M. ГЕРШЕНЗОН
M. ГЕРШЕНЗОН
З. Гиппиус, Д. Мережковский, Д. Философов. Маков цвет. Драма в 4-х действиях. 1908
З. Гиппиус, Д. Мережковский, Д. Философов. Маков цвет. Драма в 4-х действиях. 1908
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
З. Гиппиус, Д. Мережковский, Д. Философов. Маков цвет. Драма в 4-х действиях. 1908, Гершензон Михаил Осипович, Год: 1908
Время на прочтение: 3 минут(ы)
З.Н.Гиппиус: pro et contra
СПб.: РХГА, 2008. — (Русский Путь).
Драме предпослано довольно слабое метафорическое стихотворение, начинающееся такою строфою:
В голубые, священные дни
Распускаются красные маки.
Здесь и там лепестки их — огни —
Подают нам тревожные знаки…
И далее поясняется, что эти разбросанные маки — красная заря перед восходом солнца: то восходит солнце Любви.
Эту мысль пьеса облекла в образы, она же дала и название пьесе. Действие драмы открывается 18 октября 1905 года. В эти ‘голубые, священные дни’ стихийного всенародного движения несколько горячих молодых сердец открываются навстречу солнцу, еще без ясного сознания о нем, принимая кровавую зарю за самое солнце. Сын и дочь петербургского профессора-филолога, Андрей и Соня, увлечены революционным потоком, Андрей — положительная, прямолинейная натура, он всецело захвачен революцией, ее смысл обведен для него резкой чертой, Соня тоньше, она чутко слышит обертоны жизни. И потому есть какая-то высшая закономерность в том, что Андрей погибает на московских баррикадах, а Соня остается жива — на дальнейшую муку. Только тогда, когда прошел угар революции, пред Соней начинает раскрываться более глубокая связь явлений, но как смутно, как мучительно ее сознание! Есть момент в утре, когда заря уже померкла, а солнце еще не выслало своих первых лучей на горизонт, смутное затишье царит в природе, все полно напряженного ожидания, и если вы — чуткий человек, у вас в эти минуты стеснится дыхание, кровь стучит в висках, и, кажется, сердце хочет выскочить. Этот момент мастерски схвачен в последних двух действиях драмы. Революция бросила Соню в объятия узкого революционера, Бланка, тогда, в угаре, ей показалось, что они ищут одно и то же, что она любит его. Теперь она начинает медленно приходить в себя, и первое, что она, отрезвляясь, видит около себя, это Бланк, и еще почти не сознает она, что пути их — разные, но уже всем существом чувствует, что он ей чужой, и ее душа наполняется холодным ужасом. ‘Я еще не знаю, — говорит она ему, — я еще не смею знать… Но мне кажется иногда, что мы с тобой, вот так, в глаза друг друга не увидели, вот так, ничего и не было, марево, туман какой-то наплыл… Весь ты — мой туман. Холодный туман. Весь ты… Весь ты… Никто не виноват, а, может быть, оба мы виноваты’. Сумерки охватили ее, после яркого света кровавой зари еще темнее стало кругом, и она мечется, задыхается в этой серой полутьме: ‘Ничего я больше не вижу, не понимаю, где правда, где ложь’. И с возрастающим ужасом она повторяет: ‘Я совсем, совсем не знаю, что делать. Я сама себя не понимаю. Мама, мне страшно, страшно!’
Но ее мысль понемногу яснеет. Она чувствует, что жить можно только тогда, когда сознаешь за собою право жить, когда знаешь, что не виноват. Но она сама уже не может так жить, ‘жить просто’, она виновата, и все виноваты, и этой вины не смыть ничем, не забыть, — ас таким сознанием жить невозможно. Жизнь так страшно запуталась во зле, и все так тесно связаны круговой порукой, что всякий стал виноват, кто еще не понял этого, тот пусть живет, но кто понял, тому нельзя жить: ‘Перед виноватыми, Боря, черная стена встает, и закрывает будущее, все: и дело, и безделье, — всю жизнь. Так что двинуться вперед уж некуда… Ты думаешь, я хочу умирать? Не хочу. Да как же быть-то, милый, если некуда? Я и не хочу, а умирается’. Некуда — потому что жить просто нельзя, сознанье вины не дает жить просто, надо делать дело, надо искупать свою вину и распутывать общий узел виновности, — а это значит ‘или дядю Пьера убивать (генерал-усмиритель, убитый революционерами), или Андрея’. И Соня добровольно умирает, потому что у нее нет выхода.
Теперь становятся понятными заключительные строки того стихотворения:
Красным полымем всходит Любовь.
Цвет Любви на земле одинаков.
Да прольется горячая кровь
Лепестками разбрызганных маков.
Андрей и Соня — это ‘маков цвет’. Андрей еще весь в красном пламени зари, но Соню уже озарил первый луч восходящего солнца, она сама — та Любовь, которая искупит все вины и сделает так, чтобы стало возможным жить просто. И если все же Соня уходит из жизни, то это потому, что их немного, они еще бессильны пересоздать жизнь, — и еще потому, что они первые, младшие, самые нетерпеливые. Последними двумя стихами авторы как будто хотят сказать: первая, наиболее горячая кровь должна пролиться бесплодно (и тут разумеются оба: и Андрей, и Соня, и даже умирающий вместе с Соней ее кузен Борис, тоже чувствующий приближение утра, но еще более смутно, чем Соня), — ибо таков закон бытия. За ними придут многие, более уверенные, не так нетерпеливые: чрез них начнет свою творческую работу ‘солнце любви’.
Таков смысл этой драмы, ищущей не столько изобразить, сколько истолковать действительность. В художественном отношении пьеса стоит на среднем уровне, в ней чувствуется большая опытность двух талантливых беллетристов. Все сделано прилично: фигуры достаточно выпуклы, фабула искусно проведена, фон искусно зарисован, диалог течет непринужденно и живо, но, признаться, свежести мало, и на всем довольно ясная печать литературности. Только в последней сцене (между Борисом и Сонею перед совместным самоубийством) авторы сумели найти настоящие, неповторяемые слова, когда между двумя людьми падают все преграды, когда и в каждом из них вдруг озарится душевная глубина, и из уст исходит чистый голос сердца. В этой сцене много неподдельной силы и нежности.
Впервые: Вестник Европы. 1908. No 7. С. 342—343. Подпись: М. Г.
Гершензон Михаил Осипович (1869—1925) — историк литературы.