![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/a01-30.jpg)
ВЛАДИМРЪ КРАСНОЕ-СОЛНЫШКО
ВЛАДИМРЪ КРАСНОЕ-СОЛНЫШКО
——
——
——
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/a02-26.jpg)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/a03-17.jpg)
В. Андреевская.
Дозв. ценз. Спб., 8 авг. 1901 г.
Тип. Э. Арнгольда. Лит. 59.
Владимир Красное-Солнышко, Андреевская Варвара Павловна, Год: 1901
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Въ давно, давно прошедшя времена, къ которымъ относится разсказъ мой, когда въ Кев княжилъ Великй Князь Владимръ, по прозваню Красное-Солнышко, Кевъ,— этотъ древнйшй городъ, изъ всхъ городовъ русскихъ, живописно раскинутый на берегу Днпра — совсмъ не походилъ на ныншнй. Не было въ немъ ни красивыхъ церквей съ золотыми куполами, ни высокихъ каменныхъ домовъ, ни широкихъ улицъ. Какъ вс старинные города древней Руси, онъ, по своимъ скромнымъ постройкамъ, скоре походилъ на простое село, даже великокняжескй теремъ не отличался отъ другого жилья ничмъ особеннымъ.
Сами Кевляне тоже были люди темные, не развитые, имя смутное поняте объ истинномъ, всемогущемъ Бог, они еще кланялись идоламъ, какъ и великй князь ихъ, справляя языческе праздники и священныя гульбища.
Весело пировали Кевляне въ таке праздники, разодвшись въ пестрыя, нарядныя платья, молодыя двушки водили хороводы на лужайкахъ, поселяне и обитатели сосднихъ посадовъ собирались цлыми толпами, пли псни, и звучные припвы ихъ ‘Диду и Лад‘ (богу веселья) гулко разносились въ воздух по берегамъ Днпра, иногда вплоть до разсвта. Не мене весело проводились ночи на пролетъ въ княжескомъ терем. Князь Владимръ, во времена-своего язычества, гршнымъ дломъ, любилъ попировать съ приближенными боярами, витязями и дружиною. Вотъ и теперь, мы застаемъ ихъ, сидящими за длиннымъ, дубовымъ столомъ,— турй рогъ, наполненный сладкимъ, шипучимъ медомъ, не переставая, переходитъ изъ рукъ въ руки на чистой, блой скатерти красуется множество различныхъ блюдъ со всевозможными яствами, вс нались до сыта, вс напились до пьяна — всмъ хорошо и привольно около Краснаго-Солнышка… На гусляхъ звонкихъ наигрываютъ… Бесду ведутъ оживленную… только самъ князь, Красное-Солнышко, за послднй годъ сталъ не то задумчивъ, не то печаленъ,— порою вдругъ, ни съ того, ни съ сего, сть и пить отказывался, разсянно отвчалъ на вопросы окружающихъ, и весь отдавался завтнымъ думамъ о различныхъ разсказахъ про христанскую вру, бабушки своей княгини Ольги, и прочихъ христанъ, жившихъ уже въ Кев.
Приближенные витязи стали замчать въ немъ большую перемну. Не догадываясь о настоящей причин тоски-кручинушки князя, они старались всячески развлечь его, придумывая разныя забавы, изъ которыхъ самою любимою его забавою была охота.
— Что ты такъ пристально смотришь на меня?— спросилъ однажды Владимръ одного изъ своихъ любимыхъ витязей — Рагдая, который на общемъ веселомъ пиру сидлъ съ нимъ рядомъ.
— Дозволь, батюшка, Владимръ Святославовичъ, слово вымолвить — отозвался Рагдай.
— Говори — всегда готовъ тебя слушать.
— Повдай намъ, наше Красное Солнышко, о чемъ ты такъ затуманилось, о чемъ запечалилось? или мы, слуги твои врные, не угодили въ чемъ? Или дружина удалая опостыла? Или…
Владимръ движенемъ руки прервалъ рчь витязя, нахмурилъ брови и, опустивъ глаза къ низу, отвчалъ въ полголоса:
— Ты пришелъ сюда гостемъ, Рагдай, шь же, пей, веселись, но не спрашивай о томъ, чего знать пока еще никому но слдуетъ, наступитъ время, захочу — самъ скажу!
На слдующй день, посл вышеописаннаго разговора, рано по утру, на городской площади Кева, гд находился княжескй теремъ, а передъ нимъ на холм главный языческй богъ ‘истуканъ-Перунъ’ (деревянный, съ серебряною головою и золотыми усами), собралось великое множество народа и горожанъ, состоящихъ главнымъ образомъ изъ людей пожилыхъ и уважаемыхъ, вс они хранили глубокое молчане и, тснясь вокругъ истукана, словно ожидали чего-то особеннаго. Но вотъ, наконецъ, на росписанномъ разными красками крыльц Владимровыхъ чертоговъ, стало замтно оживлене… Изъ терема потянулась длинная вереница бояръ, витязей и слугъ великокняжескихъ, вс они шли чинно другъ за другомъ и, спустившись на площадь, полукругомъ расположились около истукана, затмъ нсколько минутъ спустя, изъ толпы, стоявшей сзади, показалась высокая, широкоплечая фигура верховнаго жреца (т. е. по нашему, какъ бы священнослужителя). Онъ выступалъ медленно, шагъ за шагомъ и опирался на руку одного изъ жертвоприносителей, который имлъ за поясомъ широкй, жертвенный ножъ, служившй признакомъ его высокаго званя. Онъ помогъ жрецу взойти на помостъ, обитый красной матерей, а самъ, почтительно поклонившись, отошелъ въ сторону.
Жрецъ окинулъ проницательнымъ, суровымъ взглядомъ многолюдную толпу и, торжественно поднявъ об руки кверху, громкимъ голосомъ проговорилъ слдующее:
— ‘Граждане Кевске! Наступили тяжкя времена. Старая вра оскудваетъ, народъ нашъ начинаетъ мнять ее на нечестивый законъ греческй, даже самъ Великй Князь Владимръ за послднее время сталъ уклоняться присутствовать на нашихъ священныхъ игрищахъ и обрядахъ… Всемогущй Перунъ разгнванъ… Онъ наврное поразитъ Кевлянъ страшными бдствями, если они сю же минуту не принесутъ ему въ жертву какого-нибудь юношу-христанина, живущаго въ Кев, я бы даже прямо указалъ на малолтняго сына бывшаго десятника Варяжской дружины-еодора, который, надсмявшись надъ старою врою ддовъ и праддовъ, недавно сдлался христаниномъ!..
Толпа заколыхалась, тихй шепотъ сотни голосовъ, смшавшись въ одинъ общй, непонятный гулъ, быстро пронесся по площади… гд-то вдали послышалось громкое восклицане:
— Разв можно приносить въ жертву Варяга славянскимъ богамъ?
— Нельзя, конечно, нельзя!— раздалось въ отвтъ нсколько голосовъ, очевидно, принадлежащихъ Варягамъ {Славяне называли Варягами одно изъ племенъ, жившихъ раньше за Балтйскимъ моремъ, затмъ къ этимъ самымъ Варягамъ снарядили пословъ, чтобы призвать князя чужого управлять ими, съ тхъ поръ Варяги и поселились въ земл русской.}.
— Какъ нельзя? Почему нельзя?— кричали въ противуположной. сторон,— Можно, можно!
— Нельзя!— настаивали Варяги.
И площадь огласилась неистовыми криками. Глаза жреца сверкали дико, онъ молча поклонился на вс четыре стороны и, какъ бы не замчая общей суматохи, отдалъ приказане жертвоприносителю немедленно отправиться за сыномъ еодора, а самъ снова скрылся въ толп.
Жертвоприноситель, окруженный отрядомъ вооруженныхъ воиновъ, пошелъ по направленю къ жилищу еодора, большая часть присутствующихъ послдовала за нимъ.
Человкъ двадцать Варяговъ попытались было загородить путь, но, видя свое безсиле противъ такой массы недруговъ, печально опустили головы и отступили.
Воины между тмъ, обогнувъ площадь, спустились по улиц, ведущей къ Подолу, и, остановившись около одного изъ домовъ, окружили его со всхъ сторонъ.
— По приказаню верховнаго жреца Перуна и великокняжескихъ витязей — отоприте!— громко закричалъ жертвоприноситель.
Отвта не послдовало.
— Добромъ не послушаете, заставимъ силою!— повторили воины, стуча въ дверь съ такою силою, что довольно ветхое само по себ здане, казалось, готово было рухнуть.
— Да дома-ли онъ, не ушелъ-ли куда?— замтилъ кто-то изъ воиновъ, вотъ что, ребята, дайте сюда бревно, которое лежитъ тамъ у забора, да ударьте имъ хорошенько въ двери, авось, дло-то складне будетъ.
Четыре человка воиновъ поспшно подбжали къ бревну, общими силами подняли его и, раскачавъ, со всего розмаха стукнули о дубовую дверь. Раздался трескъ… дверь соскочила съ петель и, одновременно съ этимъ, рухнулъ потолокъ. Воины невольно отступили назадъ, народъ, стоявшй кругомъ, кричалъ, галдлъ, осыпая бранными словами несчастнаго Варяга и упрекая въ томъ, что онъ ослушивается Перуна и не исполняетъ приказаня великокняжескихъ витязей, уполномоченныхъ на это самимъ великимъ княземъ.
Нсколько минутъ спустя, на краю полуразвалившагося тесоваго крыльца, наконецъ, показалась фигура христанина еодора.
Блдное, симпатичное лицо его оставалось совершенно покойно, онъ держалъ за руку маленькаго сына, который, оглядывая съ дтскимъ любопытствомъ шумную толпу, робко прижался къ колнямъ отца и тихо всхлипывалъ.
— Подавай намъ твоего сына!— громко крикнулъ между тмъ жертвоприноситель, по вол боговъ и Великаго Князя мы должны принести его въ жертву Перуну!
Услыхавъ такя рчи, ребенокъ еще ближе прижался къ отцу.
— Воля Великаго Князя для меня священна,— отвчалъ еодоръ,— по первому его приказаню, я не задумаюсь отдать и свою голову, и голову сына, но никогда не соглашусь на то, чтобы его или меня принесли въ жертву истукану! Вашъ Перунъ не Богъ, а кусокъ дерева… бездушный идолъ, сдланный человческими руками… На свт есть одинъ только Богъ… Истинный, всемогущй, Тотъ самый, Которому поклоняются Греки… Онъ сотворилъ небо, землю, звзды, луну, солнце и человка, а ваши боги разв могутъ сотворить что-либо подобное? Уходите вонъ, не видать вамъ моего сына, пока я живъ.
— Молчи, или ты сейчасъ будешь убитъ.
Но еодоръ не замолчалъ, онъ еще усердне принялся доказывать ничтожество языческихъ боговъ… На лицахъ стоявшихъ ближе къ крыльцу горожанъ невольно выразился не то какой-то страхъ, не то сомнне, посланникъ жреца Перунова это замтилъ и приказалъ немедленно, силою схватить ребенка.
— Не дамъ!— отчаянно вскрикнулъ тогда еодоръ и сдлалъ шагъ назадъ.
Воины попробовали вскарабкаться на обвалившяся ступени, но ступени зашатались подъ ихъ ногами, угрожая развалиться окончательно.
— Мшкать нечего!— снова раздался голосъ жортво при носителя, рубите главные столбы…
Острыя скиры заблистали въ рукахъ цлаго десятка воиновъ, столбы, на которыхъ держалось здане,— заколебалось… верхнй этажъ подался впередъ, и крыльцо, гд стояли христане, еще больше покривилось на бокъ.
— Спасите, помилуйте этихъ несчастныхъ,— раздалось въ толп нсколько несмлыхъ голосовъ,— дайте скоре лстницу!
Но спасать несчастныхъ никто не подумалъ, воины продолжали рубить… Передняя стна скоро не выдержала, сдвинулась съ мста… и весь домъ съ грохотомъ повалился на землю.
— Господи! Да будетъ воля Твоя!— простоналъ еодоръ.
Затмъ все смолкло… народъ стоялъ неподвижно… воины опустили скиры… на лиц жертвоприносителя выразилось полное удовольстве…
Слыхать про таке случаи,— порою, даже видать ихъ — Владимру приходилось не рдко, прежде онъ относился къ нимъ совершено равнодушно, даже самъ отдавалъ приказане приносить людей въ жертву, теперь же, когда ему доложили о мученической смерти несчастнаго еодора и его сына — онъ глубоко задумался… И опять пришли ему на умъ разсказы бабушки Ольги про христанъ, и про истиннаго Бога…
Не далеко отъ Кева находилось одно большое село, куда Великй Князь Владимръ любилъ назжать, со своей удалой дружиною, поохотиться, да повеселиться. Село это называлось ‘Прядиславино’, тамъ стоялъ одинъ изъ потшныхъ дворцовъ князя, тамъ же былъ и теремъ супруги его Рогнды, которую онъ насильно взялъ себ въ жены, завладвъ полоцкимъ княжествомъ, а отца ея, князя Рогвальда, съ сыновьями, веллъ убить. Супруга Владимра, княгиня Рогнда, была статная, миловидная, гордая красавица, Владимръ любилъ и холилъ ее, но, за послднее время, увлекаясь ратными длами, да шумными пированями съ дружиной, совершенно позабылъ про нее, и, часто прзжая въ ‘Прядиславино’, даже не заходилъ къ ней въ теремъ, хотя бы для того, чтобы взглянуть на маленькаго сына Излслава.
Закипла въ сердц молодой княгини сильная злоба на Владимра… Ея гордая натура не могла перенести такого невниманя, да, кром того, трудно ей было позабыть, что Владимръ — убйца ея отца и братьевъ… Она мысленно ршила, рано или поздно, такъ или иначе, но непремнно отомстить за свою собственную испорченную жизнь и за смерть родичей…
Въ одинъ изъ прздовъ Великаго Князя въ потшный дворецъ села ‘Прядиславина’, когда онъ, по обыкновеню, не заглянулъ въ теремъ супруги, Рогнда сидла задумавшись въ своей свтлиц, стны которой были украшены рзьбою, различными росписными рисунками и шитыми полотенцами, кругомъ тянулись скамейки, покрытыя коврами, въ переднемъ углу стоялъ дубовый столъ, около входной двери большая изразцовая печь,
Княгиня выглядла особенно грустною, рядомъ съ нею на скамейк, прильнувъ къ ея блому плечу, сидлъ маленькй Изяславъ Владимровичъ, и съ величайшимъ вниманемъ слушалъ интересныя сказки мамушки Вуслаевны, которая находилась тутъ же.
Тихо было въ свтлиц, покойно, слабый свтъ, отъ стоявшихъ на стол двухъ ночниковъ, отбрасывалъ косую тнь на потолокъ и стны, мамушка говорила въ полголоса, и старалась придать своему старческому лицу какъ можно больше таинственности… Но вотъ, рчь ея вдругъ оборвалась… Около самаго терема, на улиц послышались звуки арфы, и чей-то чрезвычайно прятный голосъ заплъ одну изъ тхъ варяжскихъ псенъ, которыя такъ любила Рогнда, и которыя всегда хватали ее за сердце.
— Что я слышу!— вскричала она, соскочивъ съ мста.— Псня моей родины… Иди скоре, Буслаевна, позови сюда пвца… Мн хочется его видть! Буслаевна молча поспшно направилась къ двери, чтобы исполнить полученное приказане, но затмъ остановилась… Ей показалось страшнымъ впустить незнакомаго человка въ княжескя палаты, но Рогнда строго повторила только-что сказанное, и старушка по-невол должна была повиноваться.
Нсколько минутъ спустя, она ввела въ свтлицу высокаго, красиваго молодого Варяга, одного изъ тхъ, которые видли гибель несчастнаго христанина еодора и его маленькаго сына, слышали рчь жреца, и тайно дали другъ другу слово отомстить за все это самому Князю Владимру.
Увидавъ княгиню, Варягъ почтительно поклонился.
— Милости просимъ, дорогой гость!— привтствовала его Рогнда, — по платью вижу, что ты Варягъ, значитъ, мы единоземцы, спой же мн псню про нашу дорогую родину… про славные подвиги моихъ соотечественниковъ…
Варягъ молча провелъ пальцами по струнамъ своей ручной арфы, струны зарокотали, затмъ къ ихъ звукамъ примшался звукъ его могучаго, задушевнаго голоса
Чмъ дальше слушала Рогнда, тмъ легче и легче становилось на ея душ, вмсто прежняго недобраго чувства, она теперь ощущала одну только тихую, глубокую грусть… Пвецъ остановился… перевелъ духъ… Затмъ струны зазвучали снова… Звучали он какъ-то особенно дико… Имъ вторилъ тотъ же самый голосъ, но и въ немъ, на мсто прежняго спокойствя, слышался теперь словно погребальный вопль… Въ этомъ вопл красавецъ Варягъ видимо, старался передать вс мельчайшя подробности зврскаго поступка кевскаго князя относительно семьи Рогвальда, печальное положене покинутой мужемъ княгини Рогнды, забытаго отцомъ малютки Изяслава и постоянные, пиры Князя Владимра въ кругу излюбленной имъ дружины…
— Перестань! Бога ради перестань!— взмолилась Рогнда, хватая Варяга за руки,— пснь твоя ужасна… Въ ней звучитъ прокляте!..
Пвецъ опустилъ арфу и пристально смотрлъ на Рогнду, въ глазахъ которой выражался сильный гнвъ.
— Прощай, княгиня,— проговорилъ онъ, наконецъ, едва слышно.— Возьми на память вотъ эту вещицу… она раньше принадлежала твоему отцу…
И вынувъ изъ-за пояса длинный ножъ, съ дорогою рукояткою, онъ подалъ его Рогнд, а самъ, отвсивъ вторичный, почтительный поклонъ, поспшно вышелъ изъ терема.
— Матушка-княгиня, что это за человкъ?— робко спросила Буслаевна, все время стоявшая молча около печки,— никакъ онъ не въ своемъ ум? Вдь вотъ и тебя должно быть напугалъ, сердечная ты наша кормилица, смотри-ка, ясныя очи твои какъ помутились, ужь не сглазилъ-ли онъ тебя, дай-ка спрысну водою…
— Не надо, Буслаевна, ничуть онъ меня не сглазилъ… поди лучше уложи спать Изяслава, у него глазки совсмъ слипаются…
Мамушка покачала сдой головой, сомнительно взглянула на княгиню и, взявъ маленькаго князя за руку, тихими шагами вышла изъ свтлицы.
Оставшись одна, Рогнда начала разглядывать подарокъ, съ судорожнымъ, лихорадочнымъ движенемъ прижала его къ губамъ и, проговоривъ шопотомъ: ‘кровь за кровь‘, направилась къ небольшой потайной двери, завшанной ковромъ, отворила ее, и очутилась въ длинномъ узкомъ корридор, соединяющемъ ея теремъ съ теремомъ Владимра.
Точно такая же потайная дверь, тоже изнутри завшанная ковромъ, вела въ теремъ Великаго Князя Владимра, княгиня передъ нею остановилась.
— Вторые сутки здсь, и не можетъ найти минутку заглянуть ко мн… къ сыну… Онъ — убйца моего отца и моихъ братьевъ… О.въ — заставившй меня силою сдлаться его женою для того, чтобы потомъ быть брошенной… забытой… Нтъ, я не въ сил дольше сносить этого… Варягъ-пвецъ своею псней растравилъ мои больныя раны… Я считаю, что онъ посланъ сюда богами не даромъ…
Проговорила княгиня Рогнда дрожащимъ отъ волненя голосомъ и, отворивъ дверь, тихою стопою, едва касаясь пола, стала прокрадываться въ опочивальню мужа, словно лютый зврь къ добыч…
Владимръ лежалъ на кровати съ закрытыми глазами, онъ спалъ крпкимъ сномъ посл сытнаго обда съ приближенными боярами, и посл въ избытк выпитаго вина… Рогнда подошла совсмъ близко…
‘А, Изяславъ, а сынъ?— шепнулъ ей какой-то тайный, невидимый голосъ,— что скажетъ онъ, когда выростетъ и узнаетъ поступокъ матери? Вдь онъ сынъ Владимра… Вдь въ немъ течетъ его кровь, точно такъ, какъ во мн течетъ кровь Рогвальда…’
Разсуждая подобнымъ образомъ, молодая женщина почти готова была вернуться, но въ эту минуту, гд-то вдали, за ркою, среди ночной тишины, раздался могучй голосъ удалявшагося пвца, пвшаго ту самую псню, которая довела Рогнду чуть не до сумасшествя.
‘Еще замокъ пылалъ,
‘Еще старецъ стоналъ,
‘Еще кровь родныхъ братьевъ дымилась,
‘Какъ убйца въ крови,
‘Далъ обтъ ей въ любви,
‘И — она ему покорилась!’
Рогнда старалась вслушаться въ каждое слово…
— О, успокойся, отецъ, успокойтесь, братья, часъ искупленя вашего наступилъ!— проговорила она почти въ слухъ, и смло шагнула къ изголовью кровати.
Слабый свтъ ночника, сливаясь съ матовымъ отблескомъ пробивавшагося сквозь полуоткрытое окно мсяца, какъ разъ падалъ на грозное, но вмст съ тмъ полное величя и славы лицо Владимра. Рогнда нагнулась, и стала прислушиваться къ дыханю своей жертвы… Ей сдлалось жутко… Она чувствовала ни то страхъ, ни то жалость…
‘Еще замокъ пылалъ,
‘Еще старецъ стоналъ…’
Слышался между тмъ голосъ за ркою.
Княгиня сдлала надъ собою усиле… занесла правую руку надъ головою мужа… но острый ножъ вдругъ выскользнулъ, упалъ на полъ и разбудилъ Владимра…
Всть о случившемся живо разнеслась сначала по селу Прядиславину, а потомъ и по всему Кеву, не было ни одного уголка, гд бы ни говорилось о поступк Рогнды.
Одни брали ея сторону и хвалили за смлость, друге осуждали, но какъ т, такъ и друге утверждали наврное, что княгиня поплатится жизнью, и со дня на день ожидали предстоящей казни.
Варягъ, который своею пснею, такъ сказать, подтолкнулъ княгиню на то, чтобы убить Владимра, очень о ней сокрушался, и хотлъ во что бы то ни, стало узнать, въ какомъ положени стоитъ дло.
Переодвшись въ простое рубище, подвязавъ бороду, и вооружившись дубинкою, онъ, однажды позднею, вечернею порою, постучался въ одну изъ небольшихъ избушекъ, расположенныхъ около главныхъ воротъ потшнаго дворца.
— Кто тамъ?— окликнулъ его сторожъ.
— Прохожй. Нельзя-ли переночевать, я очень утомился, иду изъ далека,— отозвался переодтый Варягъ.
— Почему нельзя — можно!
Варягъ перешагнулъ порогъ избушки, гд засталъ человкъ десять воиновъ, сидвшихъ за ужиномъ.
— Добро пожаловать, ддушка!— сказалъ одинъ изъ нихъ.— Откушай съ нами нашего хлба-соли.
— Спасибо, сть что-то не хочется, а вотъ отдохнуть — другое дло.
И мнимый ‘ддушка’, изъ страха, чтобы его грхомъ не признали, расположился на первой же лавк, подальше отъ свта.
— А что, родимые, правду-ли я слышалъ, будто здсь, въ сел Прядиславин, недавно въ царскомъ терем, лихо какое-то приключилось?— спросилъ онъ, вытянувъ ноги, съ видомъ очень усталаго человка.
— Да, ддушка, приключилось, чуть было не извели нашего Великаго Князя.
— Что ты говоришь? Да кто же это, измнникъ видно какой?
— Какой измнникъ?— не измнникъ!
— А кто же?
— Сама супруга, княгиня Рогнда.
— Неужели?
И старикъ даже привсталъ отъ удивленя.
— Да, ддушка, сама княгиня, не даромъ, что женщина, а вотъ на какое дло пошла… Великй Князь-то, говорятъ, возвратившись съ охоты, только-что изволилъ поужинать, да заснуть, какъ вдругъ эта змя подколодная, ни съ того, ни съ сего подкралась къ нему потайнымъ ходомъ, гд, значитъ, никакой стражи не стоитъ, да и вздумала ножемъ пырнуть, но видно часъ еще не пришелъ… Князь-то на бду проснулся…
— И что же? Чай, тутъ на мст изъ нея и духъ вышибъ?
— То-то, что нтъ, пальцемъ, говорятъ, даже не тронулъ, а только отправилъ назадъ и приказалъ, одвшись въ самое нарядное платье, ожидать казни…
— Видно, потомить захотлъ?
— Должно быть.
— Ну, и что же потомъ?
— Ничего, снарядилась она, словно на пиръ какой званый, либо на гульбище… Великй Князь вошелъ въ теремъ къ ней на слдующее утро и, конечно, разговаривать долго бы не сталъ, да тутъ вдругъ, откуда ни возьмись, княжичъ Изяславъ показался, подалъ отцу обнаженный мечъ и сказалъ: ‘ты здсь не одинъ, батюшка, я буду свидтелемъ всего’ (это, должно быть, княгиня подъучила).
— Ну, а Великй-то Князь что?
— Что? Да ничего, у него, говорятъ руки такъ и опустились. Бросилъ мечъ и вышелъ изъ терема…
— И не казнилъ?
— Куда тамъ казнить! Простилъ… Да кром того, говорятъ, отдалъ въ удлъ землю Полоцкую.
Ддушка молча отвернулся къ стн.
Собесдники его долго продолжали разговоръ, долго судили, рядили, разбирали. Какъ, что, почему все случилось? называли Рогнду чародйкой, утверждали, будто она пробрла отъ колдуньи приворотный корешекъ, съ помощью котораго приворожила мужа… Но додуматься до настоящей причины такой перемны въ Великомъ Княз все-таки никто не могъ…
А причина была та, что Великй Князь Владимръ съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ все больше и больше приходилъ къ заключеню, что служить идоламъ и приносить имъ человческя жертвы — не слдуетъ и что есть другой всемогущй, невидимый Богъ, Который не требуетъ отъ насъ никакихъ жертвъ, а только поучаетъ насъ быть честными, кроткими, милостливыми… Однимъ словомъ, Владимръ сталъ колебаться въ старой языческой вр…
Такъ какъ въ то время Кевъ былъ главнымъ торговымъ городомъ земли русской, то туда съзжалось много людей, изо всхъ странъ, исповдующихъ различныя религи.
Услыхавъ про то, что Владимръ не прочь перемнить старую языческую вру на другую, каждый изъ нихъ старался предложить ему свою.
Первыми пришли болгары-магометане, потомъ нмцы, потомъ евреи, потомъ, наконецъ, греки. Владимръ выслушивалъ каждаго, разспрашивалъ, вдумывался…
Больше всхъ връ, по разсказамъ, ему понравилась греческая, онъ очень долго бесдовалъ съ греками, и съ большимъ любопытствомъ разсматривалъ картину, которую греки привезли съ собою.
На картин былъ представленъ страшный судъ, праведники стояли по правую сторону престола Божя и шли въ рай, а гршники по лвую, и шли въ адъ — на муки вчныя.
— Хорошо тмъ, которые стоятъ одесную (т. е. направо),— сказалъ Владимръ, не отрывая глазъ отъ картины.
— Крестись, коли хочешь быть въ числ ихъ — отозвался на его замчане грекъ, и снова принялся разсказывать о своей вр, обычаяхъ и обрядахъ.
— Дай срокъ, надо обдумать,— сказалъ Владимръ, и вскор затмъ разослалъ пословъ въ разныя земли развдывать какъ, гд совершаются церковныя службы.
Послы эти побывали у болгаръ-магометанъ и у нмцевъ, но богослужене ни тхъ ни другихъ имъ не понравилось, они похали къ грекамъ.
Греческй императоръ, узнавъ, съ какою цлью къ нему прхали послы Великаго Князя Владимра, принялъ ихъ съ большою честью, и пригласилъ на слдующее утро пройти въ церковь, сказавъ патрарху, чтобы онъ служилъ обдню какъ можно торжественне.
Когда послы пришли въ церковь, то ихъ поставили на самое лучшее мсто впереди, чтобы они могли видть и слышать всю службу подробно.
Въ церкви было зажжено множество свчей, отблескъ которыхъ отражался на золотыхъ и серебряныхъ ризахъ образовъ, послы Владимровы никогда не видывали ничего подобнаго, они пришли въ восторгъ — въ особенности, когда съ клироса раздалось церковное пне, стройное, дружное такое, какого они отродясь не слыхивали.
— Мы не знали, на неб мы или на земл,— сказали они, вернувшись въ Кевъ,— и передавая Великому Князю обо всемъ виднномъ, мы чувствовали только и понимали сердцемъ, что тамъ Богъ пребываетъ съ людьми, и что та служба лучше и великолпне всхъ, которыя раньше видли! Владимру понравился разсказъ пословъ про греческую церковь, и онъ, слушая его, сразу ршилъ, гд находится истина — въ томъ-ли язычеств, которому ревностно служилъ до сихъ поръ, или въ христанств, и въ конц-концовъ не только самъ сдлался христаниномъ, но еще, такъ сказать, первый — оснилъ русскаго человка крестнымъ знаменемъ.
Крестивъ Кевлянъ (въ 988 г.), Владимръ началъ строить церкви въ тхъ мстахъ, гд прежде стояли идолы, разсылалъ священниковъ по городамъ и селамъ, заставляя людей креститься. Конечно, за время его княженя, вся Русь креститься не успла, на такое большое дло надо было слишкомъ много лтъ, но, во всякомъ случа, самое трудное было сдлано, русская земля просвтилась имъ… Съ него начала она прозываться Святою и Православною… Когда онъ скончался, то русская церковь причислила его къ лику снятыхъ, и назвала Равноапостольнымъ.
Память о немъ крпко засла въ сердцахъ русскаго народа. Онъ былъ настоящй русскй князь: на пол ратномъ — грозный, на веселомъ пиру — привтливый, милостивый, до нищей брати — щедрый, и народъ не даромъ прозвалъ его Краснымъ-Солнышкомъ!