СБОРНИК ПАМЯТИ В. Ф. КОМИССАРЖЕВСКОЙ
1931
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ВСТРЕЧИ С КОМИССАРЖЕВСКОЙ
ВСТРЕЧИ С КОМИССАРЖЕВСКОЙ
В. ЛУЖСКИЙ
Встречи с Комиссаржевской, Лужский Василий Васильевич, Год: 1930
Время на прочтение: 4 минут(ы)
В воспоминаниях о моих встречах с Верой Федоровной читатель не прочтет о ней как создательнице образов Ларисы, Рози, Беатрисы или как о великой русской актрисе, фамилия которой, вместе с другими именами революционеров, красовалась еще недавно на стенах здания Реввоенсовета в Москве по Гоголевскому бульвару.
Мои воспоминания относятся к ранним появлениям Комиссаржевской в теперешней красной столице, к самым первым ее здесь выступлениям, когда она стала мне известна по небольшому кружку учеников оперно-драматического училища при Московском обществе искусства и литературы, в сезоне 1890/91 г., как одна из дочерей директора школы, знаменитого певца Петербургского Мариинского театра, Федора Петровича Комиссаржевского, тогда уже покинувшего сцену.
Как-то осенью 1890 г., осенью поздней, когда уже московские мостовые скованы морозом, а обыватель ждет снега, я, идя утром в школу, увидал, что в подъезд школы вошли две тоненькие женские фигурки в модных тогда длинных ротондах. Ротонды моды не московской, всегда несколько тяжеловатой, больше склонной к солидности, добротности материала, чем модной складке тогдашнего Петербурга. Обе ротонды одинаковой кройки — одна с оттенком верблюжьего цвета, другая посерее, мышиного. Обе с белыми воротниками-шалями.
Вскоре эти ротонды замелькали перед моими глазами каждодневно, то в подъезд, то из подъезда. Спросил — кто такие. Ответили — дочери приехали к Федору Петровичу из Петербурга. В верблюжьей ротонде, блондинка — старшая, Вера, замужняя — разводка Мравьева, в мышиной, брюнетка — младшая, Ольга — девушка.
Ну что же, дочери — так дочери! Нет, нет — пройдут, нет, нет — чего-то хихикнут, а то и… прыснут смехом!
Познакомились. Но так — больше шапочно, между занятиями два-три слова, улыбка!
Вера Федоровна всегда живая, быстрая, другая не отстает от нее, но инициатива всегда как будто идет от В. Ф. в желании, чуть где что, схватить на лету! То тут, то там подметить смешное или грустное, вникнуть в волнующее нас, учащихся, тут же, или поразобрать, или поострить, на ходу обсудить и… исчезнуть!
Иногда слышно по коридору школы из комнат Ф. П. смех, гитара, пение. Вечера, гости, среди них Иван Платоныч Киселевский — знаменитый Скалозуб не только по коршевскому ‘Горе от ума’, а и в жизни, украинская знаменитость Кропивницкий. Тогда хохот стоит почти беспрерывно, сменяясь только пением под гитару то одной, то другой — то Веры, то Ольги.
Голос у Веры Федоровны грудной, хотя чуть как бы посипывает, но волнующий, манящий, берущий в полон разговаривающего или слушающего. Фигурка гибкая, изящная. Манеры тоже природной женской грации. Платье — чаще одного тона, цельное, реже — простая гладкая юбка, под нее кофточка английского фасона, галстук.
Спектаклей, где я играл с В. Ф., в этом же сезоне — два: ‘Плоды просвещения’ Толстого и ‘Горящие письма’ Гнедича. Да еще между этими спектаклями вспоминается костюмированный бал Общества искусства и литературы в б. благородном собрании, теперь Доме Союзов, где В. Ф. участвовала в итальянской капелле, по-моему, только как гитаристка и хористка, главной солисткой была ее сестра Ольга.
‘Плоды просвещения’. К. С. Станиславский, в первый раз дебютирующий как самостоятельный режиссер (кроме своих домашних спектаклей), без помощи Ал. Ф. Федотова или Ив. Н. Грекова. В. Ф. играет под псевдонимом Комина. В Толстовском музее есть экземпляр программы. Почему такой псевдоним и именно в этом спектакле — обычно в очередных спектаклях Общества она играла под своей фамилией — мне неизвестно. Как предположение, думается, что и здесь, так же, как и с моей сценической фамилией, не сыграл ли роль совет тогдашнего секретаря Общества H. М. Кожина, у которого было какое-то зудкое пристрастие к псевдонимам. ‘При вызовах,— говорил он,— так измененные фамилии более четко звучат’.
Комиссаржевская играла Бетси. Такой барышней бывшего дворянского круга, и именно круга семей Толстых, Давыдовых, Лопатиных—туляков и орловцев — семей, приблизившихся к разночинству, к влиянию профессорских и докторских кружков, с налетом цыганщины, начинающегося декадентства — такой Бетси, как В. Ф., не было ни на одной из сцен.
Мне потом пришлось видеть пьесу в других, не только любительских, но и профессиональных театрах Москвы и Петербурга. Ее задор, молодое любопытство, шик во вскиде лорнета к гладам и, вместе с тем, характерная тупость глаза от сознания своего превосходства при лорнированьи трех мужиков с фразой: ‘Вы не охотники? Тут к Вово должны были притти охотники’ — несомненно удовлетворили бы все сложные требования Немировича-Данченко и Станиславского, даже после выработанной ими художественной актерской линии. Какая и тогда была в этой актрисе загорающаяся и зажигающая окружающих сила! А сцена с Таней в начале 3-го акта, когда Бетси застает ту за протягиванием нитки и потом заставляет признаться в надувательстве всего спиритического президиума, начиная с профессора, кончая Звездинцевым — отцом Бетси. Сколько ума! Какое предвкушение краха ‘спиритичества’, сколько мести загоралось в глазах В. Ф.! А взрывы смеха во время сеанса у молодежи? Кому, как не тем же вдруг загоравшимся, заискрившимся зрачковым живчикам в глазах, В. Ф. была обязана своей непосредственностью и живостью? Ее глаза испускали на своих партнеров и в зрительный зал живительные лучики. Нельзя не упомянуть, что два партнера В. Ф.— Лукутин и Третьяков — любители, тоже теперь давно умершие, игравшие Петрищева и Вово, были исключительно прекрасные актеры, с настоящим, редким сценическим талантом. Недаром другим исполнителям при этой сцене трудно было удерживаться от смеха. Мне в этом признавался в то время студент Московского университета, теперь знаменитый хирург С. П. Федоров, игравший кухонного мужика Семена, над которым производился спиритический сеанс.
Еще с В. Ф. я участвовал в ‘Горящих письмах’. Роль моя имела всего одну фразу доклада: ‘Господин Краснокутский’, однако ни один из четверых тогда только начинавших свою сценическую деятельность участвующих не мог впоследствии пожаловаться на судьбу за то, что она обернулась к нему мачехой. Главные роли играли Комиссаржевская, Станиславский.
После долгого перерыва я встретился с В. Ф. за кулисами Художественного театра. Она была гостьей, уже знаменитой актрисой, а я как исполнитель горьковского ‘Дна’. Коротко, официально. Не так, как говорится в ‘Трех сестрах’: ‘лет через 10—15 мы с вами встретимся, холодно поздороваемся, едва узнаем друг друга’, нет, В. Ф. не была таким человеком, чтобы холодно здороваться, да еще с одним из исполнителей спектакля, который она смотрит. Просто — как-то встреча не вышла, не было ни времени, ни подходящей обстановки. Эта последняя встреча с ней живой, мне думается, была в январе 1903 г., когда она приезжала гастролировать, играя в ‘театре Аквариума’ метерлинковскую ‘Монну-Ванну’. И тут мне запомнилось каких-то красных тонов, но гладкое, однотонное, цельное платье…
…Наконец — Казанский вокзал: перрон, полный народа.
Появился гроб, вынутый из вагона. По оклику В. В. Готовцева, тогда студента и ученика курсов Адашева,— ‘товарищи — цепь’ — мы окружили останки безвременно погибшей Веры Федоровны Комиссаржевской.