Возвращеніе въ отечество любезнаго моего брата (*).
*
——
Возвращение в отечество любезного моего брата…, Каченовский Михаил Трофимович, Год: 1801
Время на прочтение: 4 минут(ы)
(*) Князя Павла Александровича изъ пяти лтняго морскаго похода, въ теченіе котораго плавалъ онъ на многихъ моряхъ, начиная отъ Балтики до Архипелага, видлъ многія европейскія земли, и наконецъ изъ Тулона сухимъ путемъ чрезъ Парижъ возвратился въ Россію 1810 года Мая 30 дня. Въ С.-Петербург, въ Морской Типографіи 1811 года.
На одиннадцати страничкахъ двенадцатистрочными ямбическими стихами описано возвращеніе въ Россію одного соотечественника нашего, которой въ теченіе пятилтняго похода плавалъ по морямъ, какъ сказано въ заглавіи книжки. Вотъ начало:
Сидя на холм возвышенномъ,
Весн пестрющей во кругъ,
Стоналъ я въ сердц сокрушенномъ
О томъ что медлитъ врный другъ
Въ странахъ далекихъ отъ отчизны,
Отъ дружбы братской удаленъ:
Уже, уже я утомленъ
Надежд длать укоризны
Счислять его отсутства дни.
Падутъ ли нкогда преграды?
Иль вчно мн не зрть отрады?
Терпть прискорбія одни?
Еще строфы дв, потомъ скажемъ свои мысли.
Се солнце разлилось по міру
И полночь облеклась во свтъ,
И шпицы къ вышнему эфиру
Возносятъ псни и полетъ,
Рзвясь на воздух прозрачномъ.
Тамъ златомъ искрится вода,
А тамъ — блаженствуютъ стада,
Пасомыя на пол злачномъ.
Лишь я примраченъ и унылъ,
Не радъ толь свтлому позору,
Кидаю взгляды по обзору,
Не зрю того кто сердцу милъ.
Но кто тамъ мчится въ колесниц,
На рзвой двоицѣ, коней
И вся ихъ мощь въ его десниц?
Изо конскихъ дышущихъ ноздрей
Клубится дымъ, и пышетъ пламень,
И пна на устахъ кипитъ,
Изъ подъ желзныхъ ихъ копытъ
Летитъ земля и хрупкій камень
И пыль віется до небесъ,
Играютъ гривы ихъ густыя,
Мелькаютъ збруи золотыя,
Лучи катящися колесъ.
До сихъ поръ читатели узнали, что въ самое то время какъ господинъ сочинитель сидлъ на холм и печалился о разлук съ другомъ своимъ, нкто халъ на пар лошадей.
Высокимъ слогомъ изображаются высокія мысли, знаменитыя дянія, величественные, для всхъ или до крайней мр для многихъ важные предметы. Ломоносовъ и здравой разумъ опредляютъ мсто ему въ героическихъ поэмахъ, въ одахъ, въ рчахъ торжественныхъ. Для изъявленія радостнаго чувствія о прибытіи любимаго брата есть другой языкъ, языкъ сердечнаго удовольствія и простой, неукрашенной искренности, умнье писать высокимъ слогомъ ничего незначитъ безъ умнья употреблять его къ стати и у мста.
Si dicentis erunt fortunis absona dicta
Romani tollent equites peditesque cachmnum.
говоритъ Горацій. Въ поэмахъ на изнанку выворачиваемыхъ стихотворцы надуваютъ епическую трубу для бездлицъ, тамъ для обыкновенныхъ мыслей они нарочно употребляютъ наборъ словъ и фразъ высокопарныхъ, чтобы несоотвтственностію однхъ съ другими разсмшить читателя.
Вс возможныя въ человческой природ стихотворенія давно уже разобраны по сортамъ. Каждой родъ стиховъ иметъ свои правила. Въ вол господъ стихотворцевъ слдовать имъ и неслдовать, только никакой умной читатель не можетъ обойтись безъ нихъ при выбор сочиненій, служащихъ или для образованія вкуса, или для удовлетворенія любопытству, или даже для отогнанія скуки.
Здсь замчены косыми буквами стихи очевидно сомнительной доброты. Въ прочемъ мы не хотимъ быть привязчивы къ млочамъ. Господинъ стихотворецъ почитаетъ пестроту за отличительный признакъ весны: пускай почитаетъ. Ему кажется, что медленность и отсутствіе брата суть преградъ которыя падаютъ, и что солнце разливается по міру: неспоримъ и о томъ, а въ разсужденіи разлитія солнца напомнимъ къ стати, что и Нютонъ былъ одного мннія. Имя свои причины, мы не отличили свтлаго позора, ибо слово позоръ въ самомъ дл искони употребляемо было за одно со словомъ зрлище, на прим. и вси пришедшіи народи на позоръ сей. А кто возразитъ намъ, что слово позоръ теперь въ семъ значеніи никому неизвстно, передъ тмъ раскроемъ Аристотеля { XXI. 4.} и укажемъ на Арифрадиса, которой шутилъ надъ трагиками, употреблявшими реченія неупотребительныя, Аристотель говоритъ, на зло Арифрадису, что такія реченія возвышаютъ слогъ именно по своей неупотребительности. И на обзоръ, по нашему мннію, нападать не должно, имъ хотятъ замнить горизонтъ, слово взятое съ Греческаго. Доживемъ ли до того времени, когда ни одного иностраннаго слова не останется въ Русскомъ язык! Какое для насъ будетъ торжество, когда управившись съ горизонтомъ, на конецъ вытснимъ изъ Русскихъ словарей шапку, колпакъ, кравать, чубукъ, видть (videre, videt), сть (димъ edirmus, дите editis) и вс слова, въ которыхъ замтно что-нибудь иностранное! Тогда-то почіемъ на лаврахъ, оставшись при своихъ родныхъ междуметіяхъ!— Третья строфа годилась бы для описанія побды, одержанной какимъ-нибудь Греческимъ героемъ на Олимпійскомъ ристалищ, между тмъ пак все дло состоитъ единственно въ том, что К. П. А. халъ на пар лошадей, которую господинъ сочинитель величаетъ двойцею коней. Хорошо, что прізжій гость скакалъ не на тройк!…
Кто сей?— Мой духъ летитъ на встрчу
Я зрю любезныя черты,
Еще, еще его замчу,
И се — что вижу я?— се ты,
Ce mы, толь долго жданный мною,
Пришлецъ и странникъ мои драгой,
и проч. Кто сей? и се… се ты! Опять скажемъ, что такіе вопросы и восклицанія очень хороши, только при другихъ обстоятельствахъ. Sed nunc non erat bis locus. У Петрова на примръ въ од, преисполненной красотъ піитическихъ, веселящіяся дти спрашиваютъ у родителей своихъ, указывая на вождя, истребившаго флотъ непріятельскій:
Не сей ли, что орломъ по бездн водъ леталъ,
Россійскіе огни въ Турецкой флотъ металъ,
Багровилъ синій понтъ кровьми иноплеменныхъ?
Не онъ ли именемъ и ревностью Орловъ,
Кичливыхъ бичъ враговъ,
И слава современныхъ?
Онъ, онъ, являетъ то и взоръ его и станъ,
Онъ здсь, а тамъ еще дымится океанъ!
Се вратъ его, что текъ въ кровавый первой бои!
Се грозный варварамъ, Спиридовъ, исполинъ!
Се Грейгъ, и съ нимъ Ильинъ,
Нетрепетны герои!
Въ прочемъ весьма понятно, что Петрову не большаго труда стоило сохранить приличный тонъ отъ начала до конца въ превосходной своей од. Онъ воспвалъ подвигъ, на которой обращено было вниманіе всего свта. Еслибъ отъ Петрова, еслибъ отъ самаго Ломоносова потребовали высокопарной оды на обыкновенной случай, они врно отреклись бы невозможностію. Херасковъ невелитъ раствореннымъ ртомъ играть въ свирлку.
Г. сочинитель поручаетъ Хохлову объявить друзьямъ своимъ, чтобы пришли послушать разныхъ встей заграничныхъ отъ прізжаго гостя, которой видлъ всякую всячину, видлъ и непокорился никакимъ соблазнамъ, и пребылъ Россомъ. Вотъ мысль прізжаго:
Кому чужой удлъ корыстенъ
То свой конечно ненавистенъ,
А намъ нечтить Россію грхъ!
Онъ видлъ и недорослыхъ чадъ Рима и Австрійцевъ блескомъ освщенныхъ, и Гишпанцовъ сыновъ отечества, и Поляковъ шумныхъ духомъ, видлъ
И громко судъ такой изрекъ:
Подобно какъ Иванъ великой
Превыше низкихъ шалашей,
Такъ Россъ возносится душей
Превыше царствъ Европы дикой
Онъ видлъ огнедышущаго Везувія, водяной столпъ, статуи, картины.
Что зрлъ онъ на водахъ, на суши,
Нельзя пересказатъ всего,
О други! уготовьте уши!
Послушать есть что у него.
До новаго ли вы охочи?
Вотъ тонъ гораздо низшій простаго! Отправивши Хохлова, господинъ сочинитель опять обращается къ прізжему брату, и говорить о себ:
Во время нашея разлуки
Въ стихи ударился мой умъ,
Я сталъ слагать ихъ на овумъ,
И стопы прибиралъ и звуки,
Попалъ въ рифмующу толпу
И въ домъ словесности Россійской,
Безъ всякой хитрости витійской,
Кой какъ пробилъ себ тропу.
Прошла о мн молва по граду,
и проч. Въ заключеніи полезный совтъ брату и подпись имени сочинителя.
Теченіе слова или гармонія наблюдена, отъ начала до конца, рифмы везд богатыя, и ни одна чета ихъ не состоитъ изъ двухъ глаголовъ. Т.
[Каченовский М.Т.] Возвращение в отечество любезнаго моего брата [князя Павла Александровича из пятилетняго морскаго похода…]: [Рец. на кн. С.А.Ширинского-Шихматова] / Т. // Вестн. Европы. — 1810. — Ч. 53, N 19. — С.220-227.