Женщины Франции. Поэты и прозаики, Леметр Жюль, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ.
СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.

ПЕРЕВОДЪ Д—ОЙ.

Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Паровая Типо-Литографія Муллеръ и Богельмавъ, Невскій, д. 148.
1891.

Женщины Франціи.
Поэты и прозаики.

Надолъ что-ли г-ну Жакине Боссюетъ? Не знаю, но вотъ что очень странно. Авторъ Проповдниковъ — предшественниковъ Боссюета, ученый и тонкій толкователь Надгробныхъ рчей и Рчи по всеобщей исторіи, только что выпустилъ въ свтъ, со введеніемъ, примчаніями и ссылками, сборникъ выборныхъ текстовъ, въ 600 страницъ, и текстовъ не боссюэтовскихъ!

Но, по крайней мр, какого-либо епископа, скажете вы, или иного изъ писателей строгихъ.— Нисколько! г. Жакине, посл долгихъ годовъ добродтели, пожелалъ отдохнуть отъ своихъ суровыхъ товарокъ, и отправился на поиски…

— Неужто женщины?— женщины? нтъ: всхъ женщинъ, всхъ женщинъ Франціи, которыя писали, начиная отъ Христины Пизанской и кончая Евгеніей де-Геренъ. Вотъ что называется разговнами!

Когда я говорю всхъ — не смущайтесь: г. Жакине сдлалъ выборъ. Благодаря своимъ добрымъ литературнымъ привычкамъ, онъ съумлъ внести и тонкость и вкусъ въ свой дебютъ, даже скромность. Онъ собралъ ради своего и нашего развлеченія только дамъ изъ самыхъ извстныхъ и, за немногими исключеніями, самыхъ порядочныхъ. И представляетъ онъ ихъ намъ въ элегантныхъ замткахъ непогршимой любезности. Если какая и заставила о себ говорить, то онъ длаетъ видъ, что будто по поводу ея писательскаго таланта.

Относительно ошибокъ своихъ подругъ онъ проявляетъ полнйшую скромность, и такъ какъ у нихъ манера безукоризненная, то и самъ Боссюетъ, введенный въ этотъ салонъ, замтилъ-бы только освщеніе, даже онъ, котораго ныне де-Монтеспанъ такъ умла настраивать, судя по разсказу г-жи де-Кайлюсъ. Серьезно, г. Жакине составилъ съ большимъ тактомъ для юныхъ двицъ нашихъ лицеевъ прелестный сборникъ, который даже мужчинами прочтется съ удовольствіемъ и пользой, и который вызываетъ на многія замчанія, и по поводу котораго естественно возбуждается не мало интересныхъ вопросовъ.

М. Ф. Брюнтьеръ недавно разбиралъ {Revue des deux Mondes du 1-er Nov. 1880.} главнйшій изъ этихъ вопросовъ: вопросъ о вліяніи женщинъ на нашу литературу. Это вліяніе онъ показалъ намъ благотворнымъ — и сдерживающимъ: какъ женщины, чрезъ свои салоны, наввали и научали писателей цломудрію и пріятности, а также, какимъ образомъ он притупляли оригинальность нкоторыхъ и, по милости чрезмрной заботы о пріятности, отвращали ихъ отъ нкоторыхъ вопросовъ и отъ полноты воззрнія на жизнь. Я не вижу, что можно было-бы прибавить здсь боле существеннаго, тмъ боле, что самъ я многому научился у г-на Брюнтьеръ. Мн остается только отмтить нсколько впечатлній, немножко наугадъ, перелистывая эту соблазнительную женскую антологію.

I.

Первое впечатлніе то, что почти вс эти женщины очаровательны или забавны, и чрезвычайно разнообразнаго вида. Такъ какъ полъ ихъ длаетъ ихъ весьма податливыми на вншнія впечатлнія, он изображаютъ съ меньшими примсями, сравнительно съ мужчинами, духъ временъ, среди которыхъ жили, и, кром того, такъ какъ литературное призваніе въ женщинахъ заставляетъ предполагать, боле чмъ въ насъ, по исключительному своему характеру, даръ непосредственный и оригинальный, или жизнь, нсколько выходящую изъ предловъ обыденнаго, — почти вс и представляютъ намъ, въ дйствительности, по своему характеру или образу жизни, много непредвиднныхъ и пикантныхъ чертъ.

Возможно впрочемъ, что прочитывая ихъ прозу или стихи, мы слишкомъ помнимъ, что они женскіе, и вслдствіе этого склонны находить ихъ прелестными. Правда, что воспоминаніе о ихъ пол можетъ тоже обратиться и противъ нихъ… Въ сущности, идея-ли иного очарованія, кром присущаго ихъ языку, на насъ дйствуетъ, или напротивъ попытка ихъ искусства и мысли представляется намъ покушеніемъ на наши мужескія привиллегіи, но есть: опасеніе, что мы станемъ судить ихъ или съ излишней снисходительностью, или предвзятостью, что он или будутъ намъ нравиться безъ особеннаго усилія въ тхъ родахъ, для которыхъ он кажутся созданными (письмахъ, мемуарахъ, работахъ по воспитанію), или что, наоборотъ, имъ придется съ трудомъ добиваться нашего сочувствіи въ родахъ, которые разсматриваются нами. какъ наше исключительное владніе (поэзіи, исторіи, критики, философіи). Придется тоже остерегаться, какъ-бы нкоторыя черты ихъ жизни, которыя остались-бы нами незамченными въ жизни мужеской, ни расположили насъ къ строгости или снисхожденію, и чтобы мы не почувствовали искушенія хорошо относиться къ добродтельнымъ между ними, и слишкомъ плохо къ другимъ — или-же совершенно наоборотъ. Ибо, когда рчь заходитъ о женщинахъ, даже умершихъ, даже неизвстныхъ и очень далекихъ, можетъ случиться, что темное влеченіе къ ихъ полу затуманитъ безпристрастіе нашихъ опредленій. Здсь можно покривить душой изъ любезности, страстнаго воспоминанія или мужскаго высокомрія.

Только что выставятъ намъ на судъ неумирающую Еву или безсмертную Фрину, мы становимся, волей или неволей, соучастниками виновности, и кто поручится за совершенную свободу нашихъ сужденій? Но такъ какъ, въ сущности нельзя также особенно поручиться за это и при всякихъ другихъ случаяхъ, то — какое дло? Здсь будетъ только легкая надбавка къ обычнымъ причинамъ ошибокъ. Вступимъ-же по-просту въ литературный геникей, выбранный и составленный другомъ Боссюета.

II.

Вотъ современница Іоанны д’Аркъ, добрйшая Христина Пизанская, достойная, наивная, исполненная добродтели и опытности, которая съ неповоротливостью фигуры на стекл, трудится со всей нерьезностью средневковыхъ почтенныхъ душъ, неловко и граціозно садъ уложеніемъ киснющаго языка своего столтія въ форму цицероновскаго стиля, точно въ забрало, слишкомъ тяжелое и широкое. Сказы нравственные и поученія полезныя и примнимыя. Книга дяній и добрыхъ нравовъ короля Карла V. Сокровище женской области… прелестныя заглавія, цвтущія античной ученостью! И какая прелесть видть ея защиту женской чести противъ этого злаго пересмшника, Жана де Мёнъ! Если не ошибаюсь, мы встрчаемъ нчто похожее на это честное простодушіе въ Мадлен Скюдери, мудрой дв, съ геройской думой и обширнымъ умомъ.— Вотъ Маргарита Ангулемская, весьма ученая, очень запутанная, вся кипящая Возрожденіемъ, улыбающаяся, веселая и добрая сквозь это все, съ своимъ большимъ симпатичнымъ носомъ, носомъ брата ея, Франциска I.— Затмъ другая Маргарита — Маргарита Валуа, вовсе не педантка, свободная, галантная, совершенно-невозмутимой нравственности, ничему не удивляющаяся и спокойно повствующая о Вароломейской ночи, первая изъ женщинъ своего вка, пишущая просто, безсознательная, милое чудовище, сказали бы мы теперь, любя слова, что крупне вещей.— Я соединяю воедино влюбленныхъ, женщинъ огненныхъ, Сафо, изливающихъ каждая свои горести языкомъ своего времени: Луиза Лабё, вставляющая эрудицію въ свои рыданья: М-elle Леспинасъ, примшивающая къ своимъ чувствительность и добродтель, Дебордъ-Вальморъ — лунный свтъ и плакучія ивы…

М-elle де Гурнэ древняя двица, преисполненная науки, сочности и мужественности, старая порывистая амазонка, которую Монтескьё, ея названный отецъ, долженъ была, любить за ея чистосердечіе, почтенная двушка, похожая съ виду на добраго жандарма, когда она своимъ устарлымъ языкомъ отстаиваетъ предъ Малербошъ своихъ ‘славныхъ стариковъ’. Мн кажется, что я вижу ее, протягивающей руку г-ж Дасьё этой другой Клотильд наивной эрудиціи былаго.— М-elle де Монпансье героиня изъ Корнелевскихъ, весьма гордая, очень странная и очень чистая, вполн незнакомая съ чувствомъ смшнаго, недоступная грязи изъ романтичности и непомрной расовой гордыни, она разсказываетъ намъ съ поднятой головой безконечную исторію своихъ неудавшихся браковъ, трогательная въ своемъ невозмутимомъ и гордомъ простодушіи, когда мы видимъ ее въ сорокъ два года влюбляющуюся въ юнаго и красиваго Лозена (такова Мандана, полюбившая офицера великаго Кира), ухаживающею за нимъ, желающею его, берущею и наконецъ теряющею.— Скромная усмшка осторожной и честной г-жи де Мотвиль привтствуетъ насъ по пути.— Но вотъ г-жа де Севиньё, эта толстая блондинка съ огромнымъ ртомъ и совсмъ крупнымъ носомъ, вчно — радостная, свтлаго и здоровеннаго ума, съ такимъ здравымъ смысломъ подъ своей жеманностью или среди крпкихъ выстрловъ своего воображенія, женщина только слишкомъ здоровая, устойчиваго равновсія и мать слишкомъ болтливая и слишкомъ восторгающаяся своей непріятной дочерью (разв что эта странная горячность привязанности была какъ бы данью ея превосходнаго нравственнаго здоровья и ея спокойствія относительно всего остальнаго).— Рядомъ съ нею, подруга ея, г-жа Лафайетъ, мене открытая, мене расплывчатая, боле тонкая, боле вдумчивая, съ боле свободнымъ умомъ, православія боле сомнительнаго, которая, играя, создаетъ правдивый романъ, и чье больничное кресло, съ неизмннымъ Ла-Рошфуко позади, напоминаетъ уже отчасти кресло слпой г-жи де-Деффанъ.— И видите-ли, совсмъ рядомъ, сдержанную мину г-жи де-Ментенонъ, этой женщины столь мудрой, разумной и можно сказать, пожалуй, столь добродтельной, и о которой никогда не узнаешь, почему она въ такой мр антипатична, разв что быть можетъ просто потому, что торжество добродтели ловкой и честолюбивой и движущейся путями не прямо неправедными или нечистыми, но тмъ не мене кривыми и скрытными, кажется намъ какимъ то оскорбленіемъ добродтели наивной и злосчастной: типъ единственный, необычайно изящный и непривлекательный, гувернантки себ на ум, которая навязывается богатому вдовцу, или благовоспитанной воспитательницы, женящей на себ хозяйскаго сына.— Дале, на заднемъ план, г-жа Гуильеръ, нуждающаяся, ‘имвшая несчастія’, интригантка, ищущая пристроить своихъ двухъ дочерей, подозрвается въ нкоторой распущенности ума, съ какимъ-то уже пошибомъ синяго чулка и отверженности….

Вотъ за то дв рдкія жемчужины, два цвтка лукавства и граціи: г-жа де-Каплюсъ, живая, шаловливая, и такая добрая, и прелестная г-жа де-Стааль-Делонэ, напоминающая перемной своей судьбы и остроумной гибкостью, съ которой подчиняется ей,— Маріанну Дериво.— Привтъ, мимоходомъ, серьезной и любящей разсужденія маркиз де-Ламбертъ, и мы всецло въ XVIII столтіи, среди ученыхъ и хорошенькихъ философовъ.— Вотъ г-жа де-Шатлё, другъ Вольтера, знаменитая Эмилія, съ своими глобусами, компасомъ, физикой и метафизикой, мужской умъ, обладающая только мужскими добродтелями и въ высшей степени лишенная стыдливости, если врить ея лакею Вотану.— Затмъ г-жа д’Эпинё, подруга Ж. Ж. Руссо и Гримма, эта вполн женщина, и вполн своего времени, весьма склонная къ нжнымъ слабостямъ и вчно говорящая о нравственности, брюнетка сухая и огненная, сохраняющая, не взирая на свою философію и свободомысліе, какое-то недоумвающее невдніе двочки, короче, одна изъ тхъ, что самымъ смшнымъ и милымъ образомъ смшивали ‘дивныя изліянія’ любви съ ‘практикой философіи и добродтели’.— Рядомъ съ Г-жей д`Эпинё, г-жа д’Удедб, столь забавная своимъ невдніемъ зла, своимъ долгимъ послушаніемъ добрымъ законамъ природы, своей снисходительностью, которой не возмущаетъ даже Революція, и божественной дтскостью безграничнаго оптимизма.— И вслдъ за этой осьмидесятилтней голубицей, внезапно выступаетъ г-жа Роландъ, дочь Плутарха, энтузіастка, навожденная античной добродтелью, которая, процживая материнскую похлебку, мечтала о Филопёмен, рубящемъ дрова.— Вотъ три школьныя учительницы, три одержимыхъ педагогіей: г-жа де-Жанлисъ, типъ директрисы женскаго заведенія, сантиментальная и поверхностная, г-жа Неккеръ де-Соссюръ, умъ солидный и высшаго полета, суровости нсколько похоронной, образецъ протестантской гувернантки: г-жа Гизо, очень добрая душа, съ чмъ-то необычайно срымъ, пишетъ, что можетъ писать двица въ сорокъ лтъ, вступаетъ въ бракъ съ Гизо, очарованная должно быть его молодостью.— Отдохнемъ на романахъ г-жи де-Суза, исторіяхъ простыхъ, нравственныхъ, не слащавыхъ, обильныхъ деталями, безсодержательныхъ и пріятныхъ, и представляющихъ нчто изъ наиболе подходящаго у насъ къ англійскимъ а nth ores s.

Внезапно вспоминается мн, что г-жа Дюфренэ писала элегіи и что шестьдесятъ лтъ назадъ (какъ это странно!) были люди, говорившіе растроганнымъ голосомъ:

Гори, моя лампа, гори подольше:

Я читаю стихи Дюфренэ.

Муза царствованія Луи-Филиппа, г-жа де-Жирарденъ, дефилируетъ въ свою очередь предъ нами точно гравюра Тони Іоганнб. Неудержимо ставимъ мы ее на стнные часы, съ лирой. И думаемъ между тмъ, что она была въ свое время граціей, прелестью, умомъ, что это фактъ, что это подтверждается множествомъ свидтельствъ, и мы печально переносимъ мысль на самихъ себя и на тщету всего.

Въ эту минуту насъ принимаетъ г-жа Ремюза, тонкая, интеллигентная, равная по меньшей мр съ г-жей де-Каплюсъ и г-жею де-Стааль-Делонэ, и чьи мемуары обладаютъ несравненнымъ качествомъ развивать на ряду съ портретомъ консула и императора, постепенныя превращенія чувствъ писателя по отношенію къ этому человку,— точно медленное исканіе модели живописцемъ.— Хотите чего-то необычайнаго? Женщина, г-жа Аккерманъ, весьма прилежная и ученая, существованія ровнаго и безъ особыхъ несчастій, вздумала въ зрломъ возраст писать стихи. И это стихи, суровые и нагіе, принадлежатъ къ лучшимъ пессимистическимъ стихотвореніямъ, какія когда-либо писались, и пожалуй самыя краснорчивыя и мужественныя изъ когда-либо вдохновлявшихся метафизическимъ отчаяніемъ.— Но вотъ на эти богохульственные взрывы (поразительное разнообразіе думъ!) отвчаетъ изъ глубины сельской церкви чуть слышный шепотъ двственной молитвы. Вещь единственная и драгоцнная въ своей монотонности, а иногда и поверхностномъ ханжеств, этотъ Дневникъ Евгеніи де-Геренъ, эти невинныя впечатлнія молодой двушки, бдной и благородной, благочестивой, смиренной, ведущей почти крестьянскую жизнь въ глухой деревушк. И это первый памятникъ внутренней жизни, попадающійся намъ на пути.

Вотъ наконецъ ‘мыслительницы’, г-жа де-Сталь и Даніель Стернъ. Въ нихъ энтузіазмъ, краснорчіе, обиліе неисчерпаемое. Есть-ли въ нихъ грація? Это иное дло. Обратили-ли вы вниманіе, что женщины, у которыхъ мужская мысль, обладаютъ также и серьезностью, боле утомляющей, чмъ у мужчинъ изъ наиболе напыщенныхъ. Чтеніе ихъ для меня затруднительнй, чмъ чтеніе Банальда и Гизо. Он съ удивительной легкостью мыслятъ высоко, съ божественностью. Слдуетъ уважать этихъ женщинъ ‘высокопочитаемыхъ’, но признаться-ли? я тщетно стараюсь полюбить ихъ. Почему? Ихъ выдающіяся качества кажутся мн почти несовмстимыми съ идеей, какую я создаю себ, быть можетъ наивно и ложно, о женской прелести. Не знай я ихъ именъ, и считай я ихъ книги написанными мужчинами, я больше бы восхищался ими. Оно вполн безсмысленно, но оно такъ. То, что есть мужскаго въ ихъ геніи оскорбляетъ меня, какъ покушеніе на права моего пола и особенно огорчаетъ меня, какъ промахъ внука Создателя. Мн казалось, что он, будучи женщинами, созданы нравиться и быть любимыми, и это назначеніе, какъ наилучшее между всми, мн хотлось, чтобы он о немъ помнили, даже когда пишутъ. Но если я вынужденъ восхищаться силой и строгостью ихъ мысли, какой безпорядокъ! и какъ он отъ него теряютъ? Я предпочитаю записочки Аспазіи о диссертаціяхъ Діотима, ибо, что говорить Діотимъ, было бы также сказано и Платономъ, но онъ не былъ бы въ состояніи писать записки Аспазіи.

Но васъ я привтствую и люблю васъ больше всхъ вашихъ товарокъ, неограниченно и безъ досады, о Жоржъ Зандъ, садъ цвтущихъ представленій, потокъ милосердія, зеркало любви, лира, натянутая дыханіями природы и духа! Ибо вы были чисты душой и добры, и что-бы тамъ ни говорили, настоящей женщиной. Если вы сами по себ мало думали, то чувствовали сами собой. Вы до конца остались маленькой двочкой, что на Беррійскихъ баркахъ, придумывали сказки на забаву маленькихъ пастуховъ… Увряютъ, будто вы проживали весьма свободно: но это потому что вы не могли уберечься отъ страсти, ни остановиться на ней, вашей наклонностью было по преимуществу материнское милосердіе, которое и есть настоящее назначеніе женщины. Вы были любовницей только для того, чтобы лучше быть другомъ, и ваша судьба предназначила васъ быть другомъ многаго множества. Вы были искренно-романтичны, вслдствіе неувядаемой молодости духа, и потому что необычайность обстоятельствъ позволяла вамъ придумывать случаи доброты, изъ наиболе рдкихъ. Вы любили природу, потому что она приноситъ своимъ приверженцамъ покой и добро, и любили красивыхъ крестьянъ и красивыхъ ремесленниковъ, ибо они казались вамъ боле близкими къ природ, о фавнесса, дочь Жанъ-Жака! Самыя великодушныя изъ мечтаній этого вка, соціалистскія химеры добрыхъ утопистовъ и ихъ мистическія философіи всецло отражались въ вашихъ книгахъ, нердко смсью, ибо вамъ было пріятнй отражать ихъ, чмъ освящать, дорогая душа, вся на распашку! Вс мужчины, встртившіеся на вашемъ пути, Мюссе, Ламенне, Шопенъ, Пьеръ Леру, Жанъ Рено, оставили въ вашихъ произведеніяхъ живые слды своихъ остановокъ, ибо вы были всецло симпатія. Ваша рчь, въ разсказ-ли или въ разговорахъ, течетъ и выливается, какъ изъ общественнаго фонтана. И слогъ вашъ заявляетъ о себ не тонкостью, не удивительнымъ блескомъ, не своимъ пластическимъ совершенствомъ, но качествами, которыя тоже какъ будто исходятъ изъ доброты и родственны ей, ибо онъ полонъ, свободенъ, великодушенъ, и ни одно слово не создано такъ удобнымъ для его характеристики, какъ слово древнихъ: lactae и ber tus, ‘обиліе молока’, изліяніе обильное и благотворное груди-питательницы, о сладкая Іо современнаго романа! Фарисеи утверждали, будто ваши первые романы были причиной гибели многихъ женщинъ, но вамъ хорошо извстно, что это неправда, что т, кто могъ упасть посл прочтенія Индіаны, были зрлы для паденія и, что безъ васъ, он упали бы и боле грубо и ниже. Ваши влюбленныя гршницы выходятъ раздавленными изъ своего приключенія, если же вы какъ будто признали абсолютное право страсти, то только той, что ‘сильне смерти’ и которое заставляетъ или желать, или презирать ее. Не знаю, входите-ли вы, дурно понятая, въ промахи Эммы Бовари, тогда, стало быть, благодаря вамъ, остается въ ней достаточно благородства, чтобъ искать прибжище въ смерти. Дай Богъ, чтобы наши неврозныя почитали Жака! и хорошо было бы, еслибы наши революціонеры напитались аркадійскимъ соціализмомъ Мельника д’Анжибо. И наконецъ, да будутъ вамъ отпущены ваши прегршенія, ибо кто можетъ сказать, сколькимъ женщинамъ и сколькимъ мужчинамъ, о благодтельная волшебница, большинство изъ вашихъ разсказовъ внушило мужество, бодрое смиреніе, ясность души, упованіе на Бога, и надъ всмъ этимъ доброта, о вы, которую друзья называли доброй женщиной, о мать Эдмеи, Марсели, Каролины, Мадлены, маленькой Мари, маленькой Фадеты и божественной Консюэло.

III.

Прошу васъ врить, что я не сдлалъ уфъ! дойдя до конца перечня. Я не нахожу его слишкомъ длиннымъ. Я прибавилъ однако, по пути, дв или три головы, кажется, къ ‘блому женскому стаду’ г-на Жакине, и могъ бы еще прибавить. Но тогда стадо обратилось бы въ полкъ.

Видли, сколько жизни и какое разнообразіе! Нсколько замчаній, въ разбивку, и на которыхъ не стоитъ особенно останавливаться. Вс, за исключеніемъ двухъ-трехъ, были существа милыя и добрыя, чего вы не могли бы въ такой мр сказать о другомъ пол. Правда также, что боле половины этихъ женщинъ не были добродтельными и что… независимыхъ, сравнительно больше между женщинами — писательницами, чмъ между непишущими. Я не длаю изъ этого никакого вывода относительно литературы. Выводъ былъ бы возможенъ только, еслибы женщины, о которыхъ идетъ рчь, вс занимались писательствомъ, но (помимо разв г-жъ Графиньи, дю-Бокажъ и Риккобони, не стоющихъ вниманія) женщина-писательница, въ прямомъ значеніи слова, появляется только въ наше время. Мн однако кажется, что ни литература, ни полъ ихъ ничего не выиграли при этомъ случа.

Большинство (и это очень счастливо) не избирали профессіей писательство, но оставили письма, мемуары и работы по воспитанію, т. е., даже занимаясь письмомъ, он не выходили изъ своей прирожденной роли. И эти для насъ еще самыя милыя. Нкоторыя были выдающимися въ роман: ни одна не заявила себя въ поэзіи, ни въ театр, ни въ исторіи, критик или философіи. Вы можете исключить, предположимъ, изъ нашей литературы все, писанное женщинами: это не уничтожитъ въ ней послдовательности, не образуетъ чувствительныхъ пробловъ. Можно признаться въ этомъ, не преступая противъ правилъ любезности. Сами женщины согласятся съ нами: въ общемъ он неохотно читаютъ женскія книги. Вліяніе женщинъ на ходъ и развитіе французской литературы было мене дйствительно по книгамъ, ими сочиненнымъ, чмъ при посредств бесдъ, салоновъ, общественныхъ связей, которыя были у нихъ съ писателями.

Но почему, если нкоторыя изъ нихъ были воображеніемъ, особенно сердцемъ великими поэтами, ни одна изъ нихъ не заявила себя поэтомъ по форм? Отчего никогда не достигали он въ своихъ стихотвореніяхъ совершенной красоты выраженія? И вотъ, кажется мн, вопросъ, относящійся сюда же и который, еслибъ онъ былъ разршимъ, долженъ бы привести къ одинаковому ршенію: почему, говоря о нашей литератур въ ея совокупности, женщины значительно отстали отъ мужчинъ въ искусств окраски стиля или его чеканки и въ способности вызывать словами живыя ощущенія и опредленные образы! Отчего он въ общемъ плохіе художники? Ибо даже сама г-жа де-Севинье уступаетъ въ этомъ отношеніи Ла-Фонтену или Ла-Брюйеру, г-жа Жоржъ Зандъ значительно ниже Мишле или Виктора Гюго. Почему вс послдовательныя обогащенія литературнаго языка ничмъ не обязаны женщинамъ? И почему вс успхи стиля картиннаго и пластическаго свершились въ сторон отъ нихъ — Ж. Ж. Руссо, Шатобріаномъ, Гюго, Готье, Флоберомъ, Гонкурами?

Г. Жакине отвчаетъ на первый изъ этихъ вопросовъ въ своемъ обстоятельномъ введеніи.

Можно спросить себя, пожалуй, не есть-ли строгая и неизмняемая красота стихотворнаго языка, требующая отъ поэта среди узкихъ и стсняющихъ его рамокъ, огня, воображенія, энергіи, мысли, и силы выраженія, какъ средствъ къ достиженію его,— нчто непосильное для женскаго генія, и не являетъ-ли на самомъ дл проза, свободная въ выраженіи и покладистая на развитіе, инструментъ наиболе подходящій и приспособленный къ закалк интеллектуальныхъ органовъ и къ естественному ходу ума въ женщин, которая однако, если подумать о всемъ, что она чувствуетъ, и о всемъ, что собой вызываетъ,— есть существо поэтическое по преимуществу, и сама поэзія.

Согласенъ, но это называется постановкой задачи, а не ршеніемъ ея. Сознаюсь, впрочемъ, что какъ только я попытаюсь проникнуть въ глубь вещей, то перестаю видть ясно. Сказать-ли, что если женщины не могутъ сравниться съ мужчинами по гармонической, картинной и пластической выразительности, такъ только потому, что он сантиментальне и горячей. Он испытываютъ мене чисто, сравнительно съ нами, наслажденіе красивою постановкой словъ и звуковъ, а также контуровъ, формъ и красокъ. Он находятъ свое главное удовольствіе въ чувствахъ, въ которыя немедленно преобразуются ихъ впечатлнія, и удовлетворяются вполн только прелестью словъ, передающихъ эти чувства. Он слишкомъ взволнованы во время письма. Между тмъ, для того чтобы прійти къ совершенству поэтическаго и пластическаго стиля, необходимо, быть можетъ, не волноваться, когда пишешь, слдить главнымъ образомъ за музыкальнымъ и живописнымъ достоинствомъ языка и, въ виду матеріальныхъ предметовъ, останавливаться только на первомъ впечатлніи, отъ нихъ полученномъ, на первомъ и непосредственномъ ощущеніи, или же искусственно вернуться къ нему, съ цлью выразить только его. Нравственное чувство и страсть могутъ тоже явиться на своемъ мст, но слдуетъ начинать съ ‘объективированія’, какъ говорится, ощущенія. Въ женщинахъ-же почти нтъ способности самообладанія и хладнокровія, необходимаго для этой операціи. Ихъ недостаточно поражаетъ ‘фигура’ словъ и фигура предметовъ. Он недостаточно реагируютъ, испытавъ его, противъ давленія чувственнаго міра. Объясненіе занимающей насъ загадки найдется быть можетъ въ слдующихъ словахъ Мильтона, гд говорится, что мужчина ‘созерцаетъ’, а женщина ‘любитъ’. И все-таки, въ конц концовъ, это слишкомъ обще и ничего не объясняетъ. Это, какъ и фразы г-на Жакине, только констатированные факты въ выраженіяхъ, боле темныхъ.

И я могу только повторить то, что было говорено уже не разъ, т. е., что женщины въ литератур ничего не ‘выдумали’, въ крупномъ значеніи этого слова, если-же он и вызывали иллюзію въ этомъ отношеніи, то только благодаря поразительному дару ‘усвоенія’ (rceptivit). Но, какъ говорится, я знаю, въ этомъ смысл, многихъ мужчинъ, похожихъ на женщинъ. На сто писателей нашего, мужескаго пола, девяносто девять съ половиной ничего не выдумывали. Можно-бы также сказать, что такъ какъ число женщинъ-авторовъ сравнительно очень мало, то и значительно мене шансовъ имлось для встрчи между ними перворазряднаго генія по творческому дару. И наконецъ, если правда, что даже и принявъ въ соображеніе все это и другое, мы все-таки сохраняемъ надъ женщинами литературное первенство, то незачмъ гордиться имъ: не изъ чего. Ибо созданіе идей и формъ (вещь трудно опредлимая, ибо гд начинается созданіе?) еще не все. Грація какой-нибудь Каплусъ и Ла-Файетъ вещь столь-же рдкая, единственная, прекрасная, невыразимая и несообщимая, какъ и глубина мысли Паскаля и сила выразительности Виктора Гюго. И чмъ, скажите, была-бы литература, не будь женщинъ? Он играли значительную роль въ жизни всхъ великихъ писателей, почти безъ исключенія. Нтъ хорошей книги, въ которой-бы он не являлись сотрудницами. И это не злоупотребленіе словами. Ибо, если он играли эту роль, если имли это вліяніе, такъ потому что умли сдлать себя безконечно прелестными и соблазнительными. А такое дяніе стоитъ прекраснаго манускрипта въ стихахъ или проз. Он сами для себя своя собственная поэма. Ихъ прелесть такъ-же содйствуетъ красот жизни, какъ и литература, и является у нкоторыхъ женщинъ продуктомъ намреннымъ и отдланнымъ. Если-же мн возразятъ, что красота нчто невольное и потому не иметъ заслуги, то можно сказать то же самое и о геніи. Я протестую противъ грубаго и всячески тяжеловснаго двоестишія отвратительнаго Арнольфа:

Хоть въ обществ дв половины,

Но равенства межъ ними лтъ.

Нтъ ничего фальшивй и поверхностнй такого взгляда. Для того, кто обнимаетъ въ совокупности жизнь человчества, ‘эти дв половины’ положительно немыслимы одна безъ другой, он различны, но не неравны, и если-бы было доказано противное, ни г. Жакинё, ни я никогда-бы съ этимъ не примирились.

ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ. СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.

Женщины Франціи. Поэты и прозаики.

I.

II.

III.

Читайте также:

ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ.
СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.

Женщины Франціи.
Поэты и прозаики.