Георгий Иванов. Отплытие на остров Цитеру.
Георгий Иванов. Отплытие на остров Цитеру.
Избранные стихи. 1916-1936. Петрополис, 1937.
Примечания
Примечания
————————————————
Георгий Иванов. Отплытие на остров Цитеру, Бицилли Петр Михайлович, Год: 1937
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Вообразим, что человек умер и очнулся в царстве теней. Он снова живет, но живет уже как тень — и вся прежняя прожитая жизнь теперь представляется ему тоже нереальной, небывалой и все-таки бывшей и незабываемой.
Должно быть, сквозь свинцовый мрак,
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так.
Мне кажется, что это жизнеощущение — сейчас общее не только для нас, эмигрантов, но для всех сознательных людей, переживших смерть Европы, увидевших, что мир вступил в какой-то совершенно новый — и, надо сказать, довольно-таки отвратительный — ‘эон’, в котором человеку, как он понимался со времен Христа и Марка Аврелия, нет места. Это жизнеощущение — источник всей поэзии Г. Иванова. Подлинность ее — вне сомнений, так как в ней выражено переживание, которое в отличие от стольких других переживаний, составлявших в течение веков темы для поэтического творчества, обыкновенной речью выражено быть никак не может. Читая ‘Отплытие’, мы понимаем — в полном значении этого слова — то, что лишь смутно ощущалось нами. Как это достигнуто? В чем состоит это тайнодействие поэзии? Конечно же, только в одном — в проникновении в тайну слова, состоящую в какой-то несомненной, хотя необъяснимой связи между его ‘внешней’ и ‘внутренней’ формой. Реальность поэзии — неопровержимое свидетельство наличности этой связи. ‘Сейчас садовник говорит: насилу столковался. Не правда ли — странно? Куются якоря, а не столы. Как же связаны эти глаголы — ковать и толковать?.. Мы говорим словами, которых не понимаем. Вот, например, как образовались глаголы просить и бросить?’ Чьи это слова? Андрея Белого? Цветаевой? Нет, — ненавистника новейшей поэзии и поэтики символистов, однако величайшего поэта, т. е. художника слова, Толстого (из записей М. Горького). Можно было бы привести из сборника Г. Иванова множество примеров переосмысления слов, усугубления их смыслов путем подчеркивания их ‘внешней’ формы, что достигается сочетанием сродно звучащих слов: голубок — клубок — глубок…, снова уснуть… и слишком устали и слишком мы стары… и т. д. [Позволю себе привести аналогичный пример замечательного, так сказать, поэтического каламбура у другого выдающегося поэта наших дней, Л.Червинской: ‘Ничего не принимая, принимая все за всех’ (‘Рассветы’, 1937)]. К ‘внешней’ форме относится также и ритмическая структура слов и словосочетаний. В ее использовании Г. Иванов проявляет не меньшее мастерство. Особенно удачно в этом отношении стихотворение ‘Уж рыбаки вернулись с ловли…’, где постоянное нарушение основного размера удивительно гармонирует с образами ‘тревожных волн’, ‘беспокойных ветвей’, за которыми ‘приподнимается (NB: не — поднимается, как сказал бы всякий, надо почувствовать этот смысловой оттенок) луна’. С этой точки зрения мне кажется неудачей 1-я строфа стихотворения ‘Я не пойду искать изменчивой судьбы…’, где с ‘судьбы’ рифмуем ‘и я поехал бы’, так что акцент падает на это ‘бы’. Такой непривычный перенос акцента на грамматическую частицу здесь незаконен, потому что не требуется смыслом. Кстати, еще одна придирка: в последней строфе стихотворения ‘Так иль этак…’, одного из удачнейших (и удивительно напоминающего Анненского), сказано: ‘Но тому, кто тихо плачет…, Ничего уже не значит, Что…’ и т. д. С этим новшеством можно было бы помириться, если бы ‘значит’ здесь было бы употреблено в своем первичном смысле — ‘обозначает’ (signifier), а не в привычном производном: имеет значение (importer, avoir de l’importance). В таком случае допустимо только: но для того, кто… Должен заметить, что этот lapsus у Г. Иванова так же, как и все отмеченные мною его словесные удачи, был мной усмотрен далеко не сразу. У Г. Иванова ничто не ‘бросается в глаза’, потому что каждое его стихотворение — более того, все они вместе — воспринимаются как одно целое, как одно слово, чем и был, по предположению лингвистов, первый человеческий язык, язык по своей природе чисто поэтический — самопроизвольное и адекватное выражение целостного переживания, а не ‘орудие’, не ‘средство’ сообщения ‘отвлеченной’ — общей и ничьей — мысли.
Впервые — ‘Современные записки’. 1937. No 64. С. 458-459.
С. 451. Должно быть, сквозь свинцовый мрак… — Строки стихотворения Г.В. Иванова ‘В тринадцатом году, еще не понимая…’ из его книги ‘Розы’ (Париж, 1931), ранее публиковавшегося в ‘Звене’ (1926, 16 мая, No 172). См. также: Иванов Г. // Собр соч.: В 3 т. М, 1994. Т. 1. С. 277.
Иванов Георгий Владимирович (1894-1958), поэт, прозаик, мемуарист. В 1922 уехал из России. В эмиграции — один из ведущих поэтов, до войны выпускает три поэтических сборника, печатается в сб. ‘Круг’, ‘Якорь’, ‘Муза диаспоры’, в многочисленных периодических изданиях, бессменный председатель общества ‘Зеленая лампа’ в доме Мережковских, вместе с Г. Адамовичем и Н. Оцупом создает журнал ‘Числа’, к которому примкнули молодые писатели русского зарубежья, поэты ‘парижской ноты’ — представители ‘незамеченного поколения’.
С. 451. ‘Сейчас садовник говорит: насилу столковался…’ Чьи это слова?…ненавистника новейшей поэзии и поэтики символистов… Толстого (из записей М. Горького). — См.: Горький М. Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом. СПб., 1919, см. также: Горький М. Лев Толстой. Заметки // Собр. соч.: В 25 т. М., 1968-76. Т. 16. С. 272.
Источник текста: Бицилли П.М. Трагедия русской культуры: Исследования, статьи, рецензии / Сост., вступит, статья, коммент. М. Васильевой. М.: Русский путь, 2000. 608 с.