Эдгаръ По
Избранные разсказы
Изданіе журнала ‘ПРОБУЖДЕНІЕ’.
1912
ВИЛЬЯМЪ ВИЛЬСОНЪ
Что она скажетъ? Что скажетъ эта ужасная совсть, —
этотъ призракъ идущій по моимъ пятамъ.
Chamberlayne—Pharronida.
Вильям Вильсон, По Эдгар Аллан, Год: 1839
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Позвольте мн называться Вильямомъ Вильсономъ. Лежащая передо мной чистая и непорочной близны страница не должна быть замарана моимъ настоящимъ именемъ. Это имя слишкомъ часто было предметомъ презрнія, ужаса и отвращенія для моего семейства. Разв возмущенныя стихіи не прогремли до самыхъ отдаленныхъ уголковъ земного шара его изъ ряду вонъ выходящій позоръ? О, самый отверженный изъ всхъ изгнанниковъ! Ты умеръ для этого міра навсегда, — для тебя погибла навсегда надежда на земныя почести, золотыя мечты и цвты славы:— и густая, черная, безграничная туча отчаянія вчно будетъ омрачать твои надежды…
Мн не хотлось бы, если бы я даже могъ это сдлать, вспоминать на этихъ страницахъ о послднихъ годахъ моего полнаго паденія и несмываемыхъ преступленій. Въ этомъ недавнемъ період моей жизни моя порочность и низость достигли крайнихъ предловъ, но здсь мн хотлось бы только опредлить начало ихъ зарожденія — и это единственная цль моей исповди. Вообще люди опускаются постепенно. Что касается меня, то покрывало добродтели сразу слетло съ меня. Не отличаясь особою порочностью я, идя гигантскими шагами, достигъ геліогабаловскихъ ужасовъ преступленія. Позвольте же мн разсказать подробно, какой случай, какое обстоятельство навлекло на меня это проклятіе. Смерть близка, и ея дуновеніе производитъ на мое сердце смягчающее вліяніе. Переская мрачную долину жизни, я жажду сочувствія — т. е. я хотлъ сказать, состраданія моихъ ближнихъ. Мн хотлось бы до нкоторой степени убдить ихъ, что я былъ рабомъ обстоятельствъ, ускользающихъ отъ человческаго контроля. Я бы хотлъ, чтобы имъ удалось найти въ приводимомъ мною ниже подробномъ отчет моей жизни хоть маленькій оазисъ ‘фатализма’ въ Сахар заблужденій. Я хотлъ бы, чтобы они признали — а они не могутъ отказать мн въ этомъ признаніи, — что хотя человчество и бывало подвержено страшнымъ искушеніямъ, — но никогда никто не былъ искушаемъ до такой степени, и поэтому не доходилъ до такого паденія. Я думаю, что врядъ ли кто-либо можетъ представить себ мои страданія, такъ непохожія на страданія другихъ людей. Но можетъ-быть это была только моя фантазія? Разв я не умираю жертвой ужаса и самой загадочной тайны видній?
Я потомокъ рода, отличавшагося во вс времена легко возбудимымъ темпераментомъ, соединеннымъ съ богатымъ воображеніемъ, и мое раннее дтство доказало, что я въ полной мр унаслдовалъ черты фамильнаго характера. По мр того, какъ я росъ, мой характеръ обрисовывался все ясне и ясне и сталъ, по многимъ основаніямъ, причиной серьезнаго безпокойства для моихъ друзей, и положительнаго предубжденія для меня самого. Я сдлался своевольнымъ, склоннымъ къ самымъ страннымъ причудамъ и сталъ жертвой самыхъ непреоборимыхъ страстей. Родители мои были слабовольны, сами страдали отъ такихъ же недостатковъ и потому не могли оказать надлежащаго вліянія, чтобы задержать развитіе моихъ дурныхъ наклонностей. Правда, съ ихъ стороны было сдлано нсколько слабыхъ, плохо направленныхъ попытокъ въ этомъ отношеніи, которыя окончились для нихъ неудачей, а для меня полнымъ торжествомъ. Начиная съ этого момента, мой голосъ сталъ въ дом закономъ, и въ томъ возраст, когда мои сверстники ходятъ еще на помочахъ, мн была предоставлена полная свобода дйствій, и я сталъ господиномъ своихъ поступковъ. Мои первыя школьныя впечатлнія связаны съ воспоминаніемъ объ обширномъ и причудливомъ дом въ стил Елизаветы, находившемся въ мрачномъ англійскомъ мстечк, которое славилось своими гигантскими узловатыми деревьями и необыкновенно старинными постройками. И въ самомъ дл, это достопочтенное мстечко обладало всми данными для того, чтобы казаться фантастическимъ. Я какъ сейчасъ могу представить себ освжительный холодокъ его тнистыхъ аллей, ароматъ его рощицъ, и до сихъ поръ сладостный трепетъ охватываетъ меня, когда я вспоминаю глубокій звукъ колокола, всякій часъ врывающагося своимъ страннымъ, металлическимъ мрачнымъ гуломъ въ тишину сроватыхъ сумерекъ, обволакивающихъ зубцы готической колокольни. Въ настоящее время, это перебираніе въ памяти мельчайшихъ школьныхъ воспоминаній и мечтаній доставляетъ мн удовольствіе, если возможно говорить объ удовольствіи въ моемъ положеніи. Для меня, придавленнаго несчастьемъ — увы! не фантастическимъ, а слишкомъ реальнымъ — извинительны поиски какого-нибудь хотя бы мимолетнаго утшенія въ этихъ ребяческихъ и несущественныхъ подробностяхъ. Кром того, хотя они очень обыденны и можетъ-быть сами по себ смшны, они пріобртаютъ въ моей фантазіи особое значеніе, вслдствіе ихъ связи съ тмъ мстомъ и съ той эпохой, въ которой я теперь различаю первыя предупрежденія судьбы, съ тхъ поръ все больше и больше захватывавшей меня своими когтями. Позвольте же мн подольше остановиться на этихъ воспоминаніяхъ,
Какъ я уже сказалъ, домъ былъ старъ и неправильной формы. Его окружалъ большой пустырь, обведенный высокой и прочной кирпичной стной, съ слоемъ известки и битаго стекла наверху. Эта ограда, сдлавшая бы честь и тюрьм, была границей нашихъ владній, наши взгляды проникали за предлы ея только три раза въ недлю, — одинъ разъ въ субботу посл полудня, когда намъ позволялась небольшая общая прогулка, и два раза въ воскресенье, когда мы, вытянувшись стройными рядами, какъ войско на парад, шли въ единственную церковь мстечка на утреннюю и вечернюю службу. Директоръ нашего училища былъ пасторомъ этой церкви. Съ какимъ восхищеніемъ и недоумніемъ смотрлъ я, обыкновенно, съ нашей отдаленной скамьи, какъ онъ медленно и торжественно всходилъ на каедру! Неужели этотъ почтенный проповдникъ, съ такимъ скромнымъ и добродушнымъ выраженіемъ лица, въ разввающемся, блестящемъ новизною духовномъ одяніи, въ тщательно напудренномъ парик, былъ тмъ самымъ человкомъ, который только-что съ суровымъ выраженіемъ лица, въ плать съ пятнами отъ табака, съ линейкой въ рук приводилъ въ исполненіе драконовскіе законы школы? О! этотъ парадоксъ настолько чудовищенъ, что исключаетъ всякую возможность его ршенія!
Въ одномъ изъ угловъ массивной стны скрывалась еще боле массивная дверь съ желзными засовами, заканчивающаяся наверху рядомъ желзныхъ зубцовъ. Она внушала намъ такой страхъ! Она открывалась только для трехъ періодическихъ выходовъ и возвращеній, о которыхъ я уже говорилъ, и тогда во всякомъ скрип ея крпкихъ петлей намъ чудилось что-то таинственное, вызывающее цлый міръ серьезныхъ наблюденій и размышленій. Большой пустырь неправильной формы былъ раздленъ на нсколько частей, изъ которыхъ три, или четыре самыхъ большихъ образовывали рекреаціонный дворъ. Онъ былъ утрамбованъ и посыпанъ грубымъ пескомъ. Насколько я помню, на немъ не было ни скамей, ни деревьевъ, и само собой разумется, онъ былъ расположенъ позади дома. Передъ фасадомъ находился небольшой цвтникъ, обсаженный буксомъ и другими кустарниками, но намъ приходилось проходить черезъ этотъ священный оазисъ только въ очень рдкихъ случаяхъ, при поступленіи въ школу или уходя изъ нея, когда по зову кого-нибудь изъ нашихъ друзей или родственниковъ мы весело отправлялись въ путь къ родительскому очагу на рождественскія или пасхальныя вакаціи.
А самый домъ — какая это была удивительно старая постройка! Для меня онъ представлялся настоящимъ заколдованнымъ дворцомъ. Какое множество въ немъ всевозможныхъ закоулковъ, клтушекъ, поворотовъ. Очень трудно было сказать съ увренностью, находишься ли въ первомъ, или во второмъ этаж. Для того, чтобы пройти изъ одной комнаты въ другую, нужно было всегда подняться или спуститься по двумъ-тремъ ступенькамъ.
Кром того, онъ до того изобиловалъ совершенно непонятными архитектурными капризами, что наши самые сравнительно точныя представленія относительно общаго плана строенія были очень смутны. Впродолженіе пяти лтъ моего пребыванія въ школ, я никогда не могъ съ точностью опредлить, въ какомъ мст зданія была расположена маленькая спальня гд я помщался вмст съ восемнадцатью или двадцатью другими учениками.
Классная была самой большой комнатой въ дом — и какъ мн казалось, даже въ цломъ свт, по крайней мр, я не могъ себ иначе представить ее.
Она была очень длинна, очень узка и низка, съ стрльчатыми окнами и дубовымъ потолкомъ. Въ отдаленномъ углу, бывшемъ для насъ источникомъ ужаса, помщалась четыреугольная ограда въ восемь или десять футовъ, представлявшая собою sanctum нашего принципала доктора богословія Брансби, во время классныхъ занятій. Она была выстроена очень прочно и въ нее вела массивная дверь, мы скоре согласились бы умереть, чмъ открыть ее въ отсутствіе domini. Въ двухъ другихъ углахъ находились подобныя же помщенія, хотя и не внушавшія намъ такого же благоговнія, но тмъ не мене наводившія на насъ страхъ, одно изъ нихъ было каедрой учителя словесности, другое — каедрой учителя англійскаго языка и математики. По всей зал были разсяны многочисленные скамьи и пюпитры, заваленные книгами съ грязными слдами пальцевъ, они шли неправильними рядами, которые перекрещивались во всхъ направленіяхъ,— вс они были выкрашены въ черную краску, но до такой степени потерты отъ времени, до такой степени изрзаны и испещрены заглавными буквами, цлыми именами, карикатурами и другими произведеніями перочиннаго ножа, что совершенно потеряли свою прежнюю форму. Въ одномъ конц залы стояла огромная бочка съ водой, а въ другомъ — возвышались стнные часы солидныхъ размровъ. Находясь въ заключеніи за крпкими стнами этого почтеннаго учебнаго заведенія, я проводилъ въ немъ годы третьяго пятилтія моей жизни безъ особаго отвращенія и скуки.
Для того, чтобы занять, или заинтересовать воспріимчивый мозгъ ребенка, вовсе не нужно богатства впечатлній вншняго міра, и кажущееся мрачное однообразіе школы давало матеріалъ для такихъ сильныхъ возбужденій, которыхъ я не могъ найти впослдствіи ни въ разврат моего юношества, ни въ преступленіяхъ зрлаго возраста. Во всякомъ случа, мн кажется, что мои первые шаги интеллектуальнаго развитія были неправильны и неуравновшены.
Вообще говоря, отъ воспоминаній дтства у зрлаго человка не остается никакого строго опредленнаго впечатлнія. Все представляется какъ бы въ туман — сохраняются лишь слабыя и неясныя воспоминанія о маленькихъ удовольствіяхъ и фантасмагорическихъ страданіяхъ. Со мною было наоборотъ. Въ моемъ дтств я воспринималъ уже съ энергіей зрлаго человка все то, что и теперь еще прочно и отчетливо запечатлно въ моей памяти.
А между тмъ въ дйствительности, съ обыкновенной житейской точки зрнія — какъ мало было во всемъ этомъ матеріала для воспоминаній!
Пробужденіе утромъ, приказаніе вечеромъ ложиться спать, приготовленіе уроковъ, отвты, періодическіе отпуски на прогулку, ссоры, забавы и интриги во время рекреацій на двор, — все это, изчезнувшее изъ памяти, какъ бы по мановенію волшебнаго жезла, заключало въ себ такое изобиліе воспріятій, можно сказать цлый міръ разнообразныхъ впечатлній и самыхъ упоительныхъ и полныхъ страсти ощущеній.
Oh! le bon temps que ее siè,cle de ferl
Моя пылкая, властная, полная энтузіазма натура не могла не выдвинуть меня изъ среды моихъ товарищей и мало-помалу совершенно естественно создала мн первенствующее положеніе между всми моими сверстниками, за исключеніемъ одного.
Этотъ ученикъ хотя и не былъ моимъ родственникомъ, но назывался такъ же, какъ и я:— въ этомъ обстоятельств на первый взглядъ не было ничего удивительнаго — такъ какъ мое имя, несмотря на аристократичность моего происхожденія, было однимъ изъ тхъ обыденныхъ именъ, которыя съ незапамятныхъ временъ, по праву давности, считались принадлежностью толпы. Въ этомъ разсказ я присвоилъ себ имя Вильяма Вильсона — и это вымышленное названіе очень схоже съ моимъ настоящимъ именемъ. Ученикъ, называвшійся такимъ же именемъ, одинъ изъ всего нашего класса, ршался соперничать со мной, какъ въ успхахъ по ученію, такъ и въ играхъ и спорахъ во время рекреаціи, отказывался слпо принимать на вру утвержденія и не выказывалъ полнаго подчиненія моей вол, однимъ словомъ обнаруживалъ противодйствіе моей диктатур во всевозможныхъ случаяхъ. Едва-ли можно найти гд-либо такой неограниченный деспотизмъ, какой наблюдается у выдающагося по способностямъ ребенка надъ его мене одаренными товарищами.
Протестъ Вильсона былъ для меня источникомъ большихъ затрудненій, тмъ боле, что, несмотря на то, что я считалъ своей обязанностью публично посмиваться надъ его претензіями, въ глубин души я чувствовалъ, что боюсь его. Кром того, я не могъ не уважать его за умнье поставить себя на равную непринужденную ногу со мной, — что и было доказательствомъ его настоящаго превосходства, — между тмъ, какъ съ моей стороны существовало только постоянное усиліе не очутиться въ подчиненномъ положеніи. А между тмъ только я одинъ замчалъ это превосходство или, врне, равенство, наши товарищи, вслдствіе какого-то необъяснимаго ослпленія, даже и не подозрвали о чемъ-либо подобномъ. И дйствительно, его соперничество, его противодйствіе и въ особенности его вмшательство въ мои планы имло совершенно частный характеръ. У него, повидимому, совершенно отсутствовало честолюбіе, которое возбуждало во мн жажду власти, и не было той страстной энергіи, которая давала мн возможность ее осуществить.
Можно было думать, что въ этомъ соперничеств онъ руководится только однимъ страннымъ желаніемъ пойти въ разрзъ съ моимъ мнніемъ, изумить и больно задть меня, хотя въ нкоторыхъ случаяхъ я не могъ не замтить, съ смшаннымъ чувствомъ изумленія, униженія и гнва, что онъ примшивалъ къ своимъ оскорбленіямъ, дерзостямъ и противорчіямъ совершенно не подходящую и потому страшно непріятную для меня снисходительность и нжность. Я могъ объяснить такое странное поведеніе съ его стороны, только предположивъ, что оно является результатомъ полнаго самодовольства, позволяющаго ему усвоить себ вульгарный тонъ покровительства по отношенію ко мн.
Можетъ-быть эта послдняя черта въ поведеніи Вильсона въ соединеніи съ тождествомъ нашихъ именъ и случайнымъ одновременнымъ поступленіемъ въ школу — и была причиной возникновенія въ старшихъ классахъ убжденія въ томъ, что мы братья. Обыкновенно, старшіе не особенно вникали въ дла учениковъ младшихъ классовъ. Я уже говорилъ, или долженъ былъ сказать, что Вильсонъ не находился ни въ какой, даже самой отдаленной, родственной связи съ моей семьей. Но несомннно, если бы мы были братьями — мы бы должны были быть близнецами, потому что, случайно уже посл того, какъ я покинулъ школу доктора Брансби, я узналъ, что мой однофамилецъ родился 19 января 1813, что представляетъ замчательное совпаденіе, такъ какъ мое рожденіе приходится въ это же число.
Можетъ показаться страннымъ, что несмотря на постоянную боязнь, внушаемую мн соперничествомъ Вильсона и его невыносимымъ духомъ противорчія, я все-таки не могъ его ненавидть въ полной мр. Почти всякій день между нами происходила ссора, въ которой, уступая мн публично пальму побды, онъ старался все-таки до нкоторой степени дать мн почувствовать, что не я, а онъ заслужилъ ихъ, какъ бы то ни было, но съ моей стороны чувство гордости, а съ его — сознаніе собственнаго достоинства заставляло насъ твердо держаться опредленныхъ рамокъ приличія, хотя въ нашихъ характерахъ было достаточно точекъ соприкосновенія для пробужденія такого чувства, которому только принятыя нами взаимныя отношенія мшали перейти въ дружбу, И дйствительно, мн очень трудно опредлить или описать мои настоящія чувства къ нему, они составляли очень причудливую и разнородную амальгаму — изъ враждебности, не перешедшей еще въ ненависть, изъ уваженія, почтенія, боязни и сильнаго, тревожнаго любопытства.
Совершенно излишне прибавлять, для свднія моралиста, что мы съ Вильсономъ были неразлучными товарищами.
Безъ сомннія, эта ненормальность и двуличность нашихъ отношеній и переплавляли вс мои многочисленныя явныя и скрытыя нападки на него въ иронію и карикатуру (шутовство тоже можетъ наносить тяжелыя раны), отнимая отъ нихъ характеръ настоящей опредленной враждебности. Но, несмотря на вс мои усилія, я не всегда достигалъ на этомъ поприщ полнаго торжества, хотя вс мои планы были очень остроумно задуманы, такъ какъ у моего однофамильца въ характер было много той строгости, соединенной съ сдержанностью и спокойствіемъ, которая, наслаждаясь уколами своихъ шутокъ, никогда не показываетъ своей Ахиллесовой пяты и совершенно недоступна для насмшекъ. Я могъ найти въ немъ только одну уязвимую точку, а именно одинъ физическій недостатокъ, происходящій можетъ-быть отъ какого-нибудь конституціональнаго порока и которымъ мене ожесточенный противникъ никогда не сталъ бы пользоваться для своихъ цлей, — у моего соперника наблюдалась слабость голосового аппарата, отчего онъ могъ говорить только тихимъ шопотомъ. Я же всегда старался извлечь изъ этого недостатка возможныя для меня выгоды.
Вильсонъ платилъ мн тою же монетой и, кром того, у него въ распоряженіи былъ особый видъ хитрости, которая ужасно раздражала меня. Какъ ему удалось догадаться, что такое незначительное обстоятельство будетъ безконечно волновать меня, составляетъ вопросъ, который я никакъ не могъ ршить, но какъ только оно было имъ найдено, онъ сталъ упорно пользоваться этимъ средствомъ пытки. Я всегда питалъ отвращеніе къ моей несчастной, неизящной фамиліи и къ моему плебейскому, тривіальному имени, оно терзало мой слухъ всякій разъ, какъ меня вызывали, и когда въ первый же день моего поступленія въ школ появился другой Вильямъ Вильсонъ, я сталъ ненавидть его за то, что онъ носитъ такое же имя и еще съ большимъ отвращеніемъ сталъ относиться къ нему, потому что оно было именемъ совершенно посторонняго человка — изъ-за котораго оно будетъ произноситься вдвое чаще, который будетъ постоянно вмст со мной, — и дла котораго въ повседневной жизни школы, вслдствіе этого несчастнаго совпаденія, очень часто и неизбжно будутъ смшиваться съ моими.
Чувство возмущенія, возбужденное этимъ обстоятельствомъ, обострялось все боле и боле при всякомъ случа, освщавшемъ нравственное или физическое сходство между моимъ соперникомъ и мною. Въ то время я еще не зналъ о замчательномъ факт тожественности нашего возраста, но я видлъ, что мы были одинаковаго роста, и даже пришелъ къ заключенію, что между нами существуетъ большое сходство, какъ въ общемъ облик, такъ и въ отдльныхъ чертахъ лица. Меня также раздражали слухи, ходившіе о нашемъ родств и считавшіеся достоврными въ старшихъ классахъ. Однимъ словомъ, ничто не могло такъ взволновать меня (хотя я съ величайшимъ стараніемъ старался скрыть причины моего волненія), какъ намекъ на какое-нибудь сходство между нами, — касался ли онъ нашего развитія, личности, или происхожденія, но на самомъ дл, я не имлъ никакого основанія думать, что это сходство (за исключеніемъ факта родства и всего того, что умлъ находить только самъ Вильсонъ) было когда нибудь предметомъ какихъ-нибудь комментарій, или когда-нибудь замчалось нашими товарищами по классу. Для меня было ясно только то, что оно служило предметомъ внимательнаго наблюденія для Вильсона во всхъ своихъ проявленіяхъ, такъ же, какъ и для меня, но что, при подобныхъ обстоятельствахъ, онъ могъ извлекать изъ этого сходства раздражавшія меня мелочи — я не могу приписывать ничему другому, какъ я уже сказалъ выше, какъ только его необыкновенной проницательности.
Онъ отвчалъ мн, стараясь всегда въ жестахъ и словахъ копировать меня — и всегда прекрасно исполнялъ эту роль. Ему не трудно было скопировать мой костюмъ, точно такъ же, какъ усвоить себ особенности моей походки и моихъ манеръ, несмотря даже на свой физическій недостатокъ, онъ научился подражать моему голосу.
Конечно, онъ не пробовалъ сравняться со мной въ сил звука, но тонъ его былъ одинаковъ съ моимъ, и несмотря на то, что онъ говорилъ тихо, его голосъ былъ, какъ бы эхомъ моего.
Какъ сильно это въ высшей степени интересное подражаніе (потому что я не могу назвать его карикатурой) мучало меня, — трудно даже представить себ. У меня было только единственное утшеніе въ томъ, что это подражаніе, повидимому, замчалось только мной однимъ, и что мн приходилось переносить таинственныя и саркастическія улыбки исключительно только моего однофамильца. Довольный произведеннымъ на меня эффектомъ своихъ уловокъ, онъ втайн наслаждался нанесенными имъ мн уколами и, кажется, относился съ презрніемъ къ тмъ знакамъ публичнаго одобренія, которые ему такъ легко было получить за свои остроумныя выдумки. Но, какъ наши товарищи не догадались о его намреніяхъ, какъ они могли не замтить его отношенія ко мн и не присоединиться къ его насмшливому третированію меня, — въ теченіе многихъ мсяцевъ представляло для меня неразршимую загадку и служило источникомъ безпокойства. Можетъ-быть очень продолжительная постепенность подражанія сдлала его незамтнымъ, или можетъ-быть моя безопасность въ этомъ отношеніи обусловливалась мастерствомъ исполненія, въ которомъ подражатель руководствовался не буквой (доступной наблюденію толпы), а, къ моему величайшему удивленію и огорченію, возсозданіемъ духа оригинала.
Я уже говорилъ нсколько разъ о мучительномъ для меня покровительственномъ тон съ его стороны и его частомъ и услужливомъ вмшательств въ мои поступки. Это вмшательство принимало иногда непріятный характеръ совта, который хотя и не давался открыто, но подразумвался или внушался. Я принималъ его съ отвращеніемъ, которое усиливалось съ каждымъ годомъ. Тмъ не мене, я считаю своимъ долгомъ признать, что даже и въ эту отдаленную эпоху я не могу припомнить ни одного случая, въ которомъ внушенія моего соперника были бы (какъ это совершенно естественно могло быть въ возраст не богатомъ опытомъ и недостаточно зрломъ) ошибочны и безразсудны, — наоборотъ, его нравственное чувство, а также и способности, и свтскій тактъ были гораздо тоньше моихъ и что, конечно, я былъ бы въ настоящую минуту лучшимъ и потому боле счастливымъ человкомъ, если бы я не такъ часто отвергалъ его, произносившіеся многозначительнымъ шопотомъ, совты, которые были для меня въ то время такъ ненавистны и къ которымъ я относился съ величайшимъ презрніемъ.
Такимъ образомъ, мало-по-малу во мн укрплялся протестъ противъ его возмутительнаго надзора, и я съ каждымъ днемъ все боле и боле ненавидлъ то, что считалъ съ его стороны невозможною дерзостью. Я говорилъ уже, что въ первые годы нашего товарищества мои чувства къ нему могли легко перейти въ дружбу, но въ продолженіе послднихъ мсяцевъ моего пребыванія въ школ, хотя онъ и меньше надодалъ мн своими обычными пріемами поддразниванія, мое отношеніе къ нему сдлало поворотъ въ сторону положительной ненависти.
Какъ мн кажется, ему удалось это замтить при одномъ обстоятельств, и съ тхъ поръ онъ сталъ меня избгать, или старался сдлать видъ, что избгаетъ.
Почти въ то же время, если мн только не измняетъ память, у насъ произошла съ нимъ бурная стычка, во время которой онъ, выйдя изъ рамокъ своей обычной сдержанности, говорилъ и поступалъ съ совершенно несвойственной ему развязностью. Тогда-то я открылъ, или мн показалось, что я открылъ въ его разговор, въ манер и въ его общемъ облик то, что сначала заставило меня содрогнуться, затмъ глубоко заинтересовало меня, вызвавъ въ моемъ представленіи какія-то неясныя виднія моего ранняго дтства, какія-то странныя, смшанныя мимолетныя воспоминанія о томъ времени, о которомъ моя память не сохранила никакихъ свдній. Всего лучше я могу опредлить это гнетущее ощущеніе, сказавъ, что мн трудно было отдлаться отъ мысли, что я уже какъ будто раньше, въ какую-то очень отдаленную эпоху зналъ моего однофамильца. Эта иллюзія, во всякомъ случа, исчезла такъ же быстро, какъ и появилась, и я упоминаю о ней только для объясненія моего послдняго разговора съ моимъ alter ego.
Старый и обширный домъ съ своими безконечными подраздленіями заключалъ въ себ нсколько большихъ, соединявшихся между собой комнатъ, служившихъ спальнями для большей части учениковъ. Тмъ не мене (какъ это непремнно и должно было быть въ зданіи съ такимъ запутаннымъ планомъ) въ немъ находилось много угловъ и закоулковъ, — которые въ цляхъ экономіи изобртательный докторъ Брансби тоже превратилъ въ дортуары, но такъ какъ это были небольшія клтушки, то въ нихъ не могло помщаться больше одного ученика. Одну изъ такихъ маленькихъ комнатъ и занималъ Вильсонъ.
Однажды ночью, въ конц моего пятаго года пребыванія въ школ и вскор посл ссоры, о которой я уже говорилъ, воспользовавшись тмъ, что вс спали крпкимъ сномъ, я всталъ съ постели и съ лампой въ рук проскользнулъ по лабиринту узкихъ проходовъ къ комнат моего соперника.
Я очень долго придумывалъ, какъ бы сыграть съ нимъ одну изъ тхъ злыхъ штукъ, которыя мн до сихъ поръ не удавались. Я ршилъ привести мой планъ въ исполненіе и дать ему почувствовать всю кипвшую во мн злобу.
Дойдя до его спальни, я вошелъ потихоньку, оставивъ лампу подъ абажуромъ у двери. Приблизившись къ моему сопернику, я прислушивался къ его ровному дыханію. Убдившись, что онъ крпко спитъ, я возвратился назадъ къ двери, взялъ лампу и снова приблизился къ его постели. Занавсы были спущены, я отдернулъ ихъ безшумно и медленно, чтобы принести въ исполненіе мое намреніе, въ это время свтъ упалъ на спящаго и одновременно съ этимъ мой взглядъ остановился на немъ. Я смотрлъ на него и чувствовалъ, какъ цпеню и холодю отъ ужаса. Сердце мое билось, колни дрожали и невыносимый и необъяснимый испугъ охватывалъ все мои существо. Судорожно дыша — я поднесъ лампу еще ближе къ его лицу… Неужели это были черты лица Вилліама Вильсона! Я зналъ, что это былъ онъ, но я весь дрожалъ, какъ въ лихорадк, представляя себ, что я вижу не его черты лица. Что же такое было въ нихъ особеннаго, что могло смутить меня до такой степени? Я продолжалъ всматриваться въ него, и у меня кружилась голова отъ тысячи безсвязныхъ мыслей, возникавшихъ въ моемъ мозгу. Онъ не былъ такимъ, нтъ, конечно онъ не казался мн такимъ въ часы своего бодрствованія. То же имя! Т же черты лица! Одинъ и тотъ же день поступленія въ школу! И затмъ это упорное и необъяснимое подражаніе моей походк, моему голосу, моему костюму и моимъ манерамъ! Могло ли быть дйствительно, въ предлахъ человческой возможности, что то, что было Вильямомъ Вильсономъ, было только результатомъ привычки къ насмшливому подражанію! Дрожа отъ ужаса, я потушилъ лампу, вышелъ изъ комнаты и вскор разъ навсегда покинулъ эту школу, чтобы никогда въ нее не возвращаться.
По прошествіи нсколькихъ мсяцевъ, которые я провелъ у моихъ родителей въ полной праздности, я поступилъ въ Итонскій колледжъ. Этотъ короткій перерывъ былъ совершенно достаточенъ для того, чтобы ослабить воспоминанія о событіяхъ въ школ Брансби, или, по крайней мр, произвести замтное измненіе въ характер тхъ чувствъ, которыя внушали мн эти воспоминанія. Дйствительность, трагическая сторона драмы для меня больше не существовала. Я уже находилъ теперь нкоторыя основанія сомнваться въ свидтельств моихъ чувствъ и почти всегда, припоминая мои приключенія, удивлялся безграничности человческаго легковрія и смялся надъ богатой силой воображенія, унаслдованной мной отъ предковъ. Жизнь, которую я велъ въ Итон, только способствовала развитію во мн такого рода скептицизма, Вихрь безумства, охватившій меня въ это время, смелъ все, поглотивъ сразу вс прежнія прочныя и серьезныя впечатлнія, и оставилъ въ моемъ воспоминаніи только безразсудства предшествующаго періода моей жизни.
Въ мою задачу, во всякомъ случа, не входятъ описанія моихъ отчаянныхъ безпутствъ, которыя нарушали вс законы нравственности и ускользали отъ всякаго наблюденія. Три безразсудныхъ года, прожитыхъ безполезно, только укрпили во мн порочныя привычки и подвинули ненормальнымъ образомъ мое физическое развитіе. Однажды, посл цлой недли, проведенной самымъ распутнымъ образомъ, я пригласилъ къ себ въ комнату на тайную оргію компанію самихъ развращенныхъ студентовъ. Мы собрались поздно ночью, потому что нашъ кутежъ долженъ былъ продолжаться до утра. Вино лилось ркой и другіе, можетъ быть, боле опасные соблазны тоже не были забыты нами, такъ что къ тому времени, какъ начала заниматься заря и небо стало блднть на восток, наши безумства и излишества достигли своего апогея. Доведенный до неистоваго возбужденія, разгоряченный картами и виномъ, я только что приготовился произнести непристойный тостъ, какъ мое вниманіе было внезапно отвлечено тмъ, что одна изъ дверей внезапно открылась, и я услышалъ торопливый говоръ появившагося на порог слуги. Онъ говорилъ, что меня ждетъ кто-то въ вестибюл, и желаетъ говорить со мной по спшному длу.
Я находился въ состояніи особеннаго возбужденія отъ вина, и этотъ внезапный перерывъ скоре доставилъ мн удовольствіе, чмъ удивилъ меня. Шатаясь, я бросился къ двери и быстро очутился въ вестибюл. Въ этомъ узкомъ и низкомъ помщеніи не горло ни одной лампы, и оно освщалось только слабымъ свтомъ зари, проникавшимъ изъ стекляннаго купола.
Не усплъ я переступить порогъ, какъ увидлъ молодого человка, почти моего роста, одтаго въ блый, сшитый по послдней мод домашній костюмъ врод того, какой былъ на мн въ ту минуту, не смотря на слабый свтъ, я все это увидлъ сразу, хотя и не могъ различить чертъ его лица. Только что я вошелъ въ вестибюль, какъ онъ бросился ко мн и, схвативъ меня за руку нетерпливымъ, властнымъ жестомъ, прошепталъ мн на ухо: ‘Вилліамъ Вильсонъ’. Эти слова моментально отрезвили меня.
Въ манер новоприбывшаго, въ нервномъ дрожаніи его пальца, который онъ держалъ на высот моихъ глазъ, было что-то такое, что страшно изумило меня, но мое волненіе было вызвано не изумленіемъ, а другимъ обстоятельствомъ. Въ этихъ странныхъ словахъ, произнесенныхъ низкимъ, свистящимъ голосомъ, было какое-то особенное значеніе и торжественность наставленія. Кром того, характеръ и тонъ этихъ простыхъ, знакомыхъ слоговъ, произнесенныхъ таинственнымъ шопотомъ, возбуждали въ моей душ тысячи воспоминаній прошлыхъ дней и пронизывали мою душу какъ бы электрической искрой. Но раньше, чмъ я могъ придти въ себя и собрать свои мысли, таинственный незнакомецъ исчезъ.
Хотя это происшествіе и произвело сильное впечатлніе на мое разстроенное воображеніе, тмъ не мене оно скоро улетучилось. Правда, въ теченіе нсколькихъ недль, я поочередно, то подвергалъ этотъ фактъ серьезному изслдованію, то погружался въ туманъ болзненныхъ измышленій. Я не пытался опровергать существованіе странной личности, вмшивавшейся такъ настойчиво въ мои дла и удручавшей меня своими услужливыми совтами. Но кто такое, что такое представлялъ собою этотъ Вильсонъ? Откуда онъ явился? Какая была цль его появленія? Я не могъ отвтить удовлетворительно ни на одинъ изъ этихъ вопросовъ,— я только зналъ, относительно него, что, вслдствіе какого-то внезапнаго несчастья въ его семь, онъ покинулъ школу доктора Брансби въ тотъ-же самый день, когда я бжалъ изъ него. По прошествіи нкотораго времени, я пересталъ объ этомъ думать, и все мое вниманіе было поглощено предполагаемымъ отъздомъ въ Оксфордъ. Тамъ я достигъ скоро возможности — благодаря честолюбивой расточительности моихъ родителей, позволившей мн вести дорогой образъ жизни и предаваться столь пріятной моему сердцу роскоши — соперничать въ бросаніи денегъ съ самыми богатыми наслдниками великобританскихъ графствъ. При такихъ благопріятныхъ условіяхъ, мой порочный характеръ сталъ проявляться все съ большей и большей силой, и, въ безумномъ опьяненіи моихъ оргій, я пренебрегалъ всми обыденными правилами приличій.
Но я не буду останавливаться здсь на подробномъ описаніи моихъ безпутствъ. Достаточно сказать, что я превзошелъ Ирода въ разврат и что, окрестивъ своимъ именемъ множество новыхъ безумствъ, я сдлалъ богатое добавленіе къ длинному перечню пороковъ, царившихъ въ то время въ самомъ распущенномъ университет Европы.
Многимъ покажется невроятнымъ, что я до такой степени утратилъ понятіе о благородств, что сталъ изучать самые низкіе пріемы профессіональнаго игрока и, сдлавшись адептомъ этого презрннаго занятія, пользовался имъ какъ средствомъ для увеличенія своихъ громадныхъ доходовъ за счетъ слабохарактерныхъ моихъ товарищей. А между тмъ это было такъ.
И самая чудовищность этого проступка противъ чувства собственнаго достоинства и чести била главною, а можетъ быть и единственною причиною моей безнаказанности. Между моими товарищами не было ни одного, который не отвергъ бы скорй свидтельства своихъ чувствъ, чмъ заподозрилъ бы въ такомъ поведеніи веселаго, прямодушнаго, великодушнаго Вильяма Вильсона — самаго благороднаго и щедраго изъ оксфордскихъ коллегъ — того, безумства котораго, по словамъ его прихлебателей, были только безумствами юности и безграничной фантазіи, — заблужденія котораго были неподражаемыми причудами, — а самые черные пороки безразсудными излишествами.
Я провелъ два года такимъ веселымъ образомъ, когда въ университетъ поступилъ молодой человкъ, принадлежащій къ свже-испеченному дворянству, нкто Глендиннингъ — страшный богачъ, которому, какъ гласила молва, его богатство досталось безъ всякаго труда. Я скоро пришелъ къ заключенію, что онъ былъ недалекъ и потому намтилъ его, какъ превосходную жертву для проявленія моихъ талантовъ. Я сталъ его часто приглашать играть и старался съ обыкновенной хитростью игрока давать ему выигрывать значительныя суммы, чтобы завлечь его, какъ можно лучше, въ мои сти. Наконецъ, когда мой планъ совершенно созрлъ, я встртился съ нимъ съ окончательнымъ намреніемъ обыграть его у одного изъ нашихъ товарищей м-ра Престона, нашего общаго пріятеля, но который, я долженъ отдать ему эту справедливость, не имлъ ни малйшаго подозрнія о моемъ намреніи. Чтобы придать замыслу боле приличный видъ, я позаботился пригласить общество изъ восьми или десяти лицъ, а также и о томъ, чтобы предложеніе карточной игры явилось совершенно случайнымъ, и исходило бы отъ лица того, кого я имлъ намреніе обыграть. Чтобы не распространяться боле объ этомъ позорномъ предпріятіи, сказку только, что я не пренебрегъ ни одной изъ низкихъ подлостей, такъ часто практикующихся въ подобныхъ случаяхъ, что остается только удивляться какъ до сихъ поръ находятся дураки, попадающіеся въ эти ловушки.
Было очень поздно, когда я началъ дйствовать такимъ образомъ, чтобы имть своимъ партнеромъ только одного Глендиннинга.
Мы играли въ мою любимую игру — экарте. Все остальное общество, заинтересованной грандіозными размрами, которые принимала наша игра, бросило свои карты и столпилось вокругъ насъ.
Нашъ ново-испеченный аристократъ, котораго я очень искусно сильно подпоилъ въ начал вечера, сдавалъ и игралъ особенно нервнымъ образомъ, что хотя и не вполн, но до нкоторой степени объяснилось его опьяненіемъ.
Въ теченіе небольшого промежутка времени онъ задолжалъ мн крупную сумму, и затмъ, выпивъ залпомъ стаканъ портвейна, сдлалъ то, что я заране предвидлъ, а именно предложилъ удвоить ставку, достигавшую и тогда уже большихъ размровъ. Постаравшись очень искусно сдлать видъ, что я противъ этого, я согласился на его предложеніе только тогда, когда мой повторный отказъ вызвалъ съ его стороны по моему адресу такія рзкія слова, что мое согласіе имло видъ желаніе сдлать ему на зло. Результатъ получился, какого я ожидалъ, моя добыча запуталась окончательно въ разставленныхъ для нея стяхъ, мене чмъ въ часъ его долгъ учетверился.
Уже съ нкотораго времени я замтилъ, что лицо его утратило краску, которая была вызвана выпитымъ виномъ, а затмъ я съ удивленіемъ увидлъ, что оно страшно поблднло. Я говорю съ удивленіемъ, такъ какъ я собралъ о Глендиннинг точныя свднія, на основаніи которыхъ я считалъ его настолько богатымъ, что проигранныя имъ суммы не могли, какъ я предполагалъ — серьезно безпокоить и такъ сильно взволновать его.
Самое простое объясненіе, которой естественно пришло мн въ голову, заключалось въ томъ, что на него сильно подйствовало выпитое имъ вино, и я скоре съ цлью сохраненія моей репутаціи въ глазахъ моихъ товарищей, чмъ изъ желанія показать свое безкорыстіе, сталъ ршительно настаивать на окончаніи игры, когда нсколько словъ произнесенныхъ стоящими вблизи меня и восклицаніе Глендиннинга, выразившее полное отчаянье, дали мн понять, что я окончательно разорилъ его при условіяхъ, сдлавшихъ его предметомъ общаго сожалнія.
Трудно, сказать, какъ бы я ршилъ поступить. Печальное положеніе моей жертвы навяло на всхъ замшательство и грусть, въ теченіе нсколькихъ минутъ царило полное молчаніе, во время котораго я чувствовалъ, какъ мое лицо пылаетъ подъ презрительными и укоризненными взглядами, бросаемыми на меня моими, еще не окончательно закоренлыми въ порок, товарищами. И я долженъ сознаться, что съ моей души мгновенно спала невыносимая тяжесть, благодаря внезапному и странному обстоятельству, прервавшему это невыносимое для меня положеніе.
Тяжелыя половинки дверей вдругъ раскрылись настежь съ такой силой и быстротой, что вс свчи потухли сразу, какъ по волшебному мановенію. Но при угасающемъ свт мн удалось замтить, что вошелъ какой-то незнакомецъ почти одного роста со мной, — плотно закутанный въ плащъ. Когда наступилъ полный мракъ, мы могли только чувствовать, что онъ находится среди насъ. Но раньше чмъ кто-либо изъ насъ пришелъ въ себя отъ удивленія, которое произвело на какъ это неожиданное вторженіе, мы услышали голосъ непрошеннаго гостя:
— Джентльмены, — сказалъ онъ очень тихимъ, но ясно различимымъ, хорошо мн знакомымъ голосомъ, проникавшимъ до мозга моихъ костей:— джентльмены, я не буду просить у васъ извиненія за мое поведеніе, потому что, поступая такимъ образомъ, я только исполняю свой долгъ. Вы безъ сомннія, не знаете настоящаго нравственнаго облика лица, выигравшаго огромную сумму въ экарте у лорда Глендиннинга. Я хочу вамъ предложить очень легка исполнимое и врное средство для полученія очень важныхъ свдній по этому вопросу. Разсмотрите, пожалуйста, внимательно подкладку обшлага его лваго рукава и т небольшіе свертки, которые вы найдете въ обширныхъ карманахъ его редингота.
Въ то время, когда онъ говорилъ, было такъ тихо, что былъ-бы слышенъ шумъ отъ паденія булавки на коверъ. Окончивъ свою рчь, онъ изчезъ также быстро, какъ и появился. Какъ мн описать, что я чувствовалъ въ эту минуту? Нужно ли объяснять, что я испыталъ весь ужасъ человка, на которомъ лежитъ пятно проклятія. Но мн некогда было размышлять о своемъ положеніи. Нсколько рукъ ближе стоявшихъ лицъ грубо схватили меня въ то время, какъ другіе зажигали свчи. Меня стали обыскивать. Въ подкладк рукава нашли вс главныя фигуры экарте, а въ карманахъ моего редингота нсколько колодъ картъ совершенно такихъ-же, какими мы играли въ нашемъ кружк, съ тою разницею, что мои были подобраны, т. е. края фигуръ были незамтно выгнуты по поперечной сторон, а края простыхъ картъ — по длин. Благодаря этому расположенію, обыгрываемая жертва ржетъ, обыкновенно, колоду по долевой линіи, вслдствіе чего неизмнно даетъ фигуру въ руки противнику, между тмъ какъ шулеръ, ржущій колоду поперекъ даетъ своей жертв только простую карту.
Буря возмущенія и гнва не оскорбила бы меня такъ сильно, какъ презрительное молчаніе и саркастическое спокойствіе, съ которыми была встрчена эта находка.
— Мистеръ Вильсонъ, — обратился ко мн хозяинъ, наклоняясь, чтобы поднять великолпный плащъ, подбитый дорогимъ мхомъ, вотъ вашъ плащъ. (Стояла холодная погода и, выходя изъ дому, я набросилъ плащъ, который я снялъ, когда вошелъ въ карточную комнату).— Мн кажется, — прибавилъ онъ, разсматривая складки плаща съ горькой усмшкой: — что будетъ совершенно излишнимъ искать новыхъ доказательствъ вашего знанія жизни. Съ насъ довольно того, что мы видли. Я надюсь, что вы поймете необходимость покинуть Оксфордъ, а во всякомъ случа, я прошу васъ немедленно оставить мой домъ.
Весьма возможно, что я не оставилъ бы такого оскорбленія, унижающаго и втаптывающаго меня въ грязь, безъ отвта насильственнымъ дйствіемъ, еслибы все мое вниманіе не было въ эту минуту обращено на необъяснимый, изумительный фактъ. Плащъ, который я принесъ, былъ, какъ я уже сказалъ, подбить очень рдкимъ и страшно дорогимъ мхомъ. Покрой его былъ совершенно оригиналенъ и идея его всецло принадлежала мн, въ вопросахъ костюма я давалъ полный просторъ моей фантазіи и доводилъ увлеченіе дэндизмомъ до нелпости. Поэтому, когда мистеръ Престонъ передалъ мн плащъ, поднятый имъ на полу у двери комнаты, я съ удивленіемъ, близкимъ къ ужасу, замтилъ, что я держалъ мой плащъ на рук и что тотъ, который онъ передавалъ мн, былъ точной копіей моего въ самыхъ мельчайшихъ подробностяхъ. Странное существо, которое меня разоблачило, было, какъ я хорошо помню, тоже закутано въ плащъ, и я зналъ, что никто изъ присутствующихъ, за исключеніемъ меня, не приносилъ плаща въ комнату. Сохраняя еще нкоторое присутствіе духа, я взялъ плащъ, переданный мн Престономъ, накинулъ его, незамтно для другихъ, на свой и вышелъ изъ комнаты, бросивъ на присутствующихъ вызывающій и угрожающій взглядъ. Въ то-же утро, до разсвт, я поспшно выхалъ изъ Оксфорда на материкъ, испытывая настоящую агонію ужаса и стыда.
Мое бгство было безполезно. Проклятая судьба преслдовала меня, торжествуя и доказывая мн, что ея таинственная власть надо мной только теперь начала проявлять себя. Сейчасъ же посл моего прізда въ Парижъ, я получилъ новое доказательство отвратительнаго интереса, который Вильсонъ питалъ къ моимъ дламъ. Годы проходили за годами, а мои мученья продолжались по прежнему. Въ Рим, съ какой назойливой услужливостью, съ какою призрачною нжкостью, онъ всталъ преградой между мной и моимъ честолюбіемъ! А въ Вн! въ Берлин! въ Москв! Было-ли гд-нибудь такое мсто, гд бы я не имлъ основанія проклинать его въ глубин души! Охваченный паническимъ ужасомъ, я бжалъ отъ его настойчивой тираніи, какъ отъ чумы, бжалъ на другой конецъ свта, но все было напрасно.
И въ теченіе всего этого времени я втайн задавалъ себ вопросъ: ‘Кто онъ? Откуда онъ явился? Какая у него можетъ быть цль?’ Но я не находилъ отвта на эти вопросы. И я анализировалъ съ тщательною заботливостью формы, методъ и характеръ его несноснаго надзора. Но и тутъ я не могъ найти ничего, что могло бы служить основаніемъ для предположеній. Я могъ подчеркнуть только слдующій фактъ: замчательно, что во всхъ многочисленныхъ случаяхъ, когда онъ встрчался на моей дорог, онъ всегда разрушалъ т планы, или разстраивалъ т комбинаціи, которые, въ случа ихъ успха, привели бы къ самому несчастному исходу. Какое жалкое оправданіе для такого дерзкаго захвата власти! Какое ничтожное вознагражденіе за естественныя права свободной воли, отвергаемыя такъ смло и настойчиво! Мн пришлось также сдлать наблюденіе, что мой палачъ въ теченіе долгаго періода времени, продолжая проявлять съ необыкновенною тщательностью и изумительной ловкостью свою манію одинаковаго со мной костюма, всякій разъ, какъ онъ ставилъ преграду исполненія моей воли, устраивалъ такъ, что я не могъ видть чертъ его лица. Что бы такое ни изображалъ изъ себя этотъ проклятый Вильсонъ, такая таинственность была верхомъ аффектаціи и глупости. Неужели онъ могъ предполагать хоть одинъ моментъ, что какъ въ моемъ Итонскомъ совтчик, и въ Оксфордскомъ разрушител моей чести, такъ и въ томъ человк, который помшалъ моимъ честолюбивымъ замысламъ въ Рим, моему мщенію въ Париж, моей страстной любви въ Неапол, и тому, что онъ совершенно неправильно называлъ моей алчностью въ Египт, — что въ этомъ существ, моемъ величайшемъ враг и моемъ зломъ геніи, я не узнаю Вильяма Вильсона моихъ школьныхъ дней — моего однофамильца, товарища, опаснаго, ненавистнаго соперника изъ школы Брансби? Но вдь это было бы просто невроятно! Однако, перейдемъ къ послдней сцен драмы.
До сихъ поръ я трусливо поддавался его властному произволу. Чувство глубокаго уваженія, съ которымъ я привыкъ относиться къ возвышеннымъ чувствамъ, величественной мудрости, кажущимся вездсущію и всемогуществу Вильсона, въ соединеніи съ чувствомъ ужаса, который вызывали во мн нкоторые черты его характера и нкоторыя преимущества, породили во мн сознаніе безсилія и принудили меня къ полной подчиненности, хотя и не безъ горечи и отвращенія, его произвольной диктатур. Объясненіемъ этому можетъ служить то, что въ послднее время я сталъ сильно злоупотреблять спиртными напитками, и ихъ возбуждающее вліяніе на мой наслдственный темпераментъ вызывало во мн все большую и большую нетерпимость къ всякому контролю. Я началъ возмущаться — колебаться и сопротивляться. Возможно, что просто въ моемъ воображеніи создалась увренность, что настойчивость моего палача ослабетъ съ усиленіемъ моей воли, но во всякомъ случа я находился подъ наитіемъ пылкой надежды и, въ конц концовъ, началъ питать въ тайник моей души мрачную и отчаянную ршимость освободиться отъ моего рабства.
Во время карнавала въ 18.. г. въ Рим, я былъ — на одномъ костюмированномъ бал, во дворц неаполитанскаго герцога Ди-Брогліо. Я выпилъ вина больше обыкновеннаго, и душная атмосфера наполненныхъ толпой залъ невыносимо раздражала меня. Трудность, съ которою мн приходилось пробивать себ дорогу, еще боле усилила мое дурное расположеніе духа, кром того, я все время жадно искалъ (не буду говорить для какой возмутительной цли) молодую, веселую, прекрасную супругу стараго и сумасброднаго Ди-Брогліо. Она имла неосторожность доврить мн тайну своего костюма и, когда я увидлъ ее въ отдаленіи, я поспшилъ приблизиться къ ней. Въ эту минуту я почувствовалъ, какъ чья-то рука легко коснулась моего плеча, — и я услышалъ тихій, проклятый шепотъ у моего уха…
Охваченный безумной яростью, я быстро повернулся къ тому, кто такъ растревожилъ меня, и сильнымъ движеніемъ схватилъ его за воротникъ. Какъ я и ожидалъ, онъ былъ въ костюм абсолютно схожемъ съ моимъ: на немъ, такъ же, какъ и на мн былъ надтъ испанскій плащъ изъ голубого бархата, а талію охватывалъ малиновый поясъ, къ которому была прикрплена рапира. Черная шелковая маска совершенно закрывала его лицо.
— Презрнный, — воскликнулъ я хриплымъ отъ бшенства голосомъ и съ каждымъ произносимымъ мною слогомъ, я все больше и больше горячился, — Презрнный! Самозванецъ! Проклятый негодяй! О! я не позволю теб больше ходить за мной слдомъ, — я не дамъ теб затравить меня до смерти! За мной, или я тебя убью здсь же на этомъ мст!
И я направился изъ бальной залы въ прилежащую къ ней небольшую комнату, насильно таща его за собой.
Войдя въ нее, я отбросилъ его далеко отъ себя. Онъ ударился объ стну, я закрылъ дверь съ проклятьемъ на устахъ и приказалъ ему обнажить шпагу.
Онъ колебался одно мгновеніе, затмъ съ легкимъ вздохомъ вынулъ молчаливо шпагу и сталъ въ позицію,
Борьба была непродолжительна. Я былъ доведенъ до крайняго возбужденія и чувствовалъ въ своей рук небывалую силу и мощь. Въ нсколько секундъ я сильными ударами приперъ его къ панели и тамъ, въ то время какъ онъ находился въ моей власти, я съ зврской жестокостью нсколько разъ подрядъ пронзилъ ему грудь моей шпагой.
Но кто-то дотронулся до двернаго замка. Я поспшилъ предотвратить докучливое вторженіе и немедленно возвратился къ моему умирающему сопернику. Нтъ словъ для выраженія того удивленія, того ужаса, которые охватили меня при зрлищ, представшемъ моимъ глазамъ. Короткаго промежутка времени, въ теченіе котораго я отвернулся въ сторону, было достаточно, чтобы произвести повидимому измненіе въ расположеніи вещей на другомъ конц комнаты.
Огромное зеркало, — какъ мн показалось сначала въ моемъ состояніи волненія, находилось тамъ, гд прежде не было никакого слда его, и въ то время, какъ я въ ужас направлялся къ нему, я увидлъ, какъ мое собственное отраженіе съ блднымъ и забрызганнымъ кровью лицомъ, шло, медленно и шатаясь, ко мн на встрчу.