К.Д. Кавелин
К.Д. Кавелин
Взгляд на русскую сельскую общину
Взгляд на русскую сельскую общину
3-го ноября 1858
Взгляд на русскую сельскую общину, Кавелин Константин Дмитриевич, Год: 1859
Время на прочтение: 31 минут(ы)
Русская сельская община, как все предметы, до которых не касалась наука, подает повод к бесконечным недоразумениям. Попробуйте о ней поспорить с кем бы то ни было, и вы увидите, что каждый соединяет с нею свое особливое понятие. Оно и не может быть иначе. Община — явление живое, действительное и оттого весьма сложное, она органически связана со всеми сторонами нашей народной жизни, находится под их влиянием и сама на них влияет. Естественно, что каждый смотрит на общину с своей точки зрения, подводит ее под общие свои понятия о народной жизни вообще и нашей в особенности. А кто может похвалиться, что понял ее вполне, проник все тайники ее в прошедшем и настоящем, и с уверенностью может указать хотя главные ее направления в будущем? Оттого каждый видит в русской сельской общине одну какую-нибудь сторону и потому, порицая или защищая ее, относительно прав, не прав же потому, что или вовсе не замечает, или не довольно взвешивает другие стороны того же явления.
Первый, самый обильный источник недоразумений относительно русской сельской общины — это смешение общины административной с поземельною. Находят, что община поглощает индивидуальность, не дает почти никакого простора личности и гражданской самостоятельности членам общины и тем парализует их силы, существенно мешая вместе с тем развитию нравственных и экономических сил всего государства. Упрек справедлив, но к кому он относится? Очевидно к общине административной. Подать лежит не на земле, а на душе, рекрутскую повинность отправляет не всякий за себя, а несколько лиц из числа тысячи ревизских душ. Все повинности натуральные, подати, сборы, самый поземельный оброк расчисляются по числу душ. При таком личном характере податей и повинностей ответственность за исправное отправление их со стороны общины неизбежна. Государству невозможно иметь дело непосредственно с каждым из податных людей в отдельности, и оно поручает это общинам, возлагает на них надзор над каждым из своих членов и ответственность за них. Для этого общины снабжены большою принудительною властью относительно каждого из своих членов. Кто приписан по уплате податей и повинностей к общине, тот не может выйти из нее без ее согласия, не может отлучаться из нее без ее позволения, не платит он податей — община его наказывает, потому что за него отвечает перед правительством, а если он так замотался, что и платить не может, — община или ставит его в рекруты вместо исправных хозяев, или совсем от него отказывается и отдает его в распоряжение правительства. Такая круговая ответственность всех за одного тяжела для первых, тяжела и для последнего, потому что на практике стеснительна для правых и виноватых. Три четверти возражений против общины направлены с этой стороны, но относятся не ко всем сторонам ее, а только к одной, административной. Честь этого различения бесспорно принадлежит, если не ошибаемся, ‘Сельскому Благоустройству’, в особенности почтенному редактору его, г. Кошелеву. Везде и при всяком случае он указывает на различие и, отстаивая общину поземельную, постоянно напоминает, что не к ней относятся возражения, вызываемые против общины ее теперешним административным устройством. Действительно, последнее зависит от общей финансовой системы, существующей у нас с Петра Великого, и с изменением ее может измениться административным или законодательным порядком, не касаясь поземельного устройства.
Обратимся теперь к поземельной общине.
Владение землею миром, как называется наша сельская община, чрезвычайно оригинально. Так как самый способ этого владения не всем одинаково известен и тем затемняются рассуждения об этом предмете, то я считаю необходимым представить его, насколько сам знаю. Те, которым он больше и лучше известен, потрудятся исправить мои ошибки и оговорить невольные и неизбежные недомолвки. По крайней мере, всякий, прочитав следующие строки, будет точным образом знать, что я разумею под общинным владением и на каких фактах основаны все дальнейшие выводы, а это первое условие всяких рассуждений и споров.
Русская сельская община, поселена ли она на своей земле или на казенной, или хоть на помещичьей — если только последняя предоставлена в полное ее пользование, как, например, в оброчных имениях, — дает каждому из своих членов равное участие в мирских землях и угодьях. Временная отлучка, хотя и продолжительная, не лишает члена общины права на такое участие, особливо когда в селе остается семья отлучившегося. На таком положении остаются членами общин тысячи торгующих по свидетельствам крестьян, живущих в городах, имеющих там торги и промыслы: их семьи остаются очень часто в деревнях и живут там своими хозяйствами на полном крестьянском участке. Но если крестьянин совсем покинет свое общество, перечислится в другое или переедет на постоянное житье в город, и после него никого не останется в том обществе, то он лишается участия в мирских землях и угодьях, без всякого вознаграждения: участок его оставляется им безвозмездно в распоряжение мира, исключая движимости, которая остается его собственностью, и принадлежавших ему жилых и других строений, которые он может вывезти с собою, продать, уступить односельчанину, но не может ни в каком случае ни продать или уступить постороннему, ни оставить за собою на прежнем своем участке. В отношении к государственным крестьянам этот народный обычай закреплен законом, с необходимою оговоркой, что избою и другими строениями оставляющий общину крестьянин не может распорядиться как полною собственностью, если они построены из казенного леса.
Итак, в мирских землях и угодьях имеет часть только член мирского общества, пока остается его членом, т.е. пока имеет в нем оседлость, получает он ее безвозмездно, не платя за нее ничего вперед, он имеет право на часть, равную со всеми прочими членами того же общества, хотя и может, если сам захочет, взять меньшую часть, чем другие. Конечно, взятие участка, равного со всеми, бывает обязательно там, где земледелие не составляет главного промысла жителей, а раскладка податей и повинностей производится по земле, но такой случай составляет изъятие из общего правила, и притом изъятие, вытекающее не из самого общинного владения, а из финансового характера, сообщенного нашим общинам законодательством. Наконец, оставляя свое общество и перенося оседлость в другое место, крестьянин лишается всякого права на часть в земле и угодьях, и лишается безвозмездно, не в праве даже оставить своего бывшего жилья за собою, ни строений, потому что они на мирской земле, в которой у него нет более части, последняя поступает в распоряжение мира, выбывающий член общины не может по своей воле сдать ее другому крестьянину, посадить его вместо себя, войти с ним об этом в сделку, потому что земляной пай не принадлежит ему более с тех пор, как он перестал быть членом общества. Не знаю, встречаются ли случаи, чтобы крестьянин, надолго отлучаясь из общества, но продолжая в нем числиться, отдал свой пай другому крестьянину внаем на время отлучки. Быть может, что такие сделки и бывают, но они противны основным правилам мирского владения, по которому всякий может пользоваться своею частью, но не может уступать ее другому от себя, по частному условию.
Как же пользуются члены общины мирскими землями и угодьями? Способ пользования весьма различен, смотря по землям и угодьям. В исключительном, постоянном пользовании находится усадьба, лес состоит в общем пользовании всех членов общины, по мере надобности, также и выгон, если по местным обычаям выгоны не прирезаны к усадьбам, луга и сенокосы тоже, смотря по местным обычаям, или разделяются на участки ежегодно перед косьбой, по числу земляных частей, и тогда каждый косит и убирает свой участок особливо на себя, или же сено косится и ставится в копны всем миром, и затем уже делится на равные части, тоже по числу земляных частей. Мне не встречалось видеть, чтобы сенокосные и луговые места делились на постоянные участки, но очень может быть, что есть в иных местностях и этот обычай. Наконец, при повсеместной почти у нас трехпольной системе хозяйства полевая мирская земля делится на три поля: озимое, яровое и пар. Последний служит пастбищем для скота всей общины, который пасется вместе, каждое из остальных двух полей — озимое и яровое — разделяется или по числу душ, или по числу тягол на равные части. Эти части редко отводятся к одним местам. Качество и плодородие почвы, местоположение пашни: на ровном месте, на низком или высоком, на косогоре, вблизи или вдали от села или деревни и т.д. — все это принимается крестьянами в самое внимательное соображение при наделе участков. Оттого каждое поле разбивается сначала на клинья, и каждый клин, для безошибочной уравнительности участков, делится на столько жеребьев, сколько всего следует быть поземельных участков. Затем крестьяне мечут жребий всем миром, и кому в каком поле и клину какой жребий достанется, тот им и владеет. По жеребью же распределяются ежегодно и луговые участки, где в обычае отводить их участками. При разделе лугов и сенокосов обращается такое же внимание на свойство местности, качество и количество травы и т.п. Впрочем, членам общины не запрещается меняться жеребьями, доставшимися им в поле или сенокосе, и уступать их друг другу по добровольным сделкам. Такие сделки действительны на все время их отвода.
Итак, только такими угодьями, каковы лес, выгон, пастбище, крестьяне владеют сообща, усадьбами же и полевою землею каждый из членов общины владеет или пользуется про себя, отдельно от прочих членов мира. Такое отдельное пользование применяется местами даже к сенокосам и выгонам, о чем уже было сказано выше.
Сроки пользования одними и теми же земляными паями чрезвычайно разнообразны, смотря по местности, обстоятельствам и обычаям. В одних местах передел производится ежегодно, у государственных крестьян законом определено переделять землю не иначе, как с наступлением новой ревизии: здесь за начало принят не тягловый, а душевой надел, наконец, есть сельские общества, в которых поземельные участки никогда не переделяются и остаются неизменными. Подобное устройство землевладения я видел в помещичьих имениях, и, сколько знаю, оно установлялось по настоянию владельцев, а не крестьянского общества, но потом вошло в обычай, за который крестьяне крепко держатся, по причинам, которые представлю ниже. Между этими тремя главными видами срочного и бессрочного общинного землевладения есть множество оттенков: так, например, в некоторых местах передел бывает не ежегодно и не вследствие новой ревизии, а с принятием в общество или выбытием из него членов и т.п.
Вот главнейшие из известных мне фактов общинного землевладения.
Возражения против него идут преимущественно от сельских хозяев и экономистов. Разверстка поземельных жеребьев, говорят они, подает повод к чрезмерной их дробности, так что по иной полосе и соха с трудом пройдет. Переделы земли, особливо когда они часто возобновляются, отнимают у крестьянина всякую охоту унавоживать и улучшать землю, потому что она может достаться другому. Правда, есть у нас земли, которые теперь пока не удобряются и по качеству и положению своему совершенно однообразны. В таких местностях при отводе жеребьев нет чересполосицы, и вопрос о том, где пахать в нынешнем году, где в будущем, не представляет никакой важности. Но это — хозяйство первобытное, младенческое, и рано или поздно оно должно уступить место улучшенным способам земледелия. Положим, что время это не скоро наступит, но все же когда-нибудь оно наступит. Там, где потребность более тщательной обработки земли уже чувствуется, хорошие хозяева-крестьяне уже тяготятся теперешнею системой разверстки и надела, и она остается лишь по настоянию большинства, которое, частью по привычке и по нелюбви к нововведениям, а частью и из ошибочного расчета, упорно держится старины. Большинству, конечно, выгодно вводить в общий передел земли, унавоженные хорошими хозяевами, и получать частичку в них даром, что при жеребьевом наделе легко может случиться и часто случается. Таким образом, ленивый или по крайней мере посредственный хозяин получает при переделе, без всякого вознаграждения, часть в земле удобренной, а последний взамен ее — пустую землю, теряя свою хорошую. Но какой же конечный результат такого порядка? Хороший хозяин, не имея понуждения трудиться и унавоживать свою полосу, не прилагает к ней рук и хозяйничает подобно большинству, отчего крестьянское мирское хозяйство не может выбиться из заведенной колеи и подняться над уровнем жалкой посредственности.
Что это коренное неудобство теперешнего порядка общинного землевладения необходимо устранить, в том все согласны. Но как устранить? Здесь-то и расходятся мнения. Одни отвергают самое начало общинного землевладения и требуют совершенной его отмены, с разными вариациями насчет того, когда и как этому совершиться. Они считают общинное землевладение неисправимым и требуют замены его личною наследственною поземельною собственностью, которая одна, по их мнению, вполне может соответствовать предстоящей гражданской самостоятельности и правам крестьянского сословия. Другие смотрят на дело совсем иначе. По мнению их, переделы и чересполосицы не суть неизбежные, существенные принадлежности общинного землевладения, и потому последнее, несмотря на их отмену, легко может быть сохранено. Переделы, чересполосицы вытекают из теперешнего способа пользования общинными землями, который следует изменить, но общинное землевладение удержать необходимо. Мнение это высказано в этой форме г. Самариным и потом неоднократно высказывалось г. Кошелевым в ‘Сельском Благоустройстве’. Неотъемлемая и великая заслуга этих писателей состоит, бесспорно, в том, что они ознакомили публику с сущностью и формами общинного землевладения, уяснили фактическую его сторону и выставили на вид странные и даже забавные недоразумения относительно этой, столь повсеместной и общепринятой между нашими крестьянами, формы пользования общественною землей.
Различение способа пользования общинною землей от общинного землевладения не удовлетворило многих. Какой может оно иметь смысл? Если изменить теперешний способ пользования общинною землей, чем же станет само общинное землевладение? Должно же оно, в той или другой форме, перейти в личную собственность!
С этим мнением я никак не могу согласиться. Сделав это различие, уступив передел общинных земель и в то же время крепко отстаивая общинное землевладение, гг. Самарин и Кошелев, как мне кажется, доказали глубокое знание дела и верное прозрение в великую роль, которую, по-видимому, суждено играть общинному землевладению в устройстве и судьбах нашего землевладельческого сословия. Я позволю себе изложить здесь те мысли, которые сложились в моей голове после долгих размышлений о наших общинах.
От переделов мирской земли, рано или поздно, придется отказаться совсем: это бесспорно. Вместе с тем, или последовательно, придется отказаться и от начала, из которого переделы проистекают, именно от наделения каждого из членов общины равным земляным паем, ибо при постоянных, непеределяемых участках и с увеличением народонаселения это станет решительно невозможно.
Но и за этими важными переменами общинное землевладение сохранит еще много особенностей, одному ему свойственных. Юридически оно определяется следующими положениями:
1) член общины не имеет права собственности на отведенный ему земляной пай, а лишь право владения и пользования. Потому он не может отчуждать его ни при жизни, ни на случай смерти, не может его закладывать, дети и родственники не наследуют его по смерти крестьянина, наконец, отведенный обществом земляной пай не может быть продан в удовлетворение долгов и взысканий, лежащих на владеющем им члене общины, какие бы они ни были,
2) владение и пользование общинною землей неразрывно связано с постоянною оседлостью в общине. Владеть и пользоваться общинною землей может лишь сам член общины непосредственно или его семейство, поэтому нельзя владеть общинными земляными паями в одно и то же время в нескольких общинах, а можно только в одной, нельзя владеть в одной и той же общине двумя или более паями, если есть члены общины, не наделенные землей и желающие получить паи на свою долю, но нет свободных паев, нельзя сдавать, уступать, дарить и вообще отчуждать каким бы то ни было образом, при жизни или на случай смерти, владение и пользование общинным участком посредством частной сделки не только члену другой общины, но даже члену той самой, к которой принадлежит владелец,
и 3) владение и пользование общинною землей соединено с отправлением известных податей и повинностей и есть пожизненное, но если после умершего владельца остались малолетные сироты или взрослый сын, не имеющий своего земляного пая, то они имеют предпочтительно перед всеми прочими соискателями право удержать за собой отцовский пай. Общинные участки отводятся безденежно, то есть без требования залога, поручительства или задатка в обеспечение исправного отправления податей и повинностей. По смыслу общинных учреждений, каждый волен во всякое время отказаться от своего участка, отбыв соединенные с его владением подати и повинности. Он вправе распорядиться своею движимостью и строениями как хочет, но не имеет никакого права на вознаграждение за сделанные им в своем паю хозяйственные улучшения. Оставляя совсем общину, он обязан свезти или продать свои строения, но от усмотрения общины зависит позволить ему жить в ней, не владея земляным паем, и в таком случае жилое строение и усадьба остаются за ним. Наконец, поземельный участок отнимается у владельца, если он неисправно платит подати и повинности, и все другие меры взыскания окажутся безуспешными или невозможными.
Все эти положения существуют в действительности и частью держатся обычаем, частью перешли в закон. Рассматривая их поодиночке, можно подметить сходство их то с тою, то с другою формой землевладения, выработанными римским правом и законодательствами новых христианских народов, но взятые в совокупности, они представляют особливый гражданский институт, не похожий на все известные доселе и всего менее на личную собственность. Как же после этого не сказать, что общинное землевладение может сохраниться, несмотря на прекращение переделов, устранение чересполосицы и отмену права каждого из членов общины на равный надел землею!
Но всего любопытнее и поразительнее то, что общинное землевладение, которое обыкновенно считается запоздалым остатком варварских времен, уделом безличных масс, не представляет, за устранением названных выше несущественных его принадлежностей, ни одного положения, которое, бы не подходило под правила любого гражданского права, наиболее благоприятствующего личной независимости и свободе.
Многие найдут это мнение или ложным, или, по крайней мере, преувеличенным, а между тем, это истина неоспоримая.
Говорят: безвозмездный отвод земляного пая есть благодеяние, которое не подходит ни под какие юридические правила, и возможно лишь до тех пор, пока есть довольно земли для такого рода благотворений. Увеличится, народонаселение, вздорожает земля, и тогда оно по необходимости прекратится. Придется и с этим распроститься, как с переделом участков и равным наделом землею всех членов общины.
Это замечание основано на очевидном недоразумении. Нельзя называть благодеянием или благотворением отвод земли, с обязанностью платить за то подати и отправлять повинности. Правда, исправное отправление их ничем не обеспечивается. Но разве это благотворение? Это кредит, к развитию которого стремятся все законодательства в мире, видя в нем один из могущественнейших двигателей промышленности и благосостояния. И надобно сказать, что кредит, оказываемый владельцу общинной земли, далеко еще не такой рискованный, какие встречаются в Европе, где считать умеют.
Скажут: чем оправдать правило, что за участок, оставляемый членом общины, последняя не дает ему никакого вознаграждения? Какая же тут справедливость! Крестьянин владел участком, может быть, несколько поколений сряду, улучшил, удобрил его, положил в него труд и капитал — и все это он должен оставить даром, безвозмездно! Это, очевидно, отнимает у него всякое поощрение улучшать свое хозяйство и заставляет хозяйничать кое-как, спустя рукава, жить со дня на день.
Кажется, будто это действительно так, а взгляните поближе: на деле оказывается совсем другое.
Все знают, что такое договор об отдаче земли в содержание из выстройки: хозяин предоставляет свой участок другому лицу с условием, чтоб он выстроил на нем такое-то строение, по истечении определенного числа лет участок возвращается в полное распоряжение и собственность хозяина, и вместе с ним поступает в его собственность безвозмездно и поставленное на нем строение. Что мы тут видим? Наниматель участка положил на него труд и капитал и оставляет их, по истечении срока, хозяину, без всякого вознаграждения. Мне возразят: за то наниматель и не платит в таком случае хозяину наемных или арендных денег. Действительно, иногда не платит, но иногда платит, смотря по обстоятельствам и условию. Примеров подобных сделок множество. Таковы: отдача земли по берегу реки, из выстройки мельницы, даже завода, отдача в содержание фабрики, требующей капитальных исправлений. В огромных размерах те же начала лежат в основании условий правительства с частными лицами и компаниями о постройке железных дорог, которые, по истечении известного срока, обращаются в собственность государства безвозмездно. Но оставим эти примеры, возьмем отдачу внаем и арендование земель — формы договоров, имеющих некоторые общие черты с раздачею участков из общинных земель. Ни в римском, ни в германском, ни во французском праве нет правила, чтоб арендатор или наниматель земли имел право на какое-нибудь вознаграждение за произведенное им улучшение почвы и усиление ее производительности. (Не говорю о строениях: они и на основании общинного владения считаются личною собственностью крестьянина.) Кодекс Наполеона выражается об этом очень категорически (С. 599): ‘l’usufruitier ne peut, a la cessation de l’usufruit, reclamer aucune indemnity pour les ameliorations qu’il pretendrait avoir faites, encore que la valeur de la chose en fut augmentee’ Правда, Ф. Вальтер, в сочинении своем ‘System des gemeinen deutschen Privatrechts’, 1855, стр. 580, называет, в числе прочих, особенную форму поземельных отношений между владельцами и крестьянами в Германии, именно временный колонат (Colonat-recht auf Zeit), в силу которого собственность на землю принадлежит господину, а временное пользование и право собственности на сделанные в ней улучшения (Besserungen) крестьянину. Однако из описания этой формы землевладения видно, что господин обязан вознаградить крестьянина, когда отказывает ему или его наследнику в пользовании землею.
Но чтоб он был к тому обязан, когда крестьянин добровольно отказывается от участка, этого не сказано и ни из чего заключить нельзя. Мне, пожалуй, укажут на целое учение о Meliorationen, об accessiones, об impensae и ехpensae, то есть об улучшениях, сделанных в вещи, издержках, употребленных на нее или по поводу ее, за которые хозяин обязан дать содержателю или владельцу вознаграждение. Но когда существует эта обязанность? Тогда лишь, когда хозяин возвращает вещь из чужого владения или пользования, законного или незаконного, добросовестного или недобросовестного, особливо же когда он разрывает договор о пользовании землею, что в некоторых случаях допускается, но никогда не применяется это правило к случаям добровольного отказа арендатора или нанимателя от взятого им в содержание участка.
Что постановили законодательства, то подтверждает и простой здравый смысл. Когда я спокойно владею или пользуюсь землею в качестве арендатора на более или менее продолжительный срок, я могу, соображаясь с этим сроком, найти для себя выгодным, в течение первых лет арендного содержания, не только не получать никакого дохода от заарендованной земли, но даже положить в нее труд и капитал, ибо рассчитываю в остальные годы арендного срока воротить все издержки и сверх того получить барыш. Если посреди этой моей операции, когда сделаны затраты, а выручка еще впереди, у меня вдруг отнимут аренду, понятно, что мне по всей справедливости следует вознаграждение, потому что я улучшил землю, увеличил ее капитальную ценность, сделал ее способною дать больший доход, в чистый себе убыток. А если я владел землею не в качестве арендатора, а в качестве собственника, тем более следует, потому что я мог рассчитывать свои хозяйственные обороты на весьма длинный, даже на неопределенный срок. Но если я, срочный или бессрочный арендатор, владел своим участком спокойно, без помехи, и сам, по своим расчетам, оставляю землю, дело представляется уже совсем в другом виде. При верном расчете я успел воротить все мои издержки на улучшение земли и получил сверх того прибыль, неверен был мой расчет — никто, как я сам, и не виноват в том. Итак, хозяин, получая свою землю улучшенною, конечно, в выигрыше, но и я, если вел умно свои дела, не в проигрыше. За что же вознаграждать меня? А за ошибки, промахи, неудачи никого не вознаграждают. Это также общее правило. Наконец, заставить хозяина вознаграждать арендатора за сделанные им улучшения было бы во многих случаях явною несправедливостью. Арендатор может иногда сделать такие улучшения, что у хозяина земли и состояния не хватит заплатить за них. Что ж тогда делать?
После всего сказанного, едва ли стоит опровергать мысль, будто бы безвозмездное возвращение хозяину улучшенной арендатором земли отнимет у последнего побуждение и охоту заняться хозяйством на снятом участке как следует. Если он займется им, то уж конечно не ввиду вознаграждения со стороны хозяина, а ввиду тех выгод, которые сам надеется извлечь из аренды при помощи сделанных им улучшений. В самом деле, крайне слабоумен должен быть арендатор, который согласится лучше довольствоваться ничтожным доходом от аренды, чтобы только хозяину не достались даром сделанные им улучшения. Большинство рассуждает так: лишь бы мне побольше извлечь выгод, а получил я их — какое мне дело, что другому стало от этого хуже или лучше?
Итак, правило общинного владения, наиболее кажущееся несправедливым, оправдывается всеми положительными законодательствами и выходит, на поверку, весьма разумным.
Далее: некоторые найдут, может быть, странным запрещение члену общины сдавать свой земляной пай кому-нибудь другому по частной сделке или частному распоряжению. Но запрещение субаренды не то ли же самое? А оно очень известно в положительных законодательствах и нисколько не считается необыкновенным или чрезвычайным. То же должно сказать и о том, что пользование общинными паями не наследуется: ведь и пожизненная аренда тоже не переходит по наследству.
Особенность общинного землевладения действительно составляют: запрещение владеть паями в разных общинах, право владеть постоянно одним лишь паем, нераздельность права владеть паем с прочною оседлостью там, где пай отведен, наконец, привилегия сирот и безземельного сына преимущественно перед другими владеть отцовским паем. На первые три условия указывают как на ограничения в экономическом и гражданском отношениях. Но это несправедливо. Они были бы ограничениями, и ограничениями весьма стеснительными, если бы никакой другой земли, кроме общинной, не было, и если бы взятие общинного участка было обязательно. Но когда рядом с общинною землей существует поземельная личная собственность, когда всякий может покупать или иначе приобретать землю и располагать ею по произволу, когда, наконец, каждый волен брать или не брать поземельный пай в общинной земле, какое же это ограничение или стеснение? Это ни более, ни менее как простое условие, обязательное лишь для того, кто добровольно захочет владеть общинным поземельным участком, тот же, для кого это условие покажется стеснительным, постарается устроить иначе. Очень стеснительно домовладение в городе, потому что оно обставлено разными ограничительными условиями, необходимыми там, где здания теснятся между собою, еще более стеснительны для лица условия домашней или частной службы, начиная от домашних секретарей и гувернеров и оканчивая самыми низшими служительскими должностями и чернорабочими: однако никто не называет их несправедливыми и стеснительными именно потому, что от доброй воли каждого зависит иметь дом в городе или не иметь, вступить в частную службу или не вступать.
Рассмотрение юридических оснований общинного землевладения дает нам возможность глубже вникнуть в сущность этого любопытного учреждения и беспристрастно оценить неизмеримо важную роль, которую оно, по всем видимостям, призвано играть в будущих судьбах России. С изменением действующей ныне административной и финансовой системы, а с тем вместе и гражданских прав земледельческих классов, с постепенным прекращением переделов общинной земли и прав каждого члена общины на получение из нее участка наравне со всеми прочими, владение и пользование общинными землями перейдет мало-помалу в пожизненное арендное содержание, которое, при известных условиях, может быть и наследственным. Но эта система аренд будет иметь свое особливое назначение, свой характер, совершенно отличный от аренд частных, которые, по самому свойству личной собственности, неудержимо обращаются, рано или поздно, в промышленные спекуляции. Маленькая ферма, владение которой обусловлено разными исчисленными выше ограничениями, не сподручна ни богатому капиталисту, ни предприимчивому человеку, ни зажиточному собственнику, ни тому, кто, не имея ни способностей, ни охоты к сельским промыслам и занятиям, обеспечивает свою жизнь и кормит свое семейство занятиями и промыслами городскими или какими-нибудь другими. Такую ферму возьмет небогатый крестьянин, который, не мечтая о больших прибытках, думает об завтрашнем лишь дне и рад, когда к концу года свел концы с концами, ее возьмет и не крестьянин, человек, которому некуда деваться, но у которого есть семья, и он бы рад трудиться, да не везет ему в городе, ее возьмет иной предприимчивый и оборотливый человек из простонародья, который и свой капитал имел, да разорился на неудачной спекуляции, у этого и надежда будет впереди: авось опять справлюсь, сколочу капиталец и опять пущу его в оборот, ее возьмут и бедный сирота, и вдова с детьми, и все люди, которых природа не наделила ни особенным талантом, ни широким полетом, ни жаждой деятельности, богатств, приобретений, славы, отличий — словом, люди, по выражению народа, смирные, которые составляют большинство в человеческих обществах, работают, трудятся и хотят иметь свой угол и свой кусок хлеба. Для таких людей подобная ферма, несмотря на ограничительные условия, соединенные с владением ею, — сущий клад. Чтобы получить ее, не надо никаких издержек, первое обзаведение потребует небольших средств, которые легче добыть, чем, например, на покупку земли, ферма даст чем заплатить арендную плату и прокормиться с семьей, небогато, но хоть как-нибудь, никто не отымет земли, не прогонит с нее, пока человек исправен: владей хоть до смерти! Жену с детьми никто не потревожит и после смерти, если же судьба улыбнулась, завелись деньги, вышел какой-нибудь благоприятный случай, можно во всякое время и бросить ферму, купить свою землю, пойти в торг, взяться за какой-нибудь промысел и распроститься с арендой. В устройстве общественной экономии и быта я не могу представить себе ничего рациональнее системы таких небольших ферм. Существуя о бок с личною поземельною собственностью, она служит верным, единственно возможным убежищем для народных масс от монополии землевладельцев и капиталистов. Система мелкой, личной, поземельной собственности, в которую многие предлагают обратить общинное землевладение, не может идти в этом отношении ни в какое сравнение с системой мелких аренд. Это вытекает само собою из самого свойства личной собственности.
Все знают, какое огромное развитие промышленности и духу предприимчивости дает начало личной собственности. Оно создало те чудеса индустрии, которыми так справедливо гордится Европа и Северо-Американские Штаты. Оно — живая сила, поддерживающая современные образованные общества в вечном движении, толкающая их беспрестанно вперед на пути всяких преуспеяний. Но давно уже, рядом с этими благодетельными и блистательными действиями личной собственности, история отметила и теневую ее сторону. Где только личная собственность господствует исключительно, там, рано или поздно, непременно наступает полная социальная анархия и бедствие народных масс, страшные общественные недуги, против которых доселе оставались бессильными все средства, — недуги, которые развиваются неудержимо, питаясь и поддерживаясь сами собою. Оба явления не случайно совпадают с исключительным господством личной собственности и между собою, но состоят в теснейшей связи. Личная собственность, исключительная по своей природе, стремится к беспрерывному расширению и увеличению, стяжание есть ее лозунг и знамя. Таким образом, в личной собственности лежит причина и источник столкновения и борьбы матерьяльных интересов, которая ниспровергает все административные стеснения и препоны и, наконец вырвавшись на свободу, не знает границ. Если бы все люди были равных способностей, талантов, знаний, в особенности если б они выходили на такую борьбу равно хорошо вооруженные и не имели никаких неотложных насущных потребностей, конкуренция матерьяльных интересов только оживляла бы промышленное развитие и деятельность, не производя общего зла и бедствий, но в том-то и беда, что бойцы не равны, средства нападения и обороны у них неодинаковы, а между тем, есть матерьяльные потребности общие для всех и без удовлетворения которых обойтись невозможно. При таких условиях окончательный исход борьбы несомненен: рано или поздно собственность сосредоточивается в немногих руках и дает им безграничную материальную власть над не имеющими собственности. Мелкие собственники не могут держаться и постепенно переходят в работников. Массы народа должны по необходимости безусловно подчиниться этому нового рода владычеству, беспощадному, произвольному, которого единственный закон — личная выгода. Создается гнет нестерпимый и тем более ненавистный, что не оправдывается никакою разумною необходимостью и требованием общественного блага.
Такой порядок действует гибельно на народные массы и в материальном, и в нравственном отношениях. Они тупеют от нищеты, голода, чрезмерного труда и безвыходного положения, озлобление и отчаяние овладевают ими.
Кто может примириться с мыслью, что общежитие существует не на благо человека, а на беду его и несчастье? И массы с этим не примиряются, а привыкают ненавидеть общественные учреждения, под которыми живут. Все то, что составляет физиологическое, неизбежное условие всякой общественной жизни: власть, имущественное неравенство, личная собственность, личная самостоятельность и развитие — представляются им орудиями угнетения, своекорыстными выдумками притеснителей — собственников. Открывается широкое поле для всякого рода идеалов социального блаженства, которые тем краше и недействительнее, чем ужаснее ежедневная жизнь. Народные массы, глубоко оскорбленные, жадно питаются ими и в справедливом негодовании начинают требовать невозможного и неосуществимого. Возникает другого рода борьба — борьба масс народных с обществом, страшная и разрушительная. Общество с ужасом начинает замечать внутри себя эти элементы, ежеминутно грозящие гибелью, и не вникая сначала в органические причины зла, старается пособить ему косвенными мерами. Частная благотворительность, разумеется, оказывается недостаточною, на чрезвычайное зло нужны и чрезвычайные меры. И вот благотворительность организуется в тысячах учреждений. Для извлечения масс из той бездны зол и несчастий, в которую ввергла их необузданная борьба интересов, расточается столько же ума, изобретательности, гениальности, творятся такие же сверхъестественные усилия, какие потребовались для приведения низших классов, конечно, бессознательно, в такое положение. Сколько самоотвержения, великодушия, человеколюбия и высокой христианской любви выказали и выказывают при этом общества! Это торжественная culpa mea современного просвещенного человечества, но бессильная перед роковыми законами, лежащими в основании теперешней общественности, бессильная потому, что самое начало социальной анархии продолжает в ней действовать и служить неиссякаемым источником глубоких общественных язв. Социальные теории, надеющиеся воссоздать общественный мир и равновесие сил и в то же время сохранять исключительное господство начала личной собственности, доказывают только, что корень зла не понят, те же, которые отрицают вовсе это начало, осуждают общество на вечную регламентацию, апатию и бездеятельность. Указывают на ассоциацию как на панацею против такой безурядицы. Эта мера хорошая, бесспорно, но, по самому свойству своему, она не может быть учреждением всеобщим, успех ее зависит от тысячи случайностей, в том числе от собственности, капитала. В этом смысле и ассоциация — мера паллиативная, как благотворительные общества и учреждения, как такса в пользу бедных, как огромные публичные работы, и не врачует болезни в самом корне.
Доискиваясь до источников разнообразных явлений общественной жизни, люди в наше время более и более приходят к убеждению, что все эти явления друг другом обусловливаются, тесно связаны между собою и представляют вместе одно органическое целое, покоящееся на таком же равновесии всех отправлений, как вообще всякий организм, какой бы он ни был. Лишь только одна из функций берет верх над другими, начнет развиваться на счет других, равновесие нарушается, и общественное тело приходит в болезненное состояние. Эти общественные болезни весьма разнообразны и сложны. Усиливаясь сначала незаметно, они наконец, если будут запущены, обращаются в хронические, ничем не излечимые, поражают весь организм и ускоряют его смерть. Мало того: каждый общественный организм, подобно физическому, имеет свои привычки, свои предрасположения к той или другой болезни, он может привыкнуть к известному ненормальному состоянию до того, что оно кажется нормальным и здоровым, при помощи разных паллиативов он может некоторое время обольщать себя насчет своего здоровья, пока наконец сильнейшие припадки скрытой болезни вдруг не раскроют ему глаз и не обнаружат, иногда слишком поздно, опасного состояния.
Социальная анархия, то есть ничем не умеряемая борьба частных интересов, принадлежит именно к числу тех страшных разъедающих общественных недугов, которые исподволь, незаметно, разрушают общественные организмы. Только уравновешенная другим началом, эта борьба поддерживает и развивает жизнь. Какое же это начало? Обыкновенно указывают на правильную администрацию, суд, на паллиативные средства, о которых говорено выше. Но это заблуждение! Ни администрация, ни суд не могут устоять против социальной анархии, по той простой причине, что они соответствуют совершенно другим функциям общественной жизни. Суд существует на вора, разбойника, обидчика, убийцу, полиция, в обширнейшем значении этого слова, тоже относится к поверхности общественных явлений, когда они уже заявили себя или грозят заявить в том или другом факте. Борьба капиталов, собственности, совершающаяся в условиях закона и без нарушения общественного порядка, ускользает и от суда, и от администрации. Ее нельзя поймать и остановить ни в каком ощутительном явлении без нарушения законов и самой справедливости. Ей может противодействовать только начало, вполне ей соответствующее. Одно лишь развитие кредита убивает ростовщичество, а не законы о росте, обильный подвоз хлеба понижает цены на него и прекращает дороговизну, а не хлебные таксы и не запретительные меры.
Применим все сказанное к землевладению. Земля, к несчастию, не безгранична, количество ее определено. Предоставьте ее всю в частную собственность, сколько бы ее ни было, и она тотчас же сделается предметом своего рода ажиотажа и коммерческой конкуренции. Ее начнут скупать и перепродавать с барышом. Делом этим займутся сильные капиталисты и промышленные компании, цена ее будет подыматься, и с увеличением народонаселения масса землевладельцев, за самыми малыми исключениями, обратится в батраков и бездомников, на полной милости землехозяев, которые будут иметь все средства заставить их служить себе и работать на самых для себя выгодных, а для них тяжелых и обидных условиях. Таков закон социальной анархии и личной собственности в применении к земле, он дробит последнюю на мельчайшие участки и неудержимо направляет их в руки немногих богатейших собственников, которые и ставят потом массам арендную и заработную плату, какую хотят. Возражения на этот непреложный закон развития социальной анархии, подтверждаемый всеми наблюдениями, невольно вызывают улыбку.
Стоит ли говорить об этом в России? — скажут вам. — У нас земли не оберешься! Слава Богу, есть где расселяться еще в продолжении тысячи лет! А в Америке, в Азии незаселенных и способных к заселению земель еще бездна! Колонизация, конкуренция городских промыслов, требующих множества рук, конкуренция земледельческих произведений других стран будет всегда парализировать монополию землевладельцев на арендные цены и определение заработной платы.
Такими-то рассуждениями успокаиваются люди насчет беды, которая ходит кругом их. Присмотритесь пристальнее: разрешают ли эти соображения вопрос хоть сколько-нибудь? Положим, земли у нас теперь еще довольно, но ведь когда-нибудь ее будет мало? Дожил же Китай до того, что народонаселение переполняет его огромные пространства. Сегодня, завтра, послезавтра, да разве этим можно решить вопрос об органических законах общественной жизни? Допустим, что и колонизация, и конкуренция других стран действительно могут смягчить действия зла, но ведь это только временно. Если конкуренция производителей всех стран установляет постоянные отношения между последними и делает их как бы членами одного и того же промышленного мира, то ведь и поземельные собственники всех стран не замедлят заметить соединяющие их общие личные выгоды, на какой бы точке земного шара они ни находились, как одинаково понимают эти выгоды банкиры и большие капиталисты. Говорить о всемогуществе конкуренции к излечению социальных зол, происходящих от монополии, значит не видать последнего члена посылки и остановиться на одном из средних. Нетрудно представить себе, что наступит время, когда в индустриальном и промышленном отношении весь мир будет составлять одно целое, управляемое одними экономическими законами. Что же? лучше будет положение масс от всемирной монополии землевладения и поможет против нее всемирная конкуренция?
Нет, не количественное, а качественное врачевание социального недуга может положить ему конец, и не количественная, а качественная оценка раскрывает его глубокий внутренний смысл. Личная собственность, как и личное начало, есть начало движения, прогресса, развития, но оно становится началом гибели и разрушения, разъедает общественный организм, когда в крайних своих последствиях не будет умеряемо и уравновешено другим организующим началом землевладения. Такое начало я вижу в нашем общинном владении, приведенном к его юридическим началам и приспособленном к более развитой и граждански самостоятельной личности. Существуя для народных масс, будучи устроено по их нуждам, не представляя никакой возможности для спекуляций и потому нисколько не будучи привлекательно для людей зажиточных, богатых, предприимчивых, не довольствующихся малым и скромным существованием, общинное владение будет служить надежным убежищем для людей неимущих от случайности спекуляций, от монопольного повышения цен на земли и понижения цен на земледельческий труд. В этом затишье будут вырастать посреди прочного семейного быта, живительного труда, под соломенною, но все же своею крышей, питаемые хоть черным и черствым, но все же каким-нибудь и притом своим куском хлеба, здоровые, свободные земледельческие и сельско-промышленные поколения, отсюда будут выделяться элементы, способные не потеряться в водовороте и случайностях промышленной игры, уступая место тем, которые без такого пристанища были бы осуждены на безысходное горе, отчаяние и преступления. Общинное владение предназначено быть великим хранилищем народных сил, из которого они будут беспрерывно бить живою струей и в котором будут беспрестанно обновляться для новой плодотворной деятельности. При существовании такой среды, нейтрализующей горькие и разрушительные последствия азартной промышленной борьбы, общественный организм останется в нормальном состоянии, и то, что без нее ведет каждое общество, рано или поздно, к социальному перевороту и разрушению, то при существовании ее сделается признаком жизни и здоровья — тем же, что обращение крови и соков во всяком органическом теле.
Мне скажут: ведь это утопия! Но отчего же утопия? — спросил бы я, — когда то, что я говорю, уже существует у нас в действительности, хотя, конечно, в зародыше, в неразвитом виде. Эта утопия — факт осязаемый, не подлежащий ни малейшему сомнению. Не с большим ли правом можно считать утопией надежду восстановить равновесие общественных сил, нарушенное исключительным господством личной собственности, посредством ассоциаций, конкуренции, целой системы общественной благотворительности, силящейся обнять все неимущие и голодные массы? Ведь эти способы врачевания, сколько мне известно, пока еще нигде и никогда не привели к желаемому результату, не умирили вражды, не восстановили гармонии общественных сил.
Многие думают и так: материальное обеспечение масс отнимает у них всякое побуждение к деятельности, к улучшению своего быта и тем осуждает их надолго, если не навсегда, на беспробудный сон. Мы и теперь наклонны к умственной дремоте, что же с нами будет, когда нужда не будет нас толкать к деятельности? Некоторые простирают заслуживающую, конечно, всякого уважения ревность к возбуждению промышленной деятельности в нашем народе до того, что серьезно предлагают при предстоящем преобразовании быта помещичьих крестьян не наделять их вовсе землею ни в пользование, ни в собственность, и предоставить им входить с землевладельцами в полюбовные сделки. Это средство должно заставить нашего крестьянина стряхнуть с себя вековечную лень, встрепенуться и приняться живо и бойко за работу. Оно, может быть, и так: промышленная деятельность закипит, но при этом кипятке только часть сельского населения успеет кое-как устроиться, остальная же погибнет в злой доле, станет бродяжничать, пойдет на разбой, переполнит города на укомплектование жалкого городского пролетариата, станет круглым бездомником, как везде было, где крестьянина освобождали без земли и оседлости.
Когда же, наконец, Боже мой, кончатся вечные недоразумения, мешающие людям понимать друг друга? Все мы, от первого до последнего, желаем развития промышленной деятельности и неразлучного с ним материального благосостояния и довольства. Но чтобы возбудить в человеке деятельность, не сбивайте его с ног и, главное, с толку, и из боязни промышленного застоя не вгоняйте его в промышленную белую горячку, которая есть тоже источник деятельности, но истощающей, а не поддерживающей силы. Высокое промышленное развитие, когда оно совершается правильно, идет об руку с развитием умственным и нравственным, рождающим потребности и нужды, неизвестные народу в колыбели. В сытом и физически обеспеченном человеке они скорее и прочнее развиваются, чем в том, которого гнетут нужда и голод. Устраняйте только препятствия, искусственно замедляющие естественный рост народа, а остальное предоставьте лежащим в нем живым силам. Искусственные приемы хороши как временные средства против местных патологических явлений и невозможны или убийственны, когда направлены против всей экономии общественного организма.
Гораздо серьезнее возражение такого рода: если участки в общинном землевладении будут оставаться без передела, то с увеличением народонаселения должно же наступить время, когда множество людей останутся без арендных участков? Итак, общинное владение только временно устранит зло безземельности и бездомности масс, а потом оно разовьется своим порядком, как и везде.
Это, конечно, справедливо. Но ни я, ни кто другой, говоря об общественной экономии, конечно, и не думал приискать такие условия, которые бы водворили рай на земле, без следа искоренили бы бедность и нищету. Какое бы ни завелось между людьми идеальное правосудие и административный порядок, преступления и проступки никогда не переведутся, процессы никогда не прекратятся, полиция и администрация никогда не останутся без дела. Весь вопрос только в том, в каких отношениях, в какой пропорции будут находиться между собою нарушение прав и правосудие, беспорядки и устройство. Не в том сила, чтобы каждый без изъятия имел свой верный кусок хлеба, свой кров, свой достаток, а в том, чтобы бездомовье и нищета не стали общим правилом для массы народа. В каждом здоровом организме есть во всякое время возможность болезней, но если нет повода, нет благоприятствующих обстоятельств, эта возможность и остается до времени возможностью, а представится случай, причина — возможность переходит в действительность, появляется болезнь, развивающаяся последовательно и правильно, по свойственным ей законам. Бездомность, необеспеченность быта, пока она не охватила огромной массы людей, есть такое же печальное явление общественной жизни, как и многие другие, но не есть еще признак органического расстройства. Против них разные паллиативные меры имеют настоящее свое употребление и оказывают действие. Но когда в это положение придут большие массы или, что еще хуже, большинство народонаселения, тогда-то опасность становится велика, и тут паллиативы ничего не помогут: очевидно, общественный организм страждет, и нужны сильные, радикальные лекарства, успех которых всегда сомнителен.
Я думаю, что при существовании общинного землевладения, разумеется, в надлежащей пропорции с личною поземельною собственностью, опасного для общественной экономии перевеса людей бездомных никогда быть не может, как бы народонаселение ни увеличилось. Участок, которого теперь едва достаточно для прокормления четырех человек, с умножением народонаселения и необходимым, вследствие того, улучшением сельского хозяйства, будет кормить восемь, десять, двадцать человек. К средствам, извлекаемым непосредственно из земли, придут на помогу другие промыслы, всегдашние спутники густого сельского населения и более развитого общественного быта, а это, в свою очередь, еще значительно увеличит число людей, оседлых на одном участке.
Замечу еще одно, весьма важное обстоятельство: если вокруг густых масс оседлого и домовитого сельского народонаселения обрастут многочисленные слои бездомных людей, в этом еще нет большой беды. Беда, когда в быту, в привычках, в убеждениях массы сельского населения исчезнет понятие о домовитости, о ничем не тревожимой оседлости, о прочности его ежедневной жизни. Когда масса народа глубоко пустила корни в землю, создается крепкий быт и крепкие нравы, которые сообщаются и остальному народонаселению, каково бы оно ни было. А в нравах вся сила народа, в них тот гений его, который на деле исправляет недостатки законов и учреждений и спасает общество в годины великих бедствий. Везде, где сельские массы домовиты и прочно оседлы, они являются самым охранительным общественным элементом, о который сокрушаются все невзгоды, внешние и внутренние. Отвоевывая мало-помалу из-под сельского класса почву, к которой оно прирастает по своему положению, исключительная личная собственность поражает нравы и крепость народную, устойчивость масс в самом их источнике.
Но, спросят меня, в какой же именно пропорции должны быть распределены в каждом общественном организме общинное владение и личная собственность? На это я не могу отвечать. Задача эта может быть решена лишь опытом, мудростью правительств и наукой, которая, сказать мимоходом, пока еще мало о ней заботилась. Эту задачу едва ли и можно решить одною формулой. Смотря по местности, по главным промыслам и занятиям жителей, по национальным особенностям, она, вероятно, получит несколько различных решений, легко может быть, что решение будет зависеть даже от степени развития народа, от его исторического возраста и степени возмужалости. А пока ничего не сделано для решения этого вопроса, пока он даже и не поставлен, трудно согласиться с теми, которые так горячо настаивают на продаже государственных земель в частные руки, ожидая от этого чрезвычайной пользы для общественного и экономического развития. Мне кажется, что этим делом вовсе не следует слишком спешить. Государственные земли могут еще понадобиться под общинные земли или для промена на общинные же земли, состоящие в частной собственности. Во всяком случае, лучше сперва осмотреться хорошенько… Велико счастье того государства, у которого много таких земель, но рассчитывая на это богатство, не думать о будущем не следует.
Наконец, под умеряющим влиянием общинного землевладения и личная поземельная собственность будет заселяться на условиях гораздо выгоднейших для массы, чем при исключительном господстве личной собственности, а раз заселенная густо она, по естественному ходу дел, получит значение общественное, как город, фабрика, завод и т.п. Таким образом то, чего нельзя достигнуть никакими законодательными мерами, то под влиянием общинного землевладения устроится и введется само собою, без нарушения чьих-либо прав и без всякой регламентации, стесняющей свободные сделки и бойкий размах промышленных предприятий.
Многие рассуждают так: если общинное землевладение должно служить к обеспечению быта масс, то средство это, при постепенном вздорожании земель, обойдется несравненно дороже, чем все возможные таксы для бедных и общественные благотворительные учреждения, вместе взятые. Стало быть, это просто не расчет — мера в финансовом и экономическом отношении неправильная и убыточная.
Мне кажется, что сравнивать обеспечение для массы земледельцев оседлости и пользования землею с общественною благотворительностью, в каких бы то ни было видах, значит не понимать вопроса. Сохранение за сельским населением возможности трудиться для себя есть мера общественной организации, которая уравновешивает экономические силы, все же прочие формы попечения о народе клонятся лишь к ближайшему, непосредственному смягчению и отвращению зла, уже произведенного социальною анархией. Отношение их — такое же в общественной экономии, какое в медицине между гигиеною и терапией. И система мелких аренд, и такса для бедных равно имеют предметом пользу народных масс, преимущественно беднейшие классы, но только это одно и есть у них общее: во всем прочем они совершенно различны. Если оценивать сравнительную их выгоду по тому только, которая из них дешевле, то, идя логически, надобно признать, что выгоднее жить в сырой и зловонной комнате и есть несвежую пищу, потому что лечение происходящих от того болезней (если только оно возможно!) обойдется дешевле, чем прожить всю жизнь в сухой квартире с хорошим воздухом и питаться здоровою пищей. Подобные выводы и расчеты свидетельствуют только о глубоком, коренном извращении всех понятий. Общественная благотворительность отучает людей стоять на своих ногах и, напротив, приучает высматривать хлеб из чужих рук, этим она унижает и развращает их, развивает в них праздность и тунеядство, а вместе требовательность и претензии, ничем не оправдываемые. Новые поколения, рожденные и воспитанные в такой среде, всасывают в себя с молоком матери эту нравственную порчу. Хороши выйдут из них граждане! Иные действия имеет отвод земель в пользование. Земляной участок — это одно лишь условие, возможность, которая приносит что-нибудь тогда только, когда оплодотворяется трудом. Стало быть, чтоб им воспользоваться, надобно непременно и во что бы то ни стало трудиться. От степени труда зависит и мера вознаграждения, которое может расти и умножаться, это не то, что благотворение, которое по необходимости скудно измерено и определено и только утоляет на время голод. Владелец участка может, трудясь усердно, поправить свои дела, жить в довольстве, даже разбогатеть и стать собственником-капиталистом, потому что участок дает ему точку опоры с чего подняться. И он трудится. Все нравственные его силы употребляются в дело. В этой здоровой атмосфере труда, оседлости, семейственности рождается и воспитывается доброе, трудолюбивое племя. Наконец, отвод земляных участков уже потому не имеет ничего общего с благотворительностью, что последняя оказывается безвозмездно и есть чистый расход, убыток, тогда как за арендные участки земледельцы вносят арендную плату, которая, при процветании сельского хозяйства и благосостояния масс, с возрастанием цен на произведения и земли, может быть периодически, постепенно, возвышаема, не обращаясь в спекуляцию и аферу, рассчитанную на зависимое положение земледельческих классов, потому что правительство не торгаш и не спекулянт. Повторяю: обеспечение землевладения за сельскими массами есть мера социальной экономии и общественного благоустройства, а отнюдь не мера благотворительности. Филантропические идиллии не имеют с нею ничего общего. Ограждение низших слоев общества от монополии частной собственности посредством общинного владения есть государственный институт, подобно администрации, правосудию, а не чрезвычайная мера, вызываемая чрезвычайными обстоятельствами.
Наконец, мне возразят: пользование общинными участками очень стеснительно, в них нельзя учреждать субаренд, нельзя владеть постоянно двумя арендными участками и т.д. Возможно ли, чтоб эти ограничения на деле соблюдались? Их, наверное, будут обходить, владеть несколькими участками под чужими именами, сдавать эти участки другим под разными благовидными предлогами, так что в действительности эта система не осуществится или осуществится лишь отчасти.
Едва ли. С увеличением народонаселения строгое исполнение этой системы будет охраняться бдительным надзором самих заинтересованных, то есть тех, которые желают получить такие участки для себя. Они тотчас же разузнают, кто и как владеет арендой и имеет ли на то право, и в своих собственных интересах, будут разоблачать нарушения закона. Стало быть, слишком часто они повторяться не могут, но что все-таки они встречаться будут, в этом нет сомнения. Их нельзя будет вполне искоренить, нельзя ведь совершенно искоренить и тайной продажи контрабандных и неоплаченных акцизом товаров, нельзя совершенно искоренить злоупотреблений, убийств и других преступлений, однако таможенная, акцизная система и юстиция существуют же и оказывают свое действие?
Таковы основания, которые побуждают меня смотреть на общинное землевладение как на один из важнейших и существеннейших элементов в теперешнем и будущем устройстве земледельческого класса в России.
Самые снисходительные из читателей найдут, может быть, что если и принять изложенные выше начала, то все же непонятно, что они могут иметь общего с общинным и мирским устройством? Да и к чему оно? Если мир не может переделять участков и раздавать их по своему благоусмотрению, то не проще и не вернее ли учредить особливое казенное управление, которому и дать в руководство, к непременному исполнению, правила о раздаче мелких ферм.
И с этим никак нельзя согласиться. Никакое казенное управление в мире, как бы оно совершенно ни было, не в состоянии так беспристрастно и справедливо применять систему арендных участков к данным частным случаям, приспособить топографическое очертание этих участков к данной местности, к ближайшим потребностям и целой мирской общины и каждого из ее членов, как именно та община, которая поселена на этих участках. Она всего более заинтересована в точном исполнении правил арендной системы, потому что большинство претендентов на свободные арендные участки будет преимущественно нарождаться из нее же самой и принадлежать к ней. Сверх того, особое казенное управление стоило бы государству больших издержек, тогда как главные его обязанности — распределение участков и сбор с фермеров арендных платежей — могут производиться, как и теперь производятся, мирскими обществами без всяких издержек со стороны правительства. Поэтому нельзя не отдать преимущества управлению арендными участками посредством общин над управлением их посредством коронных чиновников. А если случатся претензии, недоразумения и злоупотребления, то их разберет суд обыкновенным порядком.
В Европе, где земледельческие классы освобождены от землевладельцев с столькими пожертвованиями, с пролитием крови, исключительное господство личной собственности водворяет мало-помалу их зависимость снова. Вот многознаменательные об этом слова того же Ф. Вальтера. Я нарочно выписываю их буквально:
Nachdem durch die neuere und neueste Gesetzgebung in Preussen der gutsherrliche baureliche Verband aufgelost, die Mittelzustande erblicher Nutzungsverhaltnisse in das voile Eigenthum des Bauern umgewandelt, die bisherigen Leistungen zwar als Reallasten beibehalten, deren Ablosung aber angebahnt und durch die Rentenbanken erleichtert ist: so wird es, wenn dieses vollstandig ausgefuhrt sein wird, nur noch eine doppelte Klasse von Bauerngutern geben: Guter, die im unbelasteten Eigenthum des Bauern stehen, und gewohnliche Pachtguter. Es fallt dadurch das Bauernrecht unter das gemeine Recht. Dasselbe ist der Gang und die Richtung der Gesetzgebung auch in andern Landern. Ob die dadurch fur den Bauern bezweckten Vortheile, bei fortgesetzten Theilungen des Bodens, bei der daraus entstehenden Verarmung, und bei der Leichtigkeit hypothekarischer Anleihen sich auf die Lange werden halten konnen, ist sehr zweifelhaft. Wahrscheinlich wird, bei der zunehmenden Macht des Geldes, das Grundeigenthum immer mehr an die Reichen fallen, und, wie das Beispiel von Oberitalien in der Nahe der Stadte zeigt, die Nachkommen sich glucklich schatzen, als Pachter auf der Scholle zu sitzen, welche ihre Vorfahren als Eigenthumer gebaut haben. Es werden sich zwischen dem Herrn und dem Pachter, der die Aufkundigung furchtet, thatsachlich neue Bande der Abhangigkeit bilden, allein ohne den Geist des Wohlwollens und der gegenseitigen Zuneigung, der ehemals diese Institutionen belebte und dem Herrn nicht blos Rechte gab, sondern auch Pflichten auferlegte. Es wird vielleicht dem Boden durch die starker angespannte Kraft des Pachters ein grosserer Ertrag abgewonnen werden, allein dieser Gewinn wird nicht, wie sonst beiden unveranderlich festgesetzten Leistungen, seinem Fleisse zu Gute kommen, da der Herr den Pachtzins des gebes— serten Gutes nach Ablauf der Pachtzeit steigern kann. Es wird vielleicht die Gesetzgebung diesem wucherlichen Geiste eine Schranke entgegenzustellen suchen. Allein mit der dadurch nothig werdenden Beschrankung der Freiheit des Herrn muss billiger Weise die Beschrankung der Freiheit des Pachters Hand in Hand gehen, und so konnen doch wieder in irgend einer Form organisirte personliche Abhangigkeitsverhaltnisse, wie das Colonat des sinkenden romischen Reiches, geschaffen werden mussen. Falsch ist, dass man dem Princip der unbedingten Theilbarkeit des Bodens das Erbpachtverhaltniss und ahnliche Mittelzustande zum Opfer gebracht hat. Diese Formen waren wohlthatig, weil sie die Erhaltung des Hofes schutzen, und dem Bauern billige Bedingungen, Sicherheit der Existenz fur sich und seine Kinder, und dadurch den Antrieb zum Fleisse und zur Besserung der Cultur gewahrten. Die Folgen der verkenhrten Richtung wurden auch bereits in dem reissenden Verfall des Bauernstandes, in der Klaglichkeit seiner Existenz und in dem Anwachs des landichen Proletariates sichtbar. Hin und wieder denkt man auch schon mit der Theilbarkeit einzulenken. Will man erbliche Nutzungsverhaltnisse festhalten oder herstellen, so wird es zur Vereinfachung am gerathensten sein, alle Formen der Art durch die Gesetzgebung in der Erbpacht oder Emphyteuse nach ihrem achten Sinne zu verschmelzen und die Theorie vom getheilten Eigenthum uber Bord zu werfen (стр. 587 и 588).
В выноске к этому месту Вальтер приводит слова Нибура в том же смысле:
Mit ganz untadelhaften Absichten und wirklich in der Meinung, dem Bauer wohl zu thun, richtet man den ganzen Bauernstand zu Grunde durch die ihm gegebene Berechtigung zu verkaufen, zu zerstuckeln und zu verpfanden: und so geht es in alien Dingen. Die allerplattesten Meinungen sind allgemein herrschend geworden, und mogen Ministerien oder Stande daruber zu entscheiden haben, so bekommt man dieselben Resultate. Die Leute thun es nicht aus Bosem: aber alle deutsche Staaten, die nicht ganz stationar sind, geben, nach den Ausdruck eines ausgezeichneten Mannes, mit ihrer Gesetzgebung dahin, unsere Nation dahin zu bringen, wo die Italiener sind: in den Stadten Pfuscher und Kramer, auf dem Lande zeitpachtendes oder tagelohnendes Lumpengesindel (там же).
Все эти бедствия отстраняются просто, естественно, сохранением общинного нашего землевладения, с теми лишь необходимыми коррективами, на которые указывает местами самый опыт, самая жизнь. Можно ли после этого сочувствовать тем, даже умеренным противникам общинного землевладения, которые, не рекомендуя насильственных мер для его отмены, не без удовольствия ожидают того времени, когда оно постепенно и естественно перейдет в частную собственность. Нет, тысячу раз нет! История, народные инстинкты и разные благоприятные обстоятельства сохранили, к счастью, это учреждение до той минуты, когда Россия из полупатриархального быта переходит в быт гражданский, промышленный и коммерческий. Дорожите, как зеницею ока, этим неразвитым еще, но драгоценнейшим залогом правильной социальной организации. Беритесь за него с крайнею осторожностью и не спешите преобразовать, пока не изучите все его стороны, не вникните глубоко в его сокровенный смысл. Если где местами смысл народный ослабел и не дорожит более этою своею святыней и верным оплотом против будущих бед, поддержите его, закрепите законом на вечные времена. Мало-помалу оно перейдет в личную, пожизненную поземельную аренду, но храни нас Боже, чтоб оно перешло в личную собственность.
С.-Петербург.
3-го ноября 1858
Впервые опубликовано: Атеней. 1859. No 2. С. 165—196.
3-го ноября 1858