Записки Джонни Лёдлау, Вуд Эллен, Год: 1874 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 191 минут(ы)

ЗАПИСКИ ДЖОННИ ЛДЛАУ.

ОТЪ ПЕРЕВОДЧИЦЫ.

Недавно вышелъ въ Англіи романъ подъ заглавіемъ ‘Джонни Лёдлау’, автобіографія. Собственно говоря, это не романъ, но рядъ разсказовъ изъ жизни народа и мелкой джентри, связанныхъ вмст тмъ, что очевидцемъ и отчасти дйствующимъ лицомъ ихъ былъ Джонни Лёдлау. Здсь выбраны наиболе характеристичные изъ разсказовъ и преимущественно изъ народной жизни, потому что въ остальныхъ описывается нехитрая и небогатая интересами жизнь мелкой джентри, которая и безъ того хорошо знакома читателямъ по масс переводныхъ англійскихъ романовъ. Лучшіе изъ разсказовъ Джонни Лёдлау разсказы изъ народной жизни, въ нкоторыхъ изъ нихъ видна свжесть таланта и поэтическая прелесть, которыя, если авторъ обратится къ этой сторон жизни, ручаются за прочный успхъ. Форма, въ которую облечены разсказы — автобіографія дтскихъ лтъ, не нова, но совладать съ нею представляло тмъ большую трудность для начинающаго писателя посл Диккенса и Теккерея, съ такимъ блистательнымъ успхомъ употреблявшихъ ее во многихъ изъ своихъ романовъ. Въ Джонни Лёдлау мы видимъ ребенка, передающаго впечатлнія жизни съ простотой и наивностью дтства. Джонни изъ тхъ глубокихъ, любящихъ дтскихъ натуръ, которыя не могутъ видть чужого страданія и горя, и которыя чуткимъ сердцемъ угадываютъ порой то, чего не видятъ взрослые, пониманіе которыхъ съужено шаблонной моралью и предразсудками общества. Когда общественное мнніе безпощадно преслдуетъ несчастнаго стрлочника Лиза, по оплошности котораго случилось несчастіе на желзной дорог, Джонни одинъ стоитъ за Лиза, онъ дтскимъ чутьемъ, по выраженію лица, угадалъ ту страшную нравственную пытку, которую переживалъ несчастный Лизъ, ставшій невольнымъ убійцей. Джонни Лёдлау, съ его оригинальной привычкой всматриваться въ лицо и ршать, которое ему нравится и которое нтъ, и за то получившій прозваніе дурачка, оригинальный, живой и психологически врный дтскій типъ.

Народные типы написаны съ тмъ же теплымъ поэтическимъ чувствомъ. Мы видимъ борьбу темной жизни, освщенной только любовью, за одно бдное право — протянуться подоле, отдалить минуту угасанія. Здсь отецъ и мать отдаютъ дтей на пытку непосильной работы — и видятъ въ ней счастье, спасенье младшихъ отъ медленной голодной смерти. Здсь условія, гасящія послднюю искру жизни, считаются роковымъ закономъ, если жизнь погасла, значитъ она была слаба. Маленькій Дикъ не вынесъ полевой работы въ страшные холода, другіе выносили же — виноваты неисповдимыя судьбы, и передъ ними безмолвно, безропотно склоняютъ голову несчастные подъ гнетомъ кровной нужды, своими руками выдавшіе сына на смерть. Рядомъ съ этими типами встрчаются другіе. Въ нихъ проснулось уже сознаніе, что не неисповдимыя судьбы обрекли ихъ на жизнь нищеты и мрака, они сознали свое право на лучшую долю и борются за нее. Въ этой борьб они приносятъ въ жертву все дорогое и единственнымъ утшеніемъ имъ служитъ сознаніе, что они, принося эти жертвы, исполнили свой долгъ въ отношеніи себя и братьевъ, но это сознаніе отравлено страшной мыслью: что если они ошибаются? что если они напрасно дали умереть женамъ и дтямъ?

Джонни Лёдлау не тенденціозный писатель, онъ не проповдуетъ въ своихъ разсказахъ никакой соціальной теоріи, онъ, не мудрствуя лукаво, относится къ потрясающимъ явленіямъ народной жизни только съ теплотой глубоко скорбящаго человческаго чувства. Въ разсказахъ его мы видимъ простыхъ добрыхъ людей патріархальнаго уголка, готовыхъ помочь всякому горю и которые, когда впервые въ ихъ тихій уголокъ занеслись волненія рабочаго вопроса, видятъ въ ужас, что простое человчное чувство безсильно помочь злоб дня. Джонни Лёдлау самъ раздляетъ это печальное недоумніе, но не длаетъ ни малйшей попытки найти изъ него исходъ. Онъ говоритъ своими разсказами: вотъ какова жизнь, и предоставляетъ читателю самому искать изъ нея исходъ.

ЗАПИСКИ ДЖОННИ ЛДЛАУ.

Мы жили всего боле въ Дайкъ-Мэнор. То была прекрасная старая усадьба на границ Варвикъ-шайра и Ворсестеръ-шайра, такъ что многіе изъ сосдей не знали, въ которомъ именно графств онъ находился. Домъ находился въ Варвикъ-шайр часть земли въ Ворсестеръ-шайр. Сквайръ имлъ и другое помстье, Крэббъ-Котъ, уже совсмъ въ Ворсестеръ-шайр.

Сквайръ Тодгэтли былъ богатъ. Но онъ жилъ просто, по старомодному, какъ жили дды его, такъ просто, что если сравнить съ парадомъ, вошедшимъ въ моду въ послдніе года, то даже покажется невроятнымъ. Сквайръ пользовался общимъ уваженіемъ, хотя онъ былъ вспыльчивъ и необузданъ, онъ былъ простой, добрый человкъ, и сердце и рука его были открыты для всхъ. Какъ я началъ помнить его, онъ былъ пожилой джентльменъ, средняго роста, внушительной осанки и съ краснымъ лицомъ, волосы его, т. е. то, что уцлло изъ волосъ его, стояли на макушк головы рдкими свтлыми прядями.

Сквайръ былъ женатъ, онъ женился поздно. Жена его умерла черезъ нсколько лтъ, оставивъ одного ребенка, котораго назвали по имени отца, Джозефомъ. Юный Джо былъ гордостью Дайкъ-Мэнора и сердца своего отца.

Я, который пишу эти строки, называюсь Джонни Лёдлау, и вотъ какъ я попалъ въ Дайкъ-Мэноръ и что длалъ тамъ.

Мили три отъ Мэнора была усадьба, называемая Коуртъ. Помстье это не было такимъ значительнымъ какъ Мэноръ, но все таки было славное помстье. Оно принадлежало отцу моему, Уильяму Лёдлау. Отецъ и сквайръ Тодгэтли были друзьями, я былъ единственнымъ сыномъ, какъ и Джозефъ, котораго для сокращенія звали Тодъ, я, какъ и Тодъ, рано потерялъ мать. Мн было тогда два года.

Черезъ два года, когда мн минуло четыре, слуги сказали мн, что у меня новая мама. Я и теперь вижу ее, когда она пріхала въ нашъ домъ. Высокая, худая, державшаяся очень прямо, съ длиннымъ лицомъ, защемленнымъ носомъ, кроткимъ взглядомъ и тихимъ голосомъ. Она была прежде миссъ Марксъ и играла на орган въ церкви. Няня Ганна, одвая меня, сказала горничной Эляйз, что новой мам тридцать пять лтъ, что она врно будетъ вдьмой, и что баринъ могъ бы выбрать получше. Я понялъ отлично, что он говорили о папа, и спросилъ кого бы онъ лучше могъ выбрать. Тогда он задали мн трепку и сказали что-то о старомъ кузнец за угломъ. Дтямъ легко вселить предубжденіе, и я былъ предубжденъ противъ моей мачихи. Позже я узналъ, что хотя у ней было пусто въ карман, за то она была добрая женщина.

Папа умеръ въ томъ же году. Въ конц другого года мистрисъ Лёдлау, моя мачиха, вышла замужъ за сквайра Тодгэтли, и мы перехали жить въ Дайкъ-Мэноръ, она, я и няня Ганна, Коуртъ былъ отданъ въ срочную аренду мистеру Стерлингу.

Юнош Джо не понравилось это устройство, онъ былъ старше меня и, слдовательно предубжденія его были сильне моихъ. Онъ сильно не взлюбилъ мистрисъ Тодгэтли. Тодъ былъ баловень отца и прислуги, и новый порядокъ не понравился ни Тоду, ни прислуг.

Двое младенцевъ появились въ свое время въ Дайкъ-Мэнор, прежде Гюгъ, потомъ Лена. Джо и меня отправили въ школу.

Джо былъ рослый, сильный, смуглый мальчикъ, у него была сильная воля и привычка повелвать. Я былъ русый, блолицый, кроткій и робкій мальчикъ, уступавшій ему. Онъ былъ повелителемъ, я — подчиненнымъ. Въ школ, вс мальчики разомъ, съ перваго же дня нашего поступленія, сократили имя Тодгэтли на Тода.

Годы шли. Намъ въ школ вдалбливали въ голову ученье, Тоду и мн. По праздникамъ, дома кипла жаркая война между Тодомъ и его мачихой. Но война односторонняя. Мистрисъ Тодгэтли была добра къ Джо, не умла ни браниться, ни жаловаться отцу. Тодъ длалъ ей все наперекоръ и былъ постоянно насмшливо холоденъ съ ней.

Дтей онъ обожалъ, но вводилъ въ бду, въ особенности маленькаго Гюга, котораго училъ самымъ головоломнымъ штукамъ, съ благою цлью, чтобы онъ не былъ нюней, какимъ длала его мать. Я подражалъ Тоду, и мистрисъ Тодгэтли переживала много горькихъ и страшныхъ часовъ. У насъ была вчная война съ няней, Ганна, няньчившая младшихъ дтей, теперь не могла видть меня безъ брани и крика. Мистрисъ Тодгэтли со слезами умоляла беречь дтей. Тодъ былъ и глухъ и, слпъ, и имлъ на то причину. Сквайръ Тодгэтли здилъ на бшеныхъ лошадяхъ, а мистрисъ Тодгэтли завела себ для катанья съ дтьми плетеный изъ тростника кабріолетъ, запряженный смирной ослицей. Съ Тодомъ чуть не длались судороги отъ ярости, когда онъ видлъ этотъ экипажъ.

Годы шли, приносили новыя встрчи, длали насъ свидтелями новыхъ сценъ, знакомили съ разными людьми, и я разскажу о тхъ, которые рзче запечатллись въ памяти. Но въ этихъ встрчахъ и сценахъ, Тодъ, сквайръ и мистрисъ Тодгэтли играютъ роль, и потому я познакомилъ съ ними читателя.

Маіоръ Парриферъ.

Онъ былъ однимъ изъ самыхъ дурныхъ судей, которые когда либо засдали на судейской скамь. Люди часто удивлялись тому, какъ онъ попалъ въ судьи. Но иногда бываетъ, что судить о томъ, способенъ или нтъ человкъ къ извстной должности можно только тогда, когда онъ уже занялъ ее.

Его звали маіоромъ, маіоромъ Парриферомъ, но онъ получилъ этотъ чинъ въ милиціи, а всякій знаетъ, что такое чинъ милиціи. Онъ купилъ помстье, въ которомъ жилъ нсколько лтъ, и окрестилъ его Парриферъ-Галломъ. Парриферъ находился чуть не подл нашей деревни Чёрчъ Дойкели.

Парриферы жили на большую ногу, въ деньгахъ не было недостатка, ихъ было: маіоръ, жена его, шесть дочерей и сынъ, который почти не жилъ дома. Мистрисъ Парриферъ была вся на вытяжк, какъ говорятъ у насъ въ графств, и поговорка эта шла къ ней, какъ нельзя боле. Когда она здила въ гости, то шелковыя платья ея шумли, какъ будто они были подбиты клеенкой, голосъ ея былъ рзокъ, манера покровительственная. Голосъ и манеры маіора были такіе же, дочери вышли въ отца и мать.

Рядомъ съ Парриферъ-Галломъ былъ коттеджъ, который принадлежалъ мн. Мн — Джонни Лёдлау. Джорджъ Ридъ снималъ въ аренду коттеджъ. Коттеджъ стоялъ по середин хорошо обработаннаго большаго огорода, примыкавшаго къ боковому забору сада маіора Паррифера. Спереди огорода шла низкая изгородь съ калиткой по середин. Шпалерникъ былъ хорошо содержанъ,— объ этомъ старался Джорджъ Ридъ.

Я знаю цлую исторію о Джордж Рид. Отецъ его былъ домашнимъ слугой въ Коурт. Когда онъ женился и оставилъ службу, то ддъ мой отдалъ ему этотъ коттеджъ въ аренду, которую нужно было возобновлять каждыя семь лтъ. Джорджъ былъ едиистинннымъ сыномъ, онъ получилъ порядочное воспитаніе, но когда выросъ, пошелъ сять плевелы, и вытрясъ все ученье изъ головы, въ конц концовъ ему пришлось быть батракомъ, и не было надежды, чтобы онъ когда нибудь сталъ чмъ другимъ. По смерти отца своего, онъ снялъ коттеджъ и работалъ на мистера Стерлинга, арендовавшаго Коуртъ. Джорджъ Ридъ былъ, вообще, очень смирный и вжливый человкъ, но необычайно независимаго характера. Первая жена его умерла, оставивъ ему дочь Кэти. Позже, онъ женился во второй разъ. Плевелы Рида были давно вс высяны и онъ былъ теперь образцомъ трудолюбія, онъ работалъ съ утра до ночи въ своемъ огород.

Когда мать Кэти умерла, двочку взяла тетка изъ Ворсестера. Тетка умерла, когда Кэти минуло пятнадцать лтъ, и Кэти вернулась домой. Десять лтъ воспитанія не сдлали ничего для Кэти, время сдлало ее хорошенькой двушкой. Она умла пть самоучкой, вышивать носовые платки, маншеты и борты къ юбкамъ, написать письмо съ немногими ошибками и любила много читать, въ особенности тотъ родъ литературы, который еженедльно продается нумерами за полпенни. Вс эти таланты, за исключеніемъ послдняго, не были дурны сами по себ, но совершенно непригодны для Кэти въ ея жизни. Кэти приходилось быть служанкой и на лучшій конецъ женой земледльца.

Вторая мистрисъ Ридъ, тихая молодая женщина, онмла отъ ужаса, увидвъ привитыя Кэти воспитаніемъ способности, или. врне, неспособности быть полезной.

— Отецъ хочетъ отдать тебя къ Стерлингамъ, или сквайру Тодгэтли, а пока поработай дома, поучись, моя милая. Когда родится другой малютка, у меня будетъ много дла.

— О, я помогу! добродушно отвчала Кэти.

— Вотъ и ладно. Ты умешь стирать?

— Нтъ! и Кэти ршительно кивнула головой.

— Нтъ?! а гладить?

— Носовые платки — да.

— Тетка твоя была швеей. Ты хорошо шьешь?

— Я не люблю шить.

Мистрисъ Ридъ отчаянно взглянула на нее, и не сказала ни слова боле, предоставивъ времени и практик выучить Кэти. Но время не помогало, практики не было. Кэти не могла ни стирать, ни гладить, ни чистить, ни стряпать, ни мести, ни справлять какую бы то ни было работу, нужную въ семьяхъ земледльцевъ. За то Кэти умла длать разныя вышивки, стоять по часамъ передъ зеркаломъ, помадить волосы и рядиться. Кэти знала немного исторіи, географіи и хронологіи. Мистрисъ Ридъ сла въ ужас, руки ея безпомощно опустились. Страшная мысль о будущности Кэти оледенила ей сердце.

— Дитя! что будетъ съ тобой?

Но Кэти не знала подобныхъ опасеній, она подняла на руки малютку, которая, цпляясь за стулья, ходила перевальцемъ по комнат, поцловала ее со смхомъ, и, доставъ изъ кармана еженедльный выпускъ пенсоваго романа, погрузилась въ восхитительный разсказъ о разбойникахъ и плнныхъ двицахъ.

— Я буду учить тебя, Кэти, сказала мистрисъ Ридъ.

Кэти согласилась охотно, она соглашалась со всмъ на словахъ. Но ученье пошло плохо. Прошло года два. Кэти попробовала жить на мстахъ, и съ каждаго возвращалась домой черезъ два-три мсяца. ‘Она все вышиваетъ или читаетъ романы и дурные романы, вмсто того, чтобы няньчить дитя’, жаловалась мистрисъ Стерлингъ мачих Кэти.

Кэти минуло семнадцать, когда началась война между отцемъ ея и маіоромъ Парриферомъ. Маіоръ почему-то обратилъ свои взоры на огородъ Рида и обратилъ съ вожделніемъ. Не задолго передъ тмъ, сынъ Паррифера, недалекій юноша, безусый, съ волосами песочнаго цвта, раздленными проборомъ по средин, свелъ знакомство съ Кэти. Когда онъ вышелъ изъ Оксфорда, гд два раза проваливался на экзаменахъ и, наконецъ, былъ выключенъ изъ списковъ, и пріхалъ домой, то его часто можно было видть у калитки коттеджа въ разговорахъ съ Кэти, которая стояла въ огород отца и притворялась, будто няньчаетъ дтей мачихи. Въ этомъ не было ничего дурнаго, но маіоръ Парриферъ боялся, что дурное придетъ, сверхъ того, клочокъ земли, на которой былъ огородъ Рида, былъ нуженъ маіору, чтобы распространить границы своихъ владній.

Въ одинъ прекрасный и праздничный день, когда Тодъ и я были дома, заготовляя мухъ для уженья, нашъ старый слуга Томасъ пришелъ доложить, что Джорджъ Ридъ хочетъ говорить со мной объ одномъ дд. Мы сильно удивились. Что бы это могло быть. Что ему нужно отъ меня?

— Впустите его, сказалъ Тодъ.

Ридъ вошелъ. Онъ былъ высокій, сильный мужчина, лтъ сорока, съ темными курчавыми волосами и добродушнымъ, но очень ршительнымъ выраженіемъ лица. Онъ сказалъ, что прослышалъ, будто маіоръ Парриферъ хочетъ купить его коттеджъ, и потому пришелъ просить меня остановить продажу.

— Что же я могу сдлать, Ридъ? Вы знаете, что я не властенъ ни въ чемъ.

— Вы бы сами не выгнали меня, я знаю, мастеръ Джонни.

— Конечно, не выгналъ бы.

Я любилъ Джорджа Рида, и помнилъ, какъ онъ часто носилъ меня на рукахъ, когда я жилъ еще крошкой въ Коурт.

— Когда богатый джентльменъ захочетъ отнять клочокъ земли у бднаго человка, и скажетъ: земля будетъ моей, то бдному человку не отстоять свою землю, мастеръ Джонни, если тотъ, кому принадлежитъ коттеджъ, не будетъ другомъ бдному человку. Я знаю, что теперь вы не властны ни въ чемъ, мастеръ Джонни, но еслибы вы поговорили съ мистеромъ Брэндономъ, то онъ, можетъ быть, послушалъ бы васъ.

— Садитесь Ридъ, сказалъ Тодъ, выпуская крючья изъ рукъ.— Я думалъ, что коттеджъ вашъ взятъ по контракту.

— Да, сэръ. Но срокъ контракта кончается къ Михайлову дню и мистеръ Брэндонъ можетъ выгнать меня, если захочетъ. Мой отецъ съ матерью умерли въ этомъ коттедж, жена моя умерла тамъ, вс дти мои родились тамъ. Сэръ, это мсто стало мн до того роднымъ, какъ будто было моей собственностью.

— Почему вы знаете, что старый Парриферъ хочетъ купить его?

— Я слышалъ отъ врныхъ людей, что стряпчій его уже говорилъ объ этомъ съ стряпчимъ мистера Брэндона, они поршили это между собой, а отъ меня все скрывали, чтобы я не поднялъ шума. Никто не можетъ остановить продажу,.кром мистера Брэндона.

— Вы говорили съ мистеромъ Брэндономъ, Ридъ?

— Нтъ, мастеръ Джонни. Я шелъ къ нему, какъ мн пришла мысль, что лучше прежде переговорить съ вами. Ваше слово больше моего значитъ у мистера Брэндона. Не нужно терять времени. Если стряпчій мистера Брэндона дастъ согласіе, то ему нельзя будетъ взять свое слово назадъ.

— Зачмъ Парриферу понадобился вашъ коттеджъ?

— Я думаю, ему завидно стало на мой огородъ, онъ видитъ, какъ я хорошо обработалъ землю. Если не это, такъ я и ума не приложу зачмъ. Коттеджъ не можетъ мозолить ему глаза, потому что его не видно изъ оконъ Парриферова дома.

— Я поду съ тобой, Джонни, сказалъ Тодъ, когда Ридъ ушелъ домой посл угощенія старымъ элемъ.— Мы обработаемъ этого Паррифера.

И мы похали къ мистеру Брэндону въ кабріолет, запряженномъ пони. Тодъ правилъ. Мистеръ Брэндонъ жилъ въ своемъ имніи близь Альсестера и по несовершеннолтію моему управлялъ моимъ имніемъ. Когда мы подъзжали къ Альсестеру, навстрчу намъ попался маіоръ Парриферъ верхомъ.

— Онъ смотритъ настоящимъ бульдогомъ, да онъ такой и есть, вскричалъ Тодъ, который терпть не могъ этого человка.— Джонни, хочешь биться объ закладъ, что онъ былъ у мистера Брэндона?

Тодъ не вошелъ со мной. Раздумавъ, онъ сказалъ, что лучше, если я пойду одинъ. Зная неукротимый нравъ Тода, я и съ своей стороны нашелъ, что это будетъ лучше. Мистеръ Брэндонъ былъ дома.

— Но наврядъ ли вы увидите его, говорила ключница.— Сегодня опять дурной день. Онъ не принялъ сейчасъ одного джентльмена.

Мистеръ Брэндонъ былъ маленькаго роста, худенькій человчекъ, съ сморщеннымъ лицемъ. Онъ жилъ одинъ и вчно воображалъ себя больнымъ тмъ или другимъ. Когда я вошелъ (къ удивленію, онъ пожелалъ видть меня), то засталъ его въ покойномъ кресл, въ тепломъ сюртук, съ ермолкой на голов и двумя бутылками лекарственнаго снадобья на стол.

— Видите, Джонни, я боленъ какъ всегда. Что вамъ такое понадобилось вдругъ?

— Я пріхалъ просить у васъ большой милости, мистеръ Брэндонъ.

— Что такое?

— Вы знаете, сэръ, коттеджъ Джорджа Рида. Прошу васъ, не продавайте его.

— Кто же думаетъ продать его?

Я передалъ ему все, что зналъ. Мистеръ Брэндонъ надвинулъ ермолку на лобъ и принялся вертть кистями, глядя на меня во вс глаза. Его считали недальнимъ, но онъ только казался такимъ, потому что не длалъ ничего. Иногда онъ бывалъ раздражителенъ и тогда его тоненькій голосокъ становился визгливымъ, но онъ былъ добрый и честный человкъ.

— Джонни, сказалъ мистеръ Брэндонъ:— вы знаете, что я заступаю вамъ мсто отца во всемъ, что касается вашего состоянія. Я обязанъ исполнять свой долгъ въ этомъ отношеніи.

— Да, сэръ. Я увренъ, что вы исполняете его.

— Если маіоръ Парриферъ… Я не люблю этого человка, перебилъ себя мистеръ Брэндонъ:— но его и никто не любитъ. На послднемъ създ судей, на которомъ я былъ, онъ велъ себя такъ надменно, что не давалъ никому сказать слова. Мои нервы были разстроены цлыхъ двадцать четыре часа посл того.

— А сквайръ Тодгэтли, какъ пріхалъ домой, все ругался и клялся, вставилъ я невольно.

— Ахъ, вздохнулъ мистеръ Брэндонъ.— Да, нкоторые люди могутъ, такимъ образомъ, изливать свою желчь и облегчать себя. Я не могу. Но, Джонни, это вовсе не относится къ нашему длу. Я хотлъ поставитъ вамъ на видъ то, что если маіоръ Парриферъ такъ сильно хочетъ купить коттеджъ Джорджа Рида съ землей, то онъ врно дастъ хорошую цну, если это такъ, то вдь меня вс осудятъ, съ точки зрнія вашей выгоды, когда я откажусь продать.

Я почувствовалъ, какъ сознаніе несправедливости зажгло мое лицо огнемъ стыда, и какъ горячія слезы выступили на глаза. Меня въ школ за многое такое звали нюней и дурачкомъ.

— Что до меня лично, то я бы не взялъ ни пенни этихъ денегъ, сэръ. А еслибы вы употребили ихъ на меня, то я увренъ, что он не принесли бы мн добра.

— Что это значитъ, Джонни?

— Деньги, добытыя притсненіемъ и несправедливостью… У насъ былъ товарищъ въ школ…

— Оставьте вашего товарища въ школ и продолжайте ваши доводы.

— Выгнать Рида изъ коттеджа, въ которомъ онъ столько лтъ жилъ, изъ огорода, который онъ обработывалъ и которымъ кормится, выгнать только потому, что богатый человкъ хочетъ завладть его землей, будетъ страшной несправедливостью, сэръ. Тодъ говорилъ то же самое, когда мы сюда хали.

— Кто это Тодъ?

— Джозефъ Тодгэтли. Если вы выгоните Рида, для моихъ выгодъ, то мн будетъ стыдно взглянуть людямъ въ лицо, когда они будутъ говорить объ этомъ. Прошу васъ, сэръ, не продавайте. Я увренъ, что отецъ мой не продалъ бы, еслибы былъ живъ. Ридъ говорить, что коттеджъ для него все равно, что родной домъ.

Мистеръ Брэндонъ взглянулъ на часы, отмрялъ дв столовыя ложки лекарственнаго снадобья, налилъ въ стаканъ, выпилъ, и залъ черносливомъ. Черносливъ лежалъ въ бумажномъ свертк. Онъ подалъ его мн. Я машинально взялъ черносливину, сълъ и началъ грызть косточку.

— У васъ на этотъ счетъ очень сильное убжденіе, мастеръ Джонни?

— Да, сэръ. Я люблю Рида. Да еслибы и не любилъ, то не имлъ бы права согнать его съ земли, такъ же какъ не имю права согнать маіора Паррифера. Было ли бы ему пріятно, еслибы другой человкъ богаче его пришелъ выгнать его изъ его помстья?

— Маіора Паррифера нельзя выгнать, Джонни. Земля его собственность.

— А земля Рида — моя собственность, сэръ. Вы не разсердитесь, что я такъ говорю. Прошу васъ, не продавайте.

Кабріолетъ съ грохотомъ подкатилъ къ дому и мы въ окно увидли Тода, нетерпливо заглядывавшаго въ комнату. Я всталъ и мистеръ Брэндонъ пожалъ мн руку.

— Все, что вы сказали, Джонни, очень хорошо и справедливо въ принцип, но я не могу допустить, чтобы эти соображенія совершенно перевсили ваши выгоды. Когда мн сообщатъ объ этой покупк, то я долженъ буду обдумать и взвсить вс соображенія.

Я остановился у двери и обернулся къ нему съ умоляющимъ взглядомъ. Онъ прочелъ на лиц моемъ чего я хотлъ.

— Нтъ, Джонни. Я не могу этого сдлать. Вы можете спокойно хать домой теперь. Я общаю вамъ не давать согласія на продажу, не повидавшись съ вами и не объяснивъ вамъ мои причины.

— Но я могу ухать въ школу, сэръ.

— Я говорю, что если ршусь продать, то повидаюсь съ вами, повторилъ съ особеннымъ удареніемъ мистеръ Брэндонъ.

Повся голову, я пошелъ къ кабріолету. Кто бы поврилъ, что со времени этого разговора я не слыхалъ ни слова о продаж, кром того, что перкдавали сосдскіе толки. Я узналъ, что мистеръ Брэндонъ отказался продать коттеджъ, и что когда стряпчій написалъ ему о новомъ предложеніи цны до того высокой, что ее невозможно было ожидать за такой маленькій коттеджъ съ клочкомъ земли, то мистеръ Брэндонъ послалъ въ отвтъ лаконическую записку, что коттеджъ не продается. Тодъ подбросилъ шляпу на воздухъ,

— Браво, старичина Брэндонъ! Я такъ и думалъ, что онъ не перейдетъ на сторону непріятеля.

Джорджъ Ридъ приходилъ благодарить меня, но я катался съ Тодомъ. Разъ вечеромъ, проходя мимо коттеджа Рида, я остановился у калитки поболтать съ малютками. Лучи заходящаго солнца освщали блыя полотняныя на шнурочкахъ шляпы малютокъ. Ридъ увидлъ меня и бгомъ кинулся ко мн.

— Я долженъ благодарить васъ за это, мастеръ Джонни. Мн возобновятъ контрактъ.

— Да? И прекрасно. Но вамъ не за что благодарить меня. Я ничего не знаю.

Джорджъ Ридъ ршительно мотнулъ головой.

— Еслибы вы не шепнули за меня слово мистеру Брэндону, мастеръ Джонни, такъ ужь я знаю, какъ бы мн жилось теперь. Посмотрите на этихъ двушекъ.

Выраженіе было не особенно изящно, если принять въ соображеніе, что оно относилось къ барышнямъ Парриферъ. Три барышни проходили по переулку, разодтыя, по обыкновенію, въ пухъ и прахъ, по послдней мод. Я приподнялъ соломенную шляпу, одна изъ нихъ удостоила отвтить, небрежно кивнувъ головой, а дв другія только искоса взглянули на меня.

— Маіоръ теперь пытался сладить со мной, замтилъ Ридъ, когда он не могли слышать его словъ:— когда онъ увидлъ, что не можетъ купить мой коттеджъ, то захотлъ откупиться отъ меня. Онъ сказалъ, что земля нужна ему подъ огородъ, и предлагалъ мн банковый билетъ въ пять фунтовъ, если я отступлюсь. Очень вамъ благодаренъ, маіоръ, но я не отступлюсь и за пятьдесятъ,— вотъ какой отвтъ я далъ ему.

— Какъ будто у него нтъ цлой пропасти земли подъ огороды, замтилъ я въ негодованіи.

— Разв не понимаете, мастеръ Джонни, что для человка, какъ маіоръ Парриферъ, который воображаетъ, что весь міръ созданъ для него, ни что такъ не обидно, какъ если ему въ чемъ-нибудь перечатъ: онъ теперь такъ и кипитъ. Онъ бы отравилъ меня, кабы могъ. Ну чего теб надо? обратился онъ къ подошедшей Кэти.

Кэти, сверкая черными глазками и поглядывая черезъ заборъ, шепнула что-то отцу. Я убжалъ: до Дайкъ-Мэнора была далеко и къ тому же смеркалось.

——

Съ этого времени между маіоромъ Парриферомъ и Джорджемъ Ридомъ завязалась ожесточенная вражда, но не открыто, и не на дл. Да послднее было и не совсмъ удобно при различіи положенія ихъ въ обществ. Маіоръ Парриферъ былъ богатый землевладлецъ, судья графства, къ тому же ужасно надменный и высокомрный джентльменъ, а Джорджъ Ридъ былъ бдный коттеджеръ, заработывавшій свой хлбъ поденнымъ батрачествомъ. Но видно было, что маіоръ возненавидлъ Рида, что человкъ, жившій у воротъ его помстья, встрчавшій его независимымъ и смлымъ взглядомъ, который будто хотлъ сказать: я хорошо знаю это,— мозолилъ глаза до бшенства гордому землевладльцу.

Маіоръ вымщалъ все это на насъ. Онъ былъ грубъ съ мистеромъ Брэндономъ, когда имъ случалось встрчаться. Разъ, когда я проходилъ мимо него и онъ халъ верхомъ, онъ такъ ударилъ лошадь хлыстомъ, какъ будто хотлъ обломать хлыстъ объ меня. Я не знаю, зналъ-ли онъ о моемъ заступничеств за Рида, но коттеджъ былъ мой, я былъ друженъ съ Ридомъ и этого было довольно. Однако мсяцы проходили, а вражда не высказывалась открыто.

Въ одно воскресное утро зимой, когда колокола нашей церкви звонили къ служб, карета маіора Паррифера пріхала, привезя его дамъ въ полномъ парад. Маіоръ вышелъ пшкомъ вслдъ за каретой, съ одной изъ дочерей, однимъ молодымъ человкомъ, гостившимъ у него, и двумя лакеями. Когда онъ проходилъ мимо огорода Джорджа Рида, то стукъ заступа остановилъ чуткое ухо маіора. Онъ, крадучись, подошелъ къ забору и заглянулъ въ огородъ врага.

— Ридъ копается на гряд рпы, онъ окапываетъ ее, сказалъ маіоръ.

Онъ подозвалъ гостя и двухъ лакеевъ и заставилъ заглянуть за заборъ. Тмъ все и кончилось, и вс отправились въ церковь.

Во вторникъ, маіоръ отправился верхомъ, занять свое мсто на судейской скамь въ Альсестер. Былъ рзкій, холодный январскій день, и кром маіора былъ всего одинъ судья — то былъ священникъ. Два или три мелкихъ преступника были приведены передъ очи судей и были приговорены къ строгому наказанію, какъ и всегда бывало, когда маіоръ Парриферъ былъ предсдателемъ суда. Черезъ нсколько времени пріхалъ еще одинъ судья.

Я все это хорошо знаю по странной случайности, потому что Тоду въ этотъ день понадобилось заказать сдло для новой лошади, и мы отправились въ городъ изъ школы. Я называю случайность странною, потому что пишу правдивый разсказъ, а не романъ, гд такія случайности дло обыкновенное. Выходя отъ сдельщика, лавка котораго находилась возл суда, мы увидли Джонса, стараго констэбля, который велъ арестанта въ колодкахъ, за арестантомъ тянулся хвостъ звакъ.

— Галло! крикнулъ Тодъ.— Вотъ-то потха!

Но я увидлъ то, чего не разглядлъ Тодъ, и въ изумленіи протиралъ глаза, не грежу-ли я?

— Тодъ!! Это Джорджъ Ридъ!!

Лицо Рида было бло, какъ полотно, онъ шагалъ впередъ безъ сопротивленія, но какъ человкъ, задавленный печалью и позоромъ, или страшной яростью. Тодъ однимъ прыжкомъ очутился возл арестанта, старый Джонсъ зналъ насъ и потому не отгонялъ прочь.

— Такъ же врно, какъ то, что я живой человкъ, я не знаю, за что это стряслось надо мной и за что меня водятъ на показъ ко городу съ позоромъ, сказалъ Ридъ въ отвтъ на вопросъ Тода.— Еслибъ я сдлалъ что дурное, то самъ бы пришелъ держать отвтъ. Не зачмъ было водить меня съ позоромъ, какъ злодя передъ лицемъ всего народа.

— Зачмъ вы такъ ведете Рида, въ колодкахъ? грозно спросилъ Тодъ канстэбля.

— Потому что мн такъ приказано отъ маіора, молодой мистеръ Тодгэтли.

Разумется, Тодъ протолкался вслдъ за ними въ залу суда. Полиція видла это, но Тодъ былъ сыномъ судьи. Толпа хотла тоже протискаться вслдъ за Тодомъ, но была постыдно вытолкана за двери. Я ждалъ у дверей и былъ вскор впущенъ. Ридъ стоялъ передъ маіоромъ Парриферомъ и двумя другими судьями, по прежнему въ колодкахъ. Я вслушался и узналъ, въ чемъ обвиняли Рида.

Обвинялъ маіоръ Парриферъ и приводилъ своего гостя и двухъ лакеевъ въ свидтели. Джорджъ Ридъ работалъ въ своемъ огород въ прошлое воскресенье, и тмъ нарушилъ законъ. Старый Джонсъ былъ отправленъ къ мистеру Стерлингу и, по приказу за подписью маіора, арестовалъ Рида, который тогда молотилъ хлбъ.

Ридъ отвчалъ слдующее:

Онъ не работалъ. Жена его была больна, новорожденному его минуло четыре дня,— докторъ Дёффгэмъ приказалъ дать ей похлебку изъ баранины. Ридъ пошелъ въ огородъ накопать рпы для похлебки. Только по болзни жены, онъ и Кэти не были въ церкви. Докторъ Дёффгэмъ подтвердитъ тоже самое, пусть спросятъ его.

— Вы смете въ глаза уврять меня, что вы не копали рпу? закричалъ маіоръ Парриферъ.

— Я смю сказать, что я копалъ не ради работы, отвчалъ твердо Ридъ.— Если вы смотрли черезъ заборъ что я длалъ, какъ вы говорите, маіоръ, то вы должны были видть маленькую связку рпы, которая лежала возл на земл. Зь рукахъ у меня былъ заступъ не боле двухъ-трехъ минутъ. Накопавъ рпы, я подобралъ заступомъ дв-три сорныя травы, которыя дти бросили на гряду. Я тотчасъ потомъ пошелъ домой. Еще не было одиннадцати, какъ я былъ дома, поставилъ на огонь варить кусокъ баранины, и, вычистивъ рпу, положилъ ее въ горшокъ.

— Я видлъ маленькую связку рпы, замтилъ одинъ изъ лакеевъ.— Она лежала…

— Держите языкъ за зубами, сэръ, заревлъ маіоръ:— если ваши дальнйшія показанія будутъ нужны, то васъ спросятъ. Что-же касается до этой защиты, и маіоръ обратился къ своимъ сотоварищамъ съ улыбкой пренебреженія:— то она очень ловко придумана, это — одно изъ тхъ ловкихъ оправданій, которыя мы безпрестанно слышимъ здсь. Но это не поможетъ вамъ, Джорджъ Ридъ. Когда святость субботняго дня нарушена…

— Ридъ не такой человкъ, который скажетъ, что онъ не длалъ, если даже сдлалъ дурно, перебилъ Тодъ теченіе правосудія.

Маіоръ одно мгновеніе сверкнулъ на него глазами, выронилъ изъ руки большой золотой карандашъ, которымъ величественно размахивалъ и, обратясь къ полицейскимъ, сказалъ:

— Очистите присутствіе отъ публики.

Вотъ все, чего добился Тодъ своимъ заступничествомъ. Намъ пришлось удалиться. Черезъ минуту, другую вышелъ и Ридъ по прежнему въ колодкахъ, но уже подъ стражей не Джонса, а полиціи графства. Его приговорили къ одному мсяцу тюремнаго заключенія. Маіоръ Парриферъ хотлъ назначить три и даже упомянулъ, что, стоило бы и цлыхъ шесть, но другіе два судьи нашли смягчающія обстоятельства. Одинъ изъ стряпчихъ округа, хорошій знакомый Стерлинговъ и хорошо знавшій Рида, подошелъ къ концу разбирательства дла.

— Вы не могли замолвить за меня слово, сэръ? сказалъ Ридъ, проходя мимо него, передъ выходомъ изъ суда.

— Я заступился бы, еслибы это повело къ чему нибудь, отвчалъ стряпчій:— но когда законъ нарушенъ…

— Чортъ побери законъ! въ бшенств воскликнулъ Ридъ:— мн не законъ нуженъ, а справедливость.

— И отправляющіе правосудіе ршились исполнить законъ, то что-же можно сказать? продолжалъ невозмутимо стряпчій, какъ будто не былъ прерванъ Ридомъ.

— Вы все выводите, будто я нарушилъ законъ, а я присягну, что только всего и было, что я сказалъ на суд. Разв я могу быть по закону наказанъ за это.

— Перестаньте, Ридъ, это ни къ чему не поведетъ. Маіоръ и свидтели его показали подъ присягой, что вы работали.

— Я просилъ ихъ присудить меня къ денежной пен. Я нашелъ бы друзей, которые внесли бы ее за меня, а я бы потомъ заработалъ имъ долгъ.

— Вотъ именно по этой причин они и не захотли назначить вамъ денежную пеню, откровенно сказалъ стряпчій.

— Что будетъ съ женой моей, пока я буду сидть въ тюрьм? А съ дтьми? Когда меня выпустятъ, я найду ихъ, быть можетъ, мертвыми съ голода. Мсяцъ много времени, и при такой погод можно умереть съ голоду и холоду.

Риду не дали говорить боле: ему бы не дали сказать и этого, если-бы выходившіе полисмены не были притиснуты въ проход публикой, кинувшейся къ открытой двери. Онъ увидлъ меня, когда толпа расходилась.

— Мастеръ Джонни, сходите за меня въ Коуртъ, это ваше имнье, и скажите хозяину, что я даю клятву въ томъ, что не виноватъ ни въ чемъ. Можетъ, онъ согласится каждую недлю давать по нскольку шиллинговъ жен моей, скажите ему вмст съ моимъ почтеніемъ, что я заработаю все, какъ только меня выпустятъ. Маіоръ Парриферъ сдлалъ все это изъ мести, потому что не могъ завладть моимъ коттеджомъ. Богъ отплатитъ ему за меня!

Арестъ Рида произвелъ волненіе во всемъ сосдств. Отъ Коурта до Дайкъ-Мэнора вс кричали объ этомъ дл. Оно касалось обоихъ нашихъ домовъ боле, чмъ всхъ другихъ: во первыхъ потому, что Ридъ работалъ въ Коурт, во вторыхъ потому, что я, владлецъ Коурта, жилъ въ Мэнор. Сосди горячо приняли сторону Рида, и жена его и дти были обезпечены. Мистеръ Стерлингъ давалъ ей по пяти шиллинговъ въ недлю, мистеръ Брэндонъ и сквайръ помогали ей тоже, но тайно. Такъ же помогали и другіе. Въ небольшихъ деревенскихъ округахъ джентльмены вообще не любятъ прямо говорить, когда кто изъ сосдей сдлаетъ дурное дло, во всякомъ случа они рдко принимаютъ дятельныя мры поправить зло. Поговорили объ апелляціи государственному секретарю, но тмъ и покончилось, и никто не сдлалъ ничего для освобожденія Рида. Школьный товарищъ мой, Биль Уитней, гостившій у насъ, написалъ объ этомъ матери и она прислала соверенъ для мистрисъ Ридъ. Мы втроемъ, я, Тодъ и Биль, снесли ей этотъ соверенъ и ходили, везд провозглашая, что стараго Паррифера нужно затоптать ногами, что значительно облегчало наши чувства.

Теперь мн нужно разсказать о Кэти. Въ тотъ день, когда арестовали Рида, объ этомъ ничего не знали въ его семь. Сосди берегли больную мистрисъ Ридъ и молчали. Поутру, они сами знали только, что Рида увели въ колодкахъ. Вечеромъ, когда все узнали, поршили скрывать все отъ мистрисъ Ридъ, и одна сосдка пошла предупредить Кэти. Кэти не было.

Прошла ночь, прошелъ слдующій день. Кэти не возвращалась. Сосдки, бгавшія навщать мистрисъ Ридъ, заахали, закачали головами, по тмъ не мене о Кэти не было ни слуху, ни духу. Наконецъ, черезъ нсколько дней, старушка Пикеръ, пришедшая въ деревню, сказала, что во вторникъ, въ два часа, она встртила Кэти разряженную и въ самой лучшей шляпк. Она спросила, куда идетъ Кэти и получила отвтъ: къ дяд, который жилъ въ Ившэм, и который послалъ за ней. Но, когда Кэти дошла до перекрестка, то свернула совсмъ въ другую сторону отъ Ившэма.

Прошелъ мсяцъ. Ридъ вышелъ изъ тюрьмы, но Кэти не вернулась, Ридъ пришелъ вечеромъ пшкомъ. Волосы его были обстрижены вплотную, онъ былъ тихъ, какъ овечка. Ридъ былъ подавленъ вынесеннымъ заключеніемъ. Это было позорное оскорбленіе, пятно на его добромъ имени на всю жизнь. Нашлись люди, которые говорили, что Ридъ больше никогда не подниметъ голову. Будь онъ жестокимъ или мстительнымъ человкомъ, то онъ бы отмстилъ маіору такъ, что тотъ во всю жизнь не забылъ бы его.

Жена его уже встала съ постели, но еще была очень слаба. Дти сначала не узнали отца. Ридъ первый спросилъ про Кэти. Зачмъ она не пришла поздороваться съ отцомъ. Это показалось Риду обиднымъ. Когда люди выходятъ изъ тюрьмы, они очень впечатлительны и обидчивы. Неужели Кэти стыдилась отца?

— Мистеръ Стерлингъ заходилъ вчера, Джорджъ, и говорилъ, чтобы ты приходилъ попрежнему на работу, какъ вернешься домой, сказала жена, чтобы замять вопросъ о Кэти.— Вс были такъ добры ко мн, вс знаютъ, что ты не заслужилъ этого.

— А, сказалъ Ридъ, не слушая ее.— Но гд же Кэти?

Мистрисъ Ридъ была принуждена сказать правду. Она была плохимъ дипломатомъ и прямо бухнула печальную всть: Кэти пропала. Это пробудило Рида изъ его апатіи. Ни что другое не могло бы стряхнуть ее. Онъ вскочилъ съ мста.

— Гд она? Что съ ней?

Сосди длали разныя предположенія на тотъ же вопросъ и обязательно сообщали ихъ мистрисъ Ридъ, но она не сочла за нужное передать ихъ мужу.

— Кэти — добрая двушка, не смотря на то, что не хочетъ работать и читаетъ никуда негодныя книжки. Я думаю, что она услыхала о твоей бд, посл того, какъ ушла, и не хочетъ вернуться, потому что ей тяжело видть тебя. Ей теперь ужь восемнадцать лтъ, ты знаешь.

— Вернуться откуда?

Мистрисъ пришлось сказать всю правду. Кэти ушла и дядя въ Ившэм ничего не знаетъ о ней.

Ридъ, забывъ о своихъ выстриженныхъ волосахъ, — ему приходилось теперь постоянно забывать о нихъ, или длать видъ, что забываетъ, — пошелъ скорыми шагами къ тетушк Пикеръ, а потомъ къ брату въ Ившэмъ. Тамъ ничего не знали о Кэти.

Ридъ вернулся домой, убитый нравственно. Онъ не чувствовалъ усталости, хотя измученный мсячнымъ заключеніемъ, прошелъ миль двадцать въ сырой и холодный февральскій день. Мистрисъ Ридъ поставила мужу ужинъ. Онъ машинально полъ.

— Я какъ въ столбняк, говорилъ Ридъ.— Не случилось ли бды. Здсь столько прудовъ, не упала ли она, какъ на грхъ, невзначай. Опять зачмъ же, уходя, она надла самое нарядное платье?

— Она надла и ушла потихоньку. Не ушла ли она куда въ посидлки? Только по сосдству нигд не слышно о посидлкахъ, не такое время теперь, говорила мистрисъ Ридъ, угощая мужа.

— У Кэти не было дурного знакомства, которое ввело бы ее въ бду, говорилъ задумчиво Ридъ.— Двушки здсь честныя и работящія. ‘Кэти не была работящей’, подумала мистрисъ Ридъ.— Кэти поднимала передъ ними носъ, сказала она громко:— какъ я думаю, она воображала себя одной изъ тхъ нарядныхъ леди, о которыхъ читала въ своихъ негодныхъ книжкахъ. Она ни съ кмъ не хотла водить знакомства, кром молодаго Паррифера. Она болтала съ нимъ по цлымъ часамъ, и я не могла зазвать ее домой.

Ридъ поднялъ голову.— Молодаго Паррифера? Его сына? и онъ большимъ пальцемъ указалъ по направленію Парриферъ-Галла.— Кэти говорила съ нимъ?

— По цлымъ часамъ, повторила мистрисъ Ридъ.— Онъ стоялъ по ту сторону калитки, облокотившись, болталъ и смялся, а Кэти стояла на дорожк у высокаго остролистника, болтала съ нимъ и ласкала дтей.

Ридъ всталъ. Странное выраженіе было на лиц его.

— Давно это началось?

— Очень давно, никакъ не припомню. Но молодой Парриферъ бываетъ въ Галл только наздомъ и на время.

— И ты мн ни слова не сказала, баба!

— Я въ этомъ не видла ничего дурного. Я и теперь не вижу въ томъ ничего дурного, выразительно повторила мистрисъ Ридъ.— Самое худое, что я могу сказать о молодомъ Паррифер, что у него пустая голова.

Ридъ, не сказавъ ни слова, взялъ шляпу, и вышелъ изъ коттеджа. Не смотря на поздній часъ, онъ пошелъ въ Парриферъ-Галлъ. Громовой звонокъ раздался въ Галл, скоре звонокъ лорда, нежели батрака, только что выпущеннаго изъ тюрьмы. Прошло нсколько времени. Вся прислуга была, уже на верху. Наконецъ вышелъ слуга.

— Мн нужно видть маіора Паррифера.

Слова были сказаны такимъ повелительнымъ тономъ, видъ пришедшаго былъ такъ страненъ, когда онъ ворвался быстро въ переднюю: высокій ростъ, плотно выстриженные волосы, кинулись въ глаза растерявшемуся слуг, и тотъ не думалъ остановить его. Въ комнат, налво отъ передней, горла свча. Ридъ вышелъ и очутился лицомъ къ лицу съ маіоромъ Парриферомъ, кейфовавшемъ въ покойномъ кресл, передъ каминомъ, съ сигарой во рту и графиномъ водки на стол. При слабомъ освщеніи одной свчи и изъ-за дыма сигары, маіоръ не разглядлъ лица поздняго постителя. Когда онъ увидлъ обнаженную голову и когда смлый, сверкающій взглядъ Рида встртился съ его глазами, онъ поблднлъ, и сигара выпала изъ его рта на коверъ.

— Отдайте мн мою дочь, маіоръ Парриферъ!

Услышать требованіе отдать дочь, когда онъ ожидалъ требованіе жизни, было большимъ облегченіемъ. Маіоръ оправился отъ испуга.

— Что это значитъ, человкъ? проворчалъ онъ, затаптывая ногой огонь сигары.— Въ своемъ ли вы ум?

— Не совсмъ. Вы многихъ людей довели до этого своими длами. Но этотъ счетъ мы сведемъ посл. Сегодня ночью я пришелъ за моей дочерью. Гд она?

Они стояли, глядя въ глаза одинъ другому. Ридъ стоялъ у двери, держа шляпу въ рук. Даже въ присутствіи врага онъ сохранялъ видъ сдержанности и самообладанія. Маіоръ, въ изумленіи, поднялся со стула и выпучилъ на него глаза. Онъ не зналъ ничего о Кэти, не зналъ даже, что она пропала. Онъ думалъ, не сошелъ ли Ридъ съума во время тюремнаго заключенія. Ридъ увидлъ, что его не понимаютъ.

— Я вернулся домой изъ тюрьмы. Дочь моя, Кэти, пропала. Она ушла въ тотъ день, когда меня схватили. Гд она, что съ ней, знаетъ одинъ Богъ. Но вы и ваши — отвтчики передо мной за это!

— Онъ пьянъ, сказалъ маіоръ Парриферъ.

— Вы пьяны, можетъ быть, отвчалъ Ридъ, кинувъ взглядъ на водку.— Или Кэти ушла только на невинную побывку куда нибудь, или ушла, чтобы скрыть свой стыдъ, или ушла къ вашему сыну, и онъ сманилъ ее. Что-то говоритъ мн, что послднее врне. Если такъ, вы должны знать, маіоръ, гд моя дочь. Отдайте мн дочъ мою!

Намекъ о сын испугалъ маіора и заставилъ его отвчать вжливе. Сынъ его былъ въ Ирландіи, и не былъ дома уже нсколько недль. Онъ ручается, что лейтенантъ Парриферъ не можетъ знать, гд пропавшая двушка.

— Онъ былъ здсь о Рождеств.

— И ухалъ черезъ два-три дня. Какъ вы смете обвинять его въ такой вещи? Онъ свернетъ вамъ шею, если узнаетъ.

— Можетъ быть, я буду имть поводъ прежде свернуть ему шею, маіоръ Парриферъ. Отдайте мн дочь.

— Если вы не выйдете сію минуту изъ моего дома, я васъ засажу въ тюрьму еще на мсяцъ, за то, что вы смли ворваться ко мн, заревлъ маіоръ, прибодрившись.— Вамъ нуженъ еще мсяцъ тюрьмы. Одинъ не проучилъ васъ. Теперь ступайте вонъ.

— Я уйду, сказалъ Ридъ, увидвшій, что маіоръ, дйствительно, ничего не знаетъ о Кэти и разсудившій теперь, что онъ ни въ какомъ случа не могъ бы и знать.— Но я прежде скажу вамъ свое слово. Вамъ удалось сдлать мн большую обиду, маіоръ Парриферъ! Вы богатый, сильный человкъ. Я бдный и простой человкъ. Вы положили въ ум своемъ завладть моимъ домомъ и клочкомъ земли, и потому что не могли согнать меня оттуда, воспользовались вашей властью, какъ судья, чтобы приговорить меня къ тюрьм, и отмстили мн. Это принесло мн много горя и зла. Какое добро это принесло вамъ?

Маіоръ не могъ выговорить ни слова отъ душившаго его бшенства.

— Это отплатится вамъ рано или поздно, маіоръ. Добрые люди видли мое горе и горе жены. Это отплатится вамъ, маіоръ Парриферъ.

Джорджъ Ридъ спокойно вышелъ, заперевъ за собой дверь передней и вернулся домой, не чувствуя крупныхъ хлопковъ снга, осыпавшихъ ему лицо и почти выбритую голову.

——

Прошла весна, проходило лто. Плоды наливались и зрли. Лто было знойное. Въ одно воскресное утро, Джорджъ Ридъ вышелъ изъ коттеджа и повернулъ въ Пайфинчскій переулокъ. Об маленькія двочки его шли за нимъ, держась за его руки. Чистенькіе каленкоровые переднички и платья ихъ такъ и сверкали подъ яркимъ солнцемъ. Весь народъ ушелъ въ церковь. Колокола перестали звонить. Ридъ, посл своего несчастія, сталъ рдко ходить въ церковь. Мсяцъ тюремнаго заключенія страшно измнилъ его, а таинственное исчезновеніе дочери Кэти измнило еще боле. Онъ не любилъ встрчаться съ людьми и хватался за малйшій предлогъ, чтобы не идти въ церковь. Болзнь груднаго ребенка послужила предлогомъ, и онъ увелъ дочерей, чтобы он не шумли. Въ сосдств ходили слухи, что онъ разъ получилъ всточку отъ Кэти. Она прислала ему сказать, что придетъ день, когда она вернется и удивитъ его и все сосдство, что она честно живетъ и ему не зачмъ тосковать и тревожиться объ ней. Была ли это правда или вымыселъ — сосди не знали. Ридъ не говорилъ ни слова. Онъ сталъ теперь скрытнымъ человкомъ.

Приподнявъ дтей черезъ калитку въ Пайфинчскій переулокъ, Ридъ пошелъ по тропинк, черезъ поле. Она привела его къ высокому забору, огороживавшему усадьбу Парриферовъ. Ридъ пошелъ по этой тропинк совершенно случайно, потому что мсто было безлюдное. Онъ шелъ медленно, повся голову, дти бгали, собирая цвты на трав, которая выростала для второго покоса. Вдругъ онъ услышалъ за заборомъ голоса. Ридъ осторожно раздвинулъ втви шпалерника и заглянулъ, точно такъ же какъ и маіоръ Парриферъ заглядывалъ черезъ изгородь къ нему въ огородъ, въ то памятное воскресное утро, нсколько мсяцевъ тому назадъ.

Маіору Парриферу слегка нездоровилось. Онъ не захотлъ хать въ церковь. Отправивъ семью въ церковь, маіоръ въ легкомъ шлафрок вышелъ въ садъ и увидлъ садовника, собиравшаго горохъ.

— Эй, Хотти, это бы нужно было сдлать раньше.

— Да, сэръ, я знаю, я запоздалъ маленько, отвчалъ Хотти. Но я покончу въ дв-три минуты. Поваръ всегда поднимаетъ такой шумъ, если я наберу пораньше, говоритъ, что горохъ вянетъ и не такъ вкусенъ.

Горохъ предназначался для услажденія вкуса маіора Паррифера, и потому онъ не нашелъ въ этомъ ничего противузаконнаго. Хотти продолжалъ работать, а маіоръ Парриферъ началъ оглядывать свои владнія. На ближней стн, составлявшей прямой уголъ съ заборомъ, сквозь который смотрлъ Ридъ, росли шпалерникомъ превосходные абрикосы.

— Нужно собрать немного абрикосовъ, Хотти, замтилъ майоръ.

— Я уже обиралъ, сэръ.

— Очень мало, Хотти. Въ прошломъ году наши абрикосы уродились не такъ вкусны, какъ въ прежніе годы. Я говорилъ, что ихъ слишкомъ много. Они слишкомъ густы. Нужно обобрать побольше. Зеленые абрикосы всегда годятся. Изъ нихъ длаютъ великолпные торты.

Майоръ Парриферъ подошелъ къ оранжере, у дверей которой висла корзинка, взялъ ее и началъ снимать абрикосы тамъ, гд они росли слишкомъ густо. Ридъ за заборомъ слдилъ за работой — и не одинъ. На его счастье, по полю проходилъ человкъ, ворчунъ Блоссомъ, грумъ нашего сосда по имнью, Джэкобсона. Блоссомъ шелъ въ деревню къ своимъ. Ридъ сдлалъ знакъ Блоссому и заставилъ его тоже смотрть сквозь втви.

Майоръ пересталъ собирать абрикосы только тогда, когда маленькая корзинка была до половины полна, и понесъ ее домой. Хотти вышелъ тоже изъ гороха. Они шли лнивыми шагами по дорожк вдоль забора. Майоръ впереди, Хотти на шагъ позади, объясняя майору, что лучше, ранній или поздній горохъ, прусскій синій или англійскій полевой.

— Разв вы не видите сорную траву на той гряд луковицъ? спросилъ майоръ, остановившись передъ грядой.

Хотти посмотрлъ. Нсколько сорныхъ травъ успли вырости. Хотти общалъ выполоть ихъ завтра и проворчалъ, что у него столько теперь скопилось работы, съ тхъ поръ, какъ помощникъ его боленъ, что ему не справиться съ ней.

— Выполоть ихъ теперь же! сказалъ (майоръ.— Тутъ съ дюжину травокъ не боле.

Хотти наклонился исполнить приказаніе, майоръ тоже наклонился и самъ выпололъ половину травы. Всего было не боле дюжины травокъ. Посл того, оба направились къ дому.

Ниразу еще, со дня выхода изъ тюрьмы, Ридъ не чувствовалъ такой радости и благодарности судьб.

— Вы видли, какъ майоръ работалъ, обиралъ абрикосы и пололъ гряду? спросилъ онъ ворчуна Блоссома.

Блоссомъ отвчалъ ворчливо, какъ и всегда, съ чего Ридъ взялъ, что у него глаза болятъ или что онъ ослпъ?

— Очень хорошо, отвчалъ Ридъ.

Въ одинъ вечеръ на слдующей недл, когда мы сидли на лужайк передъ домомъ, сквайръ курилъ, мистрисъ Тодгэтли держалась за щеку рукой и, по обыкновенію, жаловалась на боль въ лиц, Тодъ дразнилъ Гюга и Дэну, а я сидлъ на бук, мы увидли верхового. То былъ мистеръ Джэкобсонъ. Онъ отдалъ лошадь конюху, подошелъ и слъ на скамью. Сквайръ угостилъ его сидромъ и спросилъ, что новаго.

— Цлая исторія, началъ мистеръ Джэкобсонъ:— неужели вы ничего не слыхали?

— Объ чемъ?

— Маіору Парриферу прислали повстку явиться въ судъ за то, что онъ работалъ въ саду въ воскресенье, и онъ завтра долженъ явиться въ судъ въ Альсестер, отвчалъ старый Джэкобсонъ, выпивая стаканъ за стаканомъ сидра.

— Нтъ? ахнулъ сквайръ Тодгэтли.

— Это фактъ. Блоссомъ, нашъ грумъ, получилъ тоже повстку явиться свидтелемъ.

Мистрисъ Тодгэтли отняла руку отъ щеки и подняла голову, Тодъ оставилъ Гюга и Дэну въ поко, я соскользнулъ съ бука, и мы вс насторожили уши.

Но мистеръ Джэкобсонъ не зналъ всхъ подробностей или не хотлъ разсказывать. Все, что мы узнали, заключалось въ томъ, что Джорджъ Ридъ пришелъ въ судъ и принесъ доносъ на маіора. Судьи сначала не хотли послать повстку маіору, и расхохотались Риду въ лицо. Тогда Ридъ съ горькимъ по сдержанно и вжливо высказаннымъ упрекомъ спросилъ, почему есть законъ для наказанія бдныхъ, а нтъ его для наказанія богатыхъ, и какая разница между его поступкомъ и поступкомъ майора Паррифера, и гд же справедливость, если одного потребовали къ суду и наказали за нарушеніе субботняго дня, а другого даже не хотятъ обвинить за то же самое.

— Брэндонъ засдалъ тоже тогда въ суд, продолжалъ Джэкобсонъ.— Слова Рида произвели на него впечатлніе, и онъ подписалъ повстку.

Сквайръ кивнулъ головой.

— Мое мнніе таково, продолжалъ старый Джэкобсонъ, подмигивая глазомъ изъ-за ободка стакана съ сидромъ.— Что эта повстка все равно, что комедія, которую разыграютъ Брэндонъ и прочіе судьи. Я бы хотлъ одного, чтобы они не присылали повстки Блоссому.

— Это почему? спросила мистрисъ Тодгэтли, которая очень негодовала на несправедливость, вынесенную Ридомъ.

— Парриферъ такой человкъ, съ которымъ непріятно ссориться. Онъ вымститъ на мн участіе Блоссома въ этомъ дл.

— Пусть его! вскричалъ Тодъ въ порыв буйнаго восторга.— Славно! молодецъ Джорджъ Ридъ!

Мы поршили отправиться смотрть на судейскую битву. Сквайръ Тодгэтли не захотлъ хать засдать въ суд по этому длу. Узнавъ это, Тодъ забушевалъ и объявилъ, что желалъ бы самъ быть судьей, и осудить бы маіора. Но pater familias (для сокращенія мы звали его pater) отвчалъ, что когда Тодъ доживетъ до его лтъ, то тоже больше всего будетъ стараться жить въ ладу съ сосдями, но что онъ тмъ не мене надетея, что маіору ‘достанется’ за то, что онъ былъ такъ жестокъ въ бдному Риду.

——

Майоръ Парриферъ пріхалъ въ судъ въ парадной карет. Онъ пріхалъ съ грохотомъ и въ волненіи, сдые волосы его, отливавшіе желзомъ, торчали дыбомъ. Два грума составляли его свиту.

Только судьи, подписавшіе повстку, засдали на скамь. Новость о предстоящемъ суд молніей облетла сосдство, и многіе изъ судей, живущихъ въ город и по сосдству, нарочно не пришли занять свои мста. Я увренъ, что никто изъ нихъ не двинулъ бы пальцемъ, чтобы спасти майора отъ мсяца тюрьмы, но никто изъ нихъ не хотлъ осудить его на это.

Въ суд пошла настоящая битва. Маіоръ Парриферъ былъ все время въ страшномъ бшенств. Войдя, онъ спросилъ судей, какъ они смли потребовать его въ судъ. Его! Мистеръ Брэндонъ, холодный, какъ свжій огурчикъ, отвчалъ своимъ пискливымъ голосомъ, что когда судьямъ была принесена жалоба о нарушеніи закона и подтверждена подъ присягой показаніями двухъ свидтелей, то они должны дйствовать по закону.

Первымъ дломъ маіоръ сталъ отпираться. Онъ работалъ въ саду въ воскресенье во время божественной службы!— одно такое предположеніе было нелпо. На это Джорджъ Ридъ, одтый въ лучшее платье свое и смотрвшій, если судить съ свтской точки зрнія, такимъ же приличнымъ человкомъ, какъ и маіоръ, но несравненно боле пріятнымъ человкомъ, нежели онъ, отвчалъ показаніемъ того, что видлъ.

Маіоръ Парриферъ, приплясывая на мст отъ ярости, когда узналъ, что его видли черезъ заборъ, и что его видлъ именно Ридъ, сказалъ, что Ридъ лжетъ. Онъ обратился къ Ричарду Хотти, своему садовнику, требуя, чтобы тотъ сказалъ, работаетъ ли онъ когда по воскресеньямъ.

— Хотти самъ работалъ, джентльмены, перебилъ Джорджъ Ридъ.— Онъ собиралъ горохъ и помогалъ выполоть гряду луковицъ. Но онъ сдлалъ это по приказанію своего барина, и потому несправедливо наказать его.

Маіоръ обернулся къ Риду, какъ будто хотлъ ударить его, и спросилъ судей, какъ они могли позволить этому человку прерывать ходъ дла. Судьи приказали Риду молчать, а Хотти продолжать говорить.

Хотти былъ простоватый и ненаходчивый человкъ, и потому ложь была для него необыкновенно труднымъ дломъ. Баринъ его собиралъ абрикосы въ воскресенье по утру и помогалъ ему выполоть грядку луковицъ. Хотти, подавленный этими фактами, могъ только заикаться и бормотать какіе-то невнятные звуки и смотрть очень жалкимъ и растеряннымъ. Мистеръ Брэндонъ захотлъ помочь ему.

— Вы видли, какъ маіоръ собиралъ абрикосы?

— Я видлъ, какъ онъ снялъ… очень немного… только зеленые… бормоталъ Хотти, переминаясь съ ноги на ногу, какъ будто это могло помочь ему выпутаться изъ затрудненія.— Этого нельзя назвать работой, сэръ.

— О! И онъ помогъ вамъ выполоть грядку луковицъ?

— На гряд не было и дюжины травокъ, какъ маіоръ тогда сказывалъ мн, отвчалъ Хотти.— Онъ увидлъ ихъ, тутъ же наклонился, и я тоже. И глазомъ мигнуть не успли, какъ все было сдлано. Это не была работа, сэръ, этому никакъ нельзя дать и званіе работы. Маіоръ никогда не работаетъ, ни въ какое время, наивно заключилъ Хотти свое показаніе.

Блоссомъ еще не явился, и трудно было сказать, чмъ бы кончилось дло. У маіора былъ свидтель Хотти, который, какъ бы то ни было, стоялъ на томъ, что не было ничего сдлано такого, чему можно дать званіе работы. У Рида еще не было свидтеля.

— Старый Джэкобсонъ не пустилъ Блоссома въ судъ, Джонни, бурно шепнулъ мн на ухо Тодъ.— Это подлость и стыдъ!

— Нтъ, пустилъ. Смотри сюда, отвчалъ я.

Блоссомъ входилъ. Онъ пришелъ не спша, по обыкновенію. Маіоръ Парриферъ положилъ бы его на мст, еслибы глаза его были кинжалами. Но взгляды его нимало не смутили Блоссома.

Блоссомъ своимъ обычнымъ ворчливымъ тономъ далъ показаніе. Оно было ясно и неопровержимо. Маіоръ собиралъ абрикосы для того, чтобы дерево давало плоды лучше, маіоръ выпололъ гряду, и Хотти помогалъ ему.

— Зачмъ же пришли вы туда шпіонничать, Джемсъ Блоссомъ? спросилъ одинъ адвокатъ со стороны маіора.

— По случаю, былъ лаконическій отвтъ.

— Въ самомъ дл? Вы не пришли туда нарочно съ этой цлью? Вы не нарочно для этого притаились подъ.заборомъ? Вы не нарочно подсматривали въ саду за маіоромъ?

— Нтъ, отвчалъ Блоссомъ.— Поле открыто для всхъ. Я шелъ черезъ поле къ старику отцу. Джорджъ Ридъ поманилъ меня, чтобы я подошелъ и посмотрлъ, что длалъ маіоръ. И я посмотрлъ, не зная ничего. По мн все равно, работалъ ли майоръ въ своемъ саду въ воскресенье съ восхода до заката солнца, пущай работаетъ себ, коли охота есть. Но если вы меня потребовали сюда и спрашиваете, видлъ ли я, какъ онъ работалъ, такъ я долженъ сказать: да, я видлъ. Къ чему бы вы мн послали повстку, кабы не хотли, чтобъ я сказалъ всю правду? Оставили бы вы меня въ поко, такъ я не сказалъ бы ни слова ни одной живой душ.

Очевидно, что защит невозможно было извлечь что-либо благопріятное маіору изъ показаній Джемса Блоссома. Мистеръ Брэндонъ, обратясь къ маіору, сказалъ, что онъ боится быть принужденнымъ обвинить его, для него нтъ оправданія. Слова его были встрчены бурей упрековъ.

— Обвинить.пеня? заревлъ маіоръ.— За то, что я подобралъ два-три зеленые абрикоса, за то, что я наклонился сорвать пару травокъ? Желалъ бы я спросить моихъ собратій судей, засдающихъ здсь, не сорвали ли бы они абрикосъ или персикъ, или что бы то ни было, если бы захотли състь его въ воскресенье?

— А что же сдлалъ я? спросилъ Ридъ, подавляя своимъ звучнымъ, твердымъ голосомъ голоса, которые останавливали его.— Я пошелъ въ огородъ набрать связку рпы для моей больной жены, и увидя, что на гряд лежало нсколько сорныхъ травъ, откинулъ ихъ въ сторону заступомъ. Что же больше сдлалъ я? Это было все. Я не сдлалъ ничего боле, джентльмены, говорю, какъ передъ Богомъ.

Ему не отвтили ни слова. Можетъ, у судей не нашлось на это никакого отвта. Мистеръ Брэндонъ началъ совщаться въ полголоса съ двумя другими судьями, когда Ридъ заговорилъ снова.

— Меня притащили сюда въ колодкахъ и сказали, что я нарушилъ законъ. Маіоръ Парриферъ самъ сказалъ мн здсь, что я осквернилъ святость субботняго дня, это были его слова, и что меня за то должно наказать, что тутъ ничто не поможетъ. Что же сдлалъ онъ? Я сдлалъ гораздо мене, нежели онъ.

— Вы знаете, Ридъ, что это незаконно, замтилъ одинъ изъ судей:— вы не должны прерывать судъ.

— Вы посадили меня на мсяцъ въ тюрьму, джентльмены продолжалъ Ридъ, не обративъ вниманія на замчаніе: — мн обстригли волосы вплотную, меня продержали цлый мсяцъ въ тюрьм на тяжелой работ, какъ будто и не въ тюрьм у меня мало тяжелой работы. Жена моя была больна и не могла работать въ это время, мои трое дтей остались безъ призора это время. Не судей, которые приговорили меня, джентльмены, и не маіора Паррифера долженъ я благодарить за то. если жена и дти безъ меня не умерли съ голоду.

— Замолчите ли вы, Ридъ?

— Если я заслуживалъ одинъ мсяцъ тюрьмы, продолжалъ Ридъ, который положилъ себ высказать все, что у него было на душ:— то маіоръ Парриферъ заслуживаетъ два мсяца, вина его больше, чмъ моя. Законъ одинъ и тотъ же для насъ, я думаю. Онъ…

— Ридъ, если вы скажете еще одно слово, я прикажу вамъ выйти изъ присутствія, перебилъ его мистеръ Брэндонъ, и жиденькій голосокъ его звучалъ рзко и повелительно.— Какъ можете вы упорствовать и обращаться къ суду, когда вамъ приказали молчать.

Ридъ отступилъ на шагъ назадъ и не сказалъ боле ни слова. Онъ зналъ, что мистеръ Брэндонъ имлъ обыкновеніе поддерживать свою власть, не смотря на свою нервность и пискливую манеру говорить. Судьи обмнялись нсколькими словами и потомъ произнесли приговоръ. Вина маіора Паррифера была доказана и его присудили къ денежной пен.

Онъ швырнулъ деньги на столъ, онъ былъ слишкомъ, взбшенъ, чтобы сдлать это вжливо, и пошелъ къ своей карет. Въ этотъ день не было другого дла, и судьи встали и смшались съ толпой. Мистеръ Брэндонъ, который зябнулъ въ самые жаркіе дни и вчно боялся дождя, плотно застегивалъ легкое пальто.

— Значитъ, сэръ, есть два закона? спросилъ его Ридъ, совершенно вжливо, но такимъ голосомъ, который вс могли разслышать.— Когда постановляли законъ противъ нарушенія субботняго дня, то т. которые постановляли его, назначили одинъ для богатыхъ и другой для бдныхъ.

— Вздоръ, Ридъ.

— Вздоръ, сэръ. Я не вижу, чтобы я говорилъ вздоръ. Меня посадили въ тюрьму. Маіора Паррифера заставили заплатить немного денегъ, которыя для него все равно, что соръ, онъ и не почувствуетъ. А вдь моя вина, если только это была вина, меньше его вины.

— Дв несправедливости не составятъ одного права, отвчалъ мистеръ Брэндонъ, понизивъ голосъ: — васъ не слдовало посадить въ тюрьму, Ридъ, и еслибы я тогда былъ въ суд, то этого никогда бы не сдлали.

— Но это было сдлано, сэръ! и это легло пятномъ на мою жизнь. Это пятно на мн, и оно никогда не снимется съ меня.

Мистеръ Брэндонъ улыбнулся своей спокойной и значительной улыбкой и отвчалъ шопотомъ.— На немъ тоже лежитъ пятно, Ридъ, или я очень ошибаюсь. Онъ будетъ везд носить съ собой эту пеню. Джонни, вы здсь? Смотрите, не повторяйте никому, что вы сейчасъ слышали.

Мистеръ Брэндонъ былъ правъ. Быть призваннымъ въ качеств подсудимаго передъ той же скамьей, на которой онъ такъ величественно засдалъ, чтобы судить другихъ, и всего боле быть судимымъ за работу въ воскресенье, быть уличеннымъ въ вин и присужденнымъ къ пен — было горькой чашей для маіора Паррифера. Скамья уже никогда не будетъ для него прежнимъ торжественнымъ мстомъ засданія, воспоминаніе о томъ дн, когда онъ стоялъ передъ ней, будетъ, какъ говорилъ мистеръ Брэндонъ, отравленнымъ пятномъ, которое онъ будетъ носить съ собой везд.

Парриферы тотчасъ собрались хать на морскія купанья. Мистрисъ Парриферъ съ тремя миссъ Парриферъ, разряженныя въ пухъ и прахъ, объзжали въ парадной карет вс дома и усадьбы сосдства, он были такъ нарядны и шумны, какъ никогда. Мистрисъ Парриферъ говорила, что она все время была нездорова и что докторъ посылаетъ ее въ Эбериствисъ на шесть недль. На слдующій день вс они и маіоръ ухали, а груды визитныхъ карточекъ были разосланы по всему округу.— Я думаю, какъ долженъ былъ смяться мистеръ Брэндонъ, получивъ карточку.

——

Наступили зимніе праздники своимъ чередомъ. Мы пріхали домой на Рождество и застали Джорджа Рида больнымъ. Есть старая поговорка: ‘когда душа покойна, такъ тло болитъ’, но докторъ нашъ мистеръ Деффгэмъ всегда утверждалъ, что если эта поговорка и оправдывается иногда, но на короткое время, потому что всего чаще тло и душа во всемъ сочувствуютъ другъ другу. Джорджъ Ридъ былъ всегда очень здоровымъ мужчиной: и, не смотря на тяжелую трудовую жизнь, не зналъ ни заботъ, ни горя, но въ послдній годъ съ тюремнымъ заключеніемъ пришли заботы и горе, и еще сознаніе несправедливости и униженія.

Болзнь началась кашлемъ и обыкновенной лихорадкой, но рабочіе земледльцы не имютъ времени лежать въ постел. Лихорадка усилилась, началось воспаленіе въ груди или легкихъ, или въ обоихъ. Риду пришлось слечь, потому что онъ не могъ стоять на ногахъ. Всего чаще, когда бдняки занемогаютъ, то они могутъ выздоровть или умереть и никто на нихъ не обратитъ вниманія, но событія, описанныя выше, сдлали изъ Рида виднаго человка, и болзнь его обратила вниманіе сосдей. О болзни его говорили и ему помогали. Я всегда очень жаллъ Рида съ того времени, какъ его засадили въ тюрьму, мистрисъ Тодгэтли тоже жалла его.

— Я сдлала хорошій крпкій бульонъ для Рида, Джонни, сказала мн мистрисъ Тодгэтли.— Если ты хочешь прогуляться, то можешь снести Риду.

Тодъ ухалъ верхомъ съ сквайромъ. Я скучалъ безъ Тода и какъ всегда, охотно надлъ пальто и взялъ шляпу. Мистрисъ Тодгэтли налила бульонъ въ бутылку.

— Я хотла бы послать ему вина, Джонни, если только ты не разобьешь бутылки. Донесешь ли ты дв бутылки?

Я заврилъ въ своей ловкости. Положивъ одну бутылку въ передній карманъ пальто, я взялъ другую въ руки и отправился. Былъ холодный день, небо отливало синей сталью, солнце ярко свтило, земля была замерзлая. Маіоръ Парриферъ съ двумя дочерьми, возвращаясь домой съ катанья верхомъ, рысцой възжали въ ворота. Грумъ важно халъ за ними. Я поклонился леди, но он только вздернули головы.

Риду было очень плохо. Онъ сидлъ передъ кухоннымъ огнемъ, укутанный въ одяло. Мистрисъ Ридъ взяла у меня бутылки въ сняхъ, гд производилась стирка и черныя работы по хозяйству, Ридъ былъ очень обидчивъ и не любилъ, чтобы ему присылали разныя вещи.

— Коли Богу угодно, я выйду на работу на той недл, сказалъ Ридъ со стономъ.

Я по лицу его увидлъ, что онъ догадался о присылк чего-нибудь изъ дома сквайра. Я слъ противъ него и взялъ мальчика Джорджа на руки. Малютка пришелъ ко мн кругомъ комнаты, держась за стулья.

— Будетъ славный морозъ, Ридъ.

— Да, мастеръ Джонни? для меня теперь все равно, какая погода на улиц.

— Будетъ перемна погоды, я это чувствую въ рук, сказала мистрисъ Ридъ. У нея была нсколько лтъ тому назадъ сломана рука, которая ныла при каждой перемн погоды.— Будетъ снгъ.

Я далъ Джорджу бисквитъ. Дв маленькія двочки, которыя, не шевельнувшись стояли въ углу у шкапа, начали потихоньку двигаться ко мн. Он догадались, что въ моихъ карманахъ былъ запасъ бисквитовъ. Я запустилъ руку въ бокалъ съ бисквитами передъ тмъ, какъ отправиться въ путь. Двочки протянули руки безъ всякаго приглашенія, и я опустилъ въ нихъ бисквиту.

Не слышно было ни шума шаговъ, ни стука отворившейся двери, но мн показалось, что кто-то вошелъ и стоялъ у двери. Я вглядлся, у двери стояла женщина въ темномъ плать и клтчатой блой съ чернымъ шали. Мистрисъ Ридъ оглянулась, оглянулись и дти и тогда Ридъ повернулъ къ двери голову.

Я первый узналъ, кто эта женщина. Лицо ея было скрыто густымъ вуалемъ, въ комнат было темно. Ридъ вглядывался. Лицо его, исхудалое отъ болзни, было страшно блдно, глаза его казались еще больше отъ худобы. Они смотрли пристальнымъ, испуганнымъ взглядомъ.

— Отецъ! ты боленъ!

И прежде, чмъ Ридъ могъ вымолвить олово, женщина кинулась къ нему и обвила его шею руками.— Кэти! Об двочки перепугались и кинулись къ матери, одна подняла крикъ и другая немедля завторила ей. Поднялся шумъ, суета. Вс были въ волненіи, одинъ Джорджъ, какъ храбрый годовой человкъ, невозмутимо сосалъ свой бисквитъ.

Я не помню, что сказалъ, или сдлалъ Ридъ. Мн показалось, что онъ хотлъ оттолкнуть Кэти, можетъ быть оттого, что онъ задыхался. Она разсмялась прежнимъ веселымъ, безпечнымъ смхомъ, и достала что-то изъ-подъ своего лифа.

— Не зачмъ, отецъ, я такъ же честна, какъ любая честная женщина. Посмотрите.

Руки Рида тряслись до того, что онъ не могъ развернуть бумагу. Наконецъ онъ развернулъ, но не могъ понять въ ней ни слова. Кэти сбросила шляпку и схватила дтей. Они узнали ее и прекратили крики. Ридъ передалъ мн бумагу. Руки его тряслись еще боле, а лицо, поблднвшее отъ болзни, стало отъ волненія лицомъ мертвеца.

— Прошу васъ прочитайте, мастеръ Джонни.

Я сначала не понялъ, что читалъ, но вскор догадался. Бумага была брачное свидтельство Спенсера Джервуаса Добэни Паррифера и Катерины Ридъ. Они были повнчаны черезъ день посл того, какъ Кэти исчезла изъ дома. Этому былъ сегодня ровно годъ.

Рыданіе прервало общее молчаніе. Ридъ упалъ на кресло въ припадк истерики. Гордый, смлый, сильный, непреклонный Ридъ рыдалъ какъ ребенокъ. Но онъ былъ на три четверти сломленъ болзнью. Истеричныя рыданья продолжались минуту, другую, потомъ Ридъ устыдился своей слабости, подавилъ ихъ и спросилъ:

— Какъ это онъ женился на теб, Кэти?

— Потому что я не ухала бы съ нимъ не повнчавшись, отецъ. Мы жили въ Ирландіи.

— И вы еще не успли раскаяться? спросила мистрисъ Ридъ самымъ немилостивымъ тономъ.

— Почти что раскаялась, отвчала откровенно Кэти.

Кэти изъ дома отправилась прямо въ Ливерпуль, гд ее ждалъ молодой Парриферъ и, повнчавшись, ухала съ нимъ въ Ирландію. Это похоже на страницу изъ романа, особенно въ однообразной жизни нашего тихаго уголка.

— Гд твой мужъ? спросилъ Ридъ.

Кэти покачала головой.— Ахъ, гд? Я за этимъ и пріхала сюда! отвчала она, и мн показалось, что съ нею случилось что-то недоброе.

То, что случилось посл этого свиданія, я узналъ по слухамъ. Я тотчасъ простился съ Ридами и ушелъ домой, думая, что Кэти лучше бы было не выходить за Спенсера Паррифера и не уходить изъ дома. Не знаю, съ чего пришла мн въ голову эта мысль, но она оказалась справедливой. Когда я уходилъ, Кэти снова надла шляпку и пошла въ Парриферъ-Голлъ.

Смеркалось, когда она подходила къ дому. Солнце сло и срыя тни вечера поднимались надъ землей. Дв миссъ Парриферъ сидли у окна и видли подходившую Кэти, но не узнали ее подъ вуалемъ. Кэти, несмотря на чтеніе своихъ романовъ и замужество съ джентльменомъ, не переняла манеръ и осанки леди, и миссъ Парриферъ подумали, что къ горничной ихъ пришла гостья.

— Что за дерзость, идетъ черезъ парадное крыльцо! сказала миссъ Джелайма.

Однако Кэти, поживъ годъ въ Ирландіи, очень измнила свои мысли и взгляды, и никакъ не хотла занять свое прежнее мсто въ свт. Она была теперь леди и хотла удержать свое новое мсто.

— Что еще будетъ? вскричала миссъ Джелайма, когда раздался звонокъ по всему дому и разбудилъ маіора, дремавшаго передъ каминомъ на лон своей семьи.

Вошелъ лакей и доложилъ маіору, что одна дама желаетъ переговорить съ нимъ. Ее ввели въ библіотеку.

— Какъ ее зовутъ?

— Она не сказала своего имени, сэръ. Я спрашивалъ, но она сказала, что это все равно.

— Ступайте и спросите ее.

— Мистрисъ Парриферъ, доложилъ снова возвратившійся слуга…

— Мистрисъ кто?

— Мистрисъ Парриферъ, сэръ.

Маіоръ остолбенлъ и уставился глазами на слугу. У Парриферовъ не было родни и единственная мистрисъ Парриферъ, которую зналъ маіоръ, была его жена.

Маіоръ пошелъ въ библіотеку. Тамъ стояла у камина леди, и грла ноги на ршетк. Она стояла спиной къ маіору и не обернулась къ нему.

— Лакей сказалъ мн, что меня желаетъ видть мистрисъ Парриферъ. Не ошибся-ли онъ?

— Нтъ никакой ошибки, сэръ. Я мистрисъ Парриферъ, сказала Кэти, откидывая вуаль.

Маіоръ узналъ ее. Кэти Ридъ! Маіоръ былъ не изъ тхъ людей, которые теряются, но и онъ растерялся отъ неожиданной всти.

— То есть, я мистрисъ Спенсеръ Парриферъ, продолжала Кэти:— и я пріхала изъ Ирландіи съ порученіемъ отъ вашего сына.

Маіоръ подумалъ, что изо всхъ дерзкихъ и вольныхъ женщинъ, какихъ онъ знавалъ на вку, Кэти самая худшая, но онъ не нашелся сказать ни слова. Посл минутнаго молчанія, буря разразилась.

Кэти была осыпана самыми разнообразными ругательствами: Кэти было приказано убираться вонъ изъ комнаты и изъ дома. Маіоръ поднялъ руку, чтобы вытолкать Кэти. Но Кэти выдержала все невозмутимо и не двигалась съ мста. Тогда онъ съ крикомъ пошелъ къ двери, сзывая слугъ, чтобы выгнать ее. Но Кэти прежде него очутилась у двери и, заслонивъ ее собою, обернулась лицомъ къ нему.

— Вы напрасно называете меня такими словами, маіоръ Парриферъ. Мн все равно, и я знаю, что вы имете поводъ сердиться на меня. Я жена вашего сына. Я была женой его съ того дня, какъ ушла изъ коттеджа отца въ прошломъ году. Мой ребенокъ, вашъ внукъ, сэръ,— ему теперь семь недль, — оставленъ у хозяйки трактира ‘Красный Левъ’, за милю отсюда.

Онъ могъ выгнать ее изъ комнаты только силой, онъ готовъ былъ ударить ее, затоптать ногами, но тайный ужасъ, что хладнокровно высказанная ею всть — истина, сковалъ взрывъ бшенства. Онъ не думалъ о дочери Рида съ того самаго вечера, какъ Ридъ, по выход изъ тюрьмы, приходилъ къ нему требовать дочь. До него доходили слухи, что Ридъ горевалъ о дочери, но дло это было слишкомъ низко, чтобы удостоиться вниманія маіора. И теперь онъ слышалъ, что дочь эта была все время женой его сына, женой! Если бы мысль, что все это наглый обманъ, не пришла на спасеніе маіора, онъ упалъ бы на мст отъ удара. Молодой мистеръ Парриферъ очень ловко устроилъ такъ, что ни отецъ его, ни знакомые не узнали ничего о его женитьб. Онъ жилъ съ своимъ полкомъ на квартир, Кэти, скрываясь отъ всхъ, жила въ другой части города. Мистрисъ Ридъ звала молодого Паррифера пустой головой, какъ ни была она пуста, въ ней было умнье хоронить концы въ воду.

— Женщина! Если ты сію минуту не выйдешь изъ моего дома, я велю вытолкать тебя за твою безстыдную ложь!

— Я уйду и сама, какъ только скажу вамъ то, для чего я пріхала черезъ море. Прежде посмотрите на это, сэръ.

Маіоръ Парриферъ вырвалъ бумагу, которую она подавала ему, поднесъ къ окну и прочиталъ. Это была копія брачнаго свидтельства. Руки его тряслись, когда онъ читалъ, такъ же какъ тряслись руки Рида за нсколько минутъ передъ тмъ. Онъ въ ярости разорвалъ бумагу пополамъ.

— Это только копія, сказала спокойно Кэти, подбирая лоскутья бумаги.— Вашъ сынъ, если онъ еще живъ, будетъ судиться за убійство, сэръ. Онъ посаженъ въ тюрьму за умышленное убійство.

— Какъ вы смете? закричалъ маіоръ.

— Да, онъ обвиненъ въ этомъ дл. Я пріхала сказать вамъ это, сэръ.

Маіоръ Парриферъ, утихшій отъ испуга, слушалъ спокойно. Кэти, стоя, попрежнему, спиной къ двери, разсказала ему обо всемъ. Вотъ въ чемъ было дло.

Молодой Парриферъ былъ посмшищемъ всхъ полковыхъ офицеровъ. Они бы не потерпли его въ полку, если бы не обыгрывали его безъ пощады. Онъ пьянствовалъ, игралъ въ карты, раззорялся на пари о лошадяхъ. Они спаивали его, заставляли играть и держать пари, и обчищали на чистоту,— не голову отъ мозговъ, потому что по этой части нечего было обчищать,— но карманы его отъ звонкой монеты и банковыхъ билетовъ. Раззореніе смотрло ему въ глаза. Деньги давно были промотаны до послдняго пенса, патентъ его былъ заложенъ. Невозможно было представить себ, сколько росписокъ, векселей, закладныхъ было подписано имъ. Эти подвиги заканчились тмъ, что нсколько вечеровъ тому назадъ, за ужиномъ въ трактир, въ пьяной ссор съ пьяными товарищами, молодой Парриферъ, который иногда могъ приходить въ пароксизмы ярости, швырнулъ ножомъ въ товарища, лейтенанта Кука, ножъ вошелъ во внутренности и убилъ его на мст. Полиція тотчасъ же арестовала мистера Паррифера, который былъ въ статскомъ плать. Пришлось связать его, чтобы отвезти въ тюрьму. Пьянство, бшенство, лихорадка, которою онъ страдалъ отъ кутежа, довели его до остраго помшательства. На слдующее утро, онъ лежалъ въ тюремной больниц отъ воспаленія въ мозгу, а когда Кэти ухала, на него надли горячешную рубашку.

Маіоръ Парриферъ стоялъ уничтоженный. Ударъ былъ ужасенъ. Родители вообще не часто видятъ недостатки своихъ дтей, въ особенности, когда они единственные сыновья. Маіоръ не только не считалъ своего сына пустоголовымъ юношей, которому нельзя ни въ чемъ доврять, но онъ гордился своимъ наслдникомъ и говорилъ всему свту, что наслдникъ его совершенство. Какъ ни былъ пустоголовъ Парриферъ-сынъ, онъ умлъ скрыть свои дла отъ отца.

Разумется, чтобы облегчить себя, маіоръ накинулся съ упреками на Кэти. Это было въ порядк вещей. Онъ сказалъ ей, что ничего этого не случилось бы, если бы Спенсеръ не женился на ней.

— Ни чуть, хладнокровно отвчала Кэти:— и здсь вы ошибаетесь, маіоръ Парриферъ. Женитьба его на мн, хотя немного, на мсяцъ, другой остепенила его: онъ сидлъ у меня вечера вмсто того, чтобы пьянствовать и играть съ товарищами. Неужели вы думаете, что я нашла въ немъ кладъ, сэръ? Нтъ. Замужество такая вещь, что ея нельзя передлать, маіоръ Парриферъ, но я отъ всего сердца желала бы быть снова дома, прежней веселой Кэти Ридъ.

Маіоръ не отвчалъ ни слова. Кэти продолжала.

— Когда слуга его пришелъ сказать мн, что онъ убилъ человка и лежитъ въ сумасшедшемъ бреду, я пошла навстить его. Меня не пустили въ его келью, и я слышала за дверьми его крики и бредъ. Я сказала, что я его жена, и тогда меня послали къ капитану Вильямсу въ полкъ. Капитанъ сначала не поврилъ, но когда я показала свидтельство, онъ пожаллъ меня и посовтывалъ мн хать къ вамъ. Онъ спросилъ меня, хочу ли я слышать всю правду, и разсказалъ все, какъ сынъ вашъ пилъ, игралъ и промотался. Онъ сказалъ, что я должна знать свое положеніе, и что всего лучше, если отецъ Спенсера, или кто изъ друзей прідетъ въ Ирландію.

— Вы видли его? спросилъ маіоръ со стономъ.

Кэти поняла, что ‘онъ’ значило ‘мой сынъ’.

— Да, я видла его. Онъ не узналъ меня. Онъ не узнавалъ никого, онъ бредилъ и бсновался, и кровать подъ нимъ тряслась отъ его бшенства, хотя онъ былъ связанъ.

Маіоръ застоналъ. Ударъ былъ страшенъ. Онъ былъ равнодушенъ къ дочерямъ. Все честолюбіе его было сосредоточено на сын. Мечты о блестящей карьер, о жизни въ Дублин, о блестящей роли при двор вице-регента для себя, жены и сына порой розовымъ облакомъ проносились въ мозгу надутаго глупца. А теперь передъ нимъ стояла поздка, въ которую онъ въ тотъ же вечеръ долженъ пуститься. Кэти отодвинула задвижку у двери, но хотла сказать еще нсколько словъ передъ уходомъ.

— Я ухожу изъ дома, въ который, какъ вы говорите, я ворвалась, сэръ. Если я вамъ буду нужна, вы найдете меня у отца, въ коттедж. Я думаю, мн позволятъ остаться тамъ. Если нтъ, то я буду жить тамъ, гд оставила ребенка. Если вашъ сынъ придетъ въ себя отъ бреда, онъ скажетъ вамъ, маіоръ Парриферъ, что если бы онъ слушался меня или дорожилъ мною, то не былъ бы тамъ, гд онъ теперь. Его будутъ судить за убійство, и ничто не спасетъ его, если онъ выздороветъ, а я…

Здсь пронзительные крики прервали то, что хотла досказать Кэти. Испуганная, она отворила дверь и столкнулась лицомъ къ лицу съ миссъ Джемаймой Парриферъ. Эта молодая леди, сндаемая любопытствомъ узнать, кто таинственная гостья, назвавшаяся мистрисъ Парриферъ, послдовала за отцемъ и приложила ухо къ дверямъ. Но она ничего не могла разслышать, пока Кэти не отдернула задвижку. Потомъ она услыхала боле, нежели желала знать.

— Это вы? грубо закричала миссъ Джемайма, узнавъ Кэти Ридъ, дочь врага маіора.— Что вамъ здсь нужно?

Кэти, не отвчая ни слова, вышла изъ дома. Миссъ Джемайма пошла къ отцу.

— Папа, что говорила о Спенсер эта подлая двка? Зачмъ она была здсь? Какъ смла она назваться мистрисъ Парриферъ?

Маіоръ не отвчалъ ни слова на вопросы. Миссъ Джемайма, всмотрвшись пристальне въ сумракъ комнаты, увидла подряхлвшее, помертввшее отъ ужаса лицо, которое она едва признала за лицо отца.

— О, папа! Что случилось? Вы больны?

Онъ подошелъ къ ней, взялъ ее за руку и вывелъ изъ комнаты. Не грубо, не злобно, но тихо и спокойно, и будто во сн.

— Потомъ, потомъ, прошепталъ онъ тихимъ и робкимъ голосомъ, и дверь была заперта на ключъ за миссъ Джемаймой.

Минуты, пережитыя затмъ маіоромъ, были тяжелы. Съ какой стороны ни взглянуть на дло, ни въ чемъ не было утшенія. Спенсеръ Парриферъ погибъ. Онъ могъ умереть отъ болзни. Если онъ выздороветъ, ему грозилъ смертный приговоръ. Если же бы онъ былъ какимъ нибудь чудомъ оправданъ, то оставались ено долги, раззореніе и позорная женитьба.

И странно, рядомъ съ этими картинами, въ глазахъ маіора вставала другая. Онъ видлъ Рида, какъ тотъ стоялъ передъ нимъ, тому еще не прошло года, и говорилъ: мы сведемъ съ вами счеты, маіоръ Парриферъ. Самой горькой каплей яда въ чаш маіора была мысль, что еслибы онъ не засадилъ Рида въ тюрьму, то этой свадьбы не было бы. Если бы Ридъ былъ на свобод, Кэти не могла бы убжать, Кэти была бы возвращена отцомъ, и не было бы позорной женитьбы сына. Стонъ вырвался изъ груди маіора. Мсяцъ тюремнаго заключенія Рида въ сравненіи съ его несчастіемъ былъ каплей воды въ сравненіи съ волнами океана. Когда Ридъ приходилъ требовать дочь, маіоръ ни минуты не подумалъ о томъ, что двушка могла погибнуть по вин его сына. А она, между тмъ, уже тогда была женой его сына, и сынъ его былъ опозоренъ. Маіоръ Парриферъ заскрежеталъ зубами.

Онъ въ туже ночь ухалъ въ Ирландію. Спенсеръ Джервуазъ Добэни Парриферъ (маіоръ и жена дали ему самыя звучныя имена, гордясь его рожденіемъ) умеръ въ тюрьм. Онъ жилъ только день по прізд отца и не узналъ его. Смерть спасла его отъ суда и обвиненія въ убійств, и избавила его отца отъ уплаты долговъ, которые были большею частью векселями на будущее наслдство. Онъ умеръ прежде отца, и векселя оказались негодными лоскутьями бумаги. Но смерть не спасла его отъ огласки. Смерть не могла скрыть все отъ свта. Маіоръ и мистрисъ Парриферъ, по смерти его, не могли уже поднять попрежнему головы, какъ говорятъ у насъ въ Ворсетшайр. Солнце жизни ихъ закатилось.

Кэти тоже не могла поднять попрежнему голову. Обиженная замчаніемъ мистрисъ Ридъ, что ей бы лучше было выйти за работника, она, въ тотъ же самый вечеръ ушла изъ коттеджа въ трактиръ, гд оставила сына. У ней было немного денегъ, но она скоро прожила ихъ и, поссорившись съ отцомъ, не захотла вернуться къ нему. Бездлица, которую она была въ состояніи заработать, не могла прокормить ее съ ребенкомъ и ей пришлось просить помощи у прихода. Приходъ потребовалъ, чтобы маіоръ Парриферъ содержалъ ее, и заставилъ его выплачивать ей по нскольку шиллинговъ въ недлю.

Стрлочникъ Лизъ.

То, что я разскажу, случилось въ то время, какъ мы жили въ Крэббъ-Кот. Когда я говорю: мы, это значить все семейство, кром меня и Тода, которые были въ школ.

Крэббъ-Котъ находился близь мстечка Крэбба. Крэббъ былъ довольно далеко растянувшійся, но не очень населенный приходъ. Въ немъ была церковь, школа, но мало домовъ. Южный Крэббъ былъ боле населенъ. За милю отъ Южнаго Крэбба сходилось нсколько линій желзныхъ дорогъ. Вельсы перекрещивались самымъ умопомрачающимъ образомъ, вели по разнымъ направленіямъ, и не мало маневрированія нужно было въ бойкое время на то, чтобы пропустить позды по соотвтствующимъ путямъ. Это было, какъ и слдуетъ, дломъ стрлочника. Самые трудные дни выпадали на лтніе жары, когда всевозможныя экскурсіи были въ полномъ ходу, но иногда и въ другую пору выпадали такіе дни, и служащіе на южно-крэббской станціи метались во вс. стороны, какъ угорлые цлый день, а къ ночи едва держались на ногахъ.

Стрлочникомъ на станціи былъ Гарри Лизъ. И въ сверномъ и въ южномъ Крэбб имя Лизъ встрчалось такъ же часто какъ черника на изгородяхъ, но не смотря на то у Гарри Лиза не было ни одной живой души родни въ числ двадцати семи Лизовъ сосдства.

Южный Крэббъ былъ дряннымъ мстечкомъ, только одна улица Крэббъ-Лэнъ, которая вела къ кирпичнымъ заводамъ Мзссока была людна, какъ любая лондонская улица. Жалкія лачуги лпились одна возл другой, и дти дрались и кричали на ступенькахъ крылецъ. Сквайръ Тодгэтли помнилъ то время, когда это былъ переулокъ между полями, по обимъ сторонамъ котораго тянулись живыя изгороди, а посредин была никогда не высыхавшая лужа, называвшаяся прудомъ. Гарри Лизъ жилъ въ послдней лачуг, крытой соломой и раздленной на три клтушки.

Лизъ былъ трезвый, работящій человкъ, боле образованный, чмъ другіе рабочіе, сильно приверженные къ рюмочк, возвращавшіеся по ночамъ домой, шатаясь, и здорово отколачивавшіе своихъ женъ по возвращеніи. Жена его, милая и неглупая женщина, говорившая замчательно хорошо, была плохой хозяйкой, но за то пятеро дтей Лиза были опрятны, милы и воспитаны несравненно лучше, нежели масса южно- и сверно- крэббскихъ ребятъ.

Лизъ былъ стрлочникомъ на соединеніи южно-крэббскихъ путей, и сверхъ того онъ помогалъ и при другихъ работахъ. Онъ выходилъ на работу въ шесть часовъ утра и приносилъ завтракъ съ собой. Въ четыре ему приносили чай и онъ работалъ до девяти вечера, а иногда и позже. Иногда жена приносила ему чай. а иногда дочка Полли, смышленая шестилтняя двочка. Разъ въ сентябр вечеромъ, орда буяновъ мальчишекъ замтила съ кирпичнаго поля двочку, несшую чай. Они нагнали ее, отняли чайникъ, опрокинули его, съли хлбъ съ масломъ, разорвали въ драк ея передникъ и перепугали ее до смерти. Посл этого, Лизъ сказалъ, чтобы ему не посылали боле чай съ двочкой, что онъ будетъ оставаться безъ чая, если жен его некогда приносить ему. Полли и отецъ ея были удивительно похожи другъ на друга, оба тихіе, нжные, оба непригодные для битвы жизни, оба впечатлительные и тонко чувствующіе, хотя эти слова и могутъ показаться странными въ примненіи къ людямъ ихъ класса.

Въ ноябр выпалъ одинъ изъ бойкихъ хлопотливыхъ дней. Были зимнія скачки въ Ворсестер, была выставка рабочаго скота и свиней въ другомъ город, побольше Ворсестера, неподалеку отъ него, въ двухъ трехъ мстечкахъ по сосдству были базарные дни, и еще не помню, были какія-то причины, сильно оживившія торговлю, и все выпало на одинъ и тотъ же день. Позды со скотомъ, товарные позды, обыкновенные, почтовые, экстренные, шумъ, суета, гвалтъ, хрюканье свиней, ревъ скота, все сбило съ ногъ служащихъ на станціи и довело ихъ до помраченія ума, какъ говорятъ у насъ. Лизу было по горло хлопотъ съ однимъ приведеніемъ стрлокъ въ порядокъ.

Какъ это случилось, онъ никогда не узналъ, но между восемью и девятью часами, когда ждали поздъ на пути въ Ворсестеръ, Лизъ забылъ передвинуть стрлки. Товарный поздъ прошелъ за десять минутъ передъ тмъ, и онъ не перевелъ обратно стрлки. Пришелъ ворсестерскій поздъ и остановился у станціи на такое короткое время, какъ будто и вовсе не останавливался. Уатсонъ, начальникъ станціи, вышелъ на платформу.

— Машина держитъ полные пары сегодня вечеромъ, сказалъ онъ Лизу, замтивъ еще издали два красные фонаря, какъ два огненные глаза, несшіеся во мрак.— Поздъ тотчасъ пойдетъ назадъ.

Поздъ сдлалъ гораздо худшее. Вмсто того, чтобы убавить хода, приближаясь къ скрещивавшимся линіямъ, онъ помчался по самой крайней, на которой стоялъ товарный поздъ, ожидая прохода пассажирскаго. Услышали рзкій свистъ, грохотъ, шипнье пара, глухой шумъ, и черезъ мгновеніе настала мертвая тишина, какъ будто все было пришиблено параличемъ.

— Вы не перевели стрлки? закричалъ начальникъ станціи Лизу.

Лизъ не отвчалъ ни слова. Онъ прислонился къ стн, какъ человкъ, пораженный смертельнымъ ударомъ, руки его повисли, лицо и взглядъ были поражены ужасомъ. Уатсонъ подумалъ, что съ нимъ сдлался припадокъ, и грубо встряхнулъ его.

— Славное дло вы сдлали, крикнулъ онъ, на бгу къ мсту несчастія, на которомъ дымъ начиналъ уже расчищаться.

Но Лизъ былъ уже тамъ прежде него.

— Господи, прости меня! Господи, смилуйся надо мной. Эти восклицанія слышалъ одинъ носильщикъ, бжавшій рядомъ съ Лизомъ. Передавая позже эти восклицанія, носильщикъ сказалъ, что голосъ Лиза былъ жалобный и мученическій.

Сквайръ съ мистрисъ Тодгэтли возвращались въ тотъ день изъ гостей съ тмъ же поздомъ. Лэна была съ ними. Двочка плакала и рыдала все время не отъ ушиба, но отъ испуга. Сосдъ, мистеръ Кони, владвшій большимъ помстьемъ по сосдству, и Мэссокъ, которому принадлежалъ кирпичный заводъ и, поля, хали съ ними вмст. Никто не былъ ушибенъ. Всхъ только порядкомъ встряхнуло, и вс, какъ потомъ признался сквайръ, перепугались до смерти. Мэссокъ, грубый, необразованный купчина, разбогатвшій отъ кирпичныхъ заводовъ, держалъ себя важне лорда и былъ въ страшномъ бшенств. Рыданье и плачъ Лэны разогорчили сквайра и онъ тоже былъ въ недобромъ стих. Кони радлъ объ общественномъ порядк. Вс трое накинулись на начальника станціи.

— Это что значитъ, Уатсонъ? закричалъ Кони:— отъ чего это случилось?

— Если были упущенія и безпорядки, то вы будете сосланы, Уатсонъ, это такъ же врно, какъ то, что я живой человкъ, ревлъ Мэссокъ.

— Я боюсь, джентльмены, что стрлки не были въ порядк, поспшилъ сказать Уатсонъ, чтобы свалить вину съ своихъ плечъ.— По крайней мр, я такъ думаю.

— Стрлки! вопилъ Мэссокъ.— Это дло Гарри Лиза! Былъ ли онъ на мст? Подъ судъ его!

— Лизъ былъ какъ и всегда на своемъ мст, мистеръ Мэссокъ, отвчалъ поспшно Уатсонъ.— Стрлки могли испортиться Хотлъ бы я знать, съ чего это Робертъ пустилъ поздъ съ.такой бшеной быстротой.

То кидаясь въ самую средину хаоса, то выскакивая изъ него, какъ духъ отчаянія, то пытаясь одинъ поднять изъ подъ разломанныхъ частей вагоновъ какого нибудь несчастнаго, то вынося на плечахъ пострадавшаго,— но постоянноівъ самой средин опасности, постоянно рискуя жизнью, не чувствуя ни дувшаго и обжигавшаго лицо пара, метался Гарри Лизъ съ своимъ фонаремъ.

— Идите сюда и взгляните на Гарри, сказалъ онъ, трясясь отъ волненія, одному носильщику.— Я боюсь, онъ убитъ. И онъ поднесъ фонарь къ лицу лежавшаго человка.

Эти слова долетли до слуха мистера Тодгэтли, давно искавшаго Лиза, чтобы излить на немъ свою шумную ярость.

Человкъ этотъ былъ Робертъ, кондукторъ пассажирскаго позда. Лицо его было блдно и неподвижно. Видъ его усмирилъ и сквайра. Поднявъ голову Роберта, рабочіе влили ему въ ротъ каплю водки, онъ пошевельнулся.

— Онъ не умеръ! Онъ не умеръ! раздалось тихое и радостное восклицаніе Лиза.

Гнвные упреки замерли на губахъ сквайра. Теперь было не время изливать ихъ. Черезъ нсколько минутъ онъ снова пошелъ на Лиза. Лизъ остановился на мигъ и прислонился къ забору. Странное чувство охватило его. Ему казалось, что весь міръ закрывается для него.

— Вы напились сегодня, Лизъ?

Вопросъ былъ сдланъ спокойнымъ тономъ. Такой тонъ бывалъ уловкой сквайра въ порывахъ ярости. Лизъ только отрицательно покачалъ головой въ отвтъ. На блдномъ лиц его было выраженіе кроткой, безграничной печали, каріе глаза его и безъ того всегда имли кроткое и печальное выраженіе. Онъ не бралъ капли въ ротъ и сквайръ зналъ это.

— Какъ же вы могли забыть передвинуть стрлки, Лизъ, и причинить тмъ такой несчастный случай?

— Я не знаю, сэръ, отвчалъ Лизъ, какъ во сн:— я думаю, что я повернулъ ихъ. Иначе не могло быть.

— Вы знали, что поздъ долженъ придти? Это обыкновенный поздъ.

— Я зналъ, что поздъ придетъ, подтвердилъ Лизъ.— Я видлъ, какъ онъ подходилъ, когда я стоялъ съ мистеромъ Уатсономъ. Если бы я не поставилъ стрлки какъ должно, я бы объ этомъ непремнно вспомнилъ тогда. Ясно, что вспомнилъ бы, но мн не пришла эта мысль въ голову. Я стоялъ спокойно, какъ будто все было въ исправности, и потому я думаю, что я перевелъ стрлки.

Лизъ говорилъ это не для того, чтобы оправдать себя. Онъ вслухъ разршалъ страшную загадку, которая складывалась въ ум его. Онъ ни разу въ продолженіе пяти лтъ не забывалъ передвинуть стрлки, ему казалось невозможнымъ, чтобы онъ сдлалъ это теперь. И къ несчастью, онъ не могъ припомнить, передвинулъ ли. онъ стрлки въ этотъ вечеръ.

— Вы не можете припомнить? спросилъ сквайръ Тодгэтли.

— Нтъ не могу, сэръ. И не удивительно, кругомъ такая суета. Я въ такомъ гор. Я припомню завтра.

— Слушайте, Лизъ, началъ сквайръ, горячась:— еслибы вы поставили стрлки, какъ слдуетъ, вы бы не могли не вспомнить это теперь. Да и какую можете вы имть причину горевать, я спрашиваю васъ, если вы уврены, что стрлки переведены, и что эта бойня не на вашей совсти?

— Бываетъ иногда, что человкъ справляетъ работу свою, какъ машина, умъ не понимаетъ, что длаютъ руки, сэръ.

— Слышите? заревлъ сквайръ въ ярости.— Или вы въ лицо мн сметесь, какъ дураку?

— Часто случалось, сэръ, что тотчасъ посл того, какъ я заведу часы на камин, я заставляю жену завести ихъ еще, или самъ завожу и вижу, что часы ужь заведены, продолжалъ Лизъ, не шевельнувъ ни мускуломъ и не сводя глазъ съ мрака, въ которомъ двигались огни и черныя тни.— Я не могу не думать, что и на этотъ разъ, я также передвинулъ стрлки.

Сквайръ Тодгэтли началъ свирпть и думалъ уже задать Лизу хорошую встрепку за такія дурацкія рчи. Сквайръ не могъ представить себ, что возможно длать что нибудь машинально, хотя самъ длалъ многое такимъ же образомъ.

— Я не знаю, мошенникъ ли вы, или дуракъ, Лизъ. Вы убили мужчинъ, женщинъ и дтей, вы переломали руки, ноги и ребра и скулы, вы смертельно нерепугали цлый поздъ, вы разбили въ щепки вагоны и машину, уничтожили много товаровъ и разной собственности, вы здсь перевернули весь міръ вверхъ дномъ, такъ что люди не знаютъ, стоятъ ли они на головахъ, или на ногахъ! Вы, можетъ быть, думаете, что можете это сдлать безнаказанно, но законъ научитъ васъ думать по другому. Я бы не хотлъ лечь въ постель, имя на совсти столько человческихъ смертей.

Проговоривъ свою рчь, сквайръ исчезъ, будто унесенный бурнымъ вихремъ. Лизъ, который, казалось, проводилъ въ практик свою теорію машинальныхъ дйствій, выслушалъ его машинально, закрылъ глаза и, прислонившись головой къ забору, какъ застылъ въ летаргіи.

Когда все было кончено, смолкли крики и мертвая тишина смнила суету и шумъ, Лизъ очнулся и пошелъ домой. Онъ пошелъ не прямой дорогой, гд было людно, но окольной тропинкой черезъ поле, гд не могъ встртить ни души.

Креббъ-Лэнъ, улица, привыкшая волноваться и шумть изъ-за ничего, имла теперь полный поводъ къ волненію и шуму, и встала во всеоружіи. Вс рабочіе желзной дороги жили въ Креббъ-Лэн. Жена и дти Бауэна, убитаго при столкновеніи кочегара пассажирскаго позда, нанимали комнату въ одной изъ лачугъ крикливой улицы. Когда Лизъ, подходя, увидлъ домъ, гд они жили, передъ нимъ стояла шумная толпа. Изо всхъ оконъ верхнихъ этажей высовывались головы и крикливыя замчанія перекрестнымъ огнемъ сыпались изъ оконъ. Прокравшись заборами, выходившими въ поле, Лизъ добрался до калитки своего забора. Его не замтили. Жена его сидла у огня, трясясь всмъ тломъ. Она вскочила, увидвъ мужа.

— О, Гарри! Неужели это правда?

Онъ не отвчалъ ни слова. Не по злоб или грубости. Лизъ былъ такъ же мягокъ и вжливъ дома, какъ и вн его. Ни онъ, казалось, не разслышалъ вопроса.

Ужинъ: хлбъ и половина холодной селедки, стоялъ на стол. Обыкновенно Лизъ, проголодавшись, кидался на ужинъ съ волчьимъ аппетитомъ, теперь онъ и не взглянулъ на столъ. Онъ слъ и, уставясь глазами на огонь, сидлъ не шевельнувшись: быть можетъ, онъ прислушивался къ уличному шуму. Жена его не могла доле сносить страхъ и неизвстность, она повторила вопросъ.

— Я не знаю, отвчалъ онъ.— Говорятъ, что я не передвинулъ стрлки. Я стараюсь припомнить, сдлалъ ли я это, Мери. Вс мысли мои растерялись отъ испуга.

— Неужели ты не помнишь, какъ ты передвинулъ стрлки?

Онъ приложилъ руки къ вискамъ, въ глазахъ его появился печальный, глядящій въ даль взглядъ, который бываетъ у людей, убитыхъ горемъ. Онъ всми силами, всмъ существомъ своимъ старался припомнить то дйствіе, которое, съ неумолимымъ упорствомъ, не припоминалось ему. Страшное сознаніе начало выявняться въ ум его: да, онъ никогда не припомнитъ этого! Голова и лццо Лиза покрылись холоднымъ потомъ, выжатымъ не человческой душевной пыткой.

— Я повернулъ стрлки для товарнаго позда, сказалъ онъ наконецъ.— Я помню, какъ сдлалъ это, когда товарный поздъ проходилъ, я былъ у сигнальной будки. Потомъ, меня послали съ депешей къ Хору, потомъ я перешелъ черезъ путь, меня послали за масломъ для машины позда, который проходилъ въ другую сторону. Мн кричали тогда, что нужно масло. Я помогъ смазать машину и отнесъ масло назадъ. Вроятно, я передвинулъ стрлки, когда переходилъ назадъ съ масломъ черезъ путь. Я надюсь, что сдлалъ такъ, прибавилъ онъ посл минутнаго молчанія.

— Но Гарри, какъ же ты не помнишь этого?

— Нтъ, не помню. Въ этомъ все и горе.

— Ты всегда тотчасъ ставилъ стрлки на мсто, посл того какъ проходилъ поздъ?

— Нтъ, если меня отзывали на другую работу. По настоящему, это бы тотчасъ нужно длать. Стрлочникъ долженъ стоять на мст, когда поздъ проходитъ, и тотчасъ перевести стрлки. Но когда тебя зовутъ въ разныя стороны, кричатъ сдлать дюжину разныхъ вещей разомъ, то некогда стоять и ждать, когда пройдетъ поздъ, чтобъ поставить стрлки на мсто. Во всю мою жизнь не было такого труднаго дня, какъ сегодня, Мери. Позды то приходили, то уходили, путь разв что на минуту былъ чистъ. А что было лишнихъ телеграммъ! Половина пассажировъ, что останавливались на станціи, посылала телеграммы, когда пробило шесть часовъ, я едва держался на ногахъ. Я былъ такъ изморенъ, что каждую минуту думалъ, что свалюсь.

Мистрисъ Лизъ вздрогнула. Страшная мысль мелькнула въ голов ея, она спросила себя, не виновата ли она и на свою долю въ сегодняшней бд. Сегодня былъ одинъ изъ тхъ дней, когда мужу не носили чая въ сигнальную будку. Сегодня была стужа, грудной ребенокъ былъ боленъ и безпокоенъ. Слабая и плохая работница, мистрисъ Лизъ не справилась и дома, ей было не до того, чтобы нести мужу чай. А сегодня, какъ нарочно, изо всхъ дней въ году выпалъ такой день, когда чай былъ всего нужне мужу.

Шумъ въ Креббъ-Лэн усиливался, громкій гулъ голосовъ несся все ближе и ближе. Мистрисъ Лизъ накинула на голову передникъ и заткнула уши. Вдругъ Полли, которую отецъ и мать считали спокойно спавшею въ свтелк на верху, вбжала на кухню въ одной ночной рубашк, и кинулась на шею къ отцу, рыдая и горько плача.

— О папа! Правда ли это? Правда ли это?

— Что такое, Полли? спросилъ Лизъ съ удивленіемъ, будто очнувшись отъ сна.— Что случилось?

Полли спрятала лицо на груди его и крпко цплялась руками за отца. Она проснулась отъ криковъ на улиц и разслышала ихъ. Полли была слишкомъ нервна и впечатлительна для креббъ-лэнской жизни.

— Говорятъ, что вы убили отца Китти Бауэнъ. О папа! правда ли это? Идите и скажите имъ, что это не правда.

Нервы Лиза были потрясены. Послдняя искра силы исчезла. Слова Полли были каплей, переполнившей чашу, и онъ зарыдалъ, и рыданія его были громки и неутшны, какъ рыданія ребенка. Крпко прижавъ дочь къ груди, онъ долго плакалъ съ нею. Лизъ въ эти минуты узналъ всю горечь жизни.

Дни проходили. Лизъ не могъ сказать ничего о стрлкахъ. Весь свтъ говорилъ, что онъ, по небрежности, не перевелъ ихъ, и Лизъ самъ думалъ тоже. Онъ покорился своей участи безъ ропота, безъ сопротивленія, онъ былъ тихъ и молчаливъ, какъ убитый. Когда у него спрашивали о стрлкахъ, онъ отвчалъ, что для него самого загадка, какъ онъ могъ забыть объ нихъ, и что могло заставить его забыть. Онъ не уклонялся отъ распросовъ не возражалъ ни на упреки, ни на ругательства, выслушивалъ терпливо всхъ, кто нападалъ на него, какъ человкъ, который не имлъ права на мсто въ обществ.

Его не пощадили. Слдователь, судьи и присяжные, друзья и враги — вс накинулись на него, описывая его преступленіе яркими красками и въ глаза называя его клеймящимъ именемъ: убійца. И это имя было еще однимъ изъ самыхъ мягкихъ ругательствъ.

Четыре человка умерли. Робертсъ не подавалъ ни малйшей надежды. Другіе раненые оправлялись. Слдствіе, которое происходило въ гостинниц Буль, находившейся между Крэббх-лэномъ и станціей, могло бы быть кончено въ одинъ день, и Лизъ могъ бы быть потребованъ въ судъ къ отвту, еслибы одинъ изъ убитыхъ не былъ адвокатомъ. Братъ убитаго, тоже адвокатъ и другіе родственники, тоже адвокаты, подняли шумъ. Мистеръ Мэссокъ помогъ имъ. Стали требовать пассажировъ къ допросу, комиссіи осматривали рельсы, заставляли дйствовать стрлки, малйшее обстоятельство, клонившееся къ скорому ршенію, устранялось. Присяжные должны были разъ пятнадцать являться на мсто столкновенія поздовъ и свидтельствовать дйствіе стрлокъ. Слдствіе тянулось, заключеніе его отсрочивалось со дня на день, и, повидимому, не могло состояться и черезъ цлый годъ.

Публика, какъ стая волковъ, поднимала вой и скалила зубы на Лиза, начиная съ упомянутыхъ выше родственниковъ убитаго адвоката, съ кирпичнаго заводчика Мзссока и кончая, сосдями и сосдками Крэббъ-Лэна. Лиза отпустили домой со вносомъ залога, взявъ съ него подписку являться при каждомъ собраніи слдственной комиссіи. Нсколько самыхъ ярыхъ недоброжелателей поднимали свистъ, когда онъ проходилъ мимо нихъ.

——

Когда мы пріхали съ Тодомъ домой на Рождество, то мы только и слышали, что о злодйств Лиза, который далъ поздамъ столкнуться. Сквайръ багровлъ, говоря объ этомъ дл. Тодъ, одержимый духомъ противорчія отцу, сказалъ, что хотлъ бы самъ послушать, что скажетъ Лизъ. Замчаніе это оскорбило сквайра.

— Можешь идти и выспросить у него все. Лизъ не откажется отвчать. Онъ ни о чемъ такъ не радъ говорить, какъ объ этомъ.

— Но это былъ только несчастный случай, сказалъ Тодъ.— Онъ сдлалъ это невольно.

— Невольно! задыхаясь отъ бшенства, повторилъ нашъ pater: — я и Лэна, и мать были на этомъ позд и могли бы разбиться на атомы! Кони и Мэссокъ, и сотни людей могли бытъ въ опасности и даже убиты, да, сэръ, убиты. Несчастный случай! Джонни! чего ты стоишь, скалишь на меня зубы, какъ дуракъ. Я отошлю тебя назадъ въ школу. Я отошлю васъ обоихъ. Убирайтесь оба сію минуту. Несчастный случай! Лизъ стоитъ, того, чтобъ его повсить.

На слдующее утро мы встртили Лиза въ пол. Онъ стоялъ опершись на калитку своего огорода, подъ деревомъ. Тодъ и я переходили по мостику черезъ ручей, мостикомъ служила простая доска. Въ два прыжка мы очутились возл Лиза.

— Теперь, Лизъ, разскажите намъ объ этомъ дл, вскричалъ Тодъ.

Какъ измнился Лизъ! Щеки его были блдны и ввалились, въ глазахъ, вмсто прежняго кротко-печальнаго свта, былъ мракъ.

— Да, сэръ, это было горькое время, отвчалъ Лизъ тихимъ голосомъ, казалось, совершенно угасавшимъ отъ изнуренія.— Не думалъ я, когда въ послдній разъ посадилъ васъ съ мистеромъ Джонни въ вагонъ, въ то утро какъ вы узжали, что бда такъ близко.

Тодъ стоялъ, обвивъ рукою стволъ дерева, я слъ на противуположный пень. Лизъ сказалъ намъ тоже самое: что, вроятно, онъ забылъ перевести стрлки.

Тодъ широко раскрылъ глаза, брови его сдвинулись и губы выпятились, врный признакъ неудовольствія. Тодъ, какъ и pater, былъ горячъ. Зная хорошую репутацію Лиза, онъ считалъ его невиноватымъ въ несчастіи, а теперь слышалъ, какъ Лизъ спокойно сознавался въ своей вин.

— Что вы хотите сказать, Лизъ?

— Хочу сказать, сэръ? кротко спросилъ Лизъ.

— Неужели вы хотите сказать, что забыли объ стрлкахъ и дали позду нахать на другой?

— Да, сэръ, такъ случилось. Я долго не могъ врить этому, цлые часы посл того какъ случилось.

— Очень долгое время? и въ голос Тода зазвучала непріятная насмшка.

— Нтъ, сэръ. Я знаю, что время не долгое, если считать по часамъ, отвчалъ терпливо Лизъ.— Но никто не можетъ представить себ, какъ долги были эти часы для меня. Они были словно годы. Я не могъ вбить себ въ голову мысль, что я забылъ передвинуть стрлки, какъ всегда длалъ, это было для меня вещью невроятной, но какъ я ни мучилъ себя, чтобы припомнить, я не могъ припомнить, переводилъ ли я ихъ.

— Ну нечего сказать! Въ славной вещи вамъ приходится сознаваться, Лизъ! А я еще вчера поссорился съ отцомъ, заступаясь за васъ.

— Мн жаль, сэръ! вамъ не зачмъ было заступаться за меня. За меня совсмъ не надо заступаться, съ тхъ поръ, какъ это случилось.

— Но какъ-же вы могли забыть стрлки?

— Я самъ не могу отвчать себ на этотъ вопросъ. Дёнь былъ трудный, это правда, съ утра до ночи вс были въ бготн, на станціи была суета. Но все-таки онъ былъ не трудне другихъ трудныхъ дней.

— Я уйду, сказалъ Тодъ.— Я хотлъ заступаться за васъ, Лизъ, видя что вс противъ васъ, но несчастный случай одно дло, а небрежность другое. И мой отецъ, и жена его, и маленькая сестра моя были въ этомъ позд. Пойдемъ, Джонни.

— Сейчасъ, Тодъ. Я догоню тебя.

Я не могъ оставить такъ круто Лиза. Я, какъ себя помню, всегда любилъ вглядываться въ лица другихъ людей, и потому могъ читать на нихъ многое. Докторъ Дёффгэмъ, смясь, уврялъ, что это у меня врожденное ясновидніе. За это меня звали въ школ дуракомъ. Но я читалъ врно, и рдко ошибался, когда прочитанное нравилось мн или нтъ.

— Чмъ это кончится, Лизъ?

— Самый лучшій конецъ два мсяца тюрьмы, мастеръ Джонни, а я думаю, можетъ кончиться и хуже. Но я не объ этомъ думаю.

— Объ чемъ же, Лизъ?

— Четверо убиты, мастеръ Джонни, четверо, и еще одинъ скоро пойдетъ за ними въ могилу,— будетъ пять, отвчалъ Лизъ и голосъ его понизился до страшнаго шопота.— Мастеръ Джонни, это вчно будетъ лежать на мн, это страшный камень на сердц, и его ничто не сниметъ съ меня. Когда я былъ молодъ, у меня была изнурительная лихорадка, и я все видлъ во сн, что я долженъ справить страшно тяжелую работу, такую тяжелую, что я и подумать не могъ приступиться къ ней. А я долженъ былъ справить ее. И на сердц у меня отъ одной мысли объ этой работ наваливался камень. Я не думалъ, что такая-же тяжесть ляжетъ на меня и въ настоящей жизни. И во сн и на яву я вижу передъ собой четырехъ убитыхъ! Сквайръ Тодгэтли сказалъ, что жизнь ихъ на моей совсти. Оно такъ и есть.

Я не зналъ, что сказать Лизу въ утшеніе.

— Видите теперь, мастеръ Джонпи, что я не много думаю объ тюрьм. Я былъ бы радъ, если бъ могъ думать объ тюрьм, я бы хоть немного избавился отъ тхъ мыслей. Никакой срокъ тюрьмы, хоть бы и на цлую жизнь, не смоетъ прошлаго. Я бы отдалъ жизнь свою два раза, чтобы несчастья этого не было.

Лизъ оперся на калитку, говоря эти слова, будто подавленный страшной тяжестью. Я жаллъ его отъ всего сердца.

— Если-бы люди знали, какъ я наказанъ, мастеръ Джонни, они, можетъ быть, не были бы такъ жестоки ко мн. Я ни разу не заснулъ какъ слдуетъ ночью, съ того вечера какъ это случилось, я долженъ каждую ночь вставать и ходить пока не изморюсь, потому что не могу лежать въ постел. Тамъ страшные сны. Когда я увижу разсвтъ, мн становится тошно и я говорю себ: какъ я переживу этотъ день? Когда приходится ложиться спать, я говорю себ: какъ я пролежу здсь до утра? Часто я желаю, чтобы Богъ прибралъ меня до того дня, когда это случилось.

— Чего-жъ они не кончаютъ слдствіе, Лизъ?

— Да они все находятъ то одну, то другую причину отсрочки, мастеръ Джонни. Я не понимаю зачмъ. Еслибы это могло вернуть мертвыхъ, я бы ни слова не сказалъ. Но это не вернетъ. Они могли бы кончать скоре и приговорить къ чему хотятъ. Все легче бы было. Каждый разъ, когда я ворочаюсь домой по Крэббъ-Лэну, мущины и женщины кричатъ: ‘что, опять отложили? И онъ еще не въ тюрьм?’ Вс говорятъ, что я давно ужь долженъ бы сидть въ тюрьм.

— Слдователь знаетъ, что вы не убжите, Лизъ.

— Вс знаютъ это, мастеръ Джонни.

— Другіе убжали бы на вашемъ мст.

— Я не знаю, куда они могли бы убжать, отвчалъ Лизъ.— Они не могли бы убжать отъ своихъ мыслей, а это самое тяжелое. Иногда я спрашиваю себя, можетъ ли придти время, когда я избавлюсь отъ этихъ мыслей, или он всю жизнь мою будутъ лежать такимъ же камнемъ на сердц, какъ теперь. Богъ одинъ знаетъ каково мн. Никто не можетъ знать этого.

Какъ трудно въ жизни согласить разныя вещи! Такъ думалъ я, простившись съ Лизомъ и нагоняя Тода. Небрежность была, непростительна, было столько жертвъ, столько слезъ, столько горя, были вдовы и сироты… Если смотрть съ этой точки зрнія, то Лизъ, какъ говорилъ сквайръ, стоилъ того, что бы повсить его. Но когда я взглянулъ на дло со стороны Лиза, когда я видлъ его печальное лицо, видлъ тоску, сндавшую его, упреки его себ, его терпливое страданіе, то дло показалось мн совсмъ другимъ, и об стороны никакъ не сходились вмст.

Рождество, отъздъ одного изъ присяжныхъ, ухавшаго погостить у родныхъ, послужили поводомъ къ покой отсрочк на дв недли. Когда он прошли, занемогъ слдователь. Казалось, конца не будетъ отсрочкамъ и негодованіе общества росло. Лизъ ходилъ, какъ полоумный. Онъ имлъ видъ человка, который хочетъ отыскать безнадежно потерянную вещь.

Въ одинъ морозный день, когда лужи Креббъ-Лэна затянуло льдомъ, я взялъ коньки и пошелъ отыскивать Тода, который стрлялъ кроликовъ. Какая-то маленькая двочка, пробгая по улиц, наткнулась на меня. Я сшибъ ее и самъ повалился на нее. Поднимая ее, я узналъ Полли Лизъ.

— Маленькая дурочка, зачмъ ты наткнулась на меня.

— Извините, сэръ, рыдала она.— Я бжала къ отцу. Мать послала сказать, чтобы онъ добылъ угля. У насъ нечмъ топить.

Полли чуть чуть ссадила об колнки, выступила кровь и съ двочкой сдлались судороги отъ испуга. Я принесъ ее домой на рукахъ. На очаг горла кучка углей, я могъ бы захватить ее обими руками. Мать сидла на низкой скамейк, качая на колняхъ ребенка, другія дти сидли на полу около нея.

— Я никогда не видывала такого ребенка, сказала мистрисъ Лизъ, посадивъ маленькаго сына на полъ и взявъ на руки Полли.— Съ ней длаются припадки, какъ увидитъ каплю крови. Она всегда была такая. Какъ мы ни уговаривали ее, ни учили, ни ласками, ни угрозами не могли отучить.

— Полли, на твоемъ мст я не плакалъ бы, какъ крошечная двочка,— вдь ты большая! сказалъ я Полли, все тло которой тряслось отъ заглушаемыхъ рыданій. Посмотри-ка, что я дамъ теб, Полли.

Я показалъ ей большую булку, которую я захватилъ съ собой на случай, что опоздаю къ завтраку. Полли оглянулась. Видъ булки осушилъ слезы на опухшемъ личик двочки. Никогда мн не приходилось видть такую мгновенную перемну, или такой жадный, остро радостный взглядъ.

— Раздлите, мама! сказала она:— и оставьте кусокъ отцу.

Двое дтей кинулись, какъ пара голодныхъ волчатъ. Младшій не могъ встать и только тянулся. Только ребенокъ, котораго, при вход моемъ, укачивала мистрисъ Лизъ, сидлъ неподвижно на полу, какъ она посадила его. Лицо его было больное, большіе срые глаза горли лихорадочнымъ огнемъ, губы были красны и сухи.

— Что съ нимъ, мистрисъ Лизъ?

— Съ маленькимъ Томомъ? Онъ никогда не былъ крпкимъ ребенкомъ, да и никто изъ нашихъ дтей! и наша тяжелая жизнь всего больше отозвалась на немъ.

— Не забудьте отца, мама, просила Полли.— Отцу самый большой кусокъ.

— Нтъ, дти, вотъ что я вамъ скажу, ршилъ я, видя что мистрисъ Лизъ начала крошить булку на мелкіе куски.— Булка эта для одной Полли, потому что она ушиблась. Отдайте цлую булку Полли, мистрисъ Лизъ.

Если бы вы слышали, какой ревъ подняли бдные волчата. Мистрисъ Лизъ въ замшательств взглянула на меня.

— Имъ нужно дать по куску, мастеръ Джонни, въ самомъ дл нужно. Полли не състь всего, Полли не будетъ сть одна. Вы не заставите ее сдлать это.

Но я былъ непреклоненъ. Полли должна състь мою любимую булку. Я ушибъ Полли и къ тому же я любилъ ее.

— Слушайте, маленькіе поросята. Я пойду къ булочнику Форду и принесу вамъ по булк съ изюмомъ, по булк въ пенни. Въ нихъ много изюма для дтей, которыя не ревутъ, а Полли състъ эту булку. Сколько васъ? Разъ, два, три — четыре.

Схвативъ шапку, я взялся за ручку двери, когда мистрисъ Лизъ остановила меня.

— Вы въ самомъ дл хотите принести имъ по булк, сэръ? спросила она меня шопотомъ.

— Въ самомъ дл ли? Разумется, обиженно отвчалъ я.— Я сейчасъ вернусь.

— О, сэръ!.. Простите меня, что я прошу васъ объ этомъ… но если бы вы купили фунтовой хлбъ вмсто булокъ…

— Фунтовой хлбъ?

— У нихъ сегодня не было ни крошки во рту, мистеръ Лёдлау, сказала она задыхаясь, и лицо ея изъ пунцоваго сдлалось мертвенно блднымъ.— Вчера вечеромъ я раздлила между ними кусокъ хлба, величиной въ половину моей руки.

Я выпучилъ глаза.— Какъ же это, мистрисъ Лизъ, отчего у васъ нечего сть?

— Я не знаю, откуда намъ добыть хлба. Лизъ не лъ ничего со вчерашняго утра.

Г-жа Фордъ завернула мн хлбъ, удивляясь, на что онъ мн нуженъ,— я замтилъ это по ея любопытнымъ глазамъ,— но не ршалась спросить. Я снесъ хлбъ съ четырьмя булками. Дти, какъ волчата, накинулись на хлбъ.

— Какъ это случилось, мистрисъ Лизъ? спросилъ я, когда она надлила дтей хлбомъ, и снова взяла на колни маленькаго Тома.

— Такъ, мистеръ Лёдлау! вотъ уже восемь недль, какъ мой мужъ ничего не заработываетъ. Ему даже не заплатили за послднюю недлю работы, когда случилось несчастье. У насъ ничего не было прикоплено. Людямъ, которые получаютъ восемнадцать шиллинговъ въ недлю, и у которыхъ пятеро дтей, не изъ чего копить. Мы кормились тмъ, что продавали наши вещи. Теперь намъ нечего продавать, вы это видите по нашей пустой комнат, мистеръ Лёдлау.

— И никто вамъ не помогаетъ?

— Помогать… намъ! отвчала мистрисъ Лизъ.— О, мастеръ Лёдлау! Вс люди такъ злы на Лиза, что рады вырвать послдній кусокъ хлба у него изо рта, а не то, что дать его. Вся помощь идетъ Ненси Бауэнъ и ея дтямъ. Лизъ радъ, что это такъ. Когда я вчера носила Тома къ мистеру Коль, онъ сказалъ, что его болзнь происходитъ отъ недостатка пищи.

— Это тяжело Лизу?

— Да, отвчала, она и лицо ея снова вспыхнуло, но она говорила спокойно.— Если сложить все горе вмст, то я думаю, что оно убьетъ Лиза.

Посл этого посщенія я не могъ на конькахъ розыскивать Тода, и отправился назадъ въ Крэббъ-Котъ. Мистрисъ Тодгэтли сидла одна въ гостиной съ стрльчатыми окнами. Я разсказалъ о положеніи Лизовъ и просилъ помочь имъ.

— Я не знаю, какъ быть, Джонпи, отвчала она, помолчавъ:— я готова помочь, а что скажетъ мистеръ Тодгэтли. Онъ не можетъ простить Лиза. Каждый разъ, когда Лэна просыпается ночью въ испуг, увидвъ во сн это несчастье, онъ снова сердится на Лиза. Мы даже здсь слышимъ плачъ Лэны.

— Дти Лиза невиноваты въ небрежности отца. За что же они будутъ страдать?

— Когда ты подольше поживешь, Джонни, то увидишь, что всегда послдствія поступковъ падаютъ на другихъ еще тяжеле, чмъ на самихъ виновниковъ. Но мн очень жаль, что Лизы въ такомъ положеніи.

— Такъ вы поможете имъ, добрая мама?

Мистрисъ Тодгэтли всегда готова была помочь всмъ, но она привыкла преклоняться безпрекословно передъ волей сквайра. Она была въ нершимости.

— Подумайте, если бы Лэна умирала отъ голода и холода, или Гюгъ отъ изнурительной лихорадки, уговаривалъ я.— Дти Лиза не сдлали, какъ и наши, никакого зла.

Мистрисъ Тодгэтли приложила руку къ лицу, и кроткіе глаза ея стали такъ же печальны, какъ и глаза Лиза.

— Снеси имъ, Джонни, что найдешь изъ остатковъ въ кладовой, но отъ себя и въ закрытой корзин. Только я не хочу, чтобы ты отдалъ отъ моего имени. Это выйдетъ, что я иду на перекоръ сквайру.

Молли, кухарка, стояла наклонившись надъ огнемъ. Она была въ одномъ изъ своихъ обычныхъ сквернйшихъ настроеній духа. Она крикнула мн, что если я хочу обокрасть кладовую, то пусть я самъ это сдлаю, и швырнула желзный уполовникъ на столъ со звономъ, вмсто хора.

Я оглядлся въ кладовой, взялъ высокій пирогъ съ поросенкомъ, въ которомъ былъ вырзанъ кусокъ, взялъ баранью ногу, три четверти которой были уничтожены. На полк стояло съ дюжину пирожковъ съ рубленымъ мясомъ, только что со сковороды, я взялъ шесть и оставилъ шесть. Молли, всевидящимъ окомъ оглядывавшая кухню, увидла это въ открытую дверь кладовой и кинулась за мной, когда я вышелъ изъ дома, требуя своихъ пирожковъ.

Началась травля. Молли была самодержцемъ на кухн и умла постоять за свои владнія. Мы обогнули желтую ригу. Я удиралъ со всхъ ногъ. Молли не отставала и, красная какъ индюкъ, кричала во все горло. Въ эту минуту, сквайръ наскочилъ на меня и спросилъ, что значитъ этотъ крикъ. Молли обозвала меня воромъ, который обобралъ всю кладовую и унесъ пирожки, приготовленные къ обду.

— Открой корзину, Джонни, сказалъ сквайръ, съ любопытствомъ оглядывая объемистую корзину, служившую мн съ Тодомъ для рыбной ловли.

Только что я исполнилъ приказаніе, какъ Молли схватила пирожки и ушла съ торжествомъ. Pater смотрлъ съ насмшливой улыбкой на пирогъ съ поросенкомъ и на баранью ногу.

— Это для тебя и еще для сколькихъ сорванцовъ, хотлъ бы я знать?

Никто хуже меня не умлъ скрывать что нибудь, за то меня и звали великимъ нюней и дурачкомъ. Въ одинъ мигъ сквайръ узналъ все. Поднялся шумъ. Онъ кричалъ, какъ могу я быть такимъ сквернымъ мальчишкой, чтобы помогать злодю Лизу. Я сказалъ, что несу его дтямъ, и заплакалъ. Я общалъ не сть три дня за обдомъ, если онъ позволитъ снести это Лизу. Крики Молли раздавались по всему дому и мистрисъ Тодгэтли, узнавъ, что я попался, выбжала съ укутанной шалью головой. Она упросила отпустить меня и сказала сквайру всю правду.

— Убирайся на этотъ разъ, маленькій воришка, топнулъ ногой сквайръ.— Но берегись, если я тебя поймаю во второй разъ.

Лизы получили мясо и два хлба, которые мистрисъ Тодгэтли потихоньку приказала мн взять у Форда. Когда я вернулся домой съ пустой корзиной, садились обдать. Я взялъ книгу и остался въ гостиной. Черезъ минуту сквайръ прислалъ спросить меня, отчего я нейду къ обду.

— Я здоровъ, Томасъ, но не хочу сегодня обдать, отвчалъ я старому слуг, пришедшему звать меня.

Томасъ вернулся съ приказаніемъ отъ сквайра немедленно идти обдать. Но я не могъ идти. Если сквайръ забылъ нашъ уговоръ, то я не забылъ, и любилъ держать слово.

Изъ-за стола выскочилъ сквайръ, лицо его было красно, рука размахивала салфеткой. Онъ схватилъ меня за плечи.

— Упрямый мальчишка. Какъ ты смлъ не слушаться? Иди.

— Я не изъ упрямства, сэръ. Но у насъ былъ уговоръ. Вы помните?

— Какой уговоръ?

— Что я три дня не буду сть за обдомъ. И я сдержу свое условіе.

Сквайръ, вмсто отвта, взмахомъ руки препроводилъ меня въ столовую.

— Садись дальше, Джо. Сегодня пусть онъ сидитъ возл меня. Я посмотрю, какъ онъ будетъ себя морить съ голода на зло мн.

— Что такое? Что ты сдлалъ, Джонни? спросилъ Тодъ.

— Ничего, отвчалъ сквайръ, накладывая на мою тарелку баранины на двоихъ.— Извольте състь все, мистеръ Джонни.

Такъ было во весь обдъ. Мистрисъ Тодгэтли отрзала мн громадный кусокъ яблочнаго пуддинга, а сквайръ навалилъ кучу макаронъ. Я зналъ, что онъ длалъ это, чтобы показать, что не сердится на меня.

Мистеръ Коль, докторъ Крэббъ-Кота, зашелъ посл обда, ему разсказали о томъ, какой я скверный мальчишка, и что я помогаю злодю Лизу. Лэна тотчасъ прибжала ко мн и принесла свои новые шесть пенсовъ, прося снести ихъ дтямъ, которымъ нечего сть.

— Чего же Лизъ думаетъ? спросилъ громкимъ, гнвнымъ голосомъ сквайръ.— Допускаетъ, что люди слышатъ, какъ дти его умираютъ съ голода.

— Онъ не можетъ работать. Онъ отпущенъ, потому что внесъ залогъ, онъ ждетъ приговора, вы знаете, отвчалъ мистеръ Коль.

— Такъ чтожь они тянутъ съ приговоромъ? кипятился сквайръ.

— Ахъ, отвчалъ мистеръ Коль:— они давно уже должны бы были произнести его.

— Къ чему присудятъ его? къ ссылк?

— Я бы не присудилъ его, если бы былъ судьей. Человкъ былъ измученъ работой и нсколько часовъ не лъ и не пилъ.

— Я не хочу слышать ни слова въ его защиту, проворчалъ сквайръ.

Когда слдственная комиссія собралась въ послдній разъ, Лизъ лежалъ больнымъ. Дня за два до болзни его, кто-то пришелъ сказать ему, что Робертсъ, который чахъ въ ворсестерской больниц, теперь при смерти. Лизъ тотчасъ отправился въ Ворсестръ. Въ этотъ день не пускали къ больнымъ, но для Лиза сдлали исключеніе. Робертсъ лежалъ въ палат для жертвъ, несчастныхъ случаевъ.. Лицо его было уже покрыто синевой смерти. Лизъ хотлъ сказать что-то и залился слезами. Послдняя сила его была сломлена, онъ былъ самъ, какъ ребенокъ. Робертсъ догадался, что Лизъ говорилъ о своей печали…

— Товарищъ, сказалъ Робертсъ, протягивая руку Лизу:— у меня не было никогда зла на тебя. Бда можетъ случиться съ каждымъ, кто служитъ при желзной дорог, и съ нами, кондукторами, и съ вами, стрлочниками. И я бы могъ быть причиной несчастья, какъ и ты. Не думай больше объ этомъ.

— Скажи, что ты простилъ меня! умолялъ Лизъ:— не то я не знаю, какъ я снесу твою смерть.

— Я прощаю теб отъ всего сердца, отъ всей души. Я привыкъ думать, что умру, и думаю, что я даже не согласился бы теперь назадъ вернуться къ жизни, въ могил такъ покойно. Дай твою руку, товарищъ.

Они пожали другъ другу руку.

— Приподними немного мою голову, сказалъ Робертсъ посл недолгаго молчанія.— Сидлка унесла мои подушки, она думала, что я такъ легче помру. Я видлъ, какъ она длала это для другихъ умирающихъ. Можетъ быть, я былъ бы ужь мертвъ, да вотъ увидлъ тебя, и снова ожилъ.

Лизъ слъ на постель и положилъ голову умирающаго себ на грудь, и Робертсъ умеръ на груди Лиза.

Этотъ день былъ однимъ изъ самыхъ холодныхъ зимнихъ дней. Лизъ долженъ былъ идти пшкомъ много миль, мокрый снгъ и втеръ пробивали его насквозь. Лизъ шелъ въ легкомъ лтнемъ плать, все теплое было давно въ заклад.

Когда слдственная комиссія собралась черезъ два дня, Лизъ не могъ явиться. Онъ слегъ въ постель отъ воспаленія въ груди, и докторъ Коль сказалъ уголовному слдователю, что Лиза опасно заставить выйти изъ дома. Нкоторые сосди говорили, что у Лиза воспаленіе дыхательныхъ трубокъ, но сквайръ не любилъ новыхъ именъ и говорилъ: воспаленіе въ груди.

— Я скажу вамъ одно, джентльмены, сказалъ мистеръ Коль, когда члены комиссіи снова заспорили объ отсрочк.— Вы все будете откладывать и откладывать, и Лизъ проскользнетъ у васъ между пальцевъ.

— Это мы увидимъ, буркнулъ старый Мэссокъ.— Пусть попробуетъ. Мы скоро вернемъ его назадъ.

— Хитры вы будете, если вернете, сказалъ докторъ.

По этой ли причин, или другой какой, по члены комиссіи передумали и составили приговоръ: Лизъ виновенъ въ человкоубійств. Уголовный слдователь изготовилъ приказъ о заключеніи Лиза въ окружную тюрьму Ворсестера, гд Лизъ долженъ былъ оставаться до мартовскихъ сессій суда.

— Я думаю, что слдовало бы поставить въ приговор: умышленное убійство, замтилъ сквайръ, когда онъ вышелъ съ докторомъ изъ ‘Булля’, и пробирался по мокрому спгу въ Крэббъ-Котъ.

— Это не составитъ никакой разницы, отвчалъ мистеръ Коль.

— Не составитъ никакой разницы? Что вы? Умышленное убійство, или случайное — совершенно два разныя преступленія, и различно наказываются. Ты видишь, Джонни, до чего довелъ себя твой другъ Лизъ.

— Я хочу только сказать, сквайръ, что каковъ бы ни былъ приговоръ комиссіи, Лизъ не доживетъ до марта.

Сквайръ остановился и взглянулъ на Коля.

— Что съ нимъ? Разв воспаленіе въ груди такъ опасно?

— Да, оно будетъ выставлено въ приходскомъ списк, какъ причина его болзни. Лизъ почти мертвый человкъ. Онъ ходилъ все время на половину одтымъ и на четверть сытымъ. Онъ былъ давно изнуренъ. Но и не это главная причина его смерти, сквайръ. Я видалъ, что многіе выживали и при такихъ условіяхъ. Лизъ былъ нравственно убитымъ человкомъ и до простуды, а когда онъ схватилъ ее, то у него уже не было силъ бороться съ болзнью.

— И вы мн въ лицо говорите, что онъ умретъ? завопилъ сквайръ, схвативъ доктора Коля за пуговицу теплаго сюртука.— Вздоръ. Вы должны вылечить его! Мы… мы не хотимъ, чтобъ онъ померъ.

— Это не въ моей власти, сквайръ. И духъ и тло сломлены.

— Я думаю пойти повидать его, сказалъ сквайръ, притихши мгновенно.

Лизъ лежалъ на постел на полу, когда мы поднялись по скрипвшей, трепещущей лстниц, грозившей обрушиться подъ грузными и неловкими шагами сквайра. Лизъ дремалъ. Полли, сидвшая возл отца, положила головку на его руку. Я не видалъ никогда умирающихъ, но меня поразила мысль, что Лизъ долженъ умереть. Лицо его было неподвижно и синевато блдно.

— Спаси васъ Богъ, Лизъ! сказалъ сквайръ.

Лизъ взглянулъ потухавшими и безгранично печальными глазами. Онъ подумалъ, что пришли ему оффиціально сообщить приговоръ комиссіи, о которомъ онъ уже слышалъ.

— Да, джентльмены, я уже знаю, проговорилъ онъ, силясь приподняться, чтобы показать свое уваженіе къ общественному правосудію, и падая на подушку.— Человкоубійство. Я бы пришелъ, еслибы могъ. Мистеръ Коль знаетъ, что я не могъ придти. Я думаю, я умираю.

— Это никуда не годится, Лизъ, заспорилъ сквайръ.— Мы не хотимъ, чтобы вы умерли.

— Ахъ, сэръ. Я думаю, что теперь я самъ ни на что ужь не гожусь. Будетъ еще заключеніе въ тюрьму, потомъ судъ, лотомъ наказаніе, такъ что мн нельзя будетъ работать на жену и дтей цлые долгіе годы. Когда люди узнаютъ, какъ я каялся въ моей ошибк, и что я померъ съ тоски, то. можетъ, они простятъ меня и не оставятъ жену и дтей.

— Я пришлю вамъ портвейна, и желе, и бульону, и одялъ, Лизъ, проговорилъ сквайръ такъ скоро, какъ будто его погоняли.— И еще Лизъ… бдняга Лизъ! мн очень жаль, что я былъ золъ на васъ.

— Благодарю васъ за вс милости, сэръ. Еслибы не помощь изъ вашего дома, то дти мои померли бы съ голода. Помилуй васъ Богъ! Онъ проститъ мн. Мастеръ Джонни, благослови васъ Господь.

— Ободритесь Лизъ, говорилъ сквайръ.— Вы оправитесь.

— Нтъ, сэръ. Страшный черный камень теперь снятъ съ моего сердца, мн стало легко. Полли! не плачь.

Первымъ дломъ сквайра, когда мы вышли отъ Лиза, было накинуться на мистера Коля и уігрекать его, зачмъ онъ далъ Лизу умереть. Коль зналъ странности сквайра, и спокойно отвчалъ, что это не его вина.

— Хотлъ бы я знать, отъ чего это умираетъ Лизъ? спрашивалъ въ печальномъ недоумніи сквайръ.

— Отъ горя, отвчалъ мистеръ Коль.— Лизъ умираетъ отъ того, что называется разбитымъ сердцемъ. Сердца не разбиваются, какъ фарфоровая чашка, вы это знаете, сквайръ, въ этихъ случаяхъ всегда подвертывается видимая болзнь, которая и служитъ поводомъ къ толкамъ. Теперь, все свалятъ на bronchitis. Разумется, болзнь эта окончательный, осязаемый фактъ, покончившій Лиза, и онъ не могъ справиться съ нимъ. Онъ сказалъ мн вчера, что сердце его такъ страшно болло съ того вечера въ ноябр, что ему казалось, будто онъ высохло въ немъ.

— Мы вс — куча жестокосердыхъ гршниковъ, проворчалъ сквайръ въ порыв раскаянія.— Джонни, что-жь ты не отыскалъ ихъ ране? Хотлъ бы я знать, что пользы въ томъ, что вы отыскали ихъ въ одиннадцатомъ часу, мистеръ Джонни?

Гарри Лизъ умеръ въ эту же ночь. Крэббъ-Лэнцы въ порыв раскаянія, такъ же внезапномъ и искреннемъ, какъ и раскаяніе сквайра, приняли на свой счетъ его похороны, чтобы избавить семью отъ униженія похоронъ на счетъ прихода. Вс Крэббъ-Лэнцы проводили гробъ до могилы. И я съ Тодомъ шли за гробомъ.

Дикъ Мичель.

Я записалъ эту исторію не по собственному желанію. По моему мннію, въ ней нтъ ничего необыкновеннаго, что стоило бы разсказывать. Въ то время, какъ я записывалъ ее, газеты подняли крикъ о мальчикахъ рабочихъ у фермеровъ, о работ въ пол и о политической экономіи. ‘Джонни Лёдлау, сказалъ мн одинъ джентльменъ:— вы были и въ голов, и въ хвост всей этой исторіи и хорошо знаете середину, и вы можете написать объ этомъ’. Джентльменъ этотъ былъ докторъ Дёффгэмъ.

За дв мили отъ Дайкъ-Мэнора, черезъ поля, находилась ферма Вязовъ. Въ ней жилъ мистеръ Джэкобсонъ и отецъ его. Ферма не была собственностью ихъ, но арендованіе ея переходило по наслдству отъ отца къ сыну. Земля была отличная и Джэкобсонъ пользовался славой лучшаго фермера въ цломъ округ. Онъ былъ богатый человкъ и могъ не скупиться класть деньги въ постройки и улучшеніе земли. Онъ и не скупился. Онъ и сквайръ были ровесниками и съ дтства закадычными друзьями.

Чтобы долго не распространяться, я скажу, что одинъ изъ работниковъ на ферм Джэкобсона назывался Джонъ Мичель. Онъ жилъ въ коттедж недалеко отъ насъ, въ бдной лачужк въ дв коморки и съ чуланомъ для стирки. Джону Мичелю каждое утро приходилось ходить дв мили на работу на ферму и каждый вечеръ дв назадъ домой. Мичель былъ трезвый, работящій человкъ лтъ тридцати пяти, съ большой круглой головой и не большимъ запасомъ мозговъ въ голов. Впрочемъ, этого запаса было совершенно достаточно для жизни фермерскаго батрака. Большій запасъ могъ бы сдлать его несчастнымъ. У Джона Мичеля было шестеро дтей, старшему, Дику, было десять лтъ. Вс дти были свтловолосыя, по образу и подобію отца.

Передъ самымъ началомъ жатвы въ знойную лтнюю пору, Джонъ Мичель пришелъ въ домъ мистера Джэкобсона въ чистомъ парусинномъ балахон и просилъ его о милости. Милость эта состояла въ томъ, чтобы мистеръ Джэкобсонъ взялъ Дика въ мальчики погонщики, которые водили лошадей и быковъ подъ плугомъ. Старый Джэкобсонъ возразилъ, что мальчикъ и малъ, и молодъ. Мичель отвчалъ, что мальчикъ, пожалуй, ростомъ не выдался, а годами вышелъ, ему уже десять лтъ. Мальчикъ и безъ того работалъ на ферм за пугало, т. е. гонялъ птицъ съ полей и за то получалъ шиллингъ въ недлю. Однако, старый Джэкобсонъ настоялъ на своемъ, и Дикъ не былъ повышенъ въ мальчика погонщика.

Но Джонъ Мичель съ этого дня не давалъ покоя Джэкобсону. Онъ пользовался каждой встрчей, каждой удобной минутой, чтобы упрашивать взять Дика на испытаніе. Мальчикъ смышленный, говорилъ отецъ, и довольно силенъ, хоть и малъ ростомъ, и если хозяинъ будетъ платить ему хоть четыре, пенса въ день, то они и за то будутъ благодарны, четыре пенса въ день большое подспорье для нихъ, а имъ такъ нужны деньги. Накормить шесть человкъ не шутка. На все это старый Джэкобсонъ упорно отвчалъ: нтъ.

Разъ, посл ранняго обда, мистрисъ Тодгэтли собралась идти пить чай къ Джэкобсону. Нужно было идти половину дороги пустынной тропинкой полемъ, мистрисъ Тодгэтли была ужасной трусихой, никогда не ходила одна въ поле и на этотъ разъ взяла меня въ провожатые: Проходя по деревн мимо ряда коттеджей, мы увидли Ганну Мичель, которая, стоя на порог, смотрла на дтей, игравшихъ у пруда съ другими деревенскими ребятишками. Вс были полуодты и въ грязи, такъ что боле походили на кучку маленькихъ пресмыкающихся, нежели на человческихъ дтей. Нсколько коттеджей было скучено вмст, и дти родились въ нихъ такъ же часто, какъ колосья пшеницы. Сравнительно говоря, мистрисъ Мичель имла еще небольшое семейство, но какимъ образомъ она могла одвать и прокармливать своихъ шестерыхъ ребятишекъ на десять шиллинговъ въ недлю — заработную плату мужа? Однакожь, и это считалось хорошей платой. Старый Джэкобсонъ считался наиболе щедрымъ изъ фермеровъ: на Рождество онъ присылалъ своимъ работникамъ огромныя части откормленной дома свинины и топлива, а жена его помогала женамъ работниковъ, когда т бывали больны.

Мистрисъ Тодгэтли остановилась поговорить.

— Это вы, Ганна Мичель? Здоровы ли вы?

Ганна Мичель сдлала книксенъ. На рукахъ у ней была какая-то груда тряпья, оказавшаяся груднымъ ребенкомъ, которому было не боле двухъ недль.

— Боже мой! вдь еще слишкомъ рано выносить его на воздухъ! сказала мистрисъ Тодгэтли, похлопавъ красныя щечки ребенка.— Да и вамъ рано вставать.

— Да, рано сударыня, но что жь длать? былъ отвтъ:— Когда у человка всего дв руки, а работы на дюжину, то нельзя долго лежать въ постел.

— Вы смотрите совсмъ больной, сказала мистрисъ Тодгэтли. вглядываясь въ лицо Ганны.

Ганна была худая, черноватая женщина, съ очень умнымъ лицомъ. До замужества своего, она жила въ нянькахъ у одного джентльмена и нсколько образовалась.

— Я буду крпче съ каждымъ днемъ, отвчала она.— Сила не приходитъ въ одинъ день, сударыня.

Дти Мичеля, увидвъ лэди у порога дома, бочкомъ подошли изъ любопытства, то были четверо маленькихъ чумичекъ въ лохмотьяхъ.

— Я не могу держать ихъ въ чистот, сказала Ганна со вздохомъ.— На нихъ не напасешься ни мыла, ни одежи, ни времени. Они родятся каждый годъ, и такъ много ихъ, что намъ становится очень трудно жить.

Взглянувъ на дтей и вспомнивъ, что ихъ съ отцомъ и матерью было восемь ртовъ, которые нужно накормить на десять шиллинговъ въ недлю,— бывали впрочемъ недли, когда Джонъ длалъ лишнюю работу и получалъ добавочные два три шиллинга — мистрисъ Тогдэтли могла отвтить только сочувствующимт кивкомъ головы.

— Мы надялись было поправиться немного, продолжала.Ганна:— но Мичель говоритъ, что хозяинъ и слышать не хочетъ. Почти что три недли прошло съ тхъ поръ, какъ Мичель въ первый разъ попросилъ его.

— Какъ поправиться?

— Еслибъ хозяинъ согласился приставить Дика къ плугу, сударыня. Дикъ получаетъ теперь шиллингъ въ недлю. Тогда онъ сталъ бы получать два, а можетъ и три, и это было бы намъ большимъ подспорьемъ. Есть фермеры, что платятъ четыре пенса съ половиной въ день мальчику погоньщику, а другіе шесть тмъ, которые побольше. Дикъ только малъ ростомъ: онъ туго ростетъ. Мичель говорилъ хозяину, что будетъ благодаренъ и за четыре.

Въ голову мистрисъ Тодгэтли нахлынули невеселыя мысли. Десятилтній ребенокъ долженъ учиться и играть, а не работать отъ двнадцати до четырнадцати часовъ въ сутки.

— Это будетъ очень тяжелая жизнь для Дика.

— Правда ваша, сударыня, да онъ привыкнетъ. Я бы сама лучше хотла, чтобы онъ началъ съ лта, а не съ зимы, ему легче будетъ привыкать. Утромъ зимой холодно и темно.

— Такъ отчего же вы не хотите, чтобы онъ подождалъ до лта?

Одинъ намекъ на это выжалъ слезы изъ глазъ Ганны Мичель.

— Вы бы не говорили такъ, сударыня, если бы знали, какъ намъ нужно его жалованье и какое оно для насъ подспорье. Чмъ больше ростутъ дти, тмъ больше имъ надо сть, а у насъ ихъ теперь шестеро. Иногда я удивляюсь, зачмъ Богъ посылаетъ такъ много дтей бднымъ людямъ.

Мистрисъ Тодгэтли хотла уже уходить, когда Ганна робкимъ голосомъ заговорила:

— Осмлюсь ли я просить, чтобы вы или сквайръ Тодгэтли замолвили о насъ доброе слово мистеру Джэкобсону? Это было бы для насъ благодяніемъ.

— Мы бы не хотли мшаться въ это дло, отвчала мистрисъ Тодгэтли.— Во всякомъ случа мы не могли бы это сдлать отъ добраго сердца: я думаю, что бдному мальчику будетъ очень тяжело.

— Голодать тяжеле! И съ этимъ отвтомъ крупныя слезы покатились медленно по щекамъ Ганны.

Слезы убдили мистрисъ Тодгэтли.

На ферм Вязовъ мы встртили стараго Дёффгэма. Онъ былъ въ оранжере съ старымъ Джэкобсономъ и смотрлъ богатый урожай винограда, который дозрвалъ изумрудными гроздьями. Мистрисъ Джэкобсонъ сидла у окна и шила мшки для процживанія желе. Это была румяная старушка, съ мелкими серебряными кольчиками волосъ, прикрытыми сткой.

Заговорили о Дик Мичел. Дёффгэмъ зналъ мальчика, онъ лечилъ у Мичелей. Мистрисъ Тодгэтли буквально передала весь разговоръ съ Ганной. Старый Джэкобсонъ, рослый, плотный и крпкій старикъ, побагровлъ, споря съ нею.

Дикъ Мичель не годится еще въ погонщики у плуга: онъ малъ и слабъ: а работники большею частью безсовстно загоняли работой мальчиковъ. Черезъ годъ, мальчикъ будетъ сильне и больше, и онъ, можетъ быть, возьметъ его.

— Я не могу понять, какъ это матери ршаются отдавать такъ рано этихъ бдныхъ мальчиковъ, сказала мистрисъ Джэкобсонъ.— Жизнь мальчика погонщика очень тяжела зимой.

— Ганна Мичель говоритъ, что ей надо выбирать изъ двухъ: или работу или голоданье дтей, сказала мистрисъ Тодгэтли:— и я знаю, что это правда.

— Сыновья земледльцевъ работниковъ привыкли къ этому, какъ угри къ тому, что съ нихъ сдираютъ кожу, сказалъ съ лукавымъ простодушіемъ докторъ Дёффгэмъ.

— Бдняжки. Это очень тяжело для дтей. Всего хуже, что у работниковъ безчисленное множество дтей. Ганна Мичель говорила сейчасъ, что она иногда удивляется, зачмъ Богъ посылаетъ такъ много дтей бднякамъ.

Это было очень несчастное замчаніе. Старый Джэкобсонъ даже вышелъ совсмъ изъ себя.

Во имя всего, что зовется глупостью, безразсудствомъ, непредусмотрительностью,— къ чему родятъ эти бдняки такія кучи дтей? спрашивалъ онъ багровя. Они хорошо знаютъ, что не могутъ прокормить ихъ. Они хорошо знаютъ, что дти будутъ на три четверти заморены съ голоду, а когда выростутъ, то сядутъ на шею прихода. Посмотрть хоть на самаго этого Мичеля. Ддъ его, нищій батракъ, имлъ кучу дтей. Отецъ Мичеля цлую дюжину. Мичель иметъ полдюжины и врно будетъ имть тоже дюжину. Въ нихъ нтъ ни капли здраваго смысла.

Джэкобсонъ говорилъ добрые полчаса на эту тему, Дёффгэмъ вторилъ ему. Дёффгэмъ приводилъ въ примръ французское крестьянство, говорилъ, что нашъ народъ долженъ снимать примръ съ него. Мы тамъ не видимъ цлыхъ полковъ дтей. Одинъ, другой, много три,— вотъ и вся семья. И отчего? Оттого, что французы благоразумный народъ, горячился Дёффгэмъ. Они знаютъ, что для лишнихъ дтей нтъ запаса, нтъ лишняго мста въ хижин, ни хлба, ни платья, и нтъ прихода, на шею котораго можно ссть въ крайности. Они знаютъ, что сколько они не произведутъ дтей, имъ самимъ придется заботиться о нихъ. Они не народятъ цлые полки голодныхъ ребятишекъ и не станутъ потомъ упрекать за то небо. Они не такіе глупцы и не такіе злоди.

— Да, я долженъ повторить ‘злоди’, заключилъ Дёффгэмъ, замтивъ движеніе обихъ леди:— и если бы вы знали, какъ я, хоть половину тхъ лишеній и страданій, что выносятъ бдняжки дти, вы бы сказали тоже самое.

— Зачмъ же вы не говорите этого родителямъ, докторъ?

— Говорю ли я! возопилъ докторъ:— я говорилъ до того, что отмоталъ себ языкъ.

Об дамы сказали, что должно очень жалть несчастныхъ малютокъ.

Результатомъ разговора было то, что старый Джэкобсонъ настоялъ на своемъ и отказался взять маленькаго Дика въ мальчики погонщики.

Мы напились чаю въ четыре часа. Мистрисъ Тодгэтли спшила вернуться засвтло домой. Нигд не было такого вкуснаго чернаго хлба, съ такимъ славнымъ масломъ, какъ у стараго Джэкобсона. а домашніе сухари были вкусне трюсбюрійскаго печенья. Джэкобсоны положили въ мшокъ мистрисъ Тодгэтли три сухаря для Дэны и Гюга.

Вечеръ былъ тихій и теплый. Вставала луна. На сжатомъ пол крестьяне подбирали оставшіеся колосья. На другомъ конц ноля, у канавки, дрались двое ребятишекъ. Одинъ отнималъ охапку пшеницы, другой отчаянно защищался. Я поспшилъ на помощь и маленькій разбойникъ убжалъ такъ скоро, какъ только могли унести его маленькія босыя ноги по колючей земл..

— Онъ самъ ничего не набралъ, а хотлъ отнять мое, говорилъ другой мальчикъ, поднявъ на меня большіе срые глаза, въ которыхъ стояли крупныя слезы.

То былъ блдный мальчикъ, лтъ девяти, съ нжнымъ личикомъ и свтлыми волосами.

— Это очень дурно съ его стороны, сказала мистрисъ Тодгэтли.— Какъ тебя зовутъ?

— Дикъ, леди.

— Дикъ, и еще какъ?

— Дикъ Мичель.

— Ахъ, Боже мой, вотъ отчего лицо его мн знакомо, но они вс здсь такъ похожи другъ на друга, сказала мистрисъ Тодгэтли.— Который годъ теб, Дикъ?

— Больше десяти, отвчалъ Дикъ, съ сильнымъ удареніемъ на больше. Дти перенимаютъ мысли взрослыхъ и Дикъ такъ же, какъ и родители его, хотлъ дать понять цлому свту, что онъ по годамъ годится въ мальчики погоньщики.

— Отчего ты собиралъ колосья, Дикъ?

— Мать не могла выйдти, у ней грудной ребенокъ. Мн позволили пойти на поле съ.четырехъ часовъ, и я набралъ все это.

Дикъ смотрлъ то на изгородь, то на свою охабку пшеницы, не зная что длать. Я взялъ охабку у него изъ рукъ и онъ перебрался черезъ изгородь. Когда мы шли по улиц, мистрисъ Тодгэтли спросила его, хочетъ ли онъ быть мальчикомъ ногоньщикомъ.

— О да! отвчалъ онъ съ просіявшимъ лицомъ, какъ будто передъ нимъ открылась самая блестящая будущность:— я буду. получать два шиллинга въ недлю, а можетъ и больше, и мать сказала, что я, и Тотти, и Сэмъ и вс дти будемъ получать каждое воскресенье патоку къ хлбу.

Повидимому, мистрисъ Мичель знала дипломатію съ дтьми.

— Я дамъ ему сухарь, Джонни, шепнула мистрисъ Тодгэтли.

Пока она доставала сухарь изъ мшка, онъ забжалъ домой занести пшеницу. Мистрисъ Тодгэтли позвала Дика. Ганна вышла взять пшеницу, и мистрисъ Тодгэтли сказала ей, что мистеръ Джэкобсонъ начисто отказалъ сдлать что нибудь теперь. За Ганной появился Мичель, держа почтительно соломенную шляпу въ рукахъ.

— Выходитъ тяжелая линія, заговорилъ онъ смиренно:— когда малецъ въ возраст, что можетъ заработывать пропитаніе, а хозяинъ не хочетъ брать его. Я работалъ на этой же ферм и мальчишкой и настоящимъ работникомъ, и отецъ мой работалъ на ней прежде.

— Мистеръ Джэкобсонъ думаетъ, что мальчикъ еще не довольно силенъ для работы.

— Не довольно силенъ, а ему пошелъ одиннадцатый годъ! вскричалъ Мичель, какъ будто слова эти были какой нибудь страшной клеветой на Дика.— Какъ же онъ можетъ быть силенъ, сударыня, если ему не даютъ работы, отъ которой онъ придетъ въ силу? Сила приходитъ съ работой, и никто этого не знаетъ лучше нашего хозяина. И если онъ не хочетъ брать Дика, то для насъ это выходитъ страшно тяжелая линія.

Дикъ былъ на улиц, для свой сухарь съ маленькой двочкой и крошкой мальчикомъ. Вс трое сидли и грызли свои доли сухаря съ такимъ выраженіемъ блаженства, какъ будто были счастливыми дтьми волшебной сказки.

— Вотъ это Тотти, сказалъ онъ, прервавъ на минуту свой длежъ:— а это вотъ Сэмъ.

Мистрисъ Тодгэтли не могла отказать искушенію достать послдніе два сухаря и каждый изъ ребятъ получилъ по сухарю.

— Онъ добрый малютка, Джонни! замтила она мн, когда мы пошли дале — и умный, онъ уродился въ мать.

— Вы думаете, что не слдуетъ отдавать его на ферму въ мальчики погонщики?

— Джонни, я не знаю. Я отказываюсь высказать какое нибудь мнніе, прибавила она, смотря въ недоумніи на луну, какъ будто ища въ ней отвта:— разумется, онъ еще очень малъ и слабъ, если судить практически, но съ другой стороны тамъ, гд нужно накормить столько ртовъ, то, кажется, несовсмъ справедливо не давать ему заработывать деньги, когда онъ можетъ ихъ заработывать. Должно быть, корень зла въ томъ, что такъ много голодныхъ ртовъ, которыхъ всхъ не накормишь.

——

Я не ране зимы узналъ о Дик. Тодъ и я пріхали домой на Рождество. Въ одинъ январскій день, когда черныя облака низко спускались и воздухъ былъ пропитанъ рзкимъ, сырымъ холодомъ, но не морозило, я переходилъ по полю Джэкобсоновой фермы, которое пахали. Три отлично выкормленныя лошади тащили плугъ.

— Достанется теб хорошо по черепу, если не будешь держать головы ихъ прямо, эй ты, дьяволенокъ!

Это привтствіе было послано работникомъ, державшимъ плугъ, мальчику, который велъ лошадей. Я узналъ въ немъ Дика Мичеля. Лошади остановились, и я подошелъ къ Дику. Галлъ, работникъ, воспользовался случаемъ ударить его по рукамъ. Я думаю, он и безъ того ныли отъ холода.

— Цль вашего честолюбія, Дикъ, достигнута? спросилъ я:— довольны ли вы?

Дикъ, казалось, не понялъ. Онъ былъ теперь выше ростомъ, лицо его казалось изнуреннымъ, на немъ теперь не было улыбки, и мн подумалось, что онъ разучился улыбаться.

— Какъ вамъ нравится ваша работа?

— Трудно и холодно. Трудно всегда, страшно холодно по утрамъ.

— Здорова ли Тотти?

Лицо его немного оживилось.— Тотти все не лучше, отвчалъ онъ: — но она не умерла. Джимми умеръ.

— Который это Джимми?

— О, Джимми родился посл Пэнни. передъ груднымъ братцемъ.

— Отъ чего умеръ Джимми?

— Отъ коклюша. Вс были больны при смерти, кром меня. Мама говорила, что у меня былъ коклюшъ, когда я былъ такимъ крошкой, какъ грудной братецъ.

Врно коклюшъ поглотилъ большую часть средствъ Мичелей, потому что Дикъ казался замореннымъ отъ голода.

— Вы были больны, Дикъ?

— Нтъ, я не былъ боленъ, а Джимми и другія дти.

— Онъ — самый неспособный маленькій негодяй изо всхъ мальчишекъ, что работали у меня, перебилъ работникъ, движеніемъ руки заставляя Дика молчать.— Онъ лниве свиньи, что откармливаютъ на убой.

— Разв вы лнивы, Дикъ?

Я ожидалъ негодующаго опроверженія по взгляду Дика, но мальчикъ во время вспомнилъ, что тутъ стоялъ повелитель его, работникъ фермера.

— Я не по доброй вол лнивъ, отвчалъ Дикъ, и слезы брызнули изъ его глазъ.— Я работаю изо всхъ силъ, какъ лучше умю, и какъ мать меня учитъ работать.

— Вотъ теб, маленькій нюня! сказалъ Галлъ, отвсивъ ему здоровый ударъ по лвой щек.— А теперь пошелъ дальше, ты знаешь, намъ нужно вспахать все это поле сегодня.

Онъ взялся за плугъ, а Дикъ протянулъ свою маленькую дрожащую руку къ узд первой лошади. Я убжденъ, что мальчикъ изо всхъ силъ старался хорошо работать, но онъ казался такимъ слабымъ, замореннымъ голодомъ и больнымъ.

— За что вы ударили его, Галлъ? Онъ ничего не сдлалъ дурного, что заслуживало битья?

— Онъ ничего другого не стоитъ, отвчалъ Галлъ.— Если не бить его, то борозды будутъ такъ же кривы, какъ ноги собаки. Вы не знаете, какъ лнивы эти мальчишки на работ, сэръ. Веди лошадей но прямой линіи, болванъ!

Когда я прошелъ поле, то оглянулся и увидлъ какъ медленно подвигался плугъ, и, мн показалось, что Дику было очень трудно справляться съ сильными, хорошо откормленными лошадьми.

— Да, я слышала, что мальчика взяли на работу, Джонни, сказала мистрисъ Тодгэтли.— Мичель упросилъ наконецъ хозяина, а мистеръ Джэкобсонъ добрый человкъ и зналъ, въ какой крайности теперь Мичели. Болзнь разстраиваетъ средства бдныхъ людей, такъ же какъ и богатыхъ.

Я встрчался съ Дикомъ Мичелемъ раза три въ январ. У Джэкобсоновъ гостили два племянника, и мы съ Тодомъ ходили къ нимъ охотиться вмст. Мальчикъ смотрлъ такимъ слабымъ крошкой передъ громаднымъ плугомъ съ сильной упряжью, посреди большого поля, но взявшись за работу, онъ, разумется, долженъ былъ исполнять ее. Онъ справлялъ работу не хуже другихъ мальчиковъ, и работа его не была трудне ихъ работы. Онъ приходилъ на ферму въ шесть часовъ и для того долженъ былъ уходить изъ дома въ пять, захвативъ съ собою завтракъ, состоявшій всего чаще изъ ломтя сухого хлба. Что касается его работы, то вс, знакомые съ фермерскимъ дломъ, знаютъ, что она не могла не быть разнообразной. Кром паханья, онъ. долженъ былъ накачивать воду изъ помпы, носить воду скоту, носить солому на подстилки, помогать убирать лошадей, бгать, на побгушкахъ къ кузнецу, къ шорнику, и проч. и проч. Возчики и работники не нжатъ своихъ помощниковъ, а на большой ферм они непосредственные повелители надъ мальчиками, а не хозяева. Еслибы Дикъ работалъ на глазахъ самого мистера Джэкобсона, то работа его была бы немного легче, потому что фермеръ. былъ добрый человкъ. Но по тремъ причинамъ работа на ферм оказалась гибельной для Дика: онъ былъ слабаго сложенія, онъ жилъ далеко отъ фермы и началъ.. работать зимой. Лтомъ работа не такъ трудна для начинающихъ дтей, и они исподоволь пріучаются къ ней до холодовъ.. Мистеръ Джэкобсонъ давалъ ему самую высокую плату, три шиллинга въ недлю. Если подумать о томъ, какимъ подспорьемъ они были къ десяти шиллингамъ Мичеля, то нечего удивляться, что Мичель такъ приставалъ къ хозяину взять Дика въ работники.

Джэкобсоны сами были добры къ мальчику, я могу это засвидтельствовать. Въ одинъ холодный день, мы, настрлявъ птицъ, зашли съ племянниками Джэкобсоновъ на кухпю пость въ двнадцать часовъ гороховаго супа. Дымящуюся миску супа хотли нести въ гостиную и звали насъ, но мы захотли лучше остаться на кухн у пылавшаго большого огня. Мистрисъ Джэкобсонъ вышла къ намъ, накинувъ мягкій блый платокъ на плечи. Мы наливали себ по второй тарелк, похваливая супъ и угощая ее. Она смялась надъ нашимъ аппетитомъ и, выглянувъ въ окно, замтила, что морозитъ, и что теперь поздка наша въ школу будетъ пріятна. Всю зиму не было морозовъ, это была позорная зима, не было ни какой возможности кататься на конькахъ, чуть прудъ покрывался легкимъ слоемъ льда и мы начинали потирать руки отъ удовольствія, какъ на другой же день все уже растаяло.

— Господи помилуй, какой это крошка сидитъ тамъ на холоду? Что это онъ длаетъ? Неужели обдаетъ?

Мы выглянули въ окно. Дикъ Мичель забился подъ навсъ свиного хлва и что-то лъ. Онъ былъ поразительно блденъ.. Это кинулось намъ въ глаза, не смотря на отдаленіе.

— Мери! позовите мальчика сюда, сказала мистрисъ Джэкобсонъ служанк.

Маленькій Мичель вошелъ, съежившись, посинвши и дрожа отъ холода. Одежда его была очень легка, только шея была обмотана старымъ краснымъ шарфомъ. Онъ снялъ старую обтертую шляпу и положилъ въ нее хлбъ.

— Это твой обдъ? спросила мистрисъ Джэкобсонъ.

— Да, сударыня, отвчалъ Дикъ, дернувъ прядь своихъ свтлыхъ волосъ, вмсто шляпы.

— Зачмъ же ты не пошелъ сегодня домой?

— Мать сказала, что сегодня у насъ къ обду только сухой хлбъ, и дала мн его съ собой на обдъ.

— Такъ зачмъ-же ты сидишь на холоду? Зачмъ же ты не зашелъ куда нибудь, чтобъ състь твой хлбъ?

— Я усталъ, сударыня.

Стоило взглянуть на Дика, чтобы убдиться, что усталость сдлалась его хроническимъ состояніемъ. Онъ трясся всми членами отъ холода, зубы его стучали. Мистрисъ Джэкобсонъ взяла его за руку, посадила на низенькую скамейку у огня и дала миску гороховаго супа.

— Дайте ему еще, если захочетъ, Мери, сказала она уходя.

На этотъ день мальчикъ былъ согртъ и сытъ. Теперь скажутъ, отчего же мистрисъ Джэкобсонъ, которая была доброй старушкой, не приказала Дику приходить каждый день сть горячій супъ. Можетъ быть, она въ душ и рада была бы сдлать это. Но на ферм было много мальчиковъ, кром Дика, и нельзя оказать одному особенную милость передъ другими, такъ же, какъ и работникамъ одной фермы передъ работниками другой. Если бы старый Джэкобсонъ допустилъ у себя что либо подобное. то собратьи его, фермеры, нагрли бы ему уши. Т, которые хорошо знаютъ дло, поймутъ, что я говорю правду.

И вотъ еще, что мн нужно сказать. Разсказъ мой о Дик Мичел можетъ показаться исключительнымъ, потому что вниманіе тхъ, которые будутъ читать его, обращено на Дика Мичеля, а не на другихъ дтей. Но Дикъ Мичель одинъ изъ многихъ. Джэкобсонъ и другіе фермеры брали въ работники кучу мальчиковъ, и сильныхъ, и слабыхъ, какіе случались. Фермеръ и работники фермера ни во что не считаютъ, что дти выходятъ на работу въ сырое, холодное зимнее утро. Это въ порядк вещей. Такъ всегда было и прежде нихъ. Дикъ Мичель былъ изъ породы людей, которые живутъ споконъ вка такой работой. Работникъ и возчикъ, прямые повелители его, начали жизнь совершенно тмъ же порядкомъ, прошли тотъ же искусъ, работая долгіе, темные холодные зимніе дни. Дикъ Мичель могъ исполнять свое дло такъ же, какъ и всякій другой мальчикъ. Отецъ Дика былъ тоже въ свое время больнымъ, слабымъ мальчикомъ, но посл обтерплся и выросъ работникомъ не слабе другихъ. И Дикъ можетъ обтерпться и оправиться. Онъ, можетъ быть, и дйствительно обтерплся и оправился бы, если бы не подвернулись неслыханные морозы.

Черезъ недлю затянуло прудъ и мы не сходили съ коньковъ. На другой день заморозило такъ, что сквайръ Тодгэтли объявилъ, что онъ не запомнитъ такого мороза. Сквайръ Тодгэтли не могъ уже кататься на конькахъ. Морозы все усиливались. Мы жили на пруд Джэкобсона.

Я возвращался домой при лунномъ свт, весь въ огн отъ катанья и увидлъ на берегу пруда сидвшаго мальчика. Онъ прижался къ изгороди. Если бы свтъ луны не упалъ прямо на лицо его, я бы не разглядлъ его, онъ свернулся клубочкомъ у изгороди на мерзлой земл.

— Что это, Дикъ? Теперь не время наслаждаться воздухомъ..

Дикъ поднялъ немного голову и, молча, взглянулъ на меня.

— Встаньте! Что вы нейдете домой.

— Я усталъ, прошепталъ Дикъ:— я озябъ.

— Встаньте. Я помогу.

Онъ тотчасъ приподнялся, машинально, по привычк повиноваться. Я поддерживалъ его за плечо, потому что ноги его подгибались, какъ ноги игрушечнаго Понча на игрушечной выставк. Вдругъ онъ въ испуг кинулся назадъ.

— Сбруя! прошепталъ онъ въ ужас.

Очевидно, съ мальчикомъ случилось что нибудь страшное, онъ или потерялъ способность говорить, или сталъ идіотомъ. Я наконецъ понялъ, что онъ оставилъ какую-то штуку сбруи на земл, а эту штуку было приказано ему снести къ кузнецу.

— Я достану ее, Дикъ, оставайтесь на мст.

Потерянная вещь лежала на томъ мст, гд сидлъ Дикъ: то былъ короткій ремень съ сломанной пряжкой. Дикъ взялъ его и мы пошли дале.

— Вы спали, Дикъ, когда я васъ увидлъ?

— Нтъ, это была луна.

— Какъ луна?!

— Я смотрлъ на луну. Мать говоритъ, что Богъ наверху и тамъ хорошо. Я думалъ, что увижу его черезъ луну.

Это было длинное объясненіе для Дика. Находка ремня оживила его и пробудила его умственныя способности. Но едва усплъ Дикъ выговорить эти слова, какъ свалился, какъ снопъ, лицомъ на землю. Поднимая его, я вглядлся въ глаза его при лунномъ свт.

— Зачмъ вы свалились, Дикъ?

— Я не знаю.

— Ваши поги подогнулись?

— Да, ноги. Я не хотлъ свалиться. Я и тогда не хотлъ свалиться, когда скатился подъ поги лошадямъ, а вдь Галлъ поколотилъ меня и сказалъ, что я нарочно свалился.

Теперь я не выпускалъ его изъ рукъ, не то онъ свалился бы еще нсколько разъ. Когда мы дошли до его коттеджа, онъ хотлъ идти дальше.

— Разв вы не узнаете своего дома, Дикъ?

— Ремень надо снести Каусону.

— Я самъ снесу. Что нужно сдлать?

Онъ, сначала, не хотлъ отдать мн ремень, говорилъ, что долженъ самъ отдать его завтра Галлу. Я общалъ все устроить для него и онъ, наконецъ, согласился. Когда мы вошли въ коттеджъ, я думалъ, что мы попали въ черный густой туманъ. Коморка была узенькая, тсная, биткомъ набитая дтьми, но я не видлъ ничего и никого. Слышенъ былъ кашель, крикъ и слезы дтей. Одинъ ребенокъ задыхался. Мало по малу изъ тумана выяснилось лицо мистрисъ Мичель, испещренное черными пятнами копоти.

— Труба дымитъ, сэръ. Извините, пожалуйста. Она дымитъ такъ только въ такіе необыкновенные холода.

— Да, если бы всегда было такъ, то это было бы несчастіе.

— Да, сэръ. Мичель говоритъ, что трубы замерзли.

— Мистрисъ Мичель, я привелъ Дика, онъ такъ слабъ, какъ маленькая мышка. Онъ едва могъ перебраться черезъ валъ у канавки.

— Это отъ мороза, сэръ. Вс мальчики, которые ходятъ на работу теперь, также слабы. Это скоро пройдетъ, Дикъ. Такіе морозы не продержатся долго.

Дикъ стоялъ возл нея, спрятавъ лицо въ складки грубаго шерстянаго платья ея. Она нжно обняла его.

— Мистрисъ Мичель, такіе морозы не продержатся долго, вы бы оставили Дика дома въ это время.

— О, мастеръ Лёдлау, онъ потеряетъ мсто!

— Но если онъ занеможетъ, ему все равно придется остаться дома.

— Тогда, да поможетъ намъ Богъ. А если такъ оставить его дома, то вычтутъ изъ его жалованья. Я слыхала, что есть хозяева, которые платятъ и во время болзни, но никогда не слыхала, чтобы хозяинъ платилъ за дни отдыха и праздника. Морозы скоро пройдутъ, милый Дикъ, не унывай.

— Дайте ему чашку горячаго чаю, мистрисъ Мичель, уложите сейчасъ спать и укутайте хорошенько. Прощайте.

Я хотлъ было сказать: пива, потому что пиво подкрпило бы мальчика, вино было бы еще лучше, но я зналъ, что это были бы только слова. Я зашелъ къ кузнецу и попросилъ отослать ремень къ Мичелямъ.

— Вотъ еще! былъ отвтъ.

— Слушайте, Каусонъ: мальчикъ боленъ, отцу его не по дорог. Если вы не захотите исполнить мою просьбу, то можете быть уврены, что сквайръ никогда не закажетъ вамъ никакой работы.

— Будетъ исполнено, сэръ, былъ отвтъ Каусона, едва приходившаго въ себя отъ изумленія.

Каусонъ имлъ отъ насъ очень мало работы, но и тою дорожилъ.

Я ушелъ домой, не воображая, что положеніе Дика опасно.

На слдующій день, морозъ былъ до того страшенъ, что мы съ Тодомъ дошли только до половины дороги къ пруду Джэкобсона и вернулись домой. Вдали на пол мы видли Галла, Джэкобсонова работника съ плугомъ.

— Какой дуракъ этотъ работникъ, вскричалъ Тодъ.— Пахать сегодня, когда земля замерзла. Онъ это длаетъ нарочно, чтобъ показать свою власть.

Посл сытнаго обда, мы снова отправились съ коньками и на этотъ разъ дошли до пруда. Втеръ какъ ножами рзалъ лицо. Никогда еще во всю свою жизнь я не катался на конькахъ въ такую погоду. Мы катались однако до сумерекъ. Возвращаясь домой, у коттеджа Парри мы увидли кучку людей.

— Джэкобсоновъ мальчикъ заболлъ, его сейчасъ снесли туда отвчалъ одинъ работникъ на нашъ вопросъ.

— Дикъ Мичель боленъ? спросилъ я Галла, выходившаго изъ коттеджа. Я догадался, что мальчикъ этотъ долженъ быть Дикъ.

— Коли не притворяется, такъ боленъ, отвчалъ грубо Галлъ.

— Онъ съ полудня пять разъ падалъ подъ лошадей, а въ послдній разъ и вовсе не могъ встать на ноги. Я и снесъ его сюда къ старух Парри.

Галлъ вошелъ со мной въ коттеджъ. По лицу его было видно, что лицо Дика пугало его. Дика положили на теплый кирпичный полъ передъ огнемъ, голова его лежала на подушк, ноги были покрыты одяломъ. Хозяйка коттеджа, мистрисъ Парри лежала въ паралич наверху. Около Дика стояла служанка, безтолковая деревенская двушка, которая, казалось, родилась безъ малйшаго человческаго смысла.

— Дали ли ему что нибудь? спросилъ я.— Водки?

— Водки! въ изумленіи вскричала двушка.— Мистрисъ пьетъ только чай.

Я послалъ за Деффгэмомъ и за матерью Дика.

— Что съ вами, Дикъ? Скажите, какъ вы себя чувствуете?

Дикъ слабо улыбнулся, но не отвчалъ. Глаза его, обращенные къ намъ были тусклы. Я взялъ руку его, чтобы растереть ее, и пальцы его сжались около моихъ. Губы зашевелились. Я долженъ былъ приложить ухо къ губамъ его.

— Онъ… принесъ… ремень..

— Все сдлано, Дикъ.

— Бла…го…дарю… васъ.

— Что болитъ у васъ, Дикъ?

— Ни…че…го.

— Вамъ не холодно?

— Нтъ.

Двушка принесла чашку горячаго молока. Я поднесъ ложку ко рту Дика. Онъ не могъ проглотить. Въ эту минуту на кухню влетлъ въ попыхахъ старый Джонсъ, констэбль, чтобы узнать, что случилось.

— Ну, я никогда не видывалъ!.. Это Мичелевъ Дикъ! вскричалъ онъ, вглядываясь въ лицо мальчика.— Что это схватило его?

— Джонсъ, его нельзя оставить такъ. Если вы будете растирать его съ служанкой, я сбгаю на ферму за водкой.

Старый Джонсъ обрадовался слову ‘водка’ и, со стономъ согнувъ свои нывшія отъ подагры колни, принялся растирать Дика. Служанка начала растирать его съ другой стороны. Я полетлъ на ферму Вязовъ. И напрасно. Джэкобсоновъ не было дома, ключъ былъ унесенъ.

Когда я вернулся, Дёффгэмъ стоялъ, наклонившись надъ мальчикомъ. Лицо Дёффгэма было вытянуто. Онъ вливалъ что-то съ ложочки въ ротъ Дика, по все бжало мимо. Дикъ не шевелился, глаза его были закрыты. Докторъ всталъ.

— Слишкомъ поздно, Джонни, шепнулъ онъ мн.

— Мистеръ Дёффгэмъ… нтъ? проговорилъ я, вздрогнувъ.

Онъ глазами отвчалъ мн: да.— Сегодняшній морозъ уморилъ его. Онъ умираетъ.

Ганна Мичель вошла въ эту минуту. Я всегда думалъ, что очень бдные люди, чья жизнь съ колыбели до могилы одна сплошная бда, которые съ колыбели до могилы бьются изъ-за куска хлба, терпятъ нужду, не могутъ чувствовать такъ сильно горе. Во всякомъ случа они не выказываютъ его такъ сильно, быть можетъ отъ того, что равнодушны къ жизни. Ганна Мичель встала на колни и съ спокойной печалью глядла на блое, восковое и вытягивавшееся лицо Дика.

— Дики! тихо прошептала она, откидывая со лба его волосы, смоченные теперь холоднымъ потомъ.— Что съ тобой, Дики?

Онъ открылъ глаза, услышавъ родной голосъ и слабо протянулъ руку. Мистрисъ Мичель взглянула на доктора и прочла печальную истину на лиц его. Она обняла голову Дика и положила себ на грудь. Старая черная шаль закрыла до половины мальчика, шляпа ея упала назадъ и повисла на ше черными завязками.

— О, Дики, Дики!

Онъ лежалъ неподвижно, не сводя съ нея глазъ. У ней вырвалось одно страшное рыданіе, другія были подавлены.

— Онъ умираетъ, сэръ! Нтъ надежды? спросила она доктора.

Тотъ только наклонилъ голову въ отвтъ.

Настало молчаніе. Неслышныя слезы медленно текли по щекамъ матери.

— Дики, мой Дики! ты всегда былъ добрымъ мальчикомъ!

Старый Джонсъ высморкался съ громоподобнымъ звукомъ. Безтолковая служанка громко разрыдалась. Дёффгэмъ приказалъ имъ молчать.

Глаза Дика медленно закрывались. Дыханіе становилось слабе и рже. Докторъ Дёффгэмъ взялъ Дика отъ матери и положилъ его совершенно плашмя, безъ подушки.

Дикъ умеръ. Бдный Дики Мичель умеръ. И я теперь думаю, если принять въ соображеніе холодъ, нищету и работу, то это самое лучшее, что могъ сдлать Дикъ.

Мистеръ Джэкобсонъ вернулся на другой день. Онъ рзко упрекалъ Галла за смерть Дика, и говорилъ, что тотъ долженъ бы былъ замтить положеніе ребенка и отправить его домой. Но Галлъ отвчалъ, что онъ и не думалъ, что мальчикъ боленъ, онъ только озябъ больше, чмъ обыкновенно, да и вс зябли въ такой морозъ.

Уголовный слдователь явился нарядить слдствіе. Судьи, выслушавъ показаніе мистера Дёффгэма, занесли въ протоколъ, что Ричардъ Мичель умеръ отъ холода, вслдствіе необычайно жестокихъ морозовъ, и вслдствіе того, что въ немъ не было достаточно жизненной силы, чтобы противустоять дйствію ихъ. Нкоторыя изъ мстныхъ газетъ схватились за этотъ случай, за неимніемъ другого матеріала, чтобы наполнить свои столбцы, потому что пора была глухая. Газеты напали на фермеровъ, газеты взывали къ публик: неужели дти работниковъ земледльцевъ такъ дешево стоятъ въ такой свободной и великодушной стран, какъ Англія, и какъ можно допускать, чтобы дти работали до смерти у такихъ безчеловчныхъ людей, какъ хозяинъ фермы Вязовъ. Это вывело изъ себя стараго Джэкобсона. Онъ отвчалъ письмомъ, остроуміе и здравый смыслъ котораго привелъ въ восхищеніе всхъ сосднихъ фермеровъ и сквайровъ, въ заключеніи котораго онъ спрашивалъ, какъ можно требовать, чтобы фермеры запасали мясо и пуддингъ даромъ для всхъ дтей, которыхъ народятъ работники ихъ? Сквайръ вслухъ читалъ это письмо встрчному и поперечному, какъ самое дльное письмо когда-либо написанное по этому вопросу. Газеты замолчали. Он не могли или не хотли отвчать.

Я приставалъ съ распросами къ мистрисъ Тодгэтли. При воспоминаніи о лиц умирающаго Дика, мн казалось, что тутъ что-то неладно.

— Я боюсь, что ихъ точка зрнія врная, Джонни, говорила мн мистрисъ Тодгэтли:— дтей слишкомъ много и всмъ нтъ мста и пищи. Во всякомъ случа, Джонни, жестоко, что малютки должны работать, какъ работалъ Дикъ, съ утра до ночи и въ ясные дни и въ дождь, и въ жаръ и морозъ. И я рада за него, что Богъ прибралъ его, заключила она со вздохомъ.

Дэніель Ферраръ.

Въ этой исторіи встрчается разсказъ о привидніи, но каждое слово ея истинно.

Дэніель Ферраръ, красавецъ и кумиръ двушекъ свернаго и южнаго Крэбба, былъ сыномъ Джона Феррара, надсмотрщика надъ работами въ Крэббъ-Кот. Джонъ умеръ не оставивъ ничего, кром долговъ, потому что онъ былъ человкъ расточительный. Красавецъ Дэніель получилъ кое-какое воспитаніе, вслдствіе котораго поднималъ носъ, считалъ земледліе унизительной работой и только для вида помогалъ отцу, но изъ его работы не выходило ничего. Старый Ферраръ не выучилъ сына никакому ремеслу, а Дэніель, который былъ гордъ, какъ Люциферъ, не хотлъ учиться. Онъ хотлъ быть джентльменомъ. Отецъ его, игравшій роль управляющаго Крэббъ-Кота, считалъ себя выше простыхъ работниковъ, и Дэніель работалъ только въ своемъ огород и откармливалъ куръ, утокъ, кроликовъ и голубей на продажу.

Но эта продажа не могла прокормить его. Старая мистрисъ Лизъ, жившая въ хорошенькомъ коттедж рядомъ съ птичникомъ Лиза, безъ устали повторяла это встрчному и поперечному. Дэніель Ферраръ живмя жилъ въ коттедж Лизовъ, съ тхъ поръ, какъ себя помнилъ. Теперь онъ былъ обрученъ съ Мери Лизъ. За Мери давали немного денегъ, и Лизы считались самымъ почетнымъ домомъ въ сверномъ Крэбб. Въ деревн начали удивляться, чмъ Дэніель кормитъ своихъ птицъ и кроликовъ, зная, что онъ очень мало покупалъ зерна, а къ Рождеству ему придется выбираться изъ коттеджа, потому что мистеръ Пани, хозяинъ, отказалъ ему отъ квартиры. Мистрисъ Лизъ, тревожась объ участи Мери, спрашивала Дэніеля, что онъ намренъ длать. ‘Я составлю себ состояніе, отвчалъ Дэніель,— какъ только осмотрюсь’. Но дни шли за днями, и онъ не осматривался.

Въ каникулы, къ миссъ Тимменсъ, школьной учительниц Крэббъ-Кота, пріхала племянница Гарріета Ро. Отецъ ея былъ своднымъ братомъ миссъ Тимменсъ, женился на француженк и жилъ, во Франціи до самой смерти. Двочку окрестили Генріеттой, но сверные крэббцы звали ее упорно Гарріетой. Она была видной, ловкой, бойкой и красивой двушкой, и скоро познакомилась съ Дэніелемъ. Знакомство стало такъ коротко, что Мери Лизъ начала ревновать, и Сверный Крэббъ заговорилъ, что Дэніель больше думаетъ о Гарріет, чмъ о Мери Лизъ. Въ такомъ положеніи было дло, когда я въ октябр пріхалъ изъ школы съ Годомъ на день рожденія сквайра. Джемсъ Гиллъ, новый надсмотрщикъ работъ, отдававшій намъ всегда, по нашемъ прізд, отчетъ ко всемъ, что длалось безъ насъ въ обоихъ Крэббахъ, сказалъ, что Дэніель началъ испивать, и смотрлъ такъ, какъ будто у него было большое горе на душ.

— Хорошъ король, нечего сказать, заключилъ свой отчетъ Джемсъ Гилль:— стоитъ того, чтобы дв двки дрались изъ-за него. Быть бд, если у него не хватитъ ума. Мери Лизъ того и гляди спятитъ съума, я это знаю, а другая, видя, что ее больше любятъ, такъ и клохчетъ передъ нею. Это совсмъ выходитъ какъ библейская исторія о Рахили и Ліи. Дэнъ Ферраръ любитъ одну, а связанъ словомъ съ другой и долженъ по закону на ней жениться. Что же касается до француженки-двки, такъ она только подаетъ видъ, что любитъ Дэна, она готова обмануть каждаго человка, лишь бы тотъ бгалъ за ея хвостомъ, ей любо тащить за хвостомъ хоть цлую дюжину парней. Гилль могъ, сколько угодно, въ насмшку называть Дэніеля ‘хорошъ парень’, но Дэніель былъ дйствительно первымъ красавцемъ изъ всхъ молодыхъ людей сосдства, и сверхъ того, лучше всхъ одтымъ. Лицо его казалось красне обыкновеннаго и руки его слегка дрожали, когда онъ откидывалъ волосы со лба, которые казались золотистыми отъ ударявшихъ на голову его лучей солнца. Онъ не поднималъ глазъ даже на Гарріету Ро, быстрые черные глаза которой пробгали по рядамъ молодыхъ людей. Мери Лизъ была блдна, спокойна, и прилична, и мила, какъ и всегда. Она не была красавицей, но лицо ея было умно, а глаза имли странно глубокое и серьезное выраженіе.

Это было въ церкви. Новый пасторъ говорилъ проповдь. Онъ требовалъ строгаго соблюденія дня всхъ святыхъ и заключилъ, что ожидаетъ на завтра видть свою паству въ церкви. Выходя изъ церкви, мы воспользовались этимъ съ Тодомъ, чтобъ упросить сквайра не отправлять насъ завтра въ школу. Тодъ доказывалъ, что гршно отправиться въ дорогу, когда пасторъ говорилъ, что нужно быть въ церкви. Сквайръ сказалъ, что мы пара лнивыхъ мошенниковъ, но согласился, съ условіемъ, чтобы мы и завтра шли въ церковь. Вотъ почему я могъ быть свидтелемъ всего, что случилось.

Дэніель Ферраръ пошелъ домой съ мистрисъ Лизъ и Мери. Я шелъ съ ними. Мистрисъ Лизъ была очень добра ко мн во время моей болзни и я зашелъ поблагодарить ее. Мы встртили Гарріету Ро. Розовыя ленты ея и дешевое шелковое платье разввались и блестли на солнц. Она обмнялась съ Дэніелемъ взглядомъ. Дэніель отобдалъ у Лизовъ, и тотчасъ посл обда ушелъ, сказавъ, что нужно накормить птицу. Подали чай, онъ не являлся. Зазвонилъ колоколъ къ вечерней служб. Мери одлась.

— Ты уходишь рано, Мери, замтила мать.

— Все равно, мама.

Ревнивое подозрніе мелькнуло въ ум Мери, что Дэніель не вернулся, потому что у него свиданіе съ Гарріетой. Она пошла медленно. Сумерки и туманъ скрывали окрестность. Проходя мимо школы, Мери заглянула въ окно. Гарріеты не было.

— Мери Лизъ, не видали ли вы Гарріеты? спросила ее миссъ Тимменсъ, закрывавшая ставни.— Она опять съ двицами Бэттли. Отъ нихъ не научишься добру, только глаза пялить на мужчинъ, да проматывать послдній фартингъ на тряпки.

‘Она не съ двицами Бэттли, не съ двицами Бэттли, но съ нимъ!’ вскричала Мери съ горькимъ воплемъ, и свернула въ противуположную сторону съ церковной дороги.

Проходя мимо тнистой дороги въ рощ, она услыхала ихъ голоса. Мери спряталась за деревья. Мимо нея прошли Гарріета Ро и Дэніель Ферраръ.

— Я думаю лучше снять это, говорила Гарріета.— Къ чему мн накликать бурю на свою голову — да еще съ градомъ — отъ злой старой тетки Тимменсъ.

Ферраръ отвчалъ тихо, но отвтъ былъ утвердительный. Трудно было Мери Лизъ сдержать себя. Гнвъ, негодованіе, страсть, ревность обдали ее огнемъ. Она стояла между двумя деревьями, крпко обвивъ оба ствола руками. Сердце ея билось и замирало, пульсъ стучалъ какъ въ лихорадк. Она прослдила за ними глазами, пока оба, выйдя на большую дорогу, не разошлись въ разныя стороны. До этой минуты она не имла доказательства измны Дэніеля. Теперь оно было. Она не могла не врить теперь.

Она отняла руки отъ деревьевъ, пустынная роща и мракъ ночи огласились слабымъ воплемъ отчаянія. Въ немъ высказала Мери Лизъ свое горе, чтобы замолчать о немъ навсегда. Мери была изъ тхъ глубокихъ и молчаливыхъ натуръ, которыя таять все въ себ. Она глубоко погребла горе свое въ душ и пошла тихо въ церковь. Гарріета пришла съ миссъ Тимменсъ. Гарріета вошла такъ чинно, какъ будто только что убаюкала ребятишекъ гимнами. Мери сидла, не слыша ничего, что читалъ пасторъ, а текстъ вечерней проповди его былъ, какъ будто нарочно выбранъ для нея: Миръ вамъ. Въ голов ея шумлъ хаосъ океана, все страшне и страшне. А пасторъ говорилъ, что страсти наши какъ волны морскія поднимаются и грозятъ гибелью.

Когда выходили изъ церкви, я побжалъ за Мери, потому что общалъ зайти къ тетушк Лизъ. Дэніель Ферраръ сидлъ у камина. Онъ всталъ и предложилъ Мери стулъ у огня. Она повернулась къ нему спиной и встала у стола, снимая перчатки. Открытая библія лежала передъ мистрисъ Лизъ.

— Какой былъ сегодня текстъ, дитя? спросила она.

Отвта не было.

— Слышишь ли, Мери. Какой былъ текстъ?

Мери повернула тогда лицо, будто внезапно пробужденная. Лицо ея было бло, какъ занавски окна, въ глазахъ застылъ ужасъ.

Дэніель Ферраръ обернулся и взглянулъ на Мери.

— Что вы не сядете къ огню? спросилъ онъ.

— Мн и здсь хорошо, отвчала она, прислонясь головой къ занавск окна. Мистрисъ Лизъ, не замчавшая ничего, начала разспрашивать меня о здоровь Лэны. Я сказалъ, что мы оставили ее до вторника. До вторника! Еслибы кто нибудь могъ показать всмъ въ эту минуту въ волшебномъ зеркал все, что случится во вторникъ. Сколько слезъ не было бы пролито, какое страшное дло не было бы совершено!

Пришла Гарріета.

— Какая дивная ночь, сказала она, садясь къ огню.— Мери, что съ вами случилось, когда выходили изъ церкви. Вы пропали, я искала васъ везд.

Мери не отвчала ни слова. Лицо ея было гнвно и мрачно, а грудь поднималась и опускалась отъ кипвшей въ душ ея бури. Гарріета слегка усмхнулась.

— Вы будете праздновать завтрашній день, мистрисъ Лизъ? спросила она.

— Я? Зачмъ, разв завтра праздникъ.

— Я буду. Я всегда праздновала во Франціи. День всхъ святыхъ тамъ большой праздникъ, а на другой день, день усопшихъ душъ,— еще больше.

— Какой день? вскричала мистрисъ Лизъ?

— День усопшихъ душъ. Въ этотъ день, хороша ли погода или льетъ дождь, французскія кладбища биткомъ набиты женщинами въ траур, которыя молятся за души умершихъ по обряду католиковъ.

Мистрисъ Лизъ надла очки, какъ будто они могли помочь ей понять, что говорила Гарріетъ. Дэніель Ферраръ, не сказавшій ни слова съ той минуты, какъ она вошла, но сидвшій уткнувшись глазами въ огонь, обернулся къ ней. Она вскинула хорошенькою головкой, и, улыбнувшись, показала рядъ блыхъ зубовъ. И зубы были прехорошенькіе.

— Я видла, какъ он стояли на колняхъ въ снгу и грязи. Вы не видали привидній? Французы увряютъ, что въ этотъ день души умершихъ выходятъ изъ могилъ и ходятъ по земл всю ночь. Ни одна француженка не выйдетъ въ сумерки изъ дома. Это у нихъ такое суевріе.

— Какое суевріе? переспросила мистрисъ Лизъ, плохо понявшая въ чемъ дло.

— А то, что мертвые могутъ ходить по земл въ ночь между днемъ всхъ святыхъ и днемъ усопшихъ душъ. Они въ темнот ждутъ живыхъ родныхъ и друзей, чтобы напомнить имъ о молитв за нихъ.

— Я никогда не слыхала ничего подобнаго! охнула мистрисъ Лизъ.— А вы слыхали, мастеръ Джонни?

— Да, слышалъ.

Гарріета Ро взглянула на меня и разсмялась.

— Завтра будетъ не до смха тмъ, кто выйдетъ ночью и увидитъ привидніе. Можетъ быть, привиднія здсь не ходятъ, потому что земля эта не принадлежитъ римской церкви. Какъ жарко у васъ, мистрисъ Лизъ!

Она разстегнула салопъ, крючокъ зацпился за тонкую золотую цпочку, спрятанную подъ кружевомъ ворота, и вытащилъ ее наружу. Гарріета поспшно запахнула салопъ, будто желая скрыть цпочку, но мистрисъ Лизъ уже увидла ее въ очки.

— Это что на васъ, Гарріета? Золотая цпочка?

Гарріета остановилась на минуту, потомъ снова сбросила салопъ и, съ вызывающимъ взглядомъ, дотронулась до цпочки.

— Да, это золотая цпочка, мистрисъ Лизъ. И очень хорошенькая.

— Это цпочка вашей матери?

— Она никому не принадлежала, кром меня. Мн подарили ее сегодня вечеромъ на память.

Взглянувъ нечаянно на Мери, я былъ пораженъ ея лицомъ: такъ оно было блдно и мрачно, блдно отъ волненія, мрачно отъ гнвнаго отчаянія, котораго я не могъ понять. Гарріета Ро, бросивъ на нее взглядъ насмшливаго торжества, вышла такъ же поспшно, какъ и вошла, и вскор посл того Дэніель Ферраръ всталъ.

— Я тоже уйду теперь, сказалъ онъ.— Вы очень нелюбезны сегодня, Мери.

— Можетъ быть… да. Можетъ быть, у меня на то есть причина. Она оттолкнула его протянутую руку, но черезъ минуту, какъ будто пораженная новою мыслью, выбжала за нимъ въ сни. Я стоялъ близь открытой двери и все слышалъ.

— Я должна объясниться съ вами, Дэніель Ферраръ. Теперь… въ эту минуту… Мы не можемъ оставаться ни одного часа въ тхъ же отношеніяхъ…

— Нтъ, не теперь, Мери, мн некогда. И я не знаю, что вы хотите сказать.

— Вы знаете. Слушайте. Я не засну спокойно… нтъ, хоть бы двадцать ночей къ ряду, пока мы не объяснимся. Я даю зарокъ, что не успокоюсь, пока мы не объяснимся. Знайте это. Вы играете мною. Другіе давно говорили это, и я знаю это теперь.

Онъ хотлъ успокоить ее нсколькими словами, голосъ его былъ тихъ и онъ говорилъ какъ убаюкиваютъ ребенка, потомъ онъ вышелъ, заперевъ за собою дверь. Мери вернулась, скрывая лицо, выраженіе котораго было страшно. Грудь ея тяжело дышала. А старая мать по прежнему не замчала ничего.

— Что-жь ты не снимаешь наряды, Мери? спросила она.

— Сейчасъ, машинально отвчала она.

Я простился и пошелъ домой. На половин дороги я встртилъ Тода съ обоими Лэксомами, нашими товарищами. Они затащили насъ къ себ ужинать и мы пробыли до десяти часовъ вечера.

— Достанется же намъ, говорилъ Тодъ, когда мы бгомъ неслись домой.

Намъ никогда не позволяли бывать въ гостяхъ по воскресеньямъ вечеромъ, чтобы не прогулять вечерней молитвы. Но на этотъ разъ намъ, противъ ожиданія, не досталось. Лэна была больна и сквайръ, увидвъ насъ, послалъ къ доктору за лекарствомъ. Я побжалъ къ доктору. Его не было дома. Отъ усталости я заснулъ у него посреди стклянокъ и аптечныхъ снадобій. Было двнадцать, когда онъ вернулся — отъ насъ. Онъ прохалъ къ намъ отъ другого паціента.

Я пошелъ одинъ домой. Я шелъ тихо. Была теплая, тихая, свтлая ночь. Каждая травка, казалось, явственно выступала при лучахъ луны, серебромъ отливали лучи въ ряби ручья, мохъ на срыхъ стнахъ старой церкви отливалъ зеленымъ бархатомъ.

Двнадцать часовъ ночи въ сверномъ Крэбб все равно, что три часа ночи въ Лондон, потому что деревенскіе жители ложатся спать въ девять часовъ. Вотъ отчего, когда, при послднемъ удар часовъ, я услышалъ громкіе и злобные голоса ссорившихся людей, я остановился, не вря ушамъ.

Я былъ уже близко къ дому. Звуки раздавались изъ-за строенія, одиноко стоявшаго по лвой сторон дороги. Оно принадлежало сквайру и называлось желтой ригой, потому что стны бы ли выкрашены желтой краской, и оно прежде служило ригой, теперь это былъ амбаръ для храненія зерна. Завернувъ за уголъ, я увидлъ Мери Лизъ и еще кого-то, кого я не могъ разглядть. Исполняя свой зарокъ, что она не успокоится, пока не объяснится съ Дэніелемъ, Мери искала его всю ночь по всей деревн. Какая несчастная судьба привела ее искать его около желтой риги.

Позади риги находилась дверь, къ которой вело нсколько ступенекъ. Дверью этой не ходили, отчасти потому, что была другая дверь спереди, отчасти потому, что ключъ отъ нея былъ давно потерянъ. Изъ этой двери выходилъ Дэніель Ферраръ въ своемъ балахон, съ мшкомъ зерна на плечахъ. Мери увидла его и притаилась въ тни у стны. Она видла, какъ онъ заперъ дверь и спряталъ ключъ въ карманъ, она видла, какъ онъ, взмахнувъ мшкомъ, взвалилъ его на плечи и началъ спускаться по ступенькамъ. Тогда она выступила и разразилась упреками. Онъ остановился и оцпенлъ на мст, услышавъ ея крики и вопли. Въ эту минуту подошелъ и я.

Я вскор все понялъ. Слова Мери были не нужны. Дэніель Ферраръ нашелъ потерянный ключъ и могъ входить и выходить по ночамъ и уносить зерно. Неудивительно, что птица его была откормлена, неудивительно, что въ Крэббъ-Кот давно уже ворчали на таинственную пропажу зерна.

Мери Лизъ показалась мн съумасшедшей въ первыя минуты. Воровство считалось въ деревн самымъ позорнымъ преступленіемъ, оно на вки клеймило виновнаго. Но въ Мери было живо сознаніе измны. Дэніель Ферраръ былъ воромъ! Дэніель Ферраръ измнилъ ей! Потокъ бурныхъ упрековъ и горькихъ словъ вырывался у ней.

— Жить воровствомъ! Уличенный воръ! Ссылка на цлую жизнь! Зерно сквайра Тодгэтли! Кормить птицу краденымъ зерномъ! И для того, чтобы купить на барыши золотую цпочку и повсить на шею этой бойкой, втряной француженк, Гарріет Ро! И гулять съ ней по вечерамъ тайкомъ!

Мое появленіе остановилэ бурный потокъ обвиненій. Мгновенно настала тишина, и затмъ Мери, въ порыв бшенства и безумія, обвинила передо мной, какъ передъ представителемъ сквайра — она такъ именно и сказала — Дэніеля Феррара, какъ вора, ворвавшагося въ нашъ домъ.

Дэніель Ферраръ сошелъ со ступенекъ, онъ стоялъ все время неподвижный, какъ статуя, въ той поз, въ какой застала его Мери. Теперь онъ обернулъ ко мн блдное лицо свое. Онъ не сказалъ ни слова въ свою защиту. Ударъ раздавилъ его. Онъ былъ гордый человкъ, хоть этому никто не повритъ, но я понялъ это и меня звали дуракомъ, когда я говорилъ о томъ. Быть уличеннымъ въ такомъ дл было для него хуже смерти.

— Не думайте обо мн хуже, чмъ можете, мастеръ Джонни, сказалъ онъ тихимъ голосомъ.— Мн уже давно тошна стала моя жизнь.

Положивъ мшокъ зерна на ступеньку, онъ досталъ ключъ изъ кармана и передалъ его мн. Лицо его страшно измнилось. Оно будто постарло на десять лтъ, и въ немъ появилось безконечно печальное и покорное выраженіе, я пожаллъ его отъ всей души, какъ жаллъ бы, если бы онъ не былъ ни въ чемъ виноватъ. Мери Лизъ продолжала въ безумной ярости:

— Еще тошне будетъ завтра, когда полиція потащитъ въ Ворсестерскую тюрьму. Сквайръ Тодгэтли не пожалетъ васъ, хоть вашъ отецъ и былъ у него столько лтъ надсмотрщикомъ работъ. Да онъ и не могъ бы пожалть, еслибы даже хотлъ. Мастеръ Лёдлау видлъ покражу.

— Позвольте мн ключъ на минуту, сэръ, сказалъ онъ, также спокойно, какъ будто не слышалъ ни одного ядовитаго слова.

Я тотчасъ подалъ ему ключъ. Я, можетъ быть, въ эту минуту отдалъ бы ему мою голову, еслибы онъ попросилъ отдать ее.

Онъ схватилъ мшокъ съ размаху на плечи, отперъ дверь амбара и поставилъ мшокъ рядомъ съ другими. Мшокъ былъ его собственный, какъ мы потомъ узнали, но онъ оставилъ его. Заперевъ дверь, онъ передалъ мн ключъ и ушелъ усталымъ, тяжелымъ шагомъ.

— Прощайте, мастеръ Джонни.

Я вжливо отвтилъ ему, хотя онъ воровалъ на моихъ глазахъ. Когда онъ скрылся изъ глазъ, Мери Лизъ, ревность и гнвъ которой все еще кипли, кинулась бгомъ къ коттеджу матери и страшный вопль отчаянія пронесся въ тишин ночи.

— Гд ты пропадалъ, Джонни? раздался сердитый окрикъ сквайра.— Швырялъ камнями въ совъ или шлялся, выслживая зайцевъ?

Я отвчалъ, что ждалъ мистера Коля, и ни слова не сказалъ о томъ, что видлъ.

Я долженъ знать, что я дуракъ. Вс повторяютъ мн это, но я не виноватъ. Не я самъ создалъ себя. Вотъ отчего я всю ночь пролежалъ, не сомкнувъ глазъ до разсвта, и сначала все желалъ, чтобы можно было скрыть поступокъ Дэніеля Феррара, а потомъ думалъ, что если онъ воспользуется этимъ урокомъ для будущаго, то это будетъ славное дло. Мы вс любили стараго Феррара, онъ часто оказывалъ мн и Тоду большія услуги, покрывалъ наши шалости передъ сквайромъ, и за то мы любили Дэніеля. Я поутру не сказалъ ни кому ни слова о томъ, что случилось ночью.

Утромъ я пошелъ въ коттеджъ Дэніеля сказать ему, что если онъ не будетъ больше воровать, то я буду молчать.

Старая бабушка, жившая у него, сказала, что онъ ушелъ на разсвт продавать птицу и долженъ придти, потому что онъ не завтракалъ.

— Скажите ему зайти ко мн, и скажите ему, что все хорошо. Запомните ли, бабушка: все хорошо?

Давъ честное слово, мы съ Тодомъ отправились въ церковь: тамъ не было и десяти человкъ. Гарріета Ро разввала свои розовыя ленты и сверкала золотой цпочкой. Изъ церкви я зашелъ къ Дэніелю. Онъ еще не возвращался и я оставилъ ему записку карандашемъ.

Посл завтрака я невольно отправился къ желтой риг. Я увидлъ тамъ Мери Лизъ.

Какъ измнилась и Мери Лизъ! Страстная, гнвная женщина прошедшей ночи была теперь бдной, убитой раскаяніемъ двушкой, готовой умереть съ горя за вчерашнее. Она подошла ко мн, сжавъ руки и съ отчаянной мольбой въ голос и взгляд, она просила пощадить Дэніеля: просила не говорить ни кому ни слова, дать ему возможность исправиться, не закрывать ему будущее. Губы ея дрожали и судорожно подергивались, темные круги окаймляли впавшіе глаза.

Я отвчалъ, что не говорилъ никому ни слова и ни за что не скажу. Она хотла упасть передо мной на колни, я кинулся бжать.

— Знаете ли вы, гд онъ? спросила она, придя въ себя и догоняя меня.— О, я бы все отдала, чтобы знать! Мастеръ Джонни, онъ такой человкъ, что можетъ сдлать надъ собой что-нибудь отчаянное. Онъ не вынесетъ стыда, а я была безумной женщиной, когда говорила ему вчерашнія слова. Онъ можетъ пойти въ солдаты.

Я успокоилъ ее, что онъ теперь долженъ быть дома, и отправился въ Южный Крэббъ. Какъ мы добивались съ Тодомъ этого праздника, а день вышелъ такой, что не стоило труда добиваться его. Я пошелъ бродить по деревн и хотлъ дойти до треугольной рощи за полемъ, гд стояла желтая рига, когда скакавшій во весь опоръ полисменъ остановилъ меня.

— Скажите мн, близко ли къ Крэббъ-Коту — я къ сквайру Тодгэтли.

У меня замерло сердце, когда я спросилъ его, что ему нужно отъ сквайра.

— Только отдать бумагу изъ суда, сэръ. Я долженъ развезти бумаги всмъ судьямъ округа.

Я побжалъ домой. У меня отлегло отъ сердца, когда я увидлъ сложенную бумагу на стол въ передней и узналъ, что полицейскій ухалъ дале. Дома было еще скучне. Я опять пошелъ бродить по деревн и швырять камнями въ гусей и утокъ. Проходя мимо коттэджа мистрисъ Лизъ, я увидлъ ее, укутанную въ желтую шаль по самыя брови и выглядывавшую черезъ изгородь.

— Не простудитесь, тётушка Лизъ.

— Я ищу Мери, не понимаю, что съ ней сдлалось, мастеръ Джонни, отвчала она доврчивымъ шопотомъ:— двушка совсмъ какъ не въ своемъ ум. Съ разсвта и до сихъ поръ все бродитъ!

Вскор я встртилъ Мери, она выходила изъ двора Дэніель Феррара.

— Онъ не вернулся?

— Нтъ, отвчала она. Лицо ея было искажено мукой и ужасомъ, взглядъ былъ помутившійся.— Я съума схожу, сэръ! Онъ ушелъ! Онъ наврно ушелъ навсегда.

— Еслибы ушелъ, то взялъ бы платье.

— Я знаю, что онъ ушелъ навсегда и я никогда не увижу его, мастеръ Лёдлау. Что-то говоритъ мн это. Я искала его везд. На меня напалъ такой страхъ. Я никогда такого не чувствовала. Это не къ добру.

— Подождемъ до ночи. Мери. Онъ врно спрятался гд-нибудь и вернется ночью. Мать ваша ищетъ васъ.

Она машинально пошла домой, а я сталъ качаться на калитк при заходившемъ солнц Пришла Гарріэта Ро. Розовыя ленты разввались, она сіяла удыбками, встряхивая головкой.

— Вы не видали Феррара? спросилъ я ее.

— Нтъ, отвчала она, самодовольно улыбнувшись при моемъ вопрос:— онъ врно ушелъ въ Ворсестеръ. Онъ говорилъ мн, что ему нужно будетъ отправиться туда по одному длу.

Она ничего не знала, это было очевидно. Я не сталъ боле распрашивать и она ушла, добродушно и весело кивнувъ мн головой. Я просидлъ верхомъ на калитк до заката солнца и пошелъ домой. У желтой риги я снова встртилъ Мери Лизъ: она стояла, какъ прикованная къ мсту. Услыхавъ мои шаги, она обернулась. Лицо ея сіяло радостью, но въ то же время имло недоумвающее выраженіе.

— Я видла его, вы правду сказали, мастеръ Джонни, онъ не ушелъ, говорила она радостнымъ шопотомъ.— Я видла его два раза.

— Гд вы видли его?

— Здсь, минуту тому назадъ. Я видла его два раза. Онъ сердитъ на меня, очень сердитъ, и не хотлъ говорить со мной. Онъ оба раза ушелъ прежде, чмъ я успла подойти къ нему. Онъ гд-нибудь близко.

Я оглядлся. Феррара не было видно нигд. Онъ не могъ нигд спрятаться, кром риги, а она была заперта. Когда Мери разсказала мн, какъ она увидла Феррара, то на лиц ея появилось то же недоумвающее выраженіе. Она пришла сюда искать Феррара и увидла его. Онъ стоялъ у передняго угла риги. Она думала, что онъ ждалъ ее, но когда она подошла, онъ скрылся. Тогда она обогнула уголъ и увидла его у другого угла, возл ступенекъ, гд его застали вчера. Онъ ждалъ ее и смотрлъ на нее неподвижнымъ, жесткимъ взглядомъ. Вдругъ онъ исчезъ и она услыхала мои шаги.

Я обошелъ ригу, Феррара не было. Удивительно было, куда онъ могъ скрыться: кругомъ, вплоть до рощи, шло открытое поле и было еще свтло. Въ какую сторону бы ни побжалъ Дэніель, его невозможно было не видть при красноватомъ отблеск заката. За полемъ начиналась треугольная роща, съ одного края которой шелъ крутой обрывъ, на дн котораго шумлъ крэббскій потокъ. Въ деревн говорили, что въ обрыв ходятъ привиднія, потому что иногда надъ потокомъ носился странный свтъ, который никакъ не могли объяснить себ ни сверные, ни южные крэббцы.

Ясно, что Ферраръ спрятался гд-нибудь по близости. Но гд? вотъ въ чемъ вопросъ. Минуты черезъ дв, когда я подходилъ къ Крэббъ-Коту, послышались шумные голоса, оханья. Мери поспшно скрылась. На встрчу мн шли сквайръ, нсколько людей. Тодъ шелъ медленно за ними. Лицо его было серьезно и мрачно.

— Джонни, какой страшный случай!

— Какой?

— Ты не слыхалъ? Разумется, гд же теб было узнать! И Тодъ шопотомъ докончилъ.— Дэніель Ферраръ повсился.

— Повсился?

— Да, боле получаса тому назадъ, въ трехъугольной рощ.

Когда слдствіе раскрыло вс подробности, то стало очевиднымъ, что появленіе скакавшаго полисмена перепугало Дэніеля, и онъ ршился покончить съ собой. Онъ не могъ вынести стыда. Мери Лизъ сказала правду.

Но кого же видла Мери Лизъ?— вотъ страшный вопросъ, который я тогда задавалъ себ. Сквайръ самъ спрашивалъ, видла ли она живаго настоящаго Дэніеля Феррара или привидніе. Мери Лизъ уврена, что она видла живого Дэніеля, а докторъ Коль говоритъ о галлюцинаціи.

Мери Лизъ не вышла замужъ, и всю жизнь носила страшное воспоминаніе о той ночи, когда она назвала Дэніеля Феррара воромъ. Да, это было страшное дло.

Газета Джерри.

Докторъ Фростъ, директоръ нашей школы, ухалъ по длу въ городъ, и мы воспользовались свободой. Въ одинъ жаркій день, набгавшись, Тодъ съ товарищемъ Спэнкеромъ, кинулись въ рку купаться. Прошли дв минуты, раздались два крика. Тодъ и Спэнкеръ тонули. Я былъ въ саду съ другимъ товарищемъ Вэлемъ. Мы кинулись бжать на крики. Но впереди насъ бжалъ еще человкъ, то былъ Печеный Пирогъ, то-есть нашъ учитель математики Пайфинчъ Блэръ. Родители окрестили его именемъ Пайфинча въ честь кого-то изъ знатной родни. Имя Пайфинчъ было составлено изъ двухъ словъ, означавшихъ: пирогъ и зябликъ, а школьники прозвали его, выразительности ради, Печеный Пирогъ. Называя этимъ именемъ Блэра, я не разъ думалъ, что родители не имютъ права давать дтямъ смшныя имена и длать ихъ посмшищемъ всего свта. Блэръ не былъ дурнымъ человкомъ, зналъ свое дло и съ честью вышелъ изъ Кембриджа.

Когда мы подбжали, Воль, отличный бгунъ, опередивъ насъ, былъ уже на середин рки, таща за собой къ берегу Спэнкера. Тода не было видно нигд. Голова его, мелькнувъ разъ, скрылась. Блэръ остановилъ меня, когда я хотлъ кинуться, и, спокойно снявъ сапоги и сюртукъ, нырнулъ по направленію того мста, гд показалась на мгновеніе голова Тода. Я не помню ничего до той минуты, какъ увидлъ Тода на трав. Тодъ и Спэнкеръ скоро пришли въ себя. Съ ними сдлались судороги, которыя и были причиной, что они едва не утонули.

Но это купанье не прошло даромъ. Черезъ два дня Спэнкеръ выронилъ греческую книгу за урокомъ и упалъ. Его снесли на постель, и черезъ часъ онъ въ бреду производилъ латинскія слова отъ греческихъ корней. Ему становилось часъ отъ часу хуже и пришлось написать его родителямъ. Потомъ докторъ думалъ, что у него открылся тифъ. Печеный Пирогъ ходилъ за Спэнкеромъ такъ усердно, что мн стало противно называть его Печенымъ Пирогомъ, такъ же противно, какъ и ему самому слышать это прозвище.

Разъ вечеромъ, я глядлъ въ окно и увидлъ позвонившую у двери молодую двушку въ простомъ шерстяномъ сромъ плать, соломенной шляпк и съ плащемъ на рук. Она спрашивала доктора Фроста. Блэръ, думая, что пришла двочка изъ деревни, посланная за лекарствомъ, вышелъ безъ сюртука и въ туфляхъ, какъ ходилъ за больнымъ, и растерялся, увидвъ молодую лэди.

— Слишкомъ поздно? спросила она, блдня.— Онъ умеръ?

Посл взаимныхъ распросовъ, дло объяснилось, наконецъ. Узнавъ, что опасность прошла, молодая двушка почти упала на каменную скамью, изсченную именами школьниковъ. Губы ея дрожали, но радостныя слезы выступали на глазахъ.

Это была Мери Спэнкеръ, пріхавшая ходить за братомъ. Отецъ ея ушибся, упавъ въ рудникъ, и мать не могла оставить его.

Мери осталась въ школ. Старая ключница, мистрисъ Халлъ поворчала, что у нея ничего не въ порядк для гостей, — она воспользовалась отъздомъ доктора Фроста, чтобы поставить весь домъ верхъ дномъ подъ предлогомъ чистки, — но вскор простила Мери, что та явилась въ неудобное время и, главное, что застала хозяйство ея не въ порядк. А нужно было обладать необычайной привлекательностью, чтобы заставить старую Халлъ простить такое преступленіе, и это дастъ вамъ понятіе о томъ, какъ была мила Мери. Вс школьники и самъ Спэнкеръ говорили, что Мери хороша, какъ ангелъ. Ее нельзя было назвать красавицей, но въ лиц ея было такое выраженіе доброты, нжности и кротости, а на щечкахъ такія дв прелестныя розовыя ямочки, что она понравилась мн боле мистрисъ Парриферъ, которую вс звали красавицей.

Прошло нсколько дней, Спэнкеръ началъ вставать. Мы пили поутру вс вмст чай въ жаркій день и, къ удивленію нашему, Блэръ, весь синій, началъ трястись такъ, что не могъ поднести чашку ко рту.

— Что съ вами? спросилъ Спэнкеръ.

Мери Спэнкеръ налила горячій чай на блюдечко и поднесла къ губамъ Блэра. Зубы его стучали такъ, что я не понимаю, какъ онъ не выкусилъ куска изъ блюдечка. Чай пролился на коверъ.

Послали за докторомъ, который нашелъ признаки тифозной горячки и сказалъ, что, вроятно, болзнь давно началась въ немъ, а купанье посл бга, когда онъ спасъ Тода, вызвало ее. Блэръ не слегъ, какъ Спэнкеръ, онъ съ утра до ночи былъ на ногахъ, только на него находили пароксизмы страшной дрожи. Мери Спэнкеръ тогда растирала ему руки и ходила за нимъ. Мистрисъ Халлъ, занятая усиленной стряпней изъ желанія выказать свои таланты передъ гостьей, нашла, что Мери не хуже ея ходитъ за больными. Школа была теперь отрзана отъ сообщенія съ цлымъ свтомъ. Тодъ, бывшій у сквайра, остался тамъ. Вс боялись подходить даже къ ршетк сада.

Только одна лэди Уитней, услышавъ о прізд Мери Спэнкеръ и узнавъ, что молодая двушка ходитъ за больнымъ молодымъ человкомъ, пріхала, геройски пренебрегая опасностью заразы, вызвала миссъ Спэнкеръ въ большую гостинную, и остановилась по середин комнаты, нюхая флаконъ ароматическаго уксуса.

— Моя милая, сказала она, когда Мери подошла.— Я не думаю, чтобы положеніе, въ которомъ вы теперь находитесь, было особенно желательно для васъ. Я бы не сочла его такимъ для моихъ дочерей. Мистеръ Блэръ прекрасный человкъ и настоящій джентльменъ, и онъ пойметъ вещи какъ слдуетъ, но ходить за нимъ и ходить за роднымъ братомъ — дв разныя вещи. Докторъ говоритъ, что теперь опасность заразы не такъ сильна, и я пріхала пригласить васъ къ себ.

Но Мери не похала. Она сама не поставила бы себя по доброй вол въ то положеніе, въ какомъ находилась, но когда обстоятельства привели ее сюда, то она не могла бросить мистера Блэра, который ходилъ за братомъ ея во время опасной болзни. Бросить Блэра теперь было бы жестокой неблагодарностью. Мать ея одобряла ея ршеніе. Вотъ что отвтила Мери лэди Уитней. И лэди Уитней ухала, оставивъ свой флаконъ съ ароматическимъ уксусомъ, и ухала, на три четверти убжденная, что Мери права. Пріхавъ домой, она сказала, что Мери Спэнкеръ милая, добрая двушка, на которую можно положиться.

Я знаю только, что Мери была лучемъ солнца въ темной больничной комнат. Она поила Блэра чаемъ, читала ему и намъ. Блэръ слушалъ ее, сидя въ большомъ кресл, опершись головой на подушку. Разъ, когда мы вс сидли вечеромъ около него, онъ закрылъ глаза. Лицо его было такъ блдно, что его нельзя было отличить отъ наволокъ. Я взглянулъ на Мери, она на меня. Мы подумали, что ему очень дурно. Мери закрыла книгу.

— Мн не надо было много читать, это утомило васъ, сказала она.— Вамъ хуже.

— Нтъ, я думалъ о васъ, отвчалъ онъ страстнымъ шепотомъ.— Я думалъ, какой вы ангелъ!

Мери тотчасъ встала и вышла. Были ли то отраженіе богровыхъ лучей заката, но я никогда не видлъ такого сіяющаго лица, какъ лицо Мери въ эту минуту.

Докторъ Фетерстинъ объявилъ, что болзнь не иметъ тифознаго характера, карантинъ былъ снятъ, и въ понедльникъ Тодъ, правя въ первый разъ четверней, пріхалъ съ приглашеніемъ отъ сквайра Блэру и Спэнкеру съ Мери, и съ порученіемъ перевезти ихъ въ Дайкъ-Мэноръ немедля. Мы вс отправились, и выздоравливающіе очень скоро оправились подъ гостепріимной крышей сквайра совершенно. Никто не удивился, когда оказалось, что Блэръ влюбился въ Мери. Онъ былъ настоящимъ джентльменомъ и очень красивымъ, а вы знаете, чмъ она была. Черезъ недлю по прізд въ Дайкъ-Мэноръ, Блэръ поврилъ любовь свою мистрисъ Тодгэтли, хотя еще ни слова не говорилъ о томъ Мери. Мистрисъ Тодгэтли по секрету сказала сквайру, что она, съ перваго же разу, какъ увидла обоихъ, знала, что они будутъ славной парочкой, кому на комъ жениться, тотъ въ того и родится.

— У Мери не будетъ ни шиллинга, мистеръ Блэръ, придется мужу взять ее съ очень бднымъ приданымъ, говорила мистрисъ Тодгэтли Блэру.— Отецъ ея потерялъ все состояніе на рудникахъ,— говорятъ, вслдствіе какой-то мошеннической штуки. Теперь онъ тамъ въ числ служащихъ. Мери не получила никакого образованія, въ этой семь принесли двочекъ въ жертву мальчикамъ.

— У Мери есть то, что лучше всякаго образованія, мистрисъ Тодгэтли: энергія и желаніе трудиться.

Блэръ передалъ по секрету мистрисъ Тодгэтли, что онъ скопилъ въ восемь лтъ своего учительства небольшую сумму около двухъ сотъ фунтовъ и хотлъ на нихъ купить продававшійся пансіонъ. Мистрисъ Тодгэтли до замужества привыкла изворачиваться и многое длать съ небольшими деньгами, но она покачала головой и сказала, что этого мало.

— А мебель, а обзаведеніе всего нужнаго?

Блэръ отвчалъ, что и это можно имть вмст съ продававшимся пансіономъ, какъ ему писалъ другъ его пасторъ Локитъ, которому онъ поручилъ пріискать для него пансіонъ. Онъ ждалъ со дня на день отвта.

Отвтъ пришелъ. Блэръ опустилъ голову и откинулъ упавшіе на лобъ волосы, которые красиво вились и которыми, какъ увряли мальчики школы доктора Фроста, онъ очень тщеславился.

— Нечего и думать, сказалъ онъ:— мене четырехъ сотъ не отдаютъ. Моихъ денегъ хватитъ на половину.

— Все-таки не мшаетъ създить посмотрть, замтила мистрисъ Тодгэтли: — можно будетъ какъ-нибудь устроить.

— Вы хотите сказать, что согласятся взять половину суммы, а на другую можно дать закладную, сказалъ Блэръ, и лицо его просіяло.

— Нтъ, не совсмъ это, отвчала мистрисъ Тодгэтли, покраснвъ, какъ піонъ.

— Слушайте, Блэръ, крикнулъ сквайръ, стоявшій въ саду подъ окномъ, у котораго они сидли, и схвативъ Блэра за пуговицу.— Я позабочусь объ остальныхъ двухъ сотняхъ. Отправляйтесь въ городъ и смотрите пансіонъ. Пожалуй, и я поду, и если дло подходящее, мы тотчасъ и внесемъ деньги.

Пришла очередь Блэра краснть.

— Сэръ, неужели вы хотите сказать?… Я не имю никакого права…

— Никакого права! заревлъ сквайръ, держа за лацканъ Блэра и притискивая его къ стн, какъ вора, пойманнаго на мст преступленія:— онъ не иметъ права, а онъ спасъ мн сына и чуть не отправился на тотъ свтъ! какой вздоръ еще вы тутъ мелете?

— Сэръ, каждый бы сдлалъ это на моемъ мст. Каждый, въ комъ есть капля обыкновеннаго человческаго чувства, бросился бы спасти утопающаго.

— Обыкновенное человческое чувство вздоръ, ревлъ сквайръ, такъ что стекла дрожали.— Я говорю, что если школа подходящее дло, то я вношу двсти фунтовъ,— и баста!

— О, сэръ. Я этого не ожидалъ. Можетъ быть, года черезъ два, если школа пойдетъ хорошо, я буду въ состояніи выплатить вамъ деньги, но за вашу доброту, я вашъ вчный должникъ.

— Не безпокойтесь объ уплат, пока я не попрошу о ней, отвчалъ сквайръ съ холодной вжливостью, признакомъ, что онъ смертельно разобиженъ.— Если вы слишкомъ горды, чтобы принять такую бездлицу, я даю ее Мери Спэнкеръ, не вамъ. Помните, сэръ, я даю вашей жен, не вамъ.

На глазахъ Блэра выступили слезы. Онъ могъ иногда нжничать, хоть и былъ учителемъ математики. Увидвъ эти слезы, сквайръ встряхнулъ его еще разъ за лацканы, такъ что Блэръ чуть не хватился затылкомъ объ полъ. Затмъ сквайръ пошелъ кормить голубей, а Блэръ поспшилъ къ Мери, и щеки его были такъ же красны и глаза такъ же блестли, какъ и щеки и глаза Спэнкера, когда тотъ производилъ латинскія слова изъ греческихъ корней.

Сквайръ съ Блэромъ похали въ Лондонъ. Сквайръ захватилъ съ собой и стряпчаго. Пансіонъ оказался очень хорошимъ пансіономъ. Содержатель его нажилъ порядочное состояніе и узжалъ за границу отдыхать на старости. Каждый способный и порядочный человкъ могъ разсчитывать на успхъ, взявъ этотъ пансіонъ, потому что онъ давно былъ зарекомендованъ съ хорошей стороны. Пасторъ, мистеръ Локитъ и два-три человка изъ родителей, чьи дти воспитывались въ пансіон, подтвердили это. Но пансіонъ не отдавали мене четырехъ сотъ фунтовъ.

Сквайръ покончивъ дло съ пансіономъ, проводилъ Мери къ роднымъ, а Блэръ остался въ пансіон, чтобы все приготовить. Спэнкеры охотно дали согласіе на бракъ дочери. Ни съ какой стороны не было ни малйшаго препятствія. Докторъ Фростъ скоро нашелъ новаго хорошаго учителя математики, а Блэру послалъ съ поздравленіемъ ящикъ серебряныхъ ложекъ и вилокъ. Блэръ выбралъ время каникулъ около Михайлова дня и повнчался съ Мери Спэнкеръ.

Мы видли ихъ, когда они въ конц недли прозжали черезъ Ворсестерскую станцію. Мери смотрла той же милой прелестной двушкой, въ томъ же простомъ сренькомъ плать. Блэръ сіялъ. Онъ сжалъ руки сквайра такъ, какъ будто хотлъ утащить его съ собой. Мы подали имъ въ вагонъ корзинку персиковъ и винограда отъ мистрисъ Тодгэтли, и милое личико Мери улыбалось и кивало въ окно, пока мы могли ее видть.

— Много-много счастья! крикнулъ Тодъ въ слдъ узжавшимъ, голосомъ, подходившимъ близко къ реву сквайра.

Много счастья! Вы услышите какъ они были счастливы.

Исторія моя не кончилась свадьбой влюбленныхъ, какъ кончаются вс исторіи. Пришелъ другой конецъ и пришелъ отъ газеты Джерри.

Пансіонъ, снятый мистеромъ Блэромъ, находился въ предмстіяхъ Лондона. Когда Пайфинчъ Блэръ поселился въ дом, то оказалось, что домъ былъ очень ветхъ и требовалъ поправокъ. Блэръ не замтилъ этого при покупк,— очень обыкновенный случай. Блэръ заплатилъ 400 ф. за фирму и за вс принадлежности. Сдлка была недурная для него. Онъ привелъ домъ въ порядокъ, прикупилъ мебели, лишней мебели, какъ говорили другіе, но Блэръ хотлъ, чтобы мальчикамъ жилось у него съ комфортомъ, онъ хотлъ еще боле для молодой жены.

Пансіонъ не былъ изъ числа дорогихъ модныхъ пансіоновъ, гд берутъ съ воспитанника по сту фунтовъ въ годъ, не считая экстренныхъ расходовъ. Плата была умренная, какъ и размръ пансіона, воспитанники были большею частью сыновья зажиточныхъ торговцевъ. Сначала Блэръ, когда еще идеи, вынесенныя изъ Кэмбриджа, были свжи въ голов, хотлъ обратить пансіонъ въ высшее учебное заведеніе, но это требовало новаго риска капитала. Когда онъ увидлъ, что дло хорошо оплачивалось, учителя и ученики хорошо успвали, онъ отказался отъ этого плана.

Прошло два года. Въ одинъ вечеръ мистрисъ Блэръ сидла въ гостиной у камина, держа на рукахъ крупнаго двух-лтняго мальчика, очень бойко выкрикивавшаго для своего возраста ‘папа’ и ‘мама’. Мистрисъ Блэръ была тою же Мери Спэнкеръ. Тоже выраженіе доброты и прелести, тотъ же ясный, милый взглядъ и тоже срое простенькое платье. Она была матерью для воспитанниковъ, и Блэръ говорилъ, что она перебаловала ихъ всхъ.

Блэръ ходилъ большими шагами по ковру. Голова его была опущена, лобъ нахмуренъ. Это была рдкость, потому что лицо его постоянно сіяло. Блэръ былъ тмъ же красивымъ и худощавымъ молодымъ человкомъ, какъ и прежде. Мистрисъ Блэръ замтила его разстроенный видъ и спросила:

— У тебя голова болитъ, Пайфинчъ?

Она привыкла къ дикому имени. Привычка сглаживаетъ смшное.

— Нтъ.

— Что же съ тобой?

Онъ не отвчалъ и, казалось, не слышалъ вопроса. Мистрисъ Блэръ поставила мальчика на полъ. Онъ былъ окрещенъ Джозефомъ въ честь сквайра Тодгэтли.

— Бги къ папа, Джо, и спроси, что съ нимъ?

Маленькій джентльменъ перевальцемъ отправился по ковру къ отцу, бормоча что-то непонятное на своемъ язык.

Блэръ поднялъ его и снесъ матери.

— Я разскажу теб, Мери, что со мной. Я надялся, что ты никогда не узнаешь объ этомъ. Дло въ томъ…

Блэръ остановился. Свтлый и спокойный взглядъ жены и любящій голосъ ея придалъ ему силы.

— Говори, Пайфинчъ, чмъ тяжеле несчастье, тмъ боле я имю право знать о немъ.

— Нтъ, бда не такъ велика, чтобы звать ее несчастьемъ. Когда я покупалъ пансіонъ, я задолжалъ и долженъ немедля уплатить.

— Неужели мистеру Тодгэтли?

Мимолетная улыбка освтила лицо Блэра.

— Деньги мистера Тодгэтли — подарокъ. Я думалъ, что ты поняла это, Мери. Когда я говорилъ объ уплат, онъ чуть не поколотилъ меня. Но когда я заплатилъ вс четыреста фунтовъ за пансіонъ, я не подумалъ, что нужны будутъ деньги на текущіе расходы и на сотни разныхъ разностей, которыя неожиданно оказываются нужными при новомъ обзаведеніи. Нужны были починки въ дом, содержаніе школы, а я не получалъ ни пенса до конца четверти года, да и тогда получилъ бездлицу, потому что большая часть учениковъ вносятъ плату по полугодіямъ. Локитъ, который былъ здсь все время, увидлъ, что если я не займу денегъ, то мн придется продать пансіонъ. Онъ досталъ мн отъ пріятеля полтораста фунтовъ по пяти процентовъ. Теперь мистеръ Уэльзъ, который далъ деньги, умеръ, а душеприкащики требуютъ немедленной уплаты.

— Неужели ты ничего не уплатилъ?

— Я предлагалъ уплачивать по частямъ каждые полгода, но мистеръ Уэльзъ отвчалъ: улучшайте школу, не спшите уплатой. Локитъ говорилъ, что онъ, какъ богатый человкъ и притомъ безъ наслдниковъ, хотлъ подарить мн эти деньги. Теперь Уэльзъ умеръ скоропостижно, а душеприкащики въ короткихъ словахъ требуютъ немедленнаго взноса денегъ.

Мистрисъ Блэръ сидла въ печальномъ раздумь. Еслибы она знала это заране! Она теперь съ сожалніемъ вспоминала каждый лишній шиллингъ, потраченный ею. Правда, изъ этихъ шиллинговъ едва ли бы накопилась и восьмая доля долга, но все-таки и это было бы облегченіемъ.

— Пайфинчъ, намъ остается одно, занять эти деньги у кого нибудь и уплатить душеприкащикамъ. Мы останемся съ тмъ же долгомъ и будемъ уплачивать его по частямъ.

— Локитъ говоритъ тоже самое. Мы съ нимъ объ этомъ хлопотали цлыхъ дв недли. Теперь, когда пришлось занять у ростовщика, я долженъ сказать теб: есть еще и другое… И голосъ Блэра оборвался.

— Что такое?

— Мы нашли человка, который даетъ деньги. Локитъ отыскалъ по объявленіямъ въ Таймс. Эти ростовщики страшные мошенники, но этотъ право не изъ худшихъ. Локитъ спросилъ у одного изъ своихъ прихожанъ, который знаетъ эти дла, и тотъ нашелъ этого Гэвити еще довольно честнымъ человкомъ для ростовщика. Я долженъ буду платить ему высокіе проценты и дать закладную съ правомъ продажи мебели.

— Закладную съ правомъ продажи мебели? Это что такое?

— Вотъ это я и хотлъ сказать теб, когда говорилъ, что есть другое. Уэльзъ довольствовался моей роспиской, а этому человку нуженъ залогъ. Только для формы, какъ онъ говоритъ, потому что мои дла идутъ хорошо. Въ два-три года долгъ будетъ очищенъ.

— О да, я надюсь. Пансіонъ идетъ прекрасно.

Въ тон ея слышалась затаенная тревога, и Блэръ угадалъ ее. Блэръ подумалъ, что ему лучше было бы скрыть отъ жены это дло, но давъ закладную на мебель, онъ боялся, что Гэвити придетъ сдлать опись всмъ вещамъ. Мери не могла понять необходимости закладной, потому что не было ни малйшаго сомннія въ состоятельности ихъ. Ни мужъ, ни жена не знали, какія права давала ростовщику закладная.

Сваливъ съ сердца камень признаніемъ жен, Блэръ вздохнулъ легко и оба проговорили о свтлыхъ надеждахъ, когда долгъ будетъ уплаченъ и можно будетъ расширить пансіонъ. Туча, казавшаяся сначала такъ грозною, казалась теперь легкимъ облакомъ. Они перенесли долгъ съ одного кредитора на другого, и имъ придется за то заплатить нсколько лишнихъ фунтовъ — вотъ и все.

Гэвити далъ деньги, взялъ закладную. Онъ включилъ расходы на продажу мебели въ случа неуплаты, и долгъ былъ уже сто восемьдесятъ фунтовъ вмсто ста пятидесяти. Но и это было легкимъ облакомъ. Пансіонъ процвталъ, и хотя мистеръ Гэвити вытребовалъ бы свое до послдняго фартинга, но онъ не думалъ сдлать съ ними мошенническую продлку, да она и не принесла бы ему никакой выгоды.

——

Посл женитьбы Блэра мы не видали ни его, ни жены. Но сквайръ не терялъ ихъ изъ вида, и часто корзины съ разными разностями, уложенныя руками мистрисъ Тодгэтли, посылались Блэрамъ. Сквайръ какъ-то здилъ въ Лондонъ, былъ у нихъ и разсказалъ, какъ они хорошо жили.

На первое Рождество Блэры получили приглашеніе пріхать погостить, но мистрисъ Блэръ не могла пріхать изъ-за Джо. На второе, такъ какъ мы уже давно не имли встей о Блэрахъ, поршили послать имъ корзину съ индйкой, ветчиной и парой фазановъ. Лэна положила любимую куклу. Гюгъ отрзалъ ей ноги, но, тмъ не мене, кукла была любимицей и жертва была большая. Мы вс въ письм пожелали имъ много счастья, а на Рождеств пили за ихъ здоровье.

Прошло дней десять, отвта не было. Такъ какъ Мери Блэръ была всегда такъ аккуратна въ переписк, то мистрисъ Тодгэтли начала тревожиться, что корзина пропала на желзной дорог.

Черезъ мсяцъ пришло письмо съ адресомъ рукой Мери Блэръ.

— Теперь мы узнаемъ, получена ли корзина, сказала мистрисъ Тодгэтли, распечатывая письмо.

Но глаза ея стали плохи при огн, и она не скоро могла разобрать. Она переворачивала страницу за страницей и, наконецъ, у нея вырвался крикъ огорченія.

— Мошенники украли корзину? закричалъ сквайръ.

— Нтъ, Блэры получили корзину, но я боюсь, что съ ними что-то случилось недоброе, отвчала она слабымъ голосомъ.— Прочитайте вслухъ.

Сквайръ надлъ очки. Мы, въ ожиданіи, столпились у стола. Мистрисъ Тодгэтли сидла, наклонивъ голову и зажимая щеку рукой. Тодъ, читавшій въ это время, отложилъ книгу. Сквайръ долго пялилъ глаза на письмо, бормоча что-то про себя. Письмо не было такъ разборчиво, какъ бывали вс письма Мери. Она писала сквайру и мистрисъ Тодгэтли вмст.

‘Мои дорогіе друзья, если я замедлила отвтомъ, то не по недостатку принадлежностей’…

— Принадлежностей? перебилъ кто-то изъ насъ.

— Должно быть: признательности поправилъ сквайръ.— Не перебивайте.

‘Признательности за вашъ милый и щедрый подарокъ, но потому, что на сердц у меня было тяжело и не поднималась рука на объ… объ… объясненіе. Несчастіе за несчастіемъ объли… обрушились на насъ. Намъ пришлось продать нашъ пансіонъ, а съ нимъ и вс наши надежды, и уйти изъ нашего счастливаго купола.

— Купола? спросилъ Тодъ.

— Должно быть: жилища, сказалъ сквайръ.— Проклятая лампа совсмъ не горитъ сегодня. Онъ продолжалъ:

‘Мужъ мой былъ принужденъ, но не по своей вин занять полтораста фунтовъ годъ назадъ. Онъ занялъ у ростовщика, мистера Гэвити, который взялъ высокіе проценты и поставилъ расходы въ тридцать фунтовъ. Но мы не имли ни малйшаго повода полагать, что онъ поступилъ съ нами не да… недалеко… недобросовстно. Онъ требовалъ ручательства, что было совершенно разумно. Достопочтенный мистеръ Локитъ вызвался быть поручителемъ, но онъ не согласился и сказалъ, что пасторы туфли…

— Господи помилуй! вскричала мистрисъ Тодгэтли.

— Я думаю: что пасторамъ трудно врить, прочиталъ сквайръ, хмуря брови.— Можно подумать, что она влила цлый графинъ воды въ чернильницу.

‘Гэвити сказалъ, что пасторамъ трудно врить, т. е. что они всего чаще не имютъ ничего, кром честнаго слова. Онъ взялъ закладную на нашу печку… Стойте! это мебель….

‘Нашъ пансіонъ шелъ какъ нельзя лучше. Не было ни малйшаго сомннія, что мы скоро уплатимъ долгъ и мы ни мало не колеблясь дали ему закладную съ правомъ продажи. И я уврена, что изъ этого дла не вышло бы никакой бды, если бы не то страшное несчастіе, которое, какъ кажется, составляетъ необходимую принадлежность сдлокъ этого рода… Мужъ мой попалъ въ Дж… Джер… въ газель Джерри…

— Газель Джерри!?

— Газету Джерри, поправилъ сквайръ.

— Газету Джерри?!

Мы вс разомъ заговорили, сквайръ выпучилъ глаза на буквы, потомъ на насъ. Мы выпучили глаза на него.

— Это газета Джерри, я думаю. Поди посмотри, Джо.

Джо посмотрлъ черезъ плечо сквайра и сказалъ:

— Да, это: газета Джерри. Только чернила блдны. Читайте дале, отецъ, можетъ быть, она дальше объясняетъ, что это такое.

‘Эта газета Джерри, какъ видно, обращается преимущественно (и я думаю негласно), между комическими людьми… коммерческими людьми, купцами, негоціантами, торговцами. Когда они прочитаютъ списокъ именъ, напечатанный въ газет, то узнаютъ, кто находится въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Разумется, имя мужа моего было тамъ напечатано. Пайфинчъ Блэръ, къ несчастью, такое странное имя, что его невозможно смшать съ другими. Я не видла газету, но полагаю, что тамъ была выставлена цифра долга и упомянуто, что Гэвити (но я не знаю было ли упомянуто его имя) взялъ съ насъ закладную на мебель.

— Кой чортъ, что это за газета Джерри? разразился сквайръ сердито махнувъ письмомъ.— Я знаю только одну газету, въ которую попадаютъ люди всхъ сословій, объявляютъ ли ихъ лордами или банкротами. А это что еще за газета?

Онъ надлъ очки и снова выпучилъ на насъ всхъ глаза, ожидая отвта, но онъ могъ бы задать этотъ вопросъ лун. Мистрисъ Тодгэтли сидла съ самымъ безпомощнымъ и недоумвающимъ взглядомъ, какой только можетъ быть у женщины. Сквайръ снова принялся за чтеніе письма.

‘Мы сами ничего не знали ни о газет Джерри, ни о томъ, что можетъ существовать подобная пуб… пуб… публикація, ни о томъ, что наша сдлка могла быть оглашена тамъ, и не могли никакъ понять причину, почему пансіонъ нашъ началъ приходить въ упадокъ. Неожиданно у насъ взяли нсколькихъ воспитанниковъ разомъ, другихъ взяли въ день Богородицы, а къ лтнимъ каникуламъ не осталось ни одного. Ночь за ночью напролетъ мы не смыкали глазъ, печалясь и удивляясь, отчего это могло быть, придумывая, въ чемъ бы мы могли поступить дурно въ отношеніи мальчиковъ или родителей и не могли ничего придумать. Часто мы вставали и принимались за работу, какая навертывалась, несомкнувъ глазъ. Наконецъ одинъ джентльменъ, сынъ котораго былъ однимъ изъ первыхъ возрожденныхъ… взятыхъ обратно мальчиковъ, сказалъ Пайфинчу правду, что имя его было напечатано въ газет Джерри. Отцы, подписывавшіеся на газету Джерри, увидли и передали другимъ.

— Чортъ побери газету Джерри, перебилъ ршительнымъ тономъ Тодъ.— Сэръ, это похоже на эпизодъ тайной инквизиціи.

— Это походитъ на такое дло, отъ котораго уши честнаго англичанина должны краснть, когда слышатъ о немъ, отвчалъ сквайръ.

‘Пайфинчъ пошелъ къ родителямъ всхъ воспитанниковъ. Одни не хотли видть его,другіе не хотли выслушать, тмъ, которые захотли выслушать, онъ перенесъ… передалъ вс обстоятельства, разсказалъ при какихъ обстоятельствахъ онъ принужденъ былъ занять деньги, и уврялъ, что это ни въ какомъ случа не могло бы повредить дтямъ. Большая часть, говоритъ Блэръ, выслушали съ сочувствіемъ и были очень добры на словахъ. Они сказали, что въ этомъ случа газета Джерри сдлала большое зло, но они не соглашались снова отдать намъ своихъ дтей. Они или отказывали на чисто, или говорили, что подумаютъ, но вы видите, что большая часть мальчиковъ была уже отдана въ другія заведенія. Вс они сказали Пайфинчу тоже самое: что они были вполн довольны обращеніемъ съ дтьми и заботами о нихъ, словомъ, довольны во всхъ отношеніяхъ, и если бы не это обстоятельство, то оставили бы у насъ дтей на все время вмшательства… воспитанія ихъ. Дло кончилось тмъ, мои дорогіе друзья, что ни одинъ изъ нихъ не хотлъ отдавать дтей своихъ человку, который былъ на шагъ отъ банкротства. Одинъ изъ нихъ намекнулъ деликатно, говоря, что Блэръ могъ каждую минуту ожидать, что домъ его обдерутъ… оберутъ, т. е. свезутъ всю мебель на продажу. Мы сами въ тотъ вечеръ говорили съ Пайфинчемъ, что не оставили бы своихъ дтей въ чьемъ бы то ни было пансіон при такихъ обстоятельствахъ.

— Это правда, прошептала мистрисъ Тодгэтли уничтоженная.

‘Письмо мое вышло длинно. Я должна спшить окончить его. Передъ самымъ Михайловымъ днемъ, когда выходилъ срокъ платить за квартиру, Гэвити явился съ исполнительнымъ листомъ. Въ одно утро пришли нсколько человкъ и унесли нашу мебель. На слдующее мы были согнаны съ квартиры. Было бы безуміемъ съ нашей стороны остаться жить въ такомъ большомъ дом. Хозяинъ дома ужасно разсердился и сказалъ Пайфинчу, что посадилъ бы его въ тюрьму, если бы онъ могъ зато хоть что нибудь выручить, а такъ какъ онъ ничего выручитъ, то Пайфинчъ можетъ убираться изъ вара… изъ квартиры немедля, потому что у него есть другой жилецъ. Мы съ тхъ поръ перехали сюда. Пайфинчъ напрасно кидался везд, ища выгодныхъ занятій. Одно время мы надялись, что онъ получитъ мсто младшаго учителя въ какомъ нибудь публичномъ шутовств.

— Публичномъ шутовств, сэръ?

‘Публичной школ, только это трудно. Онъ посылаетъ вамъ свое почтеніе и поручилъ мн сказать, что если вы долго не имли извстія отъ насъ, то потому, что мы не могли ршиться писать вамъ о нашемъ несчастіи посл вашей доброты къ намъ. Присылка рождественскаго подарка заставила насъ написать вамъ.

‘Благодарю васъ за все. Намъ переслали живность, и мы получили ее въ самый канунъ Рождества. Я сама приготовила все. Я сдлалась славной кухаркой, маленькій Джо счастливъ своей куклой и не выпускаетъ ее изъ рукъ. Привтъ всмъ вашимъ. Я должна извиниться, что плохо пишу, чернила въ этихъ бутылочкахъ въ пенни такъ блдны, и малютка на рукахъ не даетъ мн писать. Не говорите объ этомъ ни слова, прошу васъ, моимъ роднымъ. Ваша навсегда Мери Блэръ.

13 Диффордзъ Билдингзъ, Поддингтонъ’.

Сквайръ положилъ письмо на столъ, очки на письмо, и все съ самымъ торжественнымъ видомъ. Можно бы было услышать падавшую булавку.

— Объ этомъ дл надо разузнать. Я поду завтра туда.

— И я бы похалъ съ вами, сэръ, если бы не далъ слова Уитнеямъ хать на охоту, сказалъ Тодъ.

— Она пишетъ о малютк, врно есть другой, сказала мистрисъ Тодгэтли испуганнымъ шопотомъ.— Еще ребенокъ, кром Джо. Господи помилуй.

— Я не понимаю этого! топнулъ ногой сквайръ, красня.— Выгнаны изъ дома и лишены куска хлба и все черезъ газету Джерри. Въ Англіи ли мы живемъ? я спрашиваю васъ. Подъ англійскими ли законами? Пользуемся ли правами и свободой англичанъ? Газета Джерри! Кой чортъ эта газета Джерри! откуда она взялась? Кто издаетъ ее? Канцелярія лорда казначея? или шотландская палата? Или какое нибудь патентованнное общество, о которомъ мы здсь и не слыхали. Мэри Блэръ врно была обманута. Исторія ея не выдерживаетъ критики.

— Похоже на то, что она была обманута, сэръ.

— Похоже на то? Иначе быть не можетъ, Джонни, горячился сквайръ.— Я на время нуждаюсь въ деньгахъ. Я занимаю ихъ честнымъ манеромъ съ честнымъ намреніемъ отдать ихъ съ хорошими процентами, но не хочу, чтобы сосди мои знали о томъ. А тутъ меня увряютъ, что есть какое-то, общество, или газета, или что бы тамъ ни было, которое мн не дастъ обдлать мое дло безъ огласки, а все пропечатаетъ и объявитъ публик, какъ похороны или свадьбу.

Сквайръ все краснлъ и былъ теперь красне индюка. Онъ всегда краснлъ, когда что нибудь сердило его, а теперь онъ не могъ облегчить свои чувства, призвавъ стараго Джонса, полицейскаго, и приказавъ ему схватить виновныхъ.

— Глупость! Вздоръ! Чепуха! Блэръ бдняга, врно, запутался въ длахъ, далъ закладную на мебель и выдумалъ эту сказку, чтобы успокоить жену, побоявшись сказать ей правду. Газета Джерри! Когда я былъ парнишкой, отецъ бралъ меня въ Ворсестеръ смотрть представленіе, которое называлось: собаки Джерри. Самый большой вредъ, который можно было получить тамъ — была простуда, насморкъ, потому что изъ дыръ въ наружномъ потолк страшно дуло, или еще можно было засорить себ глаза отъ опилковъ, которые поднималъ сквозной втеръ. А вдь газета Джерри наноситъ вамъ вредъ на цлую жизнь. Не говорите мн ни слова! Гд мы живемъ? я спрашиваю васъ. Въ Австріи или во Франціи, или въ другой какой земл, гд, какъ говорятъ, человкъ не можетъ надть поутру пару чистыхъ носковъ, безъ того, чтобы къ полудню объ этомъ не было донесено бумагой высшему казначейгтву. Нтъ! не говорите мн ни слова!

— Я не слыхалъ ни слова о газет Джерри во всю мою жизнь, сказалъ Тодъ:— и не знаю, что это за штука, но я увренъ, что Мери Блэръ не написала бы это, если бы не имла на то основательныхъ причинъ.

И хоть врьте, хоть не врьте, потому что этому трудно поврить, сквайръ къ послднее время началъ слушать Тода. Онъ обернулъ къ нему свое старое, багровое лицо, свирпое выраженіе котораго мгновенно смягчилось.

— Тогда, Джо, все что я могу сказать, — это, что англійская честь и англійскія понятія теперь ужь не то, чмъ были прежде. Живите и давайте жить другимъ — вотъ былъ нашъ девизъ, и большая часть изъ насъ старались жить согласно съ этими словами. Во всякомъ случа, я поду въ Лондонъ завтра, и если ты хочешь, Джонни, ты можешь хать со мной.

Мы похали. Пока не двинулся поздъ, я не врилъ, поду ли, потому что Тодъ на три четверти уже ршался отказаться отъ охоты у Уитнеевъ и хать къ Блэрамъ. Въ такомъ случа я бы остался.

Были сумерки, когда мы пріхали въ Лондонъ, и вечеръ былъ такой же холодный, какъ и человческое состраданіе. Сквайръ зашелъ въ гостнаницу при желзной дорог, спросилъ котлетъ, но не хотлъ дожидаться обда. Когда сквайръ нетерпливо желалъ узнать что нибудь, онъ жертвовалъ даже обдомъ. Самымъ врнымъ средствомъ отыскать Диффордзъ Бильдингзъ, сквайръ счелъ пройтись по самымъ люднымъ улицамъ и на каждомъ шагу, сталкиваясь съ прохожими, и на каждомъ поворот улицы спрашивать, гд Диффордзъ Бильдингзъ. Многіе встрчные не знали, гд Диффордзъ Бильдингзъ, многіе показывали въ противуположную сторону. Наконецъ мы добрались до Диффордзъ Бильдингза. Это была тихая улица, обстроенная двумя рядами домовъ, которые лондонскіе жители зовутъ домами въ восемь комнатъ, небольшія калитки вели къ квадратному клочку запущеннаго сада.

— Пойдемъ, Джонни! померъ тринадцатый, говорилъ сквайръ, смотря по окнамъ.

Улица была плохо освщена и нельзя было разглядть номеровъ. Сквайръ остановился передъ однимъ домомъ, изъ калитки вышелъ молодой священникъ въ бломъ галстух. Когда онъ столкнулся съ сквайромъ, оба начали вглядываться другъ въ друга.

— Не можете ли вы сказать, мистеръ Блэръ живетъ здсь?

— Я имю удовольствіе видть мистера Тодгэтли?

Это былъ пасторъ Локитъ.

— Что это за странная исторія! разразился сквайръ, схвативъ пастора за пуговицу теплаго сюртука и протащивъ его впередъ по тротуару.— Мистрисъ Блэръ написала самую диковинную штуку, и никто изъ насъ не могъ добиться никакого смысла, она писала объ раззореніи, продаж, и еще объ чемъ-то, что она зоветъ газетой Джерри.

— Да, отвчалъ пасторъ тихо и печально, взявъ сквайра подъ руку и ходя съ нимъ взадъ и впередъ по тротуару.— Это одна изъ самыхъ грустныхъ исторій, какія мн пришлось видть.

Сквайръ готовъ былъ неистовствовать на улиц, спокойный видъ пастора удержалъ его.— Не угодно ли вамъ объяснить мн, сэръ, существуетъ ли такая штука, какъ газета Джерри. Я слыхалъ о представленіяхъ собакъ Джерри на сцен, и даже разъ видлъ ихъ, но я не знаю, что это за новая выдумка Джерри!

— Разумется, есть такая газета, въ ней печатается списокъ именъ людей, попавшихъ въ затруднительное положеніе въ денежномъ отношеніи. Мн говорили, что эта газета расходится только частно, я подумалъ, что это значитъ тайное распространеніе газеты, но можетъ быть я тутъ ошибаюсь. Съ тхъ поръ какъ имя Блэра попало въ газету, онъ былъ отмченный человкъ и пансіонъ его упалъ.

— Господи, спаси мою душу! вскричалъ торжественно сквайръ, уничтоженный этими словами, подтверждавшими каждую іоту письма Мери.— Кто же даетъ газет Джерри право это длать?

— Я ничего не знаю о прав, но вы видите, что она иметъ силу сдлать это.

— Я никогда еще не слыхивалъ о такой сил. У насъ есть пасторъ, который каждое воскресенье проповдуетъ, что свтъ приходитъ къ концу. Я думаю, такъ должно быть. Я знаю, что свтъ сталъ такъ мудренъ, что мн не понять его. Если человкъ имлъ несчастіе, можетъ быть, посл многихъ годовъ борьбы, о которой никто не зналъ кром его самого,— раззориться наконецъ, то имя его публикуется въ газетахъ страны открыто и прямо, и вся публика читаетъ его имя поутру за завтракомъ, и въ этомъ нтъ ничего тайнаго. Что же касается этой подлой штуки, если я такъ понимаю дло, что Блэръ не зналъ даже о существованіи ея, ни о томъ, что имя его будетъ пропечатано въ ней.

— Наврно, онъ не зналъ, да и я тоже, подтвердилъ мистеръ Локитъ.

— Я бы хотлъ, чтобы мн это растолковали какъ слдуетъ,сэръ, горячился и багровлъ сквайръ:— честная ли это, открытая, гласная штука, или штука въ род испанской инквизиціи?

— Я не могу сказать вамъ, отвчалъ мистеръ Локитъ, когда они остановились у калитки Блэра.— Одинъ изъ родителей сказалъ Блэру, что этотъ листокъ, главный справочный листокъ для всхъ спекуляцій, и такъ хорошо служитъ этой цли, что сдлался газетой, чуть ли не цлымъ учрежденіемъ. Я не знаю, правда ли это?

— Я слышалъ, что есть учрежденіе для идіотовъ, но не слыхалъ, что можетъ существовать учрежденіе для продажи столовъ и стульевъ, ревлъ сквайръ.— Нтъ, сэръ, теперь я ни за что не поврю этому. Я завтра встану на верхъ монумента и скажу публик: ‘я стою здсь, чтобы подслушивать все, что вы будете говорить между собой и потомъ передавать вамъ всмъ потихоньку’. И такимъ образомъ я буду играть роль старухи сплетницы и буду грозить зминымъ жаломъ толп, которая, ничего не подозрвая, ходитъ внизу. Неужли вы думаете, сэръ, что если я займусь такимъ дломъ, лордъ канцлеръ будетъ глядть сквозь пальцы и потерпитъ меня на моемъ монумент.

— Я боюсь, что лорду канцлеру нтъ никакого дла до этого, отвчалъ мистеръ Локитъ, улыбаясь логик сквайра.

— Ну я скажу: добрые люди, общественное мнніе, коммерческая честь и справедливость!

Сквайръ потрясъ такъ усердно тонкую ршетку, за которую держался, что чуть не вырвалъ ее изъ каменной плиты. Мистеръ Локитъ разсказалъ ему подробно о сдлк съ Гэвити и заключилъ, что считаетъ и себя отчасти невольной причиной этого несчастія, и что онъ съ раззоренія Блэра не знаетъ ни минуты покоя. Сквайръ осыпалъ Гэвити ругательствами, но мистеръ Локитъ сказалъ, что человкъ этотъ, судя по всему, не имлъ никакого злаго умысла. А если онъ продалъ мебель, то все равно: домохозяинъ продалъ бы ее.

— А что длаетъ Блэръ?

— Борется съ болзнью и отстаиваетъ свою жизнь, отвчалъ пасторъ и разсказалъ, какъ Блэръ искалъ мста въ королевской коллегіи, потомъ въ частной школ, но не было ваканціи, какъ, наконецъ, онъ началъ искать мсто писца въ контор. День за днемъ, больной и здоровый, въ дождь и непогоду, голодный или сытый ходилъ онъ по лондонскимъ улицамъ, пока наконецъ отецъ одного изъ воспитанниковъ его далъ ему занятіе: ходить по домамъ, разнося объявленія о какомъ-то новомъ изобртеніи и ища покупщиковъ, Блэръ долженъ былъ получать плату за коммисію, смотря по успху дла. Разумется, теперь ни болзнь, ни погода не могли остановить его, и онъ приходилъ вечеромъ домой промокшій до костей. Весь ноябрь и декабрь шли дожди. Блэръ схватилъ лихорадку. Лихорадка теперь проходила, но слабость, послдствіе ея, была очень опасна.

— Она ни слова не написала намъ объ этомъ! вскричалъ сквайръ сердито.

— Блэръ запретилъ ей писать. Онъ говорилъ, что если написать все, то это значитъ просить о помощи.

— Блэръ дуракъ! заревлъ сквайръ.

— Мистрисъ Блэръ не писала и роднымъ. Мистеръ Спэнкеръ былъ боленъ и семейство его въ крайности, потому что ему не платили полнаго жалованья во время болзни.

— Чмъ же они жили все время? спросилъ сквайръ.

— Блэръ заработывалъ немного за коммисію, пока могъ таскать ноги, а жена его достала какія-то работы шерстью изъ магазина въ Сити, за которую ей хорошо платятъ, отвчалъ пасторъ, понижая голосъ,— они могли бы жить безъ нужды, если бы не болзнь Блэра, къ несчастью, родился въ октябр еще ребенокъ, онъ отнимаетъ много времени у матери.

— Хотлъ бы я знать, къ чему еще родился этотъ ребенокъ? вскричалъ сквайръ, который совершенно потерялъ голову.— Разв ребенокъ не могъ подождать и родиться въ боле удобное время?

— Разумется, это было бы лучше, если бъ было возможно, потому что ребенокъ больной и безпокойный, отвчалъ пасторъ, которому было не до улыбки:— идите прямо, сэръ. Я долженъ идти въ церковь. Это вашъ сынъ, я думаю?

— Мой сынъ? Помилуй васъ Господь! Мой сынъ молодецъ въ шесть футовъ два дюйма въ однихъ чулкахъ. Это Джонни Лёдлау.

Мы пожали другъ другу руки и разстались. Сквайръ пошелъ впередъ, я за нимъ. Въ прихожей не было огня и мы ощупью нашли дверь.

— Войдите, раздался голосъ Мери въ отвтъ на нашъ стукъ.

Мы не властны надъ нашими мыслями. Он приходятъ и уходятъ безъ нашего спроса. Когда я увидлъ въ тсной комнат у жалкаго огонька Мери Блэръ на низкой скамейк, работавшую что-то большимъ крючкомъ изъ цвтной шерсти, и на колняхъ у ней груднаго ребенка въ бломъ, а мальчугана Джо на полу у ногъ ея, я невольно припомнилъ мистрисъ Лизъ, жену стрлочника Лиза, съ больнымъ ребенкомъ на колняхъ,— и это воспоминаніе показалось мн предвщаніемъ несчастія. Лизъ умеръ. Неужели и Пайфинчъ Блэръ умретъ?

Сквайръ вошелъ, покачиваясь на ципочкахъ, какъ будто онъ шелъ по вспаханной земл. На камин стояла свча, столъ былъ придвинутъ къ окну, чтобы было больше простора. Комната была бдная, огн что-то кипло въ маленькой кострюл. Мери обернулась, лицо ея вспыхнуло и работа вывалилась изъ рукъ еа на пеленки ребенка, когда она протянула намъ руку. Маленькій Джо, здоровый мальчуганъ, съ большими черными глазами, въ красном платьиц, прислонился къ стн и стоялъ выпуча на насъ свои большіе черные глаза и пряча для безопасности подъ передникъ Лэнину куклу, ноги которой торчали вверхъ.

Мери совершенно растерялась. Сквайръ, когда дло шло о томъ, чтобы сказать невинную ложь, оказывался совершеннымъ дуракомъ. Онъ забормоталъ что-то о длахъ, которые вызвали его въ Лондонъ и о желаніи видться, спутался и брякнулъ правду.

— Мы пріхали навстить васъ, моя милая Мери, и узнать что все это значитъ?

Мери не выдержала. Мы напомнили ей счастливые дни въ Дайкъ-Мэнор, когда будущее казалось ей такъ свтлымъ. Она закрыла руками лицо и слезы дождемъ полились между пальцами.

— Заприте дверь, пожалуйста, Джонеи! очень тихо шепнула она, указывая на дверь въ глубин комнаты.

Я осторожно задвинулъ задвижку. Мери плакала неслышно, изрдка вырывалось у ней заглушенное рыданіе. Джо, испуганный слезами матери, однимъ прыжкомъ кинулся къ ней, боднулъ ее головой въ колни и съ ревомъ скрылъ лицо свое въ ея юбкахъ. Я взялъ его на колни и скоро утшилъ его. Не знаю почему, дти никогда не боялись меня. Сквайръ теръ усиленно свой сморщенный красный носъ и жаловался на насморкъ.

Какъ измнилась Мери! Когда краска волненія исчезла, мы увидли уже не прежнее прелестное, цвтущее лицо. Мило оно было попрежнему, но свтлая прелесть и цвтъ здоровья и молодости смнились блдностью и истомленнымъ, измученнымъ выраженіемъ, темные круги окаймили кроткіе каріе глаза, теперь потускнвшіе и печальные.

Она разсказала намъ все, что мы слышали отъ мистера Локита. Газета Джерри была больнымъ мстомъ для сквайра. Мери понимала эту ‘штуку’ не боле сквайра. Ей сказали, что закладная вносится въ какой-то списокъ, врно, этотъ списокъ и перепечатывается въ газет Джерри.

— Спаси насъ всхъ Господи! кричалъ сквайръ.— Неужели ее человкъ не можетъ занять немного денегъ, безъ того, чтобъ это не стало извстнымъ его врагамъ, если они у него есть, и дало имъ случай поднять на него вой, какъ стая голодныхъ волковъ? Прежде земля наша была самой свободной землей.

Ребенокъ заплакалъ. Мери положила работу и начала укачивать его. Мн показалось, что сквайръ готовъ былъ задать ему легонькую встрепку. Сквайръ считалъ всхъ кричавшихъ дтей своими природными врагами, и если сказать правду, не смотря на свой грозный нравъ, побаивался ихъ.

— Ей ужь дали имя? спросилъ онъ ворчливо.

Это была двочка. Мери отвчала, что ее назвали тоже Мери, по что она зоветъ ее для отличія Полли. Полли хотла сть и Мери налила ей изъ кострюльки жидкой кашицы. Благодаря работ Мери и Локиту, они не терпли голода. Но Локитъ былъ бдный пасторъ, работа не приносила много, и кашица была жидкая.

— Это дрянная кашица, проворчалъ сквайръ полужалостливымъ, полусердитымъ тономъ, колеблясь между отвращеніемъ ко всмъ груднымъ дтямъ вообще и жалостью къ тому, котораго видлъ. ‘Если ребенокъ явился на свтъ, разумется, его нужно кормить, но что за надобность ему была явиться въ такое время?’ думалъ сквайръ.

Мистрисъ Блэръ внезапно обернула лицо къ двери. Мы услышали слабый голосъ, звавшій: ‘Мери’.

— Джо, милый, ступай и скажи папа, что я сейчасъ приду къ нему.

Мальчуганъ, бормотавшій мн все время на непонятномъ язык исторію о кукл, слзъ съ моихъ колнъ, оставивъ куклу на сохраненіе, и пошелъ къ отцу. Сквайръ сказалъ, что хочетъ видть Блэра. Мери пошла приготовить мужа къ нашему приходу.

Мы вошли. И это лежалъ передъ нашими глазами Пайфинчъ Блэръ, который размахивалъ тростью надъ головами нашими въ школ Фроста! Я бы никогда не узналъ его. Онъ былъ такъ слабъ, что не могъ поднять головы. Блая тонкая кожа обтягивала выдавшіяся кости лица, на скулахъ выступила слабая краска, когда онъ насъ увидлъ. И я снова вспомнилъ Лиза. На лиц Блэра былъ тотъ же сроватый, землистый оттнокъ, какъ и на лиц умиравшаго Лиза.

— Господи помилуй! проговорилъ сквайръ, и еслибы не удивленіе, слышавшееся въ его восклицаніи, то тонъ его былъ бы тмъ торжественнымъ шопотомъ, какимъ говорятъ при похоронахъ.

Только страшный видъ смерти, выступавшій въ каждой черт Блэра, могъ удержать бурю, кипвшую въ сквайр. Сквайръ готовъ былъ разразиться ругательствами, зачмъ не дали знать въ Дайкъ-Мэноръ, и грозными вопросами о газет Джерри. Но онъ сдержался, и могъ за то высидть только нсколько минутъ. Высиди онъ доле, ему бы грозилъ апоплексическій ударъ.

Пришелъ молодой докторъ, пріятель мистера Локита. Когда докторъ уходилъ, сквайръ поспшно простился, вышелъ за нимъ и схватилъ его на улиц за воротъ.

— Онъ не выздороветъ?

— Я боюсь, нтъ, сэръ. Слабость его очень опасна.

Сквайръ разразился на него бурей ругательствъ, какъ будто то былъ одинъ изъ нашихъ сосднихъ докторовъ, и спрашивалъ, зачмъ же ни слова не написали о томъ друзьямъ Блэра, и грозилъ судебнымъ преслдованіемъ, если Блэръ умретъ.

Докторъ встртилъ бурю, какъ благоразумный человкъ.

— Мы, доктора, обладаемъ только человческимъ искусствомъ и знаніемъ, отвчалъ онъ, глядя во вс глаза на сквайра.

— Блэръ молодъ. Ему нтъ и тридцати лтъ.

— И молодые умираютъ, когда небу угодно призвать ихъ къ себ.

— Но небу не угодно призвать его къ себ, возразилъ сквайръ, не помня что говоритъ и посреди улицы.— Я спрашиваю васъ, молодой человкъ, какъ вы смете поминать о неб въ такомъ дл. Разв небо выгнало его изъ дома въ газету Джерри, а не человкъ? Человкъ сдлалъ это, сэръ, жестокій, несправедливый, себялюбивый, своекорыстный человкъ Не говорите мн, мистеръ докторъ, о неб, я не хочу слышать о немъ.

— Я хотлъ только сказать, сэръ, что жизнь мистера Блэра не въ моихъ рукахъ и не въ рукахъ человка, отвчалъ докторъ, выслушавъ сквайра спокойно до конца.— Я употреблю вс усилія, чтобы поставить его на ноги, но не могу сдлать ничего большаго.

— Вы должны поставить его на ноги, повторялъ сквайръ, не слушая его.

— Въ этомъ случа нельзя сказать: должны. Я сильно сомнваюсь, что мн не удастся поставить его на ноги. Мистеръ Блэръ и отъ природы слабаго сложенія, а болзнь свалила его съ ногъ, когда онъ былъ совершенно изнуренъ. Еще еслибъ онъ могъ быть спокоенъ, то было бы больше надежды, но онъ не можетъ быть спокоенъ при настоящихъ обстоятельствахъ.

— Смотрите, говорите со мной прямо. Онъ умираетъ или нтъ? наступалъ сквайръ на доктора.— Скажите и я буду знать, что все покончено. Я люблю, чтобы со мной говорили на чистоту.

— Но я не могу сказать, что онъ умираетъ. Жизнь его виситъ на волоск.

— А тамъ еще это крикливое подобіе Блэра! Нельзя ли Блэра перевезти ко мн? Прізжайте и вы съ нимъ. У меня можно охотиться.

— Нтъ. Онъ слишкомъ слабъ. Перездъ можетъ убить его.

Лицо сквайра стало печально.

— Вашъ Лондонъ славится докторами. Выберите лучшаго и привезите къ Блэру. Слышите, сэръ!

— Я привезу, если хотите, но это не необходимо!

— Не необходимо! гнвнымъ эхомъ отозвался сквайръ.— Если выздоровленіе Блэра не необходимо, то я хочу знать, чье же необходимо? Что будетъ съ бдной молодой женой, когда онъ умретъ? а съ мальчуганомъ, что держитъ куклу? а съ этой живой куклой въ пеленкахъ? Кто будетъ кормить ихъ? Я говорю вамъ, сэръ, что не дамъ ему умереть. Онъ мн близокъ, сэръ. Онъ спасъ жизнь моего сына, и сынъ мой теперь такой молодецъ, что любо посмотрть: въ шесть футовъ два дюйма въ однихъ чулкахъ. Не необходимо? Что же необходимо въ мір?

— Ему нужна, не медицинская помощь, но подкрпленіе, спокойствіе, полное возобновленіе силъ, отвчалъ спокойно докторъ.

— Все равно. Берите для него перваго доктора Лондона, не жалйте денегъ, я все плачу. Я во всю жизнь свою не видывалъ человка, котораго бы такъ нужно было склеить, какъ Блэра.

Сквайръ пожалъ руку доктору и завернулъ за уголъ улицы. Я пошелъ за нимъ, но докторъ остановилъ меня.

— У него доброе сердце, хоть онъ очень горячъ, шепнулъ онъ, кивая головой въ сторону сквайра.— Не поддерживайте его надежды на выздоровленіе Блэра, приготовьте его скоре къ противному исходу. Я считаю своимъ долгомъ всегда приготовить друзей больного къ худшему! И голосъ доктора зазвучалъ торжественно.

— Джонни! Ты не туда свернулъ. Знайте, сэръ, что вы можете заблудиться въ Лондон и совсмъ пропасть, раздался голосъ сквайра, который, оглянувшись, не нашелъ меня.

Я пошелъ возл сквайра растерянный, безнадежныя слова доктора раздавались въ моихъ ушахъ.

— Джонни, найдемъ ли мы въ этомъ Лондон телеграфную контору? Я пошлю телеграму матери, чтобы она немедля прислала Ганну. Ганна уметъ ходить за больными, а бдняжк нужно отдохнуть.

Докторъ гораздо лучше сдлалъ бы, еслибы самъ взялъ на себя приготовить сквайра къ печальному исходу. Едва усплъ я вымолвить первое слово, какъ сквайръ накинулся на меня, назвалъ меня бездушнымъ тигромъ, и спросилъ, какое понятіе имю я о христіанств, если нахожу естественнымъ, что человкъ умираетъ изъ-за газеты Джерри?

Утромъ сквайръ отправился на военную экспедицію въ контору Гэвити въ сити. Это была очень мрачная контора, биткомъ набитая людьми разнаго рода, и въ ней, чтобы отвчать на распросы всхъ, былъ всего одинъ писецъ. Мы не пробыли тамъ и минуты, какъ сквайра взорвало и онъ накинулся на писца за то, что тотъ сказалъ, что мистеръ Гэвити занятъ и не можетъ, сейчасъ принять насъ. Сквайръ вопросилъ гнвно: разв мы кредиторы, что мистеръ Гэвити прячется отъ насъ?

Его настойчивость и угроза жаловаться лорду канцлеру заставили доложить о немъ мистеру Гэвити. Насъ ввели въ прилично убранную комнату съ мягкимъ, краснымъ ковромъ и конторкой съ мраморной доской. Мистеръ Гэвити вжливо указалъ намъ стулья у пылавшаго огня, и я слъ.

Сквайръ не слъ. Онъ разразился страшнымъ взрывомъ. Онъ ходилъ по контор какъ ходилъ дома по комнатамъ, когда онъ бсновался. Онъ съ крикомъ требовалъ отвта: кто раззорилъ Пайфинча Блэра, и что значила эта газета Джерри. Гэвити, казалось, былъ человкомъ, привыкшимъ къ подобнымъ взрывамъ. Онъ слушалъ хладнокровно.

Когда сквайръ успокоился, то началъ видть вещи въ томъ же свт, въ какомъ видлъ ихъ Гэвити, а именно, что Гэвити ни въ чемъ не виноватъ. По моему, Гэвити былъ виноватъ только въ томъ, что продалъ мебель, но не продай онъ, домохозяинъ продалъ бы ее.

Сквайру осталось теперь одно — излить свою ярость на газету Джерри. Что онъ и сдлалъ. Онъ столько же понималъ, благодтельная или зловредная эта штука, сколько и строеніе планеты Юпитера. Но то, что сквайръ наговорилъ о газет Джерри, заставило Гэвити раскрыть глаза до того, что они стали совсмъ круглы.

— Спаси васъ Богъ, сказалъ Гэвити:— газета Джерри вещь, которую нужно запретить?! Да это самое благодтельное учрежденіе для насъ, людей сити! Это общественное благодяніе! Это лучшее благо коммерческаго міра. Еслибы вы знали, какія услуги оказываетъ газета Джерри, то вы воспвали бы ей хвалы, еэръ, вмсто того, чтобы такъ ругать.

— Какъ смете вы говорить мн это въ лицо? возражалъ сквайръ.

— Газета Джерри — это золотой рудникъ, сэръ. Отъ него составляютъ себ состояніе. И хорошее состояніе, сэръ.

— Я бы не захотлъ составить себ состояніе слезами, кровью, домомъ и очагомъ моихъ ближнихъ, былъ грозный отвтъ: — если Пайфинчъ Блэръ помретъ отъ этой болзни, разв газета Джерри дастъ пансіонъ жен его и дтямъ? отвчайте мн на это, мистеръ Гэвити.

Мистеръ Гэвити, судя по выраженію лица его, счелъ этотъ вопросъ такъ же нелпымъ, какъ и самого сквайра: онъ хотлъ распространиться о благодтельномъ дйствіи газеты Джерри и привести нсколько примровъ значительности его, но сквайръ, заткнулъ себ уши, говоря, что съ него довольно и примра Блэра.

— Я не отрицаю, что газета Джерри можетъ сдлать и зло въ извстномъ случа, сознался мистеръ Гэвити: — но это единичный случай, сэръ, и во всхъ улучшеніяхъ коммерческаго дла, единицы должны пострадать для блага массы.

Вышло еще хуже. Сквайръ накинулся на него, съ пной у рта, и наконецъ, посл ругательствъ и проклятій, выбжалъ изъ комнаты, не простившись, и съ крикомъ позвалъ меня, запрещая мн оставаться минуту дале въ этомъ гнзд воровъ и казуистовъ.

Вечеромъ, мы были снова въ Диффордзъ-Бильдлай. Грудной ребенокъ лежалъ въ своей колыбели. Маленькій Джо спалъ передъ огнемъ, приложивъ куклу къ щек. Мери стояла на колняхъ у кровати больного. Увидвъ насъ, она поспшно встала съ колнъ.

— Онъ, кажется, слабе, прошептала она:— лицо его иметъ, такой видъ, который пугаетъ меня.

Ея видъ могъ испугать всякаго. Изнуренный, измученный и терпливо безнадежный. Спокойный тонъ ея былъ неестествененъ.

Мы вошли къ больному. Теперь нельзя было ошибаться. Смерть глядла на насъ изъ каждой черты. Голова Блэра была слегка приподнята на подушк, впалые глаза усиливались выразить улыбку привтствія. Сквайръ могъ многое снести и многое сдлать, но притворяться не умлъ. Онъ упалъ на стулъ съ громкимъ рыданьемъ.

— Не плачьте обо мн. Все къ лучшему, я спокоенъ, прошепталъ Блэръ.

И я не выдержалъ. Спрятавъ лицо въ одяло, я зарыдалъ. Бдный Блэръ! А мы еще звали его Печенымъ Пирогомъ!

Я отправился на станцію Пэддингтона встртить поздъ, съ которымъ должна была пріхать Ганна. Она кинулась ко мн съ крикомъ, который можно было услышать въ Оксфорд. Получивъ телеграму сквайра, она и мистрисъ Тодгэтли подумали, что меня раздавилъ экипажъ, и что я лежу въ больниц съ оторванными ногами. Это вышло потому, что сквайръ не позволилъ мн, ‘такому мальчишк’, составить телеграму, а самъ составилъ слдующую: ‘Присылайте завтра Ганну въ Лондонъ съ первымъ поздомъ, чтобы ходить за опасно больнымъ’.

Блэръ угасалъ нсколько дней, сохраняя сознаніе, полное сознаніе, какъ говорили Мери и сквайръ, до послдней минуты. Онъ былъ тихъ, спокоенъ и даже счастливъ. Ни малйшая забота о будущности жены и дтей не отравляла его послднія кинуты. Докторъ говорилъ, что такъ часто бываетъ въ послднемъ період такой болзни.

— Велика милость Господня, говорилъ мистеръ Локитъ.— Вра въ него притупляетъ жало смерти и вноситъ миръ и утшеніе на смертный одръ.

Мистеръ Локитъ думалъ, что Мери остается теперь одно изъ двухъ: остаться въ Лондон и жить вышиваньемъ, или хать къ родителямъ.

— Мы свеземъ ихъ въ Мэноръ и откормимъ немного, говорилъ сквайръ съ жалобнымъ видомъ.— Господи помилуй! И все горе черезъ газету Джерри.

Я хочу теперь сказать слово отъ себя. Газета Джерри, если еще и теперь существуетъ подобная публикація, можетъ быть ‘самымъ благодтельнымъ учрежденіемъ для коммерческихъ людей’, какъ говорилъ мистеръ Гэвити. Я не отрицаю этого, потому что у меня нтъ на то данныхъ, но я честью завряю, что я сказалъ только истинную правду о томъ, какимъ благодтельнымъ учрежденіемъ она оказалась для Пайфинча Блэра.

Наша стачка.

Былъ сентябрь и мы перехали въ Крэббъ-Котъ на недлю другую поохотиться. Наступалъ Михайловъ день, и Тодъ и я были отпущены изъ школы. По прізд на Нижне-крэббскую станцію мы нашли всего одинъ кэбъ, и пошли пшкомъ. Мы направились по Крэббъ-Лэну, самой длинной и веселой дорог, потому что улица эта всегда была полна грязи и шума. Давно уже ходили слухи, что въ Крэббъ-Лэн ‘въ полномъ ходу’ стачка. Тодъ и я подумали, что интересно посмотрть на Крэббъ-Лэнъ при новомъ положеніи дла.

По сосдству была фабрика, рабочіе жили большею частью въ Крэббъ-Лэн. Открытіе этой фабрики сдлало Южный Крэббъ люднымъ мстомъ, настроили множество тсныхъ домиковъ. Везд, гд соберутся рабочіе, строятъ такіе домишки. Вы уже знаете изъ исторіи стрлочника Лиза, что Крэббъ-Лэнъ была дымной, тсной, шумной улицей, и что обитатели ея были, большею частью, люди достаточные. Стачка была новой чертой, появившейся въ однообразной жизни ихъ и принесла имъ новый опытъ. Стачки въ то время были еще рдкимъ дломъ въ нашемъ сосдств.

Въ эти часы Крэббъ-Лэнъ въ рабочіе дни находился въ полномъ владніи дтей, которыя копались въ сточныхъ канавкахъ, прыгали черезъ нихъ, крича и визжа до хрипоты. Иногда женщины стояли на крыльц, коротая время сплетнями, или перекрикиваясь изъ открытыхъ оконъ. Теперь, какъ мы проходили съ Тодомъ, улица имла совершенно другой видъ. Вмсто женщинъ и дтей, толпились мужчины. Я подумалъ, что на улицы вышли вс до одного жильца изо всхъ домовъ деревни, потому что стояли цлыя толпы. Одни стояли праздно, прислонясь къ стн, другіе лниво ходили кучками, третьи стояли толпами. Кто былъ съ трубкой, кто безъ трубокъ. Кто смялся и подшучивалъ, въ отличнйшемъ расположеніи духа, какъ будто находился на верху счастія, кто угрюмо молчалъ и казался встревоженнымъ не на шутку.

— Здравствуйте Горъ, какъ поживаете? спросилъ Тодъ у одного изъ работниковъ.

Горъ былъ однимъ изъ лучшихъ работниковъ, трезвый, честный, работящій и смышленый человкъ, высокаго роста и плотнаго сложенія. Говорили, что онъ немного горячъ и даже можетъ быть жестокимъ, когда его выведутъ изъ себя.

Горъ не отвчалъ ни слова Тоду. Онъ стоялъ одинъ у дверей своего домика, странное, вызывающее выраженіе было на блдномъ лиц его, губы были крпко сжаты. Или я сильно ошибаюсь, или люди, толпившіеся на улиц, украдкой искоса поглядывали на него, какъ на дикаго звря. Горъ медленно поворотилъ голову въ нашу сторону, снялъ круглую войлочную шляпу, и откинулъ темные волосы со лба.

— Я поживаю такъ хорошо, какъ только можно теперь поживать, молодой мистеръ Тодгэтли, отвчалъ онъ посл минутнаго молчанія.

— У васъ идетъ стачка, я слышалъ, сказалъ Тодъ.— Она ужь нсколько времени продолжается?

— Да, идетъ стачка, отвчалъ Горъ угрюмымъ ршительнымъ тономъ, тономъ человка, испытавшаго жестокую несправедливость и отмщающаго за нея.— Продолжается уже нсколько времени, какъ вы говорите. И я не знаю, когда стачка окончится.

— Какъ поживаетъ Эляйза?

— Какъ и всегда, мастеръ Джонни. Что съ ней длается?

Очевидно, Джэкобъ Горъ былъ въ самомъ несообщительномъ настроеніи, и мы оставили его. За нсколько ярдовъ дале, мы встртили Форда, булочника. Изъ дверей булочной выглядывало безчисленное множество головъ, и вс смотрли на Гора во вс глаза.

— Онъ врно поругался порядкомъ при всей публик, сказалъ я Тоду.

— Очень можетъ быть, отвчалъ Тодъ.— Онъ, кажется, чуть не лопается отъ бшенства.

— Нтъ, это не бшенство, а огорченіе. Врно, у него случилась какая нибудь бда.

— Можетъ быть.

— Знаешь ли, Тодъ, еслибы намъ пришлось, какъ ему, содержать цлую кучу голодныхъ ребятишекъ, платить по недльно за квартиру, и вдругъ стачка остановила бы нашу получку денегъ, такъ можетъ быть мы были бы въ расположеніи духа еще похуже, чмъ Горъ.

— Правда твоя, Джонни! И Тодъ пошелъ впередъ быстрымъ шагомъ.

Не знаю, какъ другіе люди, но когда я прізжаю на какое нибудь мсто посл боле или мене долгаго отсутствія, то всегда хочу видть всхъ своихъ знакомыхъ и узнать, каково имъ живется, и потому я часто способенъ въ такія минуты забгать во вс двери, безъ всякаго предупрежденія.

— Завернемъ на минутку къ миссъ Тимменсъ, Тодъ! сказалъ я, когда мы проходили мимо школы: — она разскажетъ, намъ вс новости объ цломъ приход.

— Завертывай самъ, если хочешь, отвчалъ Тодъ, державшій себя уже взрослымъ молодымъ человкомъ.— Я не стану скучать съ твоей миссъ Тимменсъ.

Я было тоже послдовалъ мннію Тода, которому слпо подражалъ во всемъ, но, проходя мимо школы, я увидлъ какъ отворилась дверь и изъ нея посыпалъ рой учениковъ миссъ Тимменсъ. Въ глубин комнаты сидла миссъ Тимменсъ, держа высоко въ рук тонкую трость въ три ярда длиной. Я постоялъ съ секунду въ нершимости. Конецъ трости, слегка опускаясь, прикоснулся къ плечу двочки, болтавшей вмсто того, чтобы учить урокъ.

— Я держу трость не для того, чтобы бить дтей, говорила миссъ Тимменсъ: — я только дотрогиваюсь до нихъ, чтобы они были внимательне, когда я не могу достать до нихъ рукой.

И слдуетъ отдать ей справедливость, трость ея не знала другого употребленія.

— Ахъ, это вы, мастеръ Джонни. Я слышала, что васъ ждали сюда.

— Это я, миссъ Тимменсъ. Какъ поживаютъ здсь вс?

— Плохо, очень плохо, былъ короткій отвтъ.— Южный Крэббъ совсмъ съума спятилъ. Пасторъ вводитъ новые методы обученья и новые порядки въ моей школ, новомодную чепуху, мастеръ Джонни, которая принесетъ больше вреда, чмъ пользы. Я не хочу этого и мы теперь за то съ нимъ на ножахъ. А теперь еще у насъ стачка..

Я кивнулъ головой. Пока она говорила, мн кинулось въ глаза, что школа была далеко не такъ полна, какъ прежде, и рой ушедшихъ учениковъ былъ меньше.

— Это стачка все надлала, говорила печально-торжествующимъ тономъ миссъ Тимменсъ.— Стачка принесла сюда столько горя и бдъ.

Очевидно, стачка была для нея такъ же мила, какъ и новые методы пастора.

— Какое же отношеніе иметъ стачка къ тоцу, что дти ходятъ или не ходятъ въ школу?

— Стачка снесла все порядочное и теплое платье дтей къ закладчику, и теперь имъ не въ чемъ показаться въ люди. Это одна причина, мастеръ Лёдлау, отвчала она рзко.

— А другая?

— Какъ будто этой недовольно! Я не позволяю дтямъ показываться мн на глаза въ лохмотьяхъ, и вся Крэббъ-Лэнъ знаетъ это. Но есть и другая причина, сэръ. Эта стачка такъ измнила обычное теченіе обстоятельствъ, что весь порядокъ ежедневныхъ событій поставленъ вверхъ дномъ, торжественно и зловще проговорила миссъ Тимменсъ:— даже если бы одежда дтей была дома, то и тогда они не пошли бы въ школу.

— Я не вижу обоихъ маленькихъ Гора.

Я не могу сказать, чтобы я особенно интересовался этими дтьми, но манера Гора была такъ странна, что онъ не выходилъ у меня изъ головы и носился передъ глазами.

— Лиззи и Джесси? Нтъ. Он ходили до сегодня, отвчала миссъ Тимменсъ посл долгаго молчанія.— Вы ужь уходите, мастеръ Джонни? Я выйду на минуту съ вами.

Она плотно заперла дверь за собой, не выпуская ручку изъ рукъ, и таинственно смотрла мн прямо въ глаза.

— Джэкобъ Горъ забилъ своего мальчика чуть не до смерти сегодня поутру… и стачка тому причиной! выразительно шепнула она мн.

— Джэкобъ Горъ сдлалъ это? Какъ могъ онъ сдлать это? вскричалъ я, вспомнивъ странные взгляды, съ какими указывали на Гора прочіе Крэббъ-Лэнцы, и то, какъ онъ стоялъ отъ нихъ особнякомъ.— Котораго изъ мальчиковъ?

— Втораго, маленькаго Дика. Онъ весь въ синякахъ, лицо и рука почернли, чуть чуть не забитъ до смерти, и рука его сломана. И за все это они должны благодарить стачку.

Она повторила послднія слова еще боле дко, чмъ въ первый разъ. Что миссъ Тимменсъ негодовала на стачку — было очевидно. Но я не понималъ, какое отношеніе могла имть стачка къ сломанной рук Дика Гора.

— Потому что стачка принесла нищету, а она причина всего горя и зла, какими теперь полна улица Крэббъ-Лэпъ, былъ отвтъ.— Когда люди перестали работать, они перестали брать жалованье. Имъ каждую недлю выплачивали сколько-то изъ какого-то фонда, но немного, кажется, изъ рабочихъ союзовъ, но это сущая бездлица въ сравненіи съ тмъ, что они заработывали. Все домашнее добро, одежда, все пошло къ закладчику, наконецъ, они заложили все, что можно было заложить и теперь въ горькой нужд. Матери, и отцы, и дти вс голодаютъ. Ужь много времени они, мастеръ Джонни, не ли до сыта. Представьте это только себ, мастеръ Джонни!

— Но зачмъ же Дикъ былъ побитъ? спросилъ я, стараясь заставить миссъ Тимменсъ держаться нити разговора, что было всегда съ нею труднымъ дломъ.

— Вотъ какъ это случилось, отвчала она, понижая голосъ до едва слышнаго шопота и крпче потянувъ за ручку дверь, чтобы убдиться, что никто не намренъ отворить ее:— Дикъ, бдняжка, на половину заморенъ голодомъ, онъ не привыкъ голодать и потому ему пришлось очень тяжело. Сегодня поутру, выходя изъ дома, онъ увидлъ передъ окномъ Форда полную полку булочекъ въ полпенни, совсмъ горячихъ, только что изъ печи. Искушеніе было слишкомъ сильно. Дики Горъ честный мальчикъ, онъ всегда былъ честнымъ до этого дня, но голодъ оказался сильне честности. Онъ проползъ въ лавку на четверенькахъ, стащилъ булку и ползъ назадъ, когда Фордъ накинулся на него и захватилъ съ булкой въ рукахъ. Поднялся крикъ. Фордъ былъ жестокъ, онъ позвалъ полицейскаго, грозилъ тюрьмой. На самый шумъ и крикъ надо было придти Гору! Огорченный, что поймали сына его за кражей, онъ схватилъ толстую палку у одного изъ стоявшихъ въ толп, и отколотилъ немилосердно Дика.

— И сломалъ ему руку?

— И сломалъ ему руку. И покрылъ его всего синяками и шишками. Дикъ будетъ завтра во всхъ цвтахъ радуги.

— Какой зврь — этотъ Горъ!

— За то, что билъ такъ ребенка? Г-мъ — да, отвчала миссъ Тимменсъ тономъ, въ которомъ слышалось сомнніе:— онъ не помнилъ себя и билъ больне, нежели хотлъ. Онъ всегда былъ честнымъ человкомъ, гордился тмъ, что семья его честная, и потому ему было очень тяжело видть, что сынъ его воръ. Эта стачка портитъ характеръ всхъ людей. Они чувствуютъ себя во вражд со всмъ міромъ и съ каждымъ человкомъ.

Когда я пришелъ домой, то засталъ шумные толки о томъ-же и услыхалъ цлый потокъ новостей, Коль, докторъ, былъ у насъ, а онъ былъ неутомимый разскащикъ. Мистрисъ Тодгэтли сидла на диван, какъ гостья, только развязала ленты шляпы и отшпилила шаль, она даже не успла снять свой дорожный нарядъ. Она слушала теперь съ видомъ ужаса и остолбеннія.

— Но рука не можетъ быть сломана, мистеръ Коль! повторяла она.

— Сломана выше запястья. Я долженъ знать, потому что. самъ вправлялъ ее. Маленькій негодяй укралъ булку. А Горъ свирпъ какъ тигръ, когда его выведутъ изъ себя.

— Да, это ужасно!

— Ужасно, подтвердилъ Коль:— я думаю, что это принесетъ хоть ту пользу, что на всю жизнь отучитъ мальчишку воровать.

— Онъ былъ голоденъ, вы сказали?

— Умиралъ съ голоду, мистрисъ Тодгэтли. Большая часть ребятъ Крэббъ-Лэна умираютъ теперь съ голода.

Сквайръ ходилъ взадъ и впередъ по комнат, заложивъ руки въ карманы. Онъ остановился и обернулся къ доктору.

— Слушайте, Коль! что причина всхъ этихъ несчастій? Стачка, продолжительная стачка. Эта новость для меня такъ же неожиданна, какъ еслибы вы мн сказали, что вс рабочіе отказались отъ работы, чтобы пойти въ паяцы. Кто виноватъ? Хозяева или рабочіе?

Коль приподнялъ брови.— Хозяева обвиняютъ рабочихъ, рабочіе хозяевъ.

— Для чего рабочіе устроили теперь стачку?

— Чтобы получать боле жалованья и мене работать.

— О, это двойное требованіе, вскричалъ pater:— скромные люди просятъ заразъ по одной уступк. И изъ за этого въ Крэббъ-Лэн теперь все вверхъ дномъ.

— Да, отвчалъ докторъ:— хуже чмъ вверхъ дномъ. Пустые шкапы и голыя стны, и что еще хуже, жены и дти чахнутъ и мрутъ.

— Эти люди съ ума сошли, если перестали работать, не имя ни пенни.

— Люди повинуются приказаніямъ, вскричалъ мистеръ Коль.

— Везд распространяется духъ недовольства, нашлись вожди, и они говорятъ рабочимъ: вы должны длать то-то и то-то, или вы недолжны длать этого. Рабочіе подчинились ихъ руководству и безпрекословно исполняютъ что имъ прикажутъ.

— Я не говорю, что они неправы, стараясь добиться большей платы, если могутъ, странно было бы запрещать улучшать свое положеніе, сказалъ сквайръ: — но, по моему, глупость бросить работу, пока добиваются увеличенія платы. Они должны продолжать работать, агитируя о прибавк платы.

— Они скажутъ вамъ, что хозяева не увеличатъ плату, пока они работаютъ.

— Но они не имютъ права, во имя здраваго смысла, морить женъ и дтей голодомъ, если даже и хотятъ морить самихъ себя, заключилъ сквайръ.

Коль кивнулъ головой — Въ томъ, что вы говорите, есть доля правды. Во всякомъ случа, сквайръ, свтъ мрачне, нежели вы тому хотите врить. И онъ простился.

——

Можетъ быть, вы помните, когда я разсказывалъ о своемъ дтств, что няня моя Ганна говорила съ горничной Эляйзой о второй женитьб отца, и Эляйза задала мн встрепку за то, что я оказался смышленнымъ ребенкомъ и понялъ ихъ разговоръ. Вскор посл этого, Эляйза вышла замужъ за Джэкоба Гора. Она была славной женщиной, не смотря на упомянутую встрепку, и я продолжалъ съ нею знакомство и былъ въ большой дружб. Когда мы жили въ Крэббъ-Кот, я то и дло бгалъ къ Эляйз. Цлая орда маленькихъ Гора появилась, одинъ за другимъ. Джэки, старшему, было теперь боле десяти лтъ, и онъ уже работалъ на фабрик и получалъ два шиллинга въ недлю. ‘Это не много, говорилъ Горъ отецъ: но пусть парень набиваетъ руку’. Дикъ, второй, которому теперь сломали руку, былъ хорошенькій девятилтній мальчуганъ, посл него родились дв двочки, и послднимъ былъ трехлтній мальчишка, здоровый крикунъ.

Горъ получалъ хорошую плату, если судить по тому, какъ хорошо жила семья, я думаю, не мене сорока шиллинговъ въ недлю. Разумется, они тратили все, до послдняго пенса, хотя могли бы прикапливать на черный день, потому что въ то время ‘въ нашемъ углу състные припасы были баснословно дешевы. Разумется, Гору пришлось пострадать со всми рабочими. Но я не могъ равнодушно слышать ни о пустыхъ шкапахъ, въ связи съ именемъ Эляйзы, ни о сломанной рук мальчика, и въ тотъ же вечеръ пошелъ въ Крэббъ-Лэнъ навстить ихъ, Горы жили рядомъ съ лачугой, гд прежде жилъ Лизъ стрлочникъ, но домъ ихъ не походилъ на эту развалившуюся лачугу.

Какая перемна! Хорошенькая гостиная была теперь голой комнатой. Вс украшенія и лучшая мебель ушли въ лавку закладчика, какъ говорила миссъ Тимменсъ, коверъ исчезъ. У стны на маленькомъ тюфячк лежалъ Дики, весь черный отъ синяковъ. Двое-трое дтей сидли на полу. Мистрисъ Горъ стояла на колняхъ возл Дики и примачивала ему щеку, изъ которой можно было выкроить цлыхъ дв: такъ здорово попала въ нее палка.

— Эляйза, что за горе?

Она встала, упала на стулъ и, накинувъ передникъ на лицо, залилась слезами. Я думаю, что мой приходъ разстроилъ ее. Не зная что сказать, я потеребилъ маленькихъ двочекъ за уши и слъ на полъ возл Дики. Онъ заплакалъ.

— Полно, Дики, не плачь. Ты скоро поправишься. Лицо болитъ? Пройдетъ.

— Не думала я никогда, что мн придется васъ такъ встртить, мистеръ Джонни, сказала Эляйза, вставая и говоря сквозь слезы и рыданія.— Голодъ заставилъ его сдлать это, голодъ, а не что другое. Бдняжки иногда до того голодаютъ, что себя не помнятъ.

— Да, я увренъ, что только голодъ. Взгляни на меня, Дики. Не плачь такъ.

Можно было подумать, что мальчикъ изойдется отъ истеричныхъ рыданій.

У меня въ карман было яблоко, я далъ ему. Онъ подержалъ его въ рук нсколько мгновеній и потомъ принялся сть съ волчьей жадностью. Лвая рука въ лубкахъ лежала на груди.

— Я не хотлъ украсть булку, шепнулъ онъ мн сквозь слезы.— Я хотлъ заплатить за нее мистеру Форду первое полпенни, что заработаю. Я былъ голоденъ. Мы всегда теперь голодны.

— Какое тяжелое время для васъ, Эляйза! сказалъ я, подходя къ ней.

Она открыла ротъ, чтобы отвтить, у ней вырвалось рыданіе и крикъ боли, и она ухватилась рукою за лвый бокъ. Лицо ея, терпливое и кроткое, было изнурено и постарло, на щекахъ горли два чахоточныхъ пятна. Эляйза была очень хорошенькой, она и теперь еще была хорошенькой, съ гладко причесанными богатыми каштановыми волосами и кроткими срыми глазами. Но она была худа, какъ мертвецъ и мене опрятна. Да разв могутъ быть люди опрятны, когда вс платья ихъ у закладчика?

— Страшное время, мистеръ Джонни. Страшно думать, какой будетъ всему конецъ! Страшне всего, что я не вижу этому конца!

— Не унывайте, Эляйза. Конецъ будетъ тотъ, что люди примутся за работу. Я думаю, скоро примутся.

— Дай-то Господи! отвчала она.— Намъ не на что лучшее и надяться. И тогда будетъ трудно. Намъ придется начинать жить съизнова: долги наросли кругомъ, а вс вещи и хорошее платье въ заклад.

— Вы возьмете все изъ заклада.

— Да, а сколько времени надо работать, чтобы добыть деньги на все? Стачка, какъ я смотрю на нее, унесла у насъ пять лтъ хорошаго житья, мистеръ Джонни.

— Союзъ, или какъ тамъ его зовутъ, даетъ вамъ денегъ?

— Немного, очень немного. Говорятъ, что теперь везд стачки, и тмъ стачкамъ надобно тоже помогать, какъ и нашей, вотъ почему намъ и выплачиваютъ самую бездлицу.

— И этихъ денегъ вамъ не хватаетъ на пищу?

— Мистеръ Джонни, такъ много нужно, кром пищи! отвчала она со вздохомъ.— Мы должны платить хозяину за квартиру, не то онъ выгонитъ насъ на улицу, мы должны купить хоть крошечку угля, чтобы топить и варить, намъ нужно купить мыла, нужно стирать одежду и намъ самимъ нужно мыться. Намъ нужно купить свчку въ темные вечера, нужно починить башмаки, нужно еще купить разныя мелочи, которыхъ нечего считать, и еще Горъ беретъ изъ этого себ…

— Неужли онъ беретъ много? спросилъ я, пораженный итогомъ нужныхъ расходовъ.

— Нтъ, мистеръ Джонни, это бездлица въ сравненіи съ тмъ, что берутъ другіе. Горъ всегда былъ добрымъ мужемъ и отцомъ. Мужчинамъ нужно имть полпенни въ карман, чтобы платить за куренье и за то, что они потребляютъ на митингахъ по вечерамъ. И выходитъ, что когда отдашь на все это, такъ и немного останется на пищу, а у насъ семеро ртовъ.

— Знакомые ваши помогаютъ вамъ, Эляйза? Мистрисъ Стерлингъ изъ нашего дома, или мистрисъ Кони?

Эляйза покачала головой.

— Джентльмены вс противъ насъ, мистеръ Джонни, и потому лэди не могутъ ничего сдлать. А мистрисъ Стерлингъ врно ничего не слыхала про стачку, она живетъ за столько миль.

— Вы говорите, что вс джентльмены противъ стачки?

— Да, просто бда. Они вс говорятъ, что стачки самое худшее зло, какое можно сдлать и намъ самимъ, и цлой стран, что он, наконецъ, выгонятъ рабочихъ въ другія земли, и погубятъ всю работу и торговлю. И когда я сижу здсь одна по вечерамъ съ бдными голодными дтьми, мистеръ Джонни, то я думаю, что джентльмены правы.

Взглянувъ на спокойныя страдальческія лица дтей, обращенныя ко мн, я желалъ, чтобы у меня были карманы, полные булокъ. Ну, булокъ у меня не было, и денегъ тоже. Покупка лучшаго изданія Шекспира до чиста опустошила мой карманъ.

— Гд же Горъ? спросилъ я.

Горячая краска залила щеки Эляйзы.

— Онъ не показывался сюда, мистеръ Джонни, съ тхъ поръ, какъ сдлалъ это съ нимъ, отвчала она съ затаеннымъ гнвомъ, указывая глазами на Дика:— боится видть меня, вотъ что!

— Я бы на вашемъ мст не сказалъ ему многаго, Эляйза. Этимъ не передлаешь то, что сдлано, а только хуже испортишь дло. Я увренъ, что Горъ такъ же огорченъ этимъ дломъ, какъ и вы.

— Должно надяться, мистеръ Джонни. Зачмъ же онъ билъ ребенка такимъ безчеловчнымъ манеромъ? Не мы, а мужчины затяли стачку, и вотъ, когда тоска и безпокойство замучаютъ ихъ до того, что они не знаютъ куда дться, то они накидываются на насъ. Мистеръ Джонни, бываютъ минуты, когда я говорю: лучше бы я лежала въ сырой могил съ дтьми.

Я вернулся домой съ головой, полной плановъ — убдить мистрисъ Тодгэтли, и можетъ быть и Кони сдлать что нибудь для бдной Эляйзы Горъ. Но скоро оказалось, что я могъ съ тмъ же успхомъ просить о помощи палачу.

Въ тотъ же вечеръ, къ намъ явился старый Кони. Казалось стачка прожгла дыру на его язык, потому что онъ ни о чемъ не говорилъ, кром стачки и заговорилъ о ней не поздоровавшись съ сквайромъ и не свъ на предложенное кресло. Онъ высказалъ рзко свое мнніе. Я слышалъ уже о немъ отъ Эляйзы Горъ. Мистеръ Кони не говорилъ ни за, ни противъ рабочихъ, онъ не говорилъ ни за, ни противъ хозяевъ, онъ оставлялъ въ сторон вопросъ о сталкивающихся интересахъ, то онъ очень сильно доказывалъ, какое неисчислимое зло приносятъ стачки: что он раззоряютъ рабочихъ, разстроиваютъ финансы хозяевъ и доводятъ до банкротства, что если онъ будутъ упорно продолжаться, то подорвутъ промышленность іоролевства, и что, слдовательно, долгъ гражданина препятствовать имъ всми средствами. Сквайръ горячо и скоро, по своему обыкновенію, принялъ взгляды мистера Кони.

Когда старый Кони ушелъ, мы надли туфли и сли поболтать передъ сномъ. Я разсказалъ о своемъ посщеніи Эляйзы и просилъ помочь ей немного.

— Ни корки хлба, Джонни, сказалъ сквайръ, такимъ спокойнымъ и твердымъ тономъ, какимъ рдко говорилъ.— Разъ начать помогать женамъ и дтямъ, то конца не будетъ стачк, рабочіе не будутъ чувствовать крайности и тмъ дольше будутъ упорствовать.

— Мн такъ жаль Эляйзу, сэръ.

— И мн очень жаль ее, Джонни. Но человкъ, на которомъ лежитъ прямая обязанность жалть ее — ея мужъ. И счастье ея, и несчастье, и жизнь — все въ его рукахъ.

— Если бы мы помогли ей только бездлицей.

Сквайръ посмотрлъ мн прямо въ глаза цлую минуту.

— Слушай меня, Джонни Лёдлау. Разъ навсегда: нтъ. Стачк, какъ говоритъ Кони, нужно препятствовать всми средствами, какія въ нашей власти. Прспят-ство-вать, Джонни. Иначе стачки войдутъ у насъ въ моду и разростутся до такой степени, какую мы себ не можемъ представить. Стачки приведутъ рабочихъ къ одному изъ двухъ: къ голодной смерти или къ рабочему дому. Исходъ этотъ, въ моихъ глазахъ, неизбженъ.

— Я знаю одно, что я теперь въ большой тревог и тяжелой неизвстности, сказала mater:— я не вижу какъ я должна поступать въ этомъ случа.

— Нашъ налогъ на бдныхъ растетъ съ каждымъ днемъ, до какой цифры онъ дойдетъ, какъ вы думаете, если эти порядки будутъ продолжаться? продолжалъ сквайръ:— я отъ всей души желаю, чтобы рабочіе получали плату выше, если теперешняя низка. Высока ли она или низка, я не знаю, но я полагаюсь въ этомъ на ихъ слова, но, по моему, стачка не есть средство добиться улучшенія положенія. Стачка раззорила не одного надежнаго рабочаго, который безъ нея зажилъ бы спокойно до конца жизни, и не только раззорила, но и вогнала его въ могилу, она раззоритъ и вгонитъ въ могилу еще многихъ. Въ стачк ставятся на карту самые различные интересы, Джонни, если у тебя есть мозгъ это. смекнуть, но ничьи интересы такъ не велики, какъ интересы самихъ рабочихъ. Тутъ ставится на карту ихъ плоть и кровь, ихъ жизнь. Я отъ всего сердца жалю, ради нихъ самихъ, что они ршились на такой шагъ.

— Но вдь и маленькія дти умираютъ съ голода, сэръ! рискнулъ я сказать.

— Что за чепуху вы городите объ голодной смерти, сэръ! закричалъ сердито и не совсмъ послдовательно сквайръ:— они не умрутъ съ голода, пока есть приходскій рабочій домъ, куда они могутъ идти. Разв вы не понимаете, какъ одно слдуетъ за другимъ, сэръ? Люди отказываются работать, а когда дойдетъ до крайности, приходъ долженъ кормить ихъ дтей, а мы, плательщики податей, должны платить за нихъ. Пріятная перспектива! Сколько десятковъ дтей найдется въ одномъ Крэббъ-Лэн.

— Да, нсколько дюжинъ, сэръ.

— Да еще нсколько ребятъ въ придачу. Нтъ, Джонни. Пусть люди сами заботятся о нуждахъ своей семьи. Ради нихъ самихъ, ради собственныхъ выгодъ ихъ, я совтую теб не вмшиваться съ помощью. Они пошли на такое положеніе по свободной вол, и они должны сами вынести все, что на себя накликали. А теперь, мальчики, ступайте спать.

— Pater правъ, Джонпи, сказалъ Тодъ, стоя въ дверяхъ моей комнаты:— правъ, какъ только можно быть правымъ въ принцип, но на дл, это жестоко въ отношеніи женщинъ и дтей…

— И для рабочихъ самихъ тяжело, Тодъ. Но въ нихъ гордый, непреклонный духъ британцевъ, и они будутъ стоять до смерти и не отступятъ.

— Я бы желалъ, чтобы ты не перебивалъ меня, проворчалъ важно Тодъ,— онъ любилъ чтобъ я помнилъ, что онъ старшій:— смотри, у меня четыре шиллинга и шесть пенсовъ, это все до послдняго фартинга, что у меня есть. Снеси и отдай Эляйз. Pater’у нечего докладывать объ этомъ.

Онъ опросталъ карманы отъ мелкаго серебра и ушелъ. Я не могу сказать наврно, но и ему, и мн такое положеніе длъ доставляло особеннаго рода удовольствіе, какъ новость. Еслибы кто нибудь сказалъ намъ за годъ передъ тмъ, что нашъ мирный уголъ будетъ возмущенъ стачкой, то мы никогда не поврили бы этому.

На слдующее утро я пошелъ въ Южный Крэббъ съ четырьмя шиллингами шестью пенсами. Можетъ, съ моей стороны было не совсмъ хорошо нести ихъ посл того, что вчера говорилъ сквайръ, но я утшалъ себя, говоря, что на свт ежедневно длаются вещи похуже. У Эляйзы занялось дыханіе отъ радости, когда я ей далъ деньги, она благодарила меня боле взглядомъ, нежели словами. На ней сегодня было страшно выношенное и вылинявшее зеленое платье, выштопанное и заплатанное, и не было чепца. Ода стояла на колнахъ и мыла полъ, когда я вошелъ.

— Смотрите, Эляйза, не говорите никому ни слова объ этихъ деньгахъ, не то выйдетъ цлая исторія у насъ.

— Вы всегда были добры, мастеръ Джонни, когда еще были крошкой, и я…

— Нечего говорить объ этомъ. Это деньги не мои, а другого. Я самъ теперь безъ пенса въ карман. Гд Дики?

— На верху, въ постел, сэръ. Его всего такъ разломило, что онъ не можетъ шевельнуться. Мистеръ Коль сказалъ, что онъ долженъ лежать цлый день. Не хотите ли вы навстить его?

Я взбжалъ по лстниц, блдное, исхудалое лицо Эляйзы съ измученнымъ взглядомъ преслдовало меня какъ видніе, въ ушахъ раздавалось ея заглушенное рыданіе, исхудалая рука откидывала съ впалыхъ висковъ гладкіе каштановые волосы. Да, мы знали только крохи горя, когда Лэна пропадала, или дти бывали больны при смерти, она знала настоящее горе.

Дики представлялъ цлую картину. Судя по разнымъ цвтамъ, испещрявшимъ лицо Дики, его можно было бы принять за окно нашей церкви. Невозможно было ошибиться на счетъ причины, его ломоты и неподвижности.

— Это не долго будетъ тебя мучить, Дики. Все скоро пройдетъ, и ты будешь здоровъ, какъ прежде.

Срые глаза Дики — то были глаза его матери — взглянули прямо въ мои глаза. Мн показалось, что онъ сейчасъ снова заплачетъ.

— Полно, Дики. Вдь ты больше ничего никогда не возьмешь?

Дики покачалъ головой такъ выразительно, какъ то позволяла ему несгибавшаяся шея.

— Отецъ говоритъ, что онъ убьетъ меня, если я сдлаю это въ другой разъ.

— Когда онъ это сказалъ?

— Сегодня утромъ.

Комната Дики находилась на чердак подъ откосами крыши и была величиной съ чуланчикъ въ Крэббъ-Кот, гд хранилось желе. Въ ней не было никакой другой вещи, кром тюфячка Дики.

— Кто спитъ возл небя, Дики?

— Джэки и маленькій Сэмъ. Лиззи и Джесси спятъ съ отцемъ и съ матерью.

— Хорошо. Прощай, Дики.

Въ конц Крэббъ-Лэна надо же было мн встртить сквайра и Гора. Сквайръ держалъ въ рукахъ ружье и громко говорилъ что-то, размахивая имъ и багровя съ каждымъ словомъ. Горъ оперся на деревянную изгородь сада стараго Мзссока и смотрлъ такимъ же угрюмымъ и нелюдимымъ, какъ и вчера. Я думалъ, что pater распекаетъ его за то, что онъ поколотилъ Дики, но оказалось, что онъ распекаетъ его за стачку. Коль, нашъ докторъ, обходя свой рундъ больныхъ, остановился въ то же время, какъ и я.

— Не ваша вина, Горъ? ревлъ сквайръ.— Разумется, это вина не одного человка, но вы длаете такое же зло, какъ и остальные. Скажите мн, какую пользу принесла вамъ стачка?

— До сихъ поръ еще немного, сказалъ Горъ тономъ угрюмаго вызова.

— По мн, это преступленіе — отказываться отъ работы. Работа готова, ждетъ рабочихъ рукъ, работа портится отъ того, что нтъ рабочихъ рукъ — а вы не хотите работать.

— Я повинуюсь приказаніямъ, отвчалъ Горъ угрюмо. Не смотря на вызывающій видъ, онъ казался очень несчастнымъ.

— Ну, есть ли въ этомъ какой нибудь смыслъ? убждалъ сквайръ.— Еслибы вы, рабочіе, могли сохранить при этомъ свои квартиры и хлбъ съ сыромъ и все необходимое, я не сказалъ бы ни слова. Но посмотрите на вашихъ несчастныхъ женъ и дтей. Я бы постыдился сидть сложа руки, еслибъ праздность моя приносила такія послдствія.

Горъ не отвчалъ ни слова. Коль заговорилъ въ свою очередь.

— Бываетъ очень часто, что я чувствую себя такъ усталымъ, что, кажется, готовъ бросить все и убжать на нсколько недль или мсяцевъ куда нибудь, чтобы пожить ничего не длая, Джэкобъ Горъ, и пить по три рюмки портвейна посл обда, какъ какой нибудь лордъ, и быть совершенно свободнымъ отъ паціентовъ и отъ какихъ бы то ни было обязанностей на свт. Но я не могу сдлать этого: я знаю, что это привело бы меня къ приходу.

— А вы думаете, что мы отказываемся работать для того, чтобы праздновать? возразилъ Горъ.— Неужели вы думаете, сэры, что такое положеніе дла для насъ удовольствіе? Мы терпимъ все для будущаго. Т, которые заботятся о насъ и дйствуютъ для насъ, сказали, что будетъ впереди много пользы и добра, если мы только выдержимъ столько, сколько нужно. Мы, рабочіе, имемъ свои права, я думаю, такъ же, какъ и другіе люди.

— Но т, которые заботятся о васъ и дйствуютъ для васъ, какъ вы говорите, могутъ и ошибаться, Горъ, сказалъ сквайръ.— Однако я оставлю этотъ вопросъ въ сторон. Я спрашиваю васъ одно: думаете ли вы, что будущее добро будетъ стоить того, что вы теперь за него заплатите?

Отвта не было. На лиц Гора появилось выраженіе, говорившее, что онъ самъ задавалъ себ этотъ вопросъ.

— Не кажется ли вамъ, Горъ, стачка такою же нелпостью, продолжалъ сквайръ, кивнувъ головой уходившему Колю:— какъ еслибы кто, по старой пословиц: отрзать себ носъ на зло лицу,— отрзалъ въ самомъ дл себ носъ. Видите. Въ стачк страдаютъ, по настоящему, одни рабочіе. Хозяева не страдаютъ въ этомъ смысл, хоть и несутъ убытки. А вы, бдные люди, выпьете самую горькую чашу до дна. Взгляните на ваши дома — одн голыя стны, взгляните на голодныхъ, оборванныхъ женъ и дтей. Только голодъ могъ довести вашего Дики до того, что онъ стянулъ эту булку.

Горъ снялъ шляпу и провелъ рукой по лбу и чернымъ волосамъ. Это было привычнымъ жестомъ его, когда мысли мучили его.

— Эта стачка раззореніе для васъ, Джэкобъ Горъ. Еслибы случилось какое нибудь неожиданное несчастіе, скажемъ, ледяная гора или ударъ грома обрушился внезапно и уничтожилъ ваши дома, оставивъ только голыя стны, вы бы сочли это за ужаснйшее несчастіе, и горько бы оплакали его. А теперь вы… вы сами накликаете на себя такое же несчастіе, обдуманно и хладнокровно, по своей собственной вол. Вы опустошили свои дома, вы раскрыли свои крыши своими руками, вы вынесли все ваше добро и продали или заложили его, чтобы купить хлба. Я слышалъ, что вы, Горъ, продали и заложили почти все свое добро?

— Почти, отвчалъ поспшно Горъ, какъ будто ему доставляло удовольствіе, что сквайръ показывалъ самую мрачную сторону картины.

— Положимъ теперь, что завтра вы начинаете работать. Вы начинаете уже не какъ свободный человкъ. У васъ на плечахъ долгъ и разныя затрудненія. Вамъ нужно будетъ выкупать ваши вещи, если еще ихъ можно выкупить, вамъ нужно будетъ купить одежду и обувь, чтобы замнить теперешнія лохмотья, а на душ у васъ будетъ лежать воспоминаніе объ этомъ времени горя и лишеній и давить васъ каждые полчаса, какъ ночью домовой. Теперь скажите, стоитъ ли будущее добро и польза всего, что вы вынесете?

Горъ, повертвъ въ рукахъ втку колючаго кустарника, которую оторвалъ черезъ заборъ отъ шпалерника, началъ грызть ее.

— Во всякомъ случа, отвчалъ онъ посл нсколькихъ мгновеній молчанія, и выраженіе недоумнія исчезло съ лица его, и мрачная ршимость зажглась на немъ: — я буду длать то, что будутъ длать мои товарищи. Мы вримъ, что это къ лучшему.

— Такъ длайте какъ знаете, разразился сквайръ и ушелъ, топая ногами и размахивая ружьемъ.

——

Черезъ дв недли мы ухали изъ Крэббъ-Кота. Изрдка доходили до насъ слухи о стачк. Были митинги однихъ хозяевъ. Были митинги, на которые являлись депутаты отъ рабочихъ. Были митинги хозяевъ и рабочихъ. И ничего не вышло изо всхъ митинговъ. Хозяева, наконецъ, предложили сдлать ничтожную уступку. Принять ее, посл столькихъ страданій, было бы горькой насмшкой. И праздность рабочихъ, и нищета оставались въ томъ же хроническомъ состояніи. Только рабочіе стали еще озлобленне, а дти оборванне. Потомъ, мы долго ничего не слыхали о стачк.

— Еще вязанку хвороста, Томасъ, и навалить хорошую кучу уголья. Вотъ погодка. Господи помилуй. Не кладите такъ осторожно уголь, будто боитесь его, Томасъ. Молли просто дура.

Мы снова сидли въ уютной гостиной Крэббъ-Кота и сквайръ говорилъ правду: была погодка! Никогда не бывало еще такихъ холодовъ въ декабр. Руки стараго Томаса закоченли, когда онъ привезъ насъ со станціи. Молли, присланная наканун, распорядилась нагрть комнаты жаровней съ углемъ на пенни. Разумется, это взорвало сквайра.

— Стачка все еще въ ходу, сэръ, сказалъ Томасъ, раздувая огонь.

— Нтъ? вскричалъ сквайръ. Онъ, какъ и вс мы, думалъ, что стачка кончилась.

— Да, хозяинъ. Мн сказывалъ извозчикъ Фордъ, что въ Крэббъ-Лэн теперь страшная бдность.

— О, Господи! Еслибы только я могла знать, чья это вина, плакалась мистрисъ Тодгэтли.— Что еще говорилъ извозчикъ, Томасъ?

— Онъ говорилъ, что рабочіе виноваты, зачмъ не работаютъ, а за то намъ придется платить больше налога для бдныхъ.

— Въ какомъ положеніи должны быть бдныя дти?

— Дти ровно голодные волчата, отвчалъ старый Томасъ.

Въ этотъ вечеръ ни о чемъ другомъ не говорили, кром стачки. Продолжительность ея пугала насъ. Старый Кони, завернувъ вечеркомъ выкурить съ майоромъ трубочку, вытянулъ лицо, когда говорилъ о налог для бдныхъ. Сквайръ спрашивалъ, сколько теперь останется работы въ сосдств, если закроются фабрики.

Говорили, что союзъ еще сбавилъ еженедльное пособіе, выдаваемое рабочимъ Крэббъ-Лэна. Союзъ, выдавая его, замтилъ, что рабочіе Крэббъ-Лэна распорядились очень безразсудно, заложивъ вс вещи, еще въ то время, когда получали большое пособіе, иначе они не дошли бы до такой крайности. ‘Но вдь это неудивительно, говорилъ мистеръ Кони:— люди получали хорошее жалованье, они не могли сразу перемнить вс привычки и поскряжнически считать каждый фартингъ’. Союзъ сдлалъ выговоръ Крэббъ-Лэну, что другія стачки не доводятъ себя до такой нищеты и, сравнительно говоря, живутъ прилично, потому что вся мебель, горшки и сковороды еще не заложены и не проданы.

— Я думаю, я могу сходить навстить Эляйзу? сказалъ я на другой день мистрисъ Тодгэтли, посл утренняго завтрака.

— Нтъ никакой причины, почему бы теб не сходить, Джонни, отвчала она, помолчавъ.— Разв что очень холодно.

— Я надюсь, что Эляйза и вс ребята еще не превратились въ скелетовъ. Тодъ, ты идешь со мной?

— Нтъ, братъ. Я не имю желанія видть скелетовъ.

— Это я такъ сказалъ сдуру.

— Я это знаю, но все-таки не иду, пріятной прогулки.

Деревья были покрыты инеемъ, втви обледенли мстами и ледяныя сосульки висли прихотливыми узорами. Видъ былъ очень красивый. Двочки, кучками выходившія отъ миссъ Тимменсъ, съ покраснвшими отъ мороза носами, раскатывались на бгу по скользкой дорог. Крэббъ-Лэпъ казался совершенно пустыннымъ. Морозъ загналъ всхъ рабочихъ домой. Постучавъ у дверей домика Гора, я однимъ прыжкомъ очутился въ комнат.

Сцена, которую я увидлъ, заставила меня остановиться неподвижнымъ. Въ томъ же самомъ углу у очага, гд прежде лежалъ Дики съ сломанной рукой, стояла кровать и на ней лежала Эляйза, возл нея, у стны, лежалъ какой-то свертокъ изъ зеленой байки съ блой шапочкой на одномъ конц. То была голова новорожденнаго ребенка. Дти — и по правд, вс они до одного походили на скелеты, обтянутые кожей,— сидли на полу.

— Что вы длаете здсь, крошки? Разв мать больна?

Дикъ поддерживалъ огонь. Горсточку угля въ камин можно было бы унести въ скорлуп кокосоваго орха. Дикъ былъ совсмъ здоровъ теперь и рука его зажила.

— Мать очень больна, сказалъ онъ шопотомъ.— А это новый ребенокъ.

— Новый что?

— Новый ребенокъ, повторилъ Дикъ, указывая на свертокъ зеленой байки.— Ему всего два дня отъ роду.

Старое жестяное ведро отъ помоевъ стояло опрокинутое у очага. Я слъ, чтобы удобне освоиться съ новостью, которая еще ухудшала положеніе дла.

— Что это ты говоришь, Дикъ? Ребенокъ, которому всего два дня?

— Два дня, отвчалъ Дикъ.— Я бы показалъ его вамъ, да боюсь разбудить мать.

— Онъ пришелъ къ намъ въ запрошлую ночь, когда мы вс спали на верху, вмшалась младшая изъ двочекъ, Джесси.— Мистеръ Коль принесъ его въ карман, отецъ говорилъ намъ.

— Нтъ, не въ запрошлую ночь, а въ ту, которая была прежде, поправила Лиззи.

Бдныя, блдныя, исхудалыя личики, и ни улыбки ни на одномъ изъ нихъ! Ни что такъ не пригнетаетъ дтскую природу, какъ это полуголоданье, когда оно продолжительно.

Я всталъ и подошелъ посмотрть на мистрисъ Горъ. Глаза ея были полуоткрыты, она была въ забытьи, или въ какомъ-то одурніи. Я не знаю, узнала ли она меня, я не знаю даже, увидла ли она меня? Лицо было страшно худо и блдно какъ смерть.

— Не покойне ли будетъ вашей матери на верху, Дикъ?

— Она здсь потому, что здсь огонь, отвчалъ Дикъ, бросая въ огонь кусокъ угля, величиной съ мраморный шарикъ.— На верху нтъ и кровати, ее унесли.

‘Кроватью’ назывались доски на скамьяхъ, вмсто тюфяка лежалъ, какъ мн показалось, мшокъ со стружками. Я убжденъ, что это были стружки, какъ ни дика показалась мн тогда эта мысль. Въ эту минуту отворилась дверь и вошла женщина сосдка, на ней, не смотря на морозъ, было легкое платье.

— Это мистрисъ Уотсъ, сказалъ Дикъ.

Мистрисъ Уотсъ сдлала мн книксенъ. Она знала меня. Она казалась такъ же изморенной отъ голода, какъ и вс.

— Она очень плоха, мистеръ Лёдлау.

— Да, кажется. Это лихорадка?

— Господь съ вами, сэръ! Это голодъ, а не лихорадка. Если сила ея вынесетъ, тогда она поправится. Если нтъ, она умретъ,

— Не надо ли ей чего? мистрисъ Уотсъ. Мяснаго чая, или вина?

Мистрисъ Уотсъ выпучила на меня глаза и сухія губы ея раскрылись болзненной улыбкой.

— Гд же она достанетъ это? Мясной чай и вино! Капля горячаго чая и то счастье, коли найдется теперь у бдныхъ людей. Стачка продолжалась ужь очень долго, сэръ. Да и она теперь такъ слаба, что не можетъ много принять.

— Еслибы я… еслибы я могъ принести ей мясного чая или вина?

— Это спасло бы ей жизнь, мистеръ Лёдлау, сэръ.

Я галопомъ побжалъ домой по снгу и льду. Мистрисъ Тодгэтли чистила изюмъ для рождественскаго пуддинга. Разсказавъ ей залпомъ все, я слъ перевести духъ.

— Ахъ, я такъ этого боялась, сказала она спокойно и къ величайшему моему изумленію, не выказавъ ни малйшаго изумленія:— я такъ боялась, что родится еще ребенокъ у Горовъ къ этому времени.

— Еще ребенокъ у Горовъ! вскричалъ Тодъ, приподнявъ голову отъ моего Шекспира, котораго онъ перелистывалъ.— Чмъ его будутъ кормить.

— Я боюсь, это задача, которую никто изъ насъ не разршитъ, Джозефъ, печально отвчала mater.

— Ну, эти люди должны быть съумасшедшими, если набираютъ столько ртовъ, когда ихъ нечмъ кормить, заключилъ Тодъ, опустивъ голову въ книгу.

Мистрисъ Тодгэтли медленно отирала руки полотенцемъ. На лиц ея выражалось сомнніе: видно заключеніе Тода не показалось ей особенно убдительнымъ.

— Джозефъ, вашего папа дома нтъ, и я не могу спросить у него позволенія, какъ вы думаете, могу ли я рискнуть послать что нибудь бдной Эляйз при такихъ обстоятельствахъ?

— Рискните и пошлите, сказалъ Тодъ своимъ быстрымъ ршительнымъ тономъ.— Разумется, надо послать. А что касается pater’а, то самое худшее, чего можно ожидать, это, что онъ покричитъ немного. Но я думаю, что онъ первый пошлетъ ей помощь. Онъ не дастъ ей умереть отъ недостатка помощи.

— Такъ я сейчасъ пошлю Ганну.

Было поздно вечеромъ, когда Ганна вернулась и, отряхая снгъ на шали передъ дверьми, сказала, что Эляйза все въ томъ же положеніи, ни лучше, ни хуже: не проснувшійся человкъ и не спитъ. Что докторъ давалъ ей эль и сказалъ, что она не долго протянетъ, потому что голодъ и заботы свалили ее съ ногъ, и въ ней не было довольно жиз-нен-ной силы.

— Просто картина, сэръ, посмотрть на бдныхъ дтей: сидятъ на голомъ полу тихо, какъ мышки, и говорятъ только шопотомъ, разсказывала Ганна:— какъ будто сердечки ихъ чуютъ, что будетъ.

Сквайръ не только не разсердился, но готовъ былъ отослать половину дома Горамъ. Эляйза ни въ чемъ не виновата, во всемъ виновата проклятая стачка, говорилъ онъ, выражая упорную надежду, что Эляйза поправится. Немыслимо было помогать женамъ устроившихъ стачку рабочихъ, при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, но когда доходило до того, что жены умирали, то дло другое. Вечеромъ, я вызвался навстить Эляйзу. Оба: и сквайръ, и жена его хотли знать, что съ ней, и отпустили меня безъ отговорокъ.

Снгъ падалъ большими хлопьями. Мой сюртукъ и шляпа скоро покрылись толстымъ слоемъ снга, такъ что меня можно было принять за ходячее привидніе. Я осторожно постучалъ у дверей Гора. Джеки отворилъ дверь. Я опять засталъ Эляйзу одну съ дтьми. Мистрисъ Уотсъ ушла, а Горъ пошелъ за мистеромъ Колемъ. Лиззи сидла у огня, качая спавшій свертокъ зеленой байки на колнахъ.

— Мать начала говорить, сказалъ Джэки:— отецъ испугался и пошелъ за докторомъ. Она говорила такъ нескладно, какъ во сн.

Подойдя къ Эляйз, я подумалъ, что она въ бреду. Глаза ея, широко раскрытые, сверкали, два багровыхъ пятна горли на щекахъ. Она начала говорить со мной, или, врне, съ воздухомъ, потому что она не узнавала никого.

— Большое свтлое мсто, все блеститъ и какъ жаръ горитъ!.. серебромъ свтитъ, какъ звзды!.. Ахъ, какъ прекрасно! И вс люди въ бломъ! И тамъ никогда не будетъ стачекъ!

— Она все говорила про стачки, замтилъ Джэки, стоявшій на колнахъ у кровати.— Мать, мать! не хочешь ли выпить каплю вина?

Слово ли: мать, или звукъ голоса ребенка привелъ ее въ сознаніе, — она всегда любила Джэки особенной страстной любовью,— она узнала Джэки. Онъ приподнялъ ея голову такъ же ловко, какъ любая сидлка, и поднесъ чайную чашку съ виномъ къ ея губамъ. Она пила медленными глотками и мало по малу пришла въ себя.

— Мастеръ Джонни, сказала она слабымъ голосомъ.

Не смотря на вс мои усилія сдержаться, на глазахъ моихъ выступили слезы, когда я всталъ на колни у кровати ея. Я зналъ, что она умирала. Я пытался сказать нсколько словъ, но напрасно.

— Оставить дтей на стачки и трудную жизнь, мастеръ Джонни… вотъ что не даетъ мн помереть спокойно… Свтъ полонъ горя и заботъ для насъ… Вы знаете, какая была наша жизнь съ этой стачки… О, мастеръ Джонни!.. Когда человкъ терпитъ голодъ и много другого горя, искушеніе сильно… леіко пропасть!.. Господи, спаси ихъ всхъ! вскричала она сжавъ руки.,

Она была кости да кожа. Руки ея упали безсильно. Черезъ минуту она начала ощипывать одяло. Въ комнат можно бы было разслышать падавшую булавку.

— Мастеръ Джонни, когда я ходила за вашей мама въ болзни, я не думала, что и я скоро пойду за ней… Стачки… Одн стачки въ нашей жизни!… Въ могил покойно… Тамъ нтъ стачекъ… нтъ стачекъ… Она снова начала бредить. Дверь отворилась и вошелъ Горъ съ докторомъ.

——

На другой день, мистрисъ Тодгэтли, не смотря на снгъ, отправилась навстить Эляйзу, но та уже умерла ночью. Горъ и дти перехали на кухню: темный уголъ, гд едва можно было повернуться. Старшая двочка поила ребенка съ ложечки.

— Что вы даете ей, Лиззи? спросила мистрисъ Тодгэтли.

— Сахарную воду съ молокомъ, сударыня.

— Я надюсь, вы теперь довольны, Джэкобъ Горъ! вы убили жену!

Это были жестокія слова, и удивительно, какъ кроткая мистрисъ Тодгэтли ршилась выговорить ихъ. Но она потомъ сказала, что не помнила себя. Стачка казалась ей преступленіемъ и безуміемъ.

— Вотъ ваша стачка, Горъ. Ваша стачка убила ее.

Горъ сидвшій, прислонивъ голову къ камину и не замчая никого, залился слезами и зарыдалъ, какъ ребенокъ.

— Я длалъ это для лучшаго, я длалъ это для нихъ же, отвчалъ Горъ.— Не я началъ стачку. Я только присталъ къ ней съ моими товарищами.

— И ихъ жены и дти въ томъ же положеніи?

— Никто не скажетъ, что я не исполнилъ свой долгъ, какъ мужъ и отецъ! вскричалъ Горъ, не слушая ее.— Я не былъ ни пьяницей, ни буяномъ, ни мотомъ. Я никогда не билъ ее, не ругалъ и не проклиналъ, какъ длаютъ другіе.

— А она лежитъ теперь мертвая, и ее убила стачка. Да или нтъ?

Горъ не отвчалъ ни слова, но вздохнулъ со стономъ.

— Мн кажется, Горъ, что стачки не могутъ принести то добро, какое вы ждете. Он приносятъ много горя. По настоящему,— страдаютъ одни рабочіе, и боле всего ваши жены и дти. Я не берусь судить, хороши ли стачки съ политической точки зрнія: я не такъ умна, но я вижу, что он большое горе для вашихъ бдныхъ, терпливыхъ женъ и для вашихъ бдныхъ дтей.

— И вы не видите, какое горе стачки для насъ мужчинъ? возразилъ Горъ съ рыданіемъ, полудикимъ, полужалобнымъ.— Да, а хуже всего, если мы ошибаемся… мы люди темные… что все это на нашей совсти!..

— Горъ, должна быть въ чемъ-нибудь страшная ошибка, но я не знаю ее, говорила mater безпомощно.— И сквайръ говоритъ тоже. И мы ничего не знаемъ. Мы хотли поступать въ отношеніи васъ хорошо…

——

Исторія моя о стачк не велика, но печальна и истинна. Что касается меня, то я видлъ, что стачки никогда не приносили пользы рабочимъ, которые устроивали ихъ. Я говорю только о томъ, что видлъ и знаю. Я не сужу о дйствіи стачекъ въ общемъ, ни о вліяніи ихъ на будущее. Я, Джонни Лёдлау, не могу брать этого на себя.

Современемъ стачка кончилась. Это была самая длинная стачка въ лтописяхъ нашего сосдства (потомъ были другія, боле короткія). Рабочіе пошли на работу, добившись маленькой прибавки, и начали съизнова жизнь въ голыхъ стнахъ, съ больными дтьми, и много было пустыхъ мстъ у очага.

Хозяева же не могли, вслдствіе стачки, отпустить женъ за границу, убавили экипажи и прислугу и задали въ этомъ году поменьше вечеровъ и обдовъ.

Гриззэль съ рынка.

— Я никогда не бывала на рынк Сентъ-Джона во всю жизнь, сказала мистрисъ Тодгэтли.

Рынокъ Сентъ-Джонъ не былъ, собственно говоря, рынкомъ, на немъ не продавалось никакого другого товара, кром человческаго труда. Рынокъ Сентъ-Джонъ былъ сборнымъ мстомъ прислуги и работниковъ, искавшихъ мста и работы.

— Это не можетъ быть причиной, почему бы не отправиться туда, отвчалъ сквайръ.

— И я никогда не думала о томъ, чтобы нанимать тамъ прислугу.

— А тамъ можно часто найти хорошую прислугу, какъ и везд, еще лучшую, потому что выборъ великъ. Мать моя нанимала часто хорошихъ работниковъ и работницъ на рынк. Слуги вышли первый сортъ.

— Такъ я поду завтра въ Ворсестеръ и посмотрю, отвчала она тономъ сомннія.

— Надо выхать пораньше. Чего ты боишься? спросилъ сквайръ, замтивъ ея нершимость: — что хорошая прислуга не пойдетъ на рынокъ?

— Нтъ, я боюсь толпы и шума, отвчала трусиха mater.

У насъ съ молочной было много хлопотъ послднее время. Коровница, служившая четыре года, вышла замужъ. Были взяты дв другія, но не годились. Послдняя ушла посл отчаянной схватки съ Молли. Вс домашніе растерялись, а боле всего наши об коровы. Мистрисъ Тодгэтли, не зная что длать, доволновалась до нервной боли въ лиц и кинулась съ этимъ вопросомъ къ сквайру, сидвшему за газетой. Сквайръ только-что прочелъ въ газет, что въ Михайловъ день въ Сентъ-Джон будетъ рынокъ для найма прислуги.

Молли, о пріятномъ характер которой было уже упомянуто прежде, швыряла со звономъ ложками и сковородами и кострюлями, потому что посл ухода коровницы, и коровы и молочная были на ея рукахъ. Услыхавъ о намреніи хозяевъ искать коровницу на рынк Сентъ-Джона, она зашвыряла съ удвоеннымъ азартомъ и кричала: ‘Славная будетъ работница у насъ съ ворсестерскаго рынка. Увидите!’ Словомъ, отъ нея не было теперь житья никому въ дом.

Мы рано поднялись на другой день и, позавтракавъ, отправились въ большомъ кабріолет. Сквайръ правилъ своей великолпной парой Бабомъ и Блистеромъ. Мистрисъ Тодгэтли сидла съ сквайромъ, я на задней скамейк. Тода звали хать съ нами, но съ тхъ поръ, какъ онъ одинъ правилъ четверней въ легкомъ двумстномъ кабріолет, семейное катанье съ трусихой mater потеряло для него всякую прелесть, и онъ презрительно сказалъ, что это годится для меня, и было бы забавно, еслибы онъ отправился на рынокъ. Было чудесное утро, ясное и солнечное, въ воздух тянуло легкимъ холодкомъ. Деревья начинали окрашиваться багренцомъ и цлыя кучи ежевики блестли на изгородяхъ.

Перекусивъ въ гостинниц Ворсестера и оставивъ тамъ сквайра, мы пошли съ мистрисъ Тодгэтли на рынокъ. Онъ находился въ приход Сентъ-Джона въ предмстьи Ворсестера, на другомъ берегу Северна. Перейдя мостъ, мы очутились въ самой середин толпа.

Въ первыхъ рядахъ стояли мужчины, вытянувшись въ линію по обимъ сторонамъ пшеходной дороги, лицомъ къ прохожимъ. То были большею частью молодые крестьянскіе парни, въ чистыхъ парусинныхъ балахонахъ, ожидавшіе, что ихъ будутъ разглядывать, распрашивать и нанимать, они вс широко ухмылялись, новость положенія забавляла ихъ. Мы прошли мимо нихъ къ рядамъ двушекъ и женщинъ. Съ перваго взгляда можно было угадать, что и он были крестьянки. Это было видно но здоровому цвту лица, застнчивымъ взглядамъ и неловкости. Въ рукахъ каждой было по огромному коленкоровому зонтику, завязанному по середин, какъ зонтикъ Диккенсовой мистрисъ Гэмпъ, и по пар деревянныхъ башмаковъ, блестящія кольца которыхъ показывали, что они еще не были въ употребленіи. Судя по погод, мы не могли ждать дождя ране мсяца, но нашъ народъ въ этомъ отношеніи любитъ быть запасливымъ на всякій случай. Толпы народа ходили по дорожк, одни, чтобы нанимать, другіе чтобы прогуляться и позвать на зрлище.

Мистрисъ Тодгэтли протолкалась впередъ, я за ней. Она поговорила съ двумя женщинами, но не сошлась. И на кого же мы наткнулись потомъ? Къ величайшему моему изумленію, на нашу коровницу, которая ушла посл ссоры съ Молли!

— Я надюсь, что вы найдете здсь мсто получше моего, Сусанна, сказала mater нсколько иронически.

— Я надюсь, что должна найти, отвчала та:— да и не трудно: хуже вашей дерзкой Молли не найти.

Мы пошли дале. Рослый, плотный и, по виду, зажиточный фермеръ, который, казалось, выпилъ съ утра боле, нежели сколько могло быть полезнымъ ему, расталкивая толпу направо и налво, опередилъ насъ. Онъ вскинулъ дерзкіе глаза на одну молодую двушку.

— Какое мсто нужно вамъ, красавица?

— Никакого у васъ, былъ немедленный отвтъ.

Голосъ двушки звучалъ пріятно и добродушно, и когда фермеръ съ развалкой пошелъ дале, я взглянулъ на двушку. На ней было свтлое ситцевое платье, новый платокъ всхъ цвтовъ радуги, и соломенная шляпа, которую едва можно было видть изъ-подъ кучи голубыхъ бантовъ. Лицо ея было нжне и красиве лицъ другихъ крестьянокъ, ротъ, нсколько большой, постоянно улыбался, выказывая рядъ самыхъ ослпительныхъ зубовъ, какіе мн случалось видть. Я безнадежно подверженъ привычк полюбить или не взлюбить людей съ перваго взгляда, безъ всякой разумной на то причины, и не могу исправиться отъ нея. Люди зато смются надо мной, зовутъ дурачкомъ и говорятъ: вотъ Джонни, опять съ своими фантазіями на счетъ физіономій. Но хоть они смются надо мной и зовутъ меня дурачкомъ, а эта привычка много помогала мн въ жизни и рдко обманывала. Лицо двушки полюбилось мн. Это было честное, открытое лицо, такъ же полное улыбокъ, какъ шляпа ея голубыхъ бантовъ. Мистрисъ Тодгэтли тоже замтила ее и остановилась. Двушка сдлала книксенъ.

— Какое мсто вы ищете? спросила mater.

— Коровницы, сударыня.

Добрая mater стояла въ нершимости, продолжать ли распросы, или пойти дале. Лицо двушки понравилось ей, а обиліе голубыхъ бантовъ не понравилось.

— Я знаю хорошо мое дло, сударыня, и не боюсь работы, если не черезъ силу.

Это перетянуло всы. Мистрисъ Тодгэтли продолжала распросы. Оказалось, что двушка жила у фермера, мистера Торна, цлый годъ, могла получить хорошій аттестатъ и оставила мсто потому, что хозяйка очень сердита, и работы было много: доить цлое стадо коровъ, а она одна.

— Какъ васъ зовутъ?

— Гриззэль Клэй, сударыня. Мн минуло двадцать два года лтомъ, и я сильна и здорова.

— Такъ вы можете получить аттестатъ отъ мистрисъ Торнъ? переспросила mater.

— Да, сударыня. Очень хорошій. Она ничего не можетъ сказать противъ меня.

Распросы и переспросы продолжались до безконечности. Можно было подумать, что mater нанимала цлый полкъ солдатъ. Гриззэль готова была хоть сейчасъ поступить на мсто. Мистрисъ Торнъ была тоже сегодня въ Ворсестер, въ гостинниц, и ее можно было спросить.

— Какъ ты думаешь, Джонни? шепнула мн mater въ нершимости.

— Я бы нанялъ ее. Она такая двушка, что я сейчасъ взялъ бы ее, безъ всякаго аттестата.

— Съ этими голубыми бантами! Не будь такимъ дурачкомъ, Джонни. Но двушка мн все-таки нравится, и я поговорю съ мистрисъ Торнъ. Какое ваше жалованье? спросила она, обращаясь къ Гриззэль.

— Восемь фунтовъ, сударыня, отвчала Гриззэль, посл нкотораго колебанія, и щеки ея боле покраснли.

— Восемь фунтовъ! вскричала мистрисъ Тодгэтли.— Это очень высокое жалованье.

— Но вы увидите, что я хорошая работница, сударыня.

Мы отправились въ трактиръ искать мистрисъ Торнъ. Это была толстая женщина съ краснымъ лицомъ. Она очень хвалила Гриззэль, говорила, что двушка опрятна, работяща, и кротка, и что ей жаль разстаться съ нею, но прибавила, что у ней большой недостатокъ — любовь къ нарядамъ, и совтывала мистрисъ Тодгэтли держать ее въ ежевыхъ рукахъ въ этомъ отношеніи. Гриззэль ждала насъ у воротъ, а съ нами и ршенія своей участи. Мистрисъ Тодгэтли сказала, что беретъ ее, и велла идти за собой въ гостинницу.

— Рекомендація отличная, Джонни, говорила мн mater на улиц.— Все нравится мн въ этой двушк, кром голубыхъ лентъ.

— Я не вижу ничего дурного въ голубыхъ лентахъ. Двушка красиве въ голубыхъ лентахъ, нежели безъ лентъ.

— Въ томъ-то и дло, отвчала mater:— а двушка эта красива и безъ нихъ. Джонни! если мистеръ Тодгэтли не будетъ имть ничего противъ того, я думаю взять ее съ нами въ экипажъ. Ты ничего не будешь имть противъ того, что ей придется сидть рядомъ съ тобой?

— Я? конечно нтъ! И я не имю ничего противъ голубыхъ лентъ.

Дло такъ и устроилось. Двушка пришла вечеромъ съ маленькимъ узелкомъ въ гостинницу. Кром узелка, у ней въ рукахъ была крошечная клтка, въ род мышеловки, и въ ней птичка. Сундукъ Гриззэль, съ нарядами и вещами, долженъ былъ быть доставленъ завтра съ тяжелымъ извощикомъ.

— Вы позволите мн взять клтку, барыня? спросила она мистрисъ Тодгэтли: — это бдная конопляночка, я нашла ее почти мертвой на земл въ послднее утро, какъ ходила доить коровъ у мистрисъ Торнъ. Я хочу выкормить ее, чтобъ она оправилась.

— Милости просимъ и съ коноплянкой, вскричалъ сквайръ.— Хоть птичк лучше умереть, чмъ жить въ клтк..

— Я думала выпустить ее, сэръ, когда она придетъ въ силу.

Гриззэль имла понятіе о приличіи въ отношеніи господъ, и потому забилась въ уголъ сиднья, что не дотронуться до меня. Я слушалъ всю дорогу, что она разсказывала о себ.

Гриззэль, по смерти матери, перехала жить къ дяд Клэю въ Глостершайръ и работала на него какъ служанка. Дядя былъ зажиточнымъ фермеромъ, снималъ на аренду двадцать акровъ земли, держалъ двухъ коровъ, стадо овецъ и свиней. Тетка имла племянника, а этотъ молодой человкъ началъ ухаживать за Гриззэль, но Гриззэль не хотла даже сказать ему слово. Изъ-за этого пошли неудовольствія, и въ послдній годъ тетка выгнала Гриззэль, и Гриззэль пошла и нанялась къ мистрисъ Торнъ.

— А я думалъ, что для васъ лучше было бы выйти замужъ и жить своимъ домомъ, чмъ идти въ услуженіе, Гриззэль.

— Это зависитъ отъ того, кто будетъ мужемъ, отвчала Гриззэль съ легкимъ смхомъ:— я лучше буду коровницей до конца жизни, я лучше буду сидть въ клтк всю жизнь, какъ эта бдная птичка, чмъ скажу слово этому племяннику тетки. У него рыжіе волосы, совсмъ красные, а я терпть не могу рыжихъ….

——

Гриззэль оказалась славной работницей и вскор сдлалась общей любимицей, за исключеніемъ Молли, которая не могла сказать ей добраго слова, и ворчала на нее разъ десять на день, но молодая двушка только смялась. Гриззэль была выше обычнаго уровня коровницъ, не только наружностью и манерами, но и понятіями, а веселое, вчно смющееся лицо ея привлекало толпы поклонниковъ.

Двое изъ нихъ выказали серьезныя намренія. Одинъ былъ Джорджъ, работникъ у надсмотрщика за сосдней фермой, другой былъ Сэнди-Леттъ, колесникъ и хозяинъ мастерской въ Чёрчъ Дайкели. Разумется, дло шло въ этомъ случа, какъ и всегда вкривь и вкось. Джорджъ Роперъ, красивый молодой парень съ курчавыми волосами и парой великолпныхъ черныхъ бакенбардовъ, не имлъ ни гроша, кром еженедльнаго заработка, у него не было ни стула, ни кровати, и, однако, Гриззэль любила его отъ всего сердца. Сэнди-Леттъ былъ тоже не дурной собой и видный мужчина, у него былъ хорошій домъ и хорошее заведеніе, приносившее ему хорошій барышъ, но Гриззэль была равнодушна къ нему. Все затрудненіе заключалось въ томъ, кого выбрать изъ обоихъ: честолюбіе и благоразумные друзья совтовали выбрать Сэнди-Летта. неблагоразумное сердце — Джорда Ропера. Какъ оселъ между двумя кучами сна, Гриззэль не знала, котораго выбрать и терзалась своей нершимостью.

Воскресные вечера были днями волненій и горя въ жизни Гриззэль. Роперъ былъ свободенъ отъ работы и приходилъ, Леттъ, который былъ полный хозяинъ своему времени, но не хотлъ терять его въ будни, приходилъ тоже въ это время. Одинъ стоялъ у изгороди одного поля, другой стоялъ у изгороди другого, а Гриззэль, выряженная въ свтлое ситцевое платье, въ разноцвтный платокъ и шляпу съ голубыми лентами, не смла выйдти ни къ тому, ни къ другому, изъ страха, что соперники кинутся другъ на друга и выйдетъ драка. Вс домашніе съ волненіемъ слдили за исходомъ дла. Пришла весна, наступило лто, а у Гриззэль попрежнему было заботъ по горло. Другія служанки не могли понять, что такое находили въ ней мужчины.

— Это врно голубыя ленты всему причиной, говорила намъ обоимъ мистрисъ Тодгэтли со вздохомъ:— он съ перваго взгляда не понравились мн.

— Я думаю, скоре голубые глаза, заявилъ Тодъ свое разногласіе съ мнніемъ mater.

— И блые зубы, и улыбающееся лицо. Никто не можетъ не полюбить ее за нихъ.

— Молчи, Джонни. Много ты смыслишь. Еслибы я былъ Роперомъ… началъ Тодъ.

— Молчи самъ, Джозефъ, и вы оба молчите, вы не должны ничего знать объ этомъ, перебилъ сквайръ, который, какъ оказалось, не дремалъ въ углу: — всему причиной кокетство женщинъ и глупость мужчинъ. Что же касается обоихъ молодцевъ, если Гриззэль не ршится выбрать одного изъ нихъ, то я скажу, чтобы ни тотъ, ни другой не смли ступить ногой на мою землю, если имъ жизнь дорога..

Разъ вечеромъ, во время лтнихъ каникулъ, прыгая по дубовой алле, которая вела къ скотному двору, я наткнулся на Гриззэль, стоявшую опершись на калитку. Въ рукахъ у ней былъ пучокъ сладкаго горошка, а въ глазахъ слезы. Джорджъ Роперъ, который только что кончилъ говорить съ нею, быстро прошелъ мимо меня, притронувшись рукой къ шляп.

— Добрый вечеръ, Роперъ.

— Добрый вечеръ, сэръ, отвчалъ онъ и ушелъ твердыми, скорыми шагами. Я посмотрлъ ему вслдъ, любуясь, онъ былъ стройный, красивый молодецъ, съ прекраснымъ, честнымъ лицомъ: на такое лицо можно было положиться. Коричневый кафтанъ бумажнаго бархата, обносокъ съ хозяйскихъ плечь, былъ очень потертъ, но въ немъ Роперъ смотрлъ молодцемъ, ноги его, обтянутыя штиблетами, были стройны и сильны. Было очевидно, что сладкій горошекъ, даръ сельской любви, былъ принесенъ имъ. Гриззэль хотла было спрятать даръ подъ кофточку, увидвъ меня, но не успла, и ей пришлось держать его открыто въ рук и сдлать видъ, что усердно возится съ жестянымъ подойникомъ.

— Тутъ у меня немного пахтанья, и я несу его свиньямъ, говорила Гриззэль.

— Объ чемъ же вы плачете?

— Я плачу? отвчала Гриззэль: — это отъ солнца, оно такое-красное, что и глаза кажутся красными.

— Знаете ли, Гриззэль? зачмъ вы не кончаете эту муку? Вы такъ мучаетесь, что скоро не будете въ состояніи доить коровъ.

— Никакая мука душевная, сэръ, не помшаетъ мн длать мое дло, отвчала она, дернувъ за ручку подойника.

— Во всякомъ случа вы не можете выйти замужъ за двухъ мужей, не то старый Джонсъ констэбль потащитъ васъ въ судъ по обвиненію въ двумужеств. А я знаю, что вы держите ихъ въ медленной пытк. Джорджъ Роперъ ушелъ, и у него былъ очень не веселый видъ. Выходите за него, или откажите ему.

— Я бы завтра же вышла за него, сэръ, еслибы не одно, ототвчала двушка полушопотомъ.

— Врно его маленькое жалованье, всего шестнадцать шиллинговъ въ недлю.

— Шестнадцать шиллинговъ въ недлю — маленькое жалованье! отозвалась эхомъ Гриззэль:— я зову это хорошимъ жалованьемъ, сэръ. Я бы никогда не задумалась начать на такомъ жалованьи? Жизнь съ работящимъ, трезвымъ, и умнымъ человкомъ, а Роперъ такой человкъ. Не изъ-за жалованья я нейду за него, сэръ, а потому что я общала матери не начинать жизнь безъ своего коттеджа и всего, что нужно.

— Что это значитъ?

— Бдная мать умирала, сэръ. Болзнь ея продолжалась много недль и можно сказать, что она умирала все время. Мн было тогда восемнадцать лтъ. ‘Гриззи, сказала мн мать въ одну ночь: ты будешь пригожей двушкой, и скоро теб придется выбирать жениховъ. Ты должна общать мн, что ты никогда, какъ бы тебя ни манило, не скажешь ‘да’ жениху, пока у него не будетъ своего дома, куда привести тебя на житье, и стульевъ и столовъ и всего, что нужно, чтобы жить какъ слдуетъ. Начни только житье безо всего, и онъ всю твою жизнь проморитъ тебя тмъ, что будетъ собираться все завести, а все-таки ничего не заведетъ. И вы вчно будете въ бд, а онъ, можетъ быть, станетъ таскаться по пивнымъ, потому что у него не будетъ своего хорошаго угла, много мужей начинаютъ таскаться изъ-за этого самого. Я видла на своемъ вку много горя отъ этого, и еслибъ мн сказали, что и теб придется знать такое же горе, то я не буду лежать спокойно въ могил’. Будь покойна, мать, сказала я въ отвтъ:— я даю общаніе и никогда не нарушу его, что никогда не выйду замужъ, если не буду имть своего дома и нужныхъ вещей. И вотъ, я не могу нарушить это общаніе, мастеръ Джонни, и въ этомъ-то и состоитъ корень всей моей муки.

Я понялъ теперь. У Ропера не было коттеджа, онъ жилъ на квартир. У Ропера не было ни палки, ни камня, которые онъ могъ назвать своею собственностью. А неблагоразумный влюбленный, вмсто того, чтобы копить свое жалованье, покупалъ на него разныя хорошенькія вещицы для Гриззэль. Дло оказывалось безнадежнымъ.

— Давъ такое общаніе, Гриззэль, вамъ бы не слдовало говорить ни слова съ Роперомъ.

Гриззэль повертла сладкій горошек, но не отвчала ни слова.

— У Летта хорошій домъ для васъ и хорошій заработокъ: онъ заработываетъ фунта два въ недлю. Можетъ быть, боле.

— Но я не люблю его, мастеръ Джонни.

— Такъ откажитесь и отъ него. Она, казалось, внимательно считала лепестки душистаго горошка. Наконецъ, она сказала, не поднимая головы:

— Видите, мастеръ Джонни, не хочется потерять… вс надежды, и остаться старой двой. А если я не могу выйти за Ропера, то можетъ быть, со временемъ, я привыкну и выйду замужъ за Летта. Это такое замужество, какого бдная коровница, какъ я, не могла и ожидать.

Шило не утаилось въ мшк. Гриззэль держала Летта на случай и очень отдаленный. Когда она ршится сказать: нтъ Роперу, тогда она скажетъ: да — Летту.

‘Какой низкій обманъ въ отношеніи Ропера: водить его за носъ для того, чтобы отказать наконецъ’, думалъ я: ‘будь я Роперомъ, я бы задалъ Гриззэль хорошую встрепку и оставилъ бы ее съ носомъ’.

Внезапное движеніе Гриззэль прервало мои мысли. Схвативъ подойникъ, она понеслась черезъ дворъ, мимо пруда, такъ быстро, какъ-то позволяли ея деревянные башмаки, выплеснула однимъ взмахомъ руки пахтанье въ колоду для свиней и исчезла въ дверяхъ дома. Оглянувшись, чтобы узнать причину ея переполоха, я увидлъ мужчину въ свтломъ бумазейномъ плать, который крался вдоль изгороди поля, между копнами сна. То былъ Сэнди Леттъ, поджидавшій, что Гриззэль выйдетъ на свиданіе, но Гриззэль больше не выходила.

Слдующій выходъ драмы былъ сдланъ Леттомъ. Въ утро понедльника, наступившее за этимъ воскреснымъ вечеромъ, онъ явился къ сквайру, одтый въ лучшую воскресную пару и новую шляпу, и просилъ его ‘быть столь добрымъ и устроить для него дло, потому что оно уже сверхъ силъ его’.

— Но какъ могу я устроить это дло? Что мн до него? вопрошалъ сквайръ.

— Она меня замучила до того, что голова кругомъ пошла, убждалъ сквайра Леттъ: — потому что она одно время говоритъ со мной такъ пріятно, какъ ангелъ, а въ другое и слово не хочетъ сказать! да и проклятые люди вонъ тамъ, — и онъ мотнулъ головой по направленію Чёрчъ Дайкели: — дразнятъ меня! Это стыдъ, сквайръ, обращаться съ мужчиной такъ, какъ она обращается со мной!

— Я не могу же заставить ее выйти за васъ, если она не хочетъ, заревлъ сквайръ, котораго взорвало отъ обращенія къ власти его въ такомъ дл:— говорятъ, что она больше любитъ Ропера.

Сэнди Леттъ, имвшій очень высокое мнніе о собственномъ достоинств, вздернулъ носъ.

— Прошу вашего извиненія, сэръ, отвчалъ онъ: — но такая матерія разлзется при первой стирк. Да, разлзется! Гриззэль не станетъ серьезно думать объ такомъ человк, какъ Роперъ, который не больше, какъ работникъ въ ферм, она не можетъ думать о немъ. И если онъ не станетъ держаться подальше отъ нея, то я сворочу его безобразную рожу, вотъ что я сдлаю. Сравните меня съ нимъ! Посмотрите на мой хорошій домъ, съ мебелью краснаго дерева. Я могу содержать ее почти какъ лэди. Она можетъ, если захочетъ, разъ въ недлю брать работницу, чтобы все вымыть и вычистить въ дом, я не откажу ей ни въ чемъ, что можно сдлать съ разумомъ. И этотъ Роперъ воображаетъ, что можетъ встать между нами. Нтъ, этого быть не можетъ. Это будетъ только тогда, когда луна будетъ сдлана изъ зеленаго сыра. Гриззэль немного втрена, сэръ, любитъ поболтать и посмяться, а Роперъ изъ-за этого вообразилъ себ нивсть что. Но если вы замолвите слово за меня, сквайръ, такъ что мн можно будетъ сдлать выкличку къ…

— Кой чортъ, Леттъ! Съ чего вы взяли, что мое дло вмшиваться въ замужество и выклички моихъ служанокъ? сердито перебилъ сквайръ:— я не могу заставить ее выйти за васъ замужъ. Но вотъ что я могу сказать вамъ: если эти вчныя исторіи о Гриззэли не покончатся, то она уйдетъ изъ моего дома до конца года, хоть и нанялась на годъ. А это безчестіе для каждой молодой двушки.

Такъ Сэнди Леттъ не добился ничего отъ своего дипломатическаго шага — несчастный человкъ! Впрочемъ, въ извстномъ смысл онъ добился кое-чего. Сквайръ приказалъ позвать двушку и сказалъ ей рзкимъ, ршительнымъ тономъ, что она должна положить конецъ этому длу, или оставить домъ. И Гриззэль, видя, что пришелъ конецъ терпнью хозяевъ, но не будучи въ состояніи, въ борьб честолюбія съ любовью, поршить котораго изъ поклонниковъ слдовало удержать, поршила отказать обоимъ. Вслдъ за этимъ ршеніемъ, Гриззэль ходила, какъ въ воду опущенная, и цлую недлю не могла снимать сливки, потому что ничего не видла изъ-за слезъ.

— Вотъ что значитъ нанимать работницъ съ рынка, кричала злившаяся Молли.

——

Прошло лто. Прошелъ и конецъ августа. Въ одно утро, докторъ Деффгэмъ былъ у насъ и помогалъ мистрисъ Тодгэтли давать Лэн ложку желе съ какимъ-то порошкомъ, какъ вдругъ Гриззэль вбжала въ комнату въ такомъ страшномъ волненіи, что мы подумали, будто съ ней припадокъ.

— Что такое случилось? спросила мистрисъ Тодгэтли.— Не лягнула ли васъ корова, Гриззэль?

— Я… я получила… богатство! кричала Гриззэль, истерично смясь и плача въ то же время.

Мистеръ Деффгэмъ посадилъ ее на стулъ и сердито прикрикнулъ на нее, чтобы она притихла, сердитый окрикъ, сколько мн случилась видть, лучшее средство въ истерик. Потомъ онъ взялъ письмо, которое она держала въ рук. Въ письм извщали Гриззэль, что дядя Клэй умеръ и оставилъ ей, по завщанію, сорокъ фунтовъ, которые ей имютъ быть уплачены золотомъ, когда бы она ни явилась за ними.

— Бдный дядя померъ въ іюн, а они мн ни словечка не написали, говорила Гриззэль рыдая.— Это на нихъ похоже! А я не носила ни чуточку траура по немъ.

Она встала, отерла глаза передникомъ и взяла письмо. Когда мистрисъ Тодгэтли сказала, какъ она рада ея счастью, на лиц Гриззэль появилась застнчивая полуулыбка сквозь слезы.

— Теперь у меня будетъ домъ и все, что нужно, барыня! все можно имть на такое богатство, чуть слышно прошептала она.

Молли еще азартне зазвенла и зашвыряла кострюлями, отчасти изъ зависти къ счастью Гриззэли, отчасти оттого, что ей теперь приходилось справлять работу съ коровами и молокомъ въ т полтора дня — срокъ, на который отпустила мистрисъ Тодгэтли Гриззэль въ Глостершайръ получать наслдство.

— Теперь и не подступайся къ ней съ ея нарядами, кричала злобно Молли другимъ слугамъ.— Она нашьетъ себ голубыхъ лентъ и на хвостъ, теперь ей мало будетъ навертть ихъ на голову! Большимъ счастьемъ будетъ, коли молоко не будетъ киснуть у насъ каждый день!

Гриззэль вернулась въ срокъ, принесла сорокъ фунтовъ золотомъ, завернутые въ сложенный чулокъ. Двушка не потеряла головы и была такъ же разсудительна, какъ могли бы быть не вс разбогатвшія такъ неожиданно красавицы. Дня черезъ два посл возвращенія, она просила позволенія переговорить съ барыней. Она сказала, что уйдетъ съ мста въ конц года около Михайлова дня и просила поискать другую вмсто нея.

— А что же вы будете длать, Гриззэль, когда вы уйдете?

Гриззэль покраснла до того, что можно было подумать, будто щеки ея окрасились всми маками, что росли на нашихъ поляхъ, и сказала, что выходитъ замужъ за Ропера.

— О! произнесла мистрисъ Тодгэтли, но не нашла ничего сказать противъ этого.

— И, если позволите, барыня, говорила Гриззэль, а маки все ярче алли на щекахъ:— мы думали бы осмлиться просить барина сдать намъ въ аренду коттэджъ, изъ котораго выхали. Клэйтоны.

Mater удивилась. Гриззэль, не смотря на голубыя ленты, умла обдумать очень практическіе планы.

— При коттэдж славный кусокъ земли, чтобы развести картофель, и хорошій свиной хлвъ, сказала Гриззэль.— Если вы позволите, барыня, мы заживемъ на славу, когда намъ уступятъ коттэджъ.

— Вы хотите держать свиней, Гриззэль?

Лицо Гриззэль обратилось въ одну сплошную улыбку. Разумется, они будутъ держать свиней. При такомъ богатств, какое она получила, она и мужъ ея заведутъ все хорошее, въ томъ числ и свиней.

‘Я поведу Гриззэль въ церковь и вручу жениху’, написалъ Тодъ изъ школы, когда узналъ о наслдств и ожидаемой свадьб. ‘Это будетъ веселая потха! А если вы вс домашніе не подарите ей хорошаго внчальнаго платья, то это будетъ позорное скряжничество. И пусть на этомъ плать будетъ пропасть голубыхъ бантовъ’.

— Нтъ?! Онъ въ самомъ дл думаетъ! вскричала Гриззэль, съ блестящими отъ радости глазами, когда ей сказали о чести, какую хотлъ оказать ей Тодъ.— Онъ будетъ въ церкви. Онъ самъ! Я всегда говорила, что въ нашей сторон нтъ другого такого милаго джентльмена, какъ мистеръ Джозефъ!

Выкличка была сдлана и все шло своимъ порядкомъ, за однимъ исключеніемъ. Когда Сэнди Леттъ услыхалъ объ измн Гриззэль, онъ едва не упалъ отъ злобы, ревности и обманутой любви. Забывъ вс приличія, онъ ворвался бшено въ домъ, не спросивъ позволенія, и оттуда кинулся въ молочную, гд Гриззэль била масло, и такъ перепугалъ двушку своимъ блднымъ лицомъ и дикими глазами, что она съ крикомъ отступила отъ него и попала ногами въ кадку со сливками. Онъ осыпалъ ее упреками за коварство и покончилъ пророчествомъ, что ни ей, ни ‘подлецу Гоперу’ не сдобровать. Потомъ онъ ушелъ, и мы объ немъ ничего боле не слыхали.

Гриззэль перебралась изъ Дайкли Мэнора въ коттэджъ, который сквайръ охотно согласился отдать ей въ аренду. Роперъ долженъ былъ перебраться туда въ день свадьбы. Дочь бабушки Пиккеръ, Мери Стэндимъ (мужъ которой былъ подверженъ припадкамъ бродяжничества и пропадалъ, пока полиція не розыскивала его и не приводила въ приходъ), гостила до свадьбы у Гриззэль, помогала ей устроивать коттэджъ для житья и разставлять купленную утварь. Богатство — сорокъ (фунтовъ, казалось, длало чудеса. Я сказалъ Гриззэль, что не съумлъ бы сдлать такъ много и на тысячу фунтовъ.

— Вы спрашиваете осталось ли у меня сколько нибудь денегъ, мастеръ Джонни? говорила Гриззэль.— Разумется, много осталось. Я купила кровать и комодъ, и. стулья, и столы, и горшки, и сковороды, и все нужное для кухни, и свинью и птуха съ двумя курицами, и когда я припасу ногу жареной свинины, и немного наилучшаго сорта благо сахару для свадьбы, то у насъ останется еще много фунтовъ, и фунтовъ, и шиллинговъ. Ни я, сэръ, ни Джорджъ, мы не такіе люди, чтобы растратить все и не оставить ни копейки на черный день.

— И прекрасно, Гриззэль. Я подарю вамъ чайную шкатулку.

— О, мастеръ Джонни, и подумать-то объ этомъ счастье! сказала Гриззэль, поднимая руки въ восторг.— А барыня подарила мн такое нарядное платье! А прислуга вся сложилась и принесла мн вертелъ и пару прекрасныхъ утюговъ. Роперъ и я устроимся, какъ король съ королевой.

Въ субботу, наканун дня свадьбы, мы съ Тодомъ проходили мимо коттэджа, это было что-то въ род миніатюрнаго хлва, судя по наружности, съ соломенной крышей и сломаннымъ точильнымъ камнемъ у двери. Мы зашли, къ большому конфузу Гриззэли и Мери Стэндимъ, которыя, заткнувъ подолы юбокъ и завернувъ рукава выше локтей, чистили, скребли, мыли и готовили все къ завтрашнему торжеству. Проходя назадъ мимо коттэджа, черезъ нсколько часовъ, мы увидли Гриззэль, выглядывавшую у дверей. Она ухитрилась какъ-то разомъ смотрть во вс стороны.

— Вы спрашиваете у звздъ, будетъ ли завтра хорошая погода? спросилъ Тодъ, который никогда не лзъ въ карманъ за шуткой.

— Я смотрла, не идетъ ли Мери Стэндимъ, сэръ, отвчала Гриззэль.— Джорджъ Роперъ не былъ здсь сегодня вечеромъ и мы не знаемъ какъ быть съ разными длами, которыя онъ долженъ былъ придти устроить сегодня. Сначала онъ говорилъ, что одинъ отправится въ церковь пораньше завтра поутру, потомъ сказалъ, что зайдетъ за мною и мы вс пойдемъ въ церковь. И еще пирогъ съ ежевикой не принесенъ.

— Пирогъ съ ежевикой! сказалъ я.

— Да, мистрисъ Доддъ, хозяйка квартиры, гд живетъ Роперъ, подарила ему пирогъ къ обду въ день свадьбы, мастеръ Джонни. Роперъ долженъ былъ принести его сегодня вечеромъ. Не хорошо будетъ, если онъ въ воскресенье поутру принесетъ пирогъ, да еще въ плать, что надлъ для внчанья. Я и ума не приложу, куда онъ пропалъ.

Въ эту минуту какая-то человческая фигура выдлилась изъ сумерекъ и приблизилась къ намъ. Это была Мери Стэндимъ. Платье ея было заворочено на голову, а въ рукахъ былъ пирогъ, объемомъ съ балдахинъ надъ каедрой нашей церкви. Красный сиропъ стекалъ съ корки и даже съ блюда.

— Господи, какая красота! воскликнула Гриззэль.

— Бери, Гриззэль, мн руки совсмъ свело отъ тяжести, сказала мистрисъ Стэндимъ, которая ходила мили за полторы съ цлью посмотрть, что сталось съ нареченнымъ женихомъ. Она почти кинула пирогъ на руки Гриззэль, увидвъ насъ и принялась оправлять юбку.

— Что говоритъ Роперъ, отчего его не было? спросила Гриззэль.

— Ропера не было дома. Онъ пришелъ съ работы только въ шесть часовъ, вымылся и принарядился и потомъ ушелъ съ большимъ узломъ. Мистрисъ Доддъ просила его взять пирогъ, но онъ отвчалъ, что пирогъ можетъ подождать.

— Что было въ узл? спросила Гриззэль, оскорбленная пренебреженіемъ, оказаннымъ пирогу.

— Мистрисъ Доддъ думала, что онъ несъ рабочее платье въ починку.

— Рабочее платье въ починку. Онъ даромъ бросилъ деньги, я бы починила ему, замтила Гриззэль.

— Матушка Доддъ сказала тоже самое, подтвердила Мери Стэндимъ:— и я говорю тоже самое.

Мы простились и бгомъ пустились домой, а Гриззэль устанавливала громадный пирогъ на точильный камень.

——

Былъ великолпный день для свадьбы Гриззэль. Время совершенія брачнаго обряда было назначено въ десять часовъ, назначалъ дьячекъ, старый Бёмфордъ, для того, чтобы обрядъ могъ быть оконченъ до перваго колокола, призывавшаго къ воскресной служб. Мы отправились рано въ церковь. Въ числ зрителей была и сердитая Молли, спрятавшая на этотъ разъ свое брюжжанье въ карманъ и ршившаяся разъ въ жизни быть любезной съ Гриззэлью.

Часовая стрлка показала десять и большіе старые часы начали бить. Дьячекъ Бёмфордъ — величественный дьячекъ, когда его не одолвала подагра, началъ бранить жениха съ невстой и компанію за то, что замедлили. Било четверть одиннадцатаго, когда Гриззэль пришла съ Мери Стэндимъ и съ одной молодой двушкой. Гриззэль была блдна и взволнована и ей, очевидно, было очень не по себ въ внчальномъ наряд — зеленомъ плать съ безконечными розовыми бантами.

— Роперъ здсь? спросила Мери Стэндимъ.

— Нтъ еще.

— Это ни на что не похоже съ его стороны, продолжала Мери.— Не прислалъ сказать ни слова, зайдетъ ли за нами, или нтъ, а мы все время прождали его.

Но гд же былъ Роперъ. Пасторъ въ стихар выглянулъ два раза изъ ризницы, будто спрашивая, что значитъ это замедленіе. Мы стояли противъ самаго алтаря. Лицо Гриззэль становилось все блдне и блдне.

— Еще нсколько минутъ замшкаетъ, то въ это благословенное утро не будетъ свадьбы, объявилъ дьячекъ Бёмфордъ, громко и торжественно для назиданія публики.— Джорджу Роперу нужно дать хорошій урокъ, вотъ что.

Не усплъ онъ произнести эти слова, какъ Дикеръ, молодой человкъ, пріятель Ропера, жившій съ нимъ на одной квартир, и который долженъ былъ сопровождать его въ церковь въ качеств дружки и свидтеля,— вошелъ… и одинъ! По лицу его ясно было видно, что случилось что-то недоброе. Но подавленный офиціальностью своего положенія и огорошенный суровымъ дьячкомъ, который накинулся на него, молодой человкъ едва могъ передать принесенныя имъ всти.

Вопервыхъ, Роперъ не былъ дома съ вечера, его не видали нигд съ тхъ поръ, какъ онъ ушелъ отъ мистрисъ Доддъ съ своимъ узломъ. Въ это утро, когда Дикеръ, растерянный, не зналъ что длать, идти ли одному въ церковь, или ждать еще, въ надежд, что Роперъ вернется, какой-то незнакомый мальчикъ передалъ мистрисъ Доддъ дв записки: одна была адресована ему, Джону Дикеру, другая миссъ Клэй, то-есть Гриззэль. Въ обихъ была дурная всть. Джорджъ Роперъ отказывался отъ невсты, и узжалъ въ Америку.

При такомъ неожиданномъ кризис, величественный дьячекъ растерялся до того, что могъ только самымъ невеличественнымъ образомъ разинуть ротъ и выпучить глаза. Это дало Дикеру возможность сказать нсколько словъ.

— Мы сначала думали съ матушкой Доддъ, что Роперъ съ вечера выпилъ лишнюю рюмку и не могъ вернуться домой. Онъ трезвый человкъ, рдко найдешь такого трезваго человка, но мы не могли придумать ничего другого. Но когда пришла эта записка и мы узнали, что онъ ухалъ въ Америку нарочно, чтобы уйти отъ свадьбы, то насъ это просто какъ съ ногъ сшибло. Вотъ ваша записка, Гриззэль, прибавилъ молодой человкъ тономъ такого искренняго и рыцарскаго сочувствія, какой не съумлъ бы принять всякій джентльменъ.

Рука Гриззэль дрожала, когда она принимала записку. Она крпко закусила блдныя губы, чтобы подавить свое волненіе.

— Возьмите и прочитайте, сказала она Мери Стэндимъ. Она не была въ состояніи прочесть подъ перекрестными взглядами любопытной толпы.

Но Мери Стэндимъ была подвержена неумнью читать писанное, и потому не хотла брать письма. Мистеръ Бёмфордъ, къ которому, наконецъ, вернулось сознаніе и способность владть языкомъ, вырвалъ безъ церемоніи письмо изъ рукъ Гриззель.

— Я прочитаю, торжественно произнесъ онъ, и прочелъ. А я, Джонни Лёдлау, даю здсь буквальную копію съ прочитаннаго

‘Милая Гриззль, суббота вечеромъ, это придетъ къ вамъ надясь что вы такъ же здоровы, какъ оно оставило меня теперь. Черезъ это я объявляю вамъ, милая гриззль, что нашей свадьб конецъ, это меня очень безпокоило и я упалъ духомъ. Я не могу вынести это дольше никакимъ способомъ и теперь прощаюсь съ вами навсегда. Милая Гриззль я отправляюсь въ эту ночь въ Ливерпуль и сяду на корабль хать въ Америки, и это выразитъ вамъ мои послднія надежды чтобы вы были счастливы съ другимъ, Я никогда не стоилъ васъ милая Гриззль и это истинная правда, но я скрывалъ это отъ васъ когда теперь не могу скрывать потому что совсть причиной, когда вы разъ прочитаете это письмо, то никогда не думайте обо мн снова, чего и я не буду о васъ, Прощайте навсегда,

вашъ несчастный другъ Джорджъ Роперъ.

Я бы снесъ самъ пирогъ съ ежевикой, еслибы не боялся опоздать на дорогу, въ доброй надежд что вы съ большимъ удовольствіемъ съдите этотъ пирогъ съ другимъ чмъ со мной, и въ желаніяхъ всего хорошаго на прощаньи Мери Стэндимъ, Д. Р.’

И почеркъ и орографія заставили много поработать очки стараго Бёмфорда. Ударъ молніи не могъ боле поразить всхъ присутствовавшихъ. Никто не могъ вымолвить ни слова. Мистеръ Бёмфордъ сложилъ письмо среди мертваго молчанія.

— Я всегда знала, что Роперъ немногаго стоилъ, разразилась Молли.— Онъ изподтишка наложилъ глины въ мой лучшій черный уголь, за то, что я прогнала его со двора. Вы лучше проживете безъ него, Гриззэль, и вотъ вамъ моя рука въ знакъ того, что я желаю вамъ счастья.

— Мистрисъ Доддъ сказала правду. Въ узл было платье и онъ несъ его съ собой въ Америку, прибавила Мери Стэндимъ.

— Роперъ острожная птица, я могу это врно сказать, произнесъ старый Бёмфордъ:— и славная острожная птица.

— Но что же могло случиться недобраго, изъ-за чего онъ убжалъ такъ неожиданно? удивлялся Дикеръ.

Пасторъ въ стихар вышелъ въ проходъ между скамей и остановился слушать. Гриззэль въ смущеніи и душевной мук крпилась, что было силъ, и старалась принять равнодушный видъ, ради глазвшей на нее публики. На вопросъ Дикера она обвела кругомъ присутствующихъ недоумвающимъ безпомощнымъ взглядомъ.

— Я лучше проживу безъ него, какъ говоритъ Молли, и что мн за дло до него! вскричала отчаянно Гриззэль, губы и лицо ея дрожали.

Пасторъ серьезно и съ участіемъ положилъ свою руку на руку Гриззель.

— Моя добрая двушка, я въ самомъ дл думаю, что вы будете счастливе безъ него. Такой человкъ не стоитъ сожалнія.

— Нтъ, сэръ, и я не жалю его, и не хочу жалть о немъ, былъ немедленный отвтъ. Голосъ ея истерично звенлъ и возвышался до крика.

Она обернулась, чтобы уйти изъ церкви и очутилась лицомъ къ лицу съ Сэнди Леттомъ. Я давно видлъ, какъ онъ, незамтно прокравшись, сталъ позади Гриззэль и жадно вслушивался въ каждое слово ея, украдкой поглядывая на нее.

— Не проходите мимо меня, Гриззэль. Я отъ всего сердца жалю, что такъ случилось, и надюсь, что негодяй потонетъ по дорог въ Америку. Позвольте мн быть вашимъ другомъ. Я буду врнымъ другомъ.

— Благодарю васъ, отвчала она: — пропустите меня, прошу васъ.

— Слушайте, Гриззэль, сказалъ Сэнди, встрепенувшись слегка, какъ бываетъ съ людьми, которымъ приходитъ на умъ неожиданная мысль: — почему бы намъ обоимъ не поправить дло теперь же? Если одинъ женихъ оказался безчестнымъ ренегатомъ и оставилъ васъ, то вы видите передъ собой другого… Соглашайтесь, Гриззэль, соглашайтесь.

— Соглашаться на что? спросила она, не понявъ его словъ.

— Повнчаемся, Гриззэль, здсь же. Вы со мной. И пасторъ и мистеръ Бемфордъ вс готовы, и мы успемъ покончить дло до начала службы. У меня есть хорошій домъ, куда я сведу васъ. Не говорите нтъ, моя красная двица.

Какъ вы думаете, что сдлала Гриззэль? Какъ ‘одинокая, покинутая’ вдова въ Дэвид-Копперфильд, которая, когда корабельный плотникъ посватался къ ней, сказала: ‘Благодарю васъ, сэръ’, и въ тоже время подняла ведро воды и оплеснула его съ головы до ногъ, такъ и Гриззэль подняла руку и отвсила мистеру Сэнди звонкую оплеуху по лвой щек. Отъ боли и физической, и нравственной, Сэнди Леттъ издалъ нсколько злобныхъ восклицаній, смыслъ которыхъ былъ совершенно неумстенъ въ церкви, за что и заслужилъ строгое увщаніе пастора.

Не усплъ замереть хлесткій звукъ подъ высокими сводами, какъ Гриззэль была уже за дверями церкви и быстро неслась черезъ пустынное кладбище. Печальный конецъ свадебнаго дня бдной Гриззэли!

На слдующій день, мистрисъ Тодгэтли пошла въ коттеджъ. Гриззэль, сидвшая опустивъ голову и сложивъ руки, вскочила и сдлала видъ, что усердно перетираетъ чашки. Мы вс очень жалли ее.

— Мистеръ Тодгэтли наводилъ справки объ этомъ дл, Гриззэль, сказала mater:— и оно кажется намъ все боле, и боле таинственнымъ. Сквайръ не слыхалъ дурного слова про Ропера. Прежній хозяинъ его говоритъ, что такого работника, какъ Роперъ, у него и не бывало, и очень жалетъ, что разстался съ нимъ.

— О, сударыня, онъ не стоитъ того, чтобы объ немъ думали, я все равно благодарю мистера Тодгэтли.

— Вы не имете ничего противъ того, чтобы показать мн записку Ропера?

Гриззэль достала записку изъ чайной шкатулки, которую я подарилъ ей, и которая предназначалась для украшенія комнаты, а не для употребленія.

— Это наврное почеркъ Ропера?

— О, сударыня, разумется его. Это врно. Правда, что я никогда не видала, какъ онъ писалъ, но, видите, онъ здсь пишетъ про пирогъ съ ежевикой, ужь по этому одному можно знать, что это его письмо.

— Въ такомъ случа, судя по письму, мы должны думать, что онъ попалъ въ какую нибудь бду, изъ-за дурного поведенія, которое онъ очень хитро умлъ скрыть и отъ васъ и отъ всего свта.

— Да, ничего другого не придумаешь, отвчала бдная Гриззэль:— бдная покойница матушка говорила, что можно обмануться и въ святомъ.

— Жаль, онъ не написалъ, что онъ тамъ надлалъ: все было бы легче. Но я пришла къ вамъ, Гриззэль, не за этимъ, а чтобы спросить васъ, что вы думаете длать теперь?

— Мн одно остается теперь, отвчала убитая и униженная Гриззэль:— снова идти въ услуженіе.

— Согласны ли вы вернуться въ Мэноръ?

Колебаніе… борьба… и потомъ потокъ слезъ, который Гриззэль поспшила скрыть, накинувъ на голову передникъ. Коровницы имютъ такія же чувства, какъ и двушки лучшаго положенія въ свт, а ‘линія’, выпавшая Гриззэли, оказывалась очень горькой. Она такъ гордилась своимъ бднымъ коттэджемъ, она такъ полюбила его въ немногіе дни, такъ привыкла ждать многихъ годовъ счастья подъ убогой соломенной крышей его, — и вотъ теперь приходилось отказаться отъ всего и снова идти въ услуженіе.

— Сквайръ говоритъ, что будетъ считать, будто коттэджъ не былъ вовсе сданъ вамъ съ Роперомъ, онъ найдетъ кого нибудь, кто найметъ этотъ домъ и купитъ вашу мебель, если вы захотите продать ее, говорила ласково mater:— и я думаю вамъ лучше придти къ намъ на знакомое мсто, Гриззэль. Новая коровница намъ вовсе не годится.

Гриззэль отняла передникъ и отерла глаза.

— Вы очень добры, сударыня, и мистеръ Тодгэтли тоже. И я сама бы очень рада вернуться къ вамъ, кабы не одно. Я боюсь, Молли не дастъ мн покоя во всю жизнь, и будетъ все попрекать меня Роперомъ передъ другими. Можетъ быть, я не стерплю этого.

— Я поговорю съ ней, сказала мистрисъ Тодгэтли, вставая:— гд же Мери Стэндимъ сегодня? Вы одни?

— Пошла въ Альсестеръ, (сказала, у ней есть дло. Впрочемъ, я думаю просто пошла разсказать своимъ о моемъ гор.

Съ Молли немедленно переговорили. Подозрніе Гриззэль немного разсердило ее, потому что она искренно жалла Гриззэль и не имла ни малйшаго желанія ‘попрекать’ ее Роперомъ. Молли разъ въ жизни вынесла такое же разочарованіе, какъ и Гриззэль, и я думаю оно было въ извстной степени причиной швырянья и звона кострюль. Сердце ея открывалось теперь для бдной Гриззэль. Посл обда, она, какъ была въ кухонномъ передник и безъ шляпки, побжала въ коттэджъ Гриззэль.

— Слушайте, Гриззэль, сказала она, ворвавшись въ коттэджъ, гд покинутая невста сидла печально одна въ сумерки: — вы должны вернуться на старое мсто! хозяйка сказала, что звала васъ, а меня вамъ нечего опасаться. Ужь, конечно, не я скажу вамъ слово про Ропера, и знайте, что коли я говорю это, то ужь исполню свое слово.

— Благодарю васъ, Молли, смиренно отвчала Гриззэль, съ трудомъ переводя духъ.

— И чмъ скоре вы вернетесь, тмъ лучше, продолжала сердито Молли:— потому что ужь я, конечно, не останусь жить съ новой коровницей. Я сегодня утромъ должна была позвать хозяйку въ молочную и показать ей, въ какомъ все вид. Такъ вы вернетесь, Гриззэль, и мы вс будемъ рады васъ видть.

Гриззэль кивнула головой. Сердце ея было переполнено и она не могла вымолвить ни слова.

— Что-жь касается этого подлеца Ропера, который съигралъ такую штуку съ честной двушкой, я хочу только одного: чтобы мн можно было проучить его! Ужь задала бы я ему хор… хор… хо…

Голосъ Молли, поднятый до самыхъ высокихъ крикливыхъ нотъ, мало-по-малу замеръ. Что-то темное, необыкновенное выступило изъ темноты ночи и стало въ открытой двери, Молли смотрла въ темноту съ разинутымъ ртомъ.

Раздался пронзительный крикъ Гриззэли. Она узнала Джорджа Ропера. Красивые волосы и великолпные бакенбарды Джорджа были обстрижены, у коричневаго новаго сюртука его были блые рукава, и самъ онъ смотрлъ пьянымъ паяцомъ.

Джорджъ Роперъ былъ въ столбняк, а всисе не въ положеніи человка, отправляющагося въ Америку. Упавъ на первый деревянный стулъ, онъ безсмысленно уставился глазами на Гриззэль и началъ говорить тихимъ, удивленнымъ голосомъ, медленно и съ трудомъ выговаривая каждый слогъ.

— Я не могу понять, что со мной!

— Гд ваши черные бакенбарды и ваши усы? окликнула его Молли.

Роперъ посмотрлъ на нее минуту-другую, стараясь понять вопросъ, потомъ поднесъ дрожащую руку къ щек, щупая бакенбарды, которыхъ не нашелъ.

— Въ хорошую штуку ввязался! вопила Молли:— его ли еще это сюртукъ! Куда длись рукава?

Теперь об успли разсмотрть сюртукъ: рукава были вырзаны. Роперъ медленно, будто бы въ полусн, посмотрлъ на одинъ рукавъ, потомъ на другой.

— Въ какую часть Америки вы дете и когда уходитъ корабль? продолжала неумолимо издваться Молли.

Роперъ открылъ ротъ и потомъ закрылъ его, ‘совершенно какъ новорожденный ребенокъ’. Вдругъ Гриззэль кинулась къ нему на шею съ воплемъ.

— Онъ боленъ, Молли, онъ боленъ! Съ нимъ сдлали какую нибудь штуку. Джорджъ! Что это такое?

А Джорджъ Роперъ все смотрлъ на нихъ съ безсмысленно-удивленнымъ видомъ.

Оказалось, что Роперъ былъ опоенъ дурманомъ и еще не оправился отъ его дйствія. Онъ помнилъ, что въ субботу зашелъ къ цирюльнику выстричься, занеся узелъ съ платьемъ къ портному. У цирюльника подавали эль, Роперъ выпилъ стаканъ. Посл этого онъ ничего не помнилъ, кром того, что проснулся часъ назадъ подъ навсомъ, позади лавки кузнеца.

Ясно было, что пиво съ дурманомъ. Поднялся вопросъ — кто могъ съиграть эту штуку? Дня черезъ два, Роперъ оправился и нарядили слдствіе, но ничего не могли открыть. Цирюльникъ показалъ, что Ропера начало клонить ко сну посл пива и надъ нимъ смялись, что онъ уже прежде усплъ нализаться. Онъ ушелъ изъ лавки, когда выстригся — вотъ и все что зналъ цирюльникъ. Разумется, подозрвали Сэнди Летта. Говорили, что онъ сдлалъ эту штуку, чтобы избавиться отъ соперника, въ надежд замнить собой жениха. Леттъ клялся всмъ на свт, что онъ невиненъ и его невозможно было уличить. Не было ни малйшаго слда участія его въ этой штук. Письмо было написано не его рукою.

Гриззэль и Роперъ были обвнчаны въ четвергъ. Гриззэль была такъ счастлива, что онъ вернулся къ ней невредимымъ, что не думала ворчать на выстриженные бакенбарды. Не было никакого затрудненія открыть церковь въ будничный день. Дьячекъ Бёмфордъ поворчалъ немного, но сквайръ приказалъ ему молчать. И пирогъ съ ежевикой былъ поданъ за свадебнымъ обдомъ: онъ нисколько не зачерствлъ.

Вымотали силу.

— Чтожъ вы не пригласите его сюда?

— Я не знала, угодно ли это вамъ будетъ!

— Угодно ли мн! огрызался сквайръ Тодгэтли:— я знаю одно, что если бы я былъ заморенный работой конторщикъ лондонскаго банка, больной отъ недостатка досуга и чистаго воздуха, и у меня были друзья въ хорошей деревн, то я бы подумалъ, что съ ихъ стороны безчеловчно не пригласить меня.

— Вы очень добры, что думаете о немъ, отвчала мистрисъ Тодгэтли.

— Пишите сію минуту, скомандовалъ сквайръ.

Супруги говорили о мистер Маркс. Онъ приходился въ третьемъ или четвертомъ колн родственникомъ мистрисъ Тодгэтли. Она видла его только разъ, когда была молодой двушкой. Мистеръ Марксъ не преуспвалъ на житейскомъ поприщ, онъ былъ только конторщикомъ, на небольшомъ жалованьи, въ банк, рано женился и имлъ кучу дтей. Мистрисъ Тодгэтли, по родственному долгу, обмнивалась съ нимъ изрдка письмами. За мсяцъ до этого разговора, мистрисъ Тодгэтли писала Марксамъ, теперь пришелъ отвтъ отъ жены, что мужъ убиваетъ себя работой, и что если онъ не отдохнетъ, то непремнно умретъ отъ истощенія силъ.

Джемсъ Марксъ былъ конторщикомъ великаго финансоваго дома Броуна и К^о. Величіе этого дома состояло не въ извстности, потому что онъ длалъ очень мало шума въ финансовомъ мір, а въ характер его финансовыхъ сдлокъ. Домъ не занимался мелкими банковыми оборотами, но занимался таинственными банковыми операціями съ безчисленными иностранными городами, и не смотря на то, если бы вы вошли въ контору, вы бы не увидли никакихъ признаковъ громадности операцій. Тутъ, въ тсной комнатк, засдалъ самъ мистеръ Броунъ за конторкой, а съ полудюжины конторщиковъ усердно скрипли перьями, перегнувшись надъ столбцами цифръ, въ сосдней большой комнат. Мистеръ Броунъ былъ пожилой маленькій джентльменъ, въ каштановомъ парик, и компанія существовала только по имени.

Джемсъ Марксъ былъ кинутъ въ омутъ лондонской жизни, когда ему минуло семнадцать лтъ, опорой ему было: хорошее воспитаніе, честныя правила и желаніе честно проложить себ дорогу въ свт. Ему не на кого было надяться, кром самого себя, и я имю основаніе думать, что для молодаго человка это совсмъ не лишнее. Когда пріятели покойнаго отца помстили его къ Броуну и К^о, Джемсъ думалъ, что онъ теперь вступилъ на дорогу, на которой пріобртетъ независимое положеніе. Вышло не то.

Сколько есть конторщиковъ, и въ особенности по банкирской части, въ лондонскомъ Сити, которые могутъ сказать тоже самое. Они вступили въ банкирскій домъ въ золотую пору юности, радуясь счастью, выпавшему на долю ихъ, они были избранными изъ сотенъ и тысячъ молодыхъ людей, искавшихъ куска хлба. Они не видли тогда передъ собой длинной вереницы годовъ убійственнаго, одуряющаго труда, превращающаго голову человка въ счетную машину, труда однообразнаго, безъ отдыха, безъ перерыва, кром воскресныхъ дней. Они не видли долгихъ годовъ борьбы, не видли себя зрлыми людьми съ женой и дтьми, которыхъ нужно было ставить на ноги на скудное жалованье конторщика.

Такъ было и съ Джемсомъ Марксомъ. Онъ женился и потянулъ канитель существованія на двсти фунтовъ въ годъ. Ему нужно было поставить домъ на приличную ногу, или хоть обмануть себя жалкой претензіей на приличіе. Броунъ и К^о требовали, чтобы служащіе у нихъ жили въ порядочной квартир, одвали семью и себя прилично, платили дтскому доктору и за дтей въ школу. Сочтите, много ли ему оставалось изъ двухъ сотъ фунтовъ?

Когда расходы наросли, Марксъ сталъ искать вечернихъ занятій. Явился лавочникъ въ сосдств, торговля котораго сыромъ и масломъ процвтала, и который объявленіями вызывалъ конторщика для вечернихъ занятій. Джемсъ Марксъ явился и они уговорились. Если бы маленькій человчекъ въ каштановомъ парик слышалъ объ этомъ, онъ могъ бы найти неудобнымъ, что его писецъ ведетъ чьи либо книги, кром его собственныхъ, а потому уговоръ былъ сохраненъ въ тайн. Запертый въ заднемъ чуланчик, Марксъ былъ скрытъ отъ всхъ взоровъ. Возвратясь домой посл дневнаго труда, Марксъ, вмсто отдыха, вмсто того, чтобы подышать хоть прокоптлымъ воздухомъ скверовъ, перехвативъ на скоро чай съ ужиномъ, шелъ снова мозолить глаза и утомлять мозгъ надъ колоннами цифръ. Онъ приходилъ домой обыкновенно въ одиннадцать часовъ, кром субботъ, когда работа кончалась ране. Такъ шли годы.

Жена его писала мистрисъ Тодгэтли: ‘да, вы правы, мой мужъ работаетъ не но силамъ. Я давно знала это, но чтожъ было длать? Въ послднее время появились признаки, которые пугаютъ меня. Онъ говоритъ, что въ голов его все мшается. Посреди самаго внимательнаго счисленія, онъ вдругъ теряетъ сознаніе, онъ забываетъ цифры и не видитъ ихъ больше передъ собой, и ему нужно или закрыть глаза и просидть спокойно нсколько минутъ, или встать и пройтись по комнат. Онъ еще говоритъ, что цифры носятся и прыгаютъ ночью передъ его глазами, когда онъ ляжетъ въ постель, и онъ продолжаетъ складывать ихъ въ ум всю ночь на пролетъ будто днемъ за настоящими счетами. Ему нужна перемна воздуха, ему нуженъ отдыхъ’.

— Какой же онъ дуракъ, что давно не взялъ отпускъ и не пріхалъ къ намъ, сказалъ сквайръ Тодгэтли.

— Можетъ быть, онъ не могъ это сдлать, сказалъ я.

— Не могъ? Это почему, Джонни?

— Конторщикамъ банкировъ очень трудно получать отпуски, работа должна идти безъ перерыва.

— Трудно? Когда у человка выматываются силы! Съ чего ты взялъ, Джонни, скажи пожалуйста, что банкиры созданы изъ кремня и стали, и что они не дадутъ отпуска усталому конторщику? Не говори мн, пожалуйста, глупостей, Джонни Лёдлау!

Но я былъ правъ. Мистеръ Марксъ поблагодарилъ за приглашеніе, но не могъ пріхать, потому что ему отказали въ отпуск. Мы уже перестали говорить о немъ и думали, что онъ поправится и безъ отдыха, обтерпится, какъ обтерплись и другіе конторщики. Но не прошло и мсяца, какъ онъ написалъ, что прідетъ. Ему было такъ плохо, что онъ былъ принужденъ сказать мистеру Броуну правду: отдыхъ былъ необходимъ ему, или онъ сляжетъ, и мистеръ Броунъ милостиво далъ отпускъ.

Въ среду на страстной недл, въ чудный весенній день Джемсъ Марксъ пріхалъ въ Дайкъ-Мэноръ. Онъ былъ высокаго роста, глаза его были каріе, волосы очень рдки на лбу и вискахъ, онъ носилъ очки. Манеры и выраженіе его лица были очень робкія, порой въ нихъ сказывалось что-то особенное, видно было, что онъ ждалъ въ жизни лучшаго и самъ стоилъ лучшаго.

Нужно было видть его почти дтскій восторгъ, когда онъ очутился въ деревн. Какъ онъ вдыхалъ въ себя ароматный воздухъ, какъ онъ наслаждался природой, ‘родной природой’, такъ звалъ онъ ее.

— О, сказалъ онъ намъ какъ-то:— ваша жизнь счастливйшая въ мір — вы обезпечены, независимы, руки ваши не связаны, вы можете наслаждаться этимъ животворящимъ воздухомъ. Кругомъ жизнь и просторъ. Простите меня, мистеръ Тодгэтли, что я невольно сравнилъ свою жизнь съ вашей! прибавилъ онъ посл минутнаго молчанія.

Мы шли по полямъ къ Коурту. Живыя изгороди распускали свою зелень, трава по обимъ сторонамъ дороги пестрла колокольчиками. Солнце лило теплый золотой свтъ, носился тихій втерокъ, чуть слышно шурша листьями. Мистеръ Марксъ съ наслажденіемъ втягивалъ воздухъ. Онъ упивался вяніемъ весны.

— Шесть такихъ мсяцевъ сдлаютъ изъ меня новаго человка, вырвалось у него невольнымъ шопотомъ.

— Берите ихъ у Броуна, крикнулъ сквайръ.

Марксъ разсмялся очень печальнымъ смхомъ.

— Вы могли бы все равно мн сказать: берите приступомъ небо, сказалъ онъ порывисто.— И то и другое равно въ моей вол. III-шъ, ш-шъ. Кажется я слышу кукушку.

Мы остановились прислушаться. Кукушка въ первый разъ закуковала весной. Прозвенли дв три ноты и все смолкло.

— Сколько лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ я слышалъ кукушку! вскричалъ онъ, проводя рукой по глазамъ.— Больше двадцати лтъ, я бумага. Эти звуки, кажется, снова принесли мн мою молодость. Хорошо было бы для насъ обоихъ, сэръ, попасть на ту сказочную мельницу, гд стариковъ перемалываютъ въ молодыхъ.

Сквайръ засмялся.— Хорошо вамъ говорить о старости, Марксъ, я безъ малаго васъ вдвое старше.

— Я чувствую себя такимъ старикомъ, какъ будто я старше васъ! быть можетъ, я отживаю не живши. Подумайте, какъ различенъ нашъ образъ жизни. Я прикованъ къ конторк большую часть изъ двадцати четырехъ часовъ въ сутки, мой мозгъ въ постоянной, притупляющей работ. Вы живете здоровой, свободной жизнью.

— Да, есть разница, когда объ этомъ подумаешь, подтвердилъ сквайръ.

— Я не имю права жаловаться, сказалъ Марксъ:— я живу жизнью тысячъ людей, которыхъ я ничмъ не лучше, докончилъ онъ почти шопотомъ, заглушеннымъ тяжелымъ вздохомъ.

Сквайру никогда до сихъ поръ не приходило на умъ, что онъ человкъ, которому можно завидовать. Да онъ и вообще не ломалъ своей головы сравненіемъ жизни людей на разныхъ ступеняхъ мірской лстницы. Марксъ такъ сильно выставилъ ему разницу между своей и его ступенью, что онъ счелъ долгомъ сказать въ утшеніе ему:

— Вы бы увидли, что и у меня есть свой крестъ, свои тягости, еслибы были на моемъ мст. Джонни вотъ знаетъ, какъ часто здсь меня мучатъ непріятностями и длами.

— Безъ сомннія, отвчалъ Марксъ съ улыбкой.— Ни чей удлъ не можетъ быть свободенъ отъ обязанностей и отвтственности. Но это одно дло, мистеръ Тодгэтли, а сжигать свою жизнь въ паровой машин и знать, что вы сжигаете ее даромъ… безъ пользы себ, своимъ и людямъ — это другое дло…

— Такъ вы сознаетесь, что работаете черезъ силу, Марксъ? спросилъ сквайръ.

— Я знаю это, но тутъ нечмъ помочь.

— Жаль!

— Я не знаю, почему эта работа стала такъ рано отзываться на мн, есть много другихъ конторщиковъ, которые работаютъ столько же и еще дольше, нежели я, и, повидимому, это нисколько не дйствуетъ на нихъ.

— Я думаю придетъ время, когда это отзовется и на нихъ.

— Это такъ же врно, какъ то, что солнце свтитъ на неб, сказалъ Марксъ, съ печальной улыбкой смотря на отблескъ золотыхъ лучей на свжей молодой зелени.

— Можетъ быть, вы боле совстливы, больше тревожитесь, чмъ они, сэръ.

— Можетъ быть. Совсть моя не позволяетъ мн сть чужой хлбъ даромъ… Еще я боюсь, что натура моя слишкомъ нервна, раздражительна… другимъ все равно, какимъ трудомъ ни заработывать кусокъ хлба… Вотъ почему эта работа тяжеле отзывается на мн, чмъ на другихъ.

Сквайръ взялъ Маркса подъ руку.— Вамъ должно быть не легко перебиваться на вашемъ маленькомъ жалованьи?

— Правда. И это тоже помогаетъ доканать меня. Работать и перебиваться изъ пенни на пенни не особенно благопріятствуетъ здоровью. Еслибы жалованья Броуна хватало, я бы не взялъ вечерней работы.

— Какъ долго работаете вы по вечерамъ?

— Обыкновенно два часа.

— И вы не можете бросить эту работу?

— Нтъ. Она даетъ мн пятьдесятъ фунтовъ, и я изъ нихъ не могу удлить ни одного, даже на книги. Тотъ не пойметъ, какихъ расходовъ стоятъ дти, кто не принужденъ разсчитывать каждый шиллингъ.

Наступило молчаніе. Мистеръ Марксъ наклонился, сорвалъ полевой колокольчикъ и съ любовью началъ разсматривать его.

— Не думаете ли вы, Марксъ, сказалъ сквайръ, тономъ, вызывавшимъ на откровенность: — что вы немного неблагоразумно поступили женившись?

— Нтъ, я не думаю, отвчалъ Марксъ медленно, будто обдумывая вопросъ: — я женился не очень рано: мн было уже двадцать восемь лтъ, у меня было прикоплено немного, чтобы завестись хозяйствомъ. На дняхъ конторщики Броуна обсуждали вопросъ, умне ли для конторщиковъ жениться или нтъ? Посл преній пошли на голоса. Очень много говорилось и за и противъ женитьбы и холостой жизни.

— Что же можно было сказать противъ холостой жизни?

— Очень многое. Я увренъ, мистеръ Тодгэтли, что вы не имете понятія о томъ, что за жалкое прозябаніе жизнь бднаго конторщика въ Лондон, и какія искушенія окружаютъ его на каждомъ шагу. Половина лондонскихъ конторщиковъ, а можетъ быть, и боле, люди одинокіе, я хочу сказать, что у нихъ нтъ роднаго дома, куда бы они могли придти отдохнуть посл каторжной работы. Пустая комната, гд не съ кмъ перемолвиться словомъ, а иногда, для разнообразія, крикливая хозяйка — вотъ все, что ждетъ ихъ дома. Разв можно осудить ихъ, если они рады бжать изъ своего жалкаго угла? Они въ томъ возраст, когда кровь кипитъ, когда жажда наслажденій такъ сильна, можно сказать, непобдима…

— И они идутъ въ разные непристойные концерты, въ разные притоны! разразился сквайръ, не давая Марксу докончите.

— Да, въ такіе концерты, въ игорныя залы и другія мста. Искушеніе сильно, оно стережетъ ихъ на каждомъ шагу. Много молодежи не глупой, съ честными стремленіями, погубила и будущность, и здоровье въ этихъ притонахъ, куда ее завели дурные товарищи.

— Но не вс же гибнутъ?

— Да, не вс гибнутъ такъ. Другіе не потратятъ тамъ жизнь, а все-таки засушатъ ее надъ конторкой. Такихъ меньше. Иные рано женятся и обзаводятся домомъ, чтобы мыкать горе. Что лучше — ршайте. Сдлать безразсудство — жениться и взвалить на плечи себ и жен невыносимое бремя заботъ, или потратить жизнь въ шумномъ разгул?

— Пусть меня пристыдятъ, если я знаю! вскричалъ сквайръ, снимая шляпу, чтобы потереть свою, поставленную въ тупикъ, голову.— Грустно видть, какъ маленькія дти терпятъ нужду, а съ другой стороны такіе люди, какъ вы, должны работать до изнуренія, чтобы содержать ихъ. Джонни, Джонни Лёдлау!

— Что угодно, сэръ?

— Ты долженъ благодарить Бога, что ты не живешь въ Лондон.

Я думалъ въ это время, что долженъ благодарить судьбу за то, что я не конторщикъ банкира и мн не грозитъ одно изъ трехъ: или сгорть въ разгул, или засушить себя надъ конторкой, или, спасая себя отъ того и другого, зачахнуть, воспитывая семью.

Марксъ продолжалъ:

— Моя женитьба не была неблагоразумной, потому что моя жена была наслдницей небольшаго состоянія. Она единственная дочь мистера Стокли, который скопилъ на бирж небольшое состояніе, сотпи три или четырэ фунтовъ годоваго дохода. И онъ, и дочь его разсчитывали наврно, что это состояніе перейдетъ къ ней.

— Почему же оно не перейдетъ?

Марксъ покачалъ головой.

— Боюсь, что нтъ. Интригантка кухарка, которую онъ взялъ, когда дочь его вышла замужъ за меня, воспользовалась его болзнью и слабоуміемъ и женила его на себ. Естественно, что жена моя выказала негодованіе, вышла ссора и дверь мистера Стокли закрыта для насъ. Вы видите, намъ нечего ждать впереди и мн ничего не остается боле, какъ работать, работать, работать, заключилъ онъ съ рзкимъ смхомъ.

— Но для этого вамъ нужно укрпить здоровье, войти въ силу, Марксъ. Вы это знаете. Что будетъ, если вы надорветесь надъ работой.

— Молчите! невольно вырвалось тономъ ужаса у Маркса.— Не напоминайте мн объ этомъ, сэръ. Иногда я вижу это во сн и, проснувшись, готовъ сойти съ ума!

Мы вс очень полюбили Маркса. Онъ былъ очень пріятный и образованный человкъ. Какъ и гд онъ могъ нахвататься образованія, поступивъ съ семнадцати лтъ въ ‘счетныя машины’,— его тайна. Да, не то бы могло выйти изъ него, еслибы онъ не провелъ всю жизнь складывая столбцы цифръ и не былъ пригнетенъ бдностью.

Разговоръ этотъ происходилъ въ понедльникъ, во вторникъ по утру пришло письмо на имя Маркса. Это было первое и единственное полученное имъ письмо. Онъ сказалъ жен, чтобъ она не писала ему, ему было противно взять перо въ руки, онъ не хотлъ отнимать ни минуты отъ своего отдыха, отъ наслажденія природой, деревней.

— Мн напоминаютъ, что меня завтра ждутъ въ дом.

— Въ какомъ дом? азартно крикнулъ сквайръ.

— Въ нашемъ дом, сэръ, Броунъ и К^о.

Сквайръ положилъ на столъ любимую горячую булку и уставился глазами на Маркса.

— Объ чемъ это вы говорите? Неужели вы хотите хать? крикнулъ онъ.

— Да, къ несчастью, я долженъ ухать.

— Господи помилуй! Въ своемъ ли вы ум? Вы не пробыли здсь и недли!

— Я могъ получить отпускъ всего на недлю. Я думалъ, что вы это знали.

— Вы не должны узжать, пока не вылечитесь, заревлъ сквайръ.— Ужь лучше бы вы ухали въ самый день прізда.

— Я бы самъ хотлъ остаться доле, сказалъ печально Марксъ:— но разв вы не понимаете, мистеръ Тодгэтли, что это не въ моей власти.

— И вы смете сказать мн въ глаза, что эта недля отдыха вылечила васъ. Полноте, вы просто дурите.

— Эта недля принесла мн много пользы. Я теперь бодре примусь за работу. Я едва могъ получить и эту недлю отпуска. Я, дйствительно, нуженъ въ контор, безъ меня тамъ, я знаю, больше хлопотъ.

— Слушайте, сказалъ сквайръ:— если они такіе жидоморы, то берите ‘французскій отпускъ’ {Самовольная отлучка или просрочка отпуска.}.

— Въ такомъ случа, мн немедля вышлютъ отставку.

— Слушайте опять: если черезъ мсяцъ, другой вы сляжете и вамъ придется оставить должность? Что тогда?

— Броунъ и К^о назначатъ новаго конторщика на мое мсто.

— Зачмъ же Броунъ и К^о не держатъ лишняго конторщика, чтобы не морить другихъ работой?

Марксъ улыбнулся при этой мысли.

— Это увеличитъ расходы ихъ, мистрисъ Тодгэтли. Они никогда этого не сдлаютъ. Главная часть жизни Броуна и К^о тратится на то, чтобы сокращать расходы.

Марксъ собрался ухать. Сквайръ стоялъ на томъ, что Марксу нуженъ боле продолжительный отдыхъ. Какую пользу могла ему принести одна жалкая недля? Сквайръ слъ и написалъ Броуну и К^о письмо, высказывая свое мнніе объ этомъ дл и прося сдлать милость — отпустить Маркса еще разъ въ боле продолжительный отпускъ. Онъ послалъ письмо по почт, и оно должно было прибыть поутру въ одно время съ Марксомъ.

— Нтъ, я не отдамъ вамъ письма, Марксъ, говорилъ сквайръ:— вы не доставите его. Стараго ворона на мякин не обманешь.

На это письмо не пришло никакого отвта. Сквайръ облегчилъ свое сердце, обзывая Броуна и К^о ворами и мошенниками — тмъ дло и кончилось. Я пишу о прошломъ, но сколько я знаю, и теперь конторщики банкировъ не пользуются отпусками для поправленія здоровья.

Я не былъ очевидцемъ слдующей сцены этой драмы, но слышалъ о ней. Мстомъ дйствія былъ Лондонъ.

——

Былъ скучный, туманный, дождливый день въ феврал. Мистрисъ Марксъ сидла въ гостиной, въ Пимлико. Домъ былъ однимъ изъ самыхъ маленькихъ въ длинномъ ряду домовъ, и гостиная была такая крошечная, что въ ней едва можно было повернуться. Она сидла у огня, качая на рукахъ двухлтнюю двочку, трое старшихъ дтей играли у стола, строили на красной суконной салфетк маленькіе домики изъ деревянныхъ кирпичиковъ. Мистрисъ Марксъ была умная женщина и хорошо вела дтей. На видъ ей можно было дать лтъ тридцать, она была хороша когда-то, но теперь лицо ея увяло, глаза погасли, и въ нихъ замчалось выраженіе кроткой печали. Она сидла задумавшись и не слыша ни веселаго щебетанья дтей, ни щелканья деревянныхъ кирпичиковъ.

— Мама, скоро ли мы будемъ пить чай?

Отвта не было.

— Разв вы не слышите, мама. Корри проситъ чаю. Объ чемъ вы думаете, мама?

Она вздрогнула и очнулась отъ тяжелыхъ думъ.

— Скоро, милые. Объ чемъ я думаю? Я думаю о вашемъ папа.

Она знала, что здоровье и умственныя способности мужа ея гибли, она знала это такъ же врно, что почти могла предвидть день, когда все сломится. Было чудомъ, какъ онъ могъ еще работать, но онъ не отказывался отъ работы, потому что дома не было ни куска хлба.

Недльный отдыхъ въ деревн подкрпилъ Маркса на нсколько мсяцевъ. Онъ работалъ до осени такъ легко и хорошо, какъ давно уже не работалъ. Осенью силы стали ему измнять снова. Не было никакихъ вншнихъ признаковъ болзни, онъ только сознавалъ, что его измученный мозгъ не могъ справляться съ работой. Онъ боролся, онъ бился изъ послднихъ силъ. Онъ скрывалъ это и отъ жены, и отъ Броуна и К^о. Онъ видлъ, что ему неизбжно придется отказаться отъ вечерней работы, чтобы удержать за собой главную. ‘Только бы справиться съ рождественской работой, говорилъ онъ себ: — а въ новый годъ я откажусь вести книги лавочника’.

Онъ справился съ рождественской работой. Она была очень тяжела въ обоихъ мстахъ и почти покончила его. Вы знаете по пословиц: послднее перо клади переломитъ спинной хребетъ верблюда, эта работа сломила Джемса Маркса. Къ концу января, онъ слегъ отъ сильной простуды въ груди. Броунъ и К^о должны были обходиться безъ него цлыхъ одиннадцать дней. Неслыханное бдствіе, которое, по крайней мр, въ отношеніи Маркса, еще ни разу не обрушивалось на Броуна и К^о. Еле оправившись, Марксъ снова побрелъ въ сити, трясясь всми членами и только въ половину сознавая, что длаетъ и куда идетъ. Отъ вечерней работы пришлось отказаться навсегда.

Никто не зналъ, какъ онъ былъ боленъ, или, говоря точне, какъ съ каждымъ днемъ онъ становился все мене и мене способнымъ къ работ. Жена его догадывалась обо всемъ. Она знала его безсонныя ночи — слдствіе утомленія мозга, пытку всхъ нравственныхъ силъ, когда онъ ворочался и метался на постел одну половину ночи, другую шагалъ въ мучительныхъ думахъ по комнат, а къ утру одвался, не знавъ ни минуты сна.

— Бываютъ минуты, говорилъ онъ ей въ ужас:— когда я не могу собрать свои мысли. Я сижу за работой такъ же долго, какъ и прежде, и долженъ теперь передлывать ее по нскольку разъ. Я сдлалъ дв-три ошибки, и старый Броунъ спросилъ, что сдлалось со мной. Я не виноватъ. Цифры вихремъ кружатся передо мной и я теряю способность считать.

— Еслибы только ты могъ спать, говорила жена.

— Да, еслибы я могъ. Мозгъ работаетъ ночью такъ же, какъ и днемъ. У меня въ ум постоянно цифры и я все складываю ихъ.

— Сходи къ хорошему доктору, Джемсъ. Не скупись на гинею. Сходи. Ты этимъ сбережешь не одну гинею.

Марксъ послушался совта. Онъ пошелъ къ хорошему доктору, объяснилъ свое положеніе, родъ занятій и описалъ признаки своего разстройства.

— Могу ли я поправиться? спросилъ онъ.

— О, да, я думаю, отвчалъ весело докторъ, скрывъ отъ него, что разстройство это зашло далеко и выздоровленіе сомнительно.— Леченіе очень просто. Перемна обстановки, воздуха и полнйшій отдыхъ.

— На сколько времени?

— На годъ, по крайней мр.

— На годъ? повторилъ Марксъ страннымъ тономъ.

— По крайней мр. Это непремнное условіе. Я пропишу вамъ укрпляющее средство. Вамъ нужна хорошая пища. Вы не подкрпляли себя, сколько слдовало, для такой работы.

Когда Джемсъ Марксъ вышелъ на улицу, онъ едва не расхохотался во все горло смхомъ злобы и отчаянія. Годъ отдыха для него! Докторъ сказалъ ему еще, что еслибы онъ отдохнулъ во время, то несравненно боле короткій срокъ былъ бы достаточенъ теперь. ‘Я думаю, сколько есть теперь въ Лондон такихъ же бдняковъ, какъ и я, говорилъ онъ себ: — которымъ, нуженъ такой же отдыхъ и которымъ онъ такъ же невозможенъ, какъ и мн, бдняковъ, которые должны бы были имть хорошую здоровую пищу и которымъ она не по карману’.

Дло выходило безнадежное, и онъ изъ совтовъ доктора исполнилъ одинъ — принималъ укрпляющее лекарство. Онъ продолжалъ ходить въ сити попрежнему. Прошло дв-три недли. Марксу становилось все хуже, хотя никакіе вншніе признаки не выдавали его состоянія. Наступилъ февральскій вечеръ, въ который мистрисъ Марксъ думала тяжелую думу, угадывая то, что скрывалъ отъ нея Марксъ, а дти строили домики изъ кирпичиковъ.

Раздался звонокъ и Марксъ вошелъ, опираясь на руку товарища конторщика.

— Вотъ, мистрисъ Марксъ, я привелъ вамъ больного, сказалъ товарищъ, принимая безпечный тонъ, чтобы не испугать.— Ему теперь лучше. Я не думаю, чтобы съ нимъ случилось что-нибудь серьёзное.

Да, бда пришла. То, чего она такъ страшилась, обрушилось на нихъ. Но мистрисъ Марксъ была славной женой. Она не подала вида, что испугалась, но, спокойная и твердая, утшала мужа и ходила за нимъ.

Марксъ цлый день, какъ сказалъ конторщикъ, былъ очень страннымъ. Онъ не могъ работать, безпрестанно спрашивалъ другихъ конторщиковъ, какъ и что длать, и, наконецъ, упалъ со стула на полъ въ ‘припадк страннаго столбняка’, какъ онъ выразился потомъ. Мистеръ Броунъ сказалъ, что онъ сегодня негодится ни на что, и что его лучше уьести домой.

Этотъ день покончилъ работу Джемса Маркса. Онъ сломился. Ночью онъ сказалъ жен объ отзыв доктора, и она не въ силахъ была скрыть свой ужасъ и скорбь.

Годъ отдыха для нихъ! Что будетъ съ дтьми? Безъ его жалованья они умрутъ съ голода!

‘О, еслибы отецъ мой поступилъ какъ должно’, повторяла она себ: ‘Джемсъ могъ бы отдохнуть во время, и все было бы хорошо. Поможетъ ли онъ намъ теперь? Позволитъ ли она ему’?

Мистеръ Стокли, отецъ, жилъ въ Сидэнгем. Новая жена увезла его тотчасъ посл свадьбы изъ Пимлико. Онъ никогда не приглашалъ дочь къ себ. Не сказавъ ни слова мужу, она похала въ Сидэнгемъ на другой же день. Новая мистрисъ Стокли, бывшая кухарка, была высокой, смуглой, краснощекой и красноносой мегерой, съ бойкимъ языкомъ. Увидвъ мистрисъ Марксъ, она остолбенла, и оттого, по старой привычк, машинально сдлала книксенъ.

— Я пріхала видть папа, мистрисъ Стокли.

— Его нтъ дома.

— Я дождусь его.

Мистрисъ Стокли не знала, что длать. Ей очень хотлась выгнать дочь мужа изъ дома, но она не могла ршиться, потому что находилась въ непріятномъ состояніи упадка силъ посл похмлья. Это внушило ей мысль оказать гостепріимство, и она приказала подать вино и пирожное. Къ величайшему удивленію мистрисъ Марксъ, она выпила четыре рюмки одну за другой.

Садовая калитка отворилась и вошелъ мистеръ Стокли. Онъ такъ согнулся и смотрлъ такимъ дряхлымъ старикомъ, что дочь едва узнала его. Она поспшила къ нему на встрчу.

— Каролина! вскричалъ онъ въ изумленіи.— Ты ли это? Какъ ты измнилась!

Онъ казался радъ, что увидлъ ее, и слъ съ нею на скамейку въ саду. Она разсказала ему спокойнымъ голосомъ обо всемъ и просила помочь мужу. Мистрисъ Стокли вышла въ садъ, стояла, нсколько покачиваясь, и слушала.

— Я… я бы съ радостью помогъ теб, еслибы могъ, Каролина, сказалъ онъ въ нершимости, глядя на жену.

— Да, но вы не можете помочь, мистеръ Стокли, перебила жена:— вы это знаете. Мы едва можемъ покрывать и наши собственные расходы, мистрисъ Марксъ. Хозяйство и дв служанки стоятъ страшно дорого. Он кругомъ обворовываютъ насъ. Я уже перемнила цлый десятокъ, а все толку нтъ, и послдняя всегда хуже первой. Просто житья нтъ отъ нихъ.

— Папа, вы видите наше положеніе! сказала мистрисъ Марксъ, терпливо выслушавъ іереміаду пьяной жены его.— Что намъ длать? Джэкъ долго не будетъ въ состояніи работать. Неужели намъ идти въ рабочій домъ, папа? У меня четверо маленькихъ дтей.

— Вы знаете, мистеръ Стокли, что вы не можете помочь, говорила жена его, покачиваясь и багровя отъ злости.— У васъ нтъ денегъ, объ этомъ нечего и говорить.

— Это правда, Каролина, я боюсь, у меня не будетъ денегъ, сказалъ онъ, и дочь его съ болью въ сердц увидла въ какомъ онъ загон у жены.— У меня теперь никогда нтъ денегъ. Какъ ты пріхала?

— Съ поздомъ, папа. Въ третьемъ класс.

— О! милая Каролина! вскричалъ мистеръ Стокли, котораго это поразило боле, чмъ все, что говорила дочь о своемъ ужасномъ положеніи.— Мое здоровье испорчено, Каролина. Силы и бодрость пропали. Я очень жалю тебя, поврь мн. Пойдемъ въ комнату, отобдай съ нами.

— У насъ только рубленая холодная говядина сегодня. Мы очень мало димъ, прокричала мистрисъ Стокли, чтобы отклонить приглашеніе.

Мистрисъ Марксъ отказалась отъ обда и стала прощаться. Она знала, что вс просьбы были бы напрасны, пока эта женщина держала отца въ рукахъ.

Отецъ поцаловалъ ее дрожащими губами.

— Я провожу тебя до калитки, моя милая, прошепталъ онъ, и когда она уходила, сунулъ ей въ руку соверенъ.

— Это теб хоть на дорогу, милая Каролина. Мн обидно слышать, что ты пріхала въ третьемъ класс. Ахъ, времена перемнились. Не думай, чтобъ я не хотлъ помочь теб, дитя мое, но я не могу. Она ходитъ всегда получать вс дивиденды, и не даетъ мн ни пенни. У меня не было бы и этого совёрена, да она послала меня расплатиться по счету въ погребокъ, сдача и осталась у меня. Можетъ быть, она не спроситъ. Не бойся, мн за это не достанется. III-шь. Вс деньги уходятъ на вино и водку. Она пьетъ, какъ… рыба. Ахъ, Каролина! я былъ дуракъ, дуракъ, дуракъ! Будь счастлива, моя милая.

— Будьте вы счастливы, бдный папа. Благодарю васъ! И она ушла съ глазами, полными слезъ, и разрывавшимся сердцемъ.

Отдохнувъ нсколько дней и неоправившись нисколько, Марксъ увидлъ, что нужно отказаться отъ мста. Онъ пошелъ въ контору и переговорилъ съ мистеромъ Броуномъ.

— Силы истощены?! вскричалъ, старый Броунъ, отодвигая парикъ назадъ, что онъ всегда длалъ, когда что-нибудь разстроивало его.— Я никогда не слыхалъ подобнаго вздора. Въ ваши лта! Это вещь непонятная!

— Работа эта изнурила мой мозгъ, сэръ, и я работалъ черезъ силу. Во вс двадцать три года, что я работалъ у васъ, я получилъ отпускъ только разъ, и то на недлю, прошлую весну.

— Вы сказали мн уже тогда, что чувствуете себя разбитымъ человкомъ! говорилъ злопамятно старый Броунъ.

— Да, сэръ, я сказалъ вамъ тогда, что непремнно свалюсь съ ногъ, если не отдохну, отвчалъ Марксъ.— Такъ и вышло.

— Но вы отдыхали же. Вамъ былъ данъ отпускъ.

— Только на недлю, сэръ. Я тогда говорилъ, что такой отдыхъ принесетъ немного пользы. Но… вамъ не угодно было дать мн отдыхъ на боле долгій срокъ.

— Разумется, мн это не могло быть угодно, вы знаете, какія неудобства вашъ отпускъ повелъ за собой, возразилъ старый Броунъ.— Неужели вы воображаете, что дло можетъ длаться само собой?

— Я самъ хорошо зналъ, сэръ, что мое отсутствіе принесетъ разстройствовъ длахъ, и потому не настаивалъ на отдых. Эта недля отдыха удивительно помогла мн. Благодаря ей, я могъ дотянуть до сихъ поръ.

Старый Броунъ посмотрлъ на него.

— Слушайте, Марксъ, мн жаль потерять васъ, вы человкъ нужный. Если я дамъ вамъ еще недлю отдыха, създите на берегъ моря, попробуйте, можетъ быть, поможетъ. Я даю дв недли!

Марксъ покачалъ головой.

— Слишкомъ поздно, сэръ. Доктора сказали, что мн нуженъ годъ отдыха, чтобы быть снова въ состояніи работать надъ счетами.

— О, слуга покорный, вскричалъ мистеръ Броунъ.— Но что-жь вы будете длать, если не можете работать?

— Я и самъ не знаю, сэръ. Мысль объ этомъ столько же высушила мой мозгъ, какъ и работа. Она ни днемъ, ни ночью не покидаетъ меня.

Одинъ разъ, въ продолженіи цлой жизни прижимокъ и скаредности, старый Броунъ оказался великодушнымъ. Онъ сказалъ Марксу, что уплатитъ ему жалованье до сегодня, а не до того дня, когда онъ пересталъ ходить въ контору, и разщедрился до того, что прибавилъ ему еще цлыхъ десять фунтовъ.

——

Мы были съ Тодомъ въ Лондон, гостили у леди Уитней, которая представляла дочь ко двору и давала балы. Мистрисъ Тодгэтли поручила мн сходить навстить Маркса. Мы давно ничего не слыхали о Маркс, и думали, что онъ еще на мст.

Когда я постучалъ у двери, мн отперъ ее мальчикъ лтъ десяти.

— Папа очень боленъ, сказалъ онъ: — мама внизу готовить ему аррарутъ.

Меня самого можно было, какъ и Маркса, сшибить щелчкомъ съ ногъ, когда я увидлъ его: до того я былъ пораженъ видомъ его. Сначала я не узналъ его. Онъ сидлъ въ кресл у камина одтый и укутанный одялами. То былъ не Джемсъ Марксъ, котораго мы знали, а былъ живой скелетъ. Острыя скулы выдались, глаза ввалились. Онъ былъ радъ видть меня и съ улыбкой протянулъ руку.

Положеніе молодого человка, при неожиданности подобной встрчи, очень неловко. Что-то хватаетъ за горло, что-то горячее выступаетъ на глаза, не знаешь, что сказать. Я видлъ, что Марксъ умираетъ, и боялся огорчить его, показавъ, что вижу это. Наконецъ, я совладалъ съ собой и сказалъ слова два обычныхъ привтствій и сожалнія.

— Что? спросилъ Марксъ:— я не тотъ человкъ, который гостилъ у васъ въ деревн, Джонни. Бда, которую я предчувствовалъ тогда, пришла.

— Да, вы говорили, что вамъ не долго вынести! вырвалось у меня невольно.

Онъ кивнулъ головой. ‘Да, я чувствовалъ, что силы мои уходятъ, я чувствовалъ, что непремнно свалюсь, если не дамъ себ продолжительнаго отдыха. Я дотянулъ до февраля, Джонни, и тогда пришла бда. Пришлось отказаться отъ мста, а потомъ я заболлъ, легкія разстроены’.

— Я не зналъ, что ваши легкія такъ слабы, мистеръ Марксъ.

— И я самъ не зналъ. Прежде грудь моя была крпка, отвчалъ онъ, тяжело переводя духъ посл сильнаго припадка кашля.— Я простудился въ январ и измучился кашлемъ: теперь я снова схватилъ простуду. Докторъ едва могъ спасти меня. Я прежде никогда не былъ подверженъ ни простуд, ни кашлю. Я думаю, когда силы человка истощены, то весь организмъ его слабетъ и легко подвергается другимъ болзнямъ.

— Скоро весна, вы поправитесь, утшалъ я.

— Можетъ быть, отъ этого кашля, но я никогда не поправлюсь отъ моей главной болзни, разстройства нервъ и мозга. О, еслибы мн дали тогда отдохнуть!

— Мистеръ Тодгэтли все говоритъ, что вы должны бы были пробыть у насъ два-три мсяца.

— Да, я знаю, сказалъ онъ, торжественно поднимая руку: — что еслибы я отдохнулъ тогда, я жилъ бы теперь! Не дали! Вымотали вс силы!

Я и теперь слышу этотъ вопль отчаянія. Изъ-за недостатка отдыха на два-три мсяца, гибнулъ человкъ и семья его.

— Какъ ни тяжела моя участь, продолжалъ онъ посл нсколькихъ минутъ молчанія, и голосъ его звучалъ кроткой, безграничной печалью: — я не жалуюсь. Я не имю права жаловаться. Чмъ я лучше другихъ, Джонни? Каждый день въ Лондон истощаютъ силы людей получше меня. Счастливы они, если сердца ихъ не разбиваются, какъ мое! Я умираю, и даромъ… даромъ, Джонни!

По тону его голоса, видно было, что сердце его разбито. Это была послдняя вспышка жизни, скоро должна была наступить апатія — предвстница смерти.

— Теперь я начинаю мене думать объ этомъ, Джонни. Прежде меня до сумасшествія мучила мысль: для чего истощаются силы тысячъ, десятковъ тысячъ, милліоновъ людей. И я изъ числа ихъ… Но что же я могъ длать, Джонни? У меня не было другого пути.

Мистрисъ Марксъ пришла съ дымящейся чашкой аррарута. Онъ полъ и задремалъ. Мы говорили шопотомъ.

— Онъ, должно быть, страшно простудился, сказалъ я.

— Онъ простудился въ тотъ день, когда ходилъ въ сити сказать мистеру Броуну, что отказывается отъ мста, отвчала она:— есть пословица: люди умны на пенни, а глупы на фунты. Такъ вышло и съ бднымъ Джемсомъ въ этотъ день. Утро было прекрасное, когда онъ вышелъ изъ дома, а тутъ пошелъ сильный дождь. Когда онъ вышелъ отъ мистера Броуна, дождь лилъ, какъ изъ ведра, Джемсъ долженъ бы былъ нанять кэбъ, но онъ пожаллъ денегъ и ждалъ омнибуса. Первый былъ полонъ, онъ ждалъ втораго, промокши до костей и промочивши ноги. Легочный катарръ вернулся.

Я собрался уходить, когда раздался сильный звонокъ.

— Глупыя дти! перепугали отца! вскричала мистрисъ Марксъ.

Я пошелъ отпереть дверь. Порывъ втра внесъ въ прихожую стараго джентльмена. Онъ не сказалъ мн ни слова, но вошелъ, хлопая дверьми, въ гостиную и, задыхаясь, упалъ на стулъ.

— Папа! вскричала мистрисъ Марксъ.— Папа!

— Погоди, дай перевести духъ, моя милая! говорилъ чуть слышно старый джентльменъ.— Она умерла.

— Кто умеръ? спросила мистрисъ Марксъ.

— Она. Я не хочу много говорить противъ нея, потому что она умерла, Каролина, но она умерла! Она, пьяная, свалилась съ лстницы, ударилась головой объ уголъ ступеньки, и доктора ничего не могли сдлать. Она умерла сегодня поутру, а я пришелъ жить съ тобою и съ Джемсомъ, если вы возьмете меня. Мы будемъ хорошо жить вмст, мои милые, безъ горя и нужды.

Нтъ боле нищеты, жизнь мужа спасена, будущность дтей обезпечена!— все это мгновенно, какъ лучъ солнца, освтило мистрисъ Марксъ. Она безмолвно склонила голову и закрыла руками лицо. Прошло дв-три минуты молчанія.

— Твой мужъ теперь можетъ отдохнуть, Каролина: онъ будетъ имть все. что нужно. И ты тоже, Каролина, и дти.

Но было уже поздно: Джемсъ Марксъ умеръ въ ма.

Года три или четыре спустя, мы прочли въ Таймс объявленіе о смерти мистера Броуна. Газеты очень усердно расписывали его богатство. Онъ умеръ съ состояніемъ въ двсти тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

— Должно быть, свтъ устроенъ неладно, Джонни, сказалъ мн сквайръ, потирая голову съ недоумвающимъ видомъ,— я бы не хотлъ умереть съ такимъ состояніемъ, зная, что вогналъ въ гробъ своихъ конторщиковъ. Бдный Джемсъ Марксъ!

<Цебрикова М. К.>

‘Отечественныя Записки’, NoNo 11—12, 1874

ЗАПИСКИ ДЖОННИ ЛДЛАУ.

ОТЪ ПЕРЕВОДЧИЦЫ.

ЗАПИСКИ ДЖОННИ ЛДЛАУ.

Маіоръ Парриферъ.

Стрлочникъ Лизъ.

Дикъ Мичель.

Дэніель Ферраръ.

Газета Джерри.

Наша стачка.

Гриззэль съ рынка.

Вымотали силу.

Читайте также: