Волчья стая, Яльцев Павел Дмитриевич, Год: 1925 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

0x01 graphic

ДЕТСКИЙ ТЕАТР

П. ЯЛЬЦЕВ

ВОЛЧЬЯ СТАЯ

ПЬЕСА В ТРЕХ КАРТИНАХ С ПРОЛОГОМ

ОБЛОЖКА В. КОВАЛЬЦИГ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА—ЛЕНИНГРАД.
1925

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Отец Елизар — игумен Троицкого монастыря.

Кондратий, Василий, Ипатий — монахи

Комиссар

Андрей, Николай — комсомольцы. Николай

Тихон — кулак, содержатель постоялого двора.

Марфа — его жена.

Матвей Кряж — знахарь.

Иван — работник Тихона.

Баба с ребенком.

Терентий — мужик из бедняков.

Отец Трофим — священник.

Мужики.

Пролог происходит в Троицком монастыре в келье игумена.

1-е и 3-е действия — на постоялом дворе Тихона. 2-е действие — в избе, знахаря Кряжа.

Между прологом и пьесой проходит два года.

ПРОЛОГ

Троицкий монастырь. Келья игумена монастыря — Елизара. По стенам развешены: иконы, картины из священного писания, портреты. Две двери: одна ведет в сени, другая — в соседний комнату. За столом сам Елизар, седой, хмурый старик. Против него: бумаги, тетради, в которых он делает какие-то отметки. Доносится колокольный звон. Елизар откладывает в сторону карандаш и, зевая, крестится.

За дверью. Во имя отца и сына и святого духа…

Елизар. Аминь. (Входит Кондратий.)

Кондратий. Отец Елизар! Комиссар приехал!

Елизар (крестясь). Ох, господи! Опять!

Кондратий. Опять, отец Елизар.

Елизар. Где же он сейчас?

Кондратий. В трапезной сидит. Должно, будет братию допрашивать.

Елизар. Как-бы кто из них не проговорился.

Кондратий. Что вы, отец Елизар! Неужто вы нашей братии не знаете! Ничего он от них не добьется. Знать не знаем и ведать не ведаем. Вот и весь наш ответ.

Елизар. С чем приехал, с тем и уедет.

Из-за двери. Во имя отца и сына и святого духа…

Елизар. Аминь. (Входит Василий.).

Кондратий. Ну, что там?

Василий. С братией в трапезной сидит. Все до ниточки выспрашивает. Что? Как? Почему? Были ли у вас бриллианты?.. Дотошливый такой парень.

Елизар. Ну, а что ж братия?

Василий. Братия свое твердит: ничего мы не знаем. (Понижая голос.) Как бы они опять обыска не устроили. От них ведь всего можно ждать.

Кондратий. Ох, господи, господи!..

Елизар. Да ведь был обыск. Весь храм обыскали, все кельи перерыли. Мало им этого?

Василий. Еще двадцать раз будут обыскивать. Сами знаете, какой это народ.

Елизар. Ну, пусть ищут на здоровье, все равно ничего не найдут. Хи-хи-хи! (В тон отцу Елизару хихикают и монахи.) Бриллиантики-то в укромном местечке запрятаны, надежным ключом заперты. Среди болот, непролазных, среди лесов дремучих, хранятся.

Кондратий. Где же они, отец Елизар?

Елизар (понижая голос). Знает об этом господь, я, да тот, у кого, они на хранении находятся. Вот, когда понадобится, открою сию тайну и вам, братия. Пройдет годика два — три, уляжется эта буря, а там можно будет и драгоценности на свет божий вызволить.

Кондратий. А ежели тот человек, у которого они хранятся, большевикам в лапы попадется. Тогда что?

Елизар (усмехаясь). Не попадется. Живет он в глуши, среди лесов. Там наверное, и большевики-то никогда не бывали. Знаете сельцо Голодаево?

Кондратий. Как не знать. В тридцати верстах, чай, от нас находится.

Василий. Воистину, глухое место.

Елизар. Туда. только зимою, и можно, пробраться, а весной, летом ни пройдешь, ни проедешь. Кругом болота, топки, овраги, леса, кустарники, балки. Там о большевиках-то, пожалуй, только по слуху знают.

Василий. Коли так, то это место надежное.

Кондратий. Да уж надежней и не придумаешь

Елизар. Когда потребуются нам эти драгоценности, вы и пойдете за ними. Кроме нас, ими никто не воспользуется, тем паче большевики. (В келью вбегает монах. Скуфья у него сбита на бок волосы растрепаны.)

Кондратий. Что с тобой, отец Ипатий?

Ипатий. Ох!.. Отец Елизар! Комиссар…

Елизар. Что комиссар?

Ипатий. Сюда, к вам идет.

Елизар. Господи! Вот напасти-то!

Кондратий. Свят-свят!

Елизар. Чтоб им пусто было. Сейчас опять начнут, потрошить.

Василий. Потрошить?!.

Елизар. Тьфу, не потрошить, а тормошить. Даже язык заплетается. За кои грехи наказуешь нас, господи!

Ипатий. И не говорите.

Кондратий. Ты, отец Елизар, не сдавайся.

Елизар. Не учи. Знать не знаю и ведать не ведую — вот и весь мой ответ.

Василий. Помоги тебе господи!..

Елизар. Вы, братия, идите-ка в соседнюю комнату. (Монахи уходят. Елизар прикрывает за ними дверь. Раздается стук.) Войдите. (Входит комиссар.)

Комиссар. Вы игумен Троицкого монастыря?

Елизар. Я… Прошу садиться…

Комиссар. (Опускаясь на скамейку и доставая из портфеля какие-то бумаги). Как ваша фамилия?

Елизар. Благовещенский.

Комиссар. Гражданин Благовещенский, месяц тому назад, т.-е. в январе тысяча девятьсот двадцать второго года, в вашем монастыре производилось изъятие церковных ценностей для голодающих…

Елизар. Да…

Комиссар. Вы старались всеми силами помешать этому изъятию.

Елизар. Что вы, товарищ-гражданин! Наоборот, я приветствовал этот… этот шаг. Ради умирающих надо итти на все. Сам Христос…

Комиссар. А почему же в своих проповедях вы призывали народ к защите ценностей, которые хранились в вашем монастыре?

Елизар. Это неправда! Мы всеми силами старались помочь голодающим братиям. Наш монастырь даже взял двух ребятишек на воспитание.

Комиссар. У вас этих ребятишек отобрали, потому что вы их превратили в батраков. Ну, это все к делу не относится. Я явился сюда для другого. Когда у вас отбирали ценности, то в некоторых иконах вместо настоящих бриллиантов нашли поддельные.

Елизар. Настоящих бриллиантов у нас никогда и не было. Откуда им быть? Монастырь наш бедный. Богомольцы богатые к нам редко приезжали. Все больше мужики бывали, а с мужика, сами знаете, много не возьмешь. Гроши-копейки…

Комиссар. Ну, положим, вы-то ухитрялись брать. И копейками не брезгали. Итак, вы говорите, что в иконах бриллианты были фальшивые?

Елизар. Самые обыкновенные стекла.

Комиссар. Но почему же ваш монастырь до революции славился этими бриллиантами?

Елизар. Среди мужиков, действительно, говорили о том, что у нас в Троицком монастыре иконы с бриллиантами. Так вы сами знаете, какой у нас народ-то. Что блестит, то и бриллиант. А какой он, настоящий или фальшивый, в этом никогда не разбирались.

Комиссар. Значит, настоящих бриллиантов в вашем монастыре никогда не было?

Елизар. Никогда.

Комиссар. Хорошо. На этих днях мы произведем расследование вторично. А до этого времени вы не должны никуда выезжать из монастыря.

Елизар. Хорошо.

Комиссар (поднимаясь). До свиданья.

Елизар. До свиданья. (Комиссар выходит.)

Кондратий. Ушел…

Елизар. Ищите-ищите, авось и найдете. Хи-хи-хи!

Кондратий. Ишь ты — для голодных. Прокормите сами этих голодных, а на монастырское добро вам нечего зубы точить. Антихристы!..

Елизар. Чужим добром голодных накормить захотели. Нет, голубчики, не видать вам этих бриллиантов, как своих ушей. Хи-хи-хи!..

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Постоялый двор Тихона Кустарева близ маленького сельца Голодаева. Бревенчатые стены, окна завешены ситцевыми занавесками. В углу большая русская печь. Три двери: одна в чулан, в котором помещается Иван, другая — в хозяйскую горницу, а третья — в сени. По стенам тянутся широкие лавки. За столом: Иван, Николай и Андрей, перед ними пузатый самовар и чашки. Вечер. Доносится завывание вьюги. На улице лает собака.

Иван. Допрашивали монахов, игумена, а камней драгоценных так и не нашли. Заладили все в один голос: ‘никаких камней у нас в монастыре не было’. Что ж ты с ними поделаешь.

Андрей. Ну, а как же, по-твоему, были камни?

Иван. Кто их знает, може и были. До революции ведь это был самый богатый монастырь в округе. Отец Елизар умел к себе народ заманить. И купцы у него бывали, и помещики, а про нашего брата-мужика и говорить не приходится — валом-валили. Это теперь народ от веры откачнулся, молодых-то палкой в церковь не загонишь. А раньше, как праздник, и старые и малые со всех концов текли.

Марфа (кричит из горницы). Иван!

Иван. Чего!..

Марфа. Чего-чего! Поди посмотри, что там собака-то лает. Може кто едет. Не скажешь тебе, так сам-то никогда не догадаешься вытти.

Иван. Да она все время брешет. Може с холоду.

Марфа. Коли говорят, так иди.

Николай. Кто это такое?

Иван (тихо). Хозяйка. Такая злыдня, чтоб ей пусто было. С утра до вечера. как пес голодный ворчит. (Зажигает фонарь, накидывает на плечи полушубок и выходит.)

Николай (подходя к окну и откидывая занавеску). Экая глушь!

Андрей. Чего ж ты хочешь. Конечно не город, а деревня-матушка. На нашу долю тут работы хватит. (С улицы доносится голос Ивана: ‘Волчок! Волчок!’ Собака на некоторое время смолкает, а затем снова разливается звонким, отрывистым лаем.)

Николай. Трех верст не дошли до деревни.

Андрей. Видишь, какая вьюга поднялась. В такую погоду далеко не уйдешь. Вот к утру, стихнет, тогда и тронемся. Придем, отыщем сельсовет, денечек отдохнем, а там и за работу.

Николай. Хотел бы я знать, как нас примут мужики.

Андрей. Первое время, конечно, будут, дичиться. Не любит деревня новых людей. А там посмотрим. Все от нас зависит. Подружимся с мужиками — и работа пойдет. В первую очередь избу-читальню нужно будет устроить, а там.

Николай. Это какая-то медвежья берлога. Куда ни поглядишь — леса, да’ снег, снег да леса. В селе-то даже школы нет.

Андрей. Леса не мешают — это вещь нужная. Вот школы нет — это плохо. Ну, да ладно, будет и школа.

(Входит Иван, гасит фонарь и вешает полушубок на гвоздь.)

Иван (садясь к столу). Ветер, ровно бешеный — так и рвет, так и рвет — на ногах трудно устоять.

Марфа (из горницы). Кто там?

Иван. Я.

Марфа. Знаю, что ты. На улице-то кто?

Иван. Окромя Волчка — никого нет.

Марфа. Почаще выходи-то! А то как сядешь на лавку, так и не поднимешься, пока в бок не толкнешь.

Андрей. Сердитая баба.

Иван. Житья от нее нет. Ровно пила — день-денской пилит-пилит. Тьфу! Коли была бы моя воля, дня бы одного здесь не прожил.

Николай. Что ж, возьми да уйди.

Иван (вздыхая). Легко сказать да трудно сделать. На отработке я здесь, до самой весны маяться должен.

Андрей. На какой отработке?

Иван. Взял я у Тихона Иваныча, у хозяина-то своего, хлеба для семьи в долг. Земли у нас мало, кругом леса, болота, так своего хлеба. Только до рождества хватает, а там уж приходится кое-как перебиваться. Занял это я у него хлеба, осенью отдал, да еще за такое одолжение вот уже третий месяц задарма у него работаю.

Андрей. Ну и кулак же твой Тихон Иваныч!

Иван (понижая голос). Кулак, да еще какой! Всю округу у себя в лапах держит. Народ у нас темный, кругом глушь, власти редко бывают, а ежели кто и приезжает, так мужики слово боятся сказать. Кому охота такого врага наживать.

Андрей. Подожди, братец, дай нам только здесь устроиться, тогда мы возьмемся за этого Тихона Иваныча.

Иван. Это хорошо, что вас прислали. А то пес знает, до чего дело дошло. Прямо хоть ложись да помирай. Всех ведь дьявол в бараний рог скрутил. Трудно с ним воевать. Возьму к примеру себя. Скажи я слово против Тихона Иваныча, так на другой день без дома останешься, а то пожалуй и без головы. Оно конечно, если бы я один был, а то у меня трое ребят, жена, да мать старая на руках… Приходится держать язык за зубами. Да, такие-то дела… (В окно раздается стук. Собака начинает еще громче лаять.)

Николай. Стучат!

Иван. Кто это в такую пору… (Одевается, берет фонарь и выходит.)

Андрей. Ну, дружище, что ты на это скажешь?

Лбов. Что ж говорить.

Андрей. Одним словом, работы на нашу долю хватит.

Иван (входя в избу). Отряхнись в сенцах, тетка, да входи… Ишь как тебя занесло… (Входит баба. Она в шубе, на руках у нее закутанный маленький ребенок.)

Баба (крестясь в угол). Здравствуйте…

Иван. Здравствуй… Ребенка-то вот сюда положи, да раздевайся…

Баба. Спасибо, касатик. (Кладет на лавку ребенка и снимает шубу.)

Иван. Садись к самовару… Смерзла?

Баба. Ох, ни рук, ни ног не чую, батюшка. Уж думала я, что в поле замерзну. С дороги сбилась, зашла в какой-то кустарник. Уж блудила-блудила, куда ни повернусь, кусты да снег, снег да кусты. Думала я, что конец мой пришел. Хорошо, что собака ваша залаяла. Кое-как дошла.

Иван (наливая чай). Чудачка! В эдакую пору с ребенком малым в дорогу тронулась. Откуда ты?

Баба. Из Дягилева, батюшка, из Дягилева.

Иван. Д куда идешь-то?

Баба. В Голодаево.

Иван. В Голодаево, это значит к нам… Я сам Голодаевский. Ты к кому?

Баба. К Матвею Кряжу.

Иван. А-а… Что, с хворью?

Баба (схлебывая с блюдечка чай). Да вот с мальчонкой. Четвертый день как схватило. Не ест, не пьет, а по тельцу какие-то пятна красные пошли. Я его и водой святой спрыскивала, и молоком наговорным поила — не помогает.

Николай. А к доктору ты его не носила?

Баба. К доктору? Ну, что ты, касатик. Какой толк от этих дохторов. Была я у них один раз, а потом дала зарок — во веки вечные к ним не ходить. Сунул мне дохтор подмышки какой-то пузырек длинный…

Андрей (Николаю). Градусник…

Баба. А потом дал капель. ‘По три,— говорит,— капли лей’. А разве мне три капли помогут? Там и воробью-то клюнуть нечего.

Андрей. А сейчас ты к кому же идешь?

Баба. А к Матвею Кряжу. Знахарь он, да какой знахарь-то! Всю округу пользует, как есть всю.

Иван. Не верю я ему.

Баба. Что ты, батюшка! Кряжу не веришь? Ты посмотри, от каких болестей он только не лечит. Для каждой хвори у него свое средствие есть. Заговоры, нашептывание, баня…

Иван. Баня. Через его баню у меня отец на тот свет отправился.

Баба. На тот свет?

Иван. На тот свет, тетка. В прошлом году, по весне дело-то было. Схватила отца лихорадка. Трясет его день и ночь. Как раз самая работа началась, люди в поле едут, а отец подняться не может. Хотел я его к доктору везти, а он уперся и ни в какую. Не хочу, грит, доктора! Позовите ко мне Кряжа! Ну, что ж делать, привела мать Кряжа. Посмотрел он отца да и говорит: трясучка в нем сидит. Надо — грит — баню натопить и парить его четырьмя вениками. Парить до: тех пор, пока трясучка не выйдет. Затопили наши баню, позвали мужиков и взялись: за дело. В бане не продохнешь от жары. Отец сперва крепился, а потом благим матом орать стал: ‘Отпустите, братцы! Не могу!’ А Кряж стоит в предбаннике да мужиков подзадоривает: ‘Шибче! Шибче! Гоните трясучку! Гоните проклятущую!’ Мужики, конечно, рады стараться. Двое отца держат, а четверо — вот молотят, вот молотят его по спине. Орал-орал батька, а потом примолк.

Баба. Ишь ты!

Иван. Помолотили они его этак с час, а потом вынесли в предбанник.

Баба. Ну и что ж, выгнали?

Иван. Выгнали. Только не трясучку, а жизнь… До смерти старика запарили. Хотел я этого Кряжа проучить, да где тут — сухим из воды чорт горбатый вышел. ‘Он — говорит — криком хворь во внутрь загнал’.

Баба. Ну, вот, видишь. Ему бы нужно было крепиться, не кричать. От крика, известно, болесть во внутрь заходит… Сам старик виноват.

Иван. Ну, вот, поговори с тобой,

Баба. Кряж тут не при чем.

Николай. Плюнула бы ты, тетка, на своего знахаря, да шла бы с ребенком к доктору…

Баба. Знаем мы, батюшка, этих дохторов.

Андрей (тихо). Брось, Николай!.. Все равно она тебя не послушает.

Николай. Да ведь нужно ей объяснить.

Андрей. Сейчас ты сколько ни объясняй, она тебя все равно не поймет. Вот подожди, устроимся здесь, тогда возьмемся за это дело. Наше от нас не уйдет… (Обращаясь к Ивану.) Слушай, брат, а где ты положишь нас спать?..

Иван. Где?.. У вас с собой ничего нет?

Андрей. Кроме простыней — ничего… (Достает из-под лавки вещевой мешок и берет из него простыни. Вместе с простынями из мешка выпадают несколько париков и бород.)

Иван. А это что у вас?

Андрей. Парики. Спектакли у вас устраивать будем.

Иван. Ишь ты! (Андрей отворачивается, надевает быстро на голову седой парик, прикрепляет усы, бороду и поворачивает лицо в сторону бабы.)

Баба (роняя блюдечко). Ой, батюшки!

Андрей (срывая парик). Испугалась?

Баба (крестясь). Свят-свят! Экая образина.

Иван. Ловко!.. (Поднимаясь). Вот что, братцы, ложитесь-ка вы у меня в чулане.

Николай. А где же ты ляжешь?

Иван. На мою долю места хватит… А тетку мы в хозяйском чулане уложим.

Баба. Мне-то уж не до сна… (Вылезает из-за стола и крестится в угол.) Спасибо.

Иван. Не стоит.

Баба (берет на руки ребенка). Боюсь я, как бы что с парнишкой не случилось. Ежели бы не вьюга, так сейчас бы пошла к Кряжу. Не покойно у меня на сердце,

Иван. К рассвету все стихнет, тогда и пойдешь. (Сквозь вой вьюги начинает доноситься звон колокольчика, который делается все слышнее и слышнее.) Хозяин едет.

Марфа. Иван! Тихон Иваныч едет!

Иван. Слышу.

Марфа. А коли слышишь, так иди, встречай.

Андрей. Пойдем спать, Николай.

Иван. Обождите. Хозяина моего посмотрите.

Андрей. Ну, еще успеем познакомиться. Хоть и за четыре версты будем жить, а встречаться-то наверное придется. (Идут в чулана).

Иван (натягивая полушубок). Коли хочешь, иди ложись, тетка. Завтра с первыми петухами разбужу.

Баба. Все равно, не усну я. Малый у меня из головы не выходит.

Иван. А ты о нем не думай и уснешь. (Слышно, как лошади остановились около дома. Раздается грубый окрик: ‘Тпру! Окаянные!’ Иван выбегает в сени. Баба крестит рот и зевая тоже уходит в другую дверь. Через некоторое время в избу вваливается Тихон, за ним входят монахи: Кондрат и Василий. Все трое полупьяные.)

Тихон. Расступись!.. Хозяин идет!.. Иван!..

Иван (из сеней). Иду…

Тихон (раскачиваясь). Живо.

Иван (входя). Тут.

Тихон. Не тут, а здесь. Не знаешь, как с хозяином разговаривать?! Сними с меня тулуп! (Иван стаскивает с Тихона тулуп. Из горницы выходит Марфа.). Хозяйка! Принимай гостей!

Кондратий (крестясь). Мир дому сему.

Василий. Хозяевам здравия и благополучия пошли, господи!..

Тихон (опускаясь на скамейку). Эх-ма! Вот и дома!.. Сбирай на стол, Марфа!..

Марфа. Ужинать будете иль чай пить?

Тихон. Ужинать! Раз—два!..

Марфа (сбирая на стол). Тише ты. Постояльцы есть.

Тихон. А что мне за указ постояльцы!.. Мой дом, что хочу, то и творю. Я здесь хозяин!.. Иван, иди, лошадей распрягай… (Иван выходит.) Раздевайтесь, отцы почтенные, ужинать сейчас будем. Чай, замерзли?

Кондратий. Есть такой грех. Лютую погоду господь посылает.

Василий. Свету божьего не видно.

Тихон (Марфе). По дороге их подобрал. Заехали, к куму Семену, выпили там и сюда покатили.

Кондратий (потирая руки). Так и жжет.

Тихон. А вот сейчас отогреемся… Принеси-ка, Марфа, нам две бутылочки горяченькой.

Марфа. Да хватит тебе, и так уж нос сизый сделался…

Тихон. Ты нос мой не трожь!.. Да!.. Лучше на свой смотри…

Марфа. Да я что ж, я ничего…

Тихон. То-то! Не люблю, когда, бабы рассуждают. Не вашего бабьего ума это дело. У бабы волос длинен, а ум короток. Правильно, отцы?.. Ну — живо!.. Поворачивайся!.. (Марфа выходит.) Так-то, отцы мои… В городе вы, значит, проживаете?

Кондратий. В городе.

Тихон. Плохо, поди, вам теперь? Жили вы у себя в монастыре, как у Христа за пазухой. А теперь не то.

Кондратий. И не говори. Один комсомол, чтоб им пусто было, в гроб вгонят. (Марфа вносит две бутылки с самогоном.)

Тихон (разливая самогон по стаканам). А что ж теперь в вашем монастыре?

Кондратий. Колонию для ребят устроили. Человек триста сорванцов там собрано, а с ними и атаманы ихние, Стеньки Разины — воспитатели живут.

Тихон. Ох, время-время!.. В монастыре — колония. До чего только дойдут эти большевики?..

Василий. Всему конец бывает.

Тихон (беря стакан). Прикладывайтесь, отцы.

Кондратий. Да мы уж и так много прикладывались…

Тихон. Эка беда!.. Самогон вещь постная — за это господь не взыщет.

Кондратий. Ну, где нашего не пропадало. Пошли вам господь всего доброго.

Василий. За ваше здравие. (Льют.)

Тихон. От теперешней власти, кроме пакостей, ничего не дождешься.

Кондратий. Остались мы без крова, без приюта. (Входит Иван.)

Тихон. Отпрег?

Иван. Отпрег.

Тихон. А корм заложил?

Иван. Заложил.

Тихон. А теперь можешь ложиться спать. (Иван уходит.) Ну, выпьем по второй. (Наливает.)

Кондратий. По второму, так по второму. (Пьют.)

Тихон (сплевывая). Забористая. Собственной выгонки.

Кондратий. Да, плохая жизнь пришла. За наши грехи нас господь наказует. Про себя-то мы уж не говорим, мы люди маленькие. А вот каково переносить все эти гонения, насмешки такому человеку, как наш игумен — Отец Елизар? Раньше был глава монастыря, почтенный человек, со всех сторон к нему православные тянулись, а теперь… (Вздыхает. Ему вторит и Василий.) Монастырь обобрали.

Тихон. Как обобрали?..

Кондратий. Да очень просто. Отбирали церковные ценности везде, два года тому назад, отобрали их и у нас.

Тихон. А-а!.. Ну, положим, отобрали, да не все.

Кондратий. Как не все?! Даже ризы серебряные с икон сняли, ироды нечестивые.

Тихон. Ризы-то сняли, а камни драгоценные небось остались у вас.

Василий. К-какие камни?

Тихон. А те, что купец Петров вам после смерти дочери пожертвовал.

Кондратий. Сказки все это.

Василий. Воистину.

Кондратий. Купец их пожертвовал пятнадцать лет тому назад. А за это время много воды утекло, ох как много…

Тихон. Что ж, и камни утекли? (Разливает самогон.)

Василий. Мы их давным-давно на дела полезные пустили. (Пьют.)

Тихон. Ишь ты, на дела полезные. А что ж у вас до этого самого изъятия в иконы было вставлено?

Кондратий. Камни, только… поддельные, из стекла обыкновенного сделанные.

Тихон (усмехаясь). Бросьте пушку-то заливать, отцы! Тихона Иваныча трудно провести. Я сам любого двадцать раз проведу.

Кондратий. Падки люди чужое добро подсчитывать.

Тихон. Да разве это я в осуждение говорю? Так, к слову пришлось. А там господь с вами. Дело это давнее, больше двух лет с тех пор прошло. При теперешней-то власти без обмана не проживешь. (Раздается стук.) Кого это там нечистый в такую пору принес. (Идет, покачиваясь в сени, а через некоторое время возвращается вместе с Терентием.)

Терентий (крестясь). Здравствуйте!

Тихон. Здравствуй, коли не врешь.

Терентий. Я с просьбой к тебе, Тихон Иваныч.

Тихон. Нашел время для просьб. Ночь на дворе.

Терентий Дело такое вышло. Никак нельзя.

Тихон. Что там у тебя?..

Терентий. Будь отцом родным, дай мне мою лошадь денька на два, на три. Лес для сарая возить нужно, а лошади нет.

Тихон. Так. А долг принес?

Терентий. Без копейки сейчас сижу, Тихон Иваныч. Вот как обернусь с хлебом, непременно отдам.

Тихон. Тогда и лошадь получишь. Взял ты у меня двадцать рублей. В месяц по пять рублей процентов, значит за два месяца — тридцать рублей всего с долгом. Приноси деньги и получишь лошадь.

Терентий. Я, Тихон Иваныч…

Тихон. Да еще за прокорм твоей лошади за два месяца. Твой должок-то уж рублей под пятьдесят вырос.

Терентий. Да нет у меня денег, откуда же я их возьму, коли нет. Из пальца не высосешь. А лошадь нужна. Хоть на два дня дай. Как привезу лес, так приведу обратно.

Тихон. Не дам. Я лошадь у тебя в залог взял.

Терентий. Знаю.

Тихон. А коли знаешь, так незачем тебе ее и спрашивать. Мне она самому нужна, завтра работник за сеном поедет. Четыре лошади моих да твоя пятая. Как раз все сено можно будет привезти.

Терентий. Войди в положение, Тихон Иваныч! Пропадет ведь у меня лес, ежели я его не возьму.

Тихон. А мне-то какое до этого дело? Лошадь дадена под залог. И разговаривать тут не о чем.

Терентий. Тихон Иваныч! Ведь ты на моей лошади уже два месяца работаешь, а я ее кормлю. Уж ради этого можно…

Тихон. Мое слово крепко. Сказано нет — значит нет.

Терентий. Так не дашь?

Тихон. Не дам.

Терентий. Ну подожди же, Тихон Иваныч. Припомнится это тебе!

Тихон. Да ты что? Угрожаешь мне?!

Терентий. Не угрожаю, а говорю. Ты думаешь, что здесь, в лесу, на тебя и управы не найдется? Найдется — теперь не старое время…

Тихон. Ах ты голодранец! Пролетария эдакая! Мне, Тихону Иванычу, ты смеешь угрожать. За все мои благодеяния!.. За мою доброту!..

Терентий. А сколько ты народу со своей добротой по миру пустил!

Тихон. Вон! Вон отсюда! Я тебе покажу! Будешь знать Тихона Иваныча!

Терентий. Меня не запугаешь!.. Хватит!.. Погнули шею. Теперь и мы возьмемся за ум. Тогда держись!.. Все, все мы тебе припомним! (Выходит.)

Тихон. А?! Каково?! Угрожает! Ах, чорт! Вот и делай после этого людям добро…

Кондратий. Добро скоро забывается, Тихон Иваныч! Особенно теперь. Свободу люди получили, теперь на все можно плевать.

Тихон. Ну, на меня-то не наплюешь! Ах, окаянные! Ну ладно. Тихон Иваныч за себя постоять сумеет… (Пауза.) Ну приложимтесь, братцы, по последней, да и спать пора. А Терехе я покажу. Он будет меня знать… (Пьют.)

Василий (подходя к окну). Кажись, стихает.

Тихон. Что стихает?

Василий. Вьюга.

Тихон. А-а!.. Ну пусть стихает… (Поднимаясь.) Укладывайтесь, отцы. Лавок тут на вашу долю хватит. А-а… (зевает). Пойду спать.

Кондратий. Сейчас и мы с молитовкой укладываться будем.

Тихон. Неловко вам будет на скамейках-то спать.

Василий. Ничего. Мы к мягким постелям не привыкли.

Тихон. Ой ли, отцы?.. А-а-а, ну спите!.. (Покачиваясь уходит в горницу.)

Кондратий (смотря вслед Тихону). Откуда же этот толстый боров узнал о камнях?

Василий. Бор-ров? Это ты про кого?

Кондратий. Про хозяина. Он говорит, что камни остались у нас. Не проболтался ли ему об этом Кряж?

Василий. Ну, что ты!

Кондратий. Нужно скорей добраться до этого Кряжа, взять у него бриллианты и обратно, к отцу Елизару.

Василий. Да, нужно торопиться… А вдруг, Кряж не отдаст нам этих бриллиантов?

Кондратий. Что ты в своем уме? Да как же не отдаст? Ключ-то ведь при нас. Гляди, гляди… (Расстегивает рясу и обнажает грудь. На груди у него нарисован крест и две буквы: В и Б. В это время из чулана выглядывает Андрей. Монахи его не замечают.) Вот он. На груди у меня написан. Слышал, что. говорил отец Елизар? Как только Кряж увидит этот знак, он вам отдаст бриллианты.

Василий. На рассвете и тронемся. А теперь еще не мешает выпить. Что ж добру-то пропадать… (Наливает самогон и вместе с отцом Кондратием пьет.)

Кондратий. Умный человек этот отец Елизар. Где бриллианты? Нет их и баста!.. На нет и суда нет. Выпьем остаточки за его здоровье!..

Василий. И во что ты только пьешь, отец Кондратий? Живот у тебя ровно бочка бездонная… (Льготе.)

Кондратий. Ж-животом господь не обидел.

Василий. Это хорошо.

Кондратий (смотря пристально на пустую бутылку). От-тец Василий…

Василий. А?..

Кондратий. Беса вижу…

Василий. Какого беса? Господь с тобой…

Кондратий. В-вот он!.. В бутылке сидит. Хвостиком виляет и смеется… Ты видишь?

Василий. П-подожди… Вижу, отец Кондратий. Свят-свят… Ишь ты, сатанинское отродье. Как он залез в бутылку? А?

Кондратий. Это ты не влезешь, а дьявол может. Подожди, я его… Сейчас выскочит. Господи, помоги! (Ударяет кулаком по бутылке, та падает на пол.)

Василий. Выскочил?

Кондратий. Кажись, выскочил… Н-нет, сидит… Вон он! Смотри-смотри! У него тоже на груди В. Б. написано.

Василий. Т-тише ты — услышат. Как могут святые слова на грудь к бесу попасть.

Кондратий. Я его выгоню. Смеется он что ли надо мной, бесово отродье? Вот тебе! (Ударяет ногой по бутылке.)

Василий. Отец Кондратий, перебудишь всех. Бес выскочил. Теперь можно и спать ложиться.

Кондратий (опускаясь на лавку). Вот видишь… Чтобы какой-то паршивый бес да монаха надул! Нет — шалишь!

Василий. Правильно… (Растягиваются на лавках.)

Кондратий. Ох-хо-хо, господи! (Некоторое время что-то бормочет, а затем начинает храпеть. Ему вторит и Василий. Из чулана тихо выходят Андрей и Николай.)

Андрей. Ну, слышал?

Николай. Неужели это правда?

Андрей. Я думаю, что правда. Нам же об этих бриллиантах рассказывал Иван.

Николай. Значит, они на хранении у этого знахаря, как его… Кряж, что ли…

Андрей. Выходит, что у него. Нужно этим отцам подставить ножку.

Николай. Как ножку?

Андрей. Экий ты недогадливый. Бриллианты должны быть у нас!

Николай. Трудная это штука. У них там какой-то ключ есть.

Андрей. Так что ж, по-твоему, драгоценности, которые принадлежат государству, должны остаться вот у этих долгогривых?

Николай. Ну, что ты!..

Андрей. А что касается ключа, так мы его сейчас узнаем… (Подходит к Кондратию.)

Николай. Тише…

Андрей. Да теперь можно из пушки стрелять — они не услышат… (Расстегивает рясу Кондратию.) Вот, смотри. Крест, а над крестом две буквы: В. и Б.

Николай. Интересно, что означают эти буквы.

Андрей. Потом узнаем.

Николай. Ключ-то есть, а вот отопрем ли мы им что? Вряд ли нам поверит этот знахарь. Посмотри на себя и на меня, да от нас за версту комсомольцами пахнет. Уж один вид чего стоит.

Андрей. Кто ж тебе сказал, что мы в таком виде явимся к знахарю?

Николай. А как же?.. (Некоторое время стоят молча.)

Андрей. Да… Как же?.. Стой, придумал! Одолжим-ка у монахов их рясы. Спать-то они и раздетые могут. Сейчас стащим с них эти хламиды — и дело в шляпе.

Николай. Да ты с ума сошел!

Андрей. Как будто нет. Ты посмотри-ка, они в дрызг пьяны. Если их сейчас поставить на головы, так они все равно не проснутся.

Николай. Дело не в одних рясах.

Андрей. А в чем же еще?..

Николай. В рожах — вот в чем. Ну, посмотри на нас, похожи мы на монахов?

Андрей. Да… Я об этом не подумал… За молодых послушников, может, и сойдем.

Николай. Ну, нет. Послушников за бриллиантами не пошлют. (Пауза?)

Андрей. Эге!. Есть!..

Николай. Тише, ты…

Андрей. Да ведь у нас и парики и бороды есть!

Николай. Правильно! Ты парень, с головой. Я сейчас все принесу… (В горнице раздаются осторожные шаги?)

Андрей. Идут. Спрячься в чулан… (Николай уходит. Из горницы тихо выходит с ребенком на руках баба.)

Баба. Баю-баюшки-баю! Баю деточку мою! А-а! А-а! (Не замечая Андрея, кладет на лавку ребенка и надевает шубу.)

Андрей. Ты куда это ночью, тетка?..

Баба (вздрагивая). Ох, касатик, испужал ты меня… Парнишка-то мой шибко разнедужился. Плачет, груди не берет. Пойду я к Кряжу. Не могу я тут сидеть, на сердце у меня не покойно. На дворе, кажись, стихло. Авось, с господом доберусь… Прощай! (Берет ребенка и выходит.)

Николай (выходя из чулана). А эта баба нам не помешает?

Андрей. Нет. Ну, скорей, ведь нам еще четыре версты шагать. Ты снимай с Василия, а я с Кондратия… (Подходят к храпящим монахам и стаскивают с них рясы. Те бормочут что-то, кашляют, но не просы маются). Готово. Вот тебе чернильный карандаш, рисуй у меня на груди ключ… (Расстегивает ворот гимнастерки, и Николай выводит у нею на груди крест и буквы.)

Николай. Крест хорош — хоть рисовал и безбожник. Буквы тоже сойдут. В. Б.— готово.

Андрей. Где парики?..

Николай. Вот лежат.

Андрей. Я буду постарше тебя.

П. ЯЛЬЦЕВ

ВОЛЧЬЯ СТАЯ

ПРОЛОГ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Читайте также: