Житейские дрязги, Бострем Юлий Карлович, Год: 1876 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

МОСКВА.
Типографія Ф. Іогансонъ, у Красныхъ вор., д. б. Іогансонъ.
1876.

ЖИТЕЙСКІЯ ДРЯЗГИ.

Знаетъ только ночь глубокая.
Какъ поладили они.
Распрямись ты, рожь высокая,
Тайну свято сохрани!
Некрасовъ.

По зеркальной поверхности большой и широкой рки тихо и плавно переправлялся паромъ. Едва синеватой полосой виднлся противуположный берегъ. Солнце зашло, но заря, южная, ярко-багровая заря — пылала еще на неб, придавая окрестности какой-то фантастическій, южный колоритъ. Паромъ былъ тсно уставленъ возами и скотомъ. Загорлые чумаки, съ добродушными и безпечными лицами, лниво расположились на возахъ: одинъ плъ какую-то заунывную пснь, другой, лежа на спин, внимательно слдилъ за полетомъ чайки, нкоторые-же, тупо глядя въ даль, просто грызли смечки.

— Господе ты мій, Боже-жъ ты мій! проговорилъ въ сердцахъ, подмазывая колесо, одинъ изъ чумаковъ, колы-бъ хто пріихавъ, та побачывъ — что де на сій переправ выробляется: другій день стою — насилу переправили.

— Разсуждай! проворчалъ перевозчикъ. Что за народъ сталъ нонеча, ей-богу: хохолъ, — а еще, разсуждаетъ! Правду говоритъ баринъ, что, грамота балуетъ народъ… Вотъ, кажись, онъ и самъ детъ?… Онъ-же, онъ! Стой, ребята, назадъ! Переправимъ барина, — не то бда.

Прохавъ боле полуверсты отъ берега, перевозчикъ къ неудовольствію всхъ переправившихся, приказалъ воротиться парому обратно къ пристани. На паромъ въхалъ странный поздъ впереди, въ экипаж екатерининскихъ временъ, обитомъ краснымъ, обветшалымъ сукномъ, сидлъ, апатично глядя на все окружающее, помщикъ двухъ заложенныхъ и перезаложенныхъ имній — Григорій Петровичъ Бубновъ. Это былъ сухощавый старикъ лтъ подъ 60-тъ, съ гладко выбритой и постоянно дко-иронической физіономіей. Строгій педантизмъ проглядывалъ во всхъ его движеніяхъ, даже въ костюм: вышедшіе во второй разъ изъ моды шинель и сюртукъ его — внове входили въ моду. Позади него, на длинныхъ, открытыхъ фургонахъ, размщались прислуга, охотники и штукъ десять борзыхъ и охотничьихъ собакъ: Бубновъ любилъ охоту, но не увлекался ею, какъ большая часть его собратій помщиковъ. На паром поднялась суета: начали переставлять возы. Наконецъ, поздъ размстился.

— Отчаливай! повелительно крикнулъ Бубновъ.

Зара погасла, начало темнть, на берегу замелькали огоньки. Переправившись черезъ рку, бубновскій поздъ въхалъ въ м. Вознесенское и остановился у подъзда господскаго дома. М. Вознесенское принадлежало Бубнову, но онъ не любилъ навщать его по слдующей причин: онъ уврялъ, что однажды ночью, въ этомъ дом, ему показался въ саван покойный его ддъ, и съ страшнымъ крикомъ ‘ату, ату его!’ началъ травить его собаками по всмъ комнатамъ… Эта комедія тянулась до разсвта, и въ добавокъ ко всему ддъ отдулъ его толстымъ черешневымъ чубукомъ (любимая привычка дда и всего вообще Бубновскаго рода въ восходящей линіи). Впрочемъ, многіе предполагаютъ, что не такъ его страшитъ привидніе, какъ злая теща, которая заболваетъ, когда не иметъ случая побраниться. Разсказывали даже, будто-бы она у кого-то на вечер, за то, что хозяйка дома не ей первой подала чашку чаю — отпустила ей пощечину. Сошло съ рукъ — ничего.

Пріхалъ домой, Бубновъ повстрчался въ сняхъ съ сестрою Авдотьей Петровной, старой толстой, необразованной и богомольной старухой, прожившей съ тещей почти безвыздно въ деревн, за исключеніемъ того времени, когда он отправлялись въ ‘Кевъ’ на богомолье.

— Здравствуйте, братецъ, проговорила Авдотья Петровна, утирая фартухомъ выпачканныя руки. Вотъ, таперя, вы пріхали кстати: у меня гоститъ кликушка. И не снилось мн такое счастіе… Разныхъ мн привелось на вку видть богомолокъ: порченныхъ и юродивыхъ, странницъ и вдовицъ-голубицъ, но кликушъ отецъ мой, я еще не видывала. Вотъ, поди, братецъ, да посмотри на нее: она, голубушка, родненькая моя, такая худенькая, лицо какъ воскъ. И знаешь, братецъ, какъ будто ладономъ вся пропитана: пахнетъ, родненькая. Пойдемъ — посмотри.

— Да ну ее! проворчалъ, махнувъ рукою Бубновъ, а что, дома Ваня?

— Дома, братецъ… И въ Іерусалим была, видла адъ кромшный, геенну огненную, слышала какъ воютъ души гршныя… Да вотъ она и сама, родненькая моя, добавила Авдотья Петровна, умильно глядя и указывая ни появившуюся кликушу.

— На церковь пожалуйте! пропищала, протягивая руку, кликуша.

— Дай ей, братецъ… Вдь она такую молитву знаетъ, что вс привиднія…

— Аки дымъ и прахъ разидутся, добавила кликуша.

Бубновъ вспомнилъ дда и травлю, и подалъ ей рублевую ассигнацію.

— Не скупитесь, не скупитесь христіане православные, на церковь Божію. Давайте, христіане, давайте! выпрашивала кликуша у уходящаго Бубнова. Потомъ она отправилась на кухню бранить господъ, проповдывая, что скупость есть грхъ тяжкій, ‘о-охъ тяжкій’!

— А что, спросила она повара, стъ твой баринъ въ постъ скоромное?

— стъ, да еще въ страстную, отвчалъ утвердительно поваръ.

— О-хъ, грхъ! будетъ-же онъ на томъ свт лизать раскаленныя сковороды.

Поваръ вспомнилъ, что и онъ частенько въ страстную того…. подалъ ей гривенникъ, предназначенный вроятно Лейб.

II.

На слдующій день, утромъ, Бубновъ, сидя въ мягкихъ креслахъ, занимался дломъ, онъ пересматривалъ книгу прихода и расхода, и только хотлъ было взглянуть въ Бердичевскій календарь, чтобы узнать, какая наступитъ съ послднею четвертью погода, какъ вдругъ съ шумомъ растворилась дверь, и поспшно вошелъ въ комнату его сынъ, Иванъ, красивый мужчина лтъ 30-ти. Не говоря ни слова, онъ слъ за письменный столъ.

— Фу ты, Господи! что тамъ такое? проговорилъ, снимая и вытирая очки, Бубновъ, и злобно глядя на сына.— Ну, что ты тамъ опять торопишься… Ужъ сколько разъ я говорилъ, тише дешь…

— Дальше будешь! Знаю, отвтилъ сынъ,— Я заднимъ ходомъ не зжу.

— Охъ, вы передовые. А къ кому ты это пишешь?

— Къ едору Ивановичу Татаринову.

— Къ сыну?

— Отца зовутъ Иваномъ Федоровичемъ, отвчалъ сухо сынъ.

— Такъ не забудь же поклониться ему и отъ меня: славный молодой человкъ, ведетъ себя очень скромно, прилично, не мотаетъ, не вольнодумничаетъ. Правда, и онъ также любить поиграть, но не въ карты, а съ дтьми… Что за милыя у него дтки, проговорилъ дко старикъ.

— Пиши — или… проворчалъ сердито молодой Бубновъ, ударяя и разламывая о столъ перо за перомъ.

— Да ты, какъ я вижу, сегодня не въ дух? приставалъ старикъ. Кажется, причина тому я?… Впрочемъ, я знаю, ты не любишь намеки, я могу говорить съ тобою и попросту.

— Не трудитесь, напрасно, — ни къ чему не поведетъ, отвчалъ отрывисто сынъ, продолжая писать. Старикъ Бубновъ всталъ съ своего мста, молча подошелъ къ сыну, и взялъ у него изъ рукъ перо, тщательно и съ разстановкой вытеръ его тряпочкою и положилъ на письменный приборъ, потомъ, скрестивъ на живот пальцы устремилъ на сына упорный, инквизиторскій взглядъ.— За этимъ маневромъ обыкновенно слдовало длинное родительское нравоученіе, но сынъ, предвидя его, вспрыгнулъ со стула и направился къ дверямъ. Тутъ онъ, лицемъ къ лицу, онъ встртился съ новою личностью, которая въ эту минуту входила въ комнату. Личность эта — Максимъ Корневичъ Травкинъ — отставной чиновникъ, бюрократъ отъ головы до пятокъ, мелкій помщикъ и сосдъ Бубнова. Фигура его походила боле на сову съ журавлиными ножками, нежели на человка. Травкинъ пользовался совершеннымъ расположеніемъ Бубнова старика, къ тому же они считались кумовьями, а это было немаловажное обстоятельство въ глазахъ Бубнова. Молодой-же Бубновъ возненавидлъ Травкина съ тхъ поръ, какъ убдился, что онъ, зная наклонность его отца дурно отзываться о женщинахъ, а также ненависть къ сосднему помщику Орановичу, старался изъ угожденія къ нему чернить всми силами дочь Орановича, Ольгу Николаевну. Причина ненависти сосдей была слдующая: лтъ двадцать тому назадъ, Бубновъ загналъ со своей степи табунъ Орановича, который не захотлъ уплатить за причиненные убытки. Табунъ же его, стоя въ бубновскихъ загонахъ безъ корма, оказался впослдствіи безхвостнымъ: лошади поотгрызали ихъ съ голоду одна у другой. Завязался процесъ. Чмъ онъ кончился — неизвстно, но извстно то, что Орановичъ, въ отмщеніе, подкараулилъ на своей степи Бубнова и приказалъ своимъ людямъ высчь его на мст, что и было исполнено въ точности. Въ свою очередь, и Бубновъ не остался въ долгу: онъ отплатилъ Ораповичу тмъ-же — и они поквитались.

— Съ праздничкомъ, съ пятницей!… Ивану Григорьевичу мое нижайшее… проговорилъ низко кланяясь Травкинъ, наткнувшись на молодаго Бубнова.

— Чмъ могу служить? спросилъ коротко, почти грозно Иванъ Григорьевичъ, угрюмо подходя къ растерявшемуся Травкину.

Травкинъ продолжалъ кланяться и шаркать ногами, причемъ фигура его очень походила на кохинхинскаго птуха. Никогда еще не казались молодому Бубнову такъ отвратительны его поклоны, какъ въ эту минуту.

— Кажется, я пришелъ не во время, не кстати…

— Кажется! отвтилъ съ удареніемъ молодой Бубновъ.

— Врю, врю, многоуважаемый Иванъ Григорьевичъ. Ужъ нашему брату, мелкому человку, дорого время, тмъ боле оно дорого вамъ, у котораго каждая минута капиталъ. Иногда я не понимаю…

— Что вамъ нужно?… Вроятно занять денегъ, да потомъ, вмсто процентовъ, наговорить кучу небылицъ объ Ольг Николаевн? Если я отгадалъ, то совтую вамъ обратиться къ отцу, отвчалъ уходя молодой Бубновъ.

Травкинъ остановился какъ вкопанпый, глаза его бгали по всмъ угламъ, онъ не зналъ, остаться ли ему или уйти, молчать или заговорить. Наконецъ, его мышиные глазки остановились на сидвшемъ Бубнов, нмомъ свидтел этой сцены.

— Господи! вновь простоналъ Травкинъ, опустивъ руки, кажется, я не во время…

— Успокойтесь, кумъ, ничего… Вроятно его милость встала сегодня лвой ногой, хе, хе, хе, — проговорилъ старикъ Бубновъ.

— Хи, хи, хи… да-съ. Оно точно ничего-съ. Позвольте, наилюбезнйшій и многоуважаемый кумъ, поздравить васъ съ праздникомъ, съ пятницей, произнесъ шаркая и улыбаясь Травкинъ, нжно и подобострастно трепля двумя пальцами по плечу Бубнова.

— И насъ также съ праздникомъ. Садитесь, кумъ, какъ здоровье ваше, жены, дтей? спросилъ Бубновъ, разглаживая клочки сдыхъ бакенбардъ.

— Слава Богу, кланяются… Отъ крестника поклонъ. Все боленъ, кричитъ: зубы начали пробиваться — да-съ. А жена ухала, погоститъ къ отцу Акакію.

— И вы ее отпускаете одну? Эй, кумъ, смотрите: она женщина молодая, вы-же, слава богу, не первой молодости… Но врно она такъ просила, что не устоялъ? Не такъ-ли? а? спросилъ Бубновъ.

— Хи, хи, хи, оно точно такъ и было, какъ вы, изволили сказать… да-съ, отвчалъ юродствуя Травкіи.

— Ну, а еслибъ вы отказали, да постояли-бы на своемъ, такъ что-же?— слезы, обмороки, истерика… а?

— Точь въ точь такъ, да-съ. Какъ вы ихъ хорошо знаете, наипочтеннйшій кумъ.

— Еще-бы! Я самъ эту школу прошелъ, продолжалъ съ важностію Бубновъ. Разъ я эту глупость сдлалъ, что женился, ну, во второй — спасибо. Еслибъ мн теперь пришлось выбирать между ядомъ и женитьбой, то я бы еще сегодня былъ покойникомъ. Такія-же штуки выкидывала и покойница моя жена: бывало, прійдетъ ко мн въ кабинетъ вся въ слезахъ, съ опухшимии глазами, а я знаю напередъ, что тутъ дло не обойдется безъ просьбы, и встрчу ее ласково, усажу въ кресла.

— О, я наврное знаю, что и въ этотъ разъ моя просьба будетъ напрасна. Ужъ лучше-бы я застала тебя не въ дух, говаривала покойница, утирая слезы.

— Эхъ, Марья Никитишна, говорю я. Прожить этакъ лтъ 30 вмст, и не знать другъ друга! Чуть ты приходишь ко мн веселой, я напередъ увренъ, что шансы на твоей сторон, и я принужденъ исполнить твою просьбу,— вотъ я и угрюмъ, а если ты являешься въ слезахъ, то опять таки ты уврена, что я откажу теб, и напередъ уже оплакиваешь свою неудачу,— а я, какъ водится, встрчаю тебя ласково, привтливо, чтобы утшить. Хе, хе, хе, закончилъ свои разсказъ о покойниц Бубновъ. Травкинъ, поддакивая и качая головою, какъ китайская кукла, уврялъ, что ему нигд на свт не бываетъ такъ весело и такъ хорошо, какъ въ гостяхъ у наилюбезнйшаго и многоуважаемаго кума.

Наконецъ, разговоръ перешелъ и на Ольгу Николаевну и ея отца. Молодой Бубновъ не ошибся: Травкинъ, сообщивъ цлый коробъ новостей, слуховъ и сплетенъ, вполн удовлетворилъ старика. Настало довольно продолжительное молчаніе, это служило намекомъ, что аудіенція окончена. Травкинъ опустилъ руку въ боковой карманъ.

— Вроятно письмо? спросилъ Бубновъ.

— Точно-такъ-съ, — вы отгадали. Къ вамъ отъ моей особы, отвчалъ Травкинъ, робко передавая Бубнову письмо.

Обыкновеніе Травкина заключалось въ томъ, чтобы никогда ни о чемъ не просить словесно, а всегда письменно, и самому лично передавать письма по адресу. Пока Бубновъ бгло пробгалъ письмо, Травкинъ, расхаживая на цыпочкахъ по кабинету, разсматривалъ модели плуговъ, висвшія по стнамъ картины, изображавшія битву Гораціевъ и Куріаціевъ, взятіе крпости Варны, разныя породы лошадей и скота, а между ними, въ золотой рам, изображеніе родословнаго дерева Бубновыхъ. Наконецъ, онъ подошелъ къ столу, гд въ выкрашенныхъ деревянныхъ чашкахъ лежали пробы пшеницы, льна и проса, и началъ пересыпать пробы изъ руки въ руку, взвшивая ихъ съ видомъ знатока.

— Вамъ нужны деньги? спросилъ Бубновъ, посл нкотораго молчанія.

— Ужъ не откажите, наипочтеннйшій кумъ. Собираюсь на ярмарку въ Елисаветградъ: воловъ хочу купить, да кое что и для жены…

Бубновъ небрежно отсчиталъ требуемую сумму, а Травкинъ бережливо спряталъ ее въ бумажникъ: онъ не зналъ о разстроенныхъ обстоятельствахъ Бубнова и считалъ его почти за Креза.

Распрощавшись съ наилюбезнйшимъ кумомъ, Травкинъ, уходя, встртилъ въ сняхъ Авдотью Петровну, и тутъ же передалъ ей заготовленное письмо, съ просьбою: занять ему на время фунтъ сальныхъ свчей и 2 фунта мыла. Получивъ и эту ссуду, Травкинъ услся въ своей бриченк и тихо покатилъ домой.

III.

Въ кабинет, на любимомъ кресл, сидлъ старикъ Бубновъ и внимательно слушалъ стоявшаго кровъ нимъ, постоянно шаркавшаго и улыбавшагося, Травкина.

— Да-съ, многоуважаемый кумъ, дло оно выходитъ казусное, если только Орановичъ точно выдастъ свою дочь за генерала Ретроградова. Человкъ онъ богатый, заслуженный… И Ольга Николаевна, какъ говорятъ, не прочь… По секрету доложу вамъ, что… гмъ… и Травкинъ замялся: въ кабинетъ вошелъ модолой Бубновъ.

— За кого выходитъ замужъ Ольга Николаевна? спросилъ внезапно Травкина молодой Бубновъ

— Разсказываютъ такъ… жена моя узнала отъ попадьи… да-съ! за генерала Ретроградова… Позвольте поздравить — съ понедльникомъ, — и Травкинъ лягнулъ погой.

— Послушайте, Максимъ Корнеичъ. Какъ кажется, вы въ очень близкихъ отношеніяхъ къ Орановичу? спросилъ молодой Бубновъ.

— Куда мн! Онъ человкъ гордый, богатый, да притомъ и не по чину-съ знакомство: онъ статскій совтникъ въ отставк, а я, какъ вы сами изволите знать, губернскій секретарь… Смю-ли спросить, многоуважаемый Иванъ Григорьевичъ, отчего же вы изволите предполагать, что я въ дружескихъ отношеніяхъ съ Орановичемъ? спросилъ робко Травкинъ.

— Оттого, что вы такъ хорошо знаете характеръ, наклонности и образъ жизни Ольги Николаевны. Я предполагалъ, что, можетъ быть, отецъ ея, въ минуту откровенія, за бутылкой вина — жаловался вамъ на нее?

— О, нтъ, куда! такой гордый, недоступный человкъ. Это только мой многоуважаемой и наилюбезнйшій кумъ, родитель нашъ, такъ снисходителенъ, что выслушаетъ каждаго и никого не обидитъ. Старикъ Бубновъ, смкнувъ, куда метитъ его сынъ, началъ прикашливать и тревожиться.

— Такъ, можетъ быть, ея мать говорила? допрашивалъ молодой Бубновъ.

— Он-съ? Нтъ, он и подавно не стали бы со мною говорить. Знаете, все по французскому… и Травкинъ началъ рисоваться по-женски.

— А, знаю! вроятно управляющій?

— У! это просто извергъ. Ужъ давно собирается прибить меня. Не дай Богъ, что за человкъ! проговорилъ въ испуг Травкинъ.

— Ну, такъ, значитъ, никто боле, какъ камердинеръ Орановича могъ передать вамъ вс эти подробности, проговорилъ ршительно молодой Бубновъ.

— Нтъ-съ, къ этому даже и не подступай. Возносчивй своего барина.

— Такъ скажите же откровенно, приставалъ къ Травкину молодой Бубновъ, откуда знаете вы вс эти подробности объ Ольг Николаевн, объ ея капризахъ, рзкихъ выходкахъ, страсти къ расточительности и т. под.?

— Вотъ-съ, я вамъ доложу, какъ это все было, многоуважаемый Иванъ Григорьевичъ. Знаете, какъ только что пріхала Ольга Николаевна изъ института, съ сей же минуты начались въ дом Орановича балы, собранія… знаете, ассамблеи… да-съ. Говоря объ этомъ казус съ многоуважаемымъ кумомъ, родителемъ вашимъ, они изволили вскрикнуть при этомъ: ‘эту кутерьму завела никто боле, какъ Ольга Николаевна. Вотъ новомодное воспитаніе женщинъ. Такимъ образомъ она протанцуетъ все свое состояніе!’ Передавая сіи слова супружниц моей, Анн Кондратьевн, она также справедливо изволила замтить: ‘это такъ, правда. Никто боле, какъ она. Многоуважаемый кумъ нашъ не можетъ ошибаться’!

— Превосходно. Такъ съ той поры, все что ни случалось въ дом Орановича, вы преспокойно приписывали Ольг Николаевн?

— Да-съ, вдь не могъ же я иначе. Я долженъ врить своему многоуважаемому куму, потому что они много испытали въ жизни, знаютъ женщинъ… имъ все извстно.

— Что вы! съ ума сошли? прокричалъ старикъ Бубновъ.

— Многоуважаемый, наилюбезнйшій кумъ.

— Это препотшно, проговорилъ молодой Бубновъ: вы все знаете отъ отца, — отецъ отъ васъ.

— Посл этого вы… со всми вашими любезностями… сердито проговорилъ старикъ Бубновъ, уходя и бросая уничтожающій взглядъ на окаменлаго Травкина.

— Вотъ видите, вотъ вамъ и благодарность за вс ваши разсказы и доносы.

— Наилюбезнйшій и многоуважаемый Иванъ Григорьевичъ! Я въ этомъ невиненъ, какъ новорожденное дитя…

— Врю.

— Если многоуважаемый кумъ, родитель вашъ, не говорилъ слово въ слово такъ, какъ я вамъ только что изволилъ доложить, то пусть меня… Травкинъ приложилъ къ груди руку и скорчилъ рожу палача.

— Не божитесь. Вамъ-бы слдовало опровергать ложное мнніе отца моего объ Ольг Николаевн, а не подверждать его, какъ вы это длали.

— Но я же ничего не зналъ о ней! отвчалъ грустно Травкинъ.

— Тмъ хуже. Вы знали, что вы ничего не знаете — и это, Максимъ Корневичъ, была истина, которую вы, какъ честный человкъ, должны были сознать.

— Но тогда бы я, многоуважаемый Иванъ Григорьевичъ, долженъ былъ противорчить! съ испугомъ проговорилъ Травкинъ.

— Ну, и противорчили-бы.

— Нтъ-съ, не могу. Во вки вковъ — не могу. Такому уважаемому, богатому лицу, какъ мой наилюбезнйшій кумъ, родитель вашъ… не могу-съ, ей-богу, не могу.

— Замтьте, Максимъ Корневичъ, что правду говорить долженъ всякій человкъ, разница только въ томъ, какъ ее говорить.

— Господи ты мой! проговорилъ, приподнимая глаза Травкинъ. Если-бъ вы только знали…. вникли-бы въ мое положеніе…. Дома — жена, дти, недостатки, не знаешь куда дваться. Вотъ приходишь въ гости къ многоуважаемому куму, видишь роскошь, ну, и находитъ какое-то умиленіе, уваженіе…. Гд тутъ возьмется смлость противорчить.

Вошелъ слуга Орановича. Онъ таинственно передалъ молодому Бубнову письмо, и вышелъ изъ комнаты. Письмо это было отъ Ольги Николаевны. Оно подтверждало слухъ, что отецъ ея хочетъ выдать ее замужъ за генерала Ретроградова и взывало о помощи.

Прочитавъ письмо, молодой Бубновъ напустился на Травкина, увряя, что онъ причина всему и вроятно переносилъ такія-же сплетни Орановичу на него, какъ и отцу, а Травкинъ божился и клялся на вс возможные лады и способы, что онъ невиненъ, какъ агнецъ, и мысленно проклиналъ этотъ неудачный для него день. Вдь говорила же жена: не ходи, сегодня феральный день. Нтъ, чортъ таки толкнулъ: пошелъ!’

— Все пропало! проговорилъ, садясь въ кресло, Бубновъ. Настало продолжительное молчаніе, у Травкина просіяло лицо, онъ тихо, на цыпочкахъ, приблизился къ молодому Бубнову и дотронулся рукой до его плеча.

— Успокойтесь,— еще дло не пропало, многоуважаемый Иванъ Григорьевичъ. Послушайтесь моего совта, — только примирите меня пожалуйста съ моимъ многоуважаемымъ кумомъ, родителемъ вашимъ. А позвольте спросить, вы въ очень близкихъ сношеніяхъ съ Ольгой Николаевной.

— Положимъ, что и въ близкихъ. Ну? отвчалъ Бубновъ, вопросительно глядя на Травкина.

— Такъ вотъ мой совтъ, — только прошу не обижайтесь: передайте Ольг Николаевн, чтобы она доложила своему родителю, что она въ минуту увлеченія, отдалась вамъ…. Ну, и я ручаюсь, что она ваша.

— Вонъ! прокричалъ Бубновъ. Впрочемъ…. послушайте… Если вы объ этомъ проговоритесь хоть словомъ, хоть намекомъ, то даю вамъ честное слово, что убью васъ какъ собаку.

Ночью, молодой Бубновъ скакалъ верхомъ по направленію къ имнію Орановича. Ольга ожидала его въ саду. Результатомъ этого свиданія было то, что на слдующій-же день молодой Бубновъ получилъ отъ Орановича письмо, съ приказаніемъ жениться на его дочери.

— Да-съ, говорилъ по секрету посл этой свадьбы Травкинъ одному изъ своихъ пріятелей! вдь это я-съ обдлалъ. Мы, бывало, и не такія дла вершили, а дла казусныя, статьи подходящія… да-съ.

РАЗСКАЗЫСТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА

Ю. Н. БОСТРЕМА.

ЖИТЕЙСКІЯ ДРЯЗГИ.

Читайте также:

РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА