Время на прочтение: 22 минут(ы)
Выдержки изъ бумагъ Остафьевскаго архива.
Перебирая старыя свои бумаги и старыя письма лицъ, которыхъ уже нтъ, кажется, мимоходомъ и снова переживаешь себя самаго, всю свою жизнь и все свое и все чужое минувшее. Тутъ, посл давняго кораблекрушенія, выплываютъ и приносятся къ берегу обломки стараго и милаго прошлаго. Смотришь на нихъ съ умиленіемъ, прибираешь ихъ съ любовью, дорожишь между ними и мелочами, которымъ прежде какъ-будто не знали мы цны. Преданія нердко бываютъ дороже и выше самихъ событій. Все это особенно относится къ чувству личному, къ чувству cебялюбивому. Такимъ образомъ свое настоящее хозяйство пополняеть и какъ-будто подновляешь остатками прежняго, которые, хранились въ забытыхъ, хотя и завтныхъ, кладовыхъ. Но, кажется, и въ общемъ отношеніи, и въ отношеніи къ постороннимъ лицамъ, не современнымъ тому времени, которое въ глазахъ оживаетъ, подобныя выставки минувшаго должны имть свою прелестъ и неминуемо свою пользу. Въ настоящемъ мы раздлены на отдльные кружки и увлекаемся личными привязанностями и нердко случайностью: въ минувшемъ мы какъ-будто нераздльно вс дома и вс сродни между собою и съ тми которые жили до насъ. Границы настоящаго должны не только выдвигаться впередъ, но и отодвигаться назадъ. Душ тсно въ одномъ настоящемъ: ей нужно надяться и припоминать.
Предлагаемое здсь письмо Жуковскаго не должно быть потеряно для будущаго біографа его. Въ немъ слышатся сердце его и умственная его дятельность. Нельзя не подивиться ревности, съ которой онъ работалъ, и ревности, съ которой онъ собирался работать. Вообще въ жизни вншней пріемы и привычки его были довольно лниваго свойства. Но за то умственная и духовная работа была ему необходимо-нужна, и онъ былъ въ ней неутомимъ. Въ то самое время, когда онъ переводилъ Новый Завтъ, онъ готовился и къ переводу Иліады. Между тмъ и педагогическіе труды шли своимъ чередомъ. И все это, когда уже накопившіеся года и, боле или мене, физическія немощи могли бы требовать отъ него отдохновенія.
Къ письму Жуковскаго сами собою такъ и ложатся письма Сильвіо Пеллико. Въ нихъ есть одинаковое настроеніе и, такъ-сказать, созвучіе. Въ самыхъ личностяхъ двухъ авторовъ много общаго. Это дв сочувственныя и родственныя натуры. Въ обоихъ горло чистое пламя поэзіи, сильно и глубоко было развито чувство религіозности, много было смиренія, кротости, благоволенія.
Проздомъ чрезъ Туринъ въ 1835 г. познакомился я съ Пеллико, къ которому имлъ письмо изъ Рима. Все наше знакомство, за скорымъ выздомъ моимъ, ограничилось нсколькими часами откровенной бесды. Когда поздне былъ я снова въ Турин, его уже не было на свт. Онъ умеръ въ 1854 году. Но и въ этомъ краткомъ и мимоходномъ знакомств зародилось, смю сказать, чувство взаимной привязанности, которое сохранилось и заочно. Письма его о томъ свидтельствуютъ. Я, разумется, зналъ его и прежде по сочиненіямъ его. Онъ меня вовсе не зналъ и знать не могъ. Я былъ для него человкъ совершенно посторонній, чуждый его минувшему и, какъ минутный прозжій, чуждый его будущему. Однимъ словомъ, я былъ туристомъ. какихъ видалъ онъ много.
Никакая авторская личность не могла полне быть проврена сочиненіями своими. какъ личность автора: ‘Le тіеі prignoni’ и философическаго разсужденія: ‘Объ обязанностяхъ человка’ Извстно, что, въ слдствіе политическихъ возмущеній въ Италіи, онъ Австрійскимъ правительствомъ присужденъ былъ къ смертной казни. Сей приговоръ былъ замненъ заточеніемъ (carcere duro) на 15 лтъ въ крпости Шпильбергъ. Посл 9-лтняго пребыванія въ крпости, былъ онъ помилованъ и возвращенъ въ Туринъ. Такое тяжелое испытаніе не только не выразилось никакимъ чувствомъ озлобленія въ разсказ его о тюремной жизни, но не оставило ни малйшаго слда злопамятливости и въ немъ самомъ. Напротивъ, онъ говорилъ мн, что изъ всхъ этихъ страданій сохранилъ онъ одно чувство глубокой благодарности къ Австрійскому императору, который могъ предать его смерти, а ограничился однимъ временнымъ заточеніемъ, и тмъ самымъ далъ ему возможность быть еще подпорою и отрадою престарлыхъ родителей своихъ и посвятить имъ жизнь, спасенную отъ казни. Во всхъ словахъ его слышны были искренность и умиленіе. Тутъ не было никакого притворства, никакихъ желаній выказать свое великодушіе. Я признавался ему, что слыхалъ отъ многихъ Итальянцевъ и читателей его, что смиреніе, выказанное имъ въ разсказ о страдальческихъ годахъ его, было въ немъ искусная уловка, чтобы тмъ самымъ придать боле ненавистный характеръ мрамъ, принятымъ противъ него Австрійскимъ правительствомъ. Онъ отвчалъ мн, что не дивится подобному заключенію, потому-что люди вообще такъ привыкли во многомъ обманывать себя и другихъ, что имъ трудне всего, и мене всего врится истин.— Профессоръ Варуффи, котораго письмо тутъ же приводится, былъ въ Петербург и, по возвращеніи своемъ на родину, напечаталъ нсколько писемъ о Россіи, Въ нихъ вообще были довольно благонамренные отзывы, но и не безъ примси нкоторыхъ заблужденій, предразсудковъ и кривыхъ толковъ, отъ которыхъ не освобождаются и самые добросовстные постители нашей terra incognita. Paзумется, для придачи мстнаго колорита выведенъ былъ и кнутъ.— Говорится въ письмахъ и о граф Ксаверіи де-Местр, лиц памятномъ и въ Москв и въ Петербург. Онъ пріхалъ въ Россію жертвою революціонныхъ переворотовъ своей родины. Не имя никакихъ средствъ къ существованію, онъ занимался живописью, въ которой отличался дарованьемъ, и писалъ портреты. Посл вступилъ онъ въ военную службу и, кажется, на Кавказ дослужился генералъ-маіорскаго чина. Извстны сочиненія его, на французскомъ язык: ‘Путешествіе вокругъ моей комнаты’, ‘Прокаженный,’ ‘Кавказскій плнникъ,’ ‘Молодая Сибирячка’ и многія стихотворенія, изъ которыхъ одно: ‘Узникъ къ Мотыльку’ переведено Жуковскимъ. Сочиненія его, по ихъ оригинальности, свжести чувства и красокъ, имли большой успхъ, какъ во Франціи, такъ и въ Россіи. Когда, по долгомъ отсутствіи, пріхалъ онъ въ Парижъ, вс книгопродавцы кинулись къ нему и просили новаго Путешествія вокругъ комнаты и новыхъ повстей, какъ въ старину, посл появленія книги Монтескьё вс книгопродавцы просили новыхъ Персидскихъ писемъ. Онъ женатъ былъ на двиц Загряжской и такимъ образомъ приходился дядей Пушкину, котораго теща была сестрою графини де-Местръ. Но, кажется, онъ не зналъ племянника своего, котораго уже не было въ живыхъ, когда графъ возвратился въ Петербургъ на постоянное житье. Онъ умеръ въ весьма преклонныхъ лтахъ, но до самой кончины своей сохранилъ блескъ, живость и свжесть ума и всю прелесть тонкой и добродушной общежительности.
I. Письмо В. А. Жуковскаго.
Христосъ воскресе, милый другъ! Я хотлъ писать теб въ самый первый день праздника, въ этотъ день я мысленно былъ у тебя въ гостяхъ, да отчасти и лично: въ Баден есть мсто, которое составляетъ частицу твоего семейнаго дома {Могила княжны Надежды Петровны Вяземской.}, туда я ходилъ съ женой и дтьми, на крестъ повсили внокъ изъ весеннихъ цвтовъ, на камн, очищенномъ отъ моху, скопившагося въ ныншній годъ, выразилось чисто имя, дающее ему смыслъ: онъ какъ будто ожилъ. Въ этомъ проявленіи имени проявилось видимо Воскресеніе: имя, знакъ существа, переживаетъ земную жизнь, оно не умираетъ на земл — такъ-же, какъ душа вн земли не умираетъ. Посылаю теб съ этого гроба въ отвтъ: ‘воистину воскресе!’ — отвтъ, который ухо не слыхало, но который, конечно, былъ мн сказанъ. Я получилъ отъ Булгакова {Московскаго почтдиректора, Александра Яковлевича Булгакова, общаго пріятеля Жуковскому и князю П. А. Вяземскому.} письмо, которое потревожило мн душу возможностью бды, къ счастію уже насъ миновавшей. Онъ писалъ мн о болзни твоего Павла и о болзни Екатерины Андреевны {Карамзиной.}, но закончилъ свое извщеніе добрымъ словомъ, что все прошло благополучно. Твое испытанное сердце было, конечно, испугано. Сохрани ихъ Богъ! Хотя я и далеко отъ васъ, и много лтъ мы розно, но я все принадлежу къ семь вашей, какъ близкій родной. Скажи это отъ меня Екатерин Андреевн: я всмъ сердцемъ къ ней привязанъ. Моя любовь къ памяти Карамзина не утратила теплоты своей, мысль о немъ всегда меня глубоко трогаетъ. Авось, наконецъ доберусь ныншнимъ лтомъ до васъ и до отечества. Мой отъздъ назначенъ въ конц іюля н. с. Изъ Бадена долженъ однако везти жену въ Остенду подъ удары приливныхъ волнъ океана. Это не радуетъ меня, но длать нечего. Еслибъ я могъ надяться отъ тебя письма, то попросилъ-бы тебя увдомить, гд вс вы, т. е. ты и Екатерина Андреевна съ семьей, будете въ начал августа? Ибо я не прежде, какъ въ август могу быть въ Петербург (оставивъ жену въ Дерпт). Изъ Петербурга въ Москву, изъ Москвы въ Дерптъ — вотъ мой маршрутъ.— Перечитываю письмо твое, и это второе чтеніе также меня живо трогаетъ, какъ и первое. Особенно то, что ты говоришь о Павл…… Сохрани Богъ теб и ему эту домашнюю жизнь, эту любовь къ занятіямъ, дипломатическая служба, я думаю, мене нарушитъ ихъ, нежели жизнь Петербургская, особенно въ Гаг будетъ ему пріятно: тамъ нтъ такой возни, какъ въ другихъ мстахъ, съ Мальтицомъ, тамошнимъ министромъ, кажется, легко ужиться. Если дйствительно Павелъ попадетъ въ Гагу, то пускай онъ о томъ увдомитъ меня въ Остенду: чего добраго, можетъ быть, найдется возможность и повидаться съ нимъ…….. Когда поговоримъ съ тобою о Іерусалим? Жаль, жаль, до крови жаль, что ты, который во время оно былъ такъ живъ на переписку, не сдлалъ себ закона, будучи въ Палестин, писать ко мн. Сколько-бы сохранилось въ этихъ письмахъ такого, что уже пропало въ воспоминаніи. Правда, часто прошедшее живе настоящаго, но оно не иметъ характера современности, которая и старымъ календарямъ даетъ прелесть романа. Ты не ршишься привесть въ порядокъ своихъ путевыхъ записокъ по той-же самой причин, по которой до сихъ поръ еще не собралъ и не привелъ въ порядокъ своихъ стихотвореній. Напрасно жалешь, что не я, а ты здилъ въ Палестину: твои письма были-бы, конечно, гораздо привлекательне и оригинальне моихъ. Я-бы ничего такъ не желалъ, какъ видть собраніе твоихъ писемъ, у меня теперь хранятся вс твои письма къ Тургеневу, и я-бы уже давно сдлалъ изъ нихъ выборъ, но глаза неймутъ твоихъ каракулекъ…….. Ты спрашиваешь, какая огромная работа у меня на рукахъ? Въ то время, когда я объ этомъ писалъ къ Плетневу, я хотлъ заняться многими работами вдругъ и думалъ, что вс он могутъ быть кончены въ т шесть мсяцевъ, которые надлежало мн прожить на поко въ Баден. Не тутъ-то было. Нельзя командовать фрунтомъ работы, какъ фрунтомъ послушныхъ дисциплин солдатъ. Я едва-ли успю окончить часть одной работы. Мн хотлось сдлать вамъ сюпризъ и привести всю переведенную мной Иліаду. Притомъ я думалъ имть время составить первоначальный учебный курсъ для моихъ дтей, къ которымъ я принялся въ учители, — курсъ по особенной, мной изобртенной мнемоникологической метод, сверхъ того надялся мало-по-малу поправить сдланный мной для себя самаго переводъ Новаго Завта и еще кое-что, о чемъ не говорю, понеже некогда входить въ подробности…. {Собственноручная рукопись перевода Новаго Завта нын уже найдена въ бумагахъ Жуковскаго.} Но изъ всхъ этихъ предпріятій пошло въ ходъ одно только педагогическое, которое надо спшить кончить, пока глаза, уши, руки и ноги кое-какъ служатъ. Иліады переведено полторы псни, и съ нею бы я сладилъ легче, нежели съ Одиссеею, ибо въ ней боле поэтическаго и высокаго, которымъ гораздо удобне владть, чмъ простымъ и невдохновеннымъ, которое упрямо лзетъ въ прозаически-тривіальное. Я смиренно пожертвовалъ должностному, сухому труду трудомъ усладительнымъ, но этотъ сухой трудъ иметъ много привлекательнаго. Если Богъ дастъ жизни, то выйдетъ изъ него нчто оригинальное и общеполезное. На цензуру я не гнваюсь, она дйствуетъ, какъ велитъ ей натура ея, наша-же цензура иметъ дв натуры — собственную и прививочную…. {Здсь говорится о статьяхъ въ проз, въ пропуск коихъ тогдашняя цензура находила нкоторыя затрудненія. Впрочемъ, большая часть этихъ статей въ послдствіи была напечатана съ незначительными пропусками въ посмертномъ изданіи сочиненій его. Въ теченіи временнаго управленія Министерствомъ Народнаго Просвщенія, кн. Вяземскій испросилъ у Государя Императора Всемилостивйшее соизволеніе на разсмотрніе этого изданія въ особомъ Комитет. Можемъ порадовать Русскихъ читателей извстіемъ, что нын уже приступлено къ печатанію сочиненій Жуковскаго — какъ прежнихъ, такъ и другихъ, еще досел неизвстныхъ.} Но возиться съ цензурой не намренъ. Стоитъ-ли труда воевать за напечатаніе чего-нибудь! У насъ нтъ настоящаго чтенія,— есть одна необходимость убивать какъ-ни-попало время читаемою книгою, тоже, что въ книг, не производитъ ни въ комъ участія, кто печатаетъ свои мысли, тотъ ни съ кмъ ими не длится. Напримръ, переводить 24 псни Одиссеи было довольно отважное, прибавлю — безнадежное, предпріятіе. Первая половина Одиссеи напечатана прежде второй: что-же? Боле половины тхъ, кто купилъ первую половину, не полюбопытствовали прочитать второй. Не смотря на это, я все-таки, когда отдлаюсь отъ своей педагогической работы, переведу Иліаду: тогда посл меня останется прочный монументъ моей жизни. Если, какъ пишетъ мн Фарнъ-Гагенъ, говоря о моемъ перевод, ‘Sir, Deutschen, haben nichts to gelungenes’ {T. e. у насъ Нмцевъ нтъ ничего, столь удавшагося.}, то изъ этого слдуетъ, что мой переводъ есть ближайшій къ подлиннику, ибо до сихъ поръ такимъ слылъ Фоссовъ: дать отечеству чистаго Гомера есть великое утшеніе. Хотя заживо я не буду имть никакой славы, но Гомеръ, и съ нимъ мой голосъ, отзовутся въ потомств отечества. А мн за это, въ прибавокъ, — наслажденіе трудомъ, несказанно для души животворнымъ. Моя-же проза пускай лежитъ подъ спудомъ, пока для меня одного и весьма немногихъ, если не полнятся въ нее заглянутъ потомъ для моихъ дтей. — Прости, мой милый, обними за меня княгиню, Павла, его жену….. Что длаетъ Тютчевъ? Попробуй отвчать мн. До конца іюня я пробуду въ Баден.
18/30 апрля (1850)
У насъ были дни прекрасные, теперь дождь ливмя и холодъ. Какъ у васъ?
2. Два письма Сильвіо Пеллико.
La lettre que vous m’avez fait l’honneur de m’crire me parle de douleurs, et de douleurs bien cruelles. Quoique elles soient celles d’un pre et que je n’en point prouv de pareilles, je crois les comprendre par quelque analogie, d’aprs celles dont j’ai eu l’exprience. Oui, Monsieur, voire lettre dont je vous remercie de tout mon coeur parce-qu’elle est bonne, m’а cot des larmes, soit par la part que je prends vos pertes, soit par le sentiment trop vif que j’ai des miennes. En un an je fermais les yeux mes deux parens! Dieu me frappa ensuite par la mort d’un frre chri, le compagnon de mon enfance, l’appui que j’avais cru devoir me consoler toute ma vie. Et ce frre plus fort que moi, je l’ai vu comme vieillir tout—coup, souffrir une affreuse agonie, ne pouvoir plus me parler, et s’teindre! On voit de ces choses et on survit! Mais c’est que l’on sent, qu’il faut entrer dans les desseins de Dieu. Le Chrtien surtout le sent. Entrons-у avec courage, et que notre sacrifice soit saint. Des grces sont attachs l’humble rsignation et au courage dans le malheur. Dieu est si bon qu’il nous sait gr d’aimer encore nos devoirs quand ils ne sont plus adoucis par la chre prsence des objets qui nous consolaient le plus. Nous ne comprenons pas ce sublime mystre de la Croix, mais si nous у prenons saintement part, Dieu nous en sait gr! Bnissons Le. Il nous aidera jusqu’ la fin parceque nous avons aim et souffert en Le bnissant.
Je ne sais o voltige actuellement l’oiseau-voyageur, comme vous appelez M. Ba-ruff. C’est un excellent homme. Je regrette que son livre ait de ces grosses taches que l’on ne rencontre que trop souvent dans les relations de ce genre. Il sera bien puni de sa foute quand je lui lirai votre lettre et celle que M-r de Maistre vous а adresse au sujet de sa crdulit et des inexactitudes graves qu’ elle а produites. Tout ce que vous me dites ce propos, Monsieur, porte l’empreinte de la modration et de la sagesse. Votre petite digression sur le Knout est juste, quelque terrible que soit ce supplice. Je ne suis pas de ceux qui s’attendrissent sur les monstres et qui aboliraient volontiers l’pouvantement de la vengeance publique. L’auteur d’un crime atroce а encore des droits nos con-solations religieuses, nos prires, il n’en а point l’indulgence qui lui pargnerait une peine des plus terribles. Je ne partage pas mme votre sentiment contre la peine de mort, quoique je sens toute la gravit des raisons que vous m’apportez. Dans ces matires, il n’у а qu’un voeu former: c’est que les juges aient une conscience, et certes le cas contraire est rare plus que les dclamaleurs ne le supposent. Oui, rare, mais hlas! il existe. C’est un flau qui chappe aux rgles, comme un incendie, un tremblement de terre. Les trsors de la bont de Dieu sont l pour rparer, pour soutenir, pour suppler abondamment. Le vrai malheureux n’est que le mchant.
Je vous rends, mille grces, M-r le Prince, de la traduction que vous avez daign me faire de l’article de Pochkin, relatif mon petit livre Dei doveri degli Uomini. Mais je croirais que vous avez voulu plaisanter en me conseillant de le publier dans quelque journal italien ou franais. La bienveillance de votre bon Pochkin m’honore, je l’appкecie, mais d’autant moins pourrais-je moi-mme en parler. Vous avez perdu dans cet crivain un esprit des plus distingus. Il avait de Pme, c’est plus que de l’esprit.— Il faut que je finisse cette lettre, car je suis bien souffrant du poumon. Je suis tonn de vivre encore avec les touffemens aux quels je suis sujet. Daignez me conserver une place dans votre souvenir si bon, si indulgent. Que Dieu vous fasse trouver les plus douces consolations dans les deux enfants qui vous restent, dans tout ce qui vous entoure! Quoique je n’aie jamais eu le bonheur de voir M-r de Maistre, j’ai tant de vnration pour lui que j’ose vous prier de lui prsenter mon humble hommage. Ses livres m’on fait du bien. Les livres du C-te Joseph son frre sont aussi de ceux aux quels je reviens souvent. Ces deux grandes intelligences se sont faite Russes de bon coeur. Cela prouve qu’elles ont trouv de bien nobles qualits dans votre nation. Hlas! pourquoi у а-t-il entre vous et nous cette dplorable diffrence religieuse? Dieu de charit, unissez-nous!
Je vous quitte, M-r le Prince, avec regret. Veuillez agrer l’assurance des sentiments distingus de considration et du plus sincre et respectueux dvouement avec les quels j’ai l’honneur d’tre
Votre trs humble serviteur
Turin, 7 juillet, 41.
Переводъ. Въ письм, коимъ ваше сіятельство почтили меня, говорится о скорби, но скорби тяжкой. Такая отцовская скорбь, хотя и незнаема мн {Сильвіо Пелико женатъ не былъ.}, но я могу ее постигать по сходству съ тми ощущеніями, которыя самому мн пришлось испытать. Да, милостивый государь, я благодарю васъ отъ всего сердца, за ваше доброе письмо: оно заставило меня пролить слезы, и по сочувствію къ вашимъ утратамъ, и по тому, что я слишкомъ живо ощущаю мои собственныя. Въ теченіе одного года я закрылъ глаза отцу и матери! За тмъ Господь поразилъ меня кончиною милаго брата, который былъ товарищемъ моего дтства и въ которомъ думалъ я имть себ поддержку и утшеніе на всю мою жизнь. Этотъ братъ былъ крпче меня, и мн пришлось быть свидтелемъ, какъ онъ вдругъ началъ какъ будто старть, впалъ въ страшную агонію, не могъ боле говорить со мною и угасъ. Видишь все это, и остаешься жить! Тутъ-то почувствуешь необходимость предаться Промыслу Господню. И Христіанинъ чувствуетъ это въ особенности. Предадимся же Ему съ бодростью, и освятимъ значеніе нашей утраты. Благодать сопутствуетъ смиренной самопокорности и бодрому перенесенію горя. Господь благъ. Мы угождаемъ Ему, коль скоро не перестаемъ любить наши обязанности, не услаждаемыя боле дорогимъ присутствіемъ т,хъ существъ, которыя составляли лучшее наше утшеніе. Высокое таинство Креста для насъ непостижимо, но, проникаясь святынею онаго, мы угождаемъ Богу. Благословимъ Его. Онъ не предастъ насъ до конца, потому что мы любили и страдали, благословляя Его.
Я не знаю, гд теперь витаетъ странствующая птичка, какъ называете вы господина Баруффи. Онъ превосходный человкъ. Жаль мн, что въ книг его встрчаются грубыя ошибки, какими обыкновенно изобилуютъ сочиненія подобнаго рода. Въ наказаніе я прочту ему ваше письмо и письмо, написанное къ вамъ г. де Местромъ по поводу его легковрія и проистекшихъ отъ оного грубыхъ ошибокъ. Ваши отзывы касательно этого предмета носятъ на себ отпечатокъ умренности и благоразумія. Вы правы въ вашемъ небольшомъ эпизод о кнут. Какъ ни страшно это наказаніе, но я не принадлежу къ числу людей, которые нжничаютъ по отношенію къ извергамъ и вопіютъ противъ грозной общественной мести. Виновный въ тяжкомъ преступленіи сохраняетъ еще права на наши молитвы, на то, чтобы ему доставлено было утшеніе вры, но онъ не иметъ никакихъ правъ на снисходительность, въ силу которой ему бы избгнуть страшнйшей кары. Я даже не раздляю вашего отвращенія къ смертной казни, хотя и чувствую все значеніе излагаемыхъ вами доводовъ {Читатели припомнятъ, что и В. А. Жуковскій былъ не противъ смертной казни (См. его статью о томъ въ посмертномъ собраніи его Сочиненій, Спб. 1857 ч. XI). Шведскій поэтъ Тегнеръ былъ такого же мннія. П. Б.}. Въ длахъ этихъ нужно желать лишь одного — чтобы судьи были совстливы, и, право, оно такъ и есть, вопреки мннію крикуновъ. Да, такъ, но увы! бываютъ исключенія. Этой бды не предотвратишь установленіями, какъ пожара, какъ землетрясенія. Сокровища божественной благости служатъ оправданіемъ, поддержкою, обильнымъ возмездіемъ. Истинно несчастливъ только тотъ, кто пороченъ.
Много благодарю ваше сіятельство за то, что вы благоволили перевести для меня статью Пушкина о моей небольшой книжк Dei doveri degli Uomini {Въ Современник 1836 года. Отзывъ Пушкина приведенъ въ Р. Арх. 1866, стр. 504.}. Вы мн совтуете напечатать ее въ какомъ нибудь итальянскомъ или французскомъ журнал. Мн кажется, вамъ вздумалось пошутить со мною. Мн лестно благорасположеніе вашего добраго Пушкина, я цню оное, и тмъ боле не слдуетъ мн самому говорить о томъ. Въ этомъ писател вы лишились одного изъ отличнйшихъ умовъ. Въ немъ слышна душа: это больше чмъ умъ. Я долженъ кончить это письмо, ибо сильно страдаю болью въ легкомъ. При такомъ трудномъ дыханіи, мн удивительно, какъ я еще живу.
Не лишите меня вашего добраго, снисходительнаго воспоминанія. Да пошлетъ вамъ Господь сладостныя утшенія въ двоихъ оставшихъ вамъ дтяхъ и во всемъ что васъ окружаетъ!
Хотя никогда не имлъ я счастія видть г. де Местра, но питаю къ нему такое уваженіе, что прошу васъ передать ему мой нижайшій поклонъ. Его книги сдлали мн добро. Я прибгаю также и къ сочиненіямъ его брата, графа Жозефа. Оба эти великіе таланта по сердечному влеченію освоились съ Россіею, что доказываетъ, что въ вашемъ народ они нашли благородныя качества. Увы! зачмъ только между вами и нами это плачевное, вроисповдное различіе! Боже благости, соедини насъ!
Мн жаль проститься съ вашимъ сіятельствомъ. Примите увреніе въ отличныхъ чувствахъ почтенія и самой искренней и почтительной преданности, съ коими имю честь быть покорнйшимъ слугою. Сильвіо Пеллико.
Туринъ, 7 іюля 1841.
J’ai une bonne occasion pour me rappeler votre souvenir el vous remercier de votre aimable salutation que m’а apporte notre vaillant docteur Florio. Ce digne professeur est rempli de vnration pour vous. Au reste, il est Russe de passion, tout en aimant encore son pays natal, la Russie lui est chre justes titres, et une des excellentes raisons qu’il allgue est la reconnaissance. Depuis la dernire lettre que j’eus l’honneur de vous crire, M-r le Prince, j’ai vu quelquefois le professeur Baruffl, il ne peut se consoler des inexactitudes que vous m’avez charg de lui faire remarquer dans sa relation sur la Russie. Il а fait cette anne une course Constantinople, je ne l’ai pas revu depuis.— Je ne vous cris que ces deux mots: ma sant est faible, je souffre oppression, palpitation, mille petits maux qui me rendent l’homme le plus inutile du monde. Que la volont de Dieu soit faite! Je Le prie de vous accorder sant et bonheur. Quoique je n’ai jamais eu le plaisir de me trouver prs de M-r le Comte Xavier de Maistre, faites-moi la grce de lui prsenter mon hommage. Il у а des hommes, que Ton n’а jamais vu et que Ton aime. — St. Ptersbourg nous а enlev M-r le baron de Meissenberg, quand vous le verrez, veuillez lui dire qu’on le regrette toujours ici, que je pense souvent lui, et que je tiens ce qu’il ne m’oublie pas.
Agrez, m-r le Prince, l’assurance de mon respectueux dvouement. Vous tes un des hommes que je voudrais revoir.
Votre trs humble et trs obissant serviteur Silvio Pellico.
Turin, 18 fvr. 42.
Переводъ. Пользуюсь удобнымъ случаемъ, чтобы привести себя на память вашему сіятельству, и поблагодарить васъ за любезное привтствіе, посланное съ нашимъ достойнымъ докторомъ Флоріо. Почтенный профессоръ этотъ исполненъ уваженія къ вамъ. И вообще, не переставая любить родную свою страну, онъ страстно полюбилъ Россію, которая по истин дорога ему, и онъ превосходно ссылается въ этомъ случа на чувство своей признательности. Съ тхъ поръ какъ я имлъ честь послдній разъ писать къ вашему сіятельству, мн случалось видаться съ профессоромъ Баруффи {См. Р. Архив. 1866. стр. 504.}. Онъ въ отчаяніи отъ переданныхъ мною по порученію вашему замчаній на книгу его о Россіи. Ныншній годъ онъ здилъ въ Константинополь, съ тхъ поръ я еще не видалъ его.— Пишу мало, отъ слабости здоровья. Страдаю стсненіемъ въ груди, и біеніемъ сердца, и всякими недугами, такъ что становлюсь ни на что не годенъ. Да будетъ воля Божія! Молю Его, чтобы онъ даровалъ вамъ здоровья и счаетія. Хотя не имлъ я никогда удовольствія встрчаться съ гр. Ксавье де Местромъ, но тмъ не мене прошу васъ передать ему мое почтеніе. Есть люди, которыхъ любишь, никогда не видавши. — С. Петербургъ отнялъ у насъ барона Мейсенберга. Когда увидите его, благоволите сказать ему, что здсь объ немъ не перестаютъ жалть, что я часто вспоминаю его, и прошу не забывать меня.— Примите, ваше сіятельство, увреніе въ почтительной моей преданности. Вы одинъ изъ тхъ людей, которыхъ мн хотлось бы еще увидть. Покорнйшій и послушнйшій слуга Сильвіо Пеллико. Туринъ, 18 Февраля 1842.
Turin, 1842, le 25 fvrier.
Je profite de l’obligeance de M-r le Conseiller D. Florio pour vous crire la hte deux lignes, et me rappeler votre prcieux souvenir. Vous recevrez de lui les sept cahiers (depuis le No 4 jusqu’au 10 inclusivement) de mes voyages d’automne, qui Vous manquent pour en avoir la collection complte jusqu’ l’an 1840. А la premire occasion je vous enverrai le volume (il est sous presse) de ma dernire prgrination grco-bisantine, que je vous prie d’agrer comme une simple carte de visite d’une personne loigne qui vous professe une grande estime et une grande affection.
La veille de mon dpart pour Constantinople, Silvio Pellico est venu chez moi pour me lire une de vos lettres, ou mieux de M-r le Comte de Maistre, contenante quelques observations critiques sur ma course а S-t Ptersbourg’et Moscou. Mais Pellico ayant voulu absolument garder vos lettres pour en enrichir la collection des autographes, de M-me la Marquise de Barolo chez la quelle il demeure, je suis fch de ne pouvoir dam le moment vous crire au moins une ligne de rponse, car la veuve Barolo est dangereu-sment malade et il est assez difficile de voir le bon Pellico qui est aussi dans une continuelle convalescence, et presque toujours prs de M-me la Marquise, ou dans les glises. Pardonnez-moi, M-r, les fautes innombrables de langue et d’ortographe que vous rencontrerez dans mon billet, car je n’ai la plus grande estime et amiti de votre excellence, le trs humble serviteur. G. F. Baruffi, professeur extaordinaire de philosophie positive dans l’univ. royale de Turin.
Переводъ. Туринъ 25 Февраля 1842. Пользуюсь обязательнымъ посредствомъ г. совтника доктора Флоріо, чтобы написать къ вашему сіятельству нсколько торопливыхъ строкъ, и поручить себя вашему драгоцнному воспоминанію. Флоріо передастъ вамъ семь тетрадей (съ 4 по 10 No включительно) моего осенняго путешествія: такимъ образомъ у васъ будетъ полная коллекція до 1840 г. При первомъ случа доставлю находящееся въ печати описаніе моего послдняго, греко-византійскаго, странствованія: прошу принять эту книгу въ вид визитной карточки человка, далеко отъ васъ живущаго, но питающаго къ вамъ великое уваженіе и великую приверженность. Наканун моего отъзда въ Константинополь, приходилъ ко мн Сильвіо Пеллико и прочелъ мн одно изъ вашихъ писемъ, или врне критическія замчанія графа де Местра на мое путешествіе въ Петербургъ и Москву. Пеллико ни за что не отдаетъ вашихъ писемъ, и иметъ въ виду украсить ими коллекцію автографовъ, принадлежащую маркиз Бароло, у которой онъ живетъ. Мн досадно, что вслдствіе этого я не имю возможности сдлать вамъ нкоторыя объясненія, такъ какъ вдова Бародо опасно нездорова, и довольно трудно видть добраго Пеллико, который тоже находится въ состояніи безпрерывнаго выздоровленія и проводитъ время почти исключительно съ маркизою, либо по церквамъ.
Простите мн безчисленныя ошибки противъ языка и правописанія, наполняющія это письмо: я вовсе не имю навыка во Французскомъ язык, и особливо въ письмениомъ, и лишь изрдка случается мн коверкать этотъ прекрасный языкъ въ сношеніяхъ съ иностранцами, чмъ я и довольствуюсь.
Прошу ваше сіятельство принять мое глубокое, сердечное уваженіе и передать мои привтствія графу и графин де Местрамъ и любезному Бертону де Самбуи {Самбуи — бывшій секретарь при Сардинскомъ посольств въ Петербург.}. Не знаю, дошло ли до г. де Местра извстіе о кончин его друга и почитателя Карла Мелле: онъ умеръ въ Неапол, въ прошедшемъ август мсяц. Имю честь быть, съ великимъ уваженіемъ и дружбой, вашего сіятельства покорнйшій слуга Г. Ж. Баруффи, экстраординарный профессоръ положительной философіи въ Королевскомъ Туринскомъ университет.
4. Два письма Сергя Львовича Пушкина.
Recevez mes remreiments, cher князь Петръ Андреевичъ, pour les portraits de mon malheureux Alexandre que votre intendant m’а remis avant-hier. Je vous avoue que je n’ai pu encore jetter les yeux sur celui de Bruni. Je n’en ai pas le courage, et probablement je ne l’aurai pas de siit. Ce n’est pas crainte de renouveller mes douleurs: je sens l’affreuse perte que j’ai faite plus vivement encore, s’il se peut, que quand cette terrible nouvelle m’est parvenue. Chez moi le tems ne fait qu’augmenter mes regrets loin de les adoucir, et tous les jours mes angoisses deviennent plus vives et mon isolement plus sensible. А mon ge plus de consolations que l’esprance de me runir bientt ceux que j’ai perdus dans le court espace de 10 mois, et la mort violente d’un fils comme le mien n’est pas de la cathgorie des malheurs attach notre existence: il dpasse tout а quoi je pouvais m’altendre. Je croyais la mort de mon excellente femme qui tait mon Angegardien, ne devoir qu’ me couvrir de mon manteau pour attendre la fin de ma triste vie, et voil que cet horrible vnement vient mettre le combl mes souffrances et puiser toutes mes forces morales. J’ai reu une lettre de Lon, il est au desespoir, et je tremble pour lui. Adieu, bien cher et bien aimable князь Петръ Андреевичъ. Laissez moi vous embrasser comme ami sincre de mon Alexandre. Conservez moi un peu d’intrt. Je ne puis sentir encore mon existence et la souffrir que par celui que je pourrois inspirer ceux qui l’ont aime! Qu’est-ce que ce mal d’yeux dont vous souffrez? Je dsirerais bien tre rassur sur voire sant. Salut et considration tout jamais.
Переводъ. 22-го Апрля 1837. Москва. Благодарю васъ, любезный князь Петръ Андреевичъ, за портреты несчастнаго моего Александра, доставленные мн третьяго дни вашимъ управляющимъ. Признаюсь вамъ, я еще не взглянулъ на портретъ, рисованный Бруни {Бруни нарисовалъ Пушкина въ гробу. Сдланная тогда литографія съ этого замчательнаго рисунка нын довольна рдка.}: у меня не достаетъ на то духу, и вроятно долго не достанетъ. И это не потому, чтобы я боялся возобновить мою скорбь: ужасная потеря, мною понесенная, даетъ мн знать себя теперь еще сильне (если только это возможно), нежели въ то время, когда я получилъ о ней страшное извстіе. Время не ослабляетъ, а только усиливаетъ мою горесть: съ каждымъ днемъ моя тоска становится рзче и мое уединеніе чувствительне. Въ мои лта одно утшеніе — это надежда скоро соединиться съ тми, коихъ я лишился въ короткій десятимсячный срокъ {Въ март 1836 сконч. Надежда Абрамовна Пушкина, а въ генв. 1837 Александръ Сергевичъ. Сергй Львовичъ пережилъ своего славнаго сына 8-ю годами.}. Насильственная кончина такого сына, каковъ мой, не принадлежитъ къ числу обыкновенныхъ несчастій. Для меня она была вн всякаго вроятія. Когда умерла достойншая жена моя, бывшая для меня Ангеломъ-хранителемъ, я полагалъ, что мн слдуетъ завернуться и ожидать конца моему печальному существованію, и вдругъ это страшное событіе доводитъ до послдняго предла мои страданія и истощаетъ вс мои нравственныя силы. Я получилъ письмо отъ Льва {Т. е. отъ втораго своего сына Льва Сергевича, находившагося тогда, если не ошибаемся, въ военной служб на Кавказ.}, онъ въ отчаяніи, и я за него трушу. Прощайте, дражайшій и любезнйшій князь Петръ Андреевичъ, позвольте мн обнять васъ, какъ искренняго друга моего Александра. Не забывайте меня. Участіе, принимаемое во мн людьми, которые любили его, даетъ мн еще нкоторыя силы для того, чтобы жить истрадать?— Скажите мн, каковы ваши глаза: я хотлъ бы быть уврену, что вы здоровы. Привтъ мой и почтеніе на всегда. Сергй Пушкинъ.
Любезнйшій князь Петръ Андревичъ! Возвратясь изъ деревни Матвя Михайловича {Солнцева, подъ Москвою.}, я нашелъ письмо ваше, прочелъ его съ чувствомъ благодарности, за воспоминаніе ваше обо мн, но книги не получилъ… Я видлъ Современника, не въ и силахъ былъ дочесть письма Василья Андреевича {Въ 1-й кн. Современника 1837 года извстное письмо В. А. Жуковскаго о предсмертныхъ часахъ и кончин Пушкина. Оно было обращено къ отцу поэта.}. Когда я получилъ оригинальное, я собрался съ силами прочесть его, посл того не могъ до него дотрогиваться. Я пріхалъ сюда единственно для свиданія съ неоцненнымъ Жуковскимъ {Жуковскій въ это время находился въ Москв, путешествуя по Россіи.}. Одинъ разъ только я засталъ его, но надюсь увидться съ нимъ еще, потомъ поду на могилы потерянныхъ мною невозвратно {Т. е. въ Псковскую губернію, въ Святогорскій монастырь.}. Добрый Жуковскій! Какъ онъ обнималъ меня!..Мн очень грустно, очень тяжело — что будетъ со мною? Истинно, не знаю, кажется, буду и въ Петербург, увижу и обниму васъ, любезнйшій. Я провелъ десять дней у Натальи Николаевны {Вдовы А. C. Пушкина.}. Нужды нтъ описывать вамъ наше свиданіе. Я простился съ нею какъ съ дочерью любимою, безъ надежды ее еще увидть, или лучше сказать въ неизвстности, когда и гд я ее увижу. Дти — ангелы совершенные, съ ними я проводилъ утро, день съ нею семейно. Теперь я одинъ и въ трактир, что я ненавижу, сердце почти безпрерывно стснено, и одно утшеніе то, что по моимъ лтамъ, состояніе сіе продолжиться не можетъ. Что сдлалось съ вами? Надюсь, что вы выздоровли совершенно, Простите, любезнйшій князь Петръ Андревичъ, не лишите меня дружбы вашей. Вспоминая объ Александр, не забывайте меня. Сохраните ко мн участіе, мн столь драгоцнное. Я васъ всегда много любилъ, а теперь безъ слезъ не могу думать о тхъ, которые такъ любили покойнаго моего сына.
Я осмливаюсь напомнить объ отличномъ моемъ почтеніи княгин Вр едоровн.
2-го Августа 1837.
Москва.
5. Письма А. B. Кольцова (*).
(*) Сличи письма Кольцова къ кн. В. . Одоевскому въ Р. Архив 1864, изд. 2-е стр 1024—1029.
Ваше сіятельство, Петръ Андреевичъ!
Препорученныя вами письма въ Москву я доставилъ, ихъ приняли отъ меня очень ласково, и дло мое тотчасъ-же кончили, послали указъ:, но онъ еще у насъ не полученъ, думаю, получится на этихъ дняхъ. Сегодня поутру я доставилъ послднее письмо нашему вицъ-губернатору Александру Яковлевичу Мшковскому. Онъ принялъ его весьма сухо, — отъ меня не хотлъ выслушать ни слова, и только сказалъ, что онъ своего заключенія никакъ не перемнитъ. Гд я не думалъ — тамъ случилось напротивъ. Много я васъ обезпокоивалъ моими просьбами, теперь опять въ крайней моей нужд прибгаю подъ покровительство ваше, не оставьте меня своей защитой: вы съ самаго начала приняли участіе, и теперь покорнйше прошу ваше сіятельство, не откажитесь помочь мн при конц. — Съ истиннымъ почтеніемъ и уваженіемъ честь имю пребыть вашего сіятельства покорнйшій слуга
Воронежъ 1836 года мая 22.
P. S. Естьли что нибудь дурно написалъ, простите, ваше сіятельство, въ первой съ роду пишу къ князю.
Ваше сіятельство, князь Петръ Андрееичъ! Дло мое въ седьмомъ департамент правителъствующаго сената кончилось, хотя не совсмъ еще, но все таки, слава Богу, хорошо, по крайней мр и остановилося взысканіе на время, я дана возможность оправдать себя. Письма ваши мн помогли какъ нельзя лучше:, а безъ нихъ я ровно бы самъ собой ничего не сдлалъ, съ ними вс меня приняли довольно ласково, выслушали мою просьбу, и вс судьи мои вообще захотли помочь мн и помогли. Вамъ, добрый князь, я обязанъ снова, вы, какъ духъ-защитникъ притсненныхъ, даете руку помощи людямъ безпомощнымъ и помогаете имъ и словомъ и дломъ. Благодарю, колнопреклонно благодарю васъ, за вс сдланныя вами мн благодянія. Не подумайте, ваше сіятельство, что я притворно изгибаясь и подличая вамъ на однихъ словахъ только льстилъ бы вамъ. Нтъ, вы сдлали для меня то, чего не сдлалъ мн никто на свт. Дла моего отца были такъ дурны, что ихъ поправить безъ васъ никогда-бъ ни чмъ не могъ, и не вступитесь вы за меня, я бы ихъ вчно-бъ не поправилъ. Полиціей настоятельно требовали деньги, а денегъ не было, взять было негд, а она и знать этого не хотла, ей вынь да положь. Просилъ людей помочь бд: — людямъ чужая нужда смшна, всякъ живетъ для себя, и вс заняты своей заботой, а что другимъ плохо — имъ дла нтъ. Теперь, слава Богу, положеніе наше стало лучше, и я началъ дышать свободнй. Теперь и въ наше семейство стала приходить порою мирная радость, и начало уже въ немъ показываться небольшое довольство. Часто я по цлымъ часамъ смотрю на отца, на мать, на сестру, ихъ жизнь какъ-то идетъ теперь полне, лица не омрачены печалью, время проходитъ незамтно, и я радуюсь какъ ребенокъ, и всмъ этимъ обязаны мы вамъ, ваше сіятельство, однимъ вамъ. Благодарю, васъ, тысячу разъ благодарю, вы сдлали для меня много, и я никогда этого не забуду. Душою любящій васъ, покорнйшій слуга Алексй Кольцовъ.
Воронежъ 1841
Марта 1 дня.
P. S. Какъ пріхалъ въ Москву, тотчасъ же порученія ваши выполнилъ. Доктору Іовскому сказалъ о положеніи его дла, книгопродавцу Кузнецову о книг {См. въ этомъ году Р. Архива ниже, стр. 652.}, княгин Щербатовой вашъ подарокъ доставилъ, она была чрезвычайно рада, искренно благодаритъ ваше сіятельство за него и за память о ней.
Добрый, любезный князь Петръ Андреевичъ! Вы обязали меня давно, и недавно, и вновь обязываете до такой степени, что я ни чмъ и никогда не могу ни заслужить вамъ, ни заплатить и сотой доли. Ваше письмо, давно ужъ полученное мною, такъ полно искренности, участія, дышетъ такою теплотою, что я не могъ долго писать, къ вамъ ни одного слова: вся душа моя была наполнена имъ, и я нарочно длилъ это наслажденіе, не хотлъ нарушить святаго очарованія. Благодарю васъ, добрый князь, тысячу разъ благодарю за него и милліонъ разъ благодарю за спокойствіе, которымъ пользуюсь я и мое семейство.— Полиція насъ оставила совершенно, дло, производившееся въ сенат, хотя имъ кончено не совсмъ, но прежнее его опредленіе разрушено, и оно оттолкнуто въ низшія дистанціи года на два, на три, и этого пока довольно. Есть еще длишка два самыхъ старыхъ, только они меня не тревожатъ нисколько. Съ этой стороны все идетъ прекрасно, за то съ другихъ не очень хорошо, знать такова наша жизнь! Съ апрля до сихъ поръ я нездоровъ и было очень дурно, теперь началъ понемножку поправлятся. Это мн много помшало, цлое лто мн ничмъ нельзя было заниматься, а дни проходятъ, время летитъ, а я сижу. Жизнь моя туманная! Доля неудачная! Выздоровю, начну догонять прожитое.
Пришло поздно къ вамъ письмо мое, по моей ошибк въ Нмц (онъ у насъ содержитъ пансіонъ), при отъзд его въ Петербургъ, я далъ ему письмо въ руки, просилъ доставить вамъ его лично, а онъ продержалъ его у себя, наконецъ отдалъ на городскую почту. Мой Нмецъ въ Петербург растерялся, оплошалъ. Глубоко васъ почитающій и любящій васъ всею силою души, вашего сіятельства, покорнйшій слуга
Воронежъ 1841 г.
Октября 24.
6. Шуточная пригласительная записка И. П. Мятлева.
По общемъ совщаніи, при общемъ желаніи васъ въ Знаменскомъ видть, и никого лишеніемъ этого удовольствія не обидть, мы сдлали выборъ, почтеннйшій князь, для сего воскреснаго дня-съ, ибо Тимирязева служеніе повело, хать въ пятницу въ Красное село, и такова его служебная забота, что тамъ его удержитъ и суббота, — но я ручаюсь вамъ за этого бравъ-ома {Brave homme.}, что въ воскресенье онъ точно будетъ дома, и могу въ томъ ручаться я тмъ паче, что домъ его теперь у насъ на дач. Также доложу вамъ и про себя, что, службу царскую любя и собственныхъ имя много длъ, также хать въ городъ мой удлъ, и для сего назначена пятница, ибо въ этомъ только день трезвъ повренный мой пьяница, и работая съ нимъ до самаго поту, можетъ быть захвачу тамъ и субботу, но къ воскресенью наврное домой пріду, и мы васъ будемъ ожидать къ обду. И такъ вотъ вамъ мой рапортъ и донесеніе, прізжайте же съ Пушкинымъ въ воскресенье: мы дадимъ вамъ супа и пирога, а въ протчемъ остаюсь вашъ покорнйшій слуга.
Четвергъ 27 іюля 1833 г.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
