За-границу.
За-границу.
И. Врановъ.
‘Современникъ’, кн.VI, 1914
За границу, Вранов И., Год: 1914
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Дядько Семенъ выбрался на дорогу, трясъ насъ полчаса нуднымъ ‘топачкомъ’ и, вытряся всю душу, свернулъ въ сторону подъ черную лохматую вербу.
— Тпрру! Вотъ кони, чтобъ вы здохли! То не тянуть, хоть плачь, а то никакъ не остановишь. Вы, ребята, сидите тихонько, а я пошукаю, чи не пришелъ той чоловікъ, што долженъ буть.
Онъ свистнулъ нсколько разъ на разные лады, пробормоталъ: ‘Врно спить падлюка’, потомъ отошелъ шаговъ на десять въ сторону, покружилъ въ сухомъ, шуршащемъ бурьян, похлесталъ батогомъ, точно хотлъ выгнать зайца, и вернулся:
— Шо оно за оказія? Должонъ буть чоловікъ и нема. Чудасія прямо! Врно, надо подождать. Забирай, ребята, барахло да идите за мною.
Дядько Семенъ шмурыгнулъ сапогами и провалился куда-то въ темноту:
— Тутъ, ребята, канава. Скакай, только не очень, потому канава небольшая.
Въ темноту обрушились чмокающіе и хлопающіе прыжки, будто падали съ размаху въ лужу тяжелые кули. Дядько провелъ насъ по топкому болоту, пробрался черезъ шелествшую осоку и остановился на маленькой полянк.
— Вотъ тутъ ложитесь на мягкомъ тай лежите, пока не придетъ человкъ. Тольки опять же, — не поднимай гвалту, не запалюй огню, а лежи такъ, будто поумирали,— дядько кашлянулъ въ рукавъ и небрежно, точно вспомнилъ, кстати, произнесъ: — ‘Да, скиньтесь тамъ на мою долю по злоту, чи то?’
— Эге, дядьку, оно-жъ, таки, вовсе и некрасиво, мы-жъ, таки, люди, а не скотъ,— раздался протестующій голосъ:— три ночи, какъ ночуемъ то въ кукуруз, то на рылл, а теперь уже въ болот…
— Шшш!— зловще зашиплъ дядько Семенъ и замахалъ руками:— который изъ васъ такой умный, га?
Отъ кучи отдлился солдатъ:
— Я.
— Кто-то, я? что-съ-то не узнаю. А, ага? гвардіонецъ! Значится, я за ради тебя долженъ або ршиться жизни, або итти въ Сибирь, такъ? Подъ ружіо долженъ лзть? Рази я виноватъ, разъ переводчикъ не пришелъ? Границу переходить, это, братъ, не кандеръ теб сть.
— Брехня это, дядьку Семенъ,— подхватилъ солдатъ:— видимое дло, прямо какъ на ладони,— во вторникъ вы насъ возили, возили по степу, взяли по злоту, да и свалили въ какую-съ-то канаву, въ середу возили снова да и скинули въ кукурузу, опять по злоту, вчера ночевали въ лсу, а сегодня уже въ болот и опять же по злоту. Давай, давай, какъ въ мшокъ съ дыркой, а переводчика нема. Што это за порядки? Не дамъ злота.
Дядько нсколько секундъ не могъ опомниться отъ изумленія. Три ночи онъ таскалъ насъ по полямъ и лсамъ, исправно получалъ по пятнадцати копеекъ съ каждаго, а тутъ, на теб, не даетъ злота.
— Такъ не дашь злота? Такъ я даромъ кони гонялъ, га? Ишь какой умный выискался! Давай гроши, сукинъ сынъ!
— Хоть просите, хоть лайтесь, пусть вамъ языкъ дубовымъ коломъ станетъ, а злота я не дамъ. Извиняйте.
— Не дашь, такъ иди себ къ чортамъ.
— И пойду. Завтра найду дорогу и безъ васъ.
— И иди. Можетъ, кому еще не наравица, дакъ на вс четыре стороны! Я не задержую.
— Та мы ничого, якъ не можно, то и не можно. Мы гроши дадимъ.
— Мы и посидимъ. Намъ гроши не отойть, это солдатъ…
Вс набросились на солдата съ упреками — нельзя сердить дядьку Семена, потому онъ что захочетъ, то и сдлаетъ, вотъ, запряжетъ кони и поминай, какъ звали. Лежи тогда въ болот, куда пойдешь?
— Дурни вы,— отвтилъ солдатъ:— мазурикъ вамъ туманъ въ глаза пускаетъ, морочитъ голову, чтобъ каждый день по злоту взять, а вы, какъ бараны… Плевалъ я на этого мошенника, не перейдемъ эту ночь, такъ завтра я и самъ дорогу найду.
Солдатъ легъ на животъ, накрылъ голову свиткой, чтобы не видно было огня, и закурилъ цыгарку. Рядомъ кто-то чавкалъ и хрустлъ, смачно пережевывая питу. Мн захотлось сть.
— Продайте, хлопцы, кусокъ хлба,— попросилъ я.
—Слышь, едоръ, человкъ проситъ хлба.
едоръ, не торопясь, справился съ тмъ, что было во рту, и отвтилъ:
— Ну, та и дай. Врно сть хочетъ, идите сюда.
Онъ отрзалъ кусокъ хлба и сала.
— Можетъ, вы и выпили-бъ?
— Не откажусь,— отвтилъ я благодарно.
— Стаканчика у насъ нту, пейте прямо такъ, по нашему.
Онъ вытащилъ изъ торбы бутыль въ четверть ведра. Я жадно набралъ полный ротъ сладковатой влаги, хлебнулъ… и спохватился за грудь руками, точно хлебнулъ кипящей смолы, или проглотилъ раскаленную металлическую щетку. Отчаянно закашлялся, судорожно впился руками въ траву и отчаянно замоталъ головой — А що добра?— засмялся едоръ надъ самымъ ухомъ.
— До… доб…ра,— отвтилъ я, глотая воздухъ и вытирая навернувшіяся слезы.
— Не, врно, сердита?— прыснулъ товарищъ едора.
— А то такъ, чинъ у ней высокій, 96о.
Спиртъ и пища согрли меня. Я поджалъ подъ себя ноги, насунулъ шапку, втиснулъ руки въ рукава пальто и сталъ дремать. Ночь была холодная, ясная. Всходила луна, контуры гребли, лохматыхъ вербъ посвтлли, засеребрились, зато тни въ ближнихъ камышахъ стали еще черне. Клюнувъ носомъ, я испуганно таращилъ глаза въ засеребрившуюся ночь, закуривалъ папиросу, чтобы разогнать сонъ, и долго прислушивался. Откуда-то чуть слышно доносился собачій лай, въ сторон гребли хрустли сномъ лошади, а въ нсколькихъ шагахъ храпла на вс лады свалившаяся куча людей. Видно, сонъ доставался имъ дорогой цной, — они скрипли зубами, то и дло подбирали подъ себя ноги, стараясь втиснуться въ кучу, какъ можно поглубже. Наконецъ, сидть стало невыносимо, ноги задервенли, отъ холода я сталъ дрожать, не попадая зубъ на зубъ и, пожелавъ дядьк Семену ‘стоналцять болячекъ’ на самое нжное мсто, я пустился приплясывать, хлопая руками. Куча тоже не выдержала, верхній издалъ звукъ: ‘дд-ды’, дрыгнулъ ногой и вскочилъ, точно кто рванулъ его за волосы. Десять человкъ, неуклюже большихъ при лун, охали, хлопали себя по бедрамъ и высоко вскидывали ногами, оставляя на заинденвшей трав темные слды.
— А ну, держись!— горячо засоплъ кто-то въ щеку, и въ ту же секунду я уткнулся лицомъ въ шаршавую свитку.
Дв мохнатыя лапы подняли меня на воздухъ, я отороплъ, но нужно было защищаться,— подставилъ ‘ножку’, и мы кубаремъ покатились по земл.
‘Что ему нужно?’ — спрашивалъ я себя съ тоскливымъ недоразумніемъ и, сцпивъ въ бшенств зубы, старался поймать его за глотку. Минутъ черезъ пять, когда мы оба уже задыхались, онъ прохриплъ:
— Годи, бо мн уже жарко.
— Тьфу,— вздохнулъ я и сердито, и благодарно.
Вс гурьбой, возмущаясь и негодуя, отправились къ возу. Контрабандистъ спалъ, сидя на охапк соломы. Онъ ничуть не смутился, когда его разбудили, невинно звнулъ и длинно выругался:
— А ну, вы цыцъ! Не поднимай тарараму.
— Не пришелъ падлюка, а общался. Врно, запрягать да хать домой.
Въ телгу сначала полетли мшки съ пожитками, потомъ она затрещала подъ тяжестью навалившихся тлъ. Было такъ тсно, что мн пришлось прилпиться съ самаго краю въ полувисячемъ положеніи. Когда вс кое-какъ умстились, дядько Семенъ поднялся въ передк огромный, какъ колокольня, заслонилъ собою полнеба со звздами, сердито высморкался и произнесъ выразительно и кратко:
— Шш-ша! Боже борони, не поднимайте гвалту, никто и глотки не роззявляй, слышали? Огню не запалюй, потому, я кого-нибудь какъ запалю, такъ онъ юшкой умоется. Тутъ не шутки съ вами шутковать, гряныця вотъ, тутъ недалеко, дакъ тутъ надо такъ тихо, такъ тихо-жъ, какъ мыша, а то Сибиру понюхаешь. Слышали?
— Слышали, слышали, дядьку Семенъ, — зашепталъ весь возъ.
— Шш-ша! Хоть бы вы понмли, чи що? Ну, пгго оно за народъ такой, што за люди? Слышали, такъ значится не пискни, а они га-га, га-га, якъ галки. Если дорогой кто спроситъ: кто такіе? куда дете? то говорите: ‘демъ до пана Закуты на буряки’.
Посл этого дядько Семенъ зацмокалъ губами, задергалъ вожжами:
— Ни-но! Чего стали, ни-но! Ни-но-же! Эге-жъ, потянешь чорта лысаго за хвостъ, если ихъ тутъ насло ажъ восемь человкъ, шобъ вамъ по восемь болячекъ понасдало… Ни-но-же!
Возъ заскриплъ, закашлялся съ натуги, долго раскачивался взадъ и впередъ, и, наконецъ, тронулся. Вроятно, дядька Семенъ думалъ, что везетъ новые горшки на ярмарку, боялся привезти одни черепки и халъ съ величайшей осторожностью. зду эту можно было бы сравнитъ съ качкой на мор, но качка не можетъ отбить человку печенки или заставить откусить собственный языкъ, а тутъ чувствуешь,— поднимаетъ тебя высоко, высоко, замираетъ сердце, кажется, вотъ, сейчасъ полетишь въ туманную пустоту направо, гд чуть мерцаютъ два-три огонька уснувшаго села, дрыгаешь ногами, чтобы удержаться, и въ ту же секунду валишься въ пропасть налво. Вс звзды сразу падаютъ съ неба, оставляя за собой слдъ метлы, въ глазахъ вспыхиваютъ тысячи свчекъ, въ живот, несомннно, что-то оторвалось. Въ такіе критическіе моменты возъ предостерегающимъ скрипомъ заявляетъ о своемъ желаніи стать вверхъ тормашками, у всхъ вырывается испуганный вздохъ, кто-то вскрикиваетъ: ‘Ой-й!’, другой голосъ, женскій, подхватываетъ:
— Охъ! Господи, твоя воля, еще бы немножко, то и перекинулись бы.
Вс прыскаютъ со смху, а дядько Семенъ, какъ сало на ржавой сковородк:
— Тьфу, побей его, Божа сила, што оно за люди! Кажи ему по-русскому: не длай гвалту, не запалюй огню, потому тутъ Сибирь, такъ нтъ-же, имъ ус хахоньки. Прямо ни совсти, ни понятія…
Ему не даетъ покоя ссора съ солдатомъ. Онъ жужжитъ, какъ завшая пила.
— Не дамъ злота,— говоритъ…— гм! И не давай. Теперь, братъ, строго. Былъ тутъ одинъ врод какой-съ жуликъ. Тоже, не дамъ, говоритъ, злота. Ага, не дашь, ну, такъ и сиди, або иди на тры чорты. И пойду, говоритъ, по земл не запрещено ходитъ. Пошелъ на свою голіову. А мн что? Иди себ, чоловіче добрый. Слъ я на присьбу, смокчу люльку, када слышу — ба-бах! Ажъ то его и убито. Такъ и упалъ, одна нога за-границей, а другая еще дома.
Кто-то сокрушенно вздыхаетъ:
— Что оно повелось на свт, неужели-жъ таки можно убивать человка за то, что ходитъ по земл.
— Оно, братъ, раньше такъ не было,— хрипитъ дядька, воодушевившись впечатлніемъ: теперь очень строго стало, потому много нашихъ въ Америку идетъ, а американскій царь та прислалъ до нашего царя письмо. У меня, пишетъ, народу Твоего Величества видимо-невидимо, такъ что мои министры и сосчитать не могутъ, а земли они съ собой не принесли, и што мн съ ними длать, куда двать, не знаю. Такъ что долженъ отписать теб, або отдай тую землю, на которой онъ сидлъ, або я вскорости твоимъ же народомъ иду на тебя войной, потому онъ у меня вовсе лишній. Вотъ, оно какъ…
Дядько жужжалъ, цмокалъ и кружилъ по полю узенькими межами, пока не привезъ въ ту же самую клуню, откуда вывезъ вечеромъ, пообщавъ пріхать за нами, когда ‘сонечко сядетъ’.
Проснулся я, потому что терпкая, горьковатая, ржаная пыль невыносимо щекотала въ носу. Сквозь дырку въ крыш, затянутую паутиной, пробивался яркій солнечный лучъ, въ немъ медленно купались блестящія пылинки. Недалеко отъ меня возился надъ огромнымъ мшкомъ Янкель, блдный человкъ, въ лапсердак съ плисовыми отворотами. Онъ былъ такъ блденъ и тощъ, будто всю жизнь просидлъ въ сыромъ погреб. Глаза у него были глубокіе, горящіе, какъ у чахоточныхъ. Онъ старался уложить свои вещи въ мшк, такъ, чтобы он занимали какъ можно меньше мста. Чего тутъ только не было! мдная кастрюлька, два помятыхъ подсвчника, зимняя шапка, пара глубокихъ ношеныхъ галошъ, плюшевая кофта со стеклянными пуговицами, блузки, фуфайки, чайникъ безъ крышки, рюмка безъ ножки и проч. Когда все это исчезло въ мшк, онъ впихнулъ колнкой зимнее пальто съ вылзавшей ватой, и мшокъ неожиданно раздулся. Янкель даже вспотлъ отъ неожиданнаго отчаянія. Всю эту рухлядь онъ тащитъ за океанъ, потому что сестра подробно перечислила въ письм вс вещи, по которымъ она тоскуетъ и хочетъ, чтобы онъ привезъ.
Въ полос свта сидлъ солдатъ, крупный, плечистый мужикъ въ старомъ мундир махорочнаго цвта и аккуратно переобувался. Рядомъ съ нимъ, поджавъ ноги, молодая баба, вскидывая головой, расчесывала головнымъ гребнемъ волосы. И солдатъ и жена, оба были крупные, мощные, какъ два молодыхъ дубка. Очевидно, жизнь, замысливъ эту пару, заботилась объ одномъ — показать, какіе должны быть настоящіе люди, которымъ море по колно. Подъ стнкой сидли безъ шапокъ два безусыхъ парубка съ кусками хлба въ рукахъ, они методично жевали, наслаждаясь этимъ процессомъ, и равнодушно обводили всхъ глазами.
Два бородатыхъ ‘дядьки’ видно уже позавтракали и степенно крутили изъ газетной бумаги цыгарки. Баба уже кончила свой туалетъ, повязала голову темнымъ платкомъ и надла свитку. Солдатъ всталъ, перекинулъ холщевый мшокъ съ пожитками на спину, снялъ картузъ и перекрестился:
— Ну, прощавайте, люди добрые, бувайте здоровеньки.
Въ клун сталотихо, тихо. едоръ съ товарищемъ перестали жевать, дядьки смущенно откашлялись въ рукавъ, а Янкель почему то сталь развязывать снова мшокъ.
— А, спохватился солдатъ у калитки: а ты Янкель, значится, не съ нами? Кажись, въ одно мсто демъ, а? Янкель склонилъ голову набокъ, сдлавъ плачущее лицо, и отчаянно замоталъ головой.
— Ну, какъ хочешь, махнулъ солдатъ рукой и вышелъ. Дядьки угрюмо молчали. едоръ то садился, то вскакивалъ, Янкель вскидывалъ локтями и хлопалъ себя по бедрамъ:
— Уй, прямо отчаянный человкъ, прямо настоящій солдатъ! Вы посмотрите, онъ таки пошелъ. Ну, смотритеже! Въ самомъ дл, сумасшедшій человкъ! Среди бла дня прямо на границу.— Я сорвался со своего мста, выскочилъ въ калитку и зажмурился отъ яркаго свта.
Солдатъ и баба шагали вдоль озими, посеребренной росой. Справа тянулось черное вспаханное поле, по узенькой желтой полоск ходилъ плутъ, надъ нимъ веселымъ роемъ, со звонкимъ крикомъ носилась стая галокъ. Еще дальше пылалъ лсъ, вспыхнувшій осенними красками.
Они шли безпечно, не торопясь и не оглядываясь, прямо къ лсу. Вотъ баба сла на вспаханномъ пол и стала похожа на большую глыбу земли, а солдатъ подошелъ къ мужику, ходившему за плугомъ. Они о чемъ-то разговариваютъ. Мужикъ машетъ рукой къ лсу, солдатъ киваетъ головой. Солдатъ снялъ шапку и пошелъ дальше.
Сердце сжимаетъ легкій холодокъ подмывающаго восторга, хочется уткнуться лицомъ въ мокрые листья, кувыркаться и визжать. Я прыжкомъ сажусь верхомъ на плетень — такъ дальше видно. Вдругъ, за плетень шлепнулся огромный мшокъ, а на плетн животомъ повисла фигура Янкеля съ отчаянно блднымъ лицомъ и заболтала въ воздух ногами.
— Янкель!? Куда?
Но Янкель мотнулъ головой, схватилъ мшокъ и рванулся, точно его подхватило вихремъ.
— Янкель! Янкель!
Но мшокъ понесся вскачь на человк, подъ нимъ, какъ спицы, замелькали тонкія ноги, похожія на электрическіе проводники въ изоляторахъ.
Что за чортъ! Почему онъ не отвчаетъ? Я свалился въ крапиву, закусилъ похолодвшія губы и пустился во весь духъ за скакавшимъ мшкомъ.
— Стой!..— заоралъ кто-то такъ оглушительно, что мшокъ кувыркнулся на землю, а я прислъ. Надъ плетнемъ показались дв красныя рожи едора съ товарищемъ:
— Стой, и мы съ вами!
Пришелъ я въ себя и отдышался, когда мы лежали надъ косогоромъ въ густомъ колючемъ терновник. Внизу, не дальше, какъ шагахъ въ трехстахъ, на опушк лса стоялъ полосатый столбикъ, къ которому лниво двигалась фигура часового съ ружьемъ на ремн. Справа на озими паслось стадо, два мальчика съ торбами черезъ плечо, въ батьковскихъ сапогахъ хлопали длинными батогами. Солдатъ долго стоялъ на четверенькахъ, вытягивая голову и осторожно выглядывая изъ кустовъ. Потомъ онъ обернулся къ намъ, приложилъ палецъ къ губамъ, помахалъ рукой: ‘Молчите’, и поползъ кустами въ сторону. Минутъ черезъ пятнадцать вмст съ солдатомъ приползъ мальчишка съ торбой черезъ плечо. Онъ пересчиталъ насъ пальцемъ, вытеръ носъ рукавомъ и заявилъ:
— Ажъ шестъ человкъ! Копу грошей, потому я съ товарищемъ.
Я все понялъ, когда насъ окружили срыя, рыжія и черныя спины. Захвативъ полный ротъ травы, он поворачивали къ намъ рогатыя головы, медленно и шумно жевали, глядя на насъ влажными ласковыми глазами. А мы прыгали, корчились, пятились назадъ, ползли на живот и шагъ за шагомъ подвигались къ лсу… Сзади кто-то хлопаетъ батогомъ такъ громко, будто стрляетъ изъ пистолета. Потомъ трескъ, шорохъ… Лсъ. Совсмъ близко сердитый голосъ кричитъ по-начальнически:
— У который разъ я тиб, шмаркачъ, говорю, шобъ скотину у лсъ, на границу не пускать…
По лицу хлещутъ втки, въ ушахъ свиститъ втеръ… Мимо пронеслась темная вода, окаймленная желтыми камышами, кладка, старая съ провалившейся крышей мельница… Сзади уже ничего не слыхать…