Зевс в трагическом положении, Лукиан, Год: 1909 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 23 минут(ы)

ЛУКІАНЪ

ИЗБРАННЫЯ СОЧИНЕНІЯ

Перевелъ съ греческаго Н. Д. Чечулинъ

С. ПЕТЕРБУРГЪ
Тип. Главн. Управл. Удл., Моховая, 40
1909.

Зевсъ въ трагическомъ положеніи.

Зевсъ.— Гера.— Посейдонъ, — Аполлонъ — Двина.— Афродита.— Гермесъ.— Статуя Гермеса съ аинскаго рынка. Момъ.— Гераклъ.— Колоссъ Родосскій.— Тимоклъ.— Дамисъ.

Гермесъ. Что ты, о Зевсъ, размышляя, нее что-то шепчешь?

Что ты такъ блденъ, съ лицомъ какъ философъ, серьезнымъ?

Ты мн откройся, приказывай мн, что угодно.

Вврься ты мн, ужъ я тебя, право, не выдамъ!

Аина. Да, мой отецъ, Кронидъ, владыка безсмертныхъ!

Молитъ тебя свтлоокая дщерь твоя Тритогенейя,

Выскажись, душу свою облегчи, пусть знаемъ мы также,

Что за печали грызутъ теб сильно и душу и сердце,

Что ты глубоко вздыхаешь, зачмъ твои блдны ланиты?

Зевсъ. Можно сказать, что нтъ такихъ бдствій ужасныхъ,

Нту несчастій, нтъ потрясающихъ душу событій,

Бремя которыхъ теперь бы роду боговъ не грозило!..

Аина. Господи! что за ужасное рчи начало!

Зевсъ. О, вы! всемерзкія праха земного рожденья!

О Прометей! Что за бды ты намъ приготовилъ!!

Аина. Что же такое? Вдь ты говоришь о живущихъ?!

Зевсъ. Молніи быстротекущей гроза, что будешь ты длать!

Гера. Перестань ты пыхтть! Ты думаешь, что если я не могу отвчать теб изъ комедій да изъ былинъ, какъ вонъ они, или разыгрывать съ тобой цлыя сцены изъ Еврипида, такъ я не понимаю, что это у тебя за печаль?!

Зевсъ. Не знаешь, а то заголосила бы ты!

Гера. Знаю я, что, вправду, тебя мучитъ! Любовныя какія нибудь шашни! Да ужъ по привычк не жалуюсь, часто я отъ тебя эту обиду терпла!.. Встимо, опять нашелъ Данаю какую нибудь, или Семелу, или Европу,— ну и бсишься отъ любви да придумываешь, какъ бы, обернувшись въ быка, сатира, или въ золото, пробраться сквозь крышу въ объятія любезной. Вс эти вздохи слезы, блдность но чего другого это знаки, какъ влюбленности.

Зевсъ. Ахъ матушка! Ты думаешь, что все еще у меня мысли о любви и о другихъ такихъ же пустякахъ?!

Гера. Да что же другое, если неэто, такъ разстроило тебя, Зевса?!

Зевсъ. Въ отчаянномъ положеніи, Гера, дло боговъ, и на волоск, какъ говорится, виситъ: пользоваться ли намъ еще почетомъ и получать ли на земл дары, или о насъ совсмъ позабыть и почитаться намъ за ничто.

Гера. Такъ, стало, Земля опять родила какихъ нибудь Гигантовъ, или Титаны разбили свои оковы, вырвались изъ подъ стражи и опять подняли противъ насъ оружіе?!

Зевсъ. Ну-у! съ этой стороны дло боговъ въ безопасности.

Гера. Что же другое можетъ быть страшно? Не понимаю я, что же, если не нчто подобное, такъ преогорчило тебя, что ты не Зевсомъ кажешься, а дрожишь, какъ оси новъ листъ.

Зевсъ. Вотъ что, Гера: вчера стоикъ Тимоклъ и эпикуреецъ Дамисъ — не знаю ужъ, съ чего начавъ рчь — спорили о промысл въ присутствіи множества почтенныхъ и извстныхъ людей это то меня и огорчило ужасно,— и Дамисъ говорилъ, что боговъ нтъ, что они не блюдутъ и не устраиваютъ ничего въ мір, а почтенный Тимоклъ старался стоять за насъ. Потомъ подвалила толпа и споръ ничмъ не ршился. И вотъ они сошлись сегодня обсудить до конца, и вонъ сколько собралось послушать, кто побдитъ и чья правда. Видите, какова опасность, въ какомъ трудномъ положеніи натпе дло: оно зависитъ отъ удачи одного человка. И вотъ, одно изъ двухъ: или мы останемся въ презрніи, если признаютъ, что мы только одни слова, или будемъ почитаться по прежнему, если переспоритъ Тимоклъ.

Гера. Это, взаправду, страшно, и не попусту ты, Зевсъ, говорилъ все по трагедіямъ…

Зевсъ. А ты вздумала, что въ такой серьезный моментъ я стану думать о какой нибудь Дана или Антіоп! По что же намъ, Гермесъ, Гера и Аина, длать, а? Подумайте-ка и вы хоть малость.

Герм. По моему, надо обсудить дло по обычаю всмъ вмст, созвавъ собраніе.

Гера. И по моему тоже,

Аина. А по моему, батюшка, напротивъ. не надо смущать небо, не надо показывать, что ты этимъ встревоженъ, а прямо сдлать такъ, чтобы Тимоклъ переспорилъ и чтобы Дамисъ ушелъ изъ собранія осмяннымъ.

Герм. Но, Зевсъ, вдь это же не останется въ секрет: споръ философовъ шелъ явно, и покажется, что ты ужъ слишкомъ много на себя берешь, если не сообщить всмъ о такомъ важномъ вопрос.

Зевсъ. Ну. такъ скликай, и чтобы собрались вс, ты правду сказалъ.

Герм. Эй! боги! сходитесь на совтъ! Не мшкайте! Идите, вс собирайтесь! Совтовать будемъ не о пустяк!

Зевсъ. Что ты, Гермесъ, такъ сухо, грубо, прозаически сзываешь и на такое то важное совщаніе!

Герм. А какъ же по твоему надо, Зевсъ?

Зевсъ. Какъ по моему? А надо, я думаю, приглашеніе сдлать въ стихахъ, поэтически, погромче, чтобы побольше пришло.

Герм. Да, Зевсъ, только вдь это дло поэтовъ да пвцовъ, а я плохой поэтъ, такъ что испорчу все приглашеніе — либо въ размр ошибусь, либо стопу пропущу, и станутъ смяться моей рчи. Я видалъ, какъ Аполлонъ посмивается надъ иными отвтами оракуловъ, хотя въ оракулахъ все позволительно и слушающимъ не до того, чтобы проврять стихи.

Зевсъ. Такъ ты вставь въ приглашеніе побольше гомеровскаго. Гермесъ, какъ онъ насъ созывали. Ты помнишь же, вроятно…

Герм. Не такъ, чтобы очень ужъ ясно и точно, но попробую.

Къ Зевсу въ чертоги сбирайтеся боги вс и богини,

Такъ-же и нимфы, и рки — кром одного Океана,—

Вс собирайтесь, кто только когда вкушалъ гекатомбы,

Вс, кто только сидитъ надъ какими-нибудь алтарями!

Зевсъ. Ладно, Гермесъ, отлично у тебя вышло, вонъ ужъ и собираются. Ты ихъ принимай и разсаживай, всякаго по достоинству, по матеріалу и по работ: впередъ золотыхъ, затмъ серебряныхъ, за ними изъ слоновой кости, потомъ бронзовыхъ и мраморныхъ, изъ этихъ послднихъ впередъ надо ставить Фидіевыхъ, или работы Алкамена, Мирона и Евфранора и тому подобныхъ художниковъ, а разная тамъ дрянь, безобразные, пустъ такъ, гд нибудь подальше въ молчаніи постоятъ на совт, лишь бы въ собраніи побольше народу было…

Герм. Слушаю. Разсажу ихъ какъ слдуетъ. Но вотъ что не худо бы мн знать: если кто нибудь изъ нихъ золотой и массою своею стоитъ много талантовъ, а по работ плохъ, безобразенъ и нелпаго вида, садить ли его выше бронзовыхъ работы Мирона и Поликлета, или мраморныхъ работы Фидія и Алкамена, или должно отдать предпочтеніе работ?

Зевсъ, Да, слдуетъ такъ, но золото все таки нужно предпочитать…

Герм. А, значитъ по стоимости и по пышности надо разсадить, а не по божественному достоинству. Ну, такъ идите впередъ вы, золотые!.. Ой, Зевсъ: кажется, что впередъ то сядутъ одни чужіе боги, потому что греческіе, видишь, какіе они: изящные, красивые, превосходно сдланные, но только все бронзовые или мраморные, или ужъ самое большее изъ слоновой кости, кой гд только тронутые позолотой, такъ, въ вид подкраски и чтобъ немножечко блестло, внутри то они деревянные и въ нихъ цлыя тысячи мухъ: а вонъ эта Бендисъ, или вонъ тотъ Анубисъ, а за ними вонъ Аттисъ, Митра, Менъ, эти сплошь изъ чистаго золота, тяжелые и дйствительно драгоцнные.

Посейдонъ. Это, Гермесъ, справедливо, что тотъ псоголовый египтянинъ сидитъ выше меня, Посейдона?

Герм. Да вдь тебя, потрясатель земли, Лизиппъ сдлалъ изъ бронзы, дешевенькимъ, такъ какъ у коринянъ тогда золота не было, а этотъ очень цненъ, онъ весь литой. Такъ ужъ приходится потерпть, что тебя и поотодвинутъ и что выше чмъ ты будетъ цниться тотъ, у кого этакій золотой носъ!

Афродита. Тогда, Гермесъ, возьми меня и посади гд нибудь впереди. Я золотая.

Герм. Нтъ, Афродита, — по крайней мр, сколько я вижу, если я не ослпъ: ты изъ благо мрамора, кажется пентелійскаго, обращеннаго въ Афродиту Праксителемъ, такъ ты и отдана была въ Книдъ.

Афр. Я приведу теб очень достоврнаго свидтеля, Гомера: онъ постоянно называетъ меня ‘золотой ‘ Афродитой.

Герм. Ну, такъ вдь онъ и Аполлона называлъ ‘многозлатымъ, богатымъ’, а вишь, и онъ теперь сидитъ гд то въ третьемъ ряду, посл того какъ разбойники стащили у него внки, а разные вертуны отобрали у него лиру, такъ что, ужъ будь добра, сядь и ты подальше.

Колоссъ Родосскій. А со мной кто посметъ спорить, когда я солнце — и такой величины!! Вдь если бы родосцы не ршили сдлать меня непремнно колоссальныхъ размровъ, такъ на мою цну можно было бы сдлать 16 золотыхъ боговъ, полагаю, меня такъ и цнить надо! Да при такой-то величин у меня и работа отличнйшая!…

Герм. Что тутъ длать, Зевсъ? Положительно я не могу ршить! Если смотрть на матеріалъ — онъ бронзовый: если же посмотрть, чего онъ стоитъ — его надо посадить впереди перваго ряда…

Зевсъ. Ахъ, да зачмъ было и приходить сюда этому… Смется надъ малымъ ростомъ остальныхъ, и всю эстраду завалилъ… Э-э-э… Вотъ что, великій родосецъ! Если и надо цнить тебя выше, чмъ золотыхъ, то гд ты тутъ сядешь, если только не заставить всхъ стоять? Одинъ ты будешь сидть, и то цлый Пниксъ займешь еврею одною половиною. Лучше ужъ ты постой, наклонившись…

Герм. Погляди-ка еще, чего тутъ длать станешь? Вонъ двое: оба бронзовые, оба одной работы Лизиппа, одинаковой величины, оба одинаково почитаются по рожденію, какъ дти Зевса,— Діонисъ и Гераклъ. Кому изъ нихъ сидть выше? Видишь, они спорятся…

Зевсъ. Ахъ, Гермесъ, мы теряемъ время, а давно бы ужъ пора намъ открыть засданіе… Ну, пусть теперь сядутъ вперемшку, гд кто хочетъ, а. потомъ мы обсудимъ это, и я тогда посмотрю, какой установить для нихъ порядокъ…

Герм. Святители, какъ они шумятъ! И орутъ, какъ всегда… подавай! подавай! Гд нектаръ? гд нектаръ? амброзіи не хватило! А гд гекатомбы? Общихъ жертвоприношеній!…

Зевсъ. Скажи ты имъ, Гермесъ, чтобы они замолчали… Пусть-ка бросятъ они эти пустяки и узнаютъ, зачмъ они собраны.

Герм. Да вдь не вс понимаютъ, Зевсъ, по гречески, а я не полиглоттъ, чтобы говорить и по скиски, и по персидски, и по еракійски, и по кельтски, такъ что, я думаю, просто подать знакъ рукой, чтобы они замолчали…

Зевсъ. Ну, ладно.

Герм. Ну, вотъ, они стали безгласны, что твои софисты, такъ что пора и говорить… Видишь, они глядятъ на тебя, ожидая, что ты скажешь.

Зевсъ. Э-э-э… Послушай, Гермесъ, что со мной, теб то я, какъ сыну, могу это сказать… Ты, вдь, знаешь, какъ я всегда говорилъ на собраніяхъ смло и ршительно…

Герм. Знаю, я всегда трепеталъ, слушая твои рчи, а особливо, когда ты грозилъ, спустивъ золотую цпь, поднять изъ глубины море и землю со всми богами…

Зевсъ. Да… А теперь, сынокъ,— не знаю ужъ, отъ важности ли вопроса, или отъ многолюдства собранія, собраніе, какъ видишь, очень многочисленно — но растерялся я, не соберусь съ мыслями, прилипъ языкъ у меня къ гортани, а что всего нелпе — я позабылъ начало рчи, которую приготовилъ и которое мн казалось всего подходяще для нихъ…

Герм. Ты, Зевсъ, все испортилъ… А они ужъ обратили вниманіе, что ты молчишь, и ожидаютъ услышать что-то очень непріятное, если ты медлишь…

Зевсъ, Какъ ты думаешь, Гермесъ: что, если я обращусь къ нимъ съ гомеровскимъ обращеніемъ?

Герм. Съ какимъ это?

Зевсъ. Слушайте слово мое вы, боги, и вы вс, богини!’

Герм. Нтъ, брось! Довольно, что ты давеча намъ продекламировалъ! Знаешь что: оставь ты стихотворную напыщенность, а возьми какую-нибудь изъ демосоновыхъ рчей противъ Филиппа, измнивъ кое-что. такъ теперь длаютъ очень многіе ораторы!

Зевсъ. Дло! Для тоги, кто затрудняется, самое подходящее такія реторическія заимствованія и такая поддержка!

Герм. Ну, начинай же!…

Зевсъ. Я увренъ, господа боги, что вы дорого бы дали, чтобы вамъ стало вполн яснымъ то дло, ршить которое вы собрались нынче. Въ виду этого вамъ надлежитъ внимательно выслушать мою рчь. Вдь настоящій случай, боги, таковъ, что чуть голосомъ но вопіетъ, что его надо особенно обсудить сравнительно со всми другими. Мы же относимся къ нему со страннымъ пренебреженіемъ. И вотъ я хочу (ну, теперь я буду говорить ужъ не по Демосону)… и вотъ я хочу разсказать вамъ обстоятельно, чмъ встревоженный, я созвалъ собраніе.

Вчера, какъ вы знаете, мы, по приглашенію судохозяина Мнеситея, были въ гостяхъ въ Пире, гд этотъ Мнеситей приносилъ жертву въ благодарность за то, что корабль его около Каферея спасся отъ большой опасности. Посл возліянія вы вс разошлись кто куда, какъ каждому вздумалось, а я — было еще не поздно — пошелъ въ городъ прогуляться вечеркомъ но Керамику, размышляя все время о скаредности Мнеситея, который на угощеніе шестнадцати боговъ принесъ въ жертву одного птуха, да и то совсмъ стараго и хриплаго, да четыре кусочка ладону, совершенно заплеснвшаго. такъ что онъ сейчасъ же и гасъ на угольяхъ и дыму отъ него не удавалось понюхать ни кончикомъ носа — и это посл того, какъ онъ общалъ цлыя гекатомбы, когда корабль былъ уже межъ камнями и его несло на скалу… Ну-съ, такъ вотъ, думая объ этомъ, вхожу я въ галлерею картинъ и вижу, что стоитъ великое множество народу, одни подъ портикомъ, другіе подъ открытымъ небомъ, а еще какіе-то. сидя на стульяхъ, громко и горячо спорятъ. Посмотрвъ въ чемъ дло и узнавъ, что спорщики эти — философы, я вздумалъ послушать, что они говорятъ. Дождался я тучи, завернулся въ нее и обратился въ подобіе ихъ, и бороду отпустилъ, и сталъ совсмъ похожимъ на философа. Порастолкавши кой-кого локтями, я вошелъ, сохраняя incognito, и нахожу: эпикурейца, проклятаго Дамиса и стоика Тимокла, почтеннйшаго человка, спорящихъ съ великимъ азартомъ. Тимоклъ просто вспотлъ и голосъ у него осипъ отъ крика, а Дамисъ, язвительно поддразнивая, еще боле горячилъ его. Рчь же у нихъ шла о насъ. Мерзавецъ Дамисъ говорилъ, что мы не промышляемъ о людяхъ, не бдимъ надъ тмъ, что у нихъ совершается: говорилъ даже, что насъ вовсе и нтъ,— таковъ былъ смыслъ его рчи. И находились такіе, которые одобряли его. Тимоклъ же держалъ нашу сторону и спорилъ съ нимъ, возражалъ и всячески стоялъ за насъ, восхваляя нашъ промыслъ, доказывалъ, что мы всё въ мір руководимъ и устраиваемъ въ надлежащемъ порядк. Были такіе, что и его одобряли, только онъ уже утомился и говорилъ съ трудомъ, и больше соглашались съ Дамисомъ. Тогда я, видя опасность, веллъ Ночи спуститься и прекратить бесду. И вс разошлись, отложивъ обсужденіе на слдующій день, и я, уходя въ большой толп, слышалъ среди идущихъ похвалы Дамису и почти полное согласіе съ нимъ. По были и такіе, которые не находили возможнымъ выбрать то или другое мнніе, а ршали ждать, что скажетъ завтра Тимоклъ.

Вотъ это то и есть то дло, по которому я васъ пригласилъ, господа боги. Не пустяшное оно, если вы обратите вниманіе, что вся намъ честь, слава и выгода — люди, и если они придутъ къ убжденію, что насъ вовсе нтъ, или что мы, хоть и существуемъ, да о нихъ совсмъ не думаемъ, быть намъ отъ земли безъ жертвъ, безъ приношеніи, безъ почета, и будемъ мы сидть на неб безо всего, впроголодь, лишившись празднествъ, торжествъ, состязаній, жертвъ, служеній и приношеній. Вотъ я и говорю, что теперь надо намъ всмъ подумать: гд намъ спасеніе, какъ бы Тимоклъ побдилъ и признанъ былъ говорящимъ правду, а Дамисъ былъ бы осмянъ слушателями. А я что-то не совсмъ увренъ, что Тимоклъ побдитъ, если ему не будетъ помощи отъ насъ.— Ну, Гермесъ, подавай какъ слдуетъ знакъ, чтобы встали желающіе подать совтъ.

Герм. Господа! Молчаніе! Не шумите! Кто хочетъ говорить изъ имющихъ право голоса совершеннолтнихъ боговъ?!… Что же это? Никто не встаетъ… Вс молчатъ, пораженные важностью предложеннаго вопроса…

Момъ. Ну, будьте вы вс тише воды, ниже травы, а я, Зевсъ, имю много сказать, если только мн будетъ позволено говорить.

Зевъ. Говори, Момъ, совершенно свободно. Ты, наврно, скажешь что-нибудь дльное.

Момъ. Ну-съ, послушайте же боги, что, какъ говорится, наболло у меня на сердц. Я давно предвидлъ, что дла наши прядутъ въ такое безотрадное положеніе я что народится множество такихъ умниковъ, которые отъ насъ же самихъ заимствуютъ основаніе для своей дерзости. И, говоря по правд, не на Эпикура надо намъ сердиться, не научениковъ его и послдователей, если они такъ говорятъ о насъ. Да и что же о насъ думать, когда вс видятъ, что на земл такіе безпорядки, что на честныхъ людей никто не обращаетъ никакого вниманія, что они гибнутъ въ бдности, болзняхъ, въ рабств, а что самые негодные и скверные люди почитаются, богатютъ, повелваютъ несравненно достойнйшими, что святотатцы не несутъ наказаній и остаются неоткрытыми, а что иногда люди, ни въ чемъ не повинные, подвергаются наказаніямъ и даже жестокимъ казнями. Совершенно естественно, если, видя все это, люди ршаютъ, что насъ вовсе и нтъ, а особенно, когда они слышатъ, что оракулъ говоритъ: ‘Крезъ, черезъ Гали съ рку перейдя, великое царство разрушитъ’, а не сказано: свое или вражеское, или, еще: ‘О Саламинъ священный, ты чада женщинъ погубишь’ — хотя, вдь, кажется, и персы и греки одинаково чада женщинъ. Или еще, когда они слышатъ отъ рапсодовъ, что мы и любимъ, и раны получаемъ, и связываютъ насъ иногда: что мы и служимъ, и ссоримся, и имемъ тысячи длъ, и что при всемъ этомъ мы, дескать, и блаженны и невредимы,— что же имъ остается, какъ не смяться и не ставить все, насъ касающееся, ни во что?! И намъ негодовать, что иные люди, не совсмъ глупые, все это изобличаютъ и отвергаютъ нашъ промыслъ?! Да мы должны радоваться, что еще хоть нкоторые приносятъ намъ жертвы, когда вины наши такъ велики! Да скажи ты мн, Зевсъ,— здсь вдь мы одни, на нашемъ совт нтъ никого изъ людей, кром Геракла, Діониса, Ганимеда и Асклепія, которые уже приняты въ нашу общину,— скажи ты мн по совсти. ты подумалъ когда-нибудь хоть настолько разобрать, кто изъ людей хорошій и кто худой? Не станешь ты этого утверждать! И если бы Тезей, проходя изъ Трезены въ Аины, между прочимъ не убилъ нсколькихъ злодевъ, ты — насколько это зависло отъ тебя и отъ твоего промысла — ты бы пальцемъ не пошевелилъ, чтобы помшать Скирону, Питіокамиту, Керкіону и остальнымъ жить себ грабежомъ ни большимъ дорогамъ. И если бы Эврисей, человкъ почтенный и умный, не позаботился бы изъ человколюбія о своей земл и не послалъ бы вить этого своего раба, мужика дюжаго и трудолюбиваго, на разныя работы,— теб, Зевсъ, и горюшка мало было бы и не думалъ бы ты ни о гидр, ни о стимфалійскихъ птицахъ, ни о ракійскихъ коняхъ, ни о пьянств и буянстн кентавровъ. И если говорить правда, вс мы только сидимъ здсь, поджидая, не принесетъ ли кто жертвы, не покуритъ ли передъ нами ладона, а все остальное идетъ само собой какъ придется, вперемшку. И терпимъ по заслугамъ и еще будемъ терпть въ скорости, какъ только люди поймутъ, что нтъ имъ никакой пользы отъ жертвоприношеній и устроенія намъ празднествъ. Вотъ скоро ты и увидишь, что Эпикуры. Митродоры, Дамисы насъ осмиваютъ, а наши защитники — разбиты и загнаны. И придется вамъ все это терпть и допускать, сами вы до итого довели. А Мому не велика бда, что онъ останется не въ почет — онъ не былъ никогда въ числ почитаемыхъ и раньше, когда вы были еще въ полномъ благополучіи и только и длали, что угощались жертвами.

Зевсъ. Ну, боги, оставимъ его съ его воркотней. Онъ всегда былъ желченъ и рзокъ. Еще Демосенъ отлично сказалъ: обвинять, бранить, порицать — дло легкое и всякому желающему доступное, а вотъ посовтовать, какъ поправить дло, для этого, по истин, нуженъ мудрый совтникъ. И я увренъ, что вы вс остальные это и сдлаете, хотя этотъ и будетъ молчать.

Посейдонъ. Я, собственно, какъ вы знаете, человка. подводный, и у себя, въ глубин морской, свое дло длаю, спасаю по мр возможности, плавающихъ, перевожу ихъ корабли и унимаю втры. А теперь — вдь и меня это дло касается,— я полагаю, что надо, прежде чмъ дойдетъ до этого спора, извести этого Дамиса молніей тамъ, или инымъ какимъ способомъ, чтобы не одержалъ онъ верху въ спор — ты вдь говоришь, Зевсъ, что похоже, будто онъ убдитъ. Этимъ мы въ то же время и людямъ покажемъ, какъ наказываемъ мы тхъ, кто противъ насъ подымается,

Зевсъ. Шутишь ты. Посейдонъ или въ самомъ дл позабылъ, что не въ нашей власти такія дла, а что Судьба ршаетъ заране, кому быть убитымъ молніей, кому погибнуть отъ меча, кому умереть отъ горячки или чахотки. Если бы отъ меня зависло, да неужели же ты думаешь, что я не хватилъ бы молніей, а позволилъ бы еще недавно уйти ворамъ изъ Нисы, когда они стянули у меня дв кудри, каждая но шести минъ?! А ты самъ потерплъ бы, чтобы у тебя въ Герост какой то рыбакъ ореецъ унесъ трезубецъ?! Да кром того такъ мы покажемъ, что треножимся, огорчены всмъ этимъ дломъ, боимся, дескать, доказательствъ Дамиса. потому его и погубили, не допуская до диспута съ Тимокломъ. И тогда вс ршатъ, что мы побдили случайно.

Пос. А я такъ думалъ бы, что это кратчайшій путь къ побд.

Зевсъ. Да совсмъ это плохая выдумка. Посейдонъ, совсмъ неспособная — погубить врага заране: тогда онъ умеръ не побжденнымъ, его доказательства остались неразбиты, не опровергнуты…

Пос. Ну, придумывайте что нибудь другое, если мое, по вашему, не подходить.

Аполлонъ. Если можно говорить намъ, еще молодымъ. безусымъ, можетъ быть, я бы и сказали нчто не лишнее для ршенія вопроса…

Момъ. Вопросъ, Аполлонъ, такъ важенъ, что тутъ ужъ надо говорить не по возрасту, всмъ одинаково принадлежитъ теперь право голоса. Вотъ было бы прекрасно, кабы мы, находясь въ крайней опасности, занялись мелочными формальностями! Ты же имешь и вс права говорить: давнымъ давно ужъ ты вышелъ изъ недорослей, по всмъ правиламъ записанъ въ числ двнадцати. чуть чуть что въ совт Кроноса не участвовалъ. Не мальчишествуй, пожалуйста, говори прямо, что думаешь, не стсняясь, что. дескать, не на законномъ основаніи ты ораторствуешь.— это ты-то, у котораго такой почтенный, бородатый сынъ, какъ Асклепій! Наконецъ, теперь особенно прилично теб показать свою мудрость, если ты не даромъ сидишь на Геликон, разсуждая съ Музами.

Апол. Не теб это, Момъ, разршать, а Зевсу. Коли онъ велитъ, я скажу нчто не пустое, а достойное моей дятельности на Геликон.

Зевсъ. Говори сынъ мой. я разршаю.

Апол. Тимоклъ этотъ человкъ хорошій и почтенный. Онъ отлично знакомъ съ ученіемъ стоиковъ, читаетъ лекціи по философіи многимъ молодымъ людямъ и получаетъ за это изрядныя денежки. Онъ говоритъ очень убдительно, когда говоритъ только съ учениками. Но въ большихъ собраніяхъ онъ ужасно конфузится, и голосъ у него слабъ, и слова онъ путаетъ, такъ что въ собраніяхъ онъ всегда вызываетъ смхъ: онъ не можетъ тогда говорить плавно, а волнуется и заикается, особенно, когда старается быть краснорчивымъ. Въ частномъ разговор онъ остроуменъ и находчивъ, какъ говорятъ люди, наилучше знакомые со стой ческою философіею, по излагая свою мысль и развивая ее, онъ самъ все и запутываетъ, ослабляетъ свои доказательства и не выясняетъ то, что хочетъ доказать: говоритъ словно загадками, уподобленіями и отвчаетъ на поставленные вопросы еще далеко не выяснивъ ихъ, такъ что слушатели не убждаются имъ, а насмхаются надъ нимъ. Я думаю, что надо непремнно говорить ясно и особенное вниманіе обращать на то, чтобы слушатели понимали рчь…

Момъ. Вотъ это ты отлично сказалъ, Аполлонъ, выхваляя говорящихъ ясно, хотя въ своихъ оракулахъ ты не очень то придерживаешься этого правила: тамъ ты двусмысленъ и загадоченъ, большею частью говоришь осторожно, и вашимъ и нашимъ, такъ что слушающимъ нужно другую Пинію, для объясненія оракуловъ. Въ настоящемъ то случа ты что-же совтуешь? Какое же средство исправить неспособность Тимокла къ ясному изложенію?

Апол. Вотъ, Момъ, если бы мы могли дать ему въ затрудненіи какого нибудь совтника, который бы хорошенько излагалъ то, что этотъ придумаетъ въ возраженіе…

Момъ. Вотъ разсуждаетъ то совсмъ какъ мальчишка! Дядьку ему какого то нужно?! На диспутъ философовъ посылать какого то совтчика, который будетъ разжевывать слушателямъ то, что Тимоклъ. будетъ молоть!! Дамисъ будетъ говорить самолично, а нашъ долженъ будетъ своему подставному на ухо шептать, что надо, а этотъ будетъ ораторствовать, а что услышать отъ противника, самъ къ тому будетъ безучастнымъ! Не потха ли это всмъ выйдетъ?! А мы вотъ что посмотримъ: ты, умникъ нашъ, ты вдь говоришь, что ты прорицатель и денегъ за это получаешь немало,— теб когда то золото кусками приносили: что бы теб явить намъ въ эту нужную минуту свое искусство! Предскажи, кто побдить! Ты вдь, какъ прорицатель, конечно, знаешь результатъ.

Апол. Какъ же это сдлать, Момъ! Здсь нтъ ни треножника, ни иміама, ни пророческаго источника Кастальскаго…

Момъ. Вишь! Чуть его прижмутъ, онъ и увертывается!

Зевсъ. А ты все-таки предскажи, сынъ мой, чтобы не давать этому каверзнику клеветать на тебя и издваться, будто все твое искусство зависитъ отъ треножника, источника, куреній, а какъ только итоги нтъ, такъ и все искусство твое тю-тю…

Апол. Лучше бы, батюшка, сдлать это въ Дельфахъ, или въ Колофон, гд все, что нужно, какъ слдуетъ. Впрочемъ, попробую предсказать, чья возметъ, и такъ, безъ всего, безъ приготовленій, извините только, если стихи будутъ не очень хороши.

Момъ. Ничего, говори только, Аполлонъ, ясно, а не разводи такъ, что нужно еще толкованій. Теперь, вдь, не кусочекъ баранины получать теб или не черепашку, какъ въ Лидіи, самъ знаешь, какое дло!

Зевсъ. Ну, что же, говори, сынокъ! А какъ все это страшно предъ прорицаніемъ! Лицо блдное, взглядъ блуждаетъ, волосы дыбомъ, какія то судороги, все такъ вдохновенно, страшно, мистично…

Апол. Дивный внемлите оракулъ вщателя Феба,

Чмъ разршится ужаснйшій споръ межъ мужами

Громкоголосыми, съ множествомъ словъ изощренныхъ!

Смо-овамо мн слышится шумъ ужасающій,

Будто какъ буря громовая по лсу мчится…

Только сверчка изловилъ орелъ острокогтый,

Громко вороны закаркали, дождь навлекая…

Мулъ побдилъ, оселъ своихъ чадъ созываетъ!

Зевсъ. Что ты тамъ прыскаешь со смху, Момъ!! Ничего тутъ смшного нтъ! Перестань, чертъ тебя дери! Лопается со смху!

Момъ. Да какъ не смяться при такомъ ясномъ и понятномъ прорицаніи!

Зевсъ. Ну такъ ты намъ и разъясни, что это и что онъ сказалъ.

Момъ. Очень, очень ясно, такъ что мы обойдемся безъ емистокла! Прорицаніе говоритъ совершенно прямо, что онъ шарлатанъ, а мы, попросту, совершенные ослы и вороны, если ему вримъ, а мозги у насъ воробьиные…

Гераклъ. А я, батюшка, хоть и пришлецъ здсь, позволю себ все таки сказать, что надо, просто, какъ только они сойдутся и заспорятъ, пока Тимоклъ будетъ одерживать верхъ, оставить идти этому спору, а чуть что иначе, я тряхну ихъ портикъ и задавлю Дамиса, чтобы онъ, проклятый, насъ не ругалъ..

Зевсъ. Ахъ, Гераклъ, Гераклъ! Дико ты судишь и какъ сущій неотесъ! Столько народу погубить изъ за одного пакостника да еще и этотъ портикъ, память Мараона. Мильтіада, Кинегира! Да кром того, если падетъ этотъ портикъ, какъ ораторы будутъ витійствовать, лишившись самаго необходимаго для произнесенія своихъ рчей. Наконецъ, пока ты жилъ на земл, чего добраго ты бы и смогъ выкинуть такую штуку. Но съ тхъ поръ какъ ты сталъ богомъ, ты вдь, я думаю, долженъ бы знать, что только Парки могутъ сдлать что-нибудь подобное, а мы безсильны…

Геракль. Такъ когда я убивалъ льва и гидру, это Парки за меня длали?

Зевсъ. Конечно.

Гер. И теперь, если кто станетъ меня ругать, или ограбитъ мой храмъ, или разобьетъ мою статую, если Паркамъ не будетъ угодно, мн съ тмъ ничего не подлать?

Зевсъ. Ничего.

Гер. Ну, такъ позволь теб сказать откровенно, Я, какъ говорится въ комедіи, человкъ простой, я лодку лодкой и называю… Если таково наше положеніе, такъ Богъ съ вами, съ вашими почестями, поклоненіями, съ кровью жертвенныхъ животныхъ! Я ухожу въ адъ, тамъ меня, безо всего, съ однимъ моимъ лукомъ будутъ бояться хоть души убитыхъ мною чудовищъ…

Зевсъ. Ну и прекрасно, и проваливай! И сору изъ избы выноситься не будетъ! Ты словно Дамисовы рчи говоришь… Но кто это тамъ такъ бжитъ: бронзовый, отлично сдланный, изящный, съ высоко подвязанными волосами?.. Ахъ. да это ты. Гермесъ, съ площади отъ Портика! Весь он въ гипс, вчно его копируютъ! Что это ты, братецъ. такъ бжишь? Какія новости съ земли?

Статуя Гермеса. Очень важныя, требующія немедленныхъ мръ,

Зевсъ. Ну, говори, что такое тамъ еще…

Статуя Гермеса. Въ отличномъ панцыр, работы дивной,

На мдное копье опершися,

Я, какъ живой, изъ мди вылитый,

Стою себ давно и а площади.

Вдругъ вижу я: валитъ толпа,

Въ ней два, отъ крика хриплые,

Ожесточенно спорятся.

Одинъ Дамисъ…

Зевсъ. Пожалуйста безъ стиховъ, милйшій. Я знаю, про что ты говоришь… Что же? Давно ужъ у нихъ начался споръ?

Статуя Гермеса. Нтъ. У нихъ пока еще перестрлка, они еще задираютъ другъ друга, перекидываясь ругательствами.

Зевсъ. Ну, такъ чего же намъ, боги, лучше? Послушаемъ ихъ тайкомъ! Ну-ка пусть Часы отодвинутъ запоры, разгонятъ облака и откроютъ двери неба… Святители! Сколько ихъ набралось послушать! Тимоклъ то нашъ что то не очень мн нравится: робетъ, смущается… Не устоять ему противъ Дамиса, сгубитъ онъ все сегодня! Сколько будетъ можно, помолимся за него сами себ втихомолку, чтобы Дамисъ не замтилъ…

Тимоклъ. Такъ какъ же ты говоришь, безбожникъ Дамисъ: боговъ нть и они не промышляютъ о людяхъ.

Дамисъ. Нть, сначала скажи ты, изъ чего ты узналъ, что они есть.

Тим. Нтъ, нтъ, сначала ты, проклятый, отвть!

Дам. Нтъ, нтъ! Ты!

Зевсъ. Пока нашъ говорить лучше и громче. Такъ его, такъ его, Тимоклъ! Осыпай его ругательствами! Въ этомъ твоя сила, и во всемъ остальномъ ты покажешься сильнымъ, коли зажмешь ему ротъ.

Тим. Клянусь Аиной, первымъ я не буду доказывать!

Дам. Ну, такъ спрашивай. Тимоклъ. Твоя взяла въ этомъ. Согласенъ. Только, пожалуйста, безъ руготни.

Тим. Ну, ладно. Скажи ты мн, несчастный: ты думаешь, что боги не промышляютъ?

Дам. Ничуть.

Тим. Какъ же? Обо всемъ никто не печется?

Дам. Разумется.

Тим. И никакой богъ не заботится объ общей гармоніи?

Дам. Hr заботится.

Тим. И все совершается такъ-себ, безсмысленною силой?

Дам. Да.

Тим. Ужели же вы, господа, слыша это, утерпите и не побьете каменьями этого разбойника?!

Дам. Зачмъ ты, Тимоклъ, возбуждаешь противъ меня другихъ? Да и кто ты, что стараешься за боговъ? Они, вдь, вотъ не сердятся и ничего не сдлали мн, слыша все эти, если только они слышатъ.

Тим. Слышатъ, Дамисъ. слышатъ, и когда нибудь посл зададутъ теб!

Дам. Да гд имъ время то на меня выбрать, когда у нихъ столько заботь, какъ ты говоришь, когда они устраиваютъ все безконечное множество длъ въ этомъ мір. А такъ какъ они никогда не наказывали ни тебя, ни другихъ за клятвопреступленія, то нечего и бранить меня, противъ уговора. А я ужъ и не знаю, какое бы лучшее доказательство своего промысла могли они дать, какъ если бы они погубили позорной смертью такого негодяя, какъ ты. Но, очевидно, они просто забились себ за Океанъ, вроятно, къ ‘непорочнымъ’ эіопамъ — вдь они любятъ ходить туда на пиры иногда и безъ зову!

Тим. Ну что сказать на такую безстыдную рчь!!

Дам. Вотъ именно то, Тимоклъ, что я давно желаю отъ тебя услышать: какъ ты пришелъ къ убжденію, что боги промышляютъ надъ міромъ.

Тим. Прежде всего меня убдилъ въ этомъ порядокъ всего существующаго. Солнце всегда идетъ тмъ же путемъ, такъ же и луна, часы смняются, растенія растутъ, животныя рождаются, все это такъ прекрасно устроено, что питается, движется, мыслить. ходитъ, строится, одвается, все это и другое многое, по твоему, не есть дло промысла?!

Дам. Ты допускаешь petitio principii. Ни изъ чего я не вижу, что это дйствіе промысла, а что все это такъ, это сказалъ бы и я самъ, и о нтъ необходимости сейчасъ же признавать, что это совершается по какому-то предуставленному порядку. Возможно, что когда-то было иначе, а теперь такъ, и устроилось мало по малу. А ты этотъ-то порядокъ и называешь необходимостью. И ясно, что ты окажешься въ затрудненіи, какъ только кто нибудь не послдуетъ за тобой въ признаніи, что все существующее, каково бы оно ни было, цлесообразно и превосходно, и въ твоемъ заключеніи, что это есть доказательство, что все устроено нкимъ промышленіемъ. Такъ что это, какъ говорится въ комедіи ‘слабо’, и ты представь другое доказательство.

Тим. А я думаю, что не нужно другихъ доказательствъ, но я ихъ сейчасъ, все-таки, приведу. Скалки мн: ты согласенъ, что Гомеръ — великій поэтъ?

Дам. Конечно.

Тим. Ну, такъ я убжденъ имъ: онъ мн раскрываетъ промыслъ боговъ!

Дам. О, другъ любезный, что Гомеръ великій поэтъ, въ этомъ вс съ тобою согласятся, но чти онъ или какой-либо другой поэтъ раскрываетъ истину въ такого рода вопросахъ, въ этомъ никто не согласится. Вдь неоспоримо, что поэты не объ истин заботятся, а о томъ, чтобъ увлечь слушателя, для этого они пишутъ стихами, повторяютъ миы и вообще особенно заботятся о пріятномъ. Впрочемъ, я съ удовольствіемъ послушалъ бы, чмъ это ты убдился у Гомера? Не разсказомъ ли его о Зевс, какъ дочь, братъ и жена задумали его связать, такъ что если бы етида, встревоженная происходящимъ, не призвала Бріарея, сидть бы нашему милйшему Зевсу въ холодной? А въ отплату за это онъ изъ признательности къ етид обманулъ Агамемнона ложнымъ сномъ, изъ за чего погибло множество ахейцевъ? Ну, что? Разв не могъ онъ хватить молніей и сжечь Агамемнона, а не оказываться самому плутомъ?! Или тебя особенно заставило врить, когда ты услышалъ, какъ Діомедъ ранилъ Афродиту, а потомъ, по приказу Аины, и самого Арея, и какъ почти тотчасъ же бросились въ рукопашную и сами боги, тутъ и боги-мужчины и боги-женщины, и Аина одолла Арея, вроятно, ослабвшаго отъ раны, которую онъ получилъ отъ Діомеда,, а противъ Латовы стоялъ благодтельный Гермесъ крылатый’? Или тебя убдилъ разсказъ объ Артемид, какъ она, оскорбленная и взбшенная, что Ойней не позвалъ ее въ гости, за это напустила на его землю какую-то сверхъестественную и необыкновенной силы свинью? Такъ вотъ, разсказывая подобныя вещи, тебя и убдилъ Гомеръ?!

Зевсъ. Ай-ай, какъ вс вскричали, одобряя Дамиса! Я нашъ-то, кажется, въ затрудненіи: волнуется онъ, жмется, похоже, что запроситъ онъ пардону: онъ ужъ высматриваетъ, какъ бы незамтно улепетнуть…

Тим. Такъ, по твоему, и Еврипидъ не говоритъ здраво, когда выводитъ на сцену самихъ боговъ и показываетъ, какъ они спасаютъ благородныхъ героевъ и низвергаютъ негодяевъ и нечестивцевъ?!

Дам. Ахъ, Тимоклъ, величайшій изъ философовъ! Если трагики, изображая это, убдили тебя, то одно изъ двухъ: либо ты долженъ думать, что Полъ, Аристодемъ, Сатиръ — тоже боги, либо понять, что все это лишь маски боговъ да костюмы. долгополые кафтаны, хламиды, рукавицы, поддльные животы, подкладки и т. д. и т. д. А когда Еврипидъ, не стсняемый требованіями сцены, говорить именно то, что онъ думаетъ, то послушай-ка, какъ онъ разсуждаетъ:

Ты зришь надъ собой безпредльное небо.

Зришь землю въ границахъ ея водяныхъ?

Зови это Зевсомъ, считай это богомъ.

И еще:

Зевсъ, кто бы ты ни былъ!— я имя твое только знаю!

и т. д.

Тим. Итакъ вс люди и вс народы ошибаются, почитая и прославляя боговъ?

Дам. Я очень радъ, что ты заговорилъ о ‘мнніи’ народовъ, Тимоклъ: именно изъ нихъ всего ясне, что разсказы о богахъ но содержатъ ничего основательнаго: великая тутъ путаница и вс разное почитаютъ: скиы поклоняются одному мечу, ракійцы Замолксису, бглому рабу, пришедшему къ нимъ, говорятъ, съ Самоса: фригійцы — Мену, эіопы — дню, килленцы Фалету, ассирійцы — голубю, персы — огню, египтяне — вод, вода у нихъ общій предметъ поклоненія, но поклоняются и особо: мемфисцы быку, пелузіоты луку, другіе — ибису, крокодилу, третьи павіану, кошк, мартышк: въ деревняхъ — такъ у однихъ — богъ просто правое плечо, у ихъ сосдей — лвое, или полголовы, наконецъ, глиняныя кружки и чашки. Что же это такое, а? Не потха это, милйшій Тимоклъ?!

Момъ. Не говорилъ я вамъ, боги, что все это выплыветъ наружу и что намъ здорово за это достанется?!

Зевсъ. Говорилъ, Момъ, говорилъ и совершенно справедливо, и я постараюсь все это исправить, лишь бы намъ избавиться отъ настоящей сейчасъ бды…

Тим. Но, богопротивникъ ты этакій, а изреченія оракуловъ я предсказанія будущаго — чьимъ же дломъ назовешь ты ихъ, какъ не боговъ и ихъ промысла!?

Дам. Помалкивай ужъ, другъ любезный, объ оракулахъ, не то я тебя спрошу, какой это изъ нихъ ты особенно имешь въ виду, не тотъ ли, который даль пиійскій богъ лидійскому царю? Онъ сказалъ въ высшей степени и такъ и этакъ, и былъ двуличенъ, какъ вотъ иныя гермы — двуликія и похожія съ обихъ сторонъ, какъ ихъ ни поверни. Чего еще лучше: Крезъ черезъ Галисъ перейдя, разрушитъ царство — свое или Кира? А не малыми денежками купилъ этотъ двусмысленный отвтъ несчастный повелитель Сардъ.

Момъ, Ахъ, боги! онъ того самаго какъ разъ я касается, чего я особенно опасался! Гд же милйшій нашъ пвецъ? Пускай онъ и отвчаетъ, когда до этого дошло.

Зевсъ. Зарзаешь ты насъ, Момъ, не во время начиная ругаться…

Тим. Смотри, что ты длаешь Дамисъ, разбойникъ! Только что не разрушаешь своими рчами храмовъ боговъ и ихъ алтарей!

Дам. Не противъ всхъ я алтарей, Тимоклъ! Да что намъ до нихъ за дло, пускай они себ завалены иміамомъ и благовоніями! А вотъ т, которые посвящены Артемид у тавроскнеовъ, т охотно бы я перекувырнулъ: тамъ двица рта угощается такими жертвоприношеніями..

Зевсъ. За что на насъ такая напасть! Никого изъ боговъ этотъ господинъ не щадитъ, ‘а настигаетъ карающій всхъ, и виновныхъ и правыхъ¹‘!

Момъ. Не много ты найдешь межъ нами невиноватыхъ то, Зевсъ! А такъ пойдетъ, скоро онъ доберется и до кого-нибудь изъ самыхъ первыхъ!

Тим. Не слышишь ты, какъ Зевсъ гремитъ, Дамисъ богомерзкій?!

Дам. Что громъ гремитъ, какъ этого не слыхать, Тимоклъ, а Зевсъ ли это гремитъ, то теб лучше знать, Тимоклъ: ты пришелъ къ намъ изъ общества боговъ. Жители же Крита другое намъ говорятъ и показываютъ какую-то тамъ могилу и памятникъ, которые свидтельствуютъ, что Зевсъ не можетъ гремть, такъ какъ онъ давно уже умеръ.

Момъ. Ахъ, я давно зналъ, что онъ про это заговоритъ! Что это ты, Зевсъ, поблднлъ и зубъ на зубъ у тебя не попадаетъ?! Надо быть смлымъ и презирать этихъ людишекъ!

Зевсъ. Презирать!! Какъ это ты говоришь, Момъ!! Не видишь разв, сколько народу слушаетъ и какъ они возбуждены противъ насъ, видишь, какъ Дамисъ отводитъ ихъ отъ насъ, наполняя имъ уши такими рчами!?

Момъ. Да, вдь, Зевсъ, если ты, разсудивши за благо, цпь золотую потянешь поднимешь ты вмст и землю и море!..

Тим. Скажи мн, проклятый, ты здилъ когда по морю?

Дам. Очень часто, Тимоклъ.

Тим. Ну и двигалъ все втеръ, надувая разные паруса, или гребцы, а правилъ и велъ корабль кто-нибудь одинъ?

Дам. Да.

Тим. И такъ, корабль не плылъ безъ управителя, а ты утверждаешь, что все это идетъ безъ правителя и вождя?!

Зевсъ. Вотъ это ловко сказано, Тимоклъ! Сравненіе твое превосходно!

Дам. Но, любезнйшій мой Тимоклъ, вдь этого-то кормчаго можно было видть, можно было видть, какъ онъ постоянно заботился о необходимомъ, все время все приготовлялъ и распоряжался матросами, и ничего у корабля не было безполезнаго, ничего такого, что не было бы необходимо для плаванія. А твой-то правитель, котораго ты поставляешь во глав великаго корабля, и его помощники, вдь ничего не устраиваютъ хорошенько и какъ слдуетъ. Снасти у нихъ перепутаны: что надо къ носу, идетъ къ корм и наоборотъ, якориу нихъ вдругъ золотые, а рукоятки — свинцовыя, подводная часть — разукрашена, а наружная безо всякой отдлки. И изъ матросовъ — кто хуже, лниве, трусливе, т получаютъ двойную и тройную плату, а кто отлично плаваетъ и ныряетъ, уметъ хорошо реи подбирать, знаетъ все, что нужно, тотъ приставленъ только воду отливать. Такъ же и съ пассажирами: сидитъ рядомъ съ кормчимъ и пользуется всякимъ вниманіемъ негодяй, въ почтеніи какой нибудь срамникъ, отцеубійца, святотатецъ, они-то и сидятъ выше другихъ, а множество добрыхъ набиты въ трюм и попираются тми, кто по истин то гораздо хуже ихъ, Припомни-ка, какъ проплыли этотъ путь Сократъ, Аристидъ, Фокіонъ! Да у нихъ но было хлба насущнаго, они ногъ не могли вытянуть на голой лавк нижней палубы,— и съ какими удобствами Каллій, Мидій, Сардапапалъ — эти наслаждались чрезмрно и плевали на тхъ, кто ниже… Вотъ что творится на твоемъ корабл, мудрйшій Тимоклъ! И потому-то у него тысячи аварій. Если бы какой-нибудь кормчій стоялъ тутъ, смотрлъ бы и все бы устраивалъ, то прежде всего онъ зналъ бы, кто изъ дущихъ честный человкъ и кто дрянь, каждому давалъ бы всего по справедливости, лучшимъ давалъ бы и мста лучшія, поближе къ себ, наверху, а кто похуже — тмъ внизу. И въ помощники и въ совтники бралъ бы тхъ, кто получше. Да и изъ матросовъ — кто человкъ усердный и умлый, того бы ставили къ борту или вообще надзирать за другими, а медленнаго и нерадиваго и драли бы разъ по пяти на день. Такъ вотъ, другъ любезный, примръ твой и но подходитъ: ты взялъ очень плохого кормчаго!

Момъ. Ну, Дамисъ, теперь понесъ и побдилъ онъ…

Зевсъ. Правда твоя, Момъ: ничего Тимоклъ сильнаго не привелъ, а говорилъ только банальности, ежедневно повторяемыя въ спорахъ.

Тим. Ну, если теб и примръ съ кораблемъ не убдителенъ, такъ слушай: вотъ теб, какъ говорится священный якорь, его ужъ ты никакою хитростью не вырвешь.

Зевсъ. Что же это онъ скажетъ?!.

Тим. Ну, слди, врно ли я заключаю и возрази, если гд возможно. Если есть алтари боговъ, есть и боги. А алтари есть. Значитъ, есть и боги. Ну, что противъ этого скажешь?!

Дам. А вотъ нахохочусь…. тогда и отвчу!..

Тим. Да ты, кажется, никогда не перестанешь ржать?! Говори, что теб показалось въ моихъ словахъ смшного?

Дам. Да ужъ больно тоненькой ниточкой привязалъ ты свой якорь, а еще священный! Ну, ужъ если ты существованіе боговъ доказываешь существованіемъ алтарей и думаешь, что это сильное доказательство… если лучшаго ты не имешь, такъ… лучше разойдемся…

Тим. Такъ ты соглашаешься, что уходишь побжденнымъ?

Дам. Да, да, Тимоклъ! И когда ты, словно т, кому грозитъ наказаніе, ищешь убжища у алтарей, я хочу клянусь твоимъ священнымъ якоремъ!— присягнуть у твоихъ же алтарей, что никогда не стану спорить съ тобой о такихъ вещахъ!..

Тим. Да ты издваешься надо мной?! Ахъ ты, разбойникъ! Негодяй! Мерзавецъ, каналья, сволочь! Разв мы не знаемъ твоего отца, твою мать?! Ты брата то удавилъ! Развратничаешь, молодыхъ людей портишь! мерзйшій ты и подлйшій человчишко! Постой къ вотъ я тебя тресну, башку твою поганую расшибу вотъ камнемъ!!!

Зевсъ, Со смхомъ, боги, тотъ уходить, а этотъ-то вслдъ ругательски его ругаетъ… Не можетъ онъ стерпть насмшекъ Дамиса и, право, вотъ-вотъ раскроитъ онъ ему голову!.. Ну, а намъ то, боги, что же теперь длать??

Гермесъ. Да вдь, какъ говорится: кто на побои не жалуется, тому, значитъ, не попало. Ну, велика бда, что кое кто уйдутъ отсюда убжденные Дамисомъ?! Гораздо больше тхъ, кто думаетъ иначе, даже и изъ эллиновъ, а варвары — такъ и вс.

Зевсъ. Да, Гермесъ… а врно сказалъ Дарій о Зойир, и я самъ бы лучше хотлъ имть одного Дамиса союзникомъ, чмъ тысячу вавилонянъ подданными.

Зевсъ въ трагическомъ положеніи.

Читайте также: