А. Г. ДОСТОЕВСКАЯ
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА 1881 ГОДА
ПРИМЕЧАНИЯ
Записная книжка 1881 года, Достоевская Анна Григорьевна, Год: 1881
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Ф. М. Достоевский. В забытых и неизвестных воспоминаниях современников
С.-Пб., ‘АНДРЕЕВ И СЫНОВЬЯ’ 1993
Это очень важное свидетельство второй жены писателя Анны Григорьевны Достоевской (1846—1918) буквально о последних днях, часах и минутах жизни великого русского писателя. Вот почему здесь необходим тщательный и подробный комментарий.
Расшифровку стенографических записей из этой записной книжки нам помогла сделать стенографистка Ц. М. Пошеманская. Расшифрованные места даются в квадратных скобках, а пропущенные и восстановленные — в угловых.
Я подарила Федору Мих<айловичу> на Рождество 1880 г. за мес<яц> до его смерти — раму для Дрезд<енской> Мадонны.
В год нашей свадьбы портмоне с орденской лентой.
После приезда в Петерб<ург> бювар на стену.
1875 чернильницу и подсвечник. 1878 бронзов<ый> подсвечник.
Пред Пасхою 1880 раму для его черного портрета (он сам увидал).
Письменный стол.
Шкаф для книг 1878.
Продолгов<атый> стол орех<овый>.
Серьги и брошь из янтаря 1874?
Подарки, привезен<ные> Федею из-за границы.
Пред свадьбой на именины браслет, в 1879 г. бинокль, Феде для черчения
в 1875 черную материю,
1876 черепах<овую> гребенку и веер и красный ящик для перчаток,
в 1878 из Москвы 6 рубашек от Море по 10 руб.,
в 1875 г. из Пет<ербурга> 3 руб<ашки> полотн<яные>,
в 1878 г. 8-го декабря брилл<иантовые> серьги от Пантелеева.
в 1879 г. хотел<...>1.
1872 подарил серьги золотые с жемчугом к 30 августа.
На какое-то Рождество 1878? филигранов<ую> коробочку.
Вместе покупали черное барх<атное> небольш<ое> пальто.
Красный платок, большой ковер, шкаф для вещиц, буфет, мебель, красный фарф<оровый> сервиз (из 4 вещей и подноса).
Купили вместе большое кресло пред пис<ьменным> столом (в день объявления войны), папин диван, на котором он умер. Этажерку мне.
Любил бронзов<ые> небол<ьшие> подсвечники и чернильницу.
Любил носить узенькие шелковые галстучки, прямые, без машинки и сам делал бант. Прежде, в первые наши годы, носил цветные широкие галстуки и любил ярко-красный цвет.
Называл цвет м_а_с_а_к_а2. Не любил серого цвета и вообще неопредел<енных> цветов. Хотел, чтоб я сделала себе ярко-зеленое платье, а про мои серые платья говорил, что цвет как заборы красят.
Про Лилю 3 часто говорил: я видел ее в первую минуту, когда она родилась, и тотчас же увидел, что она на меня похожа.
Про Соню4 говорил, что она была очень хорошенькая.
Федя5 родился 16 июля: Ф<едор> М<ихайлович> говорил, что дал себе слово, если Федя родился бы 15-го ночью, назвать его Владимиром.
Пред рождением Леши 6 мы не знали, как назвать его, я хотела назвать Иваном, а Ф<едор> М<ихайлович> Степаном, в честь родоначальника рода Достоевских7.
Первым вопросом, когда он приходил пить кофе, был: ‘Где дети?’
Про Федю несколько раз говорил: ‘Если Федя умрет, я застрелюсь’. Называл его, когда поднимал ночью: ‘У, батюшка! Какой ты тяжелый! Ишь, разоспался!’. А если тот начинал говорить во сне, то Ф<едор> М<ихайлович> мигом приходил и говорил: ‘Ну, знаю, знаю, ишь разговорился’. Иногда Федя, сидя [на горшке], начинал читать вслух Богородицу и читал ее до конца. Ф<едор> М<ихайлович> очень этому смеялся. Когда же Федя долго [не писал], то Ф<едор> М<ихайлович> говорил: ‘Ах, Федя, Федя!’
Обещал Феде свою щетку. ‘Я себе куплю новую, а эту подарю тебе, а ты чисти свое платье’. Федор Мих<айлович> ужасно был чистоплотен, чистил платье, когда его надевал, потом чистил, когда снимал его пред тем как повесить в шкаф.
Купил папиросы, которые набивал сам, смешивая два сорта. Саатчи и Мангуби Дивес средний и Лаферм. XU фунта 80 коп. После поездки в Москву на Пушкинское торжество он бросил папиросы и курил сигары, уверяя, что гораздо меньше теперь кашляет. Сигары были хорошие, дорогие, 25 штук 6 руб. и дороже. В Москве Лентовский 8 потчевал его сторублевой сотня, т. е. в один рубль.
Когда куда уезжал, то последнюю ночь был очень занят, именно разбирал бумаги, откладывал их в разные пачки, которые надписывал: ‘текущие’, ‘неважные’ и т. д. и очень заботился о том, куда положить свою рукопись, вообще же успокаивался лишь тогда, когда укладывал свой маленький чемодан. А в чемодан укладывал след<ующее>: ночная и дневн<ая> рубашка, чулки и платки, свои галстуки и перчатки, туфли, пепельницу, свои портсигары (в них ножницы и ножик), щетку, газеты. А в нижнем этаже всегда укладывал свои папиросы в жестян<ом> ящичке, свой эмский стакан и разные мелочи, подарки, которые привозил нам из-за границы.
Летом 1881 в ночь с 9 на 10 июля видела во сне, что у Федор<а> Михайловича) вдруг поседела голова. Я ему говорю: ‘Федя, посмотри, как ты поседел?’ Он отвечает: ‘Неужели ты только теперь заметила, я давно поседел’.
Еще раньше в Петерб<урге> видела, что он мертвый лежит на столе и покрыт золотою парчой, вдруг свеча падает и парча загорается, и я вижу, что огонь быстро пробирается и достигает бороды. Я понимаю, что загорается борода, с нею и все лицо, хочу кричать о помощи, но голосу нет и я в ужасе просыпаюсь.
Еще прежде на первой неделе, именно со вторника на среду после поездки к Вагнеру9, видела, что он сидит или лежит и вдруг подымается, вероятно, из гроба, но с таким странным лицом, что я закричала и долго продолжала кричать, пока не разбудила меня мама. Проснувшись, я спрашивала себя, чего же я испугалась и какое у него было лицо. Лиля, лежавшая рядом, как это ни странно, не слыхала моего отчаянного крика. Проснувшись на разговор, она стала спрашивать и, узнав, что я видела папу во сне, сказала, что она его тоже представляет, и что у него теперь печальное и темное лицо. Тут я разом поняла, что у папы было именно печальное и темное лицо.
Родился в Мариинской больнице в Москве, в правом флигеле, внизу, окно на двор, теперь там отделение для приходящих малолетних. Затем переехали в левый флигель, где и жили до отставки отца. Для Мих<аила>10 и Фед<ора> М<ихайловича> была темная комната, учились они в зале, где и сидели, уткнувши носы в свои книги. Но лишь только отец уезжал на практику, то бросали книги и шли к матери, которая всегда сидела в гостиной, и там все садились за круглый стол, дети читали что-нибудь вслух, а мать работала. Отец был угрюмый, нервный, подозрит<ельный>, ревнивый.
Рядом с Дост<оевскими> в правом флигеле жили Щуровские11. За больницей есть огромн<ый> тенистый сад, куда и ходил гулять Фед<ор> Мих<айлович>, пока не приобрели имение.
Нянька была Алена Фроловна, толстая, не старая еще женщина, рассказывала сказки про Остродума, очень хорошая женщина, чрезв<ычайно> любившая детей и их защищавшая от отца. Умерла в богадельне, куда ее поместили Куманины12. Мать Ф<едора> Михайловича) умерла в 1837 г. 27 февр<аля>, а в апреле отец повез их в Петерб<ург>13. Отец умер в 1839 г. Сначала их всех учил Suchard, который потом переименовался в Драшусова, сделав свою фамилию наоборот Suchard-drachus-off, сыновья кот<орого> были пот<ом> известны. А затем Фед<ор> Мих<айлович> был помещен в пансион Чермака, кот<орый> помещался на Басманной, рядом с Басманной частью, ныне г-на Алексеева.
По субботам ездили брать уроки из математики к Ламовскому14.
Пред поездкой в Петер<бург> Куманина свезла Мих<аила> и Фед<ора> Достоев<ских> на богомолье в Сергиев Посад и потом говорила, что они всю дорогу декламировали и читали ей стихи.
Сверстников бывавших не было.
Александра Николаевна15, старушка, рассказывала тысячу и одну ночь про Аль-Рашида, и когда начинала рассказывать, то дети так и не отпускали ее от себя.
Тише! Тише! Кричал он в Старой Руссе, когда очень шумели во время его сна.
Когда диктовал, то говорил ‘на другой строчке’, ‘разговорно’, ‘не разговорно’. Восклицательный знак, вопросительный, знаки любил, чтоб ставили как можно ближе, решительно около самого слова, напр<имер> ‘дело’ и всегда настаивал на этом.
Бывал очень доволен, когда продиктованное было готово к его вставанью.
Любил из Вал<ьтера> Скотта — Эдинбургскую темницу и Роб Рой. Из Диккенса Оливер Твист, Никльби, Лавка древностей. Теккерея не любил. Из Бальзака Кузен Понс, Кузина Бетта.
Прежде чем лечь спать, он долго приготовлялся, часа два, именно сажал детей, поил их, ужинал, осматривал, заперты ли все двери, ходил [кое-куда, мыл зубы], проделывал гимнастику, молился, приготовлял воду, спички, свечку и часы недалеко от того места, где он спал, перестилал постель и затем уже ложился, закутываясь головой в простыню и покрываясь двумя одеялами, тканьевым и байковым, а сверху накрывая старым пальто только ноги. Спал на спине, если спал на левом боку, то очень кашлял?
Любил советовать тереться медом с солью.
Корабль не круглый, не продолговатый, а четырехугольный, такой, чтоб ни за что плавать не мог. Дно должно быть непременно вогнутое. Машину устроить такую, чтоб отопление стоило не менее 100 тыс. в месяц. Чтоб на этот корабль пошло как можно более бронзы, малахиту. Пустить в море для доказательства Европе, что наше миролюбие. Но чтоб возить этот корабль, устроить по берегам желез<ную> дорогу и чтоб 9 паровозов возили его, а на время войны причалить к берегу. Этот корабль предназначался для перевезения посольства и кокоток высшего полета.
Боялся, что не пропустят16.
Не любил маленьких портретов. Дорогой, по жел<езной> дороге имел отличный аппетит и бывало непременно поужинает и в Новгороде, и в Чудове. В вагоне дремал, а иногда и спал.
А ведь ты славная у меня, Аничка.
Для детской книжки: Неточка Незван<ова>. Коля Красот<кин>. Смерть Илюшечки. Мальчик у Христа. Мужик Марей. Столетняя. Маленький герой.
Боялся грустного впечатления.
Боялся, чтоб детей не раздавили.
А вот я хочу до Вас добраться.
На морозе у него кололи пальцы под ногтями, и это случалось при самом легком морозе. У Феди то же самое. За последнюю зиму с мороза у него иногда распухало лицо, вернее щеки.
Угль пылающий огнем он.
Глаголом жги сердца людей.
И по-те-кут богатства.
И вырвал (как можно резче) грешный мой язык17.
В четверг?18 был Мих<аил> Мих<айлович>19, просидел весь вечер, Фед<ор> Мих<айлович> был очень [недоволен], что он сидит. В пятницу был Поляков20, привез деньги, Фед<ор> Мих<айлович> был очень разговорчив. Вечером мы заговорили о том, куда ехать, и он говорил о мечтах.
В Детскую Книгу хотел Неточку, Колю Красоткина, Смерть Илюшечки, Мальч<ик> у Христа, Мужик Марей, Мален<ький> герой?
Но находил лишь, что впечатление на детей будет грустное.
Ничего не было труднее для него, как садиться писать, раскачиваться.
Писал чрезвычайно скоро.
Лилька-Килька любил ее называть.
Заваривал чай, сначала споласкивал чайник горячею водой, клал 3 ложечки чаю (причем непременно требовал ‘свою’ ложку, она так и называлась ‘папиной ложечкой’) и наливал лишь 1/3 чайника и закрывал салфеточкой, затем минуты через три дополнял чайник и тоже накрывал. И наливал чай лишь тогда, когда самовар переставал кипеть. Наливая себе чай, папа непременно смотрел на цвет чая, и ему случалось очень часто то добавлять чаю, то сливать в полоск<ательную> чашку чай и добавлять кипятком, часто случалось, что унесет стакан в свой кабинет и опять вернется, чтоб долить или разбавить чай. Уверял: ‘Нальешь чай, кажется хорош цветом, а принесешь в кабинет, цвет не тот’. Клал два куска сахару.
В Подростке очень ценил сце<ну> — рассказ о сне.
В Идиоте.
В Карамаз<овых> Великого Инквизитора, смерть Зосимы, сцена Дмитрия и Алеши (рассказ о том, как Катерина Иван<овна> к нему приходила). Суд, две речи. Исповедь Зосимы, похороны Илюшечки. Беседа с бабами. Три беседы Ивана с Смердяков<ым>, чорта.
Столетняя, Мальчик у Христа, Марей, рассказ Мармеладова.
Воскресенье, только что встал, как пришел Майков21, говорили об окончании Дневн<ика>22, о февральском Дневн<ике>, что хочет писать. О собрании, бывшем у Грота по поводу того, куда девать остаток от Пушк<инского> памятника23. Пришел Орест Миллер24, пришла Катерина Ип<п>олитовна25. Затем разговор о перемене программы и о том, чтоб ему не читать Онегина26, которого прочтет вместо него Герард27 с <Лауниц>28. Фед<ор> Мих<айлович> был недоволен, почти обижен, но затем мы стали его уговаривать, чтоб он выбрал другое, и он мало-помалу согласился. Выбрал <...>29.
Ушел Майков, Фед<ора> Михайловича) вызвала я проститься с Катер<иной> Ип<п)ол<итовной>. Та ему сказала, что он будто сердитый. Он очень удивился и сказал ей: вот лучше не жить с людьми, тут Бог знает, как занят человек, ему тяжело и грустно, и люди тотчас придумают, что он сердится. Да ведь я пошутила, ответила ему К<атерина> И<пполитовна>. Затем пошел гулять до обеда, именно поехал в типографию отдать последний листок Дневника, прося завтра же прислать корректуру. Воротился в 1/2 7-го, мы в это время сходили на полчаса к Кашпиревой30 и воротясь сели обедать. За обедом все время говорили о Пиквикс<ком> клубе, вспоминали все подробности, рассказывали ему, а затем я спросила, кто же был этот актер. Мистер Джингль31, сказал Фед<ор> Мих<айлович>. После обеда пошел пить свой кофей, а затем сел писать свое письмо к Каткову 32, а написав, позвал меня и прочел его мне. Между прочим, он упомянул, что, может быть, это его последняя просьба, я на это со смехом сказала, что вот будешь писать опять Карамазовых), опять будем просить вперед. Вечер ходил гулять, а затем [было дело] 33.
Читал детям Тараса Бульбу, Капитанскую дочку, Выстрел, Метель. Всего Репетилова прочел, Горе от ума, Бородино. Последнее он прочел детям Тамань. Летом он начал читать Разбойников Шиллера. Детям он никогда не читал из своего.
При отпевании служил литургию преосвященный Нестор, епископ Выборгский, архимандрит Симеон (наместник), (лично просил) и Дмитрий архимандрит34.
На отпевании вышли: ректор дух<овной> акад<емии> Янышев, архимандрит Иосиф (дух<овный> цензор), ректор духовной семинарии (все эти три лица лично просили). Кроме них был иеромонах Вениамин, архидиакон Валериан и иеродиаконы Кирилл и Евгений.
В сослужении с викарием откро-пил свя-той во-дой. Любил он говорить, с [насмешкой], говоря о том, что делает наше высшее духовенство.
Папа читал детям ‘Бедность не порок’. Перчатка Жуковского, летом 1880 г. Разбойники Шиллера, причем Феде очень не понравилось, и он заснул и почему-то назвал это сосульками. Читал Тараса Бульбу, Капитанскую дочку. Самое последнее прочел Тамань.
Ф<едор> М<ихайлович> очень чтил Св. Тихона Задонского.
Чувствительный жуир, в размере Баден-Бадена или Карлсруэ35.
Любил лес, пусть все продают, а я не продам, из принципа не продам, чтоб не безлесить Россию. Пусть мне выделят лесом, и я его стану растить и к совершеннолетию детей он будет большим.
В пятницу 23 янв<аря>, когда он выражал свою заботу о моем здоровье, я сказала ему: отпусти ты меня с детьми в Ревель, а сам поезжай в Эмс. Когда вернешься, то вместе и поедем доживать лето в Старую Руссу, на три недели, так как придется из-за детей раньше вернуться. — А, так ты так хочешь, ну так и поезжай, а у меня на лето были совсем другие мечты. — Какие же мечты, скажи мне. — А вот мои мечты: теперь у нас есть кой-какие деньги, да Дневник даст кое-что, наберется тысяч 12—15, мы и купим то подмосковное <имение>, о котором тебе писали прошлым летом. Чего не достанет, то я займу, право, займу, этак тысяч пять, если не здесь, то в Москве, напр<имер>, у Лаврова36. Он даст мне наверно, и мы отлично их выплатим ему потом. Ну так поеду в Эмс, а ты поедешь в имение и будешь там хозяйничать, проживем до осени, а там сюда. Ты и дети отлично поправитесь.
Всегда мечтал об имении, но непременно спрашивал: есть ли лес? На пахоту и луга не обращал внимания, а лес, хотя бы небольшой, в его глазах составлял главное богатство имения.
Хотел купить в Тверской, Московской, Тульской, Орловской, Тамб<овской>, но ни за что ни в Курской, ни в Харьковск<ой>, ни в Малороссии. Не любил дуба, а любил листв<енный> лес, не расчищенный, а скорее запущ<енный>, разросшийся.
Фед<ор> Мих<айлович> с особенным чувством припоминал слова Лешеньки, сказанные им накануне его смерти: ‘Наш папа добий, он мне гостинцу дал’.
Не любил, когда его спрашивали, как его здоровье, всегда сердился. Часто говорил: говорят про меня, что я угрюм и сердит, а они не знают того, что мне дышать нечем, что у меня воздуху не хватает, что я задыхаюсь. Я дышу как бы через платок.
Вы на меня сердитесь.
Когда?? спрашивал он удивленным тоном. [Когда я заваривала чай, он говорил мне]: ‘Ах, [как я несчастен]’ таким милым тоном отчаяния, что я принималась его еще больше [целовать].
Когда мы поздно ложились, то он торопил: ложитесь скорей, когда же я буду заниматься? Теперь 11, два часа мне для приготовления, два на работу, и я просплю не более 7 час<ов>.
Когда дети ложились спать, то кто-нибудь из них кричал: папа, Богородицу читать! Он приходил и читал над ребенк<ом> Б<огородицу> и затем говорил несколько ласковых слов, целовал в лоб или в губы и уходил, говоря: ну, спите, спите.
Любил икру, швейцарс<кий> сыр, семгу, колбасу, а иногда балык, любил иногда ветчину и свежие горячие колбасы. Всегда покупал на углу Владим<ирского> и Невского закуски и гостинцы и непременно заезжал к Филип<п>ову за калачом или за булкой к обеду, а иногда привозил детям баранков. Булку клал в карманы шубы, и иногда было очень трудно ее вытащить. Чай любил черный в 2 р. 40 и всегда его покупал у Орловского, против Гостиного Двора. Любил тульские пряники. Чтоб меня порадовать, приносил иногда мне копченого сига, а неза долго до своей смерти, недели за три принес миног.
Я требую от Лили цвета лица.
Таков ли я был расцветая. Отцветая, ты лучше, чем когда ты расцветал.
И я тоже сирота.
Любил, чтобы спички были наготове, любил совершенно черные чернила и хорошую толстую бумагу.
Я так хочу — одно из его слов.
Что она мне говорит? [Иногда бранился].
Говорил Феде: не смей ходить около лошади.
Любил пастилу белую, мед непременно покупал в посту, киевское варенье, шоколад (для детей), синий изюм, виноград, пастилу красную и белую палочками, мармелад и также желе из фруктов.
Пил красное вино, рюмку водки и перед сладким полрюмки коньяку. Любил очень горячий кофе, который бы кипел и с своей чашкой уходил в свою комнату, в левой руке неся подсвечники и салфетку, а в правой — чашку. Любил оставаться с своей чашкой некоторое время один и был недоволен, когда его в это время тревожили разговорами. Обед кончался в 7, и он любил до 8 или 1/2 9-го просидеть один, а затем одевался и шел гулять, или пройтись куда-либо, или же поехать куда-нибудь в гости, но в гости не любил приезжать позже 9 и самое позднее в 1/2 10-го. Сидел в гостях до 12, иногда до 1/2 1-го, ночью в час ночи непременно был дома. Переодевался очень долго в свое старое пальто.
Если кто заболевал хоть немного, он говорил: доктора, доктора.
Это надо записать.
Посадить надо. Ах, Фединька, Фединька, какой ты тяжелый.
Обедать! Обедать!
Под Новый год, 30 и 31 дек<абря> он сводил счеты по продаже в том году наших изданий и был донельзя доволен, если книги шли хорошо.
Когда был маленький, мать называла его Федашей.
Любил Сикст<инскую> Мадонну, Zinsgroschen Тициана и Золотой век Асис и Галатея, сам назвал Золот<ым> веком37. Не любил Гольбейнов<скую> Мадонну38.
Не свежа голова.
А вот я сам начну учить Вас арифметике (собрал учебники). [И когда Федя долго не писал, то Федор Михайлович говорил]: ‘Ах, Фединька, Фединька, как ты меня мучаешь’. Прогонял детей прочь от самовара.
А вот я тебе прочту и прочел начало ‘Дневника’. Не скучно ли, не есть ли тут повторение. Я сказала, что совсем не скучно, но что, разумеется, есть многое старое, что иначе и быть не может, так как он проводит свою идею о русск<ом> народе и о православии, что круг читателей у него новый и что для тех надо бы выяснить <...>39. Он остался очень доволен.
Любил, чтоб его слушали, когда [читает рукопись] и уж ничем другим в это время не занимались, малейший жест сердил и беспокоил его.
1-го января были в театре на Сидоркином деле40, очень был доволен.
Во вторник была Штакеншнейд<ер>41, Орест Миллер, ходила за виноградом, ел икру с бел<ым> хлебом, пил молоко. Был Кошлаков42, а после него Бретцель43, разъехались. Ходил кой-куда, освежали комнату. Вечером Верочка44 и Павел Александр<ович>45. Рано легли, пил много лимонаду, сделанного мамой, часто.
Во вторник боялся, что съедят весь виногр<ад>, а когда принесли еще винограду, то просил меня есть.
Eugnie Grandet.
Февр<альский> выпуск Философу и о том, как они провалили классицизм46.
Единбургская темница, Роб Рой. Оливер Твист. Николас Никльби.
Во вторник вечером перед его сном я ходила наверх попросить господина не ходить, так как эта вечная ходьба очень его беспокоила. Господин перестал.
Вечером до Кошлакова диктовал мне письмо к Гейден с историек’ его болезни47.
Григорович48 в день смерти. Утром, пока я ездила в типографию), был Покровский49, потом Майков, Рыкачева50, Ор<ест> Милл<ер>, Кашпирева, Павел Алекс<андрович>. Мих<аил> Михайлович, Григорович, Майков и Анна Иванов<на>51.
Когда я предложила ему, по совету Кошлакова, нанять студента для присмотра за ним, он согласился, но говорил, как я Вас разоряю.
Названия романов женские, на распутьи, на пути, на перекрестке, у пристани52.
Если его что-либо очень затрудняло при переправках, то начинал ладонью левой руки сильно ерошить волоса на левом виске, снизу вверх.
Сидел облокотясь на кресло, положив правую ногу на левую и слегка потрясая ногой, засунув под колени левую руку.
Писаньки, у батюшка, Липа, когда Федя говорил ночью, ну знаю, знаю, все рассказал Федульчик.
Je vous aime tendrement, et moi saussi tendrissimo53. Приходи, если хочешь. Eh bien54. A l’inotant. [Я хочу до тебя] добраться. Приходи-ка.
Кашлял очень [во время дела]. Я заметила ему.
Когда причастился, то стало легче и голове и груди, голова прояснилась.
[Иногда мне вдруг кричал из своей комнаты]: Ты спишь, нет, до свиданья, я тебя люблю. И я тебя также.
Евангелие55. Ездила в типографию. Меня бы теперь хоронили. Сердился насчет чаю. Это раздражительность. Попроси, чтоб он приехал (Кошлаков).
Видишь, не удерживай56. Диктовал Дневн<ик>, вычеркни, что найдешь возможным. Кто пришел. Прочти ‘Новое Время’, что сказано обо мне, 2 раза57. Не скучал.
Конец, конец, зальет58. Если б моя прежняя мнительность. Читала ‘Новое Время’. Вторник. Любопытствовал, кто приходит, продиктовал бюллетень59.
Попросил зубы вымыть, завел часы, причесался, зачем я не в ту сторону.
О студенте взять его. Сколько на меня истратили. [Я причастился, исповедался, а все-таки не могу равнодушно подумать о сестрах]. Какие они несправедливые60. Я поздравила его с принят<ием> Св. Тайн., но он сказал, что еще не причащался, сомневался и спросил свящ<енника>, хорошо ли он сделал, что причастился, а вдруг он выздоровеет. Джой61, письмо Каткову62, Миллер, Майков, Катер<ина> Ип<п>олитовна, просил прощ<ения>, любил [уважал, изменял лишь мысленно, а не на деле], виноград алмерт и клюква в сахаре, киевское вар<енье>, чулки, панталоны.
Это была лишь раздражительность, не ветри, какая мучительная длинная ночь, только теперь я понял, что еще кровоизлияние), и я могу умереть. Дай ему сигару.
В день смерти беспокоился о печке, хорошо ли ее закрыли, пусть Марья 63 придет. Ты еще не пообедала? [спросил это два раза].
Недружелюбно встретил незнак<омого> доктора64. Не хотел звать Пашу65, качал головой, чтоб тот не смотрел в щелку. Позвал Пашу, рассердился и отдернул руку, когда тот ее поцеловал.
Все деньги твои, нотариус подписал повестки, подписал доверенность (как бы не обидеть детей).
Печатается по рукописи, хранящейся в Институте русской литературы (Пушкинском доме). Незначительную часть записей А. Г. Достоевская застенографировала, в других оставила небольшие пропуски. Расшифровку стенографических записей из этой записной книжки нам помогла сделать стенографистка Ц. М. Пошеманская. Расшифрованные места даются в квадратных скобках, а пропущенные и восстановленные — в угловых.
1 Далее пропуск.
2 Темно-красный и сине-малиновый цвет.
3 Достоевская Любовь Федоровна (1869—1926) — дочь Ф. М. Достоевского, писательница.
4 Достоевская Софья Федоровна (1868 — умерла в возрасте 3 месяцев), дочь Ф. М. Достоевского.
5 Достоевский Федор Федорович (1871—1921) — сын Ф. М. Достоевского, специалист по коннозаводству.
6 Достоевский Алексей Федорович (1875—1878), сын Ф. М. Достоевского, умер в трехлетнем возрасте от припадка эпилепсии.
7 Имеется в виду упоминаемый в литовских документах XVI века Стефан Иванович Достоевский.
8 Лентовский Михаил Васильевич (1843—1906) — антрепренер и артист московского Малого театра, сочинявший под псевдонимом Можаров разные оперетки и обозрения.
9 Вагнер Николай Петрович (1829—1907) — писатель (псевдоним Кот Мурлыка), профессор зоологии Петербургского университета.
10 Достоевский Михаил Михайлович (1820—1864) — старший брат писателя.
11 Точнее Щировские — семья врача К. А. Щировского.
12 Куманина Александра Федоровна (1796—1871), Куманин Александр Алексеевич (1792—1863) — тетка писателя и ее муж.
13 Неточно. Это было в мае 1837 г.
14 Ламовский Александр Михайлович (?—1893) — товарищ Достоевского по пансиону.
15 О ком идет речь, установить не удалось. Возможно, описка и речь идет об А. Ф. Куманиной или об одной из приживалок в ее доме.
16 Эта запись, а также ряд близких по смыслу записей Достоевского в записных тетрадях 1880—1881 гг. (см. ‘Литер, наследство’. Т. 83. М., 1971), свидетельствуют о его желании в сатирическом жанре откликнуться на многочисленные проекты изменения экономического и политического положения в России после прихода к власти М. Т. Лорис-Меликова (1825—1888), ставшего в 1880 г. министром внутренних дел.
17 Выделением слов, тире между слогами и ремаркой Анна Григорьевна указала, что так читал Достоевский (‘он’) в последние годы жизни в публичных выступлениях ‘Пророка’ и ‘Скупого рыцаря’ (измененная строчка ‘И потекут сокровища мои’).
18 Здесь и далее речь идет о последних днях жизни Достоевского. Четверг был 22 января 1881 г.
19 Достоевский Михаил Михайлович (1846—1896) — младший сын старшего брата писателя M. M. Достоевского.
20 Поляков Борис Борисович (?—1884), адвокат и поверенный сестер и братьев Достоевских по делу о наследстве их тетки А. Ф. Куманиной.
21 Майков Аполлон Николаевич (1821—1897) — поэт, переводчик, критик.
22 То есть ‘Дневника писателя’.
23 Академик-филолог Яков Карлович Грот (1812—1893) был членом комитета по устройству памятника Пушкину в Москве.
24 Миллер Орест Федорович (1833—1889) — фольклорист, историк литературы.
25 Екатерина Ипполитовна Сниткина — жена двоюродного брата Анны Григорьевны, врача-педиатра M. H. Сниткина.
26 Достоевский должен был выступить на вечере памяти Пушкина 29 января 1881 г.
27 Герард Владимир Николаевич (1839—1903) — знаменитый адвокат, часто выступавший в качестве чтеца на литературных вечерах. В первой биографии писателя (Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского. СПб., 1883) говорится о том, что Достоевский сам решил изменить программу и вместо ‘Евгения Онегина’ читать небольшие стихотворения А. С. Пушкина.
28 В объявлении о вечере в ‘Новом времени’ сказано, что В. Н. Герард должен был читать вместе с любительницей А. Ф. Лауниц.
29 Здесь пропуск. Достоевский, по свидетельству О. Ф. Миллера, согласился прочесть ‘Пророка’, ‘Странника’, из ‘Подражания Корану’, ‘Из Данта’ (‘И дале мы пошли — и страх обнял меня’, ‘Тогда я демонов увидел черный рой’).
30 Софья Сергеевна Кашпирева (? — после 1917 г.) — редактор и издательница детского журнала ‘Семейные вечера’, друг семьи.
31 Герой романа Ч. Диккенса ‘Посмертные записки Пиквикского клуба’.
32 Неточно. Это письмо от 26 января 1881 г. к редактору ‘Русского вестника’ Н. А. Любимову, в котором Достоевский просит выслать ему остаток гонорара за напечатанный в журнале роман ‘Братья Карамазовы’.
33 Достоевский страдал расстройством желудка, и Анна Григорьевна обозначала это словом ‘дело’.
34 Здесь и далее речь идет о похоронах Достоевского.
35 Запись связана, вероятно, с именем И. С. Тургенева.
36 Речь идет о Вуколе Михайловиче Лаврове (1852—1912) — журналисте и переводчике, издателе журнала ‘Русская мысль’, которого Достоевский в письме к Анне Григорьевне от 27/V — 1880 г. называет своим ‘страстным, исступленным почитателем’.
37 ‘Золотым веком’ Достоевский называет картину французского художника Клода Лоррена (1600—1682) — ‘Асис и Галатея’, находящуюся в Дрезденской галерее. Достоевский трижды возвращается к этой картине в своих произведениях: в ‘Бесах’ (‘Исповедь Ставрогина’), в ‘Подростке’ (рассказ Версилова о первых днях европейского человечества) и в ‘Дневнике писателя’ за 1877 г. (‘Сон смешного человека’).
38 Копия картины Ганса Гольбейна Младшего (1497 или 1498—1543), которую Ф. М. и А. Г. Достоевские видели в Дрезденской галерее в 1867 г.
39 Здесь пропуск.
40 Пьеса Д. В. Аверкиева шла в Петербурге, в Александрийском театре.
41 Штакеншнейдер Елена Андреевна (1836—1897) — дочь известного архитектора А. И. Штакеншнейдера, хозяйка литературного салона. Вторник был 27 января 1881 г.
42 Кошлаков Дмитрий Иванович (1835—1891) — терапевт, профессор Медико-хирургической академии.
43 Бретцель Яков Богданович (1842—1918) — петербургский врач, лечивший Достоевского, оставил воспоминания о предсмертной болезни Достоевского (см. ‘Литер, наследство’, Т. 86. С. 309—314).
44 Достоевская (Иванова) Вера Михайловна (1829—1896) — сестра Ф. М. Достоевского. По свидетельству дочери писателя Л. Ф. Достоевской в ее кн. ‘Достоевский в изображении его дочери’ (М.-Пг., 1922) и по рассказу самой Анны Григорьевны в ее письме к H. H. Страхову от 21 октября 1883 г. (опубликовано в кн. Л. П. Гроссмана ‘Жизнь и труды Ф. М. Достоевского’. М.-Л., 1935), между Достоевским и его сестрой произошел бурный разговор о наследстве их тетки А. Ф. Куманиной, явившийся главной причиной, ускорившей смерть писателя. Правда, Л. Ф. Достоевская относит этот разговор к 25 января 1881 г., а Анна Григорьевна к 26 января.
45 Исаев Павел Александрович (1846—1900) — пасынок Ф. М. Достоевского.
46 Речь идет о члене ученой комиссии Министерства народного просвещения по естественнонаучной части философе H. H. Страхове, о котором Достоевский хотел говорить в февральском выпуске ‘Дневника писателя’ за 1881 г. В записных тетрадях Достоевского 1880—1881 гг. есть запись к ‘Дневнику’ 1881 г.: ‘Классическая реформа. Произвели классическую реформу отвлеченно. Главное забыли, что мы не Европа’. (‘Лит. наследство’. Т. 83. С. 668). Т. И. Орнатская в публикации отрывков из записной книжки А. Г. Достоевской (‘Лит. газ.’, 1986, 16 апр.) ошибочно приняла ‘Философа’, т. е. H. H. Страхова, за студента Философа (публикатора ввело в заблуждение имя) Николаевича Орнатского (1860—1918).
47 Это письмо к хорошей знакомой Достоевского конца 1870-х гг. графине Елизавете Николаевне Гейден опубликовано И. С. Зильберштейном в ‘Литер, наследстве’. Т. 86. Как указывает сама Анна Григорьевна в предисловии к этому письму, оно было продиктовано ей Достоевским в день смерти.
48 Григорович Дмитрий Васильевич (1822—1899) — писатель, друг Ф. М. Достоевского в 1840-е гг.
49 Покровский Михаил Павлович (184? — до 1883) — один из руководителей студенческого революционного движения 1860-х гг., восторженный почитатель Достоевского, часто встречавшийся с ним после своей ссылки, в 1870-х гг.
50 Рыкачева Евгения Андреевна (1853—1919) — племянница Ф. М. Достоевского.
51 Майкова Анна Ивановна (1830—1911) — жена А. Н. Майкова.
52 Возможно, запись связана с тем, что в январе 1881 г. в ‘Новом времени’ Достоевский увидел рекламу романа ‘У пристани’ своей хорошей знакомой писательницы С. И. Смирновой. ‘На распутьи’ — роман В. Г. Авсеенко (СПб. 1871). Ср. также в романе ‘Бесы’: ‘По части русской беллетристики? Позвольте, я что-то читал… ‘По пути’… или ‘В путь’… или ‘На перепутье’, что ли, не помню’.
53 Я Вас нежно люблю, и я тоже очень, (фр.-итал.).
54 Ну, хорошо (фр.).
55 Достоевский просил прочесть Анну Григорьевну из Евангелия, подаренного ему в Тобольске женами декабристов по дороге на каторгу.
56 Анна Григорьевна прочла Достоевскому перед смертью открывшуюся страницу из Евангелия от Матфея: ‘Иоанн же удерживал его и говорил: мне надобно креститься от тебя, и ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду’. После того как Анна Григорьевна прочла Достоевскому эти строки, он сказал ей: ‘Ты слышишь — ‘не удерживай’ — значит, я умру’. (А. Г. Достоевская. ‘Воспоминания’. М., 1981. С. 375).
57 28 января 1881 г. в газете ‘Новое время’ появилось сообщение о том, что Достоевский ‘сильно занемог, вечером 26 января, и лежит в постели’.
58 У Достоевского лопнула легочная артерия и пошла горлом кровь.
59 Имеется в виду вышеуказанное письмо к Е. Н. Гейден.
60 Речь идет о спорах с сестрами о куманинском наследстве.
61 Джой (Джо) — персонаж из ‘Посмертных записок Пиквикского клуба’.
62 Речь идет о письме Н. А. Любимову.
63 Прислуга в доме Достоевского.
64 Это был А. А. Пфейфер.
65 Пасынок П. А. Исаев.