Байронъ родился 22 января 1788 года въ Лондон, на Holles-street, около Oxfordstreet, No 16, гд теперь на новомъ дом объ этомъ оповщаетъ мраморная доска.
Его мать только что вернулась изъ Франціи одна, разоренная своимъ безпутнымъ мужемъ Джономъ Байрономъ, чтобы не встрчаться съ нимъ боле до конца дней. Грустно было, такимъ образомъ, появленіе на свтъ поэта. Молодая женщина осталась безъ средствъ и въ невозможности поддерживать тотъ образъ жизни, къ которому она привыкла, какъ урожденная Гордонъ офъ-Гайть, отпрыскъ Аннабеллы Стюартъ, дочери шотландскаго короля Якова I. Г-жа Байронъ поселилась въ Абердин. Здсь среди шотландской природы прошло дтство поэта, здсь девяти лтъ онъ впервые узналъ, что такое любовь, сюда-же пришло въ 1798 году извстіе, что при осад Кальви убитъ Вильямъ Джонъ Байронъ, сынъ Вильяма, пятаго, лорда Байрона, и что поэтому будущій поэтъ становится наслдникомъ Ньюстэдскаго аббатства, наслдникомъ титула и будущимъ наслдственнымъ законодателемъ соединеннаго королевства. Это событіе, однако, тотчасъ же вовсе не отразилось на жизни маленькаго Джорджа Гордона Байрона и его матери. ‘Худой лордъ’, старый лордъ Байронъ не хотлъ и слышать о ‘мальчик изъ Абердина’. Да на него и нельзя было разсчитывать. Онъ былъ холоденъ даже къ роднымъ дтямъ. Это былъ суровый, злой старикъ. Онъ когда-то убилъ на дуэли своего родственника Чаворта и притомъ при такихъ обстоятельствахъ, что дуэль была слишкомъ похожа на убійство. Если бы не званіе члена палаты лордовъ, онъ былъ бы осужденъ по суду. Дло кончилось, однако, исключеніемъ изъ палаты и долгимъ мрачнымъ затворничествомъ въ Ньюстэдскомъ аббатств. Мало надежды было и на его наслдство. Онъ могъ не оставить ничего, и ‘мальчику изъ Абердина’, неимніемъ средствъ, тогда нечего было бы и думать о занятіи долго пустовавшаго кресла въ палат господъ, на которое онъ имлъ право по рожденію. Въ 1798 году, 19 мая, ‘худой лордъ’, однако, умеръ и ‘мальчика изъ Абердина’ впервые на перекличк въ школ вызвали, какъ ‘dominus’. Съ замираніемъ сердца отвтилъ этотъ красавецъ и хромоножка, гордый геній и ученикъ народной школы, аристократъ и бднякъ свое — ‘adsum’. Бурная кровь текла въ жилахъ маленькаго лорда Байрона. Его няня Май Грэ воспитывала львенка. Бурную кровь онъ унаслдовалъ и отъ отца, и отъ матери.
Вотъ какъ въ письм къ Дж. Кульману отъ 1823 года характеризуетъ самъ Байронъ жизнь своего отца Джона Байрона, носившаго прозвище: шалый Джэкъ. Дло идетъ въ этомъ письм о французской біографіи поэта, приложенной къ переводу его произведеній на фр. яз., Амедея Пишо:
‘Но тотъ же авторъ жестоко оклеветалъ моего отца и двоюроднаго дда, въ особливости перваго. Отецъ не только не былъ ‘скотски грубъ’ (brutal), но напротивъ, по свидтельству всхъ, кто зналъ его, имлъ характеръ чрезвычайно милый и веселый (enjou), онъ только былъ безпеченъ (insouciant) и расточителенъ. Онъ слылъ хорошимъ офицеромъ и выказалъ себя такимъ ли служб въ гвардіи, въ Америк. Эти факты опровергаютъ утвержденіе автора. Ужъ, конечно, не благодаря ‘скотской грубости’ могъ молодой гвардейскій офицеръ плнить и увезти маркизу и жениться на двухъ богатыхъ наслдницахъ. Правда, онъ былъ очень хорошъ собой, что много значитъ. Первая жена (леди Конаперсъ, маркиза Кармартенъ, умерла не отъ горя, а отъ болзни, постигшей ее вслдствіе ни собственной неосторожности — будучи еще слабой и не вполн оправившись посл рожденія моей сестры Августы, она настояла на томъ, чтобы сопровождать отца на охоту.
Его вторая жена, моя матушка, смю васъ уврить, была слишкомъ горда, чтобы терпть дурное обращеніе отъ кого бы то ни было. Прибавлю, что отецъ жилъ долгое время въ Париж и велъ близкое знакомство со старымъ маршаломъ Бирономъ (Biron), командиромъ французскихъ гвардейцевъ, который, по сходству фамилій и вслдствіе нашего норманскаго происхожденія, предполагалъ между нами какое-то отдаленное родство. Отцу не было и сорока лтъ, когда онъ умеръ, и, каковы бы ни были его недостатки, во всякомъ случа жестокостью и грубостью (duret et grossieret) онъ не гршилъ. Если ваша замтка дойдетъ до Англіи я увренъ, что строки, относящіяся къ моему отцу, огорчатъ сестру мою (жену полковника Ли, служившаго при двор покойной королевы, не Каролины, а Шарлотты, жены Георга III) еще больше, чмъ меня, а она этого не заслуживаетъ, ибо другого такого ангела нтъ на земл. Августа же всегда любила намять нашего отца не меньше, чмъ мы любимъ другъ друга, и уже по одному этому можно думать, что она не была омрачена жестокостью. Если отецъ растратилъ свое состояніе, это никого, кром насъ, не касается, ибо мы его наслдники, и если мы не коримъ его за это, я не знаю, кто другой вправ упрекать его’.
Характеръ Екатерины Байронъ опредляется въ одномъ письм ея мужа, написанномъ въ годъ смерти изъ Франціи г-ж Ли: ‘Она очень мила на разстояніи, но ни вы, ни вс святые апостолы не могли бы прожить съ нею боле двухъ мсяцевъ, если хоть кто-нибудь могъ выдержать такое испытаніе, такъ это я’.
По собственному признанію поэта, мать сначала очень баловала сына, а поздне, опять-таки по его собственнымъ словамъ и какъ это видно изъ переписки, она также заботилась о немъ, старалась, чтобы онъ ни въ чемъ не нуждался, и готова была ради него поступиться своими интересами. Но при этомъ ею руководила всегда, какъ выражается Байронъ, ‘неудержимая склонность къ скандаламъ’. И въ моменты гнва, доходившаго прямо до бшенства, она была способна упрекнуть сына за его хромоту и главное по всякому поводу тревожить ‘останки отца’. Недовольная сыномъ, она вспоминала вс преступленія, совершенныя Байронами, начиная ‘съ Эпохи Вильгельма-Завоевателя’, а себя изображала жертвой и несчастной. Понятное дло, что подобныя сцены не могли не отразиться на впечатлительности мальчика, и безъ того — въ силу двойной наслдственности — также весьма способнаго къ гнвнымъ вспышкамъ. Повидимому, мальчикъ, однако, сдерживался, и тутъ уже рано проявляется его огромная сила воли. Только въ конц 1804 года, т. е. уже шестнадцати лтъ, поэтъ откровенно пишетъ о своей матери. Онъ называетъ ее — ‘несомннно съумасшедшей’, говоритъ, что не хочетъ проводить съ ней каникулы, и, наконецъ, черезъ нкоторое время объявляетъ о необходимости полнаго разрыва. ‘Неужели эту женщину я долженъ называть матерью?’ — восклицаетъ онъ и прибавляетъ, что мать тмъ лучше жены, что съ нею легко можно разстаться,
Лучше всего взаимныя отношенія матери и сына видны изъ переписки Байрона съ его сестрой Августой, дочерью Джона Байрона отъ перваго брака, жившей съ бабушкой по матери, лэди Гольдернесъ. Байронъ впервые увидлъ свою сестру лишь въ 1802 году, когда лэди Гольдернесъ умерла, потому что мать его была въ ссор съ первой тещей своего мужа.
Но съ этого времени отношенія ихъ стали нжно-братскими и оставались до конца дней поэта такими и посл брака Августы съ ея двоюроднымъ братомъ. маіоромъ Ли.
Письмо отъ 25 октября 1804 года ясно отражаетъ близость брата и сестры. Здсь Байронъ отзывается и на извстіе о любви своей сестры къ маіору Ли, котораго онъ называетъ просто ‘вашъ двоюродный братъ’. Въ этомъ же письм даже ярко сказывается и надлавшее впослдствіи столько бдъ Байрону его высокомріе въ отношеніи къ людямъ. Поразителенъ и общій тонъ письма для 16-ти лтняго юноши. Чувствуется какъ рано началась его душевная жизнь. Тутъ же въ постскриптум и первое упоминаніе о ссорахъ съ матерью.
‘Дорогая моя Августа, — согласно твоему желанію, а также изъ благодарности за твое милое письмо, спшу возможно скорй отвтить теб. Радъ слышать, что хоть что-нибудь хорошо обо мн отзывается, но если источникъ тотъ, о которомъ ты говоришь, боюсь, что все преувеличено. Отъ мысли, что ты несчастлива, дорогая сестра, я самъ чувствую себя несчастнымъ, еслибъ въ моей власти было облегчить твое горе, ты скоро-бы воспрянула духомъ, такъ какъ этого нтъ, я сочувствую теб больше, чмъ ты могла ожидать. Но, все-таки, право-же (прости, ceстренка), мн хочется немножко посмяться надъ тобой, ибо, по моему скромному разумнію, любовь — сущій вздоръ, простой жаргонъ комплиментовъ, небылицъ и обмана. Что до меня, такъ будь у меня пятьдесятъ любовницъ, я бы за дв недли перезабылъ ихъ всхъ, а еслибы случайно и вспомнилъ о которой-нибудь, то посмялся бы надъ этимъ, какъ надъ сномъ, и благословлялъ бы свою счастливую звзду за то, что она вырвала меня изъ рукъ лукаваго слпого божка. Выкинь ты этого своего кузена изъ своей хорошенькой головки (о сердц, я думаю, здсь не можетъ быть и рчи), или, если ужъ ты такъ далеко зашла, отчего бы теб не бросить стараго Гарпагона (я подразумваю генерала) и не сбжать въ Шотландію, благо ты теперь такъ близко отъ границы. Не забудь передать поклонъ отъ меня моему, опекуну, лорду Карлейлю, чей надменный ликъ я вотъ уже нсколько лтъ не имлъ счастья созерцать и теперь не стремлюсь добиться этой высокой чести. Твоей любимицы, лэди Гертруды, я не помню, — скажи, она хорошенькая? Должно быть, да, ибо хотя весь родъ ихъ непріятный, чопорный, надутый, но собой они нельзя сказать, чтобы были не красивы. Помню, лэди Кавдоръ была хорошенькая, милая женщина, твоя сентиментальная Гертруда не похожа на нее? Я слышалъ, что и герцогиня Рутландская была красива, но объ ея характер мы говорить не будемъ, ибо я ненавижу скандалы.
Прощай, моя прелестная сестричка, прости меня за легкомысліе, пиши скоре, храни тебя Боже.
Твой сердечно любящій братъ Байронъ.
P. S. Я оставилъ матушку въ Саутуэл, въ страшномъ гнв на тебя за то, что ты не пишешь. Съ грустью долженъ сказать, что мы со старушкой живемъ не какъ ягнята на лугу, но я думаю, что виноватъ во всемъ я самъ: я слишкомъ большой непосда, а моей аккуратной мамаш это не правится, мы расходимся во взглядахъ, начинаемъ пререкаться и — къ стыду моему — немножко ссоримся, хотя посл бури наступаетъ затишье. Что сталось съ нашей теткой, милой старомодной Софіей? Гд она? Еще въ стран живыхъ. или уже воспваетъ пснопнія съ блаженными въ мір иномъ? Прощай — здсь мн довольно хорошо и удобно. Друзей у меня немного, хоть отборные, среди нихъ на первое мсто ставлю лорда Целавэра, онъ очень мн милъ и мой близкій другъ. Ты знакома съ этой семьей? Лэди Делавэръ часто бываетъ въ город, — ты, можетъ быть, видала ее, если она похожа на сына, это самая милая женщина въ Европ. Знакомыхъ у меня куча, но вс они для меня не идутъ въ счетъ. Прощай, милая Августа .
Наиболе подробно о послднемъ акт долгой семейной драмы юности поэта разсказывается въ письм отъ 2-го ноября того же года.
‘Теперь, Августа, я скажу теб секретъ, быть можетъ, я покажусь теб непочтительнымъ, но, врь мн, моя привязанность къ теб покоится на боле прочномъ основаніи. Мать моя въ послднее время вела себя по отношенію ко мн такъ эксцентрично, что я не только не чувствую къ нея сыновней любви, но даже съ трудомъ сдерживаю свое отвращеніе. Я не могу пожаловаться на недостатокъ щедрости съ ея стороны, напротивъ, она всегда даетъ мн довольно денегъ на мои расходы и больше, чмъ получаетъ или мечтаетъ получать большинство мальчиковъ. Но при всемъ томъ она такъ вспыльчива и нетерплива, что близость вакацій больше пугаетъ меня, чмъ другихъ мальчиковъ возвращеніе посл праздниковъ въ школу. Прежде она баловала меня, теперь наоборотъ: на каждый пустякъ она коритъ и стыдитъ меня самымъ обиднымъ манеромъ, и вс наши споры въ послднее время еще обостряются моею ссорой съ предметомъ моей искренней и глубокой ненависти, лордомъ Грэемъ де Русинъ (Ruthin). Она требуетъ, чтобъ я объяснилъ, за что я не люблю его, а я не хочу, еслибъ я кому нибудь сказалъ объ этомъ, то, конечно ужъ теб первой, дорогая Августа. Она настаиваетъ также, чтобъ я помирился съ нимъ, и разъ обмолвилась такою странной фразой, что я ужъ было подумалъ — не влюбилась ли въ него наша вдовица. Но я надюсь, что нтъ, ибо онъ (на мой взглядъ) самый непріятный человкъ, какой только есть на свт. Въ прошлыя вакаціи онъ разъ пріхалъ къ намъ, она грозила, бушевала, просила меня помириться съ нимъ, говоря, что онъ будто-бы ‘любятъ меня’ и ‘желаетъ этого’, но у меня была такая уважительная причина не мириться, что ничего не помогло, до самаго его отъзда я не разговаривалъ съ намъ и не сидлъ съ нимъ въ одной комнат. Безъ сомннія, это кажется страннымъ, но еслибы стали извстны ихъ доводы — чего никогда не будетъ, если только я могу помшать этому, — мое поведеніе было-бы оправдано. Но если она и онъ опять намрены мучить меня такимъ образомъ, я не могу этому покориться. Ты, Августа, единственная изъ всхъ родныхъ, относишься ко мн дружественно, если и ты меня покинешь, мн некого будетъ любить, кром Делавэра Еслибъ не онъ, Гарроу былъ бы пустыней, и мн стало бы противно жить тамъ. Ты хочешь, чтобъ я сжигалъ твои письма, право-же, я не могу, во я постараюсь спрятать ихъ такъ, чтобъ ихъ никто не увидлъ. Если ты станешь жечь мои, я буду чудовищно золъ, береги ихъ до нашей встрчи’.
Въ Гарроу Байронъ поступилъ 13 1/3 лтъ, посл очень неправильно полученнаго элементарнаго образованія. При вступленіи во владніе Ньюстэдскимъ аббатствомъ г-жа Байронъ покинула Шотландію и поселилась въ мстечк Саутуэл, около Ноттингама, по сосдству со своимъ новымъ имніемъ. Аббатство надо было еще вновь отдлать посл плохого хозяйничанья ‘худого лорда’. Поэтому старый замокъ, нкогда монастырь, былъ отданъ въ аренду упомянутому въ письм къ Август лорду Грэю, и такимъ образомъ дтство Байрона тамъ не прошло. Только отъ времени до времени назжалъ онъ туда изъ Ноттингама. Отчасти городскую жизнь должна была предпочесть г-жа Байронъ и ради здоровья сына. Это же здоровье мшало и его ученью. Такъ, пока они жили въ Ноттингам, Байронъ лчился отъ хромоты у доктора Лэвендера, мучившаго мальчика какими-то приборами, долженствовавшими исправить его парализованную ногу. Въ это время съ нимъ занимался американецъ, оставшійся врнымъ Англіи, д-ръ Роджерсъ. Неудовлетворительность лченія Лэвендера, однако, скоро обнаружилась, и опекунъ Байрона, лордъ Карлэйль, посовтовалъ обратиться къ д-ру Байли въ Лондон. Тутъ, благодаря матери, занятія мальчика также не пошли вполн правильно. Въ своихъ смнявшихъ гнвъ порывахъ къ нжности г-жа Байронъ слишкомъ часто брала сына изъ рукъ его новаго теперь учителя, д-ра Гленни, и оставляла его дома. Но новая система лченія опять не привела ни къ чему и тогда-то Байрона, наконецъ, оставили въ поко и отдали въ настоящее учебное заведеніе. Извстно, что со своей хромотой онъ лучше всего съумлъ справиться самъ, такъ же точно, какъ самъ, своими средствами, онъ съумлъ отдлаться и отъ унаслдованной отъ матери тучности.
Въ Гарроу Байронъ попалъ въ руки директора школы Іосифа Дрэри, хорошо понявшаго, съ кмъ онъ иметъ дло. Онъ не отвергъ плохо приготовленнаго, но высокоталантливаго мальчика и старался постепенно ввести его въ рутину стариннаго учебнаго заведенія съ его системой фэговъ, т, е. подчиненія младшихъ старшимъ, съ старомоднымъ обученіемъ древнимъ языкамъ и, наконецъ, съ его непривычной для молодого лорда дисциплиной. Этотъ Іосифъ Дрэри, котораго Байронъ въ письм къ сестр называетъ ‘самымъ отличнымъ изъ извстныхъ ему клерджимэновъ’, и остался навсегда свтлымъ воспоминаніемъ поэта.
Въ большихъ англійскихъ школахъ, кром научнаго образованія, до сихъ поръ крайне своеобразнаго, молодежь занята еще тремя вещами, которыя потомъ холитъ и лелетъ каждый англичанинъ и отъ которыхъ зависитъ его успхъ въ жизни. Это — спортъ, краснорчіе и дружба.
Всевозможныя игры: футтболъ, крокетъ, боксъ, бганье взапуски, гребля — все это въ глазахъ англичанина необходимо для настоящаго человка. Это поддерживаетъ его здоровье, даетъ энергію и, при важной роли, какую играетъ спортъ въ англійской жизни, способствуетъ даже положенію въ обществ. Дружба даетъ связи, вводитъ въ жизнь въ этой стран, гд клубы составляютъ самый центръ всхъ проявленій общественности. Мужская дружба въ Англіи превознесена и освящена традиціей. Друзья даютъ человку репутацію, поддерживаютъ и ведутъ въ жизни. Нечего говорить, что въ классической стран парламентаризма, митинговъ, избирательнаго права и бьющей ключомъ политической сознательности краснорчіе не только рычагъ и не только важное подспорье, но нчто необходимое всякому, кто не хочетъ остаться въ своемъ углу, почти каждодневное орудіе борьбы. Школы отвчаютъ на эти запросы и въ то же время привычка заставляетъ школьную рутину идти по тому же пути, какой установился въ жизни.
Вступивъ въ Гарроу, Байронъ впервые вышелъ изъ естественно узкаго круга домашнихъ знакомыхъ и родственниковъ своей матери и увидлъ свтъ.
На первыхъ порахъ онъ не могъ ему улыбнуться. Огромная требовательность и къ себ, и къ окружающимъ встртилась со множествомъ препятствій. Наслдственный законодатель, гордый до высокомрія, онъ все-таки былъ сравнительно бденъ. Даже процессъ, выигранный въ пользу его завдывавшимъ его длами Гансономъ и увеличившій его состояніе на цлыхъ 30000 фунтовъ (около 300000 рубл.), не длалъ его еще достаточно богатымъ. Слишкомъ богата была среда, къ которой онъ принадлежалъ. Связей не было. Кресло Байроновъ давно пустовало въ палат, а г-жа Байронъ почти порвала съ высшимъ свтомъ. Волкомъ долженъ былъ поэтому сначала смотрть въ аристократической школ нашъ поэтъ и скоре какъ пришлецъ пріобртать друзей, чмъ сразу занять то положеніе, какое могло бы польстить его ненасытному самолюбію. Но главное — хромота. Хромой красавецъ страдалъ отъ этого недостатка, длавшаго ему недоступнымъ множество упражненій, которыя тшили его товарищей и приносили популярность, почти славу. Огромнымъ напряженіемъ воли надо было при такихъ обстоятельствахъ завоевать себ шагъ за шагомъ расположеніе и почетъ. Но тутъ уже такъ рано начала сказываться внутренняя сила и обаятельность Байрона. Въ физическихъ упражненіяхъ онъ не только не отстаетъ отъ другихъ, но даже опережаетъ очень многихъ. Въ спискахъ игроковъ въ крокетъ, когда воспитанники Гарроу вступали въ состязаніе съ воспитанниками Итона, встрчается и имя Байрона, что показываетъ, какимъ хорошимъ игрокомъ его считали въ школ. Но боле всего увлекается Байронъ плаваньемъ. Въ вод вовсе не видно хромоты и она нисколько не мшаетъ. Упражненіе въ этомъ спорт сдлало его однимъ изъ лучшихъ пловцовъ міра. Въ его переписк рано начинаютъ попадаться упоминанія въ род того, что онъ проплылъ недавно по Темз три мили, не останавливаясь. Такъ отвоевывалъ Байронъ себ положеніе среди товарищей.
Гораздо легче было, конечно, блеснуть поэту своими умственными совершенствами. Въ Гарроу происходили соревнованія въ краснорчіи. Будущій членъ палаты лордовъ естественно увлекся этимъ искусствомъ. Онъ считалъ его своимъ и принадлежащимъ ему по праву. И онъ усплъ и тутъ. Директоръ школы, Дрэри, считалъ его будущимъ великимъ ораторомъ. Объ этихъ успхахъ Байронъ писалъ своей сестр Август 6-го августа 1805 года. Характерно тутъ также обостреніе отношеній съ матерью,
‘Ну съ, дражайшая Августа, вотъ я и снова въ дом моей матери, который вмст съ его хозяйкой пріятенъ, какъ всегда. Въ настоящую минуту я сижу vis—vis и tte tte съ этой милой особой, которая, въ то время, какъ я пишу теб, разливается въ жалобахъ на твою ingratitude, косвенно давая мн понять, что мн бы не слдовало переписываться съ тобой, и въ заключеніе заявляетъ, что если когда нибудь, по истеченіи срока моего несовершеннолтія, я приглашу тебя въ свой домъ, она никогда боле не удостоитъ осчастливить его своимъ августйшимъ присутствіемъ. Представь себ, смха ради, мою торжественную физіономію, приличествующую моменту, и кротость агнца въ лиц ея сіятельства, которое, по контрасту съ моимъ ангелоподобнимъ visage, являетъ собою поразительный образчикъ фамильной живописи, а на заднемъ план портреты моего прадда и прабабушки, которые словно съ жалостью смотрятъ изъ рамокъ на своего злополучнаго потомка, по своимъ достоинствамъ и дарованіямъ заслуживающаго мене суровой участи. Въ этомъ саду Эдема мн предстоитъ провестй цлый мсяцъ, въ Кэмбриджъ я не поду до октября, но въ сентябр отправляюсь гостить въ Гэмпширъ, гд и останусь до начала занятій. А пока, Августа, твои сочувственныя письма должны до извстной степени смягчать мои горести, хотя и слишкомъ смшныя, для того, чтобъ очень принимать ихъ къ сердцу но, право-же, боле непріятныя, чмъ забавныя.
Я думаю, ты нсколько удивилась, не найдя въ газетахъ моего высокопочтеннаго имени въ числ ораторовъ нашего второго дня рчей, но на бду какой то умникъ, бывавшій прежде въ Гарроу, вычеркнулъ заслуги Лонга, Фаррера и моя, хотя мы трое всегда считались первыми но краснорчію въ Гарроу, и, въ вид мистификаціи, счелъ нужнымъ напечатать панегирикъ тмъ ораторамъ, которые въ сущности скоре провалились, чмъ отличились, вроятно, думая, что это будетъ очень остроумно, если лучшіе останутся за флагомъ, а худшіе будутъ названы въ печати, этимъ и объясняется грубое замалчиваніе моихъ высокихъ дарованій. Быть можетъ, это было сдлано съ цлью посбавить намъ спеси, которая могла-бы слишкомъ разрастись посл лестныхъ замтокъ объ ораторскомъ искусств, обнаруженномъ нами въ первый день, какъ-бы то ни было, въ отчет о второмъ о насъ не упомянуто, на удивленіе всему Гарроу. Таковы разочарованія, постигающія насъ, великихъ людей, и надо привыкать переносить ихъ философски, особенно когда они вытекаютъ изъ потугъ на остроуміе. Вдобавокъ, мн въ то время очень нездоровилось, и, окончивъ свою рчь, я до того усталъ, что принужденъ былъ выйти изъ залы. Я простудился оттого, что спалъ на сырыхъ простыняхъ, это и было причиной моего нездоровья.
Ко времени пребыванія въ Гарроу относится тотъ знаменитый эпизодъ біографій Байрона, который отразился въ цломъ ряд его стихотвореній и особенно восптъ въ ‘Сн’. Ярче всего характеризовалъ его самъ Байронъ въ ‘Чайльдъ Гарольд’:
О многихъ женщинахъ вздыхая,
Одну лишь только онъ любилъ.
Въ сентябр 1803 года посл лтнихъ каникулъ Байронъ не вернулся въ Гарроу. Возникла переписка. Д-ръ Дрэри писалъ ему письма и не получалъ отвта. Онъ обратился къ Гансону, а тотъ писалъ г-ж Байронъ. Въ то же время Байронъ писалъ матери извинительныя письма, увряя, что никакъ не можетъ покинуть Ньюстэдъ. Онъ просилъ хоть одинъ день позволить ему провести еще здсь. Въ письм г-жи Байронъ къ Гансону находится разгадка. Байронъ, какъ выражается его мать, ‘боленъ самой скверной изъ всхъ болзней’: онъ безнадежно влюбленъ въ миссъ Чавортъ, сосдку по имнію, жившую съ родителями въ замк Анслэй. ‘Если бы мой сынъ уже былъ на возраст, а двушка не была невстой, — это послдняя партія, какую бы я могла допустить*, — говоритъ объ этомъ г-жа Байронъ. Почему это такъ, объясняетъ упоминаніе самого Байрона объ этой любви въ ‘Отрывочныхъ мысляхъ’ 1821 года.
‘Въ пятнадцать лтъ мн случилось разъ въ графств Дерби перезжать на лодк (въ которой могли помститься только двое, и то лежа) черезъ рчку, протекающую подъ скалою, причемъ скала такъ низко нагнулась надъ водой, что провести лодку можетъ только перевозчикъ, (нчто врод Харона), идущій сзади, подталкивая корму и все время нагибаясь. Моею спутницей была И. А., Ч.. въ которую я давно уже былъ влюбленъ, и не признавался въ этомъ, хотя она и догадалась. Я отлично помню свои ощущенія, но не могу описать ихъ — и не нужно.
Мы хали компаніей — нкій м-ръ В., дв миссъ В., м-рсъ Кл—къ, миссъ М. и моя М. А. Ч. Увы! зачмъ я говорю: моя? Нашъ бракъ примирилъ бы распрю, въ которой проливали кровь наши отцы, соединилъ бы обширныя и богатыя помстья. Онъ соединялъ-бы, по крайней мр, одно сердце и двухъ людей, не слишкомъ неподходящихъ другъ къ другу по возрасту (она на два года старше меня), и — и — и — что же вышло? Она вышла замужъ за человка много старше себя, была несчастна въ брак и развелась съ мужемъ. Я женился — и развелся: я все таки мы не соединились’.
Можетъ быть, судя по этой замтк, именно то, что миссъ Чавортъ происходила отъ убитаго пятымъ лордомъ Байрономъ Чаворта, подогрвало любовь въ романтическомъ сердц юноши.
Миссъ Чавортъ скоро вышла замужъ за г-на Мэстерса и, какъ видно изъ того же письма матери поэта, уже въ то время была невстой. Изъ ‘Сна’ Байрона ясно, что это былъ бракъ по любви, и объ успх мальчика Байрона не могло быть поэтому и рчи.Чувство его, однако, было не по лтамъ. Гораздо поздне, въ 1808 году, когда Байронъ жилъ въ Ньюстэд, кутилой и ненасытнымъ искателемъ всевозможныхъ наслажденій, онъ, встртившись съ г-жей Мэстерсъ на одномъ званомъ обд, разсказываетъ объ этомъ вотъ въ какихъ выраженіяхъ:
‘Гобгоузъ и вашъ покорный слуга все еще здсь. Гобгоузъ охотится etc., я ничего не длаю, на-дняхъ мы обдали у сосда-помщика и жалли о вашемъ отсутствія, ибо тамошній цвтникъ трудно сравнить съ нашимъ послднимъ ‘праздникомъ разума’. Вы знаете, что смхъ есть отличительная черта разумнаго животнаго, такъ, по крайней мр, говоритъ д-ръ Смоллетъ. Я тоже это думаю, но, къ несчастью, мое настроеніе не всегда идетъ объ руку съ моими взглядами. Да мн въ тотъ день было и не до смха: меня посадили рядомъ съ женщиной, въ которую я мальчикомъ былъ влюбленъ, какъ умютъ влюбляться мальчики, и больше, чмъ полагается мужчин. Я заране зналъ, что она тамъ будетъ, и ршилъ быть храбрымъ и бесдовать съ нею съ полнымъ sang froid, но вмсто того — куда двалась моя храбрость и моя nonchalance! Я не то что не смялся, а прямо-таки рта не раскрывалъ, и моя дама держала себя почти такъ же нелпо, какъ я, благодаря этому, на васъ обращали гораздо больше вниманія, чмъ если бы мы выказывали другъ другу спокойное равнодушіе. Все это покажется вамъ очень нелпымъ, еслибъ вы тамъ были, вы бы нашли это еще боле забавнымъ. Какіе мы глупые! Плачемъ изъ-за игрушки, а сами, какъ дти, не успокоимся до тхъ поръ, пока не сломаемъ ее, хотя не можемъ, какъ дти, избавиться отъ нея, бросивъ ее въ огонь’.
Такимъ же тономъ говоритъ Байронъ и о новомъ еще свиданіи въ 1814 году. И характерно, что во всхъ шести томахъ обнародованной теперь его переписки имя г-жи Мэстерсъ упоминается только разъ, когда поэтъ проситъ кого-то сообщить зачмъ-то лорду и лэди Портсмутъ, что она въ Лондон. О своей любви къ ней онъ, очевидно, не имлъ привычки говорить. Это была его святыня. Даже въ письмахъ къ невст, когда онъ упоминаетъ о любви къ Мэри, онъ не называетъ ея имени. Лишь въ автобіографическомъ письм къ Кульману, 1823 года, откуда былъ приведенъ разсказъ, объ отц поэта, разсказываетъ о ней Байронъ, опять вспоминая объ убійств Чаворта, и о возможности обимъ семьямъ соединиться въ его и ея лиц.
Въ 1805 году послдніе экзамены въ Гарроу были сданы и предстояло поступить въ университетъ. {Рядъ подробностей о школ въ Гарроу читатель найдетъ въ настоящемъ том въ ‘Часахъ Досуга’ и примчаніяхъ къ нимъ.}Байронъ хотлъ хать въ Оксфордъ, но дло не устроилось, и онъ оказался въ Кэмбридж въ знаменитомъ колледж Троицы.
Теперь нашъ поэтъ уже не мальчикъ. Тонъ его писемъ мняется. Онъ требуетъ отъ завдывавшаго его длами Гансона, чтобы тотъ давалъ ему возможность самому распоряжаться своимъ состояніемъ, даже помимо матери. Рядомъ съ этимъ г-жа Байронъ проситъ выдавать 500 фунтовъ, назначенныхъ казначействомъ на воспитаніе молодого лорда, ему прямо на руки, а сама видимо начинаетъ довольствоваться малымъ. Въ колледж Троицы для Байрона отдлываются комнаты съ такой роскошью и такъ основательно, что готовы он оказываются лишь черезъ два года, когда поэтъ уже собрался бросить университетъ. Какъ онъ самъ говоритъ, онъ остался тамъ отчасти ради этихъ комнатъ. Въ письмахъ Байрона университетскаго періода впервые сказывается также тотъ тонъ насмшки ршительно надъ всмъ, отношенія къ жизни съ самымъ легкомысленнымъ высокомріемъ и нсколько поверхностнымъ скептицизмомъ. Онъ любитъ животныхъ, у него собаки, и въ томъ числ знаменитый ньюфаундлэндъ Ботскэнъ, названный по смерти ‘единственнымъ другомъ’ и торжественнымъ образомъ похороненный въ Ньюстэд, поэтъ держитъ лошадей, птицъ и даже ручного медвженка. Животныя лучше людей.Это теперь навсегда установлено. Такъ ршилъ молодой повса, уже познавшій жизнь. Въ одномъ письм онъ говоритъ, что засмотрлся какъ-то на одну даму, потому что принялъ ее за свою знакомую по Саутуэлю, и когда ихъ глаза встртились, онъ покраснлъ, но — не она, о, какъ безстыдны женщины, не то, что его сучка-терьеръ Фанни! Боле всего онъ ненавидитъ теперь Саутуэль. Неужели можно было тамъ жить? Теперь если онъ и задетъ туда, чтобы видть мать, то на самое короткое время.
Львенокъ начинаетъ упиваться свободой и жизнью. Въ Кэмбридж онъ бываетъ, какъ можно меньше, а когда бываетъ тамъ, то, конечно, не для слушанья лекцій. Ужины съ пріятелями и спортъ — вотъ на что уходитъ все время. Рядомъ съ этимъ только чтеніе, чтеніе безпорядочное и безсистемное, но зато запоемъ. ‘Я читаю повсюду, — пишетъ онъ въ одномъ письм, — въ постели, за обдомъ и даже тамъ, гд никто не читаетъ’. На лекцію онъ разъ взялъ съ собою медвдя, пусть онъ готовится къ ученой карьер. За то друзья окружаютъ его теперь густой толпой. И это друзья до гроба: Матьюсъ, Дэвисъ, Гобгаузъ, Далласъ, Годжсонъ. Вс они такіе же повсы, какъ и онъ самъ. Пріятелей много и въ Лондон, гд поэтъ во время своихъ наздовъ останавливался въ нарядной гостиниц, въ Ольбиморле, около Пиккадилли.
Въ письмахъ къ миссъ Пиготъ {Миссъ Пиготъ — почти единственная корреспондентка поэта за университетскіе года. Она жила съ матерью въ Саутуэл и тамъ подружился съ нею поэтъ.} Байронъ описываетъ подробности того, какъ онъ ‘кружится въ вихр развлеченій’. Вмст съ тмъ онъ сообщаетъ: ‘странно сказать, я худю, вшу теперь меньше одиннадцати стонъ’ (154 англ. фунта).
Тутъ рчь о новой зат Байрона, забота о которой проходитъ красной нитью почти черезъ вс его письма этого періода. Студентомъ усвоилъ себ Байронъ привычку морить себя голодомъ. Это была его собственная система борьбы не только съ тучностью, но и съ хромотой. Чмъ легче становилось тло, тмъ незамтне была хромота. Можно было достигнуть такой легкости походки, что тло почти вовсе не переваливалось при наступленіи на больную и боле короткую ногу.
Въ 1808 году получилъ Байронъ степень и покинулъ Кэмбриджъ. Теперь онъ былъ уже совершенно свободенъ. Жить, жить широко и упиваться жизнью во всемъ, что въ ней было увлекательнаго и блестящаго, должно было составить его единственную заботу. И многое уже было достигнуто. Молодой поэтъ былъ окруженъ преданными друзьями. Онъ былъ настоящій дэнди того особаго склада, какой создала слишкомъ веселая и легкомысленная эпоха Регентства. Во многихъ спортахъ онъ, хромоножка, былъ куда сильне большинства. Наздникъ, стрлокъ и фехтовальщикъ, онъ не зналъ себ равнаго, какъ пловецъ. Его поразительную красоту не портила теперь наслдственная тучность, въ образ жизни, чего не позволяли сравнительно не очень значительныя по его положенію средства, — выполняли долги, которыхъ накопилось, несмотря на старанія Гансона, уже очень много.
Поэтъ поселился въ Ньюстэд, только что освободившемся отъ арендовавшаго его лорда Грэя. Волкъ и медвдь должны были охранять ворота аббатства. Назжали друзья и не было конца забавамъ, не всегда скромнымъ, но всегда одинаково шумнымъ и эксцентричнымъ. Наряжались монахами, а Байронъ изображалъ аббата. На эту мысль навело самое происхожденіе имнія, — когда-то, до Генриха VIII, католическаго монастыря.
Но среди этого разгула поэтъ восклицаетъ въ одномъ изъ своихъ писемъ: ‘О, несчастье ничмъ не заниматься, кром любви, наживанья враговъ и стихотворства!’ Бурная натура хотла большаго. Львенокъ тяготился этой клткой. Ему нуженъ былъ большій просторъ. Онъ станетъ скоро искать его на романтическомъ восток.
II.
Письма Байрона къ миссъ Пиготъ уже полны упоминаніями о сборникахъ его стиховъ. Какъ идетъ распродажа? Читаютъ ли его стихи дамы? Читается ли его сбор