Жена Диониса Гоггарти, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1843 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 29 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
В. ТЕККЕРЕЯ

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ.

3АМУЖНІЯ ДАМЫ.

Изъ мемуаровъ Д. Фицъ-Будля.

САТИРИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ

ИЗБРАННЫЕ ЭТЮДЫ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, No 16
1895.

ЗАМУЖНІЯ ДАМЫ

Изъ мемуаровъ Д. Фицъ-Будля.

Переводъ В. Л. Ранцова.

Жена Діониса Гоггарти.

Нсколько лтъ тому назадъ Королевскую гостинницу въ Лемингтон зачастую посщала, между нами будь сказано, противнйшая старая ирландка съ дочерью. Ирландка эта имла законное право носить фамилію Гама. Покойный ея мужъ, маіоръ Гамъ, былъ отличнйшимъ офицеромъ королевской британской службы, котораго, кром дражайшей его супруги и смерти, никто никогда побдить не могъ. Вдова оплакивала своего мужа въ самомъ хорошенькомъ люстриновомъ плать, какое ей только удалось раздобыть, и окаймляла громадныя визитныя карточки, которыя разсылала своимъ знакомымъ изъ аристократическихъ и вообще, благородныхъ кружковъ, полосою ламповой сажи, шириной, по меньшей мр, въ полдюйма.

Къ величайшему прискорбію надо сознаться, что эту вдовушку многіе у насъ называли не маіоршею Гамъ, а г-жею Гаммонъ. Почтенная вдова очень любила распространяться о себ самой и о своей родн (собственной своей родн, такъ какъ она ни въ грошъ не цнила родню мужа). Особенно охотно бесдовала г-жа Гамъ о прелестяхъ родительскаго своего замка Моллойвилля, находившагося въ графств Майо. Она была рожденная Моллой и, хотя я передъ тмъ никогда не слыхалъ о такой фамиліи, но, тмъ не мене, долженъ заключить изъ разсказовъ маіорши, что Моллои являлись на самомъ дл древнйшей и знаменитйшей дворянской фамиліей въ этомъ ирландскомъ графств. Припоминаю себ также, что какъ-то прізжалъ повидаться съ тетушкой молодой человкъ съ громадными рыжими бакенбардами и узкими нанковыми брюками,— въ зеленомъ сюртук и галстух, приколотомъ булавкою ужасающихъ размровъ. Посл двухдневнаго пребыванія въ Спа, онъ сдлалъ предложеніе двиц С., объявивъ, что въ случа отказа вызоветъ на дуэль ея отца. Онъ здилъ въ шарабан, запряженномъ парой разношерстныхъ лошадей (если не ошибаюсь, одна караковой, а другая — срой масти). Г-жа Гамъ съ гордостью представляла его, какъ своего племянника Кэстльри Моллоя-Моллойвилльскаго. Мы вс единогласно находили его несноснйшимъ изъ снобовъ тогдашняго сезона, а потому сердечно обрадовались, когда въ Спа пріхалъ судебный приставъ, имвшій важное дло до упомянутаго молодого человка.

Этимъ исчерпывалось ршительно все, что я лично зналъ про Моллойвилльскую семью, но, гд бы вы ни встртились съ вдовою Гамъ и о чемъ бы ни завели разговоръ, вы непремнно услышали бы что-нибудь про эту семью. Если вы поподчуете почтенную вдовушку за обдомъ зеленымъ горошкомъ, она отвтитъ:

— Ахъ, сударь, посл великолпнаго горошка у насъ въ Моллойвилл, никакой горошекъ меня особенно уже не соблазняетъ. Такъ вдь, милйшая Джемима? Горошекъ поспвалъ у насъ всегда еще въ начал іюня и за первое его блюдо отецъ имлъ привычку дарить старшему своему садовнику гинею. (У насъ въ Моллойвилл было три садовника). Отецъ посылалъ всегда гарнецъ горошка перваго сбора, при соотвтственной записк, нашему сосду и пріятелю, милйшему лорду Морруфету. Какой прелестный замокъ и паркъ у этого Морруфета! Не правда-ли, Джемима?

Стоитъ только прохать мимо окна какому-либо экипажу, для того, чтобы маіорша принялась тотчасъ же расхваливать великолпіе моллойвилльскихъ каретныхъ сараевъ, гд, кром разной мелюзги, стояли четырехмстная коляска, дорожный дормезъ и парадная карета. Подобнымъ же образомъ она считала своей обязанностью сообщить всмъ и каждому точное число выздныхъ лакеевъ, камердинеровъ, горничныхъ, поваровъ, кухарокъ и судомоекъ въ Моллойвилл, причемъ называла всхъ ихъ по именамъ. Эта непріятная женщина устраивалась такъ, чтобы принимать участіе во всхъ прогулкахъ и увеселительныхъ поздкахъ, которыя организовались сообща обитателями Королевскаго отеля. Однажды, при посщеніи Варвикскаго замка, она дала намъ понять, что извстная большая аллея вдоль берега рки, являющаяся однимъ изъ лучшихъ украшеній этого замка, во всхъ отношеніяхъ уступаетъ главной алле Моллойвилльскаго парка. Я былъ бы не въ состояніи сообщить такъ много подробностей о г-ж Гамъ и ея дочери, если бы не ухаживалъ въ то время за молоденькой барышней, папаша которой жилъ въ Королевскомъ отел, пользуясь медицинскими совтами доктора Джефсона.

Джемима, которую г-жа Гамъ, всегда призывала въ свидльницы, несомннно доводилась ей родной дочерью. Обращаясь къ ней, вдовушка всегда употребляла выраженія: ‘Радость души моей, Джемимочка! Милое мое дитя, Джемима!’ или наконецъ, ‘Джемима, мой ангелъ!’ По собственнымъ словамъ г-жи Гамъ, она приносила своей дочери колоссальныя жертвы. Одному небу извстно, сколько затратила она денегъ на ея учителей,— отъ сколькихъ болзней ее выходила и сколько неизреченной материнской любви въ нее затратила! Мать и дочь обыкновенно входили въ комнату не иначе, какъ обнявшись. За обдомъ, въ антрактахъ между перемнами блюдъ, мать нжно пожимала руку своей дочери, а если на лицо оказывались двое или трое молодыхъ людей, вдовушка не упускала случая многократно цловать ненаглядную свою Джемиму въ продолженіе послобденнаго чая.

Что касается до двицы Гамъ, то, хотя ее я нельзя назвать хорошенькой, справедливость запрещаетъ мн объявить ее некрасивой. Она была такъ себ, середка на половину,— завивала волосы локонами и носила на голов ленточку,— цла четыре романса, которые посл мсяцевъ двухъ знакомства страшно надодали,— сильно обнажала свои плечики,— обладала склонностью носить во множеств дешевыя украшенія: кольца, брошки, діадемы, флакончики для духовъ и, какъ намъ казалось,— была очень мило одта. Почтенная старушка Рысеглазова утверждала, однако, будто вс платья Джемимы и ея матери были по нсколько разъ перешиты и выворочены. Если врить этой старушк, то Джемима проводила почти вс ночи напролетъ въ штопань чулокъ, что отражалось до крайности неблагопріятно будто бы даже на ея глазахъ.

Глаза у двицы Гамъ были дйствительно слабоваты и съ раскраснвшимися вками, но за то отличались большою величиной и выразительностью. Она умла ими пользоваться и употребляла ихъ въ дло противъ каждаго сколько-нибудь приличнаго неженатаго мужчины, имвшагося въ наличности. Вдовушка участвовала на всхъ балахъ по подписк,— сопровождала на извощик вс охоты съ борзыми,— аккуратно посщала англиканскую церковь, гд ея Джемима пла громче всхъ, за исключеніемъ разв пономаря, но вс эти усилія оставались тщетными. Ни одинъ англійскій джентльменъ не обнаруживалъ смлости, достаточной для того, чтобы предложить руку и сердце ангелу Джемим, хотя счастливый супругъ этого ангела непремнно удостоился бы приглашенія въ Моллойвилль и могъ бы наслаждаться тамъ созерцаніемъ трехъ выздныхъ лакеевъ, трехъ садовниковъ и трехъ большихъ собственныхъ экипажей. Старушка Рысеглазова разсказывала, будто, за послднія восемь лтъ, мать съ дочерью перебывали въ Тунбридж, Гаррогет, Брейтон, Ромсгет и Чельтенгем, но что имъ нигд не везло. Желанный женихъ не попадался на удочку! Дло въ томъ, что вдовушка, въ заботахъ о радости своей души, мтила слишкомъ уже высоко. Подобно многимъ своимъ соотечественникамъ и соотечественницамъ, она глядла съ презрніемъ на всхъ, кто жилъ собственнымъ трудомъ, или же коммерціей. Сама она къ тому же отличалась рзкими манерами, эксцентричнымъ костюмомъ и хвастовствомъ, которыя не могли нравиться англійскимъ помщикамъ средней руки, ставящимъ, какъ извстно, выше всего спокойствіе. При такихъ обстоятельствахъ Джемима все еще оставалась на рукахъ у своей мамаши, въ качеств нжнаго и непорочнаго цвтка, начинавшаго, быть можетъ, слегка уже увядать и осыпаться.

Какъ разъ въ это время стоялъ въ Уйдонскихъ казармахъ стодвадцатый пхотный полкъ, младшимъ врачемъ въ которомъ числился г-нъ Гоггарти, рослый, широкоплечій, но худощавый мужчина съ громадными ручищами, широчайшими колнями и бакенбардами, напоминавшими цвтомъ морковь самаго яркаго колера. Вмст съ тмъ это былъ честнйшій малый, когда-либо державшій въ рукахъ ланцетъ. Какъ свидтельствовала объ этомъ ужо его фамилія, Гоггарти принадлежалъ къ одной національности съ г-жею Гамъ. Вмст съ тмъ этотъ прелестный малый обладалъ нкоторыми чертами характера, общими со вдовушкой и, между прочимъ, почти въ одинаковой степени съ нею хвастался своей роднею. Не знаю, въ какой именно мстности Ирландіи царствовали когда-то его предки, но, безъ сомннія, они были монархами, подобно предкамъ многихъ тысячъ иныхъ ирландскихъ фамилій. Семь Гоггарти удалось не въ примръ другимъ обезпечить себ и теперь въ Дублин почетное положеніе.

— Моего отца знаютъ тамъ также хорошо, какъ и статую короля Вильгельма. Онъ здитъ въ собственной своей карет!

Насмшники, какихъ везд встрчается немало, воспользовались этимъ, для того чтобы прозвать младшаго врача ‘Гоггарти безъ собственной кареты’ и не преминули навести о немъ справки у г-жи Гамъ.

— Скажите, пожалуйста, сударыня, когда вамъ случалось здить изъ Моллойвилля на балы къ вицекоролю, или жить въ столичномъ вашемъ отел на Фицъ-Уильямской площади, встрчались вы когда-нибудь въ обществ съ знаменитымъ докторомъ Гоггарти?— говорили они.

— Вы говорите про хирурга Гоггарти съ Глочестерской улицы? Да вдь это заядлый папистъ! Неужели вы думаете, что Моллои сядутъ за одинъ столъ съ подобною личностью?

— Да вдь онъ считается однимъ изъ знаменитйшихъ врачей въ Дублин и здитъ тамъ въ собственномъ своемъ экипаж.

— Ахъ, пожалуйста, не говорите мн про него! Это ужасный человкъ! Онъ держитъ свою аптеку и сдлалъ всхъ своихъ сыновей лекарями. Четверо изъ нихъ: Уликъ, Филь, Теренцій и Денни служатъ въ арміи, а младшій Чарльзъ живетъ пока при отц и разноситъ больнымъ лекарства. Впрочемъ, откуда я могла бы знать что-нибудь объ этихъ противныхъ папистахъ? Мать ихъ, рожденная Боркъ изъ Боркстоуна въ Каванскомъ графств, принесла съ собою въ приданое хирургу Гоггарти дв тысячи фунтовъ. Она была протестантка, и я положительно не понимаю, съ чего это ей пришло въ голову выдти замужъ за противнаго ничтожнаго аптекаря и къ тому же паписта.

Судя по основательности свдній, имвшихся у вдовушки, я прихожу къ заключенію, что дублинцы интересуются своими ближними въ такой же степени, какъ и обитатели англійскихъ городовъ. Весьма вроятно также, что разсказы г-жи Гамъ объ юныхъ Гоггарти, разносившихъ лекарства паціентамъ своего родителя, были въ сущности справедливы. По крайней мр, когда одинъ изъ прапорщиковъ стодвадцатаго полка вздумалъ изобразить нашего Гоггарти выходящимъ изъ аптеки съ корзинкою лекарствъ подъ мышкой, почтенный врачъ былъ до такой степени взбшенъ этой каррикатурой, что непремнно вызвалъ бы прапорщика на дуэль, если бы въ дло по вмшались другіе офицеры.

Слдуетъ замтить, что Діонисъ Гоггарти обладалъ легко воспламеняющимся темпераментомъ. Судьб было угодно, чтобы изъ всхъ инвалидовъ, постителей, молодыхъ помщиковъ сосдняго Варвикскаго графства, молодыхъ бирмингемскихъ фабрикантовъ и заводчиковъ, молодыхъ офицеровъ изъ сосднихъ казармъ и т. д. и т. д.,— судьб было угодно, чтобы къ несчастью для двицы Гамъ и для самого Діониса, онъ оказался единственнымъ мужчиной, на котораго хоть сколько-нибудь подйствовало очарованіе ея прелестей. Младшій штабъ-лкарь Гоггарти отличался въ проявленіяхъ своей любви величайшей нжностью и скромностью. Надо сознаться, что онъ питалъ къ г-ж Гамъ глубочайшее уваженіе и, въ качеств наивнаго добраго малаго, признавалъ на сторон этой дамы большую родовитость и преимущество аристократическаго воспитанія. Разв могъ онъ, младшій штабъ-лкарь, обладавшій всего лишь тысячью фунтовъ, оставленныхъ ему въ наслдство тетушкой Китти,— разв могъ онъ надяться, чтобы внучка Моллоя Моллойвилльскаго когда-либо снизошла до замужества съ нимъ?

Какъ бы ни было, воспламененный любовью и вдохновленный нсколькими бокалами выпитаго вина, Гоггарти, страстная любовь котораго служила цлому стодвадцатому полку басней, уступилъ настояніямъ подтрунивавшихъ надъ нимъ товарищей и однажды, на пикник въ Кенильворт, осмлился сдлать формальное предложеніе.

— Не знаю, мистеръ Гоггарти, сознаете-ли вы въ данную минуту, что говорите съ рожденной Моллой?— величественно возразила ему г-жа Гамъ, когда покраснвшая Джемима, по установленному обычаю, предложила своему обожателю переговорить съ мамашей. Вдовушка бросила на злополучнаго жениха взглядъ, отъ котораго Діонисію слдовало бы собственно говоря провалиться сквозь землю, схватила пальто и шляпку и поспшно приказала подать наемную свою карету. Покинувъ такимъ образомъ Гоггарти въ состояніи невыразимаго отчаянія и полнйшаго упадка духа, г-жа Гамъ не преминула разсказать всему Лемингтону о томъ, что сынъ какого-то аптекаря-паписта дерзнулъ свататься за ея дочерью.

Предложеніе вступить въ законный бракъ, откуда бы оно ни исходило, ни въ какомъ случа не вредитъ двушк.

Подавленное состояніе молодого врача изумляло большинство полковыхъ его знакомыхъ и городскихъ товарищей, такъ какъ барышня, за которой онъ сватался столь неудачно, не была красавицей и, сколько извстно, наврядъ-ли могла разсчитывать на какое-нибудь приданое. Діонисъ Гоггарти въ свою очередь производилъ впечатлніе человка, не склоннаго къ романтическимъ увлеченіямъ. Со стороны могло показаться, что онъ предпочитаетъ хорошій бифштексъ и стаканъ пунша самой очаровательной женщин.

Не подлежитъ, однако, сомннію, что въ этомъ застнчивомъ, неловкомъ и на видъ не обтесанномъ молодомъ человк таилось боле горячее и боле способное къ врности сердце, чмъ въ большинств великосвтскихъ франтовъ, способныхъ заткнуть за поясъ Аполлона Бельведерскаго. Я, лично, напримръ, не могу даже и понять, какимъ вообще образомъ человкъ можетъ влюбиться и ставлю способность влюбляться въ заслугу ея владльцу независимо отъ того, на какой именно предметъ она направлена. Это послднее обстоятельство, т. е. выборъ предмета любви, я считаю столь же неподлежащимъ вол самого паціента, какъ, напримръ, заболваніе черной оспой, или же выборъ цвта собственныхъ волосъ. Къ величайшему общему изумленію, младшій полковой врачъ Діонисъ Гоггарти былъ глубоко и серьезно влюбленъ. Говорятъ, будто Гоггарти однажды чуть не зарзалъ упомянутаго уже молодого прапорщика большимъ столовымъ ножомъ за вторую каррикатуру, изображавшую леди Гаммонъ и ея Джемиму въ фантастическомъ парк, окруженныхъ тремя садовниками, тремя каретами, и тремя выздными лакеями. Онъ не позволялъ надъ ними подшучивать, сдлался угрюмымъ и раздражительнымъ, проводилъ время преимущественно въ лазарет и сравнительно рдко посщалъ офицерскій клубъ. Вмст съ тмъ онъ утратилъ также и аппетитъ, пересталъ поглощать за обдомъ громадныя количества говядины и пуддинга, къ которымъ такъ хорошо приспособился его желудокъ, а посл обда, когда со стола снимали скатерть, молодой врачъ вмсто того, чтобы выпить двнадцать рюмочекъ и угостить насъ отборными ирландскими мелодіями, которыя бывало плъ до невозможности пронзительнымъ и хриплымъ голосомъ,— удалялся къ себ въ комнату, или одиноко прогуливался взадъ и впередъ по казарменному двору, или наконецъ, садился на свою срую кобылу и, бшено пришпоривая ее, мчался во всю прыть по дорог въ Лемингтонъ, гд все еще проживала, но уже невидимо для него, Джемина Гамъ.

Лемингтонскій лтній сезонъ закончился съ отъздомъ молодежи, посщавшій тамъ морскія купанья, и вдовушка тоже удалилась въ свое обычное мстожительство. Гд именно она проживала остальные мсяцы въ году мы, я думаю, не вправ у нея освдомляться, такъ какъ она, по слухамъ, оказывалась въ ссор съ своимъ моллойвилльскимъ братцомъ и кром того ‘была слишкомъ горда, чтобы висть у кого-нибудь камнемъ на ше’.

Впрочемъ, не одна только вдовушка Гамъ покинула Лемингтонъ. Вскор посл того стодвадцатому полку предписано было изготовиться къ походу. Онъ дйствительно выступалъ изъ Уйдонскихъ казармъ и былъ переведенъ изъ Варвикскаго графства на какую-то другую стоянку. Тмъ временемъ къ Гоггарти почти совершенно уже вернулся прежній его аппетитъ, хотя несчастная любовь къ ангело-подобной Джемим сохранилась безъ всякаго умаленія. Настроеніе духа молодого врача оставалось поэтому мрачнымъ и суровымъ. Говорятъ, будто въ этотъ періодъ жизни онъ написалъ нсколько поэмъ на тему злополучной своей любви. Дйствительно, длиннйшій отрывокъ одной изъ такихъ поэмъ въ стихахъ, начертанныхъ имъ собственноручно (и, надо сознаться, въ достаточной степени дикихъ), былъ обнаруженъ на лист бумаги, служившемъ оберткой для деггярнаго пластыря, прописаннаго отъ простуды полковому адъютанту, поручику Чихачеву.

Представьте же себ, какъ удивились вс знакомые Діониса Гоггарти, когда три года спустя въ газетахъ напечатано было слдующее объявленіе:

‘Сочетались бракомъ въ Монкстоун, 12-го сего мсяца, Діонисъ Гоггарти, эсквайръ, штабъ-лекарь стодвадцатаго королевскаго пхотнаго полка, съ Джемимой-Амеліей-Вильгельминой-Моллой, дочерью покойнаго маіора Ланселота Гама, внучкой покойнаго и племянницей ныншняго Борка-Бодкина Блекъ-Моллоя, эсквайра, изъ Моллойвилля, что въ графств Майо’.

Неужели истинная любовь, наконецъ, вознаграждена? подумалъ я, положивъ газету на стол. Меня охватили воспоминанія о прежнихъ временахъ,— о старой хвастунь-вдовушк, постоянно высматривавшей жениха для дочери, которую заставляла носить такое глубокое декольте,— о моихъ друзьяхъ и пріятеляхъ въ стодвадцатомъ пхотномъ полку,— о маленькой карет доктора Джефсона, запряженной въ одну лошадь,— объ охотахъ въ Варвигскомъ графств и… о Луиз С… но къ чему говорить здсь про нее? Неужели добросердечный наивный ирландецъ удостоился, наконецъ, награды за свою врную любовь? Что же, если ему не пришлось взять тещу въ приданое за женою, то онъ, пожалуй, не остался въ убытк! Черезъ годъ сообщено было въ военной газет о выход въ отставку штабъ-лекаря стодвадцатаго пхотнаго полка Гоггарти и о назначеніи на эту должность Августа Розея Піявкина, по всмъ вроятіямъ, шотландца, о которомъ, какъ лиц совершенно постороннемъ и лично мн незнакомомъ я считаю совершенно излишнимъ распространяться.

Прошло еще нсколько лтъ, въ продолженіи которыхъ я нельзя сказать, чтобы особенно пристально слдилъ за житьемъ-бытьемъ Діониса Гоггарти и его супруги. Говоря откровенно, я все это время даже и не думалъ объ этой супружеской чет, когда однажды, въ Кингстоун, близь Дублина, бродя вдоль прибрежья и глазя по примру прочихъ постителей этого морского купанья на Гутскій холмъ, увидлъ приближавшагося ко мн высокаго сухопараго мужчину, украшеннаго громадными рыжими бакенбардами, виднными мною, казалось, гд-то уже передъ тмъ. Это былъ несомннно Діонисъ Гоггарти, успвшій уже состаріься на цлыхъ десять лтъ со времени нашего послдняго свиданья. Нельзя сказать, чтобы онъ измнился за это десятилтіе къ лучшему, такъ какъ сдлался, повидимому, еще угрюме и сухопаре, чмъ прежде. На плеч у него сидлъ молодой джентльменъ въ грязномъ костюм шотландскаго горца, съ лицомъ, чрезвычайно похожимъ на самого Діониса и выглядывавшимъ изъ подъ засусленнаго берета, украшеннаго помятыми черными перьями. Другой рукой Діонисъ везъ легонькую дтскую колясочку съ зеленымъ каленкоровымъ верхомъ, въ которой лежала двочка лтъ приблизительно двухъ. И двочка, и мальчикъ ревли изо всей силы, словно стараясь перекричать другъ друга.

Какъ только Доінисъ меня увидлъ, лицо его утратило меланхолически-глупое, недоумвающее выраженіе, которое носило передъ тмъ. Онъ выпустилъ дышло колясочки, поставилъ мальчугана на землю и бгомъ бросился ко мн на встрчу, оставивъ свое потомство неистово ревть на дорог.

— Клянусь Богомъ, вдь это Фицъ-Будль! Фицъ! Помните вы еще меня? Я Діонисъ Гоггарти стодвадцатаго пхотнаго полка. Мы съ вами видлись частенько въ Лемингтон. Послушай, Моллой, замолчи и перестань орать! Джемим совтую тоже прикусить язычекъ! Слышите, дтвора, что я вамъ говорю? Не знаю, какъ кому, а мн очень пріятно взглянуть на стараго знакомаго. Какъ вы, однако, разжирли, Фицъ! Случалось вамъ когда-нибудь передъ тмъ бывать въ Ирландіи? Не правда-ли, вы очарованы ею? Признайтесь, что это и въ самомъ дл дивная страна?

Я, разумется, счелъ долгомъ отвтить въ утвердительномъ смысл на этотъ вопросъ, съ которымъ, какъ я замтилъ, большинство ирландцевъ находятъ нужнымъ обращаться ко всмъ, неимющимъ чести быть ихъ соотечественниками. Умиротворивъ дтвору яблоками, купленными у сосдней торговки, мы съ Діонисомъ разговорились о временахъ минувшихъ. Я поздравилъ его съ женитьбой на прелестной двушк, которою вс мы восхищались, выразивъ надежду на то, что онъ съ нею счастливъ и т. п. Судя по вншнему виду, положимъ, нельзя было заподозрить, чтобы онъ чувствовалъ себя особенно счастливымъ, или даже вообще жилъ, какъ говорится, припваючи. На немъ была поношенная срая шляпа, таковые же брюки, старый форменный сюртукъ и большіе сапоги въ заплатахъ. Богатые люди обыкновенно не ходятъ въ такихъ костюмахъ.

— Ахъ,— отвчалъ онъ со вздохомъ на мои вопросы,— съ тхъ поръ, Фицъ-Будль, много воды утекло. Жена моя теперь уже не та красавица, какою вы ее знали прежде. Голубчикъ Моллой, будь милымъ мальчикомъ! Бги скоре къ мамаш и скажи ей, что у насъ будетъ обдать джентльменъ-англичанинъ. Вы, разумется, вдь, отобдаете у меня, Фицъ?

Я согласился раздлить съ нимъ трапезу, хотя душечка Моллой категорически отказался выполнить желаніе своего папаши и доложить матери о вашемъ покорномъ слуг.

— Ну, что же, я доложу о васъ самъ,— объявилъ улыбаясь Гоггарти.— Теперь же кстати пора обдать, а мой домикъ отсюда всего лишь въ какихъ-нибудь ста шагахъ. Пойдемте туда вс вмст!

Мы дйствительно направились цлой процессіей къ дому Гоггарти, принадлежавшему къ групп маленькихъ одноэтажныхъ домиковъ, образовавшихъ нчто врод деревушки. Передъ каждымъ домикомъ имлся палисадникъ, а надъ дверьми, въ большинств случаевъ, красовалось какое-нибудь пышное названіе. Къ дверямъ домика моего пріятеля прибита была позеленвшая, ржавая мдная доска съ надписью: ‘Хирургъ Гоггарти’, а къ дверному косяку надъ колокольчикомъ прикрпленъ былъ овальный щить, на которомъ красовалось большими буквами: ‘Новый Моллойвилль’. Колокольчикъ, какъ и слдовало ожидать, быль оборванъ. Передній дворикъ или палисадникъ, за отсутствіемъ должнаго ухода, имлъ какой-то одичавшій заброшенный видъ. Вокругъ поблекшей лужайки, посередин этого дворика стояли торчмя нсколько большихъ грязныхъ каменьевъ, очевидно долженствовавшихъ изображать скалы. Изъ большей части оконъ новаго Моллойвилля вывшивались разноцвтныя тряпки и платья. Обвтшавшее парадное крыльцо накрыто было поломаннымъ трельяжемъ, на который отказывалось взбираться предназначенное для того захирвшее вьющееся растеніе.

— Домикъ у насъ маленькій, но очень уютный,— сказалъ Гоггарти.— Я пойду впередъ, Фрицъ. Можешь положить шляпу здсь на цвточный горшокъ, а затмъ поверни налво и попадешь какъ-разъ въ гостиную.

Весь домъ былъ проникнутъ насквозь запахомъ жаренаго лука и торфянаго дыма, свидтельствовавшихъ, что обдъ и въ самомъ дл скоро будетъ готовъ. Это подтверждалось также шипньемъ сковороды въ сосдней кухн, гд горничная, она же и кухарка, тщетно старалась успокоить плакавшаго навзрыдъ третьяго ребенка. Какъ только мы вошли, все юное поколніе Гоггарти принялось ревть хоромъ и составило, нельзя сказать, чтобы очень интересное для слушателей, тріо.

— Это ты, Діонисъ?— вскричалъ рзкій пронзительный голосъ изъ темнаго угла гостиной, куда мы вошли, и гд на стол, покрытомъ грязною скатертью, сервированъ былъ обдъ. Нсколько бутылокъ и блюдо съ холодными остатками жареной бараньей ноги стояли на сосднемъ дряхломъ фортепіано.— Ты всегда опаздываешь, Гоггарти. Принесъ ты водку отъ Пулана? Ручаюсь, что у насъ въ дом не осталось ни капли!

— Милочка, я вмсто того привелъ теб стараго общаго нашего пріятеля, согласившагося раздлить съ нами сегодня трапезу,— сказалъ Діонисъ.

— Надюсь, онъ не заставитъ насъ долго медлить съ обдомъ?— спросила его жена.

Вопросъ этотъ привелъ меня въ нкоторое изумленіе, такъ какъ я стоялъ, какъ разъ передъ нею.

— Онъ уже здсь, душечка Джемима,— отвчалъ Діонисъ, глядя на меня.— Это мистеръ Фиць-Будль. Ты часто видлась съ нимъ въ Варвикскомъ графств.

— Мистеръ Фицъ-Будль? Очень рада свидться съ вами!— сказала Джемими, вставая и привтствуя меня любезнымъ книксеномъ.

Оказалось, что она совершенно ослпла.

Очевидно было также, что причиною утраты зрнія у г-жи Гоггарти натуральная оспа. На глазахъ она все еще носила повязку, лицо совершенно распухло и было страшно изуродовано этой ужасной болзнью. Одтая въ грязномъ капот, она сидла въ углу и занималась какимъ-то вязаньемъ. Со мною она говорила совершенно инымъ голосомъ, чмъ съ своимъ мужемъ. Къ нему она обращалась прямо по ирландски, а со мною бесдовала на отвратительнйшемъ изъ всхъ языковъ, а именно на англо-ирландскомъ нарчіи, причемъ лзла изъ кожи вонъ, стараясь поразить меня настоящимъ изящнымъ великосвтскимъ англійскимъ произношеніемъ.

— Давно уже изволите вы быть въ Исландіи?— спросила она меня.— Я увгена, мистеръ Фицъ-Будль, что жизнь здсь кажется вамъ совсмъ вагвагской… Съ вашей стогоны было очень великодушно навстить насъ запгосто. Надюсь, Гоггагти, что ты догадаешься поставить вино въ ледъ. Здсь такая жага, что мистегъ Фицъ-Будль съ непгивычки совсмъ гастаетъ.

Въ теченіе нкотораго времени Джемима вела со мною такой великосвтскій разговоръ, и я долженъ сознаться, что, отвчая на одинъ изъ ея вопросовъ, порядкомъ покривилъ душею. Я уврилъ ее, будто она ничуточки не перемнилась, хотя на самомъ дл, ни подъ какимъ видомъ ея бы не узналъ, если бы случайно встртился съ нею, гд-нибудь на улиц. Сдлавъ рукою многозначительный жестъ, она посовтовала мужу принести изъ погреба вино и шепнула мн, что Гоггарти исполняетъ у себя самъ должность дворецкаго.

Бдняга, сообразивъ, что именно надлежало въ данномъ случа предпринять, поспшно сбгалъ въ городъ, откуда не замедлилъ вернуться съ фунтомъ телячьихъ котлетъ и парочкою бутылокъ вина.

— Здсь что-ли будутъ кормить дтей картофелемъ съ масломъ?— спросила высунувшись изъ дверей босоногая двушка съ растрепанными длинными черными волосами, ниспадавшими ей на лицо.

— Накорми ихъ въ дтской, Лиза, и пришли сюда, какъ ее бишь… Эдвардсъ.

— То есть значитъ кухарку, сударыня?— спросила двушка.

— Позови ее сейчасъ же сюда!— вскричала несчастная Джемима.

Вслдъ затмъ сковорода перестала шипть и красная, какъ ракъ, женщина, несомннно ирландка, вошла въ комнату, вытирая себ лицо передникомъ и спрашивая, что угодно отъ нея барын.

— Проводи меня въ уборную, Эдвардсъ. Мн, право, неприлично показываться въ такомъ дезабилье мистеру Фицъ-Будлю.

— Право же мн некогда!— возразила Эдвардсъ.— Баринъ побжалъ къ мяснику, а вдь надо же кому-нибудь посмотрть за плитой.

— Все это пустяки. Мн непремнно надо переодться!— воскликнула г-жа Гоггарти, вслдствіе чего Эдвардсъ, утеревъ себ еще разъ лицо и руки передникомъ, смиренно покорилась судьб, подала руку барын и повела ее наверхъ въ мезонинъ.

Мн пришлось просидть полчаса въ гостиной наедин съ моими размышленіями. По прошествіи этого времени Джемима сошла внизъ въ старомъ желтомъ атласномъ плать, выставлявшемъ напоказъ несчастныя, изуродованныя оспой плечики. На голов у нея былъ нарядный, но до чрезвычайности безвкусный чепецъ, выбранный, безъ сомннія, самимъ Гоггарти. Бдняжка была вся увшена ожерельями, браслетами, серьгами и тому подобными украшеніями изъ золота, гранатъ, перламутра и т. п. Она принесла съ собою такой сильный запахъ мускуса, что онъ заглушилъ благоуханіе печенаго лука и торфяного дыма, когда Джемима провела старымъ батистовымъ платкомъ, обшитымъ желтоватыми кружевами, по своему угловатому изуродованному оспой лицу.

— Такъ, значитъ, мистеръ Фрицъ-Будль, вы узнали бы меня везд сразу?— спросила она съ усмшкой, долженствовавшей быть самой обворожительной,— Я, признаться, была заране уврена въ этомъ. Правда, что оспа лишила меня зрнія, но все-таки она, слава Богу, не попортила мн лицо.

Несчастная женщина не знала, до какой степени ее изуродовала болзнь. Окружающіе тщательно скрывали это отъ нея. Принимая во вниманіе тщеславіе, адскую гордость, сумасбродство и эгоизмъ этой женщины, я нахожу, что едвали хорошо сдлали оставляя ее въ такомъ заблужденіи.

Сомнваюсь, впрочемъ, чтобы существовала, какая-либо возможность вывести жену моего пріятеля изъ заблужденія и направить ее на путь истинный. Есть люди, которые находятся, если можно такъ выразиться, за чертою возможнаго на нихъ воздйствія. Ихъ не проймешь никакими совтами, разъясненіями и доводами. Если мужчина или женщина надлены достаточной дозой глупой самоувренности, они не станутъ признавать никакого авторитета. Самоувренный болванъ не послушается никого и ни подъ какимъ видомъ не убдится въ собственной своей неправот. У него не можетъ быть угрызеній совсти. Онъ никогда не сомнвается въ томъ, что поступаетъ совершенно правильно и доставляетъ своими поступками удовольствіе окружающимъ. Онъ всегда увренъ въ успх, считаетъ излишнимъ особенно вникать въ чувства и мннія другихъ лицъ и питаетъ уваженіе единственно лишь къ себ самому. Разв можно привести дурака къ сознательному убжденію, что онъ и въ самомъ дл глупъ? Онъ точно также не можетъ видть собственной глупости, какъ не можетъ видть своихъ ушей. Драгоцннйшимъ качествомъ такой дурацкой самоувренности является неизмнное ея самодовольство. Мы встрчаемъ цлыя миріады людей этой категоріи, эгоистовъ, скупцовъ, невждъ, грубыхъ несдержанныхъ скотовъ, дурныхъ сыновей, гадкихъ отцовъ и матерей, ни разу въ жизни не ознаменовавшихъ себя добрымъ дломъ.

Чтобы не особенно увлекаться этимъ отступленіемъ, побудившимъ насъ перейти изъ Новаго Моллойвилля, что близъ Кинкстоуна въ Ирландіи, въ безпредльное пространство, населенное самонадянной глупостью, замтимъ, что г-жа Гоггарти, поскольку я имлъ честь ознакомиться съ нею и ея мамашей, принадлежала къ категоріи только что упомянутыхъ особъ. Она была преисполнена сознаніемъ собственнаго достоинства, которое было очень трудно проглатывать вмст съ гадкимъ обдомъ, поданнымъ посл долгой проволочки, наконецъ, на столъ, благодаря стараніямъ бдняги Діониса. Джемима не преминула пригласить меня въ Моллойвилль, увряя, что ея кузенъ будетъ очень радъ меня тамъ видть и преподнесла мн почти такое же количество моллойвилльскихъ анекдотовъ, какимъ имла привычку угощать въ былыя времена ея мамаша. Я замтилъ, что Діонисъ вырзалъ для нея лучшіе куски бифштекса, которые она потомъ и съла съ величайшимъ аппетитомъ. Съ такимъ же аппетитомъ она пила и спиртные напитки, которыми ее угощали.

— Мы, ирландки, любимъ отъ времени до времени выпить стаканчикъ пунша,— говорила она шутливымъ тономъ.

Діонисъ, въ свою очередь, приготовилъ ей большущій стаканъ такого крпкаго грога, что я и самъ, кажется, съ трудомъ лишь могъ бы его одолть. Она много распространялась о своихъ страданіяхъ, о принесенныхъ ею жертвахъ, о роскоши, въ которой жила до свадьбы, однимъ словомъ, затрогивала цлую сотню темъ, обработываемыхъ въ разговор дамами, желающими наговорить своимъ мужьямъ непріятностей.

Добрякъ Діонисъ вмсто того, чтобы злиться на это постоянное, надодливое и безстыдное нытье, каждое слово въ которомъ являлось для него оскорбленіемъ, какъ будто даже поощрялъ жену вести такой разговоръ. Дйствительно ему нравилось слушать разсказы Джемимы о ея собственныхъ достоинствахъ и преимуществахъ,— о богатств и знатности ея родни. Онъ оказывался до такой степени забитымъ и затиснутымъ подъ башмакъ, что словно гордился своимъ рабствомъ, воображая, будто грандіозное величіе жены должно отражаться также и на немъ самомъ. Меня чуть не тошнило отъ этой бабы и безсердечнаго ея эгоизма, а между тмъ онъ глядлъ на меня, какъ бы ожидая выраженія самой глубокой симпатіи и бросалъ мн чрезъ столъ взгляды, краснорчиво говорившіе: ‘Какое талантливое существо моя Джемима, и какъ ловко было съ моей стороны заручиться такой женой!’

Когда дти сошли внизъ, г-жа Гоггарти ихъ выбранила и прогнала опять въ дтскую (чмъ, признаться, нимало не огорчила автора этихъ страницъ). Просидвъ съ нами за обденнымъ столомъ значительно дольше, чмъ бы слдовало, она соблаговолила, наконецъ, уйти и освдомилась, намрены-ли мы пить кофе въ гостиной или въ ея будуар.

— Разумется, мы будемъ его пить здсь!— воскликнулъ съ нкоторымъ смущеніемъ Діонисъ.

Минутъ десять спустя Эдвардсъ привела намъ обратно радость его души, а вслдъ затмъ подала и кофе. Посл кофе супругъ Джемимы попросилъ, чтобы она пропла что-нибудь для мистера Фицъ-Будля. Ему очень хотлось бы слышать какой-нибудь изъ старинныхъ любимыхъ его романсовъ.

— Неужели?— спросила Джемима съ усмшкой, еще боле исказившей распухшее ея лицо.

Діонисъ съ торжествомъ подвелъ ее къ разбитому старому фортепьяно, подъ аккомпаниментъ котораго она и принялась пть осипшимъ, визгливымъ голосомъ т самые противные старинные романсы, которые мн такъ надоли въ Лемингтон десять лтъ тому назадъ. Гоггарти, откинувшись на спинку кресла, съ очевиднымъ наслажденіемъ слушалъ ея пніе. Мужья всегда поступаютъ, впрочемъ, подобнымъ же образомъ и съ наслажденіемъ слушаютъ романсы, доставлявшіе имъ удовольствіе въ девятнадцатилтнемъ возраст. Большинство англійскихъ романсовъ принадлежитъ именно къ такимъ антикамъ. На меня лично производитъ всегда сильное впечатлніе, когда я слышу джентльмена, лтъ такъ подъ семьдесятъ или восемьдесятъ, напвающаго дрожащимъ голосомъ стародавнюю мелодію, являвшуюся свжей новинкой, въ то время, когда онъ самъ находился еще въ період расцвта. Если супруга такого джентльмена играетъ на фортепьяно и поетъ, можете быть уврены, что онъ считаетъ старинные свои романсы 1788 года во сто кратъ лучше всхъ новйшихъ музыкальныхъ произведеній. На самомъ дл ему никогда не доводилось слышать ничего, кром этихъ романсовъ. Когда престарлая чета чувствуетъ себя въ особенно хорошемъ расположеніи духа, пожилой джентльменъ обниметъ, бывало, столь же пожилую свою супругу за талью и скажетъ ей: ‘Спой, милочка, какой-нибудь изъ нашихъ любимыхъ романсовъ!’ Она садится тогда за фортепьяно и поетъ старческимъ дрожащимъ голосомъ, но въ то время, когда она поетъ, для нея расцвтаютъ опять на мгновенье дивныя розы молодости. Передъ ней воскресаютъ балы въ Ранелаг и она съ напудренными волосами и длиннымъ шлейфомъ танцуетъ тамъ опять менуэтъ.

Оказывается, что я позволилъ себ опять отступленіе. Дло въ томъ, что пока Джемима завывала, я наблюдалъ за выраженіемъ лица ея мужа и, смю уврить, что это было для меня несравненно пріятне, чмъ вслушиваться въ раздиравшія ухо фальшивыя ноты. Діонисъ былъ очевидно на верху блаженства. Онъ находилъ пніе и аккомпаниментъ одинаково божественными и кром всего прочаго имлъ на самомъ дл законное основаніе радоваться. Дйствительно, его Джемима приходила всегда отъ собственнаго своего пнія въ хорошее расположеніе духа. Вмст съ тмъ она изъявляла готовность пть не иначе какъ въ томъ случа, когда чувствовала уже себя лучше обыкновеннаго. Діонисъ намекнулъ мн на это, когда мы бесдовали съ нимъ наедин въ продолженіи десятиминутнаго отсутствія его супруги, удалившейся, какъ уже упомянуто, изъ столовой въ будуаръ. Поэтому-то мы привтствовали окончаніе каждаго романса восторженными браво и рукоплескали какъ сумасшедшіе.

Таковы были мои наблюденія надъ житьемъ-бытьемъ хирурга Діониса Гоггарти и его супруги. Надо полагать, что мн удалось видть это житье-бытье съ лицевой стороны, такъ какъ бдняга Діонисъ неоднократно вспоминалъ впослдствіи объ очаровательномъ вечер, проведенномъ нами въ Кингстоун. Очевидно онъ и по сіе время считаетъ, что его пріятель остался въ восхищеніи отъ этого вечера. Имущественное положеніе І’оггарти заключается въ слдующемъ: онъ получаетъ пенсію въ размр половиннаго жалованья, отецъ оставилъ ему въ наслдство около сотни фунтовъ стерлинговъ и кром того у него имется тысяча фунтовъ, завщанныхъ теткой. Жена Діониса должна была бы получать отъ матери шестьдесятъ фунтовъ ежегодно, но, разумется, никогда не получала ни гроша. Медицинской практики у Діониса нтъ, такъ какъ все его время посвящено уходу за Джемимой и дтьми, которыхъ онъ моетъ, одваетъ, носитъ и водитъ гулять, или, какъ мы это видли, катаетъ въ колясочк. Нельзя поручить это служанк, такъ какъ она должна оставаться къ услугамъ милйшей слпой Джемимы. Г-жа Гоггарти, въ качеств больной, лежитъ въ постели до часа, завтракаетъ тамъ и полдничаетъ. Пятую часть всего годичнаго дохода Діонисъ затрачивалъ на то, чтобы катать свою супругу въ кресл на колесахъ, причемъ на его обязанности лежало ходить опредленное число часовъ возл этого кресла. Затмъ подавался обдъ, къ которому зачастую являлся любитель изъ духовнаго званія (такихъ очень много въ Ирландіи и г-жа Гоггарти питаетъ къ нимъ глубочайшее уваженіе), восхвалявшій Джемиму всюду, какъ образецъ христіанскаго смиренія и добродтели. Такимъ образомъ она пріобрла себ во всемъ околодк репутацію мученицы, съ истинно христіанскимъ терпніемъ переносящей свои страданія.

У каждаго, разумется, свой вкусъ. Я, напримръ, вовсе не находилъ, чтобы въ семь Гоггарти внецъ мученичества украшалъ именно чело ангелоподобной Джемимы.

Впослдствіи, когда мн довелось разговориться съ Діонисомъ на интересную тему его женитьбы, онъ сообщилъ мн:

— Обстоятельства этой женитьбы были самыя романтичныя и трогательныя, какія вы только можете себ представить. Вы знаете, какое глубокое впечатлніе произвела на меня милая Джемима, когда мы стояли еще въ Уйдонскихъ казармахъ. Съ перваго же раза, какъ я ее увидлъ и услышалъ очаровательный ея романсъ: ‘О черноокая два Аравіи’… я почувствовалъ въ глубин своего сердца, о чемъ и сообщилъ въ тотъ самый вечеръ ближайшему моему начальнику, старшему штабъ-лекарю Турникетову, что она является для меня именно черноокою двой Аравіи. Я не утверждалъ, что Джемима и въ самомъ дл аравитянка, такъ какъ зналъ, что она родилась въ Шропскомъ графств, но во всякомъ случа какъ нельзя лучше сознавалъ, что ей суждено сдлать меня счастливйшимъ или несчастнйшимъ изъ людей. Вы знаете, что я посватался за ней въ Кенильворт, получилъ отказъ и чуть было не застрлился? Впрочемъ, нтъ, вы этого не знаете, такъ какъ я никому объ этомъ не разсказывалъ. Тмъ не мене я былъ очень близокъ къ такой развязк. Какое, подумаешь, счастье, что я не покончилъ тогда съ собою! Представьте себ, вдь Джемимочка все время была въ меня влюблена!

— Неужели?— спросилъ я съ нкоторымъ изумленіемъ, припоминая себ, что если двица Гамъ была и въ самомъ дл влюблена тогда въ доктора, то любовь ея выражалась до чрезвычайности страннымъ образомъ. Съ другой стороны мн было извстно, что чмъ сильне любитъ женщина, тмъ искусне она скрываетъ свою любовь.

— Да-съ, представьте себ, что моя черноокая два была по уши влюблена въ своего Діониса. Кому бы это могло придти тогда въ голову?— задумчиво проговорилъ добрйшій мой пріятель, а затмъ добавилъ: — Я знаю объ этомъ изъ самаго достоврнаго источника, а именно отъ родной ея матери. Нельзя сказать, чтобы мы были съ вдовушкой большими друзьями, но она положительно удостоврила меня въ томъ, что Джемима была влюблена въ мою особу вс эти три года. Разскажу вамъ теперь, при какихъ обстоятельствахъ это было доведено до моего свднія.

‘Посл того, какъ насъ вывели изъ Уитонскихъ казармъ, мы простояли цлыхъ три года въ Корк. Нашъ полкъ былъ уже на очереди къ отправленію въ колоніи, и намъ оставалось пробыть на родин всего лишь какой-нибудь годъ. Какое счастье, что дорогая Джемимочка ршила, наконецъ, высказать мн свои чувства! Въ противномъ случа, наша судьба сложилась бы совершенно иначе. Богъ знаетъ, довелось-ли бы намъ даже свидться когда-нибудь другъ съ другомъ. На все, однако, какъ говорится, воля Божія. Такъ и тутъ. Возвращаясь съ парада, вдругъ я увидлъ у открытаго окна даму, сидвшую возл другой особы прекраснаго пола, которая казалась не совсмъ здоровой. Первая изъ этихъ дамъ, одтая въ самый глубокій трауръ, вдругъ вскрикнула:

— Да вдь это, прости Господи, мистеръ Гоггарти, докторъ въ стодвадцатомъ пхотномъ полку!

— Я какъ будто узнаю этотъ голосъ,— замтилъ я поручику Усачеву

— Благодарите Бога, что вамъ не довелось познакомиться съ нимъ покороче,— возразилъ онъ.— Вдь это маіорша Гаммонъ. Готовъ поручиться, что она опять охотится за женихами для своей несчастной дочери. Въ прошломъ году она здила на охоту въ Батъ, а въ позапрошломъ въ Чельтсигэмъ, гд ее знаетъ, кажется, всякій встрчный и поперечный.

— Я былъ бы вамъ очень обязанъ, если бы вы воздержались отъ непочтительныхъ замчаній о миссъ Джемин Гамъ,— сказалъ я Усачеву и добавилъ: — Она принадлежитъ къ одной изъ лучшихъ ирландскихъ фамилій и, кром того, я сочту личнымъ для себя оскорбленіемъ каждое слово, обидное для двушки, которой я сдлалъ когда-то предложеніе.

— Ну, такъ что же, женитесь на ней, коли хотите,— женитесь и проваливайте въ тартарары!— угрюмо объявилъ Усачевъ.

‘Жениться на ней!’ Отъ одной мысли объ этомъ голова у меня пошла кругомъ. Множество мыслей, одна сумасбродне другой, зароилось у меня въ мозгу. Само собой разумется, что посл полудня я опять поднялся на холмъ, но дорог къ плацъ-параду. Сердце у меня страшно забилось, когда я подошелъ къ дому, гд жила вдовушка. Онъ, какъ и этотъ домъ, назывался Новымъ Моллойвиллемъ. Вообще, гд бы г-жа Гамъ ни поселилась мсяцевъ на пять или на шесть, она даетъ своему жилищу наименованіе Новаго Моллойвилля. Такъ длала она, когда проживала въ Маллоу, Бондон, Слито, Кэстльборг, Фермо, Дрогед и чортъ знаетъ гд еще. Жалюзи были, однако, спущены и хотя мн казалось, что я вижу кого-то за ними, на бднягу Діониса Гоггарти не обратили ни малйшаго вниманія. Вмсто того, чтобы идти въ офицерскую столовую, я прогуливался взадъ и впередъ мимо оконъ, въ надежд хоть мелькомъ увидть Джемиму, но такъ и ушелъ ни съ чмъ. Это не помшало мн на слдующій день прогуливаться опять подъ ея окнами. Фактически врно, что я питалъ къ ней такую же сильную любовь, какъ и за три года передъ тмъ. До тхъ поръ, пока я увидлъ Джемиму, я никого еще не любилъ. Поэтому-то, когда мн довелось полюбить, я былъ вполн убжденъ, что моя любовь окончится только съ жизнью.

‘Не зачмъ разсказывать вамъ, какъ долго приходилось мн странствовать подъ окнами моей милой Джемимочки! Наконецъ, благодаря молодому Кэстльри Моллою, мн удалось попасть въ ея домъ. Вы, разумется, помните его въ Лемингтон, а теперь онъ, пріхавъ въ Коркъ присутствовать на шлюпочной гонк, обдалъ обыкновенно въ нашей офицерской столовой и очень со мною сдружился. Такъ видите-ли, попавъ въ ея домъ, я тотчасъ же приступилъ къ длу. Сердце мое было слишкомъ переполнено, для того чтобы я могъ еще доле медлить.

‘Ахъ, Фицъ, никогда не забуду я дня и минуты, когда меня ввели въ гостиную. (Замчу кстати, что въ состояніи душевнаго волненія Діонисъ принимался жестоко коверкать англійскій языкъ. Попытки передать это русскимъ читателямъ оказались бы тщетными, а потому умстне всего будетъ отъ нихъ отказаться). Увидвъ мамашу Гамъ, я утратилъ всякое самообладаніе и повалился на полъ, словно прострленный пулею на вылетъ сквозь грудь.

— Милостивйшая государыня,— сказалъ я ей,— я умру тутъ же на мст, если вы не отдадите мн Джемимы!

— Боже мой, мистеръ Гоггарти,— возразила она,— вы захватили меня совсмъ врасплохъ. Милйшій племянникъ мой Кэстльри, не лучше ли теб будетъ оставить насъ на минутку однихъ?

‘Онъ закурилъ сигару и ушелъ, а я все еще продолжалъ лежать на полу, чувствуя себя положительно не въ состояніи подняться на ноги.

— Встаньте, г-нъ Гоггарти,— продолжала вдовствующая маіорша.— Не стану отрицать, что неизмнное ваше постоянство и нжная почтительность чувства, которое вы питаете къ моей дочери, произвели на меня глубокое впечатлніе. Не стану отрицать также, что и Джемима питаетъ къ вамъ, быть можетъ, такое же чувство. Несмотря на все это, я должна остаться при прежнемъ своемъ ршеніи, такъ какъ не могу выдать дочь свою замужъ за католика.

— Извините, сударыня, если я вамъ замчу, что я такой же протестантъ, какъ и вы сами. За матушкой дано было порядочное приданое, и родители ея настояли на томъ, чтобы вс ея дти были воспитаны въ англиканской вр.

— Это совершенно мняетъ обстоятельства дла,— объявила вдовушка, закатывая глаза подъ потолокъ.— Совсть не дозволила бы мн ни на минуту успокоиться, если бы я выдала радость моей жизни за паписта. Разв я могла бы привезти его даже когда-либо съ собою въ Моллойвилль? Разъ, что этого препятствія, однако, не существуетъ, я не считаю себя вправ разлучать молодыя любящія сердца. Я вдь привыкла жертвовать собою въ интересахъ ненаглядной моей дочурки, а потому сдлаю это и теперь. Вы увидите ее, милую, дорогую, кроткую страдалицу, и узнаете вашу судьбу изъ ея собственныхъ устъ.

— Вы, сударыня, назвали миссъ Гамъ страдалицей. Разв она была больна?— вскричалъ я.

— Неужели вы объ этомъ не слышали?— воскликнула, въ свою очередь, вдовушка.— Неужели вы не знаете о страшной болзни, которая чуть не оторвала отъ меня моего ангела Джемиму и не унесла ее въ лучшій міръ? Да, г-нъ Гоггарти, въ продолженіи цлыхъ девяти недль я ухаживала за ней день и ночь, не смыкая ни на минутку глазъ. Ровнехонько девять недль пробыла она на рубеж между жизнью и смертью, и я переплатила за это время доктору восемьдесятъ три гинеи. Теперь Джемима выздоровла, но у нея сохранились лишь остатки прежней красоты. Тяжкая болзнь, а также и нчто другое, о чемъ я, впрочемъ, считаю излишнимъ теперь вамъ говорить, нанесли ей жестокій ударъ. Я должна на минутку оставить васъ одного и приготовить ненаглядную мою дочь къ такому странному и совершенно неожиданному для нея посщенію.

‘Не стану разсказывать вамъ, что произошло между мной и Джемимой, когда, наконецъ, меня ввели въ темную комнату, гд находилась бдная страдалица. Разв можно описать чувство восторга, отъ котораго меня всего бросило въ дрожь, когда я ощупью разыскалъ несчастную исхудавшую руку Джемимы. Она не выдернула этой руки изъ моей, и я вышелъ изъ комнаты объявленнымъ ея женихомъ. Теперь я имлъ возможность доказать Джемим всю искренность моей любви. Объ этомъ свидтельствовало завщаніе, составленное въ ея пользу три года тому назадъ, поздно вечеромъ, посл того, какъ мн отказали. Написавъ завщаніе, я хотлъ тотчасъ же застрлиться, но сообразилъ, что меня признаютъ тогда лишившимъ себя жизни вслдствіе умопомшательства, и что мой братецъ Микъ станетъ чего добраго оспаривать послднюю мою волю. Въ первое время я согласился жить единственно лишь для того, чтобы она могла воспользоваться потомъ моей смертью. Тогда у меня имлась всего только 1.000 фунтовъ стерлинговъ, но съ тхъ поръ отецъ оставилъ мн въ наслдство еще дв тысячи. Само собой разумется, что я завщалъ Джемим все свое состояніе до послдняго гроша. Вскор состоялась наша свадьба и по брачному контракту я подарилъ ей эти три тысячи фунтовъ, которыя во всякомъ случа, достались бы ей такъ или иначе. Представьте себ только, что мн долгое время но позволяли взглянуть на бдную двушку, такъ что я даже и не подозрвалъ, до какой степени безпощадно и жестоко обошлась съ ней оспа. Можете вообразить себ, мой другъ, какія страшныя душевныя муки я испыталъ, увидвъ, наконецъ, все еще дивные остатки прежней ея красоты.’

Въ образ дйствій этого прекраснйшаго человка мн представлялось особенно трогательнымъ то обстоятельство, что ему никогда не приходила даже и въ голову возможность отказаться отъ женитьбы на двушк, являвшейся фактически совсмъ не тою, которую онъ когда-то любилъ. Напротивъ того, онъ питалъ къ ней такую же нжность и преданность, какъ и въ т времена, когда бившія на эффектъ, но, между нами будь сказано, не особенно обворожительныя прелести миссъ Гамъ плнили въ Лемингтон его сердце. Жаль, что такое благородное сердце попалось въ ловушку и оказалось отданнымъ на жертву жадному эгоизму и тупоумному тщеславію. Слдовало-ли признать для Діониса счастьемъ, или, напротивъ того, бдствіемъ, самообманъ, вслдствіе котораго онъ упорствовалъ въ своемъ смиреніи и продолжалъ восхищаться эгоистичнымъ глупымъ существомъ, которое избралъ себ кумиромъ?

— Вскор посл моей свадьбы съ Джемимой, нашъ полкъ получилъ назначеніе въ Ямайку, гд находится еще и теперь. Меня собирались произвести въ старшіе штабъ-лекари, но жена не хотла и слышать объ отъзд изъ Европы и объявила, что разлука съ матерью разобьетъ ея сердце. Я вышелъ тогда къ отставку и нанялъ этотъ домикъ, прибилъ къ дверямъ мдную доску съ обозначеніемъ моей профессіи и такимъ образомъ заявилъ о своей готовности лечить страждущихъ, преимущественно же наружными болзнями. Не моя въ томъ вина, если здсь не оказывается для меня медицинской практики. За все время моего пребыванія тутъ навернулись всего только два паціента, да и то одного изъ нихъ пришлось упустить, такъ какъ меня не было дома. Я какъ разъ тогда возилъ мою жену по морскому прибрежью въ кресл, на колесахъ. Другой паціентъ, къ которому меня потребовали ночью, оказался нищимъ, который разшибъ себ голову. Тмъ не мене, жена даритъ меня ежегодно ребенкомъ. Долговъ у насъ, слава Богу, нтъ и могу сообщить въ качеств секрета, долженствующаго остаться между нами, что въ отсутствіе тещи я чувствую себя въ достаточной степени счастливымъ.

— Какъ! Неужели вы не ладите съ старухой-маіоршей?— освдомился я.

— Не стану уврять, чтобы мы съ нею ладили. Это было бы, впрочемъ, и не въ порядк вещей,— отвчалъ Діонисъ съ легкой усмшкой.— Съ своимъ пріздомъ она переворачиваетъ, какъ говорится, весь домъ вверхъ дномъ. Мн приходится тогда спать въ чулан, гд чистятъ кухонную посуду. Она ни разу еще не выплачивала причитающагося Джемим ежегоднаго дохода въ шестьдесятъ фунтовъ стерлинговъ. Кром того, съ прибытіемъ маіорши водворяется у меня на жительство цлое племя Моллоевъ конныхъ и пшихъ, которые въ конецъ вытсняютъ меня изъдома.

— Скажите на милость, дйствительно-ли Моллойвилльское помстье такое уже великолпное, какимъ его расписывали?— разсмявшись спросилъ я, сндаемый любопытствомъ.

— Безъ сомннія, великолпное,— отвчалъ Діонисъ.— Къ замку прилегаетъ чудный дубовый паркъ, раскинувшійся на протяженіи двухсотъ акровъ. Жаль только, что вс деревья тамъ вырублены еще прежними владльцами. Утверждаютъ, что Моллойвилльскій садъ былъ когда-то самымъ лучшимъ во всей западной Ирландіи, но теперь онъ страшно запущенъ. Вс стекла изъ оранжерей и парниковъ употреблены на починку оконъ въ помщичьемъ дом, и я лично не могу признать такое ихъ употребленіе предосудительнымъ. Ежегодный доходъ съ принадлежащихъ къ помстью фермъ и угодій простирается до пяти тысячъ трехсотъ фунтовъ стерлинговъ, но онъ поступаетъ полностью на уплату процентовъ и погашенія по закладнымъ. Кром того, имется достаточное количество другихъ долговъ, необезпеченныхъ закладными.

— Двоюродному брату вашей жены, Кэстльри Моллою придется все-таки получить порядочное состояніе?

— Да, разумется, ему кое-что перепадетъ, но онъ съуметъ протереть, какъ говорится, денежкамъ глаза. Это человкъ, неспособный скряжничать, пока ему еще врятъ въ долгъ. Представьте себ, что и я то жe имлъ глупость поставить свою фамилію подъ однимъ изъ его вексельковъ. Кредитору не удалось изловить самого Кэстльри, и онъ нашелъ поэтому для себя гораздо удобне уцпиться здсь въ Кингстоун за мою особу. Собственныхъ денегъ у меня не оказалось и изъ этого вышла такая исторія, что просто не приведи Господи. Г-жа Гамъ объявила, что я подрываю репутацію всей ея семьи. Вс мои капиталы переведены на Джемиму, а потому я могъ выплачивать долгъ лишь помсячно изъ причитавшейся мн пенсіи. Кэстльри, въ качеств порядочнаго человка, предложилъ мн какое угодно удовлетвореніе. Само собой разумется, что ничего большаго онъ и сдлать не могъ. Онъ почти никогда, вдь, не бываетъ при деньгахъ.

— Отъ души врю! Надюсь, вы съ нимъ и до сихъ поръ остались пріятелями?

— Да, но съ вдовствующей маіоршей у него вышла перепалка и, смю сказать, что онъ порядкомъ отдлалъ свою тетушку. Онъ укорялъ ее въ томъ, будто она возила Джемиму по всей Великобританіи, предлагая ее въ жены всмъ холостымъ мужчинамъ. Подумаешь, какъ это было тяжело для бдной Джемимочки, чуть не умиравшей отъ любви ко мн! Какъ только Джемима оправилась отъ оспы, которую схватила въ Фермо (жаль, что меня тамъ не было и что я не могъ за нею ухаживать), старуха маіорша сказала своему племяннику: ‘Кэстльри, зайди-ка въ казармы и отыщи въ военной газет, гд именно стоитъ теперь стодвадцатый пхотный полкъ!’ Узнавъ, что нашъ полкъ расположенъ въ Корк, она безотлагательно перехала туда на жительство. Изъ всего этого я прихожу къ заключенію, что во время болзни Джемимы любовь этой бдняжки ко мн обнаружилась сильне чмъ когда-либо и тронула, наконецъ, материнское сердце маіорши. Очень можетъ быть даже, что мать Джемимы дала обтъ, вслуча выздоровленія дочери, выдать ее за меня, если я опять за ней посватаюсь, а потому въ глубин души желала встрчи со мною. Кэстльри утверждаетъ, что если бы полкъ отправился уже въ Ямайку, то она розыскала бы меня и тамъ.

— Я въ этомъ нимало не сомнваюсь,— подтвердилъ покорнйшій слуга читателей.

— Разв можно представить себ боле сильнее доказательство любви?— воскликнулъ Діонисъ.— Страшная болзнь моей милочки, повлекшая за собой потерю зрнія, разумется, разстроила ея здоровье и невыгодно отразилась на ея характер. Она, понятно, не можетъ сама присматривать за дтьми, а потому возиться съ ними приходится главнымъ образомъ мн-Характеръ у Джемимы сталъ тоже, безъ сомннія, неровнымъ. Во всякомъ случа вы видите сами, какое это утонченное, изящное, чувствительное существо и можете себ представить, что такой грубый мужланъ, какъ я, зачастую долженъ выводить ее изъ себя!

Діонисъ простился со мной, объявивъ, что долженъ разыгрывать теперь роль няньки и отправиться съ дтьми гулять. Думаю, что исторія его жизни можетъ навести на кое-какія полезныя размышленія холостяковъ, собирающихся перейти въ категорію женатыхъ, или же утшить неимющихъ такого намренія, но тяготящихся своимъ одиночествомъ. Женитесь, господа, если вамъ угодно! Промняйте комфортъ и вкусный обдъ въ клуб на холодную баранину и женины папильотки у себя дома. Откажитесь отъ чтенія порядочныхъ книгъ и другихъ удовольствій холостой жизни, а взамнъ того обзаведитесь женами и дтьми, но во всякомъ случа прежде, чмъ ршиться на такой шагъ, обдумайте его хорошенько! Я убжденъ, что вы воспользуетесь добрымъ совтомъ, подкрпленнымъ такими назидательными примрами. Совты всегда до чрезвычайности полезны влюбленнымъ. Ихъ всегда выслушиваютъ и исполняютъ. Влюбленый какъ нельзя лучше сознаетъ, вдь, себя Въ ненормальномъ положеніи, и убжденъ, что сужденіе посторонняго человка иметъ несравненно боле шансовъ быть правильнымъ, чмъ его собственное. Когда, при вид хорошенькой двушки онъ чувствуетъ, что его охватываетъ дивное любовное помшательство, онъ всегда воздерживается отъ ршительнаго шага и предварительно обдумываетъ, каковъ именно характеръ этой красавицы,— сколько за ней приданаго,— какими именно имущественными средствами располагаетъ онъ самъ и можетъ-ли составиться изъ нихъ обоихъ сколько-нибудь подходящая супружеская чета!.. Ха, ха, ха, ха!.. Къ чему говорить такія глупости? Я самъ былъ влюбленъ ровнехонько сорокъ три раза въ особъ прекраснаго пола всевозможныхъ ранговъ и состояній и женился бы на каждой изъ нихъ, если бы только мн это дозволили. Царь Соломонъ былъ мудрйшимъ изъ людей, а сколько, позвольте спросить, имлось у него женъ? Разв не служитъ вся вообще исторія доказательствомъ, что любовь одолваетъ даже и мудрйшихъ? Пусть же это послужитъ для васъ, достопочтенные читатели, предостереженіемъ! Знайте, что если васъ угрожаетъ заполонить въ свои сти любовь, усложненная какими-либо нежелательными условіями, то съ вашей стороны окажется верхомъ безразсудства полагаться на собственное благоразуміе для одержанія надъ нею побды. Истинное мужество заключается въ такомъ случа въ томъ, чтобы своевременно бжать отъ опасности.

Перехожу теперь къ послдней и, пожалуй, наиболе грустной глав жизнеописанія бдняги Діониса. Мн довелось встртиться съ нимъ еще разъ при такихъ обстоятельствахъ, которыя и побудили меня внести его супругу въ коллекцію Нашихъ Женъ.

Въ іюн мсяц прошлаго года я пріхалъ въ Ричмондъ. Замчу кстати, что боле очаровательное мстечко для лтняго отдыха трудно отыскать на всемъ протяженіи Великобританіи. Тамъ я случайно увидлъ, грвшагося въ солнечныхъ лучахъ на террас, стариннаго моего пріятеля, отставного штабъ-лекаря стодвадцатаго полка. Онъ сильно похудлъ, состарлся и казался во всхъ отношеніяхъ въ гораздо худшемъ положеніи, чмъ въ нашу предшествовавшую встрчу.

— Скажите на милость, вы, значитъ, перехали сюда изъ Кингстоуна? спросилъ я, пожимая ему руку.

— Да,— подтвердилъ онъ.

— А ваша супруга и семейство, разумется, тоже здсь въ Ричмонд?

— Нтъ,— возразилъ онъ, грустно покачавъ головою, и впалые глаза бдняги наполнились слезами.

— Праведный Боже, Денни, что съ вами случилось?— спросилъ я у моего пріятеля, сжимавшаго тмъ временемъ мн руку словно въ тискахъ.

— Они меня бросили!— воскликнулъ онъ, наконецъ, въ страстномъ порыв горя.

Эти слова вырвались у него изъ груди съ такой болью, что онъ вынужденъ былъ немедленно опуститься на скамью.

— Да, они меня бросили!— продолжалъ онъ, судорожно сжимая большущіе свои кулаки и дико потрясая исхудавшими руками,— Теперь, мистеръ, Фицъ-Будль, у меня не осталось больше никакихъ иллюзій. Джемима меня бросила, а вы сами знаете, какъ я ее любилъ и какъ мы были счастливъ! Теперь я совершенно одинокъ, но могу утшаться тмъ, что скоро умру и что она же въ сущности меня и убила!

Повсть, которую онъ мн разсказалъ, приправляя ее бурными, страстными стованіями, неупотребительными у боле хладнокровныхъ моихъ соотечественниковъ англо-саксонской расы, была на самомъ дл очень простая. Теща водворилась у него въ дом и выгнала оттуда его самого. Все имущество было передано имъ по брачному контракту жен. Джемима никогда его не любила,— подъ конецъ откровенно созналась ему въ этомъ и положительно выгнала его вонъ безсердечіемъ своего эгоизма,— наглой своей неблагодарностью и злостью. Сынъ его умеръ, а дочерямъ, по его мннію, удобне рости у Моллоевъ, чмъ у него. Такимъ образомъ онъ остался одинъ какъ перстъ и жилъ, или лучше сказать умиралъ, на свою пенсію, составлявшую всего только сорокъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ.

Злоключенія Діониса Гоггарти вроятно теперь уже окончились. Об негодяйки, сдлавшія его несчастнымъ, безъ сомннія, не прочтутъ этой истинной повсти: он никогда ничего не читаютъ, за исключеніемъ душеспасительныхъ повстей и разсказовъ. Вообще он до чрезвычайности набожны и я бы желалъ, достопочтенный читатель, чтобы мы съ вами посщали храмъ Божій также усердно какъ и он. Примите во вниманіе, что он негодяйки не вслдствіе своей набожности, а несмотря на таковую. Он слишкомъ глупы, для того, чтобы могли понять и по достоинству оцнить смиреніе,— слишкомъ слпы, чтобы разсмотрть нжное, дтски-наивное доброе сердце въ невылощенной грубой оболочк. Он уврены, что поведеніе ихъ относительно бдняги моего друга было безукоризненно правильнымъ и что он проявили при этомъ истинно христіанскую добродтель. Друзья и пріятельницы жены Діониса Гоггарти считаютъ ее мученицей грубаго дикаря мужа, а на ея мать смотрятъ, какъ на ангела, спасшаго бдняжку изъ рукъ этого варвара. Въ дйствительности он, вдь, только обманули, обобрали и бросили Діониса. Благодаря изумительному самодовольству, которымъ надлены здсь на земл дураки и дуры, он не испытываютъ ни малйшихъ угрызеній совсти по поводу своего подлаго образа дйствій и даже, напротивъ того, считаютъ свое безсердечіе явнымъ доказательствомъ и необходимымъ послдствіемъ непорочной своей добродтели и набожности.

ЗАМУЖНІЯ ДАМЫ

Жена Діониса Гоггарти.

Читайте также: