СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
МАРКА ТВЭHА
ТОМЪ ДЕВЯТЫЙ. ТОМЪ ДЕСЯТЫЙ.
ПРОСТОДУШНЫЕ У СЕБЯ ДОМА И ЗА ГРАНИЦЕЮ
Переводъ А. А. Богаевской.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская ул.
1898.
ГЛАВА I.
Набабы прежнихъ временъ.— Джонъ Смитъ-путешественникъ.— Внезапное обогащеніе.—Лошадь, цною въ шестьдесятъ тысячъ долларовъ.— Ловкія операціи черезъ посредство телеграфа.— Набабъ въ Нью-Іорк.— Зафрахтованный омнибусъ.— ‘Пожалуйте, уплачено!..’ — ‘Ни цента платить не придется!’ — ‘Стой, кучеръ, стой! Силъ больше нтъ!’ — Общительность нью-іоркцевъ.
Въ т дни, то есть во время процвтанія Нью-Іорка, были еще ‘набабы’. Каждая стачка на копяхъ порождала непремнно одного или двухъ, я могу даже припомнить нкоторыхъ изъ нихъ. Это были, вообще говоря, славные малые, но безпечные люди, и ихъ богатство, пожалуй, приносило обществу такую же выгоду, какъ и имъ самимъ, а въ иныхъ случаяхъ даже, до всей вроятности, и еще того больше.
Два родственника, занимавшіеся извозомъ и перевозкой грузовъ, работали на одного владльца серебряныхъ копей и вынуждены были взять въ уплату, вмсто 300 долларовъ деньгами, небольшой участокъ серебряной копи. Для того, чтобы открыть серебряную жилу, они предоставили постороннему лицу третью часть своей доли и продолжали заниматься своимъ обычнымъ промысломъ, но не надолго. Десять мсяцевъ спустя, жила уже окупила долги и давала каждому изъ собственниковъ отъ 8.000 до 10.000 дол. ежемсячнаго дохода, скажемъ, примрно — 100.000 дол. въ годъ.
Одинъ изъ первыхъ набабовъ, которыхъ произвела на свтъ Сіерра-Невада, носилъ на груди цлое состояніе въ 6.000 дол. въ брилліантахъ и божился, что онъ чувствуетъ себя несчастнымъ потому, что не можетъ тратить деньги съ такою же быстротой, съ какой он ему достаются.
Еще одинъ набабъ въ тхъ же горахъ Невады могъ похвалиться своимъ состояніемъ, доходившимъ частенько до 16.000 дол. въ мсяцъ, онъ особенно любилъ вспоминать, какъ самъ когда-то работалъ на тхъ же копяхъ, которыя теперь давали ему такой огромный доходъ, за плату по пяти долларовъ въ день, когда только-что туда пріхалъ.
Въ нашей богатой серебромъ волшебной стран извстенъ еще одинъ такой же баловень судьбы, который отъ положительной нищеты въ одну ночь перешелъ къ избытку. Этотъ счастливецъ получилъ возможность предложить (вскор посл того) 100.000 дол. за постъ высшаго оффиціальнаго значенія, но получить его ему не удалось, потому что его политическія воззрнія не были такъ прочны, какъ его кредитъ въ банк.
Былъ у насъ еще Джонъ Смитъ. Добрйшей души, милый и честный человкъ, который получилъ воспитаніе въ низшихъ слояхъ общества и былъ изумительный невжда. Онъ занимался перевозкой тяжестей и владлъ небольшимъ ‘ранчо’ {‘а ranch’ — ферма и скотоводство въ луговыхъ частяхъ американскихъ степей.}, которое обезпечивало ему безбдное существованіе, хоть мало собиралъ онъ сна со своихъ луговъ, но и это малое представляло собою стоимость отъ 250 до 300 дол. за 1 тонну на торговомъ рынк. Но вотъ Смитъ промнялъ нсколько акровъ земли на неразработанную, небольшую серебряную жилу въ Золотомъ Кряж. Онъ открылъ на ней работы и построилъ незатйливую десятимрную мельницу въ десять силъ. Восемнадцать мсяцевъ спустя, онъ прекратилъ торговлю сномъ, потому что его доходы съ серебряной руды достигли весьма почтенной цифры. Кто говорилъ, что они равнялись 30.000 дол, а кто — 60.000 дол. въ мсяцъ. Во всякомъ случа, Смитъ оказывался уже весьма богатымъ человкомъ.
А затмъ — онъ отправился путешествовать по Европ, и когда вернулся, то безъ устали разсказывалъ о роскошныхъ свиньяхъ, которыхъ ему приходилось видть въ Англіи, о чудеснйшихъ овцахъ, которыхъ онъ встрчалъ въ Испаніи, о прекраснйшихъ стадахъ рогатаго скота, которыя онъ видлъ въ окрестностяхъ Рима. Онъ восторгался чудесами Стараго Свта и каждому совтовалъ путешествовать, онъ говорилъ, что ни одна живая душа не въ состояніи себ представить всхъ поразительныхъ вещей, какія есть на бломъ свт, пока не попутешествуешь по немъ.
Однажды, находясь на корабл, пассажиры назначили въ вид выигрыша ставку въ 500 дол. тому, кто ближе всего угадаетъ ходъ корабля на слдующія сутки. На другой же день въ двнадцать часовъ, въ рукахъ казначея было нсколько конвертовъ съ запечатанными внутри цифрами. Смитъ былъ счастливъ и доволенъ: онъ подкупилъ инженеръ-механика… Однако, выигралъ все-таки кто-то другой! И Смитъ возразилъ:
— Послушайте, такъ негодится! Онъ угадалъ на дв мили больте, чмъ у меня!
— Нтъ, мистеръ Смитъ,— отвчалъ казначей,— ваша сумма больше, чмъ у кого-либо изъ пассажировъ. Мы вчера сдлали двсти восемь (208) миль.
— Позвольте, вотъ я васъ на этомъ-то и изловлю!— вступился Смитъ.— Вдь я обозначилъ сумму: двсти девять. И если вамъ угодно будетъ взглянуть еще разокъ на мой разсчетъ, то вы увидите сначала одну двойку — 2, затмъ — два нуля — вотъ такъ: 200, что обозначаетъ двсти,— да? А затмъ на донц — девять, 9. Получится 2.009,— что должно, сколько мн кажется, обозначать двсти девять. Поэтому я разсчитываю и прошу васъ уплатить мн премію!
Владнія Гаульда и Керри состояли всего на-всего изъ тысячи двухсотъ футовъ и первоначально принадлежали только имъ двоимъ. Керри, который владлъ только двумя третями всей этой земли, разсказывалъ, что онъ продалъ ихъ за дв тысячи пятьсотъ долларовъ наличными и старую лошадь-водовозку, съвшую за семнадцать дней сна и овса на такую сумму, какую за нее дали бы на конной площади, на базар. Разсказывалъ онъ еще, что Гаульдъ продалъ свою часть за пару казенныхъ байковыхъ одялъ и за бутылку водки (‘виски’), которая за три часа лишила жизни девять человкъ, и что какой-то безобидный чужестранецъ только понюхалъ отъ нея пробку и сталъ на-вки невмняемымъ человкомъ, а четыре года спустя, руда, которою такъ распорядились, стоила на денежномъ рынк Санъ-Франциско семь милліоновъ шесть сотъ тысячъ золотомъ.
Въ былыя времена у одного мексиканца, погрязшаго въ нищет и жившаго въ тростниковомъ шалаш на задворкахъ столицы штата Виргиніи, былъ ручеекъ, шириной съ человческую руку, этотъ ручеекъ сочился изъ склона холма и пробивался по земл этого бдняка. Компанія ‘Офиръ’ въ обмнъ за этотъ ручеекъ предложила ему сто футовъ своей руды. Эти сто футовъ оказались богатйшимъ участкомъ изъ всхъ копей компаніи и черезъ четыре года посл обмна, его цнность на рынк (съ мельницей на придачу) уже достигла 1.500.000 долларовъ.
Нкій индивидуумъ, которому принадлежало всего только двадцать футовъ руды компаніи ‘Офира’, прежде нежели ея сокровища сдлались извстны, промнялъ ихъ на лошадь, и даже весьма жалкую и неказистую. Годъ (или около того) спустя, когда цна этой самой руды поднялась до 8.000 дол. за футъ, этотъ же бднякъ, у котораго не было ни одного цента своего, бывало, говорилъ, что онъ — самый поразительный примръ роскоши и нужды въ одно и то же время: онъ здитъ на шестидесятитысячномъ кон, но не можетъ наскрести деньжатъ на покупку сдла и потому вынужденъ или занимать его у другихъ, или же скакать безъ сдла. Онъ прибавлялъ еще, что, если бы судьба послала ему еще такую же шестидесятитысячную лошадь, это разорило бы его въ конецъ.
Юноша девятнадцати лтъ, работавшій въ Виргиніи на телеграф за жалованье 100 дол. въ мсяцъ, если ему не удавалось разобрать нмецкія имена въ списк судовъ, прибывшихъ въ Санъ-Франциско, бывало, искусно выбиралъ подходящія имена въ старомъ берлинскомъ, адресъ-календар, и разбогатлъ на томъ, что слдилъ за телеграммами о пріискахъ и сообразно съ ними продавалъ или покупалъ горнозаводскія акціи чрезъ посредство одного пріятеля въ Санъ-Франциско. Однажды, когда пришла изъ Виргиніи частная депеша, въ которой сообщалось о богатой находк въ большихъ пріискахъ, онъ подалъ совтъ не разглашать объ этомъ, пока не будетъ вполн обезпечено большое количество руды, а самъ поспшилъ закупить сорокъ ‘футовъ’ руды по двадцати долларовъ за футъ, а остальные участки по цн вдвое дороже этой. Мсяца три спустя, его состояніе равнялось уже 150.000 дол., и онъ оставилъ свое прежнее мсто.
Другой такой же телеграфный ‘длецъ’, котораго прогнали съ мста за разглашеніе тайнъ телеграфной конторы, вошелъ въ соглашеніе съ однимъ денежнымъ человкомъ въ Санъ-Франциско, обязуясь извстить его о ршеніи одного важнаго горнозаводскаго процесса черезъ часъ посл того, какъ оно состоится. За это ему были общаны большіе проценты съ барышей на купл и продаж, которая состоится благодаря этой мр. Итакъ, переодвшись въ костюмъ погонщика, онъ отправился на небольшую телеграфную станцію въ горахъ, завелъ знакомство съ телеграфистомъ и просиживалъ у него на телеграф день за днемъ, покуривая трубку и разсыпаясь въ жалобахъ, что его телга пришла въ ветхость и онъ не можетъ хать дальше. Тмъ временемъ бывшій телеграфистъ прислушивался къ депешамъ, которыя передавались неутомимо стучавшимъ аппаратомъ и шли изъ Виргиніи. Наконецъ частная телеграмма пронеслась по проволок, извщая объ окончаніи горнозаводскаго процесса. Какъ только услыхалъ ее мнимый погонщикъ, онъ тотчасъ же телеграфировалъ своему пріятелю въ Санъ-Франциско: ‘Усталъ дожидаться. Продаю телгу и ду домой’. Это и былъ условленный знакъ, если бы слово дожидаться было пропущено, то это означало бы, что процессъ ршенъ въ пользу противной стороны. Пріятель мнимаго возчика поспшилъ скупить за безцнокъ большую часть акцій, прежде чмъ новость сдлалась достояніемъ публики, и результатомъ этихъ операцій явилось громадное состояніе.
Долго, долго спустя посл того какъ были основаны пріиски въ Виргиніи, футовъ пятьдесятъ земли первоначально открытой руды были въ рукахъ человка, которому еще никогда не случалось подписывать ни одной бумаги по вводу во владніе. Эта руда оказалась весьма доходной, и собственники ея приложили вс старанія къ тому, чтобы разыскать владльца остальныхъ пятидесяти футовъ, но онъ пропалъ безслдно.
Однажды прошелъ слухъ, что онъ въ Нью-Іорк, и одинъ или два человка изъ числа спекулянтовъ отправились на востокъ, но такъ и не нашли его. Въ другой разъ пришли всти, что онъ на Бермудскихъ островахъ и прямо-прямехонько къ нему отправились еще какихъ-то двое, но и тамъ его не оказалось. Наконецъ о немъ прослышали въ Мексик, и одинъ изъ его друзей, приказчикъ въ пивной, наскребъ себ немного деньжатъ, разыскалъ наконецъ своего друга и за сто долларовъ купилъ у него его полсотни ‘футовъ’: а затмъ, вернувшись обратно, продалъ свои новыя владнія за 75.000 дол.
Но къ чему приводить еще примры? Преданія ‘Серебрянаго Царства’ полны примровъ, подобныхъ разсказамъ, приведеннымъ выше, и я никогда бы не кончилъ, если бы попытался ихъ перечислять, мн только хотлось дать читателю понятіе о крайней своеобразности ‘временъ расцвта’, которыя я не могу рельефне представить никакимъ инымъ способомъ, упомянуть о нихъ было необходимо въ виду того, чтобы дать боле реальное представленіе о томъ времени и той стран.
Я даже лично былъ знакомъ съ большинствомъ ‘набабовъ’, о которыхъ уже упоминалъ выше, но ихъ занятія и превратности судьбы я нарочно представилъ въ настолько смшанномъ вид, чтобы ‘тихоокеанская’ публика не могла узнать въ нихъ нкогда выдающихся знаменитостей. Теперь они уже давно незнамениты, потому что большинство ихъ опять впало въ безвстность и въ нищету.
Въ штат Невада ходили разсказы о нкоемъ приключеніи съ двумя изъ ея набабовъ, приключеніи, которое, конечно, могло быть, но могло также и не быть. Продаю его за то, за что самъ купилъ.
Полковникъ Джимъ видлъ свтъ и боле или мене былъ знакомъ съ порядками на немъ, но полковникъ Джэкъ родился и жилъ на задворкахъ Соединенныхъ Штатовъ, провелъ жизнь въ жесточайшихъ трудахъ и никогда еще не видывалъ ни одной столицы.
Однажды небо наградило ихъ неожиданнымъ богатствомъ, и оба они проектировали поздку въ Нью-Іоркъ: Джэкъ — съ цлью насладиться зрлищами, а Джимъ — для того, чтобы оградить отъ возможныхъ бдствій свою простодушную особу. Ночью они прибыли въ Санъ-Франциско и утромъ отбыли оттуда на пароход. Пріхавъ въ Нью-Іоркъ, полковникъ Джэкъ сказалъ:
— Всю свою жизнь я только и слышалъ, что про кареты, и, теперь намренъ въ одной изъ нихъ прокатиться. Чего бы это ни стоило, мн все равно… Идемъ!
Друзья отошли на боковую аллею и полковникъ Джимъ позвалъ модную пролетку, но полковникъ Джэкъ возразилъ:
— Нтъ, милостивый государь, не надо мн вашихъ головокрушительныхъ ‘Ванекъ’! Я пріхалъ сюда, чтобы повеселиться, и деньги не могутъ быть мн помхой въ этомъ дл. Такъ вотъ я и намренъ выкинуть самую роскошную штуку, какую только свтъ производилъ. Тутъ-то и начнется самый фокусъ! Остановите-ка вонъ ту желтую карету, которая катить сюда, вся въ картинкахъ. Да не тревожьтесь: я одинъ заплачу все сполна.
Итакъ, полковникъ Джимъ остановилъ прозжавшій мимо, пустой омнибусъ и оба услись въ него.
— Превесело, не правда ли?— говорилъ Джэкъ своему другу.— Ахъ, нтъ, пожалуй, что не очень. Куда ни оглянись, везд тутъ такое множество подушекъ, оконъ и картинъ, что вы себ покою не найдете. Что бы сказали наши пріятели, если бы имъ довелось увидать, какъ мы кутимъ въ Нью-Іорк, какъ мы красуемся и величаемся, поражая всхъ своимъ великолпіемъ? Клянусь Георгіемъ Побдоносцемъ, я отъ души желалъ бы, чтобы они видли насъ въ эту минуту!
Вслдъ затмъ онъ высунулся съ головой въ окно и крикнулъ кучеру:
— Эй, Ванька, послушай! Мн только того и надо: это катанье какъ разъ мн по вкусу, честное слово! Я хочу взять эту махину на весь день. Я, старина, кутнулъ! Распусти возжи, погоняй, мы ужь съ тобой сойдемся!
Кучеръ просунулъ руку въ карету, въ отверстіе, сдланное въ стнк (въ то время еще не было звонковъ) и показалъ, что пора платить за билеты.
Полковникъ Джэкъ взялъ протянутую руку и радушно потрясъ ее.
— Ты меня понялъ, дядя? Свои люди — сочтемся. Понюхай-ка, чмъ это пахнетъ, и скажи мн, какъ это теб придется по вкусу?— и онъ положилъ на ладонь кучера золотой въ двадцать долларовъ.
Минуту спустя тотъ доложилъ, что у него не найдется сдачи.
— Къ чорту твою сдачу! Отдашь здою. Клади себ въ карманъ,— и, обращаясь къ полковнику Джиму, прибавилъ:— Разв это не шикъ своего рода? Не я буду, если не примусь нанимать эту самую махину ежедневно въ теченіе цлой недли!
Но вотъ омнибусъ остановился и вошла молодая двушка. Съ минуту смотрлъ на нее Джэкъ, а затмъ подтолкнулъ локтемъ Джима.
— Не говори ни слова!— прошепталъ онъ.— Пусть себ прокатится, если ей угодно. Слава Теб, Господи, мста довольно.
Молодая двушка достала изъ кармана свой кошелекъ и подала плату за проздъ полковнику Джэку.
— Это зачмъ?
— Передайте кучеру, пожалуйста!
— Сударыня, потрудитесь взять обратно ваши деньги, мы не можемъ допустить, чтобы вы платили. Просимъ васъ кататься въ этой махин сколько угодно, но она ужь нанята и мы не допустимъ, чтобы вы потратились хотя бы на одинъ единый центъ!
Двушка, ошеломленная, озадаченная, забилась въ уголокъ. Вслдъ за тмъ вскарабкалась въ карету какая-то старушка съ корзиной и подала плату за проздъ.
— Простите, но…— началъ опять полковникъ Джэкъ,— мы не можемъ допустить, чтобы вы платили, но мы очень рады и просимъ не стсняться. Не угодно ли приссть вотъ тутъ и пожалуйста, не безпокойтесь. Не стсняйтесь, какъ не стснялись бы, катаясь въ своемъ собственномъ экипаж.
Еще минуты дв спустя вошли три толстяка, дв толстухи и парочка ребятъ.
— Пожалуйте, пожалуйте, друзья мои!— приговаривалъ Джэкъ.— Не обращайте на насъ вниманія. Это просто-на-просто маленькій пикникъ (и шепотомъ прибавилъ, обращаясь къ пріятелю):— Нельзя сказать, чтобы Нью-Іоркъ былъ городомъ необщительныхъ людей. Сколько я смекаю, я… я и названія-то къ нему не подберу!
Онъ противился каждому поползновенію пассажировъ уплатить за проздъ и радушно приглашалъ каждаго быть, какъ дома. Положеніе дла, наконецъ, стало ясно для всхъ присутствующихъ, они засунули въ карманъ свои деньги и изъявили полную готовность отдаться веселой сторон приключенія. Вошло еще съ полдюжины пассажировъ.
— О, мстъ еще сколько угодно!— говорилъ полковникъ Джэкъ.— Войдите, войдите и будьте, какъ дома. Такой пикникъ ничего не стоитъ, какъ пикникъ, если мала компанія. (И шепнулъ полковнику Джиму):—Ну, чмъ не ласковый народъ эти нью-йоркцы? И какъ они все хладнокровно принимаютъ. Ледяныхъ горъ не найдешь нигд. Кажется, встрться имъ на пути погребальная колесница, они и въ нее ползутъ!
Еще ползли пассажиры въ омнибусъ, потомъ еще и еще. Об скамейки были биткомъ набиты, мужчины цлой вереницей стояли посреди кареты, держась за ремни, болтавшіеся у нихъ надъ головою. Люди съ корзинами, съ узлами, карабкались вверхъ по лстниц на крышу. Со всхъ сторонъ слышался рокотъ полуподавленнаго смха,
— Ну, ужь будь я индецъ, если это не превосходитъ все, что мн когда-либо случалось видть, въ смысл на-чисто отдланнаго, невозмутимаго, первостатейнаго нахальства!— шепталъ другу Джэкъ.
Но вотъ въ карету сталъ протискиваться продавецъ посуды.
— Силы мои слабютъ!— проговорилъ полковникъ Джэкъ.— Кучеръ, стой! Останьтесь на мстахъ, милостивыя государыни и милостивые государи! Прошу васъ, не стсняйтесь, все уже заплачено сполна. Кучеръ, катай себ этихъ господъ вокругъ да около, до тхъ поръ, пока имъ угодно будетъ,— это наши знакомые,— ну, понимаешь? Вози ихъ повсюду, а если теб еще понадобятся деньги, зайди въ гостинницу св. Николая и мы сведемъ счеты. Пріятнаго пути, милостивыя государыни и милостивые гоеудари! Катайтесь себ, сколько вашей душ угодно: это вамъ не будетъ стоить ни гроша.
Оба пріятеля вышли изъ кареты и полковникъ Джэкъ замтилъ:— Джимми, а вдь Нью-Іоркъ самый общительный городъ, какой мн когда-либо доводилось видть. Вдь, даже торговецъ посудой такъ же спокойно, какъ и вс другіе, тискался впередъ. Останься мы еще немножко, и, чего добраго, къ намъ ввалились бы какіе-нибудь негры! Клянусь св. Георгіемъ Побдоносцемъ! Намъ придется на ночь устроить баррикаду у своихъ дверей, а не то какой-нибудь изъ этихъ гусей лапчатыхъ вздумаетъ попытать счастья поспать съ нами у насъ на квартир…
Кончина Бека Фэншо и ея причины.— Приготовленія къ его погребенію.— Представитель коммиссіи и депутатъ, Скотти Бригсъ.— Его посщеніе пастора.— У Бригса ничего ‘не вытанцовывается’.— Пасторъ смущается.— Оба прозрли!— Бекъ Фэншо въ роли гражданина.— Что означаетъ: ‘трясти мать свою’.— Погребеніе.— Скотти Бригсъ въ роли учителя воскресной школы.
Кто-то высказалъ мнніе, что для того, чтобы познакомиться съ той или другой общественной средой, необходимо прослдить, какъ совершаются въ ней погребенія и какого рода людей хоронятъ съ наибольшимъ блескомъ и почетомъ. Утвердительно не могу сказать, какихъ людей мы хоронили съ наибольшимъ блескомъ во времена нашего ‘процвтанія’: почтеннаго благодтеля общества или почтеннаго ‘негодяя’. Весьма возможно, что оба эти отдла или подраздленія общественныхъ слоевъ одинаково торжественно чествовали своихъ знаменитыхъ покойниковъ, изъ чего можно заключить, что философу — слова котораго я только что привелъ выше — слдовало бы для начала видть дв выдающіяся погребальныя процессіи въ штат Виргинія для того, чтобы дать опредленную оцнку жителямъ этого штата.
Къ Беку Фэншо отнеслись весьма сочувственно, когда онъ умеръ: онъ былъ вдь депутатомъ — представителемъ отъ горожанъ и ‘зарзалъ’ человка — не въ собственной своей ссор, а вступившись за какого-то незнакомца, на котораго напало нсколько человкъ за-разъ. У Фэншо бывали роскошные пріемы, онъ былъ счастливымъ обладателемъ блестящей въ этомъ дл ‘помощницы’, которую всегда могъ бы разсчитать, не подвергаясь непріятнымъ формальностямъ развода. Онъ занималъ высокій постъ въ пожарномъ округ, а въ политик это былъ своего рода Варвикъ.
Когда Фэншо приказалъ долго жить, множество народа (особенно же мелкіе обитатели ндръ городскихъ) плакало и возрыдало.
Дознаніемъ обнаружено и занесено въ протоколъ, что Бекъ Фэншо въ припадк блой горячки отравился мышьякомъ, прострлилъ себя насквозь, перерзалъ себ горло, выскочилъ изъ окна изъ четвертаго этажа и свернулъ себ шею. По зрломъ обсужденіи этого доклада совтъ постановилъ (какъ ни тяжки были его слезы и сожалнія), повинуясь здравому разсудку, не отуманенному горечью свершившейся утраты: считать, что вышеупомянутый гражданинъ Фэншо ‘волею Божіею помре’. Ну, что бы подлали люди безъ такихъ судей?
Къ похоронамъ длались грандіозныя приготовленія. Вс экипажи во всемъ город были заране разобраны, вс гостиныя одлись въ траурный нарядъ, вс городскія и пожарныя знамена были спущены и разввались лишь на половин столбовъ, отданъ приказъ пожарной команд явиться въ полной парадной форм, а пожарныя повозки приказано облечь въ глубокій трауръ. Замтимъ мимоходомъ, что въ ‘Царство Серебра’ стекалось множество народа самыхъ разнообразныхъ національностей, и каждая непремнно вносила на общее употребленіе свой особый жаргонъ, ‘slang’ {Словомъ ‘slang’ американцы и англичане обозначаютъ воровской жаргонъ. Примч. перев.}, на которомъ изъяснялась еще у себя на родин. Такимъ образомъ, уличный жаргонъ штата Невады сталъ самымъ богатымъ, самымъ многостороннимъ и безконечно разнообразнымъ изъ всхъ уличныхъ жаргоновъ міра, за исключеніемъ разв только рудниковъ Калифорніи, да и то въ ‘первобытныя’ времена. ‘Slang’ — исключительный разговорный языкъ въ Невад. Если бы въ проповди и вставлялись хоть изрдка подобныя выраженія, ихъ никто бы не понялъ. Такія выраженія, какъ, напримръ: ‘Хоть объ закладъ побейея’, ‘Мн что-то не вдомекъ’, ‘Ирландцамъ не приходить’ — и сотни другихъ сдлались въ Невад настолько общеупотребительными, что почти невольно вырывались въ разговор кстати и некстати, зачастую вовсе не касаясь предмета разговора, а слдовательно не имя никакого смысла.
Посл полицейскаго дознанія о кончин Бека Фэншо было созвано собраніе стриженаго братства, такъ какъ ничего не длается на прибрежь Тихаго Океана безъ общаго собранія и безъ выраженія чувствъ. Было принято нсколько ршеній и назначено нсколько коммиссій, изъ которыхъ одна имла цлью обратиться къ пастору, человку хрупкаго сложенія и кроткому, какъ птенчикъ, духовному питомцу восточной богословской семинаріи, еще не успвшему ознакомиться съ обычаями и нравами на рудникахъ.
Депутату отъ коммиссіи Скотти Бригсу выпало на долю идти къ пастору съ этимъ дловымъ визитомъ и любо дорого было слушать, впослдствіи, разсказы молодого богослова объ этомъ происшествіи.
Скотти былъ коренастый, грубоватый малый, обычный нарядъ котораго, если онъ шелъ по дламъ службы, состоялъ изъ пожарной каски, огненно-красной фланелевой рубахи и патентованнаго кожанаго пояса съ заткнутымъ за него револьверомъ, на руку былъ перекинутъ плащъ, брюки заправлены въ голенища. Онъ представлялъ изъ себя рзкую противоположность съ блднымъ богословомъ-ученымъ. Впрочемъ, справедливость требуетъ замтить мимоходомъ про Скотти, что у него было пылкое сердце, въ которомъ пламенла любовь въ друзьямъ и товарищамъ и что онъ никогда не вмшивался въ драку, если могъ благоразумно остаться въ сторон. И въ самомъ дл, по должномъ разслдованіи дла, когда бы не случалось ему подраться, впослдствіи выяснялось, что вовсе не онъ былъ первымъ зачинщикомъ ссоры, онъ только по природному своему добродушію вмшивался въ нее, чтобы помочь тому, кому всего круче приходилось. Бекъ Фэншо былъ съ нимъ друженъ много лтъ подъ-рядъ и не разъ они вмст питались чмъ Богъ послалъ. Въ одинъ прекрасный день они, напримръ, сняли платье для того, чтобы свободне было драться, и вступились за слабйшую изъ бушевавшихъ сторонъ. Наконецъ, когда ими уже была одержана тяжело доставшаяся побда, друзья замтили, что незнакомцы, за которыхъ они вступились, не только сами бросили ихъ на произволъ судьбы, но, убгая, унесли съ собой платье своихъ защитниковъ! Но вернемся къ визиту, который сдлалъ Фэншо служителю алтаря.
Онъ явился исполнить печальную обязанность, и лицо его представляло картину сокрушенія и горести. Очутившись лицомъ къ лицу съ пасторомъ, онъ слъ напротивъ него, поставилъ свою пожарную каску на неоконченную рукопись церковной проповди, которая лежала подъ самымъ его носомъ, затмъ вынулъ изъ каски красный шелковый платокъ, отеръ имъ потъ на лбу и испустилъ громкій и выразительный вздохъ, который долженъ былъ намекнуть нкоторымъ образомъ на предметъ его появленія. Бдный Скотти запнулся, пролилъ даже нсколько слезинокъ и, наконецъ, сказалъ зловщимъ тономъ:
— Такъ вы тотъ гусь, что ворочаетъ богословскую говорильню по сосдству?
— Я тотъ… Простите, но, кажется, я васъ не понялъ…
Скотти вздохнулъ еще разъ и еще разъ всхлипнулъ:
— Видите ли, мы, собственно, въ нкоторомъ затрудненіи, такъ вотъ наши ребята и подумали, что, можетъ быть, вы согласитесь насъ немножко ‘подтянуть’, если мы васъ ‘околпачимъ’, т. е. если я буду въ прав это сдлать и если вы дйствительно начальникъ служащихъ на фабрик славословій, той, что здсь по сосдству…
— Я пастырь, которому вврена охрана овецъ, собирающихся въ ближайшую ограду.
— Въ какую?
— Я духовный отецъ и совтчикъ небольшого кружка врующихъ, святой храмъ которыхъ примыкаетъ къ ближайшимъ домамъ.
Скотти почесалъ въ затылк, подумалъ съ минуту и затмъ сказалъ:
— Ты, пожалуй, таки перещеголялъ меня, старина! Какая жъ это помощь? Рискни-ка да поддайся!
— Какъ такъ? Простите, я что-то не пойму: что именно вы хотите сказать?
— Ну, ты, пожалуй, поважнй меня, или, быть можетъ, оба мы важне: ты меня не проведешь, да и я не проведу тебя. Видишь ли, одинъ изъ нашихъ ребятъ вышелъ въ ‘тиражъ’, и мы хотимъ хорошенько напутствовать его, такъ вотъ въ чемъ штука: мн надо, чтобы расшевелить кого-нибудь такого, кто бы могъ повертть намъ шарманку, чтобы какъ есть лучше съ музыкой проводить его…
— Другъ мой, я, кажется, все больше и больше сбиваюсь съ толку! Вс ваши замчанія совершенно для меня не понятны, не можете ли вы высказать ихъ какъ-нибудь попроще? Сначала я было подумалъ, что начинаю васъ понимать, но теперь окончательно ничего уловить не могу! Не пойдетъ ли дло скоре, если вы попробуете ограничиться категорической постановкой фактовъ, незагроможденныхъ осложняющими ихъ метафорами и аллегорическими выраженіями?
Опять молчаніе. Опять нкоторое раздумье, посл чего Скотти произноситъ:
— Что жь, по моему, придется намъ разъхаться.
— Какъ такъ?
— Ты меня разнесъ, уничтожилъ, старина!
— Я все-таки еще не могу уловить смысла…
— Ну, твой послдній ходъ черезчуръ для меня хитеръ, вотъ мой смыслъ. Я не могу ни козырять, ни отвчать въ масть.
Священникъ откинулся на спинку кресла совершенно смущенный. Скотти подперся локоткомъ и предался раздумью, опустясь головой на ладонь. Вдругъ лицо его озарилось, онъ поднялъ голову печально, но увренно:— Нашелъ! Кажется, я выручу тебя: то, что намъ нужно, это ‘говорило-мученикъ’!
— А, что?
— Говорило-мученикъ, ну… пасторъ!
— А, такъ чего жь вы раньше не сказали? Да, я священникъ, я пасторъ.
— Ай, заговорилъ! Ты увидалъ мое невжество и осдлалъ его, какъ, настоящій мужчина. Ну, значитъ, по рукамъ!..
Скотти протянулъ свою загорлую длань, въ которой потонула маленькая рука пастора, и потрясъ ее съ горячностью, которая должна была обозначать братское сочувствіе и пылкую признательность.
— Хорошо, старина! Теперь у насъ все пойдетъ на ладъ. Начнемъ-ка все сначала… Вы разршите мн немножечко понюхать? По той причин, что мы находимся въ безпокойств. Одинъ, вдь, изъ нашихъ молодцовъ отправился вверхъ по теченію.
— Куда отправился?
— Вверхъ по рк. Ну, пошелъ ‘жить на чужой счетъ’, поняли, наконецъ?
— ‘Жить на чужой счетъ’?— переспросилъ священникъ.
— Ну, да, навострилъ лыжи…
— А, понимаю, отправился въ т дальніе и полные таинственности края, откуда никакому путнику нтъ никогда возврата.
— ‘Возврата’! Я что-то не смекну. Онъ ‘умеръ’, старина.
— Да, я такъ и понимаю.
— А, понимаете? А я-то думалъ, что вы запутались еще того больше! Да, такъ вотъ онъ опять умеръ…
— ‘Опять’! Разв ему когда уже случалось прежде умирать?
— Прежде умирать? Нтъ! Или вы такъ смекаете, что у человка столько же жизней, сколько у кота? Да прозакладывай вы теперь что угодно, а онъ, бдняга, и не шелохнется: просто страсть, до чего онъ ‘крпко’ умеръ! Кажется, никогда не пожелалъ бы я дожить до того дня. Лучшаго друга, какимъ былъ для меня Бекъ Фэншо, я самъ себ не пожелаю, зналъ я его, что называется, со всхъ сторонъ, а если ужь я знаю человка такъ же хорошо, какъ зналъ его, такъ я и льну къ нему, и люблю его горячо… Это ужь ‘я’ вамъ говорю! Какъ ни прикинь, а лучшаго человка, лучшаго спекулянта на повышеніе на всхъ рудникахъ никогда не бывало! Никто не слыхивалъ, чтобы Бекъ Фэншо когда нападалъ на друга съ тылу. Но теперь ужь всему конецъ. Вы понимаете — всему конецъ! Теперь ужь все равно, его исчерпали до дна.
— Да кто исчерпалъ-то?
— Ну, смерть, кто же больше? И вотъ… вотъ… вотъ намъ теперь приходится отъ него отступиться. Да, въ самомъ дл! А все-таки, въ какомъ суровомъ мір мы живемъ, а? Не такъ ли? Блестящій онъ былъ человкъ, задорный! Посмотрли бы вы на него, когда его заднутъ! Молодчина онъ былъ, а глаза, какъ стеклышко! Плюньте ему въ лицо и дайте простору, гд бы ему развернуться во всю и посмотрите, какъ чудесно онъ разбушуется. Отъ этого онъ былъ всегда не прочь. Куда до него было любому индйцу!
— До кого, въ чемъ?
— А въ схватк, въ единоборств, ну, въ драк! Поняли вы, наконецъ? Ни для кого онъ никогда ‘земли не цловалъ’. Прости мн, другъ, чуть было не обмолвился крутымъ словечкомъ! Но, видишь ли, я страсть какъ надрываюсь на этомъ допрос, чтобъ только изловчиться говорить въ боле мягкихъ выраженіяхъ. Но все равно, намъ надо отъ ‘него’ отказаться, и, я такъ смекаю, никакъ безъ этого не обойдешься. Ну, такъ вотъ, если бы намъ удалось васъ залучить, чтобы помочь намъ его спровадить…
— Сказать надгробную рчь? Содйствовать погребенію…
— ‘Погребеніе’, прекрасно сказано! Ну, да, въ томъ и состоитъ нашъ маленькій фокусъ. Мы хотимъ все устроить хорошо, чего бы это, понимаете, ни стоило. Онъ всегда былъ человкомъ щедрымъ и на похоронахъ его нечего скаредничать: надо, чтобы на гробу была тяжелая серебряная доска, шесть султановъ на балдахин, негръ на козлахъ въ желтомъ казакин и остроконечной шляп, кажется, довольно важно? И о васъ, старина, мы тоже позаботимся усердно, все для васъ будетъ, какъ подобаетъ. И карету тоже для васъ наймутъ, и все, что вамъ будетъ нужно. Только дыхните, и мы мигомъ справимъ все, что угодно. Мы и шестокъ для васъ устроили, куда бы вамъ можно было влзть въ дом No 1: можете смло прямешенько туда направляться. Ступайте-ка, да затрубите въ рожокъ, и не торгуясь, можете себ не стсняясь стараться, какъ только возможно, разукрасить и облить нашего Бека Фэншо: это былъ дйствительно самый невинный, самый ‘блый’ изо всхъ людей на рудникахъ. Не бойтесь, вы не можете слишкомъ сгустить краски. Этотъ человкъ никогда не выносилъ неправды, онъ сдлалъ больше, нежели кто-либо другой для того, чтобы водворить въ город миръ и тишину. Я самъ былъ свидтелемъ, что онъ въ какія-нибудь одиннадцать минутъ стеръ съ лица земли четверыхъ борцовъ. Если какое-либо дло необходимо было привести въ порядокъ, не таковскій онъ былъ человкъ, чтобы метаться, разыскивать, кому бы поручить это дло, но самъ набрасывался на него, и устраивалъ все самостоятельно. Онъ былъ не изъ католиковъ… едва ли! Онъ даже преслдовалъ ихъ. Его любимымъ выраженіемъ было: ‘Ирландцы не нужны!’ Но для него люди не представляли никакого различія, когда дло касалось законныхъ нравъ человка. Такъ, напримръ, когда какіе-то мошенники вздумали было вытаскивать колья изъ кладбищенскаго забора, онъ задалъ имъ жару! И отдлалъ же онъ ихъ, ‘вчистую’! Я самъ тамъ былъ, и самъ видлъ.
— И въ самомъ дл это было прекрасно… то есть, по крайней мр, съ прекраснымъ намреніемъ, каково бы ни было его исполненіе, строго оборонительной формы или нтъ. Но были ли у покойнаго религіозныя убжденія? Иначе говоря: чувствовалъ ли онъ себя въ зависимости отъ высшей власти или признавалъ ли онъ ея непреложность?
Опять наступило безмолвное раздумье.
— Смекаю я, опять ты меня хватилъ, какъ обухомъ! Не можешь ли ты снова повторить, да потише?
— Ну, хорошо! Такъ, говоря попроще, былъ ли онъ когда причастенъ къ какому-либо духовному строю, огражденному отъ тлетворнаго вліянія времени и преданному самоотверженію въ интересахъ нравственности.
— Перекочевывай на другую сторону, старина!
— Какъ я васъ долженъ понимать?
— Ну, просто вы слишкомъ для меня умны! Когда вы чуть возьмете влво, я каждый разъ непремнно принимаюсь клевать носомъ. Каждый разъ, что вы закинете удочку, вы что-нибудь да поймаете, а мн положительно не везетъ. Ну, начнемъ новую игру: сдавай сначала.
— Какъ? Начинать сначала?
— Да.
— Ну, хорошо… Что жь, вашъ пріятель хорошій человкъ и…
— А, понимаю! Не козыряйте, пока я не посмотрю, что у меня за карты на рукахъ. ‘Хорошій ли онъ человкъ’, такъ вы сказали? И словъ даже не приберешь, вотъ онъ какой хорошій! Да, самый лучшій человкъ, какого только свтъ производилъ: вы бы на него не нарадовались!
‘Онъ могъ свободно искалчить любого американскаго ссыльнаго. Это онъ подавилъ бунтъ въ самомъ начал, во время послднихъ выборовъ, и вс говорили, что Фэншо единственный человкъ, способный это сдлать. Онъ ворвался въ собраніе съ оружіемъ въ одной рук и съ трубою въ другой, и въ какія-нибудь три минуты цлыхъ четырнадцать человкъ спровадилъ ‘во-свояси’, въ растяжку на оконныхъ ставняхъ. Онъ наголову разбилъ возмутившихся и совершенно разсялъ ихъ, прежде чмъ кто-либо усплъ нанести ему хотя бы одинъ ударъ. Онъ всегда стоялъ за миръ и тишину, онъ не выносилъ смутъ и безпокойства. Да, это для города великая потеря, и нашимъ ребятамъ доставило бы большое удовольствіе, если бы вы въ проповдь свою ввернули нчто въ этомъ род: это было бы лишь должной справедливостью по отношенію къ нему.
‘Въ одинъ прекрасный день, когда негодяи вздумали бросать камнями въ окна воскресной школы методистовъ, Бекъ Фэншо, до своему собственному побужденію, закрылъ у себя пріемы, взялъ съ собою пару шестистволокъ и сталъ на-страж у дверей воскресной школы.
‘Ирландцы не нужны’, говорилъ онъ,— и они не подступились! Первйшій и смлйшій человкъ онъ былъ у насъ въ горахъ, честное слово! Онъ могъ бгать проворнй, прыгать выше, стрлять мтче и выпивать больше головокружительной водки, не проливъ ни капли, нежели кто-либо другой въ цлыхъ семнадцати штатахъ. И это постарайтесь ввернуть туда же, старина: это больше всего другого придется по вкусу нашимъ молодцамъ. Вы можете еще смло прибавить, старина, что Бекъ никогда и не собирался ‘задать своей матери встряску’.
— ‘Задать матери встряску!’
— Такъ точно. Любой изъ нашихъ молодцовъ вамъ это подтвердитъ.
— Хорошо, но зачмъ же ему понадобилось бы ‘трясти’ ее?
— Вотъ и ‘я’ тоже говорю! Но есть люди, которые это длаютъ.
— Но никто изъ сколько-нибудь порядочныхъ людей?
— Ну, пожалуй, и изъ такихъ попадаются.
— По моему мннію, человкъ, позволяющій себ хоть какія бы то ни было рзкости въ обращеніи съ матерью своей, долженъ бы…
— Оставимъ это, старина: твой мячъ прокатился мимо за ршетку. Къ чему я подбирался, такъ это къ тому, чтобы сказать, что онъ никогда ‘не бросалъ’ своей матери, поняли вы, наконецъ? Нтъ еще? Неужели? Онъ ей устроилъ домъ, въ которомъ она жила, и давалъ ей денегъ, онъ ухаживалъ за нею и заботился о ней все время, а когда съ нею приключилась оспа,— чортъ меня побери!— кто, какъ не онъ, сидлъ ночи напролетъ и няньчился съ нею? Прошу прощенія, но это сорвалось ужь у меня невольно, слишкомъ неожиданно для вашего покорнаго слуги. Вы обошлись со мной, какъ съ джентльмэномъ, а я не такой человкъ, чтобы обидть васъ нарочно. Я думаю, что вы бле благо, я думаю, вы прямой человкъ. Вы нравитесь мн и я смажу кого ни попало, если кто не будетъ со мной согласенъ. О буду его мазать до того, что онъ себя не узнаетъ. Ну, по рукамъ!..
Еще одно братское рукопожатіе, и онъ удалился.
Погребеніе дйствительно было такое, что ‘ребята’ не могли желать лучшаго. Такихъ чудесъ великолпія на похоронной церемоніи не видано было въ Виргиніи. У оконъ, на крышахъ и на тротуарахъ собралось множество зрителей, привлеченныхъ такимъ торжественнымъ зрлищемъ, какое представляла изъ себя печальная колесница, украшенная султанами изъ перьевъ, металлическія ленты, отъ которыхъ вяло грустью и слезами, закрытые рынки и магазины, знамена, поднятыя лишь наполовину, длинное, медленно подвигавшееся погребальное шествіе тайныхъ обществъ, военныхъ и пожарныхъ отрядовъ, пожарныя трубы, задрапированныя въ трауръ, коляски съ должностными лицами, граждане въ экипажахъ и пшіе… И много, много лтъ спустя погребальное шествіе Бека Фэншо служило мриломъ для опредленія степени совершенства того или другого общественнаго зрлища въ штат Виргиніи.
Скотти Бригсъ, въ качеств главнаго лица, поддерживающаго конецъ покрова, игралъ выдающуюся роль въ погребальной процессіи, а когда проповдь была уже окончена и послднія слова молитвы объ упокоеніи души умершаго умолкли, Скотти промолвилъ негромкимъ, но прочувствованнымъ голосомъ:
— Аминь!.. Ирландцы не нужны!
Это тяжеловсное заключеніе, повидимому, не имло никакого отношенія къ проповди и, по всей вроятности, было не что иное, какъ скромная дань памяти отошедшаго друга: вдь, по словамъ самого Скопи, это было его собственное словечко.
Въ позднйшія времена Скотти Бригсъ отличился тмъ, что оказался единственнымъ изъ всхъ виргинскихъ шалопаевъ, какого мн когда-либо удавалось пріобщить къ св. церкви. Тогда-то и проявилось, что онъ человкъ, склонный отъ природы вмшиваться въ ссору, вступаясь всегда за слабйшую сторону, благодаря врожденному благородству духа: далеко не ничтожный матеріалъ для лпки изъ него христіанина. Обращеніе его въ вру истинную не поколебало его великодушія, не уменьшило его смлости. Напротивъ, оно дало боле тонкое и разумное направленіе одному и боле широкое поле дятельности другому. Что же удивительнаго, если занятія въ его воскресной школ шли успшне, чмъ въ другихъ? Мн кажется, ровно ничего! Онъ говорилъ со своей мелюзгой на язык, который былъ ей понятенъ, и мн выпало на долю счастье, за мсяцъ до его кончины, слышать, какъ онъ разсказывалъ своимъ ученикамъ умилительно прекрасную исторію Іосифа и его братьевъ… не справляясь съ книгой.
Предоставляю читателю самому судить, что это былъ за разсказъ, весь взъерошенный косматыми словечками уличнаго жаргона, сыпавшимися изъ устъ сосредоточеннаго, величаваго проповдника! А маленькіе слушатели-школьники слушали его съ такимъ всепоглощающимъ любопытствомъ, которое ясно показывало, что они, также какъ и онъ самъ, не понимали, что это оскорбительно для священной исторіи.
Первыя двадцать шесть могилъ въ Невад.— Важнйшія лица въ графств.— Человкъ, убившій десятокъ себ подобныхъ.— Судьбище.— Образчикъ присяжныхъ засдателей.— Частное кладбище.— ‘Отчаянные’ или ‘Головорзы’.— Кого они убили.— Пробужденіе усталаго путника.— Удовлетвореніе помимо дуэли.
Первыя двадцать шесть могилъ на виргинскомъ кладбищ были заняты людьми, пріявшими насильственную смерть, говоря проще — убитыми. Такъ вс говорили, такъ и думали, такъ всегда и вс будутъ говорить и думать. Причина, по которой совершалось столько убійствъ, заключается въ томъ, что въ новомъ рудниковомъ участк преобладаетъ грубйшій, невжественный элементъ, и что тамъ никто не внушитъ къ себ страха и уваженія, пока не ‘убьетъ кого-нибудь’. Таково было ходячее, общеупотребительное выраженіе.
Если являлась совершенно незнакомая личность, никто не спрашивалъ, способный ли онъ, честный, трудолюбивый человкъ? Отъ него требовалось, чтобы онъ только ‘убилъ человка’. Если же нтъ, то онъ спускался въ мнніи всхъ до своего естественнаго и настоящаго положенія, положенія человка, не имющаго значенія. Если ему уже случалось убивать людей, то степень радушія, съ какимъ его встрчали, измрялась числомъ убитыхъ имъ людей. Тяжело и безуспшно приходилось добиваться вліятельнаго положенія тому человку, руки котораго не были обагрены кровью, но если у кого на душ лежало съ полдюжины убійствъ, того цнили высоко и сами искали его знакомства.
Нкоторое время въ Невад нотаріусы и издатели, банкиры и вожди ‘головорзовъ’, вожди шулеровъ и содержатели салоновъ стояли на равной ступени въ общественномъ мнніи, то есть на верхней. Самымъ дешевымъ и легчайшимъ способомъ сдлаться вліятельнымъ человкомъ было стоять за прилавкомъ и продавать водку, а въ галстух носить большую брилльянтовую булавку. Не могу ручаться, но, кажется, здсь содержатель ‘салона’ занималъ положеніе въ обществ даже чуть-чуть повыше, чмъ кто бы то ни было другой изъ его членовъ. Его мнніе имло всъ. На его сторон было преимущество заране съ достоврностью говорить о томъ, какъ пройдутъ выборы. Никакое значительное общественное движеніе не могло имло успха безъ поддержки и безъ руководительства главнйшихъ содержателей ‘салоновъ’. Считалось даже большимъ благоволеніемъ со стороны главнаго содержателя ‘салона’, если онъ соглашался служить въ управленіи или въ обществ ольдермэновъ (то есть членовъ городского управленія). Честолюбивые юноши едва ли такъ стремились отличиться въ юридической, военной или морской сред, какъ добиться отличія въ вид пріобртенія въ собственность такого ‘салона’.
Быть содержателемъ ‘салона’ и въ то же время убить человка — значило сдлаться знаменитымъ. Поэтому читатель не сочтетъ удивительнымъ, если я скажу, что не одного человка убили въ Невад почти безъ повода къ раздраженію, до того убійца горлъ нетерпніемъ скоре пріобрсти ‘добрую славу’ и стряхнуть съ себя удручающее чувство, что къ нему равнодушны его товарищи. Я самъ зналъ двухъ молодыхъ людей, которые попробовали было, ради славы, убить другихъ, но вмсто того за свои старанія сами поплатились жизнью. Въ ушахъ этого рода людей замчаніе: ‘Вонъ идетъ тотъ, что убилъ Биля Адамса!’ было боле высокой и пріятной похвалою, нежели какія-либо иныя хвалебныя рчи, произнесенныя устами человческими.
Люди, умертвившіе первыхъ двадцать шесть человкъ, водворившихся на кладбищ въ Виргиніи, такъ и остались не наказанными. Но по какой причин? А по такой, что, учреждая судъ, присяжныхъ, Альфредъ Великій зналъ, какая это прекрасная выдумка для того, чтобы обезпечить торжество справедливости въ его время, но не зналъ, что положеніе длъ въ девятнадцатомъ, вк измнится настолько, что судъ присяжныхъ, наоборотъ, окажется самымъ остроумнымъ и самымъ непреложнымъ средствомъ, какое только умъ человческій способенъ придумать для того, чтобы совершенно погубить всякую справедливость… если онъ самъ не явится изъ могилы и не измнитъ порядокъ судопроизводства, сообразно съ необходимостью. Ну, могъ ли онъ себ тогда представить, что мы, дураки, будемъ продолжать еще держаться этого судебнаго порядка даже и тогда, какъ обстоятельства лишатъ его полезныхъ сторонъ? Могъ ли онъ также себ представить, что мы будемъ продолжать употреблять его систему измренія времени свчами посл того, какъ мы уже изобрли хронометры? Въ его время новости не могли разноситься быстро, вотъ почему легко можно было найти комплектъ присяжныхъ засдателей — людей честныхъ, развитыхъ, умныхъ, которые еще ничего не слышали о дл, подлежащемъ ихъ разсмотрнію. Но въ наше время почтъ, газетъ и телеграфовъ его порядокъ судопроизводства вынуждаетъ насъ приводить къ присяг составъ, дураковъ и негодяевъ, такъ какъ этого рода порядокъ строго исключаетъ изъ него честныхъ и умныхъ, развитыхъ людей. По этому поводу припомнился мн одинъ изъ тхъ печальныхъ фарсовъ, которые разыгрывались въ г. Виргиніи и которые мы величаемъ судебнымъ разбирательствомъ.
Одинъ изъ знаменитыхъ головорзовъ убилъ г-на В., добраго и достойнаго гражданина Виргиніи, самымъ легкомысленнымъ и хладнокровнымъ образомъ. Понятно, газеты были переполнены подробностями этого происшествія, и всякъ, кто только могъ читать, уже читалъ объ этомъ, кто только не былъ глухъ или нмъ или совсмъ ужь идіотъ, всякъ непремнно говорилъ объ этомъ.
Составили списокъ присяжныхъ и принялись допрашивать г-на Б. Л., выдающагося банкира и достойнаго гражданина, точно такъ же, какъ его допросили бы во всякомъ другомъ американскомъ суд.
— Слышали вы что-нибудь объ убійств?
— Слышалъ.
— И вели по этому поводу разговоры?
— Велъ.
— Составили вы себ мнніе или высказали его?
— Да.
— Читали о немъ газетные отчеты?
— Да.
— Такъ вы намъ не нужны!
Поочереди тмъ же порядкомъ были допрошены и устранены: всми уважаемый умный священникъ, извстный своими благородными стремленіями и своей честностью купецъ, управляющій рудниками горный инженеръ, весьма образованный и пользующійся безупречной репутаціей и, наконецъ, владлецъ прекрасно установленной кварцовой мельницы. Каждый изъ допрашиваемыхъ говорилъ, что ни молва людская, ни газетные отчеты не поколебали его воззрнія настолько, чтобы клятва подъ присягой заставила его уклониться отъ прежде составленнаго мннія и отъ постановки безпристрастнаго приговора, прямо вытекающаго изъ установленныхъ фактовъ. Но, конечно, на такихъ людей въ этомъ дл нельзя было положиться: только невжды могли быть настоящими вершителями незапятнаннаго правосудія.
Когда были уже истощены вс надлежащіе вопросы, тогда составилась группа присяжныхъ въ двнадцать человкъ, присяжныхъ, которые присягнули въ томъ, что не слыхали, не читали, не говорили и не высказывали никакого мннія объ убійств, о которомъ знали даже стада въ ‘загон’, индйцы въ степныхъ камышахъ и, наконецъ, чуть ли не камни мостовой! Этотъ судъ присяжныхъ состоялъ изъ двоихъ ‘разбойниковъ’, двоихъ ‘политиковъ’ пивной послдняго разряда, троихъ виноторговцевъ, двухъ фермеровъ, которые и читать-то не умли, и еще троихъ ословъ-идіотовъ во образ человка. И въ самомъ дл оказалось, что ‘поджогъ’ и ‘кровосмшеніе’ въ его понятіяхъ значили одно и то же.
Присяжные постановили приговоръ: ‘Нтъ, не виновенъ!’ Можно ли было ожидать отъ нихъ чего-либо другого?
Система суда присяжныхъ налагаетъ запрещеніе на умъ и честность и выдаетъ премію за глупость, за невжество и за ложную клятву. Просто позоръ, что мы обязаны продолжать держаться какихъ-то никуда негодныхъ порядковъ только потому, что они были хороши тысячу лтъ тому назадъ. Въ наше время, если порядочный человкъ, который занимаетъ почетное положеніе въ обществ, который и уменъ, и честенъ, клятвенно утверждаетъ, что въ его глазахъ торжественная клятва иметъ больше вса, нежели уличная молва и болтовня газетныхъ репортеровъ, основанная на пустыхъ слухахъ, разв такой человкъ не стоитъ цлой сотни присяжныхъ, которые приносятъ присягу въ своей глупости, въ своемъ невжеств? Въ его рукахъ правосудіе было бы боле обезпечено, нежели въ рукахъ этихъ людей. Почему же нельзя измнить этотъ законъ о суд присяжныхъ такъ, чтобы онъ далъ людямъ умнымъ и честнымъ права, равныя правамъ дураковъ и негодяевъ? Разв это справедливо отдавать такое предпочтеніе какому-нибудь одному классу общества и клеймить полной бездарностью другой, тмъ боле въ такой стран, которая ставить себ въ заслугу, что вс ея граждане одинаково равноправны и свободны? Я кандидатъ на судебныя должности, я хотлъ бы войти въ сдлку съ постановленіями закона. Я хотлъ бы такъ именно ихъ видоизмнить, чтобы они сулили награду за умъ и за честность, а дураковъ на порогъ бы не пускали въ залъ суда, да и не только ихъ однихъ, а всхъ ‘сиволапыхъ’ и не умющихъ читать по печатному. Но въ этой попытк спасти свое отечество я ‘дамъ осчку’.
Начиная эту главу, я имлъ въ виду сказать кое-что о сословіи ‘desperado’ (‘головорзовъ’) во времена процвтанія Невады. Стремясь обрисовать вамъ эту эру въ этой земл, пропустивъ безъ вниманія кровавыя расправы и рзню, было бы равносильно стремленію изобразить царство Мормоновъ, пройдя молчаніемъ ихъ полигамію.
Въ то время ‘десперадо’ попиралъ мостовую своей дубинкой, помченной числомъ его кровавыхъ дяній, и если онъ мимоходомъ удостоивалъ кому кивнуть головой въ знакъ того, что узналъ, кто ему поклонился, послдній чувствовалъ себя счастливымъ въ продолженіе цлаго дня. Особое уваженіе оказывалось такому ‘десперадо’, который пользовался широкой извстностью и имлъ свое собственное ‘частное кладбище’,— какъ было принято въ то время выражаться, и такое ‘особое уваженіе’ вс ему оказывали весело, охотно. Когда онъ выступалъ вдоль по тротуару, нарядившись въ долгополый сюртукъ, въ лакированные тупоносые сапоги и въ изящную, широкополую шляпу, нахлобученную на лвый глазъ — грубая, мелочная чернь разступалась, давая дорогу такой великой особ. Когда онъ входилъ въ ресторанъ, слуги бросали банкировъ и купцовъ для того только, чтобы осаждать его предложеніями самыхъ ревностныхъ услугъ. Когда онъ грудью пролагалъ себ дорогу въ толп, т, кого онъ толкалъ, круто обертывались въ пылу негодованія, но, узнавъ его, поспшно извинялись. Въ отвтъ на эти извиненія, ихъ встрчалъ взглядъ, отъ котораго у нихъ въ жилахъ застывала кровь въ то время, какъ за выручкой такъ и сіялъ довольствомъ завитой цловальникъ съ дорогой булавкой на груди, гордый тмъ, что прочное знакомство давало ему права обращаться къ знаменитости съ довольно безцеремоннымъ замчаніемъ врод нижеслдующаго:
— Какъ поживаешь, Биль, дружище? Радъ, очень радъ съ тобой повидаться, старина. Чего прикажешь,— все того же, ‘прежняго’?
Это ‘прежнее’, понятно, должно было означать его обычный, прежній напитокъ.
Наибольшей извстностью пользовались въ Невад имена, принадлежавшія этимъ долгополымъ героямъ револьвера. Положимъ, ораторы и проповдники, губернаторы, капиталисты, и вожди судебной іерархіи также пользовались извстностью: но до нкоторой степени, конечно. Но ихъ слава казалась и жалкой, и слишкомъ ограниченной въ сравненіи съ громкой извстностью такихъ людей, какъ, напримръ, Самъ-Браунъ, Джэкъ Вилльямсъ, Билли Муллиганъ, ‘Фермеръ’ Пизъ, ‘Деньгоцапъ’ Майкъ, Джэкъ ‘Рябой’, Джонни ‘Эльдорадскій’, Джэкъ Макъ-Набъ, Джо Макъ-Джи, Джэкъ Харрисъ, Петръ ‘Шестопалый’ и др. Ихъ былъ цлый рядъ! Вс они были молодцы и жизнь ихъ была всегда у нихъ въ рукахъ. Надо имъ отдать справедливость, что убійства свои они совершали между собою, убивая другъ друга, и лишь изрдка обижали мирныхъ гражданъ, потому что считали недостойнымъ себя прибавлять къ своимъ трофеямъ такую дешевую игрушку, какъ убійство человка, который не умлъ ружья въ рукахъ держать. Они убивали и вызывали другъ друга на бой изъ-за самыхъ пустяковъ и ждали и надялись, что и ихъ въ свою очередь убьютъ такимъ же образомъ, у нихъ почти за стыдъ считалось умереть иначе, какъ ‘въ сапогахъ на ногахъ’, какъ они выражались.
Мн, кстати, вспомнился одинъ примръ такого презрительнаго отношенія къ такой мелкой дичи, какъ жизнь частнаго гражданина.
Однажды поздно вечеромъ я ужиналъ въ ресторан съ двумя репортерами и съ однимъ маленькимъ типографщикомъ, по имени ну, хоть, Браунъ (не все ли равно, какъ его назвать?). Но вотъ, откуда ни возьмись какой-то незнакомецъ въ долгополомъ сюртук, который не замтилъ, что на стул лежала шляпа Брауна и услся на нее. Крошка-Браунъ вскочилъ на ноги и въ одинъ мигъ сдлался очень дерзкимъ.
Незнакомецъ улыбнулся, разгладилъ злополучную шляпу и преподнесъ ее Брауну съ многочисленными извиненіями, на почв колкаго сарказма, и просилъ Брауна пощадить его, не предавать смерти. Браунъ скинулъ сюртукъ и вызвалъ дерзкаго на бой, изъ кожи лзъ, чтобъ только его оскорбить и пристращать, сомнвался въ его храбрости, издвался надъ нею, убждалъ и даже умолялъ его подраться. Тмъ временемъ незнакомецъ отдалъ себя подъ нашу защиту, въ комическомъ вид прикидываясь, что приходитъ въ отчаяніе.
Но вотъ онъ принялъ боле серьезный тонъ и проговорилъ:
— Прекрасно, джентльмены! Если мы должны драться, ну, значитъ должны, такъ и должны. Но все-таки, нечего вамъ соваться въ бду, да еще посл на меня же валить всю свою вину и упрекать, что я васъ не предупредилъ. Я боле чмъ равный вамъ по силамъ, стоитъ только мн начать. Я буду имть честь, представить вамъ наглядныя тому доказательства, и если посл этого мой новый другъ будетъ продолжать стоять на своемъ — я постараюсь удовлетворить его!
Столъ, за которымъ мы сидли, былъ футовъ до пяти въ длину, сверхъ того, онъ былъ какъ-то необыкновенно тяжелъ и загроможденъ посудой. Незнакомецъ попросилъ насъ придержать блюда руками на минуту, чтобы они не свалились,— на одномъ изъ нихъ было жаркое внушительнаго вида. Затмъ онъ слъ, приподнялъ столъ за одинъ его конецъ и поставилъ дв его крайнихъ ножки себ на колни. Уцпившись зубами за край стола, онъ сталъ зубами тащить его книзу и тянулъ до тхъ поръ, пока противоположный конецъ не сталъ въ уровень съ этимъ, т. е. съ высокимъ концомъ, вмст съ нимъ стали блюда, посуда и все остальное. Онъ объявилъ, что можетъ такъ же точно зубами приподнять боченокъ съ гвоздями. Онъ взялъ обыкновенную стеклянную кружку и выкусилъ изъ нея большой полукруглый кусокъ, затмъ обнажилъ передъ нами грудь свою и показалъ цлую сть порзовъ ножомъ и шрамовъ отъ пуль, показалъ намъ еще нсколько такихъ шрамовъ и порзовъ на рукахъ и на лиц и сказалъ, что можетъ смло утверждать, что въ тл у него засло еще столько пуль, что ихъ хватило бы отлить цлую свинцовую свинью. Онъ весь былъ вооруженъ съ головы до ногъ… Въ заключеніе онъ объявилъ, что онъ мистеръ ‘такой-то’ изъ Карибу и насъ объялъ трепетъ, когда мы услыхали такое знаменитое и грозное имя. Я бы, пожалуй, его прямо напечаталъ, но мною овладваетъ тревожное сомнніе. А ну, какъ онъ пожалуетъ ко мн, да меня и заржетъ?
Окончивъ, незнакомецъ въ послдній разъ спросилъ, велика ли еще у Брауна жажда пролить кровь?
Браунъ мигомъ раскинулъ умкомъ и… пригласилъ ‘врага’ отужинать съ нимъ вмст.
Если читатель позволитъ, въ слдующей глав я сгруппирую нсколько примровъ изъ жизни нашихъ горныхъ деревушекъ и поселковъ встарину, когда тамъ процвталъ ‘десперадоизмъ’. Мн довелось какъ разъ быть тамъ въ то время. Читатель можетъ тогда подмтить нкоторыя особенности нашей общественной жизни, можетъ прослдить также и за тмъ, какъ, напримръ,— въ новой еще стран,— одно убійство влечетъ за собой другое.
Роковое покушеніе застрлить.— Грабежъ и отчаянное нападеніе.— Образцовый городской судья.— Клейменый человкъ.— Уличная драка.— Кара за преступленіе.
Никакихъ прикрасъ не требуетъ врный снимокъ съ нравовъ общества, описанныхъ въ нижеслдующихъ двухъ-трехъ газетныхъ выдержкахъ.
‘Роковое покушеніе на жизнь. Вчера вечеромъ въ билліардной, въ улиц С**, произошла ссора между представителемъ депутатовъ Джэкомъ Уилльямсомъ и Вилльямомъ Брауномъ, окончившаяся немедленной смертью послдняго. Уже много мсяцевъ подъ-рядъ были между обими сторонами кой-какія недоразумнія.
‘Тотчасъ же наряженнымъ слдствіемъ установлено нижеслдующее:
‘Свидтель, офицеръ Джорджъ Бердсалль подъ присягою показалъ: ‘Мн сказали, что Вилльямъ Браунъ пьянъ и пошелъ разъискивать Джэка Уилльямса. Какъ только я это услышалъ, я отправился за компаніей, которая помогла бы мн предотвратить столкновеніе между ними. Я вошелъ въ билліардную и тамъ увидлъ, что Браунъ бгаетъ вокругъ билліарда и говоритъ: кто хочетъ противъ него свидтельствовать — пусть подтвердитъ свои слова. Онъ говорилъ порывисто, и Перри отвелъ его въ сторонку въ противоположный конецъ комнаты, чтобы съ нимъ поговорить. Браунъ вернулся, подошелъ ко мн и сказалъ: что онъ, кажется, ничмъ не хуже другихъ и самъ можетъ за собой углядть. Онъ прошелъ мимо меня и пошелъ въ буфетъ: не знаю, пилъ ли онъ тамъ или нтъ. Вилльямсъ стоялъ на другомъ конц билліарда, поближе ко входу.
‘Побывавъ въ буфет, Браунъ вернулся и сказалъ, что онъ ничмъ не хуже кого бы то ни было на свт. Въ это время онъ дошелъ до перваго билліарда, считая оіъ буфета. Я пододвинулся къ нимъ поближе, предполагая, что безъ драки дло не обойдется. Когда Браунъ взялся за свой пистолетъ, я тотчасъ ухватился за послдній, но онъ усплъ первый разъ выстрлить въ Вилльямса,— не знаю, съ какими послдствіями. Я одной рукой остановилъ Брауна за руку, а другой — рванулъ и подтолкнулъ кверху его пистолетъ, кажется, онъ усплъ сдлать еще одинъ выстрлъ, посл того какъ я уже овладлъ оружіемъ. Вырвавъ его изъ рукъ Брауна, я пошелъ на тотъ конецъ билліарда и сказалъ кому-то, что пистолетъ Брауна у меня, прибавивъ, чтобы никто больше не стрлялъ. Я думаю, что всего только и было сдлано, что четыре выстрла, не больше. Уходя, мистеръ Фостеръ замтилъ, что Браунъ убитъ наповалъ’.
О, это говорится безъ всякаго волненія: онъ просто замтилъ такъ себ, мимоходомъ, такое ничтожное обстоятельство!
Четыре мсяца спустя, въ той же газет (‘Предпріятіе’) появилось нижеслдующее сообщеніе. Въ этомъ сообщеніи опять попадается имя одного изъ должностныхъ лицъ въ город, депутата Джэка Уилльямса, о которомъ упоминалось и въ предыдущей замтк.
‘Грабежъ и отчаянное нападеніе. Во вторникъ вечеромъ одинъ нмецъ, по имени Карлъ Гурцаль, инженеръ-механикъ на мельниц въ Серебряномъ Город, прибылъ туда и постилъ увеселительный домъ {Въ оригинал: ‘hurdy-gurdy’ house. Буквально, на американско-англійскомъ простонародномъ язык слово ‘hurdy-gurdy’ обозначаетъ музыкальный инструментъ, который по вншнему своему виду похожъ на скрипку (большой величины), на немъ придлана вертящаяся рукоятка, съ помощью которой этотъ инструментъ издаетъ жужжащіе звуки. Въ Италіи онъ называется ‘Viola’. Прим. переводч.} въ улиц Б. Музыка, танцы и двицы тевтонскаго происхожденія пробудили въ нашемъ пріятел-гермаиц воспоминанія о родин, о миломъ ‘фатерланд’, и онъ плавалъ въ блаженств. Очевидно, у него были деньги и онъ тратилъ ихъ, не стсняясь.
‘Поздно вечеромъ Джэкъ Уилльямсъ и Анди Блессингтонъ пригласили его сойти внизъ и выпить чашку кофе. Уилльямсъ предложилъ поиграть въ карты и пошелъ наверхъ поискать колоду картъ, но такъ и вернулся, не найдя ея. На лстниц онъ встртилъ нмца и, выхвативъ изъ кармана пистолетъ, ударомъ кулака сшибъ его съ ногъ и вынулъ изъ кармановъ до семидесяти долларовъ, Гурцаль былъ до такой степени перепуганъ, что не посмлъ ослушаться приказанія и не позвалъ на помощь: съ оружіемъ въ рукахъ, надъ его головою грабители стояли и твердили: что прострлятъ ему мозги, если онъ только шелохнется или попробуетъ выдать ихъ. Дйствительно, его такъ настращали, что онъ и не подумалъ никуда жаловаться на обидчиковъ, пока друзья не принудили его. Вчера былъ подписанъ приказъ объ арест, но виновные уже пропали безслдно’.
Это важное должностное лицо въ город, мистеръ Джэкъ Уилльямсъ, пользовался вообще извстностью въ качеств мошенника, разбойника на большой дорог и ‘десперадо’. Ходили слухи, что онъ не разъ брался за револьверъ и взималъ денежные поборы съ гражданъ, нападая на нихъ среди ночи на главныхъ улицахъ г. Виргиніи.
Мсяцевъ пять спустя посл приведеннаго выше отчета Уилльямсъ былъ убитъ въ то время, какъ сидлъ за карточнымъ столомъ, и убитъ наповалъ выстрломъ изъ ружья, которое невидимый убійца просунулъ въ дверную щель. Уилльямсъ упалъ, пронзенный нсколькими пулями за-разъ. Въ то время разнеслась молва, что Уилльямсу ужь за нсколько времени передъ тмъ было извстно, что цлый кружокъ людей одинаковой съ нимъ профессіи (тоже ‘головорзовъ’) поклялся лишить его жизни. Да и вс вообще были твердо убждены, что друзья и недруги Уилльямса постараются сдлать его убійство безсмертнымъ и поучительнымъ для потомства, благодаря тому, что совершенно сознательно взаимно истребятъ другъ друга.
Какъ бы то ни было, а это пророчество отчасти оправдалось. Они же сами, эти ‘десперадо’, утверждали, что большинствомъ голосовъ, одинъ изъ нихъ, ихъ же собратъ, Джо Макъ-Джи, полицейскій, былъ завдомо избранъ въ качеств заговорщика для подготовки убійства Уилльямса. Они же вдобавокъ утверждали, что такой же точно приговоръ былъ произнесенъ надъ самимъ Макъ-Джи, которому предстояло встртить смерть при такихъ же точно условіяхъ, какими было обставлено убійство Уилльямса. Это пророчество осуществилось годъ спустя. Прошло цлыхъ двнадцать мсяцевъ, въ теченіе которыхъ Макъ-Джи истерзался, подозрвая въ каждомъ встрчномъ своего убійцу, наконецъ онъ сдлалъ послднюю попытку (одну изъ многихъ, неудавшихся ни разу) — ухать незамтно это всхъ, за предлы Невады. Онъ отправился въ г. Корсонъ и услся въ ‘салон’ поджидать почтовыхъ, почта должна была выхать изъ города въ четыре часа утра. Но по мр того, какъ ночь проходила и толпа постителей рдла, онъ становился все тревожне и сказалъ буфетчику, что за нимъ по слдамъ гонятся убійцы. Буфетчикъ посовтовалъ ему не подходить къ дверямъ или къ окну у печки, а держаться больше на середин комнаты. Но какая-то роковая притягательная сила влекла его поближе къ печк, буфетчику то-и-дло неоднократно приходилось подходить къ нему, отводить опять на средину комнаты и предупреждать, чтобы онъ тамъ и оставался. Но онъ никакъ не могъ!
Въ три часа утра онъ опять очутился у печки и слъ рядомъ съ какимъ-то незнакомцемъ. Не усплъ буфетчикъ еще разъ подойти къ нему, чтобы хоть шепотомъ его предостеречь, какъ снаружи изъ окна раздался выстрлъ, и грудь Макъ-Джи разорвало ударомъ жеребейки, смерть его была почти мгновенна. Тотъ же выстрлъ не оставилъ своимъ вниманіемъ и незнакомца, сидвшаго рядомъ съ убитымъ, и это вниманіе имло для него т же роковыя послдствія два-три дня спустя…
Полнйшаго взаимо-уничтоженія хоть и не случалось, но все же слдующія сутки прошли не совсмъ безъ развлеченій. За эти двадцать четыре часа успли выстрломъ изъ пистолета убить одну женщину и размозжить голову одному мужчин ударомъ пращи, да еще одного нкоего Ридера уволили въ безсрочный отпускъ. Нкоторыя подробности, помщенныя въ ‘Предпріятіи’, которое даетъ отчетъ объ убійств Ридера, ничего не стоютъ, особенно покладливость и снисходительность представителей правосудія г. Виргиніи. Въ нижеслдующей выдержк курсивомъ помчены мои собственныя слова.
‘Еще выстрлы, еще рзня!.. У насъ въ город повидимому самъ чортъ съ цпи сорвался. Какъ въ самыя первобытныя времена, у насъ на улицахъ раздаются выстрлы изъ пистолетовъ и ружей, сверкаютъ острые ножи.
‘Посл того, какъ долго стояло затишье, люди обыкновенно медлятъ обагрять свои руки кровью, но какъ только кровь уже пролита, выстрлы и рзня даются легко. Третьяго дня ночью былъ убитъ Джэкъ Уилльямсъ, а уже вчера къ полудню подоспло еще кровавое дло, возникшее прямо изъ убійства того же Уилльямса и совершенное на той же улиц, гд его настигла смерть. Сколько извстно, Томъ Ридеръ, другъ Уилльямса разговаривалъ съ Джорджемъ Гембертомъ въ мясной лавк послдняго объ убійств своего пріятеля. Между прочимъ, Ридеръ замтилъ, что это чрезвычайная подлость, убивать человка такимъ образомъ, исподтишка не предостерегая. Гембертъ возразилъ, что Уилльямсъ получилъ такое же точно предостереженіе, какое онъ самъ далъ Вилли Брауну,— подразумвая того человка, котораго Уилльямсъ убилъ въ прошломъ март мсяц. Ридеръ сказалъ, что это наглая ложь, что Уилльямсу никто не давалъ никакого предостереженія. Въ отвтъ на это, Гембертъ вынулъ ножъ и полоснулъ имъ Ридера, ранивъ его въ спину въ двухъ мстахъ. Одинъ изъ ударовъ ножа прорзалъ Ридеру рукавъ сюртука и скользнулъ по его внутренней одежд по направленію книзу и задлъ тло въ самомъ начал спины. Другой порзъ пришелся шире и глубже и образовалъ боле опасную рану. Гембертъ самъ отдалъ себя въ руки правосудія, но вскор посл того былъ отпущенъ на поруки судьей Ашвилемъ, на его собственную отвтственность, съ тмъ, чтобы онъ самъ, Гембертъ, явился на судъ въ шесть часовъ вечера.
‘Тмъ временемъ Ридера отнесли въ лечебницу д-ра Оуэнса гд ему какъ слдуетъ перевязали раны. Одну изъ его ранъ считали положительно опасной и многіе думали, что послдствія будутъ роковыя. Но, находившійся подъ вліяніемъ спиртныхъ напитковъ Ридеръ не чувствовалъ боли отъ ранъ такъ, какъ чувствовалъ бы ее въ иномъ вид, онъ всталъ и вышелъ на улицу. Придя прямо на мясной рынокъ, онъ возобновилъ свою ссору съ Гембертомъ, угрожая лишить его жизни. Друзья попробовали было вмшаться, чтобы положить конецъ ссор и разнять враждующихъ. Въ ‘Модномъ Салон’ Ридеръ опять угрожалъ Гемберту лишить его жизни, говоря, что иметъ намреніе его убить, судя по слухамъ, онъ будто бы ‘просилъ полицейскихъ не брать Гемберта подъ арестъ, потому что онъ, Ридеръ, намревается его убить’.
‘Посл такихъ угрозъ Гембертъ пошелъ и раздобылъ себ ружье-двухстволку, заряженное револьверными пулями и отправился на поиски за Ридеромъ. Вдоль по улиц его провожали еще два-три человка, которые всми силами старались увести его домой. Они увидали его какъ разъ напротивъ склада Клопштокъ и Гаррисъ, какъ вдругъ Гембертъ перешелъ къ нему черезъ улицу, держа на-готов ружье. Не доходя десяти-пятнадцати шаговъ до Ридера, онъ окликнулъ сопровождавшихъ его товарищей: ‘Берегитесь! Отойдите прочь съ дороги!’ и едва они успли посторониться, какъ онъ выстрлилъ. Ридеръ тмъ временемъ пытался спрятаться за большую бочку, которая опиралась на столбъ подъ навсомъ склада Клопштокъ и Гаррисъ, но нкоторыя изъ пуль все-таки попали въ нижнюю часть груди, онъ зашатался, вытянувшись впередъ, и упалъ передъ бочкой. Гембертъ поднялъ свое ружье и выстрлилъ изъ второго ствола, который далъ промахъ и, миновавъ Ридера, попалъ въ землю.
‘Въ то время какъ это случилось, на улиц и по близости было много народу, многіе видвшіе, что Гембертъ поднялъ ружье и прицлился, закричали на него:
‘Стой!.. Не стрляй!’..
‘Рзня произошла въ десять часовъ утра, а стрльба въ двнадцать. Посл выстрловъ вся улица была сразу запружена народомъ — жителями этой части города, нкоторые изъ нихъ казались очень возбужденными и хохотали во всеуслышаніе, объявляя, что это такъ похоже на доброе старое время, на шестидесятые годы. Депутатъ Перри и полицейскій Бердсоллъ были по близости, когда произошла стрльба, поэтому Гембертъ былъ тотъ часъ же арестованъ, ружье у него отняли, когда повели въ тюрьму. Мсто, гд произошла кровавая расправа, привлекло множество народа, казавшагося ошеломленнымъ, многіе какъ будто находились въ недоумніи: достигла ли, наконецъ, своего апогея манія убійства, и что еще могло посл этого случиться? Или намъ всмъ предстоитъ подпасть подъ особыя чары и начать безъ разбора убивать всхъ и вся, кто бы насъ ни обидлъ. Вокругъ раздавался шепотъ, сообщавшій, что къ ночи еще должно свершиться пять или шесть убійствъ. Ридера свезли въ городскую гостинницу ‘Виргинія’, явились доктора, чтобы осмотрть его раны. Они нашли, что дв или три пули вошли ему въ правый бокъ: одна изъ нихъ, повидимому, прошла сквозь легкія, тогда какъ другая попала въ печень. Оказалось также, что дв пули попали ему въ ноги. Такъ какъ нкоторыя изъ пуль попали въ бочку, то раны Ридера на ног, вроятно, отъ нихъ именно и произошли, хоть и могли быть вызваны вторымъ выстрломъ. Посл того, какъ въ него кончили стрлять, Ридеръ всталъ на ноги и сказалъ улыбаясь:
— Для того, чтобъ меня прикончить, нужно умть стрлять получше!
Доктора считаютъ, что ему почти немыслимо поправиться, но онъ такого крпкаго сложенія, что онъ можетъ, пожалуй, и остаться живъ, несмотря на множество и даже весьма опасныхъ ранъ, которыя были ему нанесены. Городъ, повидимому, совершенно спокоенъ, какъ будто бурный порывъ прочистилъ нашу нравственную атмосферу. Но кто можетъ съ увренностью сказать, въ какой части города сбираются теперь тучи или составляются заговоры?
Ридеръ или, врне, то, что отъ него уцлло, пережилъ свои раны всего только два дня. Гемберту такъ ничего за это и не досталось.
Судъ присяжныхъ — это настоящій ‘палладіумъ’ (кумиръ) нашихъ свободныхъ порядковъ. Я не знаю, что такое ‘палладіумъ’, потому что никогда такой штуки отъ роду не видалъ, но это врно что-нибудь очень хорошее,— въ этомъ я не сомнваюсь. Въ Невад было убито не меньше сотни человкъ, я даже, пожалуй, буду ближе къ истин, если скажу три сотни,— а насколько мн извстно, только двое убійцъ понесли за это достойную кару, т. е. были преданы смертной казни. Впрочемъ, четыре или пять человкъ — изъ такихъ, у которыхъ не было ни денегъ, ни политическаго значенія, были подвергнуты тюремному заключенію, а одинъ, сколько мн помнится, просидлъ въ тюрьм даже цлыхъ восемь мсяцевъ. Впрочемъ, я не хотлъ бы преувеличивать: быть можетъ, и не восемь, а поменьше.
Капитанъ Недъ Блэкли.— Биль Ноксъ добился желаемыхъ свдній — Убійство штурмана Блэкли.— Ходячая батарея.— Блэкли сажаетъ Нокса подъ арестъ.— Сперва повсь, а потомъ ступай подъ судъ!— Капитанъ Блэкли, какъ духовникъ.— Первую главу ‘Книги Бытія’ читаютъ передъ повшеніемъ.— Ноксъ повшенъ. Блэкли жалетъ о немъ.
Вс эти вышеприведенныя статистическія свднія объ убійствахъ и судопроизводств напоминаютъ мн одно весьма необычайное дло и смертную казнь, которыя случились двадцать лтъ тому назадъ. Это просто отрывокъ изъ исторіи, которая хорошо извстна всмъ старикамъ-калифорнійцамъ и которая стоитъ того, чтобы съ ней ознакомились и вс прочіе люди на свт, которые любятъ простой и правдивый нелицепріятный судъ, чуждый глупости. Я бы, пожалуй, извинился за это отступленіе, если бы т свднія, которыя я хочу вамъ сообщить, уже не заключали въ себ этого самаго извиненія. А такъ какъ мн постоянно случается уклоняться въ сторону, то, можетъ быть, будетъ лучше и вовсе исключить всякія извиненія и такимъ образомъ совершенно устранить для нихъ возможность надость читателю.
Капитанъ Недъ Блэкли много лтъ подъ-рядъ выводилъ корабли изъ гавани Санъ-Франциско и былъ рослый, великодушный ветеранъ съ орлинымъ взоромъ. Онъ служилъ въ морякахъ цлыхъ пятьдесятъ лтъ — служилъ съ самаго ранняго дтства. Блэкли былъ человкъ грубый, честный, полный отваги и въ такой же мр самаго крпколобаго простодушія. Онъ ненавидлъ пустыя формальности, онъ признавалъ только ‘дло’. Какъ истый морякъ, онъ питалъ мстительное чувство въ крючкамъ и закорючкамъ въ судопроизводств и твердо врилъ въ то, что начальная и конечная цль и предметъ стремленій закона и его представителей это — попирать правосудіе.
Капитанъ Блэкли отплылъ на острова Хинхи {Хинха — (Chinchas) острова, принадлежащіе провинціи Перу и лежащіе у ея береговъ. На нихъ добывается гуано. Прим. перев.}, имя подъ командой судно, ведшее торговлю гуано. Весь корабельный составъ былъ у него прекрасный, но особымъ его любимцемъ былъ его штурманъ-негръ. Онъ искренно уважалъ его и въ теченіе многихъ лтъ этотъ негръ былъ предметомъ его восторженныхъ похвалъ.
Капитанъ Недъ халъ первый разъ на острова Хинхи, но слава его далеко его опередила,— онъ и тамъ славился, какъ человкъ, готовый за бездлицу подраться, хотя бы за оброненный платокъ, если его вынудятъ къ тому, какъ человкъ, который безсмыслицы и пустяковъ не терплъ. И слава его была вполн заслуженная.
Пріхавъ на острова, онъ замтилъ, что главною темой для разговоровъ служили подвиги нкоего Биля Нокса, хвастуна и забіяки, который служилъ штурманомъ на торговомъ корабл и наводилъ ужасъ на всхъ окрестныхъ жителей. Вечеромъ, въ девять часовъ, капитанъ Недъ одинъ-одинешенекъ прогуливался на палуб при блеск звздъ. Какая-то фигура взобралась на бортъ корабля и подошла къ нему. Капитанъ спросилъ:
— Кто идетъ?
— Биль Ноксъ, самый лучшій изъ людей на островахъ.
— Чего вамъ нужно здсь у насъ, на судн?
— Я слышалъ про капитана Неда Блэкли, и одинъ изъ насъ долженъ быть лучше другого. Такъ я вотъ и узнаю, который изъ двухъ, прежде чмъ вернусь на берегъ.
— Пожалуйте, вы попали въ настоящее мсто: я къ вашимъ услугамъ! Я научу являться къ намъ на судно безъ приглашенія.
Онъ схватилъ Нокса, стукнулъ его спиной о гротъ-мачту, разбилъ ему лицо въ смятку и затмъ швырнулъ его за бортъ.
Ноксъ, однако, этимъ не убдился. На другой день вечеромъ онъ опять вернулся, опять его лицо обратили въ смятку и опять прогулялся за бортъ внизъ головою, какъ и прежде. Это его вполн удовлетворило.
Недлю спустя, въ то время, какъ Ноксъ кутилъ на берегу съ толпой матросовъ, въ полдень явился туда чернокожій штурманъ капитана Неда и Ноксъ старался затять съ нимъ ссору. Но негръ не попался въ ловушку и только спшилъ перебраться себ на корабль. Ноксъ бросился за нимъ, негръ нобжалъ, Ноксъ выстрлилъ изъ револьвера и убилъ его. Съ полдюжины морскихъ капитановъ было свидтелями этой сцены. Ноксъ удалился въ малую каюту своего судна вмст съ двумя другими такими же забіяками, какъ и онъ самъ, и объявилъ, что смерть будетъ удломъ каждаго, кто только вздумаетъ туда ворваться. Никакой попытки преслдовать негодяевъ такъ и не было произведено, никакой охоты, ни даже мысли о такомъ предпріятіи не было ни у кого. Не было тутъ ни суда, ни полицейскихъ, не было правительства. Эти острова принадлежали Перу, а Перу было далеко, и на лицо не было ни одного изъ его представителей или представителей интересовъ какой-либо иной народности.
Впрочемъ, капитанъ Недъ не ломалъ себ головы надъ такими пустяками, они его не касались. Онъ киплъ гнвомъ и безумно рвался постоять за правду. Въ девять часовъ вечера онъ зарядилъ револьверными пулями свое двухствольное ружье, выудилъ откуда-то кандалы, досталъ корабельный глухой фонарь, позвалъ съ собой своего квартирмейстера и съхалъ на берегъ.
— Видишь ты вонъ это судно, на докахъ?— спросилъ онъ.
— Такъ точно, капитанъ!
— Это — ‘Венера’.
— Такъ точно, капитанъ!
— Ты… ты меня знаешь?
— Такъ точно, капитанъ!
— Прекрасно! Ну, такъ вотъ что. Возьми этотъ фонарь и неси его какъ разъ у себя подъ самымъ подбородкомъ. Я пойду позади тебя и положу ружье стволомъ теб на плечо, цлясь впередъ — вотъ такъ! Держи все время свой фонарь повыше, хорошенько, чтобы мн было ясно видно все впереди тебя. Я хочу напасть врасплохъ на Нокса и забрать его, и заставить пть по-соловьиному всхъ его сообщниковъ. Если ты хоть чуточку дрогнешь… ну, ты знаешь, кто ‘я’ таковъ?
— Такъ точно, капитанъ.
Въ такомъ порядк они тихонько взобрались на палубу и подошли къ самому логовищу Нокса. Квартирмейстеръ распахнулъ дверь и свтъ фонаря упалъ на троихъ десперадо, сидвшихъ на полу. Капитанъ Недъ проговорилъ:
— Я — Недъ Блэкли. Вы у меня подъ прицломъ. Никто изъ васъ не трогайся съ мста безъ моего приказанія. Вы оба становитесь на колни по угламъ, лицомъ къ стн, вотъ такъ! Биль Ноксъ, надвай себ на руки вотъ эти кандалы, а затмъ подойди поближе. Квартирмейстеръ, скрпи ихъ. Хорошо! Не шевелитесь, милостивый государь. Квартирмейстеръ, вложи ключъ въ дверь снаружи. Ну, вы… я васъ обоихъ здсь запру, и если вамъ хоть чуть захочется прорваться въ дверь — ну… вы, кажется, довольно наслышались обо мн? Биль Ноксъ, ступай, иди впереди насъ. Ну, все въ исправности. Квартирмейстръ, запри дверь на ключъ!
Ноксъ провелъ всю ночь на судн капитана Блэкли, какъ арестантъ подъ строжайшимъ надзоромъ.
Раннимъ утромъ капитанъ Недъ созвалъ всхъ капитановъ-мореходцевъ въ бухту и пригласилъ ихъ съ подобающими изъявленіями ‘морской’ вжливости присутствовать на казни Нокса чрезъ повшеніе на нок-реи мачты его корабля.
— Какъ такъ? Его вдь еще не судили.
— Конечно, нтъ. Но кто же, какъ не онъ, убилъ негра?
— Ну, онъ, конечно. Только… неужели вы намрены его повситъ безъ суда?
— Безъ суда? Да чего же мн еще его судить, если онъ убилъ моего негра?
— О, капитанъ Недъ, это ужь совсмъ не годится! Подумайте, какая пойдетъ о томъ молва…
— А, къ чорту молву!.. Кто, какъ не онъ, убилъ негра?
— Ну, да, конечно… конечно, капитанъ Недъ, никто этого не отрицаетъ… Но…
— Но я его повшу, вотъ и все! Съ кмъ я ни заговорилъ объ этомъ дл, всякій разсуждаетъ такимъ точно образомъ, вотъ какъ вы теперь. Каждый говоритъ, что онъ убилъ негра. Каждый знаетъ, что онъ убилъ негра, а вмст съ тмъ всякій лнтяй-лежебокъ требуетъ, чтобы его судили. Я просто не понимаю, къ чему такая чертовская нелпость? Судить его? Да поймите же вы, что я ничего не имю возразить противъ того, чтобы его судили, если только можетъ доставить вамъ нкоторое удовлетвореніе: и я туда явлюсь, и я помогу вамъ пощипать его хорошенько. Только бы отложить это до середины дня, до середины дня, потому что до тхъ поръ у меня будутъ полны руки работы, пока не похоронимъ…
— Какъ? Что вы хотите сказать? Вы все-таки во всякомъ случа хотите его повсить… а потомъ уже судить?
— Разв я вамъ не говорилъ, что его повшу? Отъ роду не видывалъ такихъ людей, какъ вы! Какая же тутъ разница? Вы просите уступки,— и я вамъ уступаю, но, какъ только вы ею заручились, вы же еще недовольны! Прежде ли, посл ли его судить, не все ли равно? Вамъ-то вдь хорошо извстно, какъ пройдетъ судбище. Онъ вдь убилъ негра… Ну, однако, мн пора уходить. Если вашему штурману захочется придти взглянуть, какъ его будутъ вшать,— ведите и его. Онъ мн нравится.
Вс всполошились. Капитаны цлой компаніей явились къ Неду и просили его не предпринимать такого безумнаго поступка. Они дали ему общаніе, что составятъ судъ изъ капитановъ, пользующихся самой безупречной славой, эти послдніе выберутъ присяжныхъ и поведутъ все вообще въ такомъ дух, какой приличествуетъ такому серьезному длу, выслушаютъ его какъ только можно безпристрастно и честно по отношенію къ подсудимому. Они вс убждали капитана, говоря, что это будетъ убійствомъ и подведетъ его самого подъ судъ, если онъ поставитъ на своемъ и повситъ обвиняемаго у себя на судн. Вс говорили усердно, горячо. Наконецъ, капитанъ Недъ сказалъ:
— Господа, я не упрямый и не безразсудный человкъ. Я всегда готовъ поступать настолько близко къ требованіямъ справедливости, насколько мн возможно. А какъ долго это продлится?
— Да, по всей вроятности, весьма недолго.
— И мн можно будетъ взять его и увезти, и повсить его, какъ только вы съ нимъ покончите?
— Если будетъ доказано, что онъ виновенъ, его повсятъ безъ излишней проволочки.
— Если будетъ доказано, что онъ виноватъ?!. Нептунъ великій, да разв же онъ не виновенъ? Это ужь свыше силъ моихъ. Ну, да, вдь и вамъ всмъ извстно, что онъ виновенъ!
Наконецъ, его убдили тмъ, что не собираются длать ничего тайкомъ отъ него. Тогда онъ сказалъ:
— Ну, такъ хорошо же! Вы ступайте и судите его, а я пойду и пока лягу на его совсть и подготовлю его къ отъзду… онъ, по всей вроятности, въ этомъ нуждается и мн бы не хотлось спровадить его ‘туда’ безъ подготовки.
Но это было бы еще препятствіемъ. Наконецъ, они его убдили, что необходимо имть обвиняемаго на-лицо во время суда, прибавивъ, что они пришлютъ за нимъ сторожа.
— Нтъ, я предпочитаю самъ его привести, моихъ рукъ ему не миновать. Впрочемъ, мн все равно надо вернуться за веревкой на корабль.
Судъ собрался на засданіе съ должной торжественностью, выбралъ присяжныхъ засдателей, и вотъ явился самъ капитанъ Недъ, ведя обвиняемаго за руку, въ другой рук онъ несъ Библію и веревку. Усвшись рядомъ со своимъ арест’антомъ, капитанъ обратился къ суду и скомандовалъ:
— Сняться съ якоря! Отдать паруса!
Затмъ, окинувъ пытливымъ окомъ составъ присяжныхъ, онъ замтилъ двоихъ забіякъ, пріятелей Нокса. Онъ подошелъ къ нимъ и сказалъ потихоньку:
— Вы видите, васъ сюда призвали для того, чтобы вы вмшались въ это дло. Смотрите же, подавайте голосъ по правд, слышите? А не то здсь же еще нарядятъ двойной судъ, когда покончатъ этотъ, и ваши трупы отправятъ по домамъ въ двухъ корзинахъ.
Это предостереженіе не пропало даромъ. Присяжные единогласно постановили приговоръ:
— Да, виновенъ!
