Артур Конан Дойл.
Артур Конан Дойл.
Желтое лицо.
Желтое лицо.
The Adventure of the The Yellow Face, 1893.
Перевод Н. Д’Андре.
Желтое лицо, Дойль Артур Конан, Год: 1893
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Первая публикация перевода: А. Конан Дойль. Записки знаменитого сыщика. — С.-Пб. : Изд. Ф.И. Митюрникова, 1902.
Источник текста: Дойл А. К. Сочинения: рассказы, повести, роман. — М.: Книжная палата, 1999. — 1184 с. — (‘Книжная палата’)
OCR Купин А. В.
Шерлок Холмс был человек, который редко совершал какие-нибудь упражнения ради того только, чтобы упражняться. Немногие люди обладали по сравнению с ним большей физической силой, кроме того он при своем росте и комплекции был без сомнения одним из лучших боксеров, каких когда-либо я видел. На всякого рода бесцельное физическое напряжение он смотрел как на совершенно напрасную трату энергии и только тогда готов был проявить ее, когда того требовали серьезные обстоятельства. Но в таких случаях он был прямо неутомимым. Поразительна проявляемая им тренированность при таких обстоятельствах. Может быть, это объяснялось воздержанностью в пище, привычками, которые отличались большой простотой, суровым образом жизни. Одно, в чем его можно было упрекнуть — это в употреблении кокаина, к которому он прибегал, как к протесту против однообразия земного существования или когда газеты не содержали ничего интересного.
Однажды ранней весной он сам почувствовал необходимость в отдыхе и предложил мне прогуляться в парк, где на вязах стали появляться первые молодые светло-зеленые побеги и лопались длинные клейкие почки каштанов, развиваясь в продолговатые большие пятилистники. В продолжение двух часов блуждали мы по парку, по большей части молча, как приличествует двум друзьям, которые отлично знают интимную жизнь друг друга и которым вследствие этого не о чем говорить. Только к пяти часам вернулись мы домой на Бэйкер-стрит.
— Простите, сэр, — сказал наш маленький слуга, отворяя дверь, — тут вас спрашивал какой-то господин.
Холмс взглянул на меня с упреком:
— Вот что значит гулять после обеда, — сказал он. — Давно ушел этот господин?
— Порядочно, сэр.
— Отчего же ты его не попросил подождать?
— Я просил и он ждал.
— Как долго он ждал?
— С полчаса, сэр. Он очень беспокойный господин. Все время бегал по комнате, как сумасшедший. Я стоял в коридоре за дверью и все время наблюдал за ним. Наконец, он выскочил и закричал: ‘когда же он придет, наконец?’ Я попросил его подождать еще немножко. ‘Мне здесь душно’, продолжал он: ‘лучше я подожду на свежем воздухе. Я скоро вернусь’ и с этими словами он выскочил па улицу. Советую вам, сэр, не пускать его к себе больше.
— Ладно, ладно — ответил Холмс, когда мы входили в комнату. — Жалко, что он не дождался нас, Уотсон. Судя по его нетерпению, дело серьезное. Ба! Это не ваша трубка на столе? Должно быть, он забыл ее здесь. Это очень хорошая трубка с длинным мундштуком, который на языке настоящих курильщиков называется пенкой. Интересно знать, много ли в Лондоне мундштуков из настоящей пенки. Говорят, что признак хорошей пенки, если на ней есть пятнышко и потому торговцы нарочно фабрикуют поддельные пенки с такими же поддельными пятнами. Должно быть, он был сильно взволнован, раз оставил свою трубку, которою, очевидно, очень дорожит.
— Почем вы знаете, что он ею дорожит? — спросил я.
— Обыкновенная цена такой трубки не больше семи шиллингов, а вы видите, она в двух местах починена. Сломался деревянный мундштук и пенка, и оба эти места скреплены серебряными ободками. Починка обошлась гораздо дороже самой трубки, так что, если бы он ею не дорожил, то предпочел бы купить новую.
— И только? — спросил я, потому что видел, как он внимательно рассматривал ее со всех сторон.
Он держал ее довольно высоко, слегка постукивая своим длинным тонким пальцем, как профессор, читающий перед аудиторией лекцию по анатомии и демонстрирующий какую-то интересную кость.
— Эта трубка представляет для меня большой интерес, — сказал он, — она не в меньшей степени носит отпечаток характера владельца, как часы и шнурки с ботинок. Собственник этой трубки очень сильный человек, левша, с превосходным рядом зубов, мало обращающий внимание на свои привычки и не нуждающийся в средствах.
Затем мой приятель снова углубился в свои наблюдения, но искоса поглядывал на меня, чтобы убедиться, достаточно ли я его внимательно слушаю,
— Не думаю, чтобы человек мог обладать достаточными средствами, если он курит семишиллинговую трубку! — возразил я.
— Одна унция этого табака стоит восемь пенсов, — сказал Холмс, выколачивая на ладонь оставшийся в трубке пепел, — Если бы он имел возможность курить табак вдвое дешевле, то и тогда ему не надо было соблюдать экономию.
— Ну, а что вы скажете насчет других своих выводов?
— Он имеет дурную привычку зажигать свою трубку о лампу или о газовые рожки. Посмотрите, как она обожжена с одной стороны. Конечно, спичкой ничего подобного не сделаешь. Не может быть, чтобы он подносил спичку всегда с одной стороны трубки. Зажигая же о лампу, ты никоим образом не убережешься, чтобы не опалить трубку. Затем, как вы видите, почему-то сожжена правая сторона трубки. Попробуйте зажечь лампой свою трубку и вы убедитесь на опыте, что, удерживая ее в правой руке, поднесешь к пламени непременно левую сторону, а не правую. Кроме того, вы видите, что мундштук довольно сильно изгрызен, а это может сделать только сильный, энергичный и обладающий очень хорошими и острыми зубами человек. Но, если не ошибаюсь, я слышу его шаги на лестнице, так что его особа составит для нас гораздо больший интерес, чем исследование его трубки.
Действительно, не прошло и нескольких секунд, как открылась дверь и в комнату вошел высокий молодой человек. Он был одет хорошо, но очень просто в темно-серый пиджак и с такой же шляпой с широкими полями в руках. На вид я мог бы дать ему лет тридцать, но на самом деле он был старше.
— Простите, — сказал он с тревогой на лице, — мне кажется, я стучал в дверь. Да, конечно, я постучался. Я немного встревожен, так что вы, пожалуйста, простите мою невежливость.
С этими словами он провел рукой по лбу, как по обыкновению делают очень нервные и взволнованные люди, и затем скорее упал, чем опустился на стул.
— Я вижу, что вы не спали несколько ночей подряд, — скачал Холмс, — бессонные ночи сильно расшатывают нервы, гораздо больше, чем самая тяжелая работа и даже кутежи. Можно вас спросить, чем я могу быть вам полезен?
— Я хотел посоветоваться с вами, сэр. Я не знаю, что мне делать, и мне кажется, что вся моя жизнь разбивается на мелкие кусочки.
— Я не понимаю, вы хотите посоветоваться со мной, как с агентом сыскной полиции?
— Нет, я хочу знать ваше мнение, как хорошего юриста и опытного в житейских делах человека. Я не знаю, что мне делать, и я твердо убежден, что вы один можете дать мне полезный совет.
Он говорил отрывистыми, короткими фразами, с сильным нервным возбуждением, которое ясно свидетельствовало, что этот рассказ доставляет ему сильную сердечную боль.
— Знаете, это очень щекотливый вопрос, — сказал он, — трудно рассказывать чужим о своих семейных делах. Ужасно беседовать с чужими людьми, которых никогда раньше не видал, насчет поведения своей жены. Как это ужасно! Но я не в состоянии дальше терпеть, моя нервная система напряжена до предела, я должен с кем-нибудь посоветоваться.
— Послушайте, мой друг, мистер Грант Монро… — начал Холмс. Посетитель подскочил на стуле точно ужаленный.
— Как! — вскричал он, — вы знаете мое имя?
— Если вы желаете сохранить свое инкогнито, — сказал улыбаясь Холмс, — то советую вам в следующий раз не писать свое имя на дне шляпы или поворачивать ее внутренней стороной. Мой приятель и я выслушали в этой комнате очень много самых странных секретов и благодаря счастливому провидению облегчили заботы очень многих людей. Я надеюсь, что нам удастся то же самое сделать и для вас. Могу я попросить вас, так как дело, может быть, не терпит отлагательства, сейчас же приступить к изложению фактов?
Наш посетитель еще раз провел рукой по лбу, как будто это движение могло помочь ему собраться с духом и с мыслями. Каждый его жест и выражение свидетельствовали о том, что это был очень осторожный, сдержанный человек с большою природною гордостью, которая-то и заставляла его так долго скрывать свои сердечные раны. Наконец, он сделал энергичный жест рукой и начал свой рассказ.
— Вот в чем дело, мистер Холмс. Я женат уже три года. В течение этого времена мы так любили друг друга и так были счастливы, как будто были созданы друг для друга. Никогда между нами не было никаких разногласий, ни тени раздора. А теперь, с последнего понедельника, между нами как будто стена выросла. Я чувствую, что в ее жизни, во всех ее мыслях есть что-то чужое мне, как будто она не моя жена, а какая-нибудь первая попавшаяся мне на улице женщина. Одним словом, с некоторого времени мы стали совершенно чужими друг другу, и я во что бы то ни стало хочу узнать причину такой перемены.
Прежде чем перейти к самим фактам, я должен сообщить вам, мистер Холмс, еще одну очень важную деталь. Эффи любит меня. Я не допускаю мысли, чтобы я мог ошибаться. Ока любят меня всем своим сердцем, всей своей душой и, наверно, никого так не любила, как меня в данное время. Я чувствую это так же глубоко, как чувствует всякий человек, когда его любит женщина. Но между нами существует какая-то тайна, из-за которой мы никогда не сделаемся прежними счастливыми и любящими супругами, пока она не будет раскрыта.
— Нельзя ли перейти к фактам, мистер Монро, — прервал его Холмс с видимым нетерпением.
— Извольте, я расскажу вам все, что знаю про Эффи. Когда я встретил ее в первый раз, она была совсем молодой вдовой — теперь ей всего только двадцать пять лет. Ее имя было миссис Эброн. Совсем молодой она приехала в Америку и здесь вышла замуж за некоего Эброна, присяжного поверенного с очень хорошей практикой. У них был один ребенок, который вскоре умер от желтой лихорадки. Та же участь постигла и ее мужа. Я сам видел свидетельство о его смерти. Это несчастье заставило ее покинуть Америку и поселиться вместе с теткой, старой девой, в Пиннере. Муж после смерти оставил ей порядочный капитал в четыре тысячи пятьсот фунтов стерлингов, который так хорошо был помещен им в одно дело, что давал ежегодно семь процентов. В Пиннере она успела прожить всего шесть месяцев, когда я встретил и познакомился с ней. Мы сразу влюбились друг в друга и повенчались спустя несколько недель. Я сам торгую хмелем и получаю от семисот до восьмисот фунтов стерлингов чистого дохода. Таким образом, как вы видите, мы можем жить очень комфортабельно и потому сняли прелестную виллу в Норбури за восемьдесят фунтов в год. Наша дача вполне может заменить деревню и притом имеет то большое преимущество, что находится недалеко от города. Недалеко от нас есть гостиница и какие-то два дома, а с другой стороны через небольшое поле есть небольшая хижина, обращенная в нашу сторону фасадом. Кроме этих построек почти до самой станции нет ни одного жилого помещения. Мое занятие требует моего присутствия в городе только в известное время года, летом у меня гораздо меньше дел и потому я вполне могу наслаждаться с женой деревенской жизнью. Я уже говорил вам, что между нами никогда не было никаких недоразумений.
Но здесь я должен обратить ваше внимание на одно обстоятельство. После свадьбы жена отдала мне все свои деньги против моей воли, потому что я отлично понимаю, что она останется ни с чем, если вдруг мои дела пошатнутся. Но она настояла на своем, и я подчинился ее требованию. Вдруг шесть недель тому назад она пришла ко мне.
‘Жак, — сказала она. — Когда я отдавала деньги, ты сказал, что я могу их взять как только они мне понадобятся’.
‘Конечно, — ответил я. — Ведь это твоя полная собственность’.
‘В таком случае дай мне, пожалуйста, сто фунтов’.
Меня это немножко удивило и тогда я подумал, что деньги нужны ей на какую-нибудь женскую прихоть, на новое платье или что-нибудь другое в этом роде. ‘Зачем тебе понадобилась такая сумма?’ — спросил я.
‘О, — ответила она жалобным тоном. — Ты сказал, что будешь моим банкиром, а банкиры никогда не спрашивают своих вкладчиков, на что им нужны деньги’.
‘Если тебе, действительно, нужны деньги, то, конечно, я их дам’ — ответил я.
‘О, да, они мне очень нужны’.
‘Но ведь ты можешь мне сказать на что?’.
‘Через несколько дней, может быть, но не теперь, Жак’.
Получив такое обещание, я, конечно, успокоился, хотя это было первый раз, что у нее оказался от меня секрет. Я выдал ей чек и с тех пор ни разу не вспоминал об этом деле. Быть может, этот факт не имеет ничего общего с тем, что произошло, но я все-таки предпочел рассказать вам его!
Я уже говорил вам, что недалеко от нас находится небольшая хижина. Но чтобы попасть туда, нельзя пройти прямо по полю, а надо идти по большой дороге и потом свернуть на тропинку, ведущую через красивый лесок из шотландских елей. Я часто гулял в этом лесу, наслаждаясь прохладой и тенью больших деревьев. Эта хижина стояла пустой в течение восьми месяцев, я очень часто останавливался перед нею, думая, как хорошо бы можно было здесь устроиться. Ее крытое крылечко почти совершенно утопало в зеленых кустах жимолости.
Вдруг в понедельник вечером, совершая свою обычную прогулку, я встретил пустой воз, отъезжающий, очевидно, от домика, а затем около крылечка увидел разложенные на земле, еще не внесенные вещи. Очевидно, кто-нибудь, наконец, снял этот домик. Проходя мимо него, я с любопытством человека, которому нечего делать, заглядывал в окна, соображая, что за люди поселились по соседству от меня. Случайно взглянув наверх, я увидел в открытом окне второго этажа какое-то лицо, устремившее на меня свой взор.
Я не знаю, мистер Холмс, кому принадлежало это лицо, но от его взгляда у меня по всему телу пробежали мурашки. К сожалению, я стоял слишком далеко, так что не смог разобрать черт его лица, но все же, обнаружил в нем что-то неестественное, нечеловеческое. Таково было вынесенное мною первое впечатление, когда же я сделал движение, чтобы подойти поближе и рассмотреть особу, смотрящую на меня, оно моментально исчезло и притом с такой быстротой, как будто кто-нибудь его увлек в глубину комнаты. Я постоял минут пять, думая, что оно опять появится и пытаясь анализировать полученные впечатления, но напрасно, лицо больше не появлялось. Я не могу сказать, чье это было лицо, мужское или женское, хотя отлично заметил, что оно было мертвенно-желтого цвета с холодным, неподвижным взором, какого я никогда не встречал у людей. Это обстоятельство так заинтересовало и в то же время взволновало меня, что я решил рассмотреть поближе и познакомиться, если возможно, со странными новыми обитателями этого домика. С этой целью я подошел и постучался в дверь, которая моментально была открыта высокой, худой женщиной с диким, хищным лицом.
‘Чего вам надо?’ — спросила она с сильным северным акцентом.
‘Я ваш сосед, — сказал я, указывая на свой дом. — Я видел, что вы только что переехали и потому зашел узнать, не нужно ли вам в чем-нибудь помочь…’
‘А чего вы лезете, когда вас не спрашивают’, — закричала она и перед самым моим носом захлопнула дверь. Удивленный и сконфуженный, я повернулся и пошел домой. Целый вечер я старался думать о различных предметах, но мои мысли упорно возвращались к странному видению в окне и к грубому приему, оказанному мне старой женщиной. Зная нервность и суеверность жены, я решил ничего не рассказывать ей о происшедшем. Ложась спать, я мимоходом сообщил ей, что кто-то поселился в соседнем домике, на что она мне ничего не ответила.
Обыкновенно я сплю очень крепко. Все знали, что, раз я засну, меня ничем нельзя разбудить, но в ту ночь, вероятно, вследствие сильного возбуждения, я спал значительно хуже обычного. Вдруг я почувствовал во сне, что в комнате кто-то движется, постепенно просыпаясь, я увидел, что моя жена совсем одета и выходит из комнаты в накидке и в шляпе. Мои губы прошептали во сне какие-то бессвязные слова, как вдруг я открыл глаза и был поражен выражением ее лица, освещенного зажженной свечой. Мертвенная бледность покрывала ее лицо, сама она дрожала и тяжело дышала от волнения, причем постоянно поглядывала на мою кровать, очевидно, боясь, чтобы я не проснулся. Затем, убедившись, что я сплю, она бесшумно скользнула из комнаты, и через несколько секунд я услышал, как скрипнула парадная дверь. Я сел на кровати и ощупал свою голову, чтобы убедиться, что это не сон и, что я, действительно, проснулся. Было три часа утра. Что могла делать в такой час на дороге моя жена?
Так просидел я минут двадцать, теряясь в догадках и стараясь найти какое-нибудь объяснение. Но чем больше я думал, тем больше все это казалось мне необъяснимым и странным. Я уже совсем собрался встать, как вдруг дверь внизу тихо отворилась и на лестнице послышались шаги моей жены.
— Куда ты ходила, Эффи? — спросил я, когда она вошла в комнату.
При звуке моего голоса ока вздрогнула всем телом, легкий крик вырвался из ее груди. Это обстоятельство еще больше обеспокоило меня, так как этим невольным движением она выдала себя и доказала свою виновность.
— Ты проснулся, Жак? — почти вскрикнула она с нервным смехом. — А я думала, что тебя ничто не может разбудить.
— Где ты была? — спросил я строго.
— Я не думала, что это тебя испугает, — сказала она, снимая накидку, причем пальцы ее, когда она расстегивала пряжку, страшно дрожали. — Со мною никогда ничего подобного не случалось раньше. Мне вдруг стало так душно в комнате, что я должна была выйти немного подышать свежим воздухом. Ты знаешь, я бы задохнулась, если бы не вышла во двор. Там я постояла у дверей несколько минут и теперь чувствую себя хорошо.
Но за все то время, что она говорила со мной, ни разу не взглянула мге в глаза, и в ее голосе слышались незнакомые, чужие мне ноты. Я нисколько не сомневался, что она мне врала. Я ни слова не ответил и повернулся лицом к стене, строя тысячи самых ужасных догадок и подозрений. Что бы она могла скрывать от меня? Куда бы могла уходить в такой час? Я чувствовал, что никогда не успокоюсь, пока не узнаю истину, и в то же время боялся вынудить у нее признание, что она могла солгать мне. Всю остальную часть ночи я провалялся в постели, не сомкнув глаз, придумывая одно предположение несообразнее другого.
В этот день я должен был ехать в город, но был слишком расстроен, чтобы заниматься какими-либо делами. Жена была в таком же возбужденном состоянии, как и я, и по ее вопросительным взглядам, которые она изредка бросала на меня, я понял, что она старается найти выход из этого глупого положения, так как чувствует, что я не поверил его объяснению. За завтраком мы обменялись только двумя-тремя отрывистыми фразами, и я тотчас же пошел гулять, что обыкновенно делал и в другие дни, пользуясь утренней прохладой.
Я дошел до самого Хрустального дворца, отдохнул с часок на траве и к половине первого вернулся назад в Норбури.
Случайно мне пришлось проходить мимо того же домика, и я остановился на минуту в надежде увидеть еще раз то страшное лицо, которое накануне глядело на меня из верхнего окна. Но представьте себе, мистер Холмс, мое удивление, когда дверь домика отворилась и оттуда вышла моя жена.
Я так и остолбенел от удивления, но еще большее внутреннее напряжение выразило ее лицо, когда наши взоры встретились. Сначала она, казалось, хотела скрыться в домике, но потом, очевидно, сообразив о бесполезности такого поступка, стояла бледная, как полотно, тщетно стараясь улыбнуться.
— Я пришла сюда, Жак, узнать, не нужна ли нашим соседям моя помощь. Отчего ты так на меня смотришь? Ты не доволен чем-нибудь? Или сердишься на меня?
— Так вот куда ты ходила сегодня ночью? — сказал я.
— Откуда ты это взял? — ответила она.
— Ты здесь была, я в этом убежден. Кто здесь живет, к кому ты ходишь по ночам?
— Я в первый раз сюда пришла.
— Как ты смеешь мне врать? — закричал я. — Ведь тебя выдает твой голос. Разве я скрывал что-нибудь от тебя? Сейчас же пойду туда и узнаю, в чем дело.
— Нет, нет, Жак, ради Бога, не ходи! — вскричала она с неподдельным ужасом. Когда же я сделал несколько шагов по направлению к двери, она вцепилась мне в рукав и со страшной силой потащила обратно.
— Умоляю тебя, Жак, не делай этого, — кричала она. — Клянусь тебе всеми святыми, что сама расскажу через несколько дней. Если же ты войдешь туда сегодня, то причинишь мне ужасное несчастье.
Несмотря на все усилия, я никак не мог освободиться от нее и подойти к двери.
— Поверь мне, Жак! Поверь хоть раз в жизни. Ты никогда не пожалеешь об этом. Ведь я никогда бы не стала ничего скрывать от тебя, если бы это не было необходимо. От этого зависит счастье всей нашей жизни. Пойдем со мной домой и все будет хорошо. Если же ты насильно войдешь в этот дом, между нами все будет кончено.
Последние слова были произнесены с такой твердостью, такое отчаяние слышалось в ее голосе, что я был совершенно обезоружен и стоял в нерешительности у дверей.
— Хорошо, я исполню твое желание при одном только условии, понимаешь, только при одном, — сказал я наконец. — Ты можешь сохранить при себе свою тайну, но должна обещать мне, что эти ночные визиты ни разу не повторятся и что ты не станешь ничего больше от меня скрывать. Я готов забыть все происшедшее, если ты дашь мне обещание, что ничего подобного в будущем не повторится.
— О, обещаю тебе, Жак, — произнесла она с видимым облегчением — пусть будет по твоему, только уйдем, уйдем поскорее от этого дома!
С этими словами она потащила меня прочь. Отходя от дома, я обернулся и опять увидел в окне верхнего этажа наблюдавшее за нами желтое лицо. Что могло быть общего между моей женой и этим желтым лицом? Я опять задрожал от этого взгляда и почувствовал, что никогда не успокоюсь, пока не разоблачу участников этой таинственной истории.
Два дня я никуда не выходил из дома, и жена, очевидно, исполняла свое обещание, так как, насколько мне известно, тоже никуда не отлучалась. Но на третий день мне опять пришлось разочароваться. Оказывается, что никакая клятва, данная мужу, не может удержать ее от исполнения своего желания или, может быть, долга.
Я уехал по делам в город и вернулся с двухчасовым поездом, а не с трехчасовым, как обычно делал раньше. В передней меня встретила горничная с испуганным лицом.
— Где барыня? — спросил я.
— Не знаю, должно быть, пошла на прогулку, — ответила она
Я сразу заподозрил что-то неладное. Пройдя к себе наверх чтобы убедиться действительно ли жены нет дома, я случайно взглянул в окно, и увидел, как моя горничная во весь дух бежит через поле по направлению к злополучном домику. Тут-то я понял, в чем дело. Моя жена ушла из дома и велела горничной незаметно прибежать за ней в случае, если бы я раньше вернулся из города. Вне себя от гнева я сбежал вниз, решившись раз и навсегда положить конец этой комедии. Я видел как моя жена и горничная почти бегом шли по тропинке, но не остановил их и прошел к домику, в котором заключалась развязка этого секрета. Не постучавшись в дверь, я нажал ручку и вошел в коридор.
Вокруг все было тихо и спокойно. В кухне на плите стоял котел, а невдалеке в корзине лежал большой кот. Но старой женщины не было. Тогда я прошел в следующую совершенно пустую комнату, отсюда поднялся наверх и обошел единственные находящиеся там две комнаты, не встретив ни одной живой души. Вся обстановка и картины были совершенно простые и очень грубой работы за исключением той комнаты, в окне которой я два раза видел желтое лицо Она была обставлена с большим вкусом и очень дорого. Но можете себе представить до чего я разозлился, когда увидел на камине портрет моей жены, который она взяла у меня с моего же разрешения три месяца тому назад.
Долго я стоял, не двигаясь с места, чтобы убедиться, что во всем доме, действительно, нет никого. Затем вернулся домой со страшной тяжестью на сердце. В передней меня встретила жена, но я был настолько зол, что, не сказав ей ни слова, прошел прямо к себе в кабинет. Она последовала за мной, так что я не успел закрыть за собой дверь.
— Я ужасно страдаю, Жак, мне пришлось нарушить свое обещание, но если бы ты знал все обстоятельства, то, наверно, простил бы меня!
— Скажи мне всю правду.
— Я не могу, Жак, хоть убей меня, не могу! — вскричала она с отчаянием.
— Пока ты не скажешь, кто живет в этом домике и кому ты дала свою фотографию, я не желаю иметь с тобой никакого дела, — сказал я и с этими словами ушел из дома. Это было вчера, мистер Холмс, и с тех пор я не видел ее и ничего больше не знаю об этой загадочной истории. Со мной подобная штука произошла в первый раз в жизни, поэтому я до того растерялся, что не знал как быть и что предпринять. Вдруг сегодня мне пришла в голову мысль обратиться к вам за советом, и вот я пришел к вам и всецело отдаю себя в ваши руки. Пожалуйста, если в моем рассказе что-нибудь недостаточно ясно, спросите и я с радостью вам объясню. Только, ради Бога, скажите как можно скорее, что мне делать, потому что я не в состоянии дальше находиться в таком дурацком положении.
Холмс и я с большим интересом слушали странный рассказ этого в высшей степени возбужденного человека, мой друг еще некоторое время сидел в раздумьи, подпирая рукой свой подбородок.
— Скажите мне, пожалуйста, — произнес он, наконец, — можете ли вы поручиться, что из окна смотрело на вас действительно человеческое лицо?
— Трудно ответить утвердительно, потому что я и в первый и второй раз находился на порядочном расстоянии от окна, — ответил он.
— Но на вас, кажется, оно произвело очень сильное впечатление?
— Да, потому что у него замечательно неестественный цвет лица и холодные неподвижные черты. А всякий раз, когда я хотел приблизиться, оно моментально исчезало.
— Как давно жена взяла у вас сто фунтов стерлингов?
— Почти два месяца тому назад.
— Видели ли вы когда-нибудь фотографию ее первого мужа?
— Нет. В Атланте вскоре после его смерти был огромный пожар, во время которого сгорели все бумаги.
— Каким же образом она сохранила свидетельство о его смерти? Ведь вы говорите, что видели его?
— Да, ей выдали после пожара копию с того свидетельства.
— Встречали ли вы кого-нибудь, кто бы знал ее в Америке?
— Нет.
— Не предлагала ли она когда-нибудь съездить туда?
— Нет.
— Может быть, получала оттуда письма?
— Нет, по крайней мере я не знаю.
— Благодарю вас. Теперь я составил себе некоторое понятие об этом деле. Если в этом домике, действительно, никто не живет, тогда будет довольно трудно разобраться в этом деле, в противном случае, если обитатели его, предупрежденные о вашем посещении только на время оставили его, а потом опять вернулись, тогда мы скоро докопаемся до истины. Вот что я вам посоветую: поезжайте в Норбури и опять походите мимо окон этого домика. Если вы убедитесь, что внутри кто-нибудь есть, не старайтесь проникнуть туда, но сейчас же телеграфируйте нам. Мы приедем через час после получения вашей телеграммы и затем посмотрим, что делать.
— А если там никто не живет?
— В таком случае я завтра буду у вас и поговорю с вами. До свидания и, пожалуйста, напрасно не волнуйтесь до тех пор, пока не убедитесь, что, действительно, стоит волноваться.
— Мне кажется, это очень грязная шутка, Уотсон, — сказал Холмс, проводив до дверей мистера Гранта Монро, — каково ваше мнение об этой истории?
— Да, я того же мнения, что и вы, — отвечал я.
— Да. По-моему, здесь шантаж, если я не ошибаюсь.
— Но кто же шантажист?
— Должно быть, то лицо, которое живет в прилично обставленной комнате и имеет ее фотографию. Меня очень интересует это желтое лицо, и я ни за что не успокоюсь, дока не узнаю, в чем здесь дело.
— Но вы лично составили себе об этом какое-нибудь мнение?
— Да, и буду очень удивлен, если мои предположения окажутся неверными. По-моему, в домике живет первый муж миссис Монро.
— Почему вам так кажется?
— Чем же объяснить ее ужас, когда господин Монро хотел войти в домик? Вот как по-моему, обстоит дело: эта женщина вышла замуж в Америке. Ее муж обнаружил непривлекательные черты характера или, будем так говорить, совершил какой-нибудь гнусный поступок. Она убежала от него и вернулась в Англию под чужим именем с той целью, чтобы, как она думала, начать новую жизнь. Она вышла вторично замуж и считала себя в полной безопасности — мужу она показала свидетельство о смерти какого-нибудь господина, чье имя приняла — как вдруг ее местопребывание оказалось открытым первым мужем или, может быть, этой отвратительной старой женщиной, которая так сурово приняла мистера Монро. Они написали ей письмо, угрожая приехать и выдать ее. Тогда она просит сто фунтов и посылает им, чтобы откупиться. Несмотря на это они приезжают. Когда Монро сообщает ей, что кто-то поселился в соседнем домике, она догадывается, что это ее преследователи, ждет случая и украдкой удирает из дома, чтобы умолить их оставить ее в покое. Потерпев фиаско, она отправляется туда на следующее утро и встречает своего мужа. Она обещает ему не ходить больше туда, но через два дня надежда избавиться от этих ужасных соседей настолько сильно начинает ее мучить, что она решается сделать последнюю попытку и отправляется туда, захватив с собой обещанную фотографическую карточку. Во время этого разговора прибегает горничная и сообщает ей, что приехал барин. Жена, зная, что ее муж не замедлит явиться в дом, заставляет их бежать через черный ход в лес. Вот почему Монро нашел дом совершенно пустым. Я буду страшно удивлен, если они не вернутся домой до самого вечера. Что вы думаете о моей теорий?
— Все это одни только предположения.
— Предположения, объясняющие однако все факты. Пока мы можем делать предположения на основании тех фактов, которые у нас в руках, когда же будем иметь новые, тогда будет еще время подумать. Теперь же нам остается только ждать известий от нашего приятеля из Норбури.
Но нам не долго пришлось ждать. Не успели мы напиться чаю, как пришла телеграмма. ‘Опять видел в окне желтое лицо. В семь часов встречу вас на вокзале’, писал нам Монро.
Мы, действительно, нашли его на платформе, когда вышли из поезда. При свете зажженных фонарей он показался нам страшно бледным и возбужденным.
— Они здесь еще, мистер Холмс, — сказал он, кладя свою руку на плечо моего друга. — Я видел свет в окне, когда шел сюда на станцию. Надо торопиться, чтобы они не удрали.
— Каков же ваш план в таком случае? — спросил Холмс, когда мы шли по темной обсаженной большими деревьями дороге.
— Я думаю, надо силою ворваться в дом и узнать, кто там живет. Я желаю, чтобы вы были только свидетелями.
— Итак, вы твердо решили поступить таким образом несмотря на предостережение жены не делать этого и до времени не пытаться разоблачать тайну?
— Да, я совершенно твердо принял такое решение.
— По-моему, вы в праве так поступать. Всякая истина, какая бы она ни была, лучше неизвестности.
Была очень темная ночь, когда мы свернули с большой дороги и пошли по тропинке. Моросил мелкий дождь. Мистер Грант Монро нетерпеливо шагал вперед, мы же шли за ним.
— Вот освещенные окна моего дома, — шептал он, указывая на свет между деревьями, — а вот домик, куда мы должны войти.
Тут тропинка сделала поворот, и мы очутились перед фасадом дома. Желтая полоса света, падающая на черную землю, свидетельствовала о том, что дверь была неплотно закрыта. Наверху было ярко освещено одно окно. На спущенной шторе несколько раз промелькнула какая-то тень.
— Вот видите, он здесь! — вскричал Монро. — Во всяком случае кто-нибудь да есть в доме. Идемте и сейчас же все узнаем!
Но как только мы приблизились к двери, из темноты выскочила какая-то женщина и загородила нам дорогу. Свет, падающий из окна, был слишком слаб, чтобы можно было разглядеть ее лицо.
— Ради Бога, Жак, не делай этого! — кричала она. — Я чувствовала, что ты придешь сегодня вечером. Подожди немного, и ты никогда не будешь жалеть об этом.
— Я довольно ждал и верил тебе, Эффи! — возразил он решительно. — Оставь меня! Я должен туда войти. Мои друзья и я решили вывести все на чистую воду.
С этими словами он отстранил ее, и мы последовали за ним в дом.
Не успел он открыть дверь, как в коридор выскочила старуха и попробовала было загородить нам дорогу, но Монро грубо отстранил ее и в несколько прыжков очутился наверху. Затем он вбежал в освещенную комнату, а мы остановились на пороге.
Это была чистенькая, хорошо обставленная комната, с двумя зажженными свечами на столе и двумя на камине. В углу копошилось какое-то существо, с виду похожее на девочку. Ока сидела к нам спиной, но мы могли рассмотреть, что на ней было надето красное платье и длинные белые перчатки. Когда же она повернула к нам свое лицо, я невольно вскрикнул от ужаса и удивления. Меня поразила больше всего неподвижность этого лица и жуткий мертвенно-желтый цвет кожи. Но тайна сейчас же объяснилась. Холмс со смехом протянул руку к уху ребенка и снял надетую на нее маску. Перед нами предстал прелестный маленький негритенок, с ослепительно-белыми зубками, который с любопытством смотрел на наши изумленные лица. Я от души расхохотался, но Монро стоял насупившись со скрещенными на груди руками.
— Господи! — проговорил он наконец, — что все это значит?
— Я объясню тебе, что это значит, — произнесла вошедшая в комнату женщина с открытым гордым лицом. — Ты насильно вырвал у меня признание и теперь не имеешь права ни на что пенять. Мой первый муж умер в Атланте. Но ребенок остался жив.
— Твой ребенок!
Она вынула большой серебряный медальон, который носила на груди.
— Ты не знал, что он открывается?
— Да, действительно, я никогда не подозревал этого.
Она нажала пружинку и отскочила нижняя крышка медальона. Там под стеклом был портрет очень интеллигентного на вид и красивого мужчины, черты лица которого резко выдавали его африканское происхождение.
— Вот портрет Джона Эброна из Атланты, — сказала дама, — благороднейшего человека в мире. Я пренебрегла предрассудками нашей белой расы и вышла за него замуж. За все время нашей супружеской жизни мне ни разу не приходилось сожалеть о совершенном самопожертвовании. Единственное несчастье, что наш ребенок пошел в отца, а не в мать. Это очень часто бывает при таких смешанных браках. Моя маленькая Люси гораздо чернее своего отца. Но какая бы она ни была, черная или белая, это моя дорогая девочка, моя гордость.
При этих словах маленькое черное создание подбежало к матери и вцепилось ручонками в ее платье…
— Я оставила ее в Атланте только потому, что она была больна и перемена климата могла бы дурно повлиять на ее слабое здоровье. Я оставила ее на попечение верной шотландки, нашей старой служанки. Не проходило ни одного дня, ни одного часа, чтобы я не вспоминала о своем любимом ребенке. Потом я встретилась с тобою, убедилась, что люблю тебя, Жак, и побоялась сказать тебе всю правду. Я боялась, что потеряю тебя и потому не решилась признаться, что у меня есть ребенок. Предстоял трудный выбор, и я по слабости сделала то, чего ни в коем случае не должна была делать, то есть приняла твое предложение. В течение трех лет меня мучили угрызения совести и съедала тоска по ребенку, но я хранила свою тайну, потому что получала благоприятные вести от няньки. Наконец, во мне забилось непреодолимое желание увидеть своего ребенка. Долго я боролась против своего желания, но напрасно. Как это было не опасно, я рискнула выписать ребенка, хотя бы на несколько недель. Я послала в Америку сто фунтов стерлингов и дала подробные инструкции няне, как она должна приехать и поселиться в этом домике. Я приняла все предосторожности, чтобы никто в нашем округе не знал о существовании черного ребенка, и потому приказала няньке наблюдать, чтобы он весь день ходил в маске и в длинных перчатках. Конечно, можно было бы придумать что-нибудь умнее, но боязнь, что ты случайно узнаешь всю правду, положительно лишила меня рассудка.
Ты первый сообщил мне приятную новость: что в домике кто-то поселился. Весь день я прождала, сгорая от нетерпения, желание поскорее увидеть и расцеловать свое родное дитя, побудило меня потихоньку убежать туда ночью, зная как ты крепко спишь. На следующий день ты мог бы все узнать, если бы не подчинился моей просьбе подождать еще несколько дней. Спустя три дня, когда ты ворвался в дом, няня с ребенком едва успела убежать в лес через черный ход. Теперь ты узнал всю правду и мне интересно знать, что будет со мною и с моим ребенком?
С этими словами она сжала свои руки и ждала ответа.
Прошло несколько длинных, томительных минут, пока Грант Монро не прервал молчание. Я частенько люблю вспоминать эту сцену. Он поднял маленькую девочку, крепко поцеловал ее, затем взял под руку свою жену и, не говоря ни слова, повел их обеих к двери.
— Нам гораздо удобнее переговорить об этом у себя дома, — сказал он. — Я не считаю себя, Эффи, очень хорошим человеком, но все-таки думаю, что ты смело могла бы мне доверить свою тайну, не прибегая к подобным уловкам.
Мы вышли за ними из дому. Подойдя к тропинке, Холмс дернул меня за рукав и шепнул:
— Я думаю, наше присутствие гораздо полезнее будет в Лондоне, чем здесь, в Норбури.
После этого он не проронил ни слова до самой поздней ночи, пока не вошел со свечей в спальню, собираясь ложиться спать.
— Пожалуйста, Уотсон, — сказал он, — если вы когда-нибудь заметите, что я начинаю забывать и мнить о себе что-то необыкновенное, шепните мне на ухо одно только слово: ‘Норбури’, и я буду вам бесконечно благодарен.