За пределами истории, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1869

Повесть
Время на прочтение: 70 минут(ы)
Скачать в PDF

ЗА ПРЕДЛАМИ ИСТОРІИ.

(за милліоны лтъ.)

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Sie bten und thaten we ler nichts mehr,
Die Erde gab alles freiwillig her.
Schiller.

nd friche Nahrung, neues Blut
Sang’ ich aus freier Welt,
Wie ist Natur so hold und gut,
Die mich am Busen hlt!
Gthe.

I.

Въ индйскомъ мор, гораздо ближе къ экватору, чмъ къ южному тропику, былъ островъ. Его выдвинулъ когда то подземный огонь, который донын измняетъ тамъ видъ морскаго дна.
Надъ островомъ прошли тысячелтія. Растительная и животная жизнь, идя отъ развитія къ развитію, отъ побды въ побд, успла наконецъ одть роскошнымъ обиліемъ когда-то безплодные трахиты и базальты.
Но внутренній огонь клокоталъ еще подъ почвою острова и искалъ себ выхода. Островъ по временамъ содрогался.
Вдоль южнаго берега, опускавшагося въ море утесистыми обрывами, шла горная гряда, которая дымилась всми своими вышками. Три горы, замыкавшія эту гряду на востокъ, рдко переставали грохотать и обливаться огненными ручьями. Он господствовали надъ всмъ островомъ, — и со всхъ его точекъ виднлись надъ ихъ высокими жерлами столбы багроваго зарева, недвижимые и при бурныхъ порывахъ втра. Вершины другихъ горъ южной цпи дышали только дымомъ. Изъ иныхъ съ шипньемъ и свистомъ вырывались по временамъ срные пары. Нсколько горъ, пониже, стояли какъ въ зубчатыхъ каменныхъ внцахъ,— и цлыя озера мутной воды кипли въ ихъ котловинахъ, одтыхъ блымъ паромъ.
Сверные скаты уже пышно зеленли и были усяны цвтами. Подошвы ихъ тонули въ высокой растительности долины, которая тянулась почти вдоль всего острова между цпью непогасшихъ еще волкановъ и другою грядой лсистыхъ горъ, нсколько ниже.
Дальше къ сверу, за этими горами, шла опять высокая, вчно-зеленая долина. По долин вился потокъ, опушенный темными рощами. Онъ огибалъ высокій холмъ и изчезалъ за нимъ. Холмъ этотъ былъ только однимъ изъ звеньевъ цлой цпи такихъ же пологихъ волнистыхъ холмовъ, заросшихъ густыми лсами. Они, какъ пышная бахрома, одвали ихъ своею вчною зеленью. Холмы шли, параллельно съ двумя южными грядами, вдоль всего острова, съ востока къ западу. Склоны ихъ на свер были еще такъ же богато одты лсами. Но чмъ дале въ сверному отлогому берегу, тмъ все боле рдла древесная растительность.
Она окаймляла только прибрежье рки, быстро бжавшей тутъ къ морю,— да кой-гд стояли уже одинокія группы пальмъ, окруженныя мелкимъ кустарникомъ. Между ними лежали болота и трясины, лишь изрдка поросшія травой. Мстами стройные и высокіе стволы группы пальмъ были окружены желтымъ пескомъ, и темная тнь ихъ сплетшихся вершинъ дрожала на немъ своимъ причудливымъ узоромъ. Тутъ подымались удушливыя испаренія, и эта часть острова была пустынна. На мстахъ, темнвшихъ сожженными и ржавыми пятнами, вились струйки пара и огня: это горючіе газы прорывались сквозь окрпшую на солнц кору ила.
Дальше берегъ длиннымъ песчанымъ мысомъ уходилъ въ голубое, какъ сапфиръ, море. Волны далеко заплескивали его, оставляя на песк пестрыя кучки коралловъ и раковинъ. Между раковинами много было и жемчужныхъ, но никто не трогалъ жемчуга. Его не нужно было здсь никому, какъ и золота въ этихъ плодноосныхъ падяхъ, какъ и алмазовъ въ песк рчнаго дна.
А на остров уже были люди.

II.

Солнце только-что выходитъ. Съ моря ветъ легкій втеръ, стихавшій на ночь. Пряныя травы и деревья запахли сильне.
Въ низменныхъ частяхъ острова воздухъ слишкомъ жгучъ, а втеръ не умряетъ зноя. Но въ горныхъ лсахъ есть прохлада. Лиственные своды ихъ мстами такъ густы и плотны, что ни одинъ лучъ не можетъ пронизать ихъ. Тутъ всегда царитъ благовонная ночь. Разновидные стволы деревьевъ, то колнчатые, то гладкіе, то колючіе, стоять какъ ряды колоннъ какого-то таинственнаго лабиринта, полнаго запахомъ душистыхъ смолъ и меда. Вьющіяся растенія лишь слегка опутываютъ ихъ своими цвтущими вязями.
Но гд вершины деревьевъ разступаются, тамъ все съ неудержимою силой рвется изъ теплой почвы къ солнцу. Что подъ нашимъ скупымъ небомъ едва выростаетъ въ тощую былинку, то поднимается здсь сильнымъ деревомъ. Ліаны сплошной плетеницей всползаютъ по древеснымъ стволамъ до самой вершины, причудливо убирая ихъ своими порхающими листьями и цвтами. Вс виды растительности собрались тутъ какъ будто на состязаніе. Листы всхъ оттнковъ, всхъ формъ и размровъ мшаются въ живомъ и цвтущемъ хаос. Подъ неподвижнымъ и жесткимъ листомъ пальмы дрожитъ чуткій листъ мимозы, среди бахромчатой зелени ліанъ и зеленыхъ кружевъ папоротника поднимается громадный завитокъ музы, будто гордясь своей величавою простотой. Тысячами красокъ горятъ на всхъ вткахъ цвты. Разноцвтные попугаи и райскія птицы, узорчатыя бабочки и золотистыя мухи кажутся порхающими цвтами и лепестками цвтовъ. Такими же яркими красками блеститъ спинка пестрой ящерицы, мелькающей въ зелени, и кожа большой зми, которая тройнымъ кольцомъ обвилась вокругъ толстаго пня. Порой мелькаетъ въ кустахъ желтая спина леопарда.
Его мяуканье слышно по временамъ среди неумолкающаго крика, свиста и щебетанья птицъ, среди жужжанья и звенящаго гула наскомыхъ. Порою трещатъ ломаемые сучья и кусты, и почва какъ будто дрожитъ подъ тяжкою ступней слона. Маленькіе орангутанги, качающіеся на деревьяхъ, поднимаютъ громкій визгъ и съ любопытствомъ заглядываютъ въ переходы чащи. Мстами, гд почва становится вязкой и повсюду проступаетъ вода, слышно хрюканье кабановъ. Дальше плещется, тяжело сопя, носорогъ.
Кой-гд есть небольшія лужайки, и деревья стоятъ тутъ одиноко въ великолпныхъ внцахъ своихъ широкихъ листьевъ. У подножья ихъ громоздятся въ нсколько круговъ, какъ пышныя зеленыя подушки, сочныя травы и кусты. Здсь на каждомъ шагу вспархиваютъ багряные фламинго, радужные павлины.
Иногда въ лсной чащ слышится журчанье ручья, иногда деревья, разступаясь, окружаютъ гладкія, какъ зеркало, свтлыя голубыя озера, и пальмы свшиваютъ къ ихъ водамъ свои будто усталые бахромчатые листья. Тутъ еще боле роится птицъ, и порой тихо кружитъ надъ ними въ высот блоголовый ястребъ. Темной неподвижной колодой виднется изъ воды крокодилъ, тоже подстерегающій дсбычу. Не сводя съ него глазъ, большой орангутангъ цпляется за толстый сукъ, нависшій надъ самою водой, и пьетъ, неловко зачерпывая воду изъ озера узкой ладонью своей длинной руки.
Чмъ ближе къ такимъ озерамъ, тмъ гуще лсъ. Иной разъ чаща его совсмъ непроходима. Сломанныя и гніющія на земл деревья, опутанныя крпкими нитями вьющихся растеній, преграждаютъ путь. А подчасъ и втви деревьевъ и ліанъ сплетаются посреди дороги въ такую плотную сть, что сквозь нее не проскочатъ ни тигръ, ни ягуаръ, рыканье которыхъ слышно порой въ лсу и у рки. Черный буйволъ не продеретъ своими каменными рогами этихъ живыхъ плетней, выбравшись погулять изъ своихъ топкихъ пастбищъ.
Но гд-же люди? гд ихъ жилища? гд слды ихъ дятельности? Нигд на всемъ остров нтъ и шалаша, построеннаго ими, ни на чемъ не видно ихъ руки.

III.

Въ восточной части средняго горнаго хребта, гд на горахъ есть небольшія каменистыя и мало заросшія площадки,— въ перелскахъ, одвающихъ сверные ихъ склоны, и въ свжихъ гротахъ, которыми прорзаны эти горы, живутъ и люди.
Но какъ еще мало похожи они на людей, и какъ сходны съ своимъ лснымъ сосдомъ, орангутангомъ?
Какъ и на немъ, одежды на нихъ нтъ. Темная кожа обильно покрыта волосами, какъ рдкою шерстью. Угловатый толстый черепъ, о который расщеплется самый крпкій сукъ, на половину ушелъ въ затылокъ. Изъ подъ свалявшихся, какъ войлокъ, блестящихъ черныхъ курчавыхъ волосъ чуть виднъ узкій и низкій бугроватый лобъ. Будто постоянно настороженныя уши отстали отъ головы и поднялись высоко. Челюсти выставились далеко впередъ,— и широкія, пухлыя губы почти заслонили чуть выдающійся приплюснутый носъ. Только глаза хороши. Темный и яркій зрачокъ среди чистаго блка блеститъ отвагой, страстью, силой. Такою же свжей, нетронутою силой дышитъ и все темное тло: широкія, приподнятыя плечи, толстая шея, желзные мускулы рукъ (руки гораздо длинне нашихъ), мощныя бедра, быстрыя и крпкія ноги, тонкія книзу, безъ икръ, какъ у сатировъ и фавновъ, созданныхъ греческою фантазіей,— только вмсто копыта настоящая человческая ступня, длинная, широкая и плоская. Пальцы на ней такъ гибки и сильны, что ими можно ухватиться за втку дерева почти., такъ же ловко, какъ и пальцами руки.
Эта сила, проглядывающая въ каждомъ член, въ каждомъ движеніи, стоитъ нашей красоты. Въ этой сил независимость человка, его свобода, его счастье. Съ этою силой ему еще нечего много думать о самосохраненіи. Минута опасности рдко не минута его побды.
Пусть другія животныя далеко опередили его въ изобртательности, въ предусмотрительности и разсчет! Ему еще не зачмъ задумываться надъ тмъ, что заботитъ птицу, когда она вьетъ себ гнздо въ безопасномъ мст,— крота, когда онъ копитъ въ потаенной кладовой свои запасы,— муравьевъ, когда они составляютъ между собою строгій гражданскій союзъ. Они строятся, копятъ запасы, составляютъ общины потому, что слабы, что имъ безпрестанно грозитъ бда отъ боле сильнаго. А человкъ такъ еще силенъ! Эти постройки, эти запасы, эти союзы были бы для него неволей. И онъ живетъ, воленъ и счастливъ, подъ открытымъ небомъ, безъ думы о пищ на завтра, безъ необходимости связывать свою волю общественными цпями.
Утро пробуждаетъ его въ зыбкой постели изъ гибкихъ и крпкихъ живыхъ лозъ, которыя онъ выбралъ на эту ночь подъ самою вершиной пышной пальмы. Ея широкіе листы накрыли его какъ плотный пологъ, и не дадутъ даже капл росы упасть на него.
Еслибъ ему хотлось ночлега прохладне, онъ ночевалъ бы въ одной изъ темныхъ пещеръ сосдней горы. Тамъ его не разбудили бы шумные голоса, наполнившіе лсъ при первомъ просвт зари. Входы пещеръ закрыты наглухо, какъ живыми дверями, переплетшимися втками. Кто забирается за нихъ спать, затягиваетъ ихъ крпкимъ узломъ въ томъ мст, гд пролзъ въ пещеру. Утромъ стоитъ развязать ихъ, чтобъ выйти. Но никто, кром человка, не съуметъ попасть въ такую дверь. Если на влажномъ полу пещеры наложить свжихъ листьевъ, уснешь лучше, чмъ на пуховик. Какой пухъ такъ нженъ, какъ эти мягкія, благовонныя травы? А что за свжесть въ нихъ!
Засыпая въ своей воздушной люльк, человкъ не думалъ, чмъ будетъ завтракать поутру, когда проснется. Онъ зналъ, что завтракъ будетъ готовъ безъ его заботъ. Стоитъ протянуть руку, чтобы сорвать румяный плодъ, или кисть ягодъ, или сочную завязь молодыхъ листьевъ. Стоитъ надкусить немного мягкую кору дерева, наклонившаго надъ его головой свою верхушку, чтобы утолить утреннюю жажду сладкимъ и питательнымъ питьемъ. Здсь всякій можетъ завтракать въ постели, какъ избалованный сибаритъ.
Посл завтрака можно еще потянуться, звнуть, расправить члены. Потомъ надо и выглянуть изъ подъ шатра листьевъ.
Все давно проснулось и загомозилось, зашумло вокругъ, зажило безпокойною, но свтлою, отрадною, полною жизнью.
И люди уже встали.
Кой-гд, ныряя въ волнистой зелени лсныхъ вершинъ, мелькаютъ темныя курчавыя головы, выставляются длинныя мускулистыя руки. Эти люди пробираются должно быть къ озеру, которое ярко сверкаетъ невдалек на солнц.
Глаза еще немного слипаются посл сна, вки тяжелы, лицо горитъ. Хорошо плеснуть на него свжей водой. Въ озер бьетъ нсколько ключей, ихъ сильную струю видно на дн сквозь хрустальную воду, и нигд на всемъ остров нтъ такой студеной воды, какъ тутъ.
Выше, на гор, на примятой лужайк, возятся и кричатъ дти. Одн уже держатся довольно пряно на ногахъ, другія умютъ ходить только на четверенькахъ.
Одинъ ребенокъ набилъ себ ротъ какой-то невкусной травой, выплевываетъ ее и громко реветъ.
Изъ пещерной отдушины, выходящей на лужайку, выглянула шаршавая голова. Женщина это, или мужчина? По лицу не вдругъ разберешь. Впрочемъ, вроятно женщина: лицо не такъ заросло волосами.
Да, это женщина. Вотъ она высунулась по поясъ. Уцпившись за втку, она выскочила совсмъ, крикнула что-то рзко и громко, и ребенокъ пересталъ ревть.
Она подбжала къ групп дтей, взяла его на руки, сла на выдавшійся изъ зелени камень, вытащила пальцемъ изо рта у ребенка набитую въ него траву и приложила его губы въ своей налившейся груди. Онъ принялся сосать такъ громко и вкусно, что еще два-три товарища его изъ тхъ, что ползали на четверенькахъ, начали хныкать и кричать.
Одинъ, попроворне другихъ, подползъ къ женщин, уцпился обими ручонками за ея ногу, и сталъ лзть къ ней на колни, къ другому, незанятому соску. Она кричала на него, но не шевелила ногой, съ которой назойливый мальчуганъ то и дло сваливался въ траву.
Показалось и еще нсколько женщинъ.. Одн были съ дтьми на рукахъ, другія безъ дтей. Одн кормили своихъ маленькихъ грудью, другія укачивали ихъ, забавляя или усыпляя, третьи взбирались на деревья, рвали на нихъ плоды и ягоды, и поочередно, то сами ли, то бросали ихъ внизъ, толп ребятишекъ, которые ждали этой подачки съ крикомъ, съ поднятыми руками и съ разинутымъ ртомъ.
Нкоторые изъ нихъ и сами старались взлзть на дерево, срывались, катились кубаремъ на землю, и визжа и крича опять пытались начать то же восшествіе.
Молодецъ, почивавшій въ лсу, ухватился руками за верхушки двухъ ближайшихъ деревьевъ, сбросилъ ноги внизъ, и началъ раскачиваться. Маленькіе попугаи съ крикомъ взлетали по сторонамъ. Деревья только трещали. Подошвы его ногъ высоко мелькали въ воздух то съ той, то съ другой стороны.
Онъ глядлъ, качаясь, на возню дтей на гор, и когда иной изъ нихъ неловко валился, карабкаясь на дерево, онъ широко раскрывалъ свои пурпурныя губы, показывалъ рядъ блестящихъ блыхъ зубовъ, прищуривалъ глаза и хохоталъ всмъ горломъ.
Но какъ ни громокъ былъ этотъ хохотъ, ему казалось, видно, все-таки мало. Переставши качаться, взобрался онъ на самую макушку высокой пальмы, раза три глубоко вдохнулъ всею грудью воздухъ и вдругъ гаркнулъ во весь голосъ. Эхо раскатилось по горамъ. Ласточки, залплявшія своими клейкими гнздами отвсныя скалы южнаго берега, вспорхнули тучей. Такъ громко и внезапно отдался молодецкий голосъ въ ихъ глухой утесистой бухт.
На этотъ крикъ отозвались изъ разныхъ мстъ и другіе звучные голоса. Больше всего послышалось ихъ со стороны озера.
Голосистый молодецъ опять юркнулъ въ листву, и направился туда, то перекидываясь колесомъ съ дерева на дерево, то соскакивая на землю, гд только былъ проходъ.
Эта прогулка доставляла ему большое удовольствіе. Онъ былъ здоровъ, какъ само здоровье, и въ саломъ ясномъ расположеніи духа. Зоркіе глаза его, обращаясь то въ ту, то въ другую сторону, старались не пропустить ни одного предмета, способнаго позабавить.
‘Та-а-а-а!’ раздавался голосъ его по переходамъ лса.
Чуть не съ каждой втки спархивали роями-птицы. Летучія ящерицы торопливо расправляли свои крыльчатые плащи и перескакивали на деревья подальше.
Изъ подъ каждаго шага подымался ароматъ, когда нога его сламывала втки камфарнаго или коричневаго дерева.
Мимоходомъ отламывалъ онъ крпкіе сучья, тыкалъ имя въ кусты и тшился разноголоснымъ гудньемъ наскомыхъ, поднимавшимся тогда. Иногда спугнутая пчела начинала преслдовать его, но онъ тотчасъ же вооружался махровой вткой и ловко отмахивался ею.
Вотъ захлопалъ онъ въ ладоши и загикалъ съ какимъ-то особеннымъ присвистомъ. Пугливый олень, глодавшій неподалеку молодые побги дерева, поднялъ уши, закинулъ рога на спину и шарахнулся въ сторону. Рога запутались въ крпкой гирлянд ліаны, перекинувшейся съ дерева на дерево, и олень началъ отчаянно биться.
‘Та-а-а-а!’ загремло опять по лсу.
Идти прямо къ озеру было невозможно. Безпрестанно попадалось что нибудь на глаза такое, для чего стоило уклониться съ прямой дороги или влво, или вправо.
Вонъ ягоды такія румяныя, такія зрлыя, что начинаютъ уже лопаться и вытекать! Вонъ сочное яблоко, тоже готовое брызнуть сладкою пной! Надо попробовать этого яблока, надо нарвать и ягодъ.
Вотъ сквозь надтреснувшую кору слезками катится смола. Надо лизнуть, это тоже вкусно.
Душистый цвтокъ, свсившійся съ длинной втки, задлъ по самому лицу. Какъ же не сорвать его, не понюхать и не пожевать?
Сколько птицъ вспорхнуло тутъ разомъ! а дв опускаются опять — не летятъ дальше. Здсь врно у нихъ гнзды. ‘Шшш!’ Молодецъ замахалъ руками. Птицы съ крикомъ взлетли выше. Онъ развелъ кусты, досталъ два теплыхъ пестрыхъ яйца и пошелъ дальше.
Оскаливъ блые зубы, онъ разбилъ объ нихъ одно яйцо и высосалъ его съ громкимъ чмоканьемъ, потомъ другое.
Тутъ онъ вздумалъ опять попробовать голосъ, облизалъ себ губы и гаркнулъ такъ, что опять всполошилъ бы прибрежныхъ ласточекъ, еслибы лсъ не накрывалъ его своими густыми сводами. Голосъ пошелъ низомъ и замеръ въ первой чащ.
Въ это время что-то быстро шевельнулось у него надъ головой. Онъ поднялъ глаза. Молодой леопардъ кинулся отъ него на сосднее дерево, а съ того на другое, видимо избгая встрчи.
Глаза у нашего молодца загорлись удовольствіемъ, губы раскрылись, и онъ въ два прыжка очутился подъ деревомъ, куда ускочилъ леопардъ.
Зврь сверкнулъ на него расширенными зрачками, мяукнулъ и съежился, сердито шипя и фыркая. Кажется, каждую минуту готовъ онъ былъ прыгнуть и вцпиться когтями и зубами въ своего преслдователя, но глаза человка пугали его. А тому было весело! Онъ поддразнивалъ его, какъ ручную кошку, шиплъ самъ, скалилъ зубы и растопыривалъ свои пальцы передъ его мордой.
Хвостъ леопарда распушился, пятнистая шерсть встала дыбомъ, онъ сжался весь и скакнулъ. Но врагъ его зналъ уже эти штуки: онъ быстро прислъ, отшатнулся немного вбокъ и вдругъ обернулся. Леопардъ перелетлъ черезъ него.
Несмотря на неудачу, онъ, кажется, радъ уже былъ убраться поскоре и вскочилъ на противоположное дерево. Но онъ не усплъ еще вскарабкаться по гладкому стволу до перваго сучка, какъ нашъ молодецъ цпко ухватилъ его сразу одной рукой за хвостъ, а другою за шею. Длинные пальцы его, какъ желзныя клещи, сдавили леопарду загривокъ. Стараясь вырваться, зврь визжалъ и безъ толку скользилъ лапами по стволу дерева. Тутъ и другая рука, державшая его за хвостъ, мгновенно очутилась у него подъ горломъ и стиснула его такъ же крпко. Леопардъ отцпилъ лапы отъ дерева и повисъ въ этихъ тискахъ.
Онъ глухо захриплъ, у рта показалась пна, глаза налились кровью, заднія ноги судорожно сдвинулись съ передними — разъ, другой. Забава была кончена. Черезъ минуту онъ лежалъ уже мертвый въ высокой трав и подъ нимъ гомозилась стая жуковъ и муравьевъ.
Между тмъ по лсу неслось громче прежняго гигиканье побдителя. Онъ вскарабкался на дерево и пошелъ опять перекидываться колесомъ съ вершины на вершину. Темное лицо его лоснилось, по носу и по щекамъ катился потъ. Глаза горли веселымъ блескомъ.
Въ этихъ глазахъ, можетъ быть, можно уже было прочесть, что когда нибудь потомки его станутъ величать себя внцомъ творенія и царями земли.

IV.

Озеро, съ котораго слышались людскіе голоса, было самое большое на всемъ остров. Со стороны лса у него былъ крутой берегъ, но нсколько обваловъ образовали родъ каменныхъ сходовъ къ самой вод. Только мстами зеленла на нихъ трава, да два или три дерева, странно уцлвшія, но съ полуобнаженными корнями, росли между обрывовъ совсмъ наклонно, почти касаясь воды своими длинными свсившимися втвями.
На этихъ естественно-образованныхъ ступеняхъ берега собралось уже цлое общество. Тутъ было человкъ двадцать и мужчинъ и женщинъ, и старыхъ и молодыхъ.
Знакомецъ нашъ, соскочивъ съ послдняго прибрежнаго дерева, задлъ ногой за плечо человку уже очень почтенныхъ лтъ, который сидлъ выше всхъ на берегу усердно занимался дой. Оба они громко крикнули: молодой, кажется, только чтобы показать, каковъ у него голосъ, а старый, будто огрызаясь, съ досадой, что его побезпокоили. Молодецъ не выказалъ никакихъ знаковъ уваженія къ старости и скрылся за верхнимъ краемъ берега, скакнувъ на первый уступъ. Почтенный возрастъ одиноко сидвшаго человка обличала и голова съ непомрно-развившимся затылкомъ и почти изчезшій лобъ, и потускнвшіе глаза, и морщины на щекахъ и около ушей, но въ особенности большое пузо, которое онъ не уставалъ набивать. Громко чавкая напичканнымъ ртомъ, онъ безпрестанно повертывалъ голову то влво, то вправо, будто высматривая, нтъ ли гд по близости еще лакомаго кусочка. А между тмъ недостатка въ д не было. Онъ припряталъ около себя въ трав порядочный запасъ плодовъ и орховъ и умильно мычалъ, набивая себ ротъ. Смотрлъ онъ не только по сторонамъ, но и на озеро. Впрочемъ, тамъ, повидимому, ничто его не занимало. Все на этомъ озер, ярко сіявшемъ въ лучахъ солнца, было ему слишкомъ знакомо: и эти стаи большихъ и малыхъ птицъ, разгуливавшихъ по сверкающей глади, и эти пловучіе острова громадныхъ жирныхъ листовъ, на темной зелени которыхъ алли и блли такіе же громадные и жирные цвты. Даже исполинская срая башка какого-то страннаго звря, не то лягушки, не то безрогаго вола, безмолвно и строптиво выглядывая то тамъ, то сямъ изъ воды, не привлекала его вниманія. Берега, окруженные со всхъ сторонъ лсомъ, дале постепенно понижались и на противоположной сторон изъ озера изливалась единственная рка острова. Она терялась сначала въ глухихъ и болотистыхъ пущахъ, но потомъ все больше полнла и все глубже прокладывала себ ложе. Съ того мста, гд сидлъ старикъ, часть ея виднлась вдали прямой серебряной дорогой. Но какое было ему дло до всего этого? Въ молодости смутное любопытство тянуло его иногда побродить и въ тхъ мстахъ. Онъ забирался далеко, но и тамъ все тоже: да не.лучше. Сидть въ одномъ положеніи ему однакожъ надодало. Онъ то улаживался на корточкахъ, то вытягивалъ ноги, то немного поджималъ ихъ и, наконецъ, улегся на спин. Изъ травы виднлось только его темное брюхо, точно круглая насыпь большого муравейника.
На уступ, куда соскочилъ нашъ пріятель, было три женщины и семь или восемь мужчинъ. Одна изъ женщинъ, вся мокрая, стояла, отряхая съ себя воду, дв другія сидли порознь, опустивъ ноги за окраину берега, и около нихъ въ разныхъ положеніяхъ группировались мужчины. Молодецъ нашъ вздумалъ было пошутить и полюбезничать съ мокрой дамой, но въ отвтъ получилъ тяжеловсную оплеуху по носу и по губамъ. Возобновлять любезностей онъ и нё разсудилъ, и подсль, громко гикнувъ, къ одной изъ группъ. Мужчины, сидвшіе тутъ, отвчали на его гикь не совсмъ привтливымъ рычаньемъ. Это однакожъ нисколько не сконфузило его, и онъ вмшался въ бесду. Разговоръ шелъ оживленный, хотя и нельзя сказать, чтобы очень разнообразный. Слышалось все что-то въ род: ‘а — а!’ ‘о — о!’ ‘у — у!’ Жзнщина (уже съ нсколько увядшею грудью) отличалась веселымъ нравомъ. Она повертывала голову ко всмъ своимъ собесдникамъ, и на каждое ихъ ‘а — а!’ отвчала очень милымъ ‘у — у!’, и при этомъ показывала зубы и хохотала. Но видимымъ ея предпочтеніемъ пользовался ближайшій ея сосдъ, — сидвшій тоже свсивъ ноги. Она по временамъ трепала его по плечу, или слегка толкала, смясь, въ бокъ, онъ тоже позволялъ себ безнаказанно подобныя любезности съ нею. Не отдать ему предпочтенія предъ остальными было дйствительно трудно. Судя по плечамъ, это быль силачъ едва ли не покрпче нашего знакомаго. Не даромъ, другіе собесдники не пододвигались близко, и ихъ остроумныя замчанія звучали не совсмъ смло и увренно.
Эта компанія видно не совсмъ понравилась, нашему пріятелю, другая группа, которую онъ издали окинулъ глазами, то же не привлекала его. Онъ вскочилъ съ мста, совершенно неожиданно крикнулъ во всю мочь: ‘бррр!’ такъ что брюхо у старика на верху дрогнуло, и чрезъ всю компанію прыгнулъ внизъ, на послдній уступъ берега.
Здсь, подъ густыми втвями дерева, почти прилегшаго въ озеру, слышались громкіе всплески воды и отрывистыя веселыя восклицанія. Между зеленью показывались мокрыя головы, потомъ мокрыя руки и ноги цплялись за сучья, и выкупавшіеся ловко перебирались по дереву на берегъ. Тутъ были тоже и мужчины, и женщины. Нашъ молодецъ не отсталъ отъ другихъ. Въ одно мгновеніе ока уцпился онъ руками за крпкій сукъ, крикнулъ ‘ухъ!’ и, далеко разбрызнувъ воду, нырнулъ съ головой. Ближайшая стая птицъ поднялась и отлетла подальше. Онъ окунулся разъ пять съ головой, потомъ принялся колотить по вод ногами, такъ что поднялъ цлый туманъ брызгъ, наконецъ выскочилъ, отряхнулся, какъ отряхиваются лошади, и взобрался прежнею дорогой къ тому мсту, гд лежать старикъ.
Отсюда обозрлъ онъ другіе берега озера. Что длается тамъ? Людей было везд довольно. Въ мстахъ, гд почва была слишкомъ вязка и болотиста, они удобно размщались на деревьяхъ.
Зоркіе глаза нашего молодца остановились съ особеннымъ вниманіемъ на небольшой отмели почти у самаго истока рки. На близко окружавшихъ эту отмель, деревьяхъ сидло и качалось особенно много островитянъ и островитянокъ. Громкіе и веселые крики ихъ доносились на другую сторону озера. Видно было, что тамъ происходило что-то очень забавное. Молодецъ нашъ разглядлъ и темную голову крокодила, выставившуюся изъ воды какъ разъ подъ тми деревьями, гд шелъ такой живой шумъ.
‘А — у?’ крикнулъ онъ вопросительно, во всю мочь своихъ легкихъ.
Старикъ, продолжавшій жевать лежа, испустилъ своимъ полнымъ ртомъ недовольное рычанье.
‘У — а!’ донеслось въ отвтъ нсколько голосовъ разомъ.
Тонъ отвта былъ утвердительный, и нашъ знакомецъ тотчасъ же отправился бы туда, еслибы посл купанья ему не хотлось пость. Обжорливый старикъ еще больше возбуждалъ въ немъ апетитъ своимъ чавканьемъ.
Молодецъ взлзъ на дерево, и съ каждой ближайшей втки чмъ нибудь попользовался. Посл этой недолгой закуски онъ помчался къ отмели, гд собралась веселая компанія, точно такимъ же способомъ, какъ направлялся къ озеру отъ своего ночлега. На этотъ разъ, однакожъ, онъ мене развлекался посторонними предметами, а только попавшееся ему на дорог гнздо съ очень крупными яйцами нсколько задержало его: надо было достать и състь парочку.
По мр того, какъ онъ приближался къ цли своей прогулки, крики у отмели становились все громче, смшанне. Хохотъ, взвизгиванье испуга, угрожающее уханье, одобрительное чмоканье губами, присвистыванье, гиканье, раздавались разомъ.
Вынырнувъ изъ густой листвы, пріятель нашъ былъ принятъ радушнымъ привтомъ со всхъ сторонъ. Всякой и всякая старались объяснить ему односложными выкриками, въ чемъ дло. Но онъ и безъ этихъ объясненій вс уже понялъ,— и на минуту прекратившаяся забава тотчасъ же возобновилась.
Вс, крича, тснясь и толкаясь, размстились какъ въ амфитеатр, на крайнихъ къ вод деревьяхъ. Небольшая площадка, которую эти деревья обступали и вода по временамъ заплескивала, была сценой забавнаго представленія. Самое комическое лицо изображалъ собою огромный крокодилъ. Онъ выставилъ изъ воды только морду, и не смыкалъ широкой зубастой пасти, оставаясь совершенно неподвижнымъ. Большая часть зрителей-актеровъ была вооружена длинными втками и сучьями. Свсившись немного съ дерева, они хлестали ими по носу крокодила. Онъ почти все это переносилъ безстрастно, и только подзадоривалъ этимъ забавниковъ. Они, въ свою очередь, подзадоривали другъ друга крикомъ. Если крокодилъ хоть немного поводилъ носомъ, уклоняясь отъ хлеставшей его втки, вокругъ поднимался веселый хохотъ. Одинъ забавникъ ловко прицлился большимъ колючимъ сучкомъ и попалъ имъ прямо въ пасть зврю. Челюсти его захлопнулись, и съ трескомъ раздробили сучокъ. Въ это время молоденькая женщина, отличавшаяся особенною зоркостью, пробралась на верхушку самаго близкаго къ крокодилу дерева, ощупала втку покрпче, ухватилась за нее одною рукой и одною ногой, качнула ее сильно внизъ, и зврь вдругъ получилъ звонкую оплеуху отъ ея голой руки. Быстро разинутая за нею пасть защелкнулась на воздух. Упругій сукъ уже поднялъ героиню на безопасную высоту, и она самодовольно защелкала языкомъ. Кликамъ одобренія и громкому хохоту, казалось, не будетъ конца. Но тутъ на мст героини явился нашъ пріятель. Онъ ухватился обими руками за тотъ же сукъ, качнулся на немъ и ударилъ крокодила пятками своихъ ногъ между самыми глазами. Крокодилъ тревожно завозился, но пасть его опять захлопнулась на воздух. Обидчикъ его уже весело гикалъ на самой верхушк дерева. Опять раздался оглушительный крикъ и хохотъ. Ободренные такими примрами, другіе съ удвоенной энергіей принялись хлестать крокодила по носу втками. Одинъ затялъ даже повторить выходку молоденькой героини. Вотъ онъ точно также уцпился за сукъ одною рукой и одною ногой, точно такъ же нагнулъ его внизъ, точно также занесъ руку… Вмсто пощечины раздался отчаянный крикъ, вода заплеснула голову крокодила,— и она изчезла вмст съ неловкимъ смльчакомъ. Распрямившійся сукъ обрызгалъ всхъ водой. Визгъ ужаса вылетлъ изъ всхъ устъ, вс заметались по деревьямъ, заголосили. Большая часть кинулись подальше отъ рокового мста. Даже нашъ неустрашимый пріятель пустился прочь.
Онъ направилъ свой путь къ гор, на которой поутру его тшили своей возней дти. Онъ обливался потомъ, и чувствовалъ усталость посл всхъ своихъ подвиговъ. Солнце стояло въ зенит. и страшно палило. Надо было поискать тни, гд бы отдохнуть.
Онъ хотлъ-было влзть въ первую же пещеру, но не усплъ просунуть голову сквозь заплетавшія входъ ея лозы, какъ оттуда послышался рзкій и непривтливый голосъ, который, какъ-будто говорилъ: ‘теб что здсь понадобилось?’
Глаза его, привыкшіе къ яркому свту, не вдругъ разсмотрли, почему его встртили такъ недружелюбно. Но въ пещер было небольшое отверстіе сверху, и съ помощью проходившаго оттуда свта можно было видть, что пещера, и безъ того тсная, уже занята. На полу, обильно устланномъ травами, спало двое или трое съ громкимъ храпомъ.
Еще одному человку, впрочемъ, можно было бы помститься, и въ другое время нашему молодцу, конечно, не помшалъ бы никто. Но тутъ случилось особенное обстоятельство. Въ ближайшемъ ко входу углу пещеры слышался крикъ новорожденнаго. Мать, остерегшая своимъ окликомъ непрошенаго гостя, стояла на колняхъ и припала лицомъ къ животу ребенка, закутаннаго въ мягкіе листья. Она зализывала ему только-что скушенный пупокъ, и въ то же время старалась успокоить его, приставляя къ его губамъ свою грудь. Не окликни она нашего молодца, онъ бы могъ неосторожно задть ребенка, взлзая въ пещеру.
Гротовъ въ гор было довольно, и онъ скоро нашелъ себ свжій уголъ и мягкое душистое ложе. Едва расположился онъ на немъ, и закрылъ глаза, сонъ разлился по всмъ его членамъ.

V.

Освженный двухчасовымъ сномъ, опять такъ же бодро, какъ поутру, вышелъ онъ на свтъ, и взобравшись на ближайшее дерево, прежде всего прочистилъ себ горло легкимъ крикомъ. Затмъ онъ забрался подальше въ лсъ, обдая по дорог всмъ, что попадалось на глаза вкуснаго.
Слоны семьями шли съ спокойной увренностью на водопой и купанье къ рк. По временами ихъ увренность изчезаетъ, при малйшемъ шорох, они робко прислушиваются.
Онъ сидлъ въ втвяхъ, уже кончивъ свой обдъ, и будто въ раздумьи, куда бы ему пуститься теперь, какъ вершина сосдняго дерева зашелестила, и въ листв показалась молоденькая женщина. Темное тло ея дышало такою же силой, какъ и у него, свжая грудь едва округлялась, черные глаза смотрли бойко, движенья были ловки, гибки, смлы. Она, конечно, не хуже утренней героини съумла бы дать пощечину крокодилу. А можетъ быть это была и она сама.
Пріятель нашъ весь дрогнулъ при ея появленіи, и оба они разомъ окликнули другъ друга очень привтливо. Онъ тотчасъ же перебрался къ ней на дерево. Она засмялась, ударила его довольно звонко до плечу, увернулась отъ его рукъ, и очутилась уже на другомъ дерев. Онъ за ней. Она соскочила на землю. Онъ притаился въ листв, сорвалъ большой блый цвтокъ ліаны, и бросилъ имъ въ нее. Она опять засмялась, подхватила цвтокъ и стала жевать его. Потомъ крикнула и побжала по лсу. Молодецъ нашъ догонялъ ее. Какъ ни увертывалась она, онъ-таки настигъ. Руки его обхватили ее сзади за упругую грудь. Она выбивалась, слабо вскрикивала, смялась, все вмст. Онъ завизжалъ умоляющимъ голосомъ. Она повернула къ нему горячее, обрызганное потомъ лицо, зрачки ея горли, блки были влажны, румяныя губы, къ которымъ прильнулъ лепестокъ благо цвтка, раскрылись. Она вся трепетала страстью и нгой. Онъ хотлъ, кажется, снять этотъ лепестокъ своими губами, и вдругъ почувствовалъ на нихъ ея острые зубы. Руки невольно выпустили ее. Они еще не знаютъ нашего поцлуя. Змй увлажаетъ своими губами добычу, прежде чмъ пожретъ ее. Мужчина еще не сталъ такимъ злодемъ для женщины. Она опять захохотала и побжала, но по временамъ оглядывалась, бжитъ ли за нею онъ. Онъ, конечно, бжалъ. Вотъ лсъ разступается. Впереди пышный лугъ. Что тутъ цвтовъ! Какъ мягка высокая трава! Ни у какого царя не бывало такого роскошнаго брачнаго ложа.

VI.

Онъ лежалъ на трав, закинувъ руки за голову. Она сидла, поджавъ ноги, около него, и ласково проводила своею ладонью по его груди. Ладонь ея, измозоленная и жесткая, казалась гладкою и нжною его грубой и толстой кож. Въ рук была свжесть, прохлаждавшая грудь. Широкіе листы пальмъ, какъ великолпный шатеръ, покрывали ихъ своею тнью. Лсная красавица увидала струйку крови на плеч у своего милаго, тихо визгнула, показала ему на плечо пальцемъ, и потомъ припала губами къ ран. Когда она наклонилась надъ, нимъ, горячая грудь ей почти касалась его лица. На ней были слды ногтей. Кой-гд на царапинахъ застыли капли крови. Онъ тихо слизывалъ эти капли.
Потомъ она встала и изчезла въ зелени. Онъ побжалъ было за нею, но ока уже возвратилась съ тяжелыми гроздьями въ рукахъ. Теперь она протянулась въ трав, и положила грозди себ на грудь, онъ слъ около нея,— и пурпуровый сокъ ягодъ окропилъ ихъ блые зубы.
Между ними не шло никакого разговора. Если-бъ ихъ младенческій языкъ былъ и богаче, имъ бы нечего было говорить. Вдь они не думали ничего,— они наслаждались. Въ тихомъ мычаньи, въ легкомъ визг, въ игривомъ смх выражалось такъ полно ихъ довольство жизнію, ихъ отрада въ ней!
Незамтно, какъ сладкая греза, прошло нсколько часовъ, Солнце клонилось уже къ закату, когда нашъ юноша разстался съ своею милой. Они не условливались увидаться опять. Этого они не съумли бы. Да и могло ли имъ придти въ голову завтра! Все завтра будетъ сегодня, а съ нимъ и сегодняшнее наслажденіе. Можетъ быть, они встртятся, можетъ быть, и нтъ. Не все ли равно? Онъ встртитъ другую, она встртитъ другого. Въ чаш наслажденія не видать еще дна.
Безъ думъ о прожитомъ дн, безъ думъ о дн будущемъ связываетъ нашъ пріятель мягкія втки у вершинъ двухъ деревьевъ, приготовляя себ опять воздушную постель. Пріятная истома тла опять зоветъ ко сну,— и вотъ онъ тихо покачивается въ своей лиственной колыбели. Сумерки начинаютъ быстро облекать лсъ, голосъ за голосомъ, утихаютъ въ немъ дневные звуки. Примолкаютъ даже свистки попугаевъ, и они выпархиваютъ лишь для того, чтобы выбрать себ боле удобную втку для насста. Ихъ начинаютъ замнять другіе голоса, слышные только ночью. Дикій крикъ павлина возвщаетъ закатъ солнца. Одна за другой огненныя мушки летятъ, какъ сорвавшіяся съ неба звзды. Гуденье жуковъ раздается такъ внятно надъ головой, не заглушаемое крикомъ птицъ. Но и птицы спятъ не вс, вотъ ухнула сова и круглые, желтые глаза ея сверкнули во мрак кустовъ. Издали послышался вой гіенны. Онъ приближается. Она врно сыщетъ въ трав задушеннаго леопарда. Въ рк и на озерахъ слышится по временамъ тяжелый плескъ.
Синее небо давно потемнло, давно зажглись въ немъ чистыя звзды, безъ трепетнаго лучистаго свта, ясныя, какъ хрустальныя лампады. Въ ндрахъ горъ слышно глухое урчаніе, словно угрожающій ропотъ, и зарево ихъ горитъ ярче.
Пріятель нашъ спитъ, и ничего не видитъ, не слышитъ.

——

Разсказъ о поддразниваніи крокодила перенесенъ мною на людей съ обезьянъ. Вотъ его источникъ:
‘Забавно видть, какъ крокодилы излавливаютъ обезьянъ, которымъ. приходитъ иногда фантазія поиграть съ ними: у самаго берега лежитъ крокодилъ,— туловище въ вод, и только вмстительный ротъ его находится на поверхности, готовый схватить все, что только можно ему достать. Толпа обезьянъ подмчаетъ его, повидимому совтуется между собой, приближается мало-по-малу, и начинаетъ свои шалости, поочередно играя роль то актеровъ, то зрителей. Одна изъ самыхъ расторопныхъ или самыхъ наглыхъ перепрыгиваетъ съ втки на втку, и останавливается въ почтительномъ разстояніи отъ крокодила. Здсь, повиснувъ на одной лап, и со свойственною этимъ животнымъ ловкостію, то приближаясь, то удаляясь, она даетъ своему непріятелю ударъ лапой, или же длаетъ видъ, что сдлала это. Друг,я обезьяны,— забавляясь этой шуткой, очевидно желаютъ принять въ ней участіе, но такъ какъ другія втви слишкомъ высоки, то обезьяны образуютъ родъ цпи, взявшись другъ за друга лапами, и такимъ образомъ качаются взадъ и впередъ. Кто изъ нихъ можетъ только достать до крокодила, дразнитъ его, какъ только уметъ. Иногда страшныя челюсти внезапно захлопываются, но дерзкая обезьяна успваетъ ускользнуть, тогда поднимаются торжественные крики шалуновъ и они весело скачутъ кругомъ. Случается, однакожъ, что лапа попадаетъ въ ротъ крокодилу, и онъ съ быстротою молніи увлекаетъ подъ воду свою жертву. Тогда вся толпа разсевается съ визгомъ и крикомъ. Такое несчастіе не мшаетъ имъ, впрочемъ, возобновлять чрезъ нсколько дней туже игру’. (Travels in the Central Parts of Indo-China (Siain), Cainbodia, and Lavs, during the jears 1858, 1859, and 1850. By the late М. Henri Mouhot. 2 vols. London (Murray), 1861).
Гексли говоритъ: ‘Неужто какой нибудь великій поэтъ, философъ или художникъ, геніемъ своемъ прославившій и просвтившій свой вкъ, будетъ униженъ, низведетъ съ своего высокаго мста, вслдствіе несомннной исторической вроятности,— чтобы не сказать увренности,— что онъ по прямой линіи произошелъ отъ какого нибудь голаго, звроподобнаго дикаря, у котораго настолько хватило разума, чтобы хитростію превзойти лисицу и тмъ самымъ быть опасне тигра? Разв филантропъ можетъ отказаться отъ старанія вести примрную жизнь, потому только, что, при простйшемъ изученіи человческой природы, мы находимъ, въ ея основаніи, вс эгоистическія страсти и скотскія побужденія обыкновенныхъ четвероногихъ? Разв материнская любовь — низкое чувство, оттого, что она проявляется у курицы, или врность — подлое свойство, потому-что имъ отличаются собаки?

——

‘Въ начал земля была пышно цвтущимъ садомъ’, разсказывалъ старый рапсодъ. ‘Жизнь человка была свтлымъ и сладкимъ пиромъ. Обиліе, счастіе и миръ царствовали на земл. Крокодилъ ласкался къ людямъ, какъ ручной голубь, тигры играли съ дтьми людей, боа приносила женщинамъ розы въ своихъ губахъ. Каждая пядь земли давала пищу, съ которою ничто не сравнится въ сладости. Румяныя яблоки, золотые грозди, изумрудные орхи, радужныя ягоды висли на каждой втк, подъ каждымъ листомъ, медвяный сокъ катился душистой струей по стеблямъ и стволамъ растеній. Мягкая, кудрявая мурава разстилала повсюду свои бархатныя подушки. Везд былъ готовъ пиръ человку, везд готово ложе. Чуткая мимоза, вздрогнувъ, давала знакъ широко-листнымъ бананамъ, и они смыкали свои листья шатромъ, — длинный листъ махроваго папоротника начиналъ тихо раскачиваться, какъ опахало надъ горячимъ лицомъ спящаго. Райская птичка вспархивала къ вершинамъ деревьевъ, и говорила своимъ старшимъ сестрамъ: ‘тише! человкъ спитъ!’ И умные попугаи примолкали на минуту, разсаживались надъ изголовьемъ его, и, понизивъ свои рзкіе, крикливые голоса, начинали отрывисто и задумчиво разсказывать чудныя сказки. Горлицы садились еще ближе, и тихо ворковали ему баюкающія псни. Зври уходили подальше, затаивъ голосъ, стараясь не прошумть травой, чтобы не мшать сну человка. Гремучая змя становилась на страж. Она высоко поднимала голову и звенла своими бубенчиками, когда кто нибудь подходилъ близко къ мсту отдыха человка. Люди ни передъ чмъ не знали страха. На земл было просторно жить всмъ. Ни одинъ зврь не отнималъ у другого пищи, — всмъ было ея слишкомъ довольно. Ни одинъ самецъ не дрался съ другимъ изъ-за самки, — наслажденья было слишкомъ довольно каждому. Человку нечего было думать о прошедшемъ. Настоящій день былъ только продолженіемъ того же счастья, той же нги и той же отрады, которыя были вчера и по-завчера, и такъ дальше, до самаго дня его рожденія. Нечего ему было думать и о завтрашнемъ дн. Завтра ожидаетъ его тотъ же сладкій пиръ, та же сладкая любовь. Объятья женщинъ были, какъ пламя, он рождали, улыбаясь отъ сладкой боли, — такой же страстно-блаженной боли, отъ какой умирали временною смертью въ объятіяхъ любви. Изъ глазъ человка никогда не текло слезъ, этой горькой влаги страданія. Безболзненно кончалъ жить человкъ. Это былъ тихій сонъ безъ вздоховъ, безъ грезъ, безъ пробужденія.
‘Все это перемнилось, все прошло, какъ сонъ. Людямъ настало время горя. Давно въ утроб земли горло потаенное пламя, давно вздыхала она тяжко и глубоко своими высокими грудями, горячими горами, давно слышались ея глухіе стоны, какъ будто страшная боль раздирала ея ндра. Часто, какъ изъ глубокихъ, смертельныхъ ранъ текла изъ нея огненная кровь, запекаясь камнемъ въ долинахъ между горами. И насталъ страшный день. Море стало клокотать и дымиться, на его свистъ и шипнье отвчали глухіе стоны и протяжные вопли изъ глубины земли. Вс волны слились въ пнистый водоворотъ, разлетаясь тучами брызгъ. Разинулось черное жерло посреди него, и пламенный столбъ взлетлъ до самаго неба. Солнце померкло, и дрогнула земля отъ края до края. Грудь ея растреснулась,— изъ неисчислимыхъ ранъ ея хлынула пламенная кровь ея сердца. Черныя тучи загромоздили небо. Въ нихъ грохоталъ громъ, грохоталъ онъ и въ мор, и на земл. Черный дождь полился изъ тучъ, завылъ ураганъ. Море хлестало въ тучи своими черными волнами, земля вскидывала къ нимъ багровые потоки огня, тучи метали и въ море, и въ землю свои огненныя пращи и стрлы. Казалось, вся жизнь погибаетъ на земл. Разверзались огненныя бездны, и съ трескомъ проваливались въ нихъ горы. Изъ морской пучины выдвигались каменныя громады. Море со свистомъ, или шипньемъ и воемъ рвалось залить землю. Долго длилась эта скорбная ночь. Въ ея громахъ и буряхъ не было слышно воя и воплей ужаса, какими оглашало землю все живое, видя идущую гибель, или погибая. Но море, небо и земля кончили свою битву. Каждый взялъ свою добычу. Небо разбило своими стрлами горный оплотъ, мшавшій свободно ходить его солнцу. Море захватило въ свою жадную пасть клочокъ цвтущей земли. Земля вдвинула свои жесткія скалы въ его влажное лоно. И все утихло, утихло и усмирилось. Опять показалось солнце въ небесной высот, но что увидали на земл его лучи? Они увидали первую скорбь человка.
‘Отъ людей и зврей, населявшихъ землю, отъ травъ и деревьевъ, оснявшихъ ее, не осталось и половины. И земля стала не такъ обширна, какъ была. Половину ея поглотило море. И та половина, которая не далась его жадной пасти, стала похожа на печальную пустыню. Гд стояли цвтущіе лса, дымились теперь зловонныя болота. Гд стояли щедро-одтыя зеленью горы, синли озера въ глубокихъ котловинахъ. Рки, опушенной такъ густо темными рощами, какъ не бывало. Новый потокъ несся къ морю. Онъ не проложилъ еще себ постояннаго русла, и метался, какъ зврь, ударяясь въ бг о голыя и безплодныя скалы. Скалы эти выдвинулись въ грозную ночь тамъ, гд разстилались вчно-цвтущія долины’.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Schen in des Gebirges kluften
Parg der Troglodite Sich.
Schiller.
(Робокъ, нагъ и дикъ скрывался
Троглодитъ въ пещерахъ скалъ).
Жуковскій.

I.

Одна выше другой величавыми террасами встаютъ горы. Вершины дальней цпи какъ будто уходятъ въ небо, и сливаются съ нимъ своими легкими голубыми очертаніями. Мстами полосы нетающихъ снговъ ослпительно сіяютъ розовыми отливами подъ тропическимъ солнцемъ. Они кажутся ступенями, съ которыхъ можно перешагнуть въ эту лазурную глубь.
Эти горы, обступившіе амфитеатромъ морское прибрежье, стоятъ такъ близко, если смотрть на нихъ съ длинной песчаной косы, заплескиваемой теплыми волнами. Воздухъ такъ прозраченъ, что каждая блая тучка, набгающая на ихъ синія вершины, видна ясно съ прибрежья. Но между имъ и этою грядой горъ, замыкающихъ собою амфитеатръ, лежитъ еще недостижимая даль для людей, которые живутъ въ ближайшихъ окрестностяхъ берега. Они назвали бы эти дальнія горы концомъ міра, глухою стной, которая поддерживаетъ съ этой стороны небесную кровлю, — если бы мысль ихъ могла хоть на минуту останавливаться на такомъ далекомъ для нихъ предмет. Конецъ міра гораздо ближе для нихъ. Но и до этой пограничной черты мысль ихъ не доходила. Она едва уловляетъ, — и то не надолго, не успвая запечатлть въ слов, — явленія и боле близкія, когда они не касаются самыхъ неизбжныхъ потребностей. А потребности вс въ томъ, чтобъ быть цлу, быть сыту. Каждый день встаетъ солнце и каждый день блещетъ въ лучахъ его безконечное море, каждую ночь выходитъ въ небо мсяцъ, и загораются надъ землей лампады звздъ. Недвижимо стоятъ дальнія горы. О нихъ нтъ заботы человку, Что же и думать о нихъ? Они не возбуждаютъ его воображенія. Минута спокойствія есть для него минута сна. Въ грезахъ его безсознательно повторяются картины окружающей его природы. Въ этихъ грезахъ не все является въ совершенно такомъ вид, какъ на яву. Но, пробуждаясь, онъ забываетъ за насущной заботой свою грезу, и не останавливается на ней мыслью. Только то, что необходимо нужно, безъ чего нельзя жить, — только то, что грозитъ неминуемою гибелью, занимаетъ его, только для этого есть у него названіе. Онъ далъ имя морю, потому что оно страшно своими приливами, но у него нтъ еще имени небу. Потомъ онъ, можетъ быть, назоветъ его неподвижнымъ моремъ. У него есть названіе тигру, — и нтъ названія солнцу. Когда нибудь солнце превратится въ его воображеніи и слов въ небеснаго тигра.
Онъ говоритъ, какъ грудной младенецъ, но уже говорить. Значитъ, онъ живетъ не одиноко, значитъ необходимость защиты сомкнула уже людей.
Если бы преданіе не ограничивалось у нихъ только указаніемъ на то, что можно сть, и какого звря надо бояться, — если бы память ихъ могла обнимать не нсколько лишь ближайшихъ дней, эти люди, еще такъ похожіе на обезьянъ, разсказали бы преданіе о всемірномъ потоп и объ огненномъ дожд, истребившемъ ихъ эдемъ. Но потопъ и огненный дождь застали ихъ еще разрозненными и безсловесными, и оставили имъ только страхъ и нужду. И вотъ создалось человческое стадо.
Эти мста, гд люди впервые почувствовали необходимость соединиться, дйствительно были раемъ еще недавно. Пятое или шестое поколніе жило въ скудныхъ его остаткахъ. Грозный геологическій переворотъ видоизмнилъ здсь морскіе берега. Такой же райскій островъ, къ которому полосой шли коралловые рифы отъ этихъ береговъ материка, былъ поглощенъ волнами, и, взамнъ его, выдвинулся гораздо дале другой, больше, выше и шире. Страшное землетрясеніе погубило половину растительной и животной жизни на прибрежь. На мст лсовъ явились болота, рка измнила свое ложе, въ провалахъ горъ образовались озера. Вмсто холмовъ, одвавшихся кустами и деревьями, торчали голыя скалы, которымъ еще долго ждать новой зеленой одежды.
Пройдутъ вка, прежде чмъ солнце выпаритъ влагу изъ этихъ болотъ, и смена, заносимыя втромъ, пустятъ въ нихъ ростки и корни, и поднимутся опять роскошными лсами. Пройдутъ вка, прежде чмъ періодическіе дожди и муссоны размочатъ и вывтрятъ эти безплодныя скалы и облекутъ ихъ корою плодоносной почвы. А до тхъ поръ жизнь людей пойдетъ здсь печально, въ вчной забот о своемъ самосохраненіи. То время, когда каждый изъ нихъ жилъ отдльно и самостоятельно, когда каждый носилъ въ самомъ, себ и свое право, и свою защиту, когда встрча съ другимъ нужна была только для забавы, для наслажденія, — то время миновало безвозвратно. Если природа этихъ береговъ опять возвратитъ себ прежній блескъ и прежнюю обильную красоту, она, можетъ быть, не увидитъ уже тутъ людей, а если и увидитъ, то увидитъ совсмъ не похожими на тхъ, которые блаженствовали когда-то посреди ея неистощимыхъ даровъ, въ райской анархіи. ‘Они были зврями’, скажетъ ныншній человкъ, самолюбію котораго обидно признавать свое родство съ оранг-утангомъ и гориллой, гордости котораго тяжело назвать негра своимъ братомъ. Да, они были зврями, но зврями сытыми, здоровыми, спокойными, счастливыми, огражденными отъ нужды и опасности богатствомъ окружающей природы. Въ этотъ второй періодъ ихъ развитія, когда они видятъ, что жить врознь и въ разбродъ стало нельзя, они все еще зври, но уже безъ прежняго довольства и счастья.

II.

Остатки лсовъ, подходящихъ къ первымъ отрогамъ прибрежныхъ горъ, еще очень пышны и тнисты. Будто чудомъ ихъ пощадилъ подземный огонь, и они цвтутъ въ прежней красот. Ихъ сменамъ суждено оплодотворить, когда нибудь вс пустынныя теперь мста этихъ горъ и равнинъ, но смена, разносимыя втромъ съ ихъ деревьевъ и кустовъ, падаютъ еще на камень, на песокъ,— и лса остаются только оазисами среди окружающей безплодной почвы. Ихъ роскошное убжище перестало уже быть безопаснымъ для человка. Ему нельзя, какъ прежде, кочевать съ дерева на дерево, спать въ воздушной, зыбкой постел изъ втвей и листовъ, нельзя привольно гулять, не страшась встрчи ни съ какимъ звремъ. Эти встрчи становились ему очень опасны. Хищный зврь, не находя вокругъ себя прежняго обилія, сталъ смотрть на человка, какъ на хорошую добычу. А чмъ бы сталъ бороться и защищаться человкъ?
‘Первымъ оружіемъ были руки, зубы и ногти,
Или же камни, и сучьевъ древесныхъ обломки’ *).
*) Arma an tiqua, manus, un gus, dentesque fuerund,
Et lapides, et item sylvarum fragmina rami.
(Лукрецій.)
Этого оружія было мало, чтобы сражаться съ врагомъ сильнйшимъ.
А между тмъ встрчи съ этимъ врагомъ были все-таки неизбжны. Лсъ доставлялъ всего боле пищи, нужной человку.
Прежде ему нечего было враждовать съ другими животными. Для всхъ было довольно пищи,— и миръ не нарушался, какъ не нарушается онъ между сытыми домашними кошками и собаками, врагами на вол. Правда, истребительная борьба шла уже и прежде между сильнйшими и слабйшими породами. Но въ этой борьб человку незачмъ еще было принимать участіе. Онъ зналъ, что есть зври съ зубами остре и крпче его зубовъ, съ когтями, передъ которыми ничтожны его ногти, съ мускулами, невредимыми какъ камень. Но они все-таки были не опасны. Имъ не приходилось еще вступать съ нимъ въ борьбу изъ-за существованія. Теперь зврь сталъ голодать, и встртиться одинъ въ одинъ съ тигромъ, съ медвдемъ, значило пасть въ неравной борьб. Человку и самому приходилось чаще голодать, — и онъ становился слабе.
Пещеры, бывшія прежде только мстомъ его отдыха, стали теперь ему почти посгояннымъ жильемъ, изъ котораго онъ выходилъ только искать пропитанія.
Вотъ эти пещеры въ первой, ближайшей къ берегу гряд горъ. Нкоторыя изъ нихъ не больше какъ узкія и неглубокія трещины, съ просвтомъ вверху, другія похожи на искуственно выбитыя въ скал гроты, третьи начинаются очень узкимъ устьемъ, но расширяются дальше и идутъ корридоромъ въ глубь горы. Первые люди, ршившіеся пролзть въ черную узкую пасть подземныхъ корридоровъ, были Бартами и Ливингстонами этихъ невдомыхъ мстъ. Были и мене счастливые изслдователи. Не мало ихъ задохлось отъ удушливыхъ газовъ, наполнявшихъ нкоторыя изъ пещеръ, или погибло въ провалахъ, или потонуло въ тин подземныхъ ключей. Но у нихъ не было еще именъ, и о нихъ не оставалось памяти, какъ о первыхъ ‘жертвахъ науки’.
Входы почти всхъ пещеръ завалены большими камнями. Это первыя двери, въ которыя не можетъ пробраться никто, кром человка. Силы отвалить эти камни достало бы у многихъ другихъ животныхъ, но не достало бы ловкости. Но какъ долго нужно было напрягаться уму, чтобы придумать себ и эту защиту. И онъ не самъ придумалъ ее. Ее указалъ ему случай, но и тутъ онъ еще не сразу послдовалъ его указанію, а старался только воспользоваться счастливой случайностью. У самаго устья одной изъ пещеръ лежалъ огромный, обрушившійся съ ея сводовъ камень. За него можно было забраться, хотя и съ трудомъ. Эта ограда была не вполн безопасна, но все же не всякій зврь могъ пролзть въ небольшое отверстіе. И вс стали тсниться въ эту пещеру.
Произошло не мало ожесточенныхъ дракъ за ночлегъ въ ней. Надо было, чтобы нсколько разъ забралась туда голодная гіенна, чтобы навести обитателей пещеры на мысль, приваливать камень ближе къ отверстію и совсмъ запирать входъ. Такъ же трудно было придумать заваливать камнями входы другихъ пещеръ. И удивительно ли это? Сколько десятковъ тысячелтій паръ заставлялъ подпрыгивать и подниматься крышку подъ котломъ съ кипящей водой, прежде чмъ человкъ обратилъ вниманіе на это явленіе, какъ на указаніе новаго средства для своего благосостоянія!
Но вотъ пещеры вс снабжены дверями, — и съ этой стороны обезпечена безопасность. Но довольно ли въ нихъ мста для всхъ? Не совсмъ. Духота и тснота заставляютъ гнать оттуда тхъ, кто послабе. Первая аристократія уже создалась — аристократія силы. Безсильное ожесточеніе слабаго мало-по-малу обращается въ хитрость, но она еще плохо помогаетъ. Люди не успли доразвиться до подлости и лести, чтобы найти въ нихъ замну силы.
Не взаимное условіе, не договоръ, соединили все людское населеніе прибрежья въ этихъ сосднихъ другъ съ другомъ пещерахъ. Ихъ просто согналъ туда страхъ преслдованія отъ хищныхъ зврей,— и они остались вмст. При первомъ же сближеніи между ними закипли ссоры, для которыхъ прежде не было у нихъ повода. Ночлегъ, лишній кусокъ, женщина — стали предметами вражды и столкновеній. Изъ-за женской ласки происходили отчаянныя схватки между мужчинами, такія же, какія мы видимъ теперь между такъ-называемыми низшими животными. Не хуже собакъ рычали и грызлись они около женщины, ожидавшей себ мужа. Побда оставалась за самымъ сильнымъ. Женщина тотчасъ же брала его сторону, и помогала ему скоре соединиться съ нею, отгоняя отъ себя съ ожесточеніемъ всхъ боле слабыхъ. Сила была высшимъ достоинствомъ человка, и ей еще по праву доставалось тогда первенство. Для борьбы съ ожидавшими людей опасностями были нужны боле всего физическія силы, — и сама природа, казалось, указывала только наиболе одареннымъ силой становиться родоначальниками будущихъ поколній. Слабый жилъ почти безъ наслажденій, умиралъ безъ потомства.
Прежде вырвать изъ рукъ другого какой нибудь надкушенный имъ плодъ — было только шуткою. Стоило протянуть руку, чтобы сорвать другой, — и ссориться было не изъ-за чего. Теперь это стало иначе. Первые зачатки собственности, хотя и не прочной, уже появились. И собственность принадлежала только сильнымъ.
Забота данной минуты слишкомъ поглощала все вниманіе, и люди не длали еще запасовъ. Надобны были опыты долгаго повальнаго голода, чтобы заставить ихъ приберечь часть сегодняшней пищи на завтра.

III.

Поутру, на песчаномъ берегу, съ котораго только-что отхлынулъ приливъ, собрались почти вс обитатели прибрежья. У пещеръ не осталось никого. Женщины принесли съ собой и грудныхъ дтей.
Море, отхлынувъ, оставило на песк берега множество раковинъ, слизняковъ, мелкой рыбы. Все это потребляется съ жадностью жителями прибрежья.
Только очень внимательный взглядъ, обращенный на нихъ, могъ бы замтить въ ихъ лицахъ и въ форм ихъ тла нкоторое измненіе сравнительно съ тмъ временемъ, когда главнымъ мстопребываніемъ ихъ былъ лсъ. Въ глазахъ ихъ свтится какъ будто больше вниманія, осторожности, спина стала пряме, ступня потеряла часть своей гибкости. Многимъ поколніямъ людей приходилось больше бгать и ходить, чмъ лазить но деревьямъ. Но у лучшихъ представителей расы все еще очень широки плечи и вс кости, все еще очень крпки мускулы. У всхъ ихъ животъ уже не выдается такъ впередъ, какъ у ихъ беззаботныхъ предковъ. Умренность въ пищ придала многимъ худобу. Умренность эта, конечно, невольная, стоитъ посмотрть, съ какимъ сладострастіемъ ихъ зубы рвутъ сырую и нсколько уже испорченную рыбу,— какъ разгрызаютъ они раковины и выхлебываютъ изъ нихъ слизистаго молюска.
Разговора не слыхать. Только женщины покрикиваютъ иногда на дтей, которыя возятся въ песк или бгаютъ, отыскивая себ ду. Гортанные звуки ихъ словъ отрывисты, безсвязны. Порою слышатся будто одобрительныя замчанія отъ гастрономовъ, разлегшихся на песк, и загребшихъ поближе къ себ свой завтракъ. Они, кажется, похваливаютъ его своими односложными восклицаніями. Есть люди, которымъ не нравится этотъ пиръ подъ самыми лучами палящаго солнца. Они набираютъ запасъ разныхъ разностей въ руки, и уходятъ въ тнь утесовъ и пещеръ,— и удовлетворяютъ свой апетитъ тамъ.
Около полудня, когда солнце станетъ палить еще жарче, можно будетъ забраться и въ опушку лса. Прекрасные плоды на верхушкахъ деревьевъ, кажется, ждутъ сбора. Но рдкій уноситъ хотя часть ихъ съ собою. Вотъ одному приходитъ въ голову сорвать огромный листъ, и въ него положить яблокъ и ягодъ, чтобы снести въ пещеру, можетъ быть, для оставшихся дтей своихъ. Другіе бросаются вслдъ за нимъ, отнимаютъ у него его жатву, и онъ убгаетъ лишь съ скудными ея остатками въ пальмовомъ лист. Не сразу догадываются другіе, что могутъ и сами сдлать такіе запасы, каждый для себя.
Не вс ограничиваютъ свою прогулку по лсу одною его опушкой. Многіе забираются и въ глубь его. Самые страшные изъ лсныхъ зврей — это тигръ и буйволъ. Но въ полдень они не бродятъ близко и ихъ можно избжать. А въ глубин лса все растетъ обильне. Да и поневол надо искать пищи подальше. У самой опушки ея недостаточно для всхъ, и ея плоды обираются ежедневно.
Счастливый день, когда всмъ можно быть сытымъ и не драться изъ-за куска тухлой рыбы! Такіе дни не всегда бываютъ. Какъ ни горячо это солнце, но оно не можетъ заставить деревья приносить плоды круглый годъ. Въ эти промежутки надо питаться только тмъ, что приноситъ море. Но его даянія скудны. Надо, вмсто плодовъ и орховъ, питаться древесной корой. Эта кора вкусна и не похожа на жесткую и горькую кору нашихъ печальныхъ лсовъ. Но съ нея не разжирешь, ею не будешь очень сытъ…
Между тмъ въ пещерахъ довольно мста, и на время недостатка можно бы устроить кладовую въ ихъ глубин. До этого они еще нескоро додумаются. Надо, чтобы сначала истощенье принесло съ собою болзнь, смертность. Но и на умирающихъ собратій они посмотрятъ, можетъ быть, какъ на помощь въ бд. Голодные живые станутъ сть своихъ мертвыхъ. Но этого имъ нельзя будетъ длать спокойно. Запахъ труповъ приведетъ къ ихъ жилищамъ стаи гіеннъ, шакаловъ и волковъ. Надо будетъ побросать имъ мертвыхъ, чтобы только зври ушли въ свои трущобы.
Все это тяжелые уроки, надо ихъ пережить, чтобы сдлать хоть шагъ впередъ въ томъ, что мы называемъ теперь наукой. Да и довольно ли бывало одного такого урока. Конечно, нтъ. Въ этомъ порукой наше образованное время, наше цивилизованное общество, съ его политической исторіей, съ его народнымъ хозяйствомъ. Разв не такіе же уроки переживаемъ мы безпрестанно, а много ли даютъ они намъ предусмотрительности? много ли отвращаютъ бдствій и зла въ будущемъ?
Чего же хотятъ отъ ‘зврей’, какими еще были люди?

IV.

Еще недавно человкъ стоялъ въ уровень со всми остальными животными, теперь онъ ниже большей части ихъ. У него нтъ еще и той цивилизаціи, до которой нужда и опытъ довели многія слабйшія породы. Онъ могъ бы поучиться у нихъ многому, но ученье тяжело ему, какъ ребенку. На жизнь другого животнаго, если оно не вредитъ ему прямо, или не прямо полезно ему, онъ смотритъ совершенно равнодушными глазами. Гнзда птицъ, норы подземныхъ зврковъ, стройный порядокъ муравьиныхъ кучъ, хлопоты о будущемъ, запасы ихъ, поиски лучшихъ мстъ для житья, вс эти примры передъ ними постоянно, но когда еще они научатъ людей слдовать имъ, длать то же? Паукъ плететъ передъ ними свою сть и ловитъ въ нее мухъ, они не думали еще, что можно также ловить рыбу. Червь прядетъ нити изъ листка и длаетъ изъ нихъ себ мягкую постель, люди не думали еще объ его искуств. Муравьи длаютъ валъ вкругъ своихъ жилищъ, огораживаютъ ихъ, обращаютъ стада тли въ стада своего домашняго скота. У людей не являлось еще мысли о прочной оград, о дружескомъ обмн услугъ съ другими, кроткими и способными къ прирученію животными. На вс эти успхи нужны имъ вка страданій, вка нужды. Какъ прежде полное довольство мшало ихъ развитію, такъ теперь мшаетъ нужда. А будетъ время, когда человкъ станетъ гордо называть разумъ своею привиллегіею передъ остальною тварью.
Море принесло и оставило на берегу полусгнившій пень, весь окутанный цпкими и крпкими, какъ струны, стеблями какого-то вьющагося морскаго растенія. При отлив пень уперся своими острыми и широкими корнями въ вязкій песокъ и волны не унесли его обратно. Въ путаниц оплетавшихъ его втокъ засло, какъ въ сти, много рыбы и другой морской живности. Эту добычу открылъ одинъ изъ туземцевъ и завладлъ ею, пока другіе, посильне, не замтили новаго удобнаго мста ловли и не оттснили его отъ его открытія. Пень сталъ самымъ привлекательнымъ пунктомъ на берегу. Каждый разъ посл отлива къ нему тснились съ жадностью. Въ лсу довольно лозъ. Самый случай учитъ ихъ сплести изъ нихъ первую вершу. Они умютъ завязывать узелъ изъ двухъ втокъ.. Это искуство появилось между ними еще въ ту пору, когда они еще не умли различать себя отъ орангутанговъ. Отъ узла не трудно перейти и къ связыванью трехъ, четырехъ втокъ вмст. Но нтъ, для нихъ еще и это трудно. Мысль о верш придетъ имъ въ голову разв тогда только, когда волны станутъ, подмывать пень и онъ станетъ покачиваться, грозя уплыть назадъ въ море.
Сказка объ изобртеніи финикійцами стекла, объ открытіи пурпура, эта сказка остается исторіею всхъ человческихъ изобртеній чуть не до самаго нашего времени, до такихъ открытій, какъ паръ, какъ электричество, какъ фотографія. Не даромъ разсказываются такіе же анекдоты, какъ про финикійцевъ, про Гуттенберга съ попавшеюся ему строчкой Цицерона, про Ньютона съ его яблокомъ. Только теперь начинаемъ мы — и то еще какъ слабо!— копить опыты и проврять ихъ съ опредленною цлью.
Какъ бы то ни было, первая верша изобртена и прибрежное населеніе превратилось въ рыбаковъ. Шаги отъ какого нибудь изобртенія къ его новымъ примненіямъ, конечно, легче, чмъ самое изобртеніе. Но искать усовершенствованій и новыхъ примненій можетъ заставить только опять-таки какая нибудь неудача, нужда, или же столь могущественный для этихъ людей случай.
Эти потребности и нужды, эти случаи превратятъ сплетенную изъ лозъ вершу въ залитое глиною ведро, которое не будетъ пропускать сквозь себя воду, это ведро, плавая на поверхности воды, подастъ и первую мысль о жалкой ладь. Острая раковина будетъ первымъ ножемъ, круглая и полая первой чашкой. И между каждымъ изъ этихъ простыхъ открытій будутъ проходить столтія, пока эти люди дойдутъ и до тхъ жалкихъ успховъ, на какихъ мы застали прибрежныхъ жителей Австраліи.

V.

Съ первой же поры, какъ населенію прибрежья пришлось сойтись въ кучу, съ первыхъ же годовъ, когда имъ стало невозможно раздляться и разбрасываться по разнымъ мстамъ, явились и начатки того, что мы называемъ теперь обществомъ.
Только необходимость стоять ближе другъ къ другу, держаться крпче одинъ за другого для своей защиты, связала ихъ. Какъ же самая эта необходимость принесла съ собою и все то, что боле всего было способно нарушить эту неизбжную и необходимую связь? Въ ту же минуту, какъ окружающій міръ нарушилъ равенство въ наслажденіи для всхъ, нарушилось въ дтскомъ сознаніи человка и равенство правъ на наслажденіе. Высшимъ правомъ стала сила,— исключительно сила физическая, потому что она одна была необорима. Наслажденія для всхъ уже недостаточно, то, что есть, пусть принадлежитъ сильному. Люди перестали быть просто людьми, явились отличія.

VI.

Вотъ уже нсколько дней, какъ неподалеку отъ пещеръ каждую ночь слышится громкое рыканье льва. Онъ видно голоденъ и ищетъ пищи. Иногда, проснувшись посреди ночи, обитатель пещеры слышитъ отчаянно-быстрый топотъ и бгъ. Это врно олень, спасающійся отъ преслдованія. Шаги его замерли въ отдаленіи, примолкъ и голосъ льва. Его не будетъ уже слышно до завтрашней ночи.
Передъ вечеромъ вс собрались на ночлегъ въ свою пещеру. Она не велика. Устье ея довольно широко, каменистый сводъ дальше поднимается такъ, что подъ нимъ можно свободно стоять не нагибаясь. Еще дальше, въ самой глуби ея, небольшой поворотъ, въ который можно только проползти, и то лишь такъ, что когда голова коснется глухой стны, ноги все-таки остаются по щиколку снаружи. Это пространство годно разв на то, чтобы сдлать въ немъ кладовую для какихъ нибудь запасовъ. И точно, тамъ стоятъ плетеныя изъ лозъ корзины съ орхами и плодами.
Полъ пещеры высоко устланъ весь листьями. Нижніе слои этой настилки давно превратились бы въ сухую труху, еслибъ постоянная влажность почвы долго не поддерживала въ нихъ свжести. На этихъ лиственныхъ коврахъ располагаются спать жители пещеры. Ихъ нтъ и десяти. Больше не было бы гд помститься. Тутъ четыре женщины и двое мужчинъ, остальные — дти. Вс, сколько ихъ ни есть, только-что воротились въ пещеру изъ своихъ поисковъ по ближайшей опушк лса. Многіе жуютъ. Одинъ набралъ острыхъ и разновидныхъ кремней въ сор, и кладетъ ихъ около груды такихъ же камней у самаго входа. Онъ уже ловко уметъ пускать ихъ своей сильной и мткой рукой, — и не разъ спасалъ себя ими отъ голодныхъ зврей. Около этихъ кремней лежатъ и другія орудія въ этомъ род,— толстыя, суковатыя палки, нкоторыя съ расщепленными острыми концами, кости большихъ животныхъ похожія на булавы. Нкоторые изъ кремней оббиты такъ другъ о друга, что острыми изломами ихъ можно рзать не только мясо, даже дерево. Въ одномъ углу лежитъ вся скоробленная и полувылинявшая кожа оленя. Черезъ нсколько поколній эти люди врно будутъ хорошими охотниками.
Вс они еще совершенно голы, потребности въ одежд для тепла еще нтъ. Украшать себя ею? Эстетическое чувство еще не зарождалось.
Вс очень говорливы,— и почти вс говорятъ разомъ, бднымъ, однозвучнымъ гортаннымъ языкомъ. Одинъ говоритъ: ‘принесъ камень и дв дубины’,— другая говоритъ: ‘левъ близко’,— третья кричитъ: ‘прочь!’ мальчику, который лзетъ къ ея груди, и засовываетъ ему въ ротъ кусокъ какой-то коры, — четвертый говоритъ: ‘камень къ пещер!’
Пещеру, дйствительно, пора заваливать камнемъ. Солнце скоро спрячется, свтъ разомъ почти смняется ночью, сумерки такъ быстры. А только едва стемнетъ, опять зарычитъ этотъ левъ. Онъ все еще не усталъ бродить около этихъ мстъ, все еще не ушелъ искать себ добычи подальше.
Набгавшіяся въ день, усталыя, покрытыя потомъ дти свернулись по угламъ и заснули. Они, какъ птицы, даютъ знать своимъ сномъ, что и верхняя окраина солнечнаго внца уже ушла за горизонтъ.
Вс шестеро большихъ съ громкимъ и безсвязнымъ крикомъ берутся за громадный камень, чтобы привалить его ко входу, камень подымается своимъ влажнымъ бокомъ съ своего обычнаго, давно надавленнаго имъ мста. Вдругъ вс пріостанавливаются,— настораживаютъ уши. Слышенъ легкій, быстрый, пугливый топотъ. Вотъ онъ ближе, ближе.
Крики въ пещер усиливаются. Скоре поднимай камень! Это левъ гонится за кмъ-то. Но только-что громадный камень зашевелился быстре въ ихъ рукахъ, топотъ раздался у самаго входа въ пещеру, и между движущимся камнемъ и верхнимъ сводомъ, какъ стрла, вскочила въ пещеру дикая коза. Въ одно мгновеніе камень захлопнулъ входъ, и въ пещер стало совсмъ черно.
Съ такими же криками изумленія и отчасти удовольствія вс бросились къ коз. Ея не видно было въ потемкахъ, но они тотчасъ же ощупали ее на полу. Она лежала, вытянувъ ноги, и дышала тяжело.
Поднялся оживленный говоръ, что длать съ этою добычей, которая досталась имъ сама собою: задушить ли ее теперь же, или оставить до утра?
Вс, были сыты, и, покричавъ еще немного, полегли спать. Коза продолжала неподвижно лежать между ними. Мало-по-малу усталость и испугъ ея смнились тоже спокойнымъ сномъ.
Ночью на этотъ разъ никого не разбудилъ голосъ льва, раскатывавшійся обыкновенно такимъ громкимъ эхомъ по всмъ пещерамъ и ущельямъ горъ.
Передъ утромъ, когда въ щели между камнемъ, заваливавшимъ входъ, и стнами, проходили въ пещеру первые лучи свта, и храпъ спавшихъ въ ней становился тише, одинъ изъ грудныхъ ребятъ проснулся и сталъ кричать и плакать. Его голосъ услыхала мать. Ночью ребенокъ далеко откатился отъ ея бока, и она слышала голосъ его почти по самой середин пещеры. Ей не хотлось ни вставать, ни открывать глаза. Грудь ея давно уже начинала скудть молокомъ, — и теперь она но чувствовала въ ней той тяжести, которая заставляетъ мать такъ быстро подниматься утромъ съ постели и давать свой сосокъ плачущему ребенку. Вмсто того, чтобы встать и угомонить плачъ дитяти, женщина лниво закинула за голову свои руки, и потянулась, не открывая глазъ. Ребенокъ ни минуту притихъ, потомъ опять закричалъ тмъ умоляющимъ голосомъ, какимъ обыкновенно просилъ груди,— потомъ опять притихъ, и матери послышалось, что губы ея ребенка какъ будто ухватили что-то и сосутъ съ великимъ наслажденіемъ. Съ быстрымъ любопытствомъ привстала она съ своей лиственной постели и окинула глазами пещеру, ища, гд ея дитя.
Въ пещеру проникало уже довольно свта. Ребенокъ лежалъ около козы, смирно оставшейся на томъ самомъ мст, на которомъ она упала вечеромъ. Грудь ея была такъ полна молокомъ, что оно капля за каплей срывалось съ ея сосковъ. Ребенокъ ухватился губами за одинъ изъ нихъ, и съ жадностью глоталъ молоко, почти не шевеля губами: ротъ его безпрестанно переполнялся, и молоко блыми струями текло по его чернымъ надувшимся щекамъ.
Крикъ удивленія вырвался у матери. Коза, лежавшая на боку, вздрогнула, подняла уши, но ребенокъ продолжалъ такъ усердно освобождать ее отъ молока, что она опять успокоилась.
Вс начали уже просыпаться въ пещер. Мать ребенка тотчасъ же обратила вниманіе всхъ на невиданное зрлище, — и вс съ любопытствомъ окружили козу. Свтъ все больше проникалъ въ пещеру. Коза глядла на окружавшихъ ее людей кроткими и покорными глазами, будто умоляя не длать ей зла, пощадить ее за то, что она накормила маленькаго человка тмъ молокомъ, котораго уже не будутъ сть ея козлята, разорванныя львомъ.
Убьютъ ли, чтобы потомъ разорвать на части и състь ея сырое мясо, или же пощадятъ ее эти люди?
Можетъ быть, эта женщина, которой уже тяжело кормить своего ребенка грудью, уговоритъ остальныхъ приберечь ее для него. Можетъ быть, кто нибудь полюбопытствуетъ узнать вкусъ козьяго молока, надавитъ его изъ соска себ въ ладонь, попробуетъ, его и оно понравится. Можетъ быть, это будетъ первый опытъ доенья. Но если ее пощадятъ, и она какъ нибудь вырвется и убжитъ? Тогда счастливый случай хорошаго обда пропалъ даромъ. Заперетъ ее въ пещер, когда вс соберутся уходить, — дать ей корму.
Потомъ она такъ привыкнетъ, что не будетъ и уходить далеко,— будетъ возвращаться домой на ночлегъ. Онъ безопасенъ.
Придетъ для нея пора любви, — и ея голосъ приведетъ къ пещер самцовъ. Изъ нихъ, можетъ быть, ни одинъ не захочетъ остаться тутъ, но зато у козы будутъ малютки. Они выростутъ уже вмст съ дтьми людей,— они станутъ смотрть на нихъ не пугливыми, а умными и благородными глазами.
Тогда въ этихъ пещерахъ можетъ появиться и такое хозяйство, какое было у циклопа Полифема на его остров, сосднемъ съ островомъ козъ.
Начали все мы въ пещер просторной осматривать, много
Было сыровъ въ тростниковыхъ корзинахъ, въ отдльныхъ закутахъ
Заперты были козлята, барашки, по возрастамъ разнымъ, въ порядк
Тамъ размщенные: старшіе съ старшими, средніе подл
Среднихъ, и съ младшими младшіе, ведра и чаши.
Были до самыхъ краевъ налиты простоквашей густою.
Но, можетъ быть, они приручатъ прежде кроткаго, податливаго и робкаго, но умнаго слона.
…До этого, впрочемъ, врно еще очень долго ждать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

I.

Раскинувъ свои громадныя крылья, высоко носится широкими кругами блоголовый орелъ. Онъ высматриваетъ зоркимъ взглядомъ какой нибудь добычи. Подъ нимъ безплодная болотистая низменность. Съ одной стороны подступили къ ней горы, поднимаясь сначала отлого, потомъ все круче и круче. Съ другой стороны тянется пустая, голая степь, будто ложе недавно отхлынувшаго моря. Глаза орла слдятъ за необыкновеннымъ движеніемъ въ печальной низменности. Люди, какъ муравьи, расползаются въ разныя стороны, небольшими группами и вереницами. Одни тянутся къ горамъ, другіе къ пустын. Орелъ чуетъ, что ему скоро будетъ много поживы. Онъ видитъ первую эмиграцію людей съ ихъ исконныхъ мстъ.
Тсно стало жить въ этомъ жалкомъ, скудномъ болот. Люди перепробовали вс средства бывшія подъ рукой, но не могли спасти себя ни отъ голода, ни отъ мора. Повальныя болзни разгоняли ихъ, но они отходили недалеко отъ первыхъ мстъ, — и часто опять возвращались къ своимъ бднымъ жилищамъ. Сколькихъ трудовъ и неудачныхъ опытовъ стоило имъ построить себ ихъ. Это такія же сооруженія на сваяхъ, какія сохранились въ остаткахъ въ Швейцаріи, но они еще далеко не такъ совершенны. Здсь еще нтъ искуственныхъ устоевъ, на которыхъ утверждается верхняя настилка. Первое дерево будетъ отдлено отъ своего корня только тогда, когда люди съумютъ добывать огонь и употреблять его въ свою пользу. Эти люди знаютъ огонь только какъ далекую отъ нихъ и властительную силу: огонь солнца и звздъ, огонь молніи. Блудящіе огоньки ихъ болотъ тже звзды. Устои, на которыхъ они приладили себ возвышенное помщеніе, просто стоящія на корн деревья, со срзанными и плохо выровненными вершинами. Искуство оббивать камень о камень такъ, чтобы изъ него выходило острое оружіе, перешло къ нимъ отъ ихъ отцовъ, но имъ нельзя было усовершенствовать его. Каменистая мстность довольно далека. Этихъ орудій было, впрочемъ, достаточно, чтобы съ великимъ трудомъ и стараніемъ обсчь сучья и втви деревьевъ, назначенныхъ служить устоями для жилья, — достаточно, чтобы сравнять съ еще большимъ трудомъ ихъ вершины,— достаточно, чтобы надрзать сверху до низу кору дерева съ одной стороны, и потомъ содрать ее съ него. Эти лубки, плохо распрямленные, скоробленные на горячемъ солнц, и служатъ поломъ или, пожалуй, кровлей, этимъ естественнымъ устоямъ. Другое искуство, наслдованное отъ отцовъ, помогло сплотить ихъ. Они съумли залить ихъ глиной, и дать ей окрпнуть на солнц, гд не доставало лубковъ, а было вдоволь тростнику или обрубленныхъ съ деревьевъ лозъ, тамъ настланы были плетенки,— и все это обильно скрпилось глиной и землей, и образовало прочную площадку надъ деревьями. Съ нея далеко видно кругомъ равнину. Защитою этой крпости служатъ на каждой такой кровл запасы острыхъ камней (родоначальниковъ будущихъ кремневыхъ стрлъ). Ихъ вс ловко умютъ метать въ свою защиту. Съ каждымъ годомъ настилка утолщается и укрпляется. Мстами на ней пробивается трава. Но въ начал было такъ трудно оберегать ее! Подъ ливнемъ періодическихъ дождей, она становилась такою же шаткою и зыбкою, какъ едва связанный плотъ на волнахъ моря.
Какъ ни свирпствовали по временамъ голодъ и смерть въ этихъ бдныхъ поселеніяхъ, плодовитость племени боролась съ ними могущественно. Населеніе разросталось все въ большихъ размрахъ, и ему становилось тсно. Мало было не давать выростать слабымъ дтямъ, и убивать ихъ тотчасъ посл рожденія, мало было заводить между собою споры и драки, въ которыхъ должны были гибнуть слабйшіе. Сильнйшіе, оставаясь цлыми, только еще боле способствовали размноженію племени. Законъ Мальтуса оправдывался во всей сил. Надо было расходиться, искать новыхъ мстъ.
Стали совщаться, смыкаться въ группы, запасаться дубинами вмсто оружія, — и началось переселеніе.
Не сразу поднялось все въ походъ. Уже давно бывали отъ времени до времени попытки поискать лучшаго угла для жизни. Пробовали уходить и въ одиночку, и по нскольку человкъ разомъ. Одни уходили и уже не возвращались. Никто не зналъ (да никто и не заботился), что съ ними сталось: разорвалъ ли ихъ дикій и голодный зврь, истомила ли до смерти жажда, сломили ль недугъ и голодъ, или же они нашли себ такой пріютъ, какого не было у нихъ дома. Другіе приходили обратно, изнуренные, истощенные, и готовы были лучше умереть, чмъ возобновить свое странствіе. Бывали и такіе, что возвращались бодро и весело, говорили о чудныхъ странахъ, гд все въ изобиліи, гд для всхъ готово и жилье и пища,— и звали съ собою другихъ идти въ эти прекрасныя мста. Но иногда они выказывали и много фантазіи, не меньше знаменитаго англійскаго путешественника сэра Джона Мандевиля, или тхъ авантюристовъ, которые здили за золотомъ и сокровищами Монтесумы. Самая правда принимала сказочный характеръ въ повствованіяхъ этихъ смлыхъ странниковъ. Картины, представляемыя ими, увлекали воображеніе. Едва сытые желудки ныли, и просили этой сладкой пищи. Начинался оживленный говоръ по кровлямъ, суета. И десятки, и сотни людей шли за бывалыми вожатаями.
Съ теченіемъ времени все чаще и чаще становились эти выходы, и все больше и больше числомъ были уходившія партіи колонистовъ.
Глядя съ недосягаемой высоты на этотъ разбродъ людского муравейника, орелъ не даромъ ждетъ себ обильной поживы.
Не вс эти толпы идутъ въ мста, гд могутъ найти что нибудь лучше того, что оставили на родин. Вс они направляются, больше или меньше, въ одну сторону, именно къ этимъ обильнымъ горамъ, которыя, какъ будто нарочно поднялись такъ высоко, такими чудными террасами и изломами, чтобы привлекать къ себ мысль и воображеніе человка. Бываетъ ли ночь за этими сіяющими вершинами? Солнце уходитъ за нихъ, и свтитъ тамъ, когда по сю сторону лежитъ темная ночь. Не даромъ эти верхи, будто окаймленные золотомъ, серебромъ и пурпуромъ еще блещутъ, когда уже все погаснетъ здсь, не даромъ они первые вспыхиваютъ опять ослпительными красками поутру, когда еще чуть алетъ небосклонъ на восток.
Вс эти вереницы странниковъ избрали эти горы цлью своего путешествія, но не вс они избрали прямой и врный путь. Одни дошли до печальной и безплодной пустыни, и остановились въ раздумь, идти ли дальше, будетъ ли за этою пустыней мсто, гд не умрешь съ голоду, можно ли пройти самую эту пустыню. Часть путниковъ отдляется, часть вступаетъ въ пустынныя мста, кому посчастливится? Можетъ быть, т, которые отдлились и взяли нсколько въ сторону, дойдутъ до еще боле безплодной степи, и погибнутъ тамъ. А первый отрядъ переступитъ тяжелый переходъ, и дойдетъ до странъ, одаренныхъ обильнымъ плодородіемъ. Для тхъ, кого случай не толкнулъ по этому пути, суждено другое. Голая степь будетъ чернть ихъ трупами, орелъ накличетъ своихъ товарищей, съ воемъ набгутъ шакалы и гіены, они не оставятъ ни клочка кроваваго мяса, и тамъ, гд лежали черные трупы, долго будутъ блть груды костей, пока ихъ по замететъ пескомъ пустынный вихорь.
Первый оазисъ посл степнаго перехода остановитъ многихъ. Какъ тутъ привольно, обильно и хорошо! Зачмъ идти дальше. Будемъ жить здсь. Но привычка къ странствію уже сдлана. Не вс захотятъ оставаться на этомъ первомъ приволь. Какъ знать! Можетъ быть тамъ, дальше, за тою грядою горъ, въ верховьяхъ той многоводной рки природа еще обильне, еще щедре обдляетъ человка своими дарами.
И постепенно, медленно, изъ вка въ вкъ, изъ поколнія въ поколніе, вс эти плодоносные склоны заселятся людьми. Если бы начертить вс ихъ дороги, вышелъ бы вроятно узоръ, похожій на тотъ, который рисуетъ своими нитями паукъ въ выбранномъ имъ углу.

II.

Передъ нами долина, которая граничитъ съ непроходимымъ двственнымъ лсомъ. Лсъ далеко раскинулъ свою первую опушку кустовъ и небольшихъ деревьевъ. Лишь изрдка поднимаются здсь посреди низменнаго кустарника деревья выше, тнисте. Почти къ каждому изъ такихъ деревьевъ прислонены какія-то странныя сооруженія изъ втвей и большихъ листовъ. Что это норы зврей или жилища человка?
Нкоторыя изъ этихъ построекъ, ни что иное, какъ рядъ жердей, упирающихся однимъ концомъ въ землю, другимъ въ стволъ дерева, и накрытыхъ сверху грудою втокъ или же широкими листьями пальмы. Небольшое отверстіе гд нибудь сбоку — это дверь этого первобытнаго шалаша. Многіе изъ нихъ сплочены такъ плохо, что стоитъ двинуть хорошенько плечомъ, пролзая въ эту дверь, и все строеніе свалится вамъ на голову. Но только небрежность и беззаботность строится такъ непрочно. Нкоторые изъ этихъ конусообразныхъ шатровъ, окружающихъ стволы деревьевъ, построены крпко, насколько можно это при отсутствіи помощи огня, котораго они еще не умютъ добывать. Гд въ ствол деревьевъ сдланы зарубки для того, чтобы жерди упирались въ нихъ и не соскальзывали, гд концы жердей, упирающіеся въ землю, врыты въ нее глубже, тамъ шалашъ стоитъ прочно, пока не подмоетъ его дождь. Подмытый разъ, два, три, онъ можетъ быть будетъ укрпленъ еще лучше. Недалеко отсюда есть цлая гряда каменистыхъ холмовъ, — и стоитъ обложить каменьями основу шалаша, онъ устоитъ и противъ дождя. Постройками этими занимаются женщины. Вотъ хлопочетъ около одного изъ шалашей еще совсмъ молоденькая. Она перевязываетъ. и переплетаетъ заново поперечныя перекладины изъ втокъ, и плотне прикрываетъ ихъ листьями. Судя по плечамъ и бедрамъ, по росту, она еще не достигла полнаго развитія. Въ числ женщинъ, показывающихся у другихъ шалашей, чуть не большинство почти ни чмъ не разнятся отъ мужчинъ, ни шириною плечь, ни высотою роста. Но у этой неразвитой женщины уже низко отвисли груди. Видно, что она выкормила ими не одного ребенка.
Первые обманчивые признаки зрлости, которые являются здсь такъ рано у женщины, не проходятъ незамченными. Толпа мужчинъ тотчасъ начинаетъ слдить за новымъ предметомъ страсти, и, безсильная для борьбы, двочка, какъ назвали бы мы, достается по большей части наиболе сильному изъ претендентовъ. Съ этого уже времени начинается покореніе женщины. Она постоянно то носитъ дтей, то кормитъ. Промежутковъ нтъ. И мужчина начинаетъ сознавать и выказывать преимущество своей физической силы, и женщина видитъ поневол необходимость подчиненія. Первымъ поводомъ къ одежд будетъ можетъ быть служить желанье отдлываться хоть немного доле отъ этого подчиненія, попадать хоть немного позже въ властительныя руки мужчины. Мы и теперь видимъ у дикихъ, которые почти не знаютъ одежды, что женщина носитъ поясъ, отъ котораго идетъ повязка спереди назадъ. Этотъ поясъ былъ вначал врно просто лозою какой нибудь ліаны, эта повязка листьями. Ева этихъ расъ изобрла себ лиственную одежду не изъ стыдливости, а изъ чувства страха, изъ чувства самосохраненія. Но скоро ли стала оберегать и охранять ее эта одежда? Не вдругъ притупила она чутье мужчинъ.
Сначала одно наслажденіе сводило мужчину и женщину. Потомъ они разставались. Но какъ только мужчина замтилъ въ себ перевсъ силъ, создалась семья. Изъ женщины, кром наслажденія, онъ могъ извлекать и пользу. Она могла давать ему больше времени для праздности, сна. Она могла длать за него то, къ чему ему лнь протянуть руки. Дти еще не помха. Мать долго можетъ кормить ребенка, а когда она кончитъ эту заботу, ребенокъ не долго будетъ требовать заботъ. Если это мальчикъ, онъ будетъ ходить отыскивать пропитаніе самъ, пока онъ неуметъ еще владть каменнымъ копьемъ, онъ станетъ раззорять птичьи гнзда. Если это двочка, будетъ тоже, до тхъ поръ, пока она не забеременетъ и не попадетъ въ такую же зависимость, въ какой живетъ ея мать.— Мужчин будетъ казаться выгоднымъ имть и не одну рабу. Вотъ начало многоженства. Вначал онъ можетъ быть и безъ такого разсчета приведетъ въ свой шалашъ другую женщину. Онъ приведетъ ее для удовлетворенія своей страсти, потому что первая жена не можетъ удовлетворить ея именно въ это время. Она беременна или только-что родила. Но и расчетъ на лишнія рабочія руки явится слдомъ.
Мужчина, еще не отдавая себ отчета въ своихъ поступкахъ и намреніяхъ, смутно сознаетъ уже то, что впослдствіи назоветъ своимъ правомъ на женщину. Главная основа жизни,— это пища. А пищу доставляетъ почти исключительно онъ. Всякій другой трудъ не иметъ еще такой цны. Иметъ ли онъ и какую нибудь цну?
Посмотримъ же на жизнь этой неразвитой физически женщины, которая такъ хлопотливо укрываетъ и чинитъ свою хижину. Мужъ-ея (можно давать ему уже и это имя),— мужъ ея пошелъ въ лсъ за добычей. Дома у нихъ нечего сть, и вотъ онъ вооружился своимъ дротикомъ, и пошелъ на охоту. Онъ постарается не заходить далеко, и высмотритъ сначала вс ближайшія мста, гд можно надяться встртить дичь. Охота еще не доставляетъ ему удовольствія. Онъ ищетъ въ ней только пропитанія. Первая убитая имъ дикая коза, первый олень заставятъ его воротиться домой.
Вотъ онъ и возвращается изъ лсу. Но руки у него пусты.
Онъ машетъ ими еще издали жен, и она бжитъ къ нему на встрчу. Онъ свое дло сдлалъ, убилъ козу. Притащить ее домой можетъ и жена. Онъ объясняетъ ей, гд лежитъ добыча, и она быстро изчезаетъ въ лсу. Онъ идетъ между тмъ къ своему шалапіу, пролзаетъ въ его отверстіе, бросаетъ на полъ свое окровавленное копье, и въ ожиданіи возврата жены съ козой, ложится отдыхать. Полъ шалаша устланъ листьями и кой-гд мхами убитыхъ имъ зврей. Надо выбрать мсто помягче и поудобне. Жена на такое именно мсто уложила спящаго ребенка. Онъ можетъ лежать и пожестче. Отецъ безцеремонно сталкиваетъ своего ребенка съ удобнаго мста, и вытягивается во всю длину своего тла. Ребенокъ реветъ со сна. Это ничего. Пореветъ и перестанетъ. И охотникъ уже захраплъ, не дождавшись конца плача.
Женщина отыскала убитую козу, взяла ее за ноги и потащила къ дому. Но тащить ее такъ неудобно. Сучья и корни, по которымъ приходится волочить ее, только еще боле раздираютъ дв большія раны, свалившія ее. Женщина подымаетъ ее за переднія и заднія ноги, и закидываетъ себ за спину. Обливаясь потомъ, несетъ она ее по глухимъ лснымъ тропинкамъ. Кровь козы мшается съ потомъ женщины, и она приходитъ къ шалашу со спиной и грудью въ красныхъ полосахъ и узорахъ.
Охотникъ и среди крпкаго сна услышитъ, что добыча уже дома. Онъ голоденъ, и ему уже снится лакомая да. Но и открывъ глаза, и видя, что жена опустила на полъ принесенную козу, онъ не пошевелится ни однимъ суставомъ. Онъ скажетъ только, чтобы жена сейчасъ же принялась потрошить козу,— и станетъ, лежа неподвижно, слдить, какъ она распоретъ каменнымъ ножемъ ея животъ, какъ станетъ отчасти имъ, отчасти ногтями сдирать кожу, какъ наконецъ разворотитъ кровавыми руками грудь козы.
Тутъ охотникъ вскочитъ съ своего ложа, и, съ сверкающими отъ удовольствія и ожиданія глазами, подсядетъ къ жен. Достанется ли ей хоть кусокъ отъ сердца, печени и почекъ козы, которые онъ съ такою поспшностью выдираетъ изъ ея кровавой внутренности, и съ такою жадностью начинаетъ жевать и глотать. Жена успетъ оторвать небольшой кусокъ, и отправитъ его къ себ въ ротъ. Но это можетъ возбудить и споръ, и ссору.
До тхъ поръ, пока есть хоть маленькій кусокъ козы, нашъ звроловъ не пойдетъ на охоту. Онъ будетъ лежать, спать, сть. Нтъ никакой заботы. И да будетъ идти къ нему въ ротъ совсмъ готовая. Жена обдеретъ кожу съ козы, выпотрошитъ ее, разржетъ мясо на куски, и сложитъ ихъ въ вырытую ею же въ земл яму, и прикроетъ ее листьями. Не нужно даже и руку протягивать. Стоитъ крикнуть,— и жена подастъ.
Чмъ больше убитый зврь, тмъ доле можно наслаждаться кейфомъ, не брать въ руки копья, не ходить въ лсъ. Разлагающееся мясо, одинъ запахъ котораго произвелъ бы въ насъ тошноту, считается самымъ вкуснымъ при неумньи варить и жарить его.

III.

Каждое стадо знаетъ самого сильнаго изъ своихъ членовъ, знаетъ, что съ нимъ борьба тяжела. Людямъ, живущимъ уже въ первомъ подобіи общества, нельзя не отличить между собою тхъ, кто наиболе надленъ силой. Эта сила не разъ обращаетъ на себя вниманіе всхъ, не разъ даетъ чувствовать себя многимъ. Сильный звроловъ чаще одолваетъ такую дичь, передъ которою отступаетъ слабый.
Широкоплечій охотникъ, съ крпкими, какъ желзо, мускулами, возвращается изъ лсу весь окровавленный. Лицо его изодрано когтями какого-то могучаго звря, на одномъ плеч кожа виситъ кровавыми клочьями. Древко его копья переломлено. Но онъ не спшитъ обмыть свои раны въ ближайшемъ ручь и прилпить къ нимъ листки растенія, въ которомъ случайно открыта сила останавливать кровь и заживлять язвы. Глаза его горятъ торжествомъ побды, улыбка его окровавленнаго лица обличаетъ удовольствіе. Онъ собираетъ около себя веселымъ крикомъ не только женъ, но и сосдей. И его крику начинаетъ вторить скоро оживленный говоръ всего сборища. Вс дивятся, вс чмокаютъ губами, широко раскрываютъ глаза, качаютъ головами. Какая неслыханная побда одержана! Какая проявлена отвага, ловкость! Этотъ человкъ убилъ тигра.
На этотъ разъ цлая толпа идетъ въ лсъ за смльчакомъ. Вотъ желтетъ въ чащ шкура убитаго звря. Это правда! Онъ побдилъ, онъ раздробилъ ему черепъ своимъ копьемъ, потомъ онъ кинулся въ отчаянную борьбу и изловчился перерзать ему горло каменнымъ ножомъ, который онъ одинъ носитъ постоянно за поясомъ, свитымъ изъ тонкихъ лозъ. Уже это было его отличіемъ. Теперь онъ пріобрлъ новое.
Съ ликованьемъ и торжественнымъ крикомъ тащитъ толпа трупъ тигра. Вс суетятся около него, каждому хочется проволочить его хоть нсколько шаговъ. Кому-то приходитъ въ голову нарвать ліанъ, привязать къ нимъ тигра за ноги и тащить его такъ. Тогда вс могутъ запрячься. Мысль принята и составляется торжественное шествіе. Во глав его идетъ побдитель и его семья. Между людьми явился первый тріумфаторъ.
При грозящей ему опасности вс глаза обратятся съ надеждою на него. Когда понадобится вождь, онъ поведетъ ихъ. Не онъ ли и теперь избавилъ ихъ отъ сильнаго и досаднаго врага. Уже нсколько человкъ, уходившихъ въ лсъ на охоту, не возвращались оттуда къ своимъ шалашамъ. Что съ ними сдлалось? Этотъ тигръ загрызъ ихъ. Теперь его нтъ, месть совершена. Какъ же не привтствовать хвалебными кликами человка, совершившаго такое великое дло? Оно дйствительно велико при тхъ жалкихъ орудіяхъ, какими еще могутъ располагать люди.
Около шалаша тріумфатора пиръ. Жены его торжественно, при всхъ, сдерутъ съ тигра кожу. Он будутъ скакать и прыгать отъ гордости и самодовольства, когда побдитель хвастливо наброситъ себ на плечи еще теплую шкуру убитаго звря. Дти послдуютъ примру матерей, и примутся также скакать и прыгать съ визгомъ вовкругъ ободраннаго трупа. Въ этихъ прыжкахъ зачатокъ будущихъ боле искуственныхъ плясокъ, можетъ быть, будущихъ языческихъ религіозныхъ обрядовъ. Важность случая заставляетъ на минуту забыть то, что не забывается ни при какой другой добыч. При пораженіи такого звря, какъ тигръ, можно и не думать о количеств мяса, годнаго на ду.
День этой побды будетъ долго памятенъ всмъ. Пестрый трофей, разосланный на полу шатра, не даетъ никому забыть о немъ. Побдитель оторветъ одну изъ лапъ тигра, и станетъ носить ее за своимъ поясомъ. По этому ордену, къ которому принадлежитъ онъ одинъ, вс будутъ знать его. Борьба съ могучимъ звремъ оставила ему и другую отмтку, еще боле прочную. Плечо его совсмъ зажило, и не видно слда бывшей раны, но когти тигра провели слишкомъ глубоко три параллельныхъ черты на его правой щек. Шрамъ отъ нихъ никогда не изчезнетъ. Онъ ясно виднъ на темной кож. Бывали и прежде люди со слдами такой борьбы съ сильнымъ непріятелемъ на своемъ лиц, но эти слды были памятью ихъ слабости, ихъ безсилія совладть со звремъ. У этого человка эти раны знакъ его побды. Щека его обезображена, но онъ гордится и хвастается этимъ безобразіемъ, какъ особенною красотой. Отъ этого шрама онъ получаетъ имя, и подъ этимъ именемъ знаютъ его вс. Когда говорятъ о немъ, говорятъ въ то же время о слдахъ тигровыхъ когтей на его правой щек. Блескъ его славы падаетъ и на его семью. Жены начинаютъ гордиться не меньше мужа. Он хотятъ и себ придумать отличіе. Можетъ быть, имъ придетъ въ голову привсить себ на уши на нити какого-нибудь растенія по зубу тигра, убитаго ихъ мужемъ и господиномъ. Это отличитъ ихъ отъ всхъ другихъ женщинъ, и возбудитъ въ нихъ не столько уваженія, сколько зависти. Но какъ сдлать, чтобы и на дтяхъ видно было, чьи они дти. Подражая отцу, мальчики играютъ уже въ тигровъ и охотниковъ, и царапаютъ другъ-друга. Пусть и у нихъ будутъ такія же отмты, какъ у отца. И вотъ у всхъ дтей мужескаго пола являются на правой щек три искуственно проведенныхъ и растравленныхъ, потомъ заживленныхъ шрама. Теперь уже нельзя смшать ихъ съ дтьми другихъ людей. На нихъ переносится имя ихъ отца. Это имя уже не умретъ, пока но вымретъ весь родъ побдителя. Дти его, выросши и породивши дтей, отмтятъ и ихъ наслдственнымъ гербомъ на щек. Имя ихъ станетъ именемъ господствующаго рода, можетъ быть, оно будетъ въ ихъ язык синонимомъ верховной власти — вождя, князя, царя, можетъ быть, оно станетъ національнымъ именемъ всего племени, въ которомъ были такіе герои.
Соревнованіе выдвинетъ еще кого-нибудь изъ остальной темной среды. Явится новый герой, новый гербъ, новый аристократическій родъ, два рода станутъ враждовать и спорить о первенств. Бархатныхъ книгъ и дипломовъ еще нтъ, а уже есть и старая аристократія, и новая. Къ отмткамъ на тл являются отмтки и въ род серегъ у женщинъ. Одежда, которая лучше всего могла бы отдлять однихъ отъ другихъ, еще не существуетъ. Но перья, воткнутыя въ волосы, борки изъ яркихъ зеренъ на ше и т. под. стали уже исключительными украшеніями дикаго дворянства.

IV.

По русской поговорк: ‘отъ добра добра не ищутъ’, люди не думаютъ покидать мстъ своего поселенія безъ какихъ-нибудь, особенно важныхъ побужденій. Надо, чтобы ихъ гналъ голодъ, или чтобы какое-нибудь пришедшее издалека и поселившееся рядомъ племя стало тснить ихъ. Безъ такихъ побужденій не колонизуются люди и изъ нашихъ цивилизованныхъ государствъ и обществъ.
Нигд привычка къ мсту своего жилья такъ не сильна, какъ у этихъ первобытныхъ людей, потому что нигд не сильна такъ лнь, неповоротливость и мозга и мускуловъ. Поколніе за поколніемъ живутъ въ нездоровомъ болот. Вредныя испаренія, губительныя повтрія безпрестанно производятъ опустошенія въ населеніи, но смертность приписывается случаю, котораго нельзя отстранить, съ которымъ не въ силахъ ничего сдлать человкъ. Скоре болзнь и смерть приметъ въ его воображеніи характеръ кары или вражды какого-то невдомаго и невидимаго ему врага, скоре создастъ онъ мифъ о какомъ нибудь всесильномъ существ, которое съ крайнихъ предловъ міра дышетъ на него порою моромъ и заразой, скоре заподозритъ въ таинственномъ и зловредномъ искуств морить людей кого-нибудь изъ своихъ же собратій, почему нибудь несимпатичныхъ ему, скоре сдлаетъ онъ все это, нежели задумаетъ передвинуться съ своего стараго исконнаго мста на другое, новое. У него нтъ опыта и знанія, которыя подсказали бы ему, что есть на свт страны гораздо обильне, страны, еще незанятыя никмъ, куда стоитъ только добраться, чтобы жить богаче, спокойне, не умирать отъ какихъ-то необъяснимыхъ и внезапныхъ вліяній. Понятія его о хорошемъ и дурномъ, о добр и зл, ограничены тмъ тснымъ кругомъ, дальше котораго не уводили его ноги. Ему представляется скоре, что везд за этимъ кругомъ жизнь тяжеле, печальне, хуже. Удалясь за версту, за дв отъ своего жилья, онъ уже чувствуетъ желаніе возвратиться къ комфорту дома, котораго тутъ не находитъ. Пусть этотъ домъ ни что иное, какъ непрочный шалашъ изъ древесныхъ втвей, или что-то въ род гнзда на верхушк дерева (какъ у нашего сказочнаго соловья разбойника, только безъ такой роскоши, не на двнадцати дубахъ), пусть этотъ домъ его ничмъ почти не отличается отъ убжища, какое онъ можетъ устроить себ на каждомъ привал, если вздумалъ бы отправиться въ путь, — онъ этого не знаетъ, онъ не видалъ ничего лучшаго,— и потребности и желаніи его нейдутъ дальше того, что онъ видлъ съ дтства и видитъ теперь вокругъ себя. Онъ можетъ жалть о потер какого-нибудь удобства, какого-нибудь жалкаго блага, можетъ стремиться и стараться возвратить себ это удобство, это благо,— и только. Лучшаго ему не надо, онъ и не повритъ возможности лучшаго, пока не увидитъ его своими глазами, не ощупаетъ своими пальцами. Для уроженца Забайкалья яблоко кажется плодомъ, который ростетъ только въ земномъ раю (если онъ слыхалъ о немъ), онъ считаетъ баснями и хвастовствомъ разсказы зазжихъ людей объ иной растительности, чмъ къ какой привыкъ въ своихъ горахъ, объ иныхъ климатахъ. А этотъ сибирякъ настолько же выше по развитію тхъ людей, о которыхъ мы говоримъ, насколько грекъ, осаждавшій Трою, былъ выше ныншняго новозеландскаго маори или американскаго дикаря.
Даже передъ грознымъ и опустошительнымъ естественнымъ переворотомъ человкъ отступаетъ лишь не надолго и уходитъ недалеко. Стихіи успокоились, и онъ возвращается на старое мсто, не разсчитывая на ихъ повтореніе. Онъ соберетъ остатки и обломки своихъ бдныхъ хижинъ, срытыхъ страшнымъ наводненіемъ, и постарается возвести ихъ на прежнихъ мстахъ. На пепелищ своихъ селеній, похороненныхъ бурнымъ огнемъ волкана, онъ опять выстроится. И это сдлаетъ не только такой человкъ, котораго мы самодовольно называемъ дикимъ. Около могилъ Геркуланума и Помпеи построится Торре-дель-Греко, чтобы погибнуть подъ новымъ изверженіемъ. Голландцы и дитмарсы станутъ двадцать разъ строить села и города въ своихъ болотахъ, на прежнихъ мстахъ, посл двадцати губительныхъ наводненій, неоставившихъ камня на камн, и бревна на бревн. Страшное землетрясеніе губитъ городъ Мендосу въ Ла-Плат, у подножья Андосъ. Остатокъ жителей, спасшихся почти чудомъ отъ гибели, возвращается возводить снова погибшій городъ, и жить въ немъ (изъ 14 или 17,000 жителей уцлло не боле 2,000. Изъ 2,000 раненыхъ почти вс умерли. Отъ города ничего не осталось).
Но при этой неохот къ передвиженію, при этомъ пристрастіи къ своимъ мстамъ, при переселеніяхъ только вслдствіе постоянныхъ толчковъ и утсненій извн, какъ заселились въ такую раннюю пору острова, отдленные отъ материка и другъ отъ друга цлыми днями пути даже для нашихъ усовершенствованныхъ судовъ? На такихъ одинокихъ клочкахъ земли, среди пустыннаго моря, первые европейскіе мореходы заставали населеніе, родственное далекимъ континентальнымъ берегамъ. Какъ могли забраться туда эти колонисты, когда у нихъ и теперь еще суда похожи на скорлупу орха, и они не удаляются на нихъ дальше тихой бухты?
У самого устья рки, подступая близко къ морскому прибрежью, живетъ издавна рыбачье племя. Когда и что привело его поселиться на этихъ берегахъ, — преданье не разсказываетъ. Но изъ вка въ вкъ эти, вначал безпомощные, люди дошли постепенно, мало-по-малу, до многихъ улучшеніи въ своемъ быту. Главный промыслъ ихъ, главное средство пропитанія,— рыболовство, сдлало уже много успховъ. Они не ждутъ уже отливовъ, чтобы пользоваться только тмъ, что случайно оставитъ море на песк ихъ берега, они могутъ и не нырять у береговъ на неглубокое дно, чтобы добывать себ оттуда раковинъ и раковъ. Первый шагъ къ искуственному рыболовству, плетеная изъ лозъ верша, смнилась уже у многихъ стью. Имя того, кто первый открылъ возможность сучить веревки изъ коры растеній, кто первый изобрлъ искуство выпрядывать нити изъ ихъ волоконъ, неизвстно. Но въ воспоминаніи своемъ объ этомъ геніальномъ человк, рыбаки прибрежья готовы признавать его чмъ-то особымъ отъ себя и высшимъ. Это почти богъ въ ихъ представленіи, и врно будетъ настоящимъ богомъ, если новое и еще важнйшее открытіе какого-нибудь новаго генія не заслонитъ въ ихъ памяти стараго. Искуство, изобртенное проницательнйшимъ изъ этихъ рыбаковъ, очень далеко отъ совершенства, но спасибо и за то! Съ нимъ явилась увренность въ существованіи, безопасность отъ голода. Съ стью нельзя остаться безъ улова.
И первый изобртатель челна изъ древесной коры неизвстенъ, но онъ также высоко долженъ стоять во мнніи своихъ земляковъ, какъ и изобртатель рыболовной сти. Улучшенія въ лодк явились постепенно, можно сказать сами собой. Чтобы остановить течь, стали залплять отверстія глиной, когда глина не держалась и размыкала, попробовали древесную смолу, и смола оказалась дйствительне и полезне для прочности челна. Сначала онъ былъ слишкомъ открытъ, слишкомъ походилъ на половину устричной раковины, которая такъ легко захлебывается водой. Другія раковины, игравшія роль нашихъ бумажныхъ кораблей въ играхъ рыбачьихъ дтей, дали мысль боле удобной и прочной формы для лодки. Ее удлинили, съузили съ боковъ, закруглили. Эту несовершенную лодку вначал можно было бы назвать почти игрушкой, если бы на той ступени развитія, на которой стоятъ эти прибрежные жители, хотя что нибудь вызывалось прихотью, а не дйствительною потребностью. Время прихотей придетъ для нихъ впослдствіи и еще не скоро. Лодка понадобилась для того, чтобы опускать сть на большей глубин. Управлять ею никто еще не думалъ. Трудность совладть съ силою волнъ казалась непреоборимою. Къ лодк прикрплялась веревка, и только на длину этой веревки могла она удаляться отъ берега. Даже опрокинуться въ ней, неловко вытаскивая сть, было не опасно. Берегъ такъ близко, и каждый — хорошій пловецъ. Да и самая лодка не могла пропасть, ее притягивали за веревку къ берегу, выплескивали изъ нея воду, просушивали, просмаливали, если въ ней оказывалось поврежденіе, и она опять спускалась на воду. Мало-по-малу цлая флотилія такихъ лодокъ появилась у морскихъ отмелей. На ночь и на время прилива каждый уносилъ свою посудину дальше отъ берега, и тогда они чернли на желтомъ песк своими опрокинутыми днями, будто большія недавно выловленныя рыбы. Только у этихъ рыбъ не было еще плавательныхъ перьевъ. Но скоро и они явились, явились весла у лодокъ. Эти весла были вначал ничто иное, какъ просто короткіе шесты, — по одному шесту на каждую лодку. Съ помощью такого шеста оказалось возможнымъ поворачивать лодку, и ускорять ея движеніе. Но вдругъ нашлись такіе смльчаки, чтобы отвязать веревку отъ своего челна, и совершенно отдлиться отъ берега. Но расчетъ на боле обильную ловлю сталъ мало-по-малу заставлять прибрежныхъ рыбаковъ отплывать довольно далеко. Прихоти и привычки моря около береговъ уже довольно извстны. Опасности тутъ всегда можно избжать. Но отплывая отъ берега на версту, какъ не отплыть и на дв. Одинъ авантюристъ ршился добраться до маленькаго острова, темнвшаго вдали, среди голубой глади моря. Онъ бойко принялся грести къ нему своимъ шестомъ. Остальные товарищи слдили за его плаваньемъ, оставаясь поодаль. Около самого острова лодка бистро закружилась. До нихъ долетлъ крикъ пловца. Потомъ и онъ и его челнокъ изчезли подъ волнами. Ихъ зоркіе глаза очень ясно видли, что они погибли. На другой день приливъ принесъ на берегъ нсколько кусковъ лодки. Пловецъ, такъ и не возвращался. Гибель его была опытомъ для другихъ. Они узнали теперь, что приближаться къ далекому островку опасно. Къ этой страшной харибд никто уже не поплыветъ. Море широко, и есть куда направить по немъ свою лодку. Лучше всего держаться береговъ. Отплывая дальше прежняго, рыбаки придумали увеличить нсколько свои лодки. Вначал они были разсчитаны на одного человка, потомъ попробовали сдлать ихъ просторне, такъ, чтобы помщалось двое. Наконецъ, придумали соединять дв лодки въ одну, связывая ихъ веревками и просмаливая эти связи. Тутъ можно было помщаться уже четверымъ и даже пятерымъ, можно было брать и больше грузу. Втроемъ, вчетверомъ явилось больше увренности и смлости. Вмсто одного шеста, у каждаго было по шесту. Гребля пошла успшне, особенно когда кто-то попробовалъ вмсто прямого и ровнаго шеста нчто похожее на лопату. Но еще не было изобртено длиннаго поперечнаго шеста, который удерживалъ бы лодку въ равновсіи, какъ балансъ удерживаетъ плясуна на канат.
Все съ большею и большею смлостью стали носиться лодки по открытому морю. Все дальше и дальше ршались они уходить отъ берега. Мужчины и женщины безразлично плавали и промышляли въ нихъ.
Дв лодки, каждая съ тремя пловцами, отплывая вдоль береговъ, отдалились отъ нихъ на большее разстояніе, чмъ когда нибудь. Они вдругъ очутились на кудрявой и быстрой зыби, справиться съ которою были безсильны ихъ весла. Сколько ни упирались они ими въ волны, качавшія ихъ челноки, ничего не выходило. Поворотить къ берегу было невозможно. Они попали на морское теченіе. Усталые отъ безплодной борьбы, пловцы замтили, что непреоборимая сила моря влечетъ ихъ все дальше и дальше отъ родныхъ береговъ. Лодки раскачивались сильне, выходя въ открытое море. Страхъ пловцовъ, между которыми дв женщины, выражается громкими криками. Этихъ криковъ не услышатъ на томъ берегу, отъ котораго унесло ихъ. Онъ все боле пропадаетъ изъ виду. Крикъ смняется воплями. Отъ ихъ безпокойныхъ движеній лодки качаются еще больше,— и съ этою качкой возрастаетъ страхъ. Солнце высоко стояло посреди неба, когда они попали на эту невольную дорогу. Въ каждомъ челнок было на дн по нскольку пойманныхъ рыбъ. Рыбаки готовы уже были возвратиться домой, когда море сыграло съ ними такую шутку.
Какъ ни печально положеніе ихъ, но нельзя же вопить и плакаться безпрестанно. Они перестаютъ кричать и стонать, и начинаютъ говорить, что имъ длать? Эти разговоры напрасны. Они пробуютъ силу своихъ веслъ. Весла безсильны, какъ солома, передъ этимъ увлекающимъ ихъ стремленіемъ. Море все шире разстилается передъ ними. Они смотрятъ назадъ, на свои берега. Видна только темная полоса, но и эта темная полоса превращается въ туманную облачную гряду, которая уже не похожа на ихъ родной берегъ. Знакомыя очертанія его изчезли. Каждый изгибъ берега, каждая возвышенность, каждый выдающійся мысъ такъ хорошо извстны имъ съ самого дтства! Изъ дали, какую только можетъ проникнуть ихъ дальнозоркій глазъ, они узнаютъ каждую подробность своего прибрежья. Теперь все кажется имъ на этомъ прибрежь такъ чуждо. Они никогда не бывали въ такой дали.
Втеръ крпнетъ,— теплыя волны его обдаютъ пловцовъ, какъ ласковое дыханіе, но ласка его такъ обманчива. Теченіе становится быстре, одна широкая волна поднимаетъ лодки, одна опускается съ ними. Напрасно стараются пловцы разсмотрть берега позади себя. Еще за минуту они виднлись тонкою темною нитью. Теперь и эта нить изчезла. Кругомъ, куда ни взглянешь, вода и вода. Солнце давно уже сошло съ зенита. Оно тихо катится къ той сторон моря, гд изчезла земля, а пловцовъ несетъ въ противуположную сторону. Имъ ничего не остается, какъ покориться увлекающей ихъ стихіи. Борьба съ нею невозможна. Они смиренно сложили весла на дно своихъ лодокъ, и сидятъ уже безмолвные, будто окаменвшіе, — и только по временамъ оглядываютъ безконечное море. Они забыли на время и о голод. Губы ихъ пересохли, языкъ лежитъ во рту, какъ кусокъ коры, и слова съ трудомъ произносятся имъ. Но вотъ они вспоминаютъ о запас рыбы, который есть съ ними. Вмст съ покорствомъ судьб должна была войти въ нихъ, возвратиться къ нимъ забота объ удовлетвореніи того, что еще можно удовлетворить. Рыба подкрпила ихъ, и они опять начинаютъ говорить. Не земля ли тамъ вдали? И вс всматриваются. Нтъ, это облачко, которое на минуту показалось надъ самою окраиной водъ. Вотъ оно поднимается къ ясному небу, и кажется въ немъ совсмъ блымъ, оно разрывается на мелкія волокна, и каждое изъ этихъ волоконъ таетъ въ яркой высот, и отъ нихъ не остается ни слда. Солнце все ниже опускается къ морю. Одинъ край его уже окунулся въ море, и отъ него идетъ, ослпительно горя, прямая огненная дорога къ лодкамъ. Волны этого пути отливаются серебромъ, золотомъ и пурпуромъ, какъ волны расплавленнаго металла. Дорога эта идетъ и впередъ. Какъ безконечный поясъ протянулась она по морю изъ края въ край, и по ней гонитъ лодки втеръ и теченье. И верхній край солнца уже погрузился въ океанъ. Багровая заря протянулась полосой. Блестящая дорога темнетъ, но еще быстре темнетъ надъ головами пловцовъ небо. Въ его темной глуби выступили звзды,— и на минуту погасавшія волны засверкали фосфорическими огнями. Опять позади и впереди пловцовъ лежитъ свтлая дорога. Куда ведетъ она? Они знаютъ только откуда.
Съ наступленіемъ ночи сердца ихъ больше сжимаются страхомъ, въ журчаньи воды подъ ихъ лодками слышатся имъ движенія слдящихъ за ними морскихъ чудовищъ. Вотъ что-то плеснуло сильне, вотъ лодка какъ будто дрогнула.
Между тмъ втеръ стихъ, волны не такъ высоко вздымаются, и не такъ глубоко опускаютъ лодку. Безмсячная, но звздная ночь безмолвна. Кром глухого журчанья по слдамъ лодокъ не слышится ни звука. Все море вспыхиваетъ звздами, какъ темное небо. Это время сна дома, сна крпкаго, спокойнаго. Придетъ-ли сонъ къ этимъ невольнымъ странникамъ? Они слишкомъ здоровы, слишкомъ полны жизни и силъ, чтобы наложить на себя произвольно безсонницу. У нкоторыхъ, почти у всхъ вки тяжелютъ и смыкаются отъ дремоты. Въ этомъ безмолвіи ночи, въ этомъ журчаньи воды, въ этой мрной качк, есть что-то невольно усыпляющее. Пловцы, однакожъ, уговариваются, чтобы одинъ въ каждой лодк не спалъ, пока остальные растянутся на дн, и заснутъ. Онъ будетъ сторожемъ. Онъ разбудитъ ихъ, если гд-нибудь покажется земля. Вдь море должно же гд-нибудь кончиться. Если онъ задремлетъ, онъ разбудитъ одного изъ спящихъ, и тотъ смнитъ его на страж.
Сторожа въ обихъ лодкахъ не долго будутъ бодрствовать. Дремота одолетъ ихъ прежде, чмъ они успютъ разбудить кого-нибудь изъ спящихъ товарищей. Опершись спиной о задокъ лодки, и сидя, можно уснуть такъ удобно. И спящіе не будутъ недовольны, если ихъ не разбудятъ. Да и можно-ли добудиться ихъ?
И море несетъ эти утлые челноки все дальше и дальше. Бдные пловцы, унесенные въ такую страшную даль отъ родины, грезятъ, можетъ быть, о своихъ хижинахъ, о твердой земл подъ своими ногами. А уцлть-ли имъ? Неподалеку выглянула изъ воды голова акулы съ страшною пастью, которая можетъ разгрызть въ дребезги ихъ жалкіе челноки. Они спятъ и не слышатъ. Надъ головами ихъ, уже передъ утромъ, проносится стая птицъ, и своимъ крикомъ будто хочетъ разбудить ихъ, будто хочетъ внушить имъ надежду, что близко есть убжище, что и они могутъ пристать въ тихую бухту острова, гд эти птицы вьютъ свои гнзда. Никто изъ спящихъ пловцовъ не слышитъ утшительнаго голоса птицъ.
Только когда востокъ зарумянился передъ появленіемъ солнца, проснулись пловцы въ обихъ лодкахъ. Они увидали съ удивленіемъ, что между ними гораздо большее разстояніе, чмъ было вчера. Отчего задняя лодка такъ отстала? Отчего передняя такъ далеко убжала впередъ? Что такое было ночью? Никто не могъ ничего отвчать на эти вопросы. Вс спали такъ крпко, и ничего не слыхали. Но теперь они такъ далеко другъ отъ друга, что голоса съ одной лодки едва долетаютъ до другой. Пловцы, ушедшіе впередъ, кричатъ заднимъ, чтобъ они помогли веслами бгу лодки, и сравнялись съ ними. Плыть рядомъ или близко другъ къ другу въ двухъ челнокахъ не такъ жутко, какъ нестись одиноко по широкому морю въ одинокомъ челнок. Но весла не помогаютъ задней лодк догнать переднюю и сравняться съ нею. Напротивъ, она все больше отстаетъ. Съ передней лодки вс съ любопытствомъ слдятъ за отставшими. Заднюю лодку какъ-то странно раскачиваетъ. Видно въ ней произошло какое-нибудь поврежденіе. Пловцы кричатъ громко и отчаянно. Опустясь въ глубину между двумя волнами, лодка показывается лишь однимъ краемъ. Между пловцами идетъ какъ будто борьба. Вотъ лодка и совсмъ захлебнулась водой. Показываются изъ воды головы, руки, на минуту мелькнула опрокинутая лодка. Чьи-то руки ухватились за нее,— и она опять изчезаетъ въ вод. Высокая волна поднимаетъ одного изъ пловцовъ, но онъ изнемогаетъ въ борьб.
На передней лодк поднимается жалобный крикъ. Такая же печальная судьба можетъ постичь и ее. Долго еще съ крикомъ слдятъ передовые пловцы за послднею борьбою своихъ несчастныхъ товарищей. Но вотъ и слдить уже не зачмъ. Борьба кончилась,— и побдило море.
Солнце взошло яркое и спокойное. Пловцы привтствовали его радостнымъ восклицаніемъ. Не покажетъ ли оно гд-нибудь вдали хоть тнь спасенія. На неб не было ни единаго облачка, нигд по краямъ горизонта не виднлось собирающихся клочковъ тумана. По крайней мр буря минуетъ головы странниковъ. Опять сильне повялъ втеръ на встрчу солнцу, и быстре побжала лодка. Пловцы подкрпились остатками рыбы. Если въ этотъ день они не доплывутъ до какого-нибудь убжища, имъ придется голодать. Гибель товарищей заставляетъ ихъ осмотрть свою лодку,— нтъ ли и въ ней какого изъяна. Нигд не видно течи, она прочна, лишь бы не ударила гроза. Но вокругъ не видно, чтобы она собиралась. Они уже знаютъ, что имъ не увидать родного берега, но все-таки глаза ихъ невольно обращаются назадъ. Море поглотило землю повсюду.
Солнце приближалось къ полудню: пловцы обливались горячимъ потомъ, жажда начала мучить ихъ. Вода кругомъ, а утолить жажды нечмъ. Одинъ зачерпнулъ въ ладонь морской воды, и хлебнулъ, но языкъ и губы его стали еще больше сохнуть.
Но вотъ почти разомъ изъ всхъ устъ вырвался радостный крикъ. На право, вдалек, что-то показалось изъ волнъ. Сначала пятно какъ-будто не больше лодки, но пятно это растетъ. Это островъ. Только какъ онъ далеко. Все-таки надо постараться своротить къ нему. Они принимаются за свои весла. Теченье упрямо гонитъ ихъ своей дорогой, и руки ихъ все больше устаютъ. При каждомъ небольшомъ поворот лодки волны грозятъ захлестнуть ее. Надо оставить и эту попытку, — надо проститься и съ этой надеждой. А между тмъ островъ виднъ такъ ясно. Безчисленныя стаи морскихъ птицъ поднимаются надъ его остроконечными вершинами. Ихъ блыя крылья мелькаютъ на солнц, какъ серебряныя звзды. Тамъ есть пища, — тамъ есть конечно и прсная вода, и лсъ,— тамъ можно жить. А здсь придется умереть.
Островъ остался уже назади. Теченье не устаетъ нести лодку въ одномъ направленіи. Вотъ уже опять вокругъ нтъ ничего, кром воды. Острова какъ не бывало,— и у пловцовъ вырываются невольные стоны.
Мало-по-малу отчаяніе и жажда совсмъ лишаютъ ихъ силъ. Они уже не говорятъ ни слова. Отъ палящаго солнца прилегли они на дн лодки, пряча свои головы въ тни ея стнокъ. Будь, что будетъ,— они уже не выглянутъ, они отдались во власть моря,— пусть губитъ. Горячечный сонъ, съ бредомъ, съ дикими грезами, одолваетъ ихъ мало-по-малу. Они мечутся на дн лодки, забывая, что могутъ покачнуть ее.
Въ этомъ сн проходитъ почти весь день. Солнце уже такъ низко, что лучи его не проникаютъ въ лодку. Одинъ изъ пловцовъ, посильне другихъ, одолваетъ свою дремоту,— какъ будто какое-то благодтельное дыханіе повяло на него свжестью. Онъ отрываетъ отъ дна лодки свою отяжелвшую голову, и выглядываетъ. Что это? Грезитъ ли онъ, или точно видитъ то, что передъ нимъ. На минуту онъ остается совсмъ неподвижнымъ, нмымъ. Прибой быстро несетъ лодку къ земл. Широкій заливъ, къ которому съ трехъ сторонъ подступаютъ отмели блыхъ коралловыхъ песковъ, какъ будто протянулъ къ лодь свои объятія. Со всхъ сторонъ зеленютъ стройными рядами пышныя вершины кокосовыхъ пальмъ. Прибой гонитъ лодку въ самое устье рки, такъ же обильно опушенной деревьями. Крикъ пробудившагося пловца,— крикъ, въ которомъ такъ странно смшались и радость, и страхъ, и восторгъ, и отчаянье, подымаетъ и его товарищей изъ ихъ оцпеннія.
Лодка быстро мчится въ устье рки, ровнымъ, не качкимъ теченіемъ. Въ первый разъ людскіе крики оглашаютъ эти воды, эти теплыя рощи. Векши съ любопытствомъ, но безъ страха, слушаютъ эти незнакомые голоса, смотрятъ на этихъ небывалыхъ гостей острова. Вотъ они уже окружены прохладнымъ мракомъ лса,— весла помогаютъ имъ причалить къ берегу. Они съ жадностью утоляютъ жажду прсной водой,— силы у нихъ прибавилось, они не забываютъ вытащить на берегъ свою лодку, и привязать ее къ ближайшему берегу.
Этотъ пустынный островъ — ихъ владніе. Эти люди населятъ его. Жалкая лодка ихъ попала сюда такъ же случайно, какъ и орхъ кокоса, занесенный моремъ, орхъ, отъ котораго коралловая почва острова одлась цлыми рощами пальмъ.
Память о томъ, какъ они попали сюда чрезъ море, сохранится разв въ названіи втра, который принесъ ихъ на островъ. Они станутъ называть его ‘роднымъ втромъ,’ какъ дикіе американцы въ западной Канад называютъ ‘роднымъ’ сверозападный втеръ, не помня хорошенько самаго своего переселенія.
Вообще же они статутъ считать себя исконными жителями острова.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

Страшная гроза шла по горамъ. По свернымъ отлогимъ скатамъ этихъ горъ мстами разстилались плодоносныя долины, представлявшія роскошное пастбище. Черныя тучи быстро клубились по небу, сшибались, сыпали зубчатыя молніи, раскатывались по горамъ грохотомъ и громомъ. Вихорь трепалъ и качалъ лса. Онъ сламывалъ и вырывалъ съ корнями старыя деревья, нагибалъ молодыя вершинами къ самой земл, будто натягивалъ ихъ, какъ тугой лукъ. Зври и птицы прятались отъ грозы, прятались и люди, кочевавшіе на этихъ покатыхъ склонахъ горъ, въ долинахъ, около самыхъ лсовъ, по берегамъ быстрыхъ горныхъ ркъ. Буря, ломавшая деревья въ лсу, не щадила и непрочныхъ людскихъ шатровъ. Съ криками тснились люди около нихъ, стараясь общими силами не дать втру сорвать т изъ этихъ шалашей, которые не были отъ него защищены или деревьями, или пригоркомъ, и не глубоко были вкопаны въ землю. И съ тхъ изъ шатровъ, которые могли лучше противостоять бур, она срывала крыши изъ древесной коры и листьевъ, распахивала войлока и цыновки, составлявшія стны шалашей, и часто отрывала и уносила и ихъ. Когда пройдетъ гроза, все можно будетъ собрать снова, лишь бы не унесло на рку. У рки же ничего не отнимешь, она унесетъ все на своихъ быстрыхъ волнахъ неизвстно куда.
Посреди своихъ стараній защитить свои непрочныя жилища, люди со страхомъ взглядывали порой на темное небо, по которому вились молніи, они вздрагивали при каждомъ удар грома. Это и не удивительно. Они уже знали по опыту, что гроза можетъ зажечь дерево, убить животное, убить человка. Ихъ преданіе сохранило нсколько случаевъ такой гибели,— и съ теченіемъ времени успло придать имъ смыслъ наказанія, посылаемаго отъ какихъ-то могучихъ существъ, съ которыми человкъ не въ силахъ бороться и которыя правятъ его жизнью. Гроза съ громомъ и молніей представляется имъ уже гнвомъ могучаго бога. Въ ихъ страх передъ нею, который есть уже вра, зачатки всхъ тхъ представленій, которыя развились потомъ у историческихъ народовъ въ культ Зевса Громовержца, Тора, Перуна. На ихъ язык нтъ еще иного имени этому гнвному богу, какъ громъ. Оно вроятно останется и навсегда синонимомъ бога.
Гроза ударила на этотъ разъ въ одно изъ деревьевъ, на границ лса и долины. Оно задымилось и вспыхнуло. Огонь быстро побжалъ по его смолистымъ втвямъ, — быстро перебжалъ на втви другого дерева. Дождь, полившійся изъ тучъ косыми струями, не усплъ залить пожара. Втеръ слишкомъ быстро несъ тучи. Дождь прошелъ длинною полосой но горамъ.
Проглянуло солнце надъ освженною зеленью лсовъ и луговъ, втеръ притихъ,— но лсъ продолжалъ горть. При первомъ клуб дыма, при первой стру пламени, почти вс обратили вниманіе съ громкими восклицаніями на горящее дерево. Въ этихъ восклицаніяхъ слышалось какъ-будто удовольствіе.
Нсколько человкъ побжало къ мсту пожара тотчасъ же, какъ только миновала гроза. Втеръ совсмъ притихъ, и огонь не распространился дальше, — тмъ боле, что зажженныя молніей деревья стояли отдльною группой. Они уже рухнули на землю, и пылали на ней какъ костеръ. Подошедшіе къ нему люди обрывали втки, сламывали сучья съ отдаленныхъ деревьевъ, и носили ихъ охапками къ костру. Какъ только пламя становилось слабе, они накидывали на костеръ сучья и втки, и огопь опять вспыхивалъ съ трескомъ.
Другіе между тмъ собирали по долин и по горамъ клочки и обломки своихъ шатровъ, раскиданныхъ бурей. Женщины и мужчины хлопотали около нихъ, приводя ихъ въ прежній видъ, — и скоро кочевье приняло тоже положеніе, въ которомъ было до начала грозы.
Стадо овецъ, жавшееся къ лсу, когда небо было черно и вспыхивало молніями, теперь опять разбрелось по освженной мурав, и щипало ее съ наслажденіемъ. Люди не успли загнать стада въ ограду изъ кольевъ, построенную въ полу-гор. Такъ внезапно разразилась гроза, — а овцы такъ далеко разбрелись по пастбищу.
Когда совершилось прирученіе этихъ стадъ, никто не могъ бы сказать. Точно такъ никто не могъ бы сказать, когда все это кочевое населеніе перешло черезъ горный хребетъ, и разсялось по его сверной сторон. Смутное преданіе разсказываетъ, что наплывъ какихъ-то кровожадныхъ и зврообразныхъ людей заставилъ этихъ кочевниковъ оставить южные склоны горъ, и переселиться на сверъ. Эти мста, занятыя ими теперь, также обильно могутъ кормить ихъ, но здсь уже сурове воздухъ. Тамъ одежда была совершенно излишнею. Здсь приходится въ иныя времена года прикрываться звриною шкурой. Стада, покорныя имъ, доставляютъ имъ и другой родъ одежды. Изъ шерсти ихъ они умютъ уже валять войлокъ. Эти войлока годятся и для шатровъ, и для прикрытія своей наготы.
Они узнали уже употребленіе огня, хотя еще не умютъ добывать его. Грозы здсь часты, и ни одна почти не проходитъ безъ того, чтобы не зажечь гд нибудь дерево. Сначала испуганные этою силой, передъ которою ничто не можетъ устоять, они видли въ ней только зло. Но полупогасшее, едва тлющее пожарище согрло ихъ въ холодную ночь, и они поняли, что вмст съ зломъ въ огн есть и добро. Это было не вполн новымъ открытіемъ. Это было только примненіемъ къ новому случаю понятій, образовавшихся въ нихъ еще прежде. Они уже знали, что гроза, несмотря на опустошенія, которыя производитъ, въ тоже время и освжаетъ всю природу. Въ гром, въ которомъ они видли сначала только какого-то злого и карающаго духа, они стали видть и благодтельное существо. Молитва ихъ, къ нему, бывшая сначала только просьбой пощадить ихъ, умилостивленіемъ, стала теперь также и благодарностью за даруемыя имъ блага, и хвалою ему.
Тоже произошло и съ огнемъ, этимъ сыномъ грома. Попаляя все на своемъ пути, онъ давалъ только отрадную теплоту, когда ему было мало пищи. Кусокъ мяса, положенный на уголья, становился вдвое вкусне, нежели сырой, черепокъ глины изъ хрупкаго превращался въ жесткій. Съ горящимъ полномъ въ рук можно было идти безопасно въ самую глухую пущу лса, всякій зврь бжалъ въ страх отъ этого факела. Такъ герой скандинавскихъ преданій горящимъ деревомъ убилъ ничмъ непобдимаго дракона.
Но случай не показалъ еще этимъ людямъ, что огонь можно добывать треніемъ двухъ кусковъ дерева другъ о друга, — и пока надо беречь, какъ драгоцнность, огонь, посланный съ неба. У каждаго почти шатра устраивается костеръ. Окраины его загораживаются камнями, чтобы втеръ не разносилъ дровъ и пламени, чтобы угли могли одться золой и спокойно тлть подъ нею. Эти очаги становятся алтарями, и пламя хранится въ нихъ съ такимъ же религіознымъ благоговніемъ, какъ хранился огонь Весты. Только особенный случай можетъ погасить его. Но люди уже научены опытомъ. Погасивъ по неосторожности огонь, разведенный такъ же, они должны были долго ждать новой грозы. И храненіе огня поневол стало религіознымъ обрядомъ. Если бы кто захотлъ его нарушить и могъ погасить его вновь, вс, какъ одинъ человкъ, бросились бы на этого преступника, и растерзали его. Это была бы и месть за преступленіе, и жертва оскорбленному божеству.
Такъ, вроятно, начинались вс эти религіи, въ которыхъ играло главную роль поклоненіе огню. Пусть будетъ открыто, что огонь можно производить и проще, не дожидаясь, чтобы онъ снизошелъ съ неба,— старая вра уже останется. Фантазія и мысль могутъ обобщить частную пользу,— найти связь костра, горящаго въ кочевой палатк, съ солнцемъ,— и они не ошибутся. Но вмсто простого физическаго закона, который выводимъ мы, они создадутъ цлую фантастическую теорію, изъ которой выйдетъ съ теченіемъ вковъ какая нибудь Зендъ-Авеста.

II.

Долина вся наполнилась смятеніемъ. Бдные шалаши, тснившіеся около рки, вс опустли. Жалкій и полуобнаженный народъ собрался въ кучу, и съ отчаяннымъ крикомъ, размахивая руками, перебивая и не слушая другъ друга, обращалъ головы и глаза къ горамъ, на которыхъ было какое-то странное движеніе. Оттуда спускался большой и шумный караванъ. Онъ двигался отчасти отдльными небольшими отрядами, отчасти многолюдными и густыми массами. Кой-гд надъ этими толпами пшихъ людей поднимались высоко-навьюченные слоны. Ихъ было немного, но они больше всего внушали страха и изумленія береговому населенію.
Это населеніе жило въ долин, на берегу широкой и быстрой рки, пришло сюда съ этихъ же горъ, постоянно настигаемое и отодвигаемое съ мстъ своего житья наплывомъ другого, боле многочисленнаго и уже боле развитаго племени. Основываясь на новомъ мст, оно жило въ постоянномъ опасеніи отъ новаго натиска. Развитіе его не успвало сдлать ни одного прочнаго шага при этихъ переходахъ, повторявшихся каждое пятидесятилтіе, а иногда и чаще. Они остались при тхъ же первыхъ ничтожныхъ успхахъ въ удобств жизни, при какихъ покинули свое первое поселеніе, все еще довольно привольное, чтобы промнять его на боле печальныя и скудныя мста. Въ этихъ безконечныхъ и непрерывныхъ скитаніяхъ и переселеніяхъ имъ приходилось находить и такіе клочки земли, гд жизнь ихъ могла бы идти спокойно, счастливо, по крайней мр сытно. Но не надолго доводилось имъ оставаться тутъ. Опять, будто направляемые какою-то непреложною судьбой, двигались на нихъ пришельцы,— и они поднимались заране съ своихъ мстъ, и двигались дальше, не ожидая и столкновенія съ боле многочисленнымъ племенемъ. Они попадали обыкновенно на мсто еще худшее,— только бы утаиться отъ преслдованія. Численность ихъ уменьшалась каждымъ такимъ невольнымъ переходомъ.
Частая опасность смыкала ихъ довольно прочно между собою. И теперь, когда грозило имъ нападеніе (зачмъ же и идутъ эти люди, какъ не нападать?), и теперь они, посл нсколькихъ минутъ безсвязнаго крика, могли выбрать и выдвинуть изъ своей среды трехъ или четырехъ человкъ, отъ которыхъ надялись услышать дльное слово, разсудительное распоряженіе, полезный совтъ. Это были герои и мудрецы племени. На этой ступени культуры героизмъ есть мудрость, мудрость — героизмъ. Толпа окружила ихъ и примолкла, ожидая, что ршатъ они.
Они стали говорить, что на этотъ разъ не остается ничего длать, какъ взяться за оружіе, и ожидать непріятеля. Отступать некуда. Вс знали это и безъ нихъ. Рка разлилась широко посл весеннихъ дождей. Они такъ недавно еще жили близъ воды, — и не знали никакого искуства справляться съ нею. У нихъ не было еще лодокъ, берега рки были болотисты и топки, а просто плавать едва ли кто умлъ. Да и съ этимъ умньемъ попасть было некуда. За краемъ разлива, который едва можно было видть, лежали топи, въ которыхъ надо было погибнуть. По сю сторону — тоже. Мсто, въ которомъ группировалось ихъ поселеніе, было загорожено съ обихъ сторонъ непроходимыми топкими дебрями. Оставался одинъ исходъ. Можно было идти почти прямо на встрчу каравану, а потомъ повернуть вдоль этихъ дебрей. Но прежде чмъ они могли бы уклониться на эту боковую дорогу, непріятель настигъ бы ихъ. Потому лучше оставаться на мст, вооружиться и ждать. Какъ знать! можетъ быть, пришельцы и не замтятъ ихъ поселенія, — и пойдутъ сами куда нибудь въ сторону. Тогда они останутся въ поко. Послднее соображеніе было скоре утшеніемъ, нежели возможностью. Какъ не увидать этимъ кочевникамъ добычи? Глаза ихъ такъ зорки! а это поселенье — разв это не привлекательная добыча? И охота, и война, вначал бывшія только крайностью, необходимостью, успли уже превратиться въ кровавую потху. Но пусть надежда, что враги не увидятъ непріятеля, видящаго ихъ такъ ясно на горахъ,— пустая надежда, все остальное въ совтахъ выборныхъ людей было совершенно справедливо. Это зналъ конечно каждый изъ слушавшихъ. А между тмъ ропотъ неудовольствія, а мстами и крикъ ожесточенія, отвчали изъ толпы на благоразумные совты. Всякій какъ-будто ждалъ отъ этихъ героевъ и мудрецовъ такой мысли, какая не являлась, и не могла явиться темнымъ головамъ остальныхъ. Раздались крики обвиненія, многіе готовы были схватиться за свои дубины, за свои каменные молоты и топоры. Въ виду все ближе подступающаго непріятеля все народонаселеніе едва не раздлилось на два враждебные лагеря,— едва не завязалась ожесточенная междоусобная война въ ожиданіи войны вншней, которая застигла бы ихъ тогда еще боле врасплохъ. Не кинься изъ толпы еще человкъ десять въ защиту выборныхъ отъ народнаго негодованія и гнва, можетъ быть, эти лучшіе, сильнйшіе и разсудительнйшіе изъ нихъ пали бы первые.
Наконецъ спокойствіе опять возстановилось. Караванъ былъ уже такъ близко, что съ горы слышались голоса и оклики чужеземцевъ. Блянье стадъ, подвигавшихся но ея склонамъ, какъ пыльныя облака, тоже порою доносилось. Времени терять было нечего. Все вооружилось, чмъ попало. Главнымъ оружіемъ были дубины, только у немногихъ нашлись неуклюжія подобія копій съ наконечниками изъ камня или кости, не больше было и каменныхъ скиръ, крпко державшихся на деревянныхъ топорищахъ. Вс суетились, стараясь имть что нибудь въ рукахъ для своей защиты. Лица и движенія женщинъ выражали такую же ршимость, такую же силу и воинственность, какъ и лица мужчинъ. Руки ихъ такъ же вооружились. Кому не достало оружія, тотъ выламывалъ шестъ изъ шатра. Крики не умолкали, но всего слышне былъ въ немъ визгъ и ревъ дтей. Ихъ постоянно отгоняли назадъ, чтобы они не мшали. Но они продолжали лзть къ отцамъ и матерямъ, цпляться за ихъ голыя ноги, и только затрудняли ихъ движенія. Обращать на нихъ вниманіе было некогда, — и ихъ просто отталкивали грубымъ толчкомъ и ударомъ ноги. Ревъ усиливался. Но до него ли? И большіе стали кричать теперь такъ, что дтскихъ голосовъ не стало слышно.
Это былъ отвтъ на воинственный кличъ, донесшійся съ горъ. Отъ передовыхъ отрядовъ каравана отдлилась толпа, которая направлялась повидимому прямо къ берегамъ. Пыль то и дло окутывала эту толпу. И всякій разъ, какъ пыль отшатывалась въ сторону, толпа казалась больше и многочисленне прежняго, какъ будто она успвала вырости въ то время, какъ ее одвало пыльное облако.
Наконецъ на послднемъ склон горы, гд трава была слишкомъ высока и влажна, пыль совершенно разсялась, и можно было во всхъ подробностяхъ разсмотрть приближающихся непріятелей. Это точно были непріятели. Они шли не изъ любопытства, не на поискъ чего нибудь, не въ гости къ прирчнымъ жителямъ. Все это были воины,— и счетомъ ихъ было вроятно не меньше, чмъ и ожидавшихъ нападеніе ихъ, за исключеніемъ разв женщинъ. Между нападающими женщины не было ни одной.
Приближающаяся толпа была раздлена на три отряда. Во глав каждаго изъ нихъ были вожди, отличавшіеся отъ другихъ и ростомъ, и уборомъ, и вооруженіемъ. У нихъ были наброшены на одно плечо клочки звриныхъ шкуръ, будто взамну щитовъ, которыхъ ни у кого не было. Лица и грудь вождей были исчерчены рубцами и узорами, и мстами узоры эти ярко виднлись темными красками на оливковой ихъ кож. Въ завязанныхъ на макушк волосахъ торчали, развиваясь, длинныя орлиныя перья. Въ рук были длинныя копья, которыя отличались отъ копій остальной дружины не только длиною, но и такими же украшеніями изъ перьевъ, въ томъ мст, гд насажено на древко деревянное остріе.
Войско, слдовавшее за этими предводителями, было какъ будто нсколько темнокоже ихъ. Все оно было также вооружено копьями, но ни у кого не развивалось перьевъ на голов, ни у кого но было узоровъ на лиц и на остальномъ тл. Вс были они обнажены, и только низъ живота и бедры были прикрыты у нихъ, такъ же, какъ и у вождей, повязками изъ звриныхъ кожъ, или же изъ какой-то грубой ткани. Кром копья, у каждаго были намотаны на руку ремни и веревки.
Жители рчнаго берега становились въ плотную кучу, ожидая приступа. Они съ большимъ усиліемъ вогнали въ средину своей толпы дтей, и толпа образовала, вокругъ нихъ что-то въ род тснаго и плотнаго каре.
И въ неправильныхъ рядахъ подступающаго непріятеля, и въ толп осаждаемыхъ шелъ смутный говоръ, но ни съ той, ни съ другой стороны не слышно было ни криковъ команды, ни распоряженій. Только визгъ дтей длалъ шумнымъ станъ на берегу. Толпа слдила, не сводя глазъ, за движеніемъ непріятелей. Вотъ имъ остается только спуститься съ этого крутого обрыва горы, и по этой ровной покатости, идущей къ самому берегу, они кинутся въ атаку.
Вотъ они и спустились съ обрыва, вотъ пріостановились на минуту, будто съ тмъ, чтобы установить между собою боевой порядокъ. Три отряда, каждый съ вождемъ во глав, расположились рядомъ. Почти въ одно время вожди подняли вверхъ свои копья, и по всмъ тремъ отрядамъ загремлъ оглушительный военный крикъ. Въ этомъ крик, отъ котораго далеко убгалъ въ страх каждый лсной зврь, въ этомъ крик смшивались, кажется, вс дикіе звуки, какіе только способна издать человческая грудь и человческая гортань. Одного такого крика было довольно, чтобы отуманить голову, чтобы опьянить каждаго его участника жаждою крови. Копья приняли горизонтальное направленіе во всхъ рукахъ. Строй ощетинился, какъ спина дикобраза, и, вслдъ за вождями, гордо размахивавшими своими изукрашенными копьями надъ головой, вс быстрымъ бгомъ двинулись на непріятеля. Крикъ и вопль ихъ безпрестанно возобновлялся.
Каре угрожаемыхъ нападеніемъ всколебалось. На военный крикъ съ горы отвчалъ такой же крикъ и отсюда, но гораздо слабе и нестройне. Враги могли слышать по этому крику, что этотъ кричащій народъ непривыченъ къ войн, что это не столько крикъ вызова или согласія на вызовъ, сколько крикъ опасенія, страха. Но глаза и у этихъ людей горли кровью. Они готовились защищать свою жизнь, свое право дышать, свое право ступать ногою по земл. Предводители ихъ тоже выступили впередъ, и будто подражая вождямъ непріятельскаго войска, начали размахивать надъ своими головами своими дубинами и дротиками.
Непріятели уже не дальше какъ во ста шагахъ. Топотъ ихъ ногъ отдался страхомъ во всхъ ушахъ. Опять страшный, дикій, оглушительный крикъ. По бокамъ вождей явились по нскольку воиновъ изъ строя.
Каре не устояло. Оно заколебалось, и вся толпа, сваливая въ бг дтей и запинаясь за нихъ, съ отчаяннымъ и яростнымъ воплемъ кинулась на встрчу подступающему непріятелю. Напрасно люди, къ которымъ прибгали за совтомъ до нападенія, кричали стоять на мст. Ихъ самихъ увлекъ впередъ народный потокъ. Нсколько топоровъ со свистомъ ворвалось въ ихъ плотную массу. Трое или четверо упали.
Но глаза непріятелей смотрли уже прямо въ глаза имъ, щетина копій врзалась въ толпу,— и все смшалось въ пыли, въ вопляхъ и крикахъ, въ глухомъ стук оружіи. Какъ одинъ клубъ, сцпились вс. Чаще всего мелькали высоко надъ этою сцпившеюся массой орлиныя перья на головахъ вождей. Они съ быстротою молніи являлись то тутъ, то тамъ. Скрежетъ, вопли, трескъ сломанныхъ оружій обозначали ихъ дорогу. Непріятели оцпили со всхъ сторонъ осажденныхъ, — копья и топоры ихъ работали безъ устали. Могли ль противъ нихъ устоять эти дубины, эти жалкіе дротики, ломкіе, какъ тростникъ. Битва шла и между тми, кто стоялъ на ногахъ, и между тми, кто влачился уже на земл, въ лужахъ крови. Женщины, у которыхъ было выбито изъ рукъ оружіе, обвивались руками, какъ зми, вкругъ членовъ врага, вцплялись зубами въ ихъ тло, пока не падали подъ ударомъ топора, съ раздробленною головой. Иныя просили пощады, валяясь въ грязи и крови, и въ отвтъ падалъ на ихъ голову ударъ копья или скиры. Только въ самомъ начал битвы пало нсколько человкъ изъ среды нападающихъ, но ихъ было вдвое больше, и оружіе ихъ было вдвое лучше. Имъ было не трудно задушить слабйшаго непріятеля. Они сразу отрзали ему всякое отступленіе. Да и зачмъ побжалъ бы онъ? Чтобъ быть тотчасъ же настигнутымъ, и свалиться окровавленнымъ и бездыханнымъ трупомъ точно также, какъ свалился теперь, не пытаясь бжать изъ ожесточенной свалки. Въ нсколько минутъ судьба сраженія была ршена. Это было уже не сраженіе, а бойня. Непріятели съ яростными криками дробили головы безоружнымъ, и прикалывали копьями тхъ, у кого доставало силы приподняться съ земли. Когда всякому былъ уже виднъ перевсъ силъ, женщинъ перестали бить, кром лишь нкоторыхъ, мстительная ярость которыхъ доходила до изступленія, и которыя сами рвались грудью на остріе копья.
Вожди выпрямились посреди свалки, высоко подняли свои копья, и крикнули своимъ дружинамъ прекратить битву. Въ отвтъ имъ раздался такой же дикій крикъ, какимъ началась битва, но въ этомъ крик было уже не столько воинственной ярости, сколько довольства успшно конченнымъ дломъ, торжества побды.
— Вяжи женщинъ!
И вс смотали веревки и ремни со своихъ рукъ, и, при женскомъ визг, принялись вязать всхъ женщинъ, которыя остались въ живыхъ, сваливая ихъ въ кровавыя лужи, и нажимая въ грудь колномъ.
— Добивай раненыхъ!
Связанныхъ женщинъ оттащили прочь, кучей согнали къ нимъ дтей,— и когда толпа побдителей отшатнулась немного отъ мста побоища, оно представляло одну кровавую настилку разбитыхъ тлъ, проломленныхъ головъ, и смшанная съ землей кровь чернла везд запекшимися лужами. Раненые стонали, хрипли, выли, нкоторые, изгибаясь отъ боли, грызли себ руки. Они не долго ждали себ конца. При малйшемъ движеніи посреди этихъ кучъ побдители кидались къ тому, у кого еще была сила пошевелиться, и добивали его. Кому мало было одного удара, на того падало ихъ нсколько, до тхъ поръ, пока онъ не переставалъ хрипть. Ни одного мужчины не осталось въ живыхъ.
Своихъ убитыхъ и раненыхъ побдители оттащили прочь, и положили отдльно.
Каждый изъ вождей вытащилъ изъ груды мертвыхъ тлъ по мужскому трупу. Съ криками торжественнаго привта остальные воины отступили прочь, и стали въ порядк, окруживъ плнныхъ женщинъ и дтей. Вожди отерли кровавый потъ со своихъ пестрыхъ лицъ, и положили три вытащенныхъ ими трупа на пригорк передъ дружиной. Дружина стояла въ молчаніи, будто благоговйно ожидала совершенія какого-то религіознаго таинства.
Каждый изъ вождей вынулъ по ножу изъ за своего пояса, и почти вс трое разомъ распороли грудь мертвымъ. Каждый вырвалъ изъ теплой еще груди врага его сердце, и поднялъ въ рук показывая войску. Сердце въ рук одного изъ вождей вздрагивало,— и громкій кликъ войска смнилъ безмолвное ожиданіе.
Въ присутствіи своихъ воиновъ вожди съли кровавыя сердца враговъ.
Оставаться дольше на мст битвы нечего. Эти враги были такъ бдны, что посл нихъ нечмъ поживиться. Можно разв собрать осколки ихъ скуднаго оружія. А больше у нихъ нтъ ничего. Шалаши ихъ построены изъ древесной коры, изъ листьевъ, въ шалашахъ этихъ нтъ никакихъ запасовъ. Они жили изо дня въ день тмъ, что пошлетъ случай или счастье.
Вся добыча заключается въ этихъ женщинахъ, въ этихъ дтяхъ. И побдители знаютъ уже, что эта добыча для нихъ цнне всего остального. Уже не въ первый разъ они приводятъ плнныхъ изъ битвы съ сосднимъ племенемъ. Еще не случалось имъ одерживать побды такой полной, еще никогда не забирали они въ свои руки столькихъ женщинъ и дтей, но это все-таки не первый опытъ.
Въ первой стычк они взяли въ плнъ нсколькихъ мужчинъ, но они не оставили ихъ въ живыхъ. Это были враги въ ихъ сред: можно ли было терпть ихъ? И ихъ убили. Такъ повторялось и при каждой покой войн. Женщинъ и дтей они щадили, какъ боле слабыхъ, и длили ихъ между собой, — и въ ихъ кочевомъ обществ создалось первое прочное основаніе рабства.
Рабство было и до тхъ поръ, но рабами были только женщины, — жены, дочери, — жены рабами вчными, дочери рабами до замужества, то есть до новаго и боле суроваго рабства. Рабами отцовъ были и сыновья, но только до совершеннолтія. Дтямъ плннымъ не было положено такого предла. Изъ нихъ образовалось сословіе рабовъ, несвязанное никакими родственными узами съ своими господами.

М. Михайловъ.

‘Дло’, NoNo 3—4, 1869

Михайлов Михаил Ларионович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Вольная пташка, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1858
  2. Адам Адамыч, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1851
  3. Перелетные птицы, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1854
  4. Вместе, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1870
  5. Стрижовые норы, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1855
  6. Среди врагов, Авенариус Василий Петрович, Год: 1912
  7. Фауст, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1855
  8. Часовые куранты, Диккенс Чарльз, Год: 1844
Электронная библиотека