СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
МАРКА ТВЭНА
Томъ восьмой
Переводъ Н. И. Панютиной.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16.
1898
ВЫДЕРЖАЛЪ, или ПОПРИВЫКЪ И ВЫНЕСЪ.
Книга эта есть простой разсказъ о виднномъ и слышанномъ мною, а не исторія съ претензіями на что-то и не философское разсужденіе. Она заключаетъ описаніе странствованія въ продолженіи нсколькихъ лтъ, и цль ея скоре развлечь отдыхающаго читателя, нежели надость ему метафизикой или раздражить научными знаніями.
Тмъ не мене, нкоторыя научныя свднія найдутся въ этой книг,— свднія, относящіяся къ интересному эпизоду въ исторіи дальняго востока, эпизоду, который еще никмъ изъ очевидцевъ не былъ описанъ. Я говорю о денежной горячк, охватившей до высшей степени всхъ въ Невад при разработк серебряныхъ рудъ, прелюбопытный это быль эпизодъ въ нкоторомъ род, единственный по своей оригинальности, случившійся въ этой стран, вроятно, онъ никогда боле не повторится.
Разсматривая со вниманіемъ эту книгу, пожалуй, въ ней найдутъ уже черезчуръ много лишнихъ свдній, я объ этомъ искренно сожалю, но иначе со мною и быть не могло. Свднія эти какъ-то совсмъ непроизвольно истекаютъ изъ моей памяти. Я бы много далъ, чтобъ сумть воздержаться отъ лишнихъ описаній, но я положительно на это неспособенъ. Чмъ боле я стараюсь заглушить въ себ этотъ источникъ болтовни, тмъ сильне онъ просится наружу и тмъ боле заставляетъ меня изрекать разныя премудрости. Потому прошу только снисхожденія со стороны читателя, а не оправданія.
Мой братъ былъ только-что назаченъ секретаремъ въ Неваду, на почтенную должность, соединявшую въ себ обязанности: казначея, контролера, государственнаго секретаря и во время отсутствія губернатора замстителя его. Содержаніе въ 1.800 долларовъ и титулъ ‘господина секретаря’ давали этому высокому положенію внушающее почтеніе. Я былъ молодъ и неразуменъ и сильно завидовалъ брату. Я завидовалъ его положенію, его матеріальному обезпеченію и въ особенности предстоявшему ему длинному, чудному путешествію и знакомству съ новымъ невдомымъ краемъ, гд суждено было ему поселиться. Онъ будетъ путешествовать! Я никогда не вызжалъ изъ дому и слово ‘путешествіе’ имло для меня чарующее обаяніе. Вскор онъ будетъ за нсколько сотъ миль, въ степяхъ, въ горахъ дальняго востока, увидитъ буйволовъ, индйцевъ, степныхъ собакъ, дикихъ возъ, разныя будутъ съ нимъ приключенія, можетъ быть, онъ будетъ повшенъ или скальпированъ дикими, испытаетъ столько дивныхъ ощущеній, напишетъ намъ домой объ этомъ и станетъ въ глазахъ нашихъ героемъ. Увидитъ золотыя и серебряныя руды и въ свободное отъ занятій время, гуляя, шутя наполнитъ два, три ведра блестящей рудой и на склон горъ будетъ подбирать золотые и серебряные самородки. Со временемъ онъ сдлается богачемъ и, вернувшись домой, хладнокровно будетъ разсказывать о Санъ-Франциско, объ океан и о ‘перешейк’, какъ будто видть воочію вс эти чудеса не иметъ никакого значенія. Что я перестрадалъ, глядя на его счастіе, не поддается описанію. Итакъ, когда онъ хладнокровно осчастливилъ меня, предложивъ мсто личнаго его секретаря, то отъ восторга я земли подъ собою не чувствовалъ, и небо, казалось, разверзлось передо мною. Мн ничего не оставалось желать лучшаго. Я былъ вполн доволенъ. Часа черезъ два я былъ готовъ въ дорогу. Мы не могли взять съ собою много вещей, потому что намъ предстояло совершить путешествіе отъ границъ Миссури до Невады въ дилижанс, и каждому пассажиру дозволялось имть ограниченное количество багажа. Въ то прекрасное время, десять, двнадцать лтъ тому назадъ, тамъ не было и помину о желзной дорог (Pacific railroad).
Я предполагалъ пробыть въ Невад всего три мсяца и никогда не воображалъ оставаться тамъ доле.
Я намревался осмотрть все, что могъ и что было ново и необыкновенно, и потомъ скоре вернуться къ своимъ дламъ. Я далекъ былъ отъ мысли, что эти предполагаемые мною три мсяца обратятся у меня въ семь долгихъ лтъ!
Всю ночь бредилъ я индйцами, степями и рудами, на слдующій день въ назначенное время мы на пристани Сентъ-Луисъ сли на пароходъ, который направлялся вверхъ по Миссури. Мы плыли шесть дней отъ Сентъ-Луисъ до ‘Сентъ-Же’. Перездъ этотъ былъ настолько скучный, усыпительный и безсодержательный, что не оставилъ никакого впечатлнія въ моей памяти, помню только одно, какъ мы осторожно перезжали черезъ попадавшіяся намъ въ рк, въ дикомъ безпорядк, подводныя обмелвшія деревья, какъ мы то-и-дло ударялись о рифы и потомъ, удаляясь отъ нихъ, входили въ боле спокойное русло, помню песчаныя мели, на которыя по временамъ мы натыкались и, гд немного отдохнувъ, съ новою энергіею пускались дальше. Въ сущности, пароходъ этотъ могъ также хорошо отправиться въ Сентъ-Же и сухимъ путемъ, потому что большею частью мы плыли кое-какъ,— то взбираясь на рифы, то карабкаясь черезъ подводные сучья, и въ такомъ тихомъ и утомительномъ плаваніи проходилъ цлый день. Капитанъ называлъ свой пароходъ ‘увальнемъ’, говорилъ, что ему нужны только ‘стрижка’ и колесо большаго размра. Я же думалъ, что ему недостаетъ многаго, но благоразумно смолчалъ.
Причаливъ въ одинъ прекрасный вечеръ въ Сентъ-Жозефъ, мы первымъ дломъ постарались разыскать почтовую контору и заплатить за каждый билетъ 150 долларовъ, чтобы хать въ дилижанс до Карсонъ-Сити въ Невад.
На слдующее утро, вставъ рано, мы наскоро позавтракали и поспшили къ мсту отправленія. Тутъ ожидала насъ маленькая непріятность, которую, собственно говоря, мы должны были предвидть, а именно: нельзя было тяжелый, дорожный чемоданъ заставить принять за 25 ф. всу, по той простой причин, что онъ былъ гораздо тяжеле, а мы имли право каждый на 25 ф. багажа. Такимъ образомъ пришлось открыть чемоданы и сдлать выборъ вещамъ на скорую руку. Мы взяли каждый свои законные 25 ф., остальное же отправили обратно пароходомъ въ СентъЛуисъ. Для насъ это было большое лишеніе, такъ какъ пришлось остаться безъ фрака, безъ блыхъ перчатокъ, въ которыхъ мы разсчитывали щеголять въ собраніяхъ общества закладовъ на Скалистыхъ Горахъ, безъ цилиндровъ, безъ лакированныхъ сапогъ, однимъ словомъ, безъ всего того, что длаетъ жизнь удобною и пріятною. Мы встали совсмъ на военное положеніе. Каждый изъ насъ облекся въ грубую, толстую одежду, въ шерстяную рубашку и надлъ подходящую обувь, а въ чемоданъ мы уложили нсколько крахмальныхъ рубашекъ, немного нижняго блья и разной другой мелочи. Братъ мой, господинъ секретарь, взялъ съ собою четырехъ-фунтовую книгу статута Соединенныхъ Штатовъ и шести-фунтовый Пространный Словарь (unabridged Dictionary), мы были наивны и не знали, что книги эти можно было пріобрсть въ Санъ-Франциско, а на слдующій день почтой получить ихъ въ Карсонъ-Сити.
Я былъ вооруженъ несчастнымъ маленькимъ револьверомъ, системы Смита и Уессонъ, семиствольнымъ, который заряжался микроскопическими пулями, и надо было выпустить вс семь выстрловъ за-разъ, чтобы причинить кому-нибудь хотя малйшій вредъ. Но я воображалъ его очень цннымъ и онъ казался мн весьма опаснымъ. Въ немъ былъ только одинъ недостатокъ — онъ никогда не попадалъ въ цль. Одинъ изъ нашихъ ‘кондукторовъ’ упражнялся однажды, стрляя изъ него въ корову, и пока корова стояла покойно и не шевелилась, то оставалась невредима, но какъ только она стала двигаться, а онъ цлить въ совсмъ другіе предметы, тутъ пришлось коров плохо. Секретарь нашъ имлъ при себ револьверъ малаго калибра, системы Кольта, имъ онъ долженъ былъ защищаться отъ индйцевъ въ случа ихъ нападенія, а пока, для большей безопасности, носилъ его съ опущенными курками. Господинъ Георгъ Бемисъ имлъ грозный и страшный видъ, это былъ нашъ попутчикъ и мы раньше никогда съ нимъ не встрчались. Онъ носилъ за своимъ поясомъ старинный оригинальный револьверъ, системы ‘Allen’, который прозванъ насмшниками ‘перечницей’. Нужно было просто потянуть въ сторону собачку, взвести курокъ, и пистолетъ стрлялъ. Когда собачка принимала свое прежнее положеніе, курокъ поднимался, а барабанъ вертлся, и только черезъ нсколько времени курокъ ударялъ и пуля выскакивала. Прицливаться во время верченія барабана и попадать въ намченный предметъ былъ подвигъ, котораго ‘Allen’ не достигалъ, но оружіе Георга всетаки заслуживало нкотораго доврія, потому что, какъ выразился одинъ изъ нашихъ ямщиковъ, ‘если оно не попадало въ намченную цль, то всетаки оно попадало во что-нибудь другое’. И это было совершенно врно. Однажды цлили изъ него въ двойку пикъ, пригвожденную къ дереву, и что же, онъ попалъ въ лошака, стоящаго въ тридцати ярдахъ налво. Бемисъ не нуждался въ лошак, но хозяинъ животнаго пришелъ съ двустволкой и принудилъ Бемиса купить лошака. Дйствительно преоригинальное оружіе былъ этотъ ‘Allen’, случалось, что вс семь зарядовъ выскакивали за-разъ и тогда вокругъ и около не было безопаснаго мста, разв только позади.
У насъ было взято съ собою два, три теплыхъ покрывала отъ морозовъ въ горахъ, а что касается предметовъ роскоши, то мы позволили себ только одно — трубки и пять фунтовъ табаку, кром того дв фляги для воды и маленькій кошелекъ съ серебряною монетою для ежедневныхъ тратъ на завтракъ и на обдъ.
Въ восемь часовъ все было готово и мы были уже на той сторон рки, быстро вскочили въ почтовую карету, ямщикъ щелкнулъ кнутомъ и мы покатили, оставивъ ‘Штаты’ далеко за нами.
Было превосходное лтнее утро и окрестность была залита яркимъ солнцемъ. Чувствовалась свжесть и пріятное дуновеніе, и какое-то радостное настроеніе охватывало васъ при мысли, что вы далеки отъ заботъ и отъ всякой отвтственности, даже приходило въ голову, что вс т годы, проведенные въ работ и взаперти въ душной и спертой городской атмосфер, были даромъ прожиты вами.
Мы хали черезъ Канзасъ и часа черезъ полтора благополучно прибыли въ чужіе края, въ величественныя американскія степи. Тутъ мстность была волниста, и насколько глазъ могъ охватить все окружающее, вы видли передъ собою грандіозное и правильное возвышеніе и наклоненіе почвы — какъ бы величавыя волны океана посл бури. Везд видны были зеленющіе хлба, отчетливо выдающіеся квадратами густой темной зелени среди роскошной растительности. Но въ скоромъ времени земляное море это теряло свой волнистый характеръ и передъ вами разстилалась плоская поверхность на протяженіи семисотъ миль.
Наша карета, постоянно качающаяся то въ ту, то въ другую сторону, походила на большую внушительную люльку, стоящую на колесахъ. Она была запряжена красивою шестеркою лошадей, а около кучера сидлъ ‘кондукторъ’, законный капитанъ этого судна, такъ какъ вся отвтственность лежала на немъ, онъ долженъ былъ заботиться о почт, о пассажир, о багаж и о всхъ случайностяхъ, могущихъ встртиться на пути. Мы трое были пока единственными пассажирами. Сидли мы внутри кареты на заднихъ мстахъ, а остальное было все завалено почтовыми сумками, такъ какъ мы захватили почту за цлые три дня. Передъ нами, почти трогая наши колни и доходя до потолка, стояла перпендикулярная стна изъ почтовыхъ сумокъ. Большая груда ихъ, перевязанная ремнями, лежала наверху, на карет, и оба ящика, передній и задній были полны.
Кучеръ объяснилъ намъ, что на пароход этого груза было 2.700 ф. и теперь вотъ нужно развозить его повсюду: ‘немного въ Бригкамъ, немного въ Карсонъ, въ Фриско, но самую главную часть передать индйцамъ, замчательно безпокойный народъ, думается мн, у нихъ дла довольно и безъ чтенія’.
Сказавъ это, лицо его какъ-то перекосилось въ улыбку и онъ сталъ подмигивать, глядя на него, мы догадались, что замчаніе это было сдлано шутя и подразумвало тотъ случай, когда мы встртимся въ степяхъ съ индйцами и когда намъ придется волей-неволей разстаться съ нкоторыми пожитками.
Лошадей мняли мы каждыя десять миль въ продолженіе всего дня и прекрасно и скоро хали по гладкой, твердой дорог. При каждой остановк дилижанса мы выскакивали, чтобы промять свои ноги, благодаря чему при наступленіи ночи мы были свжи и бодры.
Посл ужина какая-то женщина, которой приходилось прохать 50 миль до своего мста, сла къ намъ въ карету, и мы принуждены были поочереди уступать ей свое мсто, а сами садиться на наружное, рядомъ съ кучеромъ и съ кондукторомъ. Казалось, она была не разговорчива. Она сидла въ углу и при наступающихъ потемкахъ занималась тмъ, что устремляла свой зоркій взглядъ на комара, впившагося въ одну изъ ея рукъ, между тмъ какъ другую она медленно поднимала до извстной высоты, чтобы со всего размаха прихлопнуть комара, размахъ этотъ былъ такъ силенъ, что могъ свалить и корову, посл того, она продолжала сидть и наблюдать за трупомъ съ самымъ хладнокровнымъ образомъ, прицлъ ея всегда былъ вренъ, она ни разу не сдлала промаха.
Труповъ съ руки она не сбрасывала, а оставляла для приманки. Я сидлъ около этого безобразнаго сфинкса, смотрлъ какъ она убила до полсотни комаровъ, и все ожидалъ, что она что-нибудь да скажетъ, но все напрасно, она молчала. Тогда уже я вступилъ съ ней въ разговоръ. Я сказалъ:
— Комаровъ здсь довольно много, сударыня.
— Вы бьетесь объ закладъ!
— Что вы говорите, сударыня?
— Вы бьетесь объ закладъ!
Вдругъ она выпрямилась, оглянула всхъ и стала говорить грубымъ и простымъ языкомъ:
— Провались я, если я не приняла васъ за глухо-нмыхъ, честное слово. Я собирала, собирала комаровъ и удивлялась, что съ вами. Сначала полагала, что вы глухо-нмые, потомъ ршила, что вы больны или помшаны, наконецъ, поняла, что вы просто несчастные дураки, не умющіе связать двухъ словъ. Откуда вы?
Сфинксъ пересталъ быть сфинксомъ! Вс потоки ея краснорчія прорвались и она положительно заливала насъ ими, говоря, въ переносномъ смысл, мы тонули въ опустошительномъ потоп ея тривіальной и грубой болтовни.
Боже, какъ мы страдали! Она не умолкала, говорила цлыми часами и я горько раскаивался, что когда-то обратился къ ней съ комаринымъ вопросомъ и этимъ развязалъ ей языкъ. Она ни разу не умолкла до разсвта, пока не насталъ конецъ ея путешествія, и то, выходя изъ кареты разбудила насъ (такъ какъ мы дремали), сказавъ:
— Ну, вы, молодцы, выходите-ка въ Коттенвуд и пробудьте тамъ денька два, я буду одна сегодня ночью и если могу вамъ пригодиться моей болтовней, то къ вашимъ услугамъ. Спросите у людей, они вамъ скажутъ, какъ я добра, особенно для двки, подобранной въ лсу и выросшей между всякой дрянью, когда же я встрчаюсь съ порядочными людьми, себ равными, то полагаю, что меня могутъ найти красивой и пріятной бабенкой.
Мы ршили не останавливаться въ Коттенвуд.
Часа за полтора до разсвта мы такъ гладко катили по дорог, что наша люлька, легко покачиваясь, пріятно усыпляла насъ и мы было уже совсмъ засыпали, какъ вдругъ что-то рухнуло подъ нами! Ясно не сознавая, что случилось, мы отнеслись къ этому равнодушно. Карета остановилась. Мы слышали, какъ ямщикъ съ кондукторомъ разговаривали между собою, какъ суетились и ругались, не находя фонаря, но насъ все это мало трогало, мы чувствовали себя хорошо въ нашемъ гнздышк со спущенными сторами, въ то время, какъ люди эти хлопотали около экипажа въ такую пасмурную ночь. По разнымъ звукамъ слышно было, что они производили осмотръ, и вотъ послышался голосъ кучера:
— Ахъ, чортъ возьми, шкворень-то сломался!
Я вскочилъ, какъ встрепанный, что всегда бываетъ при сознаніи какого-то еще неразъясненнаго бдствія. Я подумалъ: ‘Врно шкворень есть какая-нибудь часть лошади и, безъ сомннія, очень важная, въ виду того, что голосъ кучера мн показался мрачнымъ. Можетъ быть, нога, но между тмъ, какъ могла она сломать ногу, бжавъ по такой прелестной дорог? Нтъ, это не, можетъ быть нога, нтъ, это невозможно, разв только она хотла лягнуть кучера. Интересно, однако же, узнать, какая же часть лошади называется шкворнемъ? Что бы тамъ ни было, но я не выкажу своего невжества при нихъ’.
Какъ разъ въ эту минуту занавсь приподнялась, фонарь освтилъ насъ и вс почтовыя пожитки, а въ окн появилось лицо кондуктора, который сказалъ:
— Господа, вамъ придется немедля выходить, шкворень сломался.
Мы вышли изъ кареты угрюмые и недовольные и насъ съ просонья пробирала дрожь. Когда же я узналъ, что то, что они называли ‘шкворнемъ’, была соединительная часть передней оси съ экипажемъ, то я обратился къ кучеру со словами:
— Во всю жизнь мою не пришлось мн видть до такой степени истертаго шкворня, какъ это случилось?
— Какъ? Да очень просто, когда дали везти почту за цлые три дня, вотъ и случилось,— сказалъ онъ.— И что странно, какъ разъ въ томъ направленіи, которое указано на почтовыхъ сумкахъ съ газетами и гд именно и надо выдать почту индйцамъ, чтобы держать ихъ въ поко. Вышло оно всетаки кстати, такъ какъ въ такую темноту я прохалъ бы наврно мимо, если бы не сломался шкворень.
Я былъ убжденъ, что онъ опять длаетъ свою гримасу съ подмигиваніемъ, хотя не могъ разсмотрть его лица, такъ какъ онъ наклонился надъ работой, пожелавъ ему успха, я повернулся и сталъ помогать другимъ выносить почтовыя сумки, когда он вс были вытащены, изъ нихъ образовалась около дороги огромная пирамида. Когда карета была готова, мы снова наполнили почтою два экипажные ящика, но уже ничего не клали наверхъ, внутри же кондукторъ, спустивъ вс сиднья, началъ наполнять карету этимъ добромъ и помстилъ въ нее ровно половину того, что было прежде. Мы сильно негодовали, такъ какъ остались безъ сидній, но кондукторъ, умный малый, успокоилъ насъ словами, что постель лучше сиднья, тмъ боле что такое размщеніе вещей предохраняетъ его экипажъ отъ вторичной ломки. Дйствительно, испробовавъ это незатйливое ложе, располагающее къ лни, мы забыли и думать о сидньяхъ.
Впослдствіи, во время многихъ безпокойныхъ дней, бывало ляжешь для отдыха, возьмешь книгу, статуты или словарь, и только удивляешься, почему буквы прыгаютъ.
Кондукторъ сказалъ, что съ первой станціи онъ вышлетъ сюда сторожа приберечь оставленныя нами сумки, и съ этимъ мы покатили дальше.
Начинало разсвтать, проснувшись, мы съ наслажденіемъ потягивались и смотрли въ окно далеко на востокъ, бросая туда взглядъ полный надежды, плохо обращая вниманіе на широкое пространство полянъ вблизи насъ, покрытыхъ росой и расходящимся тумакомъ. Наслажденіе наше было полное, оно доходило до какого-то неистоваго восторга. Карета продолжала катиться быстро, лошади шли крупною рысью, втерокъ разввалъ шторы и смшно раздувалъ висвшее наше платье, люлька нжно покачивалась, стукъ лошадиныхъ копытъ, щелканье кнута и гиканіе кучера были положительно музыкальны, убгающая почва, мелькающія деревья, казалось, безмолвно привтствовали насъ и съ любопытствомъ, и съ завистью провожали, такъ лежали мы въ тиши и спокойствіи и мысленно сравнивали теперешнее наше удовлетворенное чувство съ прежней утомительной городской жизнью, тогда-то мы поняли, что существуетъ только одно полное и совершенное счастіе на этой земл, и мы его достигли.
Позавтракавъ на одной изъ станцій, названіе которой я забылъ, мы втроемъ услись на сидніе за кучеромъ и временно уступили нашу постель кондуктору.
Вскор я снова сталъ дремать и легъ внизъ лицомъ на верхушку дилижанса, держась за тонкіе, желзные прутики, и такъ проспалъ около часу или боле. Судя по этому, каждый пойметъ, насколько безподобны тамошнія дороги. Спящій человкъ невольно схватится сильно за прутики во время толчка, но когда экипажъ вашъ равномрно покачивается, онъ этого, конечно, не сдлаетъ.
Кучера и кондуктора частенько засыпаютъ на своихъ козлахъ минутъ на 30 или на 40 при весьма быстрой зд, восемь или десять миль въ часъ, я самъ это видлъ не однажды. Опасности они никакой не подвергаются, повторяю, спящій человкъ непремнно схватится за прутики, если карета покачнется. Люди эти все рабочіе, они сильно утомляются и имъ нтъ возможности удержаться отъ сна.
Вскор прохали мы Мерисвилль, Бигъ-Блу и Литлъ-Сэнди, прохавъ еще одну милю, мы добрались до Небраска, а потомъ и до Бигъ-Сэнди, ровно сто восемьдесятъ миль отъ Сентъ-Жозефъ.
При заход солнца мы въ первый разъ увидали животное, весьма обыкновенное здсь и извстное во всей окружности, отъ самаго Канзаса до Тихаго океана, подъ названіемъ ‘оселъ-кроликъ’. Прозвище дано ему мткое. Онъ такой же, какъ и вс кролики, но только въ полтора раза больше, ноги его длинне, пропорціонально его величин, уши безобразно большія и едва ли найдутся подобныя у другого существа, кром какъ у осла-кролика. Когда онъ сидитъ смирно, какъ бы задумавшись и своихъ грхахъ, или разсянно смотритъ, не подозрвая никакой опасности, его величественныя уши выступаютъ весьма высоко, но звукъ ломанной втки можетъ напугать его до смерти, и тогда онъ, осторожно опустивъ назадъ свои уши, стремительно бжитъ домой. Все, что въ эту минуту видно отъ него, это его длинное, срое туловище, вытянутое въ струнку и быстро мчащееся сквозь низкіе шалфейные кусты съ поднятой головой, съ глазами, устремленными впередъ, и только слегка спущенными назадъ ушами, такъ что по нимъ видно, гд находится животное.
По временамъ онъ длаетъ такіе удивительные прыжки черезъ малорослые шалфейные кусты, что любой конь позавидовалъ бы ему. Вскор онъ уменьшаетъ понемногу свой бгъ и прыжки и таинственно исчезаетъ, это значитъ онъ притаился за кустомъ и будетъ сидть тамъ, прислушиваясь и дрожа, пока вы почти не дойдете до него,— тогда онъ снова быстро пускается въ путь. Но чтобы видть и познать всю трусость его, надо непремнно хоть разъ выстрлить до немъ, тогда онъ, отъ необъятнаго страха, положивъ уши назадъ и вытянувшись почти въ прямую палку, летитъ, какъ стрла, легко и быстро, оставляя за собою милю за милей.
Наше общество спугнуло такого звря, секретарь выстрлилъ по немъ изъ своего ‘Кольта’, я началъ посылать ему вслдъ мои пули, одну за другой и въ то же время раздался трескучій выстрлъ изъ стараго ‘Allen’, и я не преувеличу, если скажу, что бдный кроликъ положительно обезумлъ! Опустивъ уши, поднявъ хвостъ, онъ бжалъ по направленію въ Санъ-Франциско такъ стремительно, что моментально исчезъ съ глазъ нашихъ, но долго еще потомъ былъ слышенъ свистъ его.
Не помню, гд мы впервые увидли ‘шалфейный кустъ’, но такъ какъ я о немъ упомянулъ, то не прочь его описать, что и нетрудно, если читатель можетъ представить себ сучковатый и почтеннаго возраста дубъ, превращенный въ небольшой кустъ, фута въ два вышины, съ грубой корой, листвой и со сплетшимися втвями, то легко пойметъ это точное опредленіе шалфейнаго куста. Часто въ свободное утро въ горахъ, лежа на земл, лицомъ подъ шалфейнымъ кустомъ, я предавался фантазіи и воображалъ, что мошки на листьяхъ были птички-лилипуты и что муравьи, ползающіе туда-сюда, были стада-лилипуты, я же самъ представлялъ великана-бродягу изъ Бробдигнагъ, ожидающаго появленія маленькаго жителя, чтобы поймать и проглотить его.
Несмотря на свой миніатюрный ростъ, шалфейный кустъ всетаки важное растеніе въ лсу. Листва его сро-зеленаго цвта и даетъ оттнокъ этотъ степямъ и горамъ. Запахъ и вкусъ чая его тотъ же, что и у нашего шалфея, и потому извстенъ почти всмъ дтямъ. Шалфейный кустъ замчательно жесткое растеніе и растетъ оно посреди глубокихъ песковъ и на обнаженныхъ скалахъ, тамъ, гд никакое другое растеніе и не могло бы произрастать, разв только ‘бончъ-грассъ’ (bonch-grass) {‘Бончъ-грассъ’ растетъ на сверномъ склон горъ Невады и ея окрестностей и служитъ хорошимъ кормомъ для скота, даже въ зимнее время, тамъ, гд снгъ сдувается втромъ, несмотря на то, что бончъ-грассъ растетъ на плохой почв, онъ, какъ говорятъ пастухи, одинъ изъ лучшихъ и питательнйшихъ кормовъ для коровъ и лошадей.}. Шалфей растетъ въ трехъ, въ шести или въ семи футахъ другъ отъ друга, вс горы и степи покрыты имъ отъ дальняго востока до границъ Калифорніи.
На пространств нсколькихъ сотъ миль въ пустын вы не найдете ни одного дерева, ни одного растенія, кром шалфейнаго куста и ему подобнаго ‘гризъ-вудъ’, который такъ походитъ на него, что почти нтъ никакой разницы. Разложить костеръ и имть горячій ужинъ было бы немыслимо въ степяхъ, если бы не другъ-пріятель шалфейный кустъ. Стволъ его иметъ толщину дтской кисти (доходитъ и до мужской), а крючковатыя втки на половину тоньше, но, какъ матеріалъ, онъ крпкій, твердый и прочный, какъ дубъ.
Когда приходится длать привалъ въ степи, то первымъ долгомъ надо нарубить шалфею, въ нсколько минутъ можно навалить его большую кучу, потомъ вырыть яму въ одинъ футъ ширины, въ два фута глубины и длины, наполнить ее нарубленнымъ шалфеемъ, зажечь, и пусть горитъ пока не останутся одни только ярко-раскаленные угли. Тогда начинается стряпня, и такъ какъ нтъ дыма — нтъ и недовольныхъ. Такой огонь не потухнетъ во всю ночь и не требуетъ постоянной поддержки, около него уютно и пріятно, такъ что всевозможныя воспоминанія кажутся правдоподобными, поучительными и замчательно интересными.
Шалфейный кустъ — прекрасное топливо, но, какъ растеніе, онъ — неудачникъ. Никто имъ не питается, кром осла-кролика и побочнаго сына его, мула, но довряться ихъ вкусу нельзя, они дятъ все, что имъ попадется: еловыя шишки, антрацитъ, мдные опилки, свинцовыя трубки, битыя бутылки, и все это такъ просто и съ такимъ аппетитомъ, какъ будто бы пообдали устрицами. Мулы, ослы и верблюды награждены такимъ аппетитомъ, что всякая да ихъ насыщаетъ на малое время, но ничто не можетъ ихъ удовлетворить. Однажды въ Сиріи у главнаго источника Іордана, пока устраивали палатки, верблюдъ утащилъ мое пальто и сталъ разсматривать его со всхъ сторонъ, какъ бы критикуя или какъ бы желая сдлать себ такое, переставъ, однако, смотрть на него, какъ на предметъ одежды, онъ ршилъ, что это, должно быть, хорошая пища, всталъ на него одной ногой и началъ тщательно жевать рукавъ, открывая и закрывая при этомъ глаза, какъ бы предаваясь священнодйствію, видно было, что во всю жизнь ему не попадалось ничего вкусне, потомъ раза два онъ чмокнулъ губами и потянулся за другимъ. Затмъ попробовалъ бархатный воротникъ и при этомъ такъ мило, съ такимъ довольнымъ видомъ усмхнулся, что легко было понять, что воротникъ составлялъ самую вкусную часть пальто, наконецъ, онъ принялся за фалды, въ карманахъ которыхъ быти пистоны, капсюли, леденцы отъ кашля и фиговая пастила изъ Константинополя. Тутъ выпала моя газетная статья, онъ набросился и на нее, но здсь, онъ вступалъ, по моему, на опасную почву, хотя онъ и пережевалъ нкоторую премудрость, но она довольно тяжело легла ему на желудокъ, по временамъ проглоченная имъ веселая шутка встряхивала его довольно сильно, я видлъ, что опасное время приближалось, но онъ не выпускалъ своей добычи и храбро и полный надежды смотрлъ на нее, пока не наткнулся на статьи, которыя даже и верблюдъ не могъ безнаказанно переварить. Его начало тошнить, съ трудомъ переводилъ онъ дыханіе, глаза его остановились, переднія ноги вытянулись, и спустя минуту онъ грохнулся на земь, коченя, и вскор умеръ въ страшныхъ мученіяхъ. Я подошелъ и вынулъ манускриптъ изъ его рта и замтилъ, что чувствительное животное какъ разъ испустило духъ на одной изъ самыхъ скромныхъ и нжныхъ статей, какую я когда-либо преподносилъ доврчивой публик.
Я только-что собирался сказать, когда отвлекся другимъ, что иногда шалфейный кустъ бываетъ пяти и шести футовъ вышины съ соотвтственнымъ развитіемъ втвей и листьевъ, но два фута или два фута съ половиною — его обыкновенная вышина.
Съ закатомъ солнца, при наступленіи вечерней прохлады, мы стали готовить себ постели: разложили твердыя кожаныя сумки для писемъ, парусинные мшки, узловатые и неровные, вслдствіе торчавшихъ въ нихъ журналовъ, ящичковъ и книгъ, укладывая и раскладывая ихъ такъ, чтобы имть ровныя и гладкія постели, и, кажется, отчасти достигли этого, хотя, несмотря на вс наши труды, все въ общемъ имло видъ маленькаго взбаломученнаго моря. Посл того мы стали разыскивать въ разныхъ закоулкахъ между почтовыми сумками свои сапоги, гд они почему-то пріютились, обувъ ихъ, мы сняли съ крючковъ, гд въ продолженіе всего дня висли наши сюртуки, жилеты, панталоны и грубыя шерстяныя рубашки, и одлись. Благодаря отсутствію дамъ какъ въ экипаж, такъ и на станціяхъ, мы, съ девяти часовъ утра, въ виду жаркой погоды и для большаго удобства, сняли съ себя все, что можно было, и остались въ одномъ нижнемъ бль. Окончивъ всю эту работу, мы убрали неуклюжій Словарь подальше, а поближе къ себ установили фляги съ водой и пистолеты положили недалеко, такъ что можно было ихъ найти и въ потемкахъ. Затмъ выкурили послднюю трубку, звнули, убрали трубки, табакъ и кошелекъ съ деньгами въ разныя уютныя мстечки между почтовыми сумками, спустили кругомъ вс каретныя сторы, и стало у насъ темно, какъ ‘во внутренностяхъ коровы’, по элегантному выраженію нашего кондуктора. Безспорно, было весьма темно, какъ и во многихъ другихъ мстахъ, нигд ничего не просвчивало. Наконецъ мы свернулись, какъ шелковичные червячки, закутались каждый въ свое одяло и погрузились въ тихій сонъ.
Всякій разъ, что дилижансъ останавливался для перемны лошадей, мы просыпались и старались припоминать, гд находимся, какъ только начинали приходить въ себя, смотришь, дилижансъ уже готовъ и снова катитъ дальше, а мы снова засыпаемъ. Понемногу стали мы вступать въ населенную мстность, прорзанную повсюду ручейками, съ довольно крутыми берегами по обимъ сторонамъ, каждый разъ, какъ мы спускались съ одного берега и карабкались на другой, мы невольно сталкивались между собой, и то кучкой скатывались въ противоположный конецъ кареты, почти что въ сидячемъ положеніи, то оказывались на другомъ конц вверхъ ногами, мы барахтались, толкались, отбрасывали почтовыя сумки, которыя наваливались на насъ и вокругъ насъ, а отъ поднявшейся въ суматох пыли мы вс хоромъ чихали и невольно ворчали другъ на друга, говоря непріятности врод подобныхъ: ‘Снимите вашъ локоть съ моихъ реберъ!’ — ‘Неужели вамъ нельзя не такъ тснить меня!’
Съ каждымъ нашимъ путешествіемъ съ одного конца на другой Пространный Словарь слдовалъ за нами и непремнно кого-нибудь уродовалъ, то онъ сдеретъ кожу съ локтя господина секретаря, то ударитъ меня въ животъ, а бдному Бемису такъ приплюснулъ носъ, что онъ боялся остаться навкъ уродомъ. Револьверы и кошелекъ съ мелочью живо очутились на дн кареты, но трубки, чубуки, табакъ и фляги, стуча и ударяясь другъ о друга, слдовали за Словаремъ каждый разъ, когда тотъ длалъ на насъ свои нападенія, и помогали, и содйствовали ему въ борьб съ нами: табакъ засыпалъ намъ глаза, а вода выливалась намъ за спину.
Впрочемъ, въ общемъ мы провели ночь довольно хорошо, мало-по-малу начало свтать, и когда показалось сквозь щели занавсей холодное срое утро, мы звнули, съ наслажденіемъ вытянулись, отбросили свои коконы и почувствовали, что вполн выспались. При восход солнца, когда стало тепле, мы снова сняли всю нашу одежду и приготовились къ завтраку. Мы какъ разъ во-время покончили свои дла, потому что черезъ пять минутъ кучеръ затрубилъ, огласивъ воздухъ очаровательной музыкой своей, и вскор мы увидли вдали нсколько домиковъ. Оглушенные стукомъ экипажа, топотомъ копытъ и крикомъ кучера, который раздавался все громче и громче, мы съ шикомъ подъхали къ станціи. Восхитительная была эта прежняя почтовая зда!
Мы выскочили, какъ были, въ полураздтомъ вид. Кучеръ собралъ возжи, швырнулъ ихъ на земь, звнулъ, вытянулся и скинулъ кожаныя рукавицы съ большимъ достоинствомъ, не обращая ни малйшаго вниманія на привтствія, на разспросы объ его здоровь, на предупредительность смотрителя станціи и конюховъ, которые, кинувшись помогать ему выпрягать лошадей, увели нашу шестерню, замнивъ ее свжею. Въ глазахъ ямщика, смотритель станціи и конюха были люди ничтожные, полуразвитые, хотя полезные и необходимые на своихъ мстахъ, но съ которыми человкъ съ достоинствомъ никакъ не могъ дружить, наоборотъ, въ глазахъ смотрителей станцій и конюховъ ямщикъ былъ герой, занимающій высокій постъ, всеобщій баловень, которому завидовали вс и на котораго смотрли съ уваженіемъ, когда они съ нимъ начинали разговоръ, а онъ грубо отмалчивался, то они переносили это смиренно, находя, что поведеніе это соотвтствовало его важности, когда же онъ начиналъ говорить, то они съ восторгомъ ловили его слова (онъ никогда не удостаивалъ кого-нибудь своимъ разговоромъ, а обращался вообще къ лошадямъ, къ конюшнямъ, къ окружающей природ и уже мимоходомъ къ своимъ подобострастнымъ слушателямъ). Когда онъ награждалъ конюха грубою насмшкою, тотъ былъ счастливъ на весь день, когда онъ повторялъ свой единственный, всмъ извстный, грубый, плоскій и лишенный всякаго остроумія разсказъ тмъ же самымъ слушателямъ, въ однихъ и тхъ же выраженіяхъ, въ каждый пріздъ свой, то челядь эта положительно гоготала отъ удовольствія, держа себя за бока и клялась, что лучшаго въ жизни она никогда ничего не слыхала. Какъ бывало, засуетятся они, когда онъ потребуетъ себ кувшинъ воды или огня для трубки, но осмлься пассажиръ попросить у нихъ ту же услугу, они тотчасъ же наговорятъ ему дерзостей. Впрочемъ, они позволяли себ такое грубое обращеніе, глядя на самого кучера, который смотрлъ на пассажира свысока и былъ о немъ не лучшаго мннія, что и о конюх.
Смотритель станціи и конюхи почтительно обращались, по своимъ понятіямъ, съ дйствительно имющимъ значеніе кондукторомъ, но ямщикъ былъ единственное лицо, предъ которымъ они преклонялись и котораго боготворили. Какъ любовались они имъ, когда, взобравшись уже наивысокое свое сдалище, онъ медленно, не торопясь, надвалъ свои рукавицы, между тмъ какъ одинъ изъ счастливыхъ конюховъ, держа возжи, съ терпніемъ ожидалъ, чтобы онъ ихъ отъ него принялъ! А когда онъ щелкнетъ своимъ длиннымъ бичемъ и тронется въ путь, они его провожали побдоносными и продолжительными криками.
Станціи строются длинными и низкими зданіями изъ кирпичей, не соединенныхъ цементомъ, цвта грязи, высохшей на солнц (adobes называютъ испанцы такіе кирпичи, а американцы сокращаютъ на dobies). Крыши почти безъ откоса, кроются соломой, которую накладываютъ сверху дерномъ или толстымъ слоемъ земли, отчего крыши прорастаютъ зеленью и травою. Въ первый разъ въ жизни пришлось намъ видть палисадникъ на крыш дома! Постройки состояли изъ гумна, конюшенъ на двнадцать или пятнадцать лошадей и домика съ комнатой для пассажировъ, гд стояли лари для содержателей станцій и для одного или двухъ конюховъ. Домикъ былъ настолько низокъ, что легко можно было облокотиться о край его крыши, а чтобы войти въ дверь необходимо было согнуться. Вмсто окна было квадратное отверстіе безъ стеколъ, въ которое могъ пролзть человкъ. Пола не было, его замняла крпко утрамбованная земля, а печку — каминъ, въ которомъ и варили все необходимое. Не было ни полокъ, ни буфета, ни шкаповъ, въ углу стоялъ мшокъ съ мукой, а, прислонившись къ нему, два жестяныхъ почернлыхъ кофейника, одинъ жестяной чайникъ, маленькій мшечекъ къ солью и кусокъ ветчины.
Около двери этой берлоги, на земл стояла жестяная умывальная чаша, около нея ведро съ водою и кусокъ мыла, а на карниз висла старая, синяя шерстяная рубашка, которая служила полотенцемъ собственно содержателю станціи и только двое могли бы посягнуть на нее: кондукторъ и ямщикъ, но первый не длалъ это изъ чистоплотности, послдній же по нежеланію встать на черезчуръ короткую ногу съ ничтожнымъ содержателемъ станціи. У насъ было два полотенца, но, увы, они были въ чемодан, мы (и кондукоръ) вытирались носовыми платками, а ямщикъ своими панталонами и рукавами. Въ комнат около двери висла маленькая старинная рама отъ зеркала съ двумя кусочками зеркальнаго стекла въ углу, смотрясь въ этотъ разбитый уголокъ зеркала, вы видли себя съ двойнымъ лицомъ, изъ которыхъ одно возвышалось надъ другимъ на нсколько дюймовъ. У зеркала на шнурк висла половина гребня, но я готовъ лучше умереть, нежели подробно описать эту древность. Онъ былъ, надо полагать, временъ царя Гороха и съ тхъ поръ не видалъ, что значитъ чистка.
Въ одномъ углу комнаты стояло нсколько винтовокъ и другого оружія, тутъ же была труба и вс охотничьи принадлежности. Смотритель станціи носилъ панталоны изъ грубой деревенской матеріи, обшитыя сзади и вдоль штанины оленьей кожей, какъ обыкновенно длаютъ для верховой зды, такъ что они были удивительно оригинальны, наполовину темно-синія и наполовину желтыя. Штанины были заткнуты у него въ высокіе сапоги, каблуки украшены большими испанскими шпорами, которыя при каждомъ шаг звенли своими цпочками, у него была огромная борода и усы, шляпа съ широкими опущенными полями, синяя шерстяная рубашка, подтяжекъ, жилета и сюртука, онъ не носилъ, въ его кожаной кабур за поясомъ былъ большой морской револьверъ, а изъ-за сапога торчалъ роговой черенокъ кривого ножа. Обстановка домика была незатйлива и немногочисленна. Качалки, кресла и дивановъ здсь не было, ихъ замняли два треногихъ стула, сосновая скамья въ четыре фута длины и два пустыхъ ящика изъ подъ свчей. Столомъ служила жирная доска на подпоркахъ, а скатерти и салфетки отсутствовали, да ихъ даже и не требовалось. Испорченное жестяное блюдо, ножикъ, вилка и жестяная кружка составляли приборъ каждаго, но у кучера, кром того, было фаянсовое блюдце, которое когда-то видло лучшее время. Конечно, эта важная персона сидла на первомъ мст. На стол одно не соотвтствовало общей сервировк и рзко бросалось въ глаза, нмецкаго серебра судокъ, исцарапанный, согнутый, но всетаки онъ былъ до того не на мст, что походилъ на изгнанника-короля, сидящаго въ рубищ между варварами, хотя величіе его прежняго положенія внушаю уваженіе всмъ и каждому. Въ судк оставался всего одинъ графинчикъ, но и тотъ безъ пробки съ разбитымъ горлышкомъ, засиженный мухами съ очень малымъ количествомъ уксуса, въ которомъ замариновано было нсколько десятковъ мухъ, лапками вверхъ и какъ бы оплакивающихъ свое положеніе.
Смотритель станціи взялъ черствый хлбъ, величиною и формою напоминавшій кругъ сыра, отрзалъ нсколько ломтиковъ, нарзалъ каждому по кусочку ветчины, которую только умніе опытныхъ рукъ ловко нарзать доставляло зубамъ кое-какъ справиться съ этой обыкновенной пищей американскаго солдата, но которую на этотъ разъ и Штаты не ршались пріобрсти, почтовое же вдомство купило ее по дешевой цн для прокормленія пассажировъ и своихъ служащихъ. Мы, можетъ быть, наткнулись на такую ветчину (обреченную войску) гд-нибудь дальше въ степяхъ, а не именно тамъ, гд я ее описываю, но главное то, что мы на такую дйствительно наткнулись — это вещь неоспоримая.
Потомъ онъ налилъ намъ питье, которое назвалъ ‘slumgullion’, но прозвище это было неудачное. Питье, правда, имло претензію на чай, но въ немъ было много лишняго: грязныя тряпки, песокъ, старая свиная корка, такъ что трудно было обмануть опытнаго путешественника. Не было ни сахару, ни молока, ни даже ложки, чтобы помшать эту смсь.
Мы не могли сть ни хлба, ни ветчины и не въ состояніи были пить ‘slumgullion’, и когда я посмотрлъ на несчастный уксусный судокъ, то вспомнилъ анекдотъ (очень, очень старый) о путешественник, свшемъ за столъ, на которомъ поставлены были скумбрія и банка съ горчицей, онъ спросилъ хозяина, все ли это. Хозяинъ отвтилъ:
— Все! Помилуйте, да тутъ скумбріи достаточно на шесть человкъ.
— Но я не люблю скумбріи.
— Ну, такъ покушайте горчицы.
Прежде я находилъ этотъ анекдотъ весьма хорошимъ, но теперь мрачное сходство съ нашимъ положеніемъ лишило его всякаго юмора въ моихъ глазахъ.
Завтракъ былъ передъ глазами, но сть его мы не ршались.
Я понюхалъ, попробовалъ и сказалъ, что буду лучше пить кофе. Хозяинъ въ изумленіи остановился и безмолвно на меня смотрлъ. Наконецъ, когда онъ пришелъ въ себя, то отвернулся и какъ бы совтуясь самъ съ собою о такомъ важномъ дл, прошепталъ:
— Кофе! Вотъ такъ-такъ, будь я пр…ъ!
Иы сть не могли, сидли вс за однимъ столомъ и разговора правильнаго между конюхами и пастухами не было, а перебрасывались они между собою отрывочными фразами въ одной и той же форм, всегда грубо-дружественной. Сначала новизна и бытовая оригинальность ихъ способа излагать мысль меня интересовали, но со временемъ однообразіе ихъ прискучило. Разговоръ былъ:
— Передай хлбъ, ты, хорьковый сынъ!— Нтъ, я ошибаюсь, не ‘хорьковый’, кажется, оно было хуже, да, я вспоминаю, оно дйствительно было хуже, но точнаго выраженія не помню. Впрочемъ, оно не важно, такъ какъ во всякомъ случа оно не печатное. Благодаря только моей необычайной памяти, я не забылъ, гд пришлось мн въ первый разъ услышать сильныя и для меня совсмъ новыя, мстныя выраженія въ западныхъ степяхъ и горахъ.
Мы отказались отъ завтрака, заплатили каждый по доллару и вернулись на свои мста въ дилижанс, гд нашли утшеніе въ куреніи. Тутъ въ первый разъ почувствовали мы нкоторое разочарованіе. Здсь же пришлось намъ разстаться съ чудною шестеркою лошадей и замнить ее мулами. Это были дикія мексиканскія животныя и надо было человку стоять передъ каждымъ изъ нихъ и крпко держать, пока кучеръ надвалъ перчатки и устраивался на козлахъ, когда же, наконецъ, онъ бралъ возжи въ руки и конюха, при условномъ знак, быстро отскакивали, карета вызжала со станціи какъ бы ядро, выпущенное изъ пушки. И какъ эти бшеныя животныя летли! Это былъ какой-то неутомимый и неистовый галопъ, ни разу не уменьшавшійся ни на минуту въ продолженіе десяти или двнадцати миль, пока мы снова не подъзжали къ станціи.
Такъ летли мы весь день. Къ двумъ часамъ дня лсная полоса. окаймляющая Сверную Платту и обозначающая поворотъ ея въ обширную гладкую степь, стала видна. Къ четыремъ часамъ мы перехали черезъ рукавъ рки, къ пяти часамъ прохали Платту и остановились въ Фортъ-Кіерне, ровно черезъ пятьдесятъ шесть часовъ, какъ выхали изъ Сентъ-Же. Сдлано триста миль!
Такъ путешествовали на великомъ материк лтъ десять или двнадцать тому назадъ, и только горсть людей позволяла себ мечтать, что, Богъ дастъ, доживутъ и они до того времени, когда въ этой мстности проведутъ желзный путь. Дорога проведена и при чтеніи въ газет ‘Hew-York Times’ о ныншнемъ способ путешествія по той же самой мстности, которую я теперь описываю, картинно выступаютъ въ моей памяти тысячи странныхъ сравненій и контрастовъ съ нашимъ прошлымъ путешествіемъ. Я едва могу понять новое положеніе вещей.
Путешествіе по континенту.
Въ 4 ч. 20 м. пополудни, въ воскресенье, выхали мы со станціи Омага на западъ, чтобы совершить нашу длинную поздку. Черезъ нсколько часовъ пути объявили намъ, что обдъ готовъ — ‘событіе’, весьма интересное для тхъ изъ насъ, кто еще не вкушалъ обда Пульмана въ гостинниц на колесахъ, итакъ, перешедши изъ нашего спальнаго вагона въ слдующій, мы очутились въ столовой. Первый обдъ этотъ былъ для насъ настоящимъ праздникомъ. И хотя намъ пришлось въ продолженіе четырехъ дней здсь и обдать, и завтракать, и ужинать, общество наше не переставало любоваться и восхищаться превосходнымъ устройствомъ и удивительнымъ комфортомъ. На столахъ, покрытыхъ блоснжною скатертью и украшенныхъ приборами изъ чистаго серебра, прислуга (негры), бгающая взадъ и впередъ, одтая вся въ безукоризненно блое, ставила кушанье какъ бы по волшебству. Самъ Дельмоникъ не краснлъ бы за такой обдъ, впрочемъ, въ нкоторомъ отношеніи было бы трудно этому замчательному артисту услдить за нашимъ меню, въ дополненіе такому перваго разряда обду мы имли еще свое: козій филей (тотъ, кто никогда не далъ этого, въ жизни не лъ ничего хорошаго), форель изъ прелестныхъ нашихъ горныхъ ручейковъ и отборные фрукты и ягоды и ко всему (не продаваемый нигд sauce piquant) нашъ ароматный и придающій аппетитъ степной воздухъ! Вы можете быть уврены, мы вс отнеслись съ должнымъ вниманіемъ ко всему, заливая ду стаканами искрящагося вина, въ то же время пробгали мы тридцать миль въ часъ, сознавая, что быстре жить было немыслимо. Однако, мн пришлось отказаться отъ этого мннія, когда черезъ два дня мы въ 27 минутъ длали 27 миль и шампанское, налитое въ стаканахъ до краевъ, не проливалось. Посл обда мы удалились въ нашъ салонъ-вагонъ, и такъ какъ это былъ канунъ воскресенія, то предались пнію старинныхъ гимновъ: ‘Слава Господу Богу’ и т. д. ‘Сіяющій Берегъ’, ‘Коронованіе’ и такъ дале, мужскіе голоса пріятно и нжно сливались съ женскими въ вечернемъ воздух, между тмъ, поздъ нашъ со своими огненными, ослпительными глазами, красиво освщая даль степей, быстро мчался въ ночной тьм по пустын. Легли мы спать въ роскошныя постели, спали сномъ праведнымъ до другого утра (понедльникъ) и проснулись въ восемь часовъ, какъ разъ въ то время, когда прозжали черезъ Сверную Платту, триста миль отъ Омага пятнадцать часовъ сорокъ минутъ въ пути.
Еще ночь, проведенная поперемнно, то бурно, то покойно, наконецъ, настало утро, снова радостное пробужденіе, снова прелесть свжаго втерка, созерцаніе обширныхъ пространствъ, ровныхъ полянъ, яркаго солнца и необозримыхъ пустынь, а воздухъ до того изумительно прозраченъ, что деревья, отстоящія на три мили, кажутся совсмъ близко. Мы опять облеклись въ полуодтую форму, ползли наверхъ летвшаго экипажа, спустили съ крыши ноги, покрикивали иногда на нашихъ бшеныхъ муловъ только ради того, чтобы видть, какъ они, пригнувши уши назадъ, бжали еще шибче, привязавъ шляпы къ головамъ, чтобы волосы не разввались, мы бросали жадные взоры на широкій міровой коверъ, разстилающійся передъ нами, боясь упустить что-нибудь новое и неизвстное. Даже теперь пріятная дрожь пробираетъ меня при одномъ воспоминаніи о тхъ прелестныхъ утрахъ, когда радость жизни и какое-то дикое сознаніе свободы волновали кровь мою!
Спустя часъ времени, посл завтрака, мы увидли первую степную собаку, первую дикую козу (антилопу) и перваго волка. Какъ мн припоминается, то этотъ послдній и есть каіотъ (cayote) дальнихъ степей, и если дйствительно я тогда не ошибся, онъ не былъ ни красивымъ, ни симпатичнымъ животнымъ, впослдствіи я хорошо изучилъ эту породу и могу говорить о ней самоувренно. Кайотъ длинный, худой, жалкій и безпомощный на видъ, съ волчьей срой шкурой, съ довольно пушистымъ хвостомъ, всегда опущеннымъ, что придаетъ животному несчастный видъ, глаза его безпокойные и злые, а морда длинная, острая, съ легко-приподнятою верхнею губою, изъ подъ которой виднются зубы. Онъ иметъ хитрый и увертливый видъ, всегда голоденъ и представляетъ собою аллегорическую эмблему нужды, нищеты, одиночества и неудачи. Самое ничтожное животное презираетъ его, онъ до того боязливъ и трусливъ, что оскаленные зубы хотя и придаютъ ему свирпый видъ, но самъ онъ весь какъ бы извиняется передъ вами. Притомъ онъ крайне глупъ, слабъ, жалокъ и ничтоженъ. При вид васъ онъ приподнимаетъ верхнюю губу, скалитъ зубы и тихонько сворачиваетъ съ направленія, котораго держался, наклоняетъ немного голову и бжитъ легкой походкой черезъ шалфейный кустъ, поглядывая по временамъ на васъ черезъ плечо, пока не удалится вн ружейнаго выстрла, и тогда останавливается и спокойно смотритъ на васъ, такое обозрніе онъ повторяетъ черезъ каждые 50 ярдовъ, и мало-по-малу его срая шкура сливается съ срымъ цвтомъ шалфейнаго куста, и онъ пропадаетъ. Все это онъ продлываетъ, если вы остаетесь спокойнымъ, но если вы угрожаете ему, то онъ обнаруживаетъ большое увлеченіе своимъ путешествіемъ, моментально наэлектризовываетъ свои ноги и такъ скоро мчится, что пространство между нимъ и вами непомрно увеличивается, а вы, не успвая сдлать прицла, приходите къ тому убжденію, что только разв одна молнія можетъ догнать его. Но если вы спустите на него борзую собаку, то испытаете большое наслажденіе, особенно если собака эта самолюбива и пріучена къ быстрот.
Кайотъ поспшитъ удалиться, легко покачиваясь со стороны на сторону своимъ обманчивымъ бгомъ и иногда черезъ плечо поглядывая на собаку, ехидно ей улыбается и тмъ возбуждаетъ въ ней всю энергію, собака еще ниже опускаетъ голову, еще больше вытягиваетъ шею и еще съ большею яростью устремляется на звря, вытянувъ хвостъ въ прямую палку, быстро забирая лапами, она отмчаетъ свой путь черезъ пустыню густымъ облакомъ пыли! Все время она бжитъ въ двадцати футахъ отъ кайота и недоумваетъ, почему не можетъ достичь его, и этимъ раздражается до того, что длается, какъ бшеная, а кайотъ между тмъ, не мняя своего бга, спокойный и не уставая, продолжаетъ ей улыбаться. Раздраженная собака видитъ, наконецъ, какъ постыдно она обманута этимъ звремъ и его гнуснымъ спокойнымъ бгомъ, она начинаетъ чувствовать утомленіе, но замчаетъ, что если кайотъ не уменьшитъ своего шага, то онъ убжитъ отъ нея, тогда собака, почти полусбсившаяся, собираетъ послднія силы свои и, визжа и воя, еще сильне поднимаетъ лапами пыль, чтобы съ отчаянной энергіей наброситься на врага. Незамтнымъ образомъ удалилась собака мили на дв отъ своего хозяина, и когда кайотъ замчаетъ ея усталость, то дикая надежда свтится въ его глазахъ, онъ оборачивается къ собак, кротко ей улыбается въ послдній разъ, какъ бы желая сказать: ‘Ну, извини, придется мн тебя покинуть — дло не терпитъ и не могу я цлый день дурачиться’, съ этимъ вдругъ слышится порывистый шумъ, внезапный трескъ, и собака оказывается одна среди обширной пустыни! Сначала она недоумваетъ, останавливается и озирается кругомъ, влзаетъ на ближайшій песочный холмъ, устремляетъ свой взоръ вдаль, задумчиво встряхиваетъ головой, тихо поворачивается и бжитъ обратно, смиренно, чувствуя себя виноватой, какъ бы стыдясь своего поведенія, и почти около недли ходитъ съ поджатымъ хвостомъ, и даже черезъ годъ посл этого, какъ бы ни травили ее на кайота, она только вскинетъ взглядомъ по направленію звря, не обнаруживая никакого волненія, какъ бы сказавъ себ: ‘Будетъ, довольно, знаю, что меня ожидаетъ’.
Кайотъ живетъ преимущественно въ самыхъ отдаленныхъ и безлюдныхъ степяхъ, тамъ, гд пріютились ящерицы, оселъ-кроликъ, вороны, онъ всегда во всемъ нуждается, никогда не обезпеченъ пищей и съ трудомъ добываетъ ее. Онъ питается почти что одною падалью воловъ, муловъ и лошадей, случайно околвшихъ по пути, павшихъ птицъ и по временамъ выброшенными объдками прозжихъ блыхъ людей, которые, вроятно, въ состояніи были сть лучшую пищу, чмъ ветчина, предназначенная для войска. Кайотъ съдаетъ все, что ему попадется, и этимъ сходственъ съ племенемъ индйцевъ, часто посщающемъ пустыни, эти тоже съдаютъ все, что попадется имъ на зубъ! Любопытный фактъ это племя, единственное, которое съ пріятностью стъ нитро-глицеринъ, и если только не умретъ отъ него, то проситъ о повтореніи. Особенно плохо приходится степному кайоту, живущему за Скалистыми Горами, благодаря все тмъ же индйцамъ, которые также склонны и способны по запаху разыскать только-что павшаго вола, когда это случается, кайотъ удовлетворяется пока тмъ, что садится вблизи и наблюдаетъ за этими людьми, которые сдираютъ мясо, снимаютъ все съдомое и уносятъ съ собою. Тогда онъ и ожидающіе вороны набрасываются на остовъ и очищаютъ кости. Замчено, что кайотъ, зловщая птица и степные индйцы въ кровномъ родств между собою, потому что живутъ въ одной и той же мстности, пустынной и безплодной, въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, ненавидя всхъ и съ нетерпніемъ ожидающіе возможности присутствовать на похоронахъ своихъ враговъ. Ему ничего не стоитъ пройти сто миль для завтрака, полтораста для обда, потому что онъ убжденъ, что между завтракомъ и обдомъ пройдетъ не мене трехъ, четырехъ дней, и потому ему безразлично или даже лучше странствовать и обозрвать окрестности, нежели, лежа на мст, ничего не длать и этимъ только обременять своихъ родителей.
Мы скоро привыкли различать рзкій, злой лай кайота, раздававшійся въ мрачной пустын ночью, мшая намъ спать въ карет между мшками, вспомнивъ его безпомощный видъ и его несчастную долю, мы отъ души пожелали ему всякаго благополучія и полнаго успха въ длахъ.
Нашъ новый кондукторъ не спалъ двадцать четыре часа, что случалось очень часто. Отъ Сентъ-Жозефъ на Миссури до Сакраменто въ Калифорніи сухимъ путемъ было приблизительно 1.900 миль и проздъ этотъ длали въ пятнадцать дней (теперь по желзной дорог это пространство прозжаютъ въ четыре съ половиною дня), но, по почтовому контракту, этотъ проздъ по росписанію обозначался, какъ мн помнится, въ восемнадцать или въ девятнадцать дней. Лишніе дни эти давались на случай зимнихъ вьюгъ, снговъ или другихъ какихъ-нибудь непредвиднныхъ случаевъ. У почтоваго вдомства все было въ строгомъ порядк и хорошо устроено. На каждыя 250 миль былъ агентъ или надзиратель, снабженный большими полномочіями. Его законный участокъ въ 250 миль назывался ‘округомъ’, онъ закупалъ лошадей, муловъ, сбрую, провизію людямъ и скотин и распредлялъ все это, по мр надобности, между своими станціями по собственному усмотрнію. Онъ воздвигалъ станціонныя постройки и рылъ колодцы. Онъ выдавалъ жалованье смотрителямъ станцій, конюхамъ, кучерамъ и кузнецамъ и увольнялъ ихъ, когда хотлъ. Онъ былъ весьма и весьма важная особа въ своемъ округ, врод великаго Могога или султана, въ присутствіи котораго простые смертные были скромны въ рчахъ и манерахъ, своимъ величіемъ онъ затмвалъ даже всеобщаго кумира — кучера. Всхъ окружныхъ надзирателей было восемь.
Второе лицо посл надзирателя былъ кондукторъ, его дятельность простиралась, какъ и надзирательская, тоже на цлый округъ въ 250 миль. Онъ сидлъ съ кучеромъ и, когда являлась необходимость, прозжалъ это огромное пространство безъ отдыха и безъ сна, день и ночь, позволяя себ изрдка вздремнуть на крыш кареты. Каково! Я уже говорилъ раньше, что его обязанность была заботиться о почт, о всхъ непредвиднныхъ случайностяхъ, о пассажирахъ и объ экипаж, пока онъ все это не передавалъ подъ росписку слдующему кондуктору. Въ виду этого кондукторъ долженъ быть человкомъ не глупымъ, ршительнымъ и весьма исполнительнымъ. Это были большею частію люди смирные, пріятные, относящіеся внимательно къ своему долгу и вполн джентльмэны. Не было особенной надобности окружному надзирателю быть джентльмэномъ, между ними были и простые. Но онъ всегда обязанъ быть грознымъ начальникомъ въ своей административной дятельности и обладать большою смлостью и ршимостью, иначе управленіе этими необузданными подчиненными было бы въ тягость. Всхъ кондукторовъ было около 16-ти или 18-ти, такъ какъ со всхъ пунктовъ должна была ежедневно отправляться почта, а съ каждою почтою долженъ былъ хать кондукторъ.
Слдующее значительное лицо за кондукторомъ былъ, моя утха и отрада, кучеръ, я говорю въ настоящемъ смысл значительное лицо, а не въ кажущемся, потому что намъ извстно, что въ глазахъ простого народа кучеръ стоялъ въ отношеніи кондуктора, какъ адмиралъ относительно капитана на флангманскомъ судн. Его обязанность была совершать довольно длинный путь и потому весьма мало спать, и еслибъ не высокое положеніе, занимаемое имъ, по его понятіямъ, то доля его была бы печальная, тяжелая и утомительная. Кучера мнялись каждый день или каждую ночь (они обязаны были здить взадъ и впередъ по одному и тому же пути) и потому намъ никогда не удавалось свести съ ними такого близкаго знакомства, какъ съ кондукторами, да кром того они, пожалуй, сочли бы за униженіе дружить съ пассажиромъ, такимъ ничтожествомъ въ ихъ глазахъ. Несмотря на это, насъ всегда интересовалъ каждый новый кучеръ, или мы радовались отдлаться отъ прежняго, непріятнаго, или сожалли разставаться съ тмъ, съ которымъ свыклись и который оказывался обходительнымъ и уживчивымъ, и потому при каждой перемн кучера мы обращались къ кондуктору съ вопросомъ: который изъ нихъ? Приходилось весьма плохо и кучеру, когда внезапно заболвалъ одинъ изъ его товарищей, почту останавливать нельзя, она должна продолжать свой путь и вотъ, эта важная особа, ожидавшая съ наслажденіемъ сойти съ козелъ, чтобъ пріятно заснуть и отдохнуть отъ долгой ночной поздки въ темнот, подъ дождемъ и втромъ, должна была оставаться гд находилась и справлять обязанности большого. Однажды въ Скалистыхъ Горахъ, когда я увидлъ спящаго на козлахъ ямщика, при бшеной зд на мулахъ, кондукторъ сказалъ, махнувъ рукой: ‘Ничего, онъ исполняетъ двойную обязанность,— сдлавши только-что 75 миль, теперь обращается обратно по тому же пути, не успвъ отдохнуть’. Въ продолженіе 150 миль все время сдерживать упорныхъ животныхъ отъ какого-нибудь бшенаго порыва! Оно положительно кажется неправдоподобнымъ, но я хорошо помню вс разсказы объ этомъ.
Какъ я уже говорилъ, смотрители станцій, конюха и пр. были люди грубаго, низкаго происхожденія, и съ самаго запада Небраски до Невады большая часть ихъ можетъ быть названа прямо разбойниками, бжавшими отъ правосудія, преступниками, которыхъ лучшая защита была находиться въ стран, гд не было законовъ и гд даже претензія на это не высказывалась. Когда надзиратель округа давалъ какія-нибудь приказанія этому народу, то вполн сознавалъ, что, пожалуй, придется стрлять въ нихъ изъ своей морской шестистволки, чтобъ заставить слушать себя, сознаніе такого права и было причиною, что дла шли всегда тихо и гладко. Иногда, однако жь, надзиратель убивалъ конюха, при обученіи его какому-нибудь длу, когда могъ бы только пригрозить ему палкой, если бы обстоятельства и окружающіе его были другіе. Надзиратели сами были люди всегда сварливые, вполн сознающіе свою силу, и когда они брались учить одного изъ своихъ подчиненныхъ, то сему послднему приходилось весьма плохо.
Большая часть этого обширнаго дла, вс эти сотни людей и каретъ, тысяча мулъ и лошадей находились въ рукахъ нкоего Бенъ Голлидэй, а на запад такъ ровно половина принадлежала ему. Мн вспомнился одинъ случай во время путешествія по Палестин, весьма подходящій къ моему разсказу и потому передаю его такъ, какъ онъ записанъ въ моей памятной книжк.
Безъ сомннія, всякій слышалъ о Бенъ Голлидэй, человк съ большою энергіей, который содержалъ почту и возилъ въ своихъ каретахъ пассажировъ по континенту съ неимоврной быстротой: дв тысячи миль въ 15 съ половиною дней, съ часами въ рукахъ! Но содержаніе этого отрывка не разсказъ о Бенъ Голлидэй, но о молодомъ человк изъ Нью-Іорка, по имени Джэкъ, который путешествовалъ вмст съ нашимъ маленькимъ обществомъ богомольцевъ на Святыя мста (и который три года тому назадъ здилъ въ Калифорнію въ почтовыхъ каретахъ мистера Голлидэй и, какъ видно, твердо ихъ помнилъ такъ же, какъ и личность самого хозяина). Ему было 19 лтъ. Джэкъ былъ хорошій малый, добрый и всегда благонамренный, онъ получилъ образованіе въ Нью-Іорк и хотя зналъ очень много полезныхъ вещей, но по Священному Писанію былъ слабъ до того, что вс разсказы о Библіи были для него тайною, никогда прежде не касавшеюся его двственныхъ ушей.
Къ нашемъ обществ находился и пожилой господинъ, тоже богомолецъ, который какъ разъ въ этомъ отношеніи былъ противоположностью Джэку, онъ чуть ли не наизусть зналъ Св. Писаніе и былъ поклонникомъ его. Онъ изображалъ ходячую энциклопедію, мы охотно слушали его разсказы, и онъ охотно намъ ихъ передавалъ. Никакая мстность, чмъ либо извстная, отъ Башенъ до Вилеема, не оставалась имъ на замченной, и на всякую изъ нихъ былъ у него готовый разсказъ. Однажды, когда мы находились недалеко отъ развалинъ Іерихона, онъ воскликнулъ:— ‘Джэкъ, видите ли вы рядъ горъ вонъ тамъ, дальше, он граничатъ съ долиною Іордана? Это горы Моавскія, Джэкъ! Подумайте только объ этомъ, милый мой, мы видимъ въ дйствительности горы Моавскія, извстныя въ Св. Писаніи! Мы стоимъ лицомъ къ лицу съ этими знаменитыми скалами и вершинами и, кто знаетъ (онъ понизилъ голосъ отъ волненія), глаза наши, можетъ быть, въ эту самую минуту устремлены какъ разъ на то мсто, гд находится таинственная могила Моисея! Подумайте объ этомъ, Джэкъ!’
— Моисей, да кто же онъ?
— Моисей кто? Джэкъ, какъ вамъ не стыдно спрашивать такія вещи, вамъ должно быть совстно, что вы такой преступный невжда. Какъ, Моисей, великій вождь, воитель, поэтъ и законодатель древнихъ израильтянъ! Слушайте, Джэкъ, отъ этого самаго мста, гд мы находимся, до Египта простирается огромная пустыня, три тысячи миль въ протяженіи, и черезъ эту пустыню, этотъ великій человкъ провелъ дтей Израиля, руководя ими съ непреложной разсудительностью въ продолженіе сорока лтъ въ этихъ песчаныхъ степяхъ, гд постоянныя препятствія, горы и скалы затрудняли путь и, наконецъ, привелъ ихъ здоровыми и живыми на это самое мсто, гд мы теперь стоимъ, отсюда они вошли въ Обтованную землю, воспвая и хваля Всевышняго! Вникните, Джэкъ, какое чудо совершилъ этотъ человкъ! Понимаете ли вы это?
— Сорокъ лтъ, и только три тысячи миль? Пфу, Бенъ Голлидэй провезъ бы ихъ въ тридцать шесть часовъ.
Джэкъ не хотлъ сказать ничего дурного, онъ никакъ не понималъ всего неблагоговйнаго и неуважительнаго смысла своихъ рчей. Итакъ, никто не сталъ его бранить, разв только такія личности, которыя безпощадно относятся къ необдуманнымъ ошибкамъ молодости.
На пятый день мы прибыли въ полдень на ‘Перездъ южной Платты’, иначе называемой ‘Жюлесбургъ’или ‘Оверлэндъ-Сити’, четыреста семьдесятъ миль отъ Сентъ-Жозефа, причудливе, оригинальне и удивительне этого пограничнаго города наши глаза никогда не видывали.
Странно казалось намъ видть городъ посл долгаго пребыванія нашего въ глубокомъ, спокойномъ, почти безжизненномъ и бездомномъ одиночеств! Мы ввалились на улицы, полныя суеты, и чувствовали себя какъ бы людьми, упавшими съ другой планеты и внезапно проснувшимися тутъ. Въ продолженіе часа мы интересовались и разсматривали Оверлэндъ-Сити, какъ будто никогда не видали города. Причиною столь многаго свободнаго времени былъ обмнъ кареты на мене роскошный экипажъ, называемый ‘мусорный вагонъ’, и перегрузка въ него почты.
Въ скоромъ времени мы свыклись съ нашимъ положеніемъ. Мы подъхали въ мелкой, желтой и грязной рк, южной Платт, съ низкими берегами, съ разбросанными тамъ и сямъ песчаными мелями и съ крошечными островами, это печальный, жалкій ручей, текущій какъ-то особнякомъ посреди громадной и плоской степи, и только благодаря его берегамъ, на которыхъ въ безпорядк растутъ деревья, онъ не ускользаетъ отъ глазъ. Въ то время говорили: ‘Платта поднялась’, мн интересно было бы видть обратное, могло ли что-нибудь быть печальне и грустне! Говорили, что опасно теперь перезжать ее въ бродъ, вслдствіе сыпучихъ песковъ, могущихъ легко затянуть лошадей, экипажъ и пассажировъ. Но почта не могла ждать, и мы ршились попытать. Раза два, однако, какъ разъ на середин этой рченки колеса наши погружались въ осдающій песокъ такъ глубоко, что мы ужасались при мысли потерпть кораблекрушеніе въ этой луж, сидя въ мусорномъ вагон и далеко въ степи, когда всю жизнь боялись и избгали моря. Но наконецъ мы благополучно перетащились и поспшили по направленію къ западу.
На слдующее утро, передъ разсвтомъ, въ 550 миляхъ отъ Сентъ-Жозефа, нашъ мусорный вагонъ сломался. Пришлось остановиться часовъ на пять или на шесть, мы этимъ воспользовались: наняли верховыхъ лошадей и приняли приглашеніе одной компаніи отправиться на охоту на буйвола. Благородное развлеченіе, съ какимъ наслажденіемъ скачешь по степи свжимъ раннимъ утромъ! Къ стыду нашему, охота кончилась собственно для насъ злополучно и позорно: раненый буйволъ преслдовалъ нашего попутчика Бемисъ почти около двухъ миль и онъ наконецъ, бросивъ свою лошадь, ползъ на дерево. Онъ упорно молчалъ объ этомъ происшествіи въ продолженіе двадцати четырехъ часовъ, но понемногу сталъ смягчаться и наконецъ сказалъ:
— Ничего смшного не было и глупо было со стороны этихъ дураковъ смяться надъ этимъ. Сначала я былъ сильно разсерженъ, и непремнно бы убилъ этого длиннаго, толстаго увальня, называемаго хэнкъ, если бы не боялся при этомъ искалчить шесть иди семь невинныхъ, вы знаете, мой старый ‘Allen’ такъ разрушительно понятливъ. Я бы желалъ, чтобы эти бродяги торчали на дерев, они бы, небось, не смялись тогда. Была бы у меня хотя лошадь стоящая, но нтъ, какъ только она увидала, что буйволъ, зареввъ, бжитъ на нее, она тотчасъ же встала на дыбы. Сдло уже стадо спалзывать, я обнялъ шею лошади, прижался къ ней и началъ молиться. Вдругъ она встала на переднія ноги, поднявъ заднія, и буйволъ, увидя такое зрлище, остановился, недоумвая, роя землю копытами и издавая страшное мычаніе. Онъ, однако же, опять двинулся на насъ и такъ страшно заревлъ, что я испугался его близости, но лошадь моя положительно обезумла и какъ бы впала въ столбнякъ, я не солгу, если скажу, что она отъ страха встала на голову и простояла такъ съ четверть минуты, проливая слезы. Она положительно лишилась разсудка и не знала и не понимала, что длала. Буйволъ снова сдлалъ на насъ нападеніе, тогда лошадь моя, присвъ на вс четыре ноги, сдлала отчаянный прыжокъ и въ продолженіе десяти минутъ скакала быстро и такъ высоко поднимая ноги, что буйволъ въ нершимости остановился, сталъ чихать, кидать пыль поверхъ спины и при этомъ ревть, полагая, вроятно, что упускаетъ хорошій завтракъ, въ вид тысячной лошади изъ цирка. Сначала я былъ на ше, на лошадиной, конечно, а не на буйволовой, потомъ очутился подъ шеей, потомъ на круп, иногда головой вверхъ, иногда головою внизъ, и я вамъ скажу, что плохо и скверно при такой обстановк сознавать близость смерти. Вскор буйволъ возобновилъ свое нападеніе и (какъ мн показалось, хотя наврно, не знаю, потому что не тмъ былъ занятъ) стащилъ часть хвоста моего коня, но что-то заставляло мою лошадь упорно искать одиночества, внушало гнаться за нимъ и достичь его. И тогда любопытно было видть быстроту этого стараго скелета съ паукообразными ногами, а буйволъ погнался за нимъ, голова внизъ, высунувъ языкъ, хвостъ кверху, рыча и мыча и положительно скашивая все по пути, роя землю рогами, швыряя песокъ вихремъ вверхъ! Клянусь, то была яростная скачка! Я съ сдломъ снова очутился на круп лошади, съ уздой въ зубахъ и держась обими руками за сдло. Сначала мы далеко оставили собакъ за нами, потомъ пролетли мимо осла-кролика, настигли кайота и достигали уже дикую козу, какъ вдругъ подпруга лопнула и я былъ выброшенъ на тридцать ярдовъ влво, а когда сдло спускалось по лошадиному крупу, она лягнула съ такою силою, что оно взлетло на четыреста ярдовъ вверхъ на воздухъ, дай Богъ мн умереть сейчасъ же, если это не было такъ. Я упалъ какъ разъ у единственнаго дерева, растущаго на протяженіи девяти смежныхъ участковъ (это каждый могъ видть простымъ глазомъ). Въ слдующую секунду я ухватился за дерево всми ногтями и зубами, потомъ, раскорячившись на главномъ сук, проклиналъ свою участь. Но буйволъ въ моихъ рукахъ, если только не придетъ ему въ голову одна вещь, этого-то я и боялся, и боялся весьма серьезно. Съ одной стороны была надежда, что это ему не придетъ въ голову, а съ другой стороны, наоборотъ, шансовъ было мало. Я уже ршилъ, что мн длать, если буйволу придетъ это на умъ. Съ мста моего до земли было немного выше сорока футовъ. Я осторожно распуталъ ремень съ моего сдла.
— Какъ съ сдла? Разв вы сдло взяли съ собою на дерево?
— Взять сдло на дерево? Опомнитесь, что вы говорите. Конечно, я не бралъ, никто бы этого не сдлалъ. Оно само попало на дерево при паденіи.
— А, вотъ что.
— Конечно. И такъ, я распуталъ ремень и прикрпилъ одинъ конецъ къ суку, крпость котораго могла сдержать сотни пудовъ. На другомъ конц я сдлалъ мертвую петлю и спустилъ ремень, чтобы узнать его длину. Онъ спускался на двадцать два фута, ровно на половину до земли. Потомъ я зарядилъ каждый стволъ моего ‘Allen’ двойнымъ зарядомъ. Я былъ доволенъ и сказалъ себ: если только онъ не догадается о томъ, чего я такъ страшусь, то хорошо, но если онъ догадается, то будь что будетъ, а участь его ршена. Вамъ врно извстно, что именно то, чего мы не желаемъ, то большею частью съ нами и случается! Это врно. Я слдилъ за буйволомъ съ волненіемъ, котораго никто не пойметъ, не испытавъ такого положенія, я каждую минуту могъ ожидать смерти. У буйвола вдругъ сверкнули глаза. Я ожидалъ этого, подумалъ я, если мои нервы не выдержатъ, я потерянъ. И дйствительно, то, чего я боялся, то и случилось: буйволъ ползъ на дерево.
— Какъ, буйволъ?
— Конечно, онъ, кто же больше!
— Но вдь буйволъ не можетъ лазить!
— Не можетъ, что вы? Если вы въ этомъ такъ уврены, то значитъ не видли, какъ онъ пытался это сдлать.
— Нтъ, я даже во сн этого никогда не видлъ!
— Зачмъ же вы тогда болтаете? Разъ вы этого не видли, то это еще не значитъ, что оно не можетъ быть.
— Хорошо, согласенъ, продолжайте. Что же вы сдлали?
— Буйволъ ползъ и поднялся футовъ на десять, но оступился и слзъ. Я вздохнулъ легче. Онъ снова началъ лзть, поднялся нсколько выше этотъ разъ, по опять оступился. Немного погодя ршился еще разъ попытаться и на этотъ разъ съ большою осторожностью. Постепенно поднимался онъ все выше и выше, а мужество мое падало все ниже и ниже. Вижу, лзетъ, хотя медленно, но лзетъ, глаза горятъ, языкъ высунутъ, все выше и выше, передвинулъ ногу черезъ коренастый сукъ и посмотрлъ вверхъ, какъ бы говоря: ‘Ну, дружище, ты мое мясо’. Снова лзетъ, снова поднимается выше, и чмъ выше и чмъ ближе, тмъ боле возбуждается. Онъ находился теперь въ десяти футахъ отъ меня! Я перевелъ дыханіе и сказалъ себ: ‘Теперь, или никогда’. Петля была готова, я тихо сталъ спускать ремень, пока не дошелъ до головы животнаго, и потомъ вдругъ опустилъ, и петля какъ разъ окружила шею и затянулась! Быстре молніи я направилъ ему въ морду весь зарядъ моего ‘Allen’. Это былъ страшный грохотъ, который, вроятно, испугалъ буйвола до смерти. Когда дымъ разошелся, я увидлъ его висвшимъ на воздух въ двадцати футахъ отъ земли въ предсмертныхъ судорогахъ, повторявшихся такъ часто, что трудно было счесть! Я, конечно, не остался ихъ считать, но быстро спустился съ дерева и подралъ домой.
— Бемисъ, и все это правда такъ, какъ вы говорите?
— Провались я сквозь землю и пусть умру, какъ собака, если это неправда!
— Конечно, мы не отказываемся врить, не имемъ на это права. Но если были бы хотя какія-нибудь доказательства…
— Доказательства! Разв я принесъ обратно ремень?
— Нтъ.
— Разв я привелъ обратно лошадь?
— Нтъ.
— Разв вы видли посл того буйвола?
— Нтъ.
— Ну, такъ что же еще вамъ нужно? Я никогда не видлъ такого подозрительнаго человка, какъ вы, и въ такихъ пустякахъ еще.
Я ршилъ, что если этому человку можно поврить, то только оттого, что онъ изъ блыхъ. Случай этотъ напоминаетъ мн объ одномъ происшествіи во время моего короткаго пребыванія въ Сіам, нсколько лтъ спустя. Между европейскими гражданами одного города, сосдняго съ Банкокъ, жилъ одинъ чудакъ, по названію Экертъ, англичанинъ, личность, извстная по числу, по изобртательности и по исключительному значенію своего лганія. Граждане часто повторяли его знаменитыя небылицы и все старались ‘вывести его на чистую воду’ передъ чужими, но удавалось это имъ рдко. Два раза былъ онъ приглашенъ въ одинъ домъ, гд былъ и я, но ничто не могло соблазнить его на ложь. Однажды одинъ плантаторъ, по имени Баскомъ, человкъ вліятельный, гордый и иногда раздражительный, пригласилъ меня създить съ нимъ вмст къ Экерту. Дорогой онъ сказалъ:
— Знаете ли, въ чемъ ошибка, въ томъ, что Экертъ подозрваетъ и потому на-сторож. Конечно, онъ отлично понимаетъ, чего отъ него хотятъ, и при первомъ намек пристающей къ нему молодежи онъ сейчасъ же прячется, какъ улитка. Это всякій долженъ видть. Но мы съ нимъ должны поступить иначе, гораздо хитре. Пусть онъ начнетъ и ведетъ разговоръ, какъ и какой хочетъ. Пусть проникнется мыслью, что никто не желаетъ ловить его. Пусть длаетъ, что хочетъ, тогда, увидите, онъ скоро забудется и начнетъ молоть, какъ мельница, ложь за ложью. Не выказывайте никакого нетерпнія, будьте хладнокровны и предоставьте его мн. Я заставлю его солгать. Мн кажется, молодежь эта берется неумло за него и потому не достигаетъ цли.
Экертъ принялъ насъ весьма дружественно, онъ былъ пріятный собесдникъ и замчательно порядочный человкъ. Просидли мы на веранд около часу, наслаждаясь англійскимъ элемъ и разговаривая о корол, о священномъ бломъ слон, о спящемъ идол и тому подобномъ, я замтилъ, что товарищъ мой никогда не начиналъ и не велъ разговора самъ, но только поддерживалъ его въ дух Экерта, не обнаруживая при томъ никакого безпокойства и волненія. Способъ этотъ начиналъ дйствовать. Экертъ длался общительне, мене принужденнымъ и все дружелюбно болтливе и болтливе. Такъ прошелъ еще часъ времени, и вдругъ совсмъ неожиданно онъ сказалъ:
— А, кстати, чуть не забылъ! У меня есть кое-что, достойное удивленія. Ни вы и никто другой не слыхали о томъ — у меня есть кошка, которая стъ кокосы! Знаете, обыкновенный зеленый кокосъ, и не только мясо его, но и выпиваетъ молоко. Клянусь, это правда!
Наскоро посмотрлъ на меня Баскомъ, взглядъ его былъ понятъ мною.
— Какъ, вотъ интересно, я никогда не слыхалъ о чемъ-либо подобномъ! Это любопытно и просто невроятно.
— Я такъ и зналъ, что вы это скажете. Я принесу кошку.
Онъ ушелъ домой. Баскомъ сказалъ:
— Вотъ, что я вамъ говорилъ? Вотъ какъ надо браться за Экерта. Вы видли, какъ терпливо я выжидалъ и какъ этимъ уничтожилъ вс его подозрнія. Я очень доволенъ, что мы пріхали. Вы не забудьте разсказать объ этомъ молодымъ людямъ, когда вернетесь. Кошка, которая стъ кокосы — каково! Вотъ это и есть его манера: скажетъ самую невозможную небылицу и надется на счастье, авось вывезетъ. Кошка, которая стъ кокосы, ахъ, невинный дуракъ!
Экертъ вернулся и подошелъ къ намъ съ кошкою.
Баскомъ улыбнулся и проговорилъ:
— Я буду держать кошку, а вы принесите кокосъ.
Экертъ раскололъ одинъ и нарзалъ кусочками. Баскомъ подмигнулъ мн и поднесъ одинъ изъ кусковъ къ носу кошки. Она выхватила, съ жадностью проглотила и требовала еще!
Мы молча хали наши дв мили обратно, отстоя далеко другъ отъ друга. Впрочемъ, молчалъ я, а Баскомъ ежеминутно тузилъ и проклиналъ свою лошадь, хотя она вела себя совсмъ хорошо. Когда я повернулъ къ себ домой, то Баскомъ сказалъ:
— Продержите лошадь у себя до утра и нечего вамъ разсказывать эти пустяки молодежи
Мы съ большимъ вниманіемъ, чуть не вывернувъ шеи, ожидали и слдили за появленіемъ ‘верхового-почтаря’ (pony-rider), летучаго посланника, который прозжалъ, развозя письма, пространство отъ Сентъ-Же до Сакраменто, 1900 миль, въ восемь дней! Подумайте, что могутъ вынести животное и несчастный смертный! Верховой почтарь былъ обыкновенно человкъ маленькаго роста, полный энергіи и большой выносливости. Онъ не могъ обращать вниманія на время и погоду, день, ночь, зима, лто, дождь, снгъ или градъ были для него безразличны, онъ всегда былъ обязанъ быть на-готов, чтобы тотчасъ же вскочитъ въ сдло и мчаться, какъ вихрь, по своему опредленному пути, несмотря на то, гладка ли дорога или бжитъ она, едва замтная, черезъ горы и овраги, черезъ мста безопасныя или тамъ, гд кишатъ враждебные индйцы! Верховому почтарю некогда было лниться, онъ длалъ безъ остановки 50 миль какъ придется: днемъ, при лунномъ свт, при звздномъ неб или во мрак. Онъ обладалъ всегда великолпною лошадью рысистой породы, холеной и береженой, длалъ на ней съ быстротою молніи десять миль и прилеталъ на станцію, гд два человка держали уже подъ уздцы нетерпливо ждавшаго свжаго коня. Моментально онъ и почтовая сумка оказывались на другой лошади и оба исчезали изъ виду, какъ молнія. Одежда почтаря была тонкая и плотно прилегавшая къ тлу, сверхъ всего онъ носилъ широкій плащъ, на голов маленькую шапочку, а панталоны затыкалъ въ сапоги, какъ длаютъ здоки на скачкахъ. Онъ не былъ вооруженъ и на немъ ничего не полагалось лишняго, такъ какъ почтовая плата за всъ была пять долларовъ за письмо. Въ его сумк преимущественно находились дловыя письма, а простой корреспонденціи было мало. На его лошади тоже не было ничего лишняго, на ней былъ только признакъ сдла и никакого покрывала, она имла легкія подковы, а иногда и он отсутствовали. Маленькіе, плоскіе почтовые карманы по бокамъ были такъ малы, что туда могла помститься только дтская книжка, но въ нихъ было много важныхъ, дловыхъ документовъ и газетныхъ сообщеній, и все это было написано на тонкой и прозрачной бумаг, для уменьшенія вса и объема. Почтовая карета проходила отъ ста до ста двадцати пяти миль въ сутки, верховой же почтарь около двухъ сотъ пятидесяти. Всхъ верховыхъ почтарей въ ежедневномъ разгон было 80, ночь и день скакавшихъ отъ Миссури до Калифорніи, 40 человкъ отправлялись на западъ и 40 на востокъ, въ распоряженіи ихъ было 400 прекрасныхъ коней, которые, благодаря этому, всегда были въ движеніи. Мы имли съ самаго начала непреодолимое желаніе видть ‘верховаго-почтаря’, но какимъ-то образомъ, вс они обгоняли насъ или встрчались намъ по ночамъ, такъ что мы только слышали свистъ и гиканіе, а привидніе степей исчезало прежде, чмъ мы успвали кинуться къ окну, но теперь мы его поджидали ежеминутно и радовались, что увидимъ его днемъ. Вдругъ кучеръ закричалъ:
— Вотъ онъ детъ!
Вс мы высунулись въ окно и глядли во вс глаза. Далеко, въ безграничной дали ровной степи, взорамъ нашимъ представилась на горизонт черная точка, ясно движущаяся. По крайней мр, мн такъ казалось! Черезъ секунду или черезъ дв обозначились лошадь и сдокъ, которые то поднимались, то спускались и стремительно неслись къ намъ, подвигаясь все ближе и ближе и тмъ все ясне и ясне обрисовываясь, наконецъ, до нашего уха доносится топотъ копытъ, еще секунда — и возгласъ привтствія раздается съ козелъ нашей кареты, со стороны же верхового безмолвный взмахъ рукой, и лошадь и сдокъ моментально, къ нашей досад, пролетаютъ мимо, какъ метеоръ.
Все это произошло такъ быстро, что, если бы не оставшійся слдъ брызнувшей пны отъ лошади на одной изъ почтовыхъ сумокъ, мы могли бы еще сомнваться, видли ли мы въ дйствительности лошадь и человка.
Вскор съ грохотомъ прохали мы Скотсъ-Блафъ-Пассъ. Гд-то около этихъ мстъ мы въ первый разъ наткнулись на натуральный щелочный источникъ, текущій по дорог, и мы чистосердечно его привтствовали, какъ замчательное чудо, о которомъ стоило написать домашнимъ, ничего подобнаго не видавшимъ. Этотъ источникъ придавалъ дорог мыльный видъ, а во многихъ мстахъ земля была какъ бы на-чисто вымытая. Этотъ оригинальный щелочный источникъ возбудилъ въ насъ такое пріятное ощущеніе, что мы чувствовали особое довольство и нкоторую гордость, когда могли записать его въ наши путевыя замтки, какъ предметъ, виднный нами и неизвстный еще другимъ. Мы немного походили на легкомысленныхъ путешественниковъ, взбирающихся безъ всякой видимой нужды на опасную вершину Монблана, не извлекая отъ того никакого удовольствія, кром только сознанія, что это изъ ряду выходящая попытка. Но случается иногда, что нкоторые изъ этихъ путешественниковъ, оступившись, летятъ внизъ по гор въ сидячемъ положеніи, взвивая за собою упругій снгъ, ударяются объ уступы и камни. летя дале, царапаются о ледяныя глыбы, рвутъ свое платье, хватаются за предметы, чтобы спастись, и, полагая удержаться за деревья, падаютъ дальше съ ними вмст, снова встрчая на пути камни, утесы и валуны, обвалы снга, льда, цлый лсъ сучьевъ сопровождаютъ ихъ и, прибавляясь постепенно, валятся на путешественниковъ, которые въ стремительномъ паденіи въ страшную бездонную пропасть находятъ смерть.
Все это весьма картинно, но каково имъ лежать на шесть или на семь тысячъ футовъ подъ снгомъ!
Мы прозжали песчаныя горы, гд въ 1856 году индйцы напали на почту, убили кучера, кондуктора и всхъ пассажировъ, исключая одного, какъ говоритъ преданіе, но это, какъ видно, была ошибка, такъ какъ мн приходилось нсколько разъ встрчать на берегу Тихаго океана слишкомъ сто человкъ, которые выдавали себя за потерпвшихъ въ этомъ грабеж и едва спасшихся отъ смерти. Не было причинъ сомнваться въ правдивости ихъ словъ — я слышалъ это изъ собственныхъ ихъ устъ. Одинъ изъ потерпвшихъ говорилъ мн, что у него въ продолженіе семи лтъ посл этого нападенія по всему тлу виднлись еще оконечности стрлъ, а другой уврялъ, что онъ до того былъ весь пронизанъ стрлами, что посл ухода индйцевъ, когда онъ въ силахъ былъ встать и осмотрть себя, то не могъ удержаться отъ слезъ, при вид своего совершенно уничтоженнаго платья.
Однако, самое врное преданіе удостовряетъ, что только одинъ человкъ, а именно Взбитъ, остался въ живыхъ, но и то страшно израненный. Онъ проползъ на рукахъ и на одномъ колн (такъ какъ другая нога была сломана) нсколько миль до станціи. Онъ ползъ дв ночи, днемъ прячась по кустамъ, и страдалъ отъ голода, жажды и усталости въ теченіе сорокачасового своего ужаснаго путешествія. Индйцы ограбили дочиста карету, захвативъ съ собою не малое количество добра.
Мы прохали Портъ-Ларами ночью и на седьмое утро нашего путешествія были въ Черныхъ Холмахъ, гд вершина Ларами казалась намъ такъ близка, что рукой подать, одинокій, большой густого темносиняго цвта, зловще смотрлъ этотъ дряхлый колоссъ изъ подъ нависшихъ тучъ, какъ бы нахмуря чело. Въ дйствительности вершина была на тридцать или на сорокъ миль отъ насъ, а казалась немного отодвинутой вправо ниже горнаго хребта. Мы завтракали на станціи подъ названіемъ ‘Подкова’. (Horse-shoe) въ шестистахъ семидесяти шести миляхъ отъ Сентъ-Же. Теперь дохали мы до враждебной страны индйцевъ и въ полдень прохали станцію Лапарель, чувствуя себя не совсмъ спокойными все время, пока были въ сосдств съ ними, будучи убждены, что за каждымъ деревомъ, мимо котораго мы пролетали въ очень близкомъ разстояніи, скрываются одинъ или два индйца.
Въ послднюю ночь индецъ, засвъ въ засаду, выстрлилъ въ верхового почтаря, который, несмотря на это, продолжалъ свой быстрый полетъ. Верховый почтарь не смлъ останавливаться и только одна смерть могла удержать его, пока еще онъ дышетъ, онъ долженъ, прилпленный къ сдлу, мчаться во весь опоръ, даже если бы бы зналъ, что индйцы поджидаютъ его. За два съ половиною часа до нашего прізда въ Лапарель смотритель станціи, четыре раза стрлявшій въ идйца, съ горестью объявилъ: ‘Что индецъ все время шнырялъ вокругъ, стараясь что-нибудь стянуть’. Мы вывели такое заключеніе изъ его разсказа, что шныряніе ‘вокругъ’ индйца принесло ему несчастье. Карета, въ которой мы хали, была спереди пробита,— воспоминаніе послдняго перезда въ этой мстности, пуля, пробившая карету, ранила также слегка и кучера, но онъ не обратилъ на это вниманія, говоря, что мсто, гд человкъ пріобртаетъ ‘мужество’, находится на юг Оверлэнда между племенемъ Апаховъ, и то до проведенія компаніей желзнаго пути вверхъ, на сверъ. Онъ говорилъ, что Апахи причиняли ему много непріятностей въ жизни и что ему приходилось чуть ли не умирать съ голоду среди изобилія, потому что они такъ пробили пулями ему животъ, что никакая пища не могла въ немъ удержаться. Но, конечно, его разсказу не всякій поврилъ.
Мы плотно спустили сторы въ эту первую ночь въ стран враговъ и легли на наше оружіе. Мы спали мало, а больше лежали смирно, прислушиваясь и не разговаривая. Ночь была темная и дождливая. Мы хали лсомъ, между скалами, горами, ущельями и такъ были сдавлены всмъ этимъ, что, когда мы старались заглянуть въ щель сторы, мы ничего не могли разсмотрть. Наверху кучеръ и кондукторъ сидли смирно, изрдка переговариваясь почти шепотомъ, какъ это длается въ ожиданіи какой-нибудь опасности. Мы прислушивались, какъ падалъ дождь на крышу, какъ колеса шумли по мокрому песку, какъ завывалъ заунывно втеръ и все время находились подъ вліяніемъ страннаго чувства, которое ощущается невольно яри ночномъ путешествіи въ закрытомъ экипаж, а именно — потребности сидть смирно, не шевелясь, несмотря на толчки и на покачиваніе кареты, на топотъ лошадей и на шумъ колесъ. Мы долго прислушивались съ напряженнымъ вниманіемъ и затаивъ дыханіе, часто кто-нибудь изъ насъ забывшись, или глубоко вздыхалъ, или начиналъ говорить, но тотчасъ же товарищъ останавливалъ его, говоря: ‘Тише, слушайте’, и тотчасъ же смльчакъ длался задумчивымъ и обращался весь въ слухъ. Такъ тянулось скучно время, минута за минутой, дока наконецъ усталость не взяла верхъ и мы незамтно забылись и заснули, если только можно называть такое состояніе сномъ, такъ какъ это былъ сонъ съ перерывами, съ мимолетными, безсвязными видніями, изобилующими непослдовательностью и фантазіями, настоящій хаосъ. Вдругъ сонъ и ночная тишина были прерваны поднятой тревогой и воздухъ огласился страшнымъ дикимъ и раздирающимъ крикомъ! Тогда въ десяти шагахъ отъ кареты мы слышимъ:
— Помогите, помогите! (Это былъ голосъ нашего кучера).
— Бей его, убей его, какъ собаку!
— Меня ржутъ! Дайте мн пистолетъ!
— Смотри за нимъ, держи его, держи его!
Два пистолета выстрлили, слышно смшеніе голосовъ и топотъ множества ногъ, какъ будто толпа, волнуясь, окружаетъ какой-то предметъ, раздаются нсколько глухихъ тяжелыхъ ударовъ какъ бы палкою, и жалобный голосъ говоритъ: ‘Оставьте, джентльмены, пожалуйста оставьте — я умираю!’ Потомъ слышится слабый стонъ и еще ударъ и наша карета полетла дале въ темноту, а тайна этой суматохи осталась для насъ тайной.
Какъ жутко было! Все это длилось не боле восьми или даже пяти секундъ. Мы только успли броситься къ сторамъ и неловко и спша развязать и отстегнуть ихъ, какъ кнутъ рзко свистнулъ надъ каретой и съ грохотомъ, и шумомъ помчались мы внизъ по откосу горы.
Остальную часть ночи, которая уже, впрочемъ, почти проходила, мы провели въ разсужденіи о тайн. Мы не могли разв дать ее и должны были съ этимъ помириться, такъ какъ на вс наши вопросы, обращенные къ кондуктору, сквозь шумъ колесъ, до насъ долетало одно: ‘Завтра узнаете’.
Мы закурили трубки, открыли немного окна для тяги, лежали въ темнот и другъ другу передавали перенесенныя впечатлнія, какъ кто себя чувствовалъ въ этотъ моментъ, сколько кто предполагалъ тысячъ индйцевъ сдлали на насъ нападеніе, чему приписать послдующіе звуки и причину ихъ возникновенія. Тутъ стали мы теоретически разбирать все происшедшее и пришли къ тому, что ни одна теорія не могла намъ разъяснить, почему голосъ нашего кучера былъ слышенъ не съ козелъ, и почему индйцы-разбойники говорили такимъ чисто-англійскимъ языкомъ, если только это были дйствительно индйцы.
Итакъ, мы уютно болтали и курили остатокъ ночи, прежній воображаемый ночной страхъ исчезъ, давъ мсто размышленію о дйствительности.
Объ этомъ ночномъ происшествіи намъ такъ и не пришлось развдать ничего положительнаго. Все, что мы могли узнать изъ отрывочныхъ фразъ и отвтовъ на наши вопросы, было только то, что суматоха произошла у станціи, что мы тамъ смнили кучера и что кучеръ, привезшій насъ туда, говорилъ съ раздраженіемъ о какихъ-то бродягахъ, которые наводняли эту мстность, (‘не было человка въ окружности, голова котораго не была бы оцнена, и никто изъ нихъ не смлъ показываться въ селеніяхъ’,— говорилъ кондукторъ). Онъ съ негодованіемъ отзывался объ этихъ личностяхъ и говорилъ, ‘что если тамъ здить, то необходимо имть около себя на сидніи заряженный и взведенный пистолетъ и самому начинать палить въ нихъ, потому что каждый простякъ пойметъ, что они подстерегаютъ тебя’.
Вотъ все, что мы могли узнать, кондукторъ и новый кучеръ, какъ было видно, относились равнодушно къ этому длу. Они вообще оказывали мало уваженія человку, который имлъ неосторожность передавать что-нибудь нелестное объ этихъ людяхъ и потомъ при встрч съ ними являться неподготовленнымъ, приходилось брать ‘обратно обвиненіе’, какъ они, смясь, называли смерть человка, убитаго тмъ, кто имлъ подозрніе на его болтовню, также они негодовали на того, который не умлъ во-время молчать, подвергаясь лишней болтовней своей гнву и мщенію этихъ безразсудныхъ дикихъ животныхъ, каковыми были эти бродяги, и кондукторъ прибавилъ:
— Я вамъ скажу, это дло рукъ Слэда!
Это замчаніе возбудило до крайности мое любопытство. Теперь индйцы потеряли всякое значеніе въ моихъ глазахъ и я даже забылъ объ убитомъ кучер. Столько волшебнаго было въ этомъ имени Слэдъ! Ежеминутно готовъ былъ прервать какой хотите начатый разговоръ, если только приходилось слышать что-нибудь новое о Слэд и о его подвигахъ. Гораздо раньше нашего прибытія въ Оверлэндъ-Сити слышали мы много о Слэд и объ его округ (онъ былъ надзирателемъ округа) Оверлэнд, съ тхъ поръ, какъ мы покинули Оверлэндъ-Сити, мы только и слышали въ разговорахъ кондуктора и кучера, что о трехъ предметахъ: ‘Калифорнія’, серебряныя руды въ Невад и объ этомъ отчаянномъ Слэд, при чемъ большая часть разговора была о немъ. Мы постепенно пришли къ убжденію, что душа и руки Слэда были пропитаны кровью обидчиковъ, посягнувшихъ на его достоинство, это былъ человкъ, безпощадно мстившій за вс оскорбленія, обиды и пренебреженія, нанесенныя ему,— тутъ же на мст или черезъ годъ, если раньше не представился случай, человкъ, котораго чувство ненависти мучило денно и нощно до тхъ поръ, пока онъ не удовлетворялся мщеніемъ, и не просто мщеніемъ, а непремнною смертью своего врага, человкъ, у котораго лицо засіяетъ радостью при вид врага, неожиданно застигнутаго имъ. Превосходный и энергичный служака въ Оверлэнд, но бродяга изъ бродягъ, въ то же время и ихъ безпощадный бичъ, Слэдъ былъ между тмъ хотя самый кровожадный и опасный, но драгоцнный гражданинъ, проживающій въ дикихъ непреступныхъ горахъ.
Поистин дв трети разговора нашихъ кучеровъ и кондукторовъ до прибытія въ Жюлесбургъ касались Слэда. Для того, чтобы иностранцы имли ясное понятіе о томъ, что значитъ въ Скалистыхъ Горахъ отчаянный удалецъ, я предоставлю читателю всю мстную болтовню въ вид разсказа.
Слэдъ родился въ штат Иллинойсъ отъ хорошихъ родителей. Двадцати шести лтъ онъ въ ссор убилъ человка и скрылся. Въ Сентъ-Жозеф въ Миссури онъ присоединился къ одной изъ первыхъ партій переселенцевъ въ Калифорнію и былъ выбранъ главой ея. Однажды въ степи онъ сильно поспорилъ съ однимъ изъ обозныхъ извощиковъ, такъ что они оба схватились за револьверы, извозчикъ оказался ловче и первый усплъ зарядить оружіе, видя это, Слэдъ сказалъ, что стыдно рисковать жизнью изъ-за такого пустяка, предложилъ бросить пистолеты и вступить въ кулачный бой. Извозчикъ, ничего не подозрвая, согласился и положилъ свой револьверъ на землю, Слэдъ, радостно улыбнувшись надъ его простотою, убилъ его наповалъ!
Слэдъ снова бжалъ и повелъ необузданный образъ жизни, то нападалъ на индйцевъ, то скрывался отъ иллинойскаго шерифа, который обязанъ былъ его задержать за первое убійство. Разсказывали, что въ одной стычк съ индйцами, онъ собственноручно убилъ трехъ изъ нихъ и, отрзавъ имъ уши, послалъ эти трофеи начальнику племени.
Вскор Слэдъ пріобрлъ себ громкую извстность своею отважною смлостью и потому легко получилъ такое значительное мсто, какъ надзиратель округа Жюлесбурга, замстивъ уволеннаго господина Юльюса. Нсколько разъ передъ этимъ толпа бродягъ воровала у общества лошадей, останавливала дилижансы и радовалась мысли, что не найдется такого смлаго человка, который бы ршился отмстить имъ за ихъ продлки. Слэдъ отмстилъ имъ скоро. Бродяги тогда пришли къ тому заключенію, что новый надзиратель неустрашимъ. Онъ живо справлялся со всми виновными. Въ результат оказалось, что нападенія прекратились, имущество общества оставалось цлымъ и дилижансы округа Слэда всегда прозжали въ безопасности! Правда, чтобы достигнуть этихъ благихъ послдствій, Слэдъ убилъ нсколько человкъ, кто говоритъ трехъ, кто — четырехъ, а нкоторые говорятъ и шесть человкъ, во всякомъ случа міръ ничего не потерялъ отъ этого. Первая крупная ссора произошла у него съ бывшимъ надзирателемъ Юльюсомъ, который также былъ извстенъ своимъ безразсуднымъ и бшенымъ характеромъ. Юльюсъ ненавидлъ Слэда за то, что онъ замстилъ его, и только ждалъ случая, чтобы съ нимъ сцпиться. Слэдъ имлъ неосторожность вновь взять въ услуженіе человка, котораго Юльюсъ когда-то прогналъ. Потомъ Слэду удалось перехватить упряжку лошадей, въ укрывательств которыхъ онъ обвинялъ Юльюса, говоря, что онъ приберегалъ ихъ для себя. Война была объявлена, и въ теченіе одного или двухъ дней они осмотрительно ходили по улицамъ, ища другъ друга: Юльюсъ, вооруженный двуствольнымъ ружьемъ, а Слэдъ со своимъ сослужившимъ уже ему службу револьверомъ. Однажды, когда Слэдъ входилъ въ лавку, Юльюсъ пустилъ въ него зарядъ изъ-за двери, Слэдъ былъ раненъ, но и Юльюсъ получилъ въ отместку нсколько тяжелыхъ ранъ. Оба упали и были снесены домой, и оба клялись, что въ слдующій разъ прицлъ будетъ врне и они не дадутъ промаха. Долго пролежали они въ постели, Юльюсъ всталъ первый, собралъ свои пожитки, навьючилъ ими пару муловъ и ушелъ въ Скалистыя Горы понабраться силъ, чтобы быть готовымъ ко дню разсчета. Въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ о немъ не было ни слуху ни духу, вс успли забыть его, исключая самого Слэда, не въ характер этого человла было забывать врага, напротивъ, общій говоръ былъ, что Слэдъ назначилъ награду тому, кто доставитъ ему Юльюса живымъ или мертвымъ.
Черезъ нсколько времени общество, видя умлое и энергичное управленіе Слэда, возстановленный имъ порядокъ и тишину въ одномъ изъ самыхъ плохихъ округовъ, перевело его въ Скалистыя Вершины, округъ, находящійся въ Скалистыхъ Горахъ, для того, чтобы и тамъ водворить порядокъ. Это было самое гнздо бродягъ и негодяевъ, тамъ не было и признака уваженія къ законамъ, царствовали насиліе и кулачная расправа. Самыя простыя недоразумнія разршались тутъ на мст ножемъ или револьверомъ. Убійства совершались среди бла дня и частое повтореніе ихъ никого не возмущало и никто не вмшивался въ эти дла, полагали, что убійцы, вроятно, имли на то свои причины, и вмшательство постороннихъ сочлось бы неприличнымъ. Посл убійства все, что требовалъ этикетъ Скалистыхъ Горъ, это было, чтобы свидтель помогъ убійц похоронить свою дичь, въ противномъ случа при первомъ убійств съ его стороны, когда ему понадобится такая же услуга, ему непремнно припомнятъ его грубость.
Слэдъ поселился тихо и смирно среди конокрадовъ и убійцъ, и въ самый первый разъ, какъ одинъ изъ нихъ осмлился въ его присутствіи дерзко прихвастнуть, онъ тутъ же его и пристрлилъ. Онъ началъ усиленно преслдовать бродягъ и въ весьма короткое время совершенно прекратилъ ихъ грабежи и нападенія на почтовые табуны, вернулъ большое количество краденыхъ лошадей, убилъ нсколько самыхъ отчаянныхъ мошенниковъ округа и навелъ такой ужасъ на остальныхъ, что они прониклись къ нему особымъ уваженіемъ, восхищеніемъ, боязнью и слушались его! Онъ такъ же великолпно повелъ дло тутъ, какъ и въ Оверлэндъ-Сити. Поймалъ двухъ человкъ, загнавшихъ стадо, и собственноручно повсилъ ихъ. Онъ изображалъ въ своемъ участк верховнаго судью, присяжнаго засдателя и взялъ на себя и роль палача, и не только защищалъ отъ обидъ своихъ служащихъ, но и проходящихъ переселенцевъ. Однажды у нсколькихъ переселенцевъ украдено было ихъ имущество, они пожаловались Слэду, который случайно зашелъ въ ихъ станъ, и онъ съ однимъ спутникомъ-товарищемъ отправился въ извстный ему притонъ, хозяевъ котораго онъ подозрвалъ, отворивъ дверь, онъ началъ стрлять направо и налво, и убилъ трехъ, а четвертаго ранилъ.
Извлекаю слдующую статью изъ маленькой интересной книжки {‘Бдительные въ Монтан’ проф. Т. Ж. Димсдэль.} изъ Монтана:
Во время своихъ разъздовъ Слэдъ велъ себя полнымъ властелиномъ, бывало, прідетъ на станцію, заведетъ тамъ ссору, перевернетъ весь домъ вверхъ дномъ и жестоко обойдется съ жильцами. Несчастные не имли возможности отомстить за себя и были принуждены покоряться. Однажды, въ одно изъ такихъ нашествій, убилъ онъ отца красиваго, маленькаго воспитанника своего, Джемма, котораго призрлъ и который посл казни Слэда остался жить съ его вдовой. Разсказы о неистовыхъ поступкахъ Слэда такъ многочисленны и разнообразны, что по почтовому тракту составилась цлая легенда объ этой личности, онъ вшалъ, нападалъ, убивалъ, закалывалъ и билъ людей, сколько могъ и хотлъ. Что касается мелкихъ и незначительныхъ ссоръ и стрляній, то можно утвердительно сказать, что подробное описаніе жизни Слэда было бы наполнено такими развлеченіями съ его стороны.
Сладъ стрлялъ изъ морского револьвера всегда безъ промаха. Легенда гласитъ, что въ одно прекрасное утро въ Скалистыхъ Вершинахъ, когда онъ чувствовалъ себя въ отличномъ расположеніи духа, увидлъ онъ приближающагося человка, который когда-то ему не угодилъ — замтьте, какою памятью обладалъ этотъ человкъ на такого рода дла.— ‘Джентльмэны,— сказалъ Сладъ, вынимая пистолетъ,— это будетъ выстрлъ на хорошіе двадцать ярдовъ — я ему сниму третью пуговицу на сюртук!’, что онъ и сдлалъ. Окружающіе восхищались такою мткостью и приняли участіе въ похоронахъ.
Былъ также случай такого рода: одинъ человкъ, торговавшій виномъ на станціи, чмъ-то разгнвалъ Слэда, и тотчасъ же пошелъ и сдлалъ духовную. Дня черезъ два Слэдъ вошелъ къ нему и потребовалъ водки, человкъ этотъ нагнулся подъ прилавокъ (очевидно, чтобы достать бутылку, можетъ быть, и что-нибудь другое), но Слэдъ улыбнулся той давно извстной всмъ кроткой, лицемрной и самодовольной улыбкой, означающей смертный приговоръ и сказалъ ему: ‘Нтъ, не ту, а дайте самаго высшаго сорта’. Такимъ образомъ несчастному торговцу пришлось повернуть спину Слэду, чтобы съ полки достать дорогую водку, и когда онъ обернулся къ нему лицомъ, то встртилъ дуло пистолета Слэда. ‘И въ одну минуту,— прибавилъ мой разсказчикъ многозначительно,— этотъ человкъ былъ изъ мертвыхъ самый мертвый’.
Почтовые кондуктора и кучера говорили намъ, что иногда Слэдъ оставлялъ безъ вниманія, не безпокоя и не упоминая даже имени ненавистнаго врага своего, въ продолженіе нсколькихъ недль, по крайней мр, такъ случилось раза два. Одни говорили, что это была хитрость съ его стороны, чтобы убаюкать подозрніе жертвы и тмъ впослдствіи воспользоваться, другіе же увряли, что онъ приберегалъ врага, какъ школьникъ прячетъ пирожное, чтобы продлить какъ можно доле чувство предвкушенія мести. Одинъ изъ такихъ случаевъ былъ съ французомъ, который оскорбилъ Слэда. Ко всеобщему удивленію Слэдъ не убилъ его на мст, а оставилъ въ поко на довольно продолжительное время, кончивъ, однако, тмъ, что разъ поздно ночью отправился къ французу, и когда этотъ послдній отворилъ ему дверь, онъ его застрлилъ, втолкнулъ ногою трупъ во внутрь жилья, и поджегъ домъ, гд, кром убитаго, сгорли его вдова и трое дтей! Разсказъ этотъ слышалъ я отъ многихъ, и видно было, что разсказчики убждены были въ истин своихъ словъ. Онъ, можетъ быть, и вренъ, а можетъ быть, и нтъ. ‘Худая слава бжитъ’ и т. д.
Однажды Слэдъ попался въ плнъ людямъ, которые ршили предать его суду Линча, они обезоружили его, заперли крпко на-крпко въ дровяномъ сара и поставили стражу. Онъ убдилъ своихъ враговъ послать за его женою, съ которой хотлъ имть послднее, свиданіе. Жена оказалась смлая, любящая и умная женщина, она вскочила на лошадь и поскакала на видимую опасность. Когда она явилась, ее впустили, не сдлавъ предварительно обыска и, прежде чмъ дверь успла затвориться за ней, она проворно вытащила пару револьверовъ и вдвоемъ съ мужемъ пошла смло противъ враговъ, подъ частыми и усиленными выстрлами вскочили они вмст на коня и скрылись невредимыми.
Слэдъ подкупилъ негодяевъ, чтобы захватить давнишняго врага своего Юльюса, котораго они нашли въ хорошемъ убжищ, въ самыхъ отдаленныхъ мстахъ горъ, поддерживавшаго свое существованіе охотой. Негодяи привезли его съ завязанными ногами и руками въ Скалистыя Вершины, внесли его и положили на середину скотнаго двора, прислонивъ спиною къ столбу. Говорили, что радость, озарившая лицо Слэда, когда онъ объ этомъ узналъ, была положительно страшна. Онъ пошелъ удостовриться, крпко ли связанъ его врагъ, потомъ легъ спать въ ожиданіи слдующаго утра, чтобы, продливъ удовольствіе, покончить съ нимъ. Юльюсъ провелъ ночь на скотномъ двор, а въ мстности этой не бываетъ теплыхъ ночей. Утромъ Слэдъ забавлялся истязаніемъ врага: то прицлится на него изъ револьвера, то щипнетъ и уколитъ его, то отржетъ палецъ, несмотря на мольбы Юльюса, скоре покончить его страданія. Наконецъ, Слэдъ снова зарядилъ револьверъ и, подойдя къ своей жертв, сдлалъ ей нкоторыя характеристическія замчанія и выстрлилъ въ упоръ. Тло лежало цлые полдня на томъ же мст, никто не ршался дотронуться до него, не получивъ на то приказанія, наконецъ, Слэдъ нарядилъ нсколько человкъ и самъ принялъ участіе въ похоронахъ, предварительно отрзавъ у покойника уши и положивъ ихъ къ себ въ жилетный карманъ, гд онъ ихъ и носилъ нкоторое время съ большимъ удовольствіемъ. Такъ мн разсказывали про эту исторію и въ такомъ вид я читалъ ее въ калифорнскихъ газетахъ. Едва ли она врна во всхъ своихъ подробностяхъ.
Въ назначенное время мы подъхали къ станціи и сли завтракать съ полудикою и съ полуцивилизованною компаніею вооруженныхъ бородатыхъ горцевъ, съ содержателями притоновъ и со станціонными служащими. На видъ самый порядочный, самый спокойный человкъ, какихъ мы еще не встрчали между служащими въ оверлэндскомъ обществ, сидлъ во глав стола, рядомъ со мною. Никогда еще юноша не былъ такъ пораженъ и удивленъ, какъ я, когда услыхалъ, что его зовутъ Слэдомъ.
Тутъ рядомъ со мною сидитъ это легендарное лицо, этотъ, людодъ-чудовище, который дракой, ссорами и другими способами отнялъ жизнь у двадцати шести человкъ, или вс лгали на него! Я съ гордостью сознавалъ, что не всякому путешественнику, изучавшему чужія страны и новые нравы, удавалось лицезрть, слышать и разговаривать съ такимъ сказочнымъ злодемъ!
Онъ былъ такъ милъ и такъ любезенъ, что я невольно смягчился къ нему, несмотря на вс ужасы, разсказанные о немъ. Едва можно было врить, что этотъ милый человкъ былъ безжалостный каратель бродягъ и что именемъ его матери жители горъ пугали дтей своихъ. И до сихъ поръ, когда вспоминаю о Слэд, ничего особеннаго не замтилъ я въ немъ, разв только, что онъ имлъ широкое лицо, плоскія скулы и весьма тонкія и прямыя губы. Но на мое молодое воображеніе подйствовали и эти примты, съ тхъ поръ, когда я встрчаюсь съ человкомъ съ подходящими чертами, я не могу избавиться отъ мысли, что обладатель ихъ человкъ опасный.
Подали кофе, и когда его осталось уже немного, Слэдъ протянулъ руку, чтобъ налить себ вторично, но замтилъ, что моя чашка пуста. Весьма учтиво предложилъ онъ мн кофе, но я, хотя и желалъ еще, также учтиво отказался. Я боялся, полагая, что онъ сегодня, еще никого не убивъ, могъ нуждаться въ этомъ развлеченіи. Слэдъ, хотя любезно, но всетаки принудилъ меня выпить вторую чашку, сказавъ, что я въ ней боле нуждаюсь, чмъ онъ, такъ какъ всю ночь проздилъ, говоря это, онъ налилъ мн весь кофе, до послдней капли. Я поблагодарилъ его и выпилъ, но не чувствовалъ себя спокойнымъ, потому что не былъ увренъ, что черезъ нсколько минутъ онъ не пожалетъ о сдланномъ и не пожелаетъ убить меня, чтобъ вознаградить себя за потерянное. Но ничего подобнаго не случилось. Мы ухали, оставивъ его съ двадцатью шестью жертвами на душ, и я почувствовалъ нкоторое облегченіе при мысли, что, такъ основательно оберегая No 1 во время завтрака, я счастливо отдлался, не сдлавшись No 27. Слэдъ вышелъ посмотрть дилижансъ и видлъ, какъ мы отъхали, предварительно велвъ положить аккуратно почтовыя сумки для большаго нашего удобства, мы съ нимъ простились, убжденные услышать снова что-нибудь о немъ и полные желаніемъ узнать, при какихъ обстоятельствахъ это случится.
Дйствительно, года черезъ два или три посл того мы услыхали, снова о немъ. Къ берегу Тихаго океана пришло извстіе, что комитетъ бдительности въ Монтан (куда Слэдъ перешелъ изъ Скалистыхъ Вершинъ) повсилъ его. Я нашелъ отчетъ всей этой исторіи въ той же маленькой сенсаціонной книжк, откуда я извлекъ статью, помщенную въ послдней глав: ‘Бдительные въ Монтан, достоврный отчетъ объ арест, процесс и смертной казни Генри Плюммера, общеизвстнаго предводителя банды съ большихъ дорогъ. Проф. Т. Ж. Димсдэль, Виргинія-Сити, М. Т’. Стоитъ прочесть статью г-на Димсдэль, чтобъ составить себ понятіе, какъ обращаются съ преступниками на границ, когда судъ оказывается безсильнымъ. Г-нъ Димсдэль написалъ дв замтки о Слэд и об он точнаго описанія, но одна изъ нихъ замчательно картинна. Напримръ: ‘Т, которые видли его въ трезвомъ вид, сказали бы, что онъ отличный мужъ, чрезвычайно гостепріимный хозяинъ и любезный джентльмэнъ, напротивъ, т, которые встрчали его обезумвшимъ отъ вина и окруженнымъ толпою отщепенцевъ, сказали бы, что это воплощенный бсъ’. А это: ‘Отъ Фортъ-Кіерне на западъ его боялись г_о_р_а_з_д_о б_о_л__е, ч__м_ъ В_с_е_в_ы_ш_н_я_г_о. Я готовъ пари держать противъ чего хотите въ литератур, если это изреченіе не замчательно по своей сжатости, простот и сил выраженія. Разсказъ г-на Димсдэля слдующій. Везд, гд встрчаться будетъ разрядка, то это мое:
Посл смертной казни пяти человкъ 14-го января Бдительные разсудили, что дла ихъ подходятъ къ концу. Они освободили страну отъ множества убійцъ и разбойниковъ съ большихъ дорогъ и ршили, что по случаю отсутствія правильной гражданской власти они учредятъ Народный судъ, гд вс нарушители законовъ будутъ судимы судьями и присяжными. Это былъ лучшій способъ устроить общественный порядокъ при такихъ обстоятельствахъ, и хотя общество нуждалось въ точномъ законномъ авторитет, но оно ршило строго поддерживать его силу и увеличить значеніе приказовъ. Тутъ время сказать, что проявленіе преступнаго намренія дйствіемъ было послднею ступенью, которая повела Слэда на вислицу: онъ позволилъ себ р_а_з_о_р_в_а_т_ь н_а к_у_с_к_и и и_с_т_о_п_т_а_т_ь н_о_г_а_м_и п_р_е_д_п_и_с_а_н_і_е с_у_д_а, п_о_с_л_ ч_е_г_о п_о_ш_е_л_ъ и у_г_р_о_ж_а_л_ъ з_а_р_я_ж_е_н_н_ы_м_ъ п_и_с_т_о_л_е_т_о_м_ъ (Деррингеръ) с_у_д_ь_ А_л_е_к_с_а_н_д_р_у Д_э_в_и_с_у.
Ж. А. Слэдъ, какъ намъ говорили, былъ самъ членомъ ‘Комитета Бдительности’, онъ открыто этимъ хвасталъ и говорилъ, что знаетъ все, что извстно имъ. Его никогда не обвиняли и даже не подозрвали въ грабежахъ и въ убійствахъ, совершенныхъ на здшней территоріи (послднее преступленіе вовсе не падало на него), но всмъ извстно было, что онъ убилъ нсколько человкъ въ другихъ мстностяхъ, дурная слава его въ этомъ отношеніи была вскою причиною ршенія его судьбы, когда его арестовали за вышесказанный проступокъ. Вернувшись съ Молочной Рки, онъ сталъ боле и боле предаваться пьянству, и наконецъ у него и у друзей его вошло въ обыкновеніе ‘брать городъ’ приступомъ. Его и двухъ его подчиненныхъ можно было часто встртить верхомъ на одной лошади, скакавшими по улицамъ съ крикомъ и гамомъ и стрлявшими направо и налво. Очень часто случалось ему верхомъ въхать въ лавку, сломать прилавокъ, вышвырнуть на улицу всы и обратиться къ стоящимъ съ грубыми и нахальными выраженіями. Какъ разъ наканун своего ареста онъ страшно избилъ одного изъ своихъ приверженцовъ, но таково было его вліяніе на нихъ, что этотъ самый человкъ горько плакалъ, стоя у вислицы, и умолялъ пощадить жизнь его. Когда С_л_э_д_ъ к_у_т_и_л_ъ н_а к_а_к_о_й-н_и_б_у_д_ь п_о_п_о_й_к_, т_о о_б_щ_е_п_р_и_н_я_т_о б_ы_л_о т_о_р_г_о_в_ц_а_м_и и г_р_а_ж_д_а_н_а_м_и з_а_п_и_р_а_т_ь с_в_о_и л_а_в_к_и и т_у_ш_и_т_ь о_г_н_и во избжаніе какого-нибудь насилія. За свое безпутное поведеніе и уничтоженіе чужого добра онъ трезвый всегда былъ готовъ заплатить, если былъ при деньгахъ, но не вс находили въ деньгахъ удовлетвореніе оскорбленіямъ, эти-то люди были злйшіе его враги. По временамъ Слэдъ получалъ предостереженія отъ людей извстныхъ ему и не желающихъ подводить его. Они намекали на плохой исходъ всего, если онъ не измнитъ образа жизни. Нсколько недль до его ареста положительно не было дня, чтобы жители не ожидали какой-нибудь кровавой жестокости съ его стороны. Страхъ, наведенный его именемъ и вооруженная банда каторжниковъ, которая ему сопутствовала, не допускали никакого сопротивленія, могущаго удержать ихъ отъ убійства и увчья людей.
Слэдъ былъ часто арестованъ по приказанію суда, устройство котораго мы уже описали, и всегда относился съ почтеніемъ къ его ршеніямъ, платя каждый разъ штрафъ и общая выплатить недостающее при первой возможности, но на этотъ разъ почему-то онъ забылъ и эту осторожность и, подстрекаемый своими страстями и ненавистью къ стсненіямъ, самъ бросился въ объятія смерти.
Слэдъ былъ пьянъ и всю ночь буйствовалъ. Онъ вмст съ товарищами обратилъ городъ въ положительный адъ. Утромъ Ж. М. Фоксъ, шерифъ, встртилъ его, арестовалъ и повелъ въ судъ, гд сталъ читать ему предписаніе арестовать его и представить предъ судомъ. Слэдъ пришелъ въ ярость, с_х_в_а_т_и_л_ъ п_р_и_к_а_з_ъ, р_а_з_о_р_в_а_л_ъ е_г_о, б_р_о_с_и_л_ъ н_а з_е_м_ь и с_т_а_л_ъ т_о_п_т_а_т_ь н_о_г_а_м_и. Звукъ оружія товарищей его былъ услышанъ и ежеминутно ожидалась стычка. Шерифъ не ршился задержать его, обладая благоразуміемъ и доблестью, онъ уступилъ, оставляя Слэда х_о_з_я_и_н_о_м_ъ п_о_л_о_ж_е_н_і_я, п_о_б__д_и_т_е_л_е_м_ъ и п_р_а_в_и_т_е_л_е_м_ъ с_у_д_о_в_ъ, з_а_к_о_н_о_в_ъ и з_а_к_о_н_о_д_а_т_е_л_е_й. Это было объявленіе войны и такъ оно и было принято. Тутъ Комитетъ Бдительности понялъ, что теперь настало время ршить вопросъ объ общественномъ порядк и о преимуществ гражданъ, терпливо ожидавшихъ законнаго права. Характеръ Слэда былъ извстенъ и потому надо было дйствовать умно, чтобы не допустить его отмстить комитету, членамъ котораго въ противномъ случа не было бы житья въ этой стран отъ угрозъ, оскорбленій и встрчъ съ его поклонниками, которымъ побда его придала бы боле смлости и возбудила бы ихъ гордость до такой степени, что они не посмотрли бы ни на какія послдствія. Наканун еще онъ въхалъ въ лавку Дорриса, и когда просили его о вызд, онъ вынулъ револьверъ, сталъ угрожать убить джентльмэна, говорившаго съ нимъ. Затмъ онъ въхалъ на лошади въ одну гостинницу и, купивъ бутылку вина, сталъ принуждать животное пить. Это происшествіе не считалось особеннымъ, такъ какъ онъ часто входилъ въ гостинницы и начиналъ стрлять въ лампы, наводя этимъ паническій страхъ.
Распорядительный членъ комитета встртилъ Слэда и сказалъ ему самымъ спокойнымъ и серьезнымъ образомъ, какъ человкъ, который понимаетъ все значеніе своихъ словъ:
— Слэдъ, возьмите тотчасъ же вашу лошадь и отправляйтесь домой, иначе вамъ придется платить.
Слэдъ вздрогнулъ, вперилъ на говорившаго взоръ своихъ темныхъ проницательныхъ глазъ и спросилъ:
— Что вы хотите этимъ сказать?
— Вы никакого права не имете спрашивать у меня значенія моихъ словъ,— былъ отвтъ,— берите же скоре вашу лошадь и запомните, что я вамъ говорилъ.
Немного погодя Слэдъ общалъ это исполнить и дйствительно вскочилъ въ сдло, но бывъ еще сильно пьянымъ, началъ кричать и созывать своихъ друзей, и подъ конецъ, казалось, забылъ о предостереженіи и снова поднялъ шумъ и смятеніе, выкликивая имя хорошо извстной куртизанки вмст съ именами двухъ членовъ, стоящихъ во глав комитета, это было врод вызова или, можетъ быть, простая бравада. Впрочемъ, кажется, намекъ объ опасности, которая ему угрожала, не совсмъ былъ забытъ, хотя, къ его несчастью, онъ глупо взялся доказать признакъ своей памяти. Онъ разыскалъ Александра Дэвиса, судью, и, вынувъ револьверъ со взведеннымъ куркомъ, держалъ надъ его головою, говоря, что беретъ его залогомъ для своей безопасности. Такъ какъ судья стоялъ спокойно, не шевелясь, и не длалъ никакого сопротивленія, дальнйшихъ оскорбленій не послдовало на этотъ разъ. Еще до этого, вслдствіе критическаго положенія длъ, комитетъ нашелъ нужнымъ и ршилъ арестовать его. Приговоръ о немъ не нашелъ повсюду сочувствія и въ то время, весьма возможно, не былъ бы утвержденъ. Посланный отправился въ Неваду увдомить членовъ-распорядителей, въ чемъ вся суть, и доказать всеобщее единогласіе по поводу этого дла.
Вс рудокопы вышли толпою, оставили работу, встали рядами и образовали колонну около шестисотъ человкъ, сильныхъ и вооруженныхъ съ ногъ до головы, которые и пошли въ Виргинію. Предводитель этой корпораціи хорошо зналъ взглядъ своихъ, людей на этотъ предметъ. Онъ поощрялъ ихъ идти впередъ и, наскоро собравъ на митингъ членовъ-исполнителей, сказалъ имъ прямо, что рудокопы идутъ ‘по длу’ и что если они поднялись, то не для того, чтобы стоять на улиц и быть убитыми сторонниками Слэда, и что они его возьмутъ и повсятъ. Митингъ былъ малочисленъ, такъ какъ жители Виргиніи вовсе не были расположены заниматься этимъ дломъ. Это многозначительное сообщеніе понятій нижней части города было сдлано групп людей, которыя совщались за обозной фурой, за складомъ на Мэньстрит.
Комитетъ не желалъ доводить дло до крайности. Вс прежнія исполненныя ими обязанности были ничто въ сравненіи съ предстоящею, но они должны были ршить, и ршить скоре. Въ общемъ согласились, что если вся корпорація рудокоповъ будетъ за повшеніе его, то комитетъ долженъ предоставить ей привести это въ исполненіе. Предводитель ихъ, услыхавъ это, быстро помчался къ своей команд.
Слэдъ какъ-то узналъ о ршеніи и извстіе это моментально отрезвило его. Онъ пошелъ въ лавку П. С. Пфута, гд былъ Дэвисъ, извинялся передъ нимъ за свое поведеніе и сказалъ, что постарается все загладить.
Предводитель колонны въхалъ въ Уэллзсъ-стритъ и быстро пошелъ впередъ, стоя противъ лавки, офицеръ исполнительной власти комитета вошелъ въ нее и арестовалъ Слэда, которому тотчасъ же сообщили приговоръ суда и спросили, не желаетъ ли онъ сдлать послднія свои распоряженія. Нсколько человкъ повторяли ему этотъ послдній вопросъ, но ко всему Слэдъ былъ глухъ, будучи всецло поглощенъ горькимъ размышленіемъ о своемъ ужасномъ положеніи. Онъ все время молилъ о пощад и просилъ разршенія повидаться со своею дорогою женой. Нечастная женщина, горячо любившая мужа, жила въ это время въ ихъ убжищ на Медиссон. У нея была привлекательная наружность, высокая, стройная, граціозная съ пріятнымъ обхожденіемъ, она была къ тому же прекрасная наздница.
Посланный отъ Слэда поскакалъ во весь опоръ извстить ее объ его арест, тутъ же сла она на коня и со всей энергіей, которую возбуждали въ этомъ пылкомъ и здоровомъ темперамент любовь и отчаяніе, она торопила своего скакуна скоре пролетть эти 12 миль неровной и скалистой дороги, раздлявшія ее отъ обожаемаго ею человка.
Тмъ временемъ партія волонтеровъ длала надлежащія приготовленія для казни, въ долин, прорзанной отрогомъ горы. Ниже каменныхъ построекъ Пфута и Росселя находился крааль, столбы воротъ котораго были крпки и высоки, наверху положили перекладину, къ которой прикрпили веревку, а ящикъ изъ подъ товаровъ служилъ платформою. Къ этому мсту привели Слэда, окруженнаго хорошо вооруженною и многочисленнйшею стражею, какая только когда-нибудь существовала въ территоріи Монтана.
Несчастный осужденный былъ на видъ такъ изнуренъ и утомленъ постояннымъ плачемъ, воплемъ, рыданіями и жалобами, что едва могъ стоять подъ роковой перекладиной. Онъ безпрестанно восклицалъ: ‘Боже мой, Боже мой, неужели я долженъ умереть? О, моя дорогая жена!’
По окончаніи казни, на возвратномъ пути встртились друзья Слэда, между ними были и члены комитета, люди почтенные и заслуженные, но которые лично любили покойнаго. Узнавъ объ исполненіи надъ нимъ приговора, одинъ изъ нихъ, доблестный мужчина, отошелъ въ сторону, вынулъ платокъ и заплакалъ, какъ дитя. Слэдъ неумолкаемо и жалобно просилъ дозволенія свидться съ женою, и казалось, жестоко было отказать ему въ этомъ, но боязнь какихъ-нибудь кровавыхъ послдствій, вслдствіе неизбжной попытки на бгство, которую возбудило бы въ немъ присутствіе и мольбы его жены, была причиною того, что его просьба осталась неуваженной.
По его желанію послано было за нсколькими джентльмэнами для послдняго свиданія, изъ нихъ судья Дэвисъ держалъ короткую рчь народу, но такъ тихо, что его могли разслышать только близко стоявшіе. Одинъ изъ друзей Слэда посл долгой мольбы о пощад сбросилъ съ себя сюртукъ и объявилъ, что прежде,, чмъ повсить осужденнаго, его должны убить. Сто ружей были тотчасъ же направлены на него, онъ бжалъ, но, остановленный во-время, долженъ былъ покориться, надть свой сюртукъ и дать, общаніе впредь не бунтовать.
Съ трудомъ можно было найти во всей Виргиніи человка., согласившагося арестовать Слэда, хотя потомъ много народа присоединилось къ назначенной страж. Вс сокрушались о суровой необходимости казни.
Когда все было готово, дана была команда: ‘Люди, исполняйте вашъ долгъ!’, и тотчасъ же ящикъ былъ вытащенъ изъ подъ ногъ его, и онъ умеръ почти мгновенно.
Тло было снесено въ ратушу Виргиніи, въ темную комнату, и едва успли положить его, какъ примчалась несчастная подруга покойнаго, посл этой быстрой и бшеной зды пришлось понять, что поздно, что все уже кончено и что она — горемъ убитая вдова! Отчаяніе и надрывающіе сердце крики ея были доказательствомъ ея глубокой привязанности къ потерянному мужу и долго не могла она придти въ себя и возстановить свои силы.
Есть странная черта въ характер такихъ буйныхъ удальцовъ, черта положительно непостижимая. Настоящій буйный удалецъ одаренъ храбростью, а между тмъ онъ самымъ низкимъ образомъ старается воспользоваться неловкимъ положеніемъ врага, вооруженный и свободный, онъ будетъ стоять смло передъ толпою и драться съ нею до послдней капли крови, а между тмъ, безпомощно стоя у вислицы, онъ будетъ плакать и молить о пощад, какъ ребенокъ. Нетрудно назвать Слэда трусомъ (осужденные, не умющіе умирать, быстро получаютъ названіе трусовъ и легкомысленныхъ людей), въ особенности, когда читаешь о немъ, что ‘осужденный былъ на видъ такъ изнуренъ и утомленъ постояннымъ плачемъ, воплемъ, рыданіями и жалобами, что едва могъ стоять подъ роковой перекладиной’, сейчасъ же это позорное слово просится на языкъ, но, судя по поведенію его въ Скалистыхъ Горахъ, гд онъ, убивая и застрливая товарищей и вождей бродягъ, легко подвергался ихъ мщенію и между тмъ никогда не прятался и не бжалъ отъ нихъ. Слэдъ доказалъ, что онъ человкъ безподобной храбрости. Какой трусъ сдлалъ бы это? Много извстныхъ трусовъ, малодушныхъ, грубыхъ и развращенныхъ, говорили предсмертное слово безъ содроганія голоса и переходили въ вчность какъ бы въ самомъ спокойномъ состояніи, вдь не высоконравственное чувство храбрости поддерживало этихъ мало развитыхъ людей? Итакъ, если высоконравственное чувство храбрости не есть необходимое качество для встрчи смерти, то чего же именно недоставало этому смлому Сладу, этому кровожадному, отчаянному, вмст съ тмъ учтивому и вжливому джентльмену, который никогда не смущался предупредить своихъ самыхъ опасныхъ враговъ о томъ, что онъ убьетъ ихъ гд бы то ни было и когда бы то ни было, при первой встрч? Это загадка, надъ которой стоитъ призадуматься.
Какъ разъ передъ станціей, гд слдовало завтракать, мы нагнали партію переселенцевъ мормоновъ въ тридцать три обоза, около сотни мужчинъ, женщинъ и дтей въ грубыхъ одеждахъ, съ мрачными лицами, уныло шли, подгоняя свое разбросанное стадо коровъ, и шли день за день цлыхъ восемь томительныхъ недль, проходя въ это время пространство, которое мы прохали въ восемь дней и три часа, 798 миль! Они были вс въ пыли, растрепанные, немытые, съ непокрытыми головами и съ разодраннымъ платьемъ, они казались страшно утомленными.
Посл завтрака мы выкупались въ Horse-Creek (Лошадиный ручей), въ чистомъ, прозрачномъ ручь — неоцненная для насъ роскошь, такъ какъ очень рдко случалось, чтобы нашъ дилижансъ останавливался гд-нибудь достаточно долго, чтобы мы могли доставить себ такое удовольствіе. Мы мняли лошадей десять или двнадцать разъ въ сутки, мняли муловъ, лучше сказать, шесть муловъ, и каждый разъ перепряжка продолжалась не боле четырехъ минутъ. Это было весело. Какъ только нашъ дилижансъ подъзжалъ къ станціи, въ то же время шесть муловъ уже въ сбруяхъ выступали изъ конюшни, и можно сказать, что въ одно мгновеніе прежняя упряжка замнялась свжей и мы снова катили дале.
Посл полудня мы прохали ручей ‘Прсныя Воды’ (Sweetwater-Creek), утесъ ‘Независимости’ (Independence Bock), ‘Чортовы Врата’ и ‘Чортовъ Провалъ’ (Devil’s Gate и Devil’s Gap). Послдніе два были живописны своею грубою и суровою природою. М_ы н_а_х_о_д_и_л_и_с_ь т_е_п_е_р_ь в_ъ с_а_м_о_й с_е_р_е_д_и_н_ С_к_а_л_и_с_т_ы_х_ъ Г_о_р_ъ. Прохали также ‘Alkali’ или Содовое озеро (Soda Lake) и пришли къ тому убжденію, что путешествіе по блу свту совершили мы немалое, тутъ кучеръ передалъ намъ, что мормоны часто прізжаютъ сюда изъ города Большого-Соленаго-Озера-Сити, чтобы вытаскивать saleratus. Нсколько дней тому назадъ они собрали порядочное количество saleratus со дна (это было на высохшемъ озер), нагрузили дв фуры и повезли въ городъ Соленое-Озеро, и эту, ничего не стоющую имъ дрянь продавали за 25 центовъ фунтъ.
Ночью прохали мы любопытное явленіе. природы, мы слышали о немъ дня два подъ-рядъ и жаждали скоре увидть. Это былъ какъ бы природный ледникъ. Былъ августъ мсяцъ и днемъ вс изнемогали отъ жары, однако, на одной изъ станцій можно было по склону горы, защищенному отъ втра цлыми рядами валуновъ, вскопавъ грунтъ глубиною въ 6 дюймовъ, напасть на глыбы льда, крпко и плотно замерзшаго и чистаго, какъ кристаллъ!
На разсвт, когда мы сидли уже съ поднятыми сторами, наслаждаясь утреннимъ куреніемъ и любуясь великолпной картиной восхода солнца, лучи котораго, постепенно являясь, ласкали рядъ горныхъ вершинъ, то сіяя, то скользя по утесамъ и верхушкамъ, какъ будто невидимый Творецъ обозрвалъ своихъ сдыхъ ветерановъ, а они почтительно ему улыбались, мы поднялись и глазамъ нашимъ представился городъ Южный Пассъ-Сити (Suth Pass City). Содержатель гостинницы, почтмейстеръ, кузнецъ, мэръ города, полицейскій, городской судья и главный гражданинъ и землевладлецъ все это вмст явился насъ радостно привтствовать, за что мы ему пожелали добраго утра. Онъ сообщилъ намъ новости про индйцевъ, про Скалистыя Горы, а мы ему взамнъ передали, что длалось въ степяхъ. Когда онъ удалился къ себ въ своемъ одинокомъ величіи, мы уже опять летли по горамъ. Южный Пассъ-Сити состоялъ изъ четырехъ деревянныхъ домиковъ, одинъ изъ нихъ не былъ оконченъ, а джентльмэнъ, исполняющій вс вышесказанныя должности, былъ главнымъ между десятью жителями города. Подумайте только, содержатель гостинницы, почтмейстеръ, кузнецъ, мэръ города, полицейскій, судья и главный гражданинъ города — все это сосредоточивалось въ одномъ лиц. Бемисъ нашелъ, что онъ изображаетъ изъ себя ‘отличный револьверъ системы Allen, начиненный разными достоинствами, и онъ же ршилъ, что если бы пришлось умереть почтмейстеру или кузнецу, или кузнецу и почтмейстеру одновременно, то жители города еще могли бы это перенести, но если пришлось бы умирать всмъ вмст, то такая потеря для общества была бы ужасна.
На дв мили выше Южнаго Пассъ-Сити мы увидли въ первый разъ то диво и чудо, съ которымъ не путешествующее юношество знакомится по учебникамъ и книгамъ, но видя которое собственными глазами, бываетъ всетаки поражено,— это снгъ среди самаго лта. Мы были теперь на значительной вышин, вблизи облаковъ, и знали очень хорошо, что должны встртить высокія вершины, покрытыя ‘вчнымъ снгомъ’, что такъ всмъ хорошо извстно по описаніямъ, но однако, когда я увидлъ ихъ вдали величественно блествшими на солнц и зналъ время года, а по случаю сильной жары долженъ былъ скинуть сюртукъ, то всетаки былъ изумленъ, какъ будто бы впервые слышалъ, что въ август можетъ лежать гд-нибудь снгъ. Правда, ‘видть, значитъ врить’, многіе проживутъ всю жизнь, воображая, что врятъ нкоторымъ общепринятымъ и установившимся истинамъ и никогда не будутъ подозрвать, что если бы они встали лицомъ къ лицу съ этими истинами, они бы убдились въ томъ, что въ д__й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о_с_т_и не врили въ нихъ, но только воображали, что врили. Вскор безчисленное множество вершинъ представилось нашимъ взорамъ, окутанное блестящимъ снгомъ, и тамъ и сямъ въ тни, по склону горъ виднлись небольшія мстечки, покрытыя снгомъ, мстечки, какъ казалось, не больше дамскаго носового платка, а въ дйствительности величиною въ большую площадь.
Наконецъ, мы добрались въ самомъ дл до знаменитаго Южнаго Пасса и весело неслись высоко надъ гршнымъ міромъ. Мы находились на высочайшей оконечности главнаго хребта Скалистыхъ Горъ, куда долго пробирались и терпливо лзли дни и ночи, вокругъ насъ толпилось собраніе какъ бы королей природы, возвышавшихся на десять, двадцать и даже тридцать тысячъ футовъ,— величественные старцы, которые, если бы желали въ сумеркахъ посмотрть на Вашингтонскую гору, то должны были бы нагнуться. Мы были на такой воздушной высот, что люди на земл какъ бы ползали, и когда преграждающіе утесы не мшали нашему кругозору, намъ казалось, что мы можемъ видть вселенную и любоваться на весь земной шаръ съ его горами, морями и сушею, разстилающейся таинственно сквозь лтній туманъ. Стоя на Пасс за облаками, онъ напоминалъ долину, въ одномъ же мст скоре походилъ на перекинутый висячій мостъ, откуда мы видли, какъ возвышалась около насъ съ обихъ сторонъ треть двухъ или трехъ величественныхъ пурпуровыхъ вершинъ, и намъ казалось, что подойди мы къ самому краю и посмотри внизъ, то взорамъ нашимъ представятся въ глубин прячущіяся массы горъ, равнины и тянущіяся у подошвы ихъ долины. Эти грозные султаны были убраны чалмами изъ безпорядочной массы облаковъ, которыя то оторвутся, то разорванными клочками несутся, набрасывая тни всюду по своему пути, задвая тутъ и тамъ встрчныя вершины, они покрываютъ ихъ, постепенно скользя уходятъ, обнаруживая снова пурпуровыя верхушки, украшенныя новымъ слоемъ снга. Эти огромные клоки облаковъ шли такъ низко, что, окутывая голову наблюдателя, заставляли его, невольно содрогаясь, отступить.
Съ того мста, о которомъ я говорю, можно было видть подъ собою цлый міръ какъ бы уменьшенныхъ скалъ и долинъ, ведущихъ внизъ, все ниже и ниже въ неопредленную даль, къ степи, гд дорога казалась ниткой, гд деревья походили на пучки перьевъ: эта была красивая картина при солнечномъ освщеніи, но все со спускающимся мракомъ, который затемнялъ очертанія все сильне и сильне подъ темнымъ сводомъ надвигающейся грозы, тогда, если ничто не преграждало и не портило вида, съ высоты стоящаго, онъ могъ наблюдать за разразившейся бурей, видть молніи, перебгавшія со скалы на скалу, ливень, падающій внизъ по долинамъ и слышать громъ и раскаты его. Мы видли все это, вещь обыкновенная для многихъ, но для насъ это было новостью.
Мы весело катили дальше и въ скоромъ времени на самой верхушк (хотя вс он въ продолженіе получасовой зды были для насъ верхушками, стоящими подъ однимъ уровнемъ) мы подъхали къ ключу, который раздлялся на два источника, воды ихъ направлялись въ дв противоположныя стороны. Одинъ изъ этихъ источниковъ, какъ говорилъ кондукторъ, протекалъ на западъ въ Калифорнскій заливъ къ Тихому океану, пробгая сотни и даже тысячи миль по необитаемымъ степямъ. Онъ говорилъ, что другой источникъ, выходя изъ снговыхъ вершинъ, направлялся на востокъ, длая столь же длинное путешествіе, и мы знали, что со временемъ успемъ позабыть о существованіи этой рченки, а она, все неутомимо продолжая свое теченіе внизъ по горамъ и долинамъ, мало-по-малу соединится съ широкимъ Миссури, потомъ продолжить свое направленіе черезъ неизвстныя равнины, степи и никмъ не посщаемыя дикія страны, посл чего вновь покажется между обмелвшими деревьями и песчаными отмелями, чтобы вступить въ Миссиссипи, слегка обмывъ пристань Сентъ-Луисъ, пойдетъ дале, проходя снова по мелямъ и по скалистымъ ущельямъ, по нескончаемымъ цпямъ бездонныхъ и обширныхъ извилинъ, по лсамъ, по таинственнымъ дорожкамъ, опять по мелямъ, окаймленнымъ широкимъ пространствомъ блестящаго сахарнаго тростника, черезъ Новый Орлеанъ, снова черезъ цпи и наклоны, чтобы, наконецъ, усталой, взволнованной, перенеся и горе и радости, броситься въ заливъ и успокоиться въ тропическомъ мор, гд безъ всякаго сожалнія никогда боле не вспомнитъ о своихъ снговыхъ вершинахъ.
Я сорвалъ листочекъ и бросилъ его въ рку, мысленно посылая привтъ своимъ друзьямъ на родин, но безъ марки онъ былъ врно гд-то задержанъ.
На вершин мы обогнали большой обозъ переселенцевъ, усталыхъ мужчинъ и женщинъ и изнуренныхъ овецъ и коровъ. Въ печальномъ и запыленномъ наздник во глав этой экспедиціи я узналъ Джона. Меньше всего я могъ ожидать встртить его на вершин Скалистыхъ Горъ, за тысячу миль отъ дома. Мы были однокашники и много лтъ дружили, но мальчишеская выходка съ моей стороны порвала эту дружбу, и она уже боле, никогда не возобновлялась. А дло было такъ. Я имлъ обыкновеніе посщать иногда одного знакомаго редактора, комната котораго была въ третьемъ этаж, окнами на улицу. Однажды редакторъ далъ мн арбузъ, который я тотчасъ же росположился уничтожить, но, посмотрвъ нечаянно въ окно, увидалъ Джона, стоящаго подъ самымъ окномъ, и у меня явилось непреодолимое желаніе бросить ему этотъ арбузъ на голову, что я и сдлалъ. Я не былъ въ выигрыш, потому что арбузъ мой пропалъ, а Джонъ не простилъ мн этой шутки, и мы, прекративъ всякое сношеніе, разстались съ нимъ, и теперь вдругъ встртились при такихъ обстоятельствахъ.
Мы тотчасъ же узнали другъ друга и горячо обнялись, какъ будто никогда и тни никакой ссоры не было между нами. Всякая вражда исчезла, и одного того, что мы встртились на чужой сторон такъ далеко отъ дома, было достаточно, чтобы мы забыли вс непріятности и разстались опять съ теплымъ чувствомъ другъ къ другу, пожелавъ обоюдно скораго свиданія и счастливаго пути.
Мы поднимались томительными часами по склонамъ Скалистыхъ Горъ, теперь же мы спускались, и спускались довольно быстро.
Мы оставили за собою горы Виндъ-Риверъ Маунтэнзъ (Wind River Mountains) и Онта Маунтэнзъ (Unta Mountains) и хали все время красивою мстностью, гд часто бллись скелеты муловъ и быковъ, слды бывшаго когда-то здсь переселенія, а мстами виднлись положенные камни и деревянные обрубки, которые, по словамъ кучера, обозначали мсто упокоенія боле драгоцнныхъ останковъ. Это было одно изъ самыхъ уединенныхъ мстъ для могилъ! Страна кайота и ворона, иначе сказать, страна тоски и полнаго одиночества. Въ сырую, темную ночь эти разбросанные скелеты зловще блестли, какъ будто степь была усыпана слабымъ свтомъ звздъ, происходило это отъ содержанія фосфора въ костяхъ. Но никакія ученыя объясненія не въ состояніи удержать человка отъ чувства содроганія, когда онъ близко прозжаетъ мимо таинственныхъ огней и знаетъ, что они исходятъ изъ скелета.
Въ полночь пошелъ дождь, и я никогда ничего не видлъ подобнаго, впрочемъ, и видть не могъ, потому что было совсмъ темно. Мы спустили сторы и даже заткнули вс щели своимъ платьемъ и всетаки, несмотря на эту предосторожность, дождь проникалъ въ двадцати мстахъ. Не было никакого спасенія, если мы спасали ноги отъ воды, то наврно подвергали спину наводненію, спасая спину, мочили что-нибудь другое. Если кто изъ насъ выскакивалъ изъ подъ мокраго одяла и садился, то тому, на-врно, струя воды проникала за воротъ. Между тмъ карета тихо подвигалась по степи, ныряя въ промоинахъ, такъ какъ кучеръ, благодаря темной ночи, не могъ держаться дороги, а буря такъ, безжалостно бушевала, что не было возможности сдержать лошадей. Какъ только мы потеряли слдъ, кондукторъ зажегъ фонари, чтобы отыскать дорогу, но при первой попытк свалился въ оврагъ, въ четырнадцать футовъ глубины, и фонарь, какъ метеоръ, послдовалъ за нимъ. Долетвъ до дна, онъ оттуда закричалъ неистовымъ голосомъ:
— Не здите сюда!
На что кучеръ, смотря на оврагъ, въ которомъ тотъ исчезъ, съ негодованіемъ отвтилъ:
— Что же, вы принимаете меня за дурака?
Боле часа кондукторъ искалъ намъ дорогу, изъ чего видно, какъ далеко мы отъ нея уклонились и чему подвергались. По слдамъ нашей кареты замтно было, что мы дважды избжали опасности. Я не разъ радовался, что мы не были убиты въ эту ночь. Я не знаю особенной причины этому, но всетаки я радовался.
Утромъ на десятый день путешествія мы перезжали Зеленую Рку (Green River), красивую, большую, прозрачную, и такъ неудачно врзались въ нее, что должны были ждать новой, упряжки на подмогу, чтобы вытащить насъ на берегъ, вода доходила у насъ до самыхъ постелей, но эта была пріятная, прохладная вода и, кром того, ей нечего было у насъ мочить, такъ какъ, мы вс уже давно были вымочены. На станціи Зеленой Рки мы завтракали горячими сухарями, свжей вырзкой изъ антилопы и кофе. Это былъ единственный разъ, что намъ удалось хорошо пость въ дорог между Соединенными Штатами и Большимъ-Соленымъ-Озеромъ-Сити и единственный разъ, что мы дйствительно остались за это благодарны. Подумайте, какую, должно быть, приходилось намъ сть мерзость, если этотъ завтракъ оставилъ во мн такое глубокое впечатлніе посл столькихъ лтъ.
Въ пять часовъ утра мы достигли Форта Бриджеръ (Fort-Bridger), сто семнадцать миль отъ Южнаго Паеса и тысяча двадцать пять миль отъ Сентъ-Жозефа. Отъхавъ пятьдесятъ дв мили дальше, близъ Эко-Кэньонъ (Echo Canyon) мы встртили шестьдесятъ человкъ солдатъ Соединенныхъ Штатовъ, которые пришли изъ Кэмпъ-Флойда (Camp Floyd). Наканун имъ пришлось имть дло съ тремя или четырьмя стами индйцевъ, которые, какъ они полагали, собрались не для добра. Въ этой стычк четыре индйца взяты были въ плнъ, остальныхъ же преслдовали четыре мили, но никого не убили. Это походило на серьезное дло. Мы хотли выйти изъ кареты и присоединиться къ этимъ солдатамъ, но, размысливъ хорошенько и разсчитавъ, что индйцевъ было четыреста человкъ, мы ршили хать дальше и присоединиться къ индйцамъ.
Эко-Кэньонъ тянется на двадцать миль. Онъ походитъ на длинную, узкую, прямую улицу, идущую внизъ уступами, между громадными перпендикулярными стнами Конгломерата, во многихъ мстахъ въ четыреста футовъ вышины и какъ бы украшены башнями на подобіе средневковыхъ замковъ. Это былъ самый безопасный путь въ горахъ, и кучеръ сказалъ, что гутъ онъ пуститъ свободно лошадей. Онъ такъ и сдлалъ, и если скажутъ, что нын курьерскій поздъ Тихо-океанской желзной дороги летитъ скоре, чмъ мы пролетли тогда въ дилижанс, то я завидую шутнику-пассажиру. Казалось, мы подобрали наши колеса и полетли по воздуху — и вс забыли объ отвтственности за почту. Я не люблю преувеличивать и когда что говорю, то говорю правду.
Какъ бы то ни было, а время шло. Въ четыре часа дня мы пріхали на вершину Бигъ-Моунтэнъ (Big-Mountain), въ пятнадцати миляхъ отъ города Соленаго-Озера, когда заходящее солнце бросало свои послдніе лучи на міръ и самая изумительная панорама горныхъ вершинъ представилась нашимъ глазамъ. Мы посмотрли изъ окна на эту восхитительную картину, осненную роскошной радугой! Даже оверлэндскій почтовый кучеръ остановилъ своихъ лошадей и залюбовался!
Черезъ полчаса или черезъ часъ мы перемнили лошадей и ужинали съ однимъ мормономъ ‘Падшимъ Ангеломъ’. ‘Падшіе Ангелы’, какъ я понимаю,— святые ныншнихъ временъ, церковь ихъ отдлила отъ прочихъ, давъ имъ право управлять постоянно скрывавшимися, виновными гражданами. Я много слышалъ объ этихъ мормонскихъ ‘Падшихъ Ангелахъ’, объ ихъ темныхъ и кровавыхъ дйствіяхъ, и потому, когда входилъ въ домъ одного изъ нихъ, то невольно дрожь пробжала у меня по тлу. Но, увы, къ нашему разочарованію, мы увидли здоровеннаго, грубаго, непріятнаго стараго негодяя! Онъ былъ довольно мерзокъ, чтобъ называться даже ‘Падшимъ’, потому что можетъ ли быть какой-нибудь ‘Ангелъ’, лишенный нравственнаго достоинства? Могли ли вы перенести видъ ‘Ангела’ въ грязной рубашк и безъ подтяжекъ? Могли ли вы уважать ‘Ангела’ съ лошадинымъ смхомъ и съ нахальствомъ боканира (морской разбойникъ на американскихъ моряхъ)?
Тутъ были еще такіе же негодяи — товарищи этого, и тутъ была еще одна личность, которая походила на джентельмэна — Герберъ сынъ Димбала, высокій, стройный тридцатилтній мужчина. Цлая куча неопрятныхъ женщинъ бгала впопыхахъ туда я сюда, неся кофейники, тарелки хлба и разныя другія принадлежности ужина, и вс он, какъ говорятъ, жены этого ‘Ангела’ — по крайней мр, часть ихъ, и надо полагать, что это справедливо, потому что если бы он были наемщицы, то не позволили бы ‘Ангелу’ такъ кричать на себя и такъ браниться, какъ онъ. Это было наше первое знакомство съ ‘особымъ обществомъ’ на запад и не скажу, чтобы оно насъ плнило. Мы долго не мшкали тутъ, а поспшили отправиться на настоящее мстожительство ныншнихъ временъ святыхъ, въ твердыню пророковъ, столицу, единственнаго самовластнаго монарха въ Америк Большое-Соленое-Озеро-Сити. При наступленіи ночи мы отправились просить убжище въ гостинниц ‘Соленое-Озеро’ и стали раскладывать свой багажъ.
Мы поужинали великолпно, намъ дали свжйшее мясо, птицъ и овощи, все въ изобиліи и въ замчательномъ разнообразіи. Потомъ мы гуляли по улицамъ, заглядывали въ магазины и въ лавки и съ любопытствомъ смотрли на каждаго, полагая видть въ немъ мормона. Это была волшебная страна для насъ по всмъ причинамъ, страна чаръ, демоновъ и страшныхъ тайнъ. Намъ интересно было спросить у каждаго встрчнаго ребенка, сколько у него матерей и знаетъ ли онъ ихъ поименно, мы испытывали страшное любопытство всякій разъ, что видли, какъ двери жилья мормона отворялись и запирались и множество человческихъ головъ, плечъ и спинъ мелькали въ нихъ, намъ такъ хотлось посмотрть, что длается въ семь мормоновъ, какъ они тамъ живутъ, въ какихъ они отношеніяхъ между собою и какіе у нихъ обычаи.
Немного погодя замститель губернатора территоріи познакомилъ насъ съ ‘Джентилъ’ (Gentiles) и мы съ ними провели очень пріятно время. ‘Gentiles’ называются т, которые не принадлежатъ къ мормонской сект. Нашъ спутникъ Бемисъ не былъ съ нами часть этого вечера и пришелъ въ нашу комнату въ гостинниц около одиннадцати часовъ, веселый, болтливый, не твердой походкой, шатающійся, и въ рчахъ его было слышно больше икоты, чмъ смысла. Съ этимъ вмст, когда, желая повсить, какъ слдуетъ, сюртукъ и жилетъ, онъ разложилъ ихъ на полъ, около стула по обоимъ бокамъ, и, собравъ въ комокъ панталоны, положилъ ихъ также на полъ, напротивъ того же стула, посмотрлъ на все съ благоговніемъ и пробормоталъ: ‘Слишкомъ много для него’, легъ въ постель съ сапогами, тогда мы съ прискорбіемъ ршили, что онъ, вроятно, сълъ что-нибудь, что не согласовалось съ его желудкомъ.
Потомъ, однако, мы узнали, что онъ что-то выпилъ, а не сълъ. Онъ пилъ преимущественно мормонское прохладительное ‘веллэ тэннъ’ (valley tan). Веллэ тэннъ есть родъ виски англійской или что-то очень сходственное, это изобртеніе чисто мормонское и длается только въ штат Утах. Есть преданіе, которое говоритъ, что оно составлено изъ (привознаго) огня и сры. Если мн хорошо помнится, то во времена Бриггэма Юнга (Brigham Young) нигд не разршено было въ общественномъ мст пить и даже въ частныхъ домахъ, не одинъ врный мормонъ не позволялъ себ выпивать что-нибудь, исключая веллэ тэнъ.
