желзной дороги пріхалъ омнибусъ. У дверей дома собралась толпа посмотрть на прізжихъ. Мы раздлили всеобщее любопытство и остановились у дверей гостинницы. Мы разочаровались, увидвъ, что изъ пяти человкъ, привезённыхъ омнибусомъ, одинъ былъ купець, вышедшій у своего дома, три путешественника пошли въ другую гостинницу, подъ вывской Барана, и только одинъ пошолъ къ гостинниц Рингудскаго Герба. Увидавъ насъ, онъ закричалъ Филиппу:

— Какъ, вы здсь?

Это былъ Брадгэть, стряпчій лорда Рингуда, съ которымъ они познакомились посл смерти его сіятельства.

— Вы вроятно пріхали по длу? Очень радъ, что вы и нкоторые люди помирились. Я думалъ, что вы не друзья.

— Какое дло? какіе люди? Мы ничего не знаемъ. Мы пріхали изъ Періуинкля случайно, посмотрть домъ.

— Какъ это странно! Вы встртили… тхъ, кто здсь теперь?

Мы сказали, что встртили прохавшую карету, но не примтили, кто въ ней сидлъ. Какое же однако дло? Оно сдлается извстно немедленно и явится въ газет во вторникъ. Дло это то, что сэръ Джонъ Рингудъ сдланъ пэромъ, а мсто депутата отъ Уипгэма сдлается вакантно. Нашъ пріятель вынулъ изъ своей дорожной сумки прокламацію, которую прочолъ намъ.

‘Достойнымъ и независимымъ избирателямъ мстечка Рингудъ.

Лондонъ, середа.

‘Господа, всемилостивйшей государын было угодно повелть, чтобы Рингудская фамилія продолжала имть представителей въ Палат Пэровъ. Я прощаюсь съ моими друзьями и доврителями, оказывавшими мн довріе до-сихъ-поръ, и общаю имъ, что моё уваженіе къ нимъ никогда не прекратится, также, какъ и моё участіе къ тому городу, гд моя фамилія жила нсколько столтій. Естественно, что человкъ нашего имени и изъ нашей фамиліи долженъ продолжать отношеніи, такъ долго существовавшія между нами и этимъ честнымъ, преданнымъ, но независимымъ мстечкомъ. Занятія мистера Рингуда въ его должности занимаютъ всё его время. Джентльмэнъ, связанный съ нашей фамиліей самыми тсными узами, предлагаетъ себя въ кандидаты…

— Кто кто? Неужели дядя Туисденъ или мой пронырливый кузенъ?

— Нтъ, отвчалъ Брадгэтъ.

— Господи Боже мой! сказалъ Филиппъ:— о какой это чорной лошади изъ своей конюшни говоритъ онъ!

Бродгэтъ засмялся.

— Вы можете назвать его чорной лошадью. Новый депутатъ Гренвилль Улькомъ, вашъ вест-индскій родственникъ, а никто другой.

Т которые знаютъ необыкновенную энергію языка Филиппа Фирмина, когда онъ взволнованъ, могутъ вообразить вспышку его гнва, когда онъ услыхалъ это имя. Этотъ негодяй, этотъ невжда, который едва уметъ подписать своё имя! О, это было ужасно, постыдно! Этотъ человкъ въ такихъ дурныхъ отношеніяхъ съ своей женой, что, говорятъ, онъ её бьётъ. Когда я его вижу, мн приходитъ охота задушить его, убить. Этотъ скотъ вступитъ въ Парламентъ и его вводить туда сэръ Джонъ Рингудъ! Это чудовищно!

— Семейное устройство! Сэръ Джонъ одинъ изъ самыхъ нжныхъ родственниковъ, замтилъ Брадгэтъ.— У него большое семейство отъ второго брака, а его помстье переходитъ къ старшему сыну. Мы не должны винить лорда Рингуда за то, что онъ желаетъ обезпечить своихъ младшихъ дтей. Я не говорю, чтобъ онъ дйствовалъ по тмъ правиламъ, которыми онъ когда-то любилъ хвалиться. Но если бы вамъ предложили пэрство, что сдлали бы вы? что сдлалъ бы я? Если бы вамъ нужны были деньги для младшихъ дтей и вы могли ихъ получить, разв вы ихъ не взяли бы? Полно, полно! не слишкомъ придерживайтесь спартанской добродтели! Если бы намъ пришлось терпть испытанія, мы были бы не лучше и не хуже нашихъ ближнихъ. Карета готова, человкъ?

Мы просили Брадгэта остаться и отобдать съ нами, но онъ отказался и сказалъ, что онъ долженъ хать въ замокъ, гд онъ и его кліентъ должны устроить кучу длъ и гд, безъ сомннія, онъ останется ночевать.

— У стараго лорда былъ знаменитый портвейнъ, сказалъ онъ: — надюсь, что у моихъ друзей есть ключъ отъ погреба.

Слуга подавалъ намъ обдать, когда у насъ происходилъ этотъ разговоръ у окна въ гостинниц Рингудскаго Герба. Мы могли видть улицу и гостинницу Баранъ, гд только что прибили большое объявленіе. Уличные мальчишки, лавочники, крестьяне собрались около этого объявленія, и мы сами пошли его посмотрть. Объявленіе это провозглашало въ выраженіяхъ необузданнаго гнва дерзкое покушеніе замка предписывать кандидата свободнымъ избирателямъ мстечка. Избиратели приглашались не общать своихъ голосовъ, показать себя достойными своего имени и не покоряться указаніямъ замка. Джентльмэнъ съ состояніемъ, съ вліяніемъ, не вест-индецъ, а настоящій англійскій джентльмэнъ, явится избавитъ васъ отъ тиранства замка. Въ этомъ отношеніи избиратели могутъ положиться на слово британца.

— Это было привезено клэркомъ изъ Бедло. Онъ и газетчикъ пріхали въ одномъ позд со мною…

Пока говорилъ Бродгэтъ, изъ гостинницы Баранъ вышелъ этотъ самый газетчикъ, Фиппзъ — старый другъ и товарищъ Филиппа, онъ узналъ Филиппа, и дружески привтствуя его, спросилъ, что онъ здсь длаетъ, и предположилъ, что онъ пріхалъ поддержать своихъ родныхъ,

Филиппъ объяснилъ, что мы посторонніе, пріхали изъ сосдняго приморскаго городка взглянуть на домъ предковъ Филиппа и не знали до-сихъ-поръ, что выборное состязаніе тутъ происходитъ, или что сэръ Джомъ Рингудъ сдланъ пэромъ. Между тмъ Брадгэтъ ухалъ въ замокъ.

— Будетъ ли Фиппзъ обдать съ нами?

— Я на другой сторон и остановился въ гостинниц Баранъ, шепнулъ Фиппзъ.

Мы не были ни на чьей сторон, и воротившись въ гостинницу Рингудскаго Герба, сли за нашъ обдъ. Только-что мы кончили обдать, какъ, къ нашему удивленію, нашъ пріятель Брадгэтъ воротился въ гостинницу. Физіономія у него была разстроенная. Онъ спросилъ, что можетъ онъ имть на обдъ? Баранину. Гмъ! Нечего длать. Итакъ онъ не былъ приглашонъ обдать въ Парк? Мы подшучивали надъ его обманутынъ ожиданіемъ. Глаза Брадгэта сверкали гнвомъ.

— Какой мужикъ этотъ негръ! вскричалъ онъ. — Я привёзъ ему бумаги. Я говорилъ съ нимъ, пока стали накрывать на столъ въ той самой комнат, гд сидли мы. Французскій горошекъ, дичина — я видлъ, какъ это принесли! А мистеръ Улькомъ даже и не пригласилъ меня обдать — а веллъ прійти опять въ девять часовъ. Къ чорту эту баранину! Она не горячая и не холодная!

Рюмки хереса, выпиваемыя Брадгэтомъ, скоре разгорячали, чмъ смягчали стряпчаго. Мы смялись, и это еще боле сердило его.

— О! не съ однимъ со много былъ грубъ Ульконъ, сказалъ онъ, — Улькомъ былъ страшно не въ дух. Онъ разбранилъ свою жену, а когда прочолъ чьё-то имя въ книг постителей, онъ разругалъ васъ, Фирминъ. Мн хотлось сказать ему: ‘Сэръ, мистеръ Фирминъ обдаетъ въ гостинниц, и я скажу ему что вы о нёмъ говорите’. Какая противная баранина! Какой гадній хересъ! Воротиться къ нему въ девять часовъ, въ самомъ дл! Чортъ побери его дерзость!

— Вы не должны бранить Ульгэма при Фирмин, сказалъ кто-то изъ насъ. — Филиппъ такъ любитъ мужа своей кузины, что не можетъ слышать, какъ бранятъ этого негра.

Шутка была не блестящая, но Филиппъ усмхнулся съ свирпымъ удовольствіемъ.

— Браните Улькома сколько хотите, у него нтъ здсь друзей, мистеръ Брадгэтъ, заворчалъ Филиппъ. — Итакъ онъ грубъ съ своимъ стряпчимъ?

— Говорю вамъ, онъ хуже стараго графа! вскричалъ съ негодованьемъ Брадгэтъ.— По-крайней-мр старикъ былъ англійскій пэръ и могъ быть джентльмэномъ, когда хотлъ. Но получать обиды отъ человка, который годится въ лакеи или улицы мести!

Когда Брадгэтъ пыхтлъ и отдувался, нашъ пріятель Ридли чертилъ что-то въ альбом, который онъ всегда носилъ съ собой. Онъ улыбался за своей работой.

— Я знаю довольно хорошо Чорнаго Принца, сказалъ онъ.— Я часто видлъ его въ Парк съ его блой женой. Я увренъ, что эта женщина несчастна, и бдняжка…

— По дломъ ей! Зачмъ англичанк было выходить за такого человка!і закричалъ Брадгэтъ.

— За человка, который не приглашаетъ обдать своею стряпчаго! замтилъ кто-то изъ общества, можетъ быть покорнйшій слуга читателя. — Но какого неосторожнаго стряпчаго выбралъ онъ — стряпчаго, который откровенно высказываетъ свои мысли.

— Я высказывалъ свои мысли людямъ получше его, чортъ его побери! Или вы думаете, я стану его бояться? заревлъ раздражительный нотаріусъ.

Тутъ разговоръ прервался, потому что случайно взглянувъ на альбомъ нашего пріятеля Ридли, мы увидали, что онъ сдлалъ удивительный рисунокъ, представлявшій Улькома и его жену, грума, фаэтонъ, лошадей, какъ всё это можно было видть каждый день въ Гайд-Парк во время лондонскаго сезона,

Отлично! Безподобно! Вс узнали сходство въ смугломъ возниц. Даже разсерженный стряпчій улыбнулся.

— Если вы не будете вести себя какъ слдуетъ, мистеръ Брадгэтъ, Ридли и васъ нарисуетъ, сказалъ Филиппъ.

Брадгэтъ состроилъ комическую гримасу и сказалъ:

— Итакъ я откровенно высказываю свои мысли? А я знаю кого-то, кто высказалъ свои мысли старому графу, и которому было бы гораздо лучше, еслибы онъ промолчалъ.

— Скажите мн, Брадгэтъ! закричалъ Филиппъ.— Теперь уже всё кончено. Оставилъ мн лордъ Рингудъ что-нибудь? Я думая въ одно время, что онъ имлъ это намреніе.

— Вашъ другъ выговаривалъ мн за то, что я откровенно высказываю свои мысли. Я буду нмъ, какъ мышь. Будемъ говорить о выборахъ, и несносный стряпчій ни слова не сказалъ о предмет, имвшемъ такой печальный интересъ для бднаго Филиппа.

— Я имю также мало права раскаяваться, сказалъ этотъ философъ: — какъ человк, который взялъ въ лотерею No 9, тогда какъ выигрышъ палъ на No 10. Поговоримъ о выборахъ. Кто другой кандидатъ?

Брадгэтъ думалъ, что это сосдній сквайръ, мистеръ Горнблоу.

— Горнблоу? Какъ, Горнблоу изъ Грей-Фраярса? закричалъ Филиппъ. — Лучшаго человка не бывало на свт. Онъ будетъ имть нашъ голосъ, мн кажется, намъ слдовало бы идти еще разъ пообдать въ гостинниц Барана.

Новый кандидатъ дйствительно оказался школьнымъ товарищемъ Филиппа. Мы встртили его посл обда съ толпою избирателей. Онъ длалъ визиты тмъ купцамъ, лавки которыхъ еще были открыты. Слдующій день былъ рыночный и онъ намревался собрать голоса рыночныхъ продавцовъ. Но товарищи Горнблоу не имли надежды на его успхъ посл этой прогулки по городу. Какъ будто уипгэмцы могли идти противъ замка?

Мы, вовсе не участвовавшіе въ этомъ состязаніи, находили его забавнымъ и раза два прізжали изъ Періуинкля, нарочно останавливались въ гостинниц Баранъ и бросили гостинницу Рингудскаго Герба, гд комитетъ Гренвилля Улькома собирался теперь въ той самой комнат, гд мы обдали въ обществ Брадгэта. Мы не разъ встрчали Брадгэта и его кліента и наши Монтекки и Капулетти ссорились на улицахъ. Мы находились въ дружелюбныхъ отношеніяхъ съ Брадгэтомъ, когда встрчались съ нимъ отдльно отъ его кліента. Онъ говорилъ, что мы не имемъ возможности на успхъ. Онъ не скрывалъ своего презрнія и отвращенія къ своему кліенту. Впослдствіи, когда онъ сдлался стряпчимъ Филиппа, онъ забавлялъ насъ анекдотами объ Ульком, о его бшенств, о его ревности, о его скупости, о его грубомъ обращеніи. Бдная Агнеса вышла замужъ изъ за денегъ, а онъ ей не давалъ. Старикъ Туисденъ, выдавая дочь за этого человка, надялся кататься въ экипажахъ Улькома и пировать за его столомъ. Но Улькомъ былъ такъ скупъ, что не давалъ обдовъ роднымъ жены. Онъ просто выгналъ изъ дома Тальбота и Рингуда Туисдена. Онъ лишился ребенка, потому что не хотлъ послать за докторомъ. Жена никогда не простила ему этой низости. Ея ненависть къ нему сдлалась открыта. Они разстались и она стала вести жизнь, въ которую мы заглядывать не станемъ. Она поссорилась и съ родными, не только съ мужемъ.

— Зачмъ они меня продали этому человку! говорила она.

Зачмъ она сама себя продала? Матери и отцу не много надо было уговаривать её, когда она совершила это преступленіе.

Когда насталъ день выбора, мы пріхали изъ Періуинкля посмотрть на борьбу. Въ это время Филиппъ принималъ уже такое восторженное участіе въ Горнблоу, что нарядилъ своихъ дтей въ ленты цвта Горнблоу и самъ надлъ кокарду, широкую какъ блинъ. Онъ, Ридли и я похали вмст. Мы надялись, хотя знали, что непріятель былъ силенъ, и веселы, хотя прежде чмъ мы отъхали пяти миль пошолъ дождь. Филиппъ очень заботился о какимъ-то свёртк, который мы везли съ собой. Когда я спросилъ, что въ нёмъ лежитъ, Филиппъ сказалъ руяжьё, что было нелпо. Ридли молча улыбался. Когда пошолъ дождь, Филиппъ закрылъ плащомъ свою артиллерію. Мы не знали въ то время, какую странную дичь убьётъ его ружьё.

Когда мы пріхали съ Уипгэмъ, выборы продолжались уже нсколько часовъ. Проклятый чорный злодй, какъ Филиппъ называлъ мужа своей кузины, каждый часъ пріобрталъ больше голосовъ. На независимыхъ избирателей насколько не подйствовали статьи Филиппа въ мстной газет и объявленія, которыя наша сторона прибивала на стнахъ городка и въ которыхъ свободные избиратели призывались исполнить свою обязанность, поддержать англійскаго джентльмэна, не подчиняться предписаніямъ замка. Хотя лавочники и арендаторы терпть не могли негра, однако вс подали за него голосъ. Филиппъ говорилъ рчь съ балкона гостинницы Барана въ пользу Горнблоу, рчь вызвавшую громкія рукоплесканія, но собираніе голосовъ всё-таки продолжалось въ пользу непріятеля.

Въ то время, когда Филиппъ кончилъ свою рчь, съ балкона гостинницы Рингудскаго Герба оркестръ заигралъ тріумфальный маршъ. ворота парка, украшенные Рингудскими и Улькомскими флагами отворились, и изъ парка выхала темнозелёная карета запряжонная четвернёй срыхъ лошадей. Въ карет мы увидали Брадгэма, а возл него смуглую фигуру Улькома. Намъ посл говорили, что онъ провёлъ много мучительныхъ часовъ, стараясь выучить рчь. Онъ плакалъ надъ нею. Онъ никакъ не могъ выучить её наизустъ. Онъ ругалъ жену, которая старалась заставить его выучить урокъ.

— Теперь пора, мистеръ Бриггсъ! сказалъ Филиппъ клэрку нашаго стряпчаго, и Бриггсъ бросился внизъ исполнить его приказаніе.

— Очистить дорогу! дайте дорогу! послышалось изъ толпы.

Ворота нашей гостинницы, которые были заперты, вдругъ отворились, и среди криковъ толпы выхала телега запряжённая парой ословъ, управляемыхъ негромъ, и ослы и возница были украшены цвтами Улькома. На телег виднлось объявленіе, на которомъ былъ нарисованъ чрезвычайно похожій портретъ Улькома, съ словами: ‘Подавайте голосъ за меня! Разв я не человкъ и не братъ?’ Эта телега выхала со двора гостинницы Баранъ, и провожаемая кричавшими мальчишками, подвигалась къ рыночной площади, по которой тогда прозжала карета Улькома.

На площади стояла статуя покойнаго графа, о которой было уже упомянуто. Кучеръ, правившій ослами, былъ лавочникъ, привозившій рыбу изъ приморскаго городка въ Уипгэмъ, малый разбитной, поститель всхъ кабаковъ и знаменитый своимъ искусствомъ въ дракахъ. Съ ироническими криками: ‘Да здравствуетъ Улькомъ!’ онъ направилъ свою телегу къ карет и снялъ шляпу съ насмшливымъ уваженіемъ кандидату, сидвшему въ карет. Съ балкона гостинницы Баранъ мы могли видть, какъ оба экипажа приближались одинъ къ другому, при крикахъ народа, при звукахъ двухъ соперничествовавшихъ оркестровъ, мы не могли ничего слышать, но я видлъ какъ Улькомъ высунулъ свою жолтую голову изъ окна кареты — указалъ на дерзскую телегу и повидимому приказывалъ кучеру нахать на неё. Телега объзжала кругомъ Рингудской статуи, лошади Улькома, направленныя на телегу, вроятно перепугались шума и крика, нахали на ршотку, окружавшую статую, карета опрокинулась, передняя лошадь упала съ форрейторомъ, заднія начали лягаться. Я обязанъ сказать, что физіономія Филиппа имла самое виновное и странное выраженіе. Это столкновеніе, а можетъ быть и смерть Улькома и его стряпчаго случились бы отъ нашей шуточки.

Мы бросились изъ гостниницы — Гориблоу, Филиппъ и еще человкъ шесть, и продрались сквозь толпу къ карет. Толпа вжливо давала дорогу популярному и проигравшему кандидату. Когда мы дошли до кареты, постромки были отрзаны, упавшій форрейторъ всталъ и потиралъ ногу, и Улькомъ выходилъ изъ кареты. Его встртилъ громкій хохотъ, который еще увеличился, когда Джэкъ, возница телеги съ ослами, вскарабкался на ршотку и сунулъ на протянутую руку статуи изображеніе Человка и Брата, такъ что бумага висла на воздух надъ головой Улькома.

Тогда поднялись крики, которымъ подобныхъ рдко слышалъ этотъ спокойный городокъ. Улькомь началъ кричать, ругаться и общалъ шиллингъ тому, кто принесётъ ему эту проклятую вещь. Тогда, испуганный, ушибенный, бдный Брадгэтъ вылзъ изъ кареты, а его кліентъ не обращалъ на него ни малйшаго вниманія. Горнблоу изъявилъ надежду, что Улькомъ не ушибся. Маленькій джеатльмэнъ обернулся и сказалъ,

— Ушибся? нтъ. Кто вы? Неужели никто не принесётъ мн эту проклятую вещь? Я даю шиллингъ тому кто принесёть!

— Шиллингъ предлагается за эту картину! закричалъ Филиппъ, и лицо его покраснло отъ волненія.— Кто хочетъ получить цлый шиллингъ за эту прелесть?

Улькомъ началъ кричать и ругаться пуще прежняго.

— Вы здсь? Чортъ васъ побери! Зачмъ вы здсь? Вы пришли меня оскорблять? Уведите этого человка, эй вы! кто-нибудь, Брадгэтъ, пойдёмте въ комитетную комнату. Говорю вамъ, я здсь не останусь. Это что такое?

Пока онъ говорилъ, кричалъ и бранился, карсту подняли и поставили на три колеса. Та сторона, которая упала, разбилась о камень и въ отверстіе, образовавшееся въ ней, какой-то мальчишка засунулъ руку.

— Прочь, нищій! закричалъ Улькомъ — Прогоните этихъ мальчишекъ, кучера! Что ты стоишь да потираешь себ колно, дуракъ! Это что?

Онъ засунулъ руку въ то самое отверстіе, въ которое засовывалъ руку мальчикъ.

Въ старыхъ дорожныхъ каретахъ были сумки для шпагъ и пистолетовъ въ т времена, когда оружіе было необходимо имть въ дорог для обороны. Изъ такой сумки въ дорожной карет лорда Рингуда Улькомъ вытащилъ не шпагу, а бумагу завязанную красной тесёмкой. Онъ прочолъ надпись:

‘Завщаніе Джона, графа Рингуда. Брадгэтъ, Сынъ и Бёрроузъ.’

— Господи помилуй! это завщаніе, которое онъ взялъ изъ моей конторы и которое я думалъ, что онъ уничтожилъ. Поздравляю васъ отъ всего моего сердца.

Брадгэть началъ горячо пожимать руку Филиппа.

— Позвольте мн взглянуть на эту бумагу. Да, это мой почеркъ. Пойдёмте въ гостинницу Рингудскаго Герба или Барана — куда-нибудь и прочтёмъ.

Тутъ мы увидали на балкон Рингудскаго герба большое объявленіе, возвщавшее о подач голосовъ

Улькомъ — 216.

Горнблоу — 92.

— Мы побждены, очень добродушно сказалъ Горнблоу.— Мистеръ Улькомъ, поздравляю васъ.

— Я это зналъ, сказалъ Улькомъ, протягивая руку въ жолтой перчатк.— Я имлъ заране вс голоса. Эй! вы, какъ бишь васъ — Брадгэтъ! Что это за завщаніе? Оно въ пользу этого нищаго?

Съ хохотомъ, крикомъ и восклицаніями: ‘Дайте же намъ выпить, ваша честь!’ успшный кандидатъ отправился въ гостинницу.

Итакъ смуглый Улькомъ былъ тмъ волшебникомъ, который долженъ былъ избавить Филиппа отъ долговъ и бдности? Да. А старая дорожная карета лорда Рингуда была волшебной колесницей. Вы читали въ одной изъ предыдущихъ главъ какъ старый лордъ разсердившись на Филиппа, взялъ назадъ отъ стряпчаго свое завщаніе, въ которомъ онъ оставилъ порядочное наслдство своему племяннику. Онъ положилъ завщаніе въ свою карету, когда отправился въ послднее путешествіе, среди котораго застигла его смерть. Если бы онъ остался живъ, сдлалъ ли бы онъ другое завщаніе, не упомянувъ въ нёмъ о Филипп? Кто можетъ это знать? Милордъ длалъ и уничтожалъ много завщаній. Это, засвидтельствованное законнымъ порядкомъ, было послднее сдланное имъ, и въ нёмъ Филиппу назначалась сумма, достаточная для того, чтобъ обезпечить тхъ, кого онъ любилъ.

Любезные читатели, біографъ Филиппа желаетъ вамъ того счастья, которое не оставляло Филиппа въ его испытаніяхъ: милую жену, любящихъ дтей, двухъ-трёхъ истинныхъ друзей, чистую совсть и доброе сердце. Если вы падёте на жизненномъ пути, пусть вамъ помогутъ. И пусть вы въ вашу очередь подаёте помощь несчастнымъ, которыхъ вы нагоните на жизненномъ пути.

Кому угодно знать, что случилось съ другими дйствующими лицами нашего разсказа? Старый Туисденъ еще орётъ въ клубахъ. Онъ поссорился съ своимъ сыномъ зато, что тотъ не вызвалъ Ульгэма на дуэль, когда случился несчастный раздоръ между Чорнымъ Принцемъ и его женой. Онъ говоритъ, что покойный лордъ Рингудъ обошолся съ жестокой несправедливостью съ его семьёй, но какъ только Филиппъ получилъ маленькое состояніе, онъ тотчасъ съ нимъ помирился.

Наша милая Сестрица ни за что не хотла жить съ Филиппомъ и съ Шарлоттой, хотя послдняя особенно просила мистриссъ Брандонъ перехать къ нимъ. Эта чистая, полезная и скромная жизнь кончилась нсколько лтъ тому назадъ. Сестрица умерла отъ горячки, которою заразилась отъ одного изъ своихъ паціентовъ. Она не позволила Филиппу и Шарлотт навщать её. Она сказала, что по справедливости наказана за то, что изъ гордости не хотла жить съ ними. Всё, что она накопила, она оставила Филиппу. У него и теперь хранятся пять гиней, которыя она подарила ему на свадьбу. Ридли сдлалъ ея потретъ, съ ея грустной улыбкой и нжнымъ личикомъ, который виситъ въ гостиной Филиппа, гд отецъ, мать и дти говорятъ о Сестриц, какъ будто она еще между ними.

Она пришла въ сильное волненіе, когда было получено извстіе изъ Нью-Йорка о второмъ брак доктора Фирмина.

— Второмъ? Третьемъ! сказала она.— Негодяй! негодяй!

Докторъ Фирминъ написалъ объ этомъ сыну длинное письмо. Онъ описываль богатство своей второй жены (вдовы изъ Норфолька въ Виргиніи). Онъ заплатитъ съ процентами до послдняго шиллинга все, что онъ былъ долженъ сыну. Была ли богата эта дама? Мы не имли никакихъ доказательствъ кром словъ доктора.

Черезъ три мсяца посл женитьбы докторъ Филиппъ умеръ отъ жолтой лихорадки, въ имніи своей жены. Тогда-то Сестрица пришла къ намъ въ вдовьёмъ траур и въ сильномъ волненіи. Она велла нашему слуг доложить: ‘Мистриссъ Фирминъ пришла’, къ великому удивленію этого человка, который её зналъ. Покоится теперь съ миромъ эта лихорадочная головка, что нжное, врное сердечко!

Матери въ семь Филиппа и въ моей уже помолвила нашихъ дтей.

У насъ намедни было большое собраніе въ Рогэмптон, въ дом нашего друга Клива Ньюкома (высокій сынъ котораго, какъ говоритъ моя жена, былъ очень внимателенъ къ вашей Эленъ), и бывъ воспитаны въ одной школ, мы долго просидли за десертомъ, разсказывая старыя исторіи, между тмъ какъ дти танцовали подъ фортепіано на лугу. Ночь наступаетъ, мы долго проговорили за нашимъ виномъ и не пора ли воротиться домой? Прощайте, прощайте, друзья, старые и молодые! Ночь наступаетъ, исторіи должны кончиться, и лучшимъ друзьямъ надо разстаться.

Читайте также: