Воспоминания о Феодосии, Саркизов-Серазини Иван Михайлович, Год: 1932 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Иван Михайлович Саркизов-Серазини
Воспоминания о Феодосии

(написано в 1932 году)

Содержание:

I. Допортовая феодосия. Пляж и берег. Купальни. Бульвар. Вечера.

II. Постройка порта. Гибель пляжа. Черепа. Первый поезд. Неоправдавшиеся надежды. Открытие памятника Александру III.

III. Внешний вид города в середине девяностых годов. Строительство. Форштадт. ‘Криничка’. Мой клад. Генуэзский ров. Караимская слободка. Сарыголь. Старый базар.

IV. Космополитизм города. Городская буржуазия. Грабители паломников. Кофе. Харчевни. Рестораны. Кондитерские. Обособленность национальных меньшинств.

V. Жизнь порта и его устройство. ‘Иностранцы’. Портовые девки. Вольность нравов. Эпизоды. Прошлое жизни порта. ‘Чудо-богатыри’. Гуляния. Концерты в порту. Базар. Торговцы и покупатели. Еще о кофейнях.

VI. О театральных вкусах феодосийцев. Канатоходцы. Карусели. Балаганы. Кулачные бои. Цирк. Борьба. Режиссер Козлов. Ротонда. Бульвар и симфония Чайковского. ‘Мостик вздохов’. Итальянская. Флирт. Религиозные праздники и веселящиеся феодосийцы.

VII. О прошлом. Первая ‘казенка’. Пьянство. ‘Визитер’. Кладбищенское веселье. Драки. ‘Повесить чайник’. Отупение. Полиция. Проституция. Кизильник.

VIII. Гимназистки и гимназисты. Ученики городских школ. Классовый отбор. Педагоги и их педагогические приемы. Школьные нравы. Вражда. Пороки.

IX. О феодосийской интеллигенции и о служащих. Свадьбы. Похороны. Сплетни. Богатая невеста. Магазины. Аптеки. Чиновничество. Замечательные феодосийцы. Карамба. Векслер. Поэтесса и ее стихи. Бродская. Котя Пиличев. Первый автомобиль.

X. О впечатлении от города. Прогулка по феодосии. Портовая улица и ее кабачки. Отзвуки прошлого. Романтизм пейзажа. Киммерийская художественная школа. Айвазовский. Мои встречи с ним. Богаевский и его творчество. М. Волошин как художник.

XI. Л. П. Колли. Наши ‘деловые’ отношения. Забытая могила. Луи Бертран. Сатирик и поэт л.А. Полевой.

XII. Заключение.

Воспоминания Ивана Михайловича Саркизова-Серазини о городе Феодосии и его жителях конца XIX — начала XX века, впервые изданные отдельной книгой, — замечательный подарок рекламного агентства ‘Арт-Лайф’ всем любителям феодосийской старины. Эти воспоминания были составлены в начале 30-х годов минувшего столетия. Машинописная авторская копия воспоминаний, датированная 1932 годом, хранится в фондах Феодосийского музея древностей.

Иван Михайлович Саркизов-Серазини [18(30).7.1887, Ялта, — 18.3.1964, Москва] — советский учёный, один из основоположников лечебной физкультуры и спортивной медицины в СССР, доктор медицинских наук (1938), профессор (1946), заслуженный деятель науки РСФСР (1957). В 1922 г. окончил медицинский факультет Московского университета. С 1923 г. работал в институте физкультуры в Москве (ныне Государственный центральный институт физической культуры), в 1944-1964 гг. заведовал кафедрой лечебной физкультуры и спортивного массажа. Основные труды по методике лечебной физкультуры, спортивному массажу, вопросам курортологии, физиотерапии, климатологии и климатотерапии, закаливания и борьбы с преждевременной старостью. Автор учебных пособий для институтов физкультуры, выступал как беллетрист. Был награжден двумя орденами Ленина, тремя другими орденами, а также медалями. В 1960 г. И. М. Саркизов-Серазини передал в дар государству свою коллекцию картин из 100 полотен известных русских художников XIX в. и личную библиотеку, насчитывавшую около 10 тыс. книг и рукописей. Часть книг своего собрания Иван Михайлович подарил нашему музею.

И. М. Саркизова-Серазини можно смело назвать феодосийцем по духу, патриотом города, где прошли его детство и юность, и с которым он был неразрывно связан в течение всей своей долгой жизни. Феодосийские годы И. М. Саркизова-Серазини пришлись на один из переломных моментов в многовековой истории нашего древнего города. Автор воспоминаний был очевидцем строительства современного морского торгового порта и железной дороги, обусловивших бурный расцвет Феодосии в конце XIX — начале XX в. Он был свидетелем того, как всего лишь за несколько лет изменился уклад жизни горожан, канула в лету патриархальная неторопливость допортовой Феодосии.

Воспоминания И. М. Саркизова-Серазини проникнуты любовью к Феодосии. Иван Михайлович интересно рассказывает о детских впечатлениях от своих встреч с великим И. К. Айвазовским и директором Феодосийского музея древностей Л. П. Колли, о своих современниках К. Ф. Богаевском и М. А. Волошине. Но не менее ценны правдивые зарисовки автора о жизни простых феодосийцев, их занятиях, досуге, нравах, национальных особенностях. Воспоминания И. М. Саркизова-Серазини являются ценным источником по истории Феодосии, не утратившим свое значение и сегодня.

Андрей Евсеев,
директор Феодосийского музея древностей

I.
Допортовая Феодосия. Пляж и берег. Купальни. Бульвар. Вечера.

0x01 graphic
Крым. Феодосия. Генуэзская башня Святого Константина. Открытка конца 19-го —— начала 20-го века

Как из тумана выплывают из моих детских воспоминаний очертания береговой полосы еще девственного Феодосийского залива. Золотистая песчаная отмель тянется в далекую, таинственную для меня еще даль, а на берег медленно катятся неспокойные волны. Чайки крикливо летают над купающимися, тревожно ржут кони, погоняемые в воду голыми всадниками.

Море властно врывается в город, бьется у подножия бульвара и брызгами своих волн обдает поседевшую от времени башню св. Константина. Смена времен и народов, динамичное движение исторических событий на протяжении долгих веков не могли не отразиться на этом осколке далекого прошлого. Думали ли когда-нибудь гордые генуэзцы, что у мощных стен одной из самых грозных башен итальянской твердыни в Крыму, в которой прятали они огнестрельные снаряды и боевые припасы для зашиты средневековой Кафы, их потомки устроят зловонную клоаку?

Помню я, как неприятно было идти мимо башни в душные летние ночи! Отравленный воздух, насыщенный тяжелым ароматом, далеко разносился по пляжу, а в темные вечера прохожие с большими предосторожностями огибали по берегу угол башни, чтобы только не погрязнуть в повсюду разбросанных нечистотах.

Зато в чудные лунные ночи, при золотом блеске пополневшей луны башня вырастала в своих размерах, черная тень ее прятала под собой паскудство неопрятных феодосийцев, и какая-то приятная тоска начинала щемить даже мое детское сердце.

С башней св. Константина отождествлялся пейзаж Феодосии в допортовый ее период большинством художников и граверов, рисовавших город. И не случайно на литографиях и рисунках 40-50 годов при изображении города на первый план выползали профили древних стен константиновской башни. Таковы литографии Бигатти, ряд зарисовок феодосийских художников (Айвазовский, Фесслер, Лагорио, Лысенко).

Несмотря на существующие запрещения ломать башенные стены и растаскивать камни, никто не соблюдал этих приказаний. Лаже мы, мальчишки, в своем неосознанном вандализме выковыривали из стен мелкий гравий, позеленевший от морского воздуха и влаги, и швырялись им в море, соревнуясь в дальности падения и точности прицела.

От башни и начинается, собственно говоря, тот чудесный береговой пляж, так неосторожно уничтоженный Айвазовским. До сих пор мне малопонятный парадокс! Гениальный художник, тонкий эстет, любивший свою Феодосию, как никто никогда до него не любил родной город! Один из немногих, увлеченный до конца жизни красками моря, находивший созвучные своим юношеским мечтам переливчатые гаммы в глубинах замечательного по красоте и обширности Феодосийского залива, и этот маэстро, как называли его ‘Рафаэль морей’, сделал все возможное, чтобы уничтожить красоту несравненного пейзажа и превратить Феодосию в типичный портовый городишко.

Передвинь он строительство порта за пределы суворинской дачи на место теперешней ст. Сарыголь, и Феодосия не потеряла бы своего первоклассного значения купального курорта. Вспоминается гоголевское: ‘Я тебя породил, я тебя и убью!’.

Айвазовский лишил Феодосию ее чудесного берега, ее неповторимого больше нигде в Крыму по обширности пляжа, а главное — ее уютной и красочной бухты, нарядил берег в каменные одежды грязного мола и этим положил предел дальнейшему развитию Феодосии как всероссийского курорта. Он забыл о Бьерне или Остенде. Там могли найти выход из положения и сочетали меркантильные интересы с интересами развития курортов, получивших мировую известность.

И когда я вспоминаю старый феодосийский пляж, без конца тянувшийся вдоль теперешней портовой территории, линии железной дороги — в одну сторону, а с другой стороны — до карантинных стен и длинной дуги волнореза, мне грустно становится глядеть на темный участок берега, отведенный для тысячной толпы купальщиков в позднейшее время.

0x01 graphic
Крым. Феодосия. Пляж. Открытка конца 19-го — начала 20-го века

Не преувеличивая, можно утвердительно сказать, что пляж для феодосийцев являлся местом, где сосредоточивалась почти вся жизнь сонного городишки допортового периода. Сюда приходили частенько завершать свои дела мелкие рыночные торговцы. Здесь за бутылкой вина и вкусной закуской просиживала в вечерние часы гуляющая и веселящаяся молодежь. Очень часто свидетелями ночных кутежей являлись на утро валяющиеся на берегу пустые банки, бутылки, осколки стекла, причинявшие купальщикам частые ранения ног.

На пляже рождались и оканчивались романы феолосийцев. Пляж был свидетелем как любовных восторгов, так и горьких рыданий, разбитых надежд. Но зато среди обманутых и покинутых девиц еще не было скверной привычки кончать жизнь самоубийством при помощи самоутопления. Мелкая глубина дна быстро отрезвляла горячие головы. Только с постройкой волнореза начали кувыркаться в море соблазненные девчонки и топить свой позор на морском дне. В памяти встают и мои прогулки с отцом на приветливый и гостеприимный пляж. На мелкий, бархатный песок втягивались многочисленные турецкие фелюги и рыбацкие баркасы. Турки привозили из далекой Анатолии дешевые и вкусные фрукты. Их утлые суденышки смело переплывали негостеприимный Понт. На берегу фелюги окружались юркими перекупщиками, торговцами и покупателями. Начинался торг с возгласами, ударами по рукам, с притворной руганью. Вечером у фелюг разводился огонь и молчаливые анатолийцы окружали костер.

На одной из картин Айвазовского, находящихся в его галерее, хорошо изображена такая фелюга, вытащенная на берег, с опрокинутым над ней парусом. Под парусом расположились на отдых турки, он же защищал их от зноя и дождя.

Рано утром на берег сходились и любители покупать живую рыбу или рыбу, которую еще не успело тронуть жаркими лучами солнце. Рыба продавалась или поштучно (крупных размеров), или ‘на глазок’. Иногда взвешивали одно ‘око’ (3 фунта). ‘Око’ султанки стоило 12 копеек, кефали — 15 копеек, ведро камсы — 10 копеек. Рыба была дешевая. Ловилось ее очень много. Улов некуда было сбывать. Железная дорога еще не успела соединить море с прожорливыми центрами тогдашней России.

В отличие от молчаливых и трезвых турок феодосийские рыбаки шумно справляли удачную продажу рыбного улова. На пляже появлялись водка, вино, и пьяные песни будоражили всю ночь тишину спящего залива.

Для пьянства и разгульного веселья нигде нельзя было найти более удачного места, как пустынный берег моря. Придя однажды с отцом еще до восхода солнца на пляж, мы увидели следующую картину: усталые, измученные за ночь ‘зурначи’ с трудом выдували исступленные мелодии татарских плясовых напевов. ‘Даул’ — большой барабан глухо гудел в такт танцующим под песни татарам. Прокутивши всю ночь где-то на Форштадте, гулявшая на свадьбе молодежь решила закончить веселье на пляже. Часть из них спала глубоким сном на берегу, а другая с пьяным упорством танцевала, спотыкаясь, падала, падала, вновь поднималась на ноги и настойчиво подгоняла музыкантов криками: ‘Чал! Чал!’ (Играй! Играй!).

Только на небольшом участке пляжа (этот пляж был засыпан во время строительства морского порта в конце XIX века), начиная приблизительно от дома бывшей гостиницы ‘Центральная’ до улицы Луранте (теперь Дзержинского), еще соблюдались некоторые правила санитарии. За относительной чистотой следили расположенные на этом участке купальни.

Под словом ‘санитария’ следует понимать не какой-нибудь систематический уход за берегом. Обычно часто волны выбрасывали на берег трупы дохлых дельфинов, собак, кошек. Ночью на пляж тайком свозили мусор из близрасположенных домов. Все эти ‘дары’ суши и моря разлагались под жарким солнцем, отравляли воздух вонью, пока разбушевавшимися волнами не уносились обратно в море. Спокойные феодосийцы, уверенные, что так и должно быть, старательно обходили зараженные места, благо берег и пляж обширны, располагались на таком расстоянии, куда ветер не доносил неприятной вони.

0x01 graphic
Крым. Феодосия. Городские купальни. Открытка конца 19-го — начала 20-го века

На вышеуказанном участке разлагающимся трупам не полагалось быть так как перевозка на свалку непрошеных даров сердитого моря могла стоить 20-30 копеек, то из этого положения выходили следующим образом: мальчишке вручался пятак или гривенник и давалась веревка. Под шумные крики толпы мальчуганов дохлая собака или кошка переносилась в другую часть пляжа или же относилась далеко в море и пускалась на волю волн.

Купален было немного. Как феодосийцы, так и приезжие, особенно дети, любили больше купаться на пляже и собирать в песке различные ракушки. Самые интересные и разнообразные ракушки, из которых лепили и которыми украшались шкатулки, рамочки и прочие изделия феодосийских кустарей, находились на береговой полосе от купальни ‘Доброго приюта’ до дачи Суворина.

К чести феодосийцев необходимо сказать, что при некоторой вольности нравов все же совместное купание мужчин и женщин в то время ещё не привилось. Не было так называемых ‘семейных пляжей’. Совместное купание, столь распространенное в наше время, занесли в Феодосию северяне.

За подглядывание за купающимися женщинами любители иногда расплачивались боками от ревнивых мужей или любовников: феодосийцы отличались ревностью. Особенно греки и армяне. Среди них, что ни муж, то Отелло.

Вольности нравов много способствовали артисты Суворинского театра, ежегодно гостившие у своего патрона. Как женщины, так и мужчины не признавали купальных костюмов, особенно в ранние утренние часы. Артистки не обращали никакого внимания на любопытствующих феодосийцев, восседавших на прибрежных высотах, и невинно болтались в воде, подобно древнегреческим сиренам. О! Если бы знали эти сирены, какие циничные восклицания неслись по их адресу со стороны распаленных видом голого женского тела собравшихся на пригорке зрителей-рыбаков!

Ближе к Карантину сосредоточивалась портовая жизнь города. К причалу, далеко вдававшемуся в море, приставали для погрузки каботажные суда. Изредка заходили пароходы и становились на якорь в глубине бухты. Пассажиры и товары свозились на берег в лодках. Бросалось в глаза большое количество парусных судов как русских, так и иностранных, главным образом, греческих и итальянских. Среди последних встречались трехмачтовые красавцы-клипера. Говорят, на одном из таких клипперов плавал в качестве юнги Гарибальди и неоднократно посещал Феодосию.

Постепенно уходит в прошлое романтика морей, романтика парусного флота! А сколько красоты в мощных крыльях, летящих по волнам парусных судов! Невольно любовался я незабываемым видом Феодосийской бухты с многочисленными парусниками, уходившими вдаль или прибывающими за хлебом из Средиземного моря. Они пробуждали в наших детских мечтах стремление стать моряками, и многие из нас, бегавших по пляжу Феодосийского залива, впоследствии бороздили моря и океаны всего мира и плавали у берегов всех материков.

Без преувеличения можно сказать, что большая часть нашего времени проходила на пляже. Это относилось и к нам, детям, и к взрослым, и к старикам. Сонный до одури городишко только и оживал с приходом судов и пароходов, и здесь, у набегавших волн, можно было услышать разноязычные крики рыбаков, портовых рабочих, моряков всех стран, хлебных арматоров. Когда же наступали лунные волшебные ночи и берег загорался золотом набегавших волн, весь пляж наполнялся черными силуэтами приезжих и городской молодежи.

В такие вечера не слушалась и музыка на бульваре. Большинство посетителей усаживалось на скамейках лицом к морю и глядело на пляж, на тихую поверхность волнующейся бухты, на огоньки стоящих на якоре судов, на бесшумно проплывающие лодки.

Красота ночей на пляже искупала и невозможную пыль феодосийских улиц, и летнюю удушливую жару, пышущую с раскаленных холмов Тете-Оба, и тоску жизни заброшенного городишки, застывшего в своем развитии и разделявшего судьбу подобных же городов империи Александра III.

II.
Постройка порта. Гибель пляжа. Черепа. Первый поезд. Неоправдавшиеся надежды. Открытие памятника Александру III.

0x01 graphic

Феодосия. Вид от дачи Стамболи. Открытка конца 19-го — начала 20-го века

Помню я и первые удары молота по вбиваемым в землю сваям, и визгливый крик вагонеток с землей для засыпки бухты, и тоскливую ‘Дубинушку’, принесенную к нам с далеких берегов Волги и сермяжной ‘Рассей’. Помню я бесшабашные крики и грубую брань пьяных рабочих, звуки шарманки, выкрики проституток, наехавших в Феодосию по случаю постройки порта.

Даже для меня, еще полростка, была заметна разительная перемена, сразу изменившая сонную одурь феодосийских улиц. На наших базарах, где казалось, преобладало количество торговцев над покупателями, появились толпы ‘рассеян’, часто в сермяжных нарядах, в лаптях, в посконных рубашках.

Участились разбои, кражи, насилия. Ничего подобного не наблюдалось до постройки порта. Детям и подросткам, особенно девочкам, запрещали ходить на берег в вечерние часы. Возникло несколько трактиров с ‘машиной’. Вместо протяжных меланхолических песен Востока, слышались ‘Не шей ты мне, матушка, синий сарафан ‘, ‘Камаринская’ и прочие напевы кабацкой России. Щедрой рукой швырялись деньги. Техники, инженеры, подрядчики пьянствовали, кутили, развратничали. Их пример не оставался без влияния на феодосийцев. Не одна женская доля распростилась со своими светлыми мечтами девичьих грез и погибла соблазненная блеском золота. Я знал из разговора старших имена и фамилии таких несчастных.

Весь город встрепенулся, насторожился, затем… пошел по пути наименьшего сопротивления. Одни занялись подрядами, другие скупкой и продажей земель, третьи строительством. Помельче — спекулировали на поставках, на ограблении многотысячной рабочей массы, покрупнее — грабили казну. Те и другие соревновались в изобретательствах и умении обставить свои дела в совершенстве. Памятниками времен портового строительства оставались дома терпимости на Сенной площади, просуществовавшие до революции, а также целая тысяча феодосийских ‘нуворишей’, чье богатство имело истоками гостеприимные сундуки александровской казны и нравы того тяжелого времени.

Вместе с другими мальчишками я ежедневно бегал на территорию порта и следил, как постепенно берег отодвигался все дальше в глубину залива и как день ото дня менялись очертания бухты. Исчезал пляж. Его золотой покров тонул под толстым слоем земли. Запах клоаки башни св. Константина сменялся запахом взрыхленной земли. Море уже не стучало о выступы башенных стен. Работа шла большей частью вручную, механизация работ сводилась к минимуму. Ручная сила обходилась в то время значительно дешевле, чем покупка сложных машин и привоз их из-за границы.

Экскаваторов не знали. Всесильная ‘Дубинушка’ заменяла тягу локомотива, силу паровых кранов. К чему машина, когда голод и недород в центральных губерниях России гнал на юг тысячные массы людей: крестьян, чернорабочих, прослышавших о строительстве Феодосийского порта. Вручную вбивались сваи в морское дно, а конной тягой доставлялась земля для засыпки котлованов. Землю рыли на возвышенной части Сарыголя (современная Бульварная горка, прим. сост.), спускающейся к теперешнему Ленинскому проспекту (б. Екатерининский проспекту) [ныне, пр. Айвазовского, прим. сост.] и с холмов Карантина. В то время на месте проспекта проходила широкая немощеная дорога. При незначительной силе ветра клубы едкой пыли столбами подымались к небу и тучами неслись над пляжем и морем.

В пыльной атмосфере сновали с утра до вечера сотни людей с тележками, кирками, лопатами. Земляные работы велись и с другой стороны холма, книзу от фонтана и водонапорной башни, за дачей Таирова, сейчас за домом Батюшкова.

В этом месте существовало по-видимому кладбище. Во время земляных работ здесь обнаруживалось большое число черепов и человеческих костей. Однажды по дороге в училище я захватил в свою сумку два пожелтевших от времени черепа из большой груды костей, валявшихся в траншеях раскопок. Черепа были торжественно водворены в класс на учительском столике перед началом занятий нелюбимого нами учителя русского языка. За эту проказу мне пришлось отсидеть четыре часа без обеда.

Черепа и кости находились в достаточном количестве повсюду. Они как бы подтверждали правду о том, что Феодосия 2500 лет своего существования покоилась на могильных холмах многочисленных племен, народов, когда-то владевших посменно берегами засыпаемой бухты.

0x01 graphic
Феодосия. Памятник императору Александру Третьему. Городской бульвар.
Открытка конца 19-го — начала 20-го века

Когда я значительно позднее начал интересоваться литературой о прошлом Феодосии, меня удивило полное отсутствие указаний и наблюдений по вопросу: ‘Кому принадлежат черепа и кости, насыщавшие собой Сарыгольский холм?’ Мне кажется, мимо этого обстоятельства не должны были пройти ни Бертье-Делагард, строивший порт, ни Л. П. Колли, сменивший Ретовского и стоявший во главе Феодосийского археологического музея.

Благодаря огромному притоку голодающих из центра России на строительные работы, засыпка бухты и возведение гранитных стен для защиты от бушующих волн моря подвигались сравнительно быстро. Вновь отвоеванная от воды территория казалась живым муравейником, усеянным тысячной массой людей с подводами, лошадьми, бегающими по рельсам вагонетками. Величественная картина дружного человеческого труда развернулась нал еще недавней морской ширью бухты, по которой скользили когда-то баркасы рыбаков, фелюги анатолийцев. Нас, подростков, забавляли ухающие удары ‘баб’ под тоскливые крики костромичей и ярославцев, падавшие на толстые деревянные столбы, вбиваемые в землю. Мы с захватывающим интересом слушали торопливые свистки маленького локомотива, прозванного нами ‘петушком’, и на все лады повторяли песни ‘Дубинушка’ и ‘Эй, ухнем!’.

Песни, занесенные из далекой России, распевали по всей Феодосии. Они еще долго звучали по окончании строительства порта. За время постройки портовых сооружений население города значительно возросло. Город застроился новыми зданиями и феодосийцы всерьез задумывались о блестящем будущем своего города и о той борьбе, которую предстояло перенести древнему граду генуэзцев, чтобы занять первенствующее место среди остальных портов на Крымском побережье. К сожалению, из-за своего юного возраста я не мог присутствовать на торжественном празднике по случаю завершения строительных работ и открытия порта. Историк не сохранил нам речей почтенных отцов города. Думаю, что в них звучали задорные нотки молодого конкурента, мечтавшего забрать в свои руки всю хлебную торговлю Крыма и Украины.

Зато я помню торжественный приход первого поезда к деревянному дебаркадеру, называющемуся ‘вокзалом’. Город разукрасили флагами. Особенно расцветили флагами дом Айвазовского, виновника знаменательного торжества. На веранде, на окнах и дверях палаццо висели трехцветные флаги. На рейде выстроились суда Черноморской эскадры, совершавшей у наших берегов практическое плавание. Толпы горожан заполнили бульвар и шпалерами стояли вдоль железнодорожного полотна. По новеньким рельсам скользил первый поездной состав, украшенный флажками и транспарантами.

Феодосийцы радовались вместе со своим сородичем Айвазовским постройке порта и железной дороги, они не думали никогда, что их мечты и наполовину воплотятся в действительность. За радостью никто не оплакивал гибели чудесного золотого пляжа, никто не пожалел о гибели красивой бухты, кроме художников, да нас, мальчишек. Нам теперь приходилось купаться далеко от города, на пляже ‘Доброго приюта’ (сейчас район первого городского пляжа). Как известно, Феодосии не удалось завоевать на юге гегемонию по вывозу хлеба за границу. Она не достигла в своем развитии степени крупного портового центра юга. Торговые обороты ее не шли семимильными шагами, о которых мечтали многие. Все усилия города и его покровителя Айвазовского оказались напрасными. В угоду заманчивым мечтам была принесена слава первоклассного купального курорта, уничтожен пляж, засыпана прекраснейшая в Крыму бухта.

Последним завершением неудачной затеи по превращению Феодосии в первоклассный порт явилось торжественное открытие памятника Александру III, последовавшее после царской смерти. Говорят, феодосийский монумент явился первым памятником царю в России. Я присутствовал на открытии памятника в числе учащихся. Помню, оркестр заиграл гимн головы обнажились, войска взяли ‘на караул’. Еще минута… и глазам представилась грузная фигура царя в генеральском мундире и с фуражкой в левой руке. Фигура монумента была повернута спиной к портовой территории, а лицом к фонтану Айвазовского. Ничего более аллегоричного нельзя было придумать! Царь, показавши спину своему детищу! Значительно позднее мне пришлось прочитать стихи неизвестного автора, в которых говорилось так:

‘Сашка-император, томимый зноем,
Жаждет напиться холодным пивом
Под сенью тополей гостеприимного ‘фонтана’.

Авторство стихов приписывали городскому сатирику Ал. Полевому. Перед памятником, захлебываясь, говорили речи, изъявляли верноподданнические чувства, выражали патриотические и иные восторги. Все шло по-хорошему, по-семейному, по заранее составленной программе. С окончанием постройки мола наступила новая эпоха к развитии Феодосии. Если надежды феодосийцев полностью не оправдались, то все же железная дорога несколько ускорила развитие города и значительно увеличила его население.

III.
Внешний вид города в середине девяностых годов. Строительство. Форштадт. ‘Криничка’. Мой клад. Генуэзский ров. Караимская слободка. Сарыголь. Старый базар.

0x01 graphic
Феодосия. Вид с горы Митридат. Открытка конца 19-го — начала 20-го века

Большинство крупнейших зданий и аляповатых вилл нынешней Феодосии построено в период 1900-1918 гг. До этого времени Феодосия представляла собой, по образному выражению Грибоедова, ‘чудную смесь вековых стен прежней Кафы и наших однодневных мазанок’.

Постройка порта и железной дороги способствовала появлению в городе ряда промышленных производств, а торговля с Севером пополнила количество феодосийской денежной буржуазии. Этим коммерсантам, банкирам и фабрикантам обязан город устройством целого Екатерининского проспекта, переименованного после революции в Ленинский проспект (современный проспект Айвазовского, прим. сост.), с его пышными виллами, отразившими в своей архитектуре испорченные вкусы владельцев.

Долгое время на всем протяжении проспекта стояли три здания. Одно принадлежало Айвазовскому, другое — Грамматикову, а на краю проспекта, сейчас же за мостом, виднелся бельведер суворинской дачи. В стороне от проспекта располагались: дача Таирова и ‘Добрый приют’ Рукавишникова. Вскоре после постройки порта появилась вилла нотариуса Зайцева, а затем началась усиленная скупка участков земли на всем протяжении полотна железной дороги. Покинутые владельцами дачи в период революции служат сейчас домами отдыха.

Совсем иначе выглядела Феодосия в середине девяностых годов. Город включал в себя Форштадт, населенный татарами, Караимскую и Карантинную слободки, предместье Сарыголь и, наконец, собственно город.

Верная себе, городская денежная буржуазия предпочитала строиться в центре, на прилегающих к центру улицах и не шла на постройку домов за этими пределами. Таким пределом в отношении Форштадта, Караимской и Карантинной слободок считался древний Генуэзский ров, сохранившийся до наших дней.

В основном все эти слободки остались в том же виде, и каком существовали в описываемое мною время. Они только застроились на окраинах и выползли на окружающие холмы. Заметнее это сказалось на Форштадте и Сарыголе, менее заметно на Карантинной слободке и совсем незаметно на Караимской.

Форштадт приютился в уютной долине, у подножия нагорных высот, начинающихся Митридатовым холмом и склонами Тете-Оба. На рисунках Чернецова, Боссоли, на фотографиях 60-х годов, на всех возвышенностях, окружающих город, особенно на Митридатовой возвышенности, было, как положено, большое количество ветряных мельниц. Часть этих мельниц на Митридатовой возвышенности я еще застал. Возвышенность была пустынна. На ней паслись козы и коровы. Сюда бегали мы играть в мяч и бабки. В настоящее время на некогда пустынном месте протянулись улицы из глинобитных домов.

С Митридатовой возвышенности шел спуск в Цыганскую часть Форштадта с небольшой мечетью и выхолил на улицу, пересекавшую слободку поперек. На этой улице были расположены магазины, пекарни, древний фонтан. Улица упиралась в отрог Тете-Оба, а от нее шла тропа к ‘Криничке’. ‘Криничкой’ назывался источник холодной и прозрачной воды. Она бежала в небольшой резервуар из древней гончарной трубы.

Вероятно, происхождение свое ‘Криничка’ вела со времени генуэзцев или турок. Сюда ходила половина Форштадта за водой. Сюда много раз приходил и я, чтобы полакомиться терном, боярыней и запить лесные лакомства вкусной водой. Последнее свое посещение ‘Кринички’ я отношу к 1900 году. Когда же 30 лет спустя я посетил ‘Криничку’, то от нее не осталось никакого следа. Все оказалось засыпанным, возвышенность с водоемом сползла, и я не без труда нашел место источника. У меня есть основания полагать, что весь участок этой земли, начиная от последних домов Форштадта до самой ‘Кринички’, был в древнее время заселен. Основанием для моей уверенности служат следующие факты.

0x01 graphic
Феодосия. Музей древностей. Открытка конца 19-го — начала 20-го века

В том же 1900 году, играя с товарищами в ‘крепость’, я забрался на возвышенность с левой стороны пути на расстоянии 10-15 сажен от каменного водоема, построенного сравнительно недавно. На возвышенности находилась моя ‘позиция’, которую я должен был защищать от ‘неприятеля’. Перед нашей игрой прошел дождь, земли раскисла, и было скользко. Во время неприятельской ‘атаки’ я скатился вниз. Следом за мной отвалился довольно толстый пласт земли и засыпал мне ноги. Освобождаясь из-под земли, я увидел дно кувшина, торчавшего в земле на месте только что происшедшего отслоения. Невольно мелькнуло в голове: ‘Клад!’. Скрыть находку от остальных двух товарищей мне не удалось. Откопав кувшин, мы немедленно разбили дно. В наши картузы посыпались позеленевшие от времени монеты числом до ста штук. При разделе я получил 40 штук, а мои товарищи по 30 монет.

По совету старших, заинтересовавшихся моей находкой, я опустил монету

Иван Михайлович Саркизов-Серазини Воспоминания о Феодосии

I. Допортовая Феодосия. Пляж и берег. Купальни. Бульвар. Вечера.