ЗАМТКИ О ТЕКУЩЕЙ ЛИТЕРАТУР {*}.
ЗАМТКИ О ТЕКУЩЕЙ ЛИТЕРАТУР {*}.
{* См. ‘Гражданинъ’ No 15-16.}
‘Гражданин’, No 18, 1873
Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1873/30aprN18.htm#_ftn5
IV.
V.
VI.
Н. Страховъ.
_______
Заметки о текущей литературе, Страхов Николай Николаевич, Год: 1873
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Лтъ пятнадцать, или даже двнадцать назадъ, было очень хорошее время въ литератур, особенно если сравнить съ ныншнимъ. Въ сущности, конечно, литература страдала своими всегдашними язвами — легкомысленнымъ западничествомъ и оторванностiю отъ русской жизни, за исключенiемъ художественной области это былъ такой же пустоцвтъ, какъ и ныншняя литература. Но оживленiе было необыкновенное. Публика тогда смотрла на литературу съ большимъ благоговнiемъ, какъ на свою руководительницу и просвтительницу, даже правительственныя сферы были увлечены общимъ потокомъ и видли въ печати силу, съ которою нужно сообразоваться. Сама печать питала къ себ великое уваженiе и представляла такое единодушiе, которому трудно поврить въ настоящее время, казалось, что въ существенныхъ вопросахъ вс согласны и что никто не дастъ другаго въ обиду.
Но мало по малу это счастливое настроенiе разрушилось — исторiя печальная и которую стоило бы подробне изслдовать, какъ и счастливый перiодъ, ей предшествовавшiй. Понемногу начались дйствiя, которыя намъ кажется всего лучше назвать литературными казнями. Эти казни сначала были рдки и совершались сперва съ удивительнымъ единодушiемъ. Если какой нибудь писатель оказывался виновнымъ, то бывало вся литература набрасывалась на эту жертву, по всмъ журналамъ сыпались безчисленныя насмшки, и несчастному приходилось плохо. Такое времяпровожденiе очень понравилось, и нашлось до него много охотниковъ. Одна партiя, имвшая сильный всъ въ публик, воспылала особенною яростiю и образовала изъ себя нкотораго рода комитетъ общественнаго спасенiя, дйствовавшiй съ большою жестокостью и долгое время сохранявшiй однакоже полнйшiй авторитетъ. Литературныя имена одно за другимъ были уничтожаемы, каждая книжка журнала совершала нсколько казней и угрожала тмъ, кто еще не подвергся погибели. Память объ этихъ страшныхъ временахъ не исчезла и донын, кто не помнитъ, напримръ, какъ былъ казненъ Тургеневъ?
Но какъ очень хорошiй образчикъ тогдашняго состоянiя литературы намъ приходитъ на память маленькiй случай, бывшiй не задолго до казни Тургенева. Случилось, что вдругъ подвергся опал г. Писемскiй. Первый звукъ грозы, направленной противъ такого извстнаго писателя, сейчасъ же обратилъ общее вниманiе, дло казалось важнымъ и неслыханно-дерзкимъ. Громъ выходилъ хотя не изъ центральнаго комитета, но изъ небольшаго журнала съ карикатурами, который могъ считаться отдломъ комитета. Въ этомъ журнал вдругъ заговорили о г. Писемскомъ такъ, ккъ прежде никто не смлъ говорить, сказали, что онъ пишетъ гнусную дичь. Не знаемъ, разсердился-ли и испугался-ли г. Писемскiй, но намъ достоврно извстно, что за него многiе разсердились. Достоврно извстно, что въ то время хотли составить протестъ за г. Писемскаго, какъ это было тогда въ обыча, и стали уже собирать подписи для этого протеста. Протестъ — это значило заявить всею массою, отъ лица всей литературы, что такой-то поступокъ считается низкимъ, неблагороднымъ, возбуждающимъ негодованiе. На этотъ разъ число протестующихъ и ихъ негодованiе не достигли однако-же нужной величины, протестъ не состоялся, и скоро это происшествiе было заглушено шумомъ новыхъ событiй.
Вотъ каковы были литературные нравы еще въ начал 1862 года, если сравнить ихъ съ теперешними, разница выйдетъ поразительная. Теперь никого не удивишь никакою бранью, нтъ ни единой и нераздльной публики, ни единой и нераздльной литературы, а слдовательно и литературныя казни стали невозможны. Между тмъ, представьте себ, что еще живутъ и пишутъ люди, которые нкогда занимались совершенiемъ этихъ казней, и которые не въ силахъ забыть счастливаго времени этихъ занятiй. Какое для нихъ разочарованiе! По старой привычк они до сихъ поръ пытаются казнить, но съ крайнимъ изумленiемъ видятъ, что ихъ никто не боится и никто не читаетъ. Они изъ всхъ силъ точатъ свою гильотину, называютъ своихъ противниковъ лунатиками, юродивыми, съумасшедшими, разсыпаютъ обвиненiя въ подлости и продажности, но увы! гильотина не беретъ, и никто нейдетъ смотрть на страшное зрлище.
Чт же за причина такой перемны? Причина весьма простая: новое сдлалось понемногу старымъ, необыкновенное обратилось въ ежедневное и привычное, то, что имло силу когда употреблялось осмотрительно, въ мру, съ чувствомъ справедивоcти и отвтственности, — потеряло силу когда стало употребляться безъ мры и осмотрительности, когда сдлалось орудiемъ всевозможныхъ цлей. Конечно, у насъ до сихъ поръ водятся литераторы врящiе въ силу брани, пытающiеся дйствовать ею на доврчивую публику, но положительно можно сказать, что тотъ почти идеальный авторитетъ, которымъ когда-то владла литература и который длалъ столь страшнымъ печатное осужденiе, — исчезъ навсегда.
Нчто подобное случилось и съ идеями, которыми въ то хорошее время была воодушевлена наша литература. Пока он были новы, пока сохраняли видъ широты и способности къ далекому развитiю, когда шли подъ покровомъ тайны и возбуждали надежды на будущiя откровенiя, — он были очень интересны и имли безумный успхъ. Но когда они стали всмъ извстны, когда развитiе ихъ быстро дошло до конца, когда бдность ихъ содержанiя разрушила всякiя надежды на что-нибудь важное и новое, когда ярые новаторы превратились въ отчаянныхъ старовровъ и стали наконецъ сами тосковать отъ своихъ проповдей, повторяющихъ одно и тоже, — тогда вся занимательность ихъ литературы пропала.
Истинную силу иметъ только истинно живое и развивающееся, идеи не имющiя глубины и широты очень быстро распространяются, но также быстро и отживаютъ свой вкъ.
Какiя благородныя, чистыя, сiяющiя исходныя точки имла та литература, которая началась съ ныншняго царствованiя! Можно ли было ожидать, что мы придемъ къ теперешнему печальному положенiю? Вспомните, — это была проповдь просвщенiя, свободы, справедливости, это было негодованiе противъ всякихъ золъ и пороковъ. это былъ призывъ къ полному обновленiю, къ горячей дятельности умственной и нравственной. И чт же вышло! Такая жестокая и странная неудача стоитъ того, чтобы объ ней подумать. Какой-то червь подточилъ вс тогдашнiе всходы, и мы теперь грустно раздумываемъ, скоро-ли и откуда начнется новое движенiе?
Очевидно начала, лежавшiя въ основ прежняго движенiя, были мало-содержательны и недолговчны. Дло было испорчено тмъ всемогущимъ влiянiемъ, отъ котораго у насъ много выходитъ зла, — влiянiемъ Европы. Наше возбужденiе, наше одушевленiе посл минувшей тишины и скрытаго броженiя приняло направленiе опредленное втромъ дувшимъ съ Запада и принесло насъ на мель. Странное, лихорадочное, почти фантастическое волненiе, овладвшее русскимъ обществомъ и возраставшее до 1863 года, не оставило посл себя никакихъ почти плодовъ, кром сорныхъ травъ и пустоцвта, ничего не укоренилось и не разрослось на русской почв, посл всей этой исторiи общество остается въ прежнемъ недоумнiи, только боле разочарованное, меньше прежняго способное держаться чего-нибудь крпко и послдовательно.
Соcтоянiе Запада въ настоящее время неясно только очень поверхностнымъ людямъ, но всякiй, кто искренно и серьезно обращался или обращается къ Европ за нравственнымъ руководствомъ, кто дйствительно ищетъ въ ней для своихъ мыслей и дйствiй руководящаго начала — всякiй знаетъ, что Западъ тяжко боленъ, что онъ не исполненъ надеждъ, какъ когда-то было, а весь потрясенъ внутреннимъ страхомъ, ищетъ и не находитъ выхода изъ противорчiй, зародившихся въ его жизни.
Просвщенiе — вещь прекрасная, но вдь неизбженъ вопросъ: чему слдуетъ намъ учить непросвщенныхъ? какое содержанiе въ нашемъ просвщенiи? Свобода — дло неоцненное, но вдь свобода есть понятiе отрицательное, спрашивается, что намъ длать, когда мы получимъ свободу? Что мы хотимъ осуществить въ своей жизни? Для чего именно нужна намъ свобода? — Справедливость дорога каждому нравственному человку, но въ чемъ состоятъ ея правила? Что нужно длать, чтобы быть справедливымъ?
Гордый Западъ когда-то много на себя надялся и думалъ, что эти вопросы разршатся сами собою, что истина получится изъ свободы его мысли и правда выяснится изъ борьбы его партiй, но теперь эти надежды ослабли и почти угасли, борьба идей привела къ скептицизму, а борьба интересовъ къ неутолимой вражд.
Отвлеченныя идеи просвщенiя, свободы, справедливости не могутъ составлять внутреннихъ двигателей исторiи, содержанiе всему движенiю дается другаго рода идеями, имющими прямое, опредленное значенiе для жизни человка. Такъ и въ нашемъ вк явилась мысль, которая стала дйствительно заправлять исторiею и сдлалась мриломъ для другихъ мыслей, эта мысль есть идея общаго матерiальнаго благосостоянiя, избавленiя отъ физическихъ золъ и сколь возможно лучшаго пользованiя благами жизни. Въ умахъ огромнаго множества людей къ этой иде, какъ къ главной и центральной, сводятся теперь вс другiя идеи, и просвщенiе, и свобода и справедливость имютъ для этого множества одну верховную цль и одно неизмнное условiе — матерiальное благосостоянiе. Оно есть истинное содержанiе дла, а все прочее только формы и пособiя.
И вотъ въ то время, когда мы были такъ сильно возбуждены, когда порывались съ восторгомъ впередъ и готовы были, кажется, на всевозможные подвиги, на юношескую отвагу и самоотверженiе, Европа ничего не могла предложить намъ для руководства, кром этой идеи. Мы приняли ее съ величайшимъ увлеченiемъ, перевертывали на тысячу ладовъ, приложили ко всему на свт, довели до величайшихъ крайностей, до отчаяннаго нигилизма, до холоднаго разврата и преступленiя, и такимъ образомъ въ самый короткiй срокъ до того истощили и измыкали европейскую идею, что она намъ опротивла до тошноты.
Европа еще долго будетъ болть этою идеею, она принимаетъ ее серьозно и будетъ проводить ее въ жизнь со своею всегдашнею энергiею и послдовательностiю. О, еслибы у насъ было иначе! Еслибы эта болзнь уже не возвращалась мутить наши умы и сердца! На такое благополучiе можетъ быть не слдуетъ терять надежды, очень можетъ быть, что прививная болзнь избавитъ насъ отъ настоящей.
Такимъ образомъ исторiя нашей литературы за настоящее царствованiе весьма поучительна, она представляетъ новый разсказъ о много разъ повторявшемся случа, о томъ, какъ европейскiя идеи овладвали умами русскаго общества, какъ он развивались, видоизмнялись и изнашивались въ этихъ умахъ, и какъ, наконецъ, исчезали, оставляя по себ смуту и безплодную умственную ниву, на которой никакъ не могли укорениться европейскiя смена. Вотъ ясное, бросающееся въ глаза содержанiе этой исторiи, если же при этомъ совершалось и что-нибудь положительное, если въ глубин зрла понемножку самобытная русская мысль и получила, можетъ быть, нкоторое оживленiе отъ самыхъ этихъ исчезающихъ метеоровъ, то это будетъ уже другая исторiя, очень темная и очень трудная.
Но чт же дурнаго въ иде общаго матерiальнаго блaгосостоянiя? Или, точне, почему эта идея оказалась у насъ такою слабою, почему ея жизненность такъ быстро истощилась?
На первый взглядъ это идея прекрасная, безъ сомннiя, всякiй желалъ бы ея осуществленiя, но сказать, что выше ея не должно быть никакого принципа, что она есть главная идея — вотъ чт мы считаемъ и неврнымъ и вреднымъ.
Защитники ея насъ увряютъ, что будто бы ‘вс,, желающiе равномрнаго распредленiя матерiальнаго благосостоянiя, желаютъ и равномрнаго распредленiя духовныхъ благъ и наслажденiй‘, намъ говорятъ, что, конечно, невозможно считать за что-нибудь дурное ‘желанiе снабдить сосда тмъ, чего у него нтъ’, наконецъ, насъ спрашиваютъ: ‘Разв желанiе надлить всхъ и каждаго матерiальнымъ благосостоянiемъ не способно составить идеалъ, вызвать высокiя чувства, великiя мысли? Разв, наконецъ, мы не видимъ этого и въ дйствительности, хотя бы и въ слабомъ размр?’ (‘Отеч. Зап.’ 1872. Сентябрь, cтp. 132).
Вотъ постановка дла, которую мы охотно принимаемъ, мы очень желаемъ, чтобы вопросъ намъ предлагаемый не былъ мимолетною журнальною фразою, а былъ дйствительною, серьозною мыслью, и будемъ отвчать на него въ этомъ смысл. Мы скажемъ pшительно: нтъ, мысль о благосостоянiи неспособна составить идеалъ, не можетъ вызвать высокiя чувства и великiя мысли. Къ этому способны и это могутъ длать только идеи чисто нравственныя, то-есть такiя, вся цль которыхъ заключается въ нравственномъ усовершенствованiи человка, въ возвышенiи достоинства его жизни. Любовь къ ближнему заповдана намъ вовсе не какъ средство къ общему матерiальному благосостоянiю, а какъ чувство, которое долженъ питать въ себ человкъ для блага своей души, для такого блага, которое стоитъ выше всего временнаго, всякаго имуществa и наслажденiя.
Только такими и подобными идеями живетъ человчество, напрасно думаютъ, что матерiальная жизнь когда-нибудь много значила или будетъ значить въ историческихъ явленiяхъ и дйствiяхъ людей. Идея благосостоянiя сама по ceб совершенно безсильна и получаетъ силу только тогда, когда возбуждаетъ собою другiя идеи, напримръ, идеи состраданiя, самоотверженiя, любви, или же, наоборотъ, идеи злобы-зависти, мести. Человкъ вообще живетъ не имуществомъ, а тмъ чувствомъ, которое онъ въ себ носитъ и которое его гретъ и даетъ ему силу. И слдовательно, чтобы идея была плодотворна, чтобы она могла способствовать къ развитiю человческихъ душъ, она должна содержать правило чувствъ, должна быть руководствомъ для сердецъ людей. А этого-то и нтъ въ иде благосостоянiя, и вотъ почему она не только не можетъ считаться прямымъ источникомъ высокихъ чувствъ, но справедливо обвиняется въ томъ, что никакъ не препятствуетъ развитiю дурныхъ и злыхъ страстей. Когда любовь къ ближнему считается лишь средствомъ въ общему благосостоянiю, то недалека мысль — не поискать-ли и другихъ средствъ, и не возможно ли обойтись безъ этой любви?
Если намъ указываютъ, что идея благосостоянiя въ дйствительности уже была источникомъ высокихъ чувствъ, то на это мы должны сказать, что тутъ дивиться ршительно нечему, что не только эта благовидная идея, а и всякiя чудовищныя и дикiя фантазiи могутъ вызывать благороднйшiя чувства и самый крайнiй героизмъ. Такое ужъ созданiе человкъ, что онъ легко хватается за вс случаи, гд требуется великодушiе и самопожертвованiе. Когда раздастся кличъ войны, посмотрите тогда на людей, если желаете понимать ихъ истинную природу. Вс вдругъ встрепенутся, какъ будто кончились будни и начинается какой-то праздникъ. Игра въ жизнь и смерть, возможность каждую минуту за что-то пострадать и умереть — безконечно привлекательны и заразительны. Энтузiазмъ загарается въ самыхъ вялыхъ и лнивыхъ, зрители слдятъ за кровавымъ зрлищемъ съ жадностью и радостнымъ любопытствомъ — они готовы сами вмшаться въ дло.
При такой натур людей, чт же мудренаго, что идея мaтеpiальнаго благосостоянiя нашла поклонниковъ, готовыхъ положить за нее свою душу? Все-таки она никогда не будетъ главною двигающею идеею, ни зиждительною, ни разрушительною, идеи боле сильныя, дйствительно способныя насытить человческое сердце, всегда возьмутъ верхъ надъ мыслью о благосостоянiи и она будетъ лишь орудiемъ въ ихъ рукахъ. Изъ исторiи мы видимъ, какiя идеи потрясали и обновляли человчество. Христiанство было проповдью блаженствъ, которыя не отъ мiра сего, проповдью новой нравственности. Реформацiя — первое проявленiе могущественнаго германскаго духа, держалась на той мысли, что нравственное достоинство человка зависитъ не отъ папы и его индульгенцiй, а отъ Бога и совсти каждаго. И т идеи, которыя породили Революцiю и до сихъ поръ, развиваясь и видоизмняясь, движутъ Европу, состояли не въ одномъ желанiи правъ, имущества, устраненiя гнета и т. п., а имли нравственную подкладку, отъ которой и заимствовали всю свою силу. Он опирались на мысль, что человкъ по самой своей природ добръ и хорошъ, что нравственное зло есть случайность, которую возможно устранить безъ нравственныхъ усилiй, что поэтому нужно жить не для достиженiя нравственнаго достоинства, а для возможнаго счастiя.
Идея матерiальнаго благосостоянiя, въ которую, наконецъ, съузились понятiя о счастiи жизни и ея достоинств, есть очевидное порожденiе того же поворота въ нравственныхъ взглядахъ людей. Но она, если проводить ее строго и послдовательно, собственно уже отрицаетъ всякiя стремленiя, дурныя и хорошiя, но имющiя нравственный, духовный характеръ. Конечно, она никогда не возобладаетъ надъ ними на дл, въ дйствительности, но въ своей настоящей сфер, въ области идей, въ людскихъ умахъ и понятiяхъ она можетъ получить большую силу, и тутъ она дйствуетъ несомннно отрицательнымъ образомъ, расшатывая и разрушая другiя идеи, и слдовательно, въ сущности, разслабляя силы людей. Вс чисто духовныя стремленiя — наука, искусство, благородство и чистота души — теряютъ свою истинную, высокую цну и разсматриваются только какъ орудiя, какъ средства для нкоторой высшей цли. Какъ нкогда въ Среднiе Вка наука была только служанкой богословiя, такъ теперь она для многихъ умовъ стала служанкой матерiальнаго благосостоянiя. Отъ искусства безпрестанно требуютъ такого же рабства. Наконецъ, подлости и преступленiя считаются чуть не героизмомъ, если они служатъ прогрессу. Такъ оправдалось давно сказанное слово, что нельзя служить въ одно время Богy и мамон.
Такимъ образомъ просвщенiе для многихъ современныхъ людей состоитъ преимущественно въ отрицанiи всякихъ духовныхъ требованiй, какъ устарлыхъ предразсудковъ, свобода только въ освобожденiи отъ давящей силы капитала, справедливость только въ равномрномъ распредленiи матерiальныхъ удобствъ жизни.
До какой степени такiя идеи противны коренному духу русской жизни, — намъ кажется, не требуетъ поясненiй и доказательствъ. Нa сколько въ этихъ идеяхъ было призыва къ великодушiю и жертв, на столько он и были для насъ привлекательны. Но развиться и укорениться на нашей почв въ своемъ чистомъ вид он не могли. Европа стара, она отжила свои духовныя стремленiя. Мы же молоды, и старческiя мысли скоро должны намъ опротивть. Наша полная духовная жизнь еще впереди, и, если насъ не обманываетъ наша любовь и вра, должна распуститься пышными цвтами и плодами.