<,ВВЕДЕНИЕ К ‘ОБОЗРЕНИЮ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ЗА 1849 ГОД’>,
<,ВВЕДЕНИЕ К ‘ОБОЗРЕНИЮ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ЗА 1849 ГОД’>,
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Введение к ‘Обозрению русской литературы за 1849 год’, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1849
Время на прочтение: 25 минут(ы)
Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том двенадцатый. Книга вторая. Критика. Публицистика (Коллективное и Dubia). 1840—1865
С.-Пб, ‘Наука’, 1995
С наступлением 1850 года кончилась первая половина XIX столетия, ознаменованная лицами, которым равных можно искать только <,в>, тумане древности, событиями, достойными пера красноречивого и суровоглубокомысленного Тацита, неслыханными усовершенствованиями во всех отраслях цивилизации. Если справедливо, что всегда приход нового года заставляет людей задуматься, оглядываясь на прожитое время и усиливаясь прозреть в будущем то мгновение, разделяющее старый сорок девятый от нового пятидесятого года, есть одно из приличнейших для самой глубокой задумчивости. Перу, пишущему эти строки (не во гнев перу Тацита), крайне хотелось бы вылить на бумагу все мысли, засевшие в его раскепе, нарисовать несколько картин из светлых сторон жизни протекшего полустолетия и бросить несколько сарказмов всему, чем гордый, скептический, промышленный, умственный девятнадцатый век занимает свое минувшее пятидесятилетие, — раскрыть все, что есть в нем загадочного и таинственного, как странствование жида, наказанного вечною жизнию.
Но, увы!.. обозревателю литературы 1849 года из огромного тома всемирной истории нашего века отведено только несколько строк, из всех результатов жизни целого столетия отсчитаны только произведения нашего отечества, появившиеся в течение одного года. Уголок скромный! Но, предлагая настоящее обозрение, ‘Современник’ остается в полной уверенности, что читатели, ради любви своей к русской литературе, поймут намерение редакции остановить их внимание на том, что прошедший год сложил в этом уголке. Это извинение не фраза, которою мы бы желали задобрить читателей в пользу этой статьи. Нет, в наше время, когда так часто повторяются жалобы на бедность русской литературы, пускаясь говорить о ней, нельзя не бояться холодности читателей. Это не фраза, потому-то мы и предприняли составить это обозрение именно с целию показать, что упреки в бедности, так часто расточаемые нашей словесности, несправедливы, что те, кто выражает их, находятся под влиянием предубеждения, не совсем основательного. Пусть не подумает кто-нибудь, что мы хотим поддерживать парадокс, который может разрушиться от первого возражения. Вся предлежащая статья будет доказательством нашей мысли. Одним из главных доводов к обвинению литературы в бедности служит почти исключительное сосредоточие всей ее деятельности в нескольких журналах.
Мы остановимся на нем и рассмотрим, действительно ли это явление может служить доказательством бедности современной русской словесности. Это обстоятельство очень важно, потому что рассмотрение поведет нас прямо к объяснению того значения, которое наши журналы, а следовательно и наша литература, имеют в настоящее время.
Известно, что литература может существовать только там, где есть читатели. Если и можно было бы допустить возможность появления писателей без публики, то обратное предположение: читателей без авторов — не может иметь места. Развитие литературной деятельности предполагает в государстве существование такого класса, который, пользуясь обеспеченным состоянием и имея много свободного времени, был бы многочислен. Потребность умственных занятий может быть значительною только в этом классе, только в душе находящихся в среде его людей, свободной от заботы о завтрашнем дне, может возникнуть желание знать как можно более, поддержанное возможностию быть удовлетворенным. Во всяком другом классе, не пользующемся подобным довольством в материальной жизни, умственные занятия составляют или роскошь, или специальность. Если это роскошь, то она есть жертва на счет первых нравственных потребностей жизни, если это специальность, то она есть жертва, приносимая для улучшения самых средств материального существования. Для пояснения этих положений приведем в пример богатого помещика, имеющего целию не только прослыть, но и быть в самом деле порядочным образованным человеком, скромного чиновника, который живет одним жалованьем и не находит наслаждения вечно проводить свои вечера за карточным столом, педагога, которого познания составляют его единственный капитал, своими процентами удовлетворяющий все его житейские надежды. Для первого литература есть потребность, легко удовлетворяемая, для второго она есть роскошь, принадлежащая к числу исключительных наслаждений, для третьего — необходимый предмет знания. Класс людей, пользующихся материальным довольством и притом понимающих необходимость образованной жизни, немногочислен везде, тем более у нас, пришедших позднее других народов Европы на поприще цивилизации, между тем как многочисленность этого разряда необходима для обеспечения литературного труда, который, подобно всякого рода работе, требует вознаграждения.
Было время, что литературный труд не считался трудом производительным, и все, предававшиеся ему, причислялись, по суду статистики, к категории потребителей, даже было время, что вообще находили постыдным полагать ему оценку денежную. Многие писатели наперерыв стремились отдавать свои сочинения в журналы и альманахи из одного высшего желания увидеть свое имя в печати. Многие из них доводили свое бескорыстие до того, что, издавая свои произведения на собственный счет, несли добровольные убытки. Оттого в это былое время для того, чтобы попасть в разряд литераторов, необходимо было им иметь состояние, или отличаться огромным талантом, или при обыкновенных дарованиях работать даром. В образованных странах Европы давно поняли невозможность оставаться под гнетом этой поставленной самой действительностию дилеммы. Наша очередь пришла позднее. Мы не станем излагать в исторической последовательности развитие литературного труда, а остановимся на той эпохе, когда правильное образование, его начало, так сказать, входит в наши права.
Честь радикального преобразования у нас литературного труда принадлежит книгопродавцу Смирдину. Предпринятое им издание журнала ‘Библиотека для чтения’ было основанием этого преобразования. Каким важным явлением было это издание пятнадцать лет тому назад, мудрено себе представить без близкого знакомства с тогдашнею журналистикою.
Круг русских литераторов незадолго до этого времени был разделен на множество мелких кружков, каждый находил своего представителя в каком-нибудь журнале, потому журналов было много, но все они были страшно тонки и большею частию крайне плохи. Каждый отличался каким-нибудь особенным оттенком, который в настоящее время показался бы не только очень странным, если бы показать его в своем собственном свете, но даже смешным, если бы потомкам прилично было издеваться над давно умершими предками. Что касается до нас, то мы не можем без уважения смотреть на эти тощие журналы, или повременные издания, как они назывались тогда на техническом литературном языке. Их бледно-розовые, темно-синие, желтовато-зеленые, просто желтые, просто зеленые, серые, неопределенного цвета обертки, их не обрезанная по краям нечистая бумага, немного превосходившая достоинством картузную, их крупный, разгонистый шрифт, их бойкие и туманные романтические и неловко сложенные в скучно-суровые классические стихотворения, их повести с вечным ‘продолжением впредь’, их никогда не оканчивающиеся романы с героями и героинями, выкроенными по Ричардсону или Радклиф, заносчивый тон их политических статей — все это возбуждает теперь невольную улыбку. Однако, видя эти журналы, покрытые старою пылью, в книжных лавках и старинных библиотеках, мы всегда ощущаем какое-то грустно-сладкое чувство: вся эта груда бумаги была полна жизни, любви к знанию, изяществу, страстей, разнообразных, глубоких, истлевших скоро, может быть, от той силы, с которою они проявились наружу. Это чувство можно сравнить с тем, которое вы ощущаете, когда смотрите на фамильные портреты, покрытые копотью времени, изображающие свирепых предков, и думаете, где бились эти некогда живые люди, за что, где сложили свои буйные головы, кого любили они, над чем трудились…
Все эти журналы, не исключая самых достойных и наиболее пользовавшихся уважением публики, имели небольшое число подписчиков. Оттого и работа сотрудников не могла быть выгодною, оттого и умирали эти повременные издания от неизбежной чахотки, — умирали они, не оплаченные читателями и, в свою очередь, не уплачивая подписчикам нужного числа книжек, или являлись с надписью: ‘NoNo 22, 23, 24’ — на одной книжке, распухнувшей от неимоверного усилия редакторов как-нибудь отделаться от предпринятого издания.
Очевидно, такое состояние журналистики, описанное нами в немногих словах, не могло быть продолжительным. Ей предстояло решить вопрос: быть или не быть, и если быть, то на каких условиях? Эти условия, в сущности, должны были заключаться во взаимном совмещении выгод как подписчиков, так издателей и сотрудников журнала. Отсюда возникли:
необходимость предложить публике чтение, которое по количеству и качеству помещаемых в журнале статей значительно превышало бы цену подписки,
необходимость предложить сотрудникам достаточную плату за работу и, следовательно, возможность привлечением огромного числа подписчиков доставить выгоды самому издателю.
Очевидно, журнал стал в категорию торговых предприятий.
‘Библиотека для чтения’ взялась выполнить эти три связанные между собой задачи при помощи пожертвованного издателем капитала и при сотрудничестве всех известных и полуизвестных писателей того времени.
Публика отвечала на это предприятие пятитысячным числом подписчиков. Успех неслыханный в нашей журналистике!
Замечательно, однако, впечатление, произведенное этим новым журналом в нашей литературе. Небольшим извлечением из любопытной статьи г. Шевырева мы постараемся напомнить нашим читателям это впечатление и вместе с тем покажем, как был неясен взгляд даже литераторов на вновь принятое нашею словесностию направление. Эта статья была помещена под названием ‘Словесность и торговля’ в журнале ‘Московский наблюдатель’, которого издание было предпринято в Москве под редакциею г. Андросова, но, основанное на началах литературного бескорыстия, рушилось очень скоро.
Автор, обращаясь в начале статьи к своему другу, говорит: ‘Ты хочешь отдать себе отчет в том, какую мысль выражает русское слово в настоящую минуту нашего существования?’ — и тотчас же, под влиянием какого-то насмешливо-неприятного чувства, находит, что предлагать вопрос в таком виде — значит выходить на слишком возвышенную точку, на ‘Шимборазо критики’, и потому просит спуститься на землю. Здесь первый бросающийся ему в глаза предмет есть ‘Библиотека для чтения’. Ее называет автор ‘огромным пульсом нашей словесности’.
‘Но что такое ‘Библиотека для чтения’? — спрашивает автор. ‘Библиотека для чтения’ есть просто пук ассигнаций, превращенный в статьи, чрезвычайно разнообразные, прекрасные, но более плохие, редко занимательные и часто скучные’.
Без сомнения, такое определение может показаться слишком материальным и в то же время крайне недостаточным, если вспомнить, что при начале издания ‘Библиотеки’ в ней приняли участие все знаменитости тогдашней русской литературы, не исключая самого г. Шевырева, который поместил в ней одну из лучших статей этого журнала и бесспорно самое лучшее произведение своего плодовитого пера, — мы подразумеваем характеристику папы Сикста V. Но автор не желал смотреть на словесность иначе, как глазами материалиста, журналы стали казаться ему не литературными предприятиями, имевшими целию успехи науки и эстетическое наслаждение, а спекуляциями чисто торговыми. В его глазах ‘Библиотека для чтения’ была владетельницею пяти тысяч душ подписчиков. Продолжая бросать тот же материальный взгляд на окружавшие его предметы, он остановил его на тогдашних литераторах и не мог избавиться от намерения уязвить их сатирическою выходкою:
‘Вот едет литератор в новых санях, — ты думаешь, это сани. Нет это статья ‘Библиотеки для чтения’, получившая вид саней, покрытых медвежьею полостью, с богатыми серебряными когтями. Вся эта бронза, этот ковер, этот лак, чистый и опрятный, — все это листы дорого заплаченной статьи, принявшие разные образы санного изделия. Литератор хочет дать обед и жалуется, что у него нет денег. Ему говорят: ‘Да напиши повесть — и пошли в ‘Библиотеку’, вот и обед».
Так встречена была первая решительная попытка дать верное обеспечение литературному труду. Если автор этой статьи и был прав в отношении к коммерческому стремлению вновь возникшего журнала, то нельзя не пожалеть, что он достаточно не проникнулся мыслию о правильности начала, на котором должна была с той же поры основаться русская журналистика и вообще русская литература, — начала, которого ‘Библиотека’ была тогда новым и единственным представителем, нельзя не пожалеть, что вместо преследования, впрочем, не слишком бойким сарказмом частного явления он не занялся развитием этого начала. Между тем ему было бы нетрудно бросить верный взгляд на это нововведение, — ему следовало только, оставаясь на своей же материальной точке зрения, снять черные очки и посмотреть вокруг себя светлыми глазами беспристрастного человека. И что тем более досадно, что автор был возле истины, видел ее, но увлекся не горячим желанием показать ее всем, а каким-то желчным чувством, внушенным огромностью успеха ‘Библиотеки для чтения’. Нападая на этот журнал в том, что было ложного в его направлении, автор более хотел ему противодействовать, чем содействовать тому, что было благого в предприятии Смирдина.
Вследствие этого неприязненного чувства литературный мир показался г. Шевыреву ‘ломбардом’, которого героем был книгопродавец.
Напрасно он в последней половине статьи своей хотел уверить читателей, что в вознаграждении авторского труда он видит успех, усовершенствование, в его псевдоматериальном взгляде сквозь мрачные стекла очков сквозил луч туманного идеализирования, стоя на своей земной точке, он порывался унестись в прошедшее мечтательно бескорыстное время нашей литературы.
‘Правда, — говорит он, — торговое направление нашей литературы служит для нас утешительным свидетельством того, как с каждым годом все более и более разливается образование по народу русскому, как потребность книг становится ощутительнее, как публика наша, ревнительная к просвещению, алчущая умственной пищи, великодушно награждает всякое (?) литературное предприятие, всякий труд, даже иногда и не стоящий ее награды. Благодаря этой жажде к образованию звание литератора сделалось у нас не только почетным званием, но и званием выгодным. Теперь литератор не есть уже бесприютный бобыль нашего общества. Литератор есть уже капиталист, которого умственный капитал имеет еще ту выгоду, что не может никак подвергаться вычислениям и временным условиям торгового баланса, который вдруг, неожиданно дает несбыточные проценты, — одним словом, литератор у нас получает собственность’.
Слова эти могли бы быть совершенно справедливы, если бы автор сообразил, что недостаточное обеспечение литературного труда и было бы главною побудительною причиною основания журнала, платившего за помещаемые в нем статьи. Но, соглашаясь со всем, что есть верного в рассуждении г. Шевырева, мы не можем не заметить, что было бы гораздо полезнее, если бы мысли его были развиты подробно и послужили главным предметом статьи. Но вот что прибавляет затем автор:
‘…состояние перехода во всяком образовании и развитии всегда бывает вредно, тем вреднее оно тогда, когда в этом переходе сталкиваются две стихии совершенно противоположные: умственная или духовная, — какова словесность, материальная — какова торговля’.
Что значит состояние перехода? Разве все, в чем есть жизнь, не постоянно находится в переходном состоянии? Разве самое развитие не есть последовательный переход от прошедшего к настоящему?
‘Там, — продолжает г. Шевырев, — где мысль и выгода дружатся между собой и хотят ужиться вместе, там всегда неизбежны нравственные злоупотребления, ибо чистая мысль всегда марается об нечистую выгоду’.
Мы думаем, что это не совсем так: там, где мысль была замарана выгодою, там была выгода и не было чистой мысли. Разве выгодная плата повредила творениям лорда Байрона, нашего Пушкина, историческим трудам Тьера, ‘Признаниям’ Ламартина, романам Диккенса, сочинениям Гоголя и сотням произведений новых писателей, которые щедрее были заплачены, чем могла платить ‘Библиотека для чтения’? Продолжаем выписки:
‘Конечно, литератору приятно трудиться теперь в этой спокойной уверенности, что его состояние обеспечено, что общество, чувствуя в нем потребность, содержит его своими деньгами за труды его ума, литератор может теперь ощущать эту сладость беспечности, этот вес труда своего, и осязать успех у себя на столе, но кто не сознается, что литератор в своей славной бедности был честнее и вдохновеннее? Он имел жажду к славе, от которой загоралась душа его, и не имел жажды к деньгам, от которой она ржавеет. Когда звание его было бедно, когда он ходил в благородном своем и чистом рубище, на это рубище не кидался какой-нибудь непризнанный торгаш! Под маскою литератора не выходил какой-нибудь спекулятор, какой-нибудь искатель приключений, которому литература все то же, что балаган для фокусника!’
Конечно, красноречие этой грозной филиппики могло бы уязвить того из литераторов, который из-за денег развратил бы перо свое, но разве следует обвинять новое направление, данное деньгами литературе, за грехи некоторых частных людей? неужели только одна слава одушевила писателей? неужели и прежде, от самых древних времен до новейших, не руководили ими другие чувства? Вспомните хотя Аристофана, насмехавшегося над Сократом, вспомните множество сочинений, внушенных завистью, лестью, фанатизмом, нетерпимостью, направленных авторами к уничтожению своих противников. Если и при господстве таких нечистых стремлений находилось место для желания славы, то почему же не ужиться ей с денежною выгодою? Да и почему же только одна слава должна быть главным двигателем авторской деятельности? Бесспорно, тот не писатель, кто не искал славы, точно так же как тот не солдат, кто не хочет быть генералом, но если мысль о славе так сильно волнует юношескую душу всякого, начинающего писать, то есть и время, которое редко при помощи опыта не охлаждает порыва к славе. Разве это увлечение не служит признаком всякого начинания, в каком бы роде оно ни было? Солдат хочет быть генералом, писец мечтает о возвышениях, провинциальному автору слышатся громкие столичные рукоплескания, наследник десятка тысяч рублей видит в перспективе корабль, нагруженный товарами, поэт жаждет быть увенчанным, — все это явления, одинаковые во всех отраслях человеческой деятельности, повторяющиеся на всех ступенях общественной жизни. Но опыт останавливает это порывистое стремление, проходит время, не принося славы. Ужели же за этим обманом должны последовать неподвижность, бездействие? Без сомнения, нет, потому что человеку необходим труд постоянный, а всякий труд требует вознаграждения и стремится к нему. От кого же ждать этого возмездия писателю? От публики? Но если она и желает хороших литературных произведений, то где найдет она их, если их не предложит сам автор? Как же станет он искать свою публику, не имея средств показать ей свое произведение? Когда приобретена известность, авторам бывает иногда легко поддерживать знакомство с читающим обществом, но сколько талантов погибло от недостатка способов к проявлению своей деятельности!
Говорят, безвозмездная литературная деятельность честнее, бескорыстнее. Допустим, что это и справедливо, но спрашивается: чего может добиваться писатель при торговом направлении литературы? Известности и денег, из которых первая дается читателями, а последние платятся издателем из карманов этих же читателей. Кто же может заставить публику давать писателям известность и деньги, если они недостойны их? Очевидно, суд публики не может основываться ни на чем другом, как на достоинстве самих писателей, а следовательно, и плата издания соразмерна с этим достоинством, потому что кроме выгод писателя он смотрит и на свои собственные, а они зависят от внимания читателей, требующих чтения по своему вкусу и потребностям.
Так, лет пятнадцать тому назад странен был взгляд на плату за литературные работы. Однако успех ‘Библиотеки для чтения’ не был предосудителен. Первым признаком ее упадка был отказ от сотрудничества большей части писателей, которых имена были объявлены при начале издания этого журнала. Вскоре эти имена исчезли с обертки, на которой красовались они прежде. Мы считаем излишним входить в рассмотрение причин, заставивших этих сотрудников отказаться от участия в новом издании, но, как бы то ни было, начало было сделано, и все журналы, возникшие после ‘Библиотеки’, должны были устремиться к решению показанных нами выше задач. Возникли журналы, которые со стороны некоторых литераторов-наездников заслужили название толстых, а со стороны публики — очевидное одобрение, выраженное скоро возраставшим числом подписчиков. С эпохою основания этих новых периодических изданий совпадает оскудение книжной литературы. Вся деятельность почти исключительно сосредоточилась в журналистике, так что даже все писатели, даже и нападавшие на новое направление словесности, приняли в ней самое усердное участие и стали помещать свои произведения почти только в одних журналах, а если и решались издавать их отдельными книгами, то не иначе, как после несомненного успеха, приобретенного на страницах какого-нибудь периодического издания.
Это явление, которое, по мнению многих, служит признаком упадка литературы, по нашему убеждению, было шагом к ее усовершенствованию.
Мы сказали уже, какая важная заслуга оказана новою журналистикою обеспечению литературного труда. Вследствие этого всякий писатель, владея талантом или специальными сведениями, имеет открытый доступ в журнал, всего более удовлетворяющий его собственному образу мыслей. Он избавлен от необходимости с усилием пробиваться, как прежде, между рядами других писателей для достижения самостоятельной известности и неверного вознаграждения за свою работу, ему нет надобности искать снисходительности или даже покровительства книгопродавцев для издания его сочинений. Ни одна редакция журнала не отвергнет более или менее полезного сотрудника и всегда может, сообразно с его свойствами, указать ему ту или другую цель. Она не только не отказывается от содействия писателей, но всегда ищет их, потому что число сотрудников, разнообразие талантов и специальностей служит для нее лучшим капиталом. Она может избавлять от бездействия молодых людей, которые, не находя средств к изданию в свет своих произведений, поневоле должны иногда отказываться от выражения своих мыслей и, оставаясь в неумышленной праздности, зарывают в землю полученные от природы таланты и добытые учением познания. Она даже может наводить своих сотрудников на труды, которых без ее содействия они никогда бы не предпринимали, потому что, следя за современным образованием, а главное, за постоянно рождающимися потребностями читателей, она ближе знает, чем удовлетворить большинство их или тот круг, который она имеет в виду.
Таким образом, значение журнала теперь ясно. Каждый писатель принадлежит к тому или другому кругу читателей, а, следовательно, целое общество авторов, соединенное сотрудничеством, выражает собою значительную массу публики. Вынося из нее свои наблюдения, мысли, достоинства и недостатки, литераторы соединенными усилиями опять вносят их в круг своих читателей, но вносят выработанными, продуманными, прожитыми. В этом смысле журналистика становится соединенным трудом писателей для распространения образованности. Она, следовательно, с успехом каждого отдельного издания постепенно расширяет самый круг читателей и таким образом подготовляет публику, которая со временем может сделаться громадною потребительницею литературных произведений.
Таково значение журналистики нашей в настоящее время — как главного литературного деятеля.
Мы очень далеки от мысли, что она вполне удовлетворяет такому высокому назначению, но с намерением не входим в рассмотрение вопроса, в какой мере тот или другой журнал приближается к своему идеалу, потому что если бы кто-нибудь упрекнул то или другое издание в недостатках, то каждое из них могло бы отвечать: пусть всякий из упрекающих делает лучше, благородное соревнование поведет к усовершенствованию, а с тем вместе те двадцать тысяч подписчиков, которых считают за собою наши журналы и газеты, ответят постоянным возрастанием.
Другой упрек, столько же малоосновательный, как и первый, в бедности современной русской литературы, заключается в сравнении новых писателей с некоторыми старыми знаменитостями. Говорят, наша литература не производит в настоящее время ни Державиных, ни Карамзиных, ни Крыловых, ни Грибоедовых, ни Пушкиных.
Для опровержения этого упрека мы, конечно, не станем пускаться ни в какие сравнения, но только спросим: в какое время какая бы то ни было литература производила ежегодно писателей, подобных тем, которых великие имена мы здесь выписали, и сколько на каждое из них можно было бы насчитать современных им посредственностей, пользовавшихся у нас известностию в старые годы? Мы не отвечаем, потому что это значило бы повторить историю русской словесности или составить перечень писателей, заживо схоронивших свою славу. Но при этом случае мы не можем не повторить того, что в последнее время было не раз высказано некоторыми из наших журналов: теперь приобретение известности сопряжено с несравненно большими трудностями. Всякая бесталанность, всякое литературное фокусничество скоро исчезают с поприща словесности, гонимые общим невниманием, а если иногда с упорством силятся занять в ней какое-нибудь место, то в невидимых закоулках заднего двора не литературы, а письменности, где, рассерженные своими неудачами, без устали чернят все, что стоит выше их. Эта невозможность даром приобрести внимание читающей публики есть явление, доказывающее ее разборчивость, успехи ее образованности, и служит указанием для самих писателей, как важна их деятельность. Упадок французской беллетристики всего более может служить доказательством, как непрочно литературное спекуляторство, даже поддержанное иногда несомненным талантом, а иногда заманчивою новизною идей. Романы Сю, Дюма, Феваля, еще недавно читанные с жадностию, теперь не производят никакого эффекта и утратили даже всю фельетонную занимательность.
Третий упрек, который мы намерены высказать, более основателен, хотя и в защиту, и против него можно было бы привести несколько оправданий. Мы подразумеваем упрек в отсутствии идей в новых беллетристических произведениях. Если все, что было сказано об этом предмете, даже на страницах этого журнала, вполне справедливо, то, обращаясь к нашим предшественникам, за исключением некоторых талантов первой величины, мы встречаем тот же недостаток. В настоящее время мы видим по крайней мере стремление к мыслям, новым, самобытным, почерпнутым из внимательного наблюдения общества. Это уже есть шаг вперед, и мы не только не хотим останавливать его, но, напротив, разбирая литературные произведения, более всего обращаем внимание на их мысль.
От этих общих замечаний, набросанных нами наскоро, вкратце, мы переходим к отдельным явлениям нашей словесности 1849 года. Разбор их покажет, что упреки в бедности также не вполне подтверждаются и в частности.
Так как деятельность наших писателей особенно проявлялась в журналах, то труд составления отчета о прошлогодней литературе, особенно беллетристической, ныне значительно облегчается постоянным обозрением нашей журналистики, помещаемым в ‘Современнике’ под именем ‘Писем Иногороднего подписчика’. Мы обратим преимущественно наше внимание на произведения, почему-либо оставшиеся без оценки в этих ежемесячных отчетах, и по необходимости укажем на то, что было помещено в ‘Современнике’, который — мы поставлены в необходимость сказать это — принадлежит к числу главнейших средоточий деятельности современных нам литераторов.
Вообще же мы всего более обратим внимание на ученую деятельность, — настолько, насколько она принадлежит литературе. Когда мы были еще в школе, нас учили, что ученые сочинения не характеризуют времени, что, напротив, в произведениях изящной литературы резко являются характеристические черты. Много времени (хотя и не числом лет) прошло с тех пор, как мы увидели необходимость отрешиться от многого, что приобрели в школе и что казалось нам верным, скрепленным авторитетом. Вышеприведенная школьная мысль является теперь нам совершенно несостоятельною, — теперь мы думаем, что сочинение может и быть характеристическим и не быть, вовсе независимо от того, принадлежит ли оно к ученой или изящной литературе. Я очень хорошо могу представить себе ученый трактат, например, о водяных движителях в Англии или России, который покажет мне, в какой мере русские и англичане умеют пользоваться ими, как велики следствия этого умения на возвышение благосостояния, с другой стороны, я очень хорошо могу представить себе произведение изящной литературы, которое характеризует мне человека вообще, рисует общечеловеческие страсти и подвиги, которое одинаково может быть применено ко многим нациям, стоящим на одинаковой степени развития, разве создания Шекспира восхищают нас верностью какого-нибудь местного колорита, а не розыгрышем страстей, не картиной подвигов, свойственных человеку вообще?
Вся деятельность человечества есть непрерывное стремление развиться как можно выше, сделаться как можно совершеннее. Деятельность человечества на поприще наук есть часть этого главного стремления, и с этой точки зрения ученая литература как выражение приобретений, сделанных в этом направлении, по нашему мнению, не менее других областей литературных достойна внимания людей образованных.
Печатается по корректурным гранкам: ЦИГА, ф. 777, оп. 25, 1850 г., ед. хр. 1848, л. 1—2, без подписи.
Впервые опубликовано: Егоров Б. Ф. Запрещенное цензурой введение к ‘Обозрению русской литературы за 1849 год’ для ‘Современника’ — Н. А. Некрасов и русская литература. Вып. 38. Кострома, 1974, с. 147-161.
В собрание сочинений включается впервые.
Автограф не найден.
Принадлежность статьи Некрасову и А. В. Дружинину обоснована в статье: Мельгунов Б, В. Некрасов и ежегодные ‘Обозрения русской литературы’ в ‘Современнике’ (РЛ, 1987, No 3, с. 145—151).
Соавторство Некрасова и Дружинина устанавливается по редакционному характеру статьи, журнально-издательским обстоятельствам и характерным для обоих авторов журнальным мотивам во введении к ‘Обозрению…’ (см. ниже).
На корректурных гранках сохранились карандашные пометы двух цензоров. И. И. Срезневский ‘обезвреживал’ статью, вычеркивая красным карандашом отдельные слова (‘цивилизация’, ‘гнет’, ‘права’ и т. д.) и предлагая на полях замены и фрагменты (о намерении автора ‘бросить несколько сарказмов’ в адрес литературы первой половины XIX в.— концовка первого абзаца, о предках, которые ‘неизвестно где и за что сложили свои буйные головы’, о литературной бесталанности, скрывающейся в невидимых закоулках заднего двора <,…>, письменности’ и т. д.). Второй цензор (очевидно, А. Л. Крылов, черным карандашом) продолжил ‘работу’ по устранению ‘нежелательных’ слов и выражений (‘туманного идеализирования’, ‘мечтательно’) и более радикальному устранению ‘опасных’ мест (о талантах, погибших ‘от недостатка способов к проявлению своей деятельности’, большой фрагмент об общественном значении современных журналов и т. д.). Не доведя эту правку до конца, второй цензор перечеркнул всю корректуру и пометил вверху: ‘Не одобрена в 1850 году’. (Все пометы цензоров воспроизведены в указанной статье Б. Ф. Егорова).
В статье Некрасова ‘Русские второстепенные поэты’, помещенной в No 1 ‘Современника’ 1850 г., по недосмотру автора сохранилась следующая отсылка: ‘В этой самой книжке ‘Современника’ в обозрении литературы определили мы до некоторой степени разницу между направлением нынешней литературной эпохи и той, которая ей предшествовала’ (наст. изд., т. XI, кн. 2, с. 33). Высказывалось предположение, что отсылка Некрасова относится к помещенной в том же номере журнала рецензии на ‘Ярославский литературный сборник 1849 года’ (ПСС, т. IX, с. 732). Однако В. Э. Боград доказал ошибочность этого предположения: в перечне опечаток, помещенном в февральском номере ‘Современника’ 1850 г., Некрасов исправил свою оплошность, указав: ‘в первой статье о ‘Второстепенных поэтах’ есть ссылка (стр. 43, ‘Смесь’) на ‘Обозрение’. Она осталась по ошибке, ибо вступление, к которому относилась эта ссылка, не вошло в текст’ (С, 1850, No 2, отд. VI, с. 104, Боград Совр., с. 500—501).
По мнению Б. Ф. Егорова, ‘Обозрение…’ ‘написано явно не Некрасовым: содержание и стиль слишком не похожи на некрасовские тексты’ (Н. А. Некрасов и русская литература. Вып. 38. Кострома, 1974, с. 147).
‘Обозрение’ за 1849 г. было создано совместными усилиями редакции и ряда других сотрудников. Обозрение трудов по истории написано А. Н. Афанасьевым (Боград Совр., с. 500). Неустановленными авторами составлены обзор ‘Губернских ведомостей’ и ‘Дополнение к обзору провинциальных газет’. Написанное от имени редакции введение, как известно, было запрещено цензурой, возможно, та же судьба постигла и обзор беллетристики. В результате в январском номере ‘Современника’ 1850 г. появились обзоры исторической литературы (Афанасьева), ‘Губернских ведомостей’ и ‘Перечень беллетристических произведений 1849 года’, составленный редакцией, очевидно, в связи с запрещением обзора беллетристики. ‘Перечень…’ содержал обещание напечатать обзор беллетристики в февральском номере журнала (см. с. 114), но это обещание не было выполнено. Вместо него там помещено ‘Дополнение к обзору провинциальных газет’.
Обозрение за 1848 г. было поручено П. В. Анненкову (Боград Совр., с. 110). В ‘Критике’ и ‘Библиографии’ ‘Современника’ 1849 г. эпизодически участвовали А. Н. Афанасьев, А. Д. Галахов, А. Н. Егу-нов, М. Н. Лонгинов, П. А. Ильенков, К. Д. Кавелин, В. А. Милютин (по 1—2 рецензии в течение всего года). Однако авторы рецензий почти на все беллетристические издания, разбиравшиеся в ‘Современнике’ 1849 г., остаются до сих пор неустановленными. Можно полагать, что значительная часть их принадлежит самому Некрасову, постоянному участнику критико-библиографического отдела ‘Современника’. Как редактор журнала, ответственный за этот отдел, и наиболее опытный из всех его сотрудников критик Некрасов был вынужден иногда принимать на себя обязанности критика и рецензента.
Журнальное обозрение с самого начала 1849 г. вел А. В. Дружинин (‘Письма Иногороднего подписчика в редакцию ‘Современника’ о русской журналистике’), обзоры которого отличались бессистемностью, непоследовательностью, прихотливой избирательностью критического процесса. ‘Я равнодушен к журналам, — признавался этот фельетонист в одном из своих ‘Писем…’, — мне все равно, что попадется под руку, — декабрьская ли книжка, составленная с особенным тщанием, или июньская, небрежно подобранная и нашпигованная опечатками… что за беда! была бы только тема, а за вариациями остановки не будет’ (С, 1850, No 1, отд. VI, с. 4).
Не случайно читатели упрекали критический отдел ‘Современника’ в слабости сравнительно с другими его отделами. Некрасов ответил на эти упреки в специальной заметке: ‘Известно, что люди, обладающие критическим талантом, во всех литературах редки, — у нас тоже, итак, немудрено, если в этом отношении журнал, прежде возникший, имеет некоторое преимущество перед журналом, начавшимся позже, ибо первый успел удержать за собой деятельность немногих критических талантов еще тогда, когда второго не существовало. Как бы то ни было, чувствуя вполне недостатки этого отдела в нашем журнале, мы приняли всевозможные меры, чтоб он был лучше и полнее с следующего года, для чего приглашено нами несколько новых сотрудников. На первый раз можем обещать нашим читателям по этому отделу в следующем году: подробный обзор русской литературы за 1849 год, статью о сочинениях императрицы Екатерины Великой, статью об ‘Одиссее’, переведенной В. А. Жуковским, статью о Тредьяковском, статью о русских комиках. Автор ‘Писем Иногороднего подписчика’ будет продолжать свои обозрения журналов в следующем году и примет участие в критике ‘Современника» (ПСС, т. XII, с. 132-133).
Из обещанных редакцией статей в 1850 г. была напечатана только статья Б. И. Ордынского об ‘Одиссее’ (No 3, 4 ‘Современника’). Но в отделах ‘Критики’, ‘Библиографии’ и в ‘Смеси’ появились критические и историко-литературные статьи новых или ранее не выступавших в этом журнале как критики сотрудников — В. П. Боткина, П. Г. Буткова, Т. Н. Грановского, П. Н. Кудрявцева. А. В. Дружинин напечатал в июньском номере ‘Современника’ 1850 г. статью о ‘Греческих стихотворениях’ Н. Ф. Щербины.
Проявляя в первые годы руководства ‘Современником’ известную терпимость к позициям и мнениям, выражаемым в беллетристических произведениях, научных статьях и материалах, помещаемых в отделе ‘Смесь’, Некрасов был очень требователен к идейному содержанию критико-библиографических статей, печатающихся в журнале. ‘Мнение редакции ‘Современника’, — говорится во введении к ‘Обозрению русской литературы за 1850 г.’, — выражается в ‘Критике’ и в ‘Библиографии’, и здесь досужему критику и доброжелателю ‘Современника’ предоставляется полное право искать противоречий. Но искания его едва ли будут успешны’ (наст. кн., с. 125).
Январский номер ‘Современника’ 1850 г. цензуровался с особой придирчивостью и потребовал огромных усилий Некрасова-редактора для проведения его через цензурные рогатки.
Благодаря А. Н. Афанасьева за согласие писать обозрение ‘по части истории русской’ за 1849 г., Некрасов писал ему 5—6 декабря того же года: ‘С следующего года я намерен расширить отдел критики и много надежд в этом отношении основываю на Вас. <,…>, Вы, конечно, следите за всем, что выходит по русской истории, — я желал бы, чтобы о всех книгах этого рода, и о петербургских, и о московских, без исключения, писали Вы, и чтобы Вы уже приняли на себя ответственность за полноту этого отдела <,…>, Затем желал бы я, чтоб Вы взяли на себя вообще разборы выходящих в Москве книг и присылали бы их аккуратно каждый месяц…’
‘Честью Вас уверяю, — писал Некрасов И. С. Тургеневу 9 января 1850 г., — что я, чтоб составить 1-ю книжку, прочел до 800 писаных листов разных статей, прочел 60-т корректурных листов (из коих пошло в дело только 35-ть), два раза переделывал один роман (не мой) <,…>, переделывал еще несколько статей в корректурах…’ В число ‘нескольких статей’, возможно, входило и комментируемое ‘Обозрение…’.
Запрещенное цензурой введение, судя по содержанию (мотивы: ‘бедность современной русской литературы, о необязательности издателей ‘прежних’ журналов, об истории ‘Библиотеки для чтения’, о классических и современных европейских писателях — излюбленный мотив А. В. Дружинина, об идейной пустоте современной русской литературы, о ‘Современнике’, как лучшем русском журнале) и стилю, написано Некрасовым при участии А. В. Дружинина. Отделение части, принадлежащей Некрасову, не представляется возможным, так как Некрасов, очевидно, редактировал и дополнял текст, написанный Дружининым. Конкретный атрибутивный анализ см. в реальном комментарии.
С. 100. Раскеп — расщеп, щель, трещина.
С. 101. …странствование жида, наказанного вечною жизнию… — Имеется в виду сюжет романа Э. Сю ‘Агасфер’ (1844—1845), переведенного на русский язык под заглавием ‘Вечный жид’ (1846).
С. 101. …часто повторяются жалобы на бедность русской литературы…— ‘Бедность’ современной литературы, в том числе и русской, — постоянный мотив в русской журналистике, в том числе и в журнальных выступлениях самого Некрасова (см. наст. кн., с. 134 и 194, ср. также наст. том, кн. 1, с. 196). В данном случае полемическое замечание относится, возможно, к Ф. В. Булгарину и его ‘Северной пчеле’, где упреки такого рода были направлены против ‘натуральной школы’ и ‘Современника’ (см.: СП, 1849, 22 янв., No 17, с. 67, 12 марта, No 56, с. 223, 26 марта, No 67, с. 266, 22 апр., No 87, с. 345, 30 июня, No 142, с. 565, 5 сент., No 195, с. 779).
‘Современник’ неоднократно оспаривал тезис Булгарина о ‘бедности’ русской литературы. Ср. некрасовскую рецензию 1847 г. на ‘Музей современной иностранной литературы’ (наст. изд., т. XI, кн. 2, с. 22), а также замечания в VI и XI ‘Письмах’ А. В. Дружинина (С, 1849, No 6, отд. V, с. 214, 1850, No 2, отд. VI, с. 44, 48, No 6, отд. VI, с. 216).
С. 101. …почти исключительно сосредоточие всей ее деятельности в нескольких журналах…— Одним из первых эту особенность русской литературы отметил Н. В. Гоголь в статье ‘О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году’ (1836). ‘Она (журнальная литература.— Ред.) — быстрый, своенравный размен всеобщих мнений, живой разговор всего теснимого типографскими станками, ее голос есть верный представитель мнений целой эпохи и века <,…>, Она вольно и невольно захватывает и увлекает в область девять десятых всего, что делается принадлежностию литературы’ (Гоголь, т. VIII, с. 156). В течение всего 1843 г. не прерывалась начатая Булгариным в конце 1842 г. полемика между ‘Отечественными записками’ и ‘Северной пчелой’, выдвинувшей обвинение в ‘поглощении’ толстыми журналами (‘Отечественными записками’ и ‘Библиотекой для чтения’) всей русской литературы. Итог спора был подведен Белинским в статье ‘Русская литература в 1843 году’: ‘… вместо пустых и неосновательных нападок на журналы лучше пожелать увеличения их числа и большего их распространения в публике’ (Белинский, т. VIII, с. 100). Отмечал Белинский важность журналов и их ‘влияния <,…>, на ход общественного образования и просвещения’ и в статье 1845 г. ‘Петербургская литература’ (т. VIII, с. 555—556). Эту же особенность он подчеркнул в статье ‘Взгляд на русскую литературу 1847 года’: ‘Теперь вся литературная деятельность сосредоточилась в журналах…’ (т. X, с. 287). Ср. также объявление об издании ‘Современника’ на 1847 г., написанное Белинским и Некрасовым (ПСС, т. 12, с. 111).
‘Современник’ упоминал об этом и позднее — во второй статье ‘Обозрения русской литературы на 1850 год’ (С, 1851, No 2, отд. III, с. 33). Когда в одном из своих последних ‘Писем…’ в ‘Современнике’ Дружинин солидаризировался с ‘Библиотекой для чтения’, утверждавшей, что ‘наполненные желчной и раздражительной полемикой’ ‘большие журналы являлись большими и важными по одной только дородной наружности’ и что число русских журналов следовало бы сократить до уровня английских, французских или немецких (БдЧ, 1851, No 2, отд. VI, с. 129), Некрасов был вынужден как редактор отмежеваться от мнения Иногороднего подписчика. ‘Что касается до разбирания журнальных статей, — писал он в редакционном примечании к соответствующему месту ‘Письма…’ Дружинина, — которые рецензент (‘Библиотеки для чтения’.— Ред.) называет ‘жалким ремеслом’, то не должно забывать, что каждая литература имеет свои условия и что русской литературе во многом нельзя ставить в пример и в укор ни французскую, ни немецкую, ни английскую. Кто не повторяет, что русская литература вся сосредоточилась в журналах?’ (С, 1851, No 3, отд. VI, с. 80-81).
Полемика с ‘Библиотекой для чтения’ и Дружининым, прекратившим писать свои ‘Письма…’ в ‘Современнике’, была продолжена Некрасовым и Панаевым в одном из фельетонов, написанных ими под журнальной маской Нового поэта, где почти буквально повторено приведенное выше редакционное примечание (С, 1851, No 5, отд. VI, с. 51).
Приведенные материалы (подробнее см.: НЖ, с. 205—222) служат подтверждением принадлежности Некрасову значительной части комментируемой статьи.
С. 103. Предпринятое им издание ‘Библиотеки для чтения*…— Этот журнал (издатель А. Ф. Смирдин, редактор О. И. Сенковский) был основан в 1834 г.
С. 103. …журналов было много…— В момент возникновения ‘Библиотеки для чтения’ издавались ‘Русский вестник’ (с 1808 г.), ‘Сын отечества’ (с 1812 г.), ‘Отечественные записки’ (с 1820 г.), ‘Московский телеграф’ (с 1825 г.), ‘Телескоп’ (с 1831 г.) и ‘Московский наблюдатель’ (с 1831 г.). Незадолго до основания ‘Библиотеки для чтения’ прекратили существование ‘Вестник Европы’ (1802—1830) и ‘Московский вестник’ (1827—1830).
С. 104. …являлись с надписью: M 22, 23, 24 на одной книжке, распухнувшей от неимоверного усилия редакторов как-нибудь отделаться от предпринятого издания.— Ср. пример из истории русской журналистики, приведенный А. В. Дружининым в IX ‘Письме Иногороднего подписчика…’: ‘Обыкновенно журнал не мог стоить слишком дорого и зачастую неисправности свои старался вознаградить весьма забавно. Раз случилось, что один журнал запоздал шестью книжками, а дело было уже в декабре месяце. И вот в конце того же месяца журнал появляется в виде тоненькой тетради, на которой написано: ‘книжки VII, VIII, IX, X, XI и XII’. На обертке было извинение и объявление о новой подписке…’ (С, 1850, No 2, отд. VI, с. 36-37).
Речь идет, очевидно, о ‘Сыне отечества’ К. П. Масальского, нерегулярность издания которого высмеивалась в ‘Падающих звездах’ (наст. кн., с. 192 и 373, см. также: наст. изд., т. XI, кн. 1, с. 254). Такою же неаккуратностью отличался ‘Москвитянин’ (1841—1856) М. П. Погодина, о которой Некрасов вспоминал в ‘Разговоре в журнальной конторе’:
Так древле тощий ‘Москвитянин’
По полугоду пропадал,
И вдруг огромен, пухл и странен
Как бомба с неба упадал.
Подписчик в радости великой
Бросался с жадностью на том
. . . . . . . . . . . . . .
И принимал нежданный нумер
Охотно за пять нумеров.
(наст. изд., т. II, с. 107—108)
С. 104. ‘Библиотека для чтения’ взялась выполнить эти три со задачи со Успех неслыханный в нашей журналистике!— Подробно новаторская роль О. И. Сенковского в истории журналистики освещена В. А. Кавериным. ‘В то время как в XVIII веке для защиты писательских интересов признавалось государство, — пишет исследователь, — а в 20-х годах имущественное положение писателя было подвержено всем случайностям этой сомнительной профессии, теперь защиту его брала на себя, прекрасно понимая выгоды своего положения, промышленность <,…>, Что это было отлично понято Сенковским, показывает уже то обстоятельство, что им впервые в России была введена полистная плата за литературный труд. В беспорядочное журнальное хозяйство именно он впервые ввел строгие нормы времени и количественной оценки. Именно он впервые придал периодическому изданию все черты тщательно обдуманного хозяйственного предприятия’ (Каверин В. Барон Брамбеус. Л., 1929, с. 49).
О блестящем успехе ‘Библиотеки для чтения’ в первые ее годы вспоминал и Дружинин в первом своем ‘Письме Иногороднего подписчика…’. Однако он объяснял его ‘новым направлением’, которое было принято Сенковским, заключавшимся в отказе от участия в журнальной полемике, и тем, что ‘три четверти тогдашних книжек ‘Библиотеки для чтения’ наполнены были статьями русскими, взятыми из наших материалов и нашей жизни…’ (С, 1849, No 1, отд. V, с. 51). Подход автора этой части комментируемой статьи слишком рационален и практичен для Дружинина и может принадлежать только Некрасову, дерзнувшему еще в объявлении о подписке на ‘Современник’ 1849 г. заявить, что ‘издание журнала в теперешних размерах есть столько же литературное, ученое, сколько и коммерческое предприятие, оно поддерживается подпиской и платой, иногда весьма высокой, сотрудникам’ (ПСС, т. XII, с. 12, 123).
С. 105. …’Словесность и торговля ~ в журнале ‘Московский наблюдатель‘…— Напечатана в ч. 1 этого журнала за 1835 г., отд. I, с. 5-29.
С. 105. Ты хочешь отдать себе отчет в том, какую мысль выражает русское слово в настоящую минуту…— Здесь и далее цитируется статья Шевырева ‘Словесность и торговля’, с. 5—10, 20—22.
С. 105. Шимборазо — Чимборасо (Chimborazo), самая высокая гора (потухший вулкан) в Эквадоре, 6262 м над уровнем моря. Ср. упоминание этой горы в повести Некрасова ‘В Сардинии’ (1842) (наст. изд., т. VII. с. 256, 508).
С. 105. …мы подразумеваем характеристику папы Сикста V…— Статья С. П. Шевырева ‘Сикст V. Историческая характеристика’ напечатана в ‘Библиотеке для чтения’ 1834 г. (т. VI, отд. III, с. 38—76).
С. 108. …’Признания‘ Ламартина…— Перевод ‘Признаний’ А. Ламартина печатался в ‘Современнике’ 1849 (No 3, 4, 6) — 1850 гг. (No 8, 10, 11) и в других русских журналах этого времени.
С. 108. Вспомните хотя Аристофана, насмехавшегося над Сократом.— Имеется в виду комедия Аристофана ‘Облака’ (424 г. до н. э.), основным комическим персонажем которой является Сократ. Принадлежность этой классической аналогии Некрасову лишь на первый взгляд кажется маловероятной. Летом 1850 г. Некрасову было передано обстоятельное исследование о названной пьесе древнегреческого комедиографа. В письме от 10 июля 1850 г. М. М. Стасюлевич сообщал М. С. Куторге: ‘Статью об ‘Облаках’ я совершенно покончил и писал письмо к г. Некрасову, но он мне не отвечал. {Я нарочно распечатал это письмо, чтобы прибавить Вам известие о том, что я сегодня получил письмо от г. Некрасова, в котором он просит выслать к нему ‘Облака’, хотя и не обещается напечатать. Он пишет, что ему нужно просмотреть прежде мою статью, и тогда он мне даст положительный ответ. (Примеч. М. М. Стасюлевича).} В начале этого месяца я ездил в Парголово и заходил опять к нему, но не застал дома. Мне показалось, что он все это делает нарочно, и потому более я его беспокоить не хотел, и моя статья будет отослана в ‘Москвитянин’ {Я переменил намерение и отправляю ‘Облака’ к г. Некрасову. (Примеч. M. M. Стасюлевича).} (M. M. Стасюлевич и его современники в их переписке, т. I. СПб., 1911, с. 237 — 238).
Судя по содержанию письма, Некрасов знал о замысле этой работы еще в конце 1849 г. По неизвестным причинам этот труд Стасюлевича не появился в ‘Современнике’ и лишь через два года был опубликован в ‘Москвитянине’ (Стасюлевич М. ‘Облака’, комедия Аристофана и ее историческое значение.— М, 1851, No 22, ноябрь, кн. 2, с. 271—295, No 23, дек., кн. 1, с. 433—457). Возможно, автор посылал Некрасову исследование, не вполне завершенное (под статьей второй публикации выставлена дата: ’27 сентября 1851 г. Петербург’).
С. 109. Мы считаем излишним входить в рассмотрение причин, заставивших этих сотрудников отказаться от участия в новом издании…— ‘Современник’ писал о причине отхода крупнейших русских писателей от ‘Библиотеки для чтения’ в редакционном введении к ‘Обозрению русской литературы за 1850 год’ (см. с. 125). Основной причиной отказа этих писателей отдавать свои произведения в журнал О. И. Сенковского было бесцеремонное обращение с материалами, поступающими от сотрудников. Сенковский сам переделывал, порою изменял до неузнаваемости не только статьи, но и художественные произведения. Этот принцип он декларировал в одной из своих статей: ‘У ‘Библиотеки для Чтения’ есть ящик — что уже таиться с этим! — есть такой ящик с пречудным механизмом внутри <,…>, в который стоит только положить <,…>, рассказ, чтобы, повернув несколько раз рукоятку, рассказ этот перемололся весь, выгладился, выправился и вышел из ящика довольно приятным и блестящим, по крайней мере четким. <,…>, Говорят, что иные, воспользовавшись для своей славы и для разного другого прочего выгодами этого ящика, кричат потом в публике, что, дескать, их статьи перемолоты, переправлены, не то, что были. <,…>, Чего тут жаловаться? Не хотите быть переправлены? Не суйтесь в ‘Библиотеку для Чтения’! Вы знаете, что есть такой ящик. Печатайте свои произведения отдельными книжками или отдавайте их в такие журналы, которые под словом ‘редакция’ понимают просто ‘чтение корректуры’. В ‘Библиотеке для Чтения’ редакция значит редакция — в подлинном смысле слова, то есть сообщение доставленному труду принятых в журнале форм, обделка слога и предмета, если они требуют обделки…’ (БдЧ, 1836, т. XVII, отд. VI, с. 8).
С. 110. Возникли журналы, которые ~ заслужили название толстых…— Имеются в виду ‘Современник’ (1836—1866), ‘Отечественные записки’ (1839—1884), ‘Москвитянин’ (1841—1856). ‘Толстые’ журналы составляли серьезную конкуренцию ‘Северной пчеле’, издававшейся ‘литературным наездником’ Ф. В. Булгариным, который до возникновения ‘Библиотеки для чтения’ фактически господствовал в журналистике.
С. 112. Если все, что было сказано об этом предмете, даже на страницах этого журнала вполне справедливо…— С самого возникновения своего журнал Некрасова и Белинского провозгласил требование сблизить литературу с современной русской действительностью, усилить ее социальную активность. ‘Лучшие писатели наши, — писали руководители ‘Современника’ в объявлении об издании на 1847 г., — …чувствуют в настоящее время необходимость постоянного соприкосновения с умственными стремлениями публики…’ (ПСС, т. XII, с. 111). ‘В наше время, — писал Белинский в статье ‘Взгляд на русскую литературу 1847 года’, — искусство и литература больше, чем когда-либо прежде сделались выражением общественных вопросов, потому что в наше время эти вопросы стали общее, доступнее всем, яснее, сделались для всех интересом первой степени, стали во главе всех других вопросов’ (Белинский, т. X, с. 306).
С. 113. …разве создания Шекспира восхищают нас не со картиною подвигов, свойственных человеку вообще? — Ср. сходную оценку Шекспира в письме Некрасова к В. П. Боткину от 16 сентября 1855 г., где английский драматург назван ‘колоссом, рисующим человека так, что рисунок делается понятен и удивителен каждому без отношения к месту и времени’. См. также: наст. изд., т. XI, кн. 1, с. 254—255, 272.