Внутреннее обозрение, Гайдебуров Павел Александрович, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 48 минут(ы)

ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРНІЕ.

Обзоръ русской журналистики за текущій годъ.— Почему мы умалчивали до сихъ поръ о журналистик.— Мрка для опредленія качества журналовъ.— Нравственная связь съ читателями, какъ единственная опора для русскаго журнала.— Взгляды на этотъ предметъ трехъ журналовъ.— ‘Письмо провинціала о задачахъ современной критики’.— ‘Всемірный Трудъ’ о направленіи.— Рядъ противорчій въ статьяхъ гг. Соловьева, Крестовскаго, Кельсіева, Мордовцева и Загуляева.— Клубничный элементъ во ‘Всемірномъ Труд’.— Г. Кельсіевъ въ качеств журнальнаго jeune premier.— ‘Встникъ Европы’ о направленіи.— Характеръ его хроникъ, ученыхъ и литературныхъ статей.— ‘Ночь въ лтнемъ саду’ г. Полонскаго и отзывъ объ этой поэм ‘Всемірнаго Труда’.— ‘Отечественныя Записки’ о современныхъ отношеніяхъ публики къ литератур, ‘Письма изъ провинціи’.— Статьи о народности въ литератур.— Статьи случайныя.— ‘Недля’ и ‘Искра’.

Въ продолженіи всего истекающаго года мы почти ни слова не сказали о современной русской журналистик. Казалось бы, то оживленіе въ нашей періодической печати, какимъ подарилъ насъ 1868 г. представляло множество матеріаловъ для интересныхъ журнальныхъ хроникъ: ‘Встникъ Европы’ изъ историческаго сборника, выходившаго четыре раза въ годъ, сдлался ежемсячнымъ журналомъ, прибавивъ къ своей программ литературный отдлъ, ‘Отечественныя Записки’, повидимому, совершенно измнили свое прежнее направленіе. Еженедльный журналъ ‘Недля’ также явился въ совершенно обновленномъ вид и съ первыхъ же нумеровъ обнаружилъ явное намреніе не имть ничего общаго съ бывшей ‘Недлей’ г. Мунта, ‘женскій Встникъ’ объявилъ подписчикамъ, что дла его совершенно устроились и что онъ будетъ продолжать свое изданіе безостановочно, ‘Литературная Библіотека’ запаслась нсколькими пикантными по названію романами и общала подарить насъ въ текущемъ году нсколькими обличительными статьями ‘изъ жизни нашихъ нигилистовъ и заговорщиковъ’, ‘Всемірный Трудъ’ общалъ произвести въ своемъ состав какія-то значительныя улучшенія, наконецъ, явился и совершенно новый журналъ ‘Современное Обозрніе’, въ которомъ должны были принимать участіе гг. Жуковскій и Пыпинъ, вмст съ нсколькими профессорами университета и медицинской академіи. Сколько новостей, сколько перемнъ, сколько надеждъ и упованій! Посл того глухого литературнаго періода, который предшествовалъ ныншнему году, такое богатство журналовъ самыхъ разнообразныхъ направленій должно было одушевить лучшими надеждами и публику и журналистовъ. Для публики открывалась возможность взять въ руки что нибудь получше ‘Русскаго Встника’, а для писателей, неравнодушныхъ къ своимъ убжденіямъ,— найдти себ пріютъ въ боле приличныхъ изданіяхъ, чмъ ‘Всемірный Трудъ’. Нкоторые даже опасались за послдствія такого оживленія. ‘Что-то будетъ съ нами, что-то будетъ!’ печально и въ смущеніи воскликнули гг. Ханы, Соловьевы, Загуляевы и имъ подобные публицисты. Будетъ борьба не на жизнь, а на смерть! храбро общали они своимъ читателямъ.

Мы не боимся этой борьбы, возглашалъ ‘Всемірный Трудъ’, мы ждемъ ее. Мы бросаемъ вызовъ вашимъ противникамъ не вслдствіе одной вражды къ ихъ убжденіямъ, а главнымъ образомъ потому, что считаемъ ихъ, хотя можетъ быть и безсознательнымъ, но очень вреднымъ орудіемъ въ рукахъ реакціи, которой ненавистно современное направленіе нашего общества.

Словомъ, все ждало борьбы — упорной, продолжительной, можетъ быть, даже ожесточенной.

Въ виду такого неожиданнаго оживленія въ періодической печати, наши читатели, повидимому, имли полное право ждать отъ насъ подробныхъ и обстоятельныхъ указаній, какіе интересы преслдуются новыми органами печати, насколько они обогатили русскую журналистику, насколько разсяли тотъ мракъ, который окружалъ въ послднее время русскую печать, вообще, насколько оправдали ожиданія своихъ читателей. А между тмъ именно это изобиліе новостей и заставило насъ сдерживаться и, до поры до времени, не высказывать нашихъ взглядовъ на дятельность новыхъ періодическихъ изданій.

Мы ршились молчать, пока новые журналы не выяснятъ окончательно своей физіономіи и не дадутъ намъ возможности, на основаніи цлаго ряда статей, судить объ общемъ характер ихъ дятельности. Ныншній мсяцъ, какъ послдній мсяцъ года, мы считаемъ самымъ удобнымъ для этого временемъ. Слдя за дятельностью журналистики въ теченіи цлаго года, мы, во-первыхъ, имемъ возможность не говорить теперь ни слова о тхъ явленіяхъ въ нашей печати, которыя оказались мимолетными, какъ ‘Литературная Библіотека’ и ‘Женскій Встникъ’, прекратившіеся на первыхъ же книжкахъ, или ‘Современное Обозрніе’, давшее своимъ читателямъ только пять книжекъ, во-вторыхъ, мы можемъ, не вдаваясь въ излишнія подробности и не рискуя ошибиться, представить довольно врную характеристику главнйшихъ органовъ печати. Мы остановимся на ‘Всемірномъ Труд’, ‘Встник Европы’ и ‘Отечественныхъ Запискахъ’, потому, что каждый изъ этихъ журналовъ разсчитывалъ занять самостоятельное мсто въ журналистик.

Но спрашивается, какую мы возьмемъ общую мрку для оцнки вышеназванныхъ органовъ печати? Понятное дло, что мы не имемъ никакой возможности подробно перечислять вс статьи, печатавшіяся въ этихъ журналахъ и подробно ихъ анализировать, это прежде всего безполезно, да къ тому же и неудобоисполнимо. Намъ необходимо заручиться какимъ нибудь общимъ положеніемъ, подъ которое можно бы было подвести частные случаи изъ дятельности каждаго журнала, и за тмъ уже судить, насколько тотъ или другой органъ удовлетворилъ въ теченіи года этому положенію. Напримръ, если бы мы ршили, что главное качество хорошаго журнала заключается въ печатаніи гладкихъ стиховъ, то намъ было бы легко приложить эту общую мрку къ каждому изъ журналовъ въ отдльности: кто изъ нихъ напечаталъ въ теченіи года больше стихотвореній, отличающихся гладкимъ стихомъ, тотъ, значитъ, иметъ и больше правъ на уваженіе со стороны публики и печати. Или, напримръ, еслибъ мы убдились, что главнйшая задача для журнала заключается въ помщеніи у себя эротическихъ романовъ и повстей, возбудительно дйствующихъ на читателей, то этой мркой и пришлось бы руководствоваться при оцнк каждаго журнала. Такимъ образомъ, намъ прежде всего необходимо опредлить ту общую точку зрнія, съ которой можно было бы отвчать на слдующіе вопросы: какимъ общественнымъ интересамъ удовлетворяетъ тотъ или другой журналъ и какими потребностями онъ вызванъ? И если онъ, дйствительно, служитъ этимъ интересамъ, то въ какой степени и съ какою цлью? Затмъ опредлится само собою и достоинство каждаго органа печати.

Журналистика иметъ въ русской публик воспитательное значеніе, не больше, — съ этимъ давно вс согласны. Но не смотря на подобное согласіе, далеко не вс выяснили себ то, въ чемъ прежде всего нуждается журналистика для поддержанія такого значенія, хотя самое слово ‘воспитательное’ прямо указываетъ на т качества, которыя безусловно обязательны для каждаго журнала. Журналъ долженъ имть совершенно опредленные взгляды на общественные вопросы и выражать эти взгляды возможно честне и проще передъ читателями, журналъ долженъ имть совершенно опредленную физіономію, то есть быть всегда послдовательнымъ и не противорчить себ не только разными статьями одной и той же книжки, но и въ цломъ ряду книжекъ, въ теченіи всей своей дятельности, наконецъ, журналъ не долженъ быть индиферентнымъ. Безъ этихъ условіи онъ не можетъ установить прочной нравственной связи между собою и своими читателями, то есть не можетъ имть прочнаго, постояннаго успха. Сегодня, благодаря какимъ нибудь случайностямъ, ему повезетъ, а завтра ему предстоитъ опасность остаться безъ читателей.

Но вредя себ, онъ вредитъ и всей вообще журналистик. Въ публик существуетъ совершенно неправильное убжденіе, будто выгода каждаго журнала заключается въ томъ, чтобы имть какъ можно мене конкурентовъ, и что, слдовательно, если два органа печати полемизируютъ между собою, то въ основаніи ихъ полемики лежатъ исключительно комерческіе разсчеты. Это мнніе, какъ остатокъ прежней рутины, совершенно неврно. Конечно, журналъ, существующій собственными силами, то есть, неполучающій ни прямыхъ, ни косвенныхъ субсидій, въ вид опредленнаго количества чистыхъ денегъ или обязательныхъ подписчиковъ, непосредственно заинтересованъ въ увеличеніи числа постоянныхъ своихъ читателей, потому что самое существованіе его обусловлено извстной ихъ нормой. Но это число можетъ быть увеличиваемо вовсе не тмъ путемъ, какой предполагаютъ читатели и даже многіе изъ журналистовъ. Для журнала, каково бы ни было его направленіе, несравненно полезне существовать среди другихъ журналовъ, чмъ быть монополистомъ общественной мысли. Чмъ больше журналовъ и газетъ и чмъ разнообразне ихъ дятельность, одушевленная лучшими стремленіями и цлями, тмъ быстре развивается въ обществ потребность чтенія, тмъ больше увеличивается масса читателей. Точно такое же вліяніе оказываетъ на публику литература вообще. Чмъ выше ея уровень, чмъ разнообразне и живе ея произведенія, тмъ кругъ читателей ея становится шире, и она, изъ узкихъ границъ своей національности, выходитъ и длается достояніемъ всего образованнаго міра. Такъ, французская литература, благодаря энциклопедистамъ, возвысившимъ ее до общечеловческихъ интересовъ, сдлалась литературой не одной Франціи, а цлаго свта. Французскій журналъ читается какъ въ Россіи, такъ и въ Австраліи, какъ въ Турціи, такъ, въ Италіи. Тому же самому обстоятельству обязана своей громадной популярностью и англійская пресса, у которой можно считать, по крайней мр, до двухъ сотъ милліоновъ читателей во всхъ частяхъ міра.

Такимъ образомъ, каждый органъ печати, врно понимающій истинные свои интересы, никакъ не можетъ желать того, чтобы имть какъ можно меньше конкурентовъ, потому что съ этой стороны ему не предстоитъ ни малйшей опасности. Но это положеніе оказывается справедливымъ только въ томъ случа, если вновь возникающіе журналы намрены имть совершенно опредленную физіономію и послдовательно излагать передъ читателями свои взгляды. При такомъ нормальномъ положеніи дла, каждый журналъ непремнно сгруппируетъ подл себя извстный кругъ читателей, боле или мене солидарныхъ съ нимъ въ основныхъ взглядахъ на общественные вопросы, а вслдствіе солидарности взглядовъ, непремнно явится и та нравственная связь между журналомъ и читателями, которая является какъ результатъ жизненнаго направленія органа и его строго логической послдовательности въ своихъ идеяхъ.

Но представимъ себ такой случай. Предположимъ, что является какой нибудь журналъ или газета съ цлью исключительно спекулятивной. Этотъ журналъ, не имя никакихъ опредленныхъ взглядовъ, намревается, въ видахъ чисто комерческихъ, держаться серединнаго направленія, или, лучше сказать, не держаться никакого, то есть отчасти придерживаться направленія ‘Всти’, отчасти другихъ органовъ. Какое можетъ онъ имть вліяніе и значеніе какъ вообще въ журналистик, такъ и но отношенію къ каждому журналу порознь? Очевидно — самое невыгодное. Тмъ или другимъ путемъ, посредствомъ разныхъ заманчивыхъ общаній и другихъ комерческихъ пріемовъ, онъ можетъ пріобрсти себ извстный кругъ читателей, но не имя возможности установить между ними и собою нравственной связи, онъ долженъ будетъ прибгать къ разнымъ неблаговиднымъ способамъ, чтобы удержать за собою случайно набранныхъ читателей. Вс такіе читатели представляютъ чистый убытокъ въ дл журналистики. Привыкая видть въ получаемомъ ими журнал нчто индиферентное, непослдовательное, они становятся къ журналистик въ самое фальшивое и невыгодное положеніе. Во первыхъ, они лишаются возможности усвоить себ какой нибудь опредленный взглядъ на общественные вопросы и слдовательно остаются индиферентными, во вторыхъ, привыкаютъ смотрть на журналъ, какъ на нчто, доставляющее имъ только удовольствіе, въ род карточной игры, рюмки водки и т. п., наконецъ, привыкаютъ считать журналистику явленіемъ совершенно ненужнымъ и безполезнымъ, отсутствіе котораго никому не можетъ доставить ни особеннаго удовольствія, ни особенной непріятности. Потому-то къ подобному органу печати всякій сознающій себя журналъ долженъ относиться чрезвычайно строго, какъ къ явленію въ высшей степени вредному для всей журналистики.

Изъ всего сказаннаго слдуетъ, что главнйшимъ качествомъ всякаго журнала, мы считаемъ ясность его направленія и полнйшую послдовательность. Эти качества мы признаемъ необходимыми въ интересахъ какъ журналистики вообще, такъ и каждаго органа печати въ отдльности. Отсутствіе этихъ качествъ длаетъ существованіе журналистики непрочнымъ и не имющимъ никакого значенія въ обществ. Только при существованіи этихъ качествъ, возможна литературная полемика въ собственномъ смысл, то есть борьба однихъ взглядовъ съ другими.

Повидимому, мы высказываемъ истины слишкомъ простыя для того, чтобы на нихъ стоило такъ долго останавливаться. А между тмъ читатели увидятъ, что и на эти простыя истины многіе нападаютъ не сразу, а многіе и совсмъ не нападаютъ.

Удовлетвореніе тхъ требованій, которыя мы предъявляемъ журналистик, сдлалось возможнымъ и необходимымъ съ очень недавняго времени. Лтъ двадцать и даже пятнадцать назадъ, въ обществ, собственно говоря, не существовало никакихъ ‘вопросовъ’, вытекающихъ изъ развитія общественной дятельности. Поэтому журналистик приходилось имть дло почти исключительно съ вопросами чисто-литературными, которымъ она и посвящала вс свои силы. Поэтому тогда ей не было почти никакой возможности установить какія нибудь правильныя отношенія между собою и публикой. Придерживался ли журналъ направленія реальнаго, или идеалистическаго — это, по большей части, не имло никакого практическаго значенія для читателя. Занимая ту или другую роль въ обществ, онъ не могъ вносить въ нее свою личность и свои взгляды. Дятельность его была строго опредлена извстными казенными рамками, выйти изъ которыхъ не оказывалось никакой возможности. Какъ бы онъ ни думалъ, какихъ бы убжденій ни придерживался, но въ качеств ‘дятеля’, каждый долженъ былъ безусловно походить на другого, ‘не смя имть своего сужденія’.

Теперь передъ нашими глазами происходитъ нчто иное: теперь т или другіе взгляды читателя могутъ имть очень важныя практическія послдствія. Современный читатель можетъ бытъ присяжнымъ засдателемъ, гласнымъ, адвокатомъ, мировымъ судьей и т. д., то есть исполнять такія общественныя обязанности, для которыхъ не существуетъ казенныхъ, разъ навсегда установленныхъ рамокъ, но гд должна принимать участіе его личность, гд человкъ, не выступая даже изъ предловъ закона, можетъ дйствовать такъ или иначе. И какъ ни незначительна еще сфера, гд дятельность читателя можетъ совершаться но его собственному усмотрнію и подъ его личною отвтственностью, по во всякомъ случа ей невозможно найти ничего подобнаго въ сороковыхъ и пятидесятыхъ годахъ.

Мы нарочно указали на эти два противоположныя положенія русской журналистики, съ цлью напомнить, что между ними было положеніе переходное, совпадавшее съ началомъ шестидесятыхъ годовъ, когда только подготовлялись т перемны въ общественныхъ отношеніяхъ, которыя создали современный порядокъ вещей. Съ одной стороны, журналистик уже невозможно было играть такую мизерную роль, какую играла она въ предшествующее время, съ другой — она не могла еще найти въ тогдашнемъ обществ элементовъ для установленія прочной нравственной связи съ читателями. Вотъ почему хотя такая связь отчасти и установилась, при посредств теоретической разработки готовящихся перемнъ, но она не могла быть слишкомъ продолжительна. Общественное возбужденіе скоро, утихло, и значительная часть читателей, не успвшихъ еще твердо установиться въ тхъ или другихъ убжденіяхъ, оказались разочарованными, а потомъ и совершенно равнодушными къ журналистик.

Въ такомъ именно положеніи находилась часть русской публики къ началу 1868 года. Дйствительно, ближайшіе предшествующіе ему два года были самымъ глухимъ временемъ въ исторіи новйшей русской журналистики, и равнодушіе публики къ литератур дошло въ это время до крайнихъ предловъ. Это было замчено почти всми журналами въ теченіи настоящаго года, а потому каждый изъ нихъ непосредственно былъ заинтересованъ въ томъ, чтобы, уяснивши себ истинный характеръ подобнаго положенія дла, найти боле или мене врныя средства измнить невыгодныя для обихъ сторонъ отношенія публики къ журналистик. Мы приведемъ выписки изъ тхъ мстъ и статей трехъ разбираемыхъ нами журналовъ, гд говорится именно объ этихъ отношеніяхъ и предлагаются средства измнить ихъ боле выгоднымъ для журналистики образомъ. Мы не будемъ скупиться на выписки, потому что вопросъ, о которомъ у насъ идетъ рчь, едва ли не самый современный и интересный. Познакомивши нашихъ читателей съ тмъ, какъ ршается этотъ вопросъ каждымъ изъ трехъ вышеупомянутыхъ журналовъ, мы сдлаемъ большую половину дла, потому что тмъ самымъ познакомимъ ихъ и съ личностью этихъ журналовъ.

‘Всемірный Трудъ’ помстилъ у себя длинную статью г. Крестовскаго, спеціально посвященную вопросу ‘какъ относится провинція къ литератур’. Г. Крестовскій, на основаніи собственныхъ своихъ наблюденій и соображеній, пришолъ къ тому выводу, что ‘въ значительной части нашей провинціальной массы проснулась охота читать’, но эту охоту читать г. Крестовскій называетъ ‘чмъ-то примитивнымъ, эмбріональнымъ’, что же касается собственно отношеній читающей публики къ литератур, то г. Крестовскій утверждаетъ, что наша литература ‘вконецъ разошлась съ требованіями жизни, съ нашей русской захолустной дйствительностью.’ Затмъ онъ приводитъ наиболе, по его мннію, распространенный типъ провинціальнаго читателя, который, восхищаясь либеральной журналистикой, вдругъ начинаетъ восхвалять статьи г. Каткова, называя ихъ ‘восторгомъ и прелесть что такое!’ Онъ, по словамъ г. Крестовскаго,

разражается дождемъ похвалъ ‘Московскимъ вдомостямъ’, говоритъ о честности и польз ихъ направленія, о томъ, что онъ самъ русскій человкъ и чувствуетъ по русски, и противъ поляковъ гремитъ анафемой, и кандіотамъ сочувствуетъ, и славянскимъ братьямъ и за атлантическимъ друзьямъ, и повстями г. Слпцова и Холодова восхищается, и Зайцевъ-то свтлая головка, и Писаревъ отлично противъ клиссическаго образованія написалъ… Вы слушаете, слушаете — что за сумбуръ! Вы сбиты наконецъ съ толку. Что же ты такое въ сущности, мой милый читатель? Подъ какую категорію сочувствователей прикажешь подвести тебя? Сперва я было думалъ, что натолкнулся на губернскаго остроумца, который, прикинувшись простачкомъ, энтузіастомъ, хочетъ немного помистифировать меня, но нтъ, тотчасъ же пришлось убдиться въ противномъ и признать въ немъ добродушнйшаго смертнаго, который съ равною степенью умиленія и съ равнымъ обожаніемъ относится и къ Писареву съ Курочкинымъ, и къ Каткову съ Аксаковымъ, и къ Краевскому съ г-жею Мессарошъ. Одинъ только Викторъ Ипатьевичъ Аскоченскій, благодаря ‘Искрамъ’ et tutti quanti, остается у него неизмнной фабулой, притчей во языцхъ… Это наиболе распространенный типъ усерднаго читателя, который относится къ литератур самымъ благодушнымъ образомъ, даже съ весьма большимъ уваженіемъ и очень любитъ читать.

Нарисовавъ такимъ образомъ картину современныхъ отношеній читателей къ журналистик, и считая эту картину безусловно-врной для большинства русской публики, г. Крестовскій переходитъ къ самому интересному вопросу, именно, къ изложенію причинъ подобныхъ отношеній. Сперва онъ говоритъ, что виновниками такого положенія дла слдуетъ признать самихъ литераторовъ, которые пишутъ у себя въ кабинетахъ, не имя ни малйшаго понятія о русской публик, занимаются личной перебранкой другъ съ другомъ, нисколько не интересной для публики, и т. п., но главная, по его мннію, причина есть ‘тотъ сумбуръ, который царствуетъ въ самой литератур нашей съ ея лагерями, котеріями, направленіями’. Фактъ одновременнаго поклоненія двумъ противоположнымъ взглядамъ доказываетъ, по словамъ г. Крестовскаго, только то, что

многіе изъ нашихъ журнальныхъ направленій и теорій народилось у насъ совершенно случайно, самопроизвольно, безъ малйшихъ органическихъ требованій, которыя бы лежали въ самой жизни, что эти теоріи и направленія совершенно чужды нашей жизни и даже непонятны для нея во многомъ, что они суть дло кабинетовъ, или дло самолюбія, иногда свое корыстнаго разсчета — растеніе, неудачно перенесенное съ западной почвы на русскую, которое по этому никакъ не можетъ правильно привиться къ этой почв и выростаетъ на ней какимъ-то страннымъ, безобразнымъ, уродливымъ грибомъ. Короче сказать, дло это — совсмъ мертворожденное… Про иниціальная читающая масса въ этихъ ‘направленіяхъ’ еще не понимаетъ вкусу, ибо покамсть чувствуетъ позывъ на умственную пищу вообще, то есть, ищетъ чтенія… Ни наша общественная, ни наша политическая жизнь пока еще не даетъ намъ разумной арены, на которой могла бы серіозно проявиться борьба партій и мнній, и которая въ сущности только одна и можетъ порождать ихъ органически.

И такъ, по мннію г. Крестовскаго, то есть ‘Всемірнаго Труда’, причина ныншнихъ отношеній между литературой и публикой заключается главнымъ образомъ въ томъ, что существуютъ журналы, имющіе опредленную физіономію и старающіеся сообщить своимъ читателямъ извстные опредленные взгляды, тогда какъ большинство этихъ читателей ‘Требуетъ сказки, интересной и занимательной фабулы’ и разнообразнаго содержанія.

‘Встникъ Европы’ замчательнымъ образомъ совпалъ со ‘Всемірнымъ Трудомъ’ во взглядахъ на тотъ же вопросъ. Признавая, что каждый читатель, подписываясь на журналъ, дйствуетъ почти также, какъ дйствуютъ при выбор повреннаго, то есть ожидаютъ, что журналъ явится толкователемъ нашихъ интеллектуальныхъ и общественныхъ нуждъ, посредникомъ между нами и остальнымъ міромъ, что нкоторая общность интересовъ должна предполагаться между читателями журнала и самимъ журналомъ, слдующимъ образомъ высказываетъ свои взгляды:

Наше общество прожило эпоху журнальныхъ направленій, когда вс, какъ верстовые столбы, занимались указываніемъ пути, и, какъ верстовые столбы, вс оставались на мст, если только не двигались назадъ. Мы не существовали въ ту эпоху, и могли потому вмст съ другими только читать различныя направленія, направо, налво, впередъ, назадъ. Наступила эпоха недоврія къ направленіямъ, читатели стали догадываться, что ‘направленіе’ въ журналахъ есть только ‘фраза’, такъ что, собственно говоря, при обращеніи другъ къ другу приходилось говорить не о томъ, что такой-то человкъ такого-то ‘направленія’, а — это человкъ такой-то ‘фразы’. И нельзя за это винить журналы: въ нихъ отразилось только то, что длалось въ самой жизни. Въ жизни наплодили очень много словъ, во всякомъ случа гораздо боле, нежели идей и вещей, у насъ оказались только ‘имена и сражающіеся’, а потому мы очутились въ эпох повальнаго недоразумнія. Кончилось тмъ, что журналы потеряли свое значеніе, хотя и сохранили прежнія имена. Между тмъ жизнь нашла себ другой исходъ, другія школы, и въ числ такихъ школъ съ глубокимъ образовательнымъ значеніемъ явились публичные суды…. Надъ всмъ этимъ раздавался голосъ судьи, который всмъ указывалъ только одно направленіе и требовалъ: ‘правды, одной правды и ничего другаго, кром правды’. Возникла у насъ въ это послднее время и другая общественная школа, это — земскія учрежденія, они за ставили насъ своими руками коснуться самыхъ вещей, принять на себя отвтственность за ихъ цлость и выслушать другое требованіе: ‘дла, одного дла и ничего другаго, кром дла’. Вотъ новыя направленія нашего времени, которыя, конечно, только еще начинаютъ себ прокладывать дорогу, по чувствуется, что она не выдумана, и это уже одно ручается за ихъ дальнйшій успхъ Итакъ, мы просимъ читателей избавить насъ отъ необходимости ставить капо? нибудь ‘прилагательное’ къ нашему направленію, Прежде всего направленіе есть трудъ, дло, знаніе.

Такимъ признаніемъ редакція ‘Встника Европы’ открывала новый годъ изданія своего журнала. Изъ этого признанія оказывается, что ‘Встникъ Европы’, признавая существованіе недоразумній въ отношеніяхъ публики къ журналистик, объясняетъ ихъ, подобно ‘Всемірному Труду’, существованіемъ различныхъ направленій въ журналистик.

‘Отечественныя Записки’ серьозне и внимательне другихъ отнеслись къ вопросу о современныхъ отношеніяхъ литературы и публики. Въ мартовской своей книжк он помстили ‘Письмо провинціала о задачахъ современной критики’, принадлежащее очевидно человку опытному и слишкомъ горячо относящемуся къ интересамъ литературы. Привтствуя нкоторое оживленіе въ журналистик, совпавшее съ началомъ 1868 года, авторъ письма высказываетъ свои желанія новымъ или преобразованнымъ органамъ печати. ‘желаю, говоритъ онъ, чтобы эти изданія своимъ достоинствомъ возвратили слову литераторъ его честное значеніе, потерянное въ глазахъ читателей, желаю, чтобъ они возвратили публик ту охоту къ чтенію, которая значительно ослабла’.

Разсматривая подробно причины, создавшія подобное невыгодное положеніе дла, авторъ ‘письма’, путемъ чисто-историческаго пріема, доказываетъ, что оно произведено вліяніемъ огромной массы индефереттистовъ, появившихся въ нашемъ обществ, которые совершенно безразлично относятся къ господствующимъ въ литератур партіямъ. ‘Спутанность понятій, нежеланіе понимать вещи, униженіе достоинства литературы, недоврчивость къ критик и возрастаніе индиферентизма составляли характеристическія черты русской мысли въ 1867 году’. По отчего зависитъ эта масса индеферентистовъ, оказавшая на литературу, такое сильное вліяніе? Въ отвтъ на этотъ вопросъ, мы приведемъ выписку изъ ‘письма’, составляющую главную его сущность и цль.

Тому два съ половиною года, пишетъ авторъ, одинъ литераторъ говорилъ другому въ общественномъ собраніи, что названіе литератора длается боле и боле презрительнымъ въ глазахъ публики вслдствіе непрочности, убжденій многихъ литераторовъ, вслдствіе измны этимъ убжденіямъ, вслдствіе готовности подавать руку той и другой партіи. Можно ли сказать, что съ тхъ поръ большинство литераторовъ стало боле уважать собственное достоинство въ этомъ отношеніи и внушило боле доврія публик? Я не буду говорить о такихъ писателяхъ, какъ гг. Бобарыкинъ и Эдельсонъ. Лица, подавшія примръ литературнаго восхваленія ‘Взбаломученнаго моря’, помстившія на страницахъ своего журнала первый романъ, прославившій нын знаменитаго г. Стебницкаго, могли и могутъ писать подъ какими угодно знаменами, въ чьемъ угодно сообществ. По когда одинъ изъ редакторовъ ‘Эпохи’ помщаетъ свой романъ въ ‘Русскомъ Встник’— это характеристично. Еще характеристичне были статьи въ ‘Санктпетербургскихъ Вдомостяхъ’, подписанныя именемъ, которое литературная молва связала съ блаженной памяти Кузьмою Прутковымъ. Я пройду молчаніемъ многое. Я не могу упоминать о возмутительныхъ противорчіяхъ ученій и жизни. Я постараюсь остаться въ области литературы и ограничусь крупными фактами.— Я упомянулъ о первомъ роман г. Стебницкаго. Онъ доставилъ этому автору не весьма почетную, но довольно громкую изстность, и вмст съ тмъ, погубилъ, какъ помнится, ‘Библіотеку для чтенія’. Многіе сотрудники ее оставили, многіе подписчики отшатнулись. Въ 1867 году еще боле громкую и еще мене почетную извстность получила повсть г. Авенаріуса, вкусная смсь Казановы съ Видокомъ. Въ иностранныхъ литературахъ есть подобные образцы, напримръ, романы, писанные отставнымъ нмецкимъ шпіономъ подъ псевдонимомъ Ретклифа, гд соблазнительныя сцены смняютъ другъ друга въ самой милой послдовательности… И такъ, г. Авенаріусъ имлъ предшественниковъ, но романы Ретклифа вышли отдльно, въ Европ ни одинъ журналъ не р&#1123,шился помстить ихъ на своихъ страницахъ. Не потому, что не нашлось редакторовъ, согласныхъ на это, но прямой разсчетъ имъ говорилъ, что подобное помщеніе невыгодно, такъ какъ имъ пришлось бы помщать статьи только подъ стать Ретклифу, а подобные сотрудники уронили бы журналъ, другіе же не стали бы въ немъ писать. Я нисколько не обвиняю гг. Хановъ и др., что они печатаютъ статьи г. Авенаріуса: врно есть читатели, не брезгающіе подобнымъ чтеніемъ, а для издателя, говорятъ, цифра подписчиковъ — все. Но вдь рядомъ съ ними у тхъ же гг. Хановъ печатаютъ свои статьи и другіе. И между ними встрчаемъ имена, еще вчера уважаемыя. Что же? Или сообщество г. Стебницкаго, погубившее во время оно ‘Библіотеку’ и усиленное еще г. Авенаріусомъ, теперь стало почетне? Или наши лирики и прозаики настолько не чутки къ достоинству своего имени, что перестали имъ дорожить? Неужели потребность въ насущномъ хлб заставляетъ ихъ, трудясь въ подобномъ сообществ, ронять ниже и ниже въ глазахъ публики званіе литератора и доказывать ей наглядно пониженіе литературной нравственности?

Высказавъ такимъ образомъ съ совершенною ясностью т причины, которыя создали современное печальное состояніе литературы, авторъ ‘письма’ обращается къ новымъ органамъ печати съ пожеланіемъ ‘разогнать ту тяжелую мглу, которая лежитъ на современной мысли, разъяснить требованія пауки и жизни, особенно послднія, совершенно затемненныя и до крайности запутанныя.’ Онъ совтуетъ вступить съ врагами мысли въ открытый бой, потому что такихъ враговъ развелось множество. Авторъ заканчиваетъ свое письмо слдующими словами: ‘въ присутствіи общаго индиферентизма и повальной неохоты мыслить, надо себ опредлить возможное изъ требованій жизни, отказаться безъ дальней думы отъ невозможнаго, отказаться отъ пріемовъ и вопросовъ теперь не достигающихъ цли, а затмъ смло и неуклонно, опираясь на законъ, на чувство человческаго достоинства и на крпкое убжденіе, идти въ избранномъ направленіи, осуществляя свою программу, борясь за прогрессъ, за истину, за жизнь.’

Эту превосходную характеристику мы могли бы считать выраженіемъ основныхъ взглядовъ ‘Отечественныхъ Записокъ’, еслибъ только редакція напечатала письмо, о которомъ мы сейчасъ говорили, безъ всякихъ оговорокъ, или по крайней мр, оговоривъ совершенно точно, въ чемъ именно она съ нимъ не согласна. Но она, ‘соглашаясь съ основными принципами’ письма, тмъ не мене заявила, что смотритъ нсколько иначе ‘на разныя частныя явленія нашей журналистики, разсматриваемыя почтеннымъ авторомъ.’ И мы, конечно, были бы лишены всякой возможности знать, въ чемъ именно согласна и въ чемъ несогласна редакція съ авторомъ письма, еслибъ въ одной изъ послдующей книжекъ не нашли особой статьи, принадлежащей самой редакціи и спеціально посвященной тому же вопросу, который разбирался ‘письмомъ провинціала.’

Въ этой стать, названной ‘Признаки времени’ и трактующей объ отношеніи литературы къ обществу, мы находимъ сходныя черты съ ‘письмомъ провинціала’ только въ тхъ мстахъ, гд говорится о современномъ незавидномъ состояніи журналистики. Здсь авторъ не только безусловно признаетъ существованіе весьма печальныхъ отношеній между журналистикой и читателями, но даже нсколько преувеличиваетъ дло. Полусерьознымъ, полуироническимъ тономъ онъ въ разныхъ мстахъ своей статьи высказываетъ слдующаго рода мысли:

Одинъ изъ самыхъ характеристическихъ признаковъ современности, говоритъ онъ, — это совершенно особенное положеніе литературы въ русскомъ обществ. Съ нкоторыхъ поръ, наше общество до того развилось и умудрилось, что уже не оно руководится литературою, но наоборотъ, литература находится у него подъ надзоромъ. Завелись соглядатаи, наблюдатели, руководители и вдохновители, но боле всего развелось равнодушныхъ, которыхъ нельзя подкупить ни пріятнымъ словомъ, ни даже талантливостью, и въ глазахъ которыхъ литература есть одна изъ тхъ прискорбныхъ и жалкихъ потребностей, которыя, подобно домамъ терпимости, допускаются въ обществ какъ необходимое зло…. Современный литераторъ всею меньше ‘властитель думъ’, современный литераторъ — это парія, это почти прокаженный. Это существо забитое, вчно жмущееся къ сторон, существо, коснющимъ языкомъ и съ безконечными оговорками сознающееся въ своемъ ремесл. Его терпятъ, на него смотрятъ съ снисходительнымъ состраданіемъ потому единственно, что литература везд признается, какъ одна изъ функцій общественнаго бытія Никогда еще литература не была такъ принижена, такъ покинута, какъ въ настоящее безпутно-просвщенное время. Читающая публика изчезла безъ слда, а вмст съ тмъ и запросъ на литературное дло сократился до самыхъ ничтожныхъ размровъ.

Но на этомъ и кончается сходство мыслей, выраженныхъ въ ‘Признакахъ времени’ съ мыслями ‘Провинціала’. Переходя къ объясненію причинъ современной забитости литературы, авторъ ‘Признаковъ времени’ совершенно расходится съ авторомъ ‘Письма’. Этотъ послдній главнйшую вину современнаго затишья въ литератур приписываетъ самимъ литераторамъ, самой журналистик, изъ чего и выводитъ извстныя необходимыя для нее обязанности, могущія поправить дло, тогда какъ авторъ ‘Признаковъ времени’ всю вину взваливаетъ исключительно на читающее общество и только уясняетъ фактъ, не длая изъ него никакихъ практическихъ выводовъ. Свое положеніе — что въ современномъ состояніи литературы виновата публика — авторъ излагаетъ такимъ образомъ, наша литература самостоятельнаго значенія и силы не иметъ, завися исключительно отъ вншнихъ обстоятельствъ, поэтому и общество не видитъ въ ней ничего для себя путнаго, какъ ни привлекателенъ на его взглядъ какой нибудь сонетъ или мадригалъ, ‘но въ сравненіи съ учрежденіемъ губернскихъ правленій, онъ далеко не выдерживаетъ даже снисходительной критики.’ Придя къ этому заключенію, даже цивилизованная часть нашей публики начинаетъ видть въ литератор ‘нчто въ род трактирной арфистки, вчно голодной, а потому вчно и умиленно кривляющейся.’ Затмъ, когда какія нибудь особаго рода обстоятельства даютъ литератур большую противъ обыкновеннаго, силу, когда печать начинаетъ казаться необходимымъ, а не случайнымъ элементомъ въ общественномъ организм, когда она становится карателемъ общественныхъ недостатковъ — публика нкоторое время смотритъ на нее какъ будто благосклонно, но тмъ сильне становится прежняя ея ненависть, когда литература снова теряетъ случайно пріобртенное ею значеніе.

Въ другихъ мстахъ своей статьи, авторъ еще боле обобщаетъ высказанные имъ взгляды на причины современнаго обезсиленія литературы и еще рзче, еще откровенне ставитъ ее въ безусловную зависимость отъ общества. Находя, что толпа не только раболпна, но и труслива, онъ приходитъ къ тому выводу, что писатель, который вліяетъ на нее только нравственно, больше чмъ кто нибудь другой, на самомъ себ убждается въ справедливости этой истины. ‘Еще вчера онъ былъ чмъ-то въ род баловня фортуны, еще вчера около него тснился кружокъ людей, громко заявлявшихъ о сочувствіи — и вотъ достаточно одной минуты, чтобы поставить его въ то нормальное одиночество, изъ котораго, при извстныхъ условіяхъ жизни, ему не слдовало и выходить.’

Толпа, продолжаетъ авторъ, вообще и везд не отличается прозорливостью, она съ трудомъ отличаетъ друзей и недруговъ и въ большинств случаевъ даже не понимаетъ, какимъ образомъ между ею и литературой могутъ образоваться отношенія доброжелательныя или злокозненныя…. Спрашивается, возможно ли, при такой туманности представленій, ожидать преданнаго отношенія къ мысли? возможно ли надяться, чтобъ общество когда нибудь заявило о своей устойчивости въ интересахъ мысли? Первое естественное слдствіе такой шаткости отношеній обнаруживается въ томъ, что писатель, не имя въ виду данныхъ для опредленія, къ кому именно обращается его слово, почти всегда дйствуетъ на удачу. Можетъ случиться, что слово это падетъ на почву добрую и возраститъ плодъ добрый, но можетъ также случиться, что слово падетъ на навозъ и возраститъ крапиву. Тутъ, стало быть, уже не до прозелитизма, когда лто идетъ объ отсутствіи даже той простой понимающей среды, без которой дятельность писателя есть дятельность, вращающаяся въ пустот. А второе естественное послдствіе вотъ какое: когда писатель, случайно или не случайно, подпадаетъ опал общества, когда его постигаетъ невзгода — то тутъ уже не только нтъ рчи о друзьяхъ или недругахъ, но просто на просто вс обыватели безразлично сливаются въ одинъ общій хоръ и вс едиными устами вопіютъ: эту его! крпче! крпче! вотъ такъ! И такъ, съ одной стороны неустойчивость, какъ слдствіе непониманія мысли и неимнія поводовъ привязаться къ ней, съ другой стороны, та же неустойчивость, какъ слдствіе природной податливости и рыхлости обывательскихъ нравовъ… невольно спрашиваешь себя: какую же цль иметъ существованіе литературы? кому она нужна? что она можетъ?

Но не смотря на нарисованную имъ печальную картину литературнаго запустнія, автору все-таки сдается, ‘что литература нчто еще можетъ’. Самая живучесть ея, по его словамъ, ‘даетъ поводъ думать, что будущее принадлежитъ ей, а не брюхопоклонникамъ.’ Такимъ образомъ, свои разсужденія авторъ, въ вид общаго вывода, заключаетъ слдующими словами:

Ежели мысль содрагается при вид ходячихъ крашеныхъ гробовъ, то та же самая мысль съуметъ, даже сквозь сплошную массу живыхъ могилъ, провидть иныя сферы, иные интересы и требованія, иную температуру, иную жизнь. Какъ ни обширно кладбище, но около него ютится жизнь. Исторія не останавливается оттого, что ничтожество, невжество и индиферентизмъ длаются на время какъ бы закономъ и обезпеченіемъ мирнаго человческаго существованія. Оно знаетъ, что эти явленіе преходящее, что подъ нимъ и рядомъ съ нимъ не угасая теплится правда и жизнь.

Приведенныя нами выписки изъ трехъ различныхъ журналовъ совершенно сходны между собою въ томъ, что касается современныхъ отношеній между литературой и обществомъ, по за этимъ начинается ихъ разногласіе. Причины, создавшія такія отношенія, понимаются ими различно, а потому и средства, предлагаемыя для исправленія дла, оказываются также различными. ‘Всемірный Трудъ’, устами г. Крестовскаго, утверждаетъ, что причиной всхъ бдъ слдуетъ считать моду на направленія, что общество едва только начинаетъ интересоваться чтеніемъ, и что поэтому теперь нужно заботиться только о томъ, чтобы давать ему интересный и разнообразный матеріалъ для чтенія, нисколько не заботясь о качествахъ этого матеріала. ‘Встникъ Европы’ точно также признаетъ, что причиною ‘повальнаго недоразумнія’ въ отношеніяхъ между журналистикой и публикой слдуетъ считать ‘направленія’. Такимъ образомъ, оба эти журнала всю вину современнаго литературнаго запустнія взваливаютъ на журналистику. ‘Отечественныя записки’, также не только не отрицающія, но даже преувеличивающія современный разладъ между литературой и обществомъ, всю вину взваливаютъ, напротивъ, исключительно на общество, и. прямо выражаютъ свое несогласіе съ мыслями, изложенными по этому поводу въ ‘Письм провинціала’. Первые два названные журнала убждены, что сама литература можетъ поправить ею же испорченное дло, ‘Отечественныя записки’, напротивъ, думаютъ, что дло исправится само собою, по естественному ходу вещей. Такимъ образомъ, мнніе ‘Провинціала’, всего ближе подходящее къ тмъ признакамъ, которые мы считаемъ необходимыми для хорошаго журнала, оказывается одинокимъ, и слдовательно, ни одинъ изъ названныхъ вами журналовъ, если судить по вышеприведеннымъ выпискамъ, не подходитъ подъ ту мрку, которую мы нашли для оцнки органовъ печати.

——

Разсмотримъ теперь подробне т основанія, на которыхъ построены вышеприведенныя мннія, и то, какъ выразились эти мннія въ дятельности каждаго журнала порознь, ‘Всемірный Трудъ’ утверждаетъ, что нашей читающей публик рано еще знакомиться съ ‘направленіями’, что ей нужно только разнообразное и интересное чтеніе. Легко замтить, что здсь слово ‘направленіе’ употреблено въ слишкомъ узкомъ смысл, — именно въ томъ смысл, какой придавали этому слову лтъ восемь или десять назадъ. Въ то время если говорили, что такой-то журналъ ‘съ направленіемъ’, то это значило, что рчь идетъ именно объ извстномъ направленіи, а не о томъ, что журналъ иметъ вообще какую бы то ни было опредленную физіономію. Такое неправильное употребленіе слова обусловливалось тмъ, что тогда журналы не имли еще никакого понятія о тхъ требованіяхъ, которымъ должна удовлетворять журналистика, поэтому первая попытка въ этомъ смысл обратила на себя общее вниманіе и произвела то, что общему слову ‘направленіе’ придали исключительный, спеціальный характеръ. Въ настоящее время это не иметъ никакого смысла, теперь можно указать много органовъ печати, которые боле или мене послдовательно проводятъ свое направленіе, хотя каждое изъ нихъ мало походитъ одно на другое. ‘Московскія Вдомости’ придерживаются преимущественно одного направленія, ‘Всть’ — другого. ‘Москва’ — третьяго и т. д., и каждое изъ этихъ направленій иметъ въ виду не одн ‘фразы’, а напротивъ, чисто-практическіе интересы, только понимаемые различно. Собственно говоря, въ настоящее время, когда въ область литературы вошли именно практическіе интересы, журналъ или газета безъ всякаго направленія немыслимы, какъ не мыслимъ человкъ, какъ бы мало онъ ни былъ развитъ, безъ какого нибудь преобладающаго оттнка въ его воззрніяхъ. И если мы говорили выше, что хорошій журналъ долженъ имть вполн опредленную физіономію, то именно въ томъ смысл, что направленіе журнала должно проводиться совершенно послдовательно и вполн сознательно. Какъ бы ни уврялъ насъ хоть тотъ же ‘Всемірный Трудъ’, что онъ даетъ своимъ читателямъ только интересное и разнообразное чтеніе, ревниво оберегая отъ публики свои истинныя симпатіи, мы все-таки съ совершенною ясностью укажемъ ему цлымъ рядомъ примровъ, каковы именно его симпатіи, потому что он все-таки видны чуть не изъ каждой статьи. Но мы говоримъ не о такого рода направленіи, проводимомъ журналомъ, такъ сказать, безсознательно и, можетъ быть, помимо воли редакціи, мы говоримъ о направленіи осмысленномъ, проводимомъ совершенно послдовательно и ненарушаемомъ даже случайными противорчіями. Спрашивается, что же можетъ скоре сбить съ толку читателя: опредленное ли направленіе, являющееся передъ нимъ въ каждой стать журнала, въ обсужденіи каждаго общественнаго и литературнаго факта и ненарушаемое ни однимъ фальшивымъ тономъ,— или же безалаберная смсь разныхъ мнній, противоположныхъ симпатій, уничтожающихъ одно другое положеній? Какъ, напримръ, должно подйствовать на читателя помщеніе въ одной и той же книжк статьи какого нибудь г. Загуляева, отыскивающаго во всемъ современномъ молодомъ поколніи сходство съ студентомъ Даниловымъ, гимназистомъ Горскимъ и т. д.— и статьи хоть г. Мордовцева, который среди кучи собственнаго хлама, высказываетъ о молодомъ же поколніи такія мысли, отъ которыхъ не отказался бы самый умный, самый честный литераторъ. Конечно, для насъ, внимательно слдящихъ за литературой, совершенно понятно, какой изъ этихъ двухъ отзывовъ объ одномъ и томъ же предмет слдуетъ считать случайнымъ и какой согласнымъ съ убжденіями редакціи, но на читателя, живущаго въ провинціи и читающаго, можетъ быть, только одинъ журналъ, такіе противоложные отзывы должны производить очень невыгодное дйствіе, повторяясь постоянно, они, наконецъ, окончательно собьютъ его съ толку и произведутъ именно т явленія, обличителемъ которыхъ является самъ же ‘Всемірный Трудъ’.

Какъ мы увидимъ дале, ‘Всемірный Трудъ’ въ разныхъ своихъ статьяхъ высказываетъ такого рода мысли, которыя въ глазахъ сколько нибудь опытнаго читателя, должны весьма ясно обозначить тотъ лагерь, къ которому принадлежитъ редакція этого журнала. Почему же бы ему прямо не сказать, что редакція будетъ исключительно держаться такого-то направленія? Это можно объяснить двумя причинами: во-первыхъ, обозначивши рзко свое направленіе, нужно уже держаться его постоянно — а это вещь довольно трудная для тхъ, у кого направленіе выработалось случайно и не иметъ твердыхъ основаній, а во-вторыхъ, если всему журналу проникнуться воззрніями, напримръ, г. Загуляева или г. Кельсіева, то многія статьи и мста въ нихъ пришлось бы вычеркнуть изъ журнала, но тогда что же останется печатать? Къ тому же, удочкой съ г. Загуляевымъ на конц можно бы поймать очень немного подписчиковъ, тогда какъ теперь, печатая рядомъ съ г. Загуляевымъ произведенія нсколько иного характера, можно разсчитывать на читателей съ разными, взглядами. Что нужды до того, что дйствовать такъ — значитъ увеличивать тотъ ‘мракъ, который лежитъ на русской мысли’ и унижать въ публик значеніе и авторитетъ литературы, до этого нтъ никакого дла такимъ издателямъ, какъ г. Ханъ и такимъ литераторамъ, какъ гг. Загуляевъ, Щегловъ, Кельсіевъ, Соловьевъ и имъ подобные. Лишь бы была подписка на слдующій годъ, а о дальнйшемъ можно будетъ позаботиться впослдствіи. Конечно, если бы ‘Всемірный Трудъ’ строго слдовалъ направленію гг. Загуляева, Кельсіева и т. п., то онъ долго существовать не могъ бы, до, умирая, онъ все-таки оставилъ бы посл себя наслдство въ лиц нсколькихъ сотенъ читателей, сохранившихъ нкоторое уваженіе къ печатному слову. Въ настоящемъ своемъ вид онъ также не можетъ существовать продолжительное время, потому что такіе журналы не живучи, но теперь онъ оставитъ по себ очень нехорошую память.

Въ первой своей книжк ‘Всемірный Трудъ’выразилъ устами г. Соловьева желаніе занять въ литератур мсто, оставшееся вакантнымъ посл того, какъ ‘Отечественныя Записки’, по слухамъ, перешли подъ новую редакцію. ‘Мы не можемъ не заявить, замчаетъ г. Соловьевъ, что сохраненіе въ извстной степени (?) направленія ‘Отечественныхъ Записокъ’ необходимо не только ради приличія (!), но и ради разнообразія журналовъ. Не всмъ же настраиваться на одинъ ладъ! долженъ же быть журналъ и съ положительнымъ направленіемъ. Ужели ‘Всемірный Трудъ одинъ въ цломъ Петербург долженъ взять на себя эту трудную роль (?!)’, Въ этихъ словахъ какъ будто высказывается желаніе и даже необходимость, въ противорчіе съ мнніемъ г. Крестовскаго, имть журналу какую нибудь опредленную физіономію.

Г. Загуляевъ въ той же самой книжк также старался нсколько обрисовать физіономію ‘Всемірнаго Труда’. Въ начал нашего ‘Обозрнія’ мы уже замтили, что онъ общалъ бороться не на жизнь, а на смерть съ своими противниками — но за что и во имя чего бороться?— защищая новыя учрежденія. Наивно до ребячества! Какъ будто новыя учрежденія нуждаются въ защит со стороны журналистики, какъ будто тотъ или другой органъ печати можетъ спасти ихъ, если бы правительство нашло нужнымъ сдлать въ нихъ какія нибудь перемны и наконецъ какъ будто ‘защита защищеннаго и огражденіе огражденнаго’ могутъ характеризовать направленіе органа печати!

Во всякомъ случа ни желаніе занять въ литератур мсто ‘Отечественныхъ Записокъ’, ни общаніе защищать новые суды и земство, защищать какъ отъ ‘крайней правой’, такъ и отъ ‘крайней лвой фракціи’ никакъ не могутъ установить нравственной связи между журналомъ и его читателями. Да этого, какъ мы видли изъ статьи г. Крестовскаго, ‘Всемірный Трудъ’ и не считаетъ нужнымъ, такую связь онъ не только не признаетъ полезной, но считаетъ даже вредной. Посл этого можно себ вообразить, какую удивительную и разнообразную смсь должны представлять двнадцать книжекъ подобнаго журнала, и въ какомъ затрудненіи долженъ находиться обозрватель, желающій познакомить своихъ читателей съ главными чертами этого журнала. Вы убждаетесь только въ одномъ — что журналъ не иметъ ровно никакого направленія, но за тмъ передъ вашими глазами открывается безграничный океанъ фразъ, мнній, воззрній, въ которомъ вы совершенно теряетесь. Позвольте, думаете вы, а можетъ быть отсутствіе всякого направленія именно и есть-то направленіе журнала, такъ, покрайней мр, слдовало бы заключить изъ статьи г. Крестовскаго. Но васъ сбиваетъ съ толку одна изъ статей г. Соловьева, который, разбирая журналы, упрекаетъ нкоторые изъ нихъ въ непослдовательности, изъ чего вы должны заключить, что послдовательность считается со стороны ‘Всемірнаго Труда’ необходимымъ качествомъ для журнала. Дале, изъ статьи того же г. Крестовскаго слдуетъ, что журналъ долженъ спускаться до понятій читающей публики и давать только то, что можетъ ее интересовать, рискуя въ противномъ случа остаться безъ читателей. Но вдругъ г. Кельсіевъ восклицаетъ, что ‘нтъ ничего противне и возмутительне, какъ рукоплесканія, слышимыя за то, что заслужившій ихъ поддался вкусамъ и прихотямъ толпы. ‘Масса, толпа, поясняетъ онъ дале, ни въ чемъ не судья. Повиноваться ей и признавать ея приговоръ за нчто абсолютное, значитъ продать себя, значитъ потерять вру во все святое и сдлаться ея лакеемъ’. И вотъ ваша прежняя точка зрнія оказывается негодною. Дале, читаете вы, напримръ, такія слова изъ статьи г. Мордовцева, произнесенныя героемъ, весьма сочувственнымъ автору:

Сколько въ Петербург прекрасныхъ свтлыхъ личностей, какія богатыя головки вы найдете и подъ стрижеными косами, какую жестокую и стой кую войну ведутъ эти хорошенькія головки противъ всего того, что наложило на женщину толстымъ слоемъ пыли и средневковое варварство, и современное невжество! Вы не смйтесь надъ женскими артелями: надо же бдной женщин разбить вковыя цпи, которыя не только наложены на ихъ руки и ноги, по и на ихъ мозгъ, на ихъ сердце, впечатлительное, отзывчивое. Я знаю такихъ женщинъ — въ нихъ надежда нашего и будущаго вка. У насъ есть сотни Сусловыхъ, хотя о нихъ не печатаютъ ни Сченовъ, ни Боковъ. Не смотрите на женщинъ, показанныхъ намъ Аве наріусомъ, какъ смотрятъ на нихъ его критики: хлыщи были и есть какъ между мужчинами, такъ и между женщинами.

И въ томъ же самомъ журнал печатаются слдующаго рода измышленія г. Кельсіева:

У насъ женщины и двушки, чистыя, честныя и благородныя натуры, прослышавши громкое слово эмансипація, падали, и то, что случается какъ несчастіе, возвели чуть-чуть не въ догматъ. Кто не знаетъ этихъ исторій, что мужъ, любящій свою жену, нарочно подговаривалъ ее (?!) быть ему неврной ‘во имя права женщины’, что жена, любящая своего мужа, во имя этого самаго несчастнаго права, съ его вдома ему измняла для того, чтобы хвалить свою самостоятельность, въ которой ей даже и нуждаться не приходи юсъ.

Наконецъ, во ‘Всемірномъ Труд’ не мудрено встртить самые противоположные взгляды въ одной и той же стать, и даже но одному и тому же поводу. Возможно-ли, напримръ, вывести какое нибудь цльное заключеніе изъ слдующихъ словъ г. Загуляева, посвященныхъ покойному Писареву:

Писаревъ былъ человкъ высокоталантливый и честно убжденный въ томъ, что онъ проповдывалъ. Онъ былъ одаренъ громадными способностями и чисто Боклевскимъ даромъ асимиляціи и дедукціи… Онъ принадлежалъ къ людямъ, которые умли пріохотить къ научнымъ занятіямъ цлое поколніе нашей молодежи… Писаревъ высказалъ много свтлыхъ мыслей и поднялъ въ нашей литературной критик много существенно важныхъ вопросовъ’.

Какъ соединить этотъ похвальный отзывъ о писател съ тми словами, въ которыхъ говорится, что Писаревъ принадлежалъ къ направленію вредному для нашего общества, вредному для развитія русской жизни и русской науки’ Какъ переварятъ все это бдные читатели ‘Всемірнаго Труда’?

Совершенно такое же противорчіе въ сужденіяхъ объ одномъ и томъ же предмет мы встрчаемъ по поводу отзывовъ о г. Стебницкомъ. Въ одной книжк ‘Всемірнаго Труда’ этого писателя называютъ тенденціознымъ, а повсть его — смлою и написанною ‘съ большимъ тактомъ’, другая же книжка признаетъ въ немъ только ‘извстную даровитость и бойкость’ и отрицаетъ существованіе ‘всякихъ убжденій’.

Словомъ, подобныя противорчія мы встрчаемъ на каждомъ шагу, и исчислить ихъ здсь нтъ никакой возможности. Намъ скажутъ, можетъ быть, что это мелочи. Однакоже эти мелочи показываютъ, что между людьми, сотрудничающими въ одномъ и томъ же журнал, все таки идетъ разноголосица, что каждый изъ нихъ пишетъ свое, и что если между ними есть что нибудь общаго — то это: одинаковая безталанность, одинаковая ограниченность и одинаковое непониманіе задачи журналиста.

Повидимому, ‘Всемірный Трудъ’ самъ понимаетъ, что ему трудно разсчитывать на успхъ въ современной читающей публик, и потому-то онъ особенно дорожитъ такими статьями, въ которыхъ наиболе развита клубничная сторона. Во ‘Всемірномъ Труд’, какъ извстно, было напечатано ‘Повтріе’, ‘Всемірный же Трудъ’ пріютилъ у себя ‘Жертву Вечернюю’ г. Бобарыкина и ‘Новые русскіе люди’ г. Мордовцева. Об эти повсти пропитаны клубничнымъ запахомъ, первая же изъ нихъ, кажется, спеціально и написана ради изображенія разныхъ клубнично-эротическихъ сценъ. Одинъ изъ критиковъ, разбиравшихъ романъ или повсть г. Бобарыкина, замтилъ, что при чтеніи ея, почти на каждой страниц чувствуешь ‘ощущеніе пола’. Дйствительно, это совершенно справедливое замчаніе. Мы положительно утверждаемъ, что главная цль и г. Боборыкина и г. Хана заключалась единственно въ томъ, чтобы раздражить до невозможности спинные хребты читателей, остальныя же сцены, не дйствующія подобнымъ возбудительнымъ образомъ, написаны единственно для приличія.

Затмъ, исключая клубничности и постоянныхъ противорчій, на примры которыхъ мы указывали, во ‘Всемірномъ Труд’ за весь годъ ршительно не на чемъ остановится. Даже задорная его сторона отзывается крайнею безталанностью и безцвтностью, такъ что вмсто огорченія вызываетъ на лиц лнивую усмшку. Въ составъ этого журнала вошли статьи самаго разнообразнаго, хотя и очень неинтереснаго для русской публики свойства. Тутъ вы встртите такія статьи, какъ ‘Очерки Тульчи’, ‘Корреспонденція Наполеона I-го’, ‘Максимиліанъ, императоръ мексиканскій’, ‘Изъ записокъ кавказскаго военнаго инженера’, ‘жизнь и дворъ персидскаго шаха’,— словомъ, статьи, которыя невольно переносятъ васъ во времена ‘Библіотеки для Чтенія’ барона Брамбеуса. Уже по одному названію этихъ статей вамъ кажется, что вы ихъ гд-то и когда-то читали, что это старые ваши знакомые. Тутъ же кстати попадаются вамъ и подходящія имена: старца Лажечникова, г.г. Ахшарумова, Щеглова и имъ подобныхъ заштатныхъ публицистовъ, романистовъ и критиковъ. Единственный оригинальный мотивъ, который рзко выдается изъ ряда статей за цлый годъ и подобнаго которому мы не встрчали до сихъ поръ ни въ одномъ журнал, это — жалобы на то, что русскіе литераторы не приняты въ высшемъ обществ. Этотъ мотивъ слышался въ нсколькихъ мстахъ романа г. Бобарыкина, а г. Кельсіевъ развилъ его весьма обстоятельно въ стать ‘Обличитель прошлаго вка’. Г. Кельсіевъ очень сокрушается о томъ, что наши аристократки ‘весьма охотно идутъ замужъ за такихъ дешевыхъ французскихъ литераторовъ, какихъ у насъ самихъ чрезвычайно много, тогда какъ за русскихъ замужъ не только нейдутъ, но даже знакомствомъ ихъ своимъ не удостоиваютъ^. И г. Кельсіевъ прибавляетъ, что ‘винить въ этомъ нашихъ аристократокъ ршительно не за что’, такъ какъ наша ‘неуклюжая косолапая интелигенція не только ни ссть, ни встать не уметъ, не только не уметъ говорить въ обществ или занять собой, но даже личностью своею привлечь никого не можетъ’. Не сами ли посл этого виноваты русскіе писатели, прибавляетъ г. Кельсіевъ, въ томъ, что довели себя ‘до подобнаго униженнаго положенія?’ Не мене курьозна по своей оригинальности статья того же г. Кельсіева о г. Полонскомъ, произведенномъ въ юмористы за два произведенія: ‘Кузнечикъ-музыкантъ’ и ‘Ночь въ Лтнемъ саду’, о послднемъ изъ которыхъ мы скажемъ ниже. Въ этой стать г. Кельсіевъ взываетъ къ небесамъ о ниспосланіи грома на главы русскихъ реалистовъ, которые требуютъ отъ всякаго произведенія прежде всего мысли и потомъ уже изящной формы, а не наоборотъ, и которые сдлали то, что ‘талантливйшіе’ изъ нашихъ писателей перестали писать, а сдлались сатириками на современное общественное настроеніе.

Н. . Щербина пересталъ быть лирикомъ и ничего не производитъ, кром талантливыхъ, злыхъ эпиграмъ, которыя не печатаются, по которыя каждый (?) знаетъ наизусть. Кроткій и тихій Я. П. Полонскій изъ лирика сдлался юмористомъ. А. Н. Майковъ пересталъ писать вещи въ род первой части ‘Трехъ Смертей’ и отдался исключительно произведеніямъ, пишущимся по случаю.

Г. Кельсіевъ, какъ человкъ, желающій быть критикомъ, вмсто того, чтобы плакаться на судьбу по поводу подобныхъ явленій, сдлалъ бы гораздо лучше, еслибъ вдумался серьозне въ это явленіе и далъ себ ясный отчетъ, отъ чего же оно зависитъ? Почему люди старые, опытные, во всеоружіи своихъ чисто-художественныхъ доспховъ не выдерживаютъ борьбы съ юными силами реалистовъ и уступаютъ имъ мсто? Неужели только потому, что ‘художники народъ вообще робкій, то есть не способный къ полемик и неумющій себя защитить’? Впрочемъ этотъ вопросъ всего лучше разршается собственными же словами г. Кельсіева, сказанными имъ всего мсяцъ спустя посл статьи о г. Полонскомъ: ‘если меня не читаютъ, стало быть я плохо пишу, если меня не слушаютъ, стало быть я или вздоръ говорю, или говорю непонятно’. Этими же словами всего приличне закончить и нашъ отзывъ о ‘Всемірномъ Труд».

——

Переходя къ разсмотрнію дятельности ‘Встника Европы’ въ 1868 году, мы должны напомнить, что этотъ журналъ совершенно согласно съ ‘Всемірнымъ Трудомъ’ понимаетъ причины, создавшія недоразумнія въ отношеніяхъ публики къ журналистик. Такими причинами онъ считаетъ, какъ мы сказали, журнальныя направленія, за которыми, по его мннію, всегда скрывалась одна фраза. Что же намренъ былъ ‘Встникъ Европы’ противопоставить въ своей дятельности фраз, чтобы возстановить порванную связь между читателями и литературой? Правду и дло, отвчаетъ ‘Встникъ’ ту правду, которая олицетворялась въ форм новаго гласнаго судопроизводства, и то дло, котораго требуютъ новыя земскія учрежденія. Въ поясненіе этой туманной мысли, ‘Встникъ Европы’ прибавлялъ: ‘новое требованіе отъ насъ правды можетъ быть удовлетворено развитіемъ общественной совсти, а для дла нужно обогащеніе ума и воспитаніе мысли’.

Не трудно замтить, что все это не больше какъ фразы, изъ которыхъ ровно ничего нельзя извлечь, къ тому же фразы не продуманныя, не выясненныя даже для самой редакціи. Ей что нибудь нужно было сказать по случаю преобразованія ‘сборника’ въ ‘журналъ’, а такъ какъ это преобразованіе совершалось, очевидно, н_е вслдствіе сознанной редакціей потребности въ такомъ преобразованіи, то при этомъ и не могло быть сказано ничего продуманнаго, ничего, имющаго какой нибудь смыслъ. Редакція, очевидно, не имла ровно никакого понятія о томъ, чмъ долженъ отличаться сборникъ отъ журнала, ей казалось, что стоитъ только вмсто четырехъ книжекъ въ годъ давать двнадцать, да ввести въ программу литературный отдлъ — и сборникъ тотчасъ же сдлается журналомъ. Но такое предположеніе очень ошибочно. Сборникъ, каково бы ни было его преобладающее содержаніе, никого не можетъ ввести въ заблужденіе своей программой. Сборникъ математическій выписываютъ люди, интересующіеся математикой, сборникъ историческій — люди, интересующіеся исторіей и т. д., но журналъ выписываетъ публика, въ составъ которой входятъ настолько разнообразные элементы, что нтъ возможности подвести ихъ подъ какую нибудь опредленную спеціальность. Прекрасныя статьи, помщаемыя въ сборникахъ, то-есть, имющія извстное научное достоинство, могутъ быть ршительно негодными для помщенія въ журнал. Ученый сборникъ точно также относится къ журналу, какъ ученый спеціалистъ къ публицисту. Для публициста могутъ быть очень полезны многіе ученые труды, но публик они въ такомъ только случа принесутъ какую нибудь пользу, если ими воспользуется публицистъ, сопоставивъ ихъ извстнымъ образомъ съ практическими общественными вопросами. Выпустите въ публику цлую сотню самыхъ замчательныхъ трудовъ ученыхъ спеціалистовъ — они не принесутъ и тысячной доли той пользы, какую принесетъ одна умная публицистическая статья, основанная на тхъ данныхъ, которыя заключаются въ этой сотн ученыхъ статей. Сборникъ даетъ читателю сырые матеріалы, обработанные научнымъ образомъ, тогда какъ журналъ долженъ осмыслятъ эти матеріалы и длать ихъ доступными большинству читателей. Отсюда слдуетъ, что сборникъ можетъ не имть, или лучше сказать, не можетъ имть какого нибудь опредленнаго направленія, тогда какъ журналъ долженъ его имть. Это различіе въ требованіяхъ основывается на томъ факт, что одинъ и тотъ же сырой научный матеріалъ очень часто служитъ основаніемъ для самыхъ противоположныхъ выводовъ. Осмысляя этотъ матеріалъ, человкъ невольно проявляетъ свою индивидуальность, то-есть осмысляетъ его въ томъ направленіи, которое обусловливается всею личностью человка. Въ журналахъ съ самымъ опредленнымъ направленіемъ помщались и помщаются статьи серьезнаго, почти научнаго содержанія, но это нисколько не исключаетъ для нихъ возможности имть извстную практическую цль, то-есть опредленное направленіе, но помщать въ журнал какую бы то ни было статью за то только, что она научна или серьезно написана — значитъ обращать журналъ въ простои сборникъ. Такимъ именно сборникомъ и остался ‘Встникъ Европы’, не смотря на измненный срокъ въ выход его книжекъ, — сборникомъ совершенно безличнымъ и сухимъ.

Мы едва ли ошибемся, если предположимъ, что ‘Встникъ Европы’, согласный съ ‘Всемірнымъ Трудомъ’ во взглядахъ на журнальныя ‘направленія’, точно также сходится съ нимъ и въ исключительномъ пониманіи этого слова. Ему, повидимому, кажется, что уже одно названіе журнала ‘съ направленіемъ’ непремнно предполагаетъ какое нибудь макетное направленіе, которому ‘Встникъ Европы’ не сочувствуетъ. Поэтому, называя, собственно говоря, только такое направленіе ‘фразой’, и вычеркивая его изъ своей программы, онъ вмст съ тмъ отрекся и отъ всякаго направленія, назвавъ его не только излишнимъ, но и вреднымъ для журнала. Вмсто направленія, то-есть вмсто ‘фразы’, у него явилось ‘дло’, то-есть отсутствіе всякаго направленія. Для насъ совершенно ясно какимъ образомъ редакція ‘Встника Европы’ додумалась до такой мысли. Исходя изъ совершенно ложнаго положенія, что направленіе предполагаетъ въ журнал нсколько поверхностное отношеніе къ предметамъ и ‘легкомысленный’ тонъ, какъ выражались лтъ пять назадъ, и считая подобный тонъ не согласнымъ съ современными требованіями, она отреклась отъ него, а вмст съ тмъ отреклась и отъ направленія. Она хотла быть солидной, а потому сочла для себя неприличнымъ имть какое нибудь направленіе. Такое ошибочное пониманіе слова солидность сгубило уже одинъ журналъ, именно ‘Современное Обозрніе’, которому показалось, что перемна тона условливаетъ собою и перемну направленія. Одно и тоже направленіе можетъ держаться самыхъ разнообразныхъ тоновъ, смотря по требованіямъ времени или обстоятельствъ, оно можетъ прибгать къ насмшк или къ серьезной критик и все-таки оставаться однимъ и тмъ же. Напримръ, въ настоящее время совершенно неумстенъ и неудобенъ тотъ тонъ, который былъ въ ходу въ русской журналистик лтъ шесть-семь назадъ, люди, писавшіе тогда такъ, могутъ писать теперь иначе, но это нисколько не налагаетъ на нихъ обязанности измнять свой образъ мыслей. Точно также и ‘Встникъ Европы’, нисколько не усвоивая себ легкомысленнаго тона, и даже не разставаясь съ научными пріемами, очень удобно могъ бы имть какое нибудь опредленное направленіе, чтобы сдлаться дйствительно журналомъ, а не оставаться тмъ самымъ сборникомъ, какимъ онъ былъ и въ первые два года своего существованія.

Намъ могутъ сказать, что ‘Встникъ Европы’ потому уже нельзя называть сборникомъ, что въ составъ его входятъ всевозможныя хроники, какъ-то: судебная, земская, иностранная, библіографическая и т. д., наконецъ, что у него существуетъ литературный отдлъ. Но этотъ-то послдній отдлъ и заставляетъ насъ строго относиться къ ‘Встнику Европы’. Не будь въ немъ литературнаго отдла, публика не могла бы заблуждаться на его счетъ, считая его, какъ и прежде, просто историческимъ сборникомъ. Между тмъ редакція ‘Встника Европы’ именно этимъ-то отдломъ и желала замаскировать передъ читателями истинный свой характеръ. Мало того, она употребляла вс старанія, чтобы привлечь къ себ гг. Тургенева, Гончарова и т. п., на имена которыхъ публика до сихъ поръ еще накидывается жадно, не смотря на то, что, напримръ, ‘Бригадиръ’, г. Тургенева, напечатанный въ первой книжк ‘Встника’, есть такой разсказъ, подобныхъ которому каждый гимназистъ напишетъ цлый десятокъ. Конечно, года черезъ два публика разочаруется окончательно въ своихъ бывшихъ любимцахъ, упавшихъ до возможности писать ‘Бригадировъ’, ‘Собакъ’, ‘Лейтенантовъ Ергуновыхъ’ и т. д., но теперь, повторяемъ, она ими еще увлекается, и редакція ‘Встника Европы’ очень хорошо это понимаетъ. Но такъ какъ одно существованіе въ журнал литературнаго отдла не можетъ превратить сборника въ журналъ, а съ другой стороны, такъ какъ публика, благодаря этому отдлу, особенно съ участіемъ гг. Тургенева и Гончарова, расположена смотрть на ‘Встникъ Европы’, пожалуй даже, какъ на хорошій журналъ, то естественно, что читатели вводятся въ сильнйшее заблужденіе и составляютъ себ совершенно ложное понятіе о журнал.

Что же касается до упомянутыхъ выше хроникъ, то составители ихъ ухитряются писать весьма оригинальнымъ образомъ. Ни въ одной изъ этихъ хроникъ вы не замтите личности автора, его симпатій и антипатій. Вс он приведены къ общему знаменателю, какъ будто вс разомъ писаны съ одного почерка. Безличность ихъ, какъ и безличность всего журнала, не иметъ впрочемъ, ничего общаго съ безличностью ‘Всемірнаго Труда’. Тамъ эта безличность является слдствіемъ постоянныхъ противорчій, хотя авторы не отказываются объяснять факты съ своей личной точки зрнія, здсь же — это безличность сознательная, намренная, принципная. Здсь вы не встртите ни одного абсурда, въ род того, что гласный судъ развращаетъ народъ, но и не встртите ни одной умной мысли, ни одного живого слова. Вс эти хроники составляются по казенной мрк, казеннымъ языкомъ и непремнно на законномъ основаніи. Можетъ случиться, что насъ вдругъ остановитъ на себ, повидимому, смлая и оригинальная мысль. Но всмотрвшись въ нее, вы тотчасъ же убждаетесь, что это не мысль, а нкоторая варіація какой нибудь статьи ‘учрежденія судебныхъ установленій’ или ‘устава уголовнаго судопроизводства’. Дале, самый выборъ предметовъ для хроникъ выказываетъ стремленіе редакціи говорить только о такихъ вопросахъ, насчетъ которыхъ составилось уже боле или мене опредленное общее мнніе. Народное образованіе полезно, и жаль, что у насъ мало народныхъ школъ, земство — вещь очень хорошая, но жаль, что часто собранія не составляются по недостатку гласныхъ, судъ не можетъ мшать администраціи, желательно, чтобъ желзно-дорожное дло развивалось въ Россіи, тарифъ либеральный лучше тарифа покровительственнаго и т. п. Словомъ, рчь идетъ постоянно о такихъ предметахъ, которые хотя не лишены общественнаго значенія, но не имютъ непосредственно общественнаго интереса. Притомъ же, толкованіе о польз или вред той или другой мры никогда не переходитъ за предлы самой этой мры, то есть, если ‘Встникъ Европы’ говоритъ, напримръ, о земств, то онъ никогда не позволитъ себ коснуться этого предмета съ журнальной точки зрнія, нтъ, онъ будетъ говорить такъ, какъ говорилъ бы, сочувствующій земству, предводитель дворянства или предсдатель земской управы, офиціально бесдуя съ гласными, если дло коснется судебныхъ вопросовъ, то и о нихъ ‘Встникъ Европы’ начинаетъ говорить такъ, какъ говорилъ бы дльный и усердный предсдатель окружнаго суда или даже членъ судебной палаты и т. п. И предводитель дворянства, и предсдатель земской управы или окружнаго суда, и членъ судебной палаты будутъ говорить весьма дльно и толково, въ этомъ не можетъ быть сомннія, но несомннно и то, что для публики ихъ рчи не могутъ представлять интереса, да и польза ихъ въ высшей степени сомнительна. И какъ у всхъ этихъ должностныхъ лицъ вы не встртите личнаго взгляда на дло., такъ не найдете вы его и въ хроникахъ ‘Встника Европы’. Это въ буквальномъ смысл слова хроники, то есть сводъ въ одно извстныхъ фактовъ, связанныхъ между собою казеннымъ способомъ. А такія хроники не въ состояніи придать сборнику журнальнаго характера.

Почти той же мрки придерживается редакція ‘Встника Европы’ при составленіи своего первого отдла, то есть литературнаго и ученаго. Можетъ быть изъ нкоторыхъ ея статей, осмысливъ и освтивъ ихъ надлежащимъ образомъ, и могло бы получиться нчто интересное для читающей массы, но такихъ освщеній ‘Встникъ Европы’ не допускаетъ, помщая статьи въ сыромъ вид, такъ, какъ они есть. И мы убждены, что большинство этого рода статей остаются не разрзанными. Такова, напримръ, статья Влад. Стасова ‘Происхожденіе русскихъ былинъ’. Предметъ ея, пожалуй, могъ бы имть и общій интересъ, еслибъ самая статья была, написана для журнала, а не для сборника. Г. Стасовъ доказываетъ что русскія былины имютъ восточное происхожденіе, а вовсе не созданы народной русской фантазіей, что такимъ образомъ для насъ оказывается необходимымъ близко познакомиться съ созданіями монгольской, калмыцкой, киргизской, башкирской, армянской и грузинской поэзіи, а также съ пснями и поэмами разныхъ сибирскихъ и кавказскихъ племенъ и народовъ. Такое изученіе, но словамъ г. Стасова, можетъ сообщить вамъ совершенно новыя данныя по русской исторіи, ‘и первыя страницы нашей лтописи, въ большинств случаевъ, могутъ оказаться точно такимъ же повтореніемъ восточныхъ легендъ и разсказовъ, какъ и паши былины’. Отсюда, повторяемъ, видно, что г. Стасовъ затрогиваетъ вопросъ, повидимому, не лишенный общаго интереса. Но намъ интересно бы знать, сколько именно подписчиковъ »Встника Европы’ прочли эту статью, растянувшуюся на пространств шести книжекъ, занявшую до двадцати пяти печатныхъ листовъ и написанную такимъ образомъ, какъ пишутъ, обыкновенно, для спеціалистовъ? Признаемся, у насъ, по крайней мр, не хватило ни охоты, ни силъ прочитать эту статью страница за страницей, хотя она и намрена произвести переворотъ въ господствующихъ взглядахъ на народную поэзію.

Но статья г. Гильфердинга ‘Древнйшій періодъ исторіи славянъ’ не иметъ даже и тхъ достоинствъ, которыя могла бы имть статья г. Стасова при другомъ изложеніи. Это уже вполн безхитростное спеціально-историческое изслдованіе, помщенное, по словамъ редакціи ‘Встника’, единственно въ виду ‘той легкости, съ какою рождаются самыя нелпыя теоріи по этому предмету въ западной литератур вообще и во французской въ особенности’. Опять-таки, для сборника эта статья, быть можетъ, и могла бы имть какое нибудь значеніе, но въ журнал ей вовсе не мсто.

Къ числу подобнаго же рода статей нужно отнести: ‘Патріархъ Фотій и первое раздленіе церквей’ г. Костомарова, ‘Сектаторыколонисты въ Россіи’ г. Клауса, ‘Князь Волконскій и его донесенія изъ Польши’ г. Дубровина, ‘Древнйшая повсть въ мір’ г. Стасова, ‘Послдняя судьба папской политики въ Россіи’ г. Попова и другія, перечислять которыя слишкомъ утомительно.

При выбор статей чисто-литературныхъ, редакція ‘Встника Европы’ руководствуется, повидимому, тми же соображеніями, какими руководствовались прежде ‘Отечественныя записки’. Ей не нужно мысли въ произведеніи, для нея неиметъ никакой цны то или другое его направленіе — ей нужны только имена. Что бы ни написали г.г. Тургеневъ или Гончаровъ — она все съ удовольствіемъ напечатаетъ и даже заплатитъ большія деньги. Помщеніе ученическаго разсказа ‘Бригадиръ’ съ подписью г. Тургенева лучше всего это доказываетъ. ‘Письмо провинціала’, о которомъ мы упоминали выше, высказывало, между прочимъ, ту мысль, что г. Стасюлевичъ, общая не держаться никакого направленія, самъ клеветалъ на себя, что честный и добросовстный журналъ не иметъ возможности остаться безъ направленія и что, наконецъ, въ ‘Встник Европы’, невозможны г.г. Стебницкіе, Авенаріусы, Клюшниковы, Писемскіе и имъ подобные журналисты. Но ‘Провинціалъ’ долженъ окончательно разочароваться въ своихъ надеждахъ, прочитавъ поэму г. Полонскаго: Ночь въ лтнемъ саду’, напечатанную въ шестой книжк ‘Встника Европы’. Для редакціи, при помщеніи поэмы, достаточно было того, что подъ нею подписана фамилія г. Я. Полонскаго, давнишняго поэта, имющаго достаточную извстность въ литератур. Мы не предполагаемъ въ редакціи ‘Встника Европы’ никакихъ другихъ соображеній при напечатаніи этой поэмы, единственно потому, что не видимъ въ ‘Встник’ ровно никакого направленія, но поэма г. Полонскаго во всякомъ случа такого свойства, что кладетъ крайне сомнительный колоритъ на журналъ, давшій ей у себя мсто.

Г. Полонскій принялся устами баснописца Крылова обличать современныя ‘язвы’. Пріемъ этой поэмы самъ по себ довольно удаченъ, и попадись онъ въ руки добросовстнаго, умнаго и не озлобленнаго поэта — изъ него могло бы выйти нчто весьма интересное. Дло въ томъ, что какой-то молодой человкъ, меланхолически-настроенный, зашелъ въ Лтній садъ и остался тамъ на всю ночь передъ памятникомъ Крылова. Скоро онъ впалъ въ дремоту, и ему почудилось, что статуя Крылова начала шевелиться и вдругъ заговорила съ нимъ человческимъ языкомъ. Тутъ Крыловъ сталъ разсказывать, какъ однажды ночью онъ почувствовалъ въ себ способность видть и слышать все, что вокругъ него происходитъ, какъ онъ сталъ, сравнивать настоящее съ прошедшимъ и какія замтилъ перемны, насколько измнились то зло и та неправда, которые онъ обличалъ въ своихъ басняхъ и насколько вообще измнились люди. Повторяемъ, что поэтъ добросовстный могъ бы очень удачно воспользоваться такимъ пріемомъ. Для этого онъ собралъ бы наиболе общіе, такъ сказать, типическіе недостатки нашего времени и сопоставивъ ихъ съ недостатками, порицавшимися Крыловымъ въ его басняхъ, имлъ бы прекрасный случай дать очную ставку двумъ эпохамъ послдняго столтія. Отсюда могло бы произойти нчто весьма поучительное.

Что же сдлалъ г. Полонскій? Онъ обратилъ вс свои громы на такіе вопросы, которые не только еще не разршились въ жизни, но съ которыми чуть не вчера познакомилось наше общество, онъ старательно сталъ отыскивать недостатки въ той сред, которая уже столько разъ забрасывалась грязью со стороны разныхъ Стебницкхъ и Авенаріусовъ и сталъ третировать съ высока такіе предметы, которые заслуживаютъ полнйшаго уваженія и въ которыхъ заключаются, по словамъ даже г. Мордовцева, спасеніе нашего общества. Мы не отвергаемъ, что недостатки можно найти везд, особенно въ людяхъ молодыхъ, которые съ честною горячностью бросаются на всякій живой вопросъ. Но нужно помнить, что уважающая себя сатира только тогда честно служитъ обществу, когда касается пороковъ общихъ, установившихся и имющихъ на своей сторон матеріальную силу. Если же сатирикъ въ каждомъ новомъ движеніи склоненъ видть одни дурные элементы, и если онъ начнетъ бросать въ нихъ грязью, если къ тому же, онъ начнетъ клеветать и извращать факты, то это значитъ, что онъ въ глубин души своей питаетъ корыстную ненависть ко всему движенію и готовъ задушить его собственными руками.

Мы заняли бы слишкомъ много мста, еслибъ захотли длать выписки изъ длинной поэмы г. Я. Полонскаго для подтвержденія нашихъ словъ. Поэтому мы скажемъ только, о чемъ идетъ рчь въ этой поэм и приведемъ, для большой выразительности, нкоторые отзывы о ней ‘Всемірнаго Труда’, совершенно одобрившаго произведеніе г. Полонскаго и даже произведшаго его въ ‘Юмористы’.

Крыловъ г. Полонскаго разсказываетъ, между прочимъ, что къ нему на паленъ сла канарейка, которая, вроятно, не могла снести неволи и улетла изъ клтки. Тутъ какой-то задорный воробей, слдившій за канарейкой, сталъ упрекать ее за то, что она прибгла подъ покровительство. Какая ты посл этого дрянь! замчаетъ воробей. Вотъ мы не ищемъ покровительства у истукана,, мы хоть и боимся его, да мараемъ’. Ты на насъ сердишься за то, что мы тебя немного пощипали, вдь мы по любви загоняли тебя обратно въ клтку. Эй, галки! скомандовалъ воробей, подбейте ей крыло да выколите глазъ. ‘Всемірный Трудъ, такъ поясняетъ это мсто:

Кто не знаетъ этой несчастной канарейки, которая должна была наконецъ прибгнуть подъ покровительство великаго сатирика, потому что ее преслдуютъ воробьи ті галки, которые хоть этого сатирика и боятся,—

Кто не знаетъ этихъ воробьевъ и галокъ, которые щиплютъ канарейку, чтобы научить пть и любя ее загоняютъ обратно въ клтку, которые накликаютъ на нее галокъ подбить ей крыло и выколоть глазъ? Вс разсказы статуи Крылова о его похожденіяхъ сводятся на эту тему.

Не скажи ‘Всемірный Трудъ’ подчеркнутой нами фразы, мы не ршились бы придавать приведенной сцен, ради ея неясности, какой нибудь скверный смыслъ, но слова ‘Всемірнаго Труда’, какъ судьи боле насъ компетентнаго въ этомъ случа, заставляютъ насъ смотрть иначе. Какая же это тема, о которой упоминаетъ ‘Всемірный Трудъ’?— Въ слдующей картин, тумба говорятъ стату Юноны слдующія слова: ‘будь современне, приноровись къ тому, чтобъ въ праздникъ на теб горли съ саломъ плошки’. На что Юнона ничего не отвтила. Тогда тумба пригрозила ей тмъ, что найдетъ на Руси ‘не мало охотниковъ сколачивать у богинь носы ‘

Эта тумба, поясняетъ ‘Всемірный Трудъ’,— наша короткая знакомая. Мы слышимъ этотъ хриплый голосъ и требованіе, чтобы каждый изъ любви къ человчеству вообще, а къ отечеству въ особенности, держалъ бы на себ, если не плошку съ саломъ, то какой нибудь вонючій фонарь…. Кто мшаетъ людямъ быть ремесленниками, писцами, даже рецензентами? но почему же вс эти господа не могутъ простить изящества, не могутъ простить таланта, не могутъ простить знаніи…. Талантъ, сила, красота умютъ щадить, а тумбы только подымаютъ тупое рыло и хриплымъ голосомъ нападаютъ на все, что есть лучшаго въ мір и ликуютъ, что въ наше время на Руси находится не маю охотниковъ сколачивать носы у богинь. Свою бездарность, свою тупость он вымщаютъ на всемъ, что выше ихъ. Они не прощаютъ превосходства, и каждое превосходство, каждое совершенство — въ ихъ глазахъ лютая обида и преступленіе и т. д.

Дале Крыловъ увидлъ снигиря, который прилетлъ со своей ученицей — синицей, внучкой той синицы, которая грозилась сжечь море. Между этими двумя пернатыми начинается разговоръ, съ которымъ мы считаемъ удобне познакомить нашихъ читателей также по ‘Всемірному Труду’, не отступающему, впрочемъ, ни на шагъ отъ подлинника:

Синица эта, поясняетъ ‘Всемірный Трудъ’, опять-таки дама намъ весьма близко знакомая. Мы ее встрчаемъ на каждомъ шагу, она стонетъ о томъ, что ‘неужели никогда не будетъ горть море?’ Неужели никогда на свт не будетъ той идеальной ухи, которую безъ всякаго труда могли бы хлебать всякія птицы? Мы такъ и видимъ эту синицу съ бойкими развязными манерами, съ глубокой думой на чел о будущности рода человческаго и съ пискотней объ идеальной ух. Ея учитель — снигирь не простой. Крыловъ чрезвычайно ловко называетъ его снигиремъ насвистаннымъ. Онъ поетъ не со своего голоса, снигирья псня вообще никакими особенными прелестями не отличается, онъ насвистался около разныхъ книжекъ, около разныхъ трактатовъ, онъ Консидерана клюнулъ, онъ прочелъ внимательно Дарвина и кое-что понялъ изъ Бокля, насвистался, развилъ синицу и утшаетъ ее словами, въ которыхъ такъ и мечетъ глубокою ненавистью къ искуству. Онъ ненавидитъ искуство не за то, за что ненавидитъ его тумба, которая искуство считаетъ личнымъ оскорбленіемъ, благо сама неуклюжа и тупорыла. Насвистанному свигирю, поющему не съ своего голоса, искуство — помха. (Еслибы не театръ, не музыка, не живопись, еслибы проклятый соловей не свисталъ, сивгиря стали бы слушать, потому что надо же людямъ кого нибудь слушать, соловья нтъ — будутъ слушать снигиря, котораго насвисталъ честный сапожникъ-нмецъ, и т. п.

Затмъ у г. Полонскаго слдуетъ описаніе какой-то осы, которая, обращаясь къ дождевику, какъ къ ‘публицисту’, говоритъ ему, что въ настоящее время развелось не мало осятъ, требующихъ знанія и труда. Она жалуется, что не можетъ удовлетворить любознательности осятъ, потому что сама невжда круглая, ‘а все оттого, что пчелы осамъ лекцій не читаютъ’, Тутъ опять слдуетъ длинный разговоръ, по поводу котораго ‘Всемірный Трудъ’ изъясняется такимъ образомъ:

Эта оса (мелкій литераторъ, изъ самыхъ дешевенькихъ, пола женскаго) одна изъ тхъ милйшихъ осъ, которыя, прослышавши кое-что о свобод женщины, объ обязанностяхъ матери, о вред аристократическаго воспитанія, составили винигретъ изъ всхъ своихъ свденій, и въ этотъ винигретъ сильно накрошили и материнскую любовь, и изъ всего этого составили блюдо, которымъ потчуютъ всхъ встрчныхъ и поперечныхъ, и котораго никакой здоровый желудокъ переварить не въ состояніи. Постоянно осаживаемыя назадъ, эти осы питаютъ ненависть ко всякому серьезному тлу и задаются вопросами. Задались он себ естественными науками да изученіемъ эмбріологіи, даже въ акушерство забрались, даже Чорчиля читали, но ничего толкомъ не вычитали, сами съ толку сбились, мужей съ толку посбивали и постоянно занимаются сбиваніемъ съ толку своихъ собственныхъ осятъ, и т. д.

Въ дальнйшихъ сценахъ г. Полонскаго являются все подобнаго же рода личности: слпорожденный кротъ приноситъ на просмотръ къ червяку свои литературныя произведенія, въ которыхъ наглядно доказываетъ, ‘что вовсе не цвты прекрасны, а картофель, и что цвтовъ онъ даже не встрчалъ, когда подземнымъ онъ путемъ предпринималъ свою экскурсію’. Кротъ возражалъ противъ этого, тогда крота обругали ретроградомъ. Дале шмель увряетъ всхъ, что онъ великій демагогъ, говоритъ ‘о загнанныхъ рабочихъ’, негодуетъ на право кулака, и въ то же время не платитъ своего долга, въ полтину серебра, какимъ-то двумъ муравьямъ, которые боятся даже напомнить ему объ этомъ долг, потому что демагогъ непремнно ‘огретъ спину’ за подобное напоминаніе.

Вотъ до какихъ пошлостей можетъ дойти журналъ, гоняющійся только за именами!

Нкоторые рецензенты, по кумовству-ли, или но собственной ограниченности, указывали постоянно въ теченіи настоящаго года на ‘Встникъ Европы’ какъ на самый солидный, а потому и самый интересный и самый полезный въ настоящее время журналъ. Эти господа не могутъ понять той простой мысли, что никогда ни одинъ журналъ въ мір не могъ и не будетъ имть возможности сообщитъ своимъ читателямъ прочныхъ знаній. Подобная цль для журнала совершенно недостижима. Журналъ можетъ и долженъ давать своей публик правильное, по его мннію, міросозерцаніе, и направлять ея взглядъ въ ту или другую сторону. Сама редакція ‘Встника Европы’ заявляла, что она намрена ‘развивать общественную совсть’, обогащать и воспитывать мысль — а не учить своихъ читателей русской исторіи. Но въ какой степени ‘Встникъ Европы’ способенъ развивать общественную совсть и воспитывать мысль — мы предоставляемъ, на основаніи всего вышесказаннаго, ршить самимъ читателямъ.

——

‘Отечественныя Записки’, какъ журналъ, должны быть поставлены во всякомъ случа несравненно выше какъ ‘Всемірнаго Труда’, такъ и ‘Встника Европы’, но все-таки он далеко не удовлетворяютъ тмъ качествамъ, которыя мы считаемъ необходимыми для хорошаго и полезнаго журнала. Стать въ правильное отношеніе къ своимъ читателямъ имъ мшаютъ даже не случайныя вншнія обстоятельства, а самая точка зрнія, какую он себ усвоили и о которой мы говорили выше. ‘Отечественныя Записки’, какъ мы видли, нисколько не заблуждаются на счетъ той печальной роли, которую въ послднее время играла русская журналистика, но въ распоряженіи самой журналистики он не видятъ никакихъ способовъ для поправленія дла. Всю вину фальшивыхъ отношеній между печатью и обществомъ он взваливаютъ нераздльно на это общество и только вруютъ, что рано или поздно наступитъ время, когда общество образумится и снова почувствуетъ необходимость для себя журналистики. Можетъ быть такое время и наступило бы когда нибудь, даже безъ всякаго содйствія со стороны литературы, но все-таки мы не можемъ согласиться съ тмъ, что журналистика должна выжидать наступленія такого счастливаго времени и не стараться о томъ, чтобы достигнуть его какъ можно скоре. По мннію ‘Отечественныхъ Записокъ’, журналистика тутъ ничего не можетъ сдлать, такъ какъ теперь ‘не общество руководится литературой, но наоборотъ, литература находится у него подъ надзоромъ’.

Разсуждая подобнымъ образомъ, ‘Отечественныя Записки’ пожалуй и правы, если смотрть на дло исключительно со стороны, однаго факта. Дйствительно, все что говорятъ он по этому поводу, все это дйствительно было, но возводить этотъ фактъ въ общее и длать изъ него такіе выводы, какіе сдлали ‘Отечественныя Записки’ значитъ относиться къ длу весьма поверхностно и обнаруживать усталость и разочарованіе, значитъ преклоняться передъ безсмысленнымъ фактомъ. Еслибъ ‘Отечественныя Записки’ внимательне обсудили этотъ фактъ, то они перестали бы считать его чмъ-то необычайнымъ и наводящимъ на безотрадныя мысли, а увидли бы въ немъ весьма естественный результатъ всего предшествующаго порядка вещей. Неужели русское общество могло твердо стать на ноги и окрпнуть въ тхъ и другихъ убжденіяхъ, когда оно существуетъ, собственно говоря, всего какіе нибудь десять лтъ, когда русская журналистика народилась чуть не со вчерашняго дня? Гд имло оно случай и возможность усвоить себ правильныя воззрнія на литературу, и естественно ли требовать, чтобы оно совершенно переродилось въ нсколько лтъ? А если это невозможно, то значитъ и нельзя сосредоточивать всего своего вниманія на этомъ факт и придавать ему такое громадное общее значеніе. Поступать такъ, значитъ противорчить самому себ. Если вы считаете общество дикимъ, невжественнымъ и т. д., то какимъ же образомъ придаете вы ему такое громадное вліяніе на журналистику? И если оно въ самомъ дл такъ невжественно и дико, то старайтесь сдлать его лучше а не складывайте руки въ ожиданіи того, когда оно само собою поумнетъ, разовьется и прійдетъ къ вамъ за совтомъ. Этого вы врядъ ли когда нибудь дождетесь, если сами не будете ничего длать.

Нашимъ читателямъ уже извстно, что мы считаемъ необходимымъ для того, чтобы журналъ могъ имть хорошее вліяніе на публику. У него должна быть какая нибудь опредленная физіономія, то есть извстное направленіе и полнйшая послдовательность. Эти качества дйствуютъ на читателей самымъ благотворнымъ образомъ и установляютъ нравственную снялъ между читателями и журналомъ, то есть, съ одной стороны, все-таки даютъ журналу нкоторую опору въ его дятельности, а съ другой — образуютъ классъ мыслящихъ и сознательныхъ читателей, то есть закладываютъ прочный фундаментъ въ обществ для литературы. Несомннно также и то, что для успха журнала въ матеріальномъ отношеніи недостаточно имть только опредленную физіономію, а нужны нкоторыя другія условія, но принебрегая этимъ качествомъ, журналы будутъ возникать и лопаться какъ пузыри на вод, не имя никакой возможности объяснить свои неудачи какими нибудь опредленными причинами, и постоянно будутъ ‘вращаться въ пустот, сокрушаясь объ отсутствіи даже простой понимающей среды’, на которую они могли бы опереться и забывая, что образованіе такой среды зависитъ прежде всего отъ нихъ же самихъ.

По ‘Отечественныя Записки’, какъ видно, прочно установились на той мысли, что отнын не литература стала руководить обществомъ, а наоборотъ. Выразивъ свое несогласіе съ мыслями, высказанными по этому поводу въ ‘Письм провинціала’ и противопоставивъ этому письму особую статью, редакція стала проводить свою, мысль и въ другихъ статьяхъ. Такъ напримръ, въ стать ‘Напрасныя опасенія’ говорится совершенно ясно, что у насъ не ‘литературныя силы бднютъ’ и поражаются безсиліемъ, а чутье читающей публики длается все мене и мене самостоятельнымъ. ‘Бдность дйствительно существуетъ, говорится въ другомъ мст той же статьи, но не тамъ, гд ее предполагаютъ. Она поразила не литературныя силы, а саму публику, которая не хочетъ или не можетъ измнить свои взгляды на жизнь даже тогда, когда сама эта жизнь измняетъ себя во всхъ своихъ подробностяхъ’. Наконецъ, статья, о которой мы говоримъ, и заканчивается подобными же словами: ежели современная русская литература ‘не удовлетворяетъ вкусамъ и требованіямъ читающей публики, то причина такого явленія заключается едва-ли не въ недостаточной умственной подготовк самой этой публики’.

Заручившись подобнымъ ложнымъ взглядомъ, ‘Отечественнымъ Запискамъ’ не оставалось ничего боле, какъ сложивши руки ждать наступленія того времени, когда публика поумнетъ и разовьется до возможности понимать современную литературу. Остановившись на. этомъ ршеніи, он, впрочемъ, сочли нужнымъ чуть не въ каждой книжк помщать статьи подъ рубрикой ‘Письма изъ провинціи’, посвященныя анализу современнаго общества. Нкоторыя изъ этихъ писемъ довольно врно изображаютъ т оригинальныя особенности, которыя замчаются въ нашей провинціальной публик, но врядъ ли он могутъ имть серьезное практическое значеніе. Во первыхъ, въ нихъ идетъ рчь почти исключительно о нашемъ чиновномъ сословіи, во вторыхъ, он написаны до такой степени тяжелымъ языкомъ, и въ такихъ отвлеченныхъ выраженіяхъ, что ихъ врядъ ли могутъ читать въ провинціи. Для ознакомленія читателей съ характеромъ этихъ писемъ, мы приведемъ на удачу образчикъ, взятый изъ самаго начала перваго же письма. Упомянувъ о томъ, что въ настоящее время провинція во многомъ измнилась, авторъ изображаетъ современное общество такими чертами:

На одной сторон сцены стоятъ люди, которые издревле привыкли понимать себя прирожденными исторіографами Россіи и зиждителями ея судебъ, на другой сторон — люди новые, которыхъ девизомъ еще такъ недавно была знаменитая поговорка: ‘изба моя съ краю, ничего не знаю’. Середку (хоръ) занимаютъ такъ называемые фофаны, т. е. вымирающіе остатки эпохи богатырей. Понятно, съ какимъ чувствомъ смотрятъ исконные исторіографы на пришельцевъ, которые отнын обязываются не только раздлять ихъ труды по части сочиненія русской исторіи, но даже редактировать нкоторыя ея главы вполн самостоятельно. Съ призывомъ русскихъ сочинителей на поприще русской исторіи, старые исторіографы чувствуютъ себя неловко. Во первыхъ, имъ стыдно, что исторія, которую они до сихъ поръ сочиняли, иметъ несомннное сходство съ яичницей, по вторыхъ они боятся, что пришельцы пожалуй догадаются, что это не исторія, а яичница, и вслдствіе того не выдадутъ имъ квитанціи, ‘третьихъ, имъ сдается, что пришельцы наступаютъ имъ на ноги, и хотя говорятъ pardon, но съ замтною въ голос ироніей, въ четвертыхъ, они чувствуютъ, что имъ нечего длать, что празднаго времени остается пропасть, а двать-его ршительно некуда. Поэтому, истинный исторіографъ съ ранняго утра мучится подозрніями и безпокоится мыслью, какъ бы ему на кого нибудь такъ нахать, чтобы отъ назда этого громъ прокатился отъ одного конца вселенной до другого, и чтобы разумли языцы, что зубосокрушающая сила исторіографовъ отнюдь еще не^: упразднилась.

Этотъ отрывокъ, взятый, повторяемъ, совершенно на удачу, можетъ дать самое ясное понятіе о всхъ письмахъ, помщенныхъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ за текущій годъ. Можетъ быть, нашлись бы отрывки еще боле туманные. Слова: исторіографы, піонеры, соломенныя головы, складныя души, административные и судебные блины и тому подобныя попадаются въ нихъ на каждомъ шагу и, конечно, никакъ не могутъ содйствовать уясненію передъ читателями главной мысли автора. Мы вовсе не хотимъ сказать, чтобы приведенный нами отрывокъ можно было назвать безсмыслицей: онъ, какъ и вс письма, особенно въ общей ихъ связи, вполн доступенъ пониманію наиболе изощрившихся читателей, но вдь журналъ издается не для избранныхъ, а для массы читателей, масса же врядъ-ли пойметъ хоть что нибудь изъ утихъ писемъ. Мы ршительно не понимаемъ, чему приписать такой убійственный способъ выраженія, если онъ составляетъ органическій недостатокъ самого автора, то разумется, тутъ ничего не подлаешь, но если онъ намренно избранъ для того, чтобы было удобне говорить о предметахъ ‘неудобоговоримыхъ’, то намъ кажется, что опасенія автора на этотъ счетъ совершенно неосновательны: сюжеты его писемъ по большей части настолько безопасны, что о нихъ можно говорить гораздо ясне, къ положительному выигрышу какъ читателей, такъ и самаго журнала.

Впрочемъ, мы должны замтить, что изъ ряда этихъ писемъ самымъ выгоднымъ образомъ выдается письмо третье, въ которомъ идетъ рчь о господахъ, подставляющихъ ногу послднимъ преобразованіямъ, то есть, гласному суду и земству. Авторъ совершенно врно подмтилъ тотъ дйствительно странный фактъ, что эти ‘ненавистники’ не только не преслдуются обществомъ за противодйствіе правительственнымъ распоряженіямъ, какъ этого слдовало бы ожидать по другимъ фактамъ, но напротивъ пользуются въ извстномъ кругу даже уваженіемъ. Ненавистничество, говоритъ авторъ, до такой степени подняло голову, что самое слово ненавистникъ сдлалось чмъ-то въ род рекомендательнаго письма.

Ненавистники не вздыхаютъ по угламъ, не скрежещутъ зубами втихомолку, но авторитетно, публично, при свт дня и на всхъ діалектахъ изрыгаютъ хулу, и, не опасаясь ни отпора, ни возраженіи, сулятъ покончить въ самомъ ближайшемъ времени съ тмъ, что они называютъ ‘гнусною закваскою нигилизма и демагогіи’ и подъ чмъ слдуетъ разумть отнюдь не демагогію и нигилизмъ, до которыхъ ненавистникамъ нтъ никакого дла₍а преобразованія послдняго времени.

Этой тем посвящено все третье письмо и оно, повторяемъ, рзко выдляется изъ ряда другихъ писемъ какъ опредленностью своего содержанія, такъ и ясностью выраженій.

Какъ бы то ни было, но ‘Письма изъ провинціи’ составляютъ, сколько намъ кажется, зерно ‘Отечественныхъ Записокъ’, потому что только въ нихъ однихъ настойчиво и послдовательно проводится одна и та же мысль, совершенно согласная съ тмъ, что говорится въ ‘Признакахъ времени’ объ отношеніяхъ литературы къ обществу, только одни они и связаны между собою логическою связью. Что же касается статей другого рода, то он являются какъ будто случайно, хотя многія изъ нихъ и представляютъ значительный интересъ для читателей. Изъ ряда ихъ выдается лишь нсколько статей, наиболе связанныхъ между собою, но всего мене интересныхъ для современныхъ читателей, это именно статьи о ‘народности въ литератур’, закончившіяся тмъ страннымъ, чуть не славянофильскимъ выводомъ, о которомъ мы слегка упомянули въ ‘Обозрніи’ за прошлый мсяцъ. Статьи эти начались ‘живой струей’ г. Скабичевскаго и кончились ‘Напрасными опасеніями’ неизвстнаго автора. Впрочемъ, ни въ ‘живой стру’ ни въ ‘Противоположной крайности’ г. Скабичевскій не доходилъ въ своихъ сужденіяхъ о народности до такой крайности, до которой дошелъ авторъ ‘Напрасныхъ опасеній’. Главная мысль его заключалась въ томъ, что Марко-Вовчекъ, какъ народная писательница съ одной стороны, и гг. Успенскій, Слпцовъ, Ршетниковъ, Левитовъ и т. д. съ другой, представляютъ дв противоположныя край, ности, изъ которыхъ каждая страдаетъ значительными недостатка, мы, и что до сихъ поръ ‘не явилось еще писателя, который перебросилъ бы мостъ черезъ пропасть, отдляющую произведенія Марко-Вовчка отъ произведеній прочихъ нашихъ писателей народнаго быта’. Хотя въ обихъ статьяхъ г. Скабичевскаго и попадаются нкоторыя отдльныя мста, имющія славянофильскій оттнокъ (въ особенности на стр. 149 въ стать ‘живая струи’), но все-таки они совершенно пропадаютъ въ общемъ характер этихъ статей, авторъ же ‘Напрасныхъ опасеній’ нашелъ, что г. Ршетниковъ не только перебросилъ мостъ черезъ упомянутую г. Скабичевскимъ пропасть, но и далъ совершенно новый животворный толчекъ русской литератур. Но словамъ автора ‘Напрасныхъ опасеній’, ‘никогда еще дятельность русской литературы не была такъ благотворно и такъ правильно поставлена, какъ въ настоящее время’. Эти слова давали бы намъ право предполагать, что ‘Отечественныя Записки’ и въ самомъ дл заразились славянофильскими тенденціями, еслибъ этому не противорчили другія соображенія. Именно, почти за весь годъ мы не находимъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ ни одной статьи легкаго или серьезнаго характера о торая была бы направлена въ ту же сторону. Статья г. Елисеева’ Крестьянскій вопросъ’ хотя и разсуждаетъ о крестьянахъ, но нисколько не обнаруживаетъ тенденцій, имющихъ что нибудь общее съ тенденціей ‘Напрасныхъ опасеній’. Другая статья ‘Положеніе крестьянскаго хозяйства’ иметъ характеръ легкой замтки и трактуетъ о предмет съ обыкновенной точки зрнія, въ отдл беллетристики мы находимъ только романъ г. Ршетникова, о которомъ собственно и говоритъ упомянутая статья,— и затмъ, больше ничего такого, что оправдывало бы помщеніе въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ ‘Напрасныхъ опасеній’. Судя по общему характеру ‘Отечественныхъ Записокъ’, ихъ скоре можно упрекнуть въ томъ, что он слишкомъ мало занимаются крестьянскимъ вопросомъ, чмъ въ томъ, что слишкомъ много. А между тмъ статья ‘Напрасныя опасенія’ все-таки чуть-чуть не проповдуетъ славянофильства.

Относительно другихъ статей Мы ршительно не имемъ возможности составить себ какое-нибудь ясное представленіе и ршить, какими мотивами обусловливается помщеніе ихъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’. Въ каждомъ отдл мы встрчаемъ рядомъ и очень хорошія и очень плохія статьи, то есть плохія по самому ихъ характеру, по отсутствію въ нихъ какой нибудь мысли. И это повторяется ршительно во всхъ отдлахъ. Рядомъ, напримръ, съ очень хорошими, иностраннымъ романомъ ‘Исторія маленькаго оборвыша’ мы находимъ очень плохую повсть Дроза, въ которой всего рзче выступаютъ мста клубничнаго свойства. Рядомъ съ романомъ г. Рирса ‘Старая и юная Россія’, хотя не оконченнымъ, но все-таки заключающимъ въ себ превосходныя страницы, встрчаемъ разсказъ какого-то г. Ромера ‘жизнь или сонъ’, въ которомъ нельзя найти не только какой нибудь мысли, но даже простого человческаго смысла. Рядомъ со статьями г. Скабичевскаго, изъ которыхъ въ особенности одна, ‘Русское недомысліе’, заслуживаетъ полнйшаго вниманія, попадаются такія, какъ ‘Наши бабушки’ (о роман ‘Война и Миръ’) или ‘Новаторы особаго рода’ (о роман ‘Жертва вечерняя’), написанныя, повидимому, для покойной ‘Библіотеки для чтенія’ г. Писемскаго. Рядомъ со статьями г. Елисеева ‘Производительныя силы Россіи’ или ‘Наказъ Императрицы Екатерины II’ мы встрчаемъ статью г. Мордовцева ‘Русскіе государственные дятели’, написанную очевидно спеціально для какого нибудь военнаго журнала, такъ какъ въ ней почти исключительно идетъ рчь о томъ, какъ бы слдовало дйствовать такому-то или такому генералу, чтобъ удобне изловить Пугачева, почему въ такомъ-то город не было достаточнаго количества пороху или пушекъ и т. д., при чемъ подробно описываются біографіи тхъ генераловъ, которые дйствовали удачно и ‘заслужили безсмертную славу своимъ умомъ и своей неутомимою дятельностью въ то время, когда все или обезумло отъ страха, или погружено было въ глубокій сонъ’. На такихъ личностяхъ авторъ останавливается ‘съ особенною любовью’ и пишетъ ихъ имена ‘самыми крупными буквами на видной страниц самаго тяжкаго для Россіи времени’. Однимъ словомъ, и по пріемамъ, и по слогу, и по всему характеру статьи г. Мордовцева, ей приличне бы появиться въ ‘Военномъ Сборник’, чмъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’. Да и вообще, какъ объяснить появленіе въ этомъ журнал даже имени г. Мордовцева, который упрочилъ за собою репутацію сотрудника ‘Всемірнаго Труда’, и одною рукою помщая въ одномъ журнал ‘Русскихъ государственныхъ дятелей’, другою сочинялъ ‘Новыхъ русскихъ людей’ для помщенія во ‘Всемірномъ труд’. Это можно объясните только крайнимъ индиферентизмомъ со стороны ‘Отечественныхъ Записокъ’, то есть тмъ качествомъ, противъ котораго такъ энергично возставалъ ‘Провинціалъ’ въ своемъ письм.

Впрочемъ, какъ мы видли выше, сами ‘Отечественныя Записки’ смотрятъ на свою задачу такъ, что мы и не имемъ нрава требовать отъ нихъ строгой послдовательности и какого нибудь опредленнаго направленія. Не заяви он такъ категорически своего несогласія съ мыслями ‘Провинціала’ и не выскажи совершенно откровенно своего собственнаго взгляда на дло, мы могли бы предполагать, что указанные нами промахи — чистая случайность, происшедшая по недосмотру редакціи, или явившаяся вслдствіе какихъ нибудь постороннихъ соображеній, которыя иногда бываютъ извинительны для всякаго журнала. По теперь намъ нтъ никакой надобности строить подобныхъ предположеній: дло и безъ того совершенно ясно.

Въ заключеніе мы считаемъ нужнымъ прибавить, что въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ мы замчаемъ борьбу двухъ довольно несходныхъ между собою элементовъ. Такъ какъ этотъ журналъ долженъ быть во всякомъ случа поставленъ несравненно выше ‘Встника Европы’ даже и въ настоящее время, то будущность его угадать очень трудно: все будетъ зависть отъ того, какой элементъ пересилитъ, такъ какъ продолжать свое совмстное существованіе имъ врядъ ли удобно.

——

Если мы къ тремъ перечисленнымъ журналамъ прибавимъ еще одинъ ежемсячный ‘Русскій Встникъ’ и два еженедльныхъ ‘Недлю’ и ‘Искру’, то передъ нами окажутся вс наличныя силы русской журналистики. Впрочемъ, о ‘Русскомъ Встник’ говорить не стоитъ, такъ какъ этотъ журналъ давно уже исключилъ себя изъ числа журналовъ, сохранивъ за собою только право выходить двнадцать разъ въ годъ. Что касается остальныхъ двухъ, еженедльныхъ, то о нихъ мы скажемъ лишь нсколько словъ.

‘Недля’, какъ мы упомянули въ начал нашего ‘Обозрнія’, съ ныншняго года перешла подъ новую редакцію, не имющую ничего общаго съ редакціей прежней. Къ сожалнію, въ теченіи ныншняго года она. еще не успла достаточно выяснить своей физіономіи и занять опредленное мсто въ журналистик. Вс ея статьи отличаются стремленіемъ честно служить длу общественной мысли, но вс он, вмст съ тмъ, какъ-то не связаны одна съ другой, въ нихъ не видно одной общей идеи, которая бы особенно настоятельно преслдовалась редакціей. Отъ этого журналъ разбрасывается въ разныя стороны и желая говорить о многомъ, не говоритъ опредленно ни о чемъ. Очень можетъ быть, что этотъ недостатокъ устранится впослдствіи, когда редакція пріобртетъ больше опытности, по въ настоящемъ году, повторяемъ еще разъ, журналу не удалось занять опредленнаго положенія въ литератур.

Объ ‘Искр’, мы упомянули собственно потому, что этотъ журналъ въ настоящемъ году кончаетъ десятилтній періодъ своего существованія. Основанный десять лтъ назадъ, при совершенно иныхъ обстоятельствахъ, весьма мало похожихъ на ныншнія, онъ испыталъ въ своей дятельности много невыгодныхъ вліяній. Года два назадъ, ему сулили окончательную погибель, ссылаясь на то что въ настоящее время подобный журналъ не иметъ никакого смысла. Дйствительно, въ то время въ ‘Искр’ почти нечего было читать до такой степени она была обезличена. И однакожъ, журналъ устоялъ. Чему приписать это явленіе? Не тому ли что среди всевозможныхъ обстоятельствъ, редакція ‘Искры’ никогда не теряла того такта, которымъ отличалась она съ, самаго начала своей дятельности, и что, вслдствіе этоі’о, она образовала вокругъ своего изданія извстную массу читателей, между которыми и ею установилась, такимъ образомъ, нравственная связь. Эта-то связь и поддерживала редакцію въ то время, когда ей приходилось довольствоваться весьма скудными матеріалами для своего журнала. Теперь неблагопріятныя обстоятельства значительно ослабли и уже въ ныншнемъ году редакція нашла возможнымъ сдлать свой журналъ гораздо боле живымъ и интереснымъ. по всей вроятности, съ будущаго года положеніе его еще боле упрочится.

Мы желали бы, чтобъ примръ ‘Искры’ послужилъ въ пользу остальныхъ органовъ нашей печати, за которыми, къ сожалнію, нельзя признать и десятой доли тхъ литературныхъ достоинствъ, которыя мы съ удовольствіемъ признаемъ за ‘Искрой’.

Гдб.

‘Дло’, No 12, 1868

ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРНІЕ.

Читайте также: