Юлий Тарентский, Лейзевиц Иоганн Антон, Год: 1776 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

ЛЕЙЗЕВИЦЪ.

Нмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.

Хотя писатель, имя котораго стоитъ въ заголовк этой біографіи, написалъ всего одну драму, но она замчательна настолько, что не можетъ быть обойдена въ исторіи нмецкой литературы.

Іоганнъ Антонъ Лейзевицъ родился 9-го мая 1752 года въ Ганновер. Онъ былъ сыномъ зажиточнаго виноторговца и потому имлъ возможность получить основательное образованіе въ Гёттингенскомъ университет. Тамъ познакомился онъ съ лучшими литературными дятелями того времени и былъ принятъ членомъ въ ихъ литературный кружокъ. Выдержавъ экзаменъ на званіе адвоката, онъ постилъ Брауншвейгъ, гд познакомился съ Лессингомъ, и получилъ сначала мсто секретаря на государственной служб, а затмъ совтника и учителя исторіи наслднаго принца. Служебная его карьера была столько же удачна, сколько плодотворна дятельность. Боле всего онъ заботился объ улучшеніи положенія бдныхъ и первый основалъ публичныя заведенія для ихъ призрнія. Занимаясь съ молодыхъ лтъ исторіею, Лейзевицъ началъ писать исторію тридцатилтней войны. Сочиненіе это, по отзыву многихъ, кому онъ читалъ изъ него отрывки, заняло бы видное мсто въ ученой литератур, если бы, къ сожалнію, не было, вмст съ другими сочиненіями Лейзевица, по его вол, сожжено посл его смерти. За годъ до смерти былъ онъ сдланъ президентомъ санитарной коммиссіи и умеръ 10-го сентября 1806 года отъ водяной въ груди.

Въ литератур имя Лейзевица прославлено его извстной трагедіей ‘Юлій Тарентскій’, заслужившей ему премію Шрёдера. Какъ велико было впечатлніе, произведённое этимъ трудомъ на современную публику, видно уже изъ того, что Лессингъ, прочтя эту драму безъ имени автора, счёлъ её за сочиненіе Гёте, а юноша-Шиллеръ пришолъ отъ нея въ такой восторгъ, что взялъ её за образецъ при сочиненіи своихъ ‘Разбойниковъ’.

Достоинство трагедіи ‘Юлій Тарентскій’ дйствительно оправдываетъ хвалебные о ней отзывы. Въ ней съ рдкимъ умньемъ соединены интересъ дйствія, врность характеровъ а патетическій ходъ интриги. Хотя, конечно, нельзя не пожалть, что Лейзевицъ ограничилъ своё литературное поприще этимъ однимъ произведеніемъ, но, съ другой стороны, нельзя упустить изъ виду и того, что нердко таланта писателя хватаетъ всего на одно произведеніе, вслдствіе чего новые его труды заставляютъ только сожалть о томъ, зачмъ онъ ихъ предпринялъ.

Драма Лейзевица переведена на русскій языкъ и напечатана въ ‘Европейскомъ Театр’ (1875, т. I, стр. 251) подъ слдующимъ заглавіемъ: Юлій Тарентскій. Трагедія въ пяти дйствіяхъ. Сочиненіе Лейзевица. Переводъ ***.

ИЗЪ ТРАГЕДІИ ‘ЮЛІЙ ТАРЕНТСКІЙ’.

ДЙСТВІЕ III, ЯВЛЕНІЕ І.

Залъ во дворц тарентскаго князя.

Князь, Цецилія, Юлій, Гвидо, Епископъ, Аспермонте и другіе придворные обоего пола.

Князь (вставь съ кресла и обнаживъ голову, становится посреди собранія). Благодарю васъ, друзья мои, благодарю! Вроятно, я сегодня въ послдній разъ, какъ князь, праздную своё рожденіе. Я не изъ числа тхъ стариковъ, которые не знаютъ, что они стары. Если смерть и не призовётъ меня, я скоро отдамъ сыну посохъ пастырскій. Солнце моё закатилось и мн хочется, въ прохладныхъ сумеркахъ, спокойно обозрть свои дневные труды. Надюсь, что совсть не покажетъ мн ничего непріятнаго. Конечно, настоящая точка зрнія для этого — двери гроба. Каждый народъ долженъ бы хранить, между государственными сокровищами, исторію послднихъ кинутъ жизни своихъ государей. Эта исторія должна бы лежать всегда открытою передъ его преемниками, чтобы они видли предсмертное спокойствіе добраго и мудраго государя, и впослдствіи доказали добрыми длами, что имли её предъ глазами не даромъ. Что бы мы ни увидли, дти мои, вы будете окружать мой смертный одръ. Надюсь, что не испугаетесь.

Старый крестьянинъ (съ цвточнымъ внкомъ въ рукахъ, протсняясь сквозь толпу). Нтъ, видитъ Богъ, не испугаются! Всемилостивйшій князь, я крестьянинъ изъ вашей деревни Остіалы. Община шлётъ вамъ этотъ внокъ въ знакъ своей преданности. Мы не можетъ поднесть вамъ боле богатый подарокъ: мы бдны. Просимъ не прогнваться, государь.

Князь (подавая ему руку). Если бъ эти цвты могли остаться свжими до моей смерти — я веллъ бы повсить ихъ надъ своимъ ложемъ: ихъ благоуханіе было бы отрадой для умирающаго. Возьми этотъ внокъ, Юлій: онъ тоже принадлежитъ къ государственнымъ сокровищамъ.

Крестьянинъ (къ Юлію). Да, принцъ, будьте таковы, какъ вашъ батюшка — и мой сынъ принесётъ вамъ такой же внокъ.

Юлій (обнявъ его). Нтъ, не сынъ, а внукъ твой, добрый старикъ!

Крестьянинъ. Князи да хранитъ Богъ васъ и нашъ домъ!

Князь. Постой, другъ: безъ подарка ты не уйдешь отъ меня.

Крестьянинъ (уходя). Нтъ, князь, а не то изъ всего этого вышла бы кукольная комедія.

Князь. Сердце моё такъ полно. (Даётъ знакъ: придворные удаляются.) Дти, останьтесь!

ЯВЛЕНІЕ II.

Князь, Юлій и Гвидо.

Князь. ‘Да хранитъ Богъ васъ и вашъ домъ!’ Да, если только можетъ сохраниться домъ, въ которомъ нтъ согласія! Вы не понимаете скорби отца и не можете понимать ея, но вы знаете, что больно видть, какъ засыхаетъ растеніе, которое посажено собственными руками. Такъ представьте же себ печаль отца, утратившаго возможность радоваться на своихъ дтей.

Юлій. Надюсь, батюшка, вамъ извстно, что я невиненъ въ этомъ раздор.

Князь. Эта радость, думалъ я, вознаградитъ меня за вс заботы о вашемъ воспитаніи, но теперь вижу… Я воображалъ, что сю счастіе, а пришлось пожинать слёзы. Чего мн надяться въ будущемъ? Вы и теперь поступаете дурно: что же будетъ, когда васъ перестанетъ удерживать любовь ко мн и страхъ? Съ какими чувствами придётся мн умирать, видя васъ у своего смертнаго одра? Благословить долженъ я обоихъ, а каждый изъ васъ считаетъ своимъ благословеніемъ проклятіе на голову брата. О, Юлій! О, Гвидо! Весь міръ, вс люди даютъ этимъ сдымъ волосамъ сойти въ могилу спокойно, только вы — вы одни не допускаете… Умоляю васъ, милыя дти, дайте мн умереть спокойно!

Юлій. Клянусь всмъ священнымъ, я невиненъ! Вы удивились бы моему терпнію, если бъ знали о всхъ оскорбленіяхъ, нанесённыхъ мн Гвидо! О, братъ, сердце моё разрывается при мысли, что я долженъ такъ говорить!

Гвидо. Да, терпнія мученика не станетъ, когда ты заговоришь объ оскорбленіяхъ! Не обиды, а правду слдовало бы теб выслушивать съ терпніемъ, если бъ ты былъ на то способенъ.

Князь. Замолчите! Я хорошо знаю — на сколько вы оба виноваты. Разв не ты, Гвидо, обнажилъ сегодня шпагу противъ друга Юлія, въ ссор изъ-за брата?

Гвидо. Это правда, батюшка, но братъ и Аспермонте такъ глубоко и съ такимъ хладнокровіемъ оскорбили мою честь, что я бы желалъ, чтобы вы слышали, какъ моя честь….

Князь. Но стыдно ли теб тягаться за честь съ отцомъ и братомъ? Если подобное безуміе можетъ ослплять иногда умныхъ людей, то, во всякимъ случа, ему не слдуетъ заглушать голоса крови.

Гвидо. Извините, батюшка: моя честь ничто, если она въ отношеніи къ одному человку становится чмъ-нибудь инымъ, чмъ въ отношеніи къ другому.

Князь. Молчи, Гвидо! Я не люблю слушать, какъ люди съ твоимъ характеромъ и, притомъ, въ раздраженіи говорятъ о правилахъ. Взволнованные такимъ образомъ, вы никогда не попадаете въ цль и потому готовы всякое не благоразумное слово свое запечатлть кровью. На этотъ разъ — довольно. Мы съ тобой поговоримъ объ этомъ въ другое время, когда ты будешь въ лучшемъ расположеніи духа, возвратившись со славою изъ какого-нибудь похода или совершивъ другое достойное тебя дло.

Гвидо. Желаю, чтобъ вы какъ можно скоре нашли такой случай.

Князь. Я найду его — если захочешь — и для тебя тоже, Юлій. Ты хвалишься своею философіей, а ты, Гвидо, своихъ мужествомъ. Побда надъ вашею безумною любовью будетъ достойнымъ дломъ для обоихъ. Покажите, кто первый достигнетъ цли! Не странно ли, что васъ до-сихъ-поръ ещё ссоритъ ревность! Прежде я думалъ, что нтъ ничего вздорнй вашей любви, но я ошибся. Что же касается вашей ревности и соперничества, то они ещё безразсуднй. Никто изъ васъ не можетъ обладать Бланкою, такъ-какъ она монахиня и умерла для васъ. Вы съ такимъ же правомъ можете любить древнюю Елену и прекрасную Клеопатру. Стало-быть ваша любовь — пустяки, а вы ревнуете другъ друга! Ревность безъ предмета любви! Это всё равно, что быть тверёзымъ и вести себя какъ пьяный. Или вы думаете, что для вашей любви нтъ ничего невозможнаго? Попытайтесь — и вы найдёте тутъ всё, что въ состояніи удержать человка. Подумай объ этомъ, Юлій, и перестань печалиться!

Юлій. Я ещё не печалился и столько времени, сколько вдовецъ плачетъ о жен… а вы сказали же, что Бланка умерла. Вы видите, что печаль моя не отчаяніе надъ гробомъ, а только слёзы на могил. Будьте хотя нсколько снисходительны къ моей слабости, батюшка.

Князь. Я былъ снисходителенъ до-сихъ-поръ, но если буду продолжать поступать такъ, то моя снисходительность покажется слабостью. Проснись и будь тмъ, чмъ теб быть должно.Ты не женщина — и любовь не единственное твоё назначеніе. Ты принцъ — и долженъ учиться жертвовать своимъ счастьемъ для счастья народа.

Юлій. Тогда народъ потребуетъ слишкомъ много.

Князь. Немного, сынъ мой, такъ-какъ тутъ мна равная. Ты отдашь ему свои наслажденія, а онъ теб — свою славу. Черезъ столтіе, изъ всхъ твоихъ подданныхъ, будешь извстенъ только ты одинъ, князь, подобно тому какъ въ дали исчезаетъ городъ и остаются видными только его башни. Тмъ не мене самый безвстный изъ твоихъ подданныхъ составляетъ часть твоего княжества, трудится для тебя и несётъ свой камень на постройку славнаго памятника, на которомъ ты начертаеть своё имя.

Юлій. Но, батюшка, если я ищу безвстной жизни такъ же жадно, какъ любовь миртоваго куста, то, значитъ, я мняю дйствительное благо на тнь?

Гвидо. Братъ, ты бредишь.

Князь. Юлій, Юлій, до чего ты унизился! Я вижу, съ тобой ещё рано говорить серьёзно. Разумныя доказательства — укрпляющее лекарство, а твоя болзнь ещё не достигла перелома. Ты похожъ на людей, которые ничего не видятъ, потому-что долго смотрли неподвижно на одинъ предметъ.

Юлій. Я себя принужу, батюшка, вступить въ борьбу, которая мн дорого будетъ стоить.

Князь. О, сынъ мой! неужели мои сдины такъ ничтожны для тебя, неужели мой морщины, ничто въ сравненіи съ прелестями Бланки, мои слезы ничто въ сравненіи Съ ея улыбкой, моя могила ничто въ сравненіи съ ея ложемъ?

Юлій. Батюшка!

Князь. Юлій, это не двичьи слёзы — это слёзы отца. Я проливаю ихъ и о теб, Гвидо: у тебя въ нихъ равная доля съ братомъ. Ты молчишь? Дти, умоляю васъ, доставьте мн удовольствіе — обнимитесь! И пусть это будетъ на половину отъ души и окажется представленіемъ вашимъ въ день моего рожденія — я обману себя. Обманутый зритель плачетъ-же въ театр. (Гвидо и Юлій обнимаются.)

Князь (обнимая ихъ обоихъ). Такого наслажденія я давно не испытывалъ! Дти, прошу васъ, дайте этимъ сдинамъ спокойно сойти въ могилу! (Уходитъ.)

ЯВЛЕНІЕ III.

Гвидо и Юлій.

Гвидо. Юлій, можешь переносить слёзы отца? Я не могу.

Юлій. Ахъ, Гвидо, какъ можно!…

Гвидо. Вся душа моя встревожена. Я желалъ-бы быть среди грома битвы, чтобы прійти опять въ себя. И это можетъ сдлать одна слеза? Что за удивительная вещь мужество! Я готовъ считать его не душевною силою, а просто привычкой. И если такъ, то чмъ же отличается герой, побжденный слезами, отъ женщины, которая вскрикиваетъ при вид паука?

Юлій. О, братецъ, какъ мн нравится этотъ тонъ!

Гвидо. Мн — нтъ. Какъ можетъ мн нравиться собственная слабость! Я чувствую. что я уже не Гвидо: я дрожу! О, если такъ, то я сейчасъ же найду настоящую причину этого явленія: у меня, врно, лихорадка.

Юлій. Странно! Когда человкъ стыдится, чувства его сильне правилъ.

Гвидо. Полно объ этомъ! Моё теперешее расположеніе можетъ скоро пройти, я я хочу имъ воспользоваться, такъ-какъ извстныя намренія слдуетъ исполнять въ такія минуты, изъ опасенія, что они но удадутся въ другое время. Ты знаешь, братъ, что я люблю Бланку и поклялся честью, чти буду обладать ею, но эти слёзы поколебали меня.

Юлій. Ты меня удивляешь!

Гвидо. Я думаю, для чести моей будетъ достаточно, если никто но будетъ обладать Бланкой, когда она останется тмъ, что есть. Но, видишь ли, если я отрекусь отъ своихъ притязаній, то и ты долженъ отказаться отъ своихъ, то-есть ты долженъ оставить намреніе когда-нибудь освободить Бланку. Сдлаемъ это, Юлій, и будемъ опять братьями и сыновьями! Какъ порадуется отецъ, когда увидитъ насъ обоихъ у цли, когда мы вмст выйдемъ изъ борьбы побдителями. И это намъ надобно сдлать сегодня же, въ день его рожденія.

Юлій. Ахъ, Гвидо!

Гвидо. Отвчай ршительно.

Юлій. Не могу!

Гвидо. Не хочешь? такъ и я не не могу. И такъ отнын я невиненъ въ отцовскихъ слезахъ. Клянусь, я невиненъ! И я имю въ нихъ равную долю, сказалъ онъ… Смотри же, теперь я всё сваливаю на тебя, твоё — всё наслдіе слёзъ и проклятій!

Юліи. Ты несправедливъ, Гвидо! Неужто ты думаешь, что отъ страсти можно отказаться также легко, какъ отъ прихоти? что любовь можно надвать и сбрасывать съ себя, какъ плащъ? Ты говоришь, что я не хочу… не хочу? Кто любитъ, тотъ хочетъ любить — и ничего боле. Любовь — главная пружина всей этой машины, а видывалъ ли ты когда-нибудь такую безтолковую машину, которая бы дйствовала для своего собственнаго разрушенія и притомъ продолжала оставаться машиной?

Гвидо. Удивительно тонко и основательно! Но отецъ нашъ умрётъ.

Юлій. Если это случится, ты будешь убійцею! Его убьётъ твоя ревность. Не самъ ли ты сейчасъ сказалъ, что можешь отказаться отъ своихъ притязаній, если захочешь? Не значитъ ли это признаться, что ты её не любишь? И при всёмъ томъ ты упорствуешь. Отреченіе твоё даже не было бы добродтелью, между-тмъ какъ твое упорство — порокъ!

Гвидо. Браво! Браво! Вотъ неожиданно!

Юлій. А что же ты думаешь?

Гвидо. Погоди: дай порадоваться на твоё остроуміе. Я могъ бы отказаться, если бъ захотлъ, или, лучше, если бы честь захотла. Вотъ пружина въ моей машин. Ты ничего не можешь длать безъ вдома любви, я ничего не длаю, не спросясь чести. Значитъ, мы оба сами по себ ничего не можемъ сдлать. Это, кажется, тоже довольно остроумное заключеніе.

Юлій. Слыхано ли такое сумасбродство! Главный рычагъ, главную силу природы онъ сравниваетъ съ причудами немногихъ глупцовъ!

Гвидо. Немногихъ глупцовъ? Ты съ ума сошолъ! Я тебя презираю. Какъ ты низокъ въ сравненіи со мною. Я считаю свои слёзы слабостью, тмъ не мене твоя добродтель никогда не возвышалась до нея.

Юлій. Твой всегдашній недостатокъ — привычка осуждать чувства, которыхъ ты не понимаешь.

Гвидо. А твой — безконечная болтовня о добродтели, которой ты не имешь. Я думаю, когда ты достигнешь цли своихъ желаній, то-есть увидишь отца въ гробу, то, вмсто отдыха по окончаніи такой достойной работы, станешь объяснять могильщикамъ, что такое добродтель и чмъ она не можетъ быть.

Юлій. Какъ я ошибся! Ты опять тотъ же, какимъ былъ сегодня.

Гвидо. Отопрёшься ли ты, что расчитываешь на смерть отца? Думаешь, я не вижу, что ты надешься тогда возвратить Бланку изъ ея заключенія? Правда, ты тогда будешь княземъ тарентскимъ, а я — просто частнымъ человкомъ. Но нжный мозгъ твой разорвется, если ты живо представишь себ всё, на что способенъ человкъ. На свт, слава Богу, есть мечи, а у меня есть рука, которая, въ случа нужды, можетъ еще вырвать двушку изъ рукъ нженки. Ты не будешь спокойно обладать ею: у твоего изголовья безсмнно будутъ стоять два грозныхъ привиднія, тнь отца и я.

Юлій. Подобно отцу, я не желаю слушать твоихъ запальчивыхъ рчей. (Уходитъ.)

ЯВЛЕНІЕ IV.

Гвидо (одинъ).

Гвидо. И такъ — ты хочешь войны? Хорошо, война будетъ — и въ моёмъ план всё остаётся по прежнему. Я рождёнъ для войны. Ничего не измнится: тоже имя Бланки будетъ моимъ военнымъ кликомъ. Но твой планъ, Юлій, измнится, и твои мечты о счастьи и спокойствіи разлетятся. Боязнь соперника будетъ вчно преслдовать тебя. Я поселю въ душ твоей воспоминаніе, которое безъ умолку будетъ кричать: ‘Гвидо!’ и, притомъ, громче, нежели совсть отцеубійцы кричитъ:’убійца!’ Каждую мысль твою я запечатлю моимъ именемъ, и при встрч съ Бланкой, ты будешь думать не о ней, а обо мн. Среди объятій вашихъ будетъ возникать мой образъ и поцалуи на устахъ вашихъ будутъ трепетать какъ голуби, надъ которыми ретъ орёлъ. Среди ночи теб будетъ грозиться моя месть и возможность похищенья. Ты затрепещешь и Бланка, выскользнувъ изъ остывшихъ объятій, съ ужасомъ вскрикнетъ: ‘Гвидо!’ (Уходитъ.)

ИЗЪ ТРАГЕДІИ ‘ЮЛІЙ ТАРЕНТСКІЙ’.

ДЙСТВІЕ III, ЯВЛЕНІЕ І.

ЯВЛЕНІЕ II.

ЯВЛЕНІЕ III.

ЯВЛЕНІЕ IV.

Читайте также: