Военная литература.
Военная литература.
А. БЛЯЕВЪ.
‘Приазовский край’. 1916. No 170. 29 июня. С. 3.
Военная литература, Беляев Александр Романович, Год: 1916
Время на прочтение: 4 минут(ы)
‘Пусть не молчатъ поэты!’ фраза, пущенная Л. Андреевымъ, служила нкоторое время предметомъ ожесточеннаго литературнаго спора. Одни соглашались съ Андреевымъ, другіе находили ‘неприличныъ’ въ ‘наши дни’ заниматься поэтическими ‘пустяками’.
— ‘Пусть не молчать’.
— ‘Пусть помолчать’.
— Легко приказывать, не всегда легко исполнять. ‘Вы просите псенъ, ихъ нтъ у меня’.— скажетъ одинъ поэтъ. ‘Не могу молчать!’ — возопить другой. Предоставимъ поэтамъ ршать самимъ, молчать имъ или нтъ, но при одномъ условіи, чтобы это было естественно.
Пусть молчать т, которымъ нечего сказать, и — ‘глаголомъ жгутъ сердца людей’ пророки.
Но гд, гд они эти вщіе пророки, которые ‘впемлятъ неба содраганье, и горній…. ‘таубе’ полетъ, и гадъ морскихъ ‘подводный’ ходъ?’ Гд огонь вдохновенія? Гд истинный пафосъ?
Ихъ нтъ. Молчатъ пророки… Трещать на перебой только т, которымъ нечего сказать.
Литературныхъ длъ мастера на спхъ рядятся въ модный костюмъ, на кургузые пиджачки и футуристическія рубашки накидываютъ ‘пророческіе’ плащи, которые не прикрываютъ однако, полосатыхъ брючекъ.
Такъ задрапировавшись, эти лжепророки становятся въ позу ‘Старшаго капрала’ и запваютъ: ‘Въ ногу, ребята, идите’.
Въ ногу съ модой, съ запросами, толпы, съ требованіемъ бульварно-литературнаго рынка.
Не только служители музъ, но и ‘служители музъ’: всякая шантанная мелочь, и та учла выгоды современнаго военно-поэтическаго творчества.
Выйдетъ этакое безголосое отребье человческое въ ‘живописномъ’ костюм босяка и захрипитъ:
Мы нмца разобьемъ,
Вильгельма въ плнъ возьмемъ!
Болгары дураки,
А сербы молодцы’. и т. д.
Аплодисменты обезпечены. Раскланивается пвецъ, и самъ себ удивляется: поди-жъ ты! За всю свою жизнь одни свистки слышалъ, а тутъ цлая овація.
Высоко поднялась волна общественнаго настроенія, и на гребн этой волны хочетъ подняться литературная скорлупа, и стать на виду всего народа, а то и ‘сорока вковъ’.
Мы переживаемъ героическое время. Время, щедро сющая смерть, но и выдающее подчасъ патенты на безсмертіе. Немудрено, что литераторы покрупне мечтаютъ, хоть о коротенькомъ безсмертіи, литературная мелочь удовлетворяется построчными. И военная поэзія, литература, растетъ, какъ снжный комъ.
Сколько здсь лицемрія, фальши, невжества!
Эта литература непріятна, но не очень вредна. ‘Выдумка’ слишкомъ ясна, даже для простоватаго читателя.
Есть боле опасный видъ военной ‘литературы’.
Это — разсказы о военныхъ событіяхъ, передаваемые журналистами, со словъ раненыхъ.
Когда появились первые эшелоны раненыхъ, въ лазаретахъ имъ пришлось выдержать новыя ‘атаки’ — со стороны газетныхъ интервьюеровъ. Само по себ, это нашествіе журналистовъ было вполн естественно: общество спшило узнать ‘изъ первыхъ рукъ’ подробности военныхъ событій. Раненые охотно длились своими боевыми впечатлніями.
Къ сожалнію, немногіе журналисты оказались на высот призванія,— быть объективнымъ ‘рупоромъ’ передачи военныхъ разсказовъ. Первый соблазнъ, передъ которымъ не устояло большинство журналистовъ, — это придать разсказамъ красочность народнаго языка. И вотъ совершается смертный литературный грхъ: создается цлая литература, написанная на псевдо-народномъ язык.
‘Крестьяне неудачно ‘ломаютъ’, барскія словечки. На этотъ разъ ‘господа’ взялись отчаянно ‘ломать’ крестьянскія словечки.
‘И, вотъ, значитъ, братецъ ты мой, премъ ето мы на ермана. А енъ, значить, братецъ ты мой’… и т. п.
Вслдъ за этими стилическими упражненіями появляются попытки ‘исправленій и дополненій’ подлинника. Солдатъ, молъ, самъ высказать всего не можетъ, вотъ ему и надо ‘помочь’. Эта ‘помощь’ скоро стала заслонять первоисточникъ.
Въ военные разсказы вводится все больше и больше личной фантазіи, пока, наконецъ, наиболе ‘бойкихъ’ журналистовъ не оснила мысль: стоитъ ли по лазаретамъ таскаться, когда можно и дома раненыхъ проинтервьюировать?
И вотъ, начинается свободный полетъ творчества.
Все несчастье въ томъ, что этого рода фантазіи преподносятъ подъ тмъ же соусомъ: ‘разсказъ очевидца. И ‘Разсказъ’ получаетъ патентъ на особую достоврность.
Если принять во вниманіе, что военные разсказы очевидцевъ являются одними изъ источниковъ для написанія будущей исторіи войны, подобнаго рода ‘литературу’ нельзя не признать вредной.
Посл всего этого океана лжи и фальши, отдыхаешь на ‘первоисточникахъ’ съ незапятнанной репутаціей: на письмахъ самихъ солдатъ. Эти письма какъ бы подчеркиваютъ всю надуманность ‘господско-мужицкаго’ литературнаго языка и невжество ‘господъ’ по части ‘пейзанскаго’ стиля. Отбросьте нкоторыя грамматическія и синтаксическія шероховатости въ ‘мужицкихъ’ письмахъ и васъ поразить сжатость и образность народнаго Языка. Вотъ, для примра, письмо рядового крестьянина изъ послднихъ ‘молодыхъ наборовъ’ о встрч на позиціяхъ праздника Пасхи.
Спшу я васъ увдомить о своемъ здоровьи, и о томъ, что я въ настоящее время, по милости Божіей, живъ, но нахожусь въ лазарет. И мн желательно описать про свою прошлую жизнь. Но именно я намъ опишу о томъ великоторжественномъ праздник который я и мои братья проводили въ окопахъ, и съ минуты на минуту ожидая смерти. Наступила та ночь, о которой я вамъ опишу, и желая выразить о своей любви къ родителямъ и къ сожалнію земной природы. Это та ночь, въ которую воскресъ исусъ Христосъ: я былъ въ окопахъ и слдилъ все время за противникомъ. Но не такъ, какъ раньше, стоялъ въ Храм Божьемъ на Клирос, (и) наблюдая за церковнымъ пснопніемъ, и слышалъ звуки колоколовъ. При ихъ мелкомъ перезвон, (и) тогда наводило на меня такую радость, такъ что я и не могъ устоять въ Храм. Но въ это военное грустное время ужъ было иное, вмсто храма, замнились у насъ глубокія ямы, какъ по военному называются окопами. А церковное пніе замнено какими-то грустными пснями и издающіе звукъ со стороны противника и доносилось до нашихъ окоповъ. Нтъ теперь тхъ радостей, которые бывали на родной сторон и съ родителями. неслышно колокольныхъ перезвоновъ, вмсто нихъ издаетъ свой гулъ пулеметы и орудія. Когда на утренней зар возвращался я къ своимъ товарищамъ въ то сырыя землянки, которыми замняются хорошіе дома, пошедши въ это темное строеніе и обратясь къ тмъ лицамъ, которыя находились въ этомъ строеніи: и сказалъ: ‘Христосъ Воскресе!’ он мн на это отвтили ‘воистину воскресъ’, но не такъ, какъ раньше дома отвчали. И взглянувъ на любезнейшаго моего товарища и видя его грустное лицо наводило какую-то печаль и тоску, у меня сердце отъ жалости замерло и, не вытерпвши своего сожалнія, я горько заплакалъ: и онъ заплакалъ, когда одинъ изъ нихъ началъ говорить: гд наши родители, гд наши братья, сестры, малыя дти, разв они сегодня не вспомнили про насъ несчастныхъ? И вс горько заплакали. Долгое время продолжалась эта печальная картина, и весь этотъ день былъ скученъ, съ этой тоски я заболлъ, распрощался съ товарищами и ушелъ. Сознаюсь, что по-вкъ не забуду это печальное торжество.
Изнемогая свои послднія силы заканчиваю письмо и съ тоской по родин ложусь въ свою печальную постель и отъ изнеможенія засыпаю’.
Какъ видимъ, подлинная народная литература совершенно лишена ненужнаго балласта вводныхъ словечекъ (‘братецъ ты мой’, ‘значитъ’, и т. п.). Два-три простыхъ эпитета,— вотъ и вся ‘раскраска’ стиля. Какая простота формы и какое богатство содержанія! Письмо рисуетъ нашего крестьянина почти со всми его характерными чертями: ‘любовью къ родителямъ’, ‘сожалніемъ земной природы’, воинскими доблестями (Пасхальную ночь ‘провели въ окопахъ, съ минуты на минуту ожидая смерти’) богатствомъ эмоціональной жизни (‘горько заплакалъ’, ‘съ той тоски заболлъ’), принимающей на религіозной почв почти экстатическую форму (‘такая радость, что я не могъ устоять въ храм’) высоко-развитымъ чувствомъ общительности (‘взглянувъ на любезнйшаго моего товарища’).
Не пора ли освободитъ крестьянина вслдъ за административной, и отъ литературной опеки, не довольно ли клеветать на народный языкъ преподнося его въ вид какого-то коряво-лапотнато жаргона, не пора ли перестать заниматься переводами съ русскаго на ‘мужицкій’.