ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
(Наблюденія и компиляціи).
II. Якобы ‘дла’.
II. Якобы ‘дла’.
Г. Успенскій.
‘Русская Мысль’, кн. IX, 1885
Якобы ‘дела’, Успенский Глеб Иванович, Год: 1885
Время на прочтение: 26 минут(ы)
Недавно, въ отвтъ на статью газеты Недля Правда ли, что нтъ дла? одинъ провинціальный житель прислалъ письмо, въ которомъ какъ нельзя лучше доказываетъ, что, напротивъ, дла въ провинціи великое множество, но что людей нтъ. ‘Безграмотные, ничего не знающіе люди, въ глаза не видавшіе университета’, длаютъ ‘массу’, длъ Богъ знаетъ какъ, получаютъ массу денегъ, а люди съ высшимъ образованіемъ сидятъ, изволите ли видть, по чердакамъ въ Петербург и ‘плачутся’, что нтъ дла. Между тмъ, напримръ, въ Александріи, по словамъ автора корреспонденціи, всего только ‘одинъ повренный съ высшимъ образованіемъ’, а его помощникъ — выкрещенный еврей, не умющій не только по-людски писать, но даже и говорить, и этотъ-то феноменъ-чудакъ заработалъ въ два года свыше четырехъ тысячъ рублей! Другихъ адвокатовъ въ Александріи нтъ и масса судящагося люда, въ особенности въ деревняхъ, должна обращаться къ уличнымъ адвокатамъ. ‘Вдь, получатъ въ деревн (!) или такомъ город, какъ Александрія, занимаясь адвокатурой или служа даже помощникомъ секретаря, отъ 600 до 1,000 руб. годоваго дохода, все равно, что получать въ Петербург 1,000—1,800 руб.’ (Нед., No 35).
Насъ, собственно, занимаетъ въ этой корреспонденціи не размръ гонорара, къ которому любвеобильный провинціальный житель приглашаетъ (статья называется: Милости просимъ къ намъ!) протянуть руки людей высшаго образованія, нын плачущихся по петербургскимъ чердакамъ о томъ, что никакихъ длъ нтъ и ничего длать невозможно,— сколько неопровержимое свидтельство ‘жителя’ о непомрномъ обиліи ‘дла’ и длъ, кишащихъ и по городамъ, и по деревнямъ. Какой-то человкъ, не умющій говорить, не только писать, получаетъ до 4,000 руб.,— стало быть, съ обиліемъ длъ ршительно дваться некуда. Они напираютъ со всхъ сторонъ. ‘Въ ныншнемъ году,— прибавляетъ корреспондентъ,— дла этого самаго человка, не умющаго даже говорить, пошли еще лучще. Стало-быть, что ни день, то больше и больше длъ, т.-е. какъ разъ то самое ‘дохнуть некогда’, о которомъ въ прошлый разъ повствовалъ Апельсинскій и которое на дл было доказано и исправникомъ, и мировымъ судьей, и самимъ Апельсинскимъ.
‘Нтъ дла! Скучно!’
Но если читателю покажется недостаточнымъ тхъ свидтельствъ, которыя мы привели въ прошломъ очерк и которыхъ коснулись въ настоящемъ,— свидтельствъ, весьма вско опровергающихъ этотъ всеобщій вопль о скук и бездльи, то пусть онъ потрудится прочесть еще нижеслдующую выписку изъ No 210 Русскихъ Вдомостей: ‘Изъ статистическихъ данныхъ, приведенныхъ г. Хрулевымъ въ Юридическомъ Встник, явствуетъ, что на долю каждаго члена судебной палаты, среднимъ числомъ, приходится тысяча двѣ,сти длъ въ годъ. Въ одно засданіе приходится выслушивать до ста длъ и боле, т.-е. боле чмъ вдвое трудъ этотъ превосходитъ норму работы, которую можно требовать отъ трудолюбиваго судьи. Легко представить себ, каково бываетъ изученіе докладовъ и обсужденіе длъ при такихъ обстоятельствахъ!’
Да знаете ли вы еще, читатель, что такое ‘судебная палата’ и что, собственно, она должна длать? А вотъ что это такое: судебная палата должна быть ‘надежнѣ,йшей гарантіей подсудимыхъ, такъ какъ прокурорскій надзоръ, поставленный всмъ складомъ своей профессіональной дятельности (т.-е. спеціальностью обвинятъ) въ невозможность вполн объективно относиться къ длу, представляетъ довольно слабую гарантію (подсудимаго)’. Вотъ именно для того, чтобы спеціальность ‘обвинять’ была введена въ предлы справедливости, и учреждена особая инстанція — судебная палата, которая ‘однимъ почеркомъ пера можетъ смыть пятно съ подсудимаго или опозорить невиннаго человка преданіемъ его суду’. Дло судебной палаты, такимъ образомъ, оказывается до чрезвычайности важнымъ, но обиліе длъ, благодаря которому каждый членъ палаты долженъ разобрать 1,200 длъ въ годъ и выслушать въ день сто длъ и боле, длаетъ то, что инстанція эта… ршительно ничего путнаго сдлать не въ состояніи. ‘Столь важный моментъ, какъ окончательное обсужденіе слдственнаго матеріала, предопредляющее часто дальнйшую судьбу дла (а, стало быть, и судьбу человка, прибавимъ мы), на практик свелось къ обряду штемпелеванія’. Палата санкціонируетъ почти вс проекты обвинительныхъ актовъ и, въ доказательство того, что они прошли чрезъ канцелярію палаты (а не обсуждены), прикладываетъ свой штемпель. Точь въ точь какъ регистраторъ, механически прикладывающій печать при записываніи бумагъ въ исходящія книги’ (Рус. Вд., No 210).
Вы видите, что ‘длъ’ такъ много, что даже въ такихъ высокихъ инстанціяхъ, отъ которыхъ зависитъ участь человка, его судьба, его жизнь, въ пору только хлопать штемпелемъ (хлопъ-хлопъ-хлопъ!), вмсто того, чтобы ‘обсуждать’, вмсто того, чтобы быть ‘надежнйшею’ гарантіею подсудимаго! А вы сидите по чердакамъ, съ высшимъ образованіемъ, плачетесь, что ‘нтъ дла’, тогда какъ за одно только ‘штемпелеваніе’ судьбы подсудимыхъ можете получать отъ 1,200 до 2,500 р. с. въ годъ, что при петербургской жизни равнялось бы никакъ не мене 3,000—4,000 р.!
Впрочемъ, затруднительное положеніе ‘высшей инстанціи’, благодаря обилію длъ поставленной въ необходимость во всемъ своемъ состав снизойдти до роли простаго регистратора, вмсто того, чтобы быть ‘надежнйшею опорой подсудимаго’,— положеніе это еще можетъ быть поправлено самымъ простымъ образомъ, по словамъ почтеннаго автора статьи, которую мы цитировали, стоитъ только увеличить персоналъ судебныхъ палатъ. Но что вы скажете о положеніи низшихъ инстанцій, которыя также буквально по горло завалены длами? Неужели и тамъ также нужно увеличивать ‘персоналъ’ людей, который въ настоящее время за обиліемъ длъ тоже ничего не можетъ сдлать путнаго? А что обиліе длъ въ самыхъ низшихъ инстанціяхъ существуетъ и ничуть не меньше, чмъ въ инстанціяхъ высшихъ, въ этомъ не можетъ быть ни малйшаго сомннія.
Я, вотъ, живу въ деревн и каждый Божій день два раза мимо меня ходитъ на почту изъ волости (тамъ же и становая квартира) разсыльный, у котораго подъ мышкой всегда находится огромный, уже разорванный по швамъ,— разорванный, разумется, отъ обилія, а не отъ недостатка содержимаго,— портфель, биткомъ набитый длами. ‘Что несешь?’ — ‘Да вотъ,— отвчаетъ разсыльный вопрошающимъ,— вшивую почту волоку!’ Онъ выражается такъ глупо потому, что вообще не можетъ понять, какимъ образомъ изъ такого обилія бумаги, которая, по его мннію, годна только разв на цигарки, можетъ выдти что-нибудь реально-понятное и полезное для крестьянина, напр., урожай или ведро, когда его нужно, но тотъ, ‘не мужикъ’, который ‘понимаетъ’, долженъ знать, что въ портфел лежатъ дла и что длъ этихъ немало.
Не вполн, однако, увренный, что читатель, незнакомый съ дломъ, повритъ мн на слово, я приведу примръ, опубликованный въ оффиціальной газет,— примръ, какъ нельзя лучше доказывающій, что персоналъ низшихъ инстанцій находится въ отношеніи ‘обилія-длъ’ въ еще боле затруднительномъ положеніи, чмъ персоналъ инстанцій высшихъ. Въ No 59 Терскихъ Областныхъ Вдомостей помщена публикація отъ хасафъ-юртовскаго полицейскаго управленія о розыск разныхъ длъ, которыя вѣ,тромъ выдуло изъ этого управленія 12 истекшаго мая мсяца (публиковано 21 іюля). Что такое Хасафъ-Юртъ? Ни я, ни читатель не знаемъ, но по слову ‘Юртъ’, вовсе не напоминающему чего-нибудь похожаго на ‘бургъ’, на ‘штадтъ’ или на ‘городъ’, можемъ догадываться, что это нчто жилое и нчто близко напоминающее слово ‘кочевье’. Но чтобы это ни было, аулъ ли это, станица ли, или просто одно только ‘полицейское управленіе’, посмотрите-ка, какая куча, какое гнздо ‘длъ’ заведено здсь! 12 ‘истекшаго’ мая изъ ущелья (вроятно, тамъ какое-нибудь ущелье есть) сталъ дуть втеръ, а писарь полицейскаго управленія, вроятно, ушелъ къ атаману или священнику, а, можетъ быть, къ мулл или къ князю Бейбулатову сть карачаевскаго барашка. Вотъ покуда онъ лъ (карачаевскіе барашки худенькіе, тощенькіе, и състь его можно скоро, особливо съ устатку), а изъ ущелья дуло втромъ, и прямо въ полицейское управленіе, въ окно, дунуло разъ и выдуло слдующія дла: отъ 10, 11 и 23 января, 17 апрля, 9 и 10 іюня и 20 августа, за NoNo 30, 31, 116, 293, 1069, 1070 и 1251. И въ другой разъ дунуло изъ ущелья, и опять унесло отъ 13 іюня, 4 и 19 іюля, 25 сентября и 10 октября, за NoNo 566, 714, 740, 1109, 1116 и 1146. Писарь, между тмъ, ничего не подозрвая, продолжаетъ преспокойно сть барашка, болтаетъ о козачкахъ, да потягиваетъ кахетинское, а въ то же время изъ ущелья начинаетъ подувать совсмъ не на шутку: дунуло въ третій разъ такъ, что выдуло сразу цлую пропасть длъ,— отъ 8 и 27 октября, отъ 16 января, отъ 13 марта, 10 и 15 мая, 7 августа, 12 мая и 8 августа, опять отъ 12 мая, 1 іюля, за 977, 1051, 38, 212, 416, 396, 763, 362, 413, и, наконецъ, сильнымъ порывомъ выхватило изъ управленія огромную переписку по длу князя Асланбека Айдемарова, за No 2237,— и все это унесло невдомо куда. И въ первое время посл того, какъ писарь, покончивъ съ барашкомъ, возвратился въ управленіе, трудно было бы замтить пропажу такой массы длъ: разсыльный принесъ уже новый, биткомъ набитый портфель, и только черезъ два съ половиною мсяца, и то, вроятно, случайно, удалось напасть на слдъ пропажи. И замтьте, 12 мая вылетали бумаги прошлогоднія и позапрошлаго года, слдовательно, дла, которыя своевременно не было возможности ‘обсудить’, и еще замтьте, не успла разлетться такая масса не оконченныхъ и не ршенныхъ длъ, какъ налетла уже новая. Й, кром того, неужели только разъ, именно 12 мая, только и дуло такъ сильно изъ ущелья въ окно управленія? М неужели только 12 мая не доглядлъ писарь, потому что лъ шашлыкъ у князя? Вдь, онъ -часто стъ шашлыкъ и изъ ущелья часто дуетъ? Нтъ! Наврное, и прежде, десятки лтъ выдувало точно такимъ же образомъ массу длъ и уносило куда-нибудь черезъ урусбіевскій перевалъ въ Сванетію, а иначе давно бы уже шла рчь объ увеличеніи хасафъ-юртовскаго персонала, такъ какъ передлать всхъ этихъ длъ какъ должно наврное, безъ помощи ущелья писарь не былъ бы въ состояніи, потому что это фактически невозможно, скажемъ мы словами Рус. Вд. (No 210), объясняющими ‘штемпелеваніе’ судьбы людей въ высшихъ инстанціяхъ.
Да! Обиліе всевозможнаго рода ‘длъ’ не подлежитъ никакому сомннію, дла эти кишатъ вокругъ всхъ насъ, кишатъ кишмя, заполоняютъ всевозможныя инстанціи, отъ самыхъ низшихъ до самыхъ высшихъ, напираютъ въ нихъ безъ остановки и перерыва, требуютъ увеличенія персоналовъ, увеличенія денежныхъ смтъ, даже расширенія построекъ,— по крайней мр, о расширеніи тюремныхъ зданій знатоки дла поговариваютъ довольно часто, кром всего этого, къ существующимъ уже инстанціямъ, оказывающимся буквально заваленными длами, поминутно прибавляются новыя учрежденія и инстанціи, новые расходы и смты расходовъ и къ новому длу привлекаются новыя массы длателей. И если бы мы позволили себ предположить, что хоть одна сотая часть этихъ безчисленныхъ ‘длъ’ правильно и просто соотвтствуетъ назначенію тхъ инстанцій, въ которыхъ эти дла длаются, т.-е. если бы мы предположили, что десятая часть этихъ длъ, длается для того, чтобы мн, отдльному лицу, и обществу, въ которомъ я живу, было бы лучше, легче и разумне жить на свт, такъ давно бы ужь у насъ на Руси были кисельные берега, медовыя рки и жили бы мы вс въ прекрасномъ саду, гд растутъ золотыя яблоки и поютъ райскія птички. Но стоитъ намъ отъ общаго представленія безконечныхъ хлопотъ о личномъ и общемъ благ, удручающихъ старыя и вновь возникающія инстанціи, перейти къ дйствительной жизни какого-нибудь жилаго человческаго мста, положимъ, хоть современнаго губернскаго города, или современной русской деревни, чтобы тотчасъ же убдиться въ существованіи двухъ чрезвычайно тяжкихъ явленій: во-первыхъ, въ полной неопрятности, неряшливости, безсвязности, изъ которыхъ слагается жизнь общественная, будни современной общественной жизни, и, во-вторыхъ, въ нравственной тоск, въ томительной скук жизни того большаго круга интеллигентныхъ людей, которые наполняютъ мстныя инстанціи и, повидимому, хлопочутъ ни для чего иного, кром благообразія и упорядоченія жизни. Дятели томятся, тоскуютъ, скучаютъ, стремятся какъ-никакъ размаять свободные отъ занятій часы, а общественная жизнь, несмотря на обиліе хлопотъ и дловой суеты, которыми завалены эти скучающіе дятели, идетъ такъ, что какъ будто еще и въ помин не было какихъ бы то ни было инстанцій, обязанныхъ заботиться о ея благообразіи.
Имя намреніе въ настоящемъ очерк коснуться именно этого непривлекательнаго, томительнаго и вообще неблагообразнаго по результатамъ соединенія хлопотливой дловой возни съ тоскливымъ существованіемъ интеллигенціи и полною заброшенностью дйствительныхъ, живыхъ общественныхъ нуждъ,— соединенія, которое характеризуетъ переживаемую нами теперь минуту, не могу не сдлать небольшаго отступленія и не разсказать одного моего очень простаго разговора съ однимъ крестьяниномъ объ очень простомъ, но, дйствительно, человчески-необходимомъ и человчески-справедливомъ общественномъ дл. Быть можетъ, разговоръ объ этомъ маленькомъ дл дастъ мн возможность лучше разобраться въ той большой сует, о которой идетъ рчь. Крестьянинъ, съ которымъ у меня случайно вышелъ простой разговоръ о простомъ и не громкомъ дл, былъ старикъ-каменщикъ, на своемъ вку онъ исходилъ никакъ не мене полъ-Россіи, немало поработали его руки при постройк церквей, домовъ, казармъ и т. д. и, разсказывая объ этихъ работахъ и о трудахъ, въ которыхъ онъ провелъ жизнь, старикъ не разсказалъ мн ничего особенно любопытнаго: разсчеты, харчи, хозяева и т. д. Но оказалось, что въ этой трудовой и однообразной жизни было одно такое воспоминаніе, которое оставило въ немъ самое пріятное и, вмст съ тмъ, сложное впечатлніе. Воспоминаніе это относилось къ постройк въ одномъ изъ уголковъ южной Россіи новой нмецкой колоніи. Пока онъ разсказывалъ мн исторію своей долгой рабочей жизни и заработка, никакихъ, повторяю, иныхъ воспоминаній, кром воспоминаній только о заработк, не возникало въ воображеніи старика, но едва только рчь зашла о постройк этой нмецкой колоніи, какъ тотчасъ же что-то пріятное, свтлое проскользнуло въ памяти разсказчика, зазвучало въ его голос, засвтилось въ его лиц. Постройка ‘колоніи’ была для него не только заработокъ, не только работа рукъ, но какъ будто бы такое хорошее дло, вспоминая о которомъ радуешься, что могъ приложить къ нему свои руки, что могъ въ немъ участвовать.
— Ужь такъ-то хорошо, такъ-то искусно надумано! Даже и словъ не подберешь какъ ужь и похвалить-то! Вотъ какое благовидное дло сдлалось!
По разсказамъ старика, старая нмецкая колонія, почувствовавъ излишекъ населенія и видя, что въ ея сред вырасло уже новое здоровое поколніе мужчинъ и женщинъ, имющихъ вс права жить вполн самостоятельно и независимо,— чтобы удовлетворить этой совершенно законной, совершенно простой, человчески-понятной и уважительной потребности молодаго поколнія, купила огромный лоскутъ земли, выстроила на немъ сразу цлую улицу каменныхъ домовъ со всми необходимыми въ хозяйств приспособленіями и службами, сразу ‘съиграла’ тридцать свадебъ и сразу же ‘отсадила’ тридцать молодыхъ, веселыхъ, сильныхъ семей, отсадила какъ рой, въ новый, со всми возможными удобствами устроенный новый улей. И все это сдлалось благодаря самому простому и вполн человчески-понятному обычаю колонистовъ, вслдствіе котораго въ тхъ семьяхъ, гд много сыновей, только старшій сынъ считается наслдникомъ отцовскаго имущества, а вс послдующіе, хотя и живутъ до возраста въ отцовскомъ дом, но сличаются уже работниками, то-есть за свои труды въ отцовскомъ дом,— труды, несомннно, увеличивающіе отцовскій достатокъ,— получаютъ обыкновенную заработную плату. Эта заработная плата не выдается, однако, на руки дтямъ, такъ что они живутъ въ отцовскомъ дом, вовсе не чувствуя себя нанятыми батраками, а вся сполна вносится въ общественную кассу, и вотъ изъ суммъ-то этой кассы и получаются т могучія общественныя средства, которыя даютъ возможность ежегодно устраивать, сажать на собственное хозяйство подростающія молодыя пары, сначала помощію покупки въ той же самой колоніи свободныхъ и никого не стсняющихъ участковъ, а современемъ, когда не оказывается возможнымъ обойтись наличными средствами, большія общественныя суммы, добровольно и сознательно вложенныя въ общую кассу каждымъ отдльнымъ домохозяиномъ, даютъ возможность, безъ всякаго ущерба или обремененія существующихъ хозяйствъ, отсадить на новыя мста и въ новыя жилища сразу цлый новый молодой выводокъ. Этотъ выводокъ, при помощи тхъ подростковъ, которыхъ не поглощаютъ семьи старой колоніи и которыя въ новой примыкаютъ къ новообразовавшимся хозяйствамъ, какъ работники, т.-е. люди, имющіе быть впослдствіи также хозяевами, начинаетъ жить трудами рукъ своихъ, еще боле увеличивая общественныя средства разрастающейся колоніи и давая ей возможность на эти средства улучшить свой вншній видъ, строить церковь, школу, мостовую, водопроводы, даже гулянье, вокзалъ для танцевъ.
— И такъ-то я,— говорилъ старикъ,— въ ту пору на нихъ любовался да радовался: кажется, въ жисть свою такого мн не было удовольствія! Ужь такъ-то хорошо, да весело, да благородно! Ну, скажите на милость, ну, что, ежели бы не отсаживать выводковъ-то, а держать ихъ, вотъ какъ въ нашихъ горькихъ мстахъ, въ тснот, вдь, что бы это было? Вдь, мы видимъ, какъ въ нашихъ мстахъ-то изъ этой тсноты-то слезы льются… Буду я говорить такъ, что, положимъ, вотъ хоть у меня три сына и вс три сына женатые. Работаютъ они въ дом вс и достояніе въ дом все общее, а, вдь, работа работ неровна и каждый свою работу знаетъ. Каковъ есть кусокъ сахару, а я вижу, сколько въ немъ моего поту есть и сколько братнинаго, я ужь знаю, кто мой уголъ у куска-то у сахарнаго откусилъ,— молчу, а самъ себ думаю: ‘ишь, молъ, кто моими-то трудами лакомится!’ Да, окром этого, я человкъ женатый, у бабы у моей свой характеръ, вдь, мы хотимъ жить своимъ домомъ, своимъ хозяйствомъ, по своему характеру, моей баб милы ея ребята, а братниной жен, предположимъ, они не милы, у самой-то у ней нтъ дтей, а на моихъ она работать не хочетъ. Ну, какъ же тутъ, въ тснот-то, соблюсти себя въ тишин да въ любви? Только и есть, что молчатъ вс другъ про друга, да другъ при друг, да боятся стариковъ, пока живы да строги. Только однимъ страхомъ и прищемлены кучей жить… Тутъ на каждомъ шагу изъ-за однхъ бабъ чего натерпишься. Кажная баба, вдь, она еще больше нашего хочетъ жить сама по себ, она все на свою мрку мряетъ, ей все надо, чтобъ по ейному вкусу было, по Авдотьиному, а не по Марьиному или по Матрениному… А гд же тутъ въ котл-то со своимъ вкусомъ умститься такъ, чтобы чужой не мшалъ? Вдь, и Марья, и Матрена тоже только въ свой вкусъ вруютъ, ну, и идетъ шипучее зло… Пока что, боятся родите левъ, копятъ злобу потихоньку, терпятъ, а придетъ не втерпежъ, начнутъ длиться,— и растащатъ большой домъ по мелкимъ кускамъ. Разбредутся по хибаркамъ, прямо на хлбъ да на квасъ. Поди-ка избу-то заведи, поди-ка со скотиной-то справься! А тутъ, глядишь, ребенокъ родился, а тамъ, глядишь, корова пала, помочи нтъ ни откуда! Вотъ и бьется человкъ день и ночь изъ пустова… ‘Семъ-ко, думаетъ, пойду на фабрику, поправлюсь, принесу денегъ, все исправлю!’ Пойдетъ на фабрику-то, а тамъ, глядишь, и пить выучился, а то такъ и совсмъ распьянствовался со скуки по дому-то… А со скуки по баб по своей, глядишь, и связался съ какой-нибудь мадамой на чужой сторон, да заболлъ, да домой-то воротился и пьяный, и больной и жену-то въ болзнь вогналъ, а, наконецъ того, съ горя, да съ нужды, да съ неудачи, и вовсе пропащимъ человкомъ сдлался… Въ деревн ослабть недолго! Иной, ослабвши, пьетъ, а иной жену бьетъ, а иной и темными длами начнетъ заниматься: глядишь, и поймали у сосдскаго амбара и въ острогъ повели, а по улиц по деревенской ребятишки его съ мамкой со своей въ отрепкахъ пошли милостыню просить! Такъ вотъ какъ по нашимъ-то горькимъ мстамъ бываетъ! Да какъ поглядлъ я въ ту пору на этихъ тридцать-то свадебъ, какъ он съ музыкой, да съ пснями, да съ весельемъ въ новое-то мсто дали, да какъ вспомнилъ наше мужицкое жить-бытье, такъ, вришь ли, такъ меня слеза и прошибла… передъ Богомъ! И, вдь, какъ тихо-то да благородно, такъ просто на рдкость! Идутъ люди въ свои дома, все это они сами выработали, покуда расли, никому ни въ чемъ не запутавши, въ ноги никому не кланяются, чтобъ поврили рубль серебромъ, примрно, для начатія хозяйства, все у нихъ свое, трудовое, и во всемъ своя воля! Такъ-то, братецъ ты мой, складно это у нихъ, такъ-то благородно, чинно да весело, что вотъ ужь сколько годовъ прошло съ постройки-то, а какъ вспомню, такъ и сейчасъ побгъ бы полюбоваться на нихъ! Право слово, побгъ бы!
Я очень хорошо знаю, что идиллія, нарисованная разсказомъ каменщика, натерпвшагося отъ старыхъ и новыхъ непорядковъ, царящихъ въ нашихъ мстахъ, не вполн соотвтствуетъ дйствительности. Но, въ то же время, я несомннно знаю, что, даже и не раздляя восторженныхъ похвалъ, расточаемыхъ каменщикомъ ‘порядкамъ’, царящимъ въ колоніяхъ, порядки эти, каковы бы они ни были, неизмримо лучше, справедливе и человчне всего того, что мы въ ‘нашихъ мстахъ’ привыкли называть также ‘порядками’. Изъ всего того, что мн лично приходилось видть, читать или слышать отъ очевидцевъ, близко знающихъ т человческія общежитія, которыя называютъ колоніями, я, да и всякій другой, не могъ не вывести заключенія, что эти общежительскія мста живутъ хорошо, достаточно- умно и тихо. Тишина, которою окружены эти трудовыя общежитія, замчательна, въ настоящее время мн приходится просматривать чрезвычайно много разныхъ провинціальныхъ газетъ, а извстно, что провинціальная пресса особенно широко разраслась на юг Россіи, какъ разъ въ тхъ самыхъ мстахъ, гд процвтаютъ нмецкія колоніи, т.-е. въ Новороссіи, Крыму, Кавказ, и нигд, ни въ одной газет, почти никогда ни единымъ словомъ не упоминается о жить-быть колонистовъ. Изрдка только мелькнетъ извстіе, что, молъ, мужикамъ нашимъ становится трудно жить отъ этихъ разрастающихся колоній, съ каждымъ годомъ все дальше и дальніе раздвигающихъ свои предлы помощію покупки сотенъ тысячъ десятинъ земли, и почти никогда нтъ ничего похожаго на извстія, идущія изъ нашихъ селъ и деревень.
Разбой, грабежъ, пожаръ, падежъ, эпидемія, мошенничества всхъ видовъ и образцовъ,— извстія обо всемъ этомъ валомъ валятъ на страницы нашихъ провинціальныхъ органовъ изъ деревень, селъ, поселковъ и городовъ, и никогда не слышится о нихъ изъ тхъ общежитій людскихъ, которыя называютъ колоніями. Даже для такихъ русскихъ поселеній, которыя десятками лтъ живутъ въ самомъ близкомъ сосдств съ той или другой нмецкой колоніей, даже для нихъ жизнь, нравы и порядки сосдей-колонистовъ извстны только въ весьма слабой степени, точно будто по сосдству и нтъ никакого жилаго мста, да и вс т, вполн достойныя уваженія лица, отъ которыхъ я слышалъ много разсказовъ про жизнь и порядки въ колоніяхъ, и т большею частію всегда случайно знакомлись съ ними. О колоніи, напримръ, Темпельгофъ (близъ Пятигорска), удивляющей всхъ, случайно заглядывавшихъ туда, необыкновеннымъ благоустройствомъ и достаткомъ,— колоніи, имющей роскошный вншній видъ, съ мостовыми, съ освщеніемъ, имющей свою гимназію, свои общественныя учрежденія врод паровыхъ общественныхъ мельницъ,— объ этой колоніи стало извстно только въ самое недавнее время, благодаря случайному описанію ея, помщенному въ Терскихъ Вѣ,домостяхъ,— описанію, исполненному безконечныхъ похвалъ и удивленія предъ людьми, которые съумли такъ уютно, хорошо, тепло, свтло и благообразно устроиться и жить тутъ же, подъ бокомъ у насъ, подъ бокомъ у людей, которые только и длаютъ, что вопіютъ объ увеличеніи ‘персоналовъ’ да объ учрежденіи новыхъ инстанцій. Ни мировой судья, ни окружный судъ, ни слдователь, ни, словомъ, вся огромная провинціальная интеллигенція, заваленная выше головы ‘ддами’, почти не знаютъ даже о существованіи этихъ колоній, которыя живутъ и процвтаютъ у нихъ же подъ бокомъ и даже подъ носомъ, а это значитъ только то, что колоніи не нуждаются въ содйствіи всхъ этихъ инстанцій и людей, пекущихся объ общественномъ благополучіи, и находятъ возможнымъ удовлетворять всмъ своимъ нуждамъ единственно при помощи собственныхъ бредствъ.
Я очень хорошо знаю, что нмцы-колонисты являются въ Россію съ большими средствами, дающими имъ возможность сразу устроиться хорошо и уютно, тогда какъ нашъ крестьянинъ, отдлившійся отъ родителя, начинаетъ жить только съ ‘голыми руками’, что, помимо полнйшаго отсутствія денежныхъ средствъ, нашего крестьянина ослабляетъ и воинская повинность и т. д. Но я говорю о благосостояніи колоній вовсе не для того, чтобы корить имъ нашего горемыку-мужика, а единственно для того, чтобы обратить вниманіе читателя на тотъ пріемъ,— способъ, манеру, если угодно, помощію которыхъ люди находятъ возможнымъ жить на бломъ свт справедливо и благообразно. Я говорю о колоніяхъ и ‘порядкахъ’, господствующихъ въ ихъ жизни, для того, чтобы припомнить, въ чемъ же собственно заключается суть ‘общественнаго блага’ и ‘общественнаго дла’, такъ какъ за обиліемъ кишащей вокругъ насъ дловой суеты положительно можно утратить всякое ясное, живое представленіе о живомъ, человчески-понятномъ дд. Благодаря знакомству съ жизнію такой маленькой по-человчески живущей группы людей, я могу видть, что суть всего благообразія житья-бытья этой маленькой людской группы есть самое простое, самое дйствительное и самое реальное удовлетвореніе человка въ необходимыхъ для его существованія надобностяхъ,— вотъ тотъ до чрезвычайности простой и до чрезвычайности благодтельный пріемъ, которымъ руководствуются колонисты во взгляд на свои общественныя обязанности. Люди, живущіе трудами рукъ своихъ, знаютъ, что и дти ихъ будутъ жить точно также, какъ и они, но для того, чтобы жить такимъ образомъ, нужно, чтобы у человка было все необходимое: земля, домъ, скотъ, орудія, нужно, стало быть, купить и домъ, и скотъ, и землю, и орудія, и вслдствіе такого простаго взгляда на человческую нужду и общественное дло становится простымъ, важнымъ и вполн человческимъ. Помощію общественной кассы, никого не обременяющей, наполняемой деньгами добровольно, изъ чувства личной потребности быть справедливымъ и покойнымъ за будущее поколніе, образуются т средства, которыми и удовлетворяются вполн простыя и вполн необходимыя нужды человка, живущаго трудами своихъ рукъ. И вотъ, такое-то простое дло сразу уничтожаетъ возможность безчисленнаго количества всевозможныхъ общественныхъ язвъ: уничтожаетъ нищенство, уничтожаетъ бродяжничество, воровство, семейный разладъ изъ-за нищеты,— словомъ, сразу длаетъ совершенно ненужною ту обременительную, тяжкую, безплодную суету-суетъ, которая заваливаетъ въ ‘нашихъ мстахъ’ всевозможныя инстанціи всевозможными длами. Нашъ народъ, начинающій жить и живущій ‘съ голыми руками’, находящійся въ зависимости отъ случайностей своего труда,— нашъ народъ, очевидно, нуждается гораздо боле, чмъ т люди, о которыхъ мы только что говорили, въ томъ, чтобы люди ‘общественнаго дла’ относились къ его положенію какъ можно проще. Онъ также живетъ трудами рукъ своихъ, но этотъ трудъ находится въ неблагопріятныхъ условіяхъ, подверженъ тысячамъ случайностей, которыя могутъ лишить возможности человка трудиться и, слдовательно, поставятъ его въ совершенно безпомощное положеніе. Слдовательно, желая ‘пещись’ о немъ, необходимо только одно простое и важное дло — обезпечитъ для нею возможность и спокойствіе труда, и больше ничего ненужно! Но вотъ именно этого-то простаго вниманія къ насущнйшей нужд человка, живущаго только собственными своими руками, мы и не видимъ во всей той безконечной дловой сует, которая кишитъ вокругъ насъ.
Заглянемъ на минуту въ кое-какія изъ этихъ многочисленныхъ инстанцій, обремененныхъ утомительнымъ трудомъ ‘штемпелеванія’ обвинительныхъ актовъ и запечатыванія безчисленныхъ пакетовъ, и посмотримъ, что тамъ длается?
Вотъ предъ нами какое-то глажевское волостное правленіе, Новоладожскаго узда, Петербургской губерніи. Длъ оно длаетъ много, но мы возьмемъ только одну частицу этихъ длъ, именно дла волостнаго суда, да изъ этихъ-то длъ также коснемся только одной изъ множества заботъ, удручающихъ господъ волостныхъ судей, именно заботу о взысканіи податей. И вотъ въ какомъ вид осуществляется ими эта забота: ‘по ршенію глажевскаго волостнаго суда, приговорены къ тлесному наказанію, по 20 ударовъ, за неплатежъ податей крестьяне слдующихъ обществъ: изъ 45 надльныхъ домохозяевъ Нодцоньевскаго общества приговорено къ розгамъ 25 человкъ, Оломенскаго изъ 45—23 человка, Лаховскаго изъ 35—26 чел., Гатицкаго изъ 41—32 чел., Ленинскаго изъ 51—35 чел., Глажевскаго изъ 105—38 чел., Черенцовскаго изъ 83— 19 чел., Теребочевскаго изъ 44—7 чел., Наволокскаго изъ 35—11 чел., Наростынскаго изъ 33—8. И. вс эти приговоры постановлены только въ промежутокъ времени съ 16 мая по 23 іюня настоящаго года.
Такимъ образомъ, въ теченіе мсяца, изъ 517 домохозяевъ, населяющихъ волость, высчено 224 человка {Цифры оффиціальныя.}, т.-е. безъ малаго выдрана половина волости. За что же? А за то, что не платятъ податей. Отчего же они не платятъ? Да вотъ отчего. ‘Въ большинств случаевъ у бывшихъ помщичьихъ крестьянъ Солецкой и Глажевской волостей на одну ревизскую душу приходится отъ 3/4 до 1 десятины пашни, и только у нкоторыхъ государственныхъ крестьянъ Глажевской волости, имющихъ надлъ боле 10 десятинъ, количество пахотной земли достигаетъ до 1 1/2 десятинъ на душу. Почва песчаная, глинистая, овесъ никогда не даетъ хорошихъ урожаевъ: обыкновенный урожай овса самъ 2—3. Но и этотъ скудный урожай не составляетъ полной собственности землепашца, такъ какъ большинство крестьянъ беретъ овесъ на посвъ у кулаковъ или у мстныхъ помщиковъ, причемъ платитъ такой процентъ: либо овсомъ же, за куль полтора куля, либо деньгами — 1 руб. 50 к. или 2 руб. за куль, причемъ эти деньги вносятся при полученіи овса, а самый овесъ возвращается осенью. При урожа самъ два-три крестьянину очень часто, по уплат роста, остается одна только овсяная солома. Но часто и за такіе проценты не вс нуждающіеся могутъ достать смена на посвъ. Въ ныншнемъ году многіе крестьяне должны были оставить не засянными свои яровыя поля. Нкоторые крестьяне, въ ожиданіи ссуды на посвъ отъ новоладожской земской управы, запахали было свои поля, но ссуда не была разршена и они вынуждены были отдать задаромъ свои нивы односельчанамъ-богачамъ, имющимъ смена, лишь бы только земля не пустовала. Кром всего этого, 84—85 годъ былъ. особенно неблагопріятенъ для крестьянъ названной мстности. Сибирская язва свила себ здсь постоянное гнздо, унося сотни и тысячи рогатаго скота и лошадей, въ 84 г. она даже и людей не щадила. За этимъ бдствіемъ послдовалъ неурожай на хлбъ, тогда какъ и въ благопріятные годы только у нкоторыхъ изъ здшнихъ крестьянъ хлба хватаетъ на полгода’ (Недля, No 28).
Вдь, въ цифрахъ, которыя приведены выше, не можетъ быть ни малйшаго сомннія, он собраны статистиками петербургскаго земства, это не выдумка, а сущая, совершенная правда. Полюбуйтесь на нихъ и подумайте, что это такое? Въ ма и іюн мсяцахъ, когда каждый деревенскій ребенокъ можетъ опредлить, будетъ ли онъ сытъ, или голоденъ зимою, т.-е. въ то самое время, когда собственными глазами можно видть, сколько засяно въ поляхъ и хватитъ ли этого засва на насущныя потребности населенія,— въ это-то самое время, во имя какого-то нравственнаго поврежденія, въ глубин сознанія и совсти людей, знающихъ дйствительное свое положеніе, совершается дло тупо-умножестокое, ни для кого и ни для чего ненужное,— именно взаимное дранье односельчанъ односельчанами, по приговору ими же выбранныхъ лицъ. Что же это такое? Можно было бы положительно сойти съ ума, глядя на эту отвратительную картину, если бы представить себ, что побудителемъ къ сченію была человческая жестокость. Нтъ!. Дерутъ просто потому, что мысль о возможности въ самомъ дл удовлетворить насущныя нужды поселянъ, удовлетворить просто, справедливо, по-человчески,— эта мысль никогда ничмъ не поддерживалась въ народномъ сознаніи. Дерутъ зря, зная, что никто не виноватъ, но надо же что-нибудь длать въ такія критическія минуты, когда нечмъ платить податей, т.-е. нельзя выполнить первйшей обязанности обывателя. Фальшивое, тяжкое дло длается въ тхъ именно затруднительныхъ человческихъ положеніяхъ, которыя требуютъ самаго простаго и внимательнаго удовлетворенія.
Убавьте цифру выдранныхъ въ одной только волости въ десять разъ и, вмсто 224, примите за норму только 24 человка на волость, помножьте эту цифру, примрно, на 10, чтобы получить примрное число выдранныхъ въ узд, умножьте имщую подучиться цифру опять на десять, чтобы имть понятіе о количеств выдранныхъ въ губерніи, наконецъ, и эту цифру увеличьте въ размрахъ количества губерній, и вы получите нчто чудовищное. Выдрано 224 человка потому, что никто не привыкъ справедливо и просто думать ни о своей нужд, ни о нужд ближняго. Выдранный человкъ освободился отъ тяжкаго бремени, дома его мучила нищета, нужда, голодовка, плачъ голодныхъ ребятъ, жалость объ умиравшемъ мальчонк. Онъ сердился дома на кулаковъ, которые его обобрали, ругался даже на начальство, ропталъ на порядки, при которыхъ никакъ не справишься, и его выдрали, т.-е. дали ему право плюнуть на свои человческія терзанія, сдлали совершенно ненужными его мысли о порядкахъ и непорядкахъ, прекратили въ немъ всякія совстливыя душевныя движенія. Кто и что еще можетъ отъ него требовать? Кто и въ чемъ его можетъ обвинять? У него на спин рубцы, онъ за все пострадалъ, пострадалъ настоящимъ образомъ, ему теперь нельзя, невозможно не отдохнуть отъ всхъ своихъ, мукъ и всего своего горя и, главное, отъ этихъ рубцовъ на спин,— и онъ отдыхаетъ въ кабак, жена, ребята теперь пусть погодятъ: онъ, вдь, дйствительно, пострадалъ и измучился. А чтобы совершить такое тупоумное дло, какъ порка 224 человкъ, нужно написать и составить 224 протокола, нужно исписать пропасть бумаги, и немудрено, что писарь проситъ прибавки, что писарскія жалованья растутъ съ каждымъ годомъ.
Поднимемся ступенькой выше и заглянемъ въ камеру мироваго судьи.
Возьмемъ для примра опять-таки только кусочекъ изъ этой глыбы ‘длъ’, положимъ, хоть дла о семейныхъ крестьянскихъ ссорахъ, благо матеріалъ относительно этого рода длъ находится у насъ подъ рукою. Мы имемъ въ рукахъ, во-первыхъ, письмо бывшаго мироваго судьи, напечатанное недавно въ Рус. Вд., и статью въ Юрид. Вст. г. Лудмера о бабьихъ стонахъ. Об эти статьи разсказываютъ объ одномъ и томъ же уголк Московской губерніи, и для обихъ статей не только хватило матеріала, но мы имемъ основаніе- думать, что матеріалъ этотъ далеко не исчерпанъ, такъ какъ, въ непродолжительномъ времени, въ печати должны появиться матеріалы, касающіеся тиранства надъ дтьми и почерпнутые опять-таки изъ того же самаго крошечнаго подмосковнаго мироваго участка. Что же тутъ творится, въ этомъ случайно разрытомъ муравейник? ‘Ежедневно,— говорится въ письм г. мироваго судьи,— въ мою камеру приходили десятками изувченныя, истязуемыя, избитыя бабы. Почти то же самое я видлъ и въ уздномъ городк въ 82—84 годахъ, гд мелкіе мщане, ремесленники, пригородные жители безчеловчно заколачиваютъ своихъ женъ. Въ памяти моей живы ужасныя избіенія женъ и малыхъ дтей, истязанія беременныхъ, которыхъ изверги привязывали за косы и лупили ременнымъ черезсдельникомъ по животу, плечамъ и груди. У одной молодой женщины защемили косу между половицами, свекровь держала, а мужъ билъ. Одинъ потерянный мужикъ снялъ одежонку съ малыхъ ребятъ и бжитъ пропивать ее. Жена нагнала его и стала отнимать одежду. Мужъ началъ неистово бить ее кулаками и сапогами, и ее-еле живую принесли въ мою камеру. Другой пьяница, войдя въ избу, сбилъ кулакомъ люльку съ груднымъ ребенкомъ, а потомъ вышвырнулъ его на морозъ. Одинъ спившійся съ кругу здоровенный мужикъ бросился колотить жену, она въ это время держала ребенка, умирающую двочку трехъ лтъ, двочка умоляла ‘не бить маму’, а мать, вся всклокоченная, въ крови должна была утшать испуганную и умирающую двочку. Судился у меня еще одинъ мужикъ, тотъ, мало того, что билъ свою жену, онъ вырывалъ у нея ребенка двухъ лтъ, мальчика, и жегъ его тло надъ горящей лучиной… Но я бы могъ исписать сотни листовъ, если бы вздумалъ утруждать читателя длами женской мартирологіи. Это нсколько капель въ цломъ поток слезъ’ (Рус. Вд.).
Читая безконечную лтопись ужасовъ разстроенной крестьянской семьи, можно, наконецъ, совершенно потерять способность возмущаться этими ужасами, можно дойти до полнаго одеревеннія, граничащаго съ равнодушіемъ и полнымъ невниманіемъ одинаково, какъ къ тирану, такъ и къ его истираненной жертв. Безобразіе, жестокость, безчеловчность, зврство, ежедневно и ежеминутно кишащіе кругомъ васъ, до того утомляютъ вашу мысль, что вы, наконецъ, отказываетесь мучить себя размышленіемъ объ этихъ безконечныхъ и ршительно непонятныхъ проявленіяхъ человческой жестокости. Но надобно понять ихъ, и тогда безобразнйшая картина зврства приметъ значеніе, вполн постижимое здравымъ разсудкомъ.
‘Крестьянка деревни Зибровки, Елена Иванова, заявила мн {Факты заимствованы изъ статьи г. Лудмера. Юрид. Вст., No 5.}, что мужъ чрезвычайно жестоко обращается съ нею и тремя малолтними дтьми. Онъ не велитъ ей беречь послднихъ и вымогаетъ отъ нея деньги на пьянство. Два дня тому назадъ, когда она стряпала, мужъ накинулся на нее съ яростію, началъ кусать ее зубами и хотлъ откусить носъ, но она успла крикнуть: ‘заступитесь, дтки! онъ меня загрызетъ!’ Маленькій, девяти лтній сынъ бросилъ тогда въ отца щепкой, посл чего мучитель оставилъ ее и кинулся на мальчика, котораго безжалостно избилъ. Елена обращалась въ тотъ же день къ старост и къ старшин, но т ничего не сдлали. Въ ту же ночь мужъ схватилъ полно и хотлъ убить мальчика и когда жена удержала его, то онъ нанесъ ей тяжкіе побои, раздлавшись съ женой, онъ выгналъ сына изъ избы и тотъ переночевалъ на двор. Теперь, какъ только отецъ завидитъ своихъ дтей, то начинаетъ кидать въ нихъ каменьями. Передъ подачей Еленой жалобы она была выгнана мужемъ ночью изъ дома. Ей негд было ночевать, она пошла къ волостному старшин, но тотъ не обратилъ никакого вниманія на ея положеніе и, вмсто того, чтобы оказать ей защиту, сказалъ: ‘Мн какое дло, ночуй гд знаешь!’ Такъ какъ лицо
Елены было сплошь покрыто рубцами, то я распорядился освидтельствовать ее чрезъ врача и акушерку и чрезъ два дня назначилъ разбирательство дла, къ каковому времени я имлъ въ виду получить уже заключеніе медика.
‘Мужъ Елены поразилъ меня одичалымъ выраженіемъ своего лица. Несмотря на, настоятельныя, обращенныя къ нему просьбы, за что онъ такъ зврски поступаетъ съ семьей, онъ только тупо обводилъ глазами камеру и бормоталъ:
‘— Ефто дйствительно!…
‘Оказалось, между прочимъ (?), что ни лошади, ни коровы у него ‘нтъ, что изба не нынъче-завтра развалится, хлба своею хватаетъ лишь до января, недоимокъ много (за каковыя два раза былъ сченъ), но сколько именно, сказать не можетъ. Разорила его порубка, которую онъ произвелъ въ лсахъ помщицы (а не произвести онъ ее не могъ, такъ какъ лсъ имъ не отведенъ, а купить не на что). Его поймали и оштрафовали, тогда продали лошадь, а корову онъ посл этою пропилъ. Сильно пьянствуетъ онъ уже два года’.
Дло крестьянки Мироновой. ‘Мужъ Мироновой, точно также какъ и мужъ Елены, постоянно ее бьетъ, грозитъ убить ее до смерти, пьянствуетъ и не работаетъ. На разбирательств обнаружилось, что Мироновъ бьетъ свою жену ‘сапогами и желзнымъ гвоздемъ’, которымъ обдираетъ ей лицо, что, напиваясь, онъ грызетъ ее зубами и изгрызъ ей большой палецъ, потомъ кричитъ:
‘— Я тебя непремнно убью, живой не оставлю!
‘Миронова на видъ женщина больная и слабая. Обвиняемый объяснялъ свои зврства пьянствомъ, а почему пьянствуетъ — не въ состояніи былъ растолковать.
‘— Въ нашей деревн вс пьютъ!— Это его ultimo ratio.
‘Эта ‘наша деревня’, между прочимъ (?), замчательна тмъ, что ей въ надлъ отведено буквально болото, которое могло бы представлять интересъ для ружейнаго охотника, но никакъ не для пахаря’ (Юр. В., No 5).
Изъ этихъ двухъ примровъ, къ сожалнію, слишкомъ кратко, поверхностно, ‘между прочимъ’ объясняющихъ самыя коренныя причины разстройства крестьянскихъ семействъ, читатель весьма просто объяснитъ себ съ перваго взгляда непостижимыя, безчеловчныя, даже безумныя проявленія въ человк зврскихъ инстинктовъ.
Онъ, женатый, семейный, съ дтьми, не иметъ ни земли, ни дровъ, ни скота, вс эти насущныя нужды разршаются драньемъ въ волостномъ правленіи за недоимки, продажею скотины, т.-е. униженіемъ нравственнымъ и еще большимъ упадкомъ матеріальнымъ. Къ чему тутъ приложить руки? Чмъ кормить семью, вообще что длать съ собой? Вдь, любовь къ семь можно проявлять какимъ-нибудь реальнымъ дломъ, въ труд для нея, въ заботахъ о ея тепл, сытости, но тутъ нтъ возможности проявить себя ни въ чемъ подобномъ. Что же удивительнаго, что человкъ начинаетъ просто-таки не понимать самого себя, не понимать своей семьи, считать жену и дтей злодями и извергами, которыхъ мало сжечь на огн, заморозить на мороз, изодрать желзнымъ гвоздемъ, потому что они хотятъ жить, варить что-то въ печи, разговаривать, плакать, радоваться… Все это упрекаетъ его въ своемъ несчастіи, въ нищет, въ голод, въ холод, тянетъ изъ него душу каждую минуту, тогда какъ онъ ничего не можетъ. Мужъ Елены ничего не могъ отвтитъ судь на вопросъ о томъ, зачмъ онъ тиранитъ семью, кром безсмысленнаго бормотанія: ‘эфто дйствительно’. Мужъ Мироновой не могъ объяснитъ, зачмъ бьетъ, зачмъ пьянствуетъ, а бьютъ и пьянствуютъ, какъ мы видимъ, зврски, ужасно, а корень всему этому опять-таки очень простой и ясный — невозможность трудиться, фактическая невозможность жить трудами рукъ своихъ.
‘Крестьянинъ Дмитрій Никитинъ въ продолженіе 9 лтъ безмилосердно тиранитъ жену свою Арину. Свекровь не только не бережетъ ее, но еще наговариваетъ сыну на нее и подстрекаетъ’его ‘учить жену’. Кром мужа* и братъ его, солдатъ, также не упускаетъ случая упражняться на спин Арины. Въ результат, Арина, больная, анемичная, необычайно худая женщина, взываетъ къ закону о защит. Обвиняемые упорно отрицаютъ факты насилія, но свидтели подтверждаютъ ихъ и сообщаютъ такія подробности: Дмитрій, будучи подъ хмлькомъ, бросилъ своего четырехлтняго сына объ стну и ‘пришибъ’ его такъ, что мальчикъ теперь ‘ничего не разуметъ’. Когда одинъ изъ свидтелей спросилъ солдата (брата мужа), за что онъ бьетъ братнину жену, тотъ отвчалъ: ‘Мн все равно добивать ее, одинъ конецъ, вдь, еще разъ придется идти въ Сербію!’ Свекровь же говоритъ: ‘Убью тебя, околешь, будетъ другая сноха’. Какъ я ни добивался,— говоритъ г. Лудмеръ,— выяснитъ причины этой ненависти къ безотвтной женщин, мн этою не удавалось, по крайней мр, ближайшихъ причинъ мн не могли указать ни свидтели, ни жалобщица. Нсколько правдоподобнымъ представляется объясненіе сельскаго старосты: Арина взята изъ дальней деревни, причемъ отецъ ея уврялъ семью Никитиныхъ, что дочь его чуть ли не первая въ околотк работница. Между тмъ, Арина, по словамъ старосты, къ сельской работ мало способна, хвора, вдумчива, свое разочарованіе Никитины теперь и вымщаютъ на Арин, не оправдавшей хозяйственныхъ надеждъ семьи’.
Несчастную Арину заколачиваютъ въ гробъ, заколачиваютъ всей семьей, причемъ братъ мужа помогаетъ въ этомъ дл, т.-е. я говорю въ буквальномъ смысл помогаетъ улучшить положеніе семьи смертью слабой бабы, тогда можно взять сильную. Отчего же ему не подсобить? Онъ идетъ въ Сербію, тамъ его убьютъ ни за что, ни про что. Лучше же онъ, ‘по крайности’, для брата сдлаетъ добро, и онъ дуетъ, чмъ ни попадя, неработящую Арину… Вы видите, что ихъ, Никитиныхъ, обманули, что отецъ выдалъ имъ ее за настоящую работницу, т.-е. насулилъ имъ въ Арин лошадиную силу, а она вонъ какая оказалась. Было трудно, думали ‘поправиться’ при помощи лошадиной силы новой бабы, а она вонъ какая… А несчастный отецъ несчастной Арины? Онъ-то вралъ изъ-за чего? Изъ-за чего онъ лгалъ передъ Никитинымъ, говоря о своей дочери: ‘Какая двка! двка, я теб говорю, одно: кобыла, вотъ что! Ты не гляди на нее, что она съ виду-то хлипка,— я теб говорю: огневая двка! Толстомясыхъ-то много двокъ, пожалуй, бери какую хошь,— мн что! у меня она не засидится долго, а что прямо говорю: лошадь по работ, во сто лтъ ты изъ нея силы-то этой не вымотаешь’? Зачмъ онъ вралъ, примрно, такимъ образомъ? А затмъ, что Аринка у него лишній ротъ, ему и такъ трудно, а она, вишь, слабая… Сбыть ее съ рукъ,— все будто полегче будетъ. А то, какъ на грхъ, захвораетъ, такъ тутъ, пожалуй, и расходоваться придется, а изъ чего? И такъ не изъ чего взять-то! Запутаешься пуще прежняго, а запутался, ослабъ… и т. д.
И вотъ, чтобы не ослабть, Арининъ отецъ ‘всучиваетъ’ дочь свою Никитинымъ, а Накитины, убдившись, что ихъ обманули, стараются также для того, чтобы не ослабть, вколотить Арину въ гробъ.
Вотъ и Александру Антонову мужъ ея тоже наровитъ въ гробъ вогнать, ‘онъ давно отбился отъ земли, ведетъ праздную жизнь и колотитъ ее. Нсколько дней тому назадъ онъ догналъ Александру на улиц, повалилъ ее на землю и поволокъ за косы, но, къ счастію, ее тогда спасъ староста, который взялъ съ него росписку, что онъ больше не будетъ бить Александру. Но вотъ вчера она, обливаясь потомъ, работала за станомъ и, видя мужа пьянымъ, не стерпла и сказала ему: ‘зачмъ онъ пьетъ, когда у нихъ нтъ куска хлба?’ Такой упрекъ не понравился Антонову: заперевъ кругомъ избу, онъ вмст съ матерью своею (также падкой до вина) накинулись на Александру и стали ее бить, Антоновъ надлъ ей на шею петлю, затянулъ ее и наносилъ удары черезсдельникомъ, а потомъ и кулаками но груди, въ чемъ ему помогала и мать. На крики Антоновой сбжался народъ, но въ избу никто не вошелъ, а только смотрли въ окно. Это истязаніе продолжалось около часу. Она впала въ безпамятство и такъ пролежала цлый день на полу. Очнулась въ луж крови и съ вывихнутой рукой. По окончаніи боя Антоновъ стянулъ съ нея одежду и пропилъ. Она работала по цлымъ днямъ, доставала съ фабрики пряжу и платила за мужа подати. Антонова привели на разбирательство подъ конвоемъ двухъ десятскихъ, такъ какъ онъ усплъ уже гд-то украсть тулупъ, за что и взятъ былъ подъ стражу. По словамъ его конвоировъ, обвиняемый уже мною разъ былъ подвергаемъ тлесному наказанію въ волости за Праздность.
Но извольте быть не празднымъ тамъ, гд, вмсто земли, болото, какъ, напримръ въ деревн Дурасовк, гд на 23 двора, составляющихъ дурасовское сельское общество, падаетъ всего 7 лошадей и 12 коровъ, земли на душу приходится по полторы десятины и, притомъ, плохой, лсовъ нтъ, луга болотистые, разныхъ платежей, какъ водится, много. Изъ 105 душъ дурасовцевъ 30 человкъ живутъ въ город нищенствомъ. Подавали они прошеніе непремнному члену, чтобы у нихъ отняли землю (невыгодно держать ее), но отвта ждутъ уже два года. Даже кабатчикъ ушелъ изъ Дурасовки, ибо дурасовцамъ пить не на что. Потли было переселиться въ Кубанскую землю, да становой сказалъ, чтобы и думать о томъ не смли. ‘На вопросъ мой,— говоритъ г. Лудмеръ,— какимъ образомъ дурасовцы могли бы выдти изъ затруднительнаго положенія, староста указалъ на ревизію, понимая ее, однако, въ какомъ-то очень широкомъ смысл, и на ‘малость землицы’.
‘Я замтилъ,— говоритъ г. Лудмеръ,— что крестьяне, наказанные розгами, большею частію становились деспотами по отношенію къ женамъ и дтямъ. Крестьянинъ Константиновъ за неаккуратность въ погашеніи недоимокъ былъ высченъ въ волостномъ правленіи, придя домой, онъ сталъ колотить жену, та убжала въ поле, онъ верхомъ за ней мчится по полю, настигаетъ ее, привязываетъ къ дереву и начинаетъ бить ногами, но ее спасаютъ подоспвшіе люди. Затмъ Константиновъ собирается уйти изъ деревни, требуетъ, чтобы за нимъ слдовала жена, но она беременна, на сносяхъ, и можетъ родить въ дорог, мужъ, однако, никакихъ резоновъ не принимаетъ. Константинова бросилась ко мн: ради Бога, помогите! Вызываю мужа, объясняю ему всю безчеловчность его зати, но онъ не поддается никакимъ убжденіямъ. Чуть не на другой день посл разбирательства Константиновъ оставилъ постылую деревню, взявъ жену съ собою’.
И такъ вотъ уже дв инстанціи, низшая передняя, не то же ли самое въ третьей, высшей инстанціи, въ окружномъ суд, также со всхъ концовъ заваливаемомъ безчисленнымъ количествомъ крестьянскихъ длъ?
‘Въ 1858 г.,— читаемъ мы въ No 5 Юрид. Всти. 1885 г.,— осуждено архангельскими судами по уголовнымъ преступленіямъ и проступкамъ 500 человкъ обоего пола, изъ нихъ за кражи 230 человкъ.
Въ 1863 г. осуждено 669 ч., изъ нихъ за кражи 262 чел.
‘ 1873 ‘ ‘ 898 ‘ ‘ ‘ за кражи 371 ‘
‘ 1877 ‘ ‘ 1,056 ‘ ‘ ‘ за кражи 485 ‘
‘ 1880 ‘ ‘ 1,587 ‘ ‘ ‘ за кражи 548 ‘
Изъ этой маленькой таблички видно, во-первыхъ, что количество преступленій (!) возрастаетъ съ каждымъ годомъ, а, во-вторыхъ, что большую часть этихъ преступленій составляютъ кражи, покушеніе завладть чужимъ имуществомъ. Откуда берутся! эти люди, эти воры, армія которыхъ растетъ съ каждымъ годомъ? Авторъ замтки, изъ которой мы взяли вышеприведенныя цифры, указываетъ и на весьма замтную связь количества преступленій въ сверномъ кра съ экономически-бытовой неурядицей этого края. Авторъ, на основаніи оффиціальныхъ источниковъ (записка губернатора), удостовряетъ о сильномъ обнищаніи населенія.
Стоило бы мн перепечатать въ этомъ очерк свднія о ‘длахъ’, назначенныхъ къ слушанію въ десяти, двадцати окружныхъ судахъ, положимъ, въ теченіе настоящаго сентября мсяца, чтобы читатель убдился, что изъ двадцати ‘длъ’ пятнадцать непремнно о краж. Правда, рядомъ со словомъ кража не всегда стоитъ слово крестьянинъ, теперь часта, и очень часто, рядомъ съ этимъ словомъ связано и имя дворянина, разночинца, мщанина и т. д. Но крестьянинъ превосходитъ въ покушеніяхъ на чужую собственность ршительно вс званія, сословія и состоянія. Я не длаю этихъ перепечатокъ, потому что он заняли бы много мста и утомили бы читателя однообразіемъ безконечнаго числа повтореній. Пусть читатель, имющій въ рукахъ какой-нибудь провинціальный листокъ и вообще любую изъ русскихъ газетъ, прочтетъ въ нихъ ‘о длахъ, назначенныхъ къ слушанію’, и представитъ себ, что по всей Россіи, во всхъ окружныхъ судахъ, точь-въ-точь также часто, какъ и въ томъ листк, который онъ держитъ въ рукахъ, упоминается этотъ крестьянинъ, то уже лишенный правъ, то еще только лишаемый ихъ и обвиняемый непремнно въ краж, и онъ самъ можетъ представить себ огромные размры этого недуга и количество рукъ, занятыхъ его исцленіемъ.
Такъ вотъ какая вавилонская башня ‘якобы длъ’ вырасла на томъ самомъ мст, гд добрые и простые люди могли бы жить и наполнять житницы. Простые люди ‘отсаживаютъ’ свое молодое поколніе на новыя земли, въ новые дома, новые ульи, а ‘не-простые’ отсаживаютъ въ тюрьмы, въ чижовки, въ холодныя. И все это гибнетъ ‘занапрасно’, гибнетъ и губитъ въ своей погибели другихъ, и вотъ вся-то эта напраслина держитъ около себя, ‘на своихъ харчахъ’, сотни тысячъ людей, низшаго, средняго и высшаго образованія, прикованныхъ къ этимъ тысячамъ напрасныхъ ‘якобы длъ’, существующихъ и питающихся ими.
И разв можно себ представить, чтобы мысль этихъ людей, ихъ сошьетъ дйствовали правильно, развивались здорово? Нтъ, въ совсти такъ называемой интеллигенціи, толкущейся и зарабатывающей хлбъ около такихъ не простыхъ, не настоящихъ длъ,— въ совсти ея также таится глубокая язва, точно также какъ въ народной жизни, она таится въ разстройств труда, это — язва, отзывающаяся въ семейныхъ, общественныхъ отношеніяхъ и отзывающаяся, разумется, также явленіями неблагообразными, отъ этой язвы мучается не меньше мужика не знающій какъ выбраться изъ этой жизни человкъ образованный, ‘интеллигентный’!