Вне рутины, Лейкин Николай Александрович, Год: 1902

Повесть
Время на прочтение: 121 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. А. Лейкинъ.

ВН РУТИНЫ.

СЧАСТЬЕ ПРИВАЛИЛО.

ДВ ПОВСТИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Товарищество ‘Печатня С. И. Яковлева’. 2-й Рождественская ул., д. No 7.
1902.

ВН РУТИНЫ

I.

— Соняша! Смотри-ка, какое странное письмо я сейчасъ получила!— крикнула Манефа Мартыновна Заборова своей дочери изъ маленькой столовой, гд только что сейчасъ заварила кофе и поставила кофейникъ на бензиновую грлку.— Удивительно странное письмо.
— Отъ кого?— откликнулась изъ другой комнаты дочь, сидвшая за столикомъ и раскрашивавшая красками фарфоровую тарелку, изображая на ней какой-то швейцарскій пейзажъ.
— Отъ нашего сосда Іерихонскаго.
— Отъ какого Іерихонскаго?— спрашивала дочь, входя въ столовую.
Это была красивая двушка, брюнетка, лтъ двадцати шести, съ роскошными волосами въ вид тюрбана на макушк, но уже съ нкоторыми слдами притиранья на лиц, одтая въ черную шерстяную юбку и красную канаусовую кофточку, опоясанную широкимъ поясомъ съ большой бронзовой пряжкой. Мать, женщина лтъ пятидесяти, довольно полная, съ полусдыми волосами, въ срой фланелевой блуз, съ добродушнымъ лицомъ и пенснэ на носу, сидла около кофейника и держала въ рук письмо.
— Отъ какого Іерихонскаго? — повторила дочь, опускаясь на стулъ.
— А вотъ, что наша прислуга называетъ генераломъ, который живетъ надъ нами, — сказала мать.
— Опять, должно быть, что-нибудь насчетъ музыки? Онъ тутъ какъ-то присылалъ къ намъ кухарку просить, чтобъ ночью не играли на піанино и не пли, потому что онъ заснуть не можетъ.
— Нтъ, другъ мой, совсмъ о другомъ пишетъ. Письмо престранное и тебя касается. То-есть, просто, удивительное письмо. Да вотъ, послушай.
Мать поправила на носу пенснэ и стала читать:
‘Милостивая государыня, Манефа Мартыновна! Вотъ уже второй годъ, какъ я имю честь быть Вашимъ сосдомъ, живу съ Вами и дочерью Вашей Софіей Николаевной подъ одной кровлею, по одной лстниц и, хотя не былъ представленъ Вамъ, но отлично знаю Васъ, какъ почтенную даму и мать, и Вашу дочь, какъ благонравную и почтительную двицу. По всей вроятности, и Вы меня знаете, какъ тихаго и скромнаго сосда, много разъ видли меня въ лицо, но, все-таки, позвольте отрекомендоваться: я вдовъ, служу на видномъ мст, дослужился до чина дйствительнаго статскаго совтника, имю отличія, нахожусь въ возраст пятидесяти лтъ, но еще бодръ, свжъ и крпокъ, имю нкоторый достатокъ, скопленный благоразуміемъ и экономіей, при всегда.трезвой и нераспущенной жизни. Но буду, однако, кратокъ. Дочь Ваша Софія Николаевна мн очень нравится какъ по своей красот, такъ и по благонравію и скромному поведенію.— Я проврялъ свои чувства къ ней и нашелъ, что это есть не что иное, какъ любовь. На основаніи всего вышесказаннаго беру на себя смлость объяснить, что если я не противенъ дочери Вашей и Вамъ, то я не прочь-бы посвататься къ ней и предложить ей руку и сердце. Если чувства Софіи Николаевны и Ваши могутъ отвчать въ утвердительномъ смысл на мой вопросъ, то прошу Васъ, многоуважаемая Манефа Мартыновна, извстить меня въ теченіе трехъ дней, съ назначеніемъ дня и часа, когда я могу явиться къ Вамъ и лично отрекомендоваться Вамъ и Вашей дочери. Детали при свиданіи. Долженъ, однако, прибавить, что, располагая нкоторыми запасными средствами, я не ищу приданаго или какихъ-либо иныхъ матеріальныхъ выгодъ при женитьб на Софіи Николаевн, получаемый мною окладъ вполн достаточенъ для скромнаго, безбднаго существованія съ супругой и могущей образоваться семьей’…
— Нахалъ! — сказала дочь и спросила:— Все?
— Нтъ, нтъ. Еще есть, — отвчала Манефа Мартыновна и продолжала:
‘Обыкновенно, такія предложенія принято длать черезъ какую-либо ловкую женщину, въ просторчіи именуемой свахой, но я считаю это слишкомъ срымъ и унизительнымъ для себя. Зачмъ намъ сваха, если я грамотенъ и владю даромъ слова! Надюсь, что въ данномъ довод и вы со мной согласитесь. Сватаюсь не по рутин. Рутину долой. Буду вн рутины.
Затмъ еще нсколько словъ, достоуважаемая Манефа Мартыновна. Если сердце Вашей дочери подскажетъ отрицательный отвтъ на мой запросъ, если встртится и Ваше неодобреніе моему почтительному предложенію, то покорнйше прошу Васъ вовсе мн не отвчать. Молчаніе Ваше въ теченіе трехъ сутокъ отъ сего полудня будетъ служить мн отказомъ и я съ покорностью, хотя и съ глубокой болью въ сердц, покорюсь моей участи.
Прошу, милостивая государыня, принять увреніе въ моемъ совершенномъ почтеніи и искренней преданности. Вашъ покорный слуга дйствительный статскій совтникъ и кавалеръ Антіохъ Захаровъ Іерихонскій».
— Старый дуракъ!— произнесла дочь, сдлала гримасу и подернула плечомъ.
Мать сдлала строгое лицо и проговорила:
— Постой, Соняша. Не бросай такъ грязью. Письмо въ высшей степени странно, предложеніе крайне оригинально, но оно иметъ нкоторыя… какъ-бы это сказать… основанія. О предложеніи его-можно подумать.
— Да полноте, маменька. Онъ съума сошелъ, этотъ нахалъ!— былъ отвтъ.
— Письмо почтительное, а не нахальное.
— По моему, наглое. Что онъ тамъ семинарскихъ-то расшаркиваній насажалъ, такъ этимъ дла не подкрасишь. Оселъ. Выденная молью шуба!
Двушка негодовала.
— Зачмъ-же такъ ругаться-то?— останавливала ее мать.— Ты называешь письмо наглымъ. Но вдумайся, мой другъ, хорошенько: что тутъ такого особенно наглаго? Онъ правду пишетъ. Вдь сватаются-же люди черезъ свахъ. По моему, это даже хуже…
— Вы, стало быть, становитесь на его сторону. Считаете возможнымъ, что онъ можетъ быть моимъ женихомъ!— проговорила Соняша и нервно начала мшать ложечкой налитый себ въ чашку кофе.
— Ни на чью я покуда сторону еще не становлюсь, но считаю нужнымъ обдумать его предложеніе, тмъ боле, что у насъ времени достаточно. Ты видишь, онъ предлагаетъ на размышленіе три дня.
— Да какъ онъ сметъ предлагать! Смотрите, какой великодушный! Кто ему далъ это право!
— Постой, Соняша… Послушай…
Двушка хлебнула изъ чашки горячаго кофе и обожглась.
— Ничего я слышать не желаю!— воскликнула она.— Вы, кажется, начинаете въ серьезъ… Ну, какой онъ женихъ для меня! Старикъ! Старая обезьяна.
— Напрасно. По моему такіе мужчины стариками еще не называются. Онъ пожилой человкъ, но не старикъ. Сама ты мн какъ-то недавно читала, что въ Англіи среди аристократовъ пятидесятилтніе мужчины считаются еще молодыми.
— Такъ то въ Англіи, и это было приведено, какъ шутка. Наконецъ, тамъ среди аристократовъ. А это какой-же аристократъ! Судя по фамиліи, поповичъ.
— И у насъ, милый другъ, есть нынче заслуженные поповичи, которые среди аристократовъ вращаются.
— Такъ не онъ-же…
— Однако, какъ хочешь, а дйствительный статскій совтникъ, генералъ, стало быть, его превосходительство.
Дочь умоляюще взглянула на мать.
— Оставьте, маменька, объ этомъ разсуждать, а письмо разорвите и бросьте.
— Съ какой-же стати бросать? Это своего рода документъ. Я его спрячу, я должна все-таки гордится, что къ теб сватался генералъ.
— Вы хотите гордиться этимъ? — вскричала дочь. — ну, хорошо, хорошо! Тогда я вотъ что сдлаю: я сейчасъ напишу ему письмо. Напишу такъ… Милостивый государь такой-то… Возьмите зеркало, посмотрите на себя въ него и оно вамъ скажетъ отвтъ — пара-ли вы для молодой двушки!
Двушка вскочила со стула и направилась въ другую комнату. Мать послдовала за ней и испуганно бормотала:
— Соняша… Ты этого не сдлаешь! Не дури… Оставь!.. Не пиши… и, наконецъ, письмо вдь не къ теб, а ко мн писано. Брось.

II.

Предложеніе сосда Іерихонскаго цлый день не выходило изъ головы ни у матери, ни у дочери. Дочь при каждой встрч съ матерью повторяла:
— Каковъ нахалъ! Я про Іерихонскаго…
А мать спокойно отвчала:
— Ничего я тутъ, Соняша, особенно нахальзаго не нахожу. Во вс вка, во вс времена свободные мужчины сватались къ двушкамъ и по сейчасъ сватаются. Лучше было-бы что-ли, если-бы онъ къ теб посватался черезъ сваху!
— Я и сваху-бы прогнала.
— Да, это ты. А десятки, сотни двушекъ, подобныхъ теб безприданницъ, сочтутъ такую партію для себя очень приличной, и обими руками ухватятся за Іерихонскаго.
— Мало-ли есть самопродажъ!— бросила отвтъ Соняша въ лицо матери.
— Да вдь это какъ понимать. Всякій выгодный бракъ тогда можно считать за самопродажу. А много-ли браковъ по любви-то совершаются?— разсуждала мать.
— Если не по любви, то по расположенію. А тутъ какой-то противный старикъ Аитіохъ Захарычъ… Настоящій Антіохъ!— прибавила брезгливо Соняша.
— Статскій генералъ, матушка, его превосходительство. Вдь это титулъ. На одно это двушки иныя бросаются.
— Иныя, а не я, — отрзала дочь.
— Позволь. На кого ты-то разсчитываешь? На кого? — спрашивала Манефа Мартыновна.— На Михаила Леоитьича, что-ли? Такъ этотъ лейтенантъ ухалъ въ кругосвтное плаваніе да и писать пересталъ.
— Не правда-съ… Изъ Кадикса я отъ него получила письмо, изъ Портъ-Саида… Потомъ изъ…
— Да когда это было-то? Годъ назадъ.
— Опять ложь. Всего только девять мсяцевъ.
— Девять мсяцевъ. Шутка сказать, девять мсяцевъ! Нтъ, ужъ это не женихъ, и ты его изъ списковъ выключи.
— Да ужъ выключила. Можете быть спокойны, — рзко отвтила дочь, сдлала рукой жестъ по направленію къ матери и слезливо заморгала глазами, — Это удивительно!— прибавила она.— О чемъ-бы дло ни зашло, сейчасъ вы начинаете Михаиломъ Леонтьичемъ попрекать. Вдь не обручился-же онъ со мной, а только намекнулъ. Намекнулъ, сказалъ, что бденъ и подетъ деньги прикапливать.
— Ну, вотъ видишь… Сама-же ты мн въ руку… А за девять мсяцевъ молчанія онъ давно могъ и забыть тебя. Мужчины, другъ мой, очень скоро очаровываются и очень скоро отрезвляются отъ очарованія.
— Да ужъ слышали, слышали, тысячу разъ про это слышали! Вспомните, сколько вы мн про это напвали. Я слова ваши наизусть выучила. А за Антіоха вашего все-таки не имю ни малйшаго желанія выходить, хоть онъ и генералъ… Видла я его на лстниц нсколько разъ… Гладкобритое лицо, очки — ну, совсмъ обезьяна.
— Когда-же это обезьяны въ очкахъ ходятъ! — замтила Манефа Мартыновна.
— Не острите пожалуйста! Вы очень хорошо знаете, о чемъ я говорю… О, ужъ одни уши его чего стоятъ! Какъ лопухи растопырившись стоятъ.
— Ничего я этого не замчала. Мужчина, какъ мужчина. Конечно, не красавецъ… но…
— И молодой человкъ, пожалуй, скажите?— подхватила Соняша.
— Молодымъ, конечно, назвать его нельзя, но онъ приличный солидный человкъ. Да наконецъ, позволь… Ты-то сама молоденькая ужъ очень, что-ли? Вдь теб двадцать семь лтъ.
— Двадцать шесть-съ.
— Ну, вотъ… Кому-же лучше-то знать? Мн, матери, или… Вдь метрическое-то свидтельство…
— По метрическому свидтельству мн черезъ пять мсяцевъ будетъ только двадцать семь…
— Ну, вотъ видишь. Сама-же…
— А теперь все-таки двадцать шесть. Ну, да что объ этомъ говорить! Бросьте.
Дочь взяла недописанную тарелку, раскрыла ящикъ съ красками и принялась работать.
Произошла пауза. Мать молча смотрла на дочь и покачала головой.
— Вчная труженица, а толку нтъ, — пробормотала она и направилась въ кухню къ кухарк.
Въ кухн пахло поджареннымъ лукомъ. На плит кипла кастрюля съ супомъ. Кухарка Ненила, пожилая грудастая женщина съ рябинами на лиц, чистила картофель. На стол на доск лежали нарзанные ломти мяса, круто присоленные крупной солью вмст съ мукой и приготовленные, чтобы жарить ихъ къ обду. Манефа Мартыновна подсла къ кухонному столу и спросила кухарку:
— Слышишь, Ненила… Да велико-ли семейство у этого Іерихонскаго, что надъ нами живетъ?
— У генерала-то? Одинъ, какъ перстъ. Сынъ у него женатый есть. Недавно женился онъ… Въ учителяхъ служитъ въ Псков… На Рождеств назжалъ онъ съ молодухой и прогостили они съ недлю у старика… А такъ — одинъ, какъ перстъ, онъ и при немъ дв прислуги… Кухарка Дарья и лакей Семенъ… То-есть онъ-не лакей, а сапожникъ — ну, да ужъ такъ за лакея пошелъ и четвертый годъ служитъ. Душенька онъ Дарьинъ-то, — разсказывала Ненила.— И генералъ это знаетъ и все перевнчаться имъ совтуетъ, и они не прочь, но то сегодня, то завтра, отъ мясода къ мясоду… То Дарья ладила на бличье пальто себ подкопить, то Семенъ говорилъ, что надо прежде ему шубу сшить… Кажется, Семенъ-то теперь у Дарьи ейныя деньги отобралъ, такъ вотъ изъ-за чего у нихъ согласія нтъ. Семенъ-то вдь попиваетъ и Дарья очень часто въ синякахъ ходитъ. И генералъ нсколько разъ отнималъ у него Дарью прямо изъ-подъ кулаковъ. Но изъ-за чего онъ его держитъ? Изъ-за того, что Семенъ очень хорошо сапоги чиститъ, а генералъ до смерти обожаетъ, чтобы сапоги жаромъ горли.
Словоохотливая Ненила такъ и сыпала словами, но Манефа Мартыновна остановила ее:
— Да не надо, не надо мн знать о прислуг. Я только о самомъ генерал спросила.
— А генералъ старикъ хорошій… Дома у себя все церковное поетъ… спитъ на двухспальной кровати, что у него посл покойницы жены осталась, но одинъ, какъ перстъ, прямо, надо сказать, сирота. Въ прошломъ году при немъ студентъ племянникъ жилъ, блобрысенькій такой, но нравный, съ дядей все въ контру… А потомъ поругался и съхалъ. Съхалъ и ужъ теперь ни ногой… Привелъ разъ какую-то мамзель, пока генерала дома не было, такъ вотъ, говорятъ, изъ-за этого…
Манефа Мартыновна улыбнулась.
— И удивительно, какъ ты это все знаешь, сказала она.
— Да какъ-же не знать-то, барыня!— воскликнула Ненила.— Какъ-же не знать-то, если человкъ надъ нами живетъ. Да вдь и Дарья ихняя подруга моя. Я и въ комнатахъ-то у него сколько разъ бывала. Божьяго милосердія видимо невидимо у него по стнамъ и все въ серебр… На купеческой былъ онъ женатъ.
— И вообще хорошая у него обстановка? Богато онъ живетъ?— допытывалась Манефа Мартыновна у кухарки.
— А вотъ какъ… Четыре у ней комнаты и восемь часовъ всякихъ разныхъ стоятъ и висятъ и онъ, генералъ то-есть, все ихъ подгоняетъ, чтобы сразу били. Ужасно любитъ. Богато, богато живетъ. Ковры бархатные на полу… Буфетъ въ столовой — и четыре самовара на немъ. А ложки, барыня, только серебряныя. Мельхіоровыхъ нтъ.
Манефа Мартыновна продолжала сидть въ кухн. Она хотла еще кое-о-чемъ спросить Ненилу, но стснялась. Она встала, попробовала изъ кастрюльки супъ ложечкой, потомъ взяла съ полки ршето, посмотрла его на свтъ, положила обратно и задала вопросъ кухарк:
— Ну, а какъ слышно, настоящій онъ вдовецъ, скромный? Скромный или у него?..
— Да вдь кто Богу не гршенъ и царю не виноватъ… — засмялась кухарка.— Дарья ихняя сказывала, что будто у него какая-то мамулечка есть на сторон изъ повивальныхъ бабокъ. Есть… И ходилъ онъ къ ней, но накрылъ у ней какого-то офицерика молоденькаго, поругался и покончилъ къ ней ходить.
— Но теперь-то, все-таки, прикончилъ и стало быть у него ужъ никого нтъ, — сказала Манефа Мартыновна.
— Кажется, прикончилъ. Ну, да если вы такъ интересуетесь, то я у Дарьи спрошу. Она скажетъ.
— Не надо, не надо… Съ какой стати! Какое мн дло! Я такъ только…
— Спрошу, спрошу, барыня…
Манефа Мартыновна повертлась еще въ кухн и ушла въ комнаты.

III.

За обдомъ Манефа Мартыновна не упоминала дочери о Іерихонскомъ. Она стснялась жильца. Съ ними обдалъ жилецъ ихъ, медицинскій студентъ послдняго курса Хохотовъ, который ежедневно столовался у нихъ. Это былъ коренастый, не ладно скроенный, но крпко сшитый черный въ усахъ, съ гладко стриженной щетиной на голов, человкъ лтъ двадцати шести, очень много вшій и говорившій на ‘о’. Онъ разсказывалъ о прелести жизни въ глухой деревн, объ охот, о рыбной ловл и закончилъ такъ:
— Какъ только кончу курсъ и получу лекаря — сейчасъ буду искать себ мсто земскаго врача, чтобы жить въ такой деревн. Тамъ и жить на половину дешевле.
— Холостому въ такой деревн скучно будетъ жить, — замтила ему Соняша.
— Женюсь, — отвчалъ Хохотовъ.
— Тамъ и женитесь?— спросила она.
— Именно тамъ. Здшнія петербургскія барышни не годятся. Он будутъ тяготиться такой жизнью.
— Отчего?
— Оттого, что очень ужъ избалованы. Имъ нуженъ театръ, гостиный дворъ, прогулка по Морской, посщеніе Зоологическаго сада, музыка въ Павловскомъ вокзал, а тамъ ничего этого нтъ. Возьмите себя. Вы не согласились-бы на такую жизнь.
— Почему вы такъ думаете? Почему вы меня считаете усердной постительницей Зоологическаго сада?— спросила Соняша.— Ныншнимъ лтомъ я только два раза въ Зоологическомъ саду и была съ маменькой, — отвчала Соняша.— Въ Павловск три раза.
— И все-таки были. А тамъ ничего этого нтъ. Даже красокъ для расписыванія тарелокъ не найдете. По части музыки — разв аристонъ себ заведете.
— Зачмъ-же аристонъ? Можно и піанино.
— И при піанино вы оттуда сбжите.
Студентъ умолкъ и принялся уписывать жареный ломоть говядины съ соленымъ огурцомъ.
— А знаете у меня женихъ объявился?
— Ну!?— протянулъ студентъ.— Когда-же это?
— Сегодня.
Мать мигнула дочери, чтобы она молчала, но та не обратила на это вниманія.
— Кто такой, — поинтересовался студентъ.
— Угадайте. Вы его знаете. Нсколько разъ встрчали на лстниц.
— Недоумваю. Ужъ не тотъ-ли конторщикъ изъ страхового общества, который жилъ у васъ въ той комнат, гд теперь живетъ этотъ учитель или воспитатель изъ гимназіи?
— Нтъ. Вы старика Іерихонскаго на нашей лстниц видали? У него квартира надъ нами.
— Какъ-же, какъ-же… Сколько разъ встрчалъ. У него племянникъ студентъ.
— Ну, такъ вотъ онъ, — объявила Соняша.
— То-есть старикъ или его племянникъ? — спросилъ студентъ.
— Старикъ, старикъ Іерихонскій. Сегодня онъ сдлалъ мн черезъ маму письменное предложеніе, то-есть прислалъ письмо, гд проситъ моей руки.
— Вовсе не такъ… Совершенно не такъ…— вмшалась въ разговоръ Манефа Мартыновна.— Онъ просто ищетъ нашего знакомства. Вдовецъ онъ, ему скучно — и вотъ онъ прислалъ письмо.
— Зачмъ вы, маменька, скрываете! Письмо прямо съ предложеніемъ мн руки и сердца черезъ васъ. Человкъ даже пишетъ, что онъ не преслдуетъ никакой корыстной цли — и не разсчитываетъ на приданое. Еще-бы онъ-то разсчитывалъ! Что вы на это скажите, Викторъ Матвичъ? — обратилась Соняша къ студенту.
Студентъ пожалъ плечами.
— Да что-жъ я могу сказать, — проговорилъ онъ.— Жениться никому не возбраняется, если онъ холостъ или вдовъ. Вдь онъ сдлалъ только предложеніе.
— Ну, а на предложеніе надо отвчать. Какъ-бы вы отвтили на моемъ мст?
— Да вовсе онъ и не проситъ отвта. Онъ проситъ только назначить день и часъ, если для насъ будетъ не противно его посщеніе. Человку, очевидно, скучно…— говорила Манефа Мартыновна, стараясь затуманить дло.
— Что-же-бы вы отвтили, Викторъ Матвичъ, будучи на моемъ мст?— приставала Соняша..
— Да вдь вы все равно меня не послушаете, Софья Николаевна, — уклонялся студентъ отъ отвта.
— Да говорите, говорите.
— Извольте. Іерихонскій этотъ — старикъ съ деньгой. Это я знаю отъ его племянника. Онъ скупенекъ, но при извстныхъ условіяхъ можетъ растаять…
— Генералъ. Въ чин дйствительнаго статскаго совтника, — прибавила мать.
— Это тоже у насъ иметъ большое значеніе, — согласился студентъ.— Да и не у насъ однихъ, а даже и въ иностранныхъ земляхъ.
— Но вдь онъ старъ и физіономія у него…— начала Соняша съ гримаской.
— А слыхали вы мудрое изреченіе, что мужчина немножко покраше чорта, такъ и хорошъ, — отвчалъ студентъ.
— Вотъ, вотъ…— подхватила Манефа Мартыновна.— Это хорошее изреченіе. Да и вовсе этотъ Іерихонскій ужъ не такъ некрасивъ собой. Правда, онъ не красавецъ, но мужчина, какъ мужчина… И насчетъ лтъ. Соняша называетъ его все старикомъ. Пожилой человкъ — вотъ и все.
— Да… Онъ еще не старикъ, — улыбнулся студентъ.— Племянникъ его мн разсказывалъ про него… ‘Мой дядя, говоритъ, еще молодого за поясъ заткнетъ’.
Студентъ подмигнулъ. Соняша слушала.
— Вы такъ говорите, Викторъ Матвичъ, какъ будто хотите посовтовать мн принять предложеніе этого стараго генерала Іерихонскаго, — сказала она студенту.
— А что-жъ изъ этого? Вдь вы все равно меня не послушаете.
— А вы, будучи на моемъ мст, пошли-бы за него? Пошли?— приставала Соняша.
— Ахъ, ты Боже мой!— засмялся студентъ и отвтилъ:— Будучи на вашемъ мст, конечно-же пошелъ.
Слова ‘будучи на вашемъ мст’ онъ произнесъ съ подчеркиваніемъ. Соняша опять спросила:
— Стало быть, ужъ вы находите меня безнадежной? Стало быть, ужъ вы думаете, что для меня не найдется никого лучшаго? Ошибаетесь. Я еще не перестарокъ.
— Да ничего я не думаю. А такъ какъ особенныхъ жизненныхъ цлей вы покуда никакихъ не преслдуете, ни въ кого, какъ видится, не влюблены, такъ отчего-жъ поскорй не пристроиться, отчего не свить себ гнздо, тмъ боле, что въ этомъ гнзд можно даже и генеральшей величаться?
— Что вы говорите, что вы говорите, Викторъ Матвичъ!— вскричала двушка.
— А что? Говорю, что чувствую. Пробовали вы сдлаться художницей — кончилось у васъ диллетантствомъ по части рисованія на фарфор. Въ продавальщицы или конторщицы идти — двадцать рублей въ мсяцъ. Башмаковъ больше истопчете. Такъ лучше сдлаться скоре дамой.
— Врно, врно, Викторъ Матвичъ!— воскликнула Манефа Мартыновна.— Вотъ я ей тоже твержу, но вдь матерей-то нынче совсмъ не слушаютъ.
Обдъ былъ кончемъ. Студентъ поднялся изъ-за стола и направился въ свою комнату.

IV.

Посл обда Соняша дулась на мать и старалась избгать съ ней разговоровъ. Передъ вечернимъ чаемъ она обвязала голову мокрымъ полотенцемъ, сказала, что нездорова и, не раздваясь еще, легла въ постель. Спала она вмст съ матерью въ одной комнат, гд за ситцевымъ альковомъ стояли ихъ дв кровати.
Напившись одна чаю, мать заглянула къ ней за альковъ и сла около ея кровати.
— Чего ты? Что съ тобой?— спросила она дочь.— Или на меня обидлась, что я за Іерихонскаго стою?
Она ласково приложила руку къ голов дочери, но та отвела руку и сказала:
— Оставьте меня, пожалуйста. Дайте мн покой.
— Никто покоя твоего у тебя не отнимаетъ. Голова болитъ? Не хочешь-ли облаточку финецитину?
— Ничего я не хочу. Я хочу быть наедин… сама съ собой.
— Ну, обидлась. А зачмъ обижаться? Я любя… Я по долгу совсти стою на сторон Іерихонскаго и всегда буду стоять, хотя все это предложеніе покуда чрезвычайно какъ водевильно, будто какъ въ пьес. Конечно, если-бы ты согласилась выйти замужъ за Іерихонскаго, то я считала-бы эту партію для тебя прекрасной. Да и не я одна. Вонъ давеча за обдомъ Хохотовъ… И онъ то-же самое. А онъ молодой человкъ, студентъ…
— Ну, а ужъ онъ совсмъ дуракъ!— откликнулась Соняша.— И дуракъ какой-то злостный. Что онъ мололъ! Боже мой, что онъ мололъ!
— Однако, ты его когда-то считала серьезнымъ молодымъ человкомъ и либераломъ.
— Никогда я его ничмъ не считала. Всегда онъ былъ грубымъ, дерзкимъ неотесомъ.
— А мн казалось, что ты, на него смотрла даже, какъ на жениха.
— Выдумайте еще что-нибудь!
Дочь сдлала даже движеніе головой, приподнявъ ее, и тотчасъ же снова опустила на подушку. Мать покачала толовой.
— Ахъ, Соняша, Соняша!— сказала она.— Эти люди хоть и либералы, а тоже ищутъ, чтобъ взять что-нибудь за двушкой. Да и нельзя имъ иначе. Бдность… Ну, какое онъ получитъ жалованье, если подетъ врачемъ на мсто? Подетъ въ полкъ, полковымъ врачемъ — рублей семьдесятъ въ мсяцъ, подетъ въ земство служить — сто рублей. Понятное дло, что ему надо себ взять такую жену или помощницу, чтобы ей тоже заработокъ какой имть, или взять хоть тряпки за женой и какую ни на есть обстановку, чтобы хоть года на три, на четыре хватило. А я вдь и этого теб дать не могу. Даже пятокъ платьевъ и по полдюжин блья дать не могу. Да… Изъ чего? Какіе наши достатки? Пенсія да отъ жильцовъ живемъ. Да что жильцы! Въ прошломъ году почти въ ничью съ жильцами сыграли! А помощницей быть, работать ты не можешь.
— Попрекайте хлбомъ-то, попрекайте! — сквозь слезы проговорила дочь.
— И не думала попрекать. Ты шь свое… пенсія у насъ общая… Это твой отецъ заслужилъ. А я говорю про помощь мужу. Викторъ Матвичъ правъ, что ты не можешь быть помощницей мужу. Не такъ ты воспитана, да и терпнія нтъ. Теб все скоро надодаетъ. Все это я къ тому клоню, что теперь посл его словъ ты видишь, что и онъ теб не женихъ.
— Да съ чего вы взяли, что я на него когда-нибудь разсчитывала!— воскликнула Соняша, поднялась и сла на кровати.
— Не раздражайся, не раздражайся! Я любя… я мать…— остановила ее Манефа Мартыновна и продолжала: — а пренебрегать знакомствомъ Іерихонскаго намъ не слдуетъ. Я говорю: знакомствомъ. Покуда только знакомствомъ. Мы пригласимъ его къ себ. Онъ сдлаетъ намъ визитъ, навститъ насъ вечеромъ, попьетъ чаю, мы познакомимся съ нимъ, поговоримъ… Вдь человка въ разговор сейчасъ видно. Затмъ, постараемся объ немъ разузнать черезъ другихъ. Ты подумай, голубушка.
Мать наклонилась къ дочери, чтобы ее поцловать, но та отшатнулась отъ нея и завопила:
— Ахъ, оставьте меня пожалуйста! Идите! Занимайтесь вашимъ дломъ! Ну, что я вамъ далась! Ну, что вы ко мн пристали!
Соняша снова повалилась на подушки. Мать поднялась и стала уходить.
— Я только насчетъ знакомства, милая, только насчетъ знакомства съ нимъ, — заговорила она.— Вдь познакомиться съ человкомъ не значитъ еще выходить за него замужъ. Въ такихъ смыслахъ я и хочу ему написать: ‘Милости просимъ, молъ, къ намъ, ваше превосходительство, сегодня вечеромъ, въ восемь часовъ, чаю откушать’.
— Ахъ, Бога ради, не длайте вы этого!— простонала дочь.— Ну, зачмъ вы меня терзаете!
— Да какое-же тутъ терзанье, душечка!— проговорила ужъ выйдя изъ-за алькова Манефа Мартыновна.— Просто новый знакомый въ дом, передъ которымъ ты ничмъ не обязываешься… Придетъ онъ напиться съ нами чаю — вотъ и все. А расходъ какой? Полъ-бутылки коньяку, печенье, банка варенья и пятокъ апельсинъ.
— Пожалуйста не разсчитывайте. Бросьте.. оставьте… Все равно я не выйду къ нему… не выйду. А то еще лучше: возьму и уйду изъ дома, — сказала дочь.
— Вотъ упрямица-то!— пробормотала мать, вышла изъ спальни и стала въ слдующей комнат при свт лампы раскладывать пасьянсъ на картахъ, задумавъ — согласится дочь на приглашеніе Іерихонскаго или не согласится.
Карты сошлись. Она улыбyулась и подумала: ‘Да конечно-же должна согласиться, если не совсмъ дура’.
Небольшіе дешевые часики, съ изображеніемъ вращающаго глазами и играющаго на гитар негра, стоявшіе на выступ у печки, показывали половину двнадцатаго. Манефа Мартыновна сложила карты, звнула, погасила лампу и опять перебралась въ спальню.
Соняша не спала еще, yо ужъ лежала раздвшись и читала какую-то книгу при свт свчки, поставленной на ночной столикъ.
— Не спишь еще?.. Вотъ и я пришла ложиться, — сказала ей мать въ вид привтствія и стала раздваться.— Голова-то перестала болть, что-ли?— спросила она.
— Такъ себ…— пробормотала дочь, не отрываясь отъ книги.
— Сердце-то утихло! Благоразуміе-то вернулось къ теб?
— Благоразуміе мое всегда при мн.
— Ну, то-то. Я сейчасъ пасьянсъ раскладывала, задумала на тебя и вышло, что теб слдуетъ согласиться на знакомство съ Іерихонскимъ.
— Да вдь это не новость, что карты всегда одобряютъ вамъ то, что вы задумали.
Мныефа Мартыновна раздлась, покрестилась на образъ, прочитала молитву и стала укладываться въ постель.
— А ты, Соняша, подумай, милушка, насчетъ знакомства съ генераломъ-то, — опять начала она.— Подумай. Вдь я только насчетъ знакомства прошу. Тогда-бы я ему и написала. Все-таки, знаешь, неловко письмо оставить безъ отвта. Почтенный человкъ, генералъ, солидный мужчина… Подумай.
— Хорошо. Подумаю, — тихо отвчала Соняша.
‘Угомонилась ‘, — подумала мать, украдкой отъ дочери перекрестилась и продолжала:
— А если ты согласишься и пообщаешь мн не дерзничать передъ нимъ и быть ласкова, то я ужъ знаю, какъ написать письмо. Да мы даже вмст напишемъ. Напишемъ учтиво и съ достоинствомъ. А о предложеніи его ни слова. Только одно: рады знакомству, милости просимъ на чашку чая. А заговоритъ онъ насчетъ женитьбы — я ужъ знаю, какъ отвтить. Хорошо?— еще разъ обратилась мать къ дочери.
— Хорошо. Хорошо, — былъ отвтъ.— Я подумаю, прощайте.
Дочь загасила свчку. Прошло минутъ съ десять. Соняша не спала и думала о просьб матери. Она слышала, что мать ворочалась съ боку-на-бокъ. Соняша разсуждала такъ:
‘Вдь въ самомъ дл отъ знакомства съ Іерихонскимъ ничего не можетъ выйти для меня худого. Къ тому-же, знакомство это ни къ чему не обязываетъ’.
— Не спите?— спросила она мать.
— Нтъ еще. Разстроилась я какъ-то, — отвчала мать.— А что?
— Я подумала насчетъ письма. Пишите завтра. Но только насчетъ знакомства, — кротко отвчала дочь.
— Голубушка! Ну, вотъ какъ хорошо! Ну, вотъ он карты-то!.. Спасибо, Соняша, спасибо!
Мать быстро поднялась съ постели, подошла къ дочери и стала ее цловать.

V.

На утро Манефа Мартыновна проснулась въ самомъ радостномъ настроеніи духа.
‘Какъ это хорошо, что Соняша вчера согласилась познакомиться съ Іерихонскимъ’, — подумала она и тотчасъ-же принялась одваться, смотря на сладко спавшую дочь, которая вставала всегда часа на два позже ея.
Былъ девятый часъ. Заваривъ себ въ столовой кофе, Манефа Мартыновна вызвала кухарку Ненилу и стала заказывать обдъ, но Ненила, таинственно улыбаясь, перебила ее и сказала:
— А что вы вчера спрашивали насчетъ верхняго генерала, то я у евонной Дарьи узнала. Прикончилъ онъ съ повивальной бабкой, совсмъ прикончилъ. Дарья говоритъ, что жениться хочетъ и невсту себ ищетъ, настоящую невсту, барышню, чтобы законъ принять.
Манефа Мартыновна строго взглянула на Ненилу и проговорила:
— Ну, ты насчетъ бабки-то не очень болтай. Сократи языкъ-то. Зачмъ человка конфузить!
— Да вдь вы спрашивали.
— Мало-ли что спрашивала! А ты ужъ любишь языкъ распускать. Да пуще всего, чтобы Софья Николаевна ничего не знала. Двушкамъ не слдъ это знать. Брось.
— Слушаю-съ. Мн что! А я для васъ.
Заказавъ обдъ и выпивъ дв чашки кофе, Манефа Мартыновна тотчасъ-же взяла бумагу и стала составлять черновикъ письма къ Іерихонскому. Она долго и усердно мусолила карандашъ, думала, писала, зачеркивала и опять писала, смотрла на часы и сердилась, что дочь не встаетъ, чтобы помочь составить письмо.
Она даже поднялась, чтобы идти разбудить дочь, но остановилась въ раздумь.
‘Пусть лучше выспится хорошенько, тогда блажить меньше будетъ’, — сказала она себ мысленно, сла и стала перечитывать письмо.
Письмо ей показалось слишкомъ длиннымъ. Тутъ было объясненіе, что она съ дочерью страдаетъ отъ затворнической жизни и недостатка общества, что ей очень лестно знакомство съ хорошимъ образованнымъ человкомъ и тому подобное.
‘Зачмъ ему все это? Проще лучше. Напишу только, что мы рады познакомиться съ нимъ и просимъ его на чашку чаю — вотъ и все’, — ршила она, зачеркнула написанное, перевернула листъ бумаги и начала писать вновь.
Когда Соняша въ одиннадцатомъ часу выплыла. въ столовую въ распашномъ капот и съ толстымъ слоемъ не смахнутой пудры на лиц, письмо было уже готово, и Манефа Мартыновна сидла за безконечнымъ вязаньемъ филе изъ блой бумаги. Соняша чмокнула мать въ щеку, а та съ легкимъ упрекомъ сказала ей:
— Спишь долго. Ужасъ какъ долго. Кофей-то не только простылъ, а обледенлъ.
— Кофей разогремъ. А раньше зачмъ мн вставать? Какія у меня такія обязанности? Когда я рисовать учиться ходила, я раньше вставала, но сами-же вы стали говорить, что это рисованье только переводъ денегъ, — отвчала Соняша съ запальчивостью.
— Не горячись, не горячись. Я такъ только сказала…— остановила ее мать и прибавила:— Письмо готово. Надо только переписать.
— Ахъ, ужъ мн это письмо! Опять письмо!
Соняша сдлала кислую гримасу.
— Сама-же ты согласилась, — отвчала мать.
— Поневол согласишься, если вы наступя на горло.
Манефа Мартыновна зажгла бензинку и принялась разогрвать для дочери кофе, а дочь взяла листъ бумаги и стала читать вслухъ письмо.
— ‘Многоуважаемый Антіохъ Захаровичъ’, произнесла она и злобно прибавила:— Скорй-же многопрезираемый.
— Отчего? За что мы его должны презирать? Что онъ намъ худого сдлалъ?— спросила мать и тоже прибавила: — Нтъ, ты, я вижу, и сегодня лвой ногой встала съ постели.
— А вотъ и ошибаетесь. Обими ногами. Но я не понимаю, съ какой стати совсмъ незнакомому человку писать ‘многоуважаемый’? Просто милостивый государь, — поправилась Соняша.
— Ну, поправь: милостивый государь.
— ‘Вчера я получила ваше почтенное письмо’, — продолжила Соняша, и опять остановилась.— Но позвольте вамъ сказать, что письмо то ужъ вовсе не почтенное, — сказала она.— Разсудите сами, человкъ его лтъ и вдругъ…
— Позволь… Но вдь нельзя-же ругаться въ письм. Всякое письмо требуетъ учтивости.
— Никто васъ не заставляетъ ругаться, но слово ‘почтенное’-то ужъ вовсе не подходитъ.
— Ну, хорошо. Ну, напиши — ‘любезное’. ‘Ваше любезное письмо’..
— И любезности я не вижу. Человкъ готовится загубить вкъ двушки.
— Пойми, что я только изъявляю желаніе съ нимъ познакомиться и прошу его на чашку чаю.
— Ну, хорошо. Пусть будетъ любезное. Любезное все-таки лучше, чмъ почтенное. ‘Я и дочь очень рады съ вами познакомиться’, — прочла Соняша вслухъ еще фразу и сказала:— Слово ‘дочь’ долой. Вдь вы это пишете, а не я. ‘Я очень рада съ вами познакомиться, какъ съ сосдомъ, и прошу васъ сдлать намъ честь’… Ршительно не понимаю, какая тутъ особенная честь!
— Милый другъ, да вдь въ приглашеніяхъ всегда такъ пишутъ, — возразила мать.
— Ну, пускай будетъ честь, — согласилась Соняша.— Только слово ‘намъ’ я вымараю и поставлю ‘мн’. Вдь это вы одна. Я тутъ совершенно не соприкасаюсь. ‘Сдлать мн честь пожаловать сегодня вечеромъ въ семь часовъ на чашку чаю. Преданная вамъ’… Зачмъ преданная? Съ какой стати?
— Душечка, такъ всегда пишется.
— Достаточно ему и словъ: ‘съ глубокимъ почтеніемъ’. По правд сказать, онъ и этого не стоитъ.
— Ну, съ почтеніемъ, такъ съ почтеніемъ, — согласилась Манефа Мартыновна и сказала:— Я нарочно старалась быть какъ можно кратче. Теперь ты довольна?
— Очень…— иронически отвтила дочь.— Благодарю васъ.
— Зачмъ такъ? Съ какой стати? Ты вдь согласилась.
— Вынудили, такъ и согласилась. Ну, да все равно, — пробормотала Соняша, принимаясь за кофе и обмакнула въ чашку кусокъ сдобной булки.
— Ну, а теперь, когда исправила письмо, то вотъ, напившись кофею, возьми и перепиши его, — сказала Манефа Мартыновна, шевеля спицами вязанья.
— Это еще съ какой стати!— воскликнула дочь.— Гд рука, тамъ и голова. Вы къ себ его приглашаете, а не ко мн. Вы пишете, а не я… ну, и переписывайте сами. А меня — ахъ, оставьте!
— Глупая, да вдь я изъ-за того, что у тебя почеркъ лучше и ты грамотне меня пишешь.
— Никакого ему почерка не надо и никакой ему особенной грамотности не требуется. Просто онъ стремится къ намъ ради его старческихъ плотоядныхъ цлей на меня.
— Полно, Соняша… Человкъ съ благородными намреніями.
— Хорошо благородство стремиться загубить жизнь двушки!
— Брось. Брось. Оставь. Съ тобой не сговоришься. Тебя въ ступ не утолочь. Я сама письмо перепишу и пошлю съ Ненилой, — закончила Манефа Мартыновна и направилась въ спальню, гд стоялъ письменный столъ и были письменныя принадлежности.
— Не вздумайте на моемъ розовомъ или голубомъ листочк писать, гд цлующіеся голубки нарисованы!— крикнула ей вслдъ Соняша.
Мать обернулась и сказала:
— Да что ты меня за дуру считаешь, что-ли. Неужели я не понимаю! Ну, двушка!
Черезъ полчаса письмо было переписано, заклеено въ конвертъ и послано съ кухаркой Ненилой къ Іерихонскому..
— Вотъ теб здравствуйте! — воскликнула Ненила, принимая отъ Манефы Мартыновны письмо.— Что это вамъ отъ генерала понадобилось!
— Не твое дло. Теб приказываютъ только снести письмо, — строго отвчала Манефа Мартыновна.

VI.

Заборовы звали Іерихонскаго на чай въ семь часовъ вечера, а въ шесть начали приготовляться къ принятію его. То-есть въ сущности стала приготовляться одна Манефа Мартыновна. Она надла на себя шелковое гранатнаго цвта платье и прикрпила на голову черный кружевной фаншонъ съ гранатоваго-же цвта бантомъ, прикрывъ начинавшійся въ этомъ мст широчайшій проборъ въ волосахъ. Соняша-же на зло матери ходила по комнат въ линючей ситцевой блуз, съ распущенными волосами и вся обсыпанная пудрой, хотя раньше была уже одта, какъ слдуетъ.
Мать, укладывая въ столовой въ сухарницу, выстланную ажурнымъ вязаньемъ, чайное печенье, косилась на дочь и, наконецъ, спросила ее:
— Когда-же ты, Соняша, начнешь одваться?
— А вамъ какое дло? Когда захочу, тогда и однусь, — рзко отвчала дочь.
— Однако, теперь ужъ седьмого половина, а въ семь мы ждемъ гостя, какъ теб извстно.
— Такъ вдь это вы ждете гостя, а не я — ну и лижитесь съ нимъ.
Манефа Мартыновна печально покачала головой.
— Зачмъ-же ты грубишь матери? Зачмъ?— упрекнула она ее, принимаясь укладывать апельсины въ вазочку.
— А зачмъ вы меня стсняете какимъ-то Іерихонскимъ?— отвчала Соняша.
— Да вдь я для тебя-же, глупая, хлопочу.
— Никто васъ не просилъ хлопотать. Сами навязали себ хлопоты. Да и что вамъ за дло до того — одта я или нтъ? Ну, придетъ облюбленный вами человкъ, такъ вдь у насъ не одна комната. Вы будете разсыпаться передъ нимъ въ любезностяхъ вотъ здсь, а я буду у насъ въ спальни находиться.
— Такъ вдь онъ наврное тотчасъ-же спроситъ про тебя.
— А вы ему скажете, что я еще не одта.
— Ну, двка! Вотъ одеръ-то!— пожала плечами Манефа Мартыновна.
— Такая ужъ уродилась. Отъ васъ-же вдь уродилась, — злобно проговорила Соняша.
— Каково будетъ бдному мужу, которому ты достанешься! Несчастный будетъ человкъ.
— Ништо. Не бери такую…— рзко отвчала Соняша и, мурлыкая себ что-то подъ носъ, направилась въ спальню, гд и заперлась.
Манефа Мартыновна продолжала приготовлять столъ къ чаю, рзала колбасу, ветчину, булку для тартинокъ и, наконецъ, позвала къ себ Ненилу откупорить бутылку коньяку. Кухарка явилась въ новомъ ситцевомъ плать, стоявшемъ коломъ, въ желтомъ шелковомъ платочк, зашпиленномъ на, груди. Лицо ея сіяло отъ удовольствія.
— Милая барыня, а вы мн и не сказали, что вы верхняго генерала къ себ въ гости ждете, — заговорила она:— да ужъ меня Дарья евонная надоумила, такъ я пріодлась малость. Прибжала въ кухню, запыхавшись, и говоритъ: ‘нашъ генералъ къ вамъ чай пить идетъ, Семенъ ему сапоги чиститъ и приказано, чтобы жаромъ горли’.
— Ну, ты языкомъ не болтай, а откупори вотъ бутылку, — перебила ее Манефа Мартыновна.
— Съ превеликимъ удовольствіемъ, барыня.
Ненила ловко ввинтила штопоръ въ пробку и звонко вытащила ее изъ бутылки.
— Милая барыня, да вы-бы имъ водочки… Они простую водочку при закуск употребляютъ. Дарья говоритъ: ‘имъ и кусокъ не въ кусокъ, пока рюмки водки не выпьютъ’. Передъ каждой дой рюмочку пьютъ, хотя и тверезый, обстоятельный человкъ, — прибавила Ненила.
— Водка будетъ поставлена въ графинчик. Она y меня есть, — проговорила Манефа Мартыновна.
— И потомъ они все съ горчицей… Горчицу ужасно обожаютъ. Каждый кусокъ обмажутъ, — продолжала кухарка.— Дарья-то вдь сейчасъ только ушла отъ меня. Все сидла и разсказывала. Ужасно много горчицы кушаютъ. Вотъ когда щи у нихъ и въ щахъ вареная говядина, такъ, говорятъ, полъ-банки скушаютъ. И любятъ, чтобъ непремнно съ жиркомъ. Горчицу обожаютъ и вотъ чтобъ сапоги ярко-ярко были начищены. Хорошій баринъ!— закончила она.— Горчицы-то не прибавить-ли въ горчичницу? У меня свжая есть.
— Да прибавь, пожалуй…— согласилась Манефа Мартыновна.— Только что ты-то въ такомъ восторг?— спросила она, пристально посмотрвъ на Ненилу, схватившую горчичницу.
— Ахъ, барыня! Такое у насъ дло затвается, да не быть въ восторг! Да что вы, помилуйте, вдь я врная слуга, я каждую вашу крошку караулю.
— Какое такое дло затвается? Что ты болтаешь!— строго крикнула на нее Манефа Мартыновна.
— Да какъ-же, да что-же! Вдь Дарья-то мн все до капельки разсказала. Неужто я теперь не понимаю, почему онъ вамъ письмо присылалъ и почему вы ему сегодня послали? Ну, дай Богъ, дай Богъ хорошему длу быть. Сейчасъ я свженькой горчички прибавлю, — суетилась Ненила, сунулась было къ кухоннымъ дверямъ, но тотчасъ-же вернулась и шепотомъ прибавила на ухо Манеф Мартыновн:— А что насчетъ повивальной бабки — не сумлвайтесь. Прикончилъ онъ съ ней, совсмъ прикончилъ.
— Тьфу ты пропасть!— плюнула Манефа Мартыновна съ досадой.— Слышишь, Ненила, не смй мн больше и упоминать объ этой бабк, а то я тебя прямо прогоню.
— Молчу, молчу, барыня… и очень хорошо понимаю, что они теперь какъ вашъ будущій зять…
— Какой зять! Что ты мелешь, дура! Не смй и этого мн болтать! Я теб запрещаю…
— Ну, хорошо, хорошо. А только Дарья говоритъ, что генералъ такъ рады, такъ рады всему этому…
— Ну, что это.за мерзкая баба! Что у ней за злокачественный языкъ!— всплеснула руками Манефа Мартыновна, но Ненила уже юркнула съ горчичницей въ кухню.
Манефа Мартыновна уставила закуску и принадлежности чаепитія на стол и отошла въ сторону, чтобы полюбоваться на дло рукъ своихъ.
‘Кажется, такъ будетъ хорошо’, — подумала она, подвинула тарелку съ сыромъ поближе къ масленочк съ масломъ, изукрашеннымъ полосками, и направилась въ спальню къ дочери, но спальня была заперта изнутри на ключъ.
— Пусти меня, это я…— сказала она дочери.
— Нечего вамъ здсь длать. Ждите тамъ вашего семинарскаго генерала. Какъ его? Череззаборвзирахинскаго, что-ли?— былъ отвтъ.
— Эдакая дерзкая двченка! Уймись ты, уймись. Я пришла тебя спросить: ты какое платье наднешь?
— Вамъ до этого дла нтъ.
— Еще того лучше отвтъ. Чисто оглашенная какая-то. Ты наднь черное кашемировое. Оно съ вырзомъ… И на грудь пришпиль ярко-розовый бантъ. Это платье у тебя хорошо сшито и ты эффектна въ немъ. Будетъ для перваго раза и скромно, и красиво.
Отвта не послдовало.
— Ты слышишь?— крикнула ей мать.— Слышишь, что я говорю?
— Слышу, слышу! Только оставьте меня въ поко, дайте вы мн самой распорядиться.
Мать потолкалась около запертой двери и опять крикнула:
— Да ты выйдешь къ намъ, когда генералъ-то придетъ?
— Хорошо, хорошо. Тамъ видно будетъ, — былъ отвтъ.
— Такъ выходи, голубушка, поскорй. Не выйдешь — безъ ножа меня заржешь. Ну, успокой мать, ну, общай мн, что выйдешь!— упрашивала Манефа Мартыновна свою дочь.
— Приду!— крикнула та изъ-за двери.
— Ну, вотъ спасибо… ну, вотъ благодарю…
Манефа Мартыновна опять направилась въ столовую. Тамъ ее ждала кухарка Ненила.
— Дарья-то снова сидитъ у насъ въ кухн, — сообщила она, вся сіяя улыбкой.— Пришла сказать, что генералъ уже побрились, умылись, одлись, но не приняли отъ Семена сапоги и приказали вновь перечистить. Все имъ сомнительно насчетъ глянцу…
— Ну, довольно, довольно. Ступай въ кухню…— махнула ей рукой Манефа Мартыновна.
— Сидятъ въ туфляхъ и на часы смотрятъ…
— Иди, говорятъ теб!
Кухарка, шумя платьемъ, юркнула за дверь.

VII.

Ровно въ семь часовъ у дверей Заборовыхъ раздался звонокъ. Манефа Мартыновна вздрогнула, выбжала изъ столовой въ гостиную, бросилась къ дверямъ спальни и крикнула:
— Соняша! да одвайся-же скорй! Онъ идетъ.
Но отвта не послдовало.
Манефа Мартыновна взглянулась въ гостиной въ зеркало, наскоро поправила прическу, кружевной фаншонъ на голов и быстро направилась къ прихожей, гд кухарка Ненила успла ужъ отворить дверь и снимала съ гостя пальто.
Изъ прихожей послышалось раскатистое откашливанье, затмъ громкое сморканіе, словно кто трубилъ на труб и, наконецъ, въ дверяхъ изъ прихожей въ гостиную показался Іерихонскій.
Іерихонскій былъ высокій старикъ, нсколько сутуловатый, не ожирвшій, съ немногими остатками волосъ на голов, около крупной лысины, гладко острижённый, съ большими оттопыренными круглыми ушами, съ совершенно обритымъ, какъ у актера, лицомъ, въ золотыхъ очкахъ и съ черными бровями надъ ними. Одтъ онъ былъ въ черный сюртукъ нараспашку, блый жилетъ и имлъ на ше орденъ. Въ рук онъ держалъ шляпу-цилиндръ. Манефа Мартыновна слегка попятилась, чтобъ дать ему возможность войти въ гостиную. Іерихонскій сдлалъ два шага и произнесъ:
— Узнаю многоуважаемую хозяйку. Позвольте отрекомендоваться, Манефа Мартыновна. Антіохъ Захаровъ Іерихонскій, дйствительный статскій совтникъ моего Бога и государя. Прошу любить и жаловать.
— Очень пріятно познакомиться, Антіохъ Захарычъ…— проговорила Манефа Мартыновна, протягивая ему руку.
— Позвольте ужъ къ ручк… досточтимая хозяюшка… Мы люди не новаго закала.
И наклонившись, Іерихонскій чмокнулъ Манефу Мартыновну въ руку своими сочными губами, а она поцловала его въ лысину и сказала, указывая на кресло:
— Прошу покорно садиться, Антіохъ Захарычъ.
Іерихонскій поставилъ на столъ шляпу и слъ, а Манефа Мартыновна помстилась противъ него.
Онъ тотчасъ-же извлекъ изъ жилетнаго кармана часы, посмотрлъ на нихъ и проговорилъ:
— Ровно семь. Какъ приглашали, такъ и явился. Не опоздалъ ни минуты. Ужасно не люблю опаздывать и отъ ногтей юности пріучилъ себя къ аккуратности.
— Аккуратность прекрасная вещь…— поддакнула ему Манефа Мартыновна, не зная, что сказать въ отвтъ.
— Воспитываетъ характеръ-съ…— кивнулъ ей Іерихонскій.— И если-бы ныншнее юношество наблюдало надъ собой…
— О, современная молодежь очень неаккуратна!
— И напрасно. Совершенно напрасно. Согласитесь сами, что напрасно. Прежде всего надо наблюдать за природой. Въ природ все аккуратно — обязанъ и ты, смертный, подражать ей… Возьмемъ свтила небесныя, возьмемъ перемны временъ года, восходъ и заходъ солнца. Вдь солнце, напримръ, не взойдетъ ни на минуту позже, ни на минуту раньше противъ того времени, которое ему опредлено Всевышнимъ Судьей… Такъ долженъ и человкъ. Вотъ я, напримръ… Какъ поздно съ вечера я ни легъ-бы, а ужъ въ восемь часовъ утра я на ногахъ, четверть девятаго выхожу къ самовару… Но я зарапортовался. Я слишкомъ хвалю себя съ перваго раза и вы можете подумать, сударыня, что я эгоистъ, — спохватился Іерихонскій, помолчалъ нсколько секундъ и спросилъ: — А гд-же молодая хозяюшка? Я про Софью Никоколаевну…
Манефа Мартыновна замялась, сдлала кислую гримаску, потомъ улыбнулась, взмахнула для чего-то руками, снова сложила ихъ на живот и только тогда произнесла:
— А она у меня сегодня что-то не того… Немножко хохлится. Впрочемъ, сейчасъ выйдетъ.
— Не совсмъ здорова? Боже мой!— чуть не вскричалъ Іерихонскій. — Такъ зачмъ-,е вы мн непремнно сегодняшній вечеръ назначили для знакомства? Сколь ни лестна мн такая поспшность, но я, многоуважаемая Манефа Мартыновна, могъ-бы и обождать при такихъ уважительныхъ обстоятельствахъ къ промедленію. Не зубки-ли у нихъ?..Тогда я могу предложить одно прекрасное симпатическое средство.
— Нтъ, она такъ… Съ утра она была весела и бодра, но вотъ къ вечеру немножко… Ну, и прилегла. Голова немножко болла… А теперь ничего… Теперь она одвается. Сейчасъ выйдетъ. Немножко неаккуратна. Она не въ васъ.
Послднія слова Манефа Мартыновна сказала тихо и улыбнулась.
— Отъ головной боли я могу тоже предложить прекрасное средство…— сказалъ Іерихонскій.
— Ахъ, пожалуйста… У меня такъ часто болитъ голова.
— Надо каучуковой гребенкой чесаться. Чесать именно то мсто на голов, которое болитъ. Чесать долго — и проходитъ.
— Непремнно попробую.
— А потомъ, когда вы разгорячите больное мсто гребенкой — натрите его кусочкомъ камфары.
— Скажите, какъ это просто! И у Соняши очень, очень часто болитъ голова.
Сказавъ эти слова, Манефа Мартыновна умолкла. Она не находила мотива для разговора, опустила внизъ глаза и посмотрла на сапоги Іерихонскаго. Сапоги были дйствительно прекрасно вычищены. Затмъ, когда она подняла глаза, то увидала, что у Іерихонскаго въ лвомъ ух была маленькая золотая серьга.
— Вы курите, Антіохъ Захарычъ?— быстро спросила Манефа Мартыновна у Іерихонскаго.— Если курите, такъ пожалуйста… Вотъ папиросы, вотъ спички… У меня и Соняша иногда балуетъ. Эти папиросы ея работы.
— Не изъ курящихъ-съ, — отвчалъ Іерихонскій, сдлавъ легкій поклонъ.— Когда-то нюхалъ-съ, но бросилъ-съ, хотя говорятъ, нюхать табакъ для прочистки зрнія хорошо. Лтъ двадцать ужъ бросилъ-съ… Обстоятельства заставили или, лучше сказать, духъ времени. Вс бросать стали. Половина нашей канцеляріи бросила. Остался одинъ начальникъ нюхающій, но и онъ вскор волею Божіею помре. Назначенъ былъ къ кормилу ненюхающій, — ну, и я забастовалъ. Да и аккуратне-съ. Бывало, грудь сорочки всегда табакомъ засыпана, а теперь вотъ чисто.
Іерихонскій ткнулъ себя правой рукой въ грудь сорочки и при этомъ Манефа Мартыновна замтила у него на указательномъ пальц большой золотой перстень съ красной сердоликовой печатью.
Манефа Мартыновна безпокойно косилась на дверь спальни и съ нетерпніемъ ждала, что дверь отворится и покажется Сопяша, но дочь не показывалась. Приглашать Іерихонскаго до выхода дочери къ чайному столу она считала неудобнымъ и въ ожиданіи дочери ей поневол пришлось измышлять мотивы для разговора.
— А въ винтъ вы играете, Антіохъ Захарычъ?— вдругъ спросила она, обрадовавшись, что нашелся мотивъ.
Іерихонскій засіялъ.
— Обожаю-съ, — отвчалъ онъ.— Вотъ отъ этого грха не могу себя отучить, да считаю и излишнимъ. Вдь вс нынче винтятъ. Винтятъ и статскіе, винтятъ и военные, винтитъ даже духовенство. И ничего я тутъ не нахожу предосудительнаго, если по маленькой, для препровожденія времени…
— Что-же тутъ предосудительнаго, помилуйте…— поддакнула хозяйка.
— Вотъ, вотъ… И даже напротивъ… Винтъ пріучаетъ къ аккуратности… Неаккуратный человкъ плохой игрокъ въ винтъ. Опять-же онъ развиваетъ память. Жизнь наша вообще не красна, а за винтомъ вы можете забыть вс житейскіе уколы и даже невзгоды.
— Совершенно справедливо, Антіохъ Захарычъ, — поддакнула Манефа Мартыновна.
— Врно-съ. Пойду дальше. За винтомъ хоть и спорятъ иногда другъ съ другомъ, но по моему…
Въ это время въ двери спальни щелкнулъ замокъ. Манефа Мартыновна слегка вздрогнула и взглянула на дверь. Остановилъ свою рчь и Іерихонскій. На порог появилась Соняша въ черномъ плать и съ темно-розовымъ бантомъ ли груди. Лицо ея было хмуро. Іерихонскій поднялся со стула и выпрямился во весь ростъ.
— Пожалуйста, представьте меня…— прошепталъ онъ Манеф Мартыновн.

VIII.

— Вотъ позволь, Соняша, познакомить тебя съ У нашимъ сосдомъ Антіохомъ Захарычемъ, — робко начала Манефа Мартыновна, опасаясь, чтобы дочь не сказала что-нибудь дерзкое.
— Вашъ сосдъ Іерихонскій…— подхватилъ Іерихонскій, кланяясь.
Соняша закусила губку и, молча, протянула ему руку.
— Въ сущности мы вдь почти совсмъ знакомы, — продолжалъ онъ, стоя.— Я безчисленное множество разъ имлъ удовольствіе встрчаться съ вами на лстниц.
— Можетъ быть, но я не замчала васъ, — былъ отвтъ.
— Часто я также слышу, какъ вы изволите заниматься музыкой. У меня сквозь полъ все слышно, и я даже различаю мотивы. Знакомъ я, стало быть, и съ вашимъ музыкальнымъ талантомъ. Музыку я и самъ люблю. .
— Не похоже. Зачмъ-же вы тогда претендовали, что я играю по вечерамъ? Вы прислали просить, чтобъ я не играла на піанино.
— О, это всего былъ одинъ разъ, кажется, Софья Николаевна, и я глубоко объ этомъ сожалю. Меня болзнь заставляла. Я простудился, занемогъ инфлуенцей, а потомъ долгое время страдалъ безсонницей. Всего одинъ разъ.
— Нтъ, два и даже, кажется, три.
— Опасаюсь, не распоряжалась-ли вмсто меня моя прислуга. Она такъ любитъ меня и бережетъ мой покой. А я, Софья Николаевна, врьте совсти, всего только одинъ разъ посылалъ, и то, когда у васъ была музыка въ соединеніи съ пніемъ. Помню, что какой-то басъ распвалъ.
— Это нашъ жилецъ, студентъ. У него прекрасный голосъ.
Разговоръ этотъ шелъ стоя. Манефа Мартыновна замтила это и сказала:
— Что-же вы стоите, Антіохъ Захарычъ… Пожалуйста садитесь.
— Вырости хочу, многоуважаемая Манефа Мартыновна… Хе-хе-хе…— дребезжащимъ смхомъ разсмялся Іерихонскій и показалъ прекрасные блые вставные зубы.
— Сядь, Соняша, и займи Антіоха Захарыча, — сказала дочери мать, вставая.— А я пойду распорядиться насчетъ чаю. Надо велть подать самоваръ и заварить чай.
— Тогда это лучше я сдлаю. А вы посидите и поговорите.
Соняша сдлала движеніе къ столовой.
— Нтъ, нтъ… Ты не знаешь… Ты лучше останься, а я распоряжусь… Мн нужно кое-что сказать Ненил, — проговорила мать, уходя изъ комнаты.
Соняша промолчала и сла съ кислой гримаской. Слъ и Іерихонскій, многозначительно крякнувъ.
— Слышалъ я, что вы, и помимо музыкальнаго таланта, изволите быть изукрашены и другимъ талантомъ, — началъ онъ, стараясь быть какъ можно боле любезнымъ, и при этомъ нсколько наклонилъ голову.
— Не понимаю, — отвчала Соняша, длая строгое лицо.— Это насчетъ чего? Отъ кого вы слышали?
— Слухомъ земля полнится, многоуважаемая Софья Николаевна. А мы съ вами ближайшіе сосди.
— Да что такое? Что такое?
— Насчетъ вашего таланта къ живописи. Я слышалъ о вашихъ удивительныхъ способностяхъ.
— Это вы отъ кухарокъ? Кухарки разглашаютъ. Да, я училась и люблю писать по фарфору.
— Но зачмъ-же непремнно отъ кухарокъ? — нсколько обиженнымъ тономъ произнесъ Іерихонскій.— Я и помимо кухарки слышалъ…
— Такъ отъ кого-же? Отъ кого?— приставала Соняша.
— Теперь не припомню хорошенько, но слышалъ. Слышалъ про художественно разрисованныя тарелки.
— Ахъ, вы про тарелки? Есть, есть… Да, я пишу на тарелкахъ, но и помимо тарелокъ я занимаюсь акварелью.
— Прекрасное занятіе для молодыхъ двушекъ. Откровенно говоря, это уже получше высшихъ женскихъ курсовъ будетъ, а особливо медицинскихъ.
— А я была и на курсахъ…— отвчала Соняша.
Іерихонскій оскся.
— Вы?— спросилъ онъ.— Но, надюсь, не на медицинскихъ?
— На педагогическихъ.
— Ну, это я еще допускаю, допускаю. Женщина уже по своей природ педагогичка, это, такъ сказать, ея назначеніе… Сама природа… Но медицина и сопряженное съ ней изученіе человческаго тла… Эта самая анатомія, разсмотрніе человческихъ внутренностей, изученіе костей скелета — прямо дло мужское. Предоставьте это мужчинамъ. Это ихъ удлъ. Женщина — это благоухающій цвтокъ… Да, цвтокъ… Поэтому и слдуетъ ее окружить тмъ, что присуще цвтку, его красот… Да-съ…
Іерихонскій, разсказывая, что такое женщина, даже причмокнулъ нсколько разъ.
— Не согласна, — отвчала Соняша и отрицательно покачала головой.
— Очень печалюсь, что иду въ разрзъ съ вашими убжденіями, но вдь я только относительно медицинскихъ курсовъ, а остальные я не отрицаю. Нисколько не отрицаю. А ныншніе модные курсы — кулинарные или поварскіе, такъ даже прямо одобряю. Ха-ха-ха… Прямо одобряю… По моему, хорошее знаніе кухни — это ореолъ хозяйки.
— Не согласна, — опять отрицательно покачала головой Соняша.— Не одобряю, хотя и на кулинарныхъ курсахъ была.
— Были? Да неужели были?— радостно воскликнулъ Іерихонскій и прибавилъ: — Вотъ это прекрасно! Совсмъ прекрасно! И вполн научились готовить? Можете направить кухарку на исполненіе хорошихъ, вкусныхъ, сытныхъ блюдъ?
— Право, не знаю. Прежде всего наши кухарки невозможно глупы и упрямы.
— Совершенно врно! Съ этимъ совершенно съ вами согласенъ, Софья Николаевна. Вс эти Мары, Дарьи, Матрены — прямо деревянныя. Я по своей знаю. Но принимая въ соображеніе, что и капли воды долбятъ камень, то хорошая хозяйка, ознакомившая на курсахъ со стряпней, всегда можетъ втолковать этой Марь или Дарь, особенно если потомъ и присмотрть за ней… Врно вдь?
— Не знаю. Не пробовала. Торты къ чаю я длала, нсколько разъ длала, и говорятъ, что у меня хорошо выходило.
— Прекрасно! Превосходно! И это великое украшеніе для хозяйки! И это ореолъ…— восхищался Іерихонскій.
Соняша сдлалась нсколько разговорчиве и прибавила:
— Только всмъ этимъ совершенно не стоитъ заниматься. Ужасно все это дорого дома обходится. Гораздо дешевле купить въ кондитерской. Вдвое дешевле. А отъ кого вы слышали, что я занимаюсь живописью?— спросила она.
— Долженъ сознаться, что отъ моей кухарки, — отвчалъ Іерихонскій.
— Ну, вотъ видите. Я такъ и знала. Должна вамъ сказать, что она у васъ большая сплетница.
— Позвольте…. Что-же тутъ такого, что женщина хвалила ваше искусство? Она видла ваши тарелки.
— И удивляюсь, какъ это вы находите удовольствіе разговаривать съ кухарками!
Іерихонскій нсколько смутился, поправилъ очки и, не отвчая на слова Соняши, проговорилъ:
— Удостоите вы меня, Софья Николаевна, полюбоваться произведеніями вашего искусства?
— Да вотъ тарелка на стн виситъ. Смотрите…— указала Соняша.
Іерихонскій поднялся, подошелъ къ стн и сталъ смотрть на висвшую на стн тарелку, задрапированную шелковой матеріей на манеръ рамки.
— Прекрасно, прекрасно! Какая тонкая работа!— восклицалъ онъ.— Дивный пейзажъ. Прелесть.
Онъ даже сталъ смотрть правымъ глазомъ въ кулакъ, прищуривъ лвый.
— Картины я вообще люблю. Въ посту я обхаживаю вс картинныя выставки. И дешевое, и пріятное удовольствіе, — продолжалъ онъ.— Кром того, всегда на этихъ выставкахъ и общество прекрасное. Все это очень, очень возвышаетъ душу. Прекрасно! Восторгъ что такое. Благодарю васъ.
Іерихонскій поклонился.
Вошла Манефа Мартыновна.
— Чайку, Антіохъ Захарычъ, не прикажете-ли? Прошу покорно въ столовую. Тамъ и сядемъ по семейному, — приглашала она.
Іерихонскій еще разъ поклонился и послдовалъ за ней.

IX.

Изъ столовой, куда ввела Манефа Мартыновна Іерихонскаго, весело горла съ потолка лампа подъ блымъ матовымъ абажуромъ и освщала привтливо шипящій ярко начищенный самоваръ, столъ, покрытый розовой скатертью и уставленный тарелочками съ закусками, хлбомъ, печеньемъ и вазочками съ вареньемъ.
— Пожалуйте, Антіохъ Захарычъ, вотъ сюда, рядомъ со мной, къ самоварчику, — предложила Іерихонскому Манефа Мартыновна.— Но передъ чаемъ прошу васъ закусить.
Іерихонскій сложилъ крестообразно руки на груди и, умильно смотря на столъ, отвчалъ:
— Не смю отказать радушной хозяйк, хотя я очень и очень еще недавно обдалъ. сть я не хочу. Я сытъ по горло, но меня манитъ вотъ эта милая семейная обстановка, которой я лишенъ вотъ уже скоро восемь лтъ. Домъ безъ хозяйки, многоуважаемая Манефа Мартыновна, сирота, а вотъ ужъ около восьми лтъ я по вол злого рока вдовствую.
— Отчего-же по вол злого рока? — спросила Манефа Мартыновна.— Мн кажется, рокъ тутъ ни при чемъ, а просто это отъ себя. Ничего нтъ легче, какъ жениться мужчин. Вотъ замужъ выйти двушк — это другое дло.
— Врно-съ. Но мн въ этомъ дл до сихъ поръ извстная робость препятствовала, — проговорилъ Іерихонскій, присаживаясь.— Чувствую на плечахъ не молодые годы — и вотъ робость.
— Что-жъ, это похвальное чувство, если это такъ, какъ вы говорите, — сказала Соняша, свъ противъ Іерихонскаго и насмшливо стрльнувъ въ него глазами.
Манефа Мартыновна бросила на дочь останавливающій взглядъ, но было уже поздно. Фраза была сказана.
— Увряю васъ, мадемуазель, что робость. Прямо робость, — нисколько не смутившись, продолжалъ Іерихонскій.— Я вдь очень хорошо понимаю, что въ мои годы полюбить меня пылкой свтлой страстью нельзя.
— И эта черта похвальная, если вы искренно говорите, — не унималась Соняша.
Мать сидла ни жива, ни мертва, опустила руку подъ столъ и дернула Соняшу за платье.
— Клянусь вамъ, что искренно, — твердо произнесъ Іерихонскій.— Но теперь, если я ршился…
— Ахъ, ужъ вы ршились!— перебила его Соняша.
— Да какъ-же-съ… Разв вамъ…
Іерихонскій остановился, поправилъ очки и недоумвающе посмотрлъ на Соняшу.
— Продолжайте, добрйшій Антіохъ Захарычъ, продолжайте, не обращайте на нее вниманія, — старалась ободрить его Манефа Мартыновна.— Она это такъ… Она любитъ противорчія… Это одинъ изъ ея огромныхъ недостатковъ. Она и мн такъ… Продолжайте.
— Да я почти все сказалъ-съ. Да-съ… А теперь, если я ршился, то во имя закрпленія пенсіи, которую я выслуживаю скоро. Думаю, что съ этой стороны я могу быть привлекателенъ, — высказался Іерихонскій.
— Полноте, полноте, Антіохъ Захарычъ. И помимо этого, вы для не совсмъ уже молоденькой двушки женихъ очень и очень привлекательный. Однако, что-же вы не закусываете?
— Благодарю васъ. Сейчасъ.
Онъ покосился на Соняшу. Та сидла и насмшливо улыбалась.
— Вотъ выкушайте водочки…— предлагала Іерихонскому Манефа Мартыновна.
— Охотно-съ. Водку пью-съ и нисколько не скрываю этого. Не пьяница, но пью передъ каждой дой аккуратно. Пью стомахи ради, какъ говорили наши отцы и дды, и не нахожу въ этомъ ничего предосудительнаго. Въ наши немолодые годы этого ужъ и организмъ требуетъ.
— Да конечно-же, — поддакнула Манефа Мартыновна.— Особенно если взять нашъ петербургскій климатъ. Вы знаете, я сама лечусь отъ всхъ болзней коньякомъ. Какъ только голова болитъ, насморкъ или кашель, или такъ знобитъ — я сейчасъ въ чай немного коньяку.
Іерихонскій налилъ уже себ рюмку водки, но не выпилъ еще ее.
— Коньякъ — прекраснйшее средство-съ, особливо на ночь, чтобы пропотть, — согласился онъ съ хозяйкой.— А что вы изволили сейчасъ упомянуть относительно петербургскаго климата, то и это совершенно справедливо. У меня есть товарищъ врачъ, мой однокашникъ по семинаріи, такъ тотъ положительно всмъ въ нашемъ возраст предписываетъ хорошую рюмку водки передъ дой. Ну-съ, ваше здоровье… Ваше и ваше…
Іерихонскій поклонился Манеф Мартыновн, потомъ Соняш, взялся за рюмку, широко открылъ ротъ и проглотилъ водку, какъ устрицу, издавъ посл этого звукъ ‘брр…’.
— Ветчинкой прошу васъ закусить, колбаской… Вотъ селедочка…— предлагала ему Манефа Мартыновна.— Соняша, проси.
Соняша, однако, не проронила не одного слова. Іерихонскій тыкалъ вилкой въ ветчину и говорилъ:
— Вотъ и въ несоблюденіи постовъ гршенъ. Нынче Великій постъ, а мы вкушаемъ. И опять по немощамъ нашимъ.
— Да ужъ нынче почти вс не соблюдаютъ. Духовенство и то…— поддакнула ему Манефа Мартыновна.— Да и что сть, я васъ спрошу, если постное? Рыба дорога, отъ грибовъ уменя боли въ желудк…
— Я только въ первую и послднюю недлю Великаго поста. Въ эти дни мы выполняемъ весь репертуаръ хорошихъ постныхъ блюдъ.
Іерихонскій лъ съ большимъ аппетитомъ.
— Вы-бы повторили, Антіохъ Захарычъ… Выпили-бы вторую рюмочку. Позвольте, я вамъ налью….— протянула руку къ водк Манефа Мартыновна.
— Одинъ, обыкновенно, я никогда не повторяю, — поклонился Іерихонскій, улыбнувшись.— Но если есть вистующія лица…
— Въ такомъ случа, позвольте я вамъ повистую, но только ужъ мадерой…
— Охотно-съ. Почту за особенное счастіе съ ваіи выпить.
— Да ужъ пейте водку-то съ нимъ. Ну, что вамъ кокетничать! Вдь пьете, — замтила матери дочь.
Матъ покраснла и покачала головой.
— Ахъ, Соня, Соня! Какая ты, право…— сказала она.— Я пью иногда и водку, но пью по случаю какой-нибудь болзни, чтобъ разогрть желудокъ.
— Ну, а вотъ теперь съ сосдомъ безъ болзни выпейте.
— Ужасная двушка! Ну, да выпьемте, Антіохъ Захарычъ.
Чокнулись и выпили. Іерихонскій сталъ смле въ разговор и опять вернулся къ прежней тем.
— Если я ршился теперь посвататься и надть на себя вновь узы брачной жизни, то, повторяю, я не разсчитываю на любовь къ себ, — повствовалъ онъ:— но вполн могу разсчитывать на уваженіе ко мн моей будущей супруги, на уваженіе и дружбу, ибо какъ ни на-есть, я моей супруг могу предоставить полное, безбдное существованіе, а посл моей смерти и обезпеченіе хорошей пенсіей. Просто, изъ одной благодарности я могу разсчитывать на сочувствіе, расположеніе и ласку ко мн.
— Отчего-же только изъ одной благодарности? возразила мать.— Вы мужчина еще не старый.
Іерихонскій пріосанился, поправилъ очки, погладилъ подбородокъ и отвчалъ:
— Не старый. Я и не называю себя старымъ, но и не молодой, все-таки пожилой…
— А что вы называете старымъ?— спросила Сопяша, но Іерихонскій сдлалъ видъ, что не слышалъ ея вопроса, да и Манефа Мартыновна замяла вопросъ дочери и стала предлагать Іерихонскому скушать кусочекъ сладкаго торта съ чаемъ.
— Охотно. Благодарю васъ, — поклонился онъ и спросилъ:— Не есть-ли этотъ тортъ дло искусныхъ ручекъ Софьи Николаевны, курсистки кулинарныхъ курсовъ?
— О, нтъ! Это покупной. Соняша что-то ужъ давно забросила свою стряпню, — отвчала мать. Теперь у нея живопись, живопись и живопись. А она прекрасно научилась готовить торты.
Іерихонскій съ аппетитомъ лъ тортъ. Соняша пристально смотрла на него и, наконецъ, спросила:
— А скоро вы выслужите вашу пенсію?
— Полную черезъ два года. Немножко даже меньше.
— А велика-ли эта пенсія?
— Полная около тысячи рублей въ годъ.
— То-есть что это такое: около? Больше или меньше тысячи?
— Немножко больше. Но, кром того, я имю достатокъ, скопленный энергіей и аккуратностью…
Дабы помшать дальнйшимъ разспросамъ дочери, Манефа Мартыновна воскликнула:
— Антіохъ Захарычъ! Да что-же вы такъ мало коньяку-то налили себ въ чай? Позвольте, я вамъ сама подолью.

X.

Іерихонскій сидлъ у Заборовыхъ недолго. Выпивъ два стакана чаю съ коньякомъ, часу въ десятомъ онъ посмотрлъ на часы и поднялся изъ-за стола.
— Хорошіе гости посидятъ, посидятъ да и уходятъ, — сказалъ онъ, поправивъ орденъ на ше.— Не смю больше утруждать васъ своимъ присутствіемъ. Мое почтеніе. Позвольте васъ поблагодарить за радушное угощеніе и попрощаться съ вами.
— Что-жъ это вы, Антіохъ Захарычъ, такъ мало посидли!— начала Манефа Мартыновна.— Мы только что разговорились, какъ слдуетъ.
— Приберегу дальнйшій разговоръ для другого свиданія, а сегодня я ужъ замтилъ, что барышня начала немножко звать. Очевидно, имъ пора, и на покой.
— Что вы, что вы! Да она у меня прямо полуночница. Раньше двнадцати часовъ никогда спать не ложится, да и въ постели-то читаетъ всегда часовъ до двухъ. Видишь, Соняша, какая ты неучтивая! Ты звнула и этимъ прямо выгоняешь отъ насъ Антіоха Захарыча, — упрекнула Манефа Мартыновна дочь.
— И не думала звать. Я не знаю, съ чего это они выдумали, — отвчала Соняша.
— Замтилъ, замтилъ. Но я нисколько на это не претендую. Для перваго визита для меня и того короткаго времени достаточно, которое я у васъ такъ пріятно провелъ. Позвольте проститься, еще разъ.
— Ну, прощайте… А право, посидли-бы.
— Въ другой разъ, многоуважаемая Манефа Мартыновна. Надюсь, ужъ вы теперь позволите мн посщать васъ по вечерамъ?
— Ахъ, пожалуйста, пожалуйста!.. Намъ такъ пріятно ваше сообщество. Вы такой милый собесдникъ.
А Соняша молчала и глядла куда-то въ сторону.
— Мое почтеніе, — сказалъ Іерихонскій и приложился къ рук Манефы Мартыновны, остановился и спросилъ:— А барышня позволитъ у ней ручку поцловать?
— Нтъ, нтъ. Я этого не люблю, — пробормотала Соняша.— Прощайте такъ.
Она протянула руку. Іерихонскій пожалъ руку и пятился.
— Надо сказать Ненил, чтобы подала пальто,— сказала Манефа Мартыновна и отворила дверь изъ столовой въ кухню, но такъ быстро, что подслушивавшая ихъ разговоръ у двери Ненила и еще какая-то женщина, очевидно, налегавшія на дверь, такъ и выскочили въ столовую.
— Дарья! Что ты здсь длаешь? Это моя Дарья,— произнесъ Іерихонскій, указывая на вторую женщину.
Та закрыла лицо передникомъ и заговорила:
— Виновата, баринъ. Я къ ихней кухарк на минуточку.
— Ну, бабы!— покачалъ головой Іерихонскій.— Хороша караульщица квартиры!
— Да тамъ, баринъ, Семенъ сидитъ, — отвчала, Дарья.
— Иди скорй подать генералу пальто, — сказала своей кухарк Манефа Мартыновна.
Та, шурша юбкой новаго ситцеваго платья, бросилась въ прихожую.
Іерихонскій въ сопровожденіи хозяекъ зашелъ за своей шляпой въ гостиную и сказалъ въ отдаленіи стоявшей Соняш:
— Вижу, что долженъ заслуживать расположеніе молодой хозяйки. Цвты, Софья Николаевна, вы изволите любить?
— Люблю.
— Такъ въ слдующій-же разъ являюсь къ вамъ съ корзинкой гіацинтовъ.
— Только вы пожалуйста предупреждайте, когда придете, — проговорила Соняша.
— А разв непремнно нужно? Хорошо-съ. Всякій разъ я буду присылать Дарью съ предупрежденіемъ. За два часа вамъ будетъ извстно. Но прошу васъ, дорогія хозяйки, очень прошу не готовиться къ пріему меня… Пожалуйста…
Іерихонскій прижалъ руку къ груди, еще сдлалъ поклонъ и направился въ прихожую.
Черезъ минуту онъ ушелъ. Когда затворившаяся за нимъ дверь на лстницу хлопнула, Соняша приступила къ матери и воскликнула:
— Послушайте, маменька? Что-же это вы со мной длаете! Вы, должно быть, написали и насчетъ моего согласія на предложеніе его жениться на мн, а я на это васъ не уполномочивала.
— Да нтъ-же, Соняша, нтъ!— отвчала мать.
— Однако-же, онъ сегодня говорилъ въ такомъ дух, какъ, будто-бы это дло ршенное. Помилуйте, тутъ уже была на сцен и пенсія, и то, что онъ можетъ меня осчастливить… Онъ прямо такъ высказывался, какъ будто-бы ужъ я его невста.
— Нтъ, нтъ, Соняша. Я вдь читала-же теб мое письмо, ты его исправила.
— Но вы пошли его переписывать и, очевидно, потомъ что-нибудь припустили.
— Ничего я, Соняша, не припускала… Клянусь теб!
— Какъ-же онъ могъ такъ самоувренно говорить! Вотъ нахалъ.
— Ну? да ужъ и ты хороша! Какъ ты съ нимъ обращалась? Боже мой, какъ ты съ нимъ обращалась! Какія мины! Какіе вопросы! Какой насмшливый взглядъ!
— Такъ ему и надо, нисколько не раскаяваюсь, — подтвердила Соняша.— И жалю только, что я мало ему выразила все мое презрніе.
— Да за что, за что? Помилуй!
— За его нахальство и наглость.
— Ну, какія-же тутъ нахальство и наглость! Онъ угловатъ, у него странная, какая-то канцелярская манера выражаться, но вдь сегодня онъ сыпалъ любезностями, а ты смотрла на него какой-то букой, неблаговоспитанной двушкой и прямо была съ нимъ дерзка.
— Повторяю вамъ: нисколько не раскаяваюсь въ этомъ.
— Совершенно напрасно. Помоему, онъ прекрасный человкъ. И.какъ онъ былъ снисходителенъ на вс твои выходки!
— А нравится онъ вамъ, такъ вы сами за него и выходите.
— Да что ты, дура! Какъ ты смешь это матери говорить!— возмутилась Манефа Мартыновна.
— А что-жъ такое? Вы вдова, еще не совсмъ старая вдова. Вамъ онъ подъ пару, нравится — вотъ и выходите, — отвчала Соняша.
— Не мели вздора! Молчи!
— Не понимаю, какой тутъ вздоръ. Васъ два сапога — вотъ и вышла-бы пара.
— Оставь пожалуйста. Одно могу сказать, что этотъ Іерихонскій, очевидно, очень ужъ влюбленъ въ тебя, а то всякій-бы на его мст наплевалъ на тебя, видя себ такой пріемъ.
— Ахъ, оставьте! Просто онъ чувствуетъ передо мной все свое ничтожество. Ну, да что объ этомъ говорить! Замужъ за него я не пойду. Не видать ему меня, какъ своихъ ушей, — закончила Соняша.
— Горя теб надо хватить, тогда и пойдешь,— сказала мать.
— И посл горя не пойду.
— Однако, пенсіей-то поинтересовалась. Спросила у него, велика-ли его пенсія и когда онъ ее выслужитъ.
— Просто изъ любопытства. Нельзя-же сидть и молчать. Я ужъ и такъ много отмалчивалась. Цвты… гіацинты хочетъ поднести… Ахъ старая обезьяна съ серьгой въ ух!
Соняша пришла въ спальню и стала переодваться изъ платья въ капотъ.
Манефа Мартыновна направилась въ столовую и принялась вмст съ кухаркой прибирать со стола закуску.

XI.

На другой день за обдомъ нахлбникъ и жилецъ Заборовыхъ студентъ-медикъ Хохотовъ съ полуулыбкой говорилъ Соняш:
— Іерихонскій-то все-таки былъ у васъ вчера?
— Да вдь вотъ маменька пригласила. А сама я ни за что-бы на свт, — отвчала Соняша. Кухарка наша Ненила отъ него въ страшномъ восторг. Онъ ей полтинникъ далъ.
— Да и не одна кухарка. Онъ и мн понравился, — сообщила Манефа Мартыновна:— Прекрасный, солидный мужчина… скромный. Мн почему-то онъ казался, покуда онъ не былъ у насъ, гордымъ и заносчивымъ, а ничего подобнаго. Ужъ Соняша къ нему свысока и насмшливо относилась, а онъ хоть-бы что! И какой хозяинъ! Какъ умно и дловито разсуждаетъ.
— Я вотъ и совтую маменьк не упускать его, если онъ, такъ нравится, — полушутя проговорила Соняша.— Она хорошая хозяйка и онъ хозяинъ. Ихъ будетъ хорошая пара.
Студентъ улыбнулся.
— Охъ, барышня!— сказалъ онъ.— Я ужъ говорилъ вамъ и опять говорю: и для васъ онъ Божій даръ. Не совтую и вамъ пренебрегать имъ. Да это такъ и свершится, если ужъ вы его пригласили. А мужъ онъ будетъ хорошій. Вы его сейчасъ околпачите, а это только и требуется. Подумайте хорошенько о немъ.
— Да вы шутите, Викторъ Матвичъ!
— Съ какой стати? Прямо говорю, серьезно. Что онъ немножко старъ, такъ это не важность. Мужъ всегда долженъ быть старше жены.
— Вотъ и я то-же самое говорю, — подхватила Манефа Мартыновна.— Мой покойникъ, ея. отецъ, на двнадцать лтъ былъ, старше меня, а жили мы душа въ душу.
— Вы и я! Разв есть сравненіе! Не стоило тогда курсы проходить, идеи себ усваивать!— откликнулась Соняша.— Вы шли замужъ изъ затхлаго купеческаго дома, читали только ‘Таинственнаго монаха’ Зотова да Булгаринскаго ‘Ивана Выжигина’, а я и съ Боклемъ, и съ Миллемъ, и съ Огюстомъ Контомъ знакома. На педагогическихъ курсахъ была, въ Академіи Художествъ была.
— Позвольте! При чемъ тутъ курсы и Бокль съ Миллемъ!— воскликнулъ студентъ.— Курсы и Бокль при васъ и останутся, а Іерихонскій Іерихонскимъ. Такіе люди, какъ Іерихонскій, нынче въ мод. Они вообще въ мод. Въ мод и въ жизни, и на служб.
Соняша сдлала гримаску.
— Богъ знаетъ, что вы говорите!— сказала она студенту.
— Говорю, что чувствую, говорю на основаніи того, что вижу въ жизни. Іерихонскій угловатъ немножко — не важность. Эта-то угловатость теперь почему-то и цнится.
— Такъ вы мн совтуете выходить за него замужъ?— воскликнула Соняша.
— Непремнно. Да это такъ и случится.. Ужъ если онъ попалъ къ вамъ въ домъ, то онъ будетъ, и вашимъ мужемъ. Зачмъ-же тогда вамъ было приглашать его знакомиться съ нимъ, — доказывалъ Хохотовъ.
— И что-же самое говорю, Соняша, говорю, какъ мать, — подхватила Манефа Мартыновна.
— Длайтесь скоре генеральшей, длайтесь, — прибавилъ Хохотовъ.
— Вотъ видишь, Соняша, не одна я, старуха, говорю это, а и молодой человкъ съ либеральными взглядами.
— Тутъ либеральные взгляды, Манефа Мартыновна, ни при чемъ. Тутъ взгляды должны быть практическіе, Софья Николаевна избалована, съ барскими наклонностями, ей нельзя выйти замужъ за бднаго труженика. Она будетъ страдать.
— Э, то я-то- съ барскими наклонностями?— спросила Соняша и иронически улыбнулась.
— Да конечно-же. Вы спите чуть не до полудня, въ стол пренебрегаете щами и кашей.
— Я сплю долго, потому что у меня настоящаго дла нтъ.
— Да и не будетъ. Не такая въ двица. Скорй длайтесь генеральшей, скорй.
— Благодарю за совтъ. А собой я распорядиться съумю, — сказала Соняша.
Они встали изъ-за стола. Хохотовъ закурилъ папиросу.
— А ужъ какъ Іерихонскій вчера торжествовалъ насчетъ своей побды!— сказалъ онъ.
— Ужъ и побды!— возразила Соняша.— Вольно же ему было понимать маменькино приглашеніе къ намъ превратно.
— Какъ онъ плъ! Игралъ на гитар и плъ. Моя комната подъ его кабинетомъ и я слышалъ. Часовъ до двнадцати плъ.
— Да разв онъ поетъ? — усумнилась Манефа Мартыновна.
— Въ лучшемъ вид поетъ, барыня, — откликнулась кухарка Ненила, прибиравшая со стола.— И голосъ у нихъ, какъ труба. Только все духовное поютъ. Играютъ на гитар и поютъ.
— Это для меня новость, что онъ поетъ, — сказала Манефа Мартыновна.— Вотъ видишь, онъ даже и музыкальный человкъ, — обратилась она къ дочери и, когда кухарка ушла изъ столовой, сообщила Хохотову:— Вдь ужъ черезъ два года полную пенсію въ тысячу рублей выслуживаетъ, да и такъ иметъ хорошіе достатки.
— Кладъ, а не женихъ, — закончилъ Хохотовъ и ушелъ къ себ въ комнату зубрить ‘Нервныя болзни’, какъ онъ выразился.
Посл ухода Хохотова, Соняша, удалясь въ спальню, заплакала. Она плакала довольно долго. Ее брало зло на студента такъ говорившаго, такъ выражавшагося о ней. Вошла мать.
— О чемъ ты, дурочка?— спросила она дочь ласково, погладила по голов и поцловала.
— Я не думала, что онъ такой… Я его считала лучше… Я, про Хохотова, — отвчала Соняша.— Вотъ вамъ — былъ либеральный человкъ и что говоритъ! Былъ съ прекрасными передовыми взглядами — и вдругъ… Мн даже не врится. И это ужъ во второй разъ. Въ первый разъ я думала, что онъ шутитъ, а ужъ теперь я вижу, что въ серьезъ. Подлецъ! Онъ меня жестоко оскорбилъ.
— Полно, душечка, успокойся. Вдь у тебя есть и свой умъ въ голов. Ты сама видишь, что онъ правъ, а видишь это и оттого плачешь. По книгамъ жить нельзя. Надо жить такъ, какъ жизнь велитъ. Ты вотъ теперь видишь, какъ жизнь велитъ жить — ну, и плачешь!
— Ахъ, оставьте меня въ поко! Дайте мн хоть плакать-то свободно!— воскликнула Соняша и оттолкнула мать.
Часу въ шестомъ вечера кухарка Ненила доложила Манеф Мартыновн, что генеральская Дарья пришла и желаетъ ее видть. Дарью пригласили въ столовую. Она вошла вся сіяющая и отрапортовала:
— Генералъ сейчасъ со службы пріхали. Они приказали вамъ кланяться и просили сказать, что сегодня въ восемь часовъ вечера у васъ будутъ.
— Хорошо. Благодари генерала. Скажи ему, что кланяемся, просимъ и ждемъ, — отвчала Манефа Мартыновна.
Дарья ушла не сразу, а потолкалась немного, переступая съ ноги на ногу, и пробормотала:
— Ужъ такъ вы нашему генералу понравились, такъ, что и сказать невозможно. Сегодня поутру съ Семеномъ только и говорили объ васъ. А ужъ пуще всего онъ у насъ насчетъ Софьи Николаевны распалился!
Манефа Мартыновна ползла въ карманъ и дала Дарь двугривенный. Дарья поцловала ее въ плечо и удалилась.
— Іерихонскій сейчасъ присылалъ сказать что придетъ сегодня въ восемь часовъ, — робко ообщила Манефа Мартыновна дочери.— Не будь, душечка, съ нимъ невжлива. Право, онъ не худой человкъ, и теб объ немъ нужно настоящимъ манеромъ подумать.
— Я лучше сдлаю. Я уйду изъ дома, — спокойно сказала Соняша.
— Нтъ, нтъ! Ты этого не длай! Голубушка, не длай!— испуганно воскликнула мать и стала упрашивать дочь одться получше и остаться дома.
Соняша плакала.

XII.

Второй визитъ Іерихонскаго къ Заборовымъ сопровождался нкоторою торжественностью. Минутъ за пять до восьми часовъ пришла Дарья и принесла корзинку гіацинтовъ. Она просила поставить гіацинты до прихода хозяина въ прихожую, а про него самого сказала:
— А онъ слдомъ… Совсмъ ужъ они одвшись, но Семенъ на нихъ сапоги сухой щеткой начищаетъ.
И какъ только часы въ столовой Заборовыхъ начали бить восемь, Іерихонскій ужъ звонился.
На этотъ разъ онъ спустился сверху по лстниц безъ пальто, но имлъ на голов шляпу. Онъ былъ въ визитк уже безъ ордена и имлъ въ рукахъ небольшую бомбоньерку съ конфетами.
Въ прихожей его встртила Манефа Мартыновна.
— Часы бьютъ, и я у васъ. Кажется, аккуратенъ, — похвастался онъ, здороваясь.— Не могу отказать себ въ удовольствіи, при засвидтельствованіи вамъ почтенія, поцловать вашу ручку, многоуважаемая, — прибавилъ онъ.
— Да что-жъ, поцлуйте, — добродушно отвчала Манефа Мартыновна и чмокнула приложившагося къ ней Іерихонскаго въ лысину.
— А гд-же Софья Николаевна?— спросилъ онъ, входя въ гостиную.
— Двичье дло… Какъ и вчера, одвается. Молодежь не иметъ обычая быть аккуратной, — проговорила Манефа Мартыновна.— Ужъ вы извините. Она сейчасъ выйдетъ.
— Не тревожьте. Пусть длаетъ свое дло. А я сегодня къ Софь Николаевн съ дарами. Она объявила, что любитъ цвты — и вотъ я ей гіацинтиковъ привезъ для услады зрнія и обонянія, а кстати захватилъ поднесеніе и для услады вкуса. Іерихонскій тронулъ рукой по бомбоньерк.
— Какъ вы ее балуете, Антіохъ Захарычъ!— сказала Манефа Мартыновна.
— Выслужиться, многоуважаемая, передъ ней хочу, выслужиться. Очень ужъ он меня сурово встртили вчера.
— Ну, вы не смотрите на нее, не судите ее строго. Она это такъ… изъ своенравія, а въ сущности она двушка предобрая.
— Я вижу-съ… Я ужъ заране приглядлся къ ней, приглядлся, пока еще не переступилъ порога вашего дома… Да-съ… Да и справки наводилъ, — говорилъ, Іерихонскій.— Я вижу-съ… Я не обманываюсь, достоуважаемая Манефа Мартыновна.— Я ршилъ взять, что есть. Но, простите великодушно, я еще не получилъ изъ ихъ устъ офиціальнаго отвта на мой письменный, вопросъ о законномъ брак. Да и вы въ своемъ отвтномъ письм изволили игнорироватъ его. Манефа Мартыновна замялась.
— Изволите-ли видть, въ чемъ дло, Антіохъ Захарычъ….— начала она.
— Знаю, знаю, — перебилъ ее Іерихонскій.— Возможное дла, возможно, что вчера, при первомъ нашемъ знакомств, Софіи Николаевн, можетъ быть, и неудобно было намекнуть мн о своемъ согласіи на мое предложеніе… да и я не ставилъ вопроса этого категорически, но сегодня мн хочется поставить дло на офиціальную почву. Какъ вы объ этомъ думаете?
Манефа Мартыновна молчала. Іерихонскій ждалъ. Онъ вынулъ носовой платокъ и утиралъ носъ.
— Мой совтъ — погодите немножко, — сказала она посл нкоторой паузы.
— Вы думаете?— спросилъ онъ.— Думаете, чтобы я подождалъ?
— Да… Дайте ей немножко попривыкнуть къ вамъ. Вдь оттого и я умолчала въ письм по поводу главнаго пункта вашего запроса.
— Гм…— хрюкнулъ Іерихонскій и многозначительно высморкался. Посл чего долго утюжилъ носъ и верхнюю губу платкомъ и прибавилъ:— Послдую вашему совту на сегодня, послдую. Но, скажите пожалуйста, когда-же я могу получить окончательный отвтъ? Я къ тому это спрашиваю, что посщать васъ аккуратно, безъ отвта въ утвердительномъ смысл, является и неудобно, потому что является ужъ огласка черезъ прислугу.
— Полноте… Ничего… Что-жъ тутъ такого?.. Я ничего не вижу особеннаго…— отвчала Манефа Мартыновна.— Но я для того говорю вамъ, чтобы вы обождали сегодня ставить вопросъ ребромъ, для того, чтобъ, такъ сказать, немножко подготовить Соняшу къ этому… Тогда можно разсчитывать и на благопріятный отвтъ съ ея стороны.
— Вы думаете? Ну, вамъ и книги въ руки, — поклонился Іерихонскій.— Подождемъ. Будемъ имть терпніе. Чего другого у меня нтъ, а терпніе есть. Терпніемъ и настойчивостью я и въ люди вышелъ изъ ничтожества. Этимъ я могу похвастать.
— Ну, такъ подождите немного, — продолжала Манефа Мартыновна.— Я знаю характеръ Соняши. Съ ней сразу нельзя… У ней удивительный характеръ. У нея вы всегда встртите духъ противорчія. Если люди будутъ говорить ей и совтовать, она на первыхъ порахъ всегда будетъ возражать и противорчить, а оставите вы на нее налегать — она потомъ и согласится. Вотъ какой у нея характеръ.
— Будемъ ждать-съ, подождемъ-съ…— покорно произнесъ Іерихонскій и спросилъ: — А когда-же, многоуважаемая, все-таки можно ждать вожделннаго отвта?
Манефа Мартыновна подумала и сказала:
— Ну, черезъ недлю. Самое наибольшее черезъ недлю. А вы по прежнему милости просимъ къ намъ, не оставляйте насъ своими посщеніями.
Іерихонскій молча поклонился, но черезъ нсколько времени приложилъ руку къ сердцу и началъ:
— Я, многоуважаемая Манефа Мартыновна, вдь вовсе не о любви хлопочу. Я очень хорошо понимаю, что со стороны Софьи Николаевны ко мн жаркой любви быть и не можетъ. Мои годы такіе. Но если разсудокъ ей скажетъ, что я могу быть хорошимъ мужемъ и если она скажетъ мн — да, и протянетъ руку для продолженія жизненнаго пути — я и счастливъ. А остальное я потомъ заслужу, я съумю, Манефа Мартыновна.
— Понимаю, понимаю, Антіохъ Захарычъ.
— Ну, такъ вотъ-съ… Въ этомъ смысл вы и подготовляйте Софью Николаевну. А недлю мы подождемъ. Отчего не подождать!— закончилъ Іерихонскій и поднялся съ мста, видя, что въ дверяхъ показалась Соняша.
Соняша на этотъ разъ была въ сромъ клтчатомъ канаусовомъ плать съ синей отдлкой. Мать взглянула на нее и подумала:
‘Вишь, какая! И артачится передъ нимъ, и кокетничаетъ. Не захотла во вчерашнемъ-то плать показаться’.
А Іерихонскій въ это время здоровался уже съ ней, подносилъ ей бомбоньерку и говорилъ:
— Въ знакъ глубокаго уваженія и симпатій.
— Мерси…— кисло отвчала Соняша.— Но это совсмъ напрасно. Я сладкаго почти не мъ.
— Лукавитъ, лукавитъ, — сказала про нее мать.— Такъ-то сладкое кушаетъ, что въ лучшемъ вид.
А Іерихонскій сходилъ уже въ прихожую, вернулся оттуда съ корзинкой гіацинтовъ и, поднося ихъ, сказалъ:
— Гіацинты привтствуютъ розу и кланяются ей, признавая ея превосходство и по красот, и по благоуханію.
— Тоже напрасно…— произнесла Соняша, принимая цвты.— Да и за что это мн? Вчера я передъ вами даже не отличалась и любезностью, а все спорила, — прибавила она.

XIII.

Іерихонскій сидлъ у Заборовыхъ во время своего второго визита не долго. Онъ, какъ и вчера, пилъ чай съ коньякомъ, какъ и вчера закусывалъ и пилъ водку передъ закуской, сказавъ Соняш:
— Нарочно пью, чтобъ показать вамъ свои недостатки.
Она пристально посмотрла на него и спросила:
— Какое-же мн дло до вашихъ недостатковъ?
Онъ замялся и вопросительно взглянулъ на Манефу Мартыновну, какъ-бы прося у нея разршенія пояснить, почему онъ желаетъ познакомить дочь ея съ своими недостатками, но та вывела его изъ замшательства и подхватила:
— Антіохъ Захарычъ съ тобой шутитъ, а ты принимаешь его слова въ серьезъ.
Дале Іерихонскій опять навелъ разговоръ на свои сбереженія, явившіяся вслдствіе его терпнія и аккуратности, и коснулся выигрышныхъ процентныхъ билетовъ, жалуясь, что ему ни разу не удалось выиграть хоть пятьсотъ рублей.
— А у васъ ихъ сколько?— вдругъ спросила Соняша.
— Девять-съ, — отвчалъ онъ.— По три отъ каждаго займа. Покупалъ такъ: по билету на счастье свое, на счастье жены покойницы и на счастье сына. Жена скончалась, теперь я вдовъ, но какъ только я изберу себ новую подругу жизни, въ день брака, посл внчанья три билета будутъ ужъ принадлежать ей.
Соняша какъ-бы вышучивала его и опять спросила:
— А много ли у васъ всего капитала?
Мать тотчасъ-же ее остановила взглядомъ и произнесла:
— Соняша! Да разв можно объ этомъ спрашивать!
— А отчего-же нтъ?..— отвчала дочь.— Мн кажется, мосье Іерихонскій самъ стремится перечислить вс свои достатки. На него какой-то стихъ откровенія напалъ. Сколько, Антіохъ Захарычъ?
— Позвольте быть скромнымъ и умолчать. Но o своей заповдной мечт я вамъ сообщу. Мн хочется купить себ небольшое имньице въ Боровичскомъ узд, Новгородской губерніи, откуда я родомъ, а тамъ, когда выслужу полную пенсію, проводить лтомъ закатъ моихъ дней.
— Но вдь это-же глушь и оттуда можетъ отъ васъ сбжать ваша предполагаемая подруга жизни, — замтила Соняша.
— Я превращу этотъ уголокъ въ рай земной, — проговорилъ Іерихонскій.
— Да вдь это для васъ онъ будетъ раемъ-то. А какъ вы можете отвчать за жену?
— Эти мста на рк Мст и вообще живописныя. Особенно, если жена будетъ съ художественнымъ чувствомъ. Тамъ пейзажъ на пейзаж. Я провелъ тамъ свое дтство въ хижин моего отца-причетника при деревенскомъ погост, тамъ я ловилъ рыбу, тамъ я…
— А почему вы знаете, что жена ваша непремнно будетъ художница?— опять перебила его Соняша.— Да и для художницы созерцать картины природы пріятью только въ теченіе извстнаго времени, а не коротать свои дни, какъ вы выразились.
Іерихонскій опять взглянулъ на Манефу Мартыновну, какъ-бы ища у нея поддержки на свой намекъ, и улыбнулся, сказавъ:
— У меня есть тайное предчувствіе, что моя жена будетъ художница. Да не художницу я и не изберу себ въ подруги.
— Не всякая и художница согласится съ вами коротать дни въ глуши.
— Только по лтамъ, только по лтамъ, въ дни лтнихъ мсяцевъ.
— Ну, разв только въ дни лтнихъ мсяцевъ и при условіи пріятнаго общества, а съ вами глазъ на глазъ…
— Ахъ, Соняша, какая ты дерзкая!— пожала плечами мать и покачала головой.
— Не дерзкая, а говорю, что чувствую, говорю правду.
— Пусть Софья Николаевна выясняетъ свой характеръ, пусть…— сказалъ Іерихонскій Манеф Мартыновн.
— Да она вовсе и не выясняетъ. Она просто хочетъ вамъ противорчить во имя шутки. А шутка ея выходитъ какая-то злая. Все это вздоръ. Она ужасно любитъ природу и когда мы жили разъ въ Любани, на дач, — тоже въ глуши — я помню, какъ она восхищалась заходящимъ солнцемъ, какъ восторгалась лужайками, опушками лса! У тебя, кажется, даже есть наброски тамошнихъ пейзажей?— обратилась Манефа Мартыновна къ дочери.
— Что вы, что вы! Я тогда и живописи-то еще не училась, — отвчала Соняша.— Вы разв сынъ дьячка?— спросила она Іерихонскаго.
— Сынъ дьячка. И вообразите, выбрался на дорогу и достигъ степеней извстныхъ безъ посторонней помощи. Отецъ мой посл семинаріи далъ мн на дорогу въ Петербургъ для высшаго образованія, какъ сейчасъ помню, всего пять рублей… Только пять рублей… Пришлось бдствовать, выбиваться…
— Это похвально, это длаетъ вамъ честь,— похвалила его Манефа Мартыновна.
Іерихонскій просіялъ и поклонился, пригнувъ голову на бокъ.
— И выбился-съ, — продолжалъ онъ.— Выбился и вотъ теперь, благодаря Бога и моего государя, имю высшій чинъ, пріятную перспективу на пенсію, изукрашенъ знаками отличія, достигъ извстнаго положенія и уваженія.
— Какъ вы любите хвастаться! — тихо сказала Соняша, смотря на Іерихонскаго смющимися глазами.
— А отчего-же и не похвастаться, глубокоуважаемая Софья Николаевна, если я все это пріобрлъ прилежаніемъ, аккуратностью и неустанными трудами? — отвчалъ онъ.— Всмъ этимъ я горжусь. Горжусь достаткомъ, горжусь своимъ домомъ, который у меня, можно сказать, чаша полная.
— Ну, ужъ тогда разсказывайте, сколько у васъ шубъ, сколько у васъ въ дом посуды мдной, сколько серебряныхъ ложекъ, — насмшливо сказала Соняша.
— Отчего-же-съ? И про это могу сообщить. Мн это даже въ нкоторыхъ цляхъ надо. Надо для того, чтобы вы знали, съ какимъ человкомъ вы познакомились. Хе-хе-хе… Не смйтесь, не смйтесь, многоуважаемая, — предостерегъ Соняшу Іерихонскій.— По рутин обыкновенно не принято какъ-то объ этомъ говорить, но я человкъ вн рутины и хочу вамъ обрисовать себя. Вы спрашиваете, сколько у меня шубъ? Извольте. Шубъ у меня три: енотовая, на собольихъ лапкахъ пальто съ бобровымъ воротникомъ и имется шинель, стеганная на атлас и пуху и тоже съ бобромъ.
— Бросьте, мосье Іерихонскій, бросьте! Вдь я пошутила, — засмялась Соняша и замахала руками.
— Зачмъ-же бросать, если ужъ я началъ!— не останавливался Іерихонскій.— Кром того, у меня имется прекрасная ротонда, крытая бархатомъ и на куньемъ мху съ куньимъ воротникомъ. Эта ротонда покойницы жены стоитъ около пятисотъ рублей, тщательно сохранялась и будетъ преподнесена той избранниц, которая согласится принять мое сердце и протянуть мн руку для прохожденія вмст со мной дальнйшаго жизненнаго пути.
— Интересно, очень интересно…— иронизировала Соняша.
— Смйтесь, смйтесь, но я все-таки выскажу все до конца, — тоже улыбаясь, продолжалъ Іерихонскій…— Я даже радъ, что вы сами упомянули объ этомъ предмет. Говорить, досточтимая Манефа Мартыновна?
— Да, конечно-же говорите, Антіохъ Захарычъ. Вдь это семейный разговоръ. Я люблю такіе разговоры.
— Есть у меня, кром того, браслетъ съ брилліантами и брошка съ брилліантами, которые я наслдовалъ отъ покойной жены. И они поступятъ въ достояніе будущей моей подруги. Есть золотые дамскіе часы. Они ждутъ того-же предназначенія. Затмъ, мдной посудой у меня заставлена вся кухня, а что до столоваго серебра, то его имется у меня на восемнадцать персонъ. Это все посл покойницы жены, которая была у меня купеческаго рода.
— Можетъ быть платья остались посл покойницы жены?— не унималась Соняша.— Перечислите и ихъ.
— Остались. И очень хорошія, дорогія платья. Есть даже матерія въ кускахъ, — отвчалъ Іерихонскій, сдлалъ послдній глотокъ чая изъ стакана и поднялся изъ-за стола.— Не смю утруждать васъ больше своимъ присутствіемъ. Позвольте поблагодарить васъ за радушный пріемъ и угощеніе и раскланяться. Мое почтеніе.
— Посидите еще, Антіохъ Захарычъ…— начала было Мапефа Мартыновна.
— Нтъ-съ, пора. Хорошенькаго по немножку. Да надо будетъ просмотрть еще къ завтрему кое-какія дловыя бумаги. Есть пословица: гуляй, двушка, гуляй, да дла не забывай. Будьте здоровы.
Онъ подошелъ къ Манеф Мартыновн и поцловалъ у ней руку, приблизился къ Соняш, и когда та подала ему руку, спросилъ:
— Удостоите по примру мамаши?
— Да ужъ цлуйте, — отвчала Соняша и Іерихонскій взасосъ чмокнулъ ея руку.

XIV.

Когда Іерихонскій удалился отъ Заборовыхъ, Соняша разразилась громкимъ смхомъ.
— Вотъ дуракъ-то! — кричала она, козой бгая по комнатамъ, держась за бока и продолжая хохотать, хотя въ смх ея звучало что-то неестественное. Мать смотрла на нее и покачивала головой.
— Ужасно твое съ нимъ обращеніе! Прямо ужасное обращеніе!— сказала она.
— Ахъ, оставьте пожалуйста. Онъ этого заслуживаетъ. Что онъ въ квартиру швейцара пришелъ, что-ли? Къ безграмотной дочери швейцара блошвейк онъ сватается разв, что вздумалъ вдругъ прельщать ее перечисленіемъ всхъ своихъ достатковъ и домашнихъ вещей! Онъ, я думаю, долженъ видть и понимать, что я двушка съ высшимъ образованіемъ, извстнаго лоска, безъ предразсудковъ.
— Оставь пожалуйста. Вотъ лоска-то у тебя и нтъ. Если-бы ты была съ лоскомъ, ты не высмивала-бы его такъ. Слушала-бы и была равнодушна къ его словамъ. Ну, отвчала-бы что-нибудь, а только иначе… А ты вдь прямо издвалась надъ нимъ. Вдь это было издвательство.
— А если онъ видлъ издвательство, то отчего-же онъ не остановился сейчасъ-же въ перечисленіи шубъ, жениныхъ платьевъ и мдной посуды? Нтъ, онъ просто дуракъ, и-я удивляюсь, какъ такой дуракъ могъ дослужиться до генеральскаго чина!— восклицала Соняша и продолжала хохотать.
— Нтъ, онъ не дуракъ, — стояла на своемъ мать.— А вотъ ты дура-то, что не хочешь его понять. Разв не видишь, что человкъ влюбленъ въ тебя, сватается, не сметъ спросить твоего отвта на сдланное въ письм предложеніе?.. Вдь онъ сдлалъ теб предложеніе. Сдлалъ предложеніе, ждетъ отвта, чувствуетъ твое превосходство и старается прельстить тебя своимъ благосостояніемъ. Вотъ и все. Все это, можетъ быть, не свтски, не какъ обыкновенно, очень угловато, но вдь онъ и говоритъ про себя, что онъ дйствуетъ вн рутины. Онъ прямо въ ротъ теб кладетъ, что онъ готовъ теб даже все приданое сдлать, подарить хорошую ротонду мховую, брилліанты и даже выигрышные билеты.
— Да не надо мн ничего этого, потому что замужъ я за него не пойду, — отвчала Соняша.
— А онъ думаетъ, что пойдешь, надется и старается себя обрисовать передъ тобой во всхъ чертахъ, чтобы ты видла, что онъ за человкъ есть. По моему, надъ нимъ не только не слдуетъ издваться и пренебрегать имъ, а прямо надо быть ласковой и пріятной. Человкъ онъ со средствами, въ чинахъ и можетъ быть для тебя хорошимъ мужемъ.
— Да ужъ слышали, слышали, слышали! Нсколько разъ слышали!— съ неудовольствіемъ отвчала Соняша и, прекративъ разговоръ о Іерихонскомъ, пошла переодваться въ капотъ.
Черезъ полчаса, убравъ съ кухаркой въ столовой принадлежности чаепитія, Манефа Мартыновна застала дочь въ спальн, сидвшею передъ открытой книгой и кушавшей конфеты, принесенныя Іерихонскимъ. Она улыбнулась и сказала дочери:
— Ага! Надъ Іерихонскимъ издваешься, а конфеты-то его все-таки шь.
— А что-жъ, выбросить ихъ, что-ли? — отвчала Соняша и предложила матери:— Не хотите-ли вотъ засахаренную грушу?
— Кушай ужъ ты. А я боюсь, зубы не разболлись-бы. Вдь никто изъ твоихъ молодыхъ поклонниковъ никогда не подносилъ теб ни конфетъ, ни цвтовъ, а Іерихонскій сразу и то, и другое…
— Да вдь это нынче и не принято.
— Вздоръ. Оттого, что т вс, что называется, шантропа, а этотъ человкъ основательный, человкъ съ настоящими солидными намреніями, влюбленный въ тебя и ищетъ случая хоть чмъ-нибудь передъ тобой выслужиться.
Соняша улыбнулась.
— Бомбоньерка съ конфетами три рубля и гіацинты рубля три. Хороша выслуга!— сказала она.
— Однако, твой лейтенантъ и этого теб не подносилъ.
— Дался вамъ этотъ лейтенантъ! Какъ что — сейчасъ лейтенантомъ попрекать.
— Вотъ тоже и жильцы наши, которые за тобой ухаживали. Поднесли-ли они теб что-нибудь хоть вскладчину въ день твоего ангела 17-го сентября? А сами, между тмъ, пили и ли у тебя на именинахъ, вс комнаты окурками папиросъ засорили.
— Какая вы, посмотрю я на васъ, взяточница!— покачала головой Соняша.
— Тутъ не во взяточничеств дло, а за любезность надо любезностью платить. Вдь они тогда одной семги у меня слопали на полтора рубля.
Манефа Мартыновна, какъ и всегда, на сонъ грядущій разложила два раза пасьянсъ, потомъ сбила карты и пошла въ спальню ложиться спать. Соняша уже лежала въ постели раздтая и читала. Мать подсла къ ней на кровать и погладила ее по голов, сказавъ: ‘глупая, совсмъ глупая’.
Соняша оставила читать, звнула, потомъ улыбнулась и проговорила:
— Наврное опять объ Іерихонскомъ сбираетесь говорить,
— А хоть-бы и объ немъ? Какъ хочешь, а въ нашей жизни онъ представляетъ эпоху, — сказала мать.
— Ужъ и эпоху!— потянулась Соняша.
— А ты какъ думаешь? Конечно-же, эпоху. По моему, счастье намъ въ руки валится, а мы не хотимъ его принять.
— Говорите. Я буду слушать. Вдь вы адвокатъ Іерихонскаго и вс слова будутъ въ защиту его.
— Въ защиту здраваго смысла, другъ мой. Я вижу, что ты теперь успокоилась, въ благодушномъ настроеніи — вотъ я и хочу поговорить, — сказала мать.
— Просто спать хочу, — отвчала Соняша и звнула.
— Ну, такъ вотъ… Я теб признаюсь… Пока ты давеча одвалась, чтобы выйти къ Іерихонскому, а онъ сидлъ со мной, то онъ вдь чуть не со слезами на глазахъ упрашивалъ меня направить тебя и подготовить такъ, чтобы ты ему не отказала, когда онъ будетъ длать теб предложеніе.
— Ну, вотъ! Адвокатскія рчи! — воскликнула Соняша.
— Да, адвокатскія. Онъ хотлъ даже сегодня излить передъ тобой свою душу и просить твоей руки, но я убдила его сегодня не ставить этого вопроса ребромъ, а дать теб попривыкнуть къ нему, поприглядться немножко къ нему, — продолжала мать.
— И чмъ больше я къ нему приглядываюсь, тмъ больше влюбляюсь, — перебила Соняша мать.
— Будь, другъ мой, безъ ироніи. Я говорю съ тобой серьезно. Ну, вотъ я удержала его отъ объясненій съ тобой, общалась тебя подготовить и просила дать мн дней десять сроку. И онъ согласился. ‘Скажите, говоритъ, ей, что ее лелять буду, какъ цвтокъ тепличный, на рукахъ ее носить, смотрть на нее, какъ на святыню…’.
Манефа Мартыновна сама сочинила эту фразу.
— Вишь какъ подъзжаетъ! А потомъ и возьметъ въ ежовыя рукавицы, — проговорила дочь.
— Полно, Соняша, не такая ты двушка, чтобы даться ему въ руки! Да къ тому-же пожилые люди очень хорошо понимаютъ, что, женясь на двушк моложе себя, они только лаской и угодливостью могутъ заслужить ихъ расположеніе.
— Какъ вы сладко поете!
— Соняша! Опомнись и подумай, что у тебя впереди! На что ты можешь разсчитывать, если не выйдешь замужъ за Іерихонскаго? Старое двство. А умру я — ты безпомощна. Ты неумлый, ни къ чему практическому неспособный человкъ.
— Врете вы. Мн стоитъ только захотть, и я всегда найду себ уроки и другую заработку.
— И умрешь въ углу. Въ комнат съ мебелью. А выйдешь замужъ за Іерихонскаго, передъ тобой жизнь въ довольств, пенсія… Подарки… Домъ у него полный. Онъ намекнулъ и на выигрышные билеты, и на брилліанты.
— И на шубу…— вставила Соняша.
— Да, и на шубу. Вдь это, обыкновенно, въ приданое дается, а тутъ и никакого приданаго. Подумай, Соняша, — просила мать.
— Скажите ему, чтобы онъ лошадей для меня завелъ, тогда подумаю.
— Ты шутишь, Соняша, а я говорю серьезно.
— Нисколько не шучу. Ужъ продаваться, такъ продаваться, чтобы было не дешево.
— Ахъ, Соняша! Да какая-же тутъ продажа?
— А что-же? Выходъ замужъ по.любви?
— По благоразумію, Соняша, по благоразумію. И вотъ я прошу тебя быть благоразумной и подумать. Подумай, другъ мой, къ завтрему. А завтра утромъ и скажешь мн. Утро вечера мудрене. Подумаешь?
Соняша помолчала и сквозь звоту отвчала:
— Хорошо. Подумаю. Отъ думы ничего не сдлается.
Мать поцловала Соняшу, перекрестила ее и начала раздваться.

XV.

На утро Манефа Мартыновна вышла въ кухню, чтобы заказать Ненил обдъ и увидала тамъ кухарку Іерихонскаго Дарью. Та встала съ табуретки, на которой сидла, и съ сіяющимъ лицомъ поклонилась Мавеф Мартыновн.
— Къ кухарочк вашей пришла, чтобы вмст съ ней за провизіей въ лавки идти, — сообщила она.— Очень ужъ мы, матушка-барыня, съ ней подружились. Господа наши подружились и мы тоже.
— Ну, что-жъ, дло хорошее, — отвчала Заборова, чтобы что-нибудь сказать.
Ободренная отвтомъ, Дарья опять поклонилась.
— Когда, матушка-барыня, на свадьбу-то дадите разршеніе нашему генералу?— спросила она.— Очень ужъ онъ истомился у насъ и все настоящаго положенія ждетъ. Онъ вчера ужъ и фракъ новый заказалъ.
— А это ужъ наше дло и теб въ него мшаться не слдъ.
И Манефа Мартыновна, дабы не плодить съ Дарьей разговора, вызвала Ненилу для заказа обда въ столовую.
Часовъ въ одиннадцать поднялась съ постели Соняша и вышла въ столовую пить кофе, чмокнувъ при этомъ въ щеку мать.
Мать встртила ее заискивающе ласковымъ образомъ.
— Ну, что, какъ почивала? Видъ у тебя свжій. Не снилось-ли теб, что ты мадамъ Іерихонская и катаешься на своихъ лошадяхъ?— спросила она.
— Какое! Видла я во сн, что какая-то черная собака за мной гонялась, — отвчала Соняша.
— Собака — это другъ и письмо. Непремнно получишь какое-нибудь письмо отъ дружественнаго теб человка. Вотъ не пришлетъ-ли Іерихонскій какое-нибудь письмо… Ну, хоть съ предложеніемъ сдлать теб все приданое.
— У васъ только одинъ Іерихонскій и на ум.
Соняша сдлала гримаску и принялась за кофе. Мать подсла къ ней.
— Ну, что, подумала о чемъ хотла-то?— спросила она.— Какъ насчетъ Іерихонскаго?
— Ахъ, Боже мой! Да дайте мн хоть отдышаться-то немного!
— Ну, отдышись, отдышись. Зачмъ-же сердиться-то?
— Да вдь ужъ вы прямо съ ножомъ къ горлу пристаете. Вдь вы сами-же мн разсказывали, что вы ему общали дать отвтъ черезъ пять-шесть дней.
Соняша макала въ кофе сухарь и ла его. Помолчавъ, она сказала:
— Я думаю, что я буду согласна на его предложеніе.
— Голубушка! Милая!— вскричала Манефа Мартыновна и бросилась цловать дочь.
— Постойте, постойте!— останавливала ее Соняша.— Прежде выслушайте до конца. Я думаю, что я соглашусь выйти за него замужъ…
— Да какъ тебя Богъ надоумилъ! Да какимъ угодникамъ мн молиться, которые теб вложили эту мысль!— восклицала мать.
— Постойте-же, — вамъ говорятъ! Я, пожалуй, соглашусь, но пусть и онъ согласится на мои требованія.
— Какія такія требованія! Онъ, какъ овца, онъ на все согласится.
— А я вс свои требованія напишу на бумаг, по пунктамъ и, прежде чмъ дать согласіе, заставлю его ихъ подписать, скрпить своей подписью. Домашнее условіе… какъ контрактъ… Что вы сметесь? Вдь онъ заявилъ намъ, что онъ сватается вн рутины, ну, и я вн рутины.
Мать нсколько опшила.
— Какія-же это такія требованія? — задала она вопросъ.
— А это надо выработать. И вотъ я примусь за выработку. Во-первыхъ, я буду выговаривать себ абсолютную свободу…
— Но вдь свобода тоже разная бываетъ.
— Не бойтесь, все будетъ прилично. Изъ предловъ я не выйду. Я не такой свободы хочу, какъ вы думаете. Вотъ тоже поставлю пунктомъ, чтобы онъ и лошадей завелъ. Ужъ продаваться, такъ продаваться! Я жить хочу.
Мать походила по комнат, прибрала кой-что, вытерла полотенцемъ запотвшее стекло въ окн и спросила дочь:
— Но въ принцип-то ты все-таки согласна?
— Въ принцип я согласна… То-есть, кажется, согласна, — отвчала дочь.
— Ну, и на этомъ спасибо. Только не тсни ты его, другъ мой, ужъ очень своими условіями.
— Совсмъ адвокатъ! Адвокатъ Іерихонскаго.
Дочь пожала плечами.
— Другъ мой, милочка, я къ тому говорю, что вдь такими капризами и требованіями можно человка и изъ терпнія вывести.
— А выйдетъ изъ терпнія, значитъ, не любитъ меня и вс увренія о любви его — ложь. Значитъ, и вы лжете, и онъ лжетъ, и вс лгутъ.
— Не сердись, не сердись. Стало быть, дня черезъ два можно будетъ ему объявить о твоемъ ршеніи? Вдь онъ чего добивается? Онъ добивается, чтобъ сдлать теб формальное предложеніе и получитъ отъ тебя формальный отвтъ. Дня черезъ два?
— Зачмъ-же черезъ два, если у насъ на это есть шесть дней! Ну, да я скажу, когда у меня будутъ написаны для него пункты.
Мать покачала головой и отошла отъ дочери съ нкоторымъ неудовольствіемъ.
Часу въ третьемъ дня Манефа Мартыновна застала Соняшу въ слезахъ. Соняша сидла около открытаго ящика съ красками, около лежавшей на стол тарелки съ начатымъ рисункомъ и плакала. Она не утиралась. Крупныя капли слезъ катились по ея напудренному лицу и производили полосы. Въ рук она держала почтовую карточку.
— Что съ тобой, Соняша? О чемъ ты?— испуганно спросила ее мать.
— Вотъ вамъ собака-то, которая во сн мн снилась. Другъ… письмо… Только въ этомъ вы и угадали, — отвчала Соняша и улыбнулась сквозь слезы.
— Письмо? Отъ кого? Кто пишетъ?
— Отъ ненавистнаго вамъ лейтенанта. Отъ Михаила Леонтьича… Онъ пишетъ. Вотъ вы говорите, что онъ забылъ. А онъ вспомнилъ. Вспомнилъ, милый! — вскричала Соняша.— Письмо изъ Нагасаки.
Манефа Мартыновна стояла передъ дочерью и руки ея тряслись.
‘Все дло испортитъ теперь этотъ лейтенантъ’, — думалось ей и она спросила: .
— Что-же онъ пишетъ?
— А вотъ можете прочесть.
И Соняша протянула ей почтовую карточку, половина которой была заполнена раскрашеннымъ видомъ города Нагасаки, а на свободной половин стояло что-то написанное. Мать повертла карточку въ рукахъ и сказала:
— Безъ очковъ я не могу. Прочти сама.
Соняша прочитала:
— ‘Многоуважаемая Софья Николаевна. Шлю о себ всточку изъ японскаго далека и привтствую васъ изъ Нагасаки. Въ Японію мы пришли уже около недли и ремонтируемся, выдержавъ сильный штормъ въ Тихомъ океан. Какой прелестный городъ! Сегодня мы совершили прогулку по городу. Я въ восторг. Мой сердечный привтъ вашей мамаш. Какъ ваше и ея здоровье? Если вздумаете писать — пишите въ Санъ-Франциско, упоминая наше судно. Съ глубочайшимъ почтеніемъ уважающій васъ’…
Соняша не докончила и опять заплакала.
— ‘Михаилъ’…— пробормотала она сквозь слезы и ужъ даже не могла произнести фамиліи отъ слезъ.
— Зачмъ-же плакать-то? Плакать-то съ чего?— бормотала мать.— Въ письм вдь ничего нтъ такого… Самое сухое письмо. И чудакъ-же, не могъ написать основательное закрытое письмо!
‘Испортитъ онъ все наше дло. Все дло съ Іерихонскимъ испортитъ’, — лзло ей въ голову.

XVI.

Соняша плакала долго, смотря на письмо Михаила Леонтьевича, которое лежало передъ ней на стол. Она не могла даже заниматься и сложила краски и кисти. Тарелка была убрана. Мать ходила мимо. Соняши и косилась на нее, не говоря ни слова. Дочь сама ее остановила и сказала:
— А что если я поступлю въ сестры милосердія и уду на Дальній Востокъ?
Манефа Мартыновна вздрогнула и у ней даже колнки подогнулись, до того вопросъ былъ неожиданъ.
— Выдумай еще что-нибудь, глупая! Въ сестры милосердія…— испуганно проговорила она.— Да способна-ли ты на такое дло! Ахъ, Боже мой! Вотъ глупая-то! Ты думаешь, что это тяпъ — ляпъ да и клтка. Все равно что тарелку расписать?
— Ничего я не думаю. А другія-же идутъ.
— Такъ то другія… Такія, которыя ужъ много всякихъ горестей видли, и наконецъ, привыкшія къ труду.
— Дался вамъ этотъ трудъ! И почему вы меня непремнно за бездльницу считаете? Я трудилась, работала, пока была подходящая работа.
— Въ сестры милосердія идутъ такія, которымъ ужъ въ жизни ничего не осталось, — продолжала мать.
— А мн что осталось? Выходить замужъ за старика съ плотоядными губами? Тогда уже лучше пожертвовать себя на нужды страждущихъ. Буду ухаживать за больными и ранеными, буду…
— Постой… Теб это зачмъ Дальній-то Востокъ понадобился?— перебила ее мать.— Съ нимъ встртиться думаешь, что-ли?
— То-есть съ кмъ это съ нимъ?— широко открыла глаза Соняша.
— Ну, да съ лейтенантомъ, что-ли!
— Какъ это глупо! Михаилъ Леонтьичъ ужъ ухалъ съ Дальняго Востока, пишетъ изъ Японіи и сообщаетъ, что пойдетъ въ Санъ-Франциско, а Санъ-Франциско въ Америк.
— А кто-жъ тебя знаетъ! Можетъ быть, ты думаешь, что онъ опять вернется на Дальній Востокъ. Вдь вс эти мста на одномъ океан. На Тихомъ океан. А онъ посланъ въ Тихій океанъ.
— То-есть ужасъ что говорите!
Соняша пожала плечами.
— Ну, зачмъ-же теб понадобился Дальній Востокъ, зачмъ? Отчего-же ты раньше объ этомъ Дальнемъ Восток не вспомнила, пока не получила отъ лейтенанта письмо? Тебя письмо изъ Японіи взволновало — вотъ ты на стну и ползла. Вотъ и Дальній Востокъ.
— На стну ползла! Какія слова!
— Душечка, Соняша, да мн ужъ очень горько — оттого я такъ и говорю. Вдь подумай хорошенько, о чемъ ты толкуешь! Вдь смхъ въ люди сказать. Конечно-же, это все письмо надлало. А по моему вотъ какъ: это письмо должно тебя вконецъ расхолодить къ твоему лейтенанту. Если-бы онъ имлъ на тебя хоть чуточку серьезные виды, разв такое письмо онъ долженъ былъ теб написать? Ахъ, Соняша, Соняша, брось ты эти вс фантазіи и примись сегодня составлять хоть т условія Іерихонскому, о которыхъ ты говорила. Какія тутъ сестры милосердія, когда теб прекрасная партія предстоитъ. Уймись, милушка…
И Манефа Мартыновна поцловала Соняшу въ голову.
За обдомъ Соняша, чтобы похвастаться, показала письмо студенту Хохотову. Тотъ прочиталъ его и, улыбнувшись, произнесъ:
— Холодное письмецо-то.
— То-есть что это значитъ — холодное?— вспыхнула Соняша.
— А то, что безъ всякой теплоты. Просто человкъ хвастается, что попалъ въ Японію. ‘Вотъ гд, молъ, я теперь. Знай нашихъ’! Даже и картинка съ видомъ города, чтобы вы полюбовались и позавидовали ему, Михаилу Леонтьичу.
Соняша рзко выхватила письмо изъ руки студента.
— Вы все хорошее способны осмять. Какой у васъ скверный характеръ!
— Да что-же тутъ такого хорошаго? Даже я написалъ-бы вамъ что-нибудь потепле, если-бы попалъ въ Японію.
— Отчего-же даже вы? Что такое вы?
— Человкъ, не пользующійся и не пользовавшійся такой дружбой и такимъ расположеніемъ отъ васъ, какъ Михаилъ Леонтьичъ. Письмо совсмъ сухое.
Соняша спрятала письмо подъ тарелку и умолкла.
— Въ сестры милосердія сбирается идти, — кивнула Манефа Мартыновна на дочь.
— Софья Николаевна?— спросилъ студентъ Хохотовъ.
— Она. Сегодня утромъ вдругъ говоритъ мн: ‘А что, не поступить-ли мн въ сестры милосердія’?
— Не выдержать…— отрицательно потрясъ головой Хохотовъ.
— Почему? Отчего-же другія-то выдерживаютъ?— задала вопросъ Соняша.
— Не того закала. Не такъ скроены. Не т нервы. Вамъ и недли не выдержать. Посл первой-же перевязки серьезной раны сбжите.
— Боже, какъ вы меня ненавидите!
— Напротивъ. Люблю, оттого такъ и говорю. Говорю правду. Хотите примръ? Помните, когда я прочищалъ простой чирей у вашей мамаши на лопатк и выдавливалъ гной, такъ вы и тутъ не могли около стоять, чтобы подержать компресикъ съ сулемой.
— Ну, это такъ… А привыкнуть ко всему можно.
— Привыкать-то не станете. Вдь это надо воспитать себя и свои нервы, а вы не сможете.
Соняша взглянула на Хохотова съ упрекомъ и сказала:
— То-есть это удивительно! Ни къ чему, ни къ чему вы меня не считаете способной.
Вмсто отвта Хохотовъ пожалъ плечами. Соняша обернулась къ матери и произнесла:
— А у васъ языкъ совсмъ съ дыркой. Ни о чемъ, ршительно ни о чемъ не можете вы умолчать!
Посл обда Манефа Мартыновна ходила въ Гостиный дворъ за покупками и, возвращаясь домой, повстрчалась на лстниц съ Іерихонскимъ. Онъ снялъ шляпу, поклонился и сказалъ:
— Изволите возвращаться съ покупками?
— Да… Купила кое-что себ и Соняш на блье, и вотъ займемся отъ нечего длать изготовленіемъ домашнимъ способомъ, — отвчала Манефа Мартыновна.
— Доброе дло…— похвалилъ Іерихонскій.— Я самъ люблю все изготовленное домашнимъ способомъ. Хоть иногда оно не ладно скроено и не крпко сшито, но все-таки чувствуешь довольство, что тутъ приложено дло рукъ своихъ. А я иду на прогулку, — прибавилъ онъ.— Жизнь наша сидячая, канцелярская и нужно принуждать себя къ движенію, чтобы пользоваться здоровьемъ.
— Погода прекрасная. Желаю вамъ пріятной прогулки. Мое почтеніе, Антіохъ Захарычъ. Къ намъ милости просимъ.
Манефа Мартыновна хотла подниматься на лстницу, но Іерихонскій удержалъ ее.
— Позвольте на одну минуту, — сказалъ онъ.— Я хочу спросить васъ о Софь Николаевн. Ну, какъ она?.. Какъ ея драгоцнное здоровье?
— Благодарю васъ. Она здорова.
— Какіе ея разговоры съ вами? Думаете, скоро я могу приступить къ формальному предложенію?
— Да, да… Я думаю… Она уже привыкаетъ къ вамъ, — отвчала, немного замявшись, Манефа Мартыновна.— Конечно-же, двушка сразу не можетъ ршиться на такой важный шагъ, вы сами понимаете. Вчера, посл вашего ухода, она долго объ васъ со мной говорила.
— Говорила, вы говорите? Такъ, такъ… Это хорошо. Что-же она говорила, многоуважаемая Манефа Мартыновна, смю я узнать: дурное или хорошее?
— Да она хвалила васъ, какъ хорошаго хозяина, скопидома, — отвчала старуха Заборова.
— Гмъ… Этимъ могу похвастать. Дйствительно, я изъ ничего создалъ кое-что. Ну, а другихъ какихъ-либо моихъ качествъ она не касалась?
— Не смю вамъ ничего сказать, Антіохъ Захарычъ. Она двушка съ очень добрымъ сердцемъ, но немножко скрытна.
— Скрытна? Гмъ… Такъ… Но все-таки дня черезъ два я могу получить отъ васъ отвтъ?
— Непремнно, непремнно… Дня черезъ три, черезъ четыре, какъ уже я сказала вамъ, я вамъ скажу. Я подготовляю ее… Она почти уже склонна.
— Это меня радуетъ. Мое почтеніе, добрйшая сосдка. Мой сердечный привтъ вашей дочк.
Іерихонскій поклонился и сталъ сходить съ лстницы.

XVII.

Придя къ себ домой, Манефа Мартыновна не нашла дома дочери.
— Гд-же Софья Николаевна?— спросила она кухарку Ненилу, отворившую ей дверь.
— Въ концертъ куда-то ухали.
— Какъ въ концертъ? Въ какой концертъ?— удивилась Манефа Мартыновна.— Отчего-же она мн раньше не говорила ничего объ этомъ концерт?
— Не могу знать-съ, барыня, — отвчала Ненила.— Къ намъ приходила… эта самая, барышня или барыня, я не знаю… Какъ ее?.. Ну, вотъ еще что пли-то у насъ такъ пронзительно… бородавочка еще у нихъ съ волоскомъ вотъ тутъ на щечк… Глазастенькая такая и голова трепаная. Какъ ихъ? Ахъ, Боже мой!..
— Кто такая глазастенькая и растрепанная!
Манефа Мартыновна была въ недоумніи.
— Да вотъ что все губы свои лижутъ!..— разсказывала кухарка, почесывая затылокъ и стараясь вспомнитъ, какъ зовутъ постительницу.
— Молодая или старая?
— Молоденькая, молоденькая. Вотъ еще пли он и представляли осенью на именинахъ у барышни. Ольга Кузьминишна — вотъ кто, вотъ какъ ихъ зовутъ.
— Калатырникова?
— Калатырникова, Калатырникова — дйствительно. Теперь я вспомнила. Такъ и сказали он: ‘Доложи, говоритъ, что Калатырникова пришла’. Барышня-то спали.
Манефу Мартыновну даже всю передернуло, она мгновенью нахмурилась и, не снимая съ себя шляпки, остановилась какъ туча черная.
‘Калатырникова… Курсистка… Бглая отъ мужа жена… Ну, не быть тутъ толку’, — мелькнуло у ней въ голов.
— Не ходила, не ходила къ намъ и опять объявилась!— вырвалось у ней восклицаніе.
— Не могу знать, барыня, — проговорила Ненила.— И то вдь он давно ужъ у насъ не были, а сегодня вдругъ приходятъ. Кофей съ барышней пили. Кофей я варила… А потомъ и увели ихъ.
‘И вдь дернула ее нелегкая придти, эту Калатырникову!— разсуждала про себя Мныефа Мартыыовна по уход кухарки.— Разобьетъ она Соняшу насчетъ Іерихонскаго, совсмъ разобьетъ, если Соняша ей насчетъ его проговорится А Соняша наврное ей скажетъ’.
Манефа Мартыновна съ сердцемъ сорвала съ себя шляпку, шейный платокъ, юбку и сапоги, переодваясь въ блузу и туфли.
Весь вечеръ провела она въ безпокойств, ожидая возвращенія дочери. Пробовала читать, но не читалось ей, раскладывала пасьянсъ, но карты не сходились, взялась за вязанье, и спицы какъ-то вяло ходили въ рукахъ. Она путала счетъ и что связала, то пришлось распустить. Наконецъ, Соняша явилась.
— Что-же это ты, не сказавшись матери, уходишь на цлый вечеръ!— встртила ее мать упрекомъ.
— Ахъ, Боже мой! Какъ-же я могла вамъ что нибудь говорить, если васъ дома не было, — отвчала Соняша.
— Могла-бы и подождать, пока я вернусь.
— Подождать! А концертъ ждалъ-бы разв меня, я васъ спрашиваю! Я вдь была въ концерт. И наконецъ, я сказала прислуг, чтобы она сказала вамъ, что я въ концертъ отправилась.
— Что такое прислуга! Прислуга не для этого,
— Ахъ, Боже мой! Да когда-же, наконецъ, я получу отъ васъ полную свободу дйствій! — воскликнула Сопяша.— То вы меня заставляете выходить замужъ за старика, то осуждаете мое поведеніе и даже свободы быть, гд мн вздумается, хотите лишить. Вдь я въ концерт, въ концерт была, а не въ вертеп какомъ-нибудь. Просто встряхнулась, нравственно встряхнулась. А то живу я, какъ пришпиленная къ вашему подолу, безъ всякой эстетики. Мн эстетика нужна, поймите вы это, обмнъ мыслей съ развитымъ человкомъ.
— Ну, пошла, пошла! — махнула рукой мать.— Какъ это ты любишь словами засыпать.
— Да конечно-же, эстетика и развитые люди нужны. Вдь я около васъ совсмъ одичала, мохомъ поросла, не видя развитыхъ людей.
— Ты это на кого намекаешь-то? Не на Калатырникову-ли? Такъ эта ужъ такъ развита, что за это развитіе ее за хвостъ да палкой. Путанная бабенка и ничего больше. Ей и курсы-то для того только понадобились, чтобы отъ мужа сбжать.
— Да она теперь вовсе и не на курсахъ, — сказала Соняша.— Она въ актрисы поступила и ужъ получила ангажементъ въ Вильну. У ней давно призваніе.
— Здравствуйте. Это съ математики-то? Она вдь и про математику говорила, что у ней къ ней давно призваніе. И чего это она къ намъ-то ни съ того, ни съ сего пожаловала! Цлую зиму не ходила — и вдругъ…
— Она всю зиму играла, по любительскимъ спектаклямъ играла, а теперь узжаетъ и проститься пришла.
— Ну, хорошо, что узжаетъ-то. А не люблю я эту бабенку. Какія слова, какія ухватки!
Манефа Мартыновна покачала головой. Дочь, снявъ съ себя платье, подсла къ ней.
— А кого вы теперь любите, кром Іерихонскаго, позвольте васъ спросить? — задала она вопросъ.
— Да онъ и стоитъ любви. Этотъ человкъ относится къ теб съ полной любовью. Я сегодня вечеромъ встртилась съ нимъ на лстниц, когда домой возвращалась. Про тебя спрашивалъ. Кланялся теб. Онъ ждетъ не дождется, когда ты и объявишь ему свое ршеніе, — разсказывала мать.
— А вотъ Калатырникова-то не совтуетъ мн за него замужъ выходить, — сказала Соняша.
Мать вспыхнула и воскликнула:
— Ну, такъ я и знала! Такъ я и думала! И на кой шутъ было теб совтоваться съ этой бабенкой! Что она теб родственница? Близкая женщина?
— Прежде всего опытная женщина, и я не видла причины, зачмъ я буду отъ нея скрывать.
— Въ томъ-то и дло, что ужъ черезчуръ опытная. Ахъ, Соняша, Соняша! Вотъ ужъ у кого языкъ-то съ дыркой, такъ это у тебя. Совсмъ съ дыркой.
— Нарочно даже ей говорила, потому что она замужемъ за старикомъ, а мн предстоитъ такое-же положеніе, если я выйду за Іерихонскаго. Да-съ… И вотъ что она мн сказала: ‘Я выходила замужъ за человка старше моихъ лтъ двчонкой, соскочивъ только съ гимназической скамьи, а вы ужъ настоящая разумная двица. Сознательно выходить замужъ за богатаго старика — самопродажа’.
— Ну, такъ я и знала!— сказала мать.— А бжать отъ мужа и вшаться на шею другому, какъ это называется?
— Вотъ она и говоритъ… Калатырникова говоритъ: ‘Тогда, говоритъ, ужъ свободная любовь куда лучше и нравственне’.
Манефа Мартыновна широко открыла глаза и спросила:
— То-есть какъ это? Это она теб совтуетъ свободную любовь?
— Да кому-же? Конечно-же, мн.
— Теб? Теб? А мы ее въ свой семейный. хорошій домъ принимаемъ?— закричала Манефа Мартыновна.— Такъ вонъ, вонъ ее, мерзавку! Чтобы нога ея нашъ порогъ не переступала! Ахъ, шлюха! Ахъ, дрянь подлая! Порядочной двушк изъ хорошаго дома и такія слова!.. Завтра-же скажу Ненил, чтобы она не впускала ее къ намъ.
Манефа Мартыновна разгорячилась и забгала по комнатамъ. Соняша укладывалась въ постель и кричала ей:
— Да не придетъ она, не придетъ ужъ боле! Она сошлась съ актеромъ Подковкинымъ и послзавтра узжаетъ въ Вильну. Онъ собралъ товарищество и они будутъ играть въ Западномъ кра.
Манефа Мартыновна въ эту ночь спала совсмъ плохо.

XVIII.

Прошелъ еще день. Манефа Мартыновна все еще томилась въ ожиданіи, когда Соняша назначитъ явиться Іерихонскому для сдланія оффиціальнаго предложенія руки и сердца, хотя посл свиданія дочери съ Калатырниковой и крпко сомнвалась въ благополучномъ исход сватовства. Но она все-таки понукала Соняшу отвтомъ по нсколько разъ въ день. Такъ было и сегодня. Только что Соняша вышла утромъ въ столовую пить свой кофе, какъ Манефа Мартыновна, поздоровавшись съ ней, сказала:
— Ты вотъ все сердишься, когда я къ теб пристаю, но надо-же намъ дать Антіоху Захарычу какой-нибудь отвтъ. Нельзя-же, въ самомъ дл, почтеннаго человка такъ водить за носъ.
— Отвтъ получите скоро, — спокойно отвчала Соняша.— Вчера уже я написала условія, при которыхъ я могу выйти за него замужъ. Надо будетъ только еще разъ проредактировать.
— Можетъ быть ты ставишь такія условія, что ему будетъ жизнь не жизнь?— спросила мать.
— Нтъ, я выговариваю себ только свободу.
— Но вдь свобода тоже всякая бываетъ. Можно полюбопытствовать?
— Какая вы нетерпливая! Въ свое время узнаете. Прежде всего я выговариваю, чтобы онъ мн далъ отдльный видъ на жительство, когда-бы я этого ни потребовала.
— Ахъ, Соняша! Вдь это-же значитъ съ перваго раза облить человка холодной водой.
— Ну, пускай не соглашается. Плакать не будемъ. И замтьте, это долженъ онъ подписать: ‘симъ обязуюсь… и такой-то, такой-то’.
— Ты можетъ быть и насчетъ меня ставишь условія? Напримръ, гд мн жить: съ вами или отдльно?— допытывалась мать.
— Конечно было-бы лучше, если съ нами. Вы хорошая хозяйка, а я хозяйничать по дому не люблю, но за этимъ я не погонюсь, — отвчала Соняша.
— Не любятъ матерей-то! Врядъ-ли онъ согласится, — покачала головой Манефа Мартыновна.
Она хотла выпытать у дочери еще и другіе пункты, но тутъ въ столовую вошла Ненила.
— Дарья верхняя къ вамъ пришла и письмо принесла отъ генерала, — сказала она.
— Давай письмо-то. Гд оно?— спросила Манефа Мартыновна.
— Да у меня руки грязныя, такъ я не взяла письмо-то. Пусть Дарья сама подастъ.
— Вытри руки и принеси письмо.
— Хорошо-съ. Только чего-жъ вы Дарью-то боитесь! Она женщина хорошая.
Ненила сходила въ кухню, вернулась съ письмомъ и спросила:
— А Дарь ждать? Велно отвтъ принести.
— Отвтъ пришлемъ.
Но въ это время изъ кухни высунулась голова Дарьи и заговорила:
— Милая барыня, только вы съ отвтомъ-то поторопитесь. Генералъ сегодня не пошли на службу, сидятъ дома и очень скучаютъ.
— Сейчасъ-же и пришлемъ отвтъ, — отвчала Манефа Мартыновна и начала разрывать конвертъ.— Видишь, — сказала она дочери, когда Дарья скрылась:— онъ ужъ скучаетъ и напоминаетъ. Наврное напоминаетъ.
Соняша поморщилась и замтила:
— Носитесь вы съ этимъ генераломъ, какъ курица съ яйцомъ.
Манефа Мартыновна пробжала про себя письмо и, повеселвъ, сообщила:
— Къ себ сегодня вечеромъ зоветъ на чашку чая. ‘Былъ-бы въ высшей степени счастливъ, если-бы вы пожаловали сегодня вечеромъ ко мн на чашку чая. Не смю настаивать, но чувствовалъ-бы себя на седьмомъ неб, если-бы и дорогая Софья Николаевна удостоила меня своимъ любезнымъ посщеніемъ’…— прочитала она.— Надо отвчать.
Она взглянула вопросительно, на дочь.
— Вы ступайте и любезничайте съ нимъ, а я не пойду, — отвчала та.
— А отчего? Мн кажется, до окончательнаго отвта съ твоей стороны, было-бы очень полезно, если-бы ты побывала со мной у него и посмотрла на его домашній бытъ и обстановку.
— Не пойду, — подчеркивала Соняша.— А вы идите.
— Я-то пойду. Я что-жъ… Даже и помимо того, чтобы у насъ доброму длу съ нимъ быть, всегда пріятно имть такое знакомство.
— Ну, вотъ и отлично. А потомъ мн все и разскажете.
— Но вдь онъ, Соняша, у меня будетъ спрашивать насчетъ своего-то дла.
— Завтра, завтра мы ему сообщимъ время, когда онъ можетъ явиться ко мн съ предложеніемъ. Такъ ему и скажите, что завтра мы ему дадимъ знать, въ какой день и въ какой часъ.
Манефа Мартыновна сейчасъ-же принялась писать Іерихонскому отвтъ, что съ удовольствіемъ принимаетъ его приглашеніе и хотя можно было все это выразить въ трехъ строчкахъ, но надъ отвтомъ она сидла долго, разорвала три листка бумаги и въ конц концовъ послала Ненилу устно объявить Іерихонскому, что очень рада и придетъ вечеромъ на чаепитіе.
— Ты смотри не перепутай, — предупреждала она Ненилу.— Ты скажи такъ: Манефа Мартынова, молъ, вамъ кланяются, благодарятъ и прислали сказать, что будутъ у васъ въ семь часовъ.
— Слушало-съ, барыня. Зачмъ-же перепутать? Такъ и скажу, — отвчала Ненила.
— Да не пропади, не застрянь тамъ, а скорй домой.
— Зачмъ-же я буду застревать? Съ какой стати? Я свое дло знаю.
Манеф Мартыновн очень хотлось быть у Іерихонскаго. Она такъ и стремилась къ нему. Тотчасъ-же посл обда она начала одваться. Сначала надла на себя срое шерстяное платье и черный фаншонъ нацпила на темя, посмотрла на себя въ зеркало и стала переодваться въ коричневое шелковое платье. Потомъ сдернула съ головы черный фаншонъ и стала прикладывать блый кружевной. Дочь смотрла на нее и смялась.
— Словно не я невста-то Іерихонскаго, а вы, — говорила она.— Словно не ко мн онъ сватается, а къ вамъ. Не знаете даже, какъ одться.
— Да просто ужъ очень срое-то платье, — добродушно отвчала мать.— Съ какой стати я буду нищаться въ сромъ, если у меня есть что получше одть!
Затмъ она попросила у дочери духовъ и подушила себя. Дочь продолжала улыбаться и говорила ей:
— Вы все подробне осматривайте и узнавайте. Да узнайте, сколько у него капитала лежитъ.
— А право, ты пошла-бы со мной къ нему?— начала Манефа Мартыновна, видя веселое настроеніе дочери.— Сама-бы все и высмотрла, сообразила.
— Нтъ, нтъ. Ступайте одна.
Манефа Мартыновна одлась, посмотрла на часы, но часы показывали только половину седьмого.
— Чего-же это я спозаранка-то?— сказала она.— не хорошо раньше семи. Лучше ужъ подождать.
— Да идите, идите,— торопила дочь.
— Нтъ, ужъ подожду до семи. Сяду и разложу пасьянсъ.
Она сла, взяла карты, стала ихъ раскладывать на стол, но тотчасъ-же остановилась и спросила дочь:
— А что, не сходить-ли мн передъ визитомъ-то въ кондитерскую и не купить-ли сладкій пирогъ для него? Съ пустыми-то руками какъ будто не ловко идти.
— Ну, вотъ… Выдумайте еще что-нибудь.
— Да вдь онъ, душечка, теб и конфеты, и цвты принесъ.
— Такъ то онъ, а не вы. Онъ у насъ заискиваетъ, а вамъ что-же… Какъ это вы не умете держать себя! Вы дама. Какіе тутъ пироги!
— Ну, безъ пирога, такъ безъ пирога. Вдь не именинникъ-же онъ, въ самомъ дл, — согласилась Манефа Мартыновна, сбила карты недоконченнаго пасьянса, поднялась изъ-за стола и проговорила:— Пойду потихоньку. Что за важность, что немножко рано!
И она, не надвъ на себя верхняго платья, вышла изъ своей квартиры на лстницу и стала взбираться въ верхній этажъ къ Іерихонскому.

XIX.

Посл звонка Іерихонскій самъ отворилъ дверь, весь сіяющій улыбкой, и возгласилъ:
— Добро пожаловать, многоуважаемая гостья Манефа Мартыновна! Скорблю только, что вы одна счастливите меня своимъ посщеніемъ. О, сколь горда и непреклонна прекраснйшая Софья Николаевна!
— Ахъ, это вовсе не изъ гордости, Антіохъ Захарычъ, — отвчала Манефа Мартыновна.— Гордости тутъ никакой, а у ней, откровенно говоря, характеръ такой странный. Она удивительно какъ трудно со всми сходится. Сначала то-есть. А потомъ, какъ къ кому привыкнетъ и сойдется съ кмъ, то это золотая двушка. Ну, здравствуйте, дорогой сосдъ.
Іерихонскій приложился въ ручк и сказалъ:
— Прошу въ гостиную. Вотъ мой вдовій уголокъ. Я вдь овдовлъ не на этой квартир. При жен я имлъ квартиру побольше этой, но мебели не продавалъ, оттого здсь нсколько и тсновато. Вотъ портретъ моей покойницы — и онъ указалъ на большую фотографію полной дамы съ кучей колецъ на рукахъ, сложенныхъ на живот, въ которыхъ она держала полураскрытый веръ.
Гостиная была съ мягкой мебелью въ малиновой обивк, безъ портьеръ, съ тюлевыми драпировками на окнахъ, съ зеркалами въ простнкахъ, съ ковромъ, изображающимъ оскалившаго зубы тигра около дивана, и имла на стнахъ дв картины библейскаго содержанія въ золотыхъ, изрядно ужъ загрязненныхъ, рамахъ. Около оконъ стояли горшки съ пальмами-латаніями и вился плющъ по трельяжамъ и протягивался по потолку. Все это было освщено лампой подъ ярко-краснымъ бумажнымъ абажуромъ.
— Присядьте, многоуважаемая, отдохните. Гд вамъ получше-то устроиться? Не прикажете-ли на диванчик? Здсь будетъ поудобне, — суетился Іерихонскій, усаживая Манефу Мартыновну.
Та сла на диванъ, Іерихонскій помстился противъ нея, но сидли они не долго. Перекинувшись нсколькими словами о здоровь Софьи Николаевны и расточивъ по поводу ея нсколько комплиментовъ, Іерихонскій предложилъ:
— Можетъ быть желаете осмотрть всю мою квартиру, чтобъ имть понятіе о скромномъ убжищ вдовца?
— Даже очень пріятно, Антіохъ Захарычъ, — дала отвтъ Манефа Мартыновна.— Вдь вы нашъ самый ближайшій сосдъ. Насъ раздляютъ только нашъ потолокъ и вашъ полъ.
— Полъ-аршина. Я всего въ полу-аршин живу отъ васъ, — засмялся Іерихонскій.— Такъ вотъ пожалуйте. Расположеніе квартиры совершенно такое-же, какъ у васъ. Вотъ это моя спальня.
— И у меня съ Соняшей тутъ-же спальня.
Они стояли въ комнат, разгороженной довольно уже потертой и полинявшей коричневой съ желтымъ драпировкой, съ такой-же мягкой мебелью, съ большой орховаго дерева божницей въ углу, сплошь увшанной и уставленной иконами въ серебряныхъ окладахъ, передъ которыми теплилась лампадка съ малиновымъ ободкомъ. Въ простнк помщалась стеклянная горка, на полкахъ которой лежало и стояло столовое и чайное серебро, множество серебряныхъ разнокалиберныхъ солонокъ, стаканчиковъ и, между прочимъ, маленькій серебряный самоваръ и кофейникъ.
— Приданое покойницы, — отрекомендовалъ Іерихонскій, указывая на содержимое божницы и горки.— Она у меня была изъ купеческа города. И постель — приданое, — кивнулъ онъ въ распахнутыя полы драпировки, откуда виднлась широчайшая двухспальная кровать, покрытая блымъ тканьевымъ одяломъ съ двумя ворохами подушекъ разныхъ величинъ, — овдовлъ и не смнялъ кровати, — продолжалъ онъ.— Такъ и продолжаю на ней спать.
— Да вдь что-жъ, на широкой-то просторне, пріятне, — вставила свое слово Манефа Мартыновна.
Затмъ, они перешли въ кабинетъ.
Кабинетъ былъ со старой краснаго дерева мебелью, обитой сафьяномъ. Надъ диваномъ вислъ вышитый коверъ съ изображеніемъ старика турка съ трубкой, среди двухъ одалисокъ. Тутъ-же висла гитара. Дале шли книжныя полки съ томами свода законовъ. У окна стоялъ краснаго-же дерева письменный столъ на шкапикахъ, съ бронзовой чернильницей, изображающей пеликана, осняющаго своими крыльями птенцовъ въ гнзд и въ то-же время щиплющаго свою грудь. На стол горла лампа, вс письменныя принадлежности находились въ порядк, и лежали счеты съ большими костяжками. Стна передъ письменнымъ столомъ была сплошь завшана фотографіями въ рамкахъ. Фотографіи эти изображали чиновниковъ въ вицмундирахъ съ крестами на шеяхъ и со звздами на фракахъ.
— Мои бывшіе и непосредственные начальники и я самъ въ нсколькихъ видахъ, — отрекомендовалъ Іерихонскій.— Здсь я во всхъ стадіяхъ моего служебнаго развитія и до ныншняго чина. Все я-съ… Изволите видть, начальникъ и я, дале опять начальникъ — и опять я. На память-съ.
— Вижу, вижу. Ахъ, какъ пріятно имть такія воспоминанія о себ!— восторгалась Манефа Мартыновна.— И какъ у васъ все это въ порядк, аккуратно.
— Порядокъ и аккуратность всегда были присущи мн, многоуважаемая Манефа Мартыновна, и черезъ нихъ я въ люди вышелъ, — похвастался Іерихонскій.— Вотъ здсь я въ небольшомъ еще чин съ первымъ крестикомъ Станислава въ петлиц.
— Аи здсь какъ вы солидны!— похвалила Манефа Мартыновна.
— Я всегда держался солидно и съ достоинствомъ, многоуважаемая… На этомъ портрет я уже въ слдующемъ чин съ двумя крестами въ петлиц — Станиславомъ и Анной. Видите, я тогда баки носилъ, потому что нашъ начальникъ былъ съ баками. Обыкновенно, мы, служаки, всегда подражали нашему ближайшему начальству, — разсказывалъ Іерихонскій.
— Да такъ и слдуетъ, Антіохъ Захарычъ, — поддакнула Манефа Мартыновна.
Іерихонскій вдохновился.
— Вотъ и волосы на голов подлинне, а не подъ гребенку, — продолжалъ онъ.— Нашъ начальникъ имлъ тогда привычку носить нсколько длинные волосы и былъ немного либералъ. Ну, понятно, и мы… хе-хе-хе. А вотъ тутъ я ужъ, такъ сказать, въ штабъ-офицерскихъ чинахъ. Первый портретъ — надворный совтникъ и со Станиславомъ на ше. Второй — въ чин коллежскаго совтника и съ анненскимъ крестомъ на ше и здсь уже безъ бакъ. Назначенъ былъ новый начальникъ и бакъ не носилъ. А вотъ портретъ, гд я ужъ статскій совтникъ, съ Владиміромъ въ петлиц и у меня, кром русскихъ орденовъ, два иностранные ордена. Здсь на портрет я уже снялся во весь ростъ въ мундир, въ присущихъ мн по форм блыхъ панталонахъ и съ треуголкой съ плюмажемъ. Съ чина коллежскаго совтника бакъ я уже такъ и не носилъ. Было у насъ начальство и съ длинными волосами, но Богъ послалъ мн лысину и я ужъ не могъ отращивать волосъ.
Іерихонскій разсказывалъ и освщалъ каждый портретъ свчей, которую держалъ въ рук.
— Прекрасно, прекрасно…— умилялась Манефа Мартыновна передъ портретомъ его въ мундир.— Здсь ужъ вы прямо сановникомъ выглядите.
— Да вдь и на самомъ дл сановникъ, — прищелкнулъ онъ языкомъ.— Вы знаете, какой у меня тутъ орденъ на ше? Вдь это, многоуважаемая, Владиміръ. Да-съ…
Дале Іерихонскій перевелъ Манефу Мартыновну въ столовую. Въ столовой уже былъ накрытъ столъ для чаепитія, стояли закуски и цлая батарея бутылокъ, окруженная блюдечками съ вареньемъ, по самовара еще не было. Эта комната ничмъ особеннымъ не отличалась, кром того, что на буфет стояли четыре самовара разныхъ калибровъ.
— Тоже приданое покойной жены, — отрекомендовалъ онъ.— Желаете кухню посмотрть?
— Да отчего-же… Я все любуюсь, въ какомъ у васъ все порядк, — отвчала Манефа Мартыновна.— Вдь вотъ вы и вдовый человкъ, большой чиновникъ, кажись, вамъ должно-бы ужъ быть и не до этого…
— А я люблю-съ. Я все самъ… Даже провизію иногда закупаю самъ.
— Удивительно!— шептала Манефа Мартыновна.
Была показана и кухня. Въ кухн на полкахъ горло жаромъ много хорошо вычищенной мдной посуды, высились кофейная мельница, ступка и большой рыбный котелъ.
Въ кухн встртили ихъ кухарка Дарья и ея сожитель Семенъ, косматый, красноносый сдой бакенбардистъ въ черномъ сюртук и нитяныхъ перчаткахъ, находящійся при Іерихонскомъ въ качеств лакея.
— Здравствуйте, барынька Манефа Мартыновна, — заговорила Дарья.— Наконецъ-то дождались мы васъ, матушка. А генералъ нашъ то и дло…
Но тутъ Іерихонскій бросилъ на нее строгій взглядъ, сдлавъ жестъ, и она замолчала.
— Прикажете самоваръ подавать, ваше превосходительство?— спросилъ Семенъ, когда они уходили изъ кухни.
— Подавай. Теперь можешь.
Но передъ тмъ чтобы вести Манефу Мартыновпу въ столовую, Іерихонскій привелъ ее еще въ комнату и сказалъ:
— А вотъ тутъ у меня прислуга.
На самомъ дл прежде всего бросился здсь въ глаза большой столъ, а на немъ цлый рядъ деревянныхъ колодокъ съ надтыми на нихъ ярко начищенными сапогами Іерихонскаго и затмъ до десятка разныхъ птицъ въ клткахъ.
— Здсь у меня чижи, соловьи и синицы, — сказалъ Іерихонскій.— Здсь у меня и канарейки выводятъ своихъ птенцовъ. Два кенора висятъ въ клткахъ въ столовой, а тутъ семьи. Очень ужъ сорятъ въ чистыхъ комнатахъ, такъ здсь держу. Люблю сихъ пернатыхъ и по утрамъ всегда удляю имъ свой досугъ, — произнесъ онъ съ чувствомъ.— Съ ногтей юности люблю птицъ.
Покончивъ осмотръ квартиры, они уже сидли въ столовой около самовара.

ХХ.

— Вотъ какъ живетъ скромный вдовецъ, представшій нын на судъ передъ вашей милйшей дочкой Софьей Николаевной!— произнесъ Іерихонскій посл того, когда уже налилъ чаю Манеф Мартыновн и предложилъ ей трехъ сортовъ варенья и разнаго печенья.— Предсталъ на судъ и съ нетерпніемъ ждетъ своей участи, — прибавилъ онъ, отхлебнулъ изъ своего стакана ложечку чая и спросилъ: — Когда-же, глубокочтимая Манефа Мартыновна, когда-же?.. Когда разршатъ мн выслушать мой приговоръ?
Онъ пристально посмотрлъ на нее сквозь золотые очки.
— Теперь ужъ скоро, Антіохъ Захарычъ, скоро, — отвчала она.— Я ужъ подготовила Соняшу. Мн кажется, завтра вечеромъ мы пришлемъ вамъ извщеніе, когда и въ какой часъ вамъ пожаловать къ намъ.
— О, давай Богъ! — вздохнулъ Іерихонскій и опять задалъ вопросъ:— Могу я узнать — отвта на мое предложеніе можно будетъ ожидать въ благопріятномъ смысл?
— Вотъ видите-ли… Кажется, Соняша предъявитъ вамъ кое-какія свои требованія, и если вы будете согласны принять ихъ, то и она…
— Понимаю-съ, понимаю-съ! И даже знаю, что колеблетъ Софью Николаевну!— воскликнулъ Іерихонскій.— Скушайте, многоуважаемая, вотъ этотъ кусочекъ, это ромная баба, — перебилъ онъ себя, подставляя Манеф Мартыновн тарелочку съ печеньемъ, и продолжалъ:— Отлично понимаю, что ее заставляетъ задумываться. Я вдь изрядно пожилъ на свт, догадываюсь и иду навстрчу, чтобы разсять недоразумнія. Мы живемъ на одной лстниц… Тутъ слухи, неизбжныя сплетни… Очевидно дло идетъ о повивальной бабк Розаліи Сброжской?— сказалъ онъ, понизивъ голосъ.
Манефа Мартыновна вспыхнула.
— То-есть какъ это о повивальной бабк? Не понимаю я, о какой повивальной бабк вы говорите, — произнесла она.— Ничего не слыхала.
— Ну, какъ не слыхать! Наврное былъ разговоръ. Прислуга… Языкъ не на привязи… И такъ какъ я человкъ вн рутины, то пойду навстрчу всему этому. Дйствительно, былъ у меня грхъ съ этой полькой Розаліей Сброжской… Какъ хотите, я все-таки человкъ не совсмъ старый, мужчина такъ сказать въ соку… Каюсь передъ вами, кое-что было, но теперь прикончено. Прикончено безъ послдствій… Она удовлетворена денежно и я заручился роспиской, гд сказано, что она никакихъ претензій ко мн нын не иметъ и впредь имть не будетъ. Такъ вотъ-съ…
Манефа Мартыновна сидла смутившись.
— Что вы, что вы!— замахала она руками.— Да мы ничего объ этомъ и не слышали.
— Слышали или не слышали, но все-таки я васъ предупреждаю и высказываю. Я не такой человкъ. Я вн рутины. Я не лавирую. Я люблю на прямки, на чистоту… И вотъ если въ этомъ Софья Николаевна видитъ препятствіе, то тутъ препятствія никакого нтъ. Оно устранено. Такъ и потрудитесь ей объявить.
— Да вовсе ничего подобнаго, Антіохъ Захарычъ. Напрасно вы безпокоитесь, — отвчала ему Манефа Мартыновна.
— Такъ въ чемъ-же? Въ чемъ-же остановка? — задалъ вопросъ Іерихонскій, помолчалъ и опять началъ:— Предполагаю и еще одинъ пунктъ могущаго быть сомннія, по которому тоже сейчасъ радъ охотно высказаться. Если дло идетъ о васъ, многоуважаемая Манефа Мартыновна, то-есть какъ вамъ жить, слитно съ нами или отдльно отъ насъ, если-бы я вступилъ въ законный бракъ съ дочерью вашей, то этотъ вопросъ я всецло отдаю на усмотрніе Софьи Николаевны. Какъ вы съ нею ршите, какъ она скажетъ, такъ тому и быть.
Манефа Мартыновна просіяла.
— Вообразите, даже и объ этомъ у насъ не было разговора! — сказала она.— Впрочемъ, благодарю васъ за ваше любезное согласіе.
Іерихонскій поклонился и продолжалъ:
— Я вн рутины, поэтому скажу вамъ, какъ чувствую и какъ понимаю. Совмстное сожительство съ тещей можетъ быть хорошо и нехорошо. Большое подспорье будетъ для дома, если такая вполн цвтущая дама, какъ вы, возьметъ на себя хозяйство въ дом, потому что молодыя жены въ рдкихъ случаяхъ бываютъ способны на веденіе хозяйства. Но есть и отрицательныя стороны. Если, напримръ, теща… Простите, досточтимая, тутъ не о васъ рчь. Тутъ иксъ…
— Вы боитесь раздора, Антіохъ Захарычъ? — воскликнула Манефа Мартыновна.— О, я не такая, совсмъ не такая! Дрязги и раздоры не въ моемъ характер. Вы знаете, я жила съ покойникомъ мужемъ… крутой онъ былъ человкъ… иногда и выпивалъ… И ни разу я, ни разу…
— Ну-съ, такъ вотъ вы и передайте милйшей Софьи Николаевн все сейчасъ мной сказанное, все съ чмъ я навстрчу иду, дабы заручиться ея благопріятнымъ отвтомъ на мое предложеніе, — сказалъ Іерихонскій.— Такъ завтра она порадуетъ меня чмъ-нибудь?
— Сказала она мн, что завтра ршитъ, когда. и какъ, а впрочемъ… не скрою отъ васъ, что она такая двушка, которая привыкла къ самостоятельности, — отвчала Манефа Мартыновна.— На нее насдать, такъ хуже будетъ.
— Гм… Но чмъ-же, чмъ я могу заслужить ея расположеніе? Какъ мать, вы должны знать, какія вы у ней слабости замтили? Скажите. Не могу-ли я ее расположить къ себ хорошимъ подаркомъ?— приставалъ Іерихонскій.— Какъ вы на это посмотрите, если-бы я послалъ ей сейчасъ съ вами въ подарокъ брилліантовый браслетъ жены-покойницы?
— Да ужъ право не знаю, Антіохъ Захарычъ, — замялась Манефа Мартыновна.— А если она, паче чаянія… Вдь хоть и дочь она, а чужая душа — потемки.
— Отказала-бы мн?— перебилъ ее Іерихонскій.— Ну, тогда вы, какъ честные люди, возвратите мн браслетъ. Не правда-ли: вдь возвратите?
— Конечно-же, возвратимъ, Антіохъ Захарычъ.
— Ну, такъ вотъ возьмите и передайте Софьи Николаевн. Я сію минуту… Прошу извиненія…
Іерихонскій поднялся изъ-за стола, отправился къ себ въ спальню и вернулся оттуда со шкатулкой палисандроваго дерева съ бронзовыми скобками на углахъ и съ перламутровой инкрустаціей на крышк — очень старинной работы. Онъ отворилъ шкатулку, вынулъ оттуда полинялый красный сафьянный футляръ и, доставъ изъ него браслетъ съ крупными брилліантами и рубиномъ посредин, сказалъ Манеф Мартыновн:
— Пожалуйте… Прошу передать отъ меня..
— Мерси, мерси, Антіохъ Захарычъ…— говорила та.
— Но подъ условіемъ возвратить, если-бы дло, храни Богъ, не состоялось, — прибавилъ онъ еще разъ.
— Да непремнно, непремнно. Желаете росписку можетъ быть?
— Врю такъ. Мы сосди, и я къ вамъ приглядлся.
Онъ махнулъ рукой, помолчалъ и спросилъ:
— Можетъ быть, многоуважаемая, вы интересуетесь посмотрть на остальныя драгоцнности, которыми будетъ владть Софія Николаевна въ случа ея согласія на бракъ?
— Покажите, Антіохъ Захарычъ.
Іерихонскій вынулъ изъ шкатулки три нитки жемчуга, дамскіе часы съ эмалью и брилліантами, съ золотой цпочкой, брилліантовое ожерелье, нсколько колецъ съ брилліантами, серьги.
Манефа Мартыновна разсматривала драгоцнности и шептала:
— Прелесть, прелесть… Восторгъ что такое!
Іерихонскій держалъ въ рук колечко съ брилліантомъ, рубиномъ, сапфиромъ и изумрудомъ.
— Въ виду того, что вы общаетесь возвратить въ случа неудачи моего предложенія, позвольте къ браслету присоединить и это колечко.
— Да ужъ на первый-то разъ, я думаю, довольно, — отказывалась Манефа Мартыновна.
— Возьмите, возьмите. Молодыя двушки любятъ брилліанты. Наднетъ на пальчикъ его, оно заблеститъ и это можетъ расположить Софію Николаевну въ мою пользу, — настаивалъ Іерихонскій.
Манефа Мартыновна взяла.
— Балуете вы Соняшу. Ахъ, какъ балуете! — говорила она.
— Боже мой! Только-бы расположить.
Черезъ полчаса она съ дарами для дочери уходила отъ Іерихонскаго домой. Іерихонскій нжно поцловалъ при прощаньи у ней руку, проводилъ ее по лстниц до ея квартиры, позвонился для нея, еще разъ приложился къ рук и раскланялся.

XXI.

Соняша сама отворила матери дверь, пропустила ее въ прихожую и иронически спросила:
— Насладились-ли?
— Ахъ, Соняша! Напрасно ты такъ насмхаешься надъ нимъ, — отвчала мать, входя въ комнаты.— Изъ моихъ разсказовъ ты сейчасъ увидишь, что это прекраснйшій человкъ и рдкой души.
— Вы вдь и раньше такъ говорили.
— Но сегодня я заручилась многими и многими доказательствами, что это превосходнйшій человкъ. Не глумиться теб надъ нимъ надо, а пойти завтра въ церковь и поставить свчку Николаю угоднику, покровителю бдныхъ невстъ. Да, да… Это слдуетъ сдлать.
— Позвольте… Чмъ-же это васъ т.жъ очаровалъ Іерихонскій?— спросила Соняша съ усмшкой.
— Многимъ и очень многимъ. А вотъ пока получи кое-что — и можетъ быть это и тебя очаруетъ.
Манефа Мартыновна ползла въ карманъ, вынула оттуда два сафьянныхъ футляра съ браслетомъ и кольцомъ, открыла ихъ и протянула ихъ Соняш.
Та попятилась.
— Что это?— спросила она.
— Брилліантовый браслетъ и кольцо теб въ подарокъ. Нтъ, какая предупредительность!
Дочь не брала.
— Я не возьму, — сказала она.— Пошлите ему ихъ обратно.
— То-есть какъ это обратно? Теб посылаетъ эти два подарка твой женихъ, — проговорила мать.
— Я не считаю еще его своимъ женихомъ, — покачала головой Соняша.— Я ему не давала еще слова.
— Но вдь ты въ принцип согласилась.
— Мало-ли, что я въ принцип согласилась! Вчера я согласилась, а сегодня могла отдумать.
— Соняша! Да вдь ты изъ меня подлячку длаешь!— воскликнула Манефа Мартыновна.— Вчера-же ты мн сказала… вчера или сегодня, я не помню хорошенько, что ты въ принцип согласна.
— Что такое принципъ? Принципъ — нуль. Но у меня есть еще детали.
— Онъ и на вс детали согласенъ. На вс, на вс… Вотъ я теб сейчасъ все разскажу.
— Да и разсказывать нечего. Нтъ, очевидно, вы тутъ что-нибудь перепутали. Какъ можно принимать цнные подарки, если мы еще ни въ чемъ не условились.
— На все, на все согласенъ. Онъ даже навстрчу намъ идетъ. Предлагаетъ то, о чемъ мы даже еще и не уговорились съ тобой, какъ слдуетъ. Онъ мн сказалъ, что согласенъ даже на то, чтобы я жила вмст съ вами, если ты этого захочешь.
— Ну, не думаю я, чтобы я на это согласилась,— опять покачала головой Соняша.
— Какъ? Мать родную?.. И ты мн это въ глаза говоришь?— вскричала Манефа Мартыновна.
— Не кричите, не кричите. Это вопросъ второстепенный, — остановила ее дочь.— Но если ужъ вы съ нимъ въ такія откровенности пустились, то намекнули-ли вы о томъ, что я считаю самымъ существеннымъ? Это о безпрекословной выдач мн отдльнаго вида на жительство при первомъ моемъ требованіи?
— Разумется, не говорила объ этомъ. Какъ я могу говорить о такихъ предметахъ, если человкъ мн суетъ брилліантовые подарки для передачи теб! Объ этомъ ужъ ты сама скажешь. Да вдь ты говорила, что у тебя будутъ предъявлены ему письменныя условія. Письменныя-то ужъ все какъ-то лучше, деликатне. Возьми браслетъ-то, наднь на руку, посмотри, какая это прелесть.
Мать протянула еще разъ Соняш браслетъ. Та, наконецъ, взяла его, надла на руку, сдлала гримасу и проговорила:
— Стараго фасона. Такіе браслеты носили во времена Очакова и покоренія Крыма.
— Да вдь, я думаю, фасонъ-то всегда передлать можно, а старые брилліанты всегда дороже цнятся. Въ нихъ вода лучше.
— Брилліанты-то крупные…— сказала Соняша, разсматривая браслетъ.
— Еще-бы. А посмотри, какое кольцо. За сто рублей такое кольцо не купишь.
Соняша надла кольцо, помотала рукой около лампы и пробормотала:
— Ничего себ.
— И остальные брилліанты мн показалъ. У него, Соняша, много брилліантовъ. Колье есть. И все это онъ теб въ день свадьбы…
— Насчетъ капитала-то у него не справились?
— Да разв можно, Соняша! Обстановка квартиры у него не особенная. Все старое, подержанное. По разсказамъ Дарьи, я много лучшаго ожидала, но домъ — домъ чаша полная. Много мдной посуды, самоваровъ, серебра. Но такъ какъ онъ мн сказалъ, что онъ готовъ перемнить квартиру на боле просторную, если-бы ты этого пожелала, то, разумется, онъ не поскупится и на новую мебель хоть для спальни.
— Значитъ, ужъ онъ совсмъ увренъ, что я пойду за него замужъ?— спросила Соняша.
— Какъ теб сказать? Колеблется… хотя и уповаетъ, — отвчала мать.— Вдь это онъ браслетъ и кольцо прислалъ теб, чтобъ задобрить тебя. И, разумется, если ты ему откажешь, то придется все это возвратить ему. Я съ тмъ и взяла.
— Да не откажу, не откажу. Я ужь ршилась продаться, если онъ согласится на мои условія.
— Ахъ, Соняша, зачмъ такія слова! Зачмъ такія позорныя слова.
Мать даже схватилась за голову и зажмурилась.
— Слова… Слова обыкновенныя. Называю вещи своими именами, — сказала дочь и стала любоваться игрой брилліантовъ въ браслет.
— Если такъ разсуждать, то половину браковъ нужно назвать самопродажей. Какъ хочешь, а вс, вс свои выгоды соблюдаютъ, когда женятся или замужъ выходятъ. По любви вдь очень мало браковъ.
Мать начала переодваться. Снимая съ себя платье, она воскликнула:
— Но какъ онъ меня радушно принялъ! Боже мой, какъ радушно! Какъ онъ меня угощалъ! Не зналъ, гд и на какое мсто меня посадить.
Она хотла сообщить дочери про разсказъ Іерихонскаго о повивальной бабк Розаліи, но подумала, сообразила и умолчала.
‘Пожалуй еще хуже раздразнишь Соняшу, — ршила она.— Сегодня она все-таки немножко угомонилась’.
Переодвшись въ блузу, Манефа Мартыновна сла разложить пасьянчикъ на сонъ грядущій.
— Ты условія-то свои для него все-таки написала сегодня?— спрашивала она Соняшу.
— Написала.
— Прочти мн ихъ, душечка. Можетъ быть, я что-нибудь и посовтую.
— Зачмъ? Съ какой стати? Разв они до васъ относятся?
— Но, все-таки, вдь я мать.
— Матерью и останетесь. Никто отъ васъ этого титула не отнимаетъ.
— Но какъ-же ты ршишь насчетъ моего-то житья? Съ вами мн жить или?..
— Ну, ужъ ежели вы такъ настаиваете, чтобы жить съ нами, то живите съ нами.
Манефа Мартыновна помолчала и продолжала:
— Да вдь я могу даже платить вамъ за комнату и столъ — ну, хоть рублей двадцать въ мсяцъ, а потомъ приму вс хлопоты по хозяйству на себя.
— Съ нимъ поговорите объ этомъ, съ нимъ самимъ, съ Іерихонскимъ, — пробормотала Соняша.
— Ну, хорошо. А когда ты его позовешь для сдланія теб оффиціальнаго-то предложенія?— допытывалась мать.
— Ахъ, какая это кукольная комедія! Да пусть завтра или послзавтра вечеромъ приходитъ.
Манефа Мартыновна встрепенулась и бросилась цловать дочь.
— Ну, спасибо, Соняша, спасибо, дочурочка, — говорила она радостно.— Утшила ты свою мать, совсмъ утшила. Только ужъ тогда пусть лучше завтра. Зачмъ въ долгій ящикъ откладывать? Завтра, завтра. Завтра я и напишу ему приглашеніе.
И довольная, радостная, вся сіяющая, Манефа Мартыновна начала ложиться спать.
Ложилась и Соняша. Передъ тмъ, чтобы снять съ руки браслетъ и кольцо на ночь, она долго любовалась ими и заставляла играть брилліанты при свт свчи.

XXII.

Іерихрнскій былъ приглашенъ къ восьми часамъ вечера. Часовъ съ шести начали приготовляться къ его пріему и освтили всю квартиру. Манефа Мартыновна сдернула коленкоровые чехлы съ мягкой мебели въ гостиной и прибавила даже лишнюю лампу, которую сняла со стны въ комнат жильца. Сегодня она готовилась встртить Іерихонскаго какъ можно торжественне, вымыла водкой два простночныя зеркала, зажгла лампады передъ иконами, купила къ чаю сладкій пирогъ и даже вдобавокъ къ холодной закуск приказала Ненил стряпать горячій ужинъ. По ея приказанію, кухарка варила копченый языкъ съ горошкомъ и должна была жарить сига въ сметан. Надвъ на себя шелковое платье, Манефа Мартыновна накинула на плечи креповый шелковый вышитый платокъ — вещь старинную, но очень цнимую ею, платокъ, въ которомъ она ходила только къ причастію и стояла свтлую заутреню на Пасх. Но Соняша, ожидая Іерихонскаго, наоборотъ, ни за что не хотла сегодня переодться изъ своего будничнаго сраго шерстяного платья и только довольно тщательно завила на лбу кудряшки.
— Да наднь ты хоть шелковое-то канаусовое платье, — упрашивала ее мать.
— Не желаю, — отрзала Соняша.
— Но отчего-же не прифрантиться, у кого если есть во что? Вдь прошлые разы ты одвалась-же для него.
— А теперь не хочу. Пусть видитъ меня въ моемъ будничномъ одяніи.
— Вотъ упрямица-то! Можешь-же ты хоть бантъ розовый на грудь пришпилить? Это отцвтитъ тебя, придастъ цвтъ лицу.
— Ахъ, оставьте, пожалуйста! Ну, что за праздникъ, что за радость, что двушка продается старику! Будетъ съ васъ и того, что я, по вашему настоянію, его кольцо одла.
— Ужасная двушка!— покачала головой мать и сла.— У меня сердце не на мст въ ожиданіи его, я сейчасъ валерьяновыя капли принимала, чтобы успокоить нервы, а теб хоть-бы что! Вдь предстоитъ важный моментъ для тебя, какъ ты это не хочешь понять!
— Очень важный, — согласилась Соняша: — но вовсе не такой, чтобы я могла торжествовать.
Манефа Мартыновна опять вскочила съ мста.
— Пуще всего меня тревожатъ твои условія, которыя ты будешь ему предъявлять, — говорила она.— Какъ-то онъ взглянетъ на нихъ? Влюбленъ, влюбленъ старикъ, да вдь можетъ и любовь съ него соскочить, если его холодной водой обольютъ. И почему я такъ дрожу? Потому что мн даже не вполн извстны твои условія. Вдь ты такъ и не прочла мн ихъ. Голубушка, Соняша, покажи мн ихъ, дай прочесть.
— Я ихъ разорвала, — отвчала Соняша.
— Когда?
— Сегодня утромъ.
— Стало быть отдумала ихъ предъявлять Антіоху Захарычу? Ну, слава Богу, слава Богу. Какъ это тебя святые угодники надоумили! Ну, я рада, рада теперь.
Манефа Мартыновна совсмъ просіяла, но Соняша сказала:
— Все равно, я ихъ ему на словахъ предъявлю. Такъ лучше. И возьму съ него слово.
— Конечно, это легче, мягче, — согласилась Манефа Мартыновна, опять пріунывъ, и прибавила, умоляюще взглянувъ на дочь: — Брось ты, голубушка, совсмъ предъявленіе этихъ условій, будь умницей.
— Ни за что, — отрицательно потрясла головой Соняша.— Должна-же я выговорить себ свободу. Я не желаю быть подъ гнетомъ. Тогда это для меня равносильно смерти.
Въ это время у дверей раздался звонокъ.
Манефа Мартыновна вздрогнула и перекрестилась.
Въ гостиную входилъ Іерихонскій. Онъ былъ въ вицмундирномъ фрак, съ орденомъ на ше и съ бомбоньеркой въ рук. Вся фигура его дышала торжественностью, сапоги горли жаромъ. Начались привтствія. Поцловавъ руку у Манефы Мартыновны, при чемъ та чмокнула его въ лысину, онъ подошелъ къ Соняш, пожалъ поданную ей ему руку, наклонился къ рук и спросилъ Соняшу:
— Надюсь, сегодня позволите?
Вмсто отвта, та сама поднесла къ его губамъ руку, которую онъ и чмокнулъ взасосъ, а затмъ передалъ коробку съ конфетами и сказалъ:
— Не бойтесь, многоуважаемая, даръ приносящаго. Я не лукавый данаецъ и въ моемъ сердц нтъ ничего, кром теплой любви къ вамъ.
— Боже, съ какими вы прелюдіями!— улыбнулась Соняша.— Зачмъ такъ?..
— Въ прошлый разъ вы почему-то стснялись принять отъ меня приношенія, шедшія также отъ чистаго любящаго сердца.
— Мало-ли что было въ прошлый разъ. А вчера я ужъ приняла отъ васъ даже присланные брилліанты. Спасибо за нихъ. Кольцо я даже ужъ надла. Вотъ оно, — показала Іерихонскому Соняша.
— Очень радъ, что угодилъ, — поклонился онъ.
‘Ну, славу Богу… Ласково разговариваетъ. Кажется, она одумалась’, — мелькнуло въ голов у Манефы Мартыновны, и она, отвернувшись, перекрестила грудь маленькимъ крестомъ, прибавивъ про себя: ‘и дай-то Богъ, какъ-бы все ладкомъ’…
— Многоуважаемая мамаша, надюсь, вы мн позволите пять минутъ остаться наедин съ вашей дочерью, добрйшей Софіей Николаевной?— обратился Іерихонскій къ Манеф Мартыновн.
— Ахъ, пожалуйста, пожалуйста, Антіохъ Захарычъ!— отвчала она, вся вспыхнувъ, и тотчасъ-же удалилась въ столовую.
Соняша, чувствуя моментъ приближающагося, объясненія, отвернулась отъ Іерихонскаго въ полъ-оборота и открыла коробку съ конфетами.
— Подарите мн, добрйшая Софія Николаевна, пять минутъ аудіенціи…— торжественно сказалъ Іерихонскій.
— Сдлайте одолженіе, — отвчала Соняша.— Только не длайте изъ этого кукольную комедію. Мы вдь не маленькіе. Я очень хорошо знаю, зачмъ вы пришли. Я даже сама васъ пригласила. Говорите проще. Будьте безъ рутины. Вы вдь все похвалялись, что вн рутины. Ну, вотъ вамъ и случай доказать это. Прошу садиться.
Она сунула себ въ ротъ конфету и сла сама первая.
Опустился противъ нея въ кресло и Іерихонскій, вынулъ носовой платокъ, высморкался, откашлялся и сказалъ:
— Божественная! Я пришелъ оффиціально предложить вамъ руку, сердце…
— Зачмъ-же божественная и оффиціально?— перебила его Соняша.— Вы пришли въ семейство, такъ какая-же тутъ оффиціальность!
— Предложить мою руку, сердце, мой чинъ, общественное положеніе и, если я вамъ не противенъ, стать спутницей моей жизни.
— Я-же вдь просила васъ, Антіохъ Захарычъ, говорить проще, — сказала Соняша ласковымъ тономъ.— Зачмъ такъ? Мн этого ничего не нужно, да и вамъ трудно. Говорите по-товарищески…
Іерихонскій откашлялся.
— Извините, — произнесъ онъ.— Я пришелъ просить васъ протянуть мн руку и согласиться быть моей женой… супругой… законной супругой.
Онъ нсколько смшался.
— Ну, вотъ и отлично, вотъ и хорошо, — ободрила его Соняша.— Видите, какъ просто. А вы начали съ какими-то введеніями… — прибавила она.— Я согласна, Антіохъ Захарычъ, на ваше предложеніе, то-есть буду согласна.
— Божественная! Вы меня возносите на седьмое небо!— воскликнулъ Іерихонскій, поднявшись съ кресла.
— Постойте, постойте…— остановила его Соняша.— Я буду согласна выйти за васъ замужъ, если вы выполните кое-какія мои условія. То-есть дадите мн слово ихъ выполнить.
— О, я на все согласенъ! Я спокойнаго характера, и хочу услужить…— отвчалъ Іерихонскій.
— Нтъ, нтъ. Вы прежде выслушайте. Присядьте. Можетъ быть вы и не будете согласны.
Іерихонскій недоумвающе взглянулъ на Соняшу и прислъ опять, приготовясь слушать.

XXIII.

— Прежде всего, я не могу жить безъ свободы, — сказала Іерихонскому Соняша.— Если вы хотите жениться на мн, то общайтесь сохранить мою свободу.
— Зачмъ-же я буду стснять вашу свободу, Софія Николаевна!..— отвчалъ онъ.
— Нтъ вы не такъ меня понимаете. Я сейчасъ выражусь точне. Выходя за васъ замужъ, я вдь васъ очень мало знаю. Не знаю ни вашихъ обычаевъ, ни вашихъ привычекъ.
— Совсмъ, совсмъ семейный человкъ, домосдъ, характера я самаго уживчиваго, спокойнаго.
— Позвольте, позвольте… Вдь это только вы говорите, — перебила его Соняша.— А я вамъ должна врить. Но если мы не сойдемся характерами? И вотъ если мы не сойдемся характерами, то зачмъ намъ мучиться?
— Никогда, Софія Николаевна, я не буду мучиться… Я буду боготворить васъ, — твердо говорилъ Іерихонскій.
— Ахъ вы все про себя! Но я-то могу мучиться.
— Вы будете, какъ сыръ въ масл кататься. Каждое ваше желаніе…
— Погодите, Антіохъ Захарычъ… Дайте мн сказать…— остановила она его.— Это все съ вашей точки зрнія. Съ вашей точки зрнія и будетъ казаться, что я какъ сыръ въ масл катаюсь, но я-то буду мучиться, что мы не сошлись. Ну, однимъ словомъ, если мн будетъ тяжко съ вами жить, я сейчасъ-же, ничего не утаивая, скажу вамъ объ этомъ. Скажу вамъ прямо: ‘мы не сошлись, намъ нужно разъхаться’ — и вотъ тогда вы мн безпрекословно должны выдать отдльный видъ на жительство. Общаете-ли вы мн это?
Соняша въ упоръ глядла на Іерихонскаго. Тотъ пожалъ плечами и произнесъ:
— Но увряю васъ, что этого не случится, я буду всячески угождать вамъ, улавливать вс ваши малйшія желанія… Я… я… Боже мой, да я-й не знаю что сдлаю, чтобы успокоить васъ… Все, все сдлаю!
— Ну, вотъ и отлично. И покажите сейчасъ примръ. Дайте мн общаніе, что вы при первомъ моемъ требованіи дадите мн отдльный видъ на жительство.
Іерихонскій молчалъ. Онъ соображалъ.
— Но какъ-же это? Позвольте, — началъ онъ наконецъ.— А вдругъ вы на другой день посл свадьбы потребуете отдльный видъ на жительство?
— Зачмъ-же на другой день посл свадьбы? Тогда ужъ лучше не выходить за васъ замужъ, спокойно отвчала Соняша.— А я выхожу. Но вдь можетъ-же случиться, что впослдствіи совмстная жизнь будетъ намъ въ тягость.
— Не думаю, чтобы это случилось при моемъ къ вамъ расположеніи и готовности уловить вс ваши желанія.
— Не говорите такъ книжно, Антіохъ Захарычъ, не будемъ витать въ облакахъ. Спустимся на землю. Въ жизни все можетъ случиться. Вы хорошій человкъ и я не дурной… Но вдругъ не сойдемся характерами и жизнь будетъ мн въ тягость? Зачмъ губить жизнь! И вотъ я ставлю непремннымъ условіемъ, чтобъ безъ ссоры, не доводя до суда… отдльный видъ. Согласны вы?
Іерихонскій тяжело дышалъ, вытащилъ изъ кармана платокъ и сталъ утираться.
— Можетъ быть, ничего этого не случится, можетъ быть, мы можемъ прожить до гробовой доски въ полномъ согласіи, — утшала Соняша Іерихонскаго, — но все-таки я выговариваю себ право на отдльный видъ на жительство и если вы хотите, чтобы я вышла за васъ замужъ, должны безпрекословно на это согласиться. Согласиться и дать мн слово, что исполните.
Іерихонскій тяжело вздохнулъ, сидлъ весь красный и отвчалъ:
— Согласенъ, Софія Николаевна.
— И даете мн слово?
— Даю.
— Тогда протянемте другъ другу руку.
Іерихонскій, у котораго выступилъ крупный потъ на лбу, протянулъ руку. Соняша вложила въ нее свою руку и онъ поцловалъ ея руку.
— Больше ничего съ вашей стороны?— спросилъ онъ.
— Есть детали, но объ этомъ мы, я думаю, можемъ посл уговориться. Вотъ, напримръ, вы сейчасъ назвали себя домосдомъ и приписали .это себ, какъ достоинство, а я домосдкой вовсе быть не хочу. Я только потому и замужъ за васъ выхожу, Антіохъ Захарычъ, что я жить хочу, жить желаю… Но объ этомъ посл, посл…
Іерихонскій спохватился.
— Я, добрйшая Софія Николаевна, это только такъ сказалъ…— проговорилъ онъ.— Сказалъ, чтобы пояснить вамъ, что я свой домъ люблю, а конечно, съ молодой женой и выхать пріятно, и все эдакое… Мы подемъ и въ театры, и весной въ Павловскъ на музыку… Все, все… Вы не безпокойтесь…
— Посл, посл… Съ меня довольно, — махнула рукой Соняша.
— Можетъ быть, хотите относительно жительства вашей мамаши что-нибудь сказать, относительно ‘многоуважаемой?..
— Посл, посл!.. Да что вы все то многоуважаемая, то добрйшая… Бросьте вы эти вставки! Будемъ говорить проще…— оборвала Іерихонскаго Соняша.
— Слушаю-съ, — поклонился онъ, привсталъ и спросилъ:— Могу я считать, что мое сегодняшнее предложеніе вамъ руки и сердца оффиціально вами принято?
— Зачмъ-же опять оффиціально-то? Вы здсь не на служб. Я согласна и принимаю ваше предложеніе. Вотъ моя рука.
Послднія слова Соняша произнесла стоя, улыбнулась и протянула Іерихонскому руку.
Онъ приникъ къ ней, цловалъ долго и наконецъ сказалъ:
— Надо объявить мамаш. Гд-же она? Многоуважаемая Манефа Мартыновна!
— Опять многоуважаемая! — одернула его Соняша.
— Я здсь! Иду, иду!— послышалось изъ-за двери.
Дверь отворилась и показалась Манефа Мартыновна. Она была ужъ въ слезахъ, держала въ рукахъ икону, вынутую изъ кіота и обернутую снизу чистой блой салфеткой.
— Кажется, кончили, сладились, сговорились? Можно поздравить и благословить?— бормотала она’ приблизясь къ Соняш и Іерихонскому.— Ну, поздравляю… Ну, дай Богъ счастливо. Душевно рада. Соняша двушка хорошая, но у ней есть въ характер противорчіе, и за это ужъ вы ее, Антіохъ Захарычъ, извините. Она часто говоритъ то, чего и не чувствуетъ, изъ-за своей рзкости… Право…
Послдовали объятія. Манефа Мартыновна цловала и дочь, и будущаго зятя.
— А теперь позвольте благословить васъ по православному обычаю иконой, — сказала она.
— Да надо-ли это? Кажется, при принятіи предложенія этого не длается, — возразила Соняша.
— Крпче, крпче такъ…— сказалъ Іерихонскій и сталъ передъ Манефой Мартыновной, склонивъ голову.
Подошла и Соняша, но рядомъ съ Іерихонскимъ не встала, а какъ-то поодаль.
Манефа Мартыновна благословила ихъ. Опять объятія и поцлуи.
Іерихонскій стоялъ, заискивающе смотрлъ на Соняшу и проговорилъ:
— Могу я и отъ васъ теперь удостоиться поцлуя, Софія Николаевна?
— Цлуйте…— произнесла Соняша.
Онъ обтерся платкомъ и поцловалъ ее. Она вздрогнула, почувствовавъ прикосновеніе его губъ, и тотчасъ-же отвернулась отъ него и сморщилась. Іерихонскій, впрочемъ, не замтилъ этого.

XXIV.

Въ этотъ вечеръ Іерихонскій сидлъ у Заборовыхъ довольно долго, все время помщаясь около Соняніи, и любезничалъ съ ней. Онъ былъ очень комиченъ съ своими масляными улыбками гладкобритаго лица, то и дло наклонялся къ ней цловать ея руки и посл совершенія поцлуя долго шамкалъ своими синевато-красными губами, какъ-бы смакуя какое-нибудь очень вкусное блюдо. Требованіе Соняніи о выдач ей отдльнаго вида на жительство, если она почему-либо не сойдется съ мужемъ характеромъ, въ первое время облило его какъ холодной водой, но потомъ онъ успокоилъ себя, что это было ничто иное какъ игра въ либерализмъ бывшей курсистки. ‘Навяное… Начиталась… Вдь среди двицъ, нахватавшихся науки, только и разговора, что о яко-бы гнет мужей — вотъ она въ модную дудку и играетъ. Опять-же, очевидно, и молодежь наговорила, студенты-квартиранты, которые у нихъ столуются. А потомъ все это пройдетъ, забудется, вывтрится, — разсуждалъ онъ.— Ну, зачмъ ей отдльный видъ понадобится, если я окружу ее полнымъ довольствомъ и во всемъ буду угождать ей’?
Соняша-же, принимавшая въ начал вечера вс его масляные взгляды равнодушно и отвертываясь, мало-по-малу привыкла къ нимъ и въ конц концовъ стала даже слегка кокетничать съ нимъ.
Весь вечеръ разговоръ происходилъ о предстоящей свадьб. Разсуждали даже о малйшихъ деталяхъ жизненной обстановки. Манефа Мартыновна не отходила отъ дочери и Іерихонскаго и вела общій разговоръ, сдерживая черезчуръ большія требованія, предъявляемыя дочерью.
Прежде всего было съ обихъ сторонъ ршено, чтобы свадьба была какъ можно скоре. Соняша особенно поддерживала это.
— Да, да… Пожалуйста скоре, — сказала она.— Никакого особеннаго парада не надо, а только скоре. Скромно, тихо, безъ гостей, но только не тянуть. Эти тревожныя ожиданія могутъ только аневризмъ развить. Долго я за васъ не соглашалась замужъ выходить, все думала, а теперь, когда ужъ надумала и ршилась, то хочу сразу въ воду спрыгнуть, прямо съ головой. Знаете, какъ при купаньи въ холодную воду…
Мать слегка покачала головой на послднія слова дочери, а Іерихонскій немного покосился и отвчалъ:
— Зачмъ-же въ холодную-то, добрйшая?.. Завряю васъ, что замужество вамъ не будетъ казаться холодной водой.
— Ахъ, Антіохъ Захарычъ, да вдь я васъ почти не знаю! Ну, велико-ли наше знакомство? Вы пожалуйста не обижайтесь, но я говорю, что чувствую, и потому прошу, чтобы все это скоре…
— Стало быть, квартиру вы не желаете увеличивать? На моей ныншней квартир мы останемся? — спросилъ Іерихонскій, уставившись на Соняшу.
Она задумалась.
— Я полагаю, не надо, — сказала она, взглянувъ на мать.— Перемнить квартиру можно потомъ, осенью. Теперь дло къ весн идетъ. Наймите лучше хорошенькую дачку на лто. Какъ вы думаете, мамаша?
— Да конечно-же, — согласилась Манефа Мартыновна.
— Только не въ томъ прелестномъ уголк, гд рай земной, — подхватила Соняша.— Помните, вы мн о вашей завтной мечт разсказывали, о ра-то земномъ? Гд это? На рк Мст, что-ли? Ну, такъ не тамъ, а въ такомъ мст, гд можно съ людьми встрчаться, публику видть.
— Какъ вамъ будетъ угодно. Ваше желаніе для меня законъ, — поклонился Іерихонскій.— Гд прикажете?
— Ну, въ Павловск, въ Ораніенбаум. Изъ Ораніенбаума мн далеко на службу будетъ каждый день здить.
— Боже мой, да ужъ въ первые-то мсяцы женитьбы службой можно, я думаю, немного и пренебречь.
Іерихонскій улыбнулся.
— Служба прежде всего-съ, — проговорилъ онъ.— Она хлбъ даетъ, дачу даетъ.
— Ну, отпускъ взять. Вдь можно отпускъ взять.
— Отдаляется пенсія-съ. Я шестнадцать лтъ не бралъ ни на недлю отпуска въ этомъ разсчет.
— Ахъ, какой вы несносный служака!
— За то и почтенъ. Изъ ничтожества вышелъ. Исполнительность и аккуратность всегда были моими отличительными качествами. За нихъ и взысканъ.
— Ну, въ Павловск, а не въ Павловск, такъ въ Озеркахъ, въ Шувалов, въ Парголов. Это недалеко.
— Извольте. Всенепремнно.
— А потомъ къ осени и будемъ искать квартиру побольше, — продолжала Соняша.— Къ тому времени и обстановку прикупите, и освжите, что плохо. А теперь только будуарчикъ для меня…
— Осмлюсь замтить, что обстановка моей квартиры, кажется, въ надлежащемъ порядк, — возразилъ Іерихонскій.— Конечно, сами вы еще не изволили видть, но вотъ ваша мамаша…
— Нтъ, нтъ, мамаша-то мн и сказала кое-что, — перебила его Соняша.
Мать вспыхнула.
— Да когда-же это я, Соняша! Ну, что ты врешь!— воскликнула она.
— Нтъ, нтъ. Ужъ обновляться, такъ обновляться. Вы обновляете вашу жизнь, такъ какъ-же не обновить квартиры! А новый будуаръ себ такъ я прямо требую.
— Будетъ исполнено-съ…— опять поклонился Іерихонскій, любовно взглянувъ на Соняшу и улыбаясь.
— И еще я вамъ хочу кое-что сказать…— начала Соняша.— Я считаю, что это лучше заране выговорить. Если я ршила выйти замужъ, то ршила выйти… какъ-бы это вамъ сказать… въ лучшую обстановку, то-есть, чтобъ жить лучше, чмъ теперь. Понимаете? Ну, такъ вотъ вы заведите для меня и лошадей съ экипажемъ, чтобы я могла. кататься. Ужъ кутить, такъ кутить!
Соняша хотла сказать: ‘ужъ продаваться, такъ продаваться’, фраза эта такъ и вертлась на ея язык, но она не сказала.
Іерихонскій не сразу отвтилъ. Онъ пошевелилъ губами, сдлалъ серьезное лицо и проговорилъ:
— Трудновато для меня будетъ, Софія Николаевна. Бюджетъ не будетъ сходиться. Нельзя-ли въ этомъ случа меня пощадить?
Мать качала дочери укоризненно головой, но та не слушала и воскликнула:
— Какіе пустяки! Сами-же вы хвастались, что у васъ есть прикопленный капиталъ.
— Есть, не отрицаю. Скопилъ кое-что умренностью и аккуратностью, но надо, Софія Николаевна, кое-что и на черный день приберечь. Благоразуміе говоритъ.
— Нтъ, нтъ. Къ лту ужъ вы мн хоть одну лошадку съ шарабаномъ купите, а тамъ видно будетъ. Этого я требую. Понимаете-ли, требую, — подчеркнула Соняша.
Іерихонскій тяжело вздохнулъ, поклонился и отвчалъ:
— Хорошо-съ. Лошадка и шарабанъ у васъ будутъ. Видите, я на все согласенъ. Со мной ладить можно.
Соняша улыбнулась.
— Спасибо. За это будете и награждены. Вотъ моя рука. Цлуйте, — протянула она Іерихонскому руку, который сейчасъ-же ее три раза взасосъ чмокмулъ.
Стали подавать ужинъ. Зашелъ разговоръ о ‘жительств мамаши’. Вопросъ этотъ поднялъ самъ Іерихонскій. Манефа Мартыновна вся отдалась вниманію и ждала, что скажетъ дочь.
— Хозяйка я плохая, то-есть лучше сказать, никакая, — начала Соняша.— Да не думаю, чтобы и могла быть хорошей хозяйкой, поэтому считаю, что съ маменькой намъ лучше жить.
— Ваше слово законъ-съ…— снова наклонилъ свою голову въ знакъ согласія Іерихонскій.
Манефа Мартыновна вся просіяла, а Соняша продолжала:
— А характеръ у мамаши спокойный, и вы не увидите въ ней водевильной строптивой тещи.
— Богъ мой, да мн только-бы радоваться на васъ и угождать вамъ, — подхватила Манефа Мартыновна.
— Ну, вотъ мамаша и будетъ хозяйничать. Содержаніе ея не Богъ знаетъ чего будетъ стоить.
— Даже вамъ изъ моей пенсіи могу предложить за комнату и столъ… ну, хоть двадцать пять рублей въ мсяцъ, — сказала Манефа Мартыновма въ припадк восторга и взглянула на Іерихонскаго, ожидая, что тотъ любезно откажется отъ платы.
Но тотъ поправилъ очки и произнесъ:
— Двадцать пять рублей въ мсяцъ хорошее подспорье въ хозяйств. Могу быть только признателенъ.
Соняша продолжала развивать устройство предстоящей жизни.
— А перехать мамаша можетъ къ намъ прямо на дачу, такъ какъ до іюня у насъ срокъ квартиры и жильцы-студенты все-таки до двадцатыхъ чиселъ мая, до каникулъ, проживутъ, говорила она.— Согласны, мамаша?
— Да какъ Антіохъ Захарычъ и ты, а то я могла-бы и раньше.
— Совершенно согласенъ, — подтверждалъ Іерихонскій.
— Ваша Дарья останется у насъ кухаркой, а наша Ненила кухарка на первыхъ порахъ можетъ у насъ горничной быть, — говорила Соняша.— Согласны?
— Согласенъ, согласенъ, — повторилъ Іерихонскій.— Но долженъ вамъ сказать, что я безъ Семена не могу быть.
— Семенъ при васъ останется, — закончила Соняша.
Въ это время Манефа Мартыновна поднесла Іерихонскому блюдо рыбы и стала угощать его.

XXV.

Хоть и много было Іерихонскому поставлено Соняшей разныхъ условій, но все-таки отъ Заборовыхъ онъ уходилъ торжествующимъ. Лицо его сіяло, носъ покраснлъ отъ выпитаго вина и самъ онъ былъ очень развязенъ и даже шутилъ.
— Надюсь, что вы теперь позволите мн вашъ домъ и мой домъ считать принадлежащими къ одному вдомству и ужъ посщать васъ безъ оффиціальной переписки, — сказалъ онъ.
— Ахъ, пожалуйста! Милости просимъ, когда вздумаете, — отвчала Манефа Мартыновна.
— Стало быть, смю думать, что директоръ департамента Софія Николаевна не будетъ имть для меня строго опредленныхъ пріемныхъ часовъ. Васъ спрашиваю, добрйшая?— обратился онъ къ Соняш.
— Приходите, приходите. Но ужъ прошу васъ не титуловать меня больше ни добрйшей, ни милйшей, ни многоуважаемой, — проговорила та.
— Тмъ пріятне-съ…
Іерихонскій поклонился и шутливо шаркнулъ ногами по военному, подмигнулъ и прибавилъ:
— Тмъ боле, что ужъ теперь скоро получите титулъ ея превосходительства. Такъ я къ вамъ безъ всякой переписки заглядывать буду, какъ только явится желаніе или необходимость, при чемъ прошу и васъ воздержаться по отношенію ко мн отъ исходящихъ бумагъ. Безъ всякихъ формальностей прошу ко мн во всякое время, вн служебное. Буду очень радъ, — закончилъ онъ и ушелъ.
По уход Іерихонскаго Манефа Мартыновна начала восторгаться имъ.
— Какой прекраснйшій человкъ! Какой сговорчивый характеръ! А ты, Соняша, еще такъ долго не соглашалась на его предложеніе!— проговорила она.— Сообрази, ни на іоту онъ теб не поперечилъ, а ужъ какія ты ему требованія предъявляла.
— Оттого и не поперечилъ, что я не сразу его съ распростертыми объятіями встртила, — дала отвтъ Соняша и сейчасъ-же прибавила:— Ну, да я еще надъ нимъ поломаюсь!
Глаза ея вспыхнули злорадствомъ.
— Зачмъ, Соняша, зачмъ? Онъ такой добрый по отношенію къ намъ, — кротко сказала Манефа Мартыновна.
— А затмъ, чтобъ на будущее время хорошенько выдрессироватъ его. Теперь онъ добрый, сговорчивый, потому что женихъ и влюбленъ, какъ котъ въ март мсяц, а вдь потомъ можетъ показать и когти, Нтъ, сразу построже, такъ лучше… Я съумю покорить его.
— Да вдь ужъ покорила.
— Я говорю о будущемъ. Вдь вотъ по отношенію найма дачи въ Ораніенбаум онъ мн давеча немного поперечилъ. ‘Служба прежде всего, далеко здить на службу, я шестнадцать лтъ не бралъ отпуска, чтобы ускорить пенсію’, — припоминала она слова Іерихопскаго.— А я такъ его выдрессирую, что онъ каждый годъ будетъ брать отпускъ для сопровожденія меня за границу. Хотите пари держать, что ужъ будущій февраль мы будемъ проводить съ нимъ въ Ницц или въ Италіи?
Соняша все это говорила быстро, скороговоркой, съ какимъ-то нервнымъ подергиваніемъ лица, кусая себ губы и стоя съ блещущими глазами.
— Не слдуетъ, Соняша, теб его такъ притснять, право, не слдуетъ, — заступалась Манефа Мартыновна за Іерихонскаго.
— Нтъ, слдуетъ!— воскликнула Соняша, хватаясь за сердце, и поблднла въ лиц.— Если я выхожу за него замужъ, то потому только, что жить хочу, хорошо жить хочу! Понимаете-ли вы это? Хорошо. Ужъ продаваться, такъ продаваться хорошо.
Она засмялась, потомъ захохотала, быстро опустясь въ кресло и держась за бока. Смхъ ея вскор перешелъ въ плачъ, плачъ въ рыданія, и съ ней сдлалась истерика.
Манефа Мартыновна испугалась, бросилась къ дочери со стаканомъ воды.
— Что съ тобой, Соняша? Что ты это? Выпей скоре воды…— тревожно говорила она.— Это все оттого, что ты нервничаешь и злишься… А ты будь, милушка, спокойне.
Но истерика прекратилась не скоро. Была вызвана кухарка Ненила. Появились валерьяновыя капли. У Соняши начали разстегивать корсажъ, сняли съ нея корсетъ, перевели ее въ спальню и уложили въ постель. Руки у Манефы Мартыновны тряслись, глаза слезливо моргали. Ненила, раздвая Соняшу, недоумвала.
— Что такое, барыня, съ барышней-то нашей стряслось?— тихо спрашивала она Манефу Марты новну.
— Нервы…— отвчала та коротко.
— Съ чего неврамъ-то быть, помилуйте. Кажется, все вокругъ пріятное… Женихъ генералъ… и все эдакое… Браслетку-то вдь я видла, какую имъ генералъ подарили. Да и кольцо… Съ нареченными-то, матушка-барыня, Манефа Мартыновна, я васъ еще к не поздравила… Поздравляю, барыня…
— Спасибо. Откуда ты это только все знаешь?.. — сухо сказала Манефа Мартыновна,
— О, Господи! Да у насъ вся лстница объ этомъ говоритъ! Во всхъ квартирахъ разговоры!— возвысила голосъ Ненила.
— Тише… Чего ты орешь-то! Надо дать Софь Николаевн покой. Уходи.
— Молчу, молчу, барыня…
И Ненила отправилась въ столовую убирать посуду посл ужина. Манефа Мартыновна переодлась въ блузу и пошла помогать ей.
Когда Манефа Мартыновна вернулась въ спальню, Соняша, уже успокоившаяся, лежала совсмъ раздтая въ постели подъ одяломъ, съ напудреннымъ лицомъ и при свт свчки читала книгу. Она поцловала дочь и тихо спросила:
— Съ чего это ты? Что такое съ тобой стряслось, дурочка?
— Ахъ, мамаша, мамаша! И вы еще спрашиваете!— спокойно уже отвчала Соняша.— Думаете, легко мн? Весь вечеръ нервы-то были какъ струны натянуты, натянуты до послдней степени — ну, и лопнуло. Разв я о такомъ муж мечтала? Разв такимъ я себ будущаго мужа представляла?!.
Голосъ Соняши опять дрогнулъ. Мать тоже слезливо заморгала глазами и ужъ не сочла нужнымъ противорчить дочери, а только сказала:
— Ну, оставь, оставь… Ужъ не разговаривай…. Не тревожь себя…
Она стала раздваться, легла спать, полежала немножко и проговорила:
— Хочешь слушать меня, такъ совтую теб завтра въ церковь сходить и свчку поставить. Это успокоитъ тебя.
— Не поможетъ!
Соняша сдлала глубокій вздохъ и погасила свчку.
На слдующее утро, часу въ девятомъ, когда Манефа Мартыновна еще~только кофе пила, явился Іерихонскій. Онъ былъ въ вицмундир, съ портфелемъ и весь сіялъ улыбкой.
— Простите великодушно, но, отправляясь на службу, не утерплъ, чтобы не забжать къ вамъ, — сказалъ онъ.— Ахъ, Манефа Мартыновна, какъ я счастливъ въ настоящее время! Безгранично счастливъ!— началъ онъ, когда та пригласила его въ столовую выпить чашку кофе.— Всю ночь провелъ я въ самыхъ радостныхъ кудрявыхъ сновидніяхъ и теперь прилетлъ, какъ мотылекъ къ роз. Простите, къ моимъ годамъ можетъ быть и не идутъ такія сравненія, но я сердцемъ молодъ еще, Maнефа Мартыновна. А гд-же Софія Николаевна? Могу я ее видть?
Онъ несказанно удивился, когда ему было сказано, что Соняша еще спитъ.
— Занездоровилось что-нибудь Софіи Николаевн или это она такъ?— задалъ онъ вопросъ.
— Баловница. Избалована она у меня, Антіохъ Захарычъ, — отвчала Манефа Мартыновна.— Избалована и теперь такую привычку взяла, что никогда раньше одиннадцати часовъ не поднимается съ постели. Она долго читаетъ ночью въ постели. Очень долго.
— Очень жаль, что не имю возможности дождаться, когда она встанетъ. Обязанъ хать на службу… Служба прежде всего, — говорилъ Іерихонскій.— Но кром желанія лицезрть Софію Николаевну, я хотлъ передать ей маленькій подарокъ на покупку нарядовъ, необходимыхъ даже при самомъ скромномъ парад бракосочетанія, и если она и вы не побрезгуете, то вотъ-съ… передайте ей…
Іерихонскій ползъ въ карманъ, вынулъ оттуда конвертъ, извлекъ изъ него три новыя сотенныя бумажки и положилъ ихъ на столъ передъ Манефой Мартыновной.
— Ахъ, Антіохъ Захарычъ, какъ вы меня утшили!— заговорила та.— Какой вы предупредительный мужчина! А я такъ безпокоилась, что до полученія пенсіи еще далеко, жильцы тоже плохо платятъ. Прикопленнаго у меня пустяки, а между тмъ ршили торопиться со свадьбой. Зачмъ-же брезговать… Очень благодарны вамъ. Я передамъ Соняш — сейчасъ-же передамъ ей, какъ только она встанетъ. Это такъ кстати, такъ кстати намъ… А она при первомъ-же свиданіи сама отблагодаритъ васъ за вашу любезность. Еще разъ спасибо, большое спасибо.
И Манефа Мартыновна крпко пожала руку Іерихоискаго.
— Вечеромъ не премину быть у васъ, — сказалъ Іерихонскій и, схвативъ портфель, тотчасъ-же сталъ уходить.

XXVI.

Возставшая отъ сна и вышедшая въ столовую пить кофе Соняша все-таки поломалась, когда мать ея вручила ей триста рублей, принесенные Іерихонскимъ на подвнечные расходы.
— Зачмъ вы брали! Съ какой стати? Возвратите… отдайте обратно! Вдь это-же нищенство!— кричала она на мать. — Брать подачку… Вдь это-же прямо оскорбительно.
Манефа Мартыновна растерялась.
— Не знаю… Какое-же тутъ оскорбленіе, если отъ жениха?..— говорила она.— Къ тому-же онъ отъ чистаго сердца… по своей доброт. Мы не клянчили, не просили, а онъ самъ. И, наконецъ, вдь подарки ты отъ него уже брала. Браслетъ… Кольцо… Такой-же подарокъ и это.
— Браслетъ и кольцо — вещи, а тутъ деньги…— противорчила Соняша.— Нтъ, надо отослать обратно.
— Если ты отошлешь, то на что-же ты сдлаешь себ подвнечное платье, купишь вуаль, блье, полусапожки? Наконецъ, теб какой-нибудь утренній пеньюаръ надо имть, визитное платье. А у меня денегъ нтъ. У меня всего только тридцать три рубля за душой, — старалась убдить дочь Манефа Мартыновна.
Соняша задумалась.
— Можно внчаться въ томъ, что имется. У меня есть блое кашемировое платье, — сказала она.
— Ты на смхъ говоришь, что-ли? Оно закоптлое, грязное, съ отрепаннымъ подоломъ и безъ шлейфа. Разв можно на него блые цвты наколоть? А полусапожки, а вуаль? А перчатки? Новую юбку исподнюю — тоже надо.
— Какая это все китайщина!
Соняша сдлала гримасу.
— Порядокъ… обычай… Съ волками жить, по волчьи выть. Кухарка внчается, такъ и та къ внцу себ новое платье шьетъ. Нельзя-же съ отрепаннымъ подоломъ… Вспомни, вдь ты за генерала выходишь замужъ. Нтъ, онъ окрылилъ меня, совсмъ окрылилъ этими тремя стами рублей… А то я и не знала-бы, что длать…— признавалась На.нефа Мартыновна.
— Я не знала, что у васъ такъ мало денегъ, — перемнила тонъ Соняша.— Куда-же вы ихъ двали? Вдь у васъ было больше семидесяти рублей накоплено?.. Вы ихъ берегли, чтобъ хать въ Кіевъ на богомолье… Семьдесятъ рублей, да если прибавить пенсію…
— Были да сплыли. Разв ты мн мало стоишь! Сапоги, перчатки, два раза на итальянскую оперу давала, одеколонъ, разныя притиранья. Бери деньги-то. Вдь триста рублей…
— Руки жгутъ такія деньги…— сказала съ глубокимъ вздохомъ Соняша, но деньги все-таки взяла.
Мать покосилась на нее и злобно проговорила:
— Добровольно данные триста рублей руки жгутъ, а сама у него вчера шарабанъ и лошадей требовала. Шарабанъ-то съ лошадьми, я думаю, больше чмъ втрое обойдется.
Соняша промолчала. Въ душ она была рада деньгамъ. Такія крупныя деньги попали въ ея руки еще въ первый разъ. Она тотчасъ-же начала соображать, что на нихъ купить.
‘Шлейфъ къ блому подвнечному платью можно пристегнутый сдлать. Теперь это длаютъ. Тогда платье и для другого годится!.. Перчатки по локоть’…— замелькало у ней въ голов.
Мать тотчасъ-же подоспла съ своими планами и совтами.
— Фаю на подвнечное платье не стоитъ брать, а возьмемъ какую-нибудь шелковую матерію полегче. Что-нибудь легонькое. Суди сама: стоитъ-ли на одинъ разъ!— начала она.— Вдь посл свадьбы это платье надвать неудобно.
Соняша согласилась съ матерью, и он разговорились о нарядахъ.
Черезъ часъ мать и дочь похали уже въ Гостиный дворъ за покупками.
Вечеромъ у Заборовыхъ былъ Іерихонскій. Онъ пришелъ къ нимъ, еще и шести часовъ не было. Такъ какъ онъ не предупредилъ о своемъ приход, то засталъ Манефу Мартыновну въ блуз, что несказанно сконфузило ее. Она тотчасъ-же накинула на себя большой платокъ и стала закрывать имъ животъ. Отъ Іерихонскаго слегка попахивало виномъ и онъ былъ довольно развязенъ.
— Разршилъ сегодня немножко…— признался онъ Заборовымъ.— А все шафера… Передъ обдомъ пригласилъ ихъ въ фруктовую лавку пость икорки и балычка. Одинъ мой сослуживецъ, а другой отставной профессоръ. Профессору еще съ вечера написалъ, чтобы пришелъ ко мн на службу по нужному длу. Оба однокашники мн… Ну, выпили по рюмочк, по другой…
— Да ужъ видно, что выпили, хоть-бы и не говорили объ этомъ, — улыбнулась Соняша.
— Пардонъ, барышня… въ обыденномъ житіи этого не будетъ. А вдь нын такой случай.
Назвавъ Соняшу барышней, онъ тотчасъ-же бросился цловать ея руку. Она погрозила ему пальцемъ и прибавила:
— Да и не позволю на будущее время. Смотрите, знайте это и намотайте себ на усъ.
— Не могу этого сдлать, ибо, какъ видите, имю бритую физіономію… хе-хе-хе… Можетъ-быть, на ухо прикажете намотать или на что другое? хе-хе-хе… Такъ вотъ-съ… Выпили по рюмк — я и говорю товарищамъ, которыхъ избралъ шаферами… Оба холостяки, оба дйствительные статскіе… Профессоръ звзду иметъ. ‘Такъ и такъ, говорю, женюсь и прошу быть шаферами’. Вытаращили глаза и не врятъ. ‘Шутишь, говорятъ. Не можетъ этого быть’. Пришлось клясться, что не вру. Ну, общали. Такъ вотъ-съ… два дйствительныхъ статскихъ, — подмигнулъ онъ Соняш. Та сдлала гримаску.
— Охота вамъ такую ветошь приглашать, — сказала она.— Вдь двоимъ-то, я думаю, лтъ сто двадцать будетъ.
— Съ походцемъ…— отвчалъ Іерихонскій.— Но зато товарищи и веселый народъ. Конечно, вы себ пригласите шафера помоложе, но мн-то какъ-то неловко обращаться за такимъ дломъ къ молодымъ вертопрахамъ. Есть у насъ на служб и молодежь, но мн-то, какъ начальствующему лицу, неловко-бы было приглашать ихъ.
Манефа Мартыновна тотчасъ-же стала показывать Іерихонскому сдланныя на его деньги закупки. Стали развертывать матерію.
— Вотъ это на подвнечное платье, а это на утренній капотъ, — разсказывала она.
— Прекрасно-съ, прекрасно-съ…— хвалилъ онъ.— Надюсь, что вамъ на все хватитъ, а нтъ, такъ малую толику и прибавить надо.
Во время разсматриванія покупокъ Соняша нсколько разъ хотла поблагодарить Іерихонскаго за подаренныя ей деньги, но языкъ какъ-то не слушался и она такъ и не поблагодарила.
— А я зачмъ къ вамъ пришелъ-то…— спохватился Іерихонскій.— Я пришелъ, чтобы пригласить васъ ко мн на чашку чаю. Софія Николаевна еще не удостоила меня своимъ посщеніемъ. Припадаю и прошу.
Онъ поклонился Соняш, прижавъ руку къ сердцу.
Фигура его была комична. Соняша улыбнулась и сказала:
— Кажется, невста-то, по правиламъ, даже и не должна навщать своего жениха до свадьбы.
— Позвольте-съ… Но мы-же ужъ согласились дйствовать вн рутины. Кром того, вы двица либеральная, курсистка.
— А почему вы думаете, что я либеральная? Вдь вы меня совсмъ не знаете.
— Знаемъ-съ… Вс он таковы, вс на одинъ покрой… Идеи… Мечтанія… Передовые взгляды….
— Ахъ, если-бы у меня были передовые взгляды, Антіохъ Захарычъ, я не пошла-бы за васъ замужъ! Стало-быть, я представляю собой исключеніе.
Соняша тяжело вздохнула.
— Отчего? Почему?— сталъ спрашивать Іерихонскій.
— Извольте. Я съ удовольствіемъ иду къ вамъ, — вмсто отвта сказала Соняша.— Маменька, идемте.
— Сейчасъ, сейчасъ, — засуетилась та.— Только, я думаю, намъ надо переодться.
— Зачмъ? Съ какой стати?— заговорилъ, растопыря руки, Іерихонскій, какъ-бы ловя ими Манефу Мартыновну.— Пойдемте такъ, въ чемъ вы есть. Что за церемоніи!.. Вы видите, я самъ въ неоффиціальмой одежд, въ домашнемъ пиджак.
Іерихонскій былъ дйствительно въ темно-срой пиджачной парочк.
Манефа Мартыновна согласилась, и Іерихонскій повелъ къ себ ее и Соняшу.

XXVII.

Какъ только Іерихонскій привелъ къ себ въ квартиру Заборовыхъ, сейчасъ-же появился Семенъ съ бутылкой шампанскаго и стаканами на поднос. Отъ Семена хотя и несло сапожнымъ товаромъ, но онъ былъ въ черномъ сюртук, блыхъ нитяныхъ перчаткахъ и бломъ галстук съ громаднымъ бантомъ. Іерихонскій тотчасъ-же началъ угощать Заборовыхъ шампанскимъ и сказалъ Соняш:
— Встрчаю васъ при вхожденіи въ мой домъ искрометнымъ виномъ, Софія Николаевна. Пожалуйте… Гряди, гряди…
— Пожалуйста только безъ византійщины…— перебила его Соняша.— Не люблю я этой риторики…
Она взяла стаканчикъ и пригубила вина.
— Все, все… До дна… Не оставляйте зла. Вотъ такъ…— проговорилъ Іерихонскій и выпилъ свой стаканъ, прибавивъ:— Вотъ какъ пью за ваше здоровье.
— Однако, какъ вы расположены сегодня вино-то клюкать!— покачала головой Соняша.
— Случай исключительный. Праздную сегодня мою побду, торжествую.
— Не надо мной-ли? Такъ предупреждаю: не вы меня побдили, а обстоятельства.
И Соняша подмигнула Іерихонскому.
— Соняша! Какъ теб не стыдно!— оборвала ее мать и тутъ-же обратилась къ Іерихонскому:— Не слушайте ея, Антіохъ Захарычъ, не придавайте значенія ея словамъ. Это она зря болтаетъ, изъ желанія противорчить. Такая ужъ у нея привычка съ дтства.
Началось показываніе Соняш обстановки квартиры. Она морщила носикъ и произнесла:
— Ну, знаете, мн хотлось-бы поуютне пожить, если ужъ я ршилась за васъ выйти замужъ. Все это обветшало, все это грязно, старомодно и, главное, никакого стиля. Ну, гостиную еще допускаю, ее можно перекрыть новой матеріей, повсить подъ цвтъ драпировки къ окнамъ и портьеры, а ужъ столовую надо перемнить.
— Столовую?— удивился Іерихонскій.— Да посмотрите, какой тамъ буфетъ!
— Буфетъ дубовый, стулья орховаго дерева, раздвижной столъ краснаго дерева, какъ паукъ на двадцати ножкахъ. Одно къ другому не подходитъ, — критиковала Соняша.
— Столъ этотъ былъ когда-то купленъ изъ дома графа Носуфьева.
— Ну, что-жъ изъ этого? Оттого его и продали, что онъ никуда не годился. Буфетъ вы оставьте, а столъ и стулья надо прикупить къ буфету дубовые.
Іерихонскій былъ огорошенъ. Онъ считалъ свою столовую за самую лучшую комнату по меблировк.
Соняша продолжала:
— О кабинет вашемъ я говорить не буду. Это всецло ваша комната и вы можете въ какомъ хотите логовищ заниматься, но гостиная и столовая общія. Къ осени надо все исправить.
— Постараемся. Хотя, право, я не знаю, что вамъ не нравится въ столовой, — развелъ руками Іерихонскій.
— Не возражайте. Я иду замужъ, чтобы жить порядочно.
Но когда Соняша вошла въ спальню и увидла за альковомъ широчайшую двухспальную кровать Іерихонскаго, она расхохоталась.
— Что это такое? Тронъ какой персидскій, что-ли?
— Не безпокойтесь, не безпокойтесь, дорогая Софія Николаевна, — подхватилъ Іерихонскій.— Спальня будетъ новая. Это дло ршенное. Не можно приготовить даже и не къ осени, а къ свадебному дню.
— Все къ осени. На дачу мы выдемъ рано. Этотъ двухспальный тронъ вы къ свадьб велите вынести на чердакъ, а я здсь поставлю свою кровать.
— А какая тутъ перина-то прекрасная!— съ сожалніемъ проговорилъ Іерихонскій.— Боги Олимпа — и т на такой перин не спали.
— На чердакъ! На чердакъ!
— Будетъ исполнено, Софія Николаевна, не безпокойтесь.
Когда была осмотрна вся обстановка, они сли пить чай.
— А гд вы храните ваши деньги? — вдругъ спросила Соняша Іерихонскаго.
— Деньги? Деньги, какъ и у всхъ, хранятся въ банк, Софія Николаевна. Кто-же теперь держитъ деньги дома! Это неудобно и на случай пожара, и на случай воровства. Дома имются только росписки банка.
— Тамъ сказано, сколько положено?
— Конечно-же сказано.
Соняша улыбнулась.
— А можете вы мн показать эти росписки?— спросила она.
Іерихонскій замялся.
— Зачмъ вамъ, дорогая моя?— сказалъ онъ.— Вы такой благоухающій цвтокъ, что всякіе денежные разговоры и денежныя соображенія…
— Это отъ вашей-то невсты вы хотите денежныя дла въ тайн держать? Хорошъ женихъ! А еще говорите, что влюблены! Ахъ, вы!..
— Соняша! Да какъ теб не стыдно!— оборвала Соняшу мать.
— Чего-же тутъ стыдиться! Когда-нибудь должна я быть посвящена въ его денежныя дла. Я хочу знать. Ну, скажите-же, Іерихонъ Антіохичъ, сколько у васъ денегъ? — приставала Соняша.
Она такъ была увлечена узнать про его состояніе, что даже перепутала имя Іерихонскаго. Онъ не замтилъ этого, тяжело вздохнулъ и тихо произнесъ:
— Извольте. Скажу. Тридцать дв тысячи.
— Тридцать дв? Я думала, больше… Сколько-же это процентовъ приноситъ въ годъ? — допытывалась она.
— Тысячи полторы.
— Вдь это очень немного. Но не безпокойтесь, не безпокойтесь. Я не возьму своего слова назадъ, что выхожу за васъ замужъ.
Іерихонскій покачалъ головой и сказалъ:
— Но какая вы Фома Неврный!
— Ахъ, Боже мой! Да должна-же я когда-нибудь узнать, что вы такое! Должна-же ознакомиться со всей подноготной вашего житья-бытья — и вотъ теперь прекрасный случай.
Іерихонскій молчалъ.
Соняша пила ложечкой изъ чашки чай и опять начала:
— Ну, а теперь покажите мн вс драгоцнности вашей покойной жены. Я говорю о брилліантахъ, которые вы показывали мамаш. Покажите ихъ мн.
— Съ удовольствіемъ.
Іерихонскій сходилъ за шкатулкой и сталъ вынимать изъ нея и показывать Соняш жемчугъ, брилліантовое колье, часы съ цпочкой, кольца.
— Хорошія вещицы, — любовалась Соняша.— Но ихъ мало передлать на новый фасонъ. Вдь вы все это отдадите мн въ день свадьбы?
— Всенепремнно, дорогая моя. Это будетъ для васъ свадебный подарокъ.
Іерихонскій улыбнулся во всю ширину своего лица.
— Ну, спасибо вамъ. И три выигрышные билета передадите? Помните? Вы говорили…— продолжала Соняша.
— Да, да, да… Я отъ своихъ словъ не отрекаюсь. Брилліанты я вамъ передалъ-бы и теперь, но чмъ я васъ тогда въ день свадьбы обрадую?— проговорилъ Іерихонскій.— Кое-что въ задатокъ я вамъ уже далъ, а теперь вотъ еще… Держите вашъ пальчикъ.
Онъ взялъ колечко съ нсколькими брилліантиками и надлъ его на палецъ Соняш.

XXVIII.

Свадьба Антіоха Захаровича Іерихонскаго и Софьи Николаевны Заборовой была въ первое воскресенье посл Пасхи, на такъ называемой Красной горк, т. е. въ такой день, про который народное поврье гласитъ, что онъ приноситъ особенное согласіе и счастіе брачущимся. Какъ ни настаивала Соняша, чтобы внчаніе было скромное и тихое, Іерихонскій на это не согласился и свадьба была парадная, хотя и безъ пира. Это былъ единственный случай, когда онъ заупрямился, не согласился съ Соняшей и доказалъ ей, какъ дважды-два четыре, что парадная свадьба можетъ принести ему выгоды по служб, дастъ заручку къ повышенію. Внчались они въ одной изъ аристократическихъ домовыхъ церквей, особенно, усердно посщаемыхъ женами сановниковъ. Церковь была освщена электричествомъ сверху до низу. Плъ огромный прославленный хоръ пвчихъ, занявшій оба клироса. Посаженымъ отцомъ у Іерихонскаго былъ товарищъ министра, а посаженою матерью графиня Стопцева, предсдательница совта одного благотворительнаго общества, въ которомъ Іерихонскій состоялъ секретаремъ и несъ на себ вс письменныя работы. Это-то и была та самая заручка къ повышенію по служб, о которой говорилъ Іерихонскій Соняш. На внчаніи было очень мало дамъ. Старуха графиня Стопцева стояла почти одна въ сообществ своей приживалки, но мужчинъ было десятка два, все старички или пожилые. Мундиры съ золотымъ шитьемъ, блыя панталоны, треуголки съ плюмажами и красныя и синія ленты такъ и бросались въ глаза. Такихъ лентъ и панталонъ было въ церкви пять-шесть. Одинъ изъ шаферовъ жениха, профессоръ Антонъ Макаровичъ Пріемленскій, необычайно рослый неуклюжій старикъ, съ большой полусдой бородой, поражающій своей растительностью и необычайно громадными ступнями, былъ также въ Станиславской лент поверхъ жилета. Самъ Іерихонскій былъ въ мундир, въ блыхъ панталонахъ и необычайно ярко вычищенныхъ сапогахъ, надъ чисткой которыхъ Семенъ трудился нсколько часовъ. Чрезвычайный контрастъ старикамъ-шаферамъ жениха представлялъ изъ себя шаферъ Соняши, студентъ военно-медицинской академіи Хохотовъ. Соняша, не желавшая парада, ограничилась однимъ шаферомъ для себя. Мальчика-образника она вовсе не захватила, упросила Іерихонскаго вовсе не присылать за ней какую-либо даму, называя все это излишними китайскими церемоніями, и хала въ церковь въ присланной женихомъ карет только въ сопровожденіи шафера его Іоны Дмитріевича Олофернова, который и держалъ образъ. Образомъ дома благословляла ее только мать. Посаженаго отца Соняша тоже не хотла имть.
Подъ внцомъ Соняша была очень эффектна въ бломъ плать съ длиннйшимъ шлейфомъ и тюлёвой вуалью чуть не до пола. Брилліанты Іерихонскаго, поднесенные имъ передъ внцомъ, были на ней, хотя она и не успла ихъ вставить въ новую оправу. Когда она входила въ церковь подъ руку съ шаферомъ Олоферновымъ, статскіе генералы направили на нее свои пенснэ и среди ихъ послышались похвалы ея красот. Профессоръ Пріемленскій, второй шаферъ Іерихонскаго, впервые увидавшій Соняшу, одобрительно шепнулъ Іерихонскому:
— Да она у тебя совсмъ красота! Знаешь, хоть-бы и не теб старику.
Лицо Іерихонскаго засіяло яркой улыбкой, онъ переступилъ съ ноги на ногу и даже какъ-то молодцевато притопнулъ правой ногой.
Утромъ, въ день свадьбы, у Соняши была опять истерика. Она опять получила письмо отъ лейтенанта Михаила Леонтьевича. Письмо было закрытое. На этотъ разъ онъ писалъ ей изъ Санъ-Франциско, сообщалъ, что въ пути принакопилъ денегъ, что они кончаютъ плаваніе, находятся на пути въ Россію и что въ іюл мсяц онъ надется бытъ въ Кронштадт. Онъ расхваливалъ природу попутныхъ городовъ, описывалъ скуку въ мор при большихъ переходахъ, упомянулъ даже, что перечитываетъ въ свободное отъ службы время Тургенева, но не сдлалъ ‘ни малйшаго намека на любовь свою къ ней, но Соняша все-таки разрыдалась. Она плакала такъ долго, такъ натерла глаза, что вки ея и подъ внцомъ были еще припухши и красны.
Когда внчаніе кончилось, гости приносили свое поздравленіе въ зал, находящемся при церкви. Были поданы шампанское и конфеты. При поздравленіи ‘статскіе генералы’ и другіе сослуживцы цловали у Соняши руку, при чемъ Іерихонскій каждаго изъ нихъ отрекомендовалъ Соняш и, если это былъ ‘генералъ’, то произносилъ его имя, отчество и фамилію съ приставкой ‘его превосходительство’, а лицъ чиномъ ниже дйствительнаго статскаго совтника атестовалъ такъ: надворный совтникъ такой-то, статскій совтникъ такой-то.
Когда-же подошла поздравлять Іерихонскаго старуха графиня Стопцева, Іерихонскій отъ умиленія слезливо заморгалъ глазами и произнесъ:
— А эта многоуважаемая дама, Софія Николаевна, ея сіятельство графиня Варвара Петровна Стопцева есть прямая моя благодтельница, десница, осняющая меня, какъ исполнителя всхъ ея благихъ предначертаній на пользу бдствующихъ. Ея сіятельство, такъ сказать, моя путеводная звзда, моя…
Онъ запутался. Соняша замтила, что изъ-подъ его золотыхъ очковъ текутъ по морщинистымъ щекамъ дв крупныя слезы.
Графиня Стопцева тоже расчувствовалась отъ этихъ словъ и слезливо заморгала глазами. Она обняла Соняшу, крпко поцловала ее и дрожащимъ отъ волненія голосомъ проговорила:
— Берегите, другъ мой, нашего старичка, берегите его. Онъ для нашего общества незамнимъ, Будьте утхою ему на склон лтъ и окрыляйте его. Онъ много, много трудится у насъ.
Когда графиня отошла отъ Соняши, къ графин тотчасъ-же подскочила ея приживалка съ флакономъ соли и забормотала:
— Успокойтесь, ваше сіятельство, успокойтесь, благодтельница. Вамъ вредно волноваться. Вотъ понюхайте…
Черезъ полчаса гости начали разъзжаться. Похали къ себ на квартиру и новобрачные. Сидя въ карет съ Іерихонскимъ, Соняша сказала цлующему ея руку мужу:
— Смотрите, Антіохъ Захарычъ, не раздражайте-же меня и повинуйтесь мн во всемъ, какъ общали, иначе мы недолго проживемъ вмст.
Іерихонскій обомллъ.
— Божество мое! Да что-же это вы все такое говорите! Вдь это совсмъ несообразное.
Онъ только это и могъ выговорить.
Домой Іерихонскіе пріхали прямо къ обду. Столъ былъ уже накрытъ въ столовой Іерихонскаго. Когда они шли къ себ по лстниц, изъ дверей квартиръ на каждой площадк выглядывали жильцы дома. Манефа Мартыновна встртила новобрачныхъ съ иконой и хлбомъ-солью. Дарья, Ненила и Семенъ поднесли большой крендель.
Вскор изъ церкви пріхали три шафера: Пріемленскій, Олоферновъ и Хохотовъ. Эти три шафера только и были гостями за обдомъ.
Обдъ состоялъ изъ семи перемнъ и длился часа полтора. Ненила и Дарья вложили въ него всю свою душу. Семенъ служилъ у стола въ раздобытомъ гд-то фрак. Соняша была скучна. Она не выдержала, въ конц обда отправилась снять съ себя подвнечное платье и вернулась ужь въ простомъ плать. Шафера старики изрядно пили за столомъ. Не отставалъ отъ нихъ и женихъ, Бражничанье продолжалось и посл обда. Шафера заставили его играть на гитар, а сами подъ акомпаниментъ ея пли бурсацкія псни. Пріемленскій даже плясалъ казачка.
Соняша морщилась и говорила матери:
— Какое безобразіе! Когда все это кончится?
Въ десять часовъ вечера гости ухали. Одваясь въ прихожей и прощаясь съ хозяевами, Пріемленскій икалъ и долго не могъ попасть рукой въ рукавъ пальто. Олоферновъ поцловалъ на прощанье Іерихонскаго и шепнулъ ему на ухо:
— Большого дурака ты сломалъ, что промнялъ вдовью жизнь на женатую!

XXIX.

Когда старики шафера удалились, на Іерихонскаго вдругъ напала какая-то тоска. Тоска эта соединилась съ чувствомъ робости неизвстно передъ чмъ. Такъ бываетъ съ учениками передъ экзаменами. Ему щемило сердце, по спин какъ-бы мурашки бгали. Онъ почувствовалъ почему-то себя какъ-бы чужимъ въ своей квартир. Постоявъ у себя въ кабинет въ раздумь и выпивъ остатки вина въ бутылк, онъ пошелъ къ Соняш. Соняша сидла въ спальн въ сообществ матери и своего шафера студента Хохотова, которые уже собирались уходить къ себ внизъ. Іерихонскій остановился передъ Соняшей и, глуповато улыбнувшись, сказалъ:
— Вотъ и пиръ нашъ кончился.
Соняша ничего не отвтила, а Манефа Мартыновна, взглянувъ на него, проговорила:
— Вамъ-бы, зятекъ любезный, теперь мундиръ-то съ себя снять, да и панталончики-то блыя снять, а надть простой домашній пиджачекъ. Марко все это. Долго-ли замарать!
— Сейчасъ сниму, — послушно отвчалъ Іерихоискій.— Переоднусь.
— Постойте, постойте. Панталоны-то ужъ запятнали, кажется, — остановила его Манефа Мартыновна.— Такъ и есть… Пятно… Должно быть — виномъ залили. Ну, да я вамъ завтра выведу пятно. У меня такое мыло есть отъ пятенъ. Да и теб-то, милушка, Соняша, переодться-бы въ новенькій пеньюарчикъ, — обратилась она къ дочери по уход Іерихонскаго.— Переоднься-ка… А мы выйдемъ изъ спальни. Викторъ-то Матвичъ не взыщетъ.
Манефа. Мартыновна кивнула на студента.
— Зачмъ? Что за китайчина. Вдь я и такъ въ будничномъ плать, — заупрямилась Соняша.
— Порядокъ, милая. Новобрачная всегда передъ сномъ бываетъ въ капот.
Поддакнулъ и студентъ Хохотовъ, но въ насмшливомъ тон и подкрпилъ пословицами:
— Слдуетъ, слдуетъ,— сказалъ онъ.— Назвался груздемъ, такъ ползай въ кузовъ, съ волками жить — по-волчьи выть. Переодвайтесь-ка… А мн домой пора.
— А вотъ не буду!
Соняша топнула ножкой.
Студентъ поднялся и проговорилъ Соняш:
— А за симъ письмомъ прощайте, ваше превосходительство. Ужъ теперь вы превосходительство. Завтра, по заведенному обычаю, пришлю вамъ утромъ хлбъ-соль на новоселье, ваше превосходительство.
Хохотовъ ушелъ, и Манефа Мартыновна осталась одна съ дочерью.
— Поднеси, Соняша, мужу халатъ-то, что мы купили для него, да и туфли, — сказала она дочери.— Онъ тебя даритъ, даритъ, а ты хоть-бы что! Халатъ у него на постели лежитъ.
— Ахъ, не желаю я ничего этого! Бросьте вы всякія церемоніи и обычаи! Не для меня они, отвчала раздраженно Соняша.— Мужъ… Когда вы говорите это слово, я вздрагиваю. У меня: лихорадка длается. Брр…
И Соняша, зажмурившись, покрутила головой. Мать разсердилась.
— Да ты какая-то порченая, какая-то вся шиворотъ-на-выворотъ, — проговорила она.— Какъ-же мн его твоимъ мужемъ-то не называть, если онъ теперь дйствительно мужъ!
— Зовите просто Антіохомъ Захарычемъ.
Вошелъ Іерихонскій. Онъ былъ въ сренькой пиджачной парочк и на ше его красовался пестрый галстукъ крупными красными горошинами на коричневомъ пол. Онъ не зналъ, о чемъ говорить, и началъ:
— А та пожилая дама, которую вы, Софія Николаевна, давеча въ церкви видли, прямо святая женщина. Я говорю о ея сіятельств графин…
— Бросьте…— раздраженно перебила его Соняша.— Для васъ она свята, а для меня просто дура.
— Зачмъ-же такъ-съ?— повелъ плечами Іерихонскій.— Я черезъ ихъ сіятельство чипъ дйствительнаго статскаго получилъ. Он хлопотали.
Манефа Мартыновна была какъ на иголкахъ.
— Ну, что-жъ, напиться мн съ вами чаю или сейчасъ домой идти?— проговорила она въ недоумніи.
— Пожалуйста, попейте съ нами чайку, Манефа Мартыновна. Намъ это будетъ особенно пріятно, — поклонился Іерихонскій.— Я распорядился насчетъ самовара и Семенъ сейчасъ подастъ его.
За чаемъ разговоръ вязался плохо. Соняша сидла надувшись. Іерихонскій опять что-то началъ разсказывать о своихъ почетныхъ гостяхъ, бывшихъ въ церкви, но Соняша опять перебила его:
— Что мн ваши гости! Они вамъ интересны, а не мн.
Черезъ минуту онъ попробовалъ опять заговорить.
— А господинъ товарищъ министра, знаете, что мн относительно васъ, Софія Николаевна, сказалъ?— спросилъ онъ.
— Не интересуюсь покуда знать. Голова болитъ… Потомъ разскажете…— отвчала Соняша и стала прикладывать себ ко лбу холодное блюдечко…
— Голова болитъ? Не подалъ-ли мерзавецъ Ceменъ самоваръ съ угаромъ?— засуетился Іерихонскій и сталъ прикрывать крышкой трубу самовара.
Попробовала заговорить и Манефа Мартыновна.
— Куда подете завтра съ визитами?— задала она вопросъ Іерихонскому.
— Пунктовъ въ десять придется, Манефа Мартыновна…— отвчалъ тотъ со вздохомъ, но Соняша и тутъ его оборвала.
— Никуда я не поду, — отрзала она.
Іерихонскій испугался.
— Позвольте, дорогая Софія Николаевна… Господину товарищу министра-то надо-же отдать визитъ, у ея сіятельства графини Стопцевой придется побывать, иначе это было-бы крупнымъ невжествомъ.
— Нельзя, Соняша…— попробовала убдить ее мать.
— Невозможно не хать, Софія Николаевна. Ршительно невозможно! — вскидывалъ на нее умоляющій взоръ Іерихонскій.— Отъ нихъ зависитъ моя карьера.
— Ахъ, какіе вы китайцы! Какая въ васъ еще допетровская Русь сидитъ!— покачала головой Соняша.
— Современная Русь, Софія Николаевна, современная…— твердилъ Іерихонскій, сидя какъ на иголкахъ.
— Ну, хорошо, — сдалась Соняша.— Къ товарищу вашего министра я еще согласна, согласна и къ графин, постарайтесь только похать въ такое время, чтобы ихъ намъ не застать дома и можно карточки оставить.
— Къ его превосходительству тайному совтнику Захватову еще, надо…. Потомъ…
— Ни къ Захватову, ни къ Перехватову, ни къ кому больше! А завтра мы въ оперу подемъ. Потрудитесь ложу достать!— скомандовала Соняша.
— Въ оперу вечеромъ-съ, а визиты днемъ, пробовалъ возразить Іерихонскій.— Барону Щмукъ, его превосходительству, также я обязанъ… Тоже тайный совтникъ…
— Никуда больше завтра… Все это можно потомъ… постепенно… Понимаете, потомъ! — стояла на своемъ Соняша, но вдругъ встрепенулась, что-то вспомнивъ, положила на столъ блюдце, которое прикладывала ко лбу, и спросила:— Что-жъ вы мн общанные-то выигрышные билеты не отдали?
— Билеты-то? Сейчасъ, сейчасъ, Софія Николаевна, — засуетился Іерихонскій.— Они у меня не въ банк, а здсь. Выигрышные я не держу въ банк. Они у меня въ конторк, въ шкатулк.
— Ну, такъ давайте-же ихъ.
Іерихонскій пошелъ въ кабинетъ, вынесъ оттуда три выигрышные билета и, передавая ихъ Соняш, произнесъ:
— Будьте счастливы…
— Ну, мерси. Выиграю, такъ подарю вамъ ермолку. Очень ужъ у васъ голова гола, — сказала Соняша.
— Ахъ, Соняша, Соняша! Какая ты дерзкая! проговорила Манефа Мартыновма, подымаясь изъ-за стола..— Не похоже даже, что сегодня ваша свадьба, не похоже, что вы новобрачные.
— Я и сама чувствую, что не похоже, — пробормотала Соняша, смотря въ сторону.
— Ну, прощайте, дтки дорогія. До радостнаго утра…— продолжала Манефа Мартыновна, цлуя дочь и перекрестила ее.— Завтра утречкомъ я забгу, — прибавила она, поцловалась съ Іерихонскимъ и опять обратилась къ дочери:— Вдь вотъ, по правиламъ-то и по обычаю, я должна-бы была переодтъ тебя въ капотъ, расчесать теб косу…
— Уходите, уходите безъ правилъ и безъ обычаевъ! — замахала руками Соняша.— И такъ ужъ много было всякой китайщины.
Манефа Мартыновна тяжело вздохнула и отправилась къ себ домой.

XXX.

На другое утро посл свадьбы Соняши Манефа Мартыновна проснулась раньше обыкновеннаго, взглянула на пустующее посл дочери въ спальн мсто и сейчасъ-же мелькнуло у ней въ голов: ‘что она? какъ она? угомонилась-ли? примирилась-ли съ своемъ положеніемъ’?
‘Ну, что такого особенно худого въ этомъ Іерихонскомъ, что Соняша такъ становится на дыбы?— разсуждала она, одваясь.— Только одно разв, что староватъ немножко. А остальное все такъ, что лучшаго и желать не надо. И въ большомъ чин онъ, и со средствами, и знакомство у него хорошее. Самъ онъ ласковый, угодливый, предупредительный. Ужъ какихъ, какихъ капризовъ она ему не предъявляла, а онъ со всмъ соглашается. Иногда вдь прямо дерзничаетъ она передъ нимъ, а онъ и дерзости сноситъ. По моему, прекраснйшій, хорошій человкъ, а она закусила удила и фордыбачитъ’.
Манефа Мартыновна вышла въ столовую пить кофе. Ей ужасно хотлось поскорй повидать дочь и узнать, какъ она провела ночь на новосель, но было еще слишкомъ рано, и Манефа Мартыновна опасалась потревожить сонъ новобрачныхъ. Съ большимъ нетерпніемъ взглядывала она на часы и ей казалось, что часовыя стрлки двигаются очень медленно.
Іерихонскіе сегодня общались обдать у Манефы Мартыновны. Она начала заказывать обдъ Ненил и, дабы заполнить чмъ-нибудь то время, пока она можетъ идти къ дочери, заказывала этотъ обдъ ужасно медленно, обстоятельно разсказывая, что положить въ соусъ, какъ приперчить подливку, гд припустить сахару.
Ненила стояла, слушала и поддакивала.
Покончивъ съ заказомъ обда, Манефа Мартыновна сказала Ненил:
— А закупишь провизію, такъ ты все-таки сходи наверхъ. Можетъ быть теб придется помочь Софь Николаевн одться, приколоть что-нибудь.
Ненила сдлала совсмъ серьезное лицо и отвчала:
— Да я, барыня, была ужъ тамъ. Забгала туда.
— Да чего-же ты спозаранку-то, дура! — огрызнулась Манефа Мартыновна.— Они еще спятъ. Вдь всего девять часовъ.
— Генералъ не спятъ уже, барыня. Они давно не спятъ, — сказала Ненила.— Давеча часъ назадъ уже не спали. Ходятъ по комнат въ новомъ халат и туфляхъ и ужъ требовали, чтобы Семенъ имъ самоваръ ставилъ.
— А генеральша? А Софья Николаевна? — спросила Манефа Мартыновна.
— А Софья Николаевна спятъ. У себя въ спальн запершись спятъ.
— Какъ запершись?
Ненила наклонила голову на бокъ и сдлала свое лицо еще серьезне.
— У нихъ, барыня, что-то неладное вышло, — сказала она.— Софья Николаевна спятъ у себя въ спальной одн, а генералъ изволили спать у себя въ кабинет на диван.
— Какъ одн? какъ въ кабинет, на диван?.. Да ты врешь, дурища!— вскричала Манефа Мартыновна и въ испуг вскочила со стула.
— Такъ мн Дарья сказывала, такъ Семенъ говорилъ, — спокойно отвчала Ненила.
— Давай мн скоре одваться! — снова закричала Манефа Мартыновна, тутъ-же поспшно сбрасывая съ себя блузу, — давай коричневое шелковое платье. Я сейчасъ побгу туда и узнаю, въ чемъ дло. А сама изъ квартиры: не выходи. Провизію потомъ купимъ, когда я вернусь:
Ненила засуетилась. Было принесено платье, сапоги. Манефа Мартыновна наскоро переодвалась, рвала крючки и петли у платья, пуговицы у полусапожекъ и, не причесавшись, не взглянувши даже на себя въ зеркало, побжала наверхъ къ Іерихонскимъ.
Дабы не звониться у парадныхъ дверей и не длать переполоха, къ Іерихонскимъ она пошла по черной лстниц черезъ кухню, быстро пробжала мимо Дарьи, щепавшей косаремъ полно на лучины для растопки плиты, мимо Семена, начищавшаго хозяйскій сапогъ, и очутилась въ столовой.
Въ столовой у стола, около никелированнаго кофейника, сидлъ Іерихонскій и мшалъ ложечкой въ стакан налитый кофе со сливками. Тутъ-же лежалъ на поднос большой, початый уже, поднесенный вчера крендель. Іерихонскій, былъ въ подаренномъ ему свадебномъ халат, синемъ атласномъ съ желтой отдлкой и въ красныхъ туфляхъ. Завидя Манефу Мартыновну, онъ вскочилъ со стула и, схватившись руками за грудь, какъ-бы закрывая что-то, заговорилъ:
— Прошу извиненія, мамаша, что застаете въ такомъ костюм. Не ожидалъ такъ рано.
— Полноте, полноте…Что за церемоніи, Антіохъ Захарычъ… Сидите, пожалуйста, — сказала Манефа Мартыновна.— Я знаю, что еще рано, но я пришла узнать, что съ Соняшей. Нездорова она, что-ли? Моя Ненила была сейчасъ у васъ и разсказываетъ ужасныя вещи.
Но Іерихонскій уже юркнулъ въ кабинетъ и оттуда говорилъ:
— Подождите, добрйшая, минуточку. Сейчасъ. я надну на себя подобающій костюмъ и разскажу. вамъ все по порядку. Въ туфляхъ позволите мн быть? Я потому прошу, что Семенъ проспалъ, что-ли, сегодня и не усифлъ еще вычистить мн сапоговъ.
— Ахъ, пожалуйста, не безпокойтесь. Напрасно вы и переодваетесь. Сидите въ халат. Халатъ у васъ новый прелестный и такъ онъ вамъ къ лицу…— уговаривала его Манефа Мартыновна.
Но Іерихонскій уже выходилъ изъ кабинета переодтымъ. На немъ былъ вицмундиръ, срыя брюки, черная. форменная жилетка, при ночной сорочк, причемъ на шею онъ повязалъ красный фуляръ.
— Добраго здоровья, мамаша, — сказалъ онъ, протягивая руку.— Кофейку не прикажете-ли?
— Пила я, Антіохъ Захарычъ. Не мучьте меня, скажите, что такое приключилось съ Соняшей?— перебила его Манефа Мартыновна.— Можно къ ней?— сдлала она движеніе.
— Спитъ, запершись въ спальной, — тихо произнесъ Іерихонскій.— Постучитесь къ ней. Можетъ быть, проснется и вамъ-то отворитъ.
— Но она нездорова? нездорова она? — допытывалась Манефа Мартыновна.
Іерихонскій развелъ руками и произнесъ:
— Полагаю, что нездорова, иначе чмъ-же объяснить ея поведеніе!
— Какое поведеніе? что такое? Не мучьте, голубчикъ, разскажите поскоре.
— Прошу покорно приссть. Успокойтесь, пожалуйста. Я самъ горячился, но успокоился.
— Ахъ, да разсказывайте скорй!
Манефа Мартыновна сла. Лицо ея все подергивалось отъ ожиданія. Іерихонскій началъ:
— Вчера, посл ухода вашего, я подслъ къ Софіи Николаевн. Дло было въ спальной… Ничего ей худого не сказалъ. Заговорилъ о предстоящемъ найм дачи. Софія Николаевна отвчала урывками. Я обнялъ ее за талью… Какъ мужъ обнялъ, Манефа Мартыновна… Хотлъ ласку оказать, приласкаться. ‘Чего, я говорю, другъ мой, вы такъ непріязненны со мной? Отчего не могу я, дорогая моя, ничмъ передъ вами выслужиться’? Только и сказалъ. Вдругъ она меня оттолкнула. Оттолкнула и пересла въ кресло. Я опять къ ней… Согласитесь сами, вдь я мужъ. Мужъ я?
— Конечно-же мужъ, — кивнула Манефа Мартыновна.— Но, Бога ради, говорите дальше. О, я предчувствовала!
— Вдругъ, Софія Николаевна какъ взвизгнетъ, — продолжалъ Іерихонскій.— Я испугался, а она хохочетъ. Сидитъ въ кресл, хохочетъ и за бока держится.
— Предчувствовала, предчувствовала! — повторяла Манефа Мартыновна, воздвая руки къ потолку.
— Хохотала, хохотала и вдругъ расплакалась…
Начались рыданія, а потомъ истерика.
— Такъ я и знала!
Манефа Мартыновна всплеснула руками.
Іерихонскій всталъ.
— Полная истерика… Начали мы ее успокаивать…— повствовалъ онъ.— Тутъ и я, и Семенъ — я уже хотлъ за вами посылать, но смотрю, Софія Николаевна успокаивается. Раздли мы ее и уложили въ постель. Я хожу по спальной на ципочкахъ. Ахъ, да… Передъ истерикой она мн халатъ подарила и таково любезно разговаривала. Хожу я на ципочкахъ… Дай, думаю, надну обновку, халатикъ, то-есть. Снялъ съ себя въ спальной пиджакъ, надлъ халатъ и перешелъ въ гостиную, чтобъ дать ей успокоиться. Дверь приперъ. Вдругъ слышу хлопъ дверью… щелкъ замокъ — и заперлась.
— Да, да, да… Это она и у меня такъ длала, — произнесла Манефа Мартыновна.— Когда у нея истерика — она ужасна. Ну, и что-же вы, Антіохъ Захарычъ?
Іерихонскій оперся рукой на столъ, наклонился къ Манеф Мартыновн и тихо сказалъ:
— Пять разъ съ вечера и среди ночи стучался не отперла.
— Ахъ, это ужасъ! Гд-же вы спали, Антіохъ Захарычъ?
— Въ кабинет. И главное, пиджакъ мой тамъ, отчего я передъ вами и въ вицмундир.
— Ужасно, ужасно!— твердила Манефа Мартыновна.— Положимъ, это у ней мигрень, нервы, но все-таки ужасно!… Такъ нельзя… Сейчасъ я разбужу ее и поговорю съ ней.
Она поднялась со стула и пошла въ спальню дочери.

XXXI.

Манефа Мартыновна стучалась. въ, двери спальни Соняши. Изъ-за двери послышался голосъ Соняши:
— Кто тамъ? Кто стучитъ? Это опять вы, Антіохъ Захарычъ?
— Я, я, я! Это я. Мать твоя. Отворяй скорй и впусти меня! — крикнула Манефа Мартыновна.
Голосъ ея былъ строгъ.
— Господи! Покою не даютъ. Да что это вы спозаранку-то?— снова послышался голосъ Соняши.
— Какъ спозаранку? Скоро ужъ десять часовъ. Отворяй, Соняша! Мн надо съ тобой поговорить.
— А когда-же я въ десять часовъ вставала?
Послышалась громкая звота.
— Понимаешь ты, мн надо съ тобой поговорить!— повторила Манефа Мартыновна.
— Да неужели вы поздне-то придти не могли!
— Отвори, отвори! И зачмъ это ты запираешься на ключъ? Это, мать моя, не дло! Это не фасонъ!
— Ахъ, скажите пожалуйста!.. Въ моемъ-то дом да вы еще командовать надо мной хотите!
Около Манефы Мартыновны стоялъ въ смиренной поз Іерихонскій и говорилъ:
— Оставьте ее, мамаша. Пусть поспитъ. Выспится, такъ авось подобре и поласкове будетъ.
Но за дверью ужъ раздались поспшные шаги. Щелкнулъ замокъ и дверь отворилась.
Манефа Мартыновна вошла въ спальню и увидала дочь въ одной сорочк, убгавшую за альковъ.
— Только безъ него! Только безъ него!..— заговорила Соняша изъ-за алькова.— Антіохъ Захарычъ! Вы пожалуйста покуда не входите! — крикнула она.
Мать зашла за альковъ, остановилась передъ постелью дочери, сложила руки на груди и строго сказала:
— Ты что это длаешь? Ты блены обълась, что-ли? Зачмъ это ты заперлась? Выгонять мужа изъ спальни! Не впускать его цлую ночь! И въ какой день! Въ день свадьбы. Да ты, мать моя, совсмъ съума сошла!
— Ну, пошли, похали! Теперь конца не будетъ! — проговорила Соняша.— Думала, замужъ выйду, такъ избавлюсь отъ попрековъ и брани — нтъ, хуже. Что за несчастіе!
Въ голос Соняши слышались слезы.
— Да какъ-же тебя не бранить-то, Соняшка! Вдь ты ужасъ, что надлала! Выгнала мужа въ первую ночь посл свадьбы и заставила его на кожаномъ диван въ кабинет безъ подстилки валяться. Когда мн объ этомъ сказали, у меня въ голову ударило и ноги подкосились.
— А онъ ужъ вамъ усплъ нажаловаться? — съ упрекомъ сказала Соняша.— Хорошъ муженекъ!
— Не онъ, не онъ, а объ этомъ мн Ненила сейчасъ сказала. Объ этомъ скандал въ двухъ квартирахъ говорятъ и можетъ быть по всей лстниц. Онъ кротость, олицетворенная кротость! Другой-бы на его мст знаешь, что сдлалъ?
— А что? Бить меня началъ-бы? Вотъ это ловко!
Соняша захохотала.
Мать знала уже этотъ хохотъ. Онъ очень часто у Соняши переходилъ въ плачъ и истерику, а потому нсколько понизила тонъ.
— Зачмъ ты это сдлала, глупая? Къ чему? Ну, какъ теб не стыдно мучить добраго хорошаго человка! Я сейчасъ разговаривала съ нимъ — и у него руки трясутся. Эдакій скандалъ! Эдакій скандалъ! Зачмъ ты это все натворила?
Дочь заплакала.
— Понимаете-ли вы, я была больна, совсмъ больна, а онъ цловаться лзетъ, за талію держитъ меня, обнимаетъ! До того-ли мн было! вскричала она.
— Потише, потише! Чего ты орешь! Онъ стоитъ въ гостиной и все слышитъ, — шопотомъ сказала мать.
— Пускай слышитъ! Мн вс равно! Даже лучше, что слышитъ! У меня былъ мигрень, разстроились нервы, я тряслась вся, какъ въ лихорадк.
— Когда-же это все случилось? Когда я ушла отъ тебя вчера вечеромъ, ты была здорова, — возразила мать.
— Неправда-съ. У меня ужъ и при васъ ломило лобъ и я къ нему холодное чайное блюдечко прикладывала, — запальчиво сказала Соняша.
— Ну, а теперь ты здорова и потому вставай. Вставай и одвайся, и выходи къ мужу пить кофей. Надо это будетъ все какъ-нибудь уладить. Я какъ только узнала — сейчасъ-же прибжала снизу.
— Длать-то вамъ нечего — вотъ вы передъ старикомъ на заднихъ лапкахъ и служите.
Соняша потягивалась.
— Не смй мн такъ говоритъ! Какое ты имешь право! Невжа!— вышла изъ себя Манефа Мартыновна, ходя изъ угла въ уголъ по спальн.— Ахъ, скандалъ! Боже мой, какой скандалъ!
— Никакого скандала не было. Сами вы скажите.
Соняша умолкла и одвалась за альковомъ. Вскор послышался всплескъ воды — она умывалась.
Минуты черезъ дв Манефа Мартыновна сказала:
— Иди сюда скорй. Я теб голову причешу.
Соняша показалась въ юбк и кофт.
— Новыя туфли наднь. Новыя туфли…— командовала Манефа Мартыновна.— Будь хоть немножко-то пококетливе передъ мужемъ.
— Китайщина, китайщина! Китайщина въ куб, китайщина въ квадрат, — бормотала Соняша, — начиная пудриться.
Происходила уборка головы. Мать усердно расчесывала Соняш волосы.
— И новый пеньюаръ наднь. Вообще, чтобы быть, какъ подобаетъ молодой новобрачной, — учила мать.
— Слушаю-съ, — иронически отвчала Соняша.
— И попроси у мужа прощенія, вывернись какъ-нибудь, извинись и вообще будь поласкове.
— Слушаю-съ.
— Подойдетъ онъ къ теб и захочетъ тебя поцловать, такъ не кобенься.
— Еще разъ слушаю-съ.
— Ну, накидывай на себя пеньюаръ и пойдемъ въ столовую. Я сама съ вами чашку кофею выпью. Да туфли-то не забудь, туфли-то не забудь надть новыя.
Наконецъ, мать и дочь вышли въ столовую. Тамъ ждалъ ихъ Іерихонскій. Онъ былъ по прежнему въ вицмундирномъ фрак и срыхъ брюкахъ, осклабился, всталъ со стула и направился къ Соняш, заговоривъ первый.
— Что съ вами, голубушка моя?— началъ онъ.— Больны были ночью? А я-то ужъ какъ изстрадался за васъ. Здравствуйте, ангелъ мой. Съ добрымъ утромъ. Ну, какъ теперь ваше здоровье?
— Теперь ничего!..— отвчала Соняша, — протягивая ему руку къ которой онъ сейчасъ-же и приложился.
— Цлуйте ее по настоящему, зятекъ любезный, цлуйте въ губы…— подсказывала ему Манефа Мартыновна.
Іерихонскій не ршался.
— Можно?— спросилъ онъ Соняшу.
— Цлуйте, — отвчала та, — приняла поцлуй и прибавила, садясь къ столу:— я и вчера ничего не имла-бы противъ этого, но я больна была, у меня былъ мигрень, страшно разстроились нервы, по всему тлу пошла какая-то дрожь.
— Но отчего-же вы, другъ мой, Сонечка, не сказали мн объ этомъ? Я послалъ-бы за докторомъ. Надюсь, вы мн теперь позволите называть васъ Сонечкой?— спросилъ онъ.
— Называйте.
Соняша наливала себ кофе.
— Сказали-бы, что больны — я и послалъ-бы за докторомъ. У меня есть прекрасный докторъ, когда-то мой однокашникъ, — продолжалъ Іерихонскій.— Нашъ братъ Исакій, бурсакъ.
— Отъ этой болзни доктора не помогаютъ. Тутъ нуженъ только покой, — отвчала Соняша.
— Ну, а теперь вполн успокоились?
— Успокоилась. Меня во время моихъ припадковъ нужно только не трогать, не раздражать. Вы простите меня, что вчера все это такъ вышло, но иначе я не могла, — прибавила Соняша.— Судите сами, цлый день были нервы натянуты, цлый день въ какой-то тревог — ну и истерика. Согласны, что все это трудно?..
— Понимаю, понимаю…— согласился Іерихонскій, взялъ у Соняши руку и поцловалъ.— Въ спальню теперь можно войти? Тамъ у меня пиджакъ и жилетъ остались, — спросилъ онъ.
— Конечно-же можно, Антіохъ Захарычъ, — отвчала Манефа Мартыновна.— Зачмъ вы это спрашиваете? Всегда можно. Вчера вдь это только случай такой, а больше этого никогда не будетъ.
Іерихонскій отправился въ спальню и вернулся оттуда одтый въ пиджачную пару.
— Ахъ, зачмъ вы не наднете свой новый халатъ, Антіохъ Захарычъ! Новый халатъ такъ къ вамъ идетъ!— говорила ему Манефа Мартыновна.

XXXII.

Въ тотъ-же день, въ шесть часовъ Іерихонскіе обдали у Манефы Мартыновны. Кром ихъ и хозяйки, за столомъ былъ и студентъ Хохотовъ. Іерихонскіе пріхали посл визитовъ. Соняша была въ визитномъ шелковомъ свтло-зеленомъ плать съ блой кружевной отдлкой и въ шляпк съ цлымъ огородомъ цвтовъ. Іерихонскій во фрак, съ крестомъ на ше изъ новомъ плюшевомъ цилиндр. Онъ былъ веселъ и расхваливалъ Манеф Мартыновн поведеніе Соняши.
— И не ожидалъ даже, что такъ все это прекрасно и удачно выйдетъ, — говорилъ онъ.— Почти вс нужные визиты сдлали, и Софія Николаевна была такъ любезна, что не отказывалась.
— Ну, слава Богу, что утшила васъ. Очень рада, — отвчала Соняша.
— Жаль только, что тайнаго совтника Чехвостьева не застали.
— Ну, не всхъ-же… Да можетъ быть онъ нарочно не сказался дома. Но за то графиню вашу застали.
— А съ графиней, съ ея сіятельствомъ я вчера еще сговорился о час, въ который мы прідемъ, и мы не могли ее не застать. Мн очень и очень было пріятно, Манефа Мартыновна, что когда ея сіятельство обратились къ Софь Николаевн по-французски, Софья Николаевна тоже отвчала ей по-французски, — разсказывалъ Іерихонскій.— Знаете, это было такъ красиво, такъ удачно, такъ тонно, что я просто въ восторг. Особенное спасибо вамъ, Сонечка.
Іерихонскій взялъ руку Соняши и поцловалъ.
— Который это разъ сегодня?— спросила Совяша, улыбаясь.— Врите-ли, маменька, это сегодня, должно быть, въ сто первый разъ онъ цлуетъ у меня руку. Въ карет на каждомъ перекрестк.
— А товарищъ-то министра какой любезный человкъ!— восторгался Іерихонскій.— ‘Я только, говоритъ, васъ и жду, а то меня сейчасъ по телефону просили пріхать’… И мы у него счетомъ только пять минутъ… Присли, задалъ онъ два-три вопроса — и вонъ. А что мы дйствительнаго статскаго Конуфріева не застали, Софія Николаевна, такъ я даже очень радъ. Радъ изъ-за васъ. Онъ живетъ въ казенной квартир, въ самомъ верху и къ нему сто дв ступени.
— Фу, какая вышь!— воскликнула Манефа Мартыновна.
— Ужасъ. Какъ на колокольню. Но за то двнадцать комнатъ. Какова квартирка-то? Тутъ уже ножки Софіи Николаевны должны были-бы страшно устать. Я ужасно боялся этого. Но не застали.
— Да я и не пошла-бы на такую вышь, — откликнулась Соняша.
— Да вдь вы не знали-бы, что такъ высоко.
— Все равно. Посл пятидесяти ступеней спустилась-бы внизъ.
— Хе-хе-ха… Не спустились-бы. Вы сегодня добренькая, снисходительная. Ну, да слава Богу, мы сегодня почти вс визиты кончили. Завтра намъ только два.
— Не поду я завтра, никуда больше не поду, — отрзала Соняша.
— Голубушка, невозможно. Надо къ Карманцеву. Карманцевъ у насъ членъ совта. Очень нужный человкъ. Отъ него многое можетъ зависть. Вы слышали, давеча товарищъ министра-то что далъ мн понять? Слышали, о чемъ онъ намекнулъ?
— Ничего я не слышала.
— Это оттого, что у васъ нтъ чиновничьяго уха. А мы иногда только тонъ улавливаемъ. Нтъ, надо, надо къ Карманцеву, и вы ужъ не прекословьте, ангелъ мой.
Іерихонскій снова подошелъ къ рук Соняши.
— Опять!?— воскликнула та.— Ну, я буду считать. Это сто второй разъ. ……
Семенъ, пришедшій сверху служить у стола, доложилъ, что обдъ поданъ, и сейчасъ-же сли за столъ.
За столомъ сидли не долго. Іерихонскіе торопились въ оперу, поспшно напились посл стола кофе и ухали.
‘Слава Богу, кажется, угомонилась’, — подумала про Соняшу Манефа Мартыновна, проводивши ее въ театръ.
Присутствовавшій тутъ-же студентъ Хохотовъ словно понялъ ея мысль и сказалъ:
— Превосходная генеральша изъ Софьи Николаевны выйдетъ, когда она въ роль войдетъ. Напрасно она долго раздумывала и не соглашалась замужъ за него выходить. Прекрасная партія.
— А я-то что говорила? — подхватила Манефа Мартыновна.— Я только объ этомъ и говорила. Вдь какой прекрасный человкъ-то! Кроткій, обходительный, ласковый. Немножко староватъ, но да что за бда! Вдь ужъ у Соняши какой характеръ? Преужасный… Иногда матери — и то не въ терпежъ. Скора она на слова, дерзка, своенравна, ужъ чего-чего она ему не говорила, когда онъ женихомъ ходилъ, а онъ все это безпрекословно выслушивалъ. А оттого что умный человкъ, совсмъ умный.
Хохотовъ засмялся.
— Простите, Манефа Мартыновна, теперь Іерихонскій вашъ зять и мн не совсмъ ловко вамъ такъ про него выражаться, но умъ его я хвалить не буду. У него есть умъ, но умъ односторонній.
— То-есть какъ это?
— У него умъ есть тамъ, гд нужно выслужиться, тутъ онъ силенъ и сдлалъ свое дло, но въ дл женитьбы… Конечно, это также оттого зависитъ, что онъ влюбленъ въ Софью Николаевну, а влюбленные вообще теряютъ… Какъ-бы это сказать?… Ну, разсудительность, что-ли, теряютъ… Я не хочу быть очень рзокъ.
— Стало быть вы находите, что ему не слдовало жениться на Соняш?— быстро спросила Манефа Мартыновна.
Хохотовъ замялся.
— Я не хотлъ-бы быть на его мст, — произнесъ онъ.— Будучи въ его годахъ, съ его положеніемъ, я, обсудивъ и взвсивъ все, не женился-бы на Софь Николаевн. Для нея эта партія прекрасная, но для него…
Манефа Мартыновна разсердилась.
— Что вы такое говорите, Викторъ Матвичъ! И мн, матери, въ глаза… Помилуйте!— возвысила она голосъ.— Стало быть вы находите, что Соняша-то ниже его, что-ли! Ея отецъ умеръ тоже въ полковническомъ чин. Орденами тоже былъ увшанъ.
— Не въ томъ дло, Манефа Мартыновна, не въ томъ дло. Я не про неравенство… Боже меня избави! И не про матеріальное положеніе. Для Софьи Николаевны эта партія хорошая и она можетъ быть относительно счастлива замужемъ за Іерихонскимъ, но сама она Іерихонскому счастія не дастъ, никакого не дастъ. Вотъ помяните мое слово!
— Подите! Вы всегда и на все каркаете! — махнула рукой Манефа Мартыновна.— Да и удивляюсь, какъ вы ршаетесь это говорить матери. Вдь я ея мать.
— Говорю, что чувствую. Считаю себя у васъ своимъ и привыкъ говорить правду. Характеръ Софьи Николаевны я знаю, изучилъ. И вотъ помяните мое слово!
Студентъ удалился къ себ въ комнату.
— Каркаете, каркаете!— произнесла ему вслдъ Манефа Мартыновна.— Впрочемъ, иногда и ворона каркаетъ къ ненастью да ошибается, — закончила она.
Но въ томъ, что Соняша ‘угомонилась’, Мапефа Мартыновна не была вполн уврена. Весь вечеръ на нее находило сомнніе и она не могла отбросить его отъ себя даже любимымъ своимъ занятіемъ, раскладываніемъ пасьянса. Часовъ въ одиннадцать вечера она начала прислушиваться — не вернулись-ли Іерихонскіе изъ театра, что могла узнать по шагамъ надъ своей квартирой. Когда хлопала дверь съ улицы въ подъзд, она два раза выходила на лстницу, чтобъ встртить дочь съ мужемъ на площадк. Ее такъ и тянуло побывать у нихъ, когда они вернутся изъ театра, попить съ ними чаю и видть, въ какомъ расположеніи духа Соняша, какія ея отношенія къ мужу. Кончилось тмъ, что она послала Ненилу наверхъ къ Дарь сказать, чтобы та увдомила ее, когда господа вернутся изъ театра.
Минутъ черезъ десять Дарья прибжала къ ней и сообщила, что господа пріхали.
Манефа Мартыновна накинула на себя платокъ и побжала наверхъ. Соняшу она нашла въ спальн переодвающуюся въ капотъ. Соняша говорила, что у ней разболлась отъ жары голова и нюхала нашатырный спиртъ. На вопросъ матери, понравилось-ли Соняш представленіе, та сухо отвчала:
— Опера, какъ опера. Что-же можетъ быть тутъ особеннаго?
За чаемъ Іерихонскій опять поднялъ вопросъ о завтрашнихъ визитахъ, на что Соняша сказала тономъ, не допускающимъ возраженія:
— Завтра мы подемъ въ Павловскъ дачу смотрть.
‘Опять закусила удила’, — подумала про Соняшу Манефа Мартыновна, выпила чашку чаю, пошептала дочери, чтобъ она была поласкове съ мужемъ, не получила никакого отъ нея отвта и спустилась внизъ въ свою квартиру.

ЭПИЛОГЪ,

Прощло около года посл женитьбы Антіоха Захаровича Іерихонскаго на Софь Николаевн Заборовой, и ужъ Іерихонскій живетъ одинъ въ Петербург. Софья Николаевна проживаетъ за границей.
Вмст супруги Іерихонскіе прожили всего девять мсяцевъ, и вс эти девять мсяцевъ были цлымъ рядомъ издвательствъ Соняши надъ Іерихонскимъ. Сначала влюбленный старикъ сносилъ эти издвательства легко, благодушно, ожидая, что Соняша какъ-нибудь измнитъ свое обращеніе съ нимъ, но потомъ, когда увидалъ, что перемны нтъ, началъ страдать. А ужъ чего-чего только не длалъ бдный старикъ, чтобъ угодить Соняш и заслужить ея расположеніе! Чмъ-чмъ только онъ не поступался! Въ угоду ей онъ измнилъ весь строй своей жизни, но и это не помогло. Не было малйшаго желанія Соняши, которое-бы онъ не исполнилъ, но за исполненіе каждаго ея желанія она была относительно съ нимъ ласкова разв какой-нибудь часъ, а затмъ опять начинались издвательства. Измнять она ему не измняла, потому что около нея особенныхъ ухаживателей не было, не было предмета, которымъ она могла-бы увлечься, но обращеніе ея съ мужемъ было самое жестокое. ‘Старый колпакъ’, ‘выденная молью шуба’, ‘стоптанная туфля’ были любимыми эпитетами, которые она расточала ему въ разговорахъ съ нимъ. Антіохомъ Захаровичемъ она называла его въ лицо только при постороннихъ, а глазъ-на-глазъ разв только въ теченіе часа подъ впечатлніемъ полученнаго отъ него какого-нибудь подарка. За глаза-же она его называла при постороннихъ ‘мой философъ’, ‘мой семинаристъ’ и разв, когда при знакомыхъ лицахъ хотла похвастаться, что она носитъ титулъ превосходительства, то говорила про него ‘мой генералъ’.
Манефа Мартыновна жила съ Іерихонскими и вела въ дом хозяйство. Ей было всегда жалко Іерихонскаго. Въ первое время она пробовала заступаться за зятя, но получила отъ дочери отпоръ въ такихъ словахъ:
— Маменька, если вы думаете здсь смутьянить, то самое лучшее вамъ переселяться опять на свою квартиру.
Мать перестала говорить и только покачивала головой. Соняша иногда продолжала и въ такихъ словахъ:
— Я для васъ принесла жертву, вышла замужъ за старика, ну, за это дайте мн право быть госпожей моихъ дйствій и выраженій.
И Іерихонскій долженъ былъ выносить насмшки жены и ея деспотизмъ. Не уступалъ онъ ей только тогда, когда она вмшивалась въ дла его службы, а она и на это пробовала распространить свою власть.
На другой день своей свадьбы Іерихонскіе длали визиты, на третій день здили въ Павловскъ искать себ дачу, но не нашли подходящей. Соняша требовала, чтобы на четвертый день онъ халъ съ ней искать дачу въ Шувалово и въ Озерки, но Іерихонскій воспротивился, сказавъ, что онъ взялъ себ для свадьбы отпускъ только на три дня, и обязанъ хать на службу, и какъ Соняша ни настаивала на этомъ, онъ отказалъ ей, отговариваясь спшнымъ докладомъ, который онъ долженъ длать своему начальству, и ухалъ.
Когда онъ вернулся домой къ обду и вошелъ въ свой кабинетъ, онъ остолбенлъ. Онъ увидалъ свой ‘двухспальный тронъ’ съ множествомъ подушекъ, который Соняша распорядилась передъ свадьбой вынести на чердакъ, стоящимъ у стны въ кабинет.
— Зачмъ это?— выговорилъ онъ въ удивленіи.— Зачмъ здсь двухспальная кровать?
— А затмъ, что вы теперь здсь на вашей любимой кровати спать будете, — отвчала Соняша.
— Но вдь у меня есть новая кровать въ спальн… Полуторная…
— А вашу новую я велла вынести на чердакъ. Семенъ и Дарья ее вынесли. Спите тутъ, вамъ тутъ будетъ удобне, да и меня вы не будете безпокоить. Здсь вамъ воздуху больше… Спите до дачи.
— Миленькая, Софія Николаевна…— началъ было Іерихонскій, но Соняша вышла изъ кабинета и хлопнула дверью.
Въ ма Іерихонскіе перехали на дачу въ Озерки. Двухспальный тронъ по его громадности не былъ взятъ на дачу, но и въ дачномъ помщеніи Іерихонскій долженъ былъ спать отдльно отъ Соняши, у себя въ кабинет, хотя и на новой полуторной кровати.
— Вамъ здсь удобне. Вы будете раньше меня вставать, чтобы хать на службу, — говорила ему Соняша.— Да и Семенъ всегда можетъ войти къ вамъ, чтобы разбудить васъ, подать вамъ умыться, помочь одться. А какъ будетъ Семенъ. входить въ спальню, если я сплю?
— Но я могу не требовать услугъ Семена… Я могу самъ… Накину халатъ и пойду одваться въ кабинетъ, чтобы васъ, мою нжную милочку, не безпокоить…— пробовалъ возражать Іерихонскій.— Семенъ явится ко мн въ кабинетъ съ вычищенными сапогами — вотъ и все…
— Спите покуда тутъ, и потомъ подумаемъ…— отвтила Соняша.
Дабы умилостивить жену, онъ купилъ ей рыженькую шведку, выстриженную на англійскій манеръ, плетеный шарабанъ, одлъ Семена въ ливрею и лакированную шляпу, чтобы онъ былъ грумомъ при шарабан, но и это не помогло. Соняша каталась въ шарабан по Озеркамъ и Шувалову, но разршенія нужу на переселеніе изъ кабинета въ спальню не дала. Іерихонскій пробовалъ просить.
— Нервы у меня теперь слабы. Дайте имъ успокоиться, — отвчала Соняша.— Когда нервы успокоются, я подумаю.
Въ іюн кончился у Манефы Мартыновны контрактъ на наемъ квартиры, съхали отъ нея жильцы студенты и она переселилась на дачу къ Іерихонскимъ. Съ этого времени положеніе Іерихонскаго нсколько улучшилось. Манефа Мартыновна, принявъ хозяйство въ дом, стала ухаживать за зятемъ, заказывала ему его любимыя блюда къ столу, за обдомъ подкладывала ему лучшіе куски. Въ отсутствіе изъ дома Соняши онъ уже имлъ иногда возможность излить свое горе передъ тещей по поводу обращенія съ нимъ жены, и это облегчало ему его непріятности. Манефа Мартыновна сочувствовала Іерихонскому и утшала его.
— Погодите, — говорила она ему.— Погодите немного. Уходится она и угомонится. Характеръ у ней ужасный, но не злой.
Іерихонскій ждалъ, но Соняша не угомонялась.
Дабы разсяться, Іерихонскій раза два звалъ къ себ по вечерамъ своихъ шаферовъ на винтъ, стариковъ Пріемленскаго и Олофернова, одинъ разъ они даже обдали у него, но Соняша была съ ними суха, не любезна, узжала на музыку, въ театръ, оставляя ихъ однихъ. Хозяйку замняла Манефа Мартыновна, садилась съ ними играть четвертымъ партнеромъ, угощала ихъ, но нелады между Іерихонскимъ и Соняшей все-таки были замчены шаферами, и въ послдній разъ Пріемленскій, узжая отъ Іерихонскаго, въ легкомъ подпитіи, шепнулъ ему на прощаніе.
— Бдный Антіохъ! Мн тебя жаль. Женившись, ты, кажется, вляпался.
Іерихонскій крпко пожалъ ему руку и, чуть не плача, тихо произнесъ въ отвтъ:
— Молчи… Не говори… Не осуждай… И такъ тяжело.
Осенью Іерихонскіе переселились въ городъ на новую квартиру. Квартира, по настоянію Соняши, была больше по числу комнатъ, мебель обновлена и прикуплена новая. Соняша начала вызды въ театръ, въ концерты, но рдко брала съ собой мужа. Да Іерихонскій уже не особенно и охотлся здить съ ней, избгая рзкихъ попрековъ съ ея стороны, издвательствъ и вообще недружелюбнаго къ себ отношенія. Попробовала она завести и вечеринки для гостей, приглашала своихъ прежнихъ знакомыхъ по курсамъ, студентовъ, проживавшихъ когда-то на квартир у ея матери, но вс они какъ-то ужъ не могли сойтись съ ней, побывали по разу или по два и перестали посщать ее. Была приглашена разъ и актриса Калатырникова, но затяла съ Іерихонскимъ такой разговоръ о свободной любви, что Іерихонскій, какъ ни опасался жены, а наговорилъ ей рзкостей, и, какъ говорится, отчиталъ ее. Ему, разумется, досталось отъ жены, но Калатырникова уже больше къ нимъ не являлась. Такъ протянули они до января. Въ январ Соняша стала говорить Іерихонскому, что она больна, хочетъ для поправки хать за границу и чтобы онъ взялъ себ на два мсяца отпускъ для сопутствованія ей. Онъ воспротивился.
— Другъ мой, Софія Николаевна, это невозможно, — сказалъ онъ.— Я жду по служб новаго назначенія и если я буду въ отсутствіи изъ Петербурга, то оно не состоится.
— Ну, тогда я уду одна. Мн надо лечиться. Выдайте мн видъ на жительство. Да и хорошо, что вы не дете. Надоли вы мн. Не могу я съ вами жить, — отвчала Соняша.— Не могу, не могу. Но если я васъ приглашала хать со мной, то только изъ деликатности приглашала. Помните, вы общали выдать мн отдльный видъ на жительство, когда я у васъ потребую.
Іерихонскій не возражалъ, а только пояснилъ:
— Но вдь я не могу давать вамъ много денегъ на прожитіе заграницей.
— Дайте столько, сколько я вамъ стою здсь. Больше не надо, — отвчала Соняша.— У меня есть три тысячи рублей, подаренныя вами, съ меня и довольно. Сколько вы можете высылать мн въ мсяцъ?
Іерихонскій подумалъ.
— Двсти рублей, — произнесъ онъ.
— Я довольна. Дайте только теперь сразу за три мсяца впередъ. Калатырникова въ Париж отлично и на сто пятьдесятъ рублей въ мсяцъ жила.
И Соняша ухала.
Два мсяца Соняша прожила въ Ницц. Теперь она живетъ въ Париж. Она иногда пишетъ оттуда матери. Мужу она написала всего одно письмо изъ Парижа, гд сообщала, что учится тамъ живописи. Іерихонскій не очень печалился вслдствіе отъзда жены. Онъ отчасти даже былъ радъ, что разстался съ ней. Теперь онъ вздохнулъ нсколько свободне. Утшило его и повышеніе но служб, котораго онъ ожидалъ. Кром того, онъ на дняхъ получитъ Станиславскую звзду, предметъ давнишнихъ мечтаній.
Живетъ Іерихонскій на попеченіи тещи Манефы Мартыновны, которая правитъ у него домомъ. Maнефа Мартыновна нжно ухаживаетъ за нимъ. Недавно онъ проотудился, получилъ ломоту въ лопаткахъ, и надо было видть, съ какой заботливостью натирала она его камфарной мазью и поила на ночь малиной.
Лейкин Николай Александрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Просветитель, Лейкин Николай Александрович, Год: 1905
  2. Купец пришел!, Лейкин Николай Александрович, Год: 1903
  3. Под южными небесами, Лейкин Николай Александрович, Год: 1899
  4. На заработках, Лейкин Николай Александрович, Год: 1891
  5. В царстве глины и огня, Лейкин Николай Александрович, Год: 1890
  6. Кусок хлеба, Лейкин Николай Александрович, Год: 1871
  7. Счастье привалило, Лейкин Николай Александрович, Год: 1902
  8. Из записной книжки отставного приказчика Касьяна Яманова, Лейкин Николай Александрович, Год: 1874
Электронная библиотека