‘Міръ Божій’, No 5, 1898
Владимир Шуф. Сварогов. Роман в стихах, Шуф Владимир Александрович, Год: 1898
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Владиміръ Шуфъ. Свароговъ. Романъ въ стихахъ. Съ иллюстраціями художниковъ Ризниченко и Сниргелло. Спб. 1898 г. Ц. 1 р. Романъ въ стихахъ даже въ наше время, столь обильное стихотворными произведеніями, представляетъ выдающееся въ литератур явленіе. Какъ одна изъ самыхъ трудныхъ формъ творчества, подобный романъ требуетъ такъ много силъ отъ автора, что посл Пушкина никто и не брался писать такіе романы. Г. Владиміръ Шуфъ или обладаетъ громаднымъ дарованіемъ, или же не мене огромнымъ легкомысліемъ. Съ первыхъ же страницъ романа исчезаетъ всякое сомнніе на этотъ счетъ, и личность г. Шуфа, какъ ‘поэта’, выясняется сразу.
Five о clock tea у графини.
Безподобны… какъ не знать?
Въ севр чай, сиропъ въ графин
Сливки общества, вся знать!
Этими четырьмя безподобными по звучности и красот стихами начинается ‘романъ’, весь выдержанный въ томъ же стил. Четырехстопный хорей — обычная форма, съ которой начинаютъ, свои попытка въ стихотворномъ род гимназисты третьяго класса, и съ гораздо большимъ успхомъ, чмъ г. Шуфъ, у котораго римы ‘графини’ — въ ‘графин’, ‘знать’ — ‘знать’ принадлежатъ къ числу наимене пикантныхъ. Вотъ нсколько образчиковъ, выхваченныхъ наудачу:
Да, ‘Безсмертный’ обезсмертенъ!
Вотъ Астье Регю, Додэ
Педантиченъ и инертенъ,
Онъ встрчается везд!
Или такая вдохновенная строфа:
Легкій станъ обнявъ у талій,
На балкон — милый видъ —
Сафочка съ Цирцеей стали,
Анна съ книгою сидитъ.
И такими стихами написанъ ‘романъ’ въ двадцать листовъ, или слишкомъ 10.000 стиховъ, лучше сказать, рубленой прозы въ вид окрошки, въ которой потонула, не только здравый смыслъ ‘поэта’, но и грамматика, и логика. Передать содержаніе романа нтъ возможности, потому что романа и нтъ, а есть нсколько плохо и безсвязно скомпонованныхъ отдльныхъ сценъ, въ которыхъ фигурируетъ нкій Свароговъ, неизвстно кто, невдомо откуда и зачмъ извлеченный г. Шуфомъ. Авторъ, повидимому, желалъ изобразить героя нашего времени, не то развинченнаго и разочарованнаго, не то прожигателя жизни, не то мелкаго мазурика. Но это лишь наша догадка, потому что, повторяемъ, ничего нельзя уловить въ этой масс хромыхъ стиховъ, трескучихъ, вихлявыхъ, безъ метра, съ неврными цезурами, съ смхотворными римами. Мстами среди пошлостей, боле грубыхъ и плоскихъ, чмъ фривольныхъ, авторъ откалываетъ философскіе ‘норсо’ въ род слдующаго:
Прописи мн хуже казни.
Скученъ нынче типъ людей.
Этотъ типъ разнообразнй
Въ табун у лошадей —
Пгихъ, съ крапинкой отчасти,
Физьономій пестрый рядъ.
А у насъ одной вс масти,
И одно вс говорятъ.
Въ заключеніе первой главы поэтъ жалуется на оскудніе у насъ поэзіи: Миъ исчезъ воздушной сказкой, На Парнас римъ не ткутъ,— Знаменитый сыръ Парнасскій Нынче длается тутъ.
Такъ и мы забыли грезу,
Измнился вкусъ у насъ.
И готовитъ сыръ и прозу.
Поэтическій Парнасъ.
Мы извиняемся передъ авторомъ, но согласиться съ нимъ не можемъ: его ‘Свароговъ’ даже и не ‘сыръ’, а просто гиль, невроятная по тошнот, скук и тяжеловсности. Вроятно, передъ нами графоманъ. Иначе нельзя понять, какъ у человка, ‘въ здравомъ ум и твердой памяти’, могло бы хватитъ терпнія вымучить изъ себя десять тысячъ коротенькихъ строчекъ, безсвязныхъ по форм и нелпыхъ по содержанію. Только болзненной извращенностью мысли можно объяснить всю странность этого чудовищнаго произведенія.
Къ характеристик его надо еще прибавить одну черту, подтверждающую наше предположеніе о болзненномъ состояніи автора. Графоманы, какъ извстно, всегда страдаютъ чрезвычайной мнительностью. Они считаютъ себя обыкновенно не понятыми геніями, которыхъ вс преслдуютъ завистью, и потому ненавидятъ всхъ, кто пишетъ и чьи произведенія печатаются. Г. Владиміръ Шуфъ проявляетъ такую же дикую ненависть къ писателямъ вообще и посвятилъ имъ цлую главу, въ которой обливаетъ ушатомъ помой всхъ и вся, такъ или иначе прикосновенныхъ къ литератур и печати. Описываются какіе-то миическіе обды, на которые ежемсячно собирается, будто бы, вся литературная братія, ‘петербургскій Пантеонъ’. Нашъ графоманъ изъ себя выходитъ, не находя достаточно бранныхъ словъ, чтобы разнести этотъ ‘Пантеонъ’. Нужно отдать ему справедливость: онъ разноситъ всхъ, ни къ кону не проявляя симпатій, ко всмъ равно пристрастный. Начинаетъ онъ съ ‘Встника Европы’ и кончаетъ символистами. Въ манер онъ подражаетъ здсь Воейкову, только безъ его остроумія.
Вотъ Европы скучный Встникъ.
Нашъ корректный публицистъ,
Мысли западной прелестникъ
И ея панегиристъ.
Позабывъ ‘quod licet Jovi’
И чего не долженъ быкъ,
Онъ Европу, полнъ любови,
Радъ похитить хоть на мигъ.
Вотъ другой — мудре ста совъ
И въ премудрости сугубъ
Громогласный критикъ С—совъ.
Онъ великъ, великъ, какъ дубъ…
Вотъ, съ Брандесомъ сходенъ мало
И совсмъ не новый Тэнъ,—
Критикъ дамскаго журнала,
У журнала дамскій тронъ.
Декадентъ въ ермолк, важный
Философскій лапсердакъ.
Рядомъ съ нимъ мудрецъ присяжный,
Воробьевъ, аскетъ и магъ…
Милословскій — критикъ хмурый.
Пишетъ онъ весьма остро,
И невинные Амуры
Подаютъ ему перо.
Пышно дачамъ куры строя,
Былъ со Спенсеромъ онъ строгъ,
Но барана за героя
Принялъ вашъ соціологъ…
Передъ нами Скабичевскій,
Слишкомъ низокъ, толстъ, тяжелъ,
Все жъ и этотъ критикъ Невскій
Свой иметъ ореолъ.
Какъ Морфей, въ внц изъ маковъ,
Онъ наводитъ скучный сонъ,
Монотоненъ, одинаковъ.
Вялъ, напыщенъ, углубленъ…
И въ такомъ род на десятка страницъ тянется канитель характеристикъ разныхъ писателей, возбудившихъ злой гнвъ г. Шуфа. Не припомнимъ, встрчалось ли гд его имя и было ли что-нибудь напечатано за этой подписью. Не объясняется ли этотъ лотокъ брани тми неудачами, которыя могли постичь злополучнаго графомана при его попыткахъ найти прибжище для своего несуразнаго дтища? Впрочемъ, достается не однимъ лишь редакторомъ, критикамъ и публицистамъ, съ которыми г. Шуфъ могъ имть стычки.
Вотъ историкъ и философъ.
Взгромоздилъ на Оссу онъ
Историческихъ вопросовъ —
Компиляцій Пеліонъ
Русскій Бокль,
Koro Киревъ,
Опершись на горы книгъ,
Лучезарныхъ эмпиреевъ
Титанически достигъ.
Ну что могло сдлать г. Шуфу столь безобидное существо, какъ г. ‘Коко Киревъ’? Этотъ стихъ вполн подтверждаетъ наше предположеніе, что мы имемъ дло съ графоманомъ, съ бднымъ маньякомъ, правда, неопаснымъ и жалкимъ, внушающимъ невольное сочувствіе своимъ горькимъ состояніемъ. Интересно, между прочимъ, что онъ иллюстрировалъ свой романъ рисунками художниковъ гг. Ризниченко и Скиргелло, столь же вдохновленныхъ людей, какъ и самъ г. Шуфъ, насколько можно судить по ихъ удивительнымъ иллюстраціямъ. И опять-таки черта чисто графоманская — снабжать свои безумныя произведенія странными и непонятными рисунками.
Есть только одно, что нсколько смущаетъ насъ въ окончательной постановк нашего діагноза: на обложк обозначено ‘цна 1 р.’. Неужели г. Владиміръ Шуфъ полагаетъ, что его ‘романъ’ можно покупать? Изъ всхъ его дикихъ мечтаній это, пожалуй, самое нелпое и неосновательное.