Вместе, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1870 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 37 минут(ы)

ВМСТ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Море.

Нелюдимо наше море,
День и ночь шумитъ оно.
Въ роковомъ его простор
Много бдъ погребено.
Языковъ.

Въ конц сезона морскихъ купаній, въ небольшомъ городк, на сверномъ берегу Франціи (еще не очень давно убогой рыбачьей деревн), любители изъ купающагося общества устроили въ зал клуба концертъ съ благотворительной цлью.

Дня за два передъ тмъ море унесло рыбака, у котораго осталось большое семейство. Вс видли, гуляя во время отлива по песчаному берегу, какъ убивалась тутъ бдная мать шести осиротвшихъ малютокъ. Она рвала на себ волосы, выла, и въ громкихъ причитаніяхъ своихъ проклинала жадное, ненасытное, безжалостное море.

Концертная зала была полна. Даже не всмъ нашлись мста, и многіе должны были стоять по бокамъ, около стнъ и оконъ.

Посл двухъ-трехъ пьесъ на одномъ на двухъ фортепьяно, съ акомпаниментомъ и безъ акомпанимента скрипки, да посл какого-то ноктурно на віолончели, молоденькая англичанка пропла одинъ изъ самыхъ популярныхъ англійскихъ романсовъ, который былъ какъ нельзя больше кстати.

Въ зал было довольно и англичанъ (это можно было видть по краснымъ sorties de bal дамъ и по блокурымъ, съ прямыми проборами, головамъ мужчинъ), но въ остальномъ обществ едвали было человкъ десять, которые понимали прекрасныя и трогательныя слова романса.

Въ нихъ разсказывалось, какъ три рыбака отплыли изъ пристани на закат солнца и каждый изъ нихъ думалъ о женщин, которая любитъ его больше всего на свт, и какъ дти ихъ стояли на берегу, провожая ихъ глазами. Хоть море и стонетъ, а плыть надо. Добыча скудна, но на рукахъ столько милаго! ‘Мужчинамъ работать’, говорилъ припвъ, ‘а женщинамъ плакать’. Вотъ и ночь. Три бдныя женщины сидятъ въ маячной башн и поправляютъ свтильни сторожевыхъ лампъ, и смотрятъ на море. Его хлещетъ ливень, всплескиваетъ втеръ. Валы идутъ грозные, черные. Бури такъ внезапны, воды такъ глубоки! ‘Мужчинамъ работать, а женщинамъ плакать’. Поутру, какъ отхлынетъ приливъ, на песк берега будутъ лежать три трупа, и женщины станутъ рыдать надъ ними и ломать руки…. ‘Мужчинамъ работать, а женщинамъ плакать’.

У пвицы былъ звучный контральто, она пла съ чувствомъ. Слезы дрожали у нея въ голос, когда она повторяла унылый припвъ романса. На всхъ, даже и на тхъ, кто не понималъ слонъ, пніе произвело сильное впечатлніе. Будь это не любительница, а артистка по ремеслу, ее заставили бы, можетъ быть, не одинъ разъ повторить романсъ.

Единодушными рукоплесканіями ей заключился первый отдлъ концерта. Большинство публики поднималось съ мстъ и расходилось по другимъ заламъ. Многіе вышли и на крытую галерею, которая тянулась вдоль всего зданія, со стороны моря.

Ночь была совсмъ черная. Галерея освщалась только тремя или четырьмя лампами, подвшенными высоко къ ея досчатому навсу, да окнами залъ, выходившими на нее. Но тьма съ моря боролась съ этимъ свтомъ, и у каменнаго барьера галереи, куда не падало отраженіе окопъ, было совсмъ темно, какъ и въ тни оконныхъ простнковъ.

Охотниковъ сидть тутъ на сыромъ и уже довольно холодномъ воздух было немного. У круглыхъ мраморныхъ столиковъ, разставленныхъ вдоль всей галереи, было пусто. Только дв-три небольшія группы угощали себя около нихъ пуншемъ. Вышедшіе изъ концертной залы мужчины и дамы больше ходили взадъ и впередъ или останавливались у загородки и смотрли на темное море. Говоръ заглушался его гудящимъ ропотомъ.

Было время прилива. Зданіе клуба, казавшееся поутру неприступной твердыней, было совсмъ осаждено волнами. Какъ ни высоко стояло оно надъ песчаной отмелью, какъ ни далеко казалось отъ него море, приливъ могъ бы захлестнуть теперь его галерею, если бы втеръ подулъ сильне. Каменная ограда ея была только верхомъ десятисаженной стны, упиравшейся внизу въ плоскій берегъ. Еще утромъ по этому берегу шумно гуляло общество, которое собралось на концертъ, и море сіяло на солнц за версту отъ стны. Теперь волны его бились въ эту стну выше уровня пола галереи. Наклонившись черезъ загородку, можно было достать ихъ рукой.

II.

Въ концертной зал оставались только очень немногіе.

Впереди, около самой эстрады, нсколько дамъ и мужчинъ окружили молоденькую пвицу, которая вся раскраснлась отъ похвалъ.

У одного изъ оконъ, обращенныхъ на галерею, стояли дв дамы и говорили по-русски.

— Оставаться дольше не стоитъ. Ты же, кажется, устала, Варенька?

— Да, немного. Только мн хотлось бы спросить у этой миленькой миссъ, чей это романсъ она пла и какъ онъ называется. Въ афиш ничего не сказано. Ты спросишь, Наташа, когда эти господа отойдутъ съ своими комплиментами?

— Хорошо. Такъ я не стану надвать свое пальто.

Она взяла его съ окна и перебросила себ черезъ руку, въ которой держала за синія лепты свою полумужскую шляпу изъ темной соломы.

Наташа была блондинка лтъ двадцати двухъ. Ея открытое, оживленное лицо, съ большими темными глазами, дышало почти дтскою свжестью и ясностью. Только темныя брови, мало закругленныя и оттого будто нахмуренныя, да небольшая поперечная морщина между ними, придавали ему нкоторую серьезность. Стройный станъ ея былъ плотно охваченъ синимъ шелковымъ платьемъ, гладкій блый батистовый воротничекъ окружалъ ея нжную шею, такіе же гладкіе блые нарукавнички окружали маленькую руку. Недлинные и незаплетенные русые волосы были собраны сзади въ черную бархатную стку.

Другая дама, немного выше ростомъ, и годами десятью старше, еще очень красивая брюнетка, казалось, только-что оправлялась посл тяжелой болзни. Въ прекрасныхъ и выразительныхъ чертахъ ея блднаго лица замтно было сильное утомленіе, вокругъ глубокихъ черныхъ глазъ лежала легкая тнь. На ней была свтлая соломенная шляпа, обыкновенная дамская, съ темными лентами, черное шелковое платье и большая темная шаль.

— Вотъ и Борисовъ идетъ, сказала она, протягивая руку къ своему зонтику, лежавшему на окн.— Я выйду съ нимъ на галерею, Наташа. Здсь душно.

— Вы готовы, Владиміръ Ивановичъ? обратилась она къ подошедшему къ нимъ молодому мужчин средняго роста, лтъ двадцати шести, смуглому, съ небольшой круглой бородкой.

— Какъ видите, отвчалъ онъ, застегивая свое темное пальто и надвая шляпу.

— Такъ давайте руку.— Мы подождемъ тебя у перваго окна, Наташа.

— Хорошо. Я сейчасъ: миссъ, кажется, одна.

III.

Они вышли на галерею, и остановились у загородки.

— Странное дйствіе произвела на меня эта псня, сказала Варвара Николаевна, снимая руку свою съ руки Борисова, и опираясь ею на камни загородки.— Мн вдругъ стало такъ жаль Наташу, и я не могу прогнать, думы объ ней.

Борисовъ невольно вздрогнулъ.

— Какъ? отчего? спросилъ онъ быстро.

— Я и сама не знаю. Можетъ быть, это глупо, но у меня все это время такъ разстроены нервы, что я воображаю богъ знаетъ какія печальныя вещи.

Она замолчала, и стала глядть въ черную клубящуюся даль моря. Туда же смотрлъ и Борисовъ, и тоже молчалъ.

Галерея начинала пустть. Вс собирались въ комнаты, ожидая второй части концерта. Да притомъ и втеръ становился свже. Онъ похлопывалъ парусинными фестонами, украшавшими навсъ галереи, и слегка покачивалъ тусклыя лампы. Волны шумне плескались въ стну, и взбирались чуть не до самаго верха ея. Въ этихъ потемкахъ, подступавшихъ съ глухимъ стономъ и гуломъ къ самымъ ногамъ, было что-то грозное и наводящее грусть, для всякаго, кто не привыкъ къ морю съ дтства. Глядя въ этотъ тревожный мракъ, прислушиваясь къ этимъ таинственнымъ голосамъ пучины, трудно было не думать, что въ эту самую минуту не одна бдная жизнь гибнетъ въ обезсиливающей борьб съ темною и дикою силой волнъ, что везд, на заливаемыхъ ими берегахъ вдовютъ жены, сиротютъ дти, рыдаютъ старыя матери, зная, что любимый сынъ уже не закроетъ имъ глазъ, выплаканныхъ въ долгую, печальную жизнь.

— Вотъ и вы такой же рыбакъ, Владиміръ Ивановичъ, заговорила Варвара Николаевна, не сводя глазъ съ моря.— Врно и вамъ не сдобровать. То море, въ которое вамъ плыть, страшне этого, грозне. ‘А женщинамъ плакать.’

— Полноте, Варвара Николаевна, сказалъ Борисовъ, хотя сердце у него сжалось.— Зачмъ у васъ такія черныя мысли? Откуда он?

— Выбора у васъ нтъ, и вы поплывете, — должны плыть. ‘А женщинамъ плакать,’ повторила она.

Слышно было, что губы у нея дрожали.

Когда она говорила это, передъ нею вставало недавно прожитыя ею сцены. Изъ этого сырого морского мрака неотвязно смотрло на нее умирающими глазами еще молодое, но блдное, истомленное лицо, котораго она никогда не увидитъ. Изъ этого смутнаго морского гула слышался ей слабый звукъ замирающаго голоса, котораго она никогда уже не услышитъ. Онъ произносилъ слова любви, надежды, а въ ея сердц шевелились проклятья, обты мщенія.

Борисовъ не говорилъ ни слова. Онъ зналъ, что утшенія были бы безполезны ея незажившему сердцу. Лицо ея было совсмъ въ тни и она дала волю слезамъ. Горячими каплями катились он по ея щекамъ и падали въ холодныя волны.

IV.

Къ нимъ подошла Наташа, уже совсмъ готовая отправиться домой.

— Миссъ Гревсъ общала прислать намъ ноты, Варенька, сказала она, и наклонилась немного надъ водой.— Какой высокій нынче приливъ! Брызги летятъ въ самое лицо.— Вотъ такія же волны утащили этого бднаго рыбака.

Варвара Николаевна уступила ей свое мсто и сла на ближайшій стулъ.

— Мн кажется, проговорила она уже боле спокойнымъ голосомъ,— эту стну когда нибудь размоетъ и галерея полетитъ въ море.

— Хоть этого и не случится сегодня, сказала Наташа,— а все же лучше пойти домой. Здсь холодно, Варенька.

— Пожалуй, пойдемъ, согласилась Варвара Николаевна, не поднимаясь впрочемъ съ мста.

— А что это вы такъ молчаливы сегодня, Владиміръ Ивановичъ? обратилась Наташа къ Борисову,— или на васъ навело грусть это море?

— Посмотрите, въ самомъ дл, какое оно сегодня черное!

— Да. Какъ мн поправилась эта миссъ Гревсъ, и неправда ли, какъ мило она пла? сказала Наташа.

— А романсъ поправился вамъ, Наталья Николаевна?

— Музыка, но не слова.

— А по мн слона лучше, замтила Варвара Николаевна.

— Зачмъ этотъ припвъ: ‘Женщинамъ плакать?’

— Такъ бываетъ, Наташа.

— И у рыбаковъ бываетъ такъ не всегда, а тутъ будто про всхъ, будто общее правило. ‘Мужчинамъ работать, а женщинамъ плакать.’ Мн кажется и работать имъ вмст, а если ужь нельзя иначе, такъ и гибнуть вмст. Тогда и плакать будетъ нскому.

Но будто спохватившись, Наташа быстро наклонилась къ сестр, и сказала:

— Пора мамъ идти, Варенька. Теб надо отдохнуть.

Варвара Николаевна встала и они пошли.

— Въ которомъ часу детъ завтра вашъ дилижансъ? спросила Наташа у Борисова.

— Въ шесть часовъ.

— Такъ рано!

— Да, иначе не поспть къ позду.

Спускаясь по освщенной лстниц клуба, Наташа замтила, что сестра ея очень блдна. Она посмотрла на Борисова: онъ показался ей печаленъ и задумчивъ.

Она тоже пріумолкла и думала: ‘зачмъ это онъ узжаетъ завтра?’

До дому было недалеко. Надо было только пройти небольшую площадь, довольно свтлую отъ оконъ магазиновъ съ разнымъ привознымъ товаромъ, да подняться по маленькому переулку въ гору. Переулокъ носилъ громкое имя улицы какого-то знаменитаго маэстро музыки, но былъ такъ узокъ, что въ немъ съ трудомъ разъзжались дв телги, и все освщеніе состояло изъ двухъ моргающихъ фонарей въ начал его и въ конц. Послдній фонарь былъ прибитъ къ стн того дома, гд жили сестры. Домъ, построенный на англійскій манеръ, въ три этажа, но съ одной только жилой комнатой въ каждомъ, стоялъ на углу переулка, который круто поворачивалъ тутъ влво и дальше носилъ названіе уже какой-то политической знаменитости.

Борисовъ довелъ Варвару Николаевну и Наташу подъ руку до ихъ квартиры. На ихъ звонокъ двери отворила имъ старая служанка въ высокомъ нормандскомъ чепц, нанятая ими тутъ.

Было уже довольно поздно, и Борисовъ зашелъ только на нсколько минутъ проститься съ Варварой Николаевной и Наташей, до свиданія въ Петербург, куда онъ долженъ былъ воротиться только въ конц зимы. И Варвара Николаевна и Наташа говорили ему, чтобы онъ писалъ къ нимъ. Черезъ мсяцъ он надялись быть уже дома. Борисовъ общалъ, пожалъ руки сестрамъ и пошелъ въ свою квартиру, въ улиц политической знаменитости. Это было дома за четыре отъ угла.

Тихо шагая, онъ думалъ: ‘зачмъ это мн узжать завтра?’

VI.

Ему плохо спалось въ эту ночь, и онъ всталъ почти черезъ силу, когда стукъ квартирнаго слуги въ его дверь возвстилъ ему, что пора отправляться къ дилижансу.

Слуга взвалилъ себ на плечо его чемоданъ, и пошелъ впередъ.

Дилижансъ отправлялся съ площади передъ клубомъ и Борисову надо было идти вчерашнею дорогою. Онъ шелъ съ шаткой надеждой, не увидитъ ли еще разъ Наташу, не кивнетъ ли она ему изъ окна своей милой головкой, и не крикнетъ ли: ‘до свиданья!’ этимъ милымъ голосомъ, который онъ никогда не уставалъ слушать.— Но теперь еще такъ рано, — нтъ и шести, а Наташа встаетъ гораздо позже. Вчерашнее же прощанье было такое сухое, оффиціальное. Наташа простилась съ нимъ такъ холодно, точно была сердита на него. Но она права: онъ былъ вчера такъ глупъ. Борисову казалось, что все, что ни говорилъ онъ вчера, было поразительно глупо. Наташа, конечно, крпко спитъ теперь, и не думаетъ объ немъ. Да и думала ли когда нибудь? Не обольщался ли онъ постоянно до сихъ поръ? Но на что же намекала ему вчера ея сестра? Или онъ не понялъ, и она не думала ни на что намекать?

На каменномъ крылечк углового дома сидли двое дтей,— двочка въ какой-то смшной шапочк и въ деревянныхъ башмакахъ, и совсмъ маленькій мальчикъ, занимавшійся сдобнымъ кренделемъ. Передъ ними стоялъ, разставивъ ноги, мальчикъ постарше, въ синей блуз. Онъ засунулъ руки въ карманы штановъ подъ блузой, и что-то ораторствовалъ.

Что бы это значило? Сосднія дти собираются на крылечко только когда Наташа встанетъ и отворитъ эту дверь на улицу. ‘Неужели она встала? встала для меня?’ И Борисовъ чуть не побжалъ впередъ.

Наташа стояла въ дверяхъ, въ легкомъ свтломъ плать, ясная, свжая какъ утро, которымъ дышала. Волосы ея, несдержанные сткой, падали широкими завитками ей на плечи. Сердце радостно дрогнуло у Борисова, казалось, онъ никогда не видалъ ее прекрасне.

— Наталья Николаевна!

— Какъ вы поздно! сказала она, ласково улыбаясь.— Остается всего пять минутъ до шести.

— И вы встали такъ рано!

— Хотла еще разъ сказать вамъ: до свиданья!

— Какая вы добрая, хорошая! сказалъ Борисовъ, взявъ ея протянутую къ нему руку.

— А зачмъ вы были такой нехорошій вчера,— все хмурились?

— Мн досадно узжать.

— Чтожь, если надо! Но я знаю — васъ разстроила вчера и моя сестра. Она сказала мн, что говорила вамъ на галере. Мн стало досадно и на нее, и на васъ. Какія-то предчувствія, мрачныя предчувствія… Я этого такъ не люблю.

— Горе ея такъ еще свжо…

Въ одно время съ этими словами Борисова послышался съ площади раскатистый звукъ почтовой трубы.

— Кондукторъ затрубилъ, крикнулъ маленькій блузникъ,— сейчасъ дилижансъ подетъ.

— Что это я не всталъ раньше? проговорилъ съ досадой Борисовъ.

— Нечего длать! А теперь вамъ пора. Прощайте, Владиміръ Ивановичъ.

Она подала ему руку..

— Забудьте слова сестры. Посмотрите, какое утро сегодня, какое солнце! У меня тоже есть свои примты. Я задумала вчера: если по утру, какъ встану, будетъ яркое солнце,— вчера оно и не показывалось, — все будетъ свтло въ вашемъ будущемъ… и въ моемъ.

Она крпко пожала ему руку.

Кондукторъ опять затрубилъ.

— До свиданья,— идите.

— До скораго, милая Наталья Николаевна.

Борисовъ раза три оглянулся дорогой, прежде чмъ вышелъ на площадь. Когда онъ оглянулся въ послдній разъ, уже въ самомъ конц переулка, онъ увидалъ Наташу въ окн верхняго этажа. Онъ будто все еще чувствовалъ на своей ладони ея теплую маленькую руку.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Черезъ полгода.

І.

На каминныхъ часахъ, въ небольшой, уютно-убранной гостиной Варвары Николаевны, только-что пробило три. Короткіе и тусклые дни петербургской зимы становились уже длинне, ясне, смеркалось только часамъ къ пяти.

Около закрытаго рояля, на кругломъ табурет, сидла Наташа, въ томъ самомъ синемъ шелковомъ плать, которое было на ней, полгода тому, на благотворительномъ концерт приморскаго французскаго города. Она нисколько не измнилась съ тхъ поръ. Такъ же открыто и ясно смотрли ея темные глаза, такъ же свтло было выраженіе ея свжаго, прекраснаго лица.

Противъ нея, облокотись на выгибъ рояля, стоялъ Борисовъ.

Онъ возвратился уже недли три тому назадъ, гораздо раньше срока, который назначалъ себ. Со времени возврата онъ каждый день, или утромъ, или вечеромъ, бывалъ у сестеръ. На этотъ разъ онъ пришелъ къ нимъ обдать.

Варвара Николаевна куда-то выхала въ это утро, и еще не возвращалась, хотя обычное время обда было уже близко.

Наташа и Борисовъ говорили о ней.

— Вообще она стала какъ будто спокойне, но это спокойствіе еще очень непрочно, говорила Наташа.— Вы знаете, она не уметъ скрываться, и горе проявляется у ней такъ страстно, такъ порывисто. Эти припадки слезъ и отчаянія у нея теперь стали рже.

— Вчера, какъ я зашелъ къ вамъ вечеромъ, она была очень блдна, ничего не говорила и такъ скоро ушла.

— Да, вчера она была очень разстроена и ожесточена. Передъ тмъ, какъ вамъ придти, зашелъ къ намъ Романъ Петровичъ, и привелъ своего племянника, студента изъ Москвы. Кажется, серьезный молодой человкъ. Стали разсказывать разныя новости, конечно не особенно веселыя, — бранить то, другое, Варя разгорячилась, заговорила съ такимъ энтузіазмомъ, какъ давно не говорила. Они просидли довольно долго. Это должно быть утомило ее. Когда они ушли, я зашла къ ней въ спальню, — она лежала лицомъ въ подушки, и рыдала — рыдала…

— Бдная! Кажется, если бы она могла полюбить опять…

— Я сама это думаю, — это было бы большое счастье. Но она воображаетъ, что эта пора уже прошла для нея. Когда она спокойна, она избгаетъ всякаго разговора о себ, но когда начнетъ хандрить,— только и говоритъ, что женщин надо оставаться одинокой въ наше время, не любить, не привязываться ни къ кому. Въ томъ род, какъ, помните, она стращала васъ.

— Моремъ-то?

— Да. Она и теперь, когда нападетъ на нее грусть, стращаетъ меня.

— И что же вы?

— Будто я побоюсь чего нибудь!

Наташа сказала это такъ просто, что нельзя было не врить ей.

— Да вдь и въ Вар нтъ страха, продолжала она.— Это отчаянье говоритъ въ ней. Она боится только за другихъ,— за ихъ спокойствіе, счастіе. Разв и прежде не знала она всего этого? А не побоялась же за себя. Ей представлялось тогда два выбора. Съ Одинцовымъ — онъ такъ ее любилъ!— она не потеряла бы своего спокойствія.

— Да не нашла бы и счастья. Онъ добрый, любящій человкъ, но вс стремленія его такъ узки, жалки.

— Въ томъ-то и дло. Она и знала это, длая другой выборъ. Ей именно счастья нужно было, а не спокойствія, — и она могла бы долго быть счастлива, если бъ не случай…

— Не совсмъ случай, Наталья Николаевна. На это всегда можно было разсчитывать. Въ такое время мы живемъ.

— А хоть бы и такъ! Она не разъ говорила мн: ‘что это за счастье, когда каждую минуту надо дрожать за него?’ Все же счастье. И отказаться отъ него — тоже обречь себя на несчастіе. Говорятъ о спокойствіи. Да гд оно? Спокойны только мертвые. Я этого не понимаю, потому что хочу жить, хочу быть счастлива. Я что будетъ, этого мы не знаемъ.

Пріздъ Варвары Николаевны прервалъ этотъ разговоръ.

— Я. немного опоздала, сказала она входя,— но за то привезла еще гостя къ обду. Здравствуйте, Владиміръ Ивановичъ.

II.

Вслдъ за нею въ гостиную вошелъ мелкими и твердыми шагами старичокъ средняго роста, въ бломъ галстух и черномъ двубортномъ сюртук, застегнутомъ до верху на вс пуговицы. На гладко выстриженной, совсмъ блой голов его, не было и слда лысины, не худое лицо, съ чисто-выбритою бородой, но съ густыми усами, такими же блыми, было еще свжо и съ легкимъ румянцемъ, черные глаза смотрли зорко изъ-подъ густыхъ бровей, въ которыхъ еще осталось нсколько темныхъ волосъ, когда онъ улыбался, виднлись ровные блые зубы.

Съ такой улыбкой подошелъ онъ прямо къ Наташ.

— А, ддушка! ласково сказала она, идя къ нему на встрчу, и подставила ему свои губы.

Онъ взялъ ее за об руки и поцловалъ, говоря: ‘здравствуйте, здравствуйте!’

Мховая шапка, которую онъ держалъ подъ мышкой, выпала у него. Борисовъ поднялъ ее, и положилъ на стулъ.

— А, Владиміръ Ивановичъ! продолжалъ старикъ скороговоркой.— Спасибо вамъ. Что новенькаго? что хорошенькаго? Здравствуйте!

Онъ протянулъ ему руку.

— Новаго ничего нтъ, Романъ Петровичъ, отвчалъ Борисовъ,— а хорошему откуда же быть?

— Ничего, ничего, проговорилъ Романъ Петровичъ какъ-то таинственно кивая головой и поднявъ вверхъ указательный палецъ руки,— все придетъ, погодите. По мн ужь и то хорошо, что вотъ такихъ молодыхъ людей теперь много.

И онъ потрепалъ по плечу Борисова.

— А каковъ племяшъ-то мой, Наталья Николаевна! продолжалъ онъ,— молодецъ, право молодецъ! Очень меня порадовалъ, очень. Глядитъ ясно, идетъ впередъ смло. Да, славные нынче молодые люди, славные!

— Смотрите, не захвалите, ддушка, сказала Варвара Николаевна.

— Не могу, не могу не хвалить! Что хорошо, то хорошо.

— А насъ и не похвалите! сказала, смясь, Наташа.

— Какъ нтъ! Да вдь я васъ не отдляю. Тоже молодежь.

Вотъ и моя милая внучка, Варвара Николаевна — хоть сейчасъ въ парламентъ!

— А пока пойдемте въ столовую, ддушка, сказала Варвара Николаевна, взявъ его подъ руку.— У насъ сегодня вашъ любимый борщъ.

— Почему вы въ самомъ дл не внучки мн? сказалъ Романъ Петровичъ, вынимая изъ-за пазухи платокъ.

— Будто это не все равно! отвчала ему Наташа.— Разв мы не такъ же любимъ васъ?

— Знаю, знаю, проговорилъ старикъ, и началъ поспшно сморкаться.

III.

Были уже сумерки. Въ столовой, рядомъ съ гостиной, и въ комнат дальше, кабинет Варвары Николаевны, были уже зажжены свчи, но гостиная освщалась только трепетнымъ огнемъ затопленнаго камина. Варвара Николаевна любила оставаться въ такомъ полумрак.

Ддушка попросилъ ее сыграть что нибудь на фортепьяно, она сла за рояль, а онъ помстился въ темный уголъ бокового дивана, и слушалъ въ полудремот.

Наташа и Борисовъ ходили взадъ и впередъ по всмъ тремъ комнатамъ, шедшимъ врядъ, и то обмнивались нсколькими бглыми словами, то молчали.

— Какой еще бодрый старикъ Романъ Петровичъ! замтилъ Борисовъ.

— А сколько пришлось страдать ему, бдному! сказала Наташа.— Онъ однакожъ, кажется, уснулъ.

Ддушка кашлянулъ изъ своего темнаго угла.

— Нтъ, не спитъ.

И опять они ходили и молчали. Варвара Николаевна продолжала играть.

Наташа и Борисовъ нсколько разъ прошли до кабинета Варвары Николаевны и назадъ до гостиной, и не проговорили ни слова. И онъ, и она чувствовали какое-то тревожное желаніе сказать что-то другъ другу, но что сказать и какъ сказать? Сердце у нихъ переполнялось, а между тмъ на язык не было словъ.

— Чтожъ мы все молчимъ? проговорила Наташа, точно желая облегчить грудь отъ какой-то тяжести.— Или все переговорили? Вы объ чемъ-то призадумались, Владиміръ Ивановичъ.

— Да, отвчалъ онъ,— у меня голова полна думъ, но я ихъ не могу уловить. Я хотлъ бы разсказать ихъ вамъ, Наталья Николаевна, и не умю,— такъ они путаются.

— Скажите хоть одну, проговорила Наташа, и ждала съ замираніемъ сердца.

Они прошли нсколько шаговъ молча.

— И мн все кажется, проговорилъ Борисовъ какъ-то робко,— вы знаете ихъ вс. Какъ вы думаете?

Наташа немного задумалась и отвчала:

— Можетъ быть.

— Я хотлъ бы сказать вамъ все, что мн такъ безсвязно думается, только для того…

Они вошли въ полутемную гостиную. Варвара Николаевна мягче касалась клавишъ, будто усыпляя старика.

— Только для чего? спросила Наташа.

— Для того, чтобы услыхать, что скажете вы.

Не произнося ни слова, прошли они до кабинета Варвары Николаевны. Сердце у нихъ билось тревожно.

Наташа остановилась у круглаго столика передъ диваномъ, подняла немного опущенную голову, и сказала:

— Зачмъ говорить? Разв вы не знаете?

Они глядли другъ другу въ глаза.

Руки Владиміра протянулись къ ней.

— Милый мой! прошептала она.

И руки ея лежали уже на его плечахъ, а его руки обнимали ее.

Одно пламя пробжало по ихъ губамъ.

IV.

Они сидли на диван, и опять молчали. Да и что было говорить? Въ ихъ взглядахъ высказывалось все, чего они не съумли бы высказать въ словахъ. Какъ будто какія-то могучія крылья уносили ихъ далеко,— далеко отъ міра, отъ людей,— въ какую-то новую и чудную область свта и тепла. За минуту у нихъ еще были мысли. Теперь они не думали. Все въ нихъ было однимъ великимъ, свтлымъ чувствомъ. Тихая, нжная музыка, доносясь изъ гостиной, казалось, баюкала ихъ. Прошедшаго какъ не бывало, изъ будущаго, этого темнаго міра, не доносилось ни звука, Одно яркое солнце настоящаго пламенло надъ ними.

Горячія руки ихъ опять соединились.

— Хорошій мой! ненаглядный!

— Милая! дорогая моя!

Звуки ихъ словъ перемшивались, какъ ихъ дыханіе.

Акорды въ гостиной стали глуше, и изъ кроткаго, ласкающаго тона все боле переходили въ строгіе и грустные, отрывчатые звуки. Варвара Николаевна пла въ полголоса:

Я съ горъ иду, исполненъ думъ,

Въ долин мгла, на мор шумъ…

Владиміръ и Наташа невольно стали слушать.

Зачмъ это запла она эту мрачную псню тоски и одиночества?

Посреди этого свта, обнимавшаго ихъ своими теплыми лучами, проходила теперь передъ ними темная фигура бездомнаго странника, бродящаго по широкому міру, незнающаго покоя, полнаго неисцлимой скорби. Онъ одинокъ въ этомъ людномъ мір, родные далеко, далеко! Вздохъ его спрашиваетъ: гд? гд эта страна, любимая, желанная, предчувствуемая и никогда невиданная? Страна, гд живутъ его грезы и воскресаютъ его мертвецы, гд зеленютъ его надежды и разцвтаютъ его розы? Страна, гд говорятъ роднымъ ему языкомъ,— гд есть все, чего такъ проситъ больное сердце?

На глазахъ Наташи показались слезы, когда сестра допла свою псню. Она припала къ плечу Владиміра.

— Я бы не оторвалась отъ тебя, шептала она ему.

— Я бы не пустилъ тебя, говорилъ онъ тихо, гладя ея мягкіе волосы.

VI.

Они воротились въ гостиную. Варвара Николаевна все еще сидла у фортепьяно. Она продолжала тихо брать грустные акорды. Красный отсвтъ камина озарялъ сбоку ея печальное, задумчивое лицо. Наташа наклонилась надъ нею сзади, и нжно, ласково поцловала ее въ голову.

Ддушка спалъ сномъ младенца въ темпомъ уголк дивана.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Весна.

Не любивши тебя,
Въ селахъ слылъ молодцомъ,
А съ тобою, мой другъ,
Города ни почемъ!
Кольцовъ.

По московской желзной дорог, часахъ въ полутора зды отъ Петербурга, есть небольшая дача, которую хозяинъ ея каждую весну предлагаетъ въ газетахъ для найма жителямъ столицы. Это обшитый тесомъ, срый домикъ съ красною крышей, въ полуверст отъ селенья, гд останавливается поздъ. Онъ стоитъ въ полугор, и съ трехъ сторонъ окруженъ небольшимъ, по тнистымъ садомъ. Садъ спускается по гор къ узкому рукаву рчки, на которой стоитъ селеніе. По другую сторону дома — просторный дворъ,— въ глубин котораго, въ скромномъ флигел, помщается самъ владлецъ дачи, какой-то отставной капитанъ или маіоръ, большой хозяинъ и хлопотунъ. Хозяйственная сообразительность его видна и на томъ порядк, въ какомъ содержится дача. Разсчитывая на лишніе двадцать рублей въ наемной плат, онъ не пожалвъ холста на маркизы къ окнамъ, и полосатаго тику, чтобы защитить со всхъ сторонъ отъ солнца и втра большой балконъ, съ котораго дв ступени ведутъ въ садъ. Внутри домъ тоже былъ убранъ просто, но хорошо. Четыре комнаты его, одна довольно просторная, дв поменьше и одна совсмъ маленькая, были оклеены свжими обоями, и меблированы всмъ необходимымъ. Комната наиболе просторная была посредин, и изъ нея дверь со стеклами отворялась на балконъ. Съ обихъ сторонъ было по комнат съ небольшими альковами, ка’ждая могла служить и кабинетомъ и спальней вмст. Около ихъ оконъ густо разрослись сирени.

Дача была не велика, но для двоихъ было слишкомъ довольно простору. Въ ней поселились съ конца апрля Наташа и Владиміръ. Къ хозяйской мебели прибавилась и своя. На балкон явился столъ, диванчикъ и стулья, въ средней комнат пьянило, вс окна были драпированы блой кисеей и уставлены цвтами, альковы закрылись темными занавсками. Хозяинъ, зайдя поздравить жильцовъ съ новосельемъ, нашелъ, что дача его вдвое лучше, чмъ казалась ему прежде. Видя столько цвтовъ, онъ не могъ не похвалиться Наташ своимъ садомъ.

И точно, садъ каждою своею дорожкой, каждою клумбой, каждымъ деревомъ и кустомъ обличалъ старанія и заботы хозяина. Дорожки были гладко укатаны, усыпаны пескомъ, обложены высокимъ дерномъ, на яблоняхъ, образовавшихъ верхнюю аллею вдоль дома, не было ни одной сухой вточки. Цвтникъ передъ самымъ балкономъ начиналъ уже распускаться, высаженные въ нёго кусты георгинъ и розъ общали пышный цвтъ своею свжей и здоровой зеленью. Отъ балкона шла внизъ аллея темныхъ и кудрявыхъ черемухъ, подъ ними стояли дв-три деревянныя скамьи. Книзу садъ отдлялся отъ рчного рукава живою изгородью крыжовника и барбариса. Въ саду было также не мало сиреней, вишень и кустовъ малины и смородины. Съ одной стороны, деревянный заборъ сада отдлялъ его отъ поляны, по которой шла дорога изъ селенья. По другую сторону далеко тянулись, за плетнемъ, большіе огороды хозяина дачи, гд онъ хлопоталъ гораздо больше, чмъ въ саду, потому что все почти шло изъ огородовъ на продажу въ Петербургъ.

Весна была въ этомъ году непостоянна и измнчива, ясные и теплые дни чередовались съ втреными и пасмурными. Но будь она и еще скупе и непривтливй, съ жильцами поселилось въ сромъ домик столько любви и счастья, что они не огорчились бы капризами погоды. Въ первые дни имъ приходилось рано затворять дверь балкона, и зажигать въ сумеркахъ каминъ въ столовой, но въ ихъ сердцахъ распускалась такая пышная и цвтущая весна, что они и не думали справляться, не бгутъ ли надъ ихъ дачей тяжелыя тучи, не накрапываетъ ли дождь надъ садомъ. Въ эти минуты, которыя разростались въ часы, они жили только одинъ въ другомъ, такъ далеко отъ всхъ и отъ всего, что, казалось, они одни въ цломъ мір. Ни одно постороннее лицо не являлось нарушить это блаженное одиночество. Они не привезли съ собой даже и прислуги. Служанка хозяина дачи готовила имъ обдъ, выметала комнаты, ставила самоваръ, и тотчасъ же удалялась во флигель, какъ только сдлаетъ, что нужно. Во всемъ остальномъ они сами услуживали другъ другу. И сколько было свтлаго довольства для каждаго изъ нихъ во всякой такой услуг!

— Мн кажется иногда, говорила Наташа, — будто насъ не двое, Володя,— будто ты и я — мы одинъ человкъ. Это такъ странно, и такъ хорошо, такъ сладко!

Большая часть мыслей являлась въ нихъ обоихъ разомъ. Желая подлиться ими, они часто начинали въ одно слово, будто сговорившись. Часто, когда Владиміръ высказывалъ что нибудь, что приходило ему на мысль, Наташа говорила ему: ‘я думала тоже, и только-что хотла сказать теб’. Тоже слышала часто и она отъ него. Эта гармонія ихъ мысли удивляла и тшила ихъ. Случалось, Наташа говорила Владиміру, или онъ ей: ‘мн кажется, я знаю что ты думаешь’. И они угадывали почти всегда. Такое же согласіе было и въ ихъ чувств. Каждое желаніе возникало въ нихъ такъ же одновременно, и каждое наслажденье, каждая радость будто удвоивалась въ равномъ и вольномъ обмн.

Наташа была права, говоря, что они будто одинъ человкъ. Но въ тоже время два существа ихъ, сливаясь въ одно, становились будто вдвое сильне, чище, прекрасне, добре, богаче мыслью и чувствомъ каждое.

II.

Дня черезъ три посл перезда изъ города, довольно рано утромъ, Наташа и Владиміръ вышли на балконъ. Выраженіе лицъ ихъ было ясное и радостное, несмотря на хмурившееся утро.

За рчкой, но покатому лугу и на огородахъ селенья, граничившихъ съ нимъ, ходилъ срый туманъ. Какъ туманъ, тяжело клубились и густыя темныя облака, не давая проглянуть солнцу. Втеръ пошевеливалъ полосатый тикъ балкона, и покачивалъ цвты и деревья въ саду. Съ черемухи сыпались, какъ снжинки, блые лепестки ея раннихъ цвтовъ. Изъ сада вяло на балконъ сыростію.

— Ты озябнешь, Наташа, сказалъ Владиміръ.

Наташа была съ непокрытой головой, въ бломъ легкомъ плать.

— Да, холодно сегодня, сказала она, приподнявъ немного плечи и пряча свои руки въ широкіе рукава платья.

— Такъ пойдемъ въ комнаты.

— Нтъ, постоимъ, Володя,— я не озябну.

Владиміръ распахнулъ свое широкое пальто, и закуталъ ее въ него.

— Вотъ теперь какъ хорошо! сказала она, прилегши къ нему на грудь,— совсмъ не холодно.

— Это врно послдніе холодные дни, сказалъ Владиміръ, — пора явиться и настоящей весн.

— Она близко, отвчала Наташа, глядя въ садъ.— Посмотри, Володя, какъ заливается эта птичка.

Въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ, на куст сирени, маленькая срая птичка щебетала въ самомъ дл съ какимъ-то напряженнымъ стараніемъ, ни на минуту не смолкая, не переводя духу. Видно было, что ей надо было цпко держаться за втку противъ втра. Онъ хохлатилъ ея маленькую головку, раздувалъ ея перья и пушокъ на ея груди. Казалось, она должна была зябнуть. Но псня ея, звонкая, смлая, безостановочно лилась изъ ея надувшагося горлышка, будто на перекоръ втру,— будто это крошечное существо упрямо вызывало его на борьбу, будто смялось надъ нимъ.

— Какъ она усердно поетъ! сказала Наташа, кутаясь въ пальто Владиміра.

— Она чувствуетъ, что втру не долго дуть,— и поетъ близкіе теплые дни.

— Но какъ бьетъ ее этотъ втеръ? Она чуть держится на втк.

— А не труситъ-таки, поетъ себ. Умница!

— Ты озябла, птичка моя, сказалъ Владиміръ, крпче обнимая Наташу.— Пойденъ,— не простудись.

— А что, Володя, если насъ станетъ бить такой же втеръ, вдь и мы будемъ такъ же пть, какъ эта птичка? сказала Наташа, поднимая къ нему ясные глаза,— не испугаемся?

Владиміръ наклонился къ ея лицу и поцловалъ ея нжныя, подставленныя ему губы.

— Да?

— Да.

III.

Птичка напла свтлые, солнечные дни. Садъ быстро оправился отъ недавняго холода и похорошлъ. Цвтникъ запестрлъ мелкими цвтами, розы еще не распускались, по нсколько георгинъ развертывались уже въ своей яркой и нсколько грубой красот. Росистымъ утромъ и влажнымъ вечеромъ сильно’пахли въ саду черемхи и сирени.

Но не только эта небогатая дарами сверная весна, но и роскошная весна теплаго юга поблднла бы передъ тою лучезарной весной любви, которая дышала прозрачнымъ румянцемъ на щекахъ Наташи, горла яркимъ огнемъ въ глазахъ Владиміра.

Они, казалось, не могли наглядться другъ на друга.

— Милая, какъ я люблю твои руки, говорилъ онъ, цлуя ихъ пальцы, ихъ ладонь, ямку ихъ локтя.

— Милый, какъ я люблю твои волосы, говорила она, когда онъ опускалъ голову на ея колни, и гладила ихъ, и называла себ на пальцы.

— Съ тхъ воръ, какъ мы здсь, ты стала еще миле, еще краше. Я все бы любовался на тебя, Наташа!

— И я все смотрла бы на тебя, милый мой. Какой ты хорошій, и какъ мн хорошо съ тобой.

Въ одинъ свтлый, пламенный, волшебный сонъ сливались ихъ дни и ночи,— шептались безсвязныя рчи,— горли поцлуи,— кружилась голова,— лились страстныя слезы,— трепетали объятія,— замирали сердца,— съ воркованьемъ голубей вставало утро,— съ соловьиной пснью, съ ароматомъ ландышей подступалъ вечеръ,— синяя ночь, затаивъ дыханіе, смотрла миріадами звздъ.

Міръ съ своимъ смутнымъ гуломъ будто разступился вдругъ счастливцамъ. Казалось, самая память о немъ потонула въ ихъ чудномъ сн.

Пейте, пейте эту сладкую чашу, пока судьба не подлила въ нее своей полыни.

IV.

— Володя, говорила Наташа, выходя по утру въ садъ,— какъ бы это такъ сдлать, чтобы нашъ маіоръ не являлся сюда но утрамъ? Мн было это все равно, когда мы вставали позже, а теперь — вотъ ужь три дня — всякой разъ, какъ я выйду, онъ ужь тутъ, и съ извиненіемъ. Извиненія его мн вовсе ненужны, но зачмъ онъ непремнно каждое утро тутъ? Только мшаетъ мн быть съ тобой.

— Онъ приходитъ полить цвты, Наташа. Станемъ поливать ихъ сами.

— Какой ты умница, что придумалъ это! Мн и въ голову не приходило.

— Я возьму у него ведро и лейку, вода близко,— и ему не зачмъ будетъ ходить сюда. Онъ же знаетъ, какъ ты любишь цвты,— не забудешь объ нихъ.

— Такъ мы это сдлаемъ завтра же? Это отлично!

— Я стану приносить воду, а ты будешь въ это время варить кофе. Такъ?

— Такъ, такъ, мой милый. Это будетъ прекрасно.

И договоръ заключился поцлуемъ.

Съ этого дня первымъ дломъ Владиміра, какъ онъ встанетъ, было сойти къ рчк, зачерпнуть тамъ въ два ведра воды, принести ихъ на верхъ и наполнить лейку. Поливать же изъ нея цвты было дломъ Наташи.

— Полить я умю лучше тебя, говорила она,— предоставь это мн, Володя.

И она подбирала немного спереди свое платье, засучивала по локоть рукава, и принималась за работу, какъ ловкая садовница. Владиміръ любовался каждымъ движеніемъ ея,— и тмъ, какъ придерживала она одною рукой платье, чтобы не заплескать его,— и тмъ, какъ круглый локоть выгибался съ лейкой,— и какъ встряхивала она головой, когда прядь русыхъ ея волосъ нечаянно падала ей на лицо и щекотала его.

— Володя, милый, поправь мн волосы. Положи ихъ за ухо.

Это лицо, обращенное къ нему, было такъ мило, такъ свтло. Можно ли было устать цловать его.

Глядя на нее, когда она поливала цвты, Владиміръ готовъ былъ каждую минуту помшать ей, — обнять ее и покрыть поцлуями ея блую полную руку, ея нжную шею, ея щеки, ея губы, ея глаза.

— Ну, хорошо ли это, что ты мн мшаешь? говорила, смясь, Наташа, когда онъ, случалось, не удержится.— Постой же, не проливай по крайней мр воду. Теб же придется идти за нею.

И локоть ея касался его губъ, или полураскрытыя румяныя губы ея протягивались къ лицу Владиміра и цловали его въ губы, и вмст съ поцлуемъ звучало: ‘милый мой!’

Цвты политы,— и можно завтракать. На балкон накрытъ столъ. Хозяйская работница давно уже, лишь только они встали, принесла самоваръ, крынку молока, свжее масло.

— Наливай кофе, Володя, а я наржу и намажу хлбъ. Я не успла,— снимала сливки.

Владиміръ наливаетъ кофе, высоко поднимая кофейникъ, какъ гарсоны парижскихъ кафе.

— Вотъ я этакъ не умю налить, говоритъ Наташа, — непремнно забрызгаю скатерть.

Онъ наливаетъ и смотритъ, какъ намазываетъ она масло на хлбъ, и тоже говоритъ, что не съумлъ бы такъ ловко сдлать это.

Они сли другъ противъ друга, она на диванчикъ, онъ на стулъ.

Заслышавъ говоръ и стукъ чашекъ на балкон, два срыхъ голубя, прикормленныхъ Наташей, опускаются на землю передъ самымъ балкономъ и похаживаютъ, ожидая подачки.

— Гулю, гулю! зоветъ ихъ Наташа, кидая имъ хлбныя крошки.

Одинъ изъ нихъ, съ особенно пушистымъ зобомъ, взлетлъ на первую ступеньку крылечка.

— Какіе глупые, что ихъ нельзя пріучить сть изъ рукъ! говоритъ Наташа.— Гулю!

— Погоди, давно ли ты стала пріучать ихъ!

— А сколько мы здсь, Володя? которое число сегодня?

— Я не помню даже какой день. Не все ли равно, милая?

— Нтъ, постой! Сегодня у насъ понедльникъ. Мы пріхали въ среду.

— Да что за охота теб считать?

— Отчегожъ? Въ среду… Да какъ же это, Володя, милый, неужто мы здсь ужь три недли? или дв?

— Три, Наташа.

— А мн это все показалось точно одинъ день. И теб тоже, Володя?

— Еще бы нтъ!

— И что въ эти три недли ни случалось, намъ ни до чего дла не было. Мы и о Вар забыли, Володя. Это нехорошо. И двухъ разъ не говорили о ней.

— Теперь она скоро прідетъ, въ ту среду ровно мсяцъ, какъ мы здсь.

— Да. Но все же это совсмъ нехорошо, Володя, что мы забываемъ объ ней. Она такъ любитъ и тебя и меня. И ей такъ скучно, бдненькой! Она безъ меня врно горюетъ больше. Поговоримъ объ ней, Володя.

— Поговоримъ, милая.

— И зачмъ это взяла она съ меня слово, чтобы я не писала къ ней?

— А видно знала, что ты мало будешь вспоминать о ней.

— А! такъ ты вотъ какой! Колоть меня? Хорошо же,— я теб отплачу.

— Чмъ?

— Придумаю, да вотъ хоть такъ. Когда прідетъ Варя, я скажу, чтобы она вс новости, какія знаетъ, сказала мн, а не теб. Она газеты привезетъ, журналы. И ихъ теб не давать!

— А я буду очень радъ, что дольше ихъ не увижу.

— Да, это въ самомъ дл я выдумала глупо. Надо что нибудь другое.— А! знаю, знаю! воскликнула Наташа, слегка хлопая въ ладоши.

— Что такое, Наташа?

— Не скажу.

Владиміръ сидлъ уже около нея на диванчик.

— Скажи, душечка.

— Душечка, не скажу.

— Я догадаюсь.

— Нтъ. Но только… да, ты пожалуй будешь еще больше радъ, чмъ не видать газетъ. Надо другое придумать.

И Варвара Николаевна опять отступила на задній планъ.

VI.

— Мы пойдемъ сегодня къ мельниц, Володя, говорятъ Наташа,— и ты доскажешь мн эту исторію, что началъ вчера.

— Пойдемъ.

Наташа набрасываетъ себ на голову черную кружевную косынку, которая такъ идетъ къ ея свтлымъ волосамъ и свжему лицу, беретъ зонтикъ,— и они идутъ подъ руку съ Владиміромъ.

Прогулка къ мельниц, но песчаному берегу рки, около невысокихъ кустовъ, полныхъ птицами, хороша тмъ, что тутъ ни съ кмъ не встртишься. Но и вс другія окрестности дачи, сколько ихъ ни есть, хороши. Наташа и Владиміръ исходили ихъ, и какъ ни бдно надлила природа эти мста, они останутся въ ихъ воспоминаніи въ непомеркающемъ блеск, въ свжей и несравненной красот. Съ минутами беззаботнаго счастья припомнится имъ и хрустъ сырого песка подъ ногой, вдоль извилистаго берега рки, и ея журчанье около обрушившагося въ нее дерева, и шелестъ раздвигаемыхъ ивовыхъ кустовъ, и вспархивающія съ нихъ птицы, и отдаленный грохотъ мельничныхъ колесъ, и шумъ падающей съ нихъ воды. Да можно ли быть гд нибудь счастливе? есть ли гд мста краше и богаче вдохновеньями любви?

— Разсказывай, Володя, что же потомъ? Вотъ мы пріхали въ Казань…

И онъ разсказываетъ, какъ онъ халъ изъ своего родного далекаго города въ университетъ.

Разсказъ идетъ долго, потому что Наташа хочетъ знать вс подробности, вс мелочи, какія только остались у него въ памяти.

Они то смются, то задумываются.

Наташ такъ хорошо, что рука Владиміра близко къ ея сердцу, и ему такъ радостно, когда она прижимаетъ эту руку еще тепле къ себ.

Въ свое яркое настоящее они переносятъ и все, что когда-то было пережито ими. И какія у нихъ были думы, и какія мечты и надежды, и какія радости и печали, и кого они любили и не любили, въ младенчеств, въ отрочеств, въ ранней юности, — все это они знаютъ другъ про друга, какъ будто всю жизнь, до этой блаженной поры, прожили вмст, никогда не разлучаясь и все такъ же горячо любя другъ друга.

Владиміръ узнаетъ еще въ Наташ ту смлую, кудрявую двочку, которая такъ вольно и беззаботно росла на деревенскомъ простор, и отважно забгала одна въ чащу лса, смотрть, какъ скачутъ по деревьямъ быстрыя векши, слушать, какъ лсныя вершины гудятъ, будто напвая убаюкивающую псню. Онъ видитъ ее въ красномъ кумачномъ сарафан на каменной плит, выдавшейся надъ быстрою горной рчкой, какъ она купаетъ свои маленькія босыя ножки въ блой пн, шипящей около камня, и какъ торопливо надваетъ свои чулочки и башмаки, заслышавъ, что кто-то идетъ. Онъ знаетъ ея первыхъ подругъ, такихъ же маленькихъ, какъ она, деревенскихъ двочекъ, такихъ же загорвшихъ, такихъ же неробкихъ. Ихъ птичье щебетанье у рчки, въ густомъ оршник,— ихъ пискливыя псенки, въ подражаніе старшимъ,— ихъ шумное купанье въ мелкой заводи рки, гд песокъ такъ желтъ и такъ мелокъ, и гд такое множество крошечныхъ рыбокъ быстро вьются въ сторону, когда опустишь въ воду ногу,— разв не слышалъ этого и не видлъ Владиміръ вокругъ маленькой Паташи.

И она — разв не жила она съ Володей въ этомъ далекомъ заволжскомъ городк, когда онъ только-что учился азбук? Она знаетъ и любитъ эту никогда невиданную ею степь, среди которой стоитъ городъ, и гд такъ было любо лежать Волод въ высокой трав, глядя вдаль, туда, гд небо сходится съ землею, и куда бгутъ эти то золотыя, то серебристыя волны степного моря.

Какъ Владиміру живо представляется Наташа въ коротенькомъ плать, въ бломъ передничк, съ тетрадкой въ рукахъ, подъ темнымъ деревомъ большого сада,— такъ и Наташа видитъ Володю съ блымъ воротничкомъ на плечахъ, въ черной курточк, какъ онъ сидитъ за книгой и слушаетъ своего молодого учителя.

Владиміръ разсказывалъ много про этого перваго своего наставника, и онъ, какъ живой, выступалъ вередъ Наташей изъ этихъ разсказовъ. Степной городокъ былъ учителю чужой, и темная судьба закинула его туда изъ его далекой родины еще юнаго, пылкаго, полнаго свтлыхъ стремленій. Молодая отвага его не сокрушилась въ неровной и неразсчитанной борьб, онъ не разочаровался въ несбывшихся надеждахъ, а только перенесъ ихъ дальше въ будущее. Съ озлобленно-грустной улыбкой на губахъ, съ глубокою печалью въ голубыхъ глазахъ, разсказывалъ онъ о своей бдной, страдающей родин. Потомъ глаза его высыхали отъ слезъ и загорались отвагой, и онъ говорилъ съ юношескимъ пламенемъ о господств зла на земл и необходимости непримиримой вражды къ нему, о святости борьбы, страданій и гибели за благо родины и человчества. Надеждамъ его не удалось сбыться. Онъ не возвратился домой,— умеръ вдали отъ отчизны.

Наташа какъ будто узнавала черты этого юноши въ тхъ людяхъ, которые въ послднее время окружали ее и сестру. Большая часть друзей Владиміра были таковы же.

Чмъ ближе къ тому времени, какъ Наташа и Владиміръ встртились, тмъ больше и больше было у нихъ разсказовъ, и наконецъ не оставалось уже ничего непересказаннаго, неразъясненнаго. Въ своемъ настоящемъ они пережили вновь и все свое прошедшее: но будущее не вторгалось еще въ него ни своимъ свтомъ, ни своимъ мракомъ.

VII.

Они сидли на деревянной скамь, въ алле, спускавшейся подъ гору. Птицы собирались спать, и только по временамъ сонно чирикали. За дальними огородами совсмъ погасла полоса зари. Вечеръ былъ теплый, тихій. Черемха какъ во сн роняла на нихъ свои блые цвты. Два майскихъ жука вились надъ нею жужжа. Они тоже пли псню любви. Птицы засыпали, и имъ можно было пть и любить.

Руки Наташи лежали въ рукахъ Владиміра, и они долго молчали.

Наташа ближе подвинулась къ нему.

— Зачмъ это не вс счастливы, какъ мы? стала она говорить, будто продолжая вслухъ свои мысли, — зачмъ не вс свободны? Зачмъ столько злыхъ на свт, столько глупыхъ, и столько несчастныхъ? А придетъ же такая пора, что этого не будетъ! Мы не доживемъ до нея. А какъ нетрудно это, Надо только, чтобы вс любили такъ другъ друга, какъ мы.

Она вынула свои руки изъ рукъ Владиміра, и окружила своими объятіями его шею.

— Придвинься ко мн ближе, Володя,— положи голову ко мн на грудь,— Вотъ такъ.

И она тихо поцловала его въ волосы.

— Вотъ одна свободная, смлая голова. Если бы побольше такихъ!

Руки Владиміра касались ея тихо поднимавшейся груди.

— А много ли такихъ смлыхъ, вольныхъ сердецъ!

— Счастливыхъ сердецъ, милый.— Но ты плачешь?

— Не знаю. Мн такъ хорошо.— А что это капнуло мн на щеку?

— Роса.

— Какая горячая роса!— Милая моя!

— Милый! родной!

И сливались ихъ слезы, ихъ взгляды, ихъ поцлуи, ихъ сердца.

VIII.

Они были счастливы, какъ немногимъ приходится быть счастливыми.

Они были счастливы съ первой встрчи, счастливы уже тмъ, что встртились въ этомъ дикомъ лабиринт общества, гд столько стнъ и преградъ разъединяютъ людей. Сколько сердецъ чахнутъ здсь въ безплодномъ исканіи родного сердца! Сколько разбивается ихъ въ невольныхъ, роковыхъ столкновеніяхъ съ жестокими и холодными, какъ камень, сердцами! сколько вянетъ ихъ до времени въ тоск одиночества, въ печальномъ забытьи! И вс вы, бдныя женскія сердца, наруганныя, презрнныя, затоптанныя въ грязь темныхъ страстей, плачущія, въ кровавыхъ ранахъ обидъ и оскорбленій! Для васъ нтъ и того мертваго сна, какимъ засыпаетъ сердце мужчины въ жалкихъ сферахъ мелкаго разсчета и узкаго самолюбія. Вы страдаете, исходите кровью, сокрушаетесь въ своей смертельной скорби, несчастныя женскія сердца, а мужскія сердца сохнутъ и каменютъ безъ вашей святой, животворящей силы. Ржавому механизму человческой жизни нужно обновленіе. А обновленья нтъ! Свтъ любви такъ скудно, такъ рдко, будто случайно, проникаетъ въ этотъ темный лабиринтъ, по которому они бродятъ ощупью.

Да, Владиміръ и Наташа были счастливы уже тмъ, что встртились. Они были счастливы, что между ними не стояло стны ‘предразсудка, стны неравенства, которыхъ столько настроила на каждомъ шагу людская глупость. Его сердце не зачерстветъ въ пошлости, ея сердце не изноетъ въ безотвтной тревог. Въ ровномъ и свободномъ союз высохнутъ ихъ слезы, выростетъ ихъ счастье. Они были счастливы съ первой встрчи. Эта встрча не обманула ихъ. Они узнали свое родство посреди чуждой толпы. Каждый взглядъ, каждое слово говорили имъ объ этомъ родств,— и разрозненная сила страстно рвалась слиться воедино.

Свтло было ихъ счастье, когда они нашли другъ друга, и наслаждались одинъ въ другомъ каждымъ порывомъ, каждымъ движеніемъ родного сердца. Еще свтле горло надъ ними и въ нихъ это счастье, когда сердца ихъ слились въ одно біеніе.

Въ ихъ любви, какъ въ живительномъ источник, черпала силу ихъ мысль. Она глубже проникала въ явленія жизни, врне оцнила ихъ, быстре понимала ихъ затаенный и загадочный смыслъ. Она переходила въ одно могучее чувство, обнимавшее все ихъ существо.

Все полне и полне проникала ихъ любовь ко всему, что велико, свято, разумно и благо въ жизни людей, и ненависть ко всему, что низко, темно, тупо и злобно въ ход міра. Широкимъ состраданіемъ обнимали они все, что несчастно и угнетено, безпомощно и слабо, что горюетъ, плачетъ и страждетъ на нашей унылой земл. Ихъ счастье давало имъ какъ бы мру чужого горя, чужихъ желаній. Отъ свта, облекавшаго ихъ, черне казался имъ окружающій ихъ мракъ.

Въ ихъ любви зрла въ нихъ и сила дятельности, сила дла. Два чувства, слитыхъ въ одно, дв мысли, сомкнутыхъ въ одну, готовы были на великое творчество жизни. Какъ будто вчный пульсъ міра прошелъ сквозь ихъ сердца. Живя такою полною личною жизнью одинъ въ другомъ, они въ тоже время жили какъ будто вн границъ своего личнаго существованія, въ полнот общей, исторической жизни своего народа, своей страны, — всего человчества, всей широкой земли, матери живого.

О! если бы хоть сотнями встрчались вы такъ, родныя сердца! Какъ скоро изчезли бы эти глухія потемки, лежащія надъ землей! Какъ скоро просвтлла бы печальная жизнь людей! Ваши четы — тотъ священный легіонъ, который поведетъ ихъ и приведетъ къ побд!

Но скорбь и горе, какъ бездомный странникъ псни, ходятъ еще по неисходимому свту,и напрасно зовутъ вздохами счасть напрасно ищутъ родины, желанной, предчувствуемой и никогда невданной.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Лто.

Ближе другъ къ другу, чмъ мы,
Ближе нельзя намъ и быть.
Фетъ.

Варвара Николаевна прогостила у сестры три дня.

Она казалась уже спокойне, чмъ когда он разстались въ начал весны,— была не такъ блдна, не такъ часто задумывалась. Въ словахъ ея не слышалось уже прежнихъ жалобъ, прежнихъ сомнній, постоянныхъ мрачныхъ ожиданій отъ будущаго, постоянныхъ опасеній за всхъ, кто былъ ей близокъ.

Наташа, ожидая сестру, боялась, чтобы счастье, которое она увидитъ на ихъ маленькой дач, не обновило горечи ея недавнихъ воспоминаній. Наташа говорила объ этомъ Владиміру, и они условились меньше проявлять при сестр свою взаимную нжность.

Сдержать это условіе они не съумли. Да оно, казалось, было и лишнее. Варвара Николаевна съ кроткою, почти материнскою внимательностью любовалась ихъ свтлымъ согласіемъ.

Наташа думала сначала, нтъ ли въ этомъ разсчитаннаго принужденія въ сестр. Но ни въ чемъ не могла она примтить, чтобы сестр припоминалось, при взгляд на нихъ, ея собственное, такъ не надолго доставшееся ей, такъ жестоко и внезапно отнятое у нея счастье. И Наташа стала думать, что горе Вареньки затихаетъ, забывается по немногу. Не вкъ же горевать о томъ, чего уже нельзя воротить! Теперь слова ея звучали строгой обдуманностью, серьезной ршимостію. Она какъ будто хотла изгладить ими и самое воспоминаніе о тхъ порывахъ печали и минутахъ отчаянія, слабости, которымъ еще такъ недавно она не умла противиться.

Если бы Наташа захотла сдержать свое общаніе отплатить Владиміру за его шутку, и упросила сестру не разсказывать ему никакихъ новостей и не отдавать ему привезенныхъ журналовъ, онъ потерялъ бы немного. Въ журналахъ все было пусто и пошло, потому что пусто и пошло было и то, о чемъ они говорили. Одни. Журналъ, съ явною гордостью своимъ фарисейскимъ либерализмомъ, очень остроумно инсинуировалъ на другіе журналы, мшавшіе его барышамъ, тянулъ старую псню о необыкновенномъ прогресс Россіи, и обличалъ въ глупости и злонамренности недовольныхъ мальчишекъ. Никакой серьезной и крупной новости не было также и изъ-за границы.

Въ другое время, взамнъ газетныхъ новостей, были бы какія нибудь любопытныя всти у Варвары Николаевны, но теперь и ей было нечего разсказывать. Почти вс молодые люди, бывавшіе у нея, разъхались на лто изъ Петербурга, по большей части въ провинцію, а два-три и за границу. Весь этотъ мсяцъ она прожила одна на своей дач у Лсного института, и видлась только съ ддушкой Романомъ Петровичемъ.

— Онъ даже прогостилъ у меня цлую недлю, разсказывала Варвара Николаевна,— и общалъ пріхать еще. Собирается и къ вамъ. Я особенно всмотрлась въ него, какъ онъ жилъ у меня, и еще больше полюбила его. Въ немъ какая-то младенческая ясность души. Посл тридцати лтъ страданій и лишеній онъ смотритъ на жизнь такъ же свтло, какъ смотрлъ въ молодости. Онъ по цлымъ вечерамъ разсказывалъ мн разные случаи изъ своей жизни. Чего только не пришлось выносить ему! А между тмъ какая въ немъ еще бодрость. Это оттого, что его никогда не покидали свтлыя надежды. Какъ весь онъ былъ полонъ надеждой въ ту пору, когда воспламенялся, читая Руссо и Плутарха,— это, онъ говорилъ, было его любимое чтеніе,— также точно надялся онъ и въ дикой далекой глуши, откуда столько лтъ не находилъ онъ выхода:. Трудно было тутъ не потерять надежды. Многіе теряли ее тогда и не въ такомъ положеніи. ‘Чтожъ! я и правъ’, говоритъ онъ ‘я надялся не даромъ. Я зналъ, что не къ мертвой націи принадлежу. Она должна же была тронуться. Посмотрите-ка теперь на народъ, на молодежь, — это уже не то, что было въ нашу пору. Можетъ быть, еще и я доживу!’ — Мн кажется, онъ и меня увлекъ своими надеждами, — и мн свтле смотрится впередъ.

Варвара Николаевна хотла побывать везд, гд обыкновенно гуляли Владиміръ и Наташа,— и они обошли втроемъ вс окрестности.

— На будущее лто мы ужь вмст поселимся, говорила Варвара Николаевна,— не правда ли?

— Да оставайся у насъ, Варенька, теперь, просила Наташа.— Теб будетъ не такъ скучно, какъ тамъ одной.

Но Варвара Николаевна не соглашалась, — говорила, что дача устроена именно для двоихъ, и что она, стсняя ихъ, стснитъ и себя. Наташа видла, что сестра говоритъ правду,— и не настаивала.

По вечерамъ Варвара Николаевна раскрывала пьянино, до котораго Наташа въ этотъ мсяцъ прикасалась не больше двухъ-трехъ разъ. Владиміръ и Наташа слушали ея игру и пніе, сидя на балкон.

Узжая назадъ, она звала ихъ къ себ,— сказала, что будетъ ждать ихъ на своей дач въ конц этого или въ начал слдующаго мсяца,— и они общались пріхать.

II.

Посл отъзда ея въ образ жизни Наташи и Владиміра произошло нкоторое измненіе.

Варвара Николаевна привезла съ собой оставленную у нея большую связку бумагъ и книгъ Владиміра, а также и нсколько новыхъ иностранныхъ сочиненій, присланныхъ ей для него отъ книгопродавца.— Это были все матеріалы для литературной работы, начатой Владиміромъ еще года два тому назадъ. Она постоянно занимала его, но въ послдніе полгода онъ не могъ приняться за нее серьезно.

Говоря съ Наташей, онъ разсказалъ ей планъ задуманнаго сочиненія, и она еще боле утвердила его въ ршеніи пересмотрть и привести въ порядокъ то, что готово, и продолжать работу. Вначал Владиміръ имлъ въ виду написать исторію развитія европейскаго общества въ девятнадцатомъ и въ конц прошлаго столтія. Но по мр того, какъ онъ читалъ, длалъ выписки и замтки, первоначальный планъ раздвигался все шире и шире. Изложеніе и критика новыхъ общественныхъ теорій должны были занимать большое мсто въ его сочиненіи. Ихъ связь съ общимъ ходомъ европейской исторіи заставляла Владиміра распространять мало-по-малу свои изслдованія на дальнйшіе вка. И такимъ образомъ изъ составленныхъ имъ записокъ и собранныхъ матеріаловъ само собою представлялась программа исторіи европейской культуры съ самыхъ древнихъ временъ и до нашей поры. Задача была широкая, и Владиміръ не надялся справиться съ нею скоро, но онъ усердно принялся за работу.

Прежде всего надо было пересмотрть и разобрать бумаги. Онъ занимался этимъ каждое утро посл завтрака, и Наташа помогала ему. Они перечитывали вмст вполн надисанныя или только набросанныя главы, говорили о нихъ. Въ огромной масс выписокъ и замтокъ, дланныхъ въ разное время то въ тетрадяхъ, то на отдльныхъ листахъ, трудно было находить, что нужно,— и Наташа взялась разсортировать все это. Многое надо было переписать съ разныхъ страницъ тетрадей вмст, многое перевести на русскій, многое дополнить изъ печатныхъ книгъ, въ которыхъ были указаны страницы. Наташа съ удовольствіемъ взялась сдлать это, хотя Владиміръ и говорилъ, что это скучная черновая работа.

— Нужды нтъ, отвчала Наташа, — мн будетъ весело заниматься ею, потому что я многому научусь, чего не знаю. Почти ни одной изъ этихъ книгъ не было у меня въ рукахъ, а изъ нихъ нкоторыя надо прочитать. Которыхъ не стоитъ читать цликомъ, въ тхъ я прочту то, что указано въ твоихъ замткахъ.

Въ комнат Владиміра былъ большой письменный столъ, и за нимъ можно было помститься обоимъ.

Перечитывая т части своей работы, которыя онъ считалъ уже совсмъ готовыми, Владиміръ нашелъ въ нихъ не мало незрлаго. Многому, что не имло важнаго значенія, были приданы преувеличенные размры, многое было разобрано слишкомъ односторонне. Временный перерывъ въ работ послужилъ въ пользу. Владиміръ могъ взглянуть на свой трудъ какъ будто глазами посторонняго критика. Онъ теперь ясне видлъ весь объемъ его, составныя части получали въ его мысли боле соразмрности, боле органической связи. Владиміръ зналъ, какъ много значилъ въ этомъ отношеніи отдыхъ, посл котораго онъ возвращался къ работ съ мыслью, неразвлеченною разборомъ и изслдованіемъ частностей. Но въ тоже время онъ не могъ думать, что эта свжесть и ясность сообщаются его мысли съ тою свжестью и ясностью, какими ветъ на него самая жизнь. И онъ былъ правъ, хоть и не съумлъ бы анализировать этого вліянія. Оно передавалось ему тысячью тончайшихъ, неуловимыхъ впечатлній.

— Съ тхъ поръ, какъ я съ тобой вмст, Наташа, говорилъ онъ ей, — л какъ будто сталъ другой человкъ. Мн кажется, у меня вдвое прибавилось силы. Мысль моя стала смле, шире. То, надъ чмъ мн приходилось долго ломать голову, дается мн теперь легко, представляется ясно и сразу своей существенной стороной. Это отъ тебя, моя милая! Прежде, когда я еще не зналъ тебя, мн иногда казалось, что трудъ, который я началъ, мн не по силамъ, что я взялся не за свое дло, что я излишне самоувренъ. Мн думалось подчасъ, что ужь если я принялся за литературу и науку, мое дло быть и остаться всегда чернорабочимъ въ нихъ. Теперь такія колебанія совсмъ изчезли во мн. Уже съ перваго знакомства съ тобой, съ той минуты, какъ полюбилъ тебя,— или, лучше сказать, съ тхъ поръ, какъ сталъ замчать твою любовь,— я сталъ цнить себя выше. Теперь, когда мы сошлись, я чувствую, я сознаю, что гожусь дйствительно на что нибудь полезное. Моя сила, мое вдохновеніе,— это ты, Наташа.

— И я, Володя, я тоже чувствую, что стала лучше, умне съ тхъ поръ, какъ я такъ счастлива съ тобой! говорила Наташа.— Ты знаешь, я и прежде думала много, но все было какъ-то странно, смутно въ моей мысли. Многаго, очень простого я не понимала ясно, ко многому не могла найти въ себ ни сочувствія, ни полнаго вниманія. Да, мой милый! въ любви, въ счастьи столько свта! Они какъ будто озаряютъ каждый уголокъ въ сердц, въ голов. Такъ мн кажется, когда я сравниваю себя, ту прежнюю, и ту, которая вотъ здсь, около тебя. И я тоже, милый мой, стала будто другая.

Работа Владиміра, казалось, была новою связью между нимъ и Наташей.

Она не разлучала ихъ по разнымъ комнатамъ: когда у Наташи не было какого нибудь дла за письменнымъ столомъ, она сидла съ книгой въ большомъ кресл, у окна, такъ что Владиміру стоило только поднять глаза отъ бумаги, чтобы видть ее. Ея присутствіе не только не стсняло, напротивъ, постоянно одушевляло его. Задумываясь по временамъ надъ изложеніемъ, онъ останавливалъ глаза на своей милой, тихо сидвшей въ уголк, и, казалось, въ этомъ взгляд на нее скоре находилъ точное выраженіе своей мысли. Наташа по временамъ смотрла изъ-за книги на наклоненное къ бумаг лицо Владиміра, и когда взгляды ихъ нечаянно встрчались, по сердцу ихъ проходило спокойное чувство свтлаго и кроткаго счастья.

Во всемъ остальномъ дни ихъ проходили такъ же, какъ и до прізда Варвары Николаевны. Такъ же поливались по утру цвты, такъ же гуляли они по окрестностямъ, такъ же сиживали въ черемховой алле и говорили.

Теперь, когда они такъ полно узнали прошлое другъ друга, мысли ихъ чаще стали обращаться къ будущему. Сознанье настоящаго счастья отражалось и на немъ своимъ яркимъ свтомъ, своими радужными красками. Лишь иногда сердце у Владиміра сжималось отъ какого-то неопредленнаго чувства при взгляд на Наташу, будто отъ смутнаго и темнаго опасенія за ея спокойствіе, за ея счастье. ‘Да откуда-жъ такая тревога?’ спрашивалъ онъ у самого себя. ‘Намъ ничто не грозитъ теперь. Но гроза можетъ придти неожиданно. Мы неспособны заключиться въ четырехъ стнахъ съ своимъ счастьемъ, не можемъ забыть обо всемъ, не станемъ прятаться въ задніе ряды, чтобы только насъ не коснулся непріятельскій огонь. А будь это не такъ, тогда и счастья нашего не было бы и мы не были бы вмст’.

И все таки это тревожное чувство возвращалось къ Владиміру. Оно казалось ему единственною тнью въ его безоблачномъ счастьи. Онъ не отдавалъ тогда себ отчета въ томъ, что безъ этой грустной примси нтъ и не можетъ быть въ наше время истинной любви. Въ глубин самаго свтлаго чувства нашего къ женщин таятся слезы. У кого несказывалась въ такихъ слезахъ, хотя бы безсознательно, скорбь и память о вковыхъ несправедливостяхъ, тотъ никогда не любилъ. Кто не видалъ въ обращенныхъ къ нему съ доврчивостью глазахъ женщины слезъ страдающаго, окованнаго вковыми цпями генія жизни, тотъ никогда не зналъ, что такое женская любовь.

III.

Такъ же быстро и такъ же свтло промелькнулъ и еще мсяцъ.

Скромная дача, которая стала такъ мила Владиміру и Наташ ихъ любовью, каждый день убиралась новыми цвтами. Подъ теплымъ дождемъ и живымъ солнцемъ этого лта все разцвло въ саду лучше, чмъ когда нибудь. Еще не успла отцвсти черемуха, какъ уже одлась душистыми цвтами сирень, сиренъ не обсыпала еще своими лиловыми звздочками дорожекъ сада, какъ уже и яблоки покрылись блымъ цвтомъ. Ярко красовались на своихъ высокихъ, гордыхъ стебляхъ георгины въ цвтник На розовыхъ кустахъ, которые внцомъ окружали ихъ, каждый день распускались новыя почки, и каждый день на письменномъ стол Владиміра, на маленькомъ столик у постели Наташи, благоухали новые пышные букеты. Даже та часть огорода, которую было видно съ балкона, оживилась цвтами. На недавно темныхъ еще грядахъ пылалъ своими огненными лепестками макъ, сверкали своими золотыми шапками подсолнечники.

— Какъ у насъ хорошо здсь! говорила Наташа,— я не промняла бы этого лта на итальянскую весну.

Опять можно было потерять счетъ счастливымъ, отраднымъ Днямъ! Помочь прослдить ихъ могла разв работа Владиміра, которая успшно шла впередъ. Онъ называлъ ее, впрочемъ, общею работою его и Наташи. И это было справедливо. Въ разговорахъ съ Наташей, каждая часть его труда принимала въ его мысли окончательную стройность. Онъ не могъ бы отдлить въ немъ, что принадлежало ему, что ей. Вдохновеніе свжей женской мысли чувствовалось на каждой страниц. Да, это былъ ихъ общій трудъ, какъ были общими ихъ чувства, ихъ думы, ихъ надежды и стремленія.

— Варенька теперь уже ждетъ насъ, сказалъ Владиміръ Наташ вначал слдующаго мсяца, — не похать-ли намъ, Наташа?

— Что же, мой милый, подемъ.

— Когда? Завтра?

— Да, это будетъ очень кстати. Ты допишешь сегодня то, что хотлъ кончить, и завтра мы можемъ къ обду быть у Вари.

Такъ и было ршено.

IV.

У Варвары Николаевны Паташа и Владиміръ пробыли не дольше, чмъ она у нихъ,— тоже около трехъ дней. Кром ея они ни съ кмъ и не видлись.

Главнымъ предметомъ ихъ разговоровъ было на этотъ разъ ихъ переселеніе на зиму въ городъ. Они ршили, что будутъ жить вс трое вмст. Для этого надо было найдтя другую квартиру, просторне. Варвара Николаевна уже имла въ виду дв удобныхъ. Она могла бы нанять любую, и, конечно, вс остались бы довольны, но ей хотлось, чтобы ея выборъ былъ, прежде найма, одобренъ сестрой и Владиміромъ. Втроемъ похали они въ городъ, и одну изъ найденныхъ квартиръ оставили за собой.

Половина, въ которой должны были помститься Наташа и Владиміръ, состояла, какъ и дача ихъ, изъ трехъ комнатъ. Комната въ середин должна была служить гостиной, по сторонамъ точно такъ же кабинетъ Владиміра, комната Наташи. Послдняя была просторне всхъ остальныхъ и раздлялась пополамъ красивой аркой. Дв комнаты Варвары Николаевны, гостиная и спальня, отдлялись отъ другой половины довольно большою залой, въ которой ршили устроить и столовую.

Нанять квартиру было еще не все. Надо было купить кое-что изъ мебели, выбрать свжіе обои для комнаты Наташи, взять матеріи на занавси, прибавить нсколько столовой и чайной посуды. Всмъ этимъ почти исключительно занялись сестры.

Владиміру нужно было захать въ редакцію одного журналамъ дв-три книжныя лавки, — и онъ соединился съ Варенькой и Наташей только въ магазин обоевъ, гд он поджидали его. Натаnia не хотла брать обоевъ для своей спальни и кабинета, не спросивъ мннія Владиміра.

Въ такихъ хлопотахъ прошло почти все время визита ихъ къ Варвар Николаевн.

Одинъ изъ вечеровъ провели они въ парк Лсного Института, гд игралъ въ то время недурной оркестръ.

На третій день Владиміръ и Наташа были къ вечеру опять на своей дач.

— У насъ здсь лучше, Наташа, говорилъ Владиміръ.

— Еще бы не лучше, милый! отвчала Наташа, — мы здсь какъ въ маленькомъ раю.

Дня черезъ два Наташа сказала Владиміру:

— А то, о чемъ мы догадывались тогда съ тобой, Володя…

— Правда? перебилъ онъ ее.

— Правда, мой милый!

Это было подъ вечеръ. Они сидли рядомъ на диванчик балкона. Владиміръ взялъ об руки ея, и тихо поднесъ ихъ къ своимъ губамъ.

Когда смерклось, Наташа сла за фортепьяно и сыграла Владиміру дв любимыя его мазурки Шопена.

— Спой мн что нибудь, Наташа, изъ того, что ты привезла отъ Вареньки, попросилъ Владиміръ.

— Хорошо, мой милый!

Онъ зажегъ свчи. Наташа поставила передъ собой на пюпитръ фортепьяно довольно толстую тетрадь романсовъ и стала перелистывать ее.

Владиміръ стоялъ за спиной Наташи и слдилъ глазами за каждымъ движеніемъ ея руки, перевертывавшей страницы. У него опять тихо поднималось въ сердц то тревожное чувство, которое онъ такъ старался отгонять отъ себя.

— А это что такое? спросилъ онъ, когда между печатными страницами подъ пальцы Наташи попался почтовый листокъ съ писанными нотами.

— Это тотъ англійскій романсъ, что, помнишь, пла молоденькая англичанка — про море и рыбаковъ, и что женщинамъ надо плакать. Варя переписала его въ тотъ день, какъ ты ухалъ.

— И ты такъ обрадовала меня, выйдя проститься со мной?

— А что? разв не сбылась моя примта, милый? Солнце-то. Разв не свтло намъ теперь?

Она перевернула листокъ.

— Этого романса я не стану пть. Онъ такой печальный. Тутъ есть другой романсъ про море, — онъ мн больше по сердцу.

Она продолжала перелистывать тетрадь, наконецъ остановилась на одной страниц и провела по ней ладонью.

— Вотъ, сказала она.

— А! это псня контрабандистки изъ лермонтовской Тамани.

— Я ее очень люблю, а еще не пла теб, Володя.

И она стала пть:

‘Какъ по вольной волюшк,

По зелену морю…’

Чмъ ближе къ концу, тмъ все боле было силы и выразительности въ пніи Наташи, и настоящая контрабандистка не съумла бы придать боле удали послднимъ словамъ псни:

‘Везетъ моя лодочка

Вещи драгоцнныя:

Правитъ ею въ темну ночь

Буйная головушка.’

VI.

Съ каждымъ днемъ все больше и больше кроткой нжности входило въ отношенія Наташи и Владиміра. Любовь ихъ, еще недавно горвшая страстнымъ, порывистымъ пламенемъ, облекала ихъ теперь тихимъ, ровнымъ, теплымъ свтомъ.

Но меньше-ли они любили другъ друга? Меньше-ли были дороги и милы одинъ другому? Меньше-ли близки другъ другу?

Напротивъ они чувствовали, что сердца ихъ еще тсне, еще родне соединялись въ одномъ біеніи.

И могло-ли это быть иначе? Ихъ свело не то обманчивое и преходящее влеченіе, за которымъ такъ часто слдуетъ взаимное разочарованіе. Они бросались въ объятія другъ къ другу не просто охмленные страстью. Сочувствіе ихъ шло глубоко, до самыхъ затаенныхъ движеній сердца и мысли.

Это тихое, кроткое лто, смнившее теперь пламенную весну, еще не разъ смнится въ свою очередь такою же пламенною весной, со всей ея страстью, трепетомъ и нгой.

По мр того, какъ Наташа и Владиміръ все глубже проникались этимъ кроткимъ, братскимъ чувствомъ, казалось, все ближе и ближе пододвигался къ нимъ остальной міръ, который какъ будто разступился вокругъ нихъ отъ сіянія ихъ страстнаго счастья. Чаще и чаще разговоръ между ними касался будущаго, ихъ личнаго и общаго. Они не умли выдлить свою собственную будущность изъ будущности общества, въ которомъ жили.

Въ начал августа къ нимъ пріхалъ на одинъ день Романъ Петровичъ. Онъ былъ полонъ самаго свтлаго одушевленія, которое наполняло душу каждаго честнаго человка въ виду начинавшейся реформы освобожденія крестьянъ, онъ разсказывалъ, что его ‘племяшъ’ перешелъ изъ московскаго университета въ петербургскій и уже пріхалъ совсмъ въ Петербургъ, что черезъ него онъ, Романъ Петровичъ, еще ближе познакомился съ новою молодежью.

Присутствіе Романа Петровича оживило этотъ маленькій кружокъ людей, онъ, полный надеждъ и упованій на будущее, невольно увлекалъ и другихъ въ боле свтлую сферу жизни, чмъ какую представляла дйствительность. Но когда онъ на другой день ухалъ, въ душ Наташи зародилось какое-то тяжелое раздумье, котораго она не скрыла отъ Володи. Подъ вечеръ они были одни и, провряя то грустныя, то одушевленныя рчи ддушки, разговорились о своемъ собственномъ будущемъ.

Наташа говорила съ большимъ одушевленіемъ.

Владиміръ слушалъ ее задумавшись. Она высказывала именно все то, что въ это самое время проходило и у него въ мысляхъ. Но она не договаривала до конца его думы,— и ему не хотлось договаривать ее, когда Наташа замолчала.

Нсколько минутъ просидли они молча.

Наташа встала съ мста, подошла къ Владиміру, обвила одною рукой его шею, и тихо опустилась къ нему на колни.

— Я знаю, о чемъ ты задумался, Володя, сказала она, ласково глядя ему въ лицо.— Я знаю, ты думаешь обо мн… и еще о томъ, кого еще нтъ на свт. Такъ, мой родной?

— Да, моя милая.

— Объ этомъ не надо думать.

Какъ не думать, голубушка Наташа?

— Я не такъ хотла сказать, Володя. Думать надо, но не надо печалиться. Печаль похожа на раскаяніе. А разв мы можемъ раскаиваться, что мы вмст? Вонъ надвигаются тучи, собирается гроза! Но разв изъ-за этого птицамъ не любить, не вить гнзда? Не тоже ли и люди!

Владиміръ тихо приложилъ къ своимъ губамъ обнимавшую его руку.

— Я бы хотла, чтобы у меня былъ сынъ, Володя, продолжала Наташа, крпче обнимая Владиміра, — кром большого, еще маленькій Володя… Вдь мы такъ назовемъ его?

Мих. Михайловъ.

(Продолженіе будетъ.)

‘Дло’, No 1, 1870

ВМСТ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.Море.

ГЛАВА ВТОРАЯ.Черезъ полгода.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.Весна.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.Лто.

Читайте также:

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Море.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Черезъ полгода.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Весна.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Лто.