Визири, или Очарованный лавиринф, Левшин Василий Алексеевич, Год: 1779

Повесть
Время на прочтение: 66 минут(ы)
Скачать в PDF

ВЕЗИРИ
ИЛИ
ОЧАРОВАННЫЙ
ЛАВИРИНЪ.

ПОВСТЬ ВОСТОЧНАЯ

ЧАСТЬ I.

Переведена ВАСИЛЬЕМЪ ЛЕВШИНЫМЪ.

въ Москв
Въ Университетской Типографіи.
1779 года.

ОДОБРЕНІЕ.

По приказанію Императорскаго Московскаго университета Господъ Кураторовъ, я читалъ книгу подъ заглавіемъ Везири или Очарованный Лавиринъ, и не нашелъ въ ней ничего противнаго наставленію, данному мн о разсматриваніи печатаемыхъ въ Университетской Типографіи книгъ, почему оная ко удовольствію любителей и напечатана быть можетъ. Коллежскій Совтникъ, Краснорчія Профессоръ и Ценсоръ печатаемыхъ въ Университетской Типографіи книгъ,

АНТОНЪ БАРСОВЪ.

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ ДЕНИСУ ИВАНОВИЧУ
ЧИЧЕРИНУ,
ЕЯ
ИМПЕРАТОРСКАГО
ВЕЛИЧЕСТВА
САМОДЕРЖИЦЫ
ВСЕРОССІЙСКОЙ,
отъ арміи
ГЕНЕРАЛЪ-ПОРУТЧИКУ,
Лейбгвардіи
ПРЕМІЕРЪ-МАІОРУ,
ТОБОЛЬСКОМУ ГУБЕРНАТОРУ
и Орденовъ
Святаго Александра Невскаго
и Святыя Анны
КАВАЛЕРУ
МИЛОСТИВОМУ ГОСУДАРЮ
Усерднйшее приношеніе.

МИЛОСТИВЫЙ ГОСУДАРЬ

Древнее обыкновеніе посвящать труды свои знаменитымъ особамъ каждаго времени, не было единымъ предлогомъ смлости, кою взялъ я въ приписаны труда моего Вашему Превосходительству: лучшее намреніе управляло желаніемъ пріобрсти оному въ Васъ, Милостивый Государь, покровителя, извстныя добродтели Ваши были сему основаніемъ. И кому бы удобне возмогъ я поднести чувства человколюбія, великодушія и рдкихъ спокойтвъ, начертанныя въ сей повсти въ особ Сагеба, кром имpющаго его душу? Пріимите, Милостивый Государь, нелестное признаніе отъ человка Васъ незнающаго, какъ только по одной слав Вашей и дяніямъ, удостойте сіе приношеніе Вашего благоволенія, равно и прельщающаго съ покорнымъ почтеніемъ,

МИЛОСТИВЫЙ ГОСУДАРЬ!

ВАШЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА

нижайшаго слугу
ВАСИЛЬЯ ЛЕВШИНА.

Августа 13 дня,
1776 года.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Написать романъ или повсть, обыкновенно считаютъ за толь легкую и малую пещь, что многіе читатели удивятся, видя предисловіе при семъ сочиненіи, угрюмый и важный разсуждатель першитъ ее по одному прозванію. Занимать себя случаями силы вообразительной, разумется у него злоупотребленіе разума. Напротивъ читателя веселаго и живйшаго нрава, развернутъ ее желательно, и опредлять о ней по препровожденію времени, каковое она имъ доставитъ, мало заботясь о намреніи и исполненіи.
Обоимъ родамъ судителей должна я отвтствовать. Потому нужно предисловіе, чтобы предварить ихъ возраженія.
Одни идутъ далеко, естьли презираютъ съ лишкомъ случаи силы вообразительной, и изключаютъ ихъ совсмъ отъ употребленія разума. Ибо об душевныя силы, толь точно между собою связаны, что лица безъ силы опредляющей будутъ странны и неправильно мрны, и сила опредляющая безъ лицъ имть предлы очень тсныя.
Когда же напротивъ критики второго степени цнятъ дорогія камни только по доброт металла, въ коемъ оныя овдланы, и все не препоручающее себя выдуманными прикрасами, считаютъ за игрушку тмъ совтую я искать въ иномъ мст времени препровожденія. Здсь нтъ вещи по ихъ вкусу.
Только т, у коихъ здравый разумъ съ добрымъ сердцемъ соединенъ щастливо могутъ разршить, коль далеко я сіе говорить могу, понеже они имютъ право опредлять истинную цну дяній разума, и, можетъ быть, дозволятъ мн похвалиться, что миновала я камень, на которомъ романо и сказко-писатели часто терпятъ караблекрушеніе.
Иные довольствуются только, собирая по кучу многія блестящія яйца, невроятныя приключенія, волшебства и чудеса и скрываютъ намреніе свое, естьли только оное имютъ, въ надменіи слов. Сочинители таковыхъ трудовъ достойны сожал&#1123,нія. Вредъ, производимый ими, можно изчислить по цн, доставшейся на рядъ вка нашего.
Другіе имютъ лишь намреніе посвятить читателей своихъ опаснымъ таинствамъ страстей. Противу сихъ должно насъ одно помышленіе о ихъ ядовитыхъ сочиненіяхъ, при маломъ примчаніи на прелестную общелюбную добродтель, на всеобщую нужду законовъ и щастіе человческаго рода, наполнять отвращеніемъ.
Но есть погршности, въ кои и разумные писатели при лучшихъ намp3,реніяхъ не рдко впадаютъ, и коихъ я со времени, какъ открылись оныя мн благовременнымъ опытомъ, миновать искала.
Духъ Юношества наиболе занимается удивительнымъ, и не можетъ въ настоящихъ историческихъ истиннахъ найти вкуса. Я читала романы Калпрендовы и Скудеріевы, не коль могла принудить себя я развернуть Курція или Ливія, а прелести выдумокъ такъ овладли силою моего воображенія что я сихъ историковъ на каждой строк обвиняла, что они представили Ироевъ своихъ съ стороны ложной, и такъ какъ желали, ихъ собственныя склонности. Курція считала я дерскимъ варваромъ, слпо повергавшимъ Алехсандра въ толь многія опасности, для снисканія чести завоеваніемъ всего свта, когда я уврена была, что непреодолимая власть любви принудила его къ тмъ опаснымъ подвигамъ. Я чудилась суровой жестокости Ливіевой что могъ онъ смирнаго и щеголеватаго Брута обратить въ строгаго стоика и беснующагося Патріота.
Много потребно было лтъ, уговорить мн себя, опровергнуть заключеніе мое, и усмотрть, что Романо-писателю, черпающему изъ источника историческихъ истинъ, не позволительно подлинники свои обезображивать и налагать на нихъ краски по собственнымъ мыслямъ, ибо право сіе столько тхъ, которые сами доставляютъ своихъ Ироевъ, и слдственно по благоизобртенію своему поступать могутъ.
Естьлижъ по подобію повсте-писателей дозволить себ вольность, то не должно оную злоупотреблять, я особливо въ несправедливомъ представленіи характеровъ. Должно съ чрезъ естественными существами обходиться очень бережно, и не всегда брать къ нимъ прибжище, хо. взведенію Ироевъ своихъ, или лучше сказать, самаго себя изъ всякихъ опасностей: ибо впрочемъ учинишь суетнымъ Моралическое нам 23,реніе труда своего, здлаешь добродтель трусливаго, извинишь пороки, и обвсишь разумъ въ сн.
Человческій духъ отъ природы склоненъ присвоятъ управленіе невидимымъ силамъ, и не требуетъ дальняго допуска, врить мечтамъ и выдумкамъ, доколь разумомъ возведенъ будетъ на путь истинны. Чрезъ то можетъ произойти, что Юношество несумнвающееся о бытіи волшебницъ и духовъ охранительныхъ, въ темныхъ случаяхъ общеваетъ себ ихъ благосклонность, и повергается въ опасность, которыя при малйшемъ разсужденіи миновать не могло, оно ожидаетъ чрезъестественныхъ дарованій, вмсто самоснисканія добрыхъ свойствъ, и наклоненіе къ заблужденію и не осторожности остается во сердцахъ ихъ и тогда, какъ пройдутъ лта легковірія.
Т, коихъ опредлительная сила пришла въ созрніе, хотя свободны отъ таковыхъ опасностей, но не имютъ выгодъ отъ сихъ писаній: для того что не могутъ добрымъ или злымъ дйствіямъ, происходящимъ отъ невольныхъ склонностей, цны налагать, и не тщатся тайныя мысли сочинителя выискивать изъ среды сплетенія ненатуральныхъ выдумокъ.
Таковыя разсужденія подвигли меня, предлагаемый трудъ основать на истин, я воздвигнуть въ пространств правдоподобія. Ибо когда гд либо и дала ему подобіе чудеснаго, но разршила то въ послдств, я доказала, что, когда толь много не современнаго насаждается въ потомство, есть погршность тхъ, которые естественныя случая пріемлютъ въ ложномъ свт.
Характиры приведенныхъ особъ удержала я такъ, какъ представлены оныя у Персидскихъ писателей, по Дервелотовой Бостонной Вивліоик. Обычеи сихъ раннихъ временъ были удобне къ намренію моему, употребляемыхъ нын Азіатсхими народами, тогда еще не были женщины изгнанны изъ человческаго общества, какъ послдовало, когда Магомедъ ввелъ многоженство, подалъ поводъ къ Сералямъ и ревнивости, и тмъ доказалъ, что умноженіе сокровищъ неупотребляемыхъ, только заботу и скупость производитъ.
Чрезъ Локмана и Зороастра, которымъ восточныя переводы въ сіе время мсто опредляютъ, хотла я выполнить дйствія добрыхъ и злыхъ духовъ, не впадая во вышеозначенныя погр&#1123,шности. Премудрый и милостивый, ученый и злобный, могутъ очень удобно наполнить мста оныхъ существъ неимя толь тиранскихъ вліяній на человка, чрезъ что всякая заслуга отпадаетъ.
Злый Везирь Гіамаевъ жилъ дйствительно, дурныя дйствія его дла бывшія. Сагебъ и преизящныя свойства его совсмъ моего изобртепія. Въ семъ я не запираюсь, но не хочу надяться чтобъ добраго Везиря могли почесть неподобнйшею правд частію сей повсти.
Я испрашиваю склоннаго пропущенія читателева въ мстахъ, гд удалилась я отъ порядка нарчія: да благоволитъ онъ припомнить, что восточный слогъ, коему я подражать должна, не можетъ состоять безъ непрестанныхъ уподобленій и аллегорій.

ВЕЗИРИ
или
ОЧАРОВАННЫЙ
ЛАВИРИНЪ.

Логоразвъ {Логоразвъ былъ четвертый Царь Каяніанскаіо отродія, считаемаго второю Династіею Персидской Монархіи. Евpoпейцамъ кажется онъ мало свдомъ, что должно прписать миролюбивымъ его расположеніямъ и кроткой жизни, всю провождалъ онъ въ Восточной части неизмримаго своего государства.
Сіе и послдующее взято изъ д’Ергелота, и объясненія поставленныхъ во введеніи въ повсть Шаха Надира, и включено здсь для читателей, коимъ Персидскія писателя несвдомы.}, Царь Персидскій, который по сложеніи короны прозванъ Царскимъ пустынникомъ, описывается отъ Персидскихъ повствователей отмнно добрымъ Монархомъ, коему небо величайшія благословенія низпослало. Царствованіе его было послдство благополучій. Миръ разпростеръ крыл свои надъ всмъ пространствомъ его владнія, подданные любили его и боялись, и съ супругою своею, коя столько же была добродтельна, какъ и прекрасна, родилъ онъ двухъ сыновъ, составлявшихъ честь своихъ временъ и гордость дней его.
Оба Царевичи сіи, Гистаспъ и Цериръ называвшіеся, природою обогащены были лучшими дарованіями, и воспитаніемъ достигли высочайшихъ совершенствъ. Они казались при двор Гератскомъ, яко возшедшія щастливыя созвездія Азіи. Однако юныя сердца ихъ на верьху величества своего, и посреди текущихъ удовольствъ, угнетались тяжкою рукою сокрытой скорьби. Долго бремя оныя не свдомо было, кром взаимнаго дружества, но напослдокъ открыли его проницательныя очи матерьней любви.
Въ одинъ день, когда Гистаспъ и Цериръ гуляли въ саду Царицыномъ, вошла сія нжная мати въ бесдку, въ которую ушли они, сла близь ихъ, и съ сожалительными взорами состраданія, говорила сынамъ своимъ слдующее: Мн довольно извстна причина грусти вашей, любезныя дти.— Нжныя сердца ваши чувствуютъ предпочтеніе, отдаемое отцомъ вашимъ Гіамаспу и Кобаду, тмъ больше, что заслуги сихъ Принцовъ въ сравненіи съ совершенствами вашими, какъ тнь въ сравненіи съ свтомъ. Однакожъ сіе вамъ не естественнымъ кажущееся пристрастіе заслуживаетъ ваше почтеніе, ибо оное основано на благопристойности.
По унынію вашему примчаю я, что доднесь слушали вы звонъ ласкательствъ нынжъ время вамъ послушать гласа истинны.— Внимайте, я вразумлю васъ.
Царство Персидское было бы въ рукахъ вашихъ двоюродныхь братьевъ, есть ли бы шло по праву наслдства, и право Царя не утверждалось въ собственномъ разум на выбор народа, ибо сіе возвело Лосоразва на престолъ по смерти брата его. Умирающій Кайхоэру {Кайхоэру, есть въ греческой повсти толь извстный Киръ великій.} освященный въ приближеніи своемъ къ вчному царству, предузрлъ возвышеніе Логоразва, и просилъ его имть, къ дтямъ своимъ отеческую любовь, дабы замнить тмъ потери Имперіи.
Сіе основаніе склонности, оказываемой Царемъ Гіамаспу и Кобаду, за тмъ что не взирающій за предлы, каждаго добродтели предписываемые, можетъ удобно введенъ быть въ заблужденіе. Между тмъ уподобляется таковое заблужденіе только малому облачку на ясномъ неб, и вы имете боле причины радоваться о величіи отца вашего, чмъ скорбть о единой погршности онаго, коя по щастію только на однихъ васъ упадаетъ. Но понеже бодрствіе ваше еще слабо для предпріятія сего, то послдуйте хотя совту, который желаю я сообщить вамъ по вліянію неба.
Возмите жизнь твердаго вознамренія, и направте стопы къ очарованному Лавирину, воздвигнутому духами хранителями по желанію славнаго Локмана {Локманъ съ Езопомъ, Пильпаемъ и почти со всми мудрыми и праведными мужами нкіихъ вковъ, кои онъ по преданіямъ, чуднымъ препровелъ образомъ, смшонъ. Ему отъ Персовъ прилагается сновидніе, равное тому, явное имлъ Соломонъ, и думаютъ они, что пріобрлъ онъ славу и величество, предавъ себя премудрости. Утверждаютъ же они, что им 123,лъ онъ близкое обхожденіе съ духами хранителями, коихъ считали за средній родъ между божествомъ и человкомъ, и была у нихъ общая пословица: кто осмлится наставлять Локмана?}. Вы обртете тамъ возвышеннаго мудреца, коему Всемогущій подалъ премудрость, почитаемую отъ самихъ безплотныхъ, и силу, коей природа повинуется. Удостоится его покровительства, и онъ отъиметъ изъ дней вашихъ сосудъ горести, или смситъ оныя съ сладостію своего благоволенія и своихъ наставленій.
Между тмъ отсутствіе ваше возпламенитъ опять любовь родительскую: — Когда ваша собственная правота покроется пепломъ равнодушія, тогда паръ боязненнаго попеченія о благ вашемъ, скоро возгорится. Сокройте намреніе пути вашего, не нужны вамъ провожатели, нжное соединеніе и добродтель ваша есть крпчайшая и лучшая стража. Я одна предостанусь стрламъ стованія, но я отражу ихъ мыслями будущаго вашего благоденствія.
Воображеніе знающихъ только свое отечество, замыкается въ самой узкой сфер, но т, коихъ понятія простираются чрезъ четыре части сего обширнаго пространства міра, собираютъ познанія, разумъ ихъ возвышающія и въ совершенство приводящія. Не путешествовавшій уподобляется алмазу необдланному, только вышедшему изъ недръ земли, который хотя иметъ внутреннее сіяніе, но непривлекаетъ, и чуждое ему обдланіе производитъ блескъ его.
Принцы исполненны почтенія принесли благодарность Цариц, приняли отъ ней нжное благословеніе, и возвратясь въ чертоги, приготовлялись къ отъзду. По утру снабдили себя камнями величайшей цны, сли на преизрядныхъ коней и оставили городъ Гератъ {Гератъ называется у Грековъ Арія, и провинція Харазанъ, въ коемъ онъ столичный городъ нарицается у нихъ Бактріяною.}.
Путь ихъ былъ щастливъ. Ясное обращеніе дружества прогоняетъ облаки скуки, равно умренному весеннему солнцу. Различность мстоположеній и предметовъ, былъ имъ неизчерпаемый источникъ къ разсужденіямъ. Разность ихъ мнній подавала основаніе къ пріятному жару, однакожъ чистосердечная склонность ихъ удерживала пламень спора въ надлежащихъ предлахъ.
Когда Гистаспъ и Цериръ приближились къ прелестнымъ мстамъ Іемена {Іеменъ та часть Аравіи, кою мы называемъ Щастливою.}, въ коихъ обиталъ Локманъ, напала на нихъ жестокая буря, и въ наставшую за тмъ ночь сбились они съ пути въ темнот. Гистаспъ отяготвшій усталостію, хотлъ дождаться дня, но прозьбы нетерпливаго Цирера, склонили его продолжать шествіе.
Вскор вспали они на толь ускій проздъ, что принуждены были съ коней сойтить, они поручили врныхъ возниковъ своихъ провиднію, и не взирая на свистъ змей, вой Гіеннъ, и удары трясущейся земли, шли не ужасаемо, утшая и ободряя себя взаимно гласомъ склонности и помогающей рукою нжныя заботы.
Молодые Царевичи отвратя препоны труднаго пути, увидли напослдокъ свтъ, приведши ихъ къ огромному Каравансараю {Не многимъ читателямъ не свдомо, что Каравансарай есть открытая гостинница, гд путешествующіе угощаются безъ платы.}, освщенному тысячью факеловъ, у коего на передней стн читали они надпись: Ни усталость, ни опасности не бываютъ не побдимы любви братней.
Гистаспъ и Цериръ очень удивились словамъ, толь съ состояніемъ ихъ согласующимся, не меньше и ободрились оными, и безъ размышленія постучались въ дверь, кою имъ тотчасъ отворили.
Они приняты разными невольниками обоихъ половъ, и приведены къ мужу величественнаго вида, который привтствовалъ ихъ слдующимъ:
Царевичи! вы возпріемлены въ дом посвященномъ подвигамъ и бодрствованію, и который есть прибжище, оказавшимъ опыты сихъ добродтелей.
Естьли бы вы до разсвта остались въ лсахъ, то въ сей боязливой нершимости больше бы претерпли зла, чмъ отъ затрудненій васъ окружавшихъ, кои вы побдили, вы получите не токмо упокоеніе доставляемое вамъ симъ домомъ, но и наставленіе, чрезъ кое вамъ опытъ Лавирина можетъ быть полезенъ. Но какъ между тмъ природа человческая иметъ нужду по трудахъ въ поко, то шествуйте къ мсту, гд приготовлены для васъ прохлажденія. Я между тмъ поговорю съ Принцессою, коя превозмогла слабости своего пола, и не меньше васъ оказала себя мужественною.
Послднія слова возбудили любопытство Церирово, онъ не хотлъ пропустить случая оное удовольствовать. Гистаспъ примтилъ въ очахъ его неодуманную прозьбу, которая была уже на устахъ его, и взявъ руку его, ведлъ вести себя въ назначенную комнату.
Чрезъ два часа возвратились они къ своему ласковому хозяину. Сей посадилъ ихъ близъ себя на софу, и говорилъ слдующее:
Знайте Царевичи, что вы при восхожденіи солнца явитесь предъ Локмана. Вдайте при томъ, что тогда откроется Лавирниъ къ ежегодному опыту тхъ, кои приходятъ вопрошать мудраго о совт, и прежде, нежели дозволить имъ входъ, требуетъ онъ отъ нихъ точнаго свденія о жизни ихъ и намреніяхъ.
Потому имю и причину васъ испытать, не находится ли въ васъ чего нибудь чистосердечію сему препятствующаго. Чрезъ опытъ Лавирина и малйшая ложь открывается, и быветъ явнымъ стыдомъ наказуема. Невдущіе о семъ, неразсуждающie, что мракъ обмана не дерзаетъ приближаться пронзающимъ лучамъ прозорливости, и ищущіе за тмъ провести мудраго, предаютъ себя сами.
Сей возвышенный между всми смертными ко отвращенію злыхъ слдствъ пренебрегаемаго добра, здвалъ чудное таковое учрежденіе: ибо хотя окруженъ онъ тьмами небесныхъ духовъ, но не всегда иметъ дарованіе, познавать сокровенныя сердц, власть всевдущая сообщаетъ даръ сей чистйшимъ тварямъ своимъ, только въ нкоторыхъ случаяхъ. Впрочемъ представляетъ иногда достигать того самимъ щастливыми опытами.
Когда по сему языкъ вашъ будетъ управляемъ истинною, возрадуетеся вы, возвращаясь изъ Лавирина, неся подтвержденіе словъ вашихъ, и пріобртя покровительство премудраго. Употребите совтъ сей, заслуженный мужествомъ вашимъ на пути сюда ведущемъ въ пользу, и будьте примчательны къ наставленію сообщаемому всмъ допускаемымъ на опытъ.
Лавиринъ состоять изъ толикаго числа дорогъ и закоулковъ, сколько цвтовъ для сего намренія назначенныхъ, и каждая дорога по обимъ Сторонамъ осажена цвтами одинакаго рода. При вход во оный подадутъ вамъ по корзин изъ сплавленныхъ металловъ съ Гіероглифическимъ знакомъ въ крышк. Въ сіи корзины слдуетъ вамъ класть цвты, кои имете вы рвать симъ порядкомъ.
Входя на дорогу, должно вамъ сорвать цвтокъ на правой сторон и положить въ корзину, впрочемъ вы никогда не найдете выхода. Иногда одного цвтка бываетъ не достаточно для выступленія назадъ, и когда потому усмотрите, что опять зашли въ глухіе закоулки, слдуетъ вамъ сорвать цвтокъ на лвой сторон, и въ то мгновеніе, какъ выдете на другую дорогу, слдуешь вамъ наблюдать тоже предписаніе, и продолжать,— до коль достигнете: сни посвящнной правд.
Прекрасные юноши, хранители святаго мста сего, возьмутъ отъ васъ корзины,— и оставятъ васъ ходить въ семъ собор восхищеній, ноколь опыты кончатся, и вс, надъ коими оныя произведены, соберутся.
За тмъ нтъ уже боле затрудненій. Вы выдете изъ Лавирина путемъ состоящимъ изъ высокихъ древесъ и украшеннымъ множествомъ истукановъ. Истуканы сіи представляютъ особъ, бывшихъ до того въ Лавирин, и прославившихся своими добродтельми, или коихъ жизнь представила роду человческому важныя ученія.
Премудрый Локманъ пріиметъ и разкроетъ корзины ваши, и по находящимся въ оныхъ цвтамъ увдаетъ ваше предопредленіе. Что лежитъ до таинствъ Лавирина, то не позволено мн вамъ открывать о томъ, благодтельный мудрецъ оказываетъ благосклонность сію, только по разсмотрнію его оную заслуживающимъ.
Намъ должно какъ въ семъ, равно и въ иныхъ случаяхъ подвергаться его вол, сказалъ Цериръ, но осмливаюсь спросить, объявите мн, будетъ ли Принцесса, о которой вы упомянули, въ сни правды.
Кто ищетъ щастія на единомъ истинномъ пути, на пути добродтелей, отвчалъ почтенный старецъ, тотъ долженствуетъ противиться перьвому нападенію безпокойныхъ страстей.
Отъ сего справедливаго выговора лице Церирово покрылось краскою стыда, но вдругъ звук барабановъ и труб возвстилъ открытіе Лавирина, по чему спшилъ онъ съ братомъ своимъ въ палаты Локмановы.
Мудрецъ принялъ обоихъ Принцовъ дружественно: ибо невинность жизни ихъ оказывалась въ ясности лицъ и простот словъ ихъ. Въ самомъ дл не знали они еще силы страстей, и сила ciя одна только, коя во перьвыхъ совлекаетъ человка съ стези правоты, и за тмъ отъ пути добродтелей, и такъ по елику страсти въ юныхъ сердцахъ ихъ не дошли еще зрлости, то нарвали они въ дорогахъ Лавирина одни только не развернувшихся цвтовъ головки.
Различныя красоты сего воображающагося мста, не совсмъ привлекали къ себ мысли Церировы, поспшно приближался онъ сни правды, ласкаяся, найтить тамъ Принцессу, возжегшую въ мысляхъ его огонь любопытства, но вкусилъ только отчасти удовольствіе себ общаемое. Величественный и щедрый видъ, непринужденная походка и прекрасная рука, были одни прелести, коимъ онъ въ сей Принцесс удивлятися могъ. Лице ея закрыто было покрываломъ, вышитымъ серебромъ по шелковому, котораго блескъ ослплялъ глаза на нее взиряющихъ.
Написанное на корзин ея имя Перизада {Отъ Перисъ, прелестнаго пола добрыхъ духовъ хранителей.} могло дополнить, сокрытое въ лиц, естьли бы ласкательство, коимъ обыкновенно окружаютъ знатныхъ, не длало сумнительнымъ свидтельство о красот ея. Но разсужденіе таковое не входило и въ мысль Цериру, онъ врилъ слпо своимъ желаніямъ, и сердце его билось отъ пріятныхъ ожиданій.
Когда сила воображенія по часту сильна бываетъ, доставить прелести предметамъ, кои совсмъ оныхъ не имютъ, коль должно возрасти ихъ крпости, когда прелестей сихъ дйствительно ожидать можно. Цериръ употребилъ живйшую его кисть, къ написанію для духа своего совершеннйшей красоты. Но какъ скоропостижная и пламенная любовь принца основывалась не на однихъ мечтательныхъ представленіяхъ, то открылъ онъ въ ней и совершенства разума, которыя утверждаютъ любовь не на толь зыбкомъ основаніи, и прежде оставленія Лавирина, былъ онъ снабженъ всми извиненіями, каковыхъ только желаетъ жестокая страсть.
Хотя Локманъ посвятилъ себя уединеніи и премудрости, и презиралъ богатство, но думалъ быть обязаннымъ, обращать часть жизни своей къ добру человческаго рода, показывая великолпіе свое, чтобы привлечь глаза многаго народа, умножить ихъ удивленіе и привлечь чрезъ то сердца ихъ.
Онъ сидлъ на золотомъ украшенномъ множествомъ дорогихъ камней престол, одежда его была бла, какъ чистйшій снгъ, и въ почтенномъ лиц его, щастливо соединились величество и милость. Тысяча юношей, коихъ Персидскіе писатели признаютъ за столько охранительныхъ духовъ, окружали его, летающія ризы ихъ имли смшенныя цвты радуги, лица ихъ были полные мсяцы, и взввающіяся локоны волосъ испускали избраннйшія ароматы Аравіи.
При открытіи премудрымъ корзинъ, Цериръ съ немалымъ удивленіемъ примтилъ, что цвты, кои онъ сорвалъ въ пучкахъ, совсмъ разцыли. Онъ устремилъ тотъ часъ боязненный взоръ на корзину Перизадину, и искалъ по симпатіи ея вкуса, или разнообразія судьбы ея извлечь благосклонное себ предзнаменованіе. Успокоеніе его было чрезмрно, когда увидлъ, что большая часть нарванныхъ имъ цвтовъ были тогожъ рода, какъ и его, но оно взошло бы гораздо дале, естьли бы свдома ему была тайна ея открытія.
Локманъ испыталъ корзины, и какъ ему роды, краски и видъ разныхъ цвтовъ, подали нужное свденіе, то обратился онъ къ Цериру и Гистаспу, и сказалъ имъ: Принцы, нжный возрастъ вашъ большую часть совтовъ, кои я вамъ подать могу, учинитъ недйствительными: извданіе есть истинный водитель человка, а разумъ только проводникъ его. Искусный садовникъ необрзываетъ ветвей деревъ своихъ, когда лишъ оныя отпрыскиваютъ, онъ ждетъ, пока они вліяніемъ погоды отпрыснутъ столько, какъ удобны будутъ ко украшенію сада принять способный видъ, и тогда пріемлетъ онъ пользу отъ своихъ насажденій. По сему довольно на сей разъ сказать вамъ въ наставленіе и предосторожность, что Цериръ не будетъ щастливъ, до коль овладетъ нужнымъ свойствомъ души, коего смя можетъ быть лежитъ въ сердц его скрытое, и Гистаспъ выдержитъ цпь противностей, до коль чрезъ нихъ научится, и познаетъ погршность, которой самолюбію налагаетъ хотя похожее, но ложное именованіе.
Принцесса Перизада не достигнетъ щaстія заслуживаемаго преизрядствомъ ея нрава, по коль поправитъ излишество одной добродтели своей, коихъ она толь много въ себ иметъ.
Когда вы чрезъ нкоторыя добровольныя дянія, въ разсужденіи трехъ сихъ пунктовъ такъ себя окажете, какъ желаю я васъ видть, то щастіе дней вашихъ твердо постановится, увидимся мы опять въ сихъ палатахъ, и въ доказательство моей склонности объясню я вамъ чудеса оныхъ. Между тмъ дозволяется вамъ предложить желаніе, и естьли оно будетъ васъ и меня достойно, надюсь я, что будетъ услышано.
Отъ сихъ словъ пришелъ Цериръ во искушеніе, желать, чтобъ пріобрлъ онъ любовь Перизады, но тотчасъ одумался и закраснлся, помысля о униженіи, коему подвергаетъ себя человкъ ищущій чрезъестественной помощи, въ вещи на единыхъ заслугахъ утверждаемой. Какъ понятіе о нашихъ собственныхъ истинныхъ достоинствахъ часто приводитъ васъ къ лучшимъ заключеніямъ, то пожелалъ Цериръ, естьли Царь, родитель его, по долгой и щастливой жизи оставитъ ему бремя правленія, имть себ Везиря, одареннаго премудростію и добродтельми, въ коемъ бы онъ обнадеженъ былъ, посредствомъ сей благополучной помощи на любовь и повиновеніе своихъ подданныхъ, получить пристойное и нелестное право.
Гистаспъ, коего мысли не таковы были тонки, какъ братнины, желалъ себ соединенія съ Принцессою, толь же добродтельною, какъ и прекрасною, не имя затрудненія получить щастіе сіе посл безпокойнымъ ожиданій.
Желанія Перизады, кои предложила она съ робкимъ голосомъ скромности, относились къ тому, чтобы она предметъ полный заслугъ, могла любить со всею горячностію и постоянствомъ благороднаго и возвышеннаго сердца. Сіе великаго свойства мыслей премудрыхъ, толь соразмрное желаніе получило одобреніе, не меньше и хотнія обоихъ Царевичей не безъ благосклонности приняты.
По окончаніе опыта Лавирина, пригласилъ Локманъ свтлйшихъ гостей своихъ къ великолпному и удивленія достойному позорищу. Тысячи юношей ожидающихъ его мгновенія, открыли имъ вс чудеса природы, вс таинства, художества и науки, кои неутомимая прилжность человковъ мало по малу изобрла.
Они показали имъ чудные дйствія силы электрической, и свтлыя искры нын толь вредной селитры. Вода производила звоны обитателей воздуха, и птицы голосъ человческій. Они прошли вс роды музыки, кои издавна приняты разными вкусами народовъ, соединили живое и пріятное, смлое и величественное, тихое и трогающее, и составили тмъ отмнно обворожившій концертъ. На театр украшенномъ выборомъ и изрядствами, играли прекрасные юноши комедіи и трагедіи, и доказали въ обоихъ возможность глубокаго познанія страстей и тонкихъ начертаній чувствованій соединять съ пріятными выдумками силы вообразительной.
Чудеса сіи, коими Гистаспъ занимался, не могли оковать примчанія Церирова, разв согласовались они съ упражненіями его фантазіи. Потшные огни казались ему тусклы противу чаемыхъ лучей закрытыхъ глазъ Перизадиныхъ, огонь чувствуемый имъ въ его жидахъ, при прикосновеніи къ ея платью, казался ему настоящимъ огнемъ электрическимъ, голосъ ея былъ одно согласіе во ушахъ его, и въ словахъ ея замыкалося всякое совершенство и разумъ. Иногда припоминалъ онъ себ конечно, что долженъ онъ Локману данію удивленія и похвалы, но сіе случалось тогда только, когда Принцесса удалялась, принять прохлажденія, чего за своимъ покрываломъ не могла длать при всхъ, и когда она возвращалась, тогда забывалъ онъ свт и самаго себя.
Уже была глубокая ночь, когда Царевичамъ отведена преизряднйшая опочивальня, тамъ Цериръ лежа на постел, проходилъ въ мысляхъ посреди волнованія новозачавшейся любви своей, вс явленія, кои видлъ онъ и слышалъ.
Во перьвыхъ вспало ему Перизадино желаніе. Ахъ! говорилъ онъ, Принцсса моя, весь пламень любви моей видла изъ глазъ моихъ, и она желаетъ любить! Но безъ сумннія считаетъ меня недостойнымъ живйшей склонности, которую желаетъ имть къ предмету сіе заслуживающему — Но зачмъ таковое мучительное воображеніе! Завистное ея покрывало хотя утаило божественные ея взоры, но нжная перемна голоса ея, при разговор со мною, не есть ли благосклонное предзнаменованіе? Огонь ея съ пылающимъ въ сердц моемъ пламенемъ, яко существо одинакаго рода соединялся, ни что, кром врожденной осторожности полу ея, не длаетъ щастія моего сумнительнымъ. Самая прозьба ея къ премудрому больше возвышаетъ надежду мою, чмъ подавляетъ. Истинный любовникъ не мыслитъ, что любитъ онъ довольно, сіе есть примтою жестокой любви его, и прелести удостоившіяся наименованія прекрасной души, заслуживаетъ, чтобы ихъ обожать.
Ласкательное представленіе не обманываетъ меня! Завтра узнаю я судьбу мою. Но ахъ! кто обнадежитъ меня, что утренній день облегчить мои печали? Во упоеніи моихъ чувствъ пробжалъ я вс будущія мои намренія.. Увижу ли я сію свтлую звзду жизни моей? Достигну ли я утраченнаго случая, освдомиться, въ которомъ щастливомъ небоположеніи она сіяетъ? Да, сострадательный Локманъ будетъ мн въ томъ помощію, милости его не оставитъ гостя своего отъхать въ отчаяніи.
Сія послдняя мысль возвратила покой въ душ влюбленнаго Царевича, сонъ слдовалъ за сею пріятною предшественницею его услажденій, но хотя закрылись очи его, не могъ однако покорить онъ себ души своей, ибо сопутники ея, сномечтанія, подвергли себя страстнымъ его воображеніямъ.
Таковая щастливая промежка была нужна нещастному любовнику, на коей премудрый утвердилъ своды боязненной неизвстности, понеже довольно вдалъ, что неудовлетворенныя страсти и себя отчужденіе, должны вести юность къ премудрости и величію.
Едва отверзло утро врата сіяющему свтилу міра къ возобновленію его теченія, Цериръ кликнулъ служащихъ ему невольниковъ, и спросилъ, можетъ ли онъ видть принцессу Перизаду, и позволится ли ему отдать поклонъ премудрому,
Нашъ преизрядственный господинъ, отвтствовалъ одинъ изъ оныхъ, оставилъ здшнія палаты, и прежде года не возвратится. Онъ повеллъ намъ вамъ услуживать, естьли пожелаете вы здсь остаться, или въ случа, когда похочите вы возвратиться ко двору Царя родителя вашего, который ставъ возбужденъ вашимъ отсутствіемъ, сердечно желаетъ вашего возвращенія, то снабдить васъ обоихъ лучшими конями.
А Принцесса? вскричалъ Цериръ.
На самомъ разсвт оставила она сіе мсто, отвтствовалъ невольникъ.
При слов семъ Цериръ пораженный горестію, упалъ на софу.
Который путь избрала Перизада? спросилъ Гистаспъ. Скажи, въ которой земл она владычествуетъ?
Я не могу отвчать на вопросъ сей, продолжалъ невольникъ съ холодностію, наша должность, гостямъ господина нашего служить въ дйствительныхъ надобностяхъ, а не для удовлетворенія ненужнаго и нескромнаго ихъ любопытства.
Дерзкой бездльникъ! вскричалъ Цериръ, вскоча въ безмрной ярости и выхватя свою саблю. Хотя бы защищали тебя тысяча духовъ хранителей, хотя бы ты былъ самъ изъ нихъ, то не убгнешь наказанія, заслуживаемаго твоимъ безстыдствомъ, естьли въ сіе мгновеніе не скажешь, гд могу я найти Принцессу Перизаду.
Гистаспъ ужаснувшійся запальчивости братней, схватило его за руку, а невольникъ между тмъ отступя нсколько шаговъ отъ Царевича, принялъ насмшливый видъ, и сказалъ: я поспшу къ Принцесс Перизад, увдомить ее о таковомъ свирпомъ любовник. Съ словомъ симъ побжалъ онъ вонъ.
Огорченный Цериръ вознамрился препятствовать дйствію его угрозъ, и надялся при томъ погонею за невольникомъ, узнать дорогу избранную Принцессою, онъ схватилъ перьвую лошадь, кою ему подали и Гистаспъ слдовалъ за нимъ.
Царевичи гнались за удаляющимся, который быстре бжалъ втра, цлыя двои сутки, поколи напослдокъ кони ихъ обезсиленныя голодомъ и усталостію, пали мертвы посреди ужасной пустыни.
Случай сей лишилъ Церира послднихъ надежд, его дотол неустрашимая мысль не могла уже подкрплять изчерпанныя жизненныя духи, и онъ остался, по видимому, бездыханенъ, простертый на песку,
При взор семъ Гистаспъ ощутилъ несказанный страхъ, видя, что не можетъ подать помощи любезному своему брату, онъ омывалъ блдное лиц его нжнйшими слезами. Наконецъ открылъ Цериръ облеченныя отчаяніемъ глаза свои, и изрекъ дрожащимъ и слабымъ голосомъ:
О жестокій Локманъ! я искалъ тебя для обртенія щастія, и нашелъ источникъ бдствъ.
Не заключай такъ дерзко, другъ мой, сказалъ Гистаспъ. Оплотъ препятствующій нашимъ желаніямъ, не всегда располагается такъ, какъ представляютъ намъ наши страсти. Милости премудраго извстны цлому свту, то будетъ ли онъ жестокъ противу насъ однихъ? Всемрно иметъ онъ свои мудрыя причины, для коихъ разлучилъ тебя съ Принцессою, можетъ желаетъ онъ учинить тебя боле ея достойнымъ, и ваше предъидущее соединеніе утвердится на постоянств и великихъ подвигахъ, вливаемыхъ возвышенною любовію.
Нтъ, нтъ, подхватилъ Цериръ, толь отдаленной и неизвстной надежд не могу я дать мста.
Останьтесь по меньшей мр при оной, говорилъ Гистаспъ, поколь объздимъ мы вс государства въ Азіи, и станемъ стараться вытти изъ сей пустыни, она недостойный гробъ сынвмъ Логоразва.
Слова сіи возбудили Церира изъ его усыпленія, но желаніе его, слдовать совтамъ братнимъ, и пользоваться его помощію, было тщетно, ибо силы его оставили.
Любезный Гистаспъ, сказанъ онъ, я изнемогъ, сндающій огнь пожираетъ меня, но естьли бы имлъ я хотя каплю воды упадающей съ сей каменной стремнины, можетъ бы удержалъ я жизнь мою.
Я лечу, вскричалъ Гистаспъ, почерпнуть сей целебной воды, дай небо! чтобъ я вс твои желанія толь легко исполнять могъ. Посл сего обратился онъ на шумъ низпадающаго потока, и вшедъ въ пещеру, гд вода собиралась въ обширное и моховатое зборище. Онъ снялъ турбанъ свой для употребленія вмсто сосуда, но вдругъ изъ внутренняго отверстія пещеры горькой, выскочила толпа разбойниковъ, повлекла его и удалилась.
Гистаспъ при семъ ужасномъ случа чувствовалъ нестолько для себя, какъ для любезнаго брата, коего состояніе приводило ему въ забвеніе собственное. Часто имя Цериръ было на устахъ его, часто искалъ онъ искры сожалнія на глазахъ сихъ варваровъ, коихъ сталъ добычею, но по напрасну. На конецъ поручилъ онъ брата своего провиднію, ибо стараясь подать ему хотя мгновенную помощь,— опасался подвергнуть опасности вольность, или и самую жизнь его.
Цериръ между тмъ, долго ожидая возвращенія Гистаспова, началъ безпокоиться. Прибавляющійся страхъ умножилъ силы его, онъ всталъ, вошелъ въ пещеру, и искалъ тамъ выхода изъ пустыни, каменныя утесы отражая разносили повтореніе имени Гистаспова, и болзненныя восклицанія.
О мой единственный другъ! вопіялъ онъ, гд ты? такова первая наша разлука. Небо! коль она ужасна! какой опасности подвергъ я тебя? за чмъ отпустилъ я тебя прочь? Наше соединеніе, была наша крпость, лютый зврь напалъ тебя безъ брата, которому должно умереть тебя защищая, и онъ сожралъ тебя! Помощь, кою ты искалъ мн подать, теб0 неудачна, ты потерялъ жизнь свою, желая удержать мою, но раскаяніе мое и дни мои не продолжатся. Когда ты нашелъ гробъ свой въ дикомъ звр, я раздлю съ тобою сіе страшное обиталище, въ казнь, что предоставилъ тебя слдствіямъ изступленія страстей моихъ.
Въ семъ трепет скорьби и отчаянія провелъ Цериръ день и слдовавшую ночь. Иногда продирался онъ свирепо сквозь терновыя кусты, препятствующіе его исканію, а иногда задыхался въ пыли.
Когда утро облекло голубое небо живоцвтною порфирою, услышалъ Цериръ зовущій его громкій голосъ. Звукъ сей оживилъ его надежду, онъ побдилъ еще разъ слабость свою, и старался иттить встречу человку, коего торопныя взгляды и скорыя шаги, оказывали ревность и доброжеланіе.
Кто бы ты ни былъ вскричалъ онъ, существо вышеестественное или слабый смертный, какъ и я, скажи, ахъ! скажи, долженъ ли я послдовать брату своему въ мрачное царство мертвыхъ, или долженъ я жить, купно съ нимъ пользуясь свтомъ.
Живи Царевичь, отвтствовалъ незнакомый, живи избавить Гистаспа. Онъ самъ посылаетъ меня, помочь теб изъ сего печальнаго мста, иди освободить его изъ подлыхъ и варварскихъ рукъ.
Ахъ! вскричалъ Цериръ, побжимъ къ нему! гд онъ? поспемъ ли мы благовременно спасти его? Можетъ быть утекаетъ отъ насъ въ сіе царящее мгновеніе способность, а предстоитъ ему страшная судьба.
Успокойся, сказалъ незнакомый, вмсто, чтобъ потерять послднія силы отъ толь жестокихъ движеній, старайся собрать ихъ, возми на сей конецъ принесенный мною крпительный Еликсиръ. По семъ нужномъ предостереженіи удовольствую я твои вопросы.
Цериръ покорилъ нетерпливость, и повиновался. Онъ опасался, оскорбить своего благодтеля, и сей продолжалъ потомъ.
Провидніе направляетъ наши стопы по намренію, кое о насъ иметъ. Оно попустило, чтобъ я вчерась при захожденіи солнца заблудился, и пришелъ къ входу въ узскій долъ, гд увидлъ я на трав лежащихъ множество вооруженныхъ, которые не взирая на громогласныя жалобы узника, коего цпи одинъ изъ нихъ укрпилъ около себя, вс въ глубокомъ сн находились. Видъ сей поразилъ и тронулъ меня, я подшелъ ближе, презирая изъ человколюбія собственную опасность, чрезъ то мн грозящую.
Я вспомнилъ, что, когда мы не затворяемъ слухъ нашъ къ воздыханіямъ нещастныхъ, равно и наши воздыханія вознесутся на крылахъ Ангеловъ предъ престолъ Всемогущаго. По чему сказалъ я тихо: О ты, піющій изъ сосуда печалей напитокъ горестей, ободрись, хотя я сердце твое не могу утшить кром какъ словами сожалнія, но надйся на помощь всемогущаго Создателя твоего.
Ахъ! коликимъ благодареніемъ долженъ я ему, отвтствовалъ Гистаспъ, ибо онъ то былъ, съ кмъ я говорилъ, онъ послалъ тебя, спасти жизнь брата моего. Спши въ ближнюю пустыню, возгласи имя Церирово, можетъ быль еще не поздно, обратить теб великодушіе свое въ пользу нещастнаго сего Царевича, которое для меня совсмъ будетъ безплодно. Что говорю я? Я обязанъ буду теб всемъ чаемымъ отъ тебя утшеніемъ, естьли подашь ты мн надежду о толь дражайшемъ родственник. Ахъ! я оставилъ его жертвою душевнаго ужаса, который безконечно мучительне всякихъ тлесныхъ болзней. Когда сей послдній ударъ, чрезъ уронъ любимаго имъ брата, не предалъ еще смерти томное сердце его, то ободри его изображеніемъ состоянія, въ коемъ меня видишь. Скажи ему: Гистаспъ полагается на его дружбу, что онъ избавить его отъ руки разбойниковъ, нападшихъ на него при черпаніи воды для утоленія оною жажды. Не теряй времени, оно драгоцнно, оставь сіе опасное мсто, единое мгновеніе можетъ лишить тебя вольности и меня возлюбленнаго луча утхи, ниспадающаго чрезъ твое присутствіе на пораженный духъ мой.
Разумъ и сожалніе принудили меня слдовать совту Гистаспову и внять его прозьб. Я далъ ему обнадеживательный знакъ о моей ревности, и отшелъ. Я спшилъ въ жилище мое, взять сей Еликсиръ, ибо дйствіе его считалъ для васъ необходимо нужнымъ. Тамъ дождался я дня, понеже опасался въ темнот забресть во внутренности сей дикой пустыни, и неблаговременною поспшностію лишить тебя назначеннаго утшенія.
Преизряднйшія благословенія неба да управятъ дни твои, воззопилъ Цериръ, и хотя добродтель сама въ себ лучшее награжденіе, но я обнадеживаю тебя и въ моей благодарности. Но знаешь ли ты путь избранный разбойниками?— Но да не удержитъ насъ отвтъ твой, ты можешь удовольствовать меня въ томъ, провождая меня къ долин, можетъ быть найдемъ мы еще тамъ моего брата.
Имя незнакомаго было Сагебъ, которое тоже значитъ, что другъ, его врожденное доброхотство учинило во всхъ тваряхъ званія сего достойнымъ, и разумъ его нашелъ вскор, что Цериръ иметъ особливое право въ намреніяхъ имъ заключаемыхъ. Онъ вдалъ, что чрезмрныя страсти суть знакъ души возвышенныя и смя всякихъ добрыхъ свойствъ, онъ изъ братской любви Церира замчалъ, коль удобна душа сего Царевича къ благороднымъ склонностямъ,
Цериръ съ стороны своей былъ обнятъ къ Сагебу особливымъ пристрастіемъ, вливающимся въ насъ благодарностію за неожидаемое благодяніе, однако онъ больше былъ тронутъ, чтобъ могъ сіи возставшіе чувствованія, коихъ втеченіе его жизнь ощущала, выразить, или бы дать познать быть въ состояніи.
Наконецъ достигли они въ долину, гд Сагебъ говорилъ съ Гистаспомъ, но разбойники оную оставили такъ, что и слда не было, по которому бы ихъ сыскать возможно. Сіе ужасное нещастіе повергло Церира въ отчаяніе, и заключилъ онъ умереть на мст, гд лежалъ нещастный братъ его. Во время, когда предался оно своей нжности, и отдавалъ земл, носившей толь драгоцнное для него бремя, многія лобзанія, нашелъ онъ въ трав табличку, на коей написано было слдующее:
‘Когда радостный утшитель, посланный ко мн небомъ, найдетъ тебя, еще жива, возлюбленный Церир, то увренъ я, что любовь твоя ко мн приведетъ тебя сюды, вдай судьбу мою. Рабойники нападшіе на меня въ пещер, опредлили по найденнымъ при мн, дорогимъ камнямъ, что я въ состояніи заплатить большей выкупъ, и уразумли, что собственныя ихъ выгоды требуютъ хранить жизнь мою. По нсколькихъ разъздахъ въ сосдственныхъ земляхъ, которыхъ именованіе мн неизвстно, хотятъ они хать въ Гератъ. Туды долженъ ты мн послдовать, и тамо найдемъ мы себя во объятіяхъ нжной родительницы.’
Тысячекратно мятущійся Цериръ въ восхитительной радости, коя столькожъ безмрна была, какъ и прежняя грусть, прижималъ къ груди своей оное дражайшее начертаніе. Онъ готовъ былъ, не медля шествовать въ Гератъ, но съ крайнимъ нетерпніемъ услышалъ представленія Сагеба о толь поспшномъ вознамреніи.
Царевичъ! естьли ты и не хочешь помыслить, продолжалъ сей великодушный мужъ, что сіе есть только сильное движеніе чувствъ, подкрпляемое жизненными твоими духами, но которое теряетъ силу свою, коль скоро оныя ослабнутъ припомни по крайней мр, что ты долженъ мн жизнію и всми восхищающими тебя надеждами. Много ли я потребую, естьли пожелаю, чтобъ ты за такое благодяніе уступилъ мн нчто? Ты можешь быть въ Герат прежде своего брата, и между тмъ оказать мн должную благодарность. Позволь мн на нсколько дней употребить право страннопріимства. Жилище мое отъ сюду близко, въ немъ должно намъ посл горести толикихъ отягощеній вкусить сладости покоя, въ немъ найдете вы отдыхновеніе, могущее учинить васъ способнымъ къ путешествію, и друга, послдующаго стопамъ твоимъ, и коего сердце возрадуется о твоемъ соглашеніи.
Цериръ слушалъ Сагсба закраснвшись, и отвтствовалъ:
Твое дружественное укореніе служитъ разуму моему, яко лучъ свта омраченному небу. Оно разогнало мглу страстей. Я признаюсь, что благодарность, первенствующая должность человку, и предаю себя не токмо на желаемое время твоего расположенія, но и въ каждое мгновеніе спасенной тобою жизни къ твоимъ услугамъ.
Награжденіе превзойдетъ очень заслугу, подхватилъ Сагебъ, между тмъ пріемлю я сіе похвальное восхищеніе сердца твоего, и не употреблю онаго во зло.
Мстоположеніе Сагебова жилища, казалось быть пребываніемъ смющейся Природы, и вмстилищемъ всякихъ прелестей. Изрядно выстроенный замокъ, стоялъ на скат холма, коего вершина окружалась величественными и благоуханными древесами. Посреди сея веселой сни бросалъ водометъ серебреную струю свою на воздухъ, коя въ паденіи своемъ окропляя розы, тюльпаны и прочія избраннйшія цвты, катилась въ долину оросить сокрытыя въ трав фіалки. Тамъ обвивалъ жасминъ блые цвты свои округъ гранатныхъ яблокъ, и окружалъ яхонтовые ряды его двойною короною, и розы Ерихонскія мшали краски и сладость запаха своего съ блестящимъ золотомъ, и бодрымъ испареніемъ померанцовъ.— Здсь восхищался слухъ многочисленнымъ хоромъ согласнаго звука птицъ, увеселялось зрніе разновидными и прекрасными ихъ перьями, и трогало сердце при взор на оживленныя ими забавы и нжное согласіе. Словомъ: здсь каждое чувство насыщалось разночастно.
Сагебъ угощалъ своего гостя всми родами изящностей, доставляемыхъ роскошною Азіею. Образъ жизни и вкусъ его подавали знать, что онъ не всегда обращался во уединеніи. При возбужденномъ вечернемъ разговор, разсказанъ ему Царевичь, кратко приключенія свои, при чмъ образъ Принцессы Перизады возвратился въ память его, такъ что Сагебъ къ отвращенію опасности, могущей произойтить отъ столь трогающаго воспоминанія, и во утшеніе ему, отвелъ рчь въ похвалы Локману.
Ему долженъ я, продолжалъ онъ, настоящимъ покоемъ моимъ и удовольствіемъ. Я испыталъ на моряхъ противностей волнующіяся дни, я бросаемъ былъ на утесы горестей, но хотя не присвояю себ толь жестокихъ чувствованій, какъ твои, однакожъ постоянство мое въ сихъ опытахъ не безъ заслуги.
Ахъ! открой мн оныя, сказалъ Цериръ, умножъ обязанность мою къ теб, и тмъ, чтобы научился я изъ твоихъ примровъ, какъ преносить бдствія жизни.

ПОВСТЬ САГЕБА.

Я произхожу отъ рода знатнаго, сказалъ Сагебъ, и получилъ щастливое воспитаніе, ибо премудрый Локманъ взялъ надзираніе надъ перьвыми моими годами. Въ то время приказалъ онъ мн путешествовать, но перьвая дорога была бы мн нещастлива, естьли бы наставленія его не охранили моего сердца.
Переправясь чрезъ морскій проливъ и вступя въ обширную Имперію Иранъ {Иранъ въ Персіи.}, нашелъ я распространившуюся по всей земл славу о Зороастр {Зороастръ называется отъ Азіатовъ Цердучь, и извстенъ у нихъ, какъ славнйшій волшебникъ, произведенный оными баснословными временами. Намъ извстенъ онъ, яко глава безбожнаго ученія и слдственно обманщикъ. Онъ училъ поклоненію солнцу и создалъ храмъ, въ которомъ на возвышенномъ олтар хранился вчно горящій огонь, и обожаемый за чистое излиіяніе небеснаго свтила міра.}. Сильное желаніе сего возникшаго обманщика узнать и опровергнуть, объяло мое сердце. Ревность юношей горда и безразсудна, но гордость моя пріяла въ возмездіе заслуженный стыдъ.
Зороастръ ищущій насадить суеврство, долженствовалъ необходимо быть врагъ разуму, и ненавидлъ по тому Локмана. Помыслъ, насажденную премудрымъ на крпкомъ основаніи правды отрасль, перенести въ безплодный песокъ заблужденія, надулъ его сердце. Онъ предпочелъ меня всмъ ищущимъ его обхожденія, и не мало трудился меня оспорить.
Преимущество сіе приписывалъ я моимъ заслугамъ, и непримтно суетность моя искала возвысить того, кто ей ласкательствовалъ, и довела меня взирать на обманщика, яко на мужа достойнаго, опорочиваема несправедливо. Я испытывалъ его ученіе, или лучше сказать, воображавъ, что я оное испытываю, когда въ самомъ дл только удивлялся его дйствію, и на число учениковъ его взиралъ, какъ доводъ преимущественныхъ свойствъ моихъ, кои совсмъ особливо примчаніе его изъ всхъ ко мн привлекали.
Зороастръ равно прочимъ учредителямъ новаго толка, былъ знатокъ въ слабостяхъ человческихъ. Онъ видлъ мою, и обращалъ оную по возможности въ пользу свою. Коротко сказать: я началъ привыкать къ смшнымъ обрядамъ, коими ругался, и мое охотное согласіе удостоило меня чести, прежде Всхъ другихъ, быть онымъ посвящену.
Время сіе было, когда первыя моя основанія возобновили во мн начальное свое вліяніе. Мы находились въ новопостроенномъ храм, какъ свтъ разума сильне озарилъ смыслъ мой, нежели обожаемый огнь, помышленіе, коль много унижаемо божество бшенствомъ человческихъ мечтаній, возбудило гнвъ мой: но предвидя опасность, естьли бы я вступилъ въ словопреніе, вышелъ я съ презрительнымъ молчаніенъ.
Замшательство Зороастрово была велико, а мое безконечно больше, изобильная толпа его наслдодателей довольно награждала ему отторженіе мое, но меня опровергалъ многія дни стыдъ, что я толь безразсудно на первомъ подвиг молодости моей, предался гордости и дерзости.
Не въ дальности Герата искалъ я въ одинъ жаркій вечеръ убжища близъ рки подъ растущими на берегу пальмовыми деревьями. Разсужденія мои исполненны были раскаянія и ужаса. Я помышлялъ, что будетъ говорить Локманъ о моемъ преступленіи, и ночь непримтно настала. Я дожидался возхожденія мсяца, къ способности возвращенія моего, какъ услышалъ печальный голосъ отчаянія. Воздухъ былъ ясенъ, звзды очень блистали, сіе способствовало мн увидть чрезмрно прекрасную женщину, которая по нсколькимъ несообразимымъ словамъ, бросилась въ рку. Я скочилъ безъ размышленія въ воду спасти ее, схватилъ за платье, и извлекъ щастливо на берегъ.
Оная скоро опомнилась. Я держалъ ее руками, чтобы не повторила она прежняго отчаянія, она возвела на меня любви достойныя глаза свои, и сказала.
Чмъ оскорбила я тебя, о незнакомый, что ты лишаешь меня сего послдняго прибжища къ покою? Естьли произходитъ твоя обманутая ревность по человколюбію, то знай, что я бднйшая на свт. Пуста меня, впрочемъ легко можетъ притить гонитель мой, и оковать меня тягчайшими узами тхъ, изъ коихъ я освободилась. Ахъ! продолжала она съ покойнымъ вздохомъ, можетъ отниметъ онъ и у тебя жизнь — — — Несоразмрная отплата произведенному тобою благодянію!
Съ того мгновенія, какъ держалъ я сей небесный образъ въ объятіяхъ моихъ, овладла она неизвстнымъ движеніемъ сердца моего, и лишила меня словъ. Но при произнесеніи гонителя, языкъ мой получилъ употребленіе. Гд онъ? вскричалъ я, гд варваръ, могущей вредить теб, дщерь красоты? Покажи мн путь къ нему, чтобы я могъ сорвавъ съ него голову, повергнуть къ ногамъ твоимъ.
Я не могу покушаться на жизнь его, отвтствовала она, онъ супругъ мой.
Супругъ твой? сказалъ я голосомъ огорченія. Такъ, говорила она, и хотя не оскорбила его, но поступаетъ онъ со мною неслыханнымъ и почти невроятнымъ образомъ.
Какъ можетъ онъ, сказанъ я, учинить себя виновнымъ толикаго безчеловчія, когда столь прелестная особа нжностямъ его отвтствуетъ любовію?
Азаръ не оказывалъ мн нжностей, подхватила она, слушай печальное повствованіе нещастной Сафиры, и дай мн умереть. Родители мои состояли при двор Гератскомъ въ великой знатности. Я была единый плодъ нжнаго ихъ союза, и вс желанія влюбленныхъ ихъ сердецъ, клонились къ моему благополучію.
Богатый и благородный юноша, появившійся посреди своихъ сверстниковъ въ сіяніи, подобномъ утренней звзд предводительствующей блестящимъ небеснымъ воинствомъ, сватался за меня, родители мои съ радостію согласились на его жеванія, и я повиновалась. Мы приступали уже къ браку, какъ по нещастію Маана, возлюбленная невольница, уговорила меня, въ маленькой бесдк на самомъ краю нашего сада, воспользоваться отмнно пріятною вечернею погодою. Внимай, тамъ напали на насъ вооруженные люди, Азаръ, предводитель ихъ схватилъ меня, и увезъ въ сей крпкой замокъ, лежащей на холму.
Вскор получилъ онъ принужденное согласіе отъ родителей моихъ на нашу свадьбу. Нсколько времени тихій нравъ его и дружеское обхожденіе составляли мое щастіе, но какъ отецъ мой — — не знаю за какое преступленіе — — получилъ приказъ, выхать изъ государства. Снялъ онъ личину ласковостей, и оказался въ природной лютости своей.
Шесть разъ солнце погружало златую главу свою въ волнахъ морскихъ, и столькожъ возходило, и въ сіе время не видала я оживляющихъ лучей его. Тюрьма моя была самая мрачность, тяжкая цпь придавляла меня къ хладной земл, Азаръ давалъ мн едва нужную пищу для поддержанія дней моихъ и отравлялъ оную горечью словъ своихъ, ярость его казалась умножающеюся отъ моего покернаго терпнія, напоследокъ осыпавъ меня ругательствами, билъ немилосердо, по коль насытился слезъ моихъ.
Нын призывая умягчающую руку смерти, увидла зашедшую ко мн въ темницу Маану, разломившую мои оковы и сказавшую: бги, бдная Сафира, иди куды хочешь, и опасайся впасть въ не милосердыя руки, изъ коихъ я тебя освобождаю.
Я принуждена была, слдовать совту сему, ибо не имю прибжища, ни родственниковъ, ни защитника.
Щастливый юноша, сказалъ я ее съ любопытнымъ взоромъ, имющій права на драгоцнный залогъ вашей врности, конечно уже не есть въ живыхъ.
Мн не извстна судьба его, отвчала она, его не видно стало въ тотъ же день, какъ впала я въ руки его совмстника. Любви достойный Морадъ! естьли предательствующій кинжалъ смерти, пререзалъ златую нить дней твоихъ, то ты не толь нещастливъ, какъ Сафира.
Онъ еще достоинъ зависти, сказалъ я, онъ живетъ въ твоемъ сердц, которое первымъ движеніемъ любви отъ него научилось.
Отъ словъ сихъ Сафирины щеки покрылись живйшею краскою цвтущихъ розъ. Выразительный, и при томъ непорочный взглядъ, просіялъ надежду въ мою восхищенную душу, я прижалъ ее съ радостію, которая сильне была, нежели чтобы оную изъяснить возможно, къ груди моей, но какимъ ужаснымъ образомъ прервано было наше пріятное и проницательное молчаніе! Въ восторг моемъ не примтилъ я, что вооруженные люди къ намъ спшили. Сафира ихъ увидла старалась вырваться изъ моихъ объятій, и вскричала.
Вотъ лютой Азаръ, бги, и дай мн въ пріятствующей рк найтить спасеніе отъ его свирпства. Сказавъ сіе упала въ обморокъ.
Я бросился съ жестокостію къ невольниковъ окружающихъ Азара, онъ приказалъ щадить жизнь всю, и меня обезоружить. Между тмъ сей послдній приказъ не толь легко произнесть бы можно, есть ли бъ состояніе, въ коемъ видлъ я Сафиру, не лишило меня въ сраженіи всего присутствія духа. Храбрость моя уступила нжному страху, чрезъ то овладли мною бдняки сіи, которыхъ бы въ прочемъ разсялъ я, подобно, какъ разввастъ втръ легкую пыль на горахъ, и я приведенъ былъ съ бездыханною Сафирою въ Азаровъ замокъ.
Первыя слова, кои появились изъ устъ приходящей въ себя Сафиры, клонились къ тому, что пеклась она о моей безопасности, она просила въ трогающихъ выраженіяхъ о моей жизни, и разсказывала съ отважною холодностію о отчаянномъ своемъ предпріятіи.
Азаръ отвтствовалъ толь ласково и вжливо, что я на него взглянулъ, и благородными и привлекающими чертами лица его, былъ тронутъ. Чаятельно замтилъ онъ въ изумленныхъ взорахъ моихъ знаки сумннія, въ разсужденіи чистосердечія Сафиры, ибо повелвъ невольникамъ отвесть ее въ ея комнату, сказалъ мн смючись.
Я чувствую, великодушный незнакомецъ, что теб не свдомы еще хитрости женскаго пола, но ты могъ быть больше обманутъ Сафиринымъ божественнымъ видомъ, чмъ истинною ея разсказовъ. Кто бы подумалъ, не вдая, что зеленый кристалъ тихаго моря, часто можетъ бунтуя пниться, и грозитъ погибелію?
Справедливость сего уподобленіе извдалъ я на щетъ моего покоя, Сафирина гордость и жестокосердіе равны неукротимымъ волнамъ. Я здлалъ ей нын достойный выговоръ, и въ бур страсти своей ушла отъ меня, однакожъ произведеніе угрозъ своихъ не прежде исполнить вздумала, какъ замтя, что готова уже рука спасти ее. Между тмъ я за избавленіе ее очень обязанъ, я прошу тебя, увнчать обязанность сію гощеніемъ у меня на нсколько дней, ты подъ симъ дружественнымъ кровомъ принятъ будетъ соразмрно твоей заслуг и коей благодарности.
Простосердіе юношества, не легко даетъ мсто помышленію недовренности. Съ восхищеніемъ принялъ я Азарово предложеніе, любовь моя къ Сафир тмъ, что она уклонилась отъ истинны, не уменшилась: я сравнивалъ противорчіе Азарово и ея повствованія. Азаръ признавался, что онъ употреблялъ строгость, и кроткую красавицу уподоблялъ я нжному цвтку, который при слабомъ втерк, столькожъ колеблется, какъ при сверномъ вихр. Одно только мсто въ повствованіи ея, кое не могъ я отъ лжи наречь свободнымъ, была холодность, въ которой обвиняла она Азара, за тмъ что свидтельство собственнаго моего влюбленнаго сердца ввозможности того противурчило.
Ты удивляешся, Царевичь, что я предался любви порочной, но ты не разсуждаешь, что существо любовной страсти въ первоначаліи своемъ бываетъ въ душ чисто, и ни съ какимъ низкимъ прибавленіемъ несмшено, слдственно не иметъ въ себ, могущаго безпокоить осторожную совсть.
Въ сей безопасности препровелъ и многіе дни, во оныя укрпилось возрастающее мое дружество къ Азару. Никогда не взиралъ я на него завистливыми очами солюбовника, но воспріялъ твердыя знаки его склонности, съ благодарностію зависти чуждающеюся. Разговоры наши были длинны и обоимъ утшительны. Иногда участвовала въ оныхъ и Сафира: но хотя склонность сея было высочайшее изъ моихъ желаній, но время мое въ присутствіи ея шло не съ таковою ясностію, какъ наедин съ Азаромъ. Подъ часъ приписывалъ я болзненныя движенія сердца моего безпокойству, чувствуемому о состояніи, въ коемъ видлъ я Сафиру, глубокая печаль покрывала прекрасное лице ея, лучи любовію заряжающихъ очей ея, часто помрачались слезами, и ни взирая на Азаровы нжныя попеченія, казалась она горестне, нежели въ нещастный день, когда я въ первые ея увидлъ.
Хотя не можно мн было, не обвинять Сафиру за несправедливость носимаго ею омерзенія къ любви достойному Азару, но сожалніе одерживало верхъ надъ укореніемъ, и вливало на огонь масло. Сожалніе и любовь боле между собою сходствуютъ, всхъ прочихъ чувствъ человческаго сердца, ибо они, дв крпчайшія пружины природы, и два главные источника нашего ощущенія.
Иногда подозрвалъ я Азара, что вліяніе обоихъ сил чувствованій дйствуетъ на самаго его. Необычайное пренебреженіе его, когда позволилъ онъ мн водиться съ Сафирою, считалъ я сожалніемъ къ моей слабости, но посл находилъ я въ осторожныхъ очахъ его и безпокойныхъ взглядахъ, несумннныя доводы грызущей ревнивости. Однакожъ не имлъ я довольно великодушія, отвратить для него болзненное мстничество, разумъ мой не прежде могъ пробудиться, какъ чрезъ крайнюю опасность.
Когда розы и лиліи здоровья начали мшаться на лиц Сафириномъ, Азаръ въ свидтельство радости своей, далъ родственникамъ своимъ, и домашнимъ великолпный пиръ.
Различными живыми красками разпещренныя полатки, разбиты были на пріятномъ лугу, окруженномъ многими малыми деревцами покрытыми холмами, отъ коихъ смсь травъ, и игра нерукосажденныхъ цвтковъ содержалась въ бодрости. Множество было случаевъ, забавлять себя, и каждый могъ посклонности своей избрать времяни препровожденіе, женщины не изключены были имъ сего, и хотя лицы ихъ завшены покрывалами, но присутствіемъ своимъ оживляли веселое сіе позорище.
Можетъ бы въ шум общаго радованія, нашелъ я случай, открыть Сафир тайны сердца моего, естьли бы самъ оныя явственно разумлъ: или бы, лучше сказать, право страннопріимства и долг дружества, не положило моимъ невольнымъ волнованіямъ предла, и не замкнуло устъ моихъ, но напослдокъ услышалъ я говорящую Сафиру, нершимость и осторожности изчесли.
Сагебъ, сказала она, приди въ садъ, когда ночь будетъ на среди мрачнаго своего теченія, и дожидайся меня въ грот, тамъ желаю я вврить великодушному твоему сердцу таинство, крайнйшей важности для моего покоя.
Отъ словъ сихъ не былъ уже я самъ въ себ, и равно какъ бы ощутилъ себя въ новомъ существ: вс знаки жестокой страсти вдругъ появились: я краснлъ, дрожалъ, глаза мои пылали исполненною надежды радостію, въ сердце моемъ трепетало безпокойство желанія, и въ безмолвномъ наклоненіи выразилъ я ей восхитительное повиновеніе.
Быстрые часы недовольно скоры были для желанія мыслей моихъ, часто обвинялъ я солнце, кое по зависти укрочало бгъ свой, что бы задлить мое благополучіе, но напослдокъ истекъ продолжительный день, и кончился по частію препоною моихъ казни достойныхъ ожиданій.
Когда Азаръ отдалъ повелніе учредить столъ тайнаго удовольствія въ самомъ томъ же грот, гд льстилъ я насытиться любовію, сказала мн Сафира на ухо:
Сагебъ, судьба, которыя воля всегда противятся нещастной Сафир, опредлила, препровесть ей ночь сію въ сообществ ея тирана, вмсто чтобъ вкусить наслаждающій разговор друга, но можетъ быть случай не всегда возпротивится пламеннымъ моимъ желаніямъ.
Кто испыталъ уничтоженіе основанныхъ надежд своихъ, тотъ только можетъ представить себ мое состояніе. Я оставался долго и по возвращеніи оттуду Азара, безсловесенъ и недвижимъ, и только ненавистные знаки нжности оказываемой имъ Сафир, ободрили меня. Усыпленіе мое обратилось въ ярость, кою Сафирины млеющія взоры, и моего великодушнаго угостителя дружескія обхожденія едва удержать могли.
Но бшенство мое проторглось за вс препоны, когда сія любви достойная пара удалилась на покой, я слдовалъ за ними насколько шаговъ съ повыдернутою изъ ноженъ саблею, и съ жаждущимъ крови ненавидимаго мною солюбовника сердцемъ, какъ послышалось мн, что гласъ Локмановъ гремлъ во ушеса мои:
Куда ведетъ тебя позорная страсть, о погибшій казни стоющій Сагебъ? Дружественнаго угостителя умертвить ты хочешъ за то, что не можешь вдругъ ограбить лучшее его сокровище? Возвратись изъ кривыхъ путей заблужденія и будь обманутъ, чмъ повергнуться теб съ разверстыми очами, въ пропасть злобы.
Либо моя возмущенная совсть заимствовала сей страшный звонъ, или премудрый дйствительно послалъ добраго Духа, сказавшаго слова сіи, я остановился, и объятый страхомъ, палъ я въ несказанномъ ужас омерзенія, стованія и раскаянія на землю. Пребылъ я въ семъ положеніи, доколь помыслилъ, что еще не поздно, поправится, не разліялъ бальсамъ утшенія по уязвленной мысли моей. Я заключилъ по тому выхать изъ замка Азрова, какъ только отворятъ вороты, не давъ себ времени, принесть ему признанія толь худо употребленной благодарности.
Между тмъ служащіе мн невольники, думали, что я ночь желаю препроводить въ грот, и по угашеніи лампадъ удалились. Въ разсяніи мыслей моихъ, не зналъ я въ окружащей меня темнот, куды обратить слды мои, я повергъ себя на софу, и съ нетерпніемъ ожидалъ разсвту.
По маломъ времени услышалъ я входящихъ въ гротъ и приближающихся ко мн людей. О! вотъ Сафира, говорилъ я въ себ, кто вооружитъ меня противу сей новой опасности? Могу ли я прятаться, когда меня ищетъ Сафира? Могу ли я отъ нея бжать?
Я опасался въ семъ сраженіи съ собою, коего слдствія толь неизвстны были, слышать волшебный Сафиринъ голосъ, и услышалъ вопіющую Маану.
Неблагодарный Азаръ, не старайся обмануть печаль мою притворною твоею привязанностію, твои хитрыя слова подобный умренной и обманчивой весенней погод. По общанію щастливыхъ дней предала я теб Сафиру, и туча противностей была до сель единственная мзда моя.
Какъ несправедливыи твои жалобы, любезная Маасъ, отвтствовалъ Азаръ, не осыпаю ли я тебя угожденіями, ты здсь повелваешь, и пріемлешь бол почтенія и уваженія самой Сафиры.
Любовь одна мзда моя, любовь, подхватила Маана, но твое жестокое сердце не даетъ мста никакой страсти, кром ненависти, питается ядовитыми ея скорпіями, и противится познанію нжныхъ чувствованій.
Дай небо, вскричалъ Азаръ, чтобъ я таковымъ былъ, какъ ты меня изображаешь.
Такъ наказали меня въ послди Сафирины прелести, продолжала Маана, не за измну мою противъ ее, но за возчувствованное о ней сожалніе! Я ужаснулась силы слезъ ея, я основала надежду мою на безмрномъ отчаяніи, я разломила цпи ея, чтобъ доставить способъ къ частопризываемой ею смерти. Проклятъ ты будь, ненавистный Сагебъ! чрезъ твою невременную помощь живетъ благополучно Сафира, а Маана лишена утхи, видть совмстницу свою столько же нещастну, какъ саму себя, или по меньшей мр быть любимицей Азара.
Спокойся, сказалъ Азаръ, естьли Сафирино щастіе утверждается изъ любви моей къ ней, то теб остается утшеніе, что она нещастлива, и естьли ты можешь довольна быть моимъ дружествомъ, удобно теб довольствоваться онымъ безъ совмстницы. Но выслушай меня, я хочу открыть теб таинство, которое отниметъ вс твое сумнніе.
Естьли начало разговора сего возбудило мое любопытство, продолжалъ Сагебъ, понеже я во всемъ касающемся до Сафиры, бралъ участіе, а сіе участвованіе умножалось явнымъ ея оправданіемъ, то былъ я отчасу нетерпливе увдать, сколь далеко потребна ей моя защита, ибо хотя любовь можетъ быть порокомъ, но великодушіе остается всегда добродтелію. Почему наблюдалъ я глубокое молчаніе, и Азаръ продолжалъ.
Знай, любезная Маана, что я нжныхъ желаемыхъ тобою отъ меня чувствованій, не могу имть ни къ какой особ твоего пола. Я такаяжъ какъ и ты женщина, но безконечно нещастне, нежели ты быть можешь, доколь судьба оставитъ тебя въ моихъ дружественныхъ рукахъ.
Я родилась въ Ширас {Ширасъ извстенъ по вкусному вину, произносимому плодоносными тамошними мстами. Онъ считается прекрасн 123,йшимъ городомъ въ провинціи Персид.}, двойнишная съ братомъ, такъ ко мн сходнымъ, что насъ одтыхъ въ одно платье никакъ различить было не можно. По кончин родителей моихъ осталась я подъ надзираніемъ сего брата, который старался обыкновенное удаленіе пола моего отъ обществъ учинить пріятнымъ, и позволилъ мн участвовать во всемъ, чему его научили.
Когда я окрпчала чрезъ суровыя упражненія, не потерявъ однако красоты моей, говорилъ мн братъ мой слдующимъ образомъ:
Время уже, возлюбленная Гулруца, пожать мн плоды твоего подражанія и моихъ попеченій. Хотя древо жизни моей только лишь разцвтаетъ, но наскучилъ уже я ложнымъ сіяніемъ двора, и глупою пышностію свта. Я жажду убжища отъ волнующагося общества. Но хотя заключеніе мое оправдается высокимъ твоимъ духомъ, однакожъ примръ мой мало учинитъ на тебя впечатленія. Испытай по тому съ возлюбленнымъ братомъ, крайнйшій уголъ твоею сердца: надешся ли ты оборонить чувствованіе свое отъ силы любви, или противу стать приманчивости сей страсти, коя только слабостію нашей подкрпляется, а я хочу, вмсто того, чтобъ предать тебя тирану подъ священнымъ именемъ супруги, доставить теб вс удовольствія жизни, которыя по мннію моему больше соразмрны будутъ нраву твоему, чмъ для меня, и особливость состоянія твоего увеличитъ оныхъ цну. Словомъ, измреніе мое клонится единственно къ тому, отдать теб мое имніе, мой чинъ и вс правя моего пола: ты будешь содержать за самаго меня, и я распущу ныншнихъ моихъ служителей, скажу родственникамъ, что послалъ тебя въ отдаленное государство, и самъ удалюсь тогда въ дичайшую пустыню.
Сіе чрезвычайное предложеніе, изрядно сходствовало съ моей склонностію и гордостію, чтобы я неохотно оное принять могла, родство только противилось, но какъ братъ симъ возраженіемъ на могъ быть удержанъ, то освободила я, его отъ главной въ разсужденіи меня заботы. Прилжно послушалась я его совта, и думала, что оный вырзанъ въ моемъ сердц, но вскор узнала, обманъ неразсуднаго моего честолюбія.
Все произведено по учиненному расположенію, но хотя никто не подозрвалъ о тайномъ нашемъ поступк, однако по отъздъ брата моего не могла я побдить моего безпокойства. Я мнила, каждой человкъ испытываетъ меня, и я убгала обманутыхъ его пріятелей, ищущухъ моего общества. Наконецъ опредлила я оставить отечество, и расположила жилище свое въ главномъ город Ирана, гд мое извстное достоинство и мое неизчетное богатство пріобрли мн лестное преимущество между юношами искавшими моей довренности, нашла я Морада оныя достойнйшимъ. Близкое обхожденіе вскор обратило дружбу въ любовь, но любовь сія толь была скрытна, что я цлый годъ, щастливйшій въ моей жизни, съ удовольствіемъ покоилась на однихъ только цвтахъ, кои скрывали пропасть подъ ногами моими.
Во все сіе время ни однажды не приводили въ мысль наставленія брата моего, ибо ни одинъ знакъ, о которыхъ онъ предостерегалъ меня, не возбуждалъ во мн страха. Потомъ насталъ день, коего нещастный свтъ изгналъ щастливый покой изъ груди моей. Морадъ, котораго я могла читать во внутреннихъ его сердца, былъ необычайно безпокоенъ, я спрашиваю его съ предчувственнымъ ужасомъ о причин, и онъ открылся мн въ любви своей къ Сафир.
При семъ непріятномъ открытіи смертельная блдность распростерлась по лицу моему, и я обомлела въ рукахъ предмта моей неизвстной любви, но увы, потерянный другъ! пришедъ въ себя, увидла я по изумленнымъ его взорамъ, что онъ открылъ двойное мое таинство, онъ общалъ хотя хранить оное свято, но я пожала это сего принужденнаго открытія толь горькіе плоды, что я ихъ безпрестанно оплакиваю.
Роса утшенія низпадшая съ устенъ Морадовыхъ, вмсто ободренія, привела мое сердце во ужасъ, и дальнйшее его поведеніе вогнало меня въ отчаяніе. Я видла, что онъ убгалъ меня, и заключилъ совершеніе къ своему браку, чрезъ то искала я твоего знакомства. Глаза твои, любви достойная Маана, обманули твое сердце, ты сняла на себя, удовольствовать мои намренія, и лишить Морада его возлюбленной Сафиры, я наградила тебя за оное всми знаками дружества, кои могли подать облегченіе въ твоей неудачливой надежд. Для злополучной Гульруцы было между тмъ съ каждымъ днемъ умноженіе страданія. По часту удивлялась ты удовольствію, которое вкушала я по твоему мннію, когда предавалась тщетной ненависти прокину Морада, но сіе были мученія презираемой любви, кою я претерпвала. Темница, въ которую заключила я сего врага покою моего, омерзеніе мое къ Сафир, немилосердые мои противу ея поступки, все сіе казалось теб не естественною лютостію, но естьли любовь твоя извиняла мое поведеніе, то разумъ твой теперь оное оправдаетъ. Морадъ вдаетъ таинство, что Сафирина невинность досел безопасна, я не могу безопасно возвратить ему вольности, не обнадежась въ его сердц. Силы надежды, самолюбіемъ въ существо наше вплетаемыя, провождали меня, при каждомъ моемъ Морада посщеніи, и при изход моемъ отъ него, послдовало мн отчаяніе, и обращало шаги мои къ ненавистной моей совместниц: его свирпство, мое возбуждало. Онъ бываетъ глухъ при моихъ воздыханіяхъ, и я затыкаю уши мои къ ея жалобамъ.
Небо воззрло съ сожалніемъ на сіе ужасное позорище бдствія, и послало Сагеба, изгнать вредъ изъ сего жилища слезъ. Изобильныя добродтели, боле нежели мужескія пріятности сего великодушнаго чужестранца, сердце мое перемнили, но моя новая страсть, достойна новаго предмета.
Сагебъ равно какъ и Морадъ ощутилъ силу прелстей Сафиринихъ, и я за то не досадую. Онъ научилъ сердце мое любви не своекорыстной. Я взирала на Сафиру, яко на злодйку, когда оспоривала она мн склонность Морадову, но она учинилась моимъ другомъ со времени когда стала обожаема Сагебомъ, и однако величайшее изъ моихъ желаніе быть отъ него любимою. естьли дйствительно смертное существо сіе, совершившее таковое чудо, то могу я еще быть щастлива. Ибо молчаніе твое, любезная Маада, доказываетъ мн, что покой пріялъ обратно мсто въ душ твоей, и по тому могу я, чрезъ твое дружеское вспомоществованіе, въ лучшемъ предпріятіи того, въ коемъ я обманулась, имть надежду.
Морадъ иметъ несумненное право на Сафиру, я казни достойная хищница сокровища, отъ коего не имю пользы, и кое могу опять возвратить, пристойность одна долженствуетъ меня принесть къ дйствію, коего справедливость не терпитъ чрезъ то ущерба, что я обращу его къ моимъ выгодамъ Возми сей ключь отъ подземнаго хода, коего тайный входъ мое дружество теб поврило, онъ приведетъ тебя въ темницу, или лучше сказать въ полаты, гд запертъ Морадъ. Прежніе владтели замка взирали на оныя какъ на последнее убжище отъ насильствующей власти, и по тому въ спокойностяхъ онаго и украшеніяхъ были расточительны. Ты найдешь тамъ, что моя единственная лютость противу Морада оказана, только въ лишеніи его вольности, или лучше сказать, огорчали его одни взоры ненавидимой Гульруцы.
Покажись ему его освободительницею: отведи его къ Сафир, подтверди, что откроетъ онъ ей въ разсужденіи моего пола, помоги имъ мгновенно бжать отъ меня, и притворись охотною проводить ихъ въ семъ бгств, чтобъ избавиться отъ моего мщенія.
Я между тмъ буду имть бодрственное око за Сагебомъ, и искать удалить его отъ мста сего произшествія. Сафира избавится чрезъ то болзненнаго сраженія любви и чести, а Сагебъ, коего добродтель часто побждалась страстію къ ней, подвергнется разуму. Гульруца таковымъ образомъ можетъ еще получить щастіе, для коего она лишается преимуществъ вкушаемыхъ скрытіемъ ея пола, и твоему поспшествовать со всею нжностію дружбы.
И такъ заподлинно сердце женщины, открывающее мн довренность? сказала Маана измнившимся голосомъ.
Ощущай естьли можно чрезь сіи груди, отвтствовала Гульруца, и уврь себя его чистымъ признаніемъ.
Умри вроломный, вскричала Маана, умри и загладь тмъ мое и твое преступленіе.
При словахъ сихъ бросился я на яростную невольницу, но ударъ ужъ совершился. Поздно вырвалъ я кровавый кинжалъ изъ измнническихъ рукъ, и она ушла осыпавъ меня проклятіями.
Я взялъ Гульруцу въ руки, и вынесъ съ наступившею тогда зарею, изъ грота. Я развязалъ мой турбанъ, чтобъ остановить токъ крови ея, какъ сто вооруженныхъ невольниковъ съ ужаснымъ крикомъ меня окружали. Маана ободряла ихъ бшенство, называя меня убійцею моего благодтельнаго угостителя, и ихъ милостиваго господина.
Какъ ни смутила меня безстыдная ея клевета, но не преставалъ я оказывать помощь опроверженной ею въ слпой ярости Гульруц, тогда увидлъ я въ трепет приближающуюся Сафиру, ужасъ и сожалніе мшалось во взорахъ ея. Ее время приближенія моего къ ней, не смотря на препятствіе невольниковъ, запирающихъ мн путь, для открытія сей ненавистной тайны, повелла она имъ, отвесть меня въ мрачнйшую темницу каменной горы лежащей въ нутри замка.
Тщетно противилась Маана ищущая ускоренія моею смертію сему приговору. Сожалніе и почтеніе учинили всхъ сердца подвластными Сафир, напротивъ безстыдная невольница имла мало друзей.
Таковымъ образомъ избавленъ я ищущихъ моего погубленія, но кровожадливыя ихъ сабли, не толь были остры, какъ слова Сафирины.
Ты, который подъ личиною чести и великодушія скрылъ твои подлыя и злобныя намренія, вскричала она, спрячься отъ стыдящагося дня, поди въ бывшее жилище тигровъ, коихъ превозшелъ лютостію, и ожидай за злодяніе твое, изобртеннйшихъ vукъ.
На сіе поносительное укореніе отвчалъ я крикомъ: добродтель можетъ предательствована быть и невиннность терпть. Но мстящее правосудіе остритъ уже стрлы свои противу нещастной, коя свое уголовное преступленіе умножаетъ позорною клеветою.
Больше не могъ я сказать. Пронзительный крикъ Мааны и шумъ прочихъ невольниковъ помшалъ мн, чтобъ меня слышали, и при повтореніи Сафирою приказа отвлеченъ въ пещеру. Тамъ остался я, можно сказать, въ страшномъ уединеніи, естьлибъ не была при мн невинность и препорученіе въ волю всемогущаго. Оба врныя сіи спутники, коихъ утшеніе ни злость ни насильство у насъ похитить не могутъ, подкрпляли мой сраженный духъ, въ прочемъ бы помышленіе о запачканной срамомъ смерти легко опровергло человческое бодрствіе.
Когда я въ разсужденіяхъ моихъ выговорилъ имя Сафиры, остановленъ былъ я незнакомымъ голосомъ, впадшимъ ко мн сквозь разселину пещеры, которой говорилъ ко мн слдующее.
Спши великодушный Сагебъ, спши свободить Морада, и пріобрсть въ немъ себ новаго друга, слдуй Сафирину предводительству, то сабли наши отверзутъ намъ путь сквозь стражу сего ненавистнаго замка, или отмстятъ любви достойнйшую и жестоко обиженную женщину вроломной Гульруц.
Гульруца съ лишкомъ наказана, отвчалъ я, тщетно жертвовать Сагебу жизнію своею ко освобожденію Морада, ибо онъ самъ несправедливымъ образомъ заключенъ. Въ мгновеніе, когда предалъ онъ себя сожалнію, не остерегся онъ измны, и не вооружился противъ силы. Скажи мн между тмъ, коимъ средствомъ я могу притти къ теб, дабы мы соединясь, скоре могли достичь свободы.
Предпріятіе трудно, по недостатку нужныхъ къ произведенію сего орудій, говорилъ Морадъ, но естьли милостивое небо подкрпитъ твои силы, удасться намъ.
Въ Восточной части пещеры есть потаенная дверь, сквозь кою, можетъ быть, мы дойдемъ другъ друга.
Я возложилъ надежду мою на силу, о которой говорилъ Морадъ, и отворотилъ тяжелой камень. Въ ту минуту былъ онъ въ моихъ объятіяхъ, но какъ выходъ пещеры нашли мы крпко запертъ, вывелъ онъ меня темнымъ и изкривленнымъ ходомъ въ великой залъ, коего драгоцнныя уборы отражали свтъ многихъ кристальныхъ лампадъ, висящихъ на потолок, и не токмо ясное пламя производящихъ, но и пріятной запахъ разпростирающихъ. Мы сли на богатую софу, почтеніе наполнило откровенность, свойственную старому дружеству, и мы разсказали взаимно приключенія, подавшія случай къ нашему стеченію.
Благородное Морадово сердце не могло удержаться отъ сожалнія о плачевной судьб Гульруцы, мое, которое не было столь великодушно, ощущало между тмъ прискорбіе неудачнаго ожиданія, когда я свдалъ, что таинство, кое мн Сафира открыть хотла, не въ томъ состояло, какъ уповала моя порочная надежда.
Сафира въ замшательств прошедшаго дня потеряла любимую свою собачку, искавъ ее, дошла она пещеры, и услышала жалобы Морадовы, и въ краткомъ разговор открылись и объяснились о ненавистномъ таинств судьбы своей, Сафира приложила мн великія похвалы и общала Мораду уговорить меня, чтобъ снялъ я на себя его освобожденіе.
Когда Морадъ окончалъ свое повствованіе, вскричалъ я: и такъ оклеветаніе подлой невольницы затмило господственное сіяніе, въ каковомъ Сафира разумла Сагеба! Тако прогоняетъ изъ дебелыхъ паровъ земли возстающая непогода орла отъ свтлыхъ лучей солнца.
Будь справедливъ, сказалъ мн Морадъ, разумй жестокое въ словахъ Сафиры, яко умноженное выраженіе особы, неумющей притворствовати, и считающей, однако то за нужное. Сафари предварена мною о пол Гульруцы и о любви Мааны къ мнимому Азару, она увряется въ томъ конечно, но можно ли въ мгновеніе слабую и предразсудками объятую мысль извлечь отъ мечты. Она видла, что лукъ опасности напряженъ на тебя, и думала, что стрла притворнаго ея гнва, можетъ быть, спасетъ тебя отъ своеполезной злости и слпой ревности. Она послала тебя въ пещеру, гд я тебя дожидался въ надежд, что мы отвратимъ препятствіе, насъ раздляющее, и совокупно защитимся когда она явно за тебя вступаться не можетъ.
Я съ радостію пріемлю твое велико. Душное утшеніе, сказалъ я Мораду. Истинное дружество, лутшая замна неудачи и любви, да, естьли позволишь ты мн, наложить себ священное имя друга, кленусь теб, что само завидное Сафирово овладніе не поколеблетъ меня опровергать изреченное почтеніемъ и склонностію.
Равныя чувствованія влагаютъ въ меня равныя намренія, подхватилъ Морадъ, но я предвижу, что должно мн выдержать болзненный опытъ. Довольно вдаю я, что право мое на Сафирино сердце основано на дтскомъ повиновеніи, и я охотно уступлю оное, когда твое, какъ чаю я, произошло отъ склонности.
Я разположенъ былъ дать свободное теченіе моей благодарности, но услышали мы, очень знакомымъ голосомъ произнесенныя слова сіи.
Окончайте ненавистный вашъ споръ, ни кто изъ васъ не будетъ владть Сафирою. Щастіе недостанется въ часть сердцу, неимевшему жалости къ Гульруц.
Это сама Гульруца, вскричалъ Moрадъ, и отдернувъ багряный занавесъ, скрывающій дверь, выработанную изъ выясненной стали сквозными ршетками.
Какая непріязненная сила, вопіялъ я съ моей стороны, позволяетъ мертвымъ возвращаться изъ пропасти, насъ отлучающей, дабы гнать невинность! — — Нтъ, подъ видомъ сего страшнаго лица, зримъ мы не ложно настоящаго Азара.
Такъ, я оскорбленный человкъ, котораго ты имянуешъ, отвчалъ Азаръ, я оскорбленъ собственнымъ своимъ неразсудкомъ, что дозволило сердцу женщины, предоставленному людской превратности, собственную надъ нимъ власть. Но какъ изъ подслушаннаго вашего признанія познаю, что честь нещастной сестры моей осталась непорочна, то не должно вамъ доброе имя ее попирать ногами, ни поносишь хладный ея прахъ.
Окончавъ сіе ушелъ онъ, оставя насъ въ безмолвномъ изумленіи.
Теперь, сказалъ Морадъ, не должно намъ при видимой опасности быть празднымъ: хотя я тщетно искалъ дверей, выводящихъ къ ближнему лсу, коими вошелъ я въ сіе мсто когда меня подложное посланіе отъ Сафиры обмануло, но можетъ быть двое будемъ мы въ томъ щастливе, или найдемъ другой выходъ, такъ какъ изъ пещеры, про который безъ сумннія Гульруцъ сама не знала. Сафира требуетъ нашей защиты, она предоставлена мщенію неистоваго Азара.
Или любви его, примолвилъ я вздохнувъ.
Воспаленны сими двумя печальными предусмотрніями, провели мы цлыя три дни въ безплодныхъ поискахъ. Увидвъ невольника, подающаго намъ сквозь желзную дверь пищу, рождалася и упадала надежда наша поперемнно, напослдокъ нашли его мы, къ прозьбамъ нашимъ толь же нечувствительна, какъ каменную гору, въ которой были заключены.
Морадъ по долговременному пребыванію при дворахъ, вдалъ, что своекорыстныя сердца не трогаются ни благопристойностію, ни жалостію, и такъ употребилъ онъ средство, кое удобно повредить весь родъ человческій, онъ общалъ золото, но и сей металлъ, коего блескъ къ толь многимъ злодяніямъ влечетъ, потерялъ въ семъ не умолимомъ невольник свое дйствіе. Сафирино состояніе остаюсь намъ несвдомо, даже что и о Гульруц спрашивая, не получили отвта, ибо, хотя и видлъ я смерть простертую надъ главой ея, но можно было надяться и выздоровленія.
Какъ время, по обыкновенію, возвратило намъ полное употребленіе разума, предали мы страхъ и упованіе наше въ руки провиднія, и искали печальные часы уяснить разумными разговорами.
Морадъ имлъ преизрядное понятіе о человческихъ мысляхъ, а я упражнялся въ свободныхъ наукахъ: и такъ наставляли мы другъ друга, и научалися взаимно. Въ повствованіи моемъ удивлялся онъ больше моему совершенному убженію изъ стей Зороастровыхъ, чмъ дерзости, меня во оныя повергшей.
Ты оказываешь великое пристрастіе ко мн, сказалъ я ему, естьли извиняешь погршность мою, я довольно видлъ опасность. Я зналъ, что суевріе есть чудовище совсмъ инаго свойства, противу всхъ дикихъ тварей, ибо коль страшно оно въ рожденіи, толь презрнія достойно въ возраст, время притупляетъ его убійственныя когти, и обращаетъ тонкій, проницающій пламень его дыханія, во вредный дымъ, на самаго онаго упадающій.
И такъ ты держишь сіе описаніе,— говорилъ Морадъ съ улыбкою, защит непроницаемый. Нтъ, примолвилъ онъ, сила воображенія написуетъ предмты толь твердыми красками, что разумъ нашъ, въ случа обращенія на оныя нашего примчанія, очень часто впадаетъ въ оковы любви или страха. Кисть разума предлагаетъ гораздо искреннйшія и не столь опасныя представленія. Человкъ любитъ новость, въ цвт юности гоняется и ловитъ онъ оную желательно, и часто хватаетъ лишь тнь ея, когда уже жизнь его къ концу наклоняется. Размышленіе прогоняется, предразсудокъ занимаетъ его мсто, и препровождается упорствомъ. Когда гордость невжества возвысится гоненіемъ, то нтъ уже средствъ, кром дать ей остареть, понеже тмъ только можно свободиться сего потомства.
Какъ нашъ премудрый Царь увренъ въ сихъ истиннахъ, то пускаетъ мимо глазъ только старыя заблужденія, но новымъ ученіямъ Зороастра сильно противиться: однакожъ никогда невооружалъ противу ихъ силу власти, только изгоняетъ учениковъ сего Обманщика отъ двора, чрезъ что противуставитъ страсть страсти: а потому мало честолюбивыхъ будетъ ревнительныхъ къ толку, который не столько иметъ знаменитости, чтобы явно за оный наказывали. Къ нещастію нашей дражайшей Сафиры, родители ея надлежать къ малому обществу неразсудныхъ. Они предались заблужденію, и лишили чрезъ то ее природнаго покровительства, и ты — — — — заслуживаетъ побдою надъ онымъ, спасти сію цвтущую розу, доколь она не увяла.
Таковыми разговорами раздляли мы время, и уже прошелъ цлый мсяцъ, что мы наши обыкновенныя исканія выхода темницы безъ пользы производили, какъ возмущены мы были отвореніемъ желзной двери. При неожидаемомъ стук обнялъ меня Морадъ, обнажилъ свою саблю, давъ мн свой кинжалъ, и сказалъ:
Иди любезный другъ! продадимъ дорого невинную кровь нашу.
Въ таковомъ намреніи шли мы впередъ, но увидя Сафиру, только двумя невольниками провождаему, уронили изъ рукъ оружіе. Взоры наши питались на прекрасномъ лиц ея, и сердца наши трепетали отъ несказанной радости, между тмъ вошла Гульруца. Она въ обыкновенномъ плать пола своего казалась полнымъ мсяцемъ на ясномъ неб, провождалъ ее почтенный мужъ, въ коемъ Морадъ узналъ отца Сафирина.
Вскор за тмъ слдовалъ Азаръ, который поспшными шагами и съ гнвнымъ видомъ приближился къ Мораду. Смотри, глупый Морадъ, сказалъ онъ, обихъ сихъ двицъ, коимъ природа толь равно раздлила дары свои, что безпристрастный цнитель не можетъ ршить о нихъ выбора. Одна предмтъ твоей любви, незаплаченной любви, а другая несправедливой ненависти. Освободи въ сіе мгновеніе Сафиру отъ обязательства ея общанія, она должна соединиться съ Сагебомъ, къ коему открыла склонность, пріими врную Гульруцу, которыя сердце всегда въ любви къ теб было постоянно, и только отъ живаго воззрнія на Сагеба измнилась, въ случажъ противленія твоего, вчное заключеніе будетъ казнь твоя.
На слова сіи искалъ Морадъ съ запальчивостію, явственно на лиц его сказавшеюся, брошенную свою саблю, но увидя, что взята оная невольникомъ, зддался онъ какъ левъ, коего ярость еще возрастаетъ, когда найдетъ себя запутанна въ стяхъ охотничьихъ.
Азаръ, сказалъ онъ, твоя вроломная сестра могла бы удержать тебя отъ толь подлыхъ угрозъ. Коликократно омывала она слезами своими желзныя двери, служившія ей защитою отъ гнва моего, сколько разъ общала она отворить оныя, хотя я малое окажу согласіе къ презираемому согласію, кое ты мн предлагать дерзаешь, когда я къ полученію моей вольности ни на минуту не хотлъ притвориться, хотя обманъ истинная есть мзда измн, то какъ ты думаешъ, что покорюсь я твоимъ подлымъ угрозамъ? Нтъ, смерть и темницу предпочитаю я Гульруц. Можетъ ли какая изъ дерзкихъ женщинъ, испытавшая подобную судьбу, и презираемая мущиною, употреблять иныя орудiя, кром приличныхъ полу ея, краткости и благонравія. Напротивъ щастіе не долженствуетъ ли быть наградою Сафириныхъ пріятныхъ добродетелей! Я оставляю ее Сагебу, и естьли только могу соединить руки обихъ сихъ предметовъ любви моей и дружества, презираю потомъ жестокія удары злобы и мщенія.
Морадъ изрекъ сіе съ жаромъ, Азара и Гульруцу приведшемъ въ замшательство, онъ приближился къ Сафир,— взялъ прекрасную ея руку и хотлъ вложити въ мою, какъ отецъ Сафиринъ, ставъ между ихъ, сказалъ:
Государь мой! удержи токъ поспшнаго и неодуманнаго твоего великодушія. Сагебъ долженъ прежде произвесть справедливое дяніе, нежели соглашусь я на соединеніе его съ Сафирою: онъ долженъ загладить поношеніе, оказанное имъ святому Зороастру, признать святость его ученія, и принять его вру, и тогда помышлять о брак съ нею.
Румянецъ гнва покрылъ лиц мое, и предвщалъ ему отвтъ мой, какъ Зороастръ самъ показался. Во взорахъ его была притворная умренность, и принужденнее дружелюбіе сидло на устахъ его.
Я отвергаю твою неразсудную ревность, сказанъ онъ отцу Сафирину, истинна не требуетъ подпоры искушенія. Я отпускаю дорогому моему Сагебу поползновеніе, отъ предразсудковъ воспитанія произщедшее, и естьли дастъ онъ общаніе пробыть у меня шесть мсяцевъ, чтобы я исподоволь могъ доказать ему заблужденіе его, то дарую его сею вольностію Сафиры и Морада.
Тутъ остановленъ былъ Сагебъ восклицаніемъ царевича Церира.
Коль часто неразсудно бываетъ коварство! коль щастливъ былъ ты Сагебъ, имя возможность овладть божествомъ души твоей, и освободить своего друга соглашеніемъ на прозьбу, готовящую сво новое торжество, и новый стыдъ обманщику.
Я такъ же бы, какъ и ты думалъ, сказалъ Сагебъ, естьли бы справедливая недоврчивость къ самому себ память прошедшей опасности не умножила, и не противустала любви, гордости и самому священному дружеству когда бы благовременно не извдалъ, что малйшая нершимость въ вещи справедливости измна есть, и отдается въ казнь лжи. Между тмъ должно признаться, продолжалъ онъ, что боязенное самосраженіе длилось нсколько мгновеній, ибо основанія, говорящія за мои желанія, были очень явны, и чрезъ побужденіе страстей сильный перевсъ получили. Но по щастію обратилъ я тогда глаза мои на Морада, я видлъ, какъ его блистали гнвомъ за мою подлую нершимость. Его великодушное намреніе, означенное во всхъ чертахъ его, возвратило меня на путь. Предложеніе длаемое мн его взорами, оживило меня, примръ добродтелей его воспламенилъ меня, и я вскричалъ: Зороастръ! я отвергаю твои обманчивыя предложенія, ибо добродтельная и любви достойная супруга, и дорогій и достойный другъ престаютъ быть величайшими сокровищами, когда совсть за достиженіе и сбереженіе оныхъ долженствуетъ платить порочную цну. Ни когда слухъ мой не заразится соглашеніемъ сердца моего съ ядовитымъ дыханіемъ безбожія, ни когда твое гнусное кумирослуженіе, твой суеврный огонь не оскорбить паки очей моихъ.
Я никогда, прервалъ слова мои Зороастръ, сложившій вс притворства, и пнящійся злобою, никогда ни восторжествуешь ты новымъ симъ хуленіемъ, Азаръ, продолжалъ онъ, возми Сафиру отъ руки моей, и въ награду рвности твоей въ разпространеніи истинной вры, которой жертвовалъ ты своею любовію, хочу я возвысить сестру твою честію моего ложа. Мы будемъ торжествовать браки сіи во очахъ сихъ окаянныхъ защитниковъ мнимыя правды.
Да — — естьли они въ томъ не воспрепятствуютъ теб, вскричалъ Морадъ, когда лицемрство и подлость дерзнутъ выдержать ярость истинны. Сказавъ сіе вырвалъ онъ у близъ стоящаго невольника саблю, а я послдовалъ его примру.
Азаръ съ толпою невольниковъ своихъ началъ уступать намъ, сталъ за желзныя двери, и противился хотя нашей запальчивости, но слабо, какъ Зороастръ возвысилъ голосъ и сказалъ, теб святый огнь оставляю я казнь сихъ хулителей! лиши ихъ сіяющаго твоего изліянія, и повергни въ сіе мгновеніе во тьму вчную.
По словахъ оныхъ покрылъ насъ густой туманъ, и загасилъ вс лампады: земля разверзалась подъ нашими ногами, и казалось, что мы низпали въ пропасть.
Пришедъ въ себя, нашлись мы по поясъ зарытыя въ песку, и въ толь низкомъ мст, что головы поднять не могли прямо. Но мы были вмст и Морадъ схватилъ меня за руку.
Сколь мало, сказалъ онъ, разумешь по щастію злый смыслъ о истинномъ добр! соединеніе съ другомъ, хотя бы было то въ смерти и гроб, есть утха, подлымъ и злонравнымъ неизвстная.
Да, отвчалъ я, они не понимаютъ, что безопасность, равно какъ великодушіе, отъ дружества сообщаются взаимно.
И отважность равномрно, примолвилъ Морадъ. Предъупредимъ сей страшный ужасъ смерти, къ коему осуждены мм. Доколь млеющяя природа не затмитъ нашъ разумъ и неослабитъ взаимную нашу склонность, проліемъ собственными руками, еще кипящую чистыми и благородными намреніями кровь нашу, прольемъ ее предъ тмъ, который далъ животъ намъ, и владетъ нашими дня, мы, противу воли тхъ, кои присвояютъ себ власть его.
О другъ мой! отвчалъ я, какъ можешь ты въ одно время сію вышнюю силу признавать и отвергать? Естьли она не опредлила еще насъ къ смерти, то вся злость созданныхъ существъ на жизнь нашу слаба, и вдаешь ли, что можетъ въ сіе уже мгновеніе легіоны Ангеловъ, ожидающихъ его повелній, разскаютъ быстрыми крылами своими дрожащій воздухъ, къ намъ спша на помощь. Помысли, что покореніе воли небесъ всегда сопровождается спокойствомъ, раскаяніе напротивъ неразлучный спутникъ отчаянія, дай мн нещастное оружіе, коимъ вооружилъ ты себя къ справедливому защищенію, ибо хотя и увренъ я, что притупится оно невидимою рукою, когда точная воля Всевышняго владтеля желаетъ спасти насъ, но я не могу выдержать помышленія, чтобъ возможно было мн замараться дражайшею твоею кровію.
Морадъ, тронутый моимъ состраданіемъ, предался моимъ прозьбамъ, и былъ тотчасъ награжденъ за дружеское свое повиновеніе.
Вдругъ двери отворились, и Гулруца стояла предъ нами съ Фанеломъ.
Морадъ, сказала она: для вольности, которую теб возвращаю, для друга, коего пріобрлъ ты чрезъ дйствіе слпой страсти моей, прости мн изступленія, справедливо тобою проклинаемыя. Сагебъ, взирай на сіе, какъ на знакъ благодарности моей и признанія — ты ослабилъ ударъ, направленный въ сердце мое, ты учинилъ убійственной поднятой на меня рук остановку. Не причитай мн, чтобъ я толь худо заплатила твои ласки. Братъ мой посланъ былъ отъ Зороастра, гнать тебя, я сообщила ему о нещастномъ случа истинное извстіе, я учинила въ преступленіи моемъ чистосердечное признаніе, но ложная гордость, любовь, и боле, нежели все то суеврство, сдлали его неправеднымъ. Между тмъ не безпокойтесь о Сафиръ, Гульруца удержитъ привыкшую къ ней отвагу, доколь она противу всхъ, которыхъ вы оскорбили и обругали, найдется въ безопасности, и прежде умретъ, нежели допуститъ ее быть жертвою жестокости.
Сказавъ сіе, вывела она насъ путемъ, котораго мы толь долго тщетно искали, въ лсъ. Тамъ оказали мы ей обязанную благодарность и разстались.
Мы спшили въ Гератъ, откуда Морадъ послалъ искуснаго и врнаго невольника примчать, что произойдетъ въ замк. Сей привезъ намъ пріятное извстіе, что Сафира и Гульруца въ ночь нашего освобожденія ушли, и Азаръ, который объявя себя сообщникомъ Зороастра, не могъ показываться явно, разослалъ невольниковъ искать насъ, подозрвая, что мы находимся вмст съ ушедшими.
Когда безбожіе удерживается броздами страха, тогда оно опасне, нежели въ свободномъ своемъ теченіи, оно по тому часто изобртаетъ средства, коихъ и предвидть не можно, для сего просилъ я Морада оставить Герат, и путешествовать со мною. Въ начал представленія мои были безполезны. Огонь гнва пылалъ въ его сердц, и онъ не издыхалъ, кром страшнаго мщенія.
По чему искалъ я напасть на него съ стороны великодушныя гордости. Враги наши, говорилъ я, довольно подлы, чтобъ можно было ожидать отъ нихъ соразмрнаго чести удовлетворенія, и много думать, чтобъ предать ихъ въ руки власти. По тому останемся мы въ опасности тайнаго поиска измны, но гораздо благоразумне сдлаемъ, оставя зло собственному грызущему помышленію, и ярость безплодныхъ поисковъ въ сердца сихъ нечестивыхъ. Мы теряемъ надежду, видть когда нибудь Сафиру, можетъ быть благосклонное щастіе или провидніе доведешь, насъ къ ея пребыванію.
Я уступаю твоимъ убдительнымъ основаніямъ, другъ мой! отвчалъ Морадъ. Наказаніе Зороастра и Азара купится дорого, естьли будетъ намъ стоить хотя малаго стыда, или когда противосмнишь тому защищеніе любви достойной Сафиры, и, можно прибавить, и великодушной Гульруцы. Послднее добродтельное дйствіе сей нещастной сестры Азаровой, очистило для ней мсто въ моемъ сердц, которымъ владла она во время, какъ пріятнымъ и кроткимъ обхожденіемъ подъ имянемъ брата своего сыскала мое дружество. По истинн Гульруца есть достопамятный примрь, что возвышенная душа, хотя овладенна будетъ жестокостію страстей, но не на долго останется въ паденіи, и часто совсмъ неожидаемо, возсіяетъ новооживленными лучами.
Какъ Локманъ повеллъ мн постить Королевство Туранъ {Великое и прекрасное Королевство Турамъ, кое отъ Грековъ Согдіана называется, надлежало прежде къ Персидской Монархіи, но отдлено отъ онаго Царемъ Феридномъ, при раздленіи ея обширнаго владнія своего между сыновей его. Сей раздлъ былъ источникъ вражды между Иранцовъ и Туранцевъ, производящихъ имянованія свои отъ Королей Ирага и Тура, и коихъ пламенная ненависть тмъ была закоренле, что утверждалась на точныхъ и продолжительныхъ свидтельствахъ.}, то обратили мы во оное путь нашъ въ препровожденіи нсколькихъ избранныхъ невольниковъ, неоставляя дорогою освдомляться о Гульруц и Сафир.
Надежда наша найтить сихъ прекрасныхъ бглянокъ во время пути, не вовсе была не основательна. Гульруци могла разумно заключить, какъ заблужденіе Зороастрово разпространилось въ Иран, то оставалась опасность, въ которомъ бы мст сего Королевства ни избрала она себ прибжище, встртиться съ измнниками, напротивъ Туранцы питали великую ненависть къ мнимому пророку древнихъ своихъ непріятелей, и можно было у нихъ жить безопасне.
Сіе національное огорченіе усмотряется отъ нкоторыхъ за преграду, не допускающую сообщать другъ другу своихъ пороковъ. Но какъ можетъ вещь сама по себ злая, произвесть нчто дйствительно доброе? Можетъ ли змя высидть голубей? Самое имя враговъ остритъ жало подражанія, а сіе подражаніе въ человческомъ род вообще есть зависть, и обыкновенно прилепляется къ худымъ предмтамъ, кои суть истинная ея пища. Когда по тому страна каковая видитъ у другой, которая ей противится, возстающія новыя пороки иди глупости, съ начала сильно вопіетъ противу оныхъ, но ненадолго, и выводить сама на свтъ чудовище, еще мерзестнйшее ею проклинаемаго.
Продолжительныя и жестокія войны между Ирака и Турана доставляютъ намъ многія примры сего рода. Однако тогда, какъ мы съ другомъ моимъ переправлялись за рку Геонъ {Рка Геонъ есть древній Оксъ, которую Греки часто называютъ Бактромъ.}, жили они въ мир.
Едва вступи ли мы въ неизмримую долину Маваннахаръ, то нашли подтвержденіе пословицы: когда ястребъ съ орломъ живутъ въ мир, то на самихъ себя обращаютъ свои кохти.
Сія пріятная долина не имла уже слдовъ естественныя своей прелести: журчящія ея потоки не могли украшаться чистою водою, оживлявшею цвтущіе берега: изобильное дно не являло уже всегда зеленющихся и свжихъ ковровъ, она текла кровію, и покрывалась разтерзанными человческими тлами.
Освдомляясь о причин сего ужаснаго позорища, узнали мы, что взбунтовавшіеся подданные востали противу Государя, и что по нсколькихъ жестокихъ сшибкахъ на Парасангу отсюда разстояніемъ, произходитъ ршительное сраженіе.
Юныя сердца наши воскипли желаніемъ чести, мы поспшили на побоище, и прибыли въ самое то мгновеніе, какъ войско Королевское пришло въ замшательство, и самъ онъ окруженный непріятелями, въ крайнйшей былъ опасности, потерять жизнь или свободу.
Сабли наши отверзли намъ путь, мы приближились къ малому числу ратниковъ, защищающихъ своего Монарха, и Морадъ кричалъ онымъ:
Государь! крыл побды распростерты надъ священною твоею главою: пришла помочь отъ Ирана. При семъ возглашеніи, подтвержденномъ нечаяннымъ вашимъ прибытіемъ, бунтовщики объятыя поразительнымъ страховка, начали отступать, врныяжъ подданныя напротивъ почерпнули новую смлость, и съ двойною отважностію возвращались на битву.
Морадъ ощутивъ щастливую удачу своего обмана, повторялъ радостную всть сію по всмъ взводамъ, остановилъ бгущихъ и предводительствовалъ ими съ храбростію славнаго Рустема.
Какъ Король не совсмъ еще освободился отъ разъяренныхъ враговъ своихъ, то я сражался близъ его, я имлъ троекратное щастіе, защитить его отъ опаснйшихъ нападеній, Морадъ подосплъ къ намъ вскор, преслдовалъ съ своими выгодами, и одержалъ совершенную побду. Иныя возмутители спаслися бгствомъ, прочіяжъ положили оружіе, просиди пощады, и выдали взятыхъ въ плнъ, между коими находился Везирь предводительствовавшій войскомъ.
Король Афрасіабъ, торжественно входя въ городъ Цаминъ {Въ окрестностяхъ Цамина сбираютъ лучшую манну изъ всей Азійской.}, нашелъ, что сею нечаянною щастія перемною долженъ только одному Мораду и мн, почему взиралъ на насъ, какъ на существа чрезъестественныя. Но какъ мы съ великимъ трудомъ избавили его отъ сей ошибки, то благодарность его была безпредльна. Однакожъ сердце его имло ко мн нкоторое пристрастіе, онъ почиталъ въ Морад своего благодтеля, но меня любилъ, какъ друга.
Преизящныя свойства сего Государа учинили мн Монаршую его щедроту драгоцнне, равность возраста и нравовъ произвели тотчасъ довренность, рдко случающуюся между Государемъ и частнымъ человкомъ. Великодушный Морадъ радовался о моемъ возвышеніи, которое однако неусыпляло моего разума, коль ни нравилось моей суетности. Можетъ охраняла меня только любовь къ Сафир, коею сердце мое было занято, и по которой вздыхало, отъ сего скрытаго камня честолюбія, можетъ быть, недостигъ я еще тхъ лтъ, чтобъ найтить оное толь опасно, каково оно въ среднемъ возраст. Но какъ сладкое куреніе ласкательства безпрестанно окружало меня, какъ блистающія лучи славы сіяли надъ моей главою, думалъ я, находить себя щастіемъ моимъ восхищенна, и сіе мнніе предоставило меня новымъ искущеніямъ, но кои гораздо были легче всхъ до толь мною выдержанныхъ.
Молодая Королева при гордости красоты, имла желаніе надъ духомъ Короля супруга своего владть неограниченно, но сей соединялъ весьма премудро угожденія, надлежащія къ нжностямъ супружества, съ приличнымъ Монарху постоянствомъ. Онъ тогдашняго Везиря своего воздвигъ въ сіе достоинство, не спрашиваясь съ честолюбивою Королевою, и нашедъ онаго повренности своей достойнымъ, поручилъ ему мсто оное, на вс происки и обвиненія въ нещастныхъ произшествіяхъ не взирая. Но какъ кротъ не можетъ имть понятія о остромъ зрніи орла, такъ непостигаетъ мрачность злобы проницанія премудрости, и приписываетъ вс разумныя опредленія слпому случаю. Равно воображала Королева, что старая склонность въ сердц Афрасіаба должна будетъ уступить мсто новой, по чему думала она, въ склонности мною получаемой, и въ стремленіи къ нераздлимой власти, кое мн присвояла, найти средство къ устроенію погибели Везиря, и безъ сумннія не была на безъ надежды, но одно время и мое опроверженіе на томъ же пути установить.
Но поелику несли тала безопаснымъ вврить мн тайну алаго своего предпріятія, то послала она любимца своего къ Мораду съ двумя начальниками войска, кои подтверждали, что Везиръ преданъ Короля измнникамъ, и священную его особу предоставивъ опасности, отъ коей нами избавленъ. Требовали отъ меня, выслушавъ сихъ доносителей, быть при ихъ допросахъ, и употребить силу мою у Короля, къ совершены достойнаго наказанія виновному Везирю.
Неудовольствіе мое при хладности, съ каковою мн Морадъ сообщилъ доносъ сихъ недостойныхъ представленныхъ при томъ клеветниковъ, ни съ кмъ не можетъ сравниться, какъ съ его изумленьемъ, когда онъ видлъ съ каковою ревностію взялся я за толь постыдное дло.
По желанію моему допущены мы тотчасъ предъ Короля, коему я говорилъ слдующее:
Сильный повелитель народовъ, раздаятель благодяній небесъ, и хранитель то правосудія, приклони милостивый слухъ въ прошенію раба твоего. Ты видишь у престола твоего двухъ доносителей на достойнаго Везиря, избраннаго твоею премудростію. Не дай свту, толь высоко поставленному тобою для освщенія народу твоему, помрачится отъ злыхъ паровъ ненависти, и позволь мн власть, естьли не докажутъ они ясно своихъ доводовъ, наказать таковое великое преступленіе жесточайшими муками, но естьли рабы твои раскаются, прежде нежели святый воздухъ, тобою вздыхаемый, осквернится духомъ клевты ихъ, естьли признаются они въ таинств неправды, то не уничтожъ сіи слабыи орудіи злости.
Когда Король далъ мн знакъ о своемъ на то благоволеніи, обратился я къ онымъ трепещущимъ бездльникамъ, кои въ мсто чаемой во мн подпоры, нашли строгаго судію, и сказалъ имъ: говорите смло истинну предъ вашимъ Монархомъ, живымъ изображеніемъ самаго Вышняго правосудія, и изреките сами собственный свой приговоръ.
Они ни чего не отвтствовали, но лица сихъ подлыхъ клеветниковъ изображали вину ихъ. По сему Король повеллъ намъ отступить, желая наедин оныхъ выслушать, но прежде веллъ возложить на нихъ тяжкія цпи.
Между тмъ приближился ко мн Морадъ съ нкоторымъ замшательствомъ, ибо далъ онъ мсто скорому сумннію о моихъ намреніяхъ, и обнялъ меня съ восхищеніемъ друга, радующагося о добродяніи своего возлюбленнаго.
Вскор за тмъ позванъ былъ я къ Королю. Я нашелъ его одного лежащаго на соф. Подавляемые его вздохи открыли мн жестокое сраженіе въ груди его произходящее, нершимость безпокойныхъ его мыслей, означивалась во взорахъ его какъ я стоялъ предъ нимъ погруженъ въ безмолвное состраданіе, уяснилось лиц то, онъ подалъ мн руку, и сказалъ.
О! могули я имть право желать благополучія? Не лишаетъ ли меня невластное бремя Королевскаго достоинства имть истиннаго друга? Приди любезный Сагебъ, отвергнемъ глупое различіе, введенное властвующею гордостію и слабою подлостію между человковъ. Равность есть твердое основаніе взаимныя довренности, и что можетъ намъ доставить сіе утшеніе? Поистинн! не верьхъ величества, окружаемый мрачными облаками прискорбій и безпокойства, онъ подобенъ слав неприступной горы обитаемой родомъ злыхъ духовъ. Еще я говорю, забудемъ сія бдныя достоинства: садись ко мн, и внимай жалобы мои.
Ты знаетъ дикость народа, чмъ принужденъ я именовать моихъ подданныхъ. Сіи кровожадливые люди не могутъ низко жить, кром какъ сражаясь и враждуя вн или внутри отечества. Не можно, что предки мои часто съ сосдними владльцами вели войны не праведныя, чтобъ только избавиться тмъ возмутительной страсти своихъ подданныхъ. Но я удаленъ сего порочнаго искуства правленія. Когда угодно провиднію, предпоставить меня въ зараженную атмосферу, справедливо ли вносить ядъ свой въ чистйшій воздухъ, одаренныхъ лучшимъ жребіемъ? Отнють нтъ. Хотя по тому въ малые годы моего владнія бунтъ, чудовище, часто зіялъ на меня страшною своею пастію, желая поглотить меня, но я однако, не находя законной причины, нападать на моихъ сосдей, не хотлъ лишить ихъ сладкаго покоя мира, для того единственно, что самъ онаго вкушать не могъ.
Возшедъ на престолъ, посвятилъ и себя лучше благоднствію моего народа, и даже жизнь мою онаго несправедливости, чмъ бы самому быть несправедливу, но не безъ огорченія приносилъ я ему сію жертву, хотлъ сложить мое достоинство, ни что кром представленія Локмана не могло склонить меня подвергнуться вол небесъ.
Многократныя побды Каяхозру усмирили Туранцевъ, съ благодарностію приняли они миръ, пожалованный имъ добродтельнымъ Логоразвомъ, они почитали престарелаго моего родителя, долговременно сражавшагося съ щастіемъ и собственною склонностію, чтобъ только удовлетворить ихъ ненавистной охот въ войн.
Хотя нжная отрасль жизни моей произошла на суровомъ пол раздора и напоена была потоками крови, но цвты моихъ желаній жаждали росы просвщенія. Наука удержать человческую природу, казалась мн гораздо предпочтительне искуства оную повреждать.
Я открылъ сердц мое тому преизрядному мужу, коего добродтели избавили вы, отъ вопля злодйскаго. Отъ привелъ меня къ многимъ геройскимъ дяніямъ: онъ общался привесть меня къ источнику премудрости, великому Локману.
Необычайное спокойство, не вкушалъ Король отецъ мой, учинило его склоннымъ къ желанію моему, онъ далъ мн на то соизволеніе свое но съ условьемъ, между непріятелями содержалъ я себя скрытно.
Въ слдствіе воли его, предпріялъ и сію длинную зду только съ моимъ предводителемъ въ препровожденіи нсколько невольниковъ, и старался какъ возможно въ прозд сквозь королевство Иран миновать главныя ‘наго города.
Какъ я въ Неменъ прибыль прежде времяни, назначеннаго къ опыту Лавиринфа, то остался я въ Локмановыхъ полатхъ, и получивъ склонность къ простой жизни, слышать премудраго, длать разсужденія о словахъ его — доставляло мн удовольствіе, котораго воображаемый вкусъ высочества никогда принесть не могъ. Услышавъ, что духи хранители отдали славный сад иремъ {Земный рай Азіатовъ, который по ихъ преданію насажденъ Ангелами-хранителями по желнію царя Шеддара.} подъ смотреніе Локманово, и могъ онъ дозволить мн, провождать жизнь мою въ семъ увеселительномъ обиталищ, то помышленіе о толикомъ благополучіи, воспламенило мысль мою, попросить о семъ, при назначеніи позволяемыхъ Локманомъ желаній.
Строгій, однакожъ улыбкою сожалнія умягченный взглядъ, возвстилъ мн несоглашеніе на оное премудраго, который отвчалъ мн тако.
Принцъ! я оплакивалъ бы судьбу твою, ежели заключаемое небомъ не было за всегда лутшее. Свтская жизнь твой жребій. Родитель твой отшелъ отъ безпокойнаго позорища свта сего, ты долженъ заступить мсто его, и принять королевское достоинство. Содержи себя врно, въ важномъ чин теб ввряемомъ. Правосудіе и милость да провождаютъ слезы твои на сей, терніемъ заросшей стези, которою ты пойдешъ, тогда достигнешъ ты сни, покоя и удовольствія, коя превосходне самаго Ирема, и предоставленная въ награду испытанныхъ добродтелей.
Слова сіи приключили мн неописанную горесть, съ слезами сыновней любви мшалъ я т, коими себ долженъ былъ, разсматривая, что имю заступить теченіе, въ которомъ отецъ мой столь мало нашелъ покоя. Въ скорби сердца моего вопіялъ я: о! какъ возможно Всевышнему Существу, вдая коль трудно владть человку самимъ собою, длать его владніемъ надъ прочими? Божеское ли опредленіе Королевское Высочество?
Нтъ, отвтствовалъ Локманъ, разумъ долженъ быть естественный начальникъ человческаго рода, и онъ не можетъ насъ привесть въ заблужденіе, когда сообщено съ нимъ понятіе, что Всевышній видитъ наши дянія. Но какъ большая часть человкъ отвергла сихъ обоихъ не обманчивыхъ предводителей, то оставлены они начальству страстей своихъ, отъ нихъ бываютъ люди влачимы тяжкими цпями слпыхъ тирановъ, вмсто, чтобъ слдовать свтлыми шагами стопамъ ясныхъ своихъ предводителей. Между тмъ провидніе иногда посаждаетъ на престолъ мужа, премудростію одареннаго, и ктобъ былъ сей, надющейся получить отъ неба милосердіе, когда онъ противится быть орудіемъ, раздающимъ милости онаго? Возвратись въ государство твое, и вмсто, чтобъ желать свободы отъ безпокойства, желай лучше мужества и постоянства сносить оное. Но прежде, нежели ты отъдешь Принцъ, пріими обнадеженіе въ моемъ почтеніи, и всякой защит, каковую только я теб сообщить въ состояніи.
Положась на твердость сихъ общаній, воззрлъ я на себя, любезный Сагебъ, и друга твоего Морада, яко на двухъ духовъ хранителей, посланныхъ ко мн отъ Премудраго, а особливо когда мн вспомнилось, что видлъ я васъ между юношами, кои, какъ ясныя звзды, блистали на ясномъ неб двора его, и казались небеснымъ воинствомъ.
Радость, съ каковою приняли меня мои подданные, не отвела ужаса сердца моего. Я зналъ довольно, что большая толпа всегда восхищается перемною, но мн уже не оставалось ободрять опасности моего званія, но только должности онаго имть предметомъ примненія.
Хотя я ни малаго виду не замчая къ моему благополучію, но прилпился однако въ мыслямъ въ домашней довренности найти утшеніе: но и сіе чрезъ мое нещастное достоинство учинилось почти не возможнымъ, выборъ супруги былъ мн трудне послдняго моего подданнаго.
Свдомо мн было, что приказъ мой, подобно сил весенняго солнца, могъ садъ моихъ забавъ наполнить цвтами красоты, но скоро увядаетъ роза, и влюбленный соловей {Азіатцы утверждаютъ, что соловей влюбленъ въ розу.} находитъ терніе тамъ, гд ожидалъ удовольствія.
Что лежитъ до совершенствъ нрава, источника супружескаго щастія, какъ можетъ Король испытать сердце женщины, робющей или лукавой? Онъ, исключенный отъ вольности обращенія, когда сія работа толь отяготительна и тмъ, коимъ равенство состоянія дозволяетъ свободное обхожденіе.
Всего меньше удобно положиться ему ни подлодушныхъ людей, престолъ его окружающихъ, въ словахъ коихъ съединены рабство, лесть и обманъ.
Сіи были мои разсужденія, они были мои печали: но случилось со мною, какъ съ человкомъ, стоящимъ на краю глубокой пропасти, съ трепетомъ озирающимся, доколь отъ взора окружающей опасности нападенный обморокомъ, опровергается онъ въ бездну.
Нещастная необходимость войны принудила отца моего, свести съ престола данника своего Короля Котскаго, и посадить на мсто его Принца тогожъ поколнія, оказавшаго ему нужныя услуги, но Котеніанцы вскор возмутились противу его, и онъ принужденъ былъ въ Туринъ уйти. Отецъ мой принялъ его, какъ Короля, и пролилъ рку щедротъ на главу его: но онъ не хотлъ защищать его противу народа, коего преступленіе состояло въ единой врности къ природному своему государю.
Недовольный Принцъ, оставилъ моей неискусной молодости, произведеніе сего неправеднаго дйствія, и разставилъ мн сти, запутавшія меня въ таковыя безпокойства и отягощенія, кои чувствительному сердцу гораздо больше, нежели удары нещастія причинили.
Въ томъ какъ мысли мои гонялись по волнамъ нершимости, въ разсужденіи прежде сказанной вещи, пригласилъ меня Принцъ сей въ великолпному пиру, учрежденному въ драгоцнныхъ полатахъ его, лежащихъ на берегу рки Геона.
Посреди радованія и торжества, когда обносимые кубки духъ мой поразгорячили и затьмили разумъ, палъ сей лукавый Принцъ предо мною на колна, и говоритъ.
Ты видишь, о великомочный Король, врнаго раба у ногъ твоихъ, который наконецъ въ состояніи оказать свою благодарность за милости оказанныя ему тобою и Королемъ родителемъ твоимъ. — — Я сберегъ драгоцнность неоцняемую, я готовъ вручивъ теб оную, естьли удостоить меня довести тебя къ мсту, гд оная отъ всхъ взоровъ прилжно скрывается, и только твоимъ предоставлена.
Отмнное привтствіе вобзудило мое любопытство, я повеллъ страж моей остаться въ столовой комнат, и слдовалъ за Принцомъ въ веселую бесду, въ отдаленной части сада. Тамъ нашелъ я молодую двицу, которыя красота всякое описаніе превосходила. Она сидла на зеленой саф, изъ фиялокъ и гиацинтовъ составленной, но кроткой блеск очей ея, живорасположенные локоны волосовъ ея затмвали вс воспваемыя похвалы прелестямъ цвтовъ сихъ. Знатный тюльпанъ и гордая лилія уклоняли предъ ней главу свою, и равно какъ бы признавались, что цвтъ щекъ ея далеко возвышенъ надъ живыми ихъ красками, розы и жасмины обвиваясь кругомъ, казались быть въ спор, котораго изъ нихъ запах и видъ ближе сходствуетъ съ благоухающими устами ея и блйшей грудью.
При семъ неожидаемомъ восхитительномъ взор, остановился я въ безмлолвномъ изумленіи, поколь застыдившаяся двица, искала божественное лице свое закрыть рукою, и Принцъ ей сказалъ:
Удержись, моя любезная дочь, взирая на любви достойнаго Монарха, коему посвятила ты склонность сердца твоего: можетъ удостоитъ онъ тебя милостиваго воззрнія, и ты, о Государь! пріими сію жертву. Жена конечно есть вещь драгоцннйшая, естьли нравъ ея украшенъ толикими добродтельми, коликими видъ сей прелестьми.
О! сей подарокъ конечно драгоцннйшій, и тысячекратно пріятнйшій, вскричалъ я. Не въ силахъ былъ я произвесть больше ни слова, между тмъ схватилъ я упадшую на колна красавицу въ объятія мои. Исзтупительныя восхищенія и слпая любовь, были единое за тмъ послдство. Я не удержалъ никакъ нетерпливость моихъ желаній, и ужасался предать себя, хотя на мгновеніе мыслямъ, воображаемаго о благополучіи моемъ, свадебныя обряды начаты, и въ пьянств моемъ достигли конца своего.
Когда посл восторговъ настали размышленія, то былъ я примчанія достойнымъ примромъ, коль скоро усыпляется разумъ не обыкновенными утхами, я не проклиналъ поспшный мой поступокъ, какъ ни противень оный былъ прежнимъ моимъ злоключеніямъ, я приписалъ оный неминуемой судьб, и остался жребіемъ моимъ доволенъ.
Непремнились во мн разсужденія таковыя, пока я по смерти стараго Везиря, отцемъ моимъ поставленнаго, возвелъ Неримана на его мсто. Надменъ мыслями оказался родственникамъ и народу моему справедливости, спшилъ я къ Королев, дабы толь дорогой общниц сердца моего сообщить мое удовольствіе, но какъ велико было мое изумленіе, когда она въ слезахъ, упрекала мн за недостатокъ любви и почтенія, что я ее въ случа семъ въ совтъ не призвалъ.
Хотя таковое дерзкое желаніе не меньше ужаснуло меня, какъ и оскорбляло, но успокоилъ я огорченіе ея, и разумъ мой подалъ опять случай стыдиться сего неразсуднаго сочетанія, въ которомъ я толь глупо предался искушенію чувств моихъ. Наконецъ просили она о томъ, что уже давно было въ мысляхъ ея, чтобъ отдать мсто оное отцу ея, и невзирая на суровый мой отказъ, съ тхъ поръ не перестала безпокоить меня тмъ. Иногда ласкаетъ она себя дыханіемъ нжныхъ своихъ моленій охладить склонность мою къ правосудію, и потокомъ своихъ страстей поколебать мое постоянство.
Между тмъ извинялъ я вс таковыя разпространенія дтскою ея любовію, къ родителю. Но сообразенъ ли съ тмъ порокъ, выдуманнаго къ подкрпленію ея несправедливости постыднаго оклеветанія, и когда она подданныхъ моихъ запутала въ сти своекорыстія?
Долго уже выдерживалъ я болзнь отъ меда мнимой пчелы, должно ли мн представлять еще себя опасности, когда я открылъ, что угрызаетъ меня ядовитый скорпіонъ? Какъ могу я скрыть позоръ мой отъ стоглазной ненависти, примчающей вс дла мои, чмъ могу я обнадежиться въ молчаливости тхъ людей, кои доказали мн, что злобный ковъ произходитъ отъ того вреднаго нрава, на который я по многимъ причинамъ имлъ подозрніе? Какъ могу я наказать виновныхъ? и ахъ! какъ можно мн отъ нихъ разлучиться?
О Сагебъ! ты знаешь должности Короля и слабости человка, будь врный совмстникъ и сострадающій другъ: раздли со мною бремя печали, подъ коею зыблется мое постоянство, соедини не согласныя мысли мои, посреди которыхъ разумъ, не взирая на искренность намреній моихъ, туда и сюда бродитъ.
Да, дйствительно, великій и добродтельный Король! сказалъ я, ты можешь повелть ревностію раба твоего, и быть обнадеженъ, что сердце твоего Сагеба понурается твоею скорбію. Но что бы учинился я достойнымъ полагаемой на меня довренности, дозволь мн прежде поговорить съ строгостію, кою вы сами на себя обращаете.
Кто есть, устоявшій крпко на скользкомъ пути, на коемъ ты претерплъ паденіе? и гд найдемъ мы побжденнаго любовію, который бы восталъ защищать дло справедливости? Въ слабости своей доказалъ ты свою крпость, и ты будешь предметомъ всеобщаго удивленія, естьли только поврежденныя глаза человковъ по обычаю не увеличатъ проступокъ, и уменьшатъ добродтель.
Однако тайности сего дня не ввримъ мы симъ превратнымъ судіямъ. Я уговорю обоихъ людей, могущихъ распространить первое дйствительное преступленіе Королевы, оставить Государство. Не умножай бдность состоянія твоего тмъ, что ты прекрасный цвтъ твоей нжной склонности толь поспшно сорвалъ. Садовникъ печется уничтожить черьвя, подгрызающаго корень прекраснаго растнія прежде, нежели срываетъ оное совсмъ. Открытіе злаго предпріятія, исполняетъ стыда не вовсе поврежденное сердце, и раскаяніе есть битая дорога къ добродтели.
По меньшей мр должно мн испытать сперьва кроткое средство, тобою предлагаемое, отвчалъ онъ: ибо настоящій искусъ свидтельствуетъ мн истинну словъ твоихъ, и я познаю, что о доброт земли можно заключить прежде по проницающей ея рос, чмъ по наводняющему ливному дождю.
Нсколько дней спустя посл сего разговора, Афросіабъ, получившій прежнюю свою ясность, повеллъ сдлать пріуготовленія къ празднеству Нуруца {Нуруцъ день новаго года у персіанъ. Они празднуютъ оный, когда солнце вступитъ въ овна. Гемшидъ четвертый Царь перваго поколнія, называемаго Пишдадиамскимъ, при введеніи солнечнаго года установилъ сей праздникъю}. Онъ оказалъ мн честь, изречь меня предводителемъ юношества, назначеннаго къ рыцарскимъ подвигамъ, и сдлалъ мн Королевскій подарокъ, осаженныхъ дорогими камнями, платьемъ и окованныхъ золотомъ оружіемъ.
Пышность таковая была весьма по вкусу моего возраста, чтобы не восхищался я лестнымъ предпочтеніемъ и блестящими игрушками, но побда суетности моей была совершенне, когда Королева по утру праздника, прислала мн прекрасную Арабскую лошадь, на коей сдло и узда осыпаны были яхонтами и изумрудами неизмримой цны.
Невольникъ, вручившій мн знатный сей подарокъ, сказалъ мн на ухо, что сіе дань благодарности. Разумъ словъ сихъ былъ для меня не труденъ, и я оказалъ за то чувствительное признаніе. На лиц Морадовомъ оказалась улыбка о моей ребячей радости, но въ удовольствіи моемъ принималъ онъ искреннее участіе.
Когда напослдокъ я убрался великолпно, и готовъ былъ острогами нетерпливости гнать коня моего, и на сей конецъ хотлъ уже схватить повода подареннаго убора, Фируцкай старый служитель Локмановъ, коего назиранію вврилъ онъ мою молодость, удержалъ мой руку, и сказалъ:
Премудрый Локманъ повелваетъ теб въ сіе мгновеніе оставить Королевство Туранское, и слдовать за мною. Нтъ теб нужды безпокоиться о надобностяхъ, я имю для тебя пристойное платье, и коней быстрйшихъ втра, ты вдаешь, что послушаніе не должно оглядываться.
Морадъ, слышавши сіе повелніе, и вида во взглядахъ моихъ повиновеніе, вскричалъ:
Преизящный Локманъ безъ сомннія не воздвигъ мечь разлуки между Сагеба и Морада!
Общество таковаго друга не можетъ быть воспрещено, отвчалъ Фируцкай, и пошелъ предъ нами. Мы слдовали за нимъ, и по слову его приказали невольникамъ нашимъ, кои между тмъ поудалялись было, остановясь, дожидаться повелнія.
Потомъ оставили мы городъ Цаминъ, и достигли рки Геона, гд вошли въ готовое для насъ судно. Теперь, сказалъ Фируцкай, должно мн возвратиться ко двору Афрасіаба, дождитесь меня на другой сторон рки.
Должно признаться, что послушаніе мое не было безъ заслугъ, между тмъ лишеніе почести и удовольствъ, толико мн нравящихся, и внушеніе коихъ толь близко было, не оставляло сердцу моему болзненныхъ ощущеній, кром кажущейся неблагодарности къ Афрасіабу.
Я не искалъ скрывать воздыханій моихъ предъ Морадомъ, и сей увщевалъ меня безпрестанно возлагать надежду мою на премудрость Локманову, по чему стованія мои за его строгость обратятся въ благодарность и удивленіе.
Фируцкай возвратился съ нашими невольниками, расказалъ намъ, что узда и седло коня, подареннаго мн Королевою, были толь тонкимъ образомъ напоены ядомъ, что каждый прикасающійся къ оному долженъ умереть на томъ же мст.
Сіе было мщеніе, примолвилъ онъ, кое обратила она на тебя, за обнаруженіе намреній ея противу Везиря, сія была сказанная благодарность за совтъ, поданный тобою Королю. Провидніе попустило ковъ сей, какъ и часто исполняются случаи, въ коихъ злые сами падаютъ въ ровъ, ископанный ими для другихъ. Принцъ, братъ ея, единая надежда роду ихъ, и собственный ея идолъ, не вдалъ о зломъ намреніи сестры своей, не нашедъ тебя на назначенномъ мст, слъ на нещастнаго коня сего, и пріхалъ къ Королев, чтобъ умереть въ глазахъ ея. Отчаяніе ея по открытіи сей ужасной тайны, избавило злополучнаго Короля страданія, изречь самому достойный ея приговоръ.
Позволено ли мн, сказалъ я, возвратиться въ Туранъ, и излить балсамъ дружества въ уязвленное сердце Афрасіаба?
Нтъ, отвтствовалъ Фируцкай, Афрасіабъ долженъ найти утшеніе въ крпости своего разума, и въ праведности заключенія небесъ, казнящихъ его за то, что искалъ онъ услажденія въ изступленіи страсти.
Что до тебя касается, то можешь ты, прежде возвращенія въ Неменъ, осмотрть знатнйшіе города Парсистана, и продолжать извдыванія твои о Сафир, я между тмъ возвращусь къ премудрому, донести, что я повелнія его исполнилъ.
Слова Фируцкаго открывали мн, что Локманъ оправдаетъ любовь мою къ Сафир, и желаетъ предварить о скоромъ совершеніи моего благополучія. Морадъ принялъ въ сей оживляющей надежд участіе, для того невзирая на удовольствія при двор Туранскомъ, не забыли мы продолжать наши поиски о двухъ оныхъ странствующихъ красавицахъ.
Мы возвратились опять въ Гератъ, узнать отъ Морадовыхъ невольниковъ, не открылиль они чего, по коему бы можно было намъ учредить путь нашъ. Мы услышали отъ нихъ, что Азаровъ замокъ обращенъ въ пеплъ, отъ идольскаго огня, который безпрестанно горлъ въ ономъ, и что съ того времени о Зороастр, и о Азар ничего не слышно.
Исправя все нужное для нашего пути, отправились мы въ Неменъ. Шествуя по пространной пустын Нубеидигзиской, раздляющей Хоразанъ отъ Парсистана, и къ которой толь много прекрасныхъ государствъ смежно, сбилисъ мы не взначай съ дороги и застигнуты ночью въ густомъ лс. Мы заключили остановится на томъ мст, и ждать поколь сіяющій глазъ солнца раздлитъ страшный мракъ, ища прибжища нашего подъ втвіями древесъ, простирающихъ между неба и земли частый занавсъ.
Невольники наши, утомленные отягощеніями дня, положились на насъ, въ разсужденіи попеченія о утреннемъ дн, разослали ковры, и легли спать.
Разумъ нудилъ насъ быть осторожными, что бы не напалъ на насъ какой лютой зврь, нашедъ занято логовище свое, въ случа нашей безопасности, долго противились мы власти сна, но тишина ночи, прерываемая только слабымъ шумомъ колеблющихся листовъ, и холодъ зори распространилъ не преодолимую усталость въ наши члены, и затворилъ наши глаза.
Морадъ вкушалъ не возмущаемое упокоеніе, напротивъ мысли мои возбудили во мн чрезъ страхъ и надежду любви безобразныя мечты безпокойныхъ сновидній, и воззвали чувства мои болзненнымъ образомъ къ обыкновеннымъ исправленіямъ. Разсвтъ, блиснувшій мн сквозь сводъ листовъ, открылъ, что уже утро распространило лучи свои по голубому своду неба. Я всталъ испытать, не могу ли я отыскать потерянной дороги, бродя таковымъ образомъ по сторонамъ, вдругъ увидлъ я женщину, поспшно идущую частымъ кустарникомъ и ко мн приближающуюся. Я пошелъ къ ней встрчу, но о!… могу ли я изречь восхищенія сердца моего, когда я увидлъ Сафиру, мною вчно любимую, безпрестанно оплакиваемую Сафиру, коя безъ завистнаго облака покрывала, явилась мн свтл утренней звзды.
Она казалась нашимъ нечаяннымъ соединеніемъ быть равномрно восхищена, но какъ я приближился къ ней съ распростертыми руками, удержала она восторгъ любви и радости ихъ, кроткимъ и смущеннымъ, но притомъ радостнымъ взоромъ, и дала мн знакъ въ молчаніи за нею слдовать. Какъ я спшилъ на крылахъ желанія легкимъ стопамъ ея, то вскор достигли мы малаго возвышенія, окружаемаго въ полмсяцомъ высокимъ и густымъ лсомъ, посредин онаго стояла большая полатка, накрытая къ спокойности въ три ряда сплетенными густыми втвями, нагнутыхъ древесъ.
Царица красоты сла на бархатныя подушки, и я палъ къ ней въ ноги и вопіялъ.
Скажи, скажи мн, о божество сердца моего! не долженъ ли я на благополучіе сіе взирать, яко на жителя небеснаго, низпосланнаго ко мн милостію духа хранителя лсовъ сихъ, ибо трепетъ, лишиться восхитительнаго явленія сего, терзаетъ біющееся мое сердце. Отверзи любовію дышущія уста, и обнадежь меня, что ты дйствительно моя Сафира.
Да, любезный Сагебъ, отвчала она, я вчно твоя, я нещастная двица, кою спасъ ты отъ безвременной смерти, и коей безпомощную невинность пришелъ ты защитить въ надлежащее время. Но какъ могу я жаловаться на судьбу мой, когда я съ возлюбленнымъ моимъ не разлучно опять соединена? ибо безсомннія то премудрый Локманъ, на правилъ слезы твои во внутреннее обитаніе мразной тни. Ахъ! подтверди надежды мои, скажи, угодна ли ему любовь наша, и не отвергаетъ ли онъ дочь обманутаго человка, скончавшаго рядъ свтлыхъ дней въ страшной ночи заблужденія.
Во время, когда Сафира сіе говорила, осыпалъ я безчисленными поцлуями поданную мн руку, сладкое изступленіе привело меня самому себ въ забытіе и я не помышлялъ о томъ, коль бездйственно былъ языкъ мой, но всзведъ глаза мои на зарумянившееся лиц ея, и видя печаль въ очахъ ея, остановилъ я съ вздохомъ упояющія меня лобзанія, слъ близъ ее, и сказалъ:
Прости мн, прекрасная Лилія неопороченной чистоты! не сомнвайся, что Локманъ мою совершенную любовь увнчаетъ твоими небесными прелестьми. Это не видимое покровительство привело меня къ теб, ты найдешь въ немъ втораго отца.
Случившееся со мною со дня моей съ тобою разлуки, до сего мгновенія, моя восхищенная мысль теперь припомнить не можетъ, и по тому поспши ты мн дать знать, какимъ чуднымъ случаемъ нахожу я тебя въ семъ дикомъ мст, и остаются ли еще трудности къ превозможенію, прежде овладнія возвращеннаго моего сокровища.
Я не стану припоминать, многократные удары жестокихъ горестей, претерпнныхъ мною въ замк Азаровомъ, сказала Сафира. Твое сожалительное сердце, безъ сомннія доставило теб печальное о томъ извстіе, чтожъ лежитъ до плачевнаго игрища, приготовленнаго теб Зороастрмъ на случай, естьли твоя добродтель выдержитъ предлагаемое искушеніе, то небо было для меня толь милостиво, что пощадигло меня страха оное видть, для того въ мгновеніе, какъ бросился ты на враговъ своихъ, потеряла я употребленіе чувствъ.
Любви достойная Гульруца, которыя дружеское попеченіе возвратило мн жизнь, расказала мн о ужасной смерти, отъ коей она тебя и Морада набавила. Она уведомила меня, какъ Зороастръ употребилъ машину, сдланную перьвыми владльцами замка, чтобы въ случа надобности нечаянно изчезать, и какъ одинъ изъ повренныхъ его вскрылъ потолокъ зала, зажегъ составъ изъ сры и другихъ веществъ, и чрезъ то наполнилъ комнату густымъ дымомъ.
Ненависть моя къ измнникамъ увеличиваться уже не могла, но и презрніе мое было такъ же велико. Въ таковыхъ мыслей расположеніяхъ, кои склонностію моею къ теб еще умножались, приняла я съ радостію предложеніе Гульруцы, оставить въ ту минуту замокъ, и положиться на защишеніе, кое могла она мн подать, возложа на себя по прежнему мужеское платье. Вмсто сомннія въ ея чистосердечіи, вливало въ меня прежнее поведеніе ея больше довренности, ибо вспыльчивый правъ, рдко дозволяетъ мсто холодному виду при обман. Повиновеніе къ родителю моему могло бы быть единымъ въ томъ преткновеніемъ, но родительскія власть не освобождаетъ насъ отъ преступленій противу неба, слдственно не простирается до принужденія во ономъ.
Во время, какъ Зороастиръ и Азаръ помышляли о прошедшемъ явленіи, и располагались къ новому, помогалъ намъ служитель, который при освобожденія тебя замтилъ Гульруцины движенія, такъ же и къ бгству, и мы тмъ больше могли положиться на ревность его и признаніе, что Гульруца избавила семейство его отъ упадка.
Онъ привелъ насъ къ нкоему родственнику своему, отличившемуся въ послднею войну, и бывшему уже начальникомъ крпкаго замка, сей разумно совтовалъ намъ не оставлять Хоразана, поколь остынетъ злоба враговъ нашихъ, чрезъ тщетные поиски.
Сочтя опасность миновавшею, собрались мы исполнить намреніе наше, шествовать въ Іеменъ, и просить Локманова покровительства. Гульруца накупила невольниковъ для препровожденія и защиты въ толь длинномъ пути, щастливoe помышленіе о окончаніи онаго исполняло сердца наши бодрствіемъ и надеждою, понеже, кром спокойства, каждымъ въ палатахъ премудраго вкушаемаго, уповали мы получить тамъ извстіе о теб и Морад.
Едва вступили мы въ сію пустыню, напалъ на насъ Азаръ съ толпою невольниковъ своихъ, и Ардеваномъ подлйшимъ человкомъ и наперстникомъ Зороастровымъ.
Азаръ кричалъ сестр своей о сдач, но она отвтствовала великодушно:
Съ охотою послушалась бы я поведенія твоего, естьли бы оное до меня одной касалось, не для того, что требованіе твое было оправдаемо, но что могла бы я пощадить жизнь твою: долженствуя же защищать безпомощную невинность, отваживаю я и мою жизнь въ ея оборону.
Дйствія Гульруцы соглашались съ словами ея. Она сражалась съ храбростію, которой непріятели наши, невзирая на превосходное число свое, съ трудомъ могли противустать, а я между тмъ, удалясь нсколько, сла на песк, удивляясь и трепеща ея отважности.
Хотя Азаръ великое имлъ желаніе овладть нами, но щадилъ сестру своюй, и обращалъ разскающее остріе сабли своей на нашихъ невольниковъ, но нещастнымъ случаемъ промахнулъ онъ ударъ, и ранилъ ее.
Лишь увидлъ онъ дражайшую кровь красныиъ ручіемъ ліющуюся, повеллъ онъ съ взорами полнаго замшательства невольникамъ своимъ удержаться, и удалился поспшно провождаемый подлымъ Ардеваномъ.
Напрасно умоляла я Гульруцу возвратиться въ ближній городъ, она толь пеклася о мн, что едва допустила завязать рану свою моимъ покрываломъ, и одинъ изъ раненыхъ невольникъ отца моего, умножилъ страхъ ея еще больше,
Онъ разсказалъ намъ о нещастномъ случа, обратившемъ въ пепелъ Азаровъ замокъ, и принудившемъ Зороастра во избжаніе ярости народа, удалиться отъ Хорозани. Онъ прибавилъ къ тому, что Ардеванъ насъ примтилъ, и Зороастръ поручилъ ему съ Азаромъ поймать насъ, ибо симъ считалъ противно занятому званію своему, гнаться за двумя женщинами.
Гджъ отецъ мой? вскричала я!
Гд и я скоро буду, отвтствовалъ невольникъ, и прошу небо, чтобъ не позналъ я, что мы коварною измною обмануты, ибо сію страшную неизвстность примчалъ я въ боязненныхъ взорахъ господина моего, когда вчерась Зороастръ закрылъ очи его, и въ послднія пожелалъ ему вчнаго покоя, который, о горе! также ненадеженъ.
Я словами сими поражена была какъ громомъ, Гульруца повелла врному служителю, котораго небо по сожалнію къ намъ удержало въ живыхъ, посадить меня къ себ на лошадь и за ней послдовать. Она вела насъ не проходимйшими мстами сей пустыни, во избжаніе новаго нападенія, ибо отъ множества нашихъ невольниковъ осталось только двое, прочіежъ были побиты или бжали съ верблюдами.
Мы находились въ плачевномъ состояніи, и Гульруца начала уже терять силы, какъ нашли мы сіе убжище: спокойности онаго и състные припасы въ немъ найденные, доказывали, что оное не задолго предъ тмъ было обитаемо.
Должность моя къ другу моему, привела меня въ себя, но нжныя мои старанія не успвали. Рана ея показала огорченному взору моему синеватый огнь: жестокая лихорадка возпалила кровь ея, и вс признаки скораго конца ея открылись пораженному моему духу.
Я повелла врному нашему служителю итти искать въ баижнихъ хижинахъ искуснаго врача. Но хотя онъ вчерась еще пошелъ, но не успокоилъ скорби моей прибавляющеюся опасностію Гульруцы. Вставши очень рано, и не помышляя о собственной безопасности, бгала я по лсу равно какъ бы острота нетерпеливости могла ускорить желаемымъ мгновеніемъ.
Увидвъ тебя издали, не сумнвалась я, чтобъ не былъ ты, коего прибытія я толь ревностно желала, и ахъ сколь много я сверхъ ожиданія моего обрадована, свидтельствуетъ то восхищеніе мое при нашей не ожидаемой встрч.
Однако жъ въ самое мгновеніе сіе, восторгъ любви не изгоняетъ страхъ и печаль изъ сердца моего. Для того, что слышала я топотъ конскій и голоса людей, по чему и опасаюсь прибытія непріятелей. Увы! когда лишь вспомню Гульруцу великодушную, для меня умирающую Гульруцу, какъ можно истребить образъ таковой изъ благодарной души?
Сказавъ сіе, живйшія слзы чувствительности оросили лице ея, тако орошаетъ чистйшая роса во ясное утро, украшенную живыми цвтами розу тщетно желало пожигающее солнце любви моей привлечь къ себ сіи драгоцнныя капли, облако почтенія препятствовало мн въ томъ.
Невольница, служащая Гульруц, сказала намъ, что мастичныя крыла сна простерты еще надъ сею истлвающею красотою. И такъ остались мы еще нсколько быстрыхъ часовъ въ общемъ жилищ взаимно привлекающихся душъ, во вскор увдалъ я, что, когда мы въ мгновеніе услаждающаго благополучія жалуемся на время, что оно скоро убгаетъ, часто выходитъ, что оно довольно достаточно было, возградить мрачное строеніе нещастія.
Не усплъ я войти въ безмолвную и пчальную полатку, гд лежала распростерта Гульруца на постел, составленной изъ добычи дикихъ зврей, какъ уязвленная двица, старалась прозвесть слабымъ голосомъ слдующее.
Подступи ближе, любезный Сагебъ, и пріими Сафиру твою отъ руки тоя, коей нервы трепещутъ при начинающейся смерти, но коя довольно имла силъ, сдержать слово свое, и сохранить теб твою возлюбленную. Награди мое дружество, и выполненіе моей должности, извстіемъ, что Морадъ благополученъ, ибо ты конечно не оставилъ его въ ненастномъ или безъ извстномъ состояніи.
Слова сіи повергли меня въ замшательство, которое еще умножилось, когда Гульруца, на увдомленіе данное мною ей о времени и мст, гд оставилъ я Морада, вскричала:
О ты сильная власть любви! когда твердый дубъ премудрости колеблется отъ крпкаго дыхновенія твоего, удивительноль, что слабая трость отъ онаго ломается, однакожъ дружеству нтъ на тебя недостатка въ оружіи. Засвидтельствуетъ то великодушный мужъ, оставленный другомъ въ опасности, который побдилъ ея приманичивости.
Да, Сагебъ, продолжала она нсколько спокойне, позволенное восхищеніе любви, при найденіи преизящной Сафиры, не оправдаетъ тебя, что ты на столько часовъ не благодарно забылъ о своемъ друг. Помысли только о мучительныхъ заботахъ, кои Морадъ для тебя терпитъ, и заключай самъ.
Что можетъ добронравный умъ возразить противу приличнаго укоренія?… Я молчалъ… оставилъ въ тужъ минуту шатеръ, и едва задержань былъ Сафирою, коя принудила меня взятъ Гульруцину саблю, ибо оставилъ я свою вставая тихо отъ спящаго Морада.
Бичь раскаянія гналъ меня къ заслуженному наказанію, которое меня ожидало.
Приближась къ нещастному оставленному мною по утру мсту, кликалъ я громко Морада, но боязненное молчаніе господствовало окрестъ меня, и умножало ужасающее сомнніе, по коль обратилось оное въ страшную подлинность.
Тла невольниковъ нашихъ и другихъ не знакомыхъ людей, покрывали не приязненный полъ, котораго сухій песокъ омоченъ былъ кровію. При семъ страшномъ взор распространило мрачное отчаяніе новую тнь темноты въ глазахъ моихъ, нсколько стоялъ я недвижимъ, на конецъ палъ съ боку одного нашего невольника, котораго сильный стонъ возбудилъ мои чувства, сей схватилъ мой руку и прерывающимся голосомъ сказалъ,
О Государь откуду пришелъ ты… бги, освободить твоего друга… мы сражались съ безбожнымъ Зороастромъ… Азаръ… Морадъ раненъ… и… увезенъ…
Произнеся сіи преломленныя слова, онъ скончался. Я благословилъ разлучившуюся душу его за сіе извстіе, ибо оное утшило меня, что Морадъ еще живъ, я могъ его избавить или вмст умереть.
Хотя пропасть бдствія, взирающимъ во оную съ края ея, ужасно крута кажется, но постепенно можно сойти во оную, и оныя суть толикожъ отдыхновенія нещастнымъ, имющимъ необходимость быть на дно прошла.
И такъ вдохнулъ я нкую надежду, поколь не опровергся въ превозмогшую бдность. Я оставилъ зврямъ дикимъ ужасную жертву, коею снабдили ихъ толь избыточно лютость человческая. Я слдовалъ кровавыми слдами до наступленія ночи, поколи потерялъ я сего плачевнаго проводника изъ взоровъ, и коего потомъ найти не могъ, когда по принужденной и безпокойной недйствительности при начал дня вступилъ въ мой поискъ.
Солнце склонилось уже къ западу, какъ я отъ таковой продолжительной не описанной грусти, и великаго отягощеніе ослабвъ, ощутилъ себя не подалеку отъ шатра Сафирина.
Въ пораженіи моемъ не примтилъ я, что запутанныя кривизны лса обманули меня и привели назадъ тою же дорогою, но по склонности человческаго ума, каждый нечаянный случай по желаніямъ своимъ толкующій, взиралъ я на приключеніе сіе, яко на особливое наклоненіе провиднія, что можетъ по смерти Гульруцы, Сафир помощь моя боле нужна, чмъ Мораду, коего слды утратилъ и таковымъ нещастнымъ образомъ.
Помышленіе сіе оживило мои силы, а спшилъ въ шатеръ, но можно ли описать трепетъ, объявшій сердце мое, когда примтилъ приломанный кустарникъ и на недавно цвтшемъ мст слды конскихъ ногъ.
Дрожащими шагами вшелъ я во внутренность шатра, но вмсто Гульруцы и Сафиры, нашелъ я только части ихъ одеждъ, разбросанныя по земл.
Душа моя омертвла при воображеніи страданія ихъ ожидающаго, и тло мое казалось на вки соединяющимся къ начальному существу своему земл.— —
Сагебъ остановился на семъ мст своего повствованія, какъ человкъ посл тяжкой работы пріемлющій отдыхновеніе, и Цериръ выразилъ движенія своего состраданія повторенными вздохами.
Въ то мгновеніе возвстили о присланномъ отъ премудраго, который и введенъ по Сагебову повелнію. Церировы щеки воспылали гнвомъ при взгляд на него, онъ вскричалъ:
Ты безстыдный невольник, который въ палатахъ Локмановыхъ смялся моей печали, и за которымъ погоня подвергла меня и брата моего въ опасность жизни?
Такъ Царевичь, я, отвтствовалъ невольник, въ коего лице нарушилъ ты законы страннопріимства: во какъ теперь уже я не буду принуждаемъ ко удовольствованію твоихъ дерзкихъ вопросовъ, то скажу теб, что ты за честь свой и труды очень скоро найдешь Принцесу Перизаду.
Чего хочетъ сей мальчишка?.. Вскричалъ Цериръ, на больше ничего не вымолвилъ. Взглядъ Сагебовъ наложилъ на него молчаніе, а онъ удалился въ свой комнату.
Такъ можетъ не спокойный нравъ обузданъ быть силою примровъ: но тотъ, который сообщаетъ наставленіе, долженъ какъ Сагебъ быть чувствовавшимъ сильнйшія вліянія страстей, дабы тмъ возвысить цну добродтели, ибо хладное начертаніе не испытанныхъ опасностей, не можетъ возбудиіть разума въ сердцахъ на разсудительной юности.

Конецъ первой части.

Левшин Василий Алексеевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Повесть о Тугарине Змеевиче, Левшин Василий Алексеевич, Год: 1780
  2. Визири, или Очарованный лавиринф, Левшин Василий Алексеевич, Год: 1780
  3. Визири, или Очарованный лавиринф, Левшин Василий Алексеевич, Год: 1780
  4. В море житейском, Захарьин Иван Николаевич, Год: 1876
  5. Вечер на Кавказских водах в 1824 году, Бестужев-Марлинский Александр Александрович, Год: 1830
  6. Мальчики на Севере, Норрис Эмилия, Год: 1867
  7. Треугольная шляпа, Аларкон Педро, Год: 1874
  8. Софья Пушкарева, Гегидзе Борис Михайлович, Год: 1901
Электронная библиотека