ВНУТРИ КРУГА.
ВНУТРИ КРУГА.
I.
Старички.
I.
Старички.
——
——
II.
Они приходятъ…
II.
Они приходятъ…
——
В. Ропшинъ.
‘Русское Богатство’, No 7, 1909
Внутри круга, Савинков Борис Викторович, Год: 1909
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Вотъ, наконецъ, и ночлегъ. Я у домика съ мезониномъ. Направо — церковь Алекся Божьяго Человка, налво — узкій и длинный переулокъ крутымъ колномъ. Утромъ таяло, и чирикали воробьи, а теперь, подъ вечеръ, шаги звенятъ: снова подмерзло, и опять санный путь.
Позвоню сейчасъ у крыльца. Знаю: глянетъ женское, съ доброй улыбкой лицо, кто-то всплеснетъ руками, отбжитъ вглубь сней и радостно вскрикнетъ:
— Владиміръ Иванычъ, вы ли?…
Въ пестрыхъ клткахъ, у оконъ, будутъ весело щебетать желтыя канарейки. Кисейныя занавски станутъ мн улыбаться, лампадка неугасимо горть, а на стол запыхтитъ самоваръ.
Въ дальнихъ комнатахъ шлепаютъ туфли. Чей-то старческій кашель. Вотъ и хозяинъ, о. Михаилъ.
— А, Володя, Володя… ну, гд былъ? что видлъ, что слышалъ?
Матушка Капитолина Петровна за круглымъ столомъ. Укуталась зябко въ платокъ, блеститъ тонкими спицами, вяжетъ.
— Богъ хранитъ тебя… Богъ… У-ухъ, искаріотовъ сколько теперь на Москв — не приведи Царица Небесная.
А старикъ ходитъ, молчитъ, куритъ длинную-длинную трубку.
На подушкахъ хмурится котъ. Сонно дремлютъ портреты и молчатъ глубокія кресла. Молчитъ и ночь, заглянувъ черезъ темныя окна. И старушка тоже молчитъ, задремала.
— Ну, спать, дружокъ, спать… Гляди, позвонятъ уды скажи: мой, слышь, племянникъ, по торговымъ дламъ, молъ, въ Москв.— Понялъ? Ну, и я теб тоже удостоврю. Такъ и расчислимъ…
Шлепаютъ туфли, скрипятъ половицы. Гд то мышь шуршитъ за стною. Тихо.
На широкомъ диван не спится. Въ углу, въ ризахъ, кіотъ, строгій ликъ Богоматери. Въ тяжелыхъ шкафахъ старинныя книги, золотомъ тисненыя ‘чтенія’. А въ рам окна — вечернія звзды.
Жарко въ подушкахъ. Украдкой стучатъ въ столовой часы. Ходитъ старикъ, кряхтитъ, ворчитъ себ подъ носъ.
— Что, дружокъ, иль не спишь? Дай-ка я къ теб сяду…
Вотъ онъ, сденькій, сухонькій, съ рдкой бородкой, съ косичкой,
— Слышь, Володя, скажи: долго ли этакъ то будетъ?
— Что будетъ, отецъ?
— Кровопролитіе убійственное, дни эти бдственные.. Ох-ох-ох, вспомнить, такъ страшно… Вонъ, въ декабр, когда ваши дрались: тутъ баррикада, тамъ баррикада, а мы, какъ стезя въ глубокой вод. Я, прости Господь, что ужъ,— на карачкахъ, вришь, ходилъ, по полу ползалъ. Долго ли пул то залетть… Ночи не спали. Все ждемъ, все ждемъ… Вотъ придутъ, вотъ придутъ.. И не постыдятся, не обратятся назадъ…
Тонетъ шепотъ въ мягкихъ углахъ. Строго глядитъ Богоматерь. А старикъ губами жуетъ, грудь креститъ.
— Сохрани васъ Господь и помилуй… За правду вы, Божьи люди… За правду… Странники вы на земл, со слезами сятели… Но врю, Володя, и жду… Вотъ приходитъ день Господа лютый, съ гнвомъ и пылающею яростью… Бда мн, бда мн, увы мн! Злоди злодйствуютъ и злодйствуютъ злоди злодйски. Ужасъ, и яма, и петля для тебя, житель земли… Но возстану на нихъ, говоритъ Господь Саваоъ, и истреблю имя Вавилона, и сына и внука, говоритъ Господь. И сдлаю его владньемъ ежей и болотомъ… Слышишь, Володя? владньемъ ежей и болотомъ… Такъ будетъ. Такъ будетъ. Такъ писано у пророковъ…
Чутко примолкъ старикъ. Что это? Нтъ. Ничего. Это морозъ на двор трещитъ.
Вспыхнула спичка. Погасла. Полутьма и опять старческій шепотъ:
— Охъ, Володя, Володя… Спи, родной, спи… Ты мн замсто сына родного. Знаю: убьютъ они тебя, нечестивцы, убьютъ… Но вспомни,— поразитъ Господь мечемъ своимъ тяжелымъ Левіаана, змя бгущаго и убьетъ чудовище морское… И тогда Судъ водворится въ пустын и правосудіе будетъ пребывать на плодоносномъ пол… Такъ сказано у пророковъ.
Тише. Падаетъ легкій сонъ. И сквозь сонную дрему:
— Храни Богъ и помилуй… И помилуй… Помилуй…
Вотъ таетъ-таетъ-таетъ старикъ. Расплывается ночь, гаснутъ слова. Все что было за день — уходитъ, уходитъ забота и кровь, все уходитъ куда то во тьму, въ путь непорочный. Вотъ только еще голова чья-то сдая, чьи-то вздохи, чье-то томленіе.
Звзды въ окнахъ горятъ.
— Спи, родной, спи….
А утромъ солнце играетъ, и къ ранней обдн благовстятъ.
Утромъ все видно. Капитолина Петровна монашкой. Вся въ черномъ, косынка на голов, платокъ уютный и спицы въ рукахъ. Вяжетъ.
Нтъ-нтъ, да и взглянетъ:
— Кушай, голубчикъ, кушай…
Что-то щебечутъ желтыя канарейки. Ходитъ котъ подъ столомъ. Снова пыхтитъ самоваръ.
— Ну, Володя, прощай. Христосъ съ тобою… Прощай. Дай теб Богъ и храни Царица Небесная.
Шлепаютъ въ послдній разъ туфли. Вотъ и двери,— одн, другія. Въ сняхъ снгомъ пахнетъ.
— Миръ вамъ, старики, миръ…
Снова улица, городъ. Пустыня каменная, изсушенное море. Снова забота и люди, и штыки, и вислицы, и тюрьмы… Неисцльная рана и жестокая битва.
— Миръ вамъ, старики…
Въ первый разъ я увидлъ его въ Москв, на Кузнецкомъ Мосту. Я не думалъ о немъ, я почти забылъ тогда, что его нтъ. Не зналъ, что онъ видитъ меня…
Онъ шелъ мн навстрчу. Тотъ же, такой же, какъ всегда. Блдный, худой, въ короткомъ черномъ пальто и въ фетровой шляп. Мн ли не узнать его печальныхъ и удивленныхъ глазъ?
Я не остановился. Прошелъ мимо. Сдлалъ видъ, что не замчаю его, не помню его. Да, именно — не помню…
Вдь онъ умеръ. Можетъ быть, поэтому я и не подошелъ къ нему тогда вечеромъ, зимою, въ Москв. Я имлъ мужество сказать себ: это бредъ, онъ умеръ, его нту.
Его нтъ. А если… Если это все-таки былъ онъ? Я не могъ ошибиться. Я знаю его. Знаю его глаза, его взглядъ, его руки, его походку, его лицо. Я знаю каждый волосъ на его голов, каждую мелочь его одежды, каждую мелочь до самой послдней, до самой, самой ничтожной изъ мелочей. Значитъ, это былъ онъ. Но вдь знаю же я, что онъ умеръ.
Я постарался забыть объ этой встрч. Ну, пусть я встртилъ его. Ну, что жъ, если я и встртилъ его? Однажды, вечеромъ, случайно, встртилъ…
Вчера я сидлъ въ Тиволи, въ углу, недалеко отъ оркестра. Направо жгли бенгальскій огонь, и кусты то пылали, то гасли. Вдалек, на трав, разноцвтно горли плошки. Шли люди. Много людей. Я помню,— было очень много людей…
Сначала я его не замтилъ. Однако онъ уже давно сидлъ рядомъ со мною, за однимъ со мною столомъ, слва. Онъ былъ на этотъ разъ безъ пальто, все въ той же фетровой шляп.
Я хотлъ встать и уйти.
Не могу же я забыть то, что знаю, то, что было? А было вотъ что: онъ лежалъ цлый день на тюремной койк. Вечеромъ,— нтъ, не вечеромъ,— ночью, когда крпость заснула,— къ нему вошли люди. Я это все знаю, знаю наврное. Крпко связали ему назадъ руки, такъ крпко, что веревка впивалась въ тло… Вотъ и слдъ: у кисти, на правой рук красная черта отъ веревки… Вывели на дворъ. Тамъ былъ священникъ, были солдаты… Было холодно и горли звзды… У края стны чернла вислица. Ее строили въ ту же ночь. Забивали гвоздями балки, укрпляли помостъ. Для него…
Онъ умеръ. Поэтому я и хотлъ теперь, здсь, въ Тиволи, встать и уйти. Отлично помню, что я хотлъ уйти. Но онъ улыбнулся и заговорилъ. Говорилъ спокойно, просто, какъ будто мы вчера разстались, и намъ не о чемъ говорить.
— Я радъ тебя видть… Скучно здсь, въ Тиволи…
Онъ сказалъ: скучно. Такъ именно и сказалъ.
Я замтилъ, что кругомъ насъ не было ни души. Мы были вдвоемъ, съ глазу-на-глазъ, за круглымъ столомъ, у оркестра. Я — и онъ.
Ночью я вышелъ изъ сада. Онъ умеръ, онъ умеръ, онъ умеръ…
А былъ — онъ. Я видлъ. Я утверждаю, что онъ сидлъ рядомъ со мной, тамъ, въ Тиволи, пилъ кофе и слушалъ оркестръ. И очень внимательно слушалъ.
Я утверждаю.
Да, такъ было вчера. А сегодня… Что будетъ сегодня?
За что она меня полюбила? Разв я могъ дать ей радость, или любовь, или миръ? Я могъ только тихо смотрть въ ея душу, да цловать ея косы… А теперь ея нтъ.
Часто въ блыя лтнія ночи, когда мы были вдвоемъ, и насъ не слышалъ никто, она шептала мн:
— Я не сдамся живой, слышишь, я убью себя. Слышишь?
Я въ отвтъ цловалъ ея глаза, цловалъ ея милыя руки. Разв могъ я ей врить тогда? Разв могъ тогда знать, что она умретъ,— а я буду жить?
И вотъ, я живу. Она умерла.
Это случилось уже давно. Теперь опять настали блыя ночи. Серебромъ свтятся мои открытыя окна. Я живу одинъ, и много комнатъ кругомъ, пустыхъ и гулкихъ. Боюсь я блыхъ ночей. Знаю: вотъ потемнетъ низкое небо, загорятся огни тамъ, далеко у залива, въ пол. И заснетъ каменный городъ, замолкнетъ безсвязный шумъ. И тогда ко мн въ окно глянетъ блая ночь. У нея круглые безъ блеска глаза и срыя крылья.
И тогда… тогда я буду лежать у себя въ горячихъ подушкахъ.
Я буду лежать неподвижно. Буду ждать… ждать.
Вотъ кто-то прошелъ въ коридор. Нтъ, мн показа лось. Кому тамъ ходить въ этотъ часъ? Тамъ нтъ никого. Конечно, нтъ никого.
Тронули ручку двери. Нтъ, нтъ, я буду ждать терпливо. Въ комнат ясно видно. Блая ночь. Вотъ на окн мои книги,— я бы могъ ихъ сосчитать. Вотъ качалка, вотъ кресло, вотъ этюдъ, вотъ лампа подъ абажуромъ…
Скрипнула дверь… Или опять показалось? Нтъ, дверь отворилась, шире, шире, вотъ и раскрылась совсмъ. Она. Ея черные косы, ея глаза, ея руки… Она… Она… Она уже у стола. Вотъ задла за стулъ и стулъ покачнулся. Тихо. Я лежу. Я жду, неподвижный. О! милыя руки, о! волосы душистые и шепотъ, шепотъ… Я чувствую ея живое тло, ея взглядъ, ея тревогу… Ея тревогу…
Блыя ночи, ночи безъ сна… Проклятіе вамъ, блыя ночи. Проклятіе…