Весельчакъ съ обезьяною.
Московскій бродяга.
——
Весельчак с обезьяною, Измайлов Владимир Васильевич, Год: 1814
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Есть чудные, характеры, на которые мы не довольно обращаемъ наше вниманіе. На примръ: есть люди, столь щастливо образованные Природою, что опыты жизни самые жестокіе ихъ не тревожатъ, и что веселость духа отъ колыбели до гроба съ ними , неразлучна. Такого расположеніи ума или сердца не можетъ дать конечно ни Философія, ни Религія. Первая заглядываетъ такъ далеко на дно человческаго сердца, что прелесть дней изчезаетъ передъ ея анатомическимъ взоромъ, а вторая иметъ въ предмет столь великія таинства, что онъ приводятъ къ важнымъ размышленіямъ,, а не къ веселостямъ духа. Однакожъ бываютъ веселые люди между Философами и между Христіанами, когда они родятся съ тмъ щастливымъ характеромъ, о которомъ идетъ рчь. Мн случилось на дняхъ видть чуднаго человка, которому я, отчасти позавидовалъ, и о которомъ хочу разсказать моимъ читателемъ.
Гуляя въ Сокольничей рощ, увидлъ я въ парик человка, лтъ пятидесяти, прохаживающагося между деревьями и насвистывающаго псни. Высокій и прямый станъ, дородность тла, орлиный носъ, здоровое и блое лице, котораго не пестрила ни одна морщина, довольно умные глаза, добрая физіогномія, улыбка на устахъ, казалось, всегдашняя, привлекли мое вниманіе. Я остановился, чтобы разсмотрть его пристальне, а онъ, не примчая меня, продолжалъ свою прогулку. Вдругъ онъ засмялся. Я слдовалъ за нимъ взорами, и увидлъ, что глаза его устремлены на двухъ сорокъ, которыя на дерев дрались носами. Казалось, что война птицъ ему полюбилась. Остановясь въ нкоторомъ разстояніи, онъ смотрлъ съ полчаса времени, и хохоталъ отъ добраго сердца. Правда, что драка была жестокая и кровапролитная. Иному моглабъ она привести на память ужасныя битвы возвышеннйшихъ въ мір тварей, которымъ преимущественный даръ ума не мшаетъ рзаться съ дикимъ остервененіемъ, могла бы обратишь его мысли на таинственную Природу, гд между стихіями, какъ между тварями, царствуетъ вчная брань, гд свирпая хищность есть природное побужденіе, гд одн существа достаются добычу другимъ по вчному закону силы, и голода, могла бы, наконецъ, отравить удовольствіе того зрлища, которымъ онъ любовался. Какъ бы то ни было, изъ любопытства приближился я къ незнакомцу. Мы раскланялись, а онъ продолжалъ хохотать. ‘Извинте’, сказалъ онъ мн, указывая на сорокъ, не могу удержаться отъ смху.’ — Ничего, государь мой — отвчалъ я — люблю веселыхъ людей. ‘О! когда такъ, то во мн видите вы перваго весельчака въ свт. Я всегда веселъ. Не знаю ни грусти, ни скуки. Такимъ родился на свтъ, такимъ сойду и въ могилу. Но посмотрите, пожалуста, не смшна ли драка этихъ птиц? Война людей за клочокъ земли немного смшне. — Смшне? Вы философъ, какъ я вижу!..— ‘О! избави меня Боже отъ философовъ! Этотъ угрюмый родъ людей не очень веселъ. Они имютъ даръ одвать чернымъ сукномъ человка и Природу, а я вижу ихъ всегда въ розовомъ цвт не отъ того, чтобы и составилъ себ правило такъ смотрть на вещи, но я не умю ихъ видть иначе.’ — Слдственно вы довольны, жизнію? я никогда не размышлялъ объ ней, но мн весело жить на свт, и я иду мимо золъ, какъ путешественникъ мимо голыхъ скалъ и острыхъ камней, чтобы скоре выбраться на цвтущія равнины… Но сороки наши улетли… жаль. Не угодно ли вамъ вмст возвратиться въ городъ?’ — Я согласился идти съ нимъ назадъ, но когда хотлъ дорогою обратиться къ перерванному имъ разговору, онъ взялъ меня за руку и сказалъ: ‘Позвольте мн слдовать моей склонности! Я не люблю мыслить и разсуждать о жизни: эта матерія для ума и сердца то же, что суровая холстина для нжнаго тла. Правда, что она не язвитъ меня, какъ другихъ, ибо не имю изнженнаго чувства, но шершавитъ немного жизнь, естьли могу такъ изъясниться? а ровная и гладкая основа дней гораздо пріятне. Не обвиняйте меня въ противорчіи. Съ начала я сказалъ вамъ, что смотрю съ веселой стороны на вещи, не по правиламъ, но по склонности, и это правда, но склонность обратилась въ привычку и въ правило: я научился бгать отъ всего непріятнаго, и какъ Улиссъ затыкалъ уши передъ обманчивымъ пніемъ Сиренъ, такъ я закрываю глаза передъ печальными предметами, чтобы смотрть только на веселые. Нтъ, посмотримъ-те лучше на этого человка у заставы, который едва стоитъ на ногахъ, и котораго Бахусъ разрумянилъ такъ немилосердо. Это смшно. Поврите ли, что я могу съ удовольствіемъ простоять цлый день, смотря на пьянаго, примчая его штуки и дразня его, какъ дразнютъ собакъ, чтобы он лаяли.’ ~ Говоря такимъ образомъ, мы приближились къ застав. Мой весельчакъ схватилъ съ пьянаго шляпу, подшибъ его подъ ноги, снялъ съ него кафтанъ, вывернулъ на изнанку, надлъ задомъ на передъ, дразнилъ его, щелкалъ по носу и губамъ и смялся до надсады. Насытившись сею сценою, едва достойною Калотовъ, или Гогартовъ, онъ указалъ мн на прекрасный домикъ, стоящій въ нсколькихъ шагахъ отъ заставы, и прибавилъ: вотъ мое жилище. Я снялъ шляпу, чтобы ему откланяться, но онъ пригласилъ меня на чашку чаю. Мы вошли въ домъ довольно опрятный и нарядный. Я угадывалъ, что онъ холостой, или вдовой, ибо присутствіе женщины-хозяйки всегда сообщаетъ дому какой-то особенный вид порядка и пріятности, которыхъ не видно было. А въ гостиной встртила насъ вмсто хозяйки — кто бы вы думали?— обезьяна. Насмшники могли бы найти отношенія между обезьянами и нкоторыми свтскими женщинами, но я люблю прекрасный полъ и не терплю сравненій, для него оскорбительныхъ. Мой весельчакъ мыслилъ иначе. Онъ отрекомендовалъ мн обезьяну, какъ первую хозяйку въ его дом, какъ перваго его друга, и прибавилъ со смхомъ: ей обязанъ я выборомъ моего рода жизни, открытіемъ нкоторыхъ человческихъ слабостей, и что всего драгоцнне, возвращеніемъ жизни, и естьли бы я не родился такимъ весельчакомъ, какимъ вы меня видите, то можетъ быть сдлался бы мизантропомъ, и возненавидлъ не только жизнь, но и мою обезьяну. А я смюсь надъ человческими слабостями, и люблю Оракула истины: это имя моей обезьяны. Прошу васъ познакомиться съ нею и со мною. Мы живемъ душа въ душу. Я люблю смяться, а она уметъ заставлять меня смяться, и съ переимчивостью, даже рдкою между обезьянами, списываетъ въ глазахъ моихъ вс явленія на улиц. Н. п. она играетъ прекрасно ролю лавочнаго купца, перешептываясь со мною на ухо, какъ съ полицейскимъ Алгвазиломъ, и втирая мн въ руку нсколько мдныхъ грошей, иногда изъ этихъ баночекъ, нарочно для нее постановленныхъ на окн, обими лапками блится, румянится, и наконецъ драпируется, какъ одна изъ сосдокъ передъ своимъ туалетомъ, видномъ изъ моихъ окошекъ. Иногда, обвязавъ себ шею толстымъ платкомъ, ерошитъ шерсть на щекахъ, чтобы вывести у себя пушистые бакен-барды, но всего смшне то, что съ лорнетомъ въ рук она перемигивается иногда со мною точно такъ, какъ зрячіе слпцы по мод съ веселыми на улиц нимфами, — и это меня чрезвычайно забавляетъ. Вы извините ее, но такъ она переимчива, что скоро и васъ передразнитъ.— Едва онъ выговорилъ, и въ самомъ дл обезьяна, видя меня чинно сидящаго на креслахъ передъ хозяиномъ, сла на другія передъ нимъ, сложа об лапки, и подобно мн, слушая его со вниманіемъ. Я улыбнулся, а хозяинъ въ восхищеніи хлопалъ ей въ похвалу руками.
Черезъ нсколько минут молчанія, я изъявилъ ему любопытство слышать, какимъ образомъ она довела его до тхъ открытій, о которыхъ он говорилъ, и возвратила ему жизнь. Охотно разскажу вамъ, отвчалъ он съ пріятною улыбкою, и тмъ охотне, что дло состоитъ только въ двухъ случаяхъ, это будетъ не долго и, кажется, не скучно. Послушайте же. У меня давно уже была эта обезьяна, тогда я влюбился въ одну красавицу, извстную въ Москв по ея уму и пріятности. Она сводила меня съ ума, однакожъ не мшала моей веселости. Я оставлялъ иногда пріятнйшій разговоръ съ моей красавицей, чтобы пріхать домой шутить съ моею обезьяною, и съ нею на рук посщалъ не рдко мсто, назначенное для нашихъ свиданій. Наконецъ я женился на красавиц. Мы жили не шумно, но весело. Нсколько короткихъ пріятелей и пріятельницъ составляли наше вечернее общество. Многіе мущины съ рдкимъ усердіемъ служили моей жен, но вмсто того, чтобы мучить ее и себя скучною ревностію, когда толпа льстецовъ окружала ее, я сидлъ въ углу кабинета моего и занимался тмъ, что жениными романами хлопалъ по носу обезьяны, которая отъигрывалась отъ меня лапками очень искусно и забавно. Знайте однакожъ, что я любилъ мою подругу, а ея всегдашняя и откровенная ласка не оставляла мн сомннія, чтобы она не любила меня въ свою очередь со всею женскою горячностію. Черезъ нсколько только мсяцовъ примчаю, что жена моя начинаешь жаловаться на мою обезьяну, какъ на скучное и дерзкое животное. Я полагалъ, что она приревновала меня къ сему зврку, и тмъ боле прилпился къ нему, а не къ жен, ибо для меня очень весело дразнить людей, животныхъ и особливо женщинъ, не отъ порочности сердца, клянусь въ томъ, но по какому-то невольному побужденію. Между тмъ надобно вамъ знать, что всякое утро ходилъ я прогуливаться въ извстный часъ, всегда возвращаясь къ десятому часу. Однажды, чувствуя себя нездоровымъ, остался я дома. Въ то утро жена моя была необыкновеннымъ образомъ смятена. Я приписывалъ это ея безпокойству о моей болзни, а она приступала ко мн, чтобы я веллъ вынести обезьяну въ другую комнату, что обезьяна меня безпокоитъ, что обезьяна глупа, и тому подобное. Я не согласился. Она разсердилась и хотла уйти, но я удержалъ ее за руку, и посадилъ подл себя, не отпуская отъ своихъ креселъ. Жена моя краснетъ и блднетъ. Бьетъ 9 часовъ, стнныя часы съ органами начинаютъ играть, обезьяна, какъ будто бы по сигналу музыки, прыгаетъ прямо на шею къ жен моей и начинаетъ къ ней ласкаться необыкновеннымъ образомъ. Я смотрю на жену не съ подозрніемъ, но съ удивленіемъ, ибо нещастная блднла, какъ преступница. Когда же она отмахнула ее рукою, обезьяна спрыгнула внизъ и стала у ногъ ея на заднихъ лапкахъ съ умильнымъ видомъ, какъ бы любовникъ на колняхъ просилъ любовницу о милости, или прощеніи. Можетъ быть жена осталась бы, при одномъ страхъ, а я при одномъ удивленіи, естьли бы дурная совсть не заставила ее думать, что обезьяна открыла совершенно ея, тайну. Она бросается съ креселъ и восклицаетъ: Такъ, я неврна теб! Поступай со мной намъ хочешь! Говорю вамъ искренно, что на ту самую минуту мн не такъ была досадна виновная супруга, какъ забавна обезьяна, еще передъ нею стоящая и напрасно ею отталкиваемая. Не трудно угадать, что умный зврокъ былъ свидтелемъ тхъ любовныхъ сценъ, которыя повторялъ такъ врно. Я хотлъ простить безумную жену, но она сама желала развода. Мы разстались навсегда. Тутъ узналъ я отъ домашнихъ, что ласковый любовникъ, сосдъ мой, посщалъ ее всегда въ тотъ часъ, когда музыка стнныхъ часовъ играла, что люди не рдко заставали его на колняхъ передъ Госпожею, и что послдняя, видя обезьяну, перенимающую ихъ ласки, не одинъ разъ скла бднаго звря прутомъ, но безъ успха. Вотъ первая услуга моей обезьяны. Теперь разскажу вамъ другую, которой обязанъ я возвращеніемъ жизни.
Прекрасное время года провожу всегда въ дальнихъ деревняхъ моихъ. Въ одно лто занемогъ и занемогъ опасно. Не вря врачебной наук, не прибгалъ я къ искусству нашихъ Эскулаповъ. Дв недли лежалъ въ постел, и на третью лишился языка, вроятно отъ слабости, но сохранилъ умъ и память. Тогда мои домашніе призвали узднаго Лкаря, который ощупавъ мой пульсъ, подписалъ мн ршительный приговоръ смерти, и объявилъ меня издыхающимъ, полумертвымъ человкомъ. Онъ скрылся, а люди мои, поговоривъ въ передней, приступили къ раздлу моего движимаго имущества. Одинъ за другимъ входилъ въ мою комнату, бралъ изъ сундуковъ, что ему угодно было, и подходя въ моей постел, откланивался мн, какъ покойнику. Когда послдній, забравъ послднія вщи, вышелъ изъ спальни, моя обезьяна (которую во всю болзнь имлъ я при себ), начала бгать по всмъ угламъ, и въ свою очередь искать добычи. Она долго ничего не находила, но увидя наконецъ мой парикъ, лежащій на стол, схватила его лапками, накинула себ на голову, и подбжавъ къ моей постел въ семъ головномъ убор, нсколько разъ кивнула головою. Я сохранилъ память, какъ сказалъ выше, и обезьяна въ парик, отдающая мн послднюю честь, разсмшила меня до того, что, не смотря на мою слабость, я захохоталъ, не громко, но сильно, этотъ смхъ, это потрясеніе произвели переломъ болзни. Мн стало лучше, приходя въ силы, я не могъ ежедневно не смяться, воспоминая ту комическую сцену. Когда совершенно выздоровлъ, безъ упрековъ и брани отпустилъ я всхъ людей моихъ на волю, оставивъ у нихъ въ рукахъ похищенное добро, и только сказалъ: вы не жалли обо мн, но спшили раздлить имущество, владйте имъ и подите съ Богомъ. Но говоря такимъ образомъ, я не могъ не веселиться, представляя себ живо ту минуту, въ которую обезьяна, по примру домашнихъ. взяла свою долю изъ моего наслдства и со мною простилась. Увряю васъ, что ничего не можетъ быть забавне въ свт. Съ того времени ограничилъ я себя маленькимъ числомъ наемныхъ служителей и одною престарлою кухаркою, не врю благодарности людей, чести мущинъ и добродтелямъ женщинъ, но врю, что, не смотря на сіе небольшое зло въ мір, можно проводить жизнь покойно, смяться отъ добраго сердца и быть всегда веселымъ, удивляюсь мизантропамъ, но еще боле удивляюсь Адиссонову Катону и Грессетову Сиднею: какъ можно кажется, возненавидть жизнь и броситься: въ объятія смерти! еще, когда бы мы знали, что будемъ за гробомъ смяться, и (прибавилъ онъ съ улыбкою) веселиться, обезьянами!— Онъ подкликалъ ее къ и взялъ ласково на руки.
Весельчакъ мой замолчалъ, а я, видя приближеніе сумерекъ, простился съ нимъ и пошелъ домой. Дорогою размышлялъ я на досуг о семъ удивительномъ характер, но къ сожалнію не могъ ршить по немногимъ чертамъ его жизни, обязанъ ли он веселостію духа одной Природ, или вмст, и воспитанію, и роду ума, и степени просвщенія своего.
[Измайлов В.В.] Весельчак с обезьяною: [Очерк] / Московский бродяга // Вестн. Европы. — 1814. — Ч.77, N 19. — С.204-216.