Первое стихотворение этого маленького сборника посвящено Баратынскому. К Баратынскому преимущественно восходит, как кажется, вся поэзия Иваска: та же ‘философическая’ направленность, те же ‘гамлетовские’ вопросы о смысле жизни и смерти, о значении и правах разума, та же тоска о каком-то ‘разрешении всех загадок’, о том, что могло бы примирить сознание с действительностью. И лучшие стихотворения в сборнике (‘Сосны’, ‘И в ноябре они бывают’) звучат как-то ‘по Баратынскому’. От Баратынского, вероятно, и пристрастие к ‘тяжелым’ по своей звуковой оболочке, выражающей ‘тяжесть’ мысли, словам — ‘Белый тускл полусвет…’ (Баратынский), ‘…И взываю средь волн и толп…’ (‘Славы и величия вечер…’). Вообще чувство таинственного сродства между формою слова и его смыслом, по-видимому, у Иваска очень повышенно — и в этом отношении он идет значительно дальше, чем поэты классического периода, предшественники символистов, каковыми были Баратынский и Тютчев, — подчас, на мой, по крайней мере, взгляд, чересчур далеко, впадая в увлечение своего рода упражнениями в словесной магии. Примером является стихотворение ‘Вождь…’. Но, с другой стороны, это внимательное отношение к звуковой оболочке слова нередко обуславливает у Иваска несомненные удачи — например, пользование приемом аллитерации в последней строфе стихотворения ‘В сумерках локон…’, где все слова начинаются с ‘с’, и где создающееся таким образом впечатление свиста зимней метели подкрепляет впечатление, возникающее из смыслового сочетания слов (‘Скоро в силе и славе Синие сияя снега Север свобода саван Смерти суровый сон’), и где все это вполне гармонирует с намеренным нарушением привычного синтаксиса (это подчеркнуто и отсутствием знаков препинания), что тоже всецело мотивировано: речь идет о последнем свершении, о переходе в другой, загробный, план бытия, где уже нет законов логики. Для умонастроения автора очень характерно его стихотворение ‘Нет, не родина, родной язык Счастья одинокого дороже’, особенно заключительные строки: ‘И все ближе и прекрасней — строже Тайна сказанных когда-то слов’. Мне, однако, представляется, что с этим влечением к сказанным когда-то словам связан один недостаток у автора — пристрастие к архаизмам в том, что относится к словарю и к построению речи. То, что для Баратынского было в языке еще вполне современно, нами иной раз воспринимается уже как отжившее и, значит, само по себе останавливающее внимание, т. е. выпадающее из словесной ткани. ‘Льзя ли семени потомств…’ или еще: ‘Но души бессмертной славу Зреть по слухам довелось Тихому сему по нраву Золотое древо сквозь’. Такой порядок слов, как в последней строке, обычный во времена Хераскова и Кострова, уже в эпоху Баратынского высмеивался как устарелый и потому незаконный.
Примечания
Впервые — ‘Современные записки’. 1938. No 66. С. 476-477.
Иваск Юрий Павлович (1907-1986), поэт, критик, историк литературы, философ-эссеист. С 1920 в Эстонии, с 1944 в Германии, в 1949 уехал в США, преподавал в Массачусетском университете, составитель самой объемной из вышедших за рубежом антологии поэзии русской эмиграции ‘На Западе’ (1953). ‘Северный берег’ — его первая книга стихов.
————————————————
Источник текста: Бицилли П.М. Трагедия русской культуры: Исследования, статьи, рецензии / Сост., вступит, статья, коммент. М. Васильевой. М.: Русский путь, 2000. 608 с.