Жанр пасхального рассказа, Попова О. И., Год: 2021 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

———————

Публикуется по: Воронежская филологическая школа: Юбилеи, научные контакты, современная практика. Сб. научных статей. Вып 2. Воронеж, 2021. С. 271-277.

———————

ЖАНР ПАСХАЛЬНОГО РАССКАЗА В РАННЕМ ТВОРЧЕСТВЕ ВАЛЕНТИНА СВЕНЦИЦКОГО

(‘ИЗ ДНЕВНИКА СТРАННОГО ЧЕЛОВЕКА’ И ‘ХРИСТОС В ДЕТСКОЙ’)

Рубеж XIX-XX вв. породил в России немало тех оригинальных личностей, вклад которых в историю и культуру Отечества будет осмысливаться вновь и вновь. И если иногда кажется, что та или иная историческая фигура стала достоянием архивов и отдалилась от потомков, забыта, то неожиданным образом она снова возникает на горизонте вследствие актуализации тех или иные вопросов, важность которых вновь осознается через сто и более лет.

Наше исследование будет касаться некоторых аспектов раннего творчества оригинального мыслителя, писателя, публициста, общественного деятеля и, что особенно для нас значимо, духовного писателя начала ХХ века Валентина Павловича Свенцицкого (1881-1931). Интерес исследователей к творчеству и личности Свенцицкого переживает ‘второе рождение’, что связано с открытием в нашу рубежную эпоху ряда забытых духовных писателей ХХ века.

В. Свенцицкий как самобытный писатель, а также его произведения исследуются в трудах С. А. Бесогоновой [2], Л. Ф. Алексеевой [1], А. А. Моториной [13], А. Ю. Закуренко [9], А. В. Харитоновой [18]. Нельзя не заметить, что основной акцент переносится исследователями на роман ‘Антихрист’ и в меньшей степени — на художественную фантазию ‘Второе распятие Христа’, о пьесах и ранних рассказах пишется совсем мало.

Между тем праздничные рассказы писателя интересны как с точки зрения тематики, так и в аспекте жанрового своеобразия. Современный исследователь И.А. Есаулов предлагает выделить особый архетип русской культуры — ‘пасхальный’, значимость которого для русской культуры и литературы чрезвычайно велика: он сумел породить такие литературные явления, как ‘пасхальный мотив (в русской словесности становящийся лейтмотивом), пасхальный сюжет’ [6, 8], ‘пасхальный хронотоп, жанр пасхального рассказа, пасхальный роман’ [7, 44].

На возникновение жанра пасхального рассказа существуют разные точки зрения. Е. В. Душечкина в работе ‘Русский святочный рассказ: становление жанра’ рассматривает жанр пасхального рассказа ‘как производный от жанра рождественского рассказа русской календарной литературы’ [5, 198], развитие которой было обусловлено ростом популярности периодических изданий, в которых публиковались подборки материалов, приуроченных к тому или иному календарному празднику (Крещению, Масленице, Троице, Пасхе). Интерес к Рождественской теме поддерживался на протяжении всего XIX века, а последнее его двадцатилетие исследователи определяют как ‘святочный бум’. Несмотря на главенство Пасхи в русском православном календаре, жанр пасхальных рассказов, по мнению исследовательницы, является вторичным [5, 198].

По мнению Т. Н. Козиной, к исходным формам появления пасхального рассказа можно отнести ‘литургическую поэзию, притчу и литургическую драму’ [11, 8]. В. Н. Захаров считает, что Пасха многое дала русской литературе: мотивы, сюжеты, образы и что пасхальный’жанр возник спонтанно — и у него было много начал. Пасхальный рассказ был неизбежен в русской литературе’ [10, 254]. Провозвестником жанра пасхального рассказа исследователь называет Ф. М. Достоевского, использовавшего пасхальные эпизоды в своих романах [10, 255].

При наличии расхождений во взглядах на генезис жанра пасхального рассказа существуют также различия и в критериях его выделения. Душечкина отмечает календарную приуроченность публикации произведений к новогодним праздникам, а также повторяемость мотивов рождественских рассказов в пасхальных: мотивы искупительной жертвы, чуда, раскаяния, встречи, нравственного перерождения и др. Праздник в текстах определялся временем, когда происходил духовный перелом в сознании человека, а безвыходные ситуации получали неожиданное чудесное разрешение [5, 205]. Козина выделяет строгие признаки пасхального рассказа: по идейному содержанию (преображение жизни, прощение обидчика и др.), цели (призвать к духовному пробуждению), истокам жанра, атрибутам (храм, колокольный звон, кулич и пр.), принципам развития и др. [11, 21]. У Захарова, во-первых, пасхальный рассказ соотносится с праздниками от Великого поста до Духова дня, во-вторых, назидателен — учит добру, напоминает евангельские истины, в-третьих, содержит сюжеты духовного проникновения, нравственного перерождения человека, прощения во имя спасения души и др. [10, 256]. По Есаулову, вся русская словесность ‘пропитана’ пасхальным архетипом, ‘память’ которого проявляется в литературных мотивах, сюжетах, жанрах и не сводима к тем или иным частным литературным проявлениям.

Рассматриваемые нами рассказы Валентина Свенцицкого ‘Из дневника ‘странного человека» (1911 г.) [15] и ‘Христос в детской’ (1912 г.) [16] в полной мере можно отнести к жанру пасхального рассказа.

Рассказ В. Свенцицкого ‘Из дневника ‘странного человека» [15] был опубликован в журнале ‘Новая земля’ в 1911 году ( 15/16). Ведущий исследователь творчества В. Свенцицкого и составитель собрания сочинений С. В. Чертков соотносит главного героя рассказа — ‘странного человека’ — с персонажем романа-исповеди В. Свенцицкого ‘Антихрист (Записки странного человека)’, вышедшем в 1908 г. [14, 784]. Однако, в тексте нет прямых отсылок к роману, и о нем можно говорить как о самостоятельном произведении, написанном в жанре пасхального рассказа.

Первый и главный признак жанра — время действия — с вечера Великой субботы до утра Пасхи, основная тема — внутреннее преображение главного героя, воскрешение его души, приобщение к пасхальной радости.

Повествование построено от лица героя-рассказчика, поэтому из его сбивчивой, сумбурной речи может сложиться впечатление об этом человеке. Он обращается к невидимым собеседникам (‘милостивые государи’), возможно, для того, чтобы найти опору в жизни, точку отсчета — того, кто восстановит его место и роль в этом мире, подчеркнет его, тоже когда-то ‘милостивого государя’, наличное существование.

Одним из часто повторяющихся мотивов рассказа является ‘голод’ и всё, что сопряжено с состоянием голодающего человека: воспоминания о еде, о щедром пасхальном столе, о корочке хлеба. Герой, голодающий три дня, красочно представляет себе праздничную снедь, хотя готов и отказаться от нее (‘роскошь’), но не представляет себе ‘голодной’ Пасхи, без хлеба.

Вместе с тем, мы понимаем, что он, как монах, неосознанно несет строгий пост с самого Чистого четверга и таким образом участвует в подготовке к Великому дню, хотя мысленно все обращения его — к людям, а не Богу.

Он одинок, оставлен, и одиночество накануне Пасхи ощущается им особенно остро. В его воспоминаниях о детстве — семья и пасхальная радость, дом и благополучие. Но потом произошло нечто, что позволило ему именовать себя ‘преступником’ и ‘исчадием ада’, ‘отверженным’.

Впрочем, он заявляет, что он ‘горд’ и время от времени напоминает об этом себе и воображаемым слушателям. Но чем больше мы его слушаем, тем больше понимаем, что он выдаёт желаемое за действительное, этот человек давно сломлен, и от былой гордости его не осталось следа. Он испытывает голод физический и голод духовный, острую потребность в пище и потребность в приобщении к пасхальной радости, к человеческому сообществу (семье ли обычной, или семье — православным в храме, или семье общечеловеческой — всеобщей). ‘…Ведь сейчас ‘Христос воскрес’ запоют — до оценок ли тут: кто лучше да кто хуже… Радоваться, обниматься надо и быть всем вместе. Главное — всем вместе. Коли Христос воскрес — разве можно врозь быть?’ [15, 523-524] — так размышляет он, стоя на холме за городом, куда нечаянно вышел, предаваясь мыслям.

В беззвучный диалог с героем вступает предпасхальная окружающая его природа: ‘великолепная ночь’, ‘звёзды, точно вымытые драгоценные камни’, воздух, ‘насыщенный запахом молодой растаявшей земли’, ‘простор’, ‘тонкие стволы березок’, ‘кусты вербы с мохнатыми пушистыми почками’. Проникшись обновлённостью и необычностью природы, он возвращается в памяти к своей прежней любви (‘Я люблю тебя, милая! Люблю твои косы, твои глаза &lt,…&gt, Потому что землю люблю. Запах талого снега и простор, и свободу безбрежную… И зачем мне Бог дал такое нелепое, неугомонное, ненасытное сердце?’). Уйдя из праздничного города, он собирался петь ‘Христос воскрес’ в одиночестве, потому что ‘горд’. Но душа его тоскует (‘Как бы хорошо, если бы последние годы моей жизни оказались сном’), а ум возвращается снова в детство: к заутрене, к непосредственной детской радости (‘…В церковь придешь и готов прыгать от счастья &lt,…&gt, так бы и бросился на шею к первому попавшемуся соседу и заплакал от умиления…’) [15, 524].

Поворот в развитии сюжета происходит после того, как герой слышит пасхальный звон к заутрене: ‘Господи! Да ведь это звонят!.. К заутрене звонят!.. Разве можно теперь одному быть &lt,…&gt, Не хочу я быть один…’ [15, 524]. И с ним случается, как он заявляет, ‘маленькое и нелепое происшествие’: он опрометью бросается в город и бежит до тех пор, пока хватает сил (‘ноги задрожали’, ‘в глазах черные круги пошли’, ‘того гляди свалюсь’). Полуживой от голода он начинает терять сознание и, случайно услышав рядом с собой голос простой женщины, баюкающей маленького ребенка, которая не смогла быть на службе в эту ночь, обращается к ней:

‘Голоден я… пропал я… никому не нужен…’. И ‘простая деревенская баба’, как называет ее рассказчик, одна пожалела его в эту пасхальную ночь, спасла от голодной смерти. ‘Этого я никогда не забуду, милостивые государи’, — заверяет своих невидимых собеседников герой рассказа.

Мы стали свидетелями двойного чуда: первого, самого очевидного — спасения человека, умирающего от голода, другим — самым обычным, малоприметным и, в общем-то, таким же нуждающимся в поддержке человеком, второго — менее очевидного, но более глубокого — чуда вечного ‘возвращения блудного сына’. Свершилась пасхальная победа над смертью: физической (голодной) и метафизической.

Первое чудо произошло благодаря примирению главного героя с обстоятельствами и принятию своей участи — бесприютного скитальца, нуждающегося в помощи. Второе стало возможным, благодаря движению его души к людям, к всеобщей пасхальной радости, к самой жизни, к Богу, хотя о последнем стремлении напрямую автор не говорит. Однако, рассматривая описанное пространство праздника (‘настоящая пасхальная ночь’), весеннюю природу, яркие детские воспоминания рассказчика, непосредственные движения души (‘нелепое сердце’), мы понимаем, что чудо дается по вере, и концовка рассказа — это хвала Пасхе, вечной жизни и надежде.

Рассказ В. Свенцицкого ‘Христос в детской’ (1912 г.) имеет более традиционную форму праздничного рассказа, он был опубликован в еженедельной общественной, литературной и политической газете ‘К новой земле’ весной 1912 г. в третьем номере (предположительно — в апреле).

Праздник Пасхи в 1912 г. приходился на 25 марта (по ст. ст.), таким образом, появление рассказа в печати пришлось на Пасхальные дни.

Сюжет рассказа связан с образами детей: накануне праздника Пасхи маленькие брат и сестра знакомятся с понятием смерти и воскресения, и затем один из героев переживает встречу с Христом.

Главные герои повествования — брат и сестра: Коля и Олинька, они еще не обходятся без помощи няни, но уже способны открывать мир, познавать его правила и ценности. В центре повествования — проблема жизни, смерти и воскресения. Действие рассказа также происходит в Великую субботу.

Условно рассказ можно разделить на три части: в первой Коля сталкивается с поломкой своей игрушки — заводного гусара (‘раздавился заводной гусар’) и заявляет сестре: ‘Я решил скончаться от разрыва сердца’ [16, 531]. Мотив ‘внезапной смерти’ в начале рассказа появляется дважды: как ‘игрушечная смерть’ и как ‘воображаемая смерть’, и тут же возникает ответный мотив — ‘страдание’ и слезы — реальные, а не игрушечные — сестры мальчика. Няня успокаивает детей и сообщает им о приближающемся празднике Пасхи, к которому нужно выучить соответствующую молитву.

Здесь же в тексте появляются ключевые мотивы: ‘Христос воскрес’ и ‘Воскресение Христово’, ‘распяли на кресте’, ‘гроб’, ‘стража’, ‘молитва’. Первое объяснение няней смысла произошедшего события, связанного с распятием Христа, для Коли пока никак не отозвалось в душе.

После того, как герои выяснили, что починка-‘реанимация’ игрушки не возможна, Коля убеждается, что ‘гусар скончался’, на что возражает няня:

‘Умирают люди. А игрушки ломаются’. ‘Но что значит ‘умер’?’ — уточняет мальчик. ‘Умер? Жить перестал’, — отвечает ему няня. Коля задумывается:

‘Не может быть!’ [16, 532]. Действительно, маленькому сердцу трудно представить отсутствие жизни, эту чудовищную дисгармонию.

Сюжет со сломанным гусаром напоминает нам рождественскую сказку Э. Гофмана ‘Щелкунчик и Мышиный король’ [4], в которой также происходит в одном из эпизодов поломка-‘болезнь’ главного героя — игрушки Щелкунчика, заколдованного принца кукольного королевства. Однако сходство это внешнее. Ни волшебства, ни превращения кукол в людей и наоборот в истории Свенцицкого нет, это не ‘пасхальная’, по аналогии с ‘рождественской’, сказка о метаморфозах куклы, в которой тема Рождества Богочеловека уходит на задний план, уступая чудесному, напротив — перед нами история, в которой Христос становится одним из действующих лиц, не разрушая при этом ткань повседневности.

Во второй части жизнеутверждающе описывается весенняя прогулка детей, их радость солнцу, забавы, беззаботность. Здесь в рассказе появляется неизменный атрибут праздника — ‘радость’, пока без именования её ‘пасхальной’, но выражаемая с помощью таких эпитетов, как ‘свежий, ласковый ветер’, ‘всё новое, яркое, сияющее’, ‘небо голубое’, ‘голубое поле’. Дети резвятся, бегают и радуются солнцу. Коле весело, и хочется ‘чтобы все были вместе’, ‘играли бы и смеялись’. Как мы помним, действие происходит в Великую субботу, и природа уже начинает готовиться к великому празднику, пробуждается к торжеству. ‘Нянечка, Христос воскрес!’ — кричит няне Коля. Это наивысшая эмоциональная точка сцены на природе, жизнеутверждающая и яркая.

В вечерних размышлениях мальчик обращается к грядущему празднику, событиям, ставшим его причиной: распятию и воскресению. На вопрос ‘Что значит ‘распяли’?’, Коля получает прямой ответ няни: ‘К кресту прибили. … Руки и ноги. … Гвоздями’. Это впечатляет ребенка, и он по-новому воспринимает привычную до того икону ‘Воскресение Христово’, задумывается. Повторяются в тексте мотивы ‘гроб’ и ‘воины’, но не в рассказе няни, а как описания изображений на иконе. Коля боится одного из нарисованных воинов, но няня молитвой и присутствием помогает преодолеть страх. И здесь же возникает мотив преодоления смерти, победы над ней: ‘Как хорошо, нянечка, что воскрес… Я бы тоже так сделал…’, — заявляет ребенок.

В третьей — заключительной части — автор описывает чудесное событие — появление Христа в детской, как мы узнаем позднее, — сон Коли.

Здесь переплетаются мотивы ‘сна’, ‘игры’ и мотив ‘пасхального чуда’.

Вначале Коля предлагает, играя, ‘воскреснуть’ под иконами самим из ‘гроба’-одеяла. Сестра, конечно, соглашается. Если ‘сейчас Он воскресает’, то ничего не мешает детям ‘воскреснуть’ тоже. Но во время игры они видят входящего в двери Христа, узнают Его и бросаются навстречу.

‘Я весь день о Тебе думал, — быстро говорил Коля, — как Тебе больно было. И гвозди… А потом воскрес… Как хорошо!.. Так всегда надо. Пусть распинают. По-ихнему не выйдет… Я ведь так говорю? Я не боюсь…’ [16, 537]. Затем следует небольшой разговор о том, что Христос придет к ним еще, потом Коля говорит о гусаре, о его ‘смерти’. Снова появляется в тексте мотив ‘страдания’, но уже страдания как ‘Страстей Господних’ (‘Господи… как больно-то Тебе… не хочу так… не надо так…’). Важный момент наступает, когда Коля спрашивает: ‘Ты навсегда к нам? Да?’. И Господь подтверждает, что это так. Но не отвечает на вопрос: ‘И больше не будет так?’, то есть, не будет страданий и боли? Страдания будут. ‘Пусть у всех! … Пусть всем больно…’ [16, 538], — принимает решение Коля.

Далее в рассказе возникает мотив ‘стигмат’, который характерен для католической церкви, выходит за рамки православной традиции, что ставит это произведение в особый ряд в жанре пасхальных рассказов. На детских ладонях появляются раны — следы от гвоздей. Коля заключает: ‘Олинька, мы тоже воскреснем! Господи… миленький мой… Как хорошо-то, как хорошо-то!..’. Происходит логическое завершение повествования: ‘двойная смерть’ и ‘страдание’ в начале заканчиваются ‘распятием’ и ‘всеобщим воскресением’ в конце, т. е. жизнь побеждает.

Появление в финале няни и пробуждение Коли ото сна не снимают возвышенного настроя рассказа и не добавляют ему ‘волшебности’, потому что ‘Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят’ (Мф. 5, 8). Детская открытость и чистота удостоверяют произошедшее (этот эпизод явления Христа во сне Коли коррелирует с аналогичным из жития сщмч. Петра архиепископа Воронежского, которому в детстве во сне также являлся Христос, после некоторых выражений мальчишеского несогласия и неприятия по отношению к близким [17]). Детская вера — чиста и сильна.

Поэтому рассказ производит особое впечатление как раз за счет контрастности описания детской простоты, непосредственности и в то же время открытия силы этой простой веры — идти за Христом до конца, даже если будет больно и страшно.

В пасхальных рассказах В. Свенцицкого даются принципиально разные герои: отверженный бродяга и дети. Принципиально различны траектории развития сюжета, ведущего к конфликту — воспоминания о былой жизни и неприкаянность в настоящем у ‘милостивого государя’ и детские-недетские размышление Коли о жизни и смерти, о распятии и Воскресении. Но объединяет эти рассказы мотив воскрешения, преодоления человеческой отчужденности, обособленности от Бога и Пасхальность как обыкновенное и непостижимое чудо. Это позволяет отнести оба рассказа к типичным произведениям пасхального жанра русской литературы, в котором так явно проявляется ‘пасхальный архетип’ русской культуры.

Вместе с тем эти рассказы уже написаны писателем, отразившим мироощущение человека начала ХХ века как века страданий и смертей. Готовность разделить крестные страдания Христа героями его пасхальных произведений в какой-то степени делают рассказы Свенцицкого провиденциальными, т.к. поколению ровесников века пришлось в полной мере принять на себя подвиг исповедничества, несения креста в эпоху противоборства большевистского режима с Православием.

Рассказы В. Свенцицкого интересны и в ином аспекте: пасхальная тема взаимосвязи смерти и воскрешения в их детском восприятии появится позже в романе И. Бунина ‘Жизнь Арсеньева’ [3], в автобиографической повести и К. Лукашевича ‘Моё милое детство’ [12], в романе И. Шмелёва ‘Лето Господне’ [19].

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Алексеева Л. Ф. Повесть Валентина Свенцицкого ‘Антихрист’ (1908) в контексте литературного процесса // Вестник Новгородского государственного университета. 2015. 84. С. 69-73.

2. Бесогонова С. А. Рецепция поэмы Ф.М. Достоевского ‘Великий инквизитор’ в повестях А. А. Золотарева и В. П. Свенцицкого // Филологические чтения : материалы конференции. Ярославль, 2018. С. 313-317.

3. Бунин И. Собр. соч.: в 6-ти томах. М., 1988. Т. 5.

4. Гофман Э. Щелкунчик и Мышиный король. М., 2019.

5. Душечкина Е. В. Русский святочный рассказ: становление жанра. СПб., 1995.

6. Есаулов И. Новое понимание классики (https://itbook-project.ru/novoeponimanie-klassiki.-ivan-esaulov-o-pasxalnosti-russkoj-literaturyi.html).

7. Есаулов И. А. Пасхальность русской словесности. М., 2014.

8. Есаулов И. А. Пасхальный архетип в поэтике Ф.М. Достоевского // Евангельский текст в русской литературе ХVIII-ХХ веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сборник научных трудов. Петрозаводск, 1998. С. 354-360.

9. Закуренко А. Возвращение к смыслам. Старые и новые образы в культуре: опыт глубинного прочтения. М., 2014. С. 190-196.

10. Захаров В. Н. Пасхальный рассказ как жанр русской литературы // Проблемы исторической поэтики. 1994. 3. С. 249-261.

11. Козина Т. Н. Эволюция пасхального архетипа: монография. Тамбов, 2019.

12. Лукашевич К. Пасха в детстве : Рассказы и воспоминания. М., 2016. С. 67-130.

13. Моторина А. А. Русская художественная проза XX — начала XXI века : изображение духовного состояния человека в кризисную эпоху : автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 2018.

14. Свенцицкий В. Собрание сочинений. М., 2008. Т. 1. С. 58-225.

15. Свенцицкий В. Собрание сочинений. М., 2008. Т. 1. С. 520-525.

16. Свенцицкий В. Собрание сочинений. М., 2008. Т. 1. С. 554-561.

17. Священномученик Петр (Зверев), архиепископ Воронежский. Житие (https://azbyka.ru/days/sv-petr-zverev-voronezhskij).

18. Харитонова А. В. Тление vs Воскресение. Картина Г. Гольбейна в художественном мире романа Ф. М. Достоевского ‘Идиот’ и тема смерти в романе В. П. Свенцицкого ‘Антихрист’ // Stephanos. 2016. 1 (15). С. 134-139.

19. Шмелёв И. С. Лето Господне. М., 2001.

ЖАНР ПАСХАЛЬНОГО РАССКАЗА В РАННЕМ ТВОРЧЕСТВЕ ВАЛЕНТИНА СВЕНЦИЦКОГО

(‘ИЗ ДНЕВНИКА СТРАННОГО ЧЕЛОВЕКА’ И ‘ХРИСТОС В ДЕТСКОЙ’)

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также: