М. А. Волошин
М. А. Волошин
Жертвы войны
Жертвы войны
Жертвы войны, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1915
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Когда новички приезжают на фронт, опытные солдаты твердо знают, кто из них будет убит: ‘Есть отмеченные’.
Есть солдаты, прошедшие всю кампанию, прошедшие через бойню Шарлеруа, сквозь марнскую битву, бравшие Мюлуз, дравшиеся на Изере и под Сен-Михиелем — и ни разу не тронутые.
Есть другие, убитые в первый же день прибытия на фронт.
Это два разных человечества.
Солдаты на фронте говорят, что в сутках есть только одна секунда, когда подвергаешься опасности.
В эту секунду совершается выбор между жизнью и смертью.
Все в жизни человека направляется и руководится случаем. Только смерть никогда не бывает случайна. Так же, как и рождение. Это две неподвижных и заранее данных точки. Все остальное — кратчайшее расстояние между ними.
Мы по свойству нашего сознания не видим конечной точки, но внутренний инстинкт ведет нас к ней кратчайшим путем. Поэтому смерть сразу освещает смысл всей жизни, вскрывает тайную цель, руководившую человеком, но скрытую глубоко под его дневным сознанием.
И в то же время смерть всегда приходит как добровольное решение всего внутреннего существа человека.
Одни идут на войну для того, чтобы победить, и побеждают. И возвращаются назад в жизнь.
Опытный глаз сразу отмечает тех, кто пришел, чтобы умереть. Они заворожены смертью. Они присматриваются к ее ликам. Они вслушиваются в ее звуки. Они видят трупы, скорбят об убитых. Они слишком заняты ежедневным делом войны. Смерть совсем не входит в их расчеты. Поэтому она и не может коснуться их.
Первые же пришли на свидание с нею, и, если даже захотят избежать ее, она настигает их.
Есть такая мусульманская притча: ангел смерти — Азраил в видимом облике проходил в Иерусалиме мимо дворца Соломона.
— Кто этот прекрасный юноша, который так пристально поглядел на меня? — спросил Соломона один из придворных, сидевший на ступенях его трона.
— Это Азраил — ангел смерти.
Тот стал просить Соломона, чтобы он велел духам перенести его в Индию. Соломон приказал, и человек в ту же секунду был перенесен в Индию.
Тогда Азраил пришел к Соломону и сказал:
— Я потому так пристально поглядел на этого человека, что послан был за его душою в Индию и удивился, увидав его в Иерусалиме.
Это ли не кратчайшее расстояние между двумя точками? Не это ли нетерпение любовника, спешащего на свидание?
Эти мысли приходят в голову, когда перечитываешь список 105 поэтов и писателей, убитых на войне.
(В майском списке их было 95, в июньском — их 105, кроме того, 240 убитых учеников Ecole Normale, Ecole des Beaux Arts, Ecole des Charteset Ecole Polytechnique. Из университетских кругов убито 1800.)
Все, что пока пишется о войне (кроме солдатских писем) в прозе и стихах, — это еще не настоящая поэзия, не художественная литература. Каждый пишущий сейчас не имеет возможности (а быть может, и права) не считаться ни с гражданскими, ни с публицистическими задачами момента. В искусстве война начнет приносить свои плоды только тогда, когда она будет кончена, и еще много лет спустя.
Но уже сейчас существует литература, в которой война нашла свое истинное художественное отображение, глубоко лирическое и объективное, страстное и правдивое. Эта литература была создана до войны. Это — книги тех ‘ста пяти’, что уже встретили смерть на войне.
Поэзия пророчественна по своему существу. Она выражает не пережитую жизнь, а возможную будущую. Если она не сбивается целиком в жизнь поэта, то только потому и в тех случаях, когда возможность нашла свое полное воплощение в творчестве и для жизни уже ничего не осталось. В мире ничего не повторяется два раза. Поэтому не надо удивляться тому, что в произведениях погибших поэтов мы найдем уже весь пафос и весь трагизм великой войны.
Если бы они остались живы, мы встретились бы с ними как со зрелыми художниками только к концу двадцатых годов. Теперь смерть осветила пронзительным светом их первые опыты, отодвинула их в завершенность истории, дала им законченность свершившегося, и в этом озарении их слова, их поэмы проникнуты такой грустью, таким чувством гибели, точно они сложены не ими, а об них, над их распростертыми трупами.
В этом смысле ‘Priere pour nous autres channels’ Шарля Пеги, написанная еще в 1912 году, является самой поразительной.
Вот перевод нескольких строк этой длинной литании:
Блаженны павшие за земную землю,
Приявшие смерть в правой войне.
Блаженны умершие торжественной смертью,
Блаженны павшие в великой битве,
Лежащие на земле лицом к Богу,
Блаженны павшие на последней из высот,
Посреди трофеев великих похорон.
Блаженны павшие ради земного града,
Ибо они плоть Града Господня,
Блаженны принявшие смерть, ибо они вернулись
В первичный прах, в изначальную глину,
Блаженны павшие в правой войне,
Блаженны вызревшие колосья, сжатые хлеба,
Блаженны принявшие смерть, ибо они возвратились
В изначальную персть, в послушную глину.
В поэзии, до сих пор порожденной войной, нет еще ничего равного по патетической силе, по искренности и глубине чувства этой литании о павших на полях сражений.
В нарастающих бесконечными повторениями одних и тех же слов строфах Шарля Пеги явно слышатся народные рыдания ‘Со святыми упокой’ великой панихиды о целом поколении.
Они были написаны за три года до войны. Они были ее предчувствием, ее предвидением. Они могли быть созданы только пророческим духом поэта, заранее обреченного и не сомневающегося в своей гибели. Шарль Пеги был убит на Марне — через три дня после прибытия на фронт, смешался с той перстью, с тою землей, с тем виноградником, с тем размытым оврагом, которые возлюбил земною любовью в своей исступленной и немыслимой мечте о ‘кроткой и нищей трагедии’.
Таким же обреченным собственным своим искусством был Шарль Психар — внук Ренана, написавший за несколько лет до войны роман ‘Призыв к оружию’. Этот роман, в котором психологически дана вся линия настоящей войны, стал лозунгом и программой для многих групп литературной молодежи.
О психологических путях поколения говорит судьба молодого критика и поэта Жильбера де Жиронд, который принял перед войной пострижение, 2 августа служил свою первую мессу, 3-го августа простым солдатом уехал в армию, был произведен в капралы на поле битвы, был именован в приказе по армии, получил военную медаль, а в декабре убит под Ипром пулей в лоб, в то время как молился в траншее над трупом убитого товарища. Ален Фурнье, автор романа ‘Le grand Maulnes’, так поразившего год назад интонациями своеобразного, очень личного, очень тонкого, трагично безнадежного и в то же время глубоко ясного романтизма и особым даром фантастически просветлить обыденные случаи жизни, исчез в смуте великих битв, затерялся среди миллионов, ушел в смерть, не оставив на земле своего тела.
Убит автор ‘Дома Глициний’ — стихов, посвященных ‘Ангелу Скорби’, — Эмиль Деспанс, который писал:
‘В жизни мне осталась одна любовь — без надежды, но такая нежная, что мне сладко чувствовать себя больным…’
Убит Робер де Юньер — поэт, романист, миллионер, директор Grand Opera в его лучшую пору, перевоплотивший во французскую речь Киплинговы ‘Книги Джунглей’.
Поэт-пересмешник — Шарль Мюллер, поэт красочной ‘Ярмарки пейзажей’ — Бенуа, Андре Лафон, Луи Сайан, Фернан Дайр, Жедро, Пьер Жильбер, Лионель де Рис, Жан Л’Ивер, Мишель делла Торре, Ги де Кассаньяк, Пьер Жиписти, Клод Казимир-Перье, Шарль Дюма, Жан Нейраль… Сто пять имен!
Среди них и романисты, и социологи, и критики, и историки, но все и поэты, потому, что никто во Франции не вступает в литературу, не выпустив обязательной книжки юношеских стихов.
Многие из этих мне совсем незнакомы, других я знаю по маленьким Revues молодых, других встречал мельком на выставках, в кафе, о других тоже слышал со слов их товарищей, но знаю, что это целое поколение французского искусства, которое уже погибло.
Из старшего поколения убиты лучший археолог Франции Жозеф Дешлетт, три тома которого, посвященных каменному и бронзовому веку, являются классическим синтезом доисторической археологии. Историк Франсуа Лоранси.
Бельгийский романист Анри Девос умер от рака в немецком госпитале.
Автора рассказов из жизни детей и зверей ‘La guerre des Boutons’ и ‘[…]’, — переведенных на русский язык, Луи Перго видели в последний раз тяжело раненным и запутавшимся в проволочных заграждениях. Есть лишь слабая надежда, что немцы подобрали его.
Самый оригинальный и определившийся поэт молодого поколения Ги Шарль Крое, которого покойный Иннокентий Федорович Анненский ставил так высоко, что называл его в числе своих учителей стиха, находится в немецком плену.
Жан Варью — автор ‘Les hasards de la guerre’[‘Военные происшествия’ (фр.)] — романа параллельного роману Психара, посвященного Альзасу и теперешней войне, — лежит в тулузском госпитале с оторванной кистью правой руки.
И о них можно тоже радоваться, потому, что останутся живы…
…Мать! Вот дети твои, бившиеся так много.
Ты видишь: они лежат поверженные между народами
Да успокой Господь их мятежные души
И сердца. Полные печали и сомнений…
Впервые опубликовано: Биржевые ведомости. 1915. 26 июня, No 14927, утр. вып. С. 3 под названием ‘Париж и война. Жертвы’.
Исходник: http://dugward.ru/library/voloshin/voloshin_jertvy_voyni.html