Вернер или наследство, Байрон Джордж Гордон, Год: 1815 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 108 минут(ы)

Дж. Г. Байронъ

Вернеръ или наслдство.

Новый переводъ Н. Холодковскаго. Предисловіе Евг. Аничкова

Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 3, 1905.

ВЕРНЕРЪ или НАСЛДСТВО.

Гете говорилъ, что съ нкотораго времени въ литературныхъ произведеніяхъ порочными стали изображаться преимущественно лица высшихъ сословій. Это замчаніе относится еще къ такъ называемой мщанской драм сентиментальнаго направленія. Жестокость и безсердечіе сильныхъ міра и глухое забитое горе слабыхъ — вотъ, что стремились вызвать въ сознаніи драмы Дидро, Лессинга и множества другихъ вплоть до Гольдони съ одной стороны и Шиллера съ другой. Ужаснуть застарлой испорченностью и грубымъ насиліемъ однихъ и разжалобить добродтелью и страданіями другихъ — такова была поэтика драматическаго творчества временъ революціи.

Нсколько иной характеръ носятъ поэтическія произведенія, продолжающія въ ту же самую эпоху старую традицію разбойничьихъ романовъ. Тутъ та же диллемма становится сложне. Да, сильные міра сего, эти благородные, какъ выражается Габоръ въ разбираемой драм Байрона, ‘тысячами способовъ дозжаютъ бдняковъ’, но на ихъ сторон показная мораль, они считаются почтенными, ихъ жизнь проходитъ ровно и пороки ихъ скрыты, затушеванные блескомъ вншняго великолпія. A добродтель настоящая, возставая противъ сильныхъ міра сплошь да рядомъ должна пробиваться тернистымъ путемъ нарушенія законовъ. И вотъ, въ воображеніи поэтовъ начинаютъ возникать сильные люди, которыхъ, какъ ‘Корсара’ Байрона, жизнь послала ‘въ школу разочарованія’, они ‘слишкомъ мудры въ рчахъ и слишкомъ сумасбродны въ длахъ’, ‘слишкомъ тверды, чтобы идти на уступки и слишкомъ горды, чтобы подчиняться’, они ‘проклинаютъ вс эти добродтели, какъ основную причину зла’. Ихъ поэтическіе подвиги начались съ ‘Разбойниковъ^‘ Шиллера. Съ этого времени разсказъ о благородномъ разбойник, не трогающемъ бднаго, но безжалостномъ къ богатымъ, этотъ образъ когда-то, когда создавались баллады о Робинъ Гуд, имвшій строго соціальное значеніе, пріобртаетъ скоре смыслъ моральнаго дерзанія и политическаго протеста. Оттого и интересъ сосредоточивается уже не на самыхъ похожденіяхъ, не на изворотливости и ловкости благороднаго разбойника врод тхъ, съ кмъ встртился Донъ Кихотъ въ извстной сцен освобожденія партіи каторжныхъ или врод француза Картуша, интересъ теперь чисто психологическій. Воображеніе поэта привлекается самымъ обликомъ благороднаго разбойника, самой его трагической судьбой.

И эта частью моральная, частью политическая проблемма въ конц концовъ даже заслоняетъ собою соціальную. Покрывая его золотомъ своего воображенія, поэтъ, самъ воспитанный въ предразсудкахъ ‘благороднаго сословія’, и своего героя начинаетъ видть уже вовсе не сыномъ народа, кровью отъ крови угнетенныхъ, какимъ былъ лихой вольный стрлокъ Робинъ Гудъ, и не представителемъ безправныхъ искателей приключеній, какъ герои испанскихъ романовъ пикареско, кеннингъ-катчеровъ Роберта Грина, или боле современныхъ Картушей,—поэтъ представляетъ себ своего героя отпрыскомъ древняго рода. Мы видимъ его при встрчахъ съ людьми сразу обнаруживающимъ, какъ Вернеръ, ‘рчь превосходящую его положеніе’.

Такой герой не могъ не нравиться Байрону — онъ вполн въ дух всхъ его боле раннихъ произведеній. Моральный и политическій протестъ недюжинной личности, мрачное презрніе къ людямъ, питающееся разочарованіемъ, противорчіе сословной гордыни и увлеченій давними доблестями высшаго сословія и тяготніе къ демократической доктрин, преслдуемой наступившей во всей Европ реакціей, вотъ — основныя темы Байрона. Такова-же по облику ея главныхъ героевъ и его драма ‘Вернеръ’.

Вернеръ, какъ называетъ себя центральный герой драмы графъ Зигедорфъ — потомокъ славныхъ богемскихъ рыцарей, и вс его стремленія сводятся только къ тому, чтобы вернуть себ наслдіе отцовъ. Но жизнь его почти вся цликомъ прошла въ бдности. Онъ потерялъ расположеніе своего суроваго отца и былъ изгнанъ изъ дома отчасти вслдствіе какого-то молодого увлеченія, но главнымъ образомъ потому, что онъ женился на итальянк, дочери зажиточнаго тосканскаго горожанина, и отецъ его этотъ бракъ считалъ неравнымъ. Вернеръ такимъ образомъ одновременно и жертва высшихъ сословій съ ихъ предразсудками и прирожденной жестокостью, олицетворяющихся особенно въ коварномъ Штраленгейм, и носитель тхъ чувствъ и понятій, какія распространены среди знати. Равнымъ образомъ и сынъ Вернера съ одной стороны достойный потомокъ рыцарства, а съ другой — неукротимый врагъ власть имущихъ, онъ ‘лсовикъ’, и ему ‘вольно дышится лишь на вершинахъ горъ’, и оттого его ‘духъ не убаюкиваютъ пиршества, обширныя залы замковъ и свтскія развлеченія’. Его тянетъ къ ‘черной банд’ разбойниковъ, еще снующихъ по Богеміи, этихъ послднихъ пережитковъ воинства, создавшагося въ тридцатилтнюю войну и теперь, когда насталъ миръ, не находящихъ себ мста въ тихой и будничной обстановк. Послдователенъ и единообразенъ съ точки зрнія той демократической струи, какая пронизываетъ нашу драму особенно въ первыхъ двухъ актахъ, только Габоръ, неизвстный венгерецъ, увлекшійся молодымъ Ульрихомъ и самъ также принадлежащій къ ‘черной банд’, но принадлежащій къ ней исключительно какъ старый солдатъ и врагъ установленнаго порядка, т.-е. произвола и своевластья знатныхъ.

Совершенно параллельно съ противорчіями въ соціальномъ положеніи отца и сына Зигедорфовъ — и ихъ нравственныя особенности, также осложненныя и запутанныя. Вернеръ въ первыхъ сценахъ представляется гордымъ бднякомъ, несправедливо гонимымъ и твердымъ въ своихъ принципахъ. Однако, когда черезъ потаенный ходъ, случайно найденный имъ въ толстой стн замка, онъ проникаетъ въ комнату уснувшаго съ дороги Штраленгейма, онъ, не ршившись убить своего врага, все-таки крадетъ у него горсть червонцевъ. Онъ надялся при помощи этого золота спастись отъ бдительности своего преслдователя, теперь вновь случайно получившаго возможность наложить на него свою тяжелую руку. И въ этомъ гадкомъ и низкомъ преступленіи ему приходится сознаться передъ сыномъ въ первую же минуту ихъ встрчи посл долгихъ лтъ разлуки. Благородный Вернеръ, отказавшійся изъ гордости отъ помощи Габора, не ршившійся предательски умертвить человка, такъ подло и съ корыстной цлью преслдующаго его всю жизнь, оказывается преступникомъ. Онъ нравственно палъ. Его съ этого времени мучаютъ угрызенія совсти и украденное золото жжетъ его руку даже нсколько лтъ спустя — тогда, когда онъ жертвуетъ его на богоугодное дло. Вернеръ оказывается такимъ образомъ, человкомъ съ пошатнувшейся подъ вліяніемъ тяжелыхъ жизненныхъ обстоятельствъ нравственностью, но съ живымъ и ясно сохранившимся нравственнымъ сознаніемъ. Отсюда и его отношеніе къ Габору, котораго онъ спасаетъ отъ гнва своего сына въ послднемъ акт. По своему двойственъ и Ульрихъ. Кража отца вызываетъ въ немъ гадливое чувство и онъ не можетъ отъ него отдлаться до самаго конца. Но совсть мучаетъ также и его и не даетъ ему жениться на Ид Штраленгеймъ, потому что онъ убійца ея отца. Въ немъ также сильно развито и сыновнее чувство. Но въ то же время онъ предводитель ‘черной банды* и говоря о краж отца онъ разсуждаетъ, какъ настоящій разбойникъ: убить и ограбить ему кажется дломъ чуть ли не благороднымъ. И особенно закоснлымъ оказывается Ульрихъ, когда такъ хладнокровно убиваетъ Штраленгейма по чисто практическимъ, утилитарнымъ соображеніямъ и еще боле когда по такимъ же соображеніямъ онъ хочетъ предательски умертвить и Габора. Его слова, что Штраленгейма онъ спасъ изъ разлившагося Одера и потому жизнь его принадлежитъ ему, Ульриху, конечно, не боле какъ преступная казуистика. Напротивъ, и въ нравственномъ отношеніи чистъ и благороденъ Габоръ. Подозрваніе его въ краж денегъ приводитъ его въ неистовство. Зарзать человка, пробравшись въ его спальню, онъ также не способенъ и уже вполн благородно поступаетъ онъ, когда соглашается скрыть извстное ему преступленіе Ульриха. Габоръ такимъ образомъ единственный типичный благородный разбойникъ всей драмы.

Я постарался охарактеризовать этихъ трехъ дйствующихъ лицъ драмы — Вернера, Ульриха и Габора преимущественно съ точки зрнія тхъ чертъ, которыя должны были привлекать къ нимъ Байрона. Байроническимъ духомъ проникнута трагедія этихъ трехъ людей: Вернера, по самимъ условіямъ своей многострадальной жизни поглубже вдумавшагося въ психологію преступленія и поэтому немного больше знающаго о добр и зл, чмъ обыкновенные люди, Ульриха, открыто вызывающаго на борьбу чуть ли не весь міръ, съ отвагой и дерзаніемъ въ сердц и съ презрніемъ къ современной мирной жизни, гд знать утратила рыцарскія свойства духа, чтобы замнить ихъ напыщенностью и своекорыстіемъ, и не останавливающагося и предъ настоящимъ злодяніемъ, и наконецъ Габора — этого боле блднаго, но боле послдовательнаго ‘благороднаго разбойника’.

Однако исторія Вернера и его сына принадлежитъ воображенію не самого Байрона. Она заимствована имъ изъ ‘Повсти нмца или Крюицнера’ госпожи Гарріэтъ Ли, напечатанной въ четвертомъ том издававшихся обими сестрами Ли, Гарріэтъ и Софіей, ‘Кэнтерберійскихъ разсказовъ’ (1797—1805) {Harriet et Sophia Lee, Canterbury Taies. London. 1797—185 vol I—V, the German’s tale of Kruitzner, vol IV (1801).}. Еще за семь лтъ до выхода ‘Вернера’ (1822), въ 1815 году Байронъ ршилъ передлать этотъ разсказъ въ драму, и до насъ дошелъ набросокъ первой редакціи, обнимающій еще только одинъ первый актъ. Передлывая разсказъ въ драму, Байронъ замнилъ собственныя имена, назвавъ Крюицнера Вернеромъ, можетъ быть потому, что это послднее имя напоминало гетевскаго Вертера, Конрада — Ульрихомъ, a безыменнаго венгерца — Габоромъ. Онъ кое что прибавилъ отъ себя и въ самомъ дйствіи. Весь четвертый актъ, гд развивается передъ нами сумрачный характеръ Ульриха, и его романъ съ Идой Штраленгеймъ созданъ самимъ Байрономъ, въ разсказ этотъ любовный мотивъ совершенно отсутствуетъ, а психологія Ульриха несравненно проще и грубе. Надъ Байрономъ тяготлъ однако самый остовъ разсказа и потому сквозь ‘Вернера’ Байрона мстами такъ ярко сквозитъ ‘Крюицнеръ’ г-жи Ли, что черты ихъ, сливаясь и сбиваясь, даютъ подчасъ нчто расплывчатое и неопредленное. И если ‘Вернеръ’ долженъ быть причисленъ къ боле слабымъ произведеніямъ Байрона, то это и объясняется именно странной мыслью переложить въ стихи и придать драматическую форму такому сухому и даже почти плоскому разсказу, какъ ‘Крюицнеръ’. Лишь введя романъ съ Идой Штраленгеймъ и накинувъ плащъ байронизма на Ульриха, поэтъ прибавилъ многое, если не почти все, что въ этомъ произведеніи заключается поэтически цннаго, на всемъ остальномъ висятъ лохмотья жалкаго и вымученнаго творчества г-жи Ли.

Центральнымъ моментомъ всего повствованія какъ у Байрона, такъ и у г-жи Ли надо, конечно, признать сцену встрчи отца и сына, тотъ ужасный моментъ, когда Вернеръ-Крюицнеръ говоритъ Конраду-Ульриху: ‘этотъ преступникъ — твой отецъ!’ Воображеніе Байрона было поражено этими словами, и онъ сохранилъ ихъ буквально. Но именно, исходя изъ этого драматическаго положенія, и видно всего ясне различіе обоихъ преемственныхъ произведеній.

Г-жа Ли использовала столкновеніе отца съ сыномъ исключительно въ морализирующемъ смысл. Сынъ пораженъ своимъ открытіемъ. Онъ споритъ съ отцомъ, слышитъ его казуистическую защиту своего преступленія, узнаетъ, что за человкъ Штраленгеймъ, каково его отношеніе къ несчастьямъ отца, и въ душ его, пошатнувшейся уже въ своей первоначальной чистот, подъ вліяніемъ сыновняго чувства съ одной стороны и солидарности своихъ собственныхъ интересовъ съ интересами отца — съ другой, зарождается тогда еще большая преступность. Если отецъ его сталъ воромъ, то онъ, сынъ, станетъ убійцей и предателемъ. Конрадъ заржетъ Штраленгейма, броситъ подозрніе въ краж, совершенной его отцомъ, на венгерца, а потомъ постарается убить и этого венгерца, все по тмъ же побужденіямъ самозащиты и преслдованія своихъ интересовъ. ‘Коготокъ увязъ, всей птичк пропасть’, такъ гласитъ мораль ‘Разсказа нмца’, Одно преступленіе, даже казалось бы извинительное, влечетъ за собой другое — большее, и гибель зіяетъ рано или поздно передъ тмъ, кто хоть разъ шагнулъ въ сторону отъ прямого пути — вотъ что хочетъ внушить г-жа Ли. И сообразно этому и развивается ея повствованіе до самого конца. Когда наконецъ венгерецъ открываетъ передъ его отцомъ преступленіе Конрада и старый Зигедорфъ спасаетъ его отъ руки сына, Конрадъ окончательно бжитъ въ ‘черную банду’, чтобы погибнуть въ стычк съ регулярнымъ войскомъ, а Зигедорфъ умираетъ съ горя, не оставивъ посл себя потомства. Домъ Зигедорфовъ палъ и стерся цпью преступленій съ лица земли. Зигедорфъ-Крюицнеръ наказанъ и въ себ самомъ, и въ сын, и въ своемъ чувств главы древняго рода, который онъ хотлъ спасти, ставши на шаткій путь преступленія.

‘Разсказъ нмца или Крюицнеръ’ такимъ образомъ не можетъ быть въ сущности даже названъ разбойничьимъ разсказомъ. Разбойничій сюжетъ тутъ только подробность. Авторъ лишь пользуется имъ. Морально-соціальное значеніе подобныхъ разсказовъ чуждо его замыслу. Мы находимъ въ немъ скоре нчто другое. Какъ въ ‘Предк’ Грильпарцера, этой характернйшей трагедіи театра, слдующаго непосредственно за шиллеровскимъ, мы видимъ тутъ дйствіе справедливаго рока, тяготющаго надъ домомъ Зигедорфовъ. Этотъ родъ долженъ погибнуть. Гордость отца Зигедорфа-Крюицнера довела послдняго до преступленія, а это преступленіе разростается въ кровавой преступности его сына Конрада Зигедорфа.

И этотъ-то замыселъ, осложняя дйствіе и сбивая психологію, остался тяготть и надъ Байрономъ. Можетъ быть именно потому, что Байройъ не отдалъ себ отчета въ глубокомъ различіи пониманія героевъ его самого и г-жи Ли, и надо видть коренныя причины неудачности Вернера. Въ самомъ дл. Все это заподозриваніе Габора въ краж денегъ Штраленгейма, наполняющее собою второй актъ, и довріе Штраленгейма къ Ульриху, длающее послдняго такъ неестественно какимъ-то сыщикомъ, все это вдь совершенно ненужно, все это — наростъ, пережитокъ коварнаго плана Конрада набросить подозрніе на венгерца, чтобы спасти отца. Совершенно ненужны и ничмъ не вызваны и слова Зигедорфа-Вернера, которыми заканчивается драма. Вдь до сихъ поръ мы ничего не слышали о тяготніи надъ нимъ проклятія отца. Это проклятіе было поводомъ цлаго ряда драматическихъ сцпленій, но вовсе не должно было играть ршающаго значенія. Исходя изъ словъ: ‘этотъ преступникъ — твой отецъ’, къ которымъ стремятся событія перваго акта, Байронъ самъ по себ шелъ по совершенно другому направленію. Онъ имлъ въ виду противоположеніе двухъ преступностей, а вовсе не ихъ преемственную связь. Его интересовало презрніе Ульриха къ жалкому и гадкому преступленію его отца, тсно связанное съ боле дерзающей, размашистой, гордой и, какъ явно хочетъ это представить Байронъ, красивой преступностью самого Ульриха.

Именно въ этомъ-то противоположеніи и заключается весь драматизмъ, созданный самимъ Байрономъ.

Зигедорфъ-Вернеръ страдаетъ до конца драмы отъ отчужденности сына. Онъ нашелъ сына, но въ то же время утратилъ его любовь и уваженіе. Рядомъ съ этимъ Зигедорфъ-Вернеръ терзается угрызеніями совсти. Онъ не убилъ Штраленгейма, но смутно чувствуетъ его кровь на своихъ рукахъ. Оттого, когда во время праздника мира въ Праг на высот своего наслдственнаго величія, уже казалось непоколебимаго, онъ встрчаетъ на себ взглядъ Габора, онъ терзается именно сомнніемъ о смерти Штраленгейма, и его тянетъ узнать всю правду отъ Габора. Оттого онъ хочетъ также женить сына на Ид Штраленгеймъ, которую онъ пригрлъ въ своемъ дом какъ родную дочь, несмотря на то, что она вдь дочь его злйшаго врага. Зигедорфъ-Вернеръ вообще существо скоре слабое, подверженное рефлексіи, колеблющееся, дерзающее какъ-то робко, какъ-то подневольно. Совсмъ другое дло Ульрихъ. Разъ дерзнувъ, онъ всталъ смло на путь протеста. Его чело сумрачно и въ душ его борьба, но кром него никто не долженъ знать этого. Онъ перенесетъ, взлелетъ и возвеличитъ свое дерзновеніе. Онъ презираетъ людей и не боится ихъ. ‘Меня никто не ведетъ’, заявляетъ онъ. Онъ самъ прокладываетъ свой собственный страшный путь жизни и еще увлекаетъ за собой такихъ же смльчаковъ, такихъ же дерзновенныхъ. Сообразно этому драма Байрона и обрывается на уход Ульриха. Онъ сталъ открыто въ ряды ‘черной банды’ и мы можемъ думать, что съ этого момента его жизнь будетъ жизнью, схожей съ похожденіями Корсара того-же Байрона. Будь Байронъ послдователенъ въ передлк ‘Разсказа нмца’, онъ долженъ бы былъ поэтому измнить и самое заглавіе. ‘Ульрихъ’, а не ‘Вернеръ’ должна была бъ называться эта разбойничья драма и тогда она могла бы стать строго байронической.

И не запоздалымъ, не совершенно неумстнымъ воспоминаніемъ о проклятіи отца Зигедорфа-Вернера должна была бы оканчиваться эта драма, а скоре словами Ульриха. Уходъ Ульриха — вотъ настоящая развязка. Байрону слдовало-бы снова выдвинуть на первый планъ соціальные мотивы и политическій протестъ, заключающійся въ первыхъ двухъ актахъ, слдовало-бы заставить падать занавсъ на восклицаніи Ульриха, теряющемъ лучшую часть своего смысла именно потому, что ропотъ противъ Штраленгейма и ему подобныхъ забытъ, остался за воротами замка Зигедорфа.

Но если такъ, то зачмъ это преслдованіе Габора Ульрихомъ? При боле продуманномъ развитіи замысла самого Байрона его могла бы оправдать лишь измна Габора и самому Ульриху и всей ‘черной банд’! Габоръ, этотъ вполн законченный типъ ‘благороднаго разбойника’, не сталъ другомъ Ульриха и, конечно, оттого, что Ульрихъ недостаточно вылупился изъ Конрада и байронизмъ не окончательно восторжествовалъ надъ морализированіемъ жалкаго ‘Разсказа нмца’ г-жи Ли.

——

‘Вернеръ’, напечатанъ Мурреемъ въ самомъ конц 1822 года, а въ 1823 году по желанію Байрона продавался въ пользу греческаго возстанія. Впервые драма была поставлена на сцену только въ 1826 году и то лишь въ Нью-Іорк. Въ Англіи онъ въ первый разъ былъ игранъ въ театр Дрюри Ленъ 15 декабря 1830 года. Въ 1833 году драма была возобновлена и посл этого она нсколько разъ вновь появляется на театральныхъ афишахъ съ большими промежутками въ 40-ыхъ и 50-ыхъ годахъ. Но посл 1860 года наступаетъ боле долгій промежутокъ вплоть до 1887 года, когда на дневномъ представленіи ‘Лайсіума’ 1-го іюня въ роли Вернера выступилъ знаменитый Ирвингъ, Элленъ Терри беретъ на себя роль Жозефины, а Алезандеръ роль Ульриха. Съ этого времени однако ‘Вернера’ вновь забываютъ.

Сравнительная неудачность, какъ литературная, такъ и драматическая ‘Вернера’ повела даже къ тому, что авторство Байрона стали отрицать. Въ ‘Nineteenth Century’ (августъ 1899 года) появилась статья Левесона Гауэра, уврявшаго, что передланъ разсказъ г-жи Ли въ драму вовсе не Байрономъ, а бабушкой автора статьи Джорджіаной герцогиней Девонширской (1757—1806). Ея драма была, какъ полагаетъ авторъ, написана еще въ 1801—1806 годахъ, около 1813 года она попала въ руки Байрона, который и издалъ ее подъ своимъ именемъ, при чемъ побужденіемъ къ этому плагіату было желаніе собрать деньги на греческое возстаніе. Что герцогиня Девонширская дйствительно передлала въ драму ‘Крюицнера’ — повидимому несомннно. Но это конечно доказываетъ только популярность взятой Байрономъ темы среди высшаго англійскаго общества. Вдь чтобы заподозрить авторство Байрона, надо еще найти доказательства для тожества драмы герцогини Девонширской и драмы Байрона. Прямыхъ доказательствъ этому однако нтъ и Левесонъ Гауэръ не могъ даже установить и того, что произведеніе герцогини попало въ руки Байрона. Между тмъ Шелли подъ 21 декабря 1821 года отмчаетъ, что Байронъ началъ трагедію на сюжетъ ‘Нмецкаго разсказа’ г-жи Ли и проработалъ надъ ней весь день. Дале 8 января 1822 Шелли пишетъ: ‘Мэри прочитала намъ первые два акта ‘Вернера’ лорда Байрона’, а эта послдняя замтка въ свою очередь иллюстрируется данными одного еще не изданнаго документа, гд говорится, что г-жа Шелли отъ 17 до 25 января 1822 переписывала это новое произведеніе знаменитаго друга ея мужа. Упоминаетъ о ‘Вернер’ и Медвинъ въ своихъ ‘Разговорахъ съ Байрономъ и Шелли’. По его словамъ, Байронъ кончилъ свою драму въ 22 дня. Исторія и время написанія ‘Вернера’ такимъ образомъ намъ вполн извстны, она совершалась на глазахъ литературныхъ друзей Байрона. Авторство Байрона показываетъ и сопоставленіе цлаго ряда отдльныхъ мстъ ‘Вернера’ съ другими созданіями Байрона. Такъ, напримръ, въ ‘Марино Фальеро’ (актъ II стр. 2 строка 115) выраженіе ‘шелковичный червь’ употребляется въ презрительномъ смысл, что навяно итальянскимъ значеніемъ этого слова. Тотъ же итальянизмъ встрчается и въ ‘Вернер* (актъ II сц. 2).

Евгеній Аничковъ.

ЗНАМЕНИТОМУ ГЕТЕ

ПОСВЯЩАЕТЪ ЭТУ ТРАГЕДІЮ

ОДИНЪ ИЗЪ ЕГО ПОЧТИТЕЛЬНЪЙШИХЪ ПОКЛОННИКОВЪ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Нижеслдующая драма заимствована цликомъ изъ книги ‘Крюицнеръ, повсть нмца’, опубликованной много лтъ тому назадъ въ ‘Кентерберійскихъ повстяхъ’ Ли. Какъ кажется, эти повсти написаны двумя сестрами, изъ которыхъ одной принадлежитъ ‘Крюицнеръ’ и еще одинъ разсказъ, при чемъ об эти вещи считаются лучшими изъ всего этого сборника. Я заимствовалъ оттуда дйствующихъ лицъ, общій планъ, а мстами даже самый текстъ. Характеры нкоторыхъ лицъ боле или мене измнены, вмсто нкоторыхъ именъ поставлены другія, a одно дйствующее лицо (Лда Штраленгеймъ) добавлено мною, въ остальномъ же я слдовалъ главнымъ образомъ оригиналу. Я въ первый разъ прочелъ эту повсть въ ранней молодости (мн было, кажется, около 14 лтъ), она произвела на меня глубокое впечатлніе, и, право, я могу сказать, что она содержитъ въ себ зародышъ многихъ изъ моихъ произведеній. Не знаю въ точности, имла ли она когда либо крупный успхъ, и если имла, то успхъ этотъ съ тхъ поръ былъ во всякомъ случа превзойденъ другими великими писателями въ томъ же род, но я всегда убждался, что т, которые прочли ее, соглашались со мною, цня въ этой повсти необыкновенную силу мысли и воображенія. Я именно сказалъ бы ‘мысли’, а не выполненія, такъ какъ сюжетъ, вроятно, можно было бы развить удачне. Среди тхъ, которые соглашались со мною относительно этой повсти, я могъ бы назвать нсколько весьма знаменитыхъ именъ, но въ этомъ нтъ необходимости, да оно и безполезно, такъ какъ каждый долженъ судить по своимъ собственнымъ впечатлніямъ. Я ссылаюсь на оригиналъ только для того, чтобы читатель могъ судить, насколько я изъ него заимствовалъ, и нисколько не обижусь, если чтеніе повсти доставитъ ему больше удовольствія, чмъ чтеніе драмы, основанной на ея содержаніи.

Я началъ писать драму на мотивъ этой повсти еще въ 1815 году, то была первая моя попытка въ драматическомъ род, если не считать написанной мною въ четырнадцатилтнемъ возраст драмы ‘Ульрихъ и Ильвина’, которую я имлъ благоразуміе сжечь. Я тогда уже окончилъ одинъ актъ, но обстоятельства заставили меня прервать работу. Это начало находится гд-то въ Англіи среди моихъ бумагъ, но такъ какъ его нельзя было найти, то я вновь написалъ первый актъ и прибавилъ остальные.

Пьесу эту я не имлъ намренія ставить на сцену, къ которой она вовсе и не приспособлена.

Пиза, февраль 1822 г.

Дйствующія лица:

Мужчины.

Вернеръ.

Ульрихъ.

Штраленгеймъ.

Иденштейнъ.

Габоръ.

Фрицъ.

Генрихъ.

Эрихъ.

Арнгеймъ.

Mейстеръ.

Рудольфъ.

Людвигъ.

Женщины.

Жозефнна

Идa Штраленгеймъ.

Дйствіе происходитъ частію на границахъ Силезіи, частію въ замк Зигедорфъ, близъ Праги. Время дйствія въ конц тридцатилтней войны.

ДЙCТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА ПЕРВАЯ.

Зала въ обветшаломъ замк, поблизости небольшого города на сверной границ Силезіи. Бурная ночь. Вернеръ и жена его Жозефина.

ЖОЗЕФИНА.

Мой милый, успокойся!

ВЕРНЕРЪ.

Я спокоенъ.

ЖОЗЕФИНА.

По вншности, но вовсе не въ душ.

Твои шаги поспшны и неровны,

Никто не ходитъ быстро такъ, какъ ты,

По комнат такой, какъ эта зала,

Когда спокойно сердце у него.

Будь то въ саду,— могла бы я подумать,

Что веселъ ты и что твои движенья

Подобны бойкой суетн пчелы,

Летающей съ цвточка на цвточекъ,

Но здсь!

ВЕРНЕРЪ.

Здсь очень холодно: обои

Колеблются отъ втра, пропуская

Его сюда. Застыла кровь моя.

ЖОЗЕФИНА.

О, нтъ!

ВЕРНЕРЪ (улыбаясь).

Но ты бъ хотла, чтобъ такъ было?

ЖОЗЕФИНА.

Хотла бъ я, чтобъ кровь твоя текла

Спокойною, здоровою струею.

ВЕРНЕРЪ.

Пускай себ струится какъ нибудь,

Пока не станетъ или не прольется,

Когда,— мн это, право, безразлично.

ЖОЗЕФИНА.

Такъ я — ничто для сердца твоего?

ВЕРНЕРЪ.

Все, все.

ЖОЗЕФИНА.

Тогда не долженъ ты желать

Того, что мн навкъ разбило бъ сердце.

ВЕРНЕРЪ (медленно приближаясь къ ней).

Лишь для тебя я былъ… чмъ,— все равно,

Но и добро и зло во мн таилось,

Что я теперь,— ты знаешь, чмъ быть могъ бы,—

Не знаешь ты, но я тебя люблю

И насъ ничто не разлучитъ.

(Снова начинаетъ быстро ходить и опять приближается къ Жозефин).

Шумъ бури

Меня тревожитъ, можетъ быть, я слишкомъ

Сталъ ко всему чувствителенъ, притомъ

Недавно былъ я боленъ, какъ ты знаешь,

Мой другъ, ходя за мной, страдала ты,

Увы, сильнй, чмъ я!

ЖОЗЕФИНА.

Тебя вновь видть

Здоровымъ — было счастьемъ для меня,

Тебя счастливымъ видть…

ВЕРНЕРЪ.

Гд жъ счастливыхъ

Ты видла? Пусть буду я несчастенъ,

Какъ прочіе.

ЖОЗЕФИНА.

Но вспомни, напримръ,

Какъ много есть такихъ, что въ эту бурю

Дрожатъ подъ втромъ яростнымъ, подъ ливнемъ,

Который каждой каплею тяжелой

Какъ будто пригибаетъ ихъ къ земл,

У бдняковъ иного нтъ пріюта,

Какъ только тотъ, что будетъ подъ землей.

ВЕРНЕРЪ.

Что жъ, тотъ пріютъ не плохъ, къ чему забота

О комнатахъ? Покой, вдь, это — все.

Да, бдняки, которыхъ сердобольно

Ты вспомнила, страдаютъ, втеръ воетъ

Вкругъ нихъ, и капли тяжкія дождя

Холодныя имъ въ кости проникаютъ,

Сжимая мозгъ. Я самъ солдатомъ былъ,

Охотникомъ и странникомъ, теперь же

Я нищій. То, о чемъ ты говоришь,

По опыту, конечно, знать я долженъ.

ЖОЗЕФИНА.

Но ты теперь отъ этихъ бдъ укрытъ.

ВЕРНЕРЪ.

Укрытъ отъ нихъ — и только.

ЖОЗЕФИНА.

Но и это,

Вдь, кое что.

ВЕРНЕРЪ.

О, да: для мужика.

ЖОЗЕФИНА.

Ужели жъ т, кто знатенъ по рожденью,

Неблагодарны быть должны судьб

За тотъ пріютъ, который, по привычк

Къ излишеству былому, имъ, пожалуй,

Еще нужнй, чмъ даже мужику,

Когда отливъ измнчивой фортуны

Внезапно ихъ оставитъ на мели?

ВЕРНЕРЪ.

Не то, не то, ты этого не знаешь.

Несчастья мы сносили,— не скажу,

Чтобъ очень терпливо, исключая

Тебя,— но все жъ сносили ихъ.

ЖОЗЕФИНА.

Такъ что же?

ВЕРНЕРЪ.

Есть кое что помимо бдствій вншнихъ

(Хотя довольно было бъ ихъ однихъ,

Чтобъ душу намъ измучить), что терзало

Меня давно и, можетъ быть, теперь

Терзаетъ даже боле, чмъ прежде.

Вдь еслибъ не досадная болзнь,

Которая здсь, на границ этой

Несчастной, такъ некстати задержала

Меня, лишивъ не только силъ, но средствъ,—

То, можетъ быть… нтъ, это выше силъ!

Быть можетъ, я свое вернулъ бы счастье,

Тебя счастливой сдлать могъ бы я,

Блескъ сана поддержалъ бы, возвратилъ бы

Себ я имя моего отца,

И даже больше…

ЖОЗЕФИНА (прерывисто).

Сынъ мой… сынъ нашъ… Ульрихъ!

Его бъ я вновь въ объятья заключила,

Такъ долго не видавшія его,

И утолила бъ жажду материнства!

Двнадцать лтъ, какъ мы разстались съ нимъ!

Ему тогда, вдь, было только восемь.

Какъ онъ хорошъ былъ, какъ теперь прекрасенъ

Онъ долженъ быть, безцнный Ульрихъ мой!

ВЕРНЕРЪ.

Игрушкою судьбины слишкомъ часто

Я былъ, теперь настигнутъ ею я

И выхода мн нтъ: я боленъ, бденъ

И одинокъ.

ЖОЗЕФИНА.

Ты одинокъ? Супругъ мой!

ВЕРНЕРЪ.

Иль даже хуже: всхъ, кого люблю,

Я вовлекалъ въ бду. Ужъ лучше было бъ

Мн одинокимъ быть: будь я одинъ,—

Я умеръ бы, и разомъ все бы скрылось

Въ могил безыменной.

ЖОЗЕФИНА..

Пережить

Тебя я не могла бы. Но мужайся,

Вдь долго мы боролись: тотъ, кто бодро

Ведетъ борьбу съ судьбою, наконецъ

Беретъ надъ нею верхъ, иль утомляетъ

Ее своимъ упорствомъ, то, къ чему

Стремился, онъ находитъ, или вовсе

Перестаетъ лишенья ощущать

Крпись же: сына мы найдемъ, быть можетъ.

ВЕРНЕРЪ.

Такъ близко быть отъ сына, отъ всего,

Что насъ вознаградило бъ за страданья,—

И обмануться такъ!

ЖОЗЕФИНА.

Но мы еще

Не обманулись.

ВЕРНЕРЪ.

Разв мы съ тобою

Не нищіе?

ЖОЗЕФИНА.

Богаты никогда

Мы не были.

ВЕРНЕРЪ.

Я былъ рожденъ въ богатств,

Для знатности рожденъ я былъ, для власти,

Я ихъ имлъ, я ихъ любилъ… Увы!

Во зло я ихъ употребилъ, въ избытк

Силъ юности, и вотъ, отцовскій гнвъ

Меня всего лишилъ… Но долгой скорбью

Я вс свои проступки искупилъ

И смерть отца мн снова путь открыла,

Но западней грозитъ мн этотъ путь.

Холодный, подлый родственникъ, который

Слдилъ за мною долго, какъ змя

За пташкою безпечной,— въ это время

Предупредилъ меня, мои права

Онъ захватилъ и завладлъ дарами,

Благодаря которымъ онъ по власти

И по владньямъ равенъ принцамъ сталъ!

ЖОЗЕФИНА.

Какъ знать? Быть можетъ, сынъ нашъ возвратился

Въ имнья дда и твои права

Онъ защититъ.

ВЕРНЕРЪ.

На это нтъ надежды.

Съ тхъ поръ, какъ странно онъ исчезъ, покинувъ

Домъ моего отца,— мои пороки

Наслдовавъ, быть можетъ,— нтъ встей

О томъ, куда и какъ онъ путь направилъ.

Когда я съ нимъ разстался, оставляя

Его у дда,— тотъ мн общалъ,

Что мстить не будетъ въ третьемъ поколньи,

Но кажется, что Небо здсь вмшалось

Своею грозной волей, отягчивъ

И юношу отцовскими грхами.

ЖОЗЕФИНА.

Я все-таки на лучшее надюсь,

По крайней мр мы до этихъ поръ

Избгли злой погони Штраленгейма,

ВЕРНЕРЪ,

Избгли бы, когда бы не болзнь

Проклятая,— гораздо хуже смерти:

Она не жизнь отнять грозитъ, а то,

Что въ жизни мн единымъ утшеньемъ

Являлось! Я ужъ чувствую невольно

Себя въ тенетахъ жаднаго врага,

Который насъ ужъ выслдилъ, быть можетъ.

ЖОЗЕФИНА.

Но лично, вдь не знаетъ онъ тебя,

Шпіоны же, которые такъ долго

Слдили за тобой, теперь остались

Тамъ, въ Гамбург. Нежданный нашъ отъздъ

И перемна имени помогутъ

Отъ всякой намъ погони убжать.

И здсь никто не приметъ насъ, конечно,

Ни за кого, какъ лишь за тхъ, кмъ мы

Хотимъ казаться.

ВЕРНЕРЪ.

Мы — ‘хотимъ казаться*!

Но кажемся мы тмъ, что мы теперь

На дл: просто нищими! Ха, ха!

ЖОЗЕФИНА.

Какъ смхъ твой горекъ!

ВЕРНЕРЪ.

Въ этомъ жалкомъ тл

Кто заподозритъ духъ высокій сына

Фамиліи старинной, въ этомъ плать —

Наслдника тхъ княжескихъ земель?

Кто въ этомъ чахломъ и потухшемъ взор

Увидитъ гордость древности и знати?

Кто, видя эти сморщенныя щеки,

Изсохшее отъ голода лицо,—

Узнаетъ въ нихъ владльца залъ роскошныхъ,

Который каждый день давалъ пиры

Для тысячи вассаловъ?

ЖОЗЕФИНА.

Милый Вернеръ,

Не такъ цнилъ ты прелесть благъ мірскихъ,

Когда себ ты выбрать удостоилъ

Въ невсты дочь изгнанника скитальца.

ВЕРНЕРЪ.

Бракъ дочери изгнанника — и сына,

Лишеннаго наслдства — былъ какъ разъ

Бракъ равный. Впрочемъ, я имлъ надежду

Тебя возвысить въ санъ иной, достойный

Обоихъ насъ. Домъ твоего отца

Былъ благороденъ, хоть пришелъ въ упадокъ,

Твой родъ тягаться могъ бы съ нашимъ родомъ.

ЖОЗЕФИНА.

Но твой отецъ иного мннья былъ.

Однако, еслибъ я могла съ тобою

Помряться лишь знатностью своей,

То я объ этой знатности сказала,

Какая ей въ глазахъ моихъ цна.

ВЕРНЕРЪ,

Какая же?

ЖОЗЕФИНА.

Такая жъ, какъ и польза,

Которую она намъ принесла:

Она — ничто.

ВЕРНЕРЪ.

Какъ такъ — ничто?

ЖОЗЕФИНА.

Иль хуже:

Она—та злая язва, что точила

Тебя всегда, не будь ея,— могли бы

Мы примириться съ бдностью своей,

Какъ съ ней легко мирятся милліоны,

Когда бъ не зналъ ты призраковъ пустыхъ

Владтельныхъ отцовъ твоихъ, ты могъ бы

Себ свой хлбъ спокойно добывать,

Какъ тысячи трудами добываютъ,

Иль, еслибы ты это низкимъ счелъ,

Торговлей могъ бы ты добыть богатство

Иль чмъ нибудь инымъ, какъ гражданинъ.

ВЕРНЕРЪ (съ ироніей).

И быть купцомъ ганзейскимъ? Превосходно!

ЖОЗЕФИНА.

Чмъ хочешь, будь: ты для меня одинъ,

И ни законъ, ни санъ, какой угодно,

Въ моихъ глазахъ тебя не перемнитъ.

Ты—первый выборъ сердца моего,

Когда избрала я тебя,— не знала

Ни рода, ни надеждъ твоихъ, ни страсти

Твоей къ почету, знала лишь твои страданья,

Пока они продлятся — раздлю ихъ,

Окончатся — и я свои печали

Окончу, съ ними вмст иль съ тобой!

ВЕРНЕРЪ.

Мой добрый ангелъ! Ты всегда такою

Была со мной! Несдержанность иль слабость

Характера меня не разъ вводила

Въ излишество, но никогда не думалъ

Обидть я тебя иль родъ твой. Ты

Судьб моей ничмъ не повредила,

Нтъ, самъ во всемъ виновенъ я, мой нравъ

Въ младые годы былъ таковъ, что могъ бы

Имперіи лишиться я, когда бъ

Она была моимъ наслдствомъ. Нын жъ,

Очищенный страданьемъ, укрощенный,

Измученный, познавши самъ себя,—

Тоскую я, что для тебя и сына

Я ничего не оставляю! Врь,

Что двадцати двухъ лтъ, въ расцвт полномъ

Весны моей, когда меня отецъ

Изгналъ изъ стнъ отеческаго дома,—

Хоть я тогда послдній отпрыскъ былъ

Семьи старинной,— я страдалъ не столько,

Какъ мучусь я теперь, когда я вижу,

Что мальчикъ мой, мать сына моего,

Невинные, лишаются навки

Того, что я утратилъ подломъ!

Но въ эти годы пламенныя страсти

Во мн кружились, какъ живыя зми,

Какъ волосы Горгоны, обвивались

Вокругъ меня…

(Раздается громкій стукъ въ дверь).

ЖОЗЕФИНА.

Ты слышишь?

ВЕРНЕРЪ.

Слышу стукъ.

ЖОЗЕФИНА.

Кто могъ бы это быть такъ поздно? Гости

У насъ такъ рдки.

ВЕРНЕРЪ.

Къ бднякамъ никто

Не ходитъ въ гости, разв для того лишь,

Чтобъ ихъ еще бдне сдлать. Что жъ,

Я приготовленъ ко всему.

(Кладетъ руку за пазуху, какъ бы ища тамъ оружія).

ЖОЗЕФИНА.

Не надо

Смотрть свирпо такъ. Я отворю,

Едва ли это можетъ быть опасно

Здсь въ этомъ мст зимней тишины.

Сама пустыня служитъ здсь защитой

Для человка отъ другихъ людей.

(Отворяетъ дверь. Входитъ Иденштейнъ)

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Прекрасная хозяйка, добрый вечеръ!

Привтъ и вамъ, почтеннйшій… Какъ васъ

Зовутъ, мой другъ?

ВЕРНЕРЪ.

Меня вы не боитесь

Такъ спрашивать?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Бояться васъ? И впрямь,

Ей ей, боюсь: вы смотрите такъ грозно,

Какъ будто бъ я о чемъ нибудь получше

Спросилъ, чмъ ваше имя.

ВЕРНЕРЪ,

Что? Получше?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Получше иль похуже, врод брака.

Что мн сказать еще? Ужъ цлый мсяцъ

Вы здсь живете въ княжескомъ дворц

(Положимъ, ужъ двнадцать лтъ оставленъ

На жертву крысамъ онъ и привидньямъ,—

Но какъ ни какъ, а все же онъ—дворецъ),—

А имени я вашего не знаю.

ВЕРНЕРЪ.

Зовусь я — Вернеръ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Имя недурное.

Оно достойно можетъ украшать

Обложку книгъ купеческой конторы.

Кузенъ мой служитъ въ Гамбург, въ больниц:

Жена его носила это имя

Въ двичеств. Онъ занимаетъ постъ

Помощника хирурга, есть надежда,

Что посл самъ хирургомъ будетъ онъ.

Не родственникъ ли вамъ онъ чрезъ супругу?

ВЕРНЕРЪ.

Какъ, намъ?

ЖОЗЕФИНА.

Да, намъ онъ родственникъ, но дальній.

(Тихо Вернеру).

Великъ ли трудъ поддакнуть болтуну,

Чтобъ вывдать, чего ему здсь нужно?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Вотъ, очень радъ! Признаться, я и самъ

Такъ думалъ: что то сердцу говорило,

Что мы сродни. Кровь, братецъ, не вода!

А потому винца подать прикажемъ

И выпьемъ вмст, чтобъ узнать другъ друга

Поближе: надо родственникамъ быть

Друзьями!

ВЕРНЕРЪ.

Вы, мн кажется, успли

Уже довольно выпить, если жъ нтъ,

То угостить виномъ васъ не могу я,—

Лишь разв вашимъ: бденъ я и боленъ,

Какъ видите, и видть вы могли бъ,

Что я желаю быть одинъ. Но къ длу,

Зачмъ пришли вы?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Я? Зачмъ пришелъ?

ВЕРНЕРЪ,

Что привело сюда васъ,— я не знаю,

Но, кажется, могу я угадать,

Что васъ отсюда выведетъ.

ЖОЗЕФИНА (тихо).

Терпнье,

Мой милый Вернеръ!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Значитъ, неизвстно

Вамъ, что у насъ случилось здсь?

ЖОЗЕФИНА.

Какъ знать намъ?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Рка, вдь, наша разлилась.

ЖОЗЕФИНА.

Къ несчастью,

Мы это знаемъ цлыхъ ужъ пять дней,

Ея разливъ насъ держитъ здсь.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Но вотъ что

Вамъ будетъ ново, знатный господинъ,

Желавшій переправиться чрезъ рку,

На зло разливу и презрвъ отважно

Трехъ ямщиковъ совты,— утонулъ

Пониже брода, вмст съ нимъ погибли

Пять лошадей почтовыхъ, обезьяна,

Собака и лакей.

ЖОЗЕФИНА.

Ахъ, бдняки!

Да врно ль это?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Да, по крайней мр

Погибли обезьяна и лакей,

И лошади, конечно, но погибъ ли

Его превосходительство,— наврно

Не знаемъ мы еще. Извстно всмъ,

Что знатные довольно трудно тонутъ,

Да этому и слдуетъ такъ быть.

Зато сомннья нтъ, что нахлебался

Изъ Одера онъ столько, что хватило бъ

На двухъ здоровыхъ мужиковъ, и лопнуть —

Пришлось бы имъ. Попутчики его —

Саксонецъ и венгерецъ — съ рискомъ жизни

Изъ волнъ свирпыхъ выхватить успли

Тонувшаго и вотъ прислали къ намъ

Просить ему пріюта или гроба,

Смотря по результату: оживетъ ли

Несчастный, или трупомъ будетъ онъ.

ЖОЗЕФИНА.

Но гд жъ его вы примете? Быть можетъ,

Здсь, въ этомъ помщеньи? Я согласна.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Здсь? Нтъ, онъ слишкомъ благородный гость,

Его мы примемъ въ княжескихъ покояхъ.

Тамъ, правда, сыровато, вдь никто

Тамъ не живетъ, двнадцать лтъ стояли

Пустыми эти комнаты, но гость

Явился къ намъ изъ столь сырого мста,

Что тамъ едва ли зябнуть будетъ, если

Еще онъ можетъ зябнуть, если жъ нтъ,

То онъ себ найдетъ квартиру завтра

Еще сырй. Я, впрочемъ, приказалъ

Тамъ натопить и все привесть въ порядокъ

На худшій случай,— то есть, если онъ

Останется въ живыхъ.

ЖОЗЕФИНА.

Ахъ, бдный, бдный!

Отъ всей души желаю я, чтобъ живъ

Остался онъ.

ВЕРНЕРЪ.

Не знаете ль, хозяинъ,

Вы имени его? (Тихо Жозефин).

Поди, мой другъ:

Я разспрошу болвана (Жозефина уходитъ).

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Имя? Боже!

Не до именъ теперь, когда, быть можетъ,

Онъ все уже утратилъ. Будетъ время

Объ имени спросить, когда отвтить

Онъ будетъ въ состояньи, если жъ нтъ,—

Его наслдникъ въ надписи надгробной

Намъ это имя скоро сообщитъ.

Не вы ль меня недавно побранили,

Когда я васъ объ имени спросилъ?

ВЕРНЕРЪ.

Да, это такъ, вы правы, я согласенъ.

(Входитъ ГАБОРЪ).

ГАБОРЪ.

Я не стсняю ль васъ?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

О, нтъ, нисколько!

Вдь здсь дворецъ, вотъ этотъ господинъ—

Такой же здсь чужой, какъ вы. Прошу васъ

Быть здсь, какъ дома. Но скажите: гд же

Его превосходительство и какъ

Онъ чувствуетъ себя?

ГАБОРЪ.

Промокъ онъ сильно

И утомленъ, но все-таки спасенъ.

Остановился онъ неподалеку

Въ избушк, чтобъ перемнить одежду

(Я сдлалъ то же и пришелъ сюда

Оттуда прямо). Отъ невольной ванны

Почти ужъ онъ оправился теперь

И скоро будетъ здсь.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Эй, вы! Живе!

Петръ! Германъ! Вейльбургъ и Конрадъ! Сюда!

(Отдаетъ приказанія входящимъ слугамъ).

Къ намъ ночевать прідетъ знатный баринъ:

Смотрите жъ, чтобъ въ порядк было все!

Чтобъ были въ красной комнат, въ камин

Горящія дрова! а самъ я въ погребъ

Иду сейчасъ. Постельное блье

Фрау Иденштейнъ доставитъ гостю. (Габору). Это—

Моя супруга. Правду вамъ сказать,—

На этотъ счетъ у насъ довольно скудно

Здсь во дворц: вдь ужъ двнадцать лтъ,

Какъ насъ его сіятельство покинулъ.

Затмъ, конечно, ужинать захочетъ

Его превосходительство?

ГАБОРЪ.

Ей-ей,

Не знаю ничего. По мн, пожалуй,

Ему постель хорошая теперь

По вкусу будетъ больше, чмъ вашъ ужинъ:

Ужъ слишкомъ вымокъ онъ у васъ въ рк.

Но, чтобы ваши блюда не пропали,

Готовъ я самъ поужинать, а также

Пріятель мой наврное почтитъ

Вашъ столъ своимъ дорожнымъ аппетитомъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Я все жъ врнй хотлъ бы знать желанье

Его превосходительства… Какъ имя

Его?

ГАБОРЪ.

Не знаю.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Какъ же такъ? Вы жизнь

Ему спасли!

ГАБОРЪ.

Помогъ я въ этомъ другу.

ИДЕНШТЕЙНЪ,

Довольно странно жизнь спасать тому,

Кого не знаешь.

ГАБОРЪ.

Нтъ, ничуть не странно,

Напротивъ, есть иные господа,

Которыхъ я какъ разъ спасать не сталъ бы,

Затмъ, что знаю ихъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

А вы, мой другъ,

Откуда родомъ?

ГАБОРЪ.

Изъ семьи венгерской.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Какъ васъ зовутъ?

ГАБОРЪ.

Вамъ это безразлично.

ИДЕНШТЕЙНЪ (въ сторону).

Мн кажется, весь свтъ сталъ безыменнымъ:

Никто не хочетъ мн себя назвать! (Громко).

Большую ли съ собой иметъ свиту

Его превосходительство?

ГАБОРЪ.

Да, есть

Достаточно народу.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Сколько?

ГАБОРЪ.

Право,

Я не считалъ. Мы встртились случайно

И подошли какъ разъ въ послдній мигъ,

Чтобъ вытащить черезъ окно кареты

Тонувшаго.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Чего бы не далъ я,

Чтобъ такъ спасти знатнйшую персону!

Конечно, вамъ заплатятъ крупный кушъ?

ГАБОРЪ.

Быть можетъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Ну, а сколько же, примрно,

По вашему разсчету?

ГАБОРЪ.

Я еще

Не назначалъ себ цны продажной,

Покамстъ же дороже всхъ наградъ

Считалъ бы я Гохгеймера стаканчикъ

Зеленаго стекла, съ изображеньемъ

На немъ роскошныхъ гроздьевъ и съ девизомъ

Въ честь Бахуса, наполненный виномъ

Старйшаго изъ вашихъ всхъ запасовъ!

За это общаюсь вамъ, когда

Вы будете тонуть (хотя, признаться,

Такая смерть изъ всхъ родовъ смертей

Для васъ едва ль не меньше всхъ возможна),—

Спасти васъ даромъ. Ну, дружокъ, живй!

Подумайте, что съ каждымъ изъ стакановъ,

Которые я въ глотку пропущу,

Одной волной надъ вами будетъ меньше!

ИДЕНШТЕЙНЪ (въ сторону).

Ну, этотъ малый мн не по душ:

Онъ кажется сухимъ и скрытнымъ. Впрочемъ,

Подйствуетъ, быть можетъ, на него

Вино, а если это не поможетъ,—

Отъ любопытства ночь не буду спать!

(Уходитъ).

ГАБОРЪ (Вернеру).

Должно быть, этотъ церемоніймейстеръ—

Дворца смотритель. Недурное зданье,

Но, видимо, заброшено.

ВЕРНЕРЪ.

Покои,

Гд тотъ, кого спасли вы, будетъ спать,

Содержатся въ достаточномъ порядк,

Чтобъ пріютить больного.

ГАБОРЪ.

Почему жъ

Не выбрали вы ихъ? Судя по виду,

Вы тоже не совсмъ здоровы.

ВЕРНЕРЪ (быстро).

Сударь!..

ГАБОРЪ.

Прошу васъ извинить меня. Однако,

Что я сказалъ такого, что бъ могло

Обидть васъ?

ВЕРНЕРЪ.

О, ничего, но съ вами

Другъ другу мы чужіе.

ГАБОРЪ.

Потому то

Я и хотлъ къ сближенью приступить.

Мн кажется, нашъ хлопотунъ хозяинъ

Сказалъ, что вы такой же въ замк гость,

Невольный и случайный, какъ и наша

Компанія?

ВЕРНЕРЪ.

Да, совершенно врно.

ГАБОРЪ.

Итакъ, въ виду того, что въ первый разъ

Мы встртились и, можетъ быть, не будемъ

Встрчаться больше,— скрасить я хотлъ

(По крайней мр для себя) суровость

Тюрьмы старинной этой, пригласивъ

Васъ раздлить со мною и съ другими

Нашъ ужинъ.

ВЕРНЕРЪ.

Нтъ, прошу меня простить:

Я не совсмъ здоровъ.

ГАБОРЪ.

Какъ вамъ угодно.

Я прежде былъ солдатомъ,— потому,

Быть можетъ, грубъ немного въ обхожденьи.

ВЕРНЕРЪ.

Я самъ служилъ, а потому могу

Привтъ солдата встртить по солдатски.

ГАБОРЪ.

Служили вы? Въ какихъ войскахъ? Въ имперскихъ?

ВЕРНЕРЪ (быстро, затмъ прерывая самъ себя).

Да, командиромъ былъ я… Нтъ, я просто

Служилъ.— Но это было ужъ давно,

Когда впервые поднялись богемцы

На Австрію.

ГАБОРЪ.

Ну, это все прошло!

Царитъ повсюду миръ и много тысячъ

Сердецъ отважныхъ нын не у длъ:

Живутъ себ, кой какъ перебиваясь,

Чмъ могутъ, и,— по правд вамъ сказать,

Немало ихъ пошло путемъ кратчайшимъ.

ВЕРНЕРЪ.

Какой же это путь?

ГАБОРЪ.

Хватаютъ все,

Что могутъ взять. Въ Силезіи повсюду,

А также и въ Лузаціи — лса

Полны бродячихъ шаекъ,— все остатки

Отъ прежнихъ войскъ, они берутъ харчи

Со всей страны. За крпкими стнами

Попрятались повсюду кастеляны,

Вн замковъ труситъ и баронъ спесивый,

И графъ богатый: всмъ грозитъ бда.

Я утшаюсь тмъ, что гд бъ ни вздумалъ

Я странствовать,— немного мн терять.

ВЕРНЕРЪ.

А мн — такъ вовсе нечего.

ГАБОРЪ.

Такъ ваши

Дла еще похуже, чмъ мои.

Сказали вы, что были вы солдатомъ?

ВЕРНЕРЪ.

Да, былъ.

ГАБОРЪ.

И это видно по всему.

Солдаты — вс товарищи, иль нужно

Товарищами быть имъ, даже если

Они — враги, когда у насъ мечи

Извлечены,— мы скрещивать должны ихъ,

Нацливъ наши ружья,— мы должны

Другъ другу мтить въ сердце, но коль скоро

Настало перемирье или миръ,

Иль что нибудь иное сталь обратно

Въ ножны влагаемъ и не блещетъ искра,

Которою мы порохъ зажигаемъ

Въ своемъ ружь,— тогда мы братья вновь!

Я вижу, вы больны и бдны, правда,

Я небогатъ, но я зато здоровъ

И ничего, въ чемъ могъ бы я нуждаться,

Не нужно мн,— чего нельзя сказать,

Мн кажется, о васъ. Такъ не хотите ль

Вотъ это раздлить? (Предлагаетъ свой кошелекъ).

ВЕРНЕРЪ.

Кто вамъ сказалъ,

Что нищій я?

ГАБОРЪ.

Вы сами: вы сказали,

Что вы солдатъ,— теперь же миръ какъ разъ.

ВЕРНЕРЪ (смотритъ на него съ подозрніемъ).

И вы меня не знаете?

ГАБОРЪ.

Не знаю

Я никого, ни даже самъ себя.

Какъ могъ бы знать я васъ, когда впервые

Я васъ увидлъ полчаса назадъ?

ВЕРНЕРЪ.

Благодарю васъ. Ваше предложеніе

Прекрасно было бъ, будь я вашимъ другомъ,

По отношенью жъ къ чуждому лицу,

Которое вамъ вовсе незнакомо,

Вы очень деликатны, хоть нельзя

Сказать, чтобъ вы разумно поступили.

Но все-таки я благодаренъ вамъ.

Я нищій, хоть еще не занимаюсь

Я нищенствомъ, когда же мн придется

О помощи просить,— я обращусь

Къ тому, кто первый предложилъ безъ спроса

То, что порой такъ трудно получить

Путемъ весьма усердныхъ просьбъ. Простите.

(Уходитъ).

ГАБОРЪ.

Мн кажется, онъ малый недурной,

Хотя изрядно пострадалъ, какъ видно,—

Какъ большинство порядочныхъ людей,—

Отъ разныхъ бдъ иль отъ веселой жизни,

Которыя намъ убавляютъ вкъ:

Не знаю, что изъ двухъ насъ больше губитъ.

Онъ лучшія, должно быть, времена

Знавалъ когда то,— можетъ быть, недавно?

Но вотъ идетъ хозяинъ мудрый нашъ,

Неся вино: изъ-за вина, пожалуй,

Готовъ я виночерпія терпть.

(Входитъ Иденштейнъ).

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Ну, вотъ вамъ это чудо! Двадцать лтъ

Ему сегодня стукнуло.

ГАБОРЪ.

Вотъ возрастъ,

Который юность женщин даетъ,

Вино же старымъ длаетъ! Какъ жалко,

Что въ двухъ такихъ прекраснйшихъ вещахъ

Вліянье лтъ настолько не согласно:

Одна изъ нихъ чмъ старше, тмъ милй,

Другую жъ годы портятъ. Ну, налейте!

Пью въ честь хозяйки: за здоровье вашей

Красавицы супруги! (Беретъ стаканъ).

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Признаюсь,—

Красавица! Желалъ бы я, чтобъ были

Въ вин такимъ же тонкимъ вы судьей,

Какъ въ красот! А, впрочемъ, все же, выпьемъ.

ГАБОРЪ.

Какъ, разв та прекрасная особа,

Которую недавно встртилъ я

Въ сосдней зал,— видомъ и фигурой

И блескомъ глазъ способная украсить

Вашъ замокъ въ т блистательные дни,

Когда онъ процвталъ, хотя по платью

Она была подстать его упадку, —

Которая на низкій мой поклонъ

Привтливо отвтила,— не ваша

Супруга?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Да, не отказался бъ я

Ее имть женой! Но вы ошиблись:

Она супруга гостя.

ГАБОРЪ.

А по виду

Она могла бы быть женою принца,

Хотя, конечно, времени рука

Ея коснулась,— все жъ она прекрасна

И много въ ней величья.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Это больше,

Чмъ я сказалъ бы о своей жен,

По крайней мр если мы имемъ

Въ виду наружность, что же до величья,—

То въ ней его черты такія есть,

Которыхъ лучше бъ не было, но съ этимъ

Ужъ ничего не сдлаешь.

ГАБОРЪ.

Конечно.

Но кто же этотъ гость вашъ? Въ немъ есть что то

Какъ будто выше вншности его.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Ну, съ этимъ я, пожалуй, не согласенъ.

Онъ нищъ, какъ Іовъ, а терпнья въ немъ

Гораздо меньше. Впрочемъ, кто бъ онъ ни былъ,

Я ничего не вдаю о немъ,

Узналъ лишь имя, да и то недавно:

Вотъ въ эту ночь.

ГАБОРЪ.

Какъ прибылъ онъ сюда?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Пріхалъ онъ въ коляск — жалкой, старой,—

Тому теперь ужъ мсяцъ миновалъ,—

И сразу слегъ больнымъ. Онъ чуть не умеръ,

Да лучше бъ и взаправду умеръ онъ.

ГАБОРЪ.

И мило, и открыто! Почему же?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

На что намъ жизнь, когда намъ нечмъ жить?

Нтъ у него ни пфеннига.

ГАБОРЪ.

Но если

Такъ бденъ онъ, то удивляюсь я,

Что вы, по виду столь благоразумный,

Пустили въ этотъ благородный домъ

Такихъ людей погибшихъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Это врно,

Но, знаете, порою жалость насъ

Невольно вовлекаетъ въ безразсудство.

Притомъ у нихъ еще въ то время было

Вещей немножко цнныхъ, и они

Могли кой-какъ платить. Я и подумалъ:

Пускай себ живутъ ужъ лучше здсь,

Чмъ гд нибудь въ гостиниц ничтожной,

И въ самыхъ старыхъ комнатахъ отвелъ

Жилище имъ, они, по крайней мр,

Провтрить ихъ немножко помогли,

Пока платить за топку были въ силахъ.

ГАБОРЪ.

Бдняги!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Да, ихъ бдность велика’

ГАБОРЪ.

А между тмъ,— когда не ошибаюсь,—

Имъ бдность непривычна. Но куда жъ

Лежитъ ихъ путь?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

О, только Небо знаетъ,

Куда они подутъ, если только

Не въ небо прямо. И еще недавно

Такъ обстояло дло, что мы вс

Считали путь на небо—самымъ врнымъ

Для Вернера.

ГАБОРЪ.

А, Вернеръ! Я слыхалъ

Когда то это имя. Но, быть можетъ,

Оно подложно.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Очень можетъ быть.

Чу! Это что? Я слышу стукъ колесъ,

Шумъ голосовъ… и факелы сверкаютъ

Тамъ на двор. Поклясться я готовъ:

Его превосходительство пріхалъ.

Спшить я долженъ къ моему посту.

Хотите ль вы идти со мною вмст,

Чтобъ высадить его изъ экипажа

И долгъ почтенья принести въ дверяхъ?

ГАБОРЪ.

Его еще недавно изъ кареты

Я вытащилъ въ такой моментъ, когда

Свое охотно графство иль баронство

Онъ отдалъ бы, чтобъ только отдалить

Напоръ воды отъ глотки благородной,

Пускавшей пузыри. Теперь лакеевъ

Иметъ онъ довольно, а тогда

Они вдали на берегу стояли

И, хлопая намокшими ушами,

Ревли: ‘помогите!’,— но притомъ

Не шли на помощь сами. Въ это время

Мой долгъ исполнилъ я, теперь же вы

Идите свой исполнить: гните спину

И раболпствуйте!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Какъ, что бы я

Сталъ раболпствовать?… Однако время

Бжить, пожалуй, упущу я случай…

Чортъ побери: успетъ онъ войти,

А я его и встртить не успю! (Поспшно уходитъ).

ВЕРНЕРЪ (возвращается).

Я слышалъ шумъ колесъ и голосовъ.

Какъ всякій звукъ теперь меня волнуетъ!

(Замчая Габора).

Онъ здсь еще? Ужъ не шпіонъ ли это

Гонителей моихъ? Свой кошелекъ

Онъ предложилъ вдругъ, сразу,— мн, чужому,

Не кроется ль подъ этимъ тайный врагъ?

Друзья на этотъ счетъ не такъ поспшны.

ГАБОРЪ.

Вы, кажется, задумались. Теперь

Какъ разъ совсмъ для этого не время.

Въ стнахъ старинныхъ этихъ скоро шумъ

Поднимется. Баронъ иль графъ — кто бъ ни былъ

Вельможа этотъ полу-утонувшій,—

Найдетъ себ въ заброшенномъ сел,

У жителей его, пріемъ получше,

Чмъ встртилъ онъ въ бушующей рк.

Вы слышали: пріхалъ онъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ (за сценой).

Здсь, ваше

Сіятельство, пожалуйте сюда!

Тихонько: наша лстница, признаться,

Ветха и темновата. Мы не ждали

Такихъ гостей высокихъ! Обопритесь,

Прошу васъ, на меня!

Входятъ Штраленгеймъ, Иденштейнъ и слуги, принадлежащіе частью къ свит Штраленгейма, частью тому имнію, которымъ управляетъ Инденштейнъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Здсь я хочу

Немного отдохнуть.

ИДЕНШТЕЙНЪ (слугамъ).

Эй, стулъ подайте!

Живй, канальи!

ВЕРНЕРЪ (въ сторону).

Это онъ!

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Теперь

Мн лучше стало. Кто, скажите, эти

Два незнакомца?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Я прошу прощенья

У вашего сіятельства: изъ нихъ

Одинъ,— какъ говоритъ онъ,— вамъ немного

Знакомъ.

ВЕРНЕРЪ (громко и быстро).

Кто это вамъ сказалъ?

(Вс смотрятъ на него съ удивленіемъ).

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Конечно

Не вы! Никто о васъ не говоритъ,

Но вотъ лицо, которое, быть можетъ,

Ихъ свтлости не безызвстно.

(Указываетъ на Габора).

ГАБОРЪ.

Не претендую утруждать собою

Ихъ память благородную.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Да, онъ —

Одинъ изъ двухъ, которымъ я обязанъ

Своимъ спасеньемъ. Это—не другой? (Указываетъ на Вернера).

Въ моментъ, когда они меня спасли,

Я былъ въ такомъ ужасномъ состояньи,

Что можно извинить мн, если трудно

Узнать мн тхъ, кто спасъ меня.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

О, нтъ!

Онъ, ваша свтлость, самъ скоре могъ бы

Въ спасителяхъ нуждаться, чмъ спасать

Кого нибудь другого. Это странникъ,

Больной и бдный, онъ недавно только

Съ постели всталъ, съ которой и подняться

Почти надежды не имлъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Но ихъ,

Казалось, было двое.

ГАБОРЪ.

Правда, двое,

Но въ сущности одинъ лишь оказалъ

Услугу вашей свтлости, предъ вами

Здсь нтъ его. Онъ счастіе имлъ

Быть въ этомъ дл первымъ и главнйшимъ.

Во мн не меньше было доброй воли,

Но юностью и силою меня

Онъ превзошелъ, а потому не тратьте

Словъ благородныхъ для меня. Я радъ,

Что былъ вторымъ въ томъ дл, гд былъ первымъ

Столь благородный мужъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Но гд же онъ?

ОДИНЪ ИЗЪ СЛУГЪ.

Онъ, ваша свтлость, ночевать остался

Въ избушк той, гд были вы сейчасъ,

И общалъ, что будетъ завтра утромъ

Сюда.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Итакъ, пока онъ не пришелъ,

Могу я лишь благодарить словесно,

А посл…

ГАБОРЪ.

Что касается меня,—

Я не прошу себ другой награды,

Да и едва ль ее я заслужилъ.

Товарищъ мой самъ за себя отвтитъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (въ сторону, пристально смотря на Вернера).

Не можетъ быть! И все-таки, мн надо

Слдить за нимъ. Ужъ цлыхъ двадцать лтъ

Я не видалъ его. Мои агенты

Съ него, положимъ, не спускали глазъ,

Но самъ я долженъ былъ вдали держаться

И осторожность соблюдать, чтобъ онъ,

Испуганный, не заподозрилъ плановъ

Моихъ. Зачмъ я въ Гамбург оставилъ

Тхъ, кто теперь могли бы мн сказать,

Онъ это или нтъ? Ужъ я ршеннымъ

Считалъ, что стану графомъ Зигендорфъ,

И поспшилъ въ дорогу, но стихіи

Возстали, какъ нарочно, на меня

И, можетъ быть, разливъ внезапный этотъ

Меня задержитъ плнникомъ, пока…

(Онъ останавливается, смотритъ на Вернера, потомъ продолжаетъ).

Да, надобно за этимъ человкомъ

Слдить. Конечно, если это онъ,

То онъ настолько сильно измнился,

Что еслибъ самъ отецъ изъ гроба всталъ,

То онъ прошелъ бы мимо, не узнавши

Его. Я долженъ осторожнымъ быть:

Ошибка здсь могла бы все испортить.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Вы погрузились въ думы, ваша свтлость.

Угодно ль вамъ теперь пройти къ себ?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Отъ утомленья я кажусь серьезнымъ

И грустнымъ. Да, недурно бъ отдохнуть.

ИНДЕНШТБЙНЪ.

Для васъ готовы принцевы покои

Во всемъ убранств, какъ въ т дни, когда

Въ послдній разъ здсь принцъ гостилъ.

(Въ сторону).

Положимъ,

Потрепано изрядно то убранство

И дьявольски тамъ сыро, но теперь,

При слабомъ свт факеловъ, довольно

И этого великолпья. Пусть же

Вашъ благородный гербъ, несущій двадцать

Квадратовъ, удовольствуется здсь

Той пышностью, что мы ему предложимъ,

И пусть его владлецъ отдохнетъ

Подъ пологомъ, подобнымъ балдахину,

Который будетъ выситься надъ нимъ,

Когда заснетъ онъ вчнымъ сномъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (вставая).

Прощайте жъ,

Друзья, спокойной ночи! (Обращаясь къ Габору).

Завтра утромъ

Надюсь съ вами разсчитаться я

За вашу помощь, а пока прошу васъ

Пожаловать за мною на минуту.

ГАБОРЪ.

Я слушаю.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (пройдя нсколько шаговъ,

останавливается и обращается къ Вернеру).

Любезный!

ВЕРНЕРЪ.

Сударь?

ИДЕНШТЕЙНЪ,

Сударь!..

О, Господи! Сказать бы надо: ваше

Сіятельство, иль ваша свтлость! Что вы!

Простите, ваша свтлость, бдняка

За этотъ недостатокъ воспитанья:

Онъ не привыкъ къ бесд знатныхъ лицъ!

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Молчите, кастелянъ!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

О, я безгласенъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (Вернеру).

Давно ль вы здсь?

ВЕРНЕРЪ.

Давно ли?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Я искалъ

Отвта, а не эхо.

ВЕРНЕРЪ.

Эти стны

То и другое вамъ дадутъ, а я

Не отвчаю тмъ, кого не знаю.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Да? Въ самомъ дл? Все жъ могли бы вы

По крайней мр вжливо отвтить

На ласковый вопросъ.

ВЕРНЕРЪ.

Когда бъ я зналъ,

Что ласковъ онъ, то я бы и отвтилъ

Въ такомъ же тон.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Кастелянъ сказалъ,

Что вы больны, быть можетъ, вамъ полезенъ

Могу я быть,— попутчикомъ васъ взять?

ВЕРНЕРЪ (поспшно).

Мы съ вами демъ не одной дорогой.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Какъ можете вы это знать, не зная,

Куда я ду?

ВЕРНЕРЪ.

Есть одинъ лишь путь,

Который можетъ быть путемъ совмстнымъ

Богатому и бдному. Избгли

Вы этого пути совсмъ недавно,

А я—немного дней тому назадъ,

Съ тхъ поръ мой путь и вашъ — идутъ различно,

Хотя и къ той же цли мы придемъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Мн кажется, мой другъ,— рчь ваша выше,

Чмъ ваше положенье.

ВЕРНЕРЪ (съ горечью).

Въ самомъ дл?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

По крайней мр, выше эта рчь,

Чмъ ваше платье.

ВЕРНЕРЪ.

Что жъ, по крайней мр

Мое не лучше платье, чмъ я самъ,

Какъ иногда случается намъ видть

У тхъ, кто слишкомъ хорошо одтъ.

Короче: что же отъ меня вамъ нужно?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (вздохнувъ).

Какъ, мн?

ВЕРНЕРЪ.

Да, вамъ! Меня совсмъ не зная,

Вы стали мн вопросы задавать

И странно вамъ, что я не отвчаю,

Не зная, кто допросчикъ мой. Скажите,

Что нужно вамъ,— и постараюсь я

Отвтить такъ, чтобъ были вы довольны

Иль чтобы я доволенъ былъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Но я

Не зналъ, что вы имете причины

Скрываться.

ВЕРНЕРЪ.

Да, какъ многіе. У васъ

Такихъ причинъ, быть можетъ, нтъ?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Конечно,

По крайней мр нтъ такихъ, какія

Для незнакомца важно было бъ знать.

ВЕРНЕРЪ

Позвольте же и мн, какъ незнакомцу,

Притомъ же бдняку, имть желанье

Остаться незнакомцемъ для того,

Съ кмъ общаго ни въ чемъ я не имю.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Какъ вашъ капризъ мн ни досаденъ, сударь,

Противорчить я не стану вамъ,

Я вамъ хотлъ лишь оказать услугу-

Затмъ — спокойной ночи! Кастелянъ,

Дорогу укажите! (Габору). Вы же, сударь,

Пожалуйте за мною!

(Уходятъ Штраленгеймъ, слуги, Иденштейнъ и Габоръ).

ВЕРНЕРЪ (одинъ).

Это онъ!

Сомннья нтъ: попался я въ тенета.

Предъ тмъ, какъ я изъ Гамбурга ухалъ,

Мн Джуліо, его дворецкій бывшій,

Далъ тайно знать, что онъ досталъ приказъ

Курфюрста Бранденбургскаго: сейчасъ же,

Какъ Крюйцнера (такъ звался я тогда)

Увидятъ на границ,— чтобъ аресту

Его подвергли. Только вольный городъ

Хранилъ мою свободу, не безумно ль

Я поступилъ, уйдя изъ врныхъ стнъ!

Но думалъ я, что бдная одежда

И неизвстность, по какой дорог

Похалъ я, собьютъ ищеекъ съ толку.

Что жъ длать мн? Меня, положимъ, личко

Не знаетъ онъ, и я, не будь мой глазъ

Такъ изощренъ опасностью, конечно

Его бъ не могъ узнать: вдь двадцать лтъ

Другъ друга мы не видли, и прежде

Лишь изрдка встрчались и почти

Не говорилъ я съ нимъ, Но свита, свита!

Теперь венгерца щедрость мн понятна:

Конечно, онъ—клевретъ его, шпіонъ,

Который обличить меня пытался

И задержать, а я — безъ всякихъ средствъ,

И боленъ я, и бденъ, какъ нарочно,

Еще и рки вздулись вс вокругъ

И переправа стала невозможной

Не только мн, но даже богачу,

Который можетъ въ ходъ пустить вс средства,

За деньги даже жизнь людей купить!

На что же мн надяться! За часъ лишь

Тому назадъ я клялъ свою судьбу

И находилъ, что хуже быть не можетъ,

Теперь же то, что было—сущій рай

Въ сравненьи съ настоящимъ. Сутки, двое,—

И пойманъ я,— какъ разъ теперь, когда

Стою я на порог правъ, наслдства

И почестей, когда меня могла бъ

Горсть золота спасти,— сласти навки,

Давъ мн возможность ускользнуть.

(Входятъ Иденштейнъ и Фрицъ, разговаривая).

ФРИЦЪ.

Немедля!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Я говорю вамъ, это невозможно!

ФРИЦЪ.

И все жъ исполнить это вы должны.

Одинъ курьеръ потерпитъ неудачу,—

Другого шлите, третьяго,— пока

Къ намъ не придетъ отвтъ отъ коменданта

Изъ Франкфурта.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Конечно, что могу,

Я сдлаю.

ФРИЦЪ.

И помните: не надо

Жалть тутъ ни издержекъ, ни труда,—

Баронъ за все вамъ въ десять разъ заплатитъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Баронъ теперь изволитъ почивать?

ФРИЦЪ.

Теперь сидитъ онъ у камина въ кресл

И дремлетъ, отдыхая, какъ пробьетъ

Одиннадцать, войти къ нему веллъ онъ,

Не ране,— тогда пойдетъ онъ спать.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Надюсь, часу не пройдетъ,— исполню

Все, что могу, чтобъ услужить ему.

ФРИЦЪ.

Смотрите жъ, не забудьте! (Уходитъ).

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Чтобы черти

Побрали этихъ знатныхъ всхъ особъ!

По мннью ихъ, весь свтъ лишь суще ствуетъ

Для нихъ однихъ. Придется мн теперь

Съ полдюжины запуганныхъ вассаловъ

Поднять съ ихъ ложа бднаго и гнать ихъ

Въ опасный путь, во Франкфуртъ, черезъ рку.

Казалось бы, что господинъ баронъ

Самъ испыталъ еще совсмъ недавно,

Что значитъ этотъ путь, но нтъ: ‘такъ надо’,

И дло все съ концомъ. А, каково?

Вы здсь еще, герръ Вернеръ?

ВЕРНЕРЪ.

Что то скоро

Со знатнымъ гостемъ вы разстались.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Да

Онъ дремлетъ и, мн кажется, желаетъ,

Чтобъ тутъ никто вокругъ него не спалъ.

Послать веллъ пакетъ онъ къ коменданту

Во Франкфуртъ, презирая всякій рискъ

И не щадя издержекъ. Но, однако,

Никакъ нельзя мн времени терять,

Спокойной ночи! (Уходитъ).

ВЕРНЕРЪ (одинъ).

Такъ! Пакетъ во Франкфуртъ,

Да, да! Бда назрла. Къ коменданту!

Все это согласуется вполн

Съ его шагами прежними: я вижу,

Какъ этотъ врагъ, разсчетливо-холодный,

Стоитъ межъ домомъ моего отца

И мною. Да, онъ проситъ, безъ сомннья,

Прислать отрядъ, чтобъ увести меня

И гд нибудь тайкомъ упрятать въ крпость.

Но прежде, чмъ случится это, я…

(Озирается и хватаетъ ножъ, лежащій въ ящик стола).

Теперь, по крайней мр, я владыка

Самъ надъ собой. Чу, слышатся шаги!

Какъ знать, угодно ль будетъ Штраленгейму

Ждать этой вншней власти, чтобъ прикрыть

Свой произволъ? Что онъ подозрваетъ

Меня,— въ томъ нтъ сомннья. Я — одинъ,

Съ нимъ—свита многолюдная, я слабъ,

а онъ могучъ и золотомъ, и саномъ,

Слугъ множествомъ, своимъ авторитетомъ,

Я имени лишенъ, иль у меня

Такое имя, что одни несчастья

Съ нимъ связаны, пока я не достану

Своихъ владній, онъ же гордо носитъ

Свой пышный титулъ, здсь, въ глухой деревн,

Имющій для темной мелкоты

Значеніе огромнйшее,— больше,

Чмъ гд нибудь. Опять шаги,— все ближе!

Не скрыться ль мн въ тотъ тайный корридоръ,

Ведущій… Нтъ, все тихо… Шумъ мн только

Почудился… Вотъ онъ, безмолвный мигъ

Межъ молніей и громомъ!.. Пусть молчитъ

Моя душа среди тревогъ… Да, лучше

Теперь я скроюсь, чтобы убдиться,

Остался ли невдомъ для враговъ

Тотъ тайный ходъ, который я недавно

Открылъ: онъ можетъ, въ случа несчастья,

Мн послужить, какъ норка для зврька,

На нсколько часовъ по крайней мр.

(Открываетъ потайную дверцу и уходитъ, закрывъ ее за собою. Входятъ ГАБОРЪ и Жозефина).

ГАБОРЪ.

Но гд жъ вашъ мужъ?

ЖОЗЕФИНА.

Я думала, что здсь онъ,

Еще недавно въ комнат онъ былъ

Со мною вмст. Но покои эти

Имютъ много выходовъ, быть можетъ

Пошелъ за кастеляномъ онъ.

ГАБОРЪ.

Баронъ

Разспрашивалъ подробно кастеляна

О вашемъ муж, право, очень жаль,

Но кажется, что мннье онъ составилъ

О немъ едва ль хорошее.

ЖОЗЕФИНА.

Увы!

Что общаго межъ нимъ, барономъ знатнымъ,

И неизвстнымъ Вернеромъ?

ГАБОРЪ.

Вамъ лучше

Знать это.

ЖОЗЕФИНА.

Ну, а если это такъ,

То почему жъ о немъ у васъ забота,

А не о томъ, кому вы жизнь спасли?

ГАБОРЪ,

Въ опасности спасти его помогъ я,

Но я ему себя не отдавалъ

Въ помощники для угнетенья слабыхъ.

Отлично знаю этихъ я вельможъ,

Которые бднягъ ногами топчутъ

На тысячу ладовъ, моя душа

Кипитъ, когда я вижу притсненья

Съ ихъ стороны. Сочувствую я вамъ

По этой лишь одной причин,— врьте.

ЖОЗЕФИНА.

Вамъ трудно будетъ мужа убдить

Въ своихъ благихъ намреньяхъ.

ГАБОРЪ.

Настолько

Онъ недоврчивъ?

ЖОЗЕФИНА.

Не былъ онъ такимъ,

Но время и тяжелыя тревоги

Внушили подозрительность ему,

Какъ сами убдились вы.

ГАБОРЪ.

Жалю!

Такая подозрительность — оружье

Тяжелое: подъ бременемъ его

Тревогъ, пожалуй, больше, чмъ защиты.

Спокойной ночи! Я надюсь завтра

Съ нимъ встртиться. (Уходитъ).

(Возвращается Иденштейнъ съ нсколькими крестьянами. Жозефина уходитъ въ глубину сцены).

ПЕРВЫЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.

А если утону?

ИДЕНШТЕЙНЪ,

Теб за это хорошо заплатятъ.

Вдь много разъ ты больше рисковалъ,

Чмъ утонуть за этакую цну.

ВТОРОЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.

А какъ же наши жены, наши семьи?

ИДЕНШТЕЙНЪ,

Что жъ, имъ не хуже будетъ, чмъ теперь,

А при удач можетъ быть и лучше.

ТРЕТІЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.

Нтъ у меня ни женки, ни дтей,—

Пожалуй, я рискну.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Вотъ молодчина!

Годишься, право, ты солдатомъ быть.

Тебя я къ принцу въ гвардію зачислю,—

Въ томъ случа, когда вернешься ты,—

И дамъ еще два талера блестящихъ.

ТРЕТІЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.

Не боле?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Какъ? Это что за жадность?

Теб, который такъ честолюбивъ,

Приличенъ ли порокъ такой позорный?

Послушай, другъ, что я теб скажу:

Два талера, на мелочь размнявши,—

Вдь это будетъ цлый капиталъ!

Вдь ежедневно тысячи героевъ

Своей рискуютъ жизнью и душой

Изъ-за десятой доли этой платы!

Скажи, имлъ ли ты когда нибудь

Полталера?

ТРЕТІЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.

Имть то не имлъ я,

Но три хочу теперь имть,— никакъ

Не мене.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Такъ ты забылъ, мерзавецъ,

Чей ты вассалъ?

ТРЕТІЙ КРЕСТЬЯНИНЪ.

Вассалъ, конечно, принца,

А не чужого барина.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Холопъ!

Когда нтъ принца,— я одинъ твой баринъ!

Баронъ же мн приходится сродни,

Онъ такъ сказалъ мн: ‘сдлай милость, братецъ,

Двнадцать душъ пошли ка мужичья!’

а потому вы, мужичье, сейчасъ же

Въ дорогу собирайтесь и — маршъ, маршъ!

И если только уголокъ пакета

Замочите,— такъ я вамъ покажу!

За каждый я листокъ сдеру съ васъ шкуру

И натяну ее на барабанъ,

Какъ кожу Жижки, чтобы бить тревогу

На страхъ другимъ вассаламъ непокорнымъ,

Которые не сдлаютъ того,

Что невозможно сдлать! Прочь отсюда,

Прочь, черви земляные!

(Уходитъ, гоня передъ собою крестьянъ).

ЖОЗЕФИНА (выходя на авансцену).

Тяжело

Мн видть эти частыя здсь сцены

Тиранства феодальнаго надъ бднымъ

Народомъ! Не поможешь тутъ ничмъ,

Глаза бъ мои на это не глядли!

И даже здсь, въ глухомъ и безыменномъ

Мстечк этомъ, даже и на карт

Едва ли обозначенномъ, царитъ

Насилье злое знати обднвшей

Надъ тми, кто еще бднй ея.

Царитъ надменность рабская сильнйшихъ

Надъ рабскою судьбою бдняковъ,

И въ нищет порокъ, надувшись спесью,

Старается блистать въ своихъ лохмотьяхъ.

Не жалокъ ли порядокъ этотъ гнусный?

Въ моей Тоскан, въ солнечной стран,

Вся наша знать — купцы и горожане,

Какъ нашъ Козьма. Есть горе и у насъ,

Но не такое, пышныя долины,

Въ которыхъ всюду льется черезъ край

Обилье,— даже бдному приносятъ

Отраду въ жизни, каждая былинка

Сама въ себ питательность содержитъ,

Тамъ каждая лоза струитъ вино,

Которое вливаетъ въ сердце радость,

Тамъ солнце вчно знать себя даетъ

И даже если спрячется порою

За облаками, оставляетъ намъ

Тепло, на память о лучахъ блестящихъ,

Благодаря ему, тамъ и лохмотья,

И легкая одежда — намъ пріятнй,

Чмъ яхонты и пурпуръ королей.

А здсь, на этомъ свер холодномъ,

Какъ будто хочетъ каждый деспотъ быть

Подобнымъ втру ледяному, злобно

Терзая душу бдняка вассала,

Какъ мрачная стихія мучитъ тло!

И вотъ среди такихъ владыкъ бездушныхъ

Мой мужъ стремится мсто занимать!

И такъ сильна въ немъ эта спесь съ рожденья,

Что двадцать лтъ тяжелыхъ испытаній,

Какія врядъ ли могъ бы наложить

Другой отецъ, хотя бъ простого званья,

На сына,— не могли въ немъ измнить

Характера нисколько. По рожденью

Хотя сама принадлежу я къ знати,

Но не тому отецъ меня училъ.

Отецъ мой! Пусть твой духъ многострадальный,

Вкусившій миръ въ награду за труды,—

Воззритъ на насъ, на Ульриха родного,

На сына, долго жданнаго! Всмъ сердцемъ

Люблю его, какъ ты меня любилъ!

Что это? Вернеръ, ты? Въ какомъ ты вид?

(Вернеръ входитъ поспшно, съ ножомъ въ рук, черезъ потайную дверь, которую онъ быстро закрываетъ за собою).

ВЕРНЕРЪ (не узнавая ея сперва).

А, я открытъ! Одинъ ударъ кинжала…

(Узнавъ жену)

А, Жозефина! Ты еще не спишь?

ЖОЗЕФИНА.

Куда тутъ спать? Что это значитъ? Боже!

ВЕРНЕРЪ (показывая ей свертокъ).

Вотъ золото! Вотъ деньги, Жозефина,

Которыя помогутъ намъ уйти

Отсюда, изъ тюрьмы проклятой!

ЖОЗЕФИНА.

Какъ же

Досталъ ты ихъ? Что значитъ этотъ ножъ?

ВЕРНЕРЪ.

Онъ не въ крови,— пока. Но прочь отсюда,

Къ намъ, въ комнату!

ЖОЗЕФИНА.

Откуда ты пришелъ?

ВЕРНЕРЪ.

Не спрашивай! Намъ надобно обдумать,

Куда намъ хать (показывая деньги): это вс пути

Откроетъ намъ.

ЖОЗЕФИНА.

Не хочется мн думать,

Что ты виновенъ въ чемъ нибудь безчестномъ.

ВЕРНЕРЪ,

Въ безчестномъ — я?

ЖОЗЕФИНА.

Да, это я сказала.

ВЕРНЕРЪ.

Спшимъ! Пускай здсь это будетъ намъ

Послдняя ночевка.

ЖОЗЕФИНА.

И, надюсь,

Не худшая.

ВЕРНЕРЪ.

‘Надюсь!’ Я увренъ,

Что это такъ. Но въ комнату скорй!

ЖОЗЕФИНА.

Лишь на одинъ вопросъ прошу отвтить:

Что сдлалъ ты?

ВЕРНЕРЪ (Со злобой).

Не сдлалъ одного,

Что насъ могло бъ навкъ отъ бдъ избавить.

Идемъ!

ЖОЗЕФИНА.

Какъ жаль, что я принуждена

Въ теб, мой другъ, такъ горько усомниться!

(Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА 1.

Зала въ томъ же замк.

Входятъ Иденштейнъ и другіе.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Вотъ славно! Вотъ прекрасно, благородно!

Барона обокрали въ замк принца,

Гд прежде грхъ такой неслыханъ былъ!

ФРИЦЪ.

Да мудрено здсь было и случиться

Покраж: разв крысы у мышей

Украли бы обоевъ старыхъ клочья.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

О, до чего я дожилъ! Навсегда

Погублена честь дома!

ФРИЦЪ.

Что же, надо

Виновнаго искать: баронъ не хочетъ

Безъ розысковъ оставить эти деньги.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

И я ихъ такъ оставить не хочу.

ФРИЦЪ.

Кого же вы могли бы заподозрить?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Кого? Да всхъ: вверху, внизу, внутри

И вн! Пусть Небо мн поможетъ!

ФРИЦЪ.

Въ покои т другого нтъ ли хода?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

О, нтъ, нигд!..

ФРИЦЪ.

Уврены ль вы въ томъ?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Еще бы: я вдь съ самаго рожденья

Живу здсь и служу, и если бъ былъ

Подобный ходъ, о немъ бы, врно, зналъ я

По слухамъ, или видлъ бы его.

ФРИЦЪ.

Такъ, значитъ, кто то прямо могъ проникнуть

Въ переднюю.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Конечно, это такъ.

ФРИЦЪ.

Тотъ человкъ, котораго зовете

Вы Вернеромъ, вдь бденъ?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Да, онъ нищій,

Но онъ живетъ совсмъ, вдь, въ сторон,

Во флигел, который не иметъ

Со спальнею барона сообщенья.

Не можетъ быть, чтобъ это Вернеръ былъ.

А сверхъ того, какъ разъ я повстрчался

Съ нимъ въ отдаленной зал, отстоящей

Отъ этой спальни чуть не на версту,

И пожелалъ ему спокойной ночи

Какъ разъ въ то время, какъ, по всмъ разсчетамъ,

Случился этотъ мерзостный грабежъ.

ФРИЦЪ.

Такъ есть еще другой здсь иностранецъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Венгерецъ?

ФРИЦЪ.

Тотъ, который помогалъ

Изъ Одера извлечь барона.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Это

Довольно вроятно. Но постойте:

Быть можетъ воръ былъ кто нибудь изъ свиты?

ФРИЦЪ.

Какъ, сударь? Мы?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Ну, нтъ, никакъ не вы,

Но кто нибудь изъ вашихъ подчиненныхъ.

Вы мн сказали, что баронъ заснулъ

На мягкомъ кресл, бархатомъ обитомъ,

Онъ въ вышитой ночной сорочк былъ,

Передъ собою разбросалъ онъ платье,

На плать же стояла и шкатулка,

Въ которой были письма и бумаги,

А также свертки золота,— изъ нихъ

Исчезъ всего одинъ, при этомъ двери

Не заперты остались, доступъ былъ

Вполн свободенъ.

ФРИЦЪ.

Но позвольте, сударь!

Вы черезчуръ поспшны: весь составъ

Служащихъ при барон,— начиная

Съ дворецкаго, кончая поваренкомъ,—

Превыше подозрній, честь его

Всегда была безъ пятенъ, исключая

Безгршныхъ разв кой какихъ доходовъ

По части разныхъ счетовъ, мры, вса,

Състныхъ припасовъ, погреба, буфета,

Отправки писемъ, сбора разныхъ рентъ,

Устройства пиршествъ, также въ соглашенье

Съ поставщиками можемъ мы вступать,—

Но что до мелкой, откровенной кражи,

Дрянной и грязной,— то ее всегда,

Какъ деньги на харчи, мы презирали!

Когда бъ изъ нашихъ кто нибудь былъ воръ,

То не рискнулъ бы онъ своимъ затылкомъ

Для одного лишь свертка, онъ стащилъ бы

Все,— всю шкатулку,— если бъ могъ снести!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Пожалуй, эти доводы разумны…

ФРИЦЪ.

Нтъ, ужъ поврьте, сударь: это былъ,

Ручаюсь вамъ, не кто нибудь изъ нашихъ,

А лишь простой, несчастный, мелкій воръ,

Безъ генія, безъ всякаго искусства.

Вопросъ въ одномъ: кто бъ могъ туда войти

Свободно,— кром васъ или венгерца?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Вдь не меня же обвините вы?

ФРИЦЪ.

Нтъ, я цню таланты ваши выше.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Надюсь, также правила мои?

ФРИЦЪ.

О, безъ сомннья! Но довольно споровъ.

Что длать намъ?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Что длать? Ничего,

Но говорить мы можемъ очень много,

Вознагражденье можно предложить

За указанье вора, землю, небо

Встревожимъ мы, въ полицію пошлемъ

(Хоть ближе, чмъ во Франкфурт, конечно,

Ея мы не найдемъ), развсимъ всюду

Побольше объявленій—рукописныхъ

(Вдь типографій близко нтъ у насъ),

Приказчика пошлю я—вслухъ читать ихъ

(Вдь грамотны здсь только онъ да я),

Пошлемъ вассаловъ забирать всхъ нищихъ,

Въ пустыхъ карманахъ шарить, всхъ бродягъ,

Всхъ, кто одтъ поплоше, жалокъ, блденъ,

Задерживать прикажемъ,— и тогда,

По крайней мр, если не виновный,

То многіе другіе подъ арестомъ

Окажутся, а если денегъ все-жъ

Мы не отыщемъ, то баронъ получитъ

Утху въ томъ, что, вызывая духъ

Исчезнувшаго свертка, онъ истратитъ

Еще въ два раза больше. Вотъ лкарство,

Чтобъ утолить печаль!

ФРИЦЪ.

Нашелъ

Онъ лучшее.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Какое же?

ФРИЦЪ.

Наслдство

Громадное. Графъ Зигендорфъ покойный—

Барону дальній родственникъ. Недавно

Скончался онъ въ своемъ роскошномъ замк

По близости отъ Праги, и баронъ

Теперь вступить намренъ во владнье

Имньями его.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

А ближе нтъ

Наслдника?

ФРИЦЪ,

О, есть прямой наслдникъ,

Но онъ давно исчезъ отъ свтскихъ глазъ,

А, можетъ быть, совсмъ ушелъ со свта.

Онъ — блудный сынъ, отвергнутый отцомъ

Ужъ двадцать лтъ тому назадъ, сурово

Отказывалъ отецъ ему въ закланьи

Отборнаго тельца, а потому

Онъ, если живъ, кладетъ на полку зубы.

А, впрочемъ, еслибъ вновь явился онъ,

Баронъ всегда найдетъ, конечно, средства

Его привесть къ молчанью: онъ хитеръ

И при двор кой гд иметъ связи.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Везетъ ему!

ФРИЦЪ.

Еще есть, правда, внукъ’

Котораго когда то графъ покойный

Взялъ отъ отца, чтобъ воспитать его

Какъ своего наслдника, однако,

Права его довольно спорны.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Какъ?

ФРИЦЪ.

А такъ, что впалъ отецъ его въ ошибку’

Женившись неразумно на какой-то

Въ Италіи особ черноокой,—

На дочери изгнанника, она,

Какъ говорятъ, породы тоже знатной,

Но не такой, чтобъ по плечу была

Такимъ, какъ Зигендорфы. Ддъ, конечно,

Бракъ этотъ не одобрилъ, взялъ онъ сына,

Родителей же знать не пожелалъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Ну, если этотъ внукъ — молодчикъ бравый,

То можетъ онъ сплести такую сть,

Что вашему барону не распутать!

ФРИЦЪ.

Онъ, говорятъ, и точно молодецъ:

Удачно въ немъ соединились свойства

Отца и дда: какъ отецъ, онъ пылокъ

И столь же проницателенъ, какъ ддъ.

Но, что всего страннй, исчезъ онъ также

За нсколько недль тому назадъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

На кой же чортъ онъ сдлалъ такъ?

ФРИЦЪ.

Вы правы:

Безъ чорта, врно, тутъ не обошлось,

Иначе кто жъ его бы надоумилъ

Внезапно скрыться и покинуть домъ

Въ такое время, чуть не наканун

Кончины дда! Сердце старику

Разбилъ онъ этимъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Что же за причина?

ФРИЦЪ.

Предположеній много есть о томъ,

Но ни одно изъ нихъ не достоврно.

Одни твердятъ, что онъ пошелъ искать

Родителей, другіе увряютъ,

Что слишкомъ строго ддъ его держалъ

(Едва ль, однако, это такъ: безумно

Старикъ его любилъ), по мннью третьихъ,

Онъ на войну отправился служить,

Но съ той поры о заключеньи мира

Узнали мы: вернулся бъ, врно, онъ,

Когда бъ война его къ себ манила.

Четвертые, по доброт своей,

Напоминаютъ, что всегда въ немъ было

Довольно много странностей, и вотъ,

По прирожденной дикости натуры,

Примкнулъ онъ къ чернымъ бандамъ, что теперь

Лузацію у насъ опустошаютъ,

Въ горахъ богемскихъ и силезскихъ грабятъ

Съ тхъ поръ, какъ за послдніе года

Война какъ будто выродилась въ мелкій

Разбой, въ систему дракъ и грабежа,

Причемъ у каждой шайки свой начальникъ

И вс воюютъ противъ мирныхъ гражданъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Не можетъ быть! Чтобъ молодой наслдникъ,

Воспитанный въ богатств, въ щегольств,

Рискнулъ и добрымъ именемъ, и жизнью,

Связавъ свою судьбу съ толпой солдатъ

И сорванцовъ отчаянныхъ!

ФРИЦЪ.

Богъ знаетъ!

Бываютъ вдь натуры межъ людей

Съ такою дикой страстью къ приключеньямъ,

Что имъ опасность — слаще всхъ забавъ.

Я слышалъ, что нельзя ничмъ на свт

Индійца къ мирной жизни обратить

Иль тигра усмирить, хотя бы съ дтства

Кормили ихъ лишь молокомъ и медомъ,

Да, наконецъ, вашъ Тилли, Валленштейнъ,

Густавъ и Баннеръ, Торстенсонъ и Веймаръ,—

Не точно ли такіе жъ сорванцы,

Но лишь въ большихъ размрахъ? Ихъ дянья

Покончены, и миръ провозглашенъ,

И тмъ, кто время проводить желаетъ

Такъ, какъ они, приходится теперь

За собственный свой счетъ стремиться къ цли.

Но вотъ идетъ баронъ, а съ нимъ саксонецъ,

Который главнымъ былъ ему вчера

Спасителемъ, но ночь провелъ въ избушк

На Одер, и къ утру лишь пришелъ.

(Входятъ Штраленгеймъ и Ульрихъ).

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Любезный чужестранецъ! Отказавшись

Отъ всякаго вознагражденья, кром

Безплодной благодарности моей,

Вы этимъ даже и ее стснили,

Давъ мн увидть всю ничтожность словъ

И устыдиться чувствъ моихъ безсильныхъ,

Которыя такъ жалки, если ихъ

Сравню я съ вашимъ подвигомъ отважнымъ.

УЛЬРИХЪ.

Оставимъ этотъ разговоръ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Быть можетъ,

Я чмъ нибудь могу вамъ услужить?

Вы молоды и весь вашъ складъ — геройскій,

Наружность ваша — выгодна, вы храбры:

Цною жизни это я узналъ,

И нтъ сомннья, что, при этихъ данныхъ,

Вы встртите взоръ огненной войны

Съ такою же горячей жаждой славы,

Какъ вы пошли навстрчу мраку смерти,

Чтобъ незнакомцу жизнь спасти въ волнахъ,

Среди стихіи грозной и опасной.

Вы созданы для службы, я и самъ

Служилъ: свое я создалъ положенье

Благодаря не только моему

Происхожденью, но и личной служб

Моей солдатской, я друзей имю,

Которые друзьями будутъ вамъ. *

Конечно, въ настоящую минуту,

Когда повсюду миръ царитъ, для васъ

Не очень много шансовъ къ возвышенью,

Но можетъ ли продлиться этотъ миръ?

Сердца людей невольно жаждутъ спора,

Съ тхъ поръ, какъ битвы длились тридцать лтъ,

Теперь нашъ миръ—все та жъ война, лишь въ малыхъ

Размрахъ, какъ легко намъ видть въ каждомъ

Лсу, мы въ перемиріи, скорй,

И то въ вооруженномъ. Но не долго

Намъ ждать, чтобъ вновь война взяла свое,

Тогда вамъ постъ легко достаться можетъ,

Который къ повышеніямъ пути

Откроетъ вамъ, и при моемъ вліяньи,

Пойдетъ все хорошо. Я говорю

О Бранденбург, гд съ курфюрстомъ связи

Имю я, въ Богеміи я чуждъ,

Какъ вы, а въ настоящую минуту

Какъ разъ мы на ея границ.

УЛЬРИХЪ.

Я—

Саксонецъ, какъ вы видите, конечно,

По моему костюму, потому

Лишь своему я долженъ сюзерену

Служить, и мн придется отклонить

Любезную услугу вашу, съ чувствомъ

Такимъ же, какъ предложена она.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Послушайте: вдь это—лихоимство!

Я вамъ обязанъ жизнію, а вы

Принять процентовъ даже не хотите

Отъ должника, чтобъ накопить на немъ

Такъ много долга, что совсмъ согнется

Бднякъ подъ грузомъ.

УЛЬРИХЪ.

Говорите такъ,

Когда отъ васъ потребую я платы.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Ну, что же длать, если не хотите…

Вы благородны по рожденью?

УЛЬРИХЪ.

Такъ

Мн говорили родственники.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Это

И по поступкамъ вашимъ видно. Можно ль

Теперь спросить мн, какъ зовутъ васъ?

УЛЬРИХЪ.

Ульрихъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Фамилія же ваша?

УЛЬРИХЪ.

Не могу

Открыть ее, пока ея не буду

Достоинъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (въ сторону).

Вроятно, онъ австріецъ,

Которому невыгодно открыть

Въ такое необузданное время

Свое родство,— притомъ еще въ глуши,

Здсь, на границ, для него опасной,

Гд ненавидятъ родину его.

(Громко, обращаясь къ Фрицу и Иденштейну).

Ну, господа, какъ поиски?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Довольно

Успшны, ваша свтлость.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Что же,— значитъ,

Грабитель ужъ въ плну?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Гм! Не совсмъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Но онъ, по крайней мр, заподозрнъ?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

О, подозрній много есть у насъ!

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Кто жъ это могъ бы быть?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Вы, ваша свтлость,

Не знаете его?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ,

Откуда знать мн?

Я крпко спалъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Я тоже крпко спалъ,

А потому о немъ не больше знаю,

Чмъ ваша свтлость знаете.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Болванъ!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Но какъ же быть? Вы сами, ваша свтлость,—

Лицо, надъ кмъ грабежъ былъ совершенъ,—

Не можете дать свдній о вор,

Откуда жъ мн, кого не грабилъ онъ,

Знать, кто былъ воръ? Позвольте доложить вамъ:

Въ толп вашъ воръ иметъ тотъ же видъ,

Какъ прочіе, а можетъ быть и лучше,

Вотъ если привлекутъ его къ суду

Иль будетъ онъ въ тюрьм сидть, — конечно,

Тогда разумный каждый человкъ

Въ лицо узнаетъ вора и, ручаюсь,

Найдутъ ли, что виновенъ онъ, иль нтъ.—

Лицо его всегда виновнымъ будетъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (Фрицу).

Скажи мн, Фрицъ, чего достигли вы

При поискахъ?

ФРИЦЪ.

По чести, ваша свтлость,

Немногаго: есть лишь одн догадки.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Убытокъ мой оставивъ въ сторон

(Хотя теперь, признаться, онъ довольно

Мн непріятенъ),— я бъ хотлъ поймать

Мерзавца-вора ради общей пользы.

Такой искусный воръ, который могъ

Пробраться незамтно межъ служащихъ,

Чрезъ столько комнатъ, ярко освщенныхъ,

Народа полныхъ, въ спальню и украсть

Мой свертокъ, чуть глаза усплъ сомкнуть я,—

Вдь этотъ воръ легко ограбить можетъ

Весь округъ вашъ, почтенный кастелянъ!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Такъ точно, ваша свтлость, если только

Найдетъ онъ здсь, что грабить.

УЛЬРИХЪ.

Что случилось?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Вы только утромъ прибыли сюда

И не слыхали, что сегодня ночью

Ограбили меня.

УЛЬРИХЪ.

Кой-что я слышалъ,

Когда вошелъ я въ замокъ, но не знаю

Подробностей.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Да, странно это все,

Вотъ, кастелянъ поразсказать вамъ могъ бы…

ИДЕНШТБЙНЪ,

О, съ радостью! Изволите ли видть…

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (нетерпливо).

Вы лучше подождали бы болтать,

Еще не зная, станутъ ли васъ слушать.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

А вотъ сейчасъ узнаемъ это мы.

Изволите ли видть, сударь…

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (снова прерывая его и обращаясь къ Ульриху).

Словомъ,

Заснулъ я въ кресл, предо мной была

Шкатулка, въ ней же золото,— на сумму

Изрядную, гораздо больше той,

Какую потерять легко мн было бъ,

Хотя ея лишь часть я потерялъ,

И вотъ субъектъ какой то, очень ловкій,

Съумлъ искусно въ спальню проскользнуть,

Минуя многочисленную свиту

Мою и челядь замка, онъ унесъ

Изъ этихъ денегъ свертокъ въ сто дукатовъ,

Которые желалъ бы я вернуть.

Быть можетъ, вы (я самъ еще покуда

Довольно слабъ) возьмете на себя

Вчерашнюю великую услугу

Дополнить новымъ одолженьемъ мн,

Не столь большимъ, но все же очень важнымъ,—

Поможете вотъ этимъ господамъ,

Которые не слишкомъ торопливы

Въ своихъ стараньяхъ,— вора отыскать?

УЛЬРИХЪ.

Весьма охотно и притомъ немедля.

Идемъ, мейнъ герръ! За мной!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Пожалуй, скоро —

Не будетъ спора.

УЛЬРИХЪ.

Если жъ будемъ мы

Стоять на мст, толку ввкъ не будетъ.

Идемте же, а по дорог мы

Поговоримъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Но…

УЛЬРИХЪ.

Покажите мсто,

А тамъ я буду съ вами говорить.

ФРИЦЪ.

Пойду я съ ними, если ваша свтлость

Позволите.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Иди за ними вслдъ

И стараго осла возьми съ собою.

ФРИЦЪ.

Идемъ!

УЛЬРИХЪ.

Иди, оракулъ старый мой,

И разъяснить загадку постарайся!

(Уходитъ сь Иденштейномъ и Фрицомъ).

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (одинъ).

Отважный, добрый юноша, съ солдатской

Наружностью, красивъ, какъ Геркулесъ

Предъ первымъ изъ своихъ дяній славныхъ,

Его чело, когда спокоенъ онъ,

Несетъ слды глубокихъ думъ, серьезно,

Не по годамъ, когда же на вопросъ

Отвтитъ онъ,— огонь во взор блещетъ.

Его къ себ я радъ бы залучить,

Такихъ людей имть вокругъ не худо:

Наслдство — вещь, достойная борьбы.

Хоть я и не таковъ, чтобъ предъ борьбою

Я отступилъ,— не таковы и т,

Кто между мной и этой цлью встанетъ.

Мн говорили, что мальчишка храбръ,

Но онъ, какъ разъ, въ припадк вздорной дури,

Ушелъ куда то шляться и покинулъ

Права свои на произволъ судьбы,

Тмъ лучше. Что же до отца—за нимъ я

Давно слжу, какъ ловкая ищейка,—

Не на виду, но такъ, чтобъ по чутью

Всегда его найти я могъ. Покамстъ

Онъ ускользалъ отъ поисковъ моихъ,

За то теперь онъ здсъ, и тмъ удобнй

Мн захватить его. Увренъ я,

Что это онъ: все говоритъ за это,

И рчи беззаботныя людей,

Не знающихъ, къ чему свои разспросы

Веду я,— также это подтверждаютъ.

Да, все: онъ самъ, его манеры, тайна

И срокъ его прибытья, все, что я

Узналъ отъ кастеляна о супруг

Его, которой я не видлъ самъ,

И о ея наружности, достойной,

Но иностранной, тайная вражда,

Которую почувствовали оба

При встрч мы, подобная тому,

Что львы и зми, пятясь другъ предъ другомъ,

Невольно ощущаютъ: говоритъ

Инстинктъ имъ тайный, что они другъ другу

Смертельные враги, хоть никогда

Естественной добычею не служитъ

Одинъ другому,— да, согласно все

Съ моей догадкой. Такъ или иначе,—

Борьба нужна. Чрезъ нсколько часовъ

Придетъ приказъ изъ Франкфурта, вотъ только

Разливъ не помшалъ бы… Но погода

Такъ измнилась, что, надюсь я,

Вода спадетъ. Тогда его спокойно

Упрячу я въ тюрьму: пускай онъ тамъ

Свое откроетъ истинное имя

И званье. Если жъ плнникъ мой не тмъ

Окажется, кмъ я его считаю,

То это не бда. Покража эта

(Конечно, если денегъ не считать)

Мн также будетъ въ пользу: онъ, вдь, бденъ —

И это подозрительно, безвстенъ—

И, значитъ, беззащитенъ. Правда, нтъ

Въ рукахъ моихъ уликъ, что онъ виновенъ,—

Но какъ ему невинность доказать?

Въ другихъ бы обстоятельствахъ, конечно,

Будь безразличенъ онъ для длъ моихъ,—

Скорй я сталъ бы обвинять венгерца,

Въ которомъ что то есть, что сразу мн

Невольно не понравилось, къ тому же

Изъ всхъ ближайшихъ, кром кастеляна

И слугъ моихъ и принца, онъ одинъ

Входилъ ко мн свободно.

(Входитъ Габоръ).

А, пріятель!

Ну, какъ вы поживаете?

ГАБОРЪ.

Какъ вс,

Которые довольны, если могутъ

Поужинать и выспаться, безъ лишнихъ

Претензій на комфортъ. а ваша свтлость?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Я отдохнуть усплъ, но кошелекъ

Мой пострадалъ. Ночевка обойдется

Мн, какъ я вижу, дорого.

ГАБОРЪ.

Я слышалъ

О вашемъ гор, но такимъ, какъ вы,

Вдь это пустяки.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Когда бы деньги

У васъ пропали, вы бы говорили

Не то.

ГАБОРЪ,

Ни разу въ жизни не имлъ

Я столько денегъ,— потому мн трудно

Судить объ этомъ. Я пришелъ за вами.

Курьеры ваши вс пришли назадъ:

Я обогналъ ихъ, возвращаясь въ замокъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Какъ такъ?

ГАБОРЪ.

Съ разсвтомъ вышелъ я къ рк,

Надясь видть, что разливъ сталъ меньше

И что смогу свой путь я продолжать.

Но ваши вс посланцы обманулись

Въ своей надежд такъ же, какъ и я:

Придется ждать, пока разливъ уймется.

Ахъ, чтобы псы ихъ съли! Почему жъ

Они, по крайней мр, не пытались

Плыть черезъ рку? Я вдь приказалъ

Рискнуть на все?

ГАБОРЪ.

Когда бы вы велли,

Чтобъ Одеръ раздлился, ставъ стной,

Какъ Моисей продлалъ съ Краснымъ моремъ,

Которое едва ль красне было,

Чмъ этотъ страшно вздувшійся потокъ,—

Тогда бъ они отважились, быть можетъ,

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Я самъ пойду, чтобъ посмотрть на нихъ.

Рабы! Канальи! Имъ влетитъ за это!

(Уходитъ).

ГАБОРЪ (одинъ).

Вотъ онъ, нашъ благородный феодалъ,

Баронъ нашъ своевольный, пережитокъ

Того, что намъ осталось отъ временъ

Когда то славныхъ рыцарей! Недавно,

Еще вчера — онъ радъ былъ уступить

Свои вс земли (если ихъ иметъ),

И, что еще дороже,— вс шестнадцать

Полей его баронскаго герба

За воздуха глоточекъ, хоть настолько,

Чтобъ имъ пузырь наполнить, задыхаясь,

Хлебая воду, высунулся онъ

Въ окно кареты, на боку лежавшей

И залитой водою, а теперь

Готовъ громить онъ дюжину несчастныхъ

За то, что жизнью такъ же дорожатъ

Они, какъ онъ! Ну что жъ,— онъ правъ, пожалуй:

Смшно своей имъ жизнью дорожить,

Когда онъ можетъ ихъ по произволу

Всегда послать на смерть! О жалкій міръ

Какая же печальная ты шутка!

(Уходить).

СЦЕНА II.

Комната Вернера въ замк.

(Входятъ Жозефина и Ульрихъ).

ЖОЗЕФИНА.

Стань здсь и дай взглянуть мн на тебя!

Мой Ульрихъ, мой любимый! Ахъ, возможно ль:

Двнадцать лтъ ты былъ вдали отъ насъ!

УЛЬРИХЪ.

О матушка, безцнная!

ЖОЗЕФИНА.

Да, вижу,

Что сны мои исполнились! Мой сынъ,

Какъ ты хорошъ! Ты лучше, чмъ мечтала

Тебя я видть! Господи, прими

Ты благодарность матери и слезы

Ея блаженства! Вижу я Твой перстъ:

Явился онъ теперь, въ такое время,

Не только какъ нашъ сынъ, а какъ спаситель!

УЛЬРИХЪ.

Когда мн эта радость суждена,

Вдвойн я буду чувствовать отраду

И сердце облегчу отъ части долга

Сыновняго предъ вами,— не любви,

Которая всегда была для сердца

Легка,— но долга помощи. Прости:

Не я виной, что мы въ разлук были

Такъ долго!

ЖОЗЕФИНА.

Да, я знаю, но теперь

Я не могу и думать о печали,

Мн даже страннымъ кажется, что я

Страдала: такъ мн радость ослпила

Мою всю память, все я, все забыла!

Мой сынъ!

(Входитъ Вернеръ).

ВЕРНЕРЪ.

Кто тутъ? Опять чужіе?

ЖОЗЕФИНА.

Нтъ!

Всмотрись: кто это?

ВЕРНЕРЪ.

Юношу я вижу—

И въ первый разъ…

УЛЬРИХЪ (становясь на колна).

Спустя двнадцать лтъ,

Отецъ мой!

ВЕРНЕРЪ.

Боже!

ЖОЗЕФИНА.

Ахъ, онъ чувствъ лишился!

ВЕРНЕРЪ.

Нтъ, нтъ, я ужъ пришелъ въ себя. Мой Ульрихъ!

(Обнимаетъ его).

УЛЬРИХЪ.

Отецъ мой! Зигендорфъ!

ВЕРНЕРЪ (вздрогнувъ).

Тсъ, мальчикъ: стны

Услышатъ это имя…

УЛЬРИХЪ.

Ну, такъ что жъ?

ВЕРНЕРЪ.

Какъ что? а впрочемъ, посл мы объ этомъ

Поговоримъ, теперь прошу лишь помнить,

Что Вернеромъ зовусь я здсь. Приди,

Приди опять на грудь мою! Ты видомъ

Какъ разъ таковъ, какимъ я могъ быть прежде,

Но, къ сожалнью, не былъ, Жозефина!

Поврь ты мн, что не отцовскимъ чувствомъ

Я ослпленъ: среди десятка тысячъ

Такихъ прекрасныхъ юношей отборныхъ—

Его бъ себ я выбралъ въ сыновья!

УЛЬРИХЪ.

Да, но меня вы все же не узнали.

ВЕРНЕРЪ.

Увы, въ душ такъ много накопилъ

Я горечи, что въ каждомъ человк

На первый взглядъ я вижу лишь дурное.

УЛЬРИХЪ.

Что до меня, то память мн служила

Гораздо лучше, и не позабылъ

Я ничего. Нердко въ пышныхъ залахъ,

Въ великолпномъ замк (не хочу

Я имени его назвать: какъ вижу,

Опасно это),— словомъ, во владньяхъ,

Принадлежавшихъ вашему отцу,—

Я наблюдалъ, какъ солнце заходило

За темные хребты богемскихъ горъ,

И тосковалъ, что день за днемъ уходитъ,

А горы эти высятся все время

Межъ мной и вами. Но теперь — конецъ:

Он не будутъ раздлять насъ бол.

ВЕРНЕРЪ.

Я въ этомъ не увренъ. Ты вдь знаешь,

Что умеръ мой отецъ?

УЛЬРИХЪ.

О, Боже мой!

Его я бодрымъ старикомъ оставилъ,

Подобнымъ дубу старому, который,

Хоть пострадалъ подъ бременемъ годовъ,

Но твердо могъ противостать стихіямъ,

Въ то время, какъ валились вкругъ него

Деревья молодыя. Это было

Три мсяца всего тому назадъ.

ВЕРНЕРЪ.

Но почему же ты его покинулъ?

ЖОЗЕФИНА (обнимая Ульриха).

О, какъ ты можешь спрашивать о томъ!

Не здсь ли онъ, не съ нами ль?

ВЕРНЕРЪ.

Это правда,

Ушелъ онъ, чтобъ родителей искать,

И вотъ нашелъ ихъ. Но въ какомъ мы вид,

Въ какомъ мы положеньи!

УЛЬРИХЪ.

Это все

Исправимъ мы. Сейчасъ же мы предпримемъ

Все нужное для охраненья правъ

Моихъ,— врне вашихъ. Я охотно

Все уступаю, если вашъ отецъ

Не вздумалъ только такъ распорядиться,

Что вс свои обширныя владнья

Оставилъ мн: тогда я долженъ буду

Мои права для формы предъявить,

Но думаю, что вамъ онъ все оставилъ.

ВЕРНЕРЪ.

Ты что нибудь слыхалъ о Штраленгейм?

УЛЬРИХЪ.

Вчера его я спасъ, онъ здсь.

ВЕРНЕРЪ.

Ты спасъ

Змю, которой жало всхъ насъ сгубитъ!

УЛЬРИХЪ.

Признаться, это для меня загадка.

Что намъ онъ, этотъ Штраленгеймъ?

ВЕРНЕРЪ.

Онъ? Все!

Онъ хочетъ взять отцовскія владнья,

Онъ — дальняя родня и ближній врагъ.

УЛЬРИХЪ.

Мн это имя стало лишь сегодня

Извстно. Правда, графъ мн говорилъ,

Что, еслибъ родъ прямой нашъ прекратился

Есть родственникъ, который кое какъ

Претендовать бы могъ на наши земли,—

Но имени его онъ не сказалъ.

Но если бъ это былъ и онъ—такъ что же

Изъ этого? Права его, конечно,

Гораздо меньше нашихъ правъ.

ВЕРНЕРЪ.

Да, въ Праг,

Но здсь — онъ всемогущъ. Разставилъ сти

Онъ твоему отцу, и если я

Еще въ нихъ не попался, то по счастью,

А не по доброт его.

УЛЬРИХЪ.

Васъ знаетъ

Онъ лично?

ВЕРНЕРЪ.

Нтъ, но зорко онъ слдитъ

Везд за мной, какъ я послдней ночью

Въ томъ убдился, можетъ быть, обязанъ

Я временной свободою своей

Единственно тому, что не увренъ

Онъ въ томъ, что это точно я.

УЛЬРИХЪ.

Прошу

Простить меня, мн кажется невольно,

Что вы предъ нимъ неправы. Штраленгеймъ

Едва ли такъ коваренъ, если жъ врно

Вы судите, то мн обязанъ онъ

За прошлое и также въ настоящемъ.

Я спасъ его отъ смерти,— мн онъ вритъ,

Затмъ недавно онъ ограбленъ былъ,

Больной и чужестранецъ, онъ не можетъ

Самъ негодяя отыскать, который

Его ограбилъ, я же предложилъ

Ему свои услуги. Исполняя

Свою задачу, я пришелъ случайно

Сюда,— и вотъ нежданно я нашелъ

Сокровище: отца и мать!

ВЕРНЕРЪ (взволнованный).

Откуда

Ты научился слову .негодяй’?

УЛЬРИХЪ.

Какое жъ имя — лучшее для вора?

ВЕРНЕРЪ.

Кто научилъ тебя клеймить того,

Кого не знаешь, именемъ ужаснымъ?

УЛЬРИХЪ.

Меня учило собственное чувство

Злодевъ звать по ихъ дламъ.

ВЕРНЕРЪ.

Откуда

Ты научился, юноша, такъ долго

Желанный нами и въ несчастный часъ

Отысканный,— что можешь ты такъ страшно

Отца родного оскорблять?

УЛЬРИХЪ.

Но я

О негодя говорилъ. Что можетъ

Имть отецъ съ нимъ общаго?

ВЕРНЕРЪ.

Кой что!

Отецъ твой — этотъ негодяй!

ЖОЗЕФИНА.

О сынъ мой!

Не врь ему! Но все таки… (Голосъ отказываетъ ей).

УЛЬРИХЪ (вздрогнувъ и серьезно глядя на Вернера).

И вы

Въ томъ признаетесь?

ВЕРНЕРЪ.

Слушай, Ульрихъ. Прежде,

Чмъ ты ршишься презирать отца,

Умй сперва обдумать хорошенько

И обсудить дла его. Ты молодъ,

Поспшенъ, жизни ты совсмъ не знаешь,

Воспитанъ въ нг, въ роскоши. Теб ль

Понять всю силу страсти, искушенья

Тяжелой нищеты? Но подожди

(Недолго ждать: приходитъ это скоро,

Какъ ночь смняетъ день), о, подожди,

Дождись поры, когда твои надежды

Поблекнутъ вс, погибнутъ, какъ мои,

Когда печаль и стыдъ въ твоемъ жилищ

Слугами станутъ, голодъ же и бдность—

Гостями за столомъ твоимъ убогимъ,

Отчаянье — собратомъ сновъ твоихъ,—

Тогда возстань,— не какъ отъ сна, но трезво,

Встань и суди! И если день придетъ,

Когда найдешь ты на своей дорог

Коварную змю, своимъ кольцомъ

Обвившую все сердцу дорогое,

Все милое роднымъ твоимъ, когда

Она дремать передъ тобою будетъ,

Одна лишь къ счастью преграждая путь,

Когда злодй, который гложетъ имя,

Богатства, даже жизнь твою, во власти

Окажется твоей, благодаря

Судьб, когда подъ кровомъ темной ночи

Ты обнажишь свой ножъ,— а вкругъ заснуло

Все, все на свт, какъ твой злйшій врагъ,

Какъ будто самъ просящій смерти,— ибо

Подобенъ смерти сонъ, когда ты знаешь,

Что только смерть его тебя спасетъ,—

Благодари тогда ты Бога, если

Ты сможешь удовольствоваться кражей

Ничтожною — и отвернуться. Я

Такъ поступилъ.

УЛЬРИХЪ.

Однако…

ВЕРНЕРЪ.

Слушай, слушай!

Я голоса людского выносить

Не въ состояньи, выносить мн трудно

Свой собственный, — не знаю, человку ль

Еще принадлежитъ онъ. Слушай, Ульрихъ!

Не знаешь ты злодя моего,

Я жъ изучилъ его вполн: онъ низокъ,

Коваренъ, жаденъ! Молодъ ты и храбръ

И думаешь, что онъ ничмъ не можетъ

Вредить теб, но знай: никто на свт

Не застрахованъ отъ безумной злобы,

Отъ хитрости предательской врага!

Онъ, Штраленгеймъ, мой злйшій врагъ, забрался

Сюда, въ покои принца, въ кресл онъ

Спокойно спалъ, мой ножъ надъ нимъ былъ поднятъ,

Одинъ лишь мигъ, малйшее движенье,

Одинъ толчокъ,— и смелъ бы я его

Со свта прочь и съ нимъ мои вс страхи!

Онъ былъ въ, моихъ рукахъ, мой ножъ надъ нимъ

Былъ обнаженъ,— но я ушелъ, и снова

Въ его я власти,— можетъ быть, и ты!

Какъ знать теб, что онъ тебя не знаетъ?

Какъ знать, что не нарочно онъ сюда

Тебя завлекъ, чтобъ тутъ тебя прикончить

Иль бросить, какъ родителей твоихъ,

Въ темницу?… (Останавливается).

УЛЬРИХЪ.

Продолжайте, продолжайте!

ВЕРНЕРЪ.

Меня онъ зналъ всегда, за мной повсюду

Шелъ по слдамъ, при каждой перемн

Временъ, судьбины, имени. а ты?

Ужель избавленъ отъ него? Ужели

Людей ты знаешь лучше? Сти онъ

Сплеталъ вокругъ меня, рептилій гнусныхъ

Разсялъ всюду на моемъ пути,

Которыхъ я, въ дни юности, конечно,

Ногой бы отшвырнулъ, не подпуская

Къ себ, теперь же каждый мой ударъ

Могъ наполнять ихъ только новымъ ядомъ.

Ужель ты будешь больше терпливъ,

Чмъ твой отецъ несчастный? Ульрихъ, Ульрихъ!

Бываютъ преступленья иногда

Простительны, бываютъ искушенья,

Которымъ нтъ въ насъ силъ противостать!

УЛЬРИХЪ (смотритъ сперва на него, потомъ на Жозефину).

О, мать моя!

ВЕРНЕРЪ.

Да! Такъ я и подумалъ:

Теперь изъ насъ, родителей, знать хочешь

Ты мать одну, а я равно утратилъ

Отца и сына. Я совсмъ одинъ!

(Быстро уходитъ изъ комнаты).

УЛЬРИХЪ.

Постойте!

ЖОЗЕФИНА.

Не ходи за нимъ, покуда

Волненье въ немъ не улеглось. Когда бъ

Съ нимъ говорить теперь полезно было,

Сама бъ за нимъ пошла я.

УЛЬРИХЪ.

Повинуюсь

Вамъ, матушка, хотя и противъ воли.

Я не хочу, чтобъ первый мой поступокъ

Непослушаньемъ былъ.

ЖОЗЕФИНА.

О, врь, онъ добръ!

Не осуждай, прошу, отца сурово

По собственнымъ словамъ его, врь мн,

Которая перенесла съ нимъ вмст

И для него — такъ много. Это только

Души его поверхность: въ глубин

Хранитъ она хорошаго не мало!

УЛЬРИХЪ.

Такъ это — только правила отца?

Ихъ мать моя не раздляетъ?

ЖОЗЕФИНА.

Самъ онъ

Не мыслитъ такъ, какъ говоритъ. Увы!

Несчастій годы долгіе виной,

Что иногда таковъ онъ.

УЛЬРИХЪ.

Объясните жъ,

Что за права у Штраленгейма есть,

Чтобъ я, узнавъ въ подробностяхъ все дло,

Въ борьбу вступить могъ иль по крайней мр

Отъ васъ пока опасность отстранить.

Я все берусь устроить, лишь жалю,

Что не пришелъ я нсколько часовъ

Тому назадъ!

ЖОЗЕФИНА.

О, если бы пришелъ ты!

(Входятъ Габоръ, Иденштейнъ и слуги).

ГАБОРЪ (Къ Ульриху).

Я васъ искалъ, товарищъ! Вотъ она,

Моя награда!

УЛЬРИХЪ.

Что все это значитъ?

ГАБОРЪ.

Чортъ побери! До этихъ лтъ я дожилъ—

И вотъ чего дождался! (Иденштейну). Если бъ только

Не ваша старость, ваша глупость.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Ай,

Спасите! Руки прочь! Не смйте трогать

Меня: я кастелянъ!

ГАБОРЪ.

Твой страхъ напрасенъ:

Тебя душить не буду я,— оставлю

Воронамъ глотку мерзкую твою,

Когда тебя повсятъ!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

За отсрочку

Благодарю, но, кажется, нужна

Другимъ она скорй, чмъ мн.

УЛЬРИХЪ.

Скажите жъ,

Что это за нелпый споръ?

ГАБОРЪ.

Суть въ томъ,

Что нашъ баронъ былъ кмъ то обворованъ,

И вотъ, почтенный этотъ господинъ

Изволилъ удостоить подозрньемъ

Своимъ — меня, котораго увидлъ

Онъ въ первый разъ вчера!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Прикажешь ты,

Чтобъ я своихъ знакомыхъ заподозрилъ?

Такъ знай, что я компанію вожу

Получше!

ГАБОРЪ.

Да, и скоро, песъ злорадный,

Компанію найдешь еще получше,

Для всхъ людей послднюю: червей!

(Хватаетъ его).

УЛЬРИХЪ (вмшиваясь).

Нтъ, безъ насилья! Старъ онъ, безоруженъ!

Прошу васъ успокоиться, Габоръ!

ГАБОРЪ (выпуская Иденштейна).

Вы правы,— слишкомъ глупо мн сердиться

На дурака за то, что онъ считаетъ

Меня мерзавцемъ: это мн лишь честь.

УЛЬРИХЪ (Иденштейну).

Что, какъ дла?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Ахъ, помогите!

УЛЬРИХЪ.

Я вдь

Помогъ ужъ вамъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Нтъ, вы его убейте:

Тогда скажу, что вы мн помогли!

ГАБОРЪ.

Спокоенъ я, живи себ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Теб то

Не надо жить, коль скоро есть у насъ

Суды и судьи. Пусть баронъ ршаетъ!

ГАБОРЪ.

Что? Разв обвиненія твои

Поддержитъ онъ?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

А разв не поддержитъ?

ГАБОРЪ.

Тогда пускай онъ въ слдующій разъ

Идетъ ко дну скоре, чмъ я стану

Спасать его. Но вотъ идетъ онъ самъ!

(Входитъ Штраленгеймъ).

ГАБОРЪ (подходитъ къ нему).

Я, ваша свтлость, здсь!

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Прекрасно, сударь.

ГАБОРЪ.

Вамъ ничего не нужно отъ меня?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Что жъ можетъ мн отъ васъ быть нужно?

ГАБОРЪ.

Право,

Вы знать могли бы это, если только

Не вымыла вчерашняя вода

Всей памяти изъ васъ. Но это, впрочемъ,

Бездлица. Меня здсь обвиняетъ

Весьма опредленно кастелянъ

Въ покраж той, которой вы подверглись.

Откуда же исходитъ обвиненье,—

Отъ васъ иль отъ него?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Я никого

Не обвиняю.

ГАБОРЪ.

Значитъ, я оправданъ?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Не обвинялъ я и не оправдалъ:

Я даже никого не заподозрилъ.

ГАБОРЪ.

Но вы должны по крайней мр знать,

Кого нельзя подозрвать! Жестоко

Меня здсь челядь ваша оскорбила

И обратиться къ вамъ я принужденъ,

Чтобъ вы урокъ ей дали, какъ ей нужно

Вести себя! Ища воровъ, имъ прежде

Въ своей сред ихъ надо поискать!

Ну, словомъ, если есть здсь обвинитель,

То пусть меня достоинъ будетъ онъ.

Я равенъ вамъ.

ШТРАЛЕ НГЕЙМЪ.

Вы!

ГАБОРЪ.

Да! Еще, быть можетъ,

Повыше васъ: вдь неизвстно вамъ,

Кто я такой. Но обратимся къ длу.

Не нужно мн намековъ, ни догадокъ,

Ни оправданій, ни опроверженій,

Я знаю то, что сдлалъ я для васъ

И чмъ вы мн обязаны, скоре

Я бъ могъ себ потребовать награды,

Чмъ сталъ бы самъ себя вознаграждать,

Когда бъ я жаденъ былъ до вашихъ денегъ.

Я знаю также, что, когда 6ъ я точно

Такимъ мерзавцемъ былъ, какимъ меня

Хотятъ ославить здсь,— моя услуга,

Которую я такъ еще недавно

Вамъ оказалъ, должна бъ вамъ помшать

Преслдовать меня такой смертельной

Обидою, иль стыдъ покрылъ бы васъ,

Щитъ вашего герба въ простую бляху

Онъ превратилъ бы! Впрочемъ, пустяки

Все это: я лишь требую немедля,

Чтобъ изрекли вы справедливый судъ

Надъ челядью несправедливой вашей,

Изъ вашихъ устъ услышать я хочу

Неодобренье злому ихъ нахальству!

Вотъ все, что вы обязаны исполнить

Для незнакомца: больше ничего

Не требуетъ отъ васъ онъ и не думалъ,

Что этого потребуетъ отъ васъ!

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Вашъ тонъ таковъ, что, можетъ быть, вы точно

Невинны.

ГАБОРЪ.

Чортъ васъ побери! Кто жъ можетъ

Въ томъ сомнваться, кром подлецовъ,

Какихъ еще на свт не бывало.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Вы горячитесь, сударь.

ГАБОРЪ.

Вы хотите,

Чтобъ я сосулькой ледяною сталъ

Передъ дыханьемъ слугъ и господина?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Вамъ, Ульрихъ, этотъ человкъ извстенъ:

Нашелъ я въ вашемъ обществ его.

ГАБОРЪ.

Нтъ, васъ нашли мы въ Одер! Жалю,

Что тамъ вы не остались.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Я весьма

Вамъ благодаренъ, сударь.

ГАБОРЪ.

Благодарность

Я вашу испыталъ, пожалуй, больше

Мн благодарны были бы другіе,

Когда бъ судьб я предоставилъ васъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Вы, Ульрихъ, знаете его?

ГАБОРЪ.

Не больше,

Чмъ вы, когда ручательства не дастъ онъ

За честь мою.

УЛЬРИХЪ.

Ручаться я готовъ

За вашу храбрость и, насколько могъ я

Узнать васъ при знакомств нашемъ краткомъ,—

За вашу честь.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Мн этого довольно.

ГАБОРЪ (съ ироніей).

Легко же васъ онъ удовлетворилъ!

Но что жъ за чары въ этомъ утвержденьи,

Что врите ему вы, а не мн?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Я лишь сказалъ: мн этого довольно,

Не значитъ это, чтобъ я васъ призналъ

Оправданнымъ.

ГАБОРЪ.

Опять! Скажите прямо:

Виновенъ я иль нтъ?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Ну, хорошо жъ,

Скажу я все,— вы слишкомъ ужъ нахальны.

Когда вс обстоятельства сложились

Такъ, что здсь вс подозрваютъ васъ,—

То разв я тому виной? Довольно,

Что не хочу я ставить и вопроса,

Виновны вы иль нтъ.

ГАБОРЪ.

Баронъ, баронъ!

Вдь это все дрянныя отговорки,

Пустой обманъ! Вполн извстно вамъ,

Что здсь для всхъ вокругъ, для вашей свиты

Сомннья ваши — та же достоврность,

Вашъ взглядъ — слова, а гнвъ вашъ — приговоръ.

Хотите вы воспользоваться силой

Своею надо мной, затмъ что вы

Имете ее, но берегитесь:

Вы хорошо не знаете еще,

Кого хотите раздавить.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Грозишь ты?

ГАБОРЪ.

Моя угроза мене дерзка,

Чмъ ваше обвиненье. Ваши рчи—

Извтъ презрнный, я же возражаю

Своимъ открытымъ предостереженьемь.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Какъ сами вы сказали, я кой чмъ

Обязанъ вамъ, я вижу — вы хотите

Себя за это сами наградить.

ГАБОРЪ.

Не вашимъ кошелькомъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Пустымъ нахальствомъ!

(Къ слугамъ и Иденштейну).

Не трогайте его: пускай идетъ,

Куда онъ хочетъ. Ульрихъ, до свиданья!

(Штраленгеймъ, Иденштейнъ и слуги уходятъ).

ГАБОРЪ.

Иду за нимъ, и…

УЛЬРИХЪ (заграждая путъ).

Дале ни шагу.

ГАБОРЪ.

Кто запретитъ мн?

УЛЬРИХЪ.

Собственный вашъ разумъ.

Подумайте минутку.

ГАБОРЪ.

Мн — снести

Обиду эту?

УЛЬРИХЪ.

Полно! Вс мы сносимъ

Надменность высшихъ. Высшіе не могутъ

Противиться господству сатаны,

А низшіе — его агентамъ низшимъ.

Я видлъ самъ: могли вы перенесть

Напоръ стихіи грозной, предъ которымъ

Червякъ тотъ шелковичный сбросилъ шкурку,—

Такъ отчего жъ вамъ не снести теперь

Немногихъ словъ насмшливыхъ и рзкихъ?

ГАБОРЪ.

Но воромъ я считаться не хочу!

Пускай еще меня бы называли

Разбойникомъ лснымъ,— нужна тутъ смлость,

Но чтобъ ограбить спящаго, взять деньги…

УЛЬРИХЪ.

Итакъ вы, сколько вижу, не виновны?

ГАБОРЪ.

Быть можетъ, я ослышался? Вы тоже?

УЛЬРИХЪ.

Я предложилъ лишь вамъ простой вопросъ.

ГАБОРЪ.

Когда бъ судья спросилъ, ему бъ я просто

Отвтилъ, ‘нтъ’, а вамъ отвчу — этимъ.

(Обнажаетъ мечъ).

УЛЬРИХЪ (обнажая мечъ).

Готовъ отъ всей души!

ЖОЗЕФИНА.

Сюда скорй!

Спасите! Помогите! Убиваютъ!

(Убгаетъ съ крикомъ).

Габоръ и Ульрихь сражаются. Габоръ обезоруженъ какъ разъ въ то время, когда входять Штраленгеймъ, Жозефина, Иденштейнъ и другіе).

ЖОЗЕФИНА.

Спасенъ онъ, слава Богу!

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (къ Жозефин).

Кто?

ЖОЗЕФИНА.

Мой…

УЛЬРИХЪ (останавливаетъ ее строгимъ

взглядомъ и обращаясь къ Штраленгейму).

Оба!

Большой бды не вышло.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Кто жъ виною

Всему?

УЛЬРИХЬ.

Вы сами, кажется, баронъ’

Но такъ какъ все окончилось безвредно,

То пусть оно не безпокоитъ васъ.

Габоръ, вотъ мечъ вашъ: если обнажите

Его вы впредь,— прошу, не на друзей.

(Онъ произноситъ посл 123,днія слова медленно и выразительно, понизивъ голосъ и обращаясь къ Габору).

ГАБОРЪ.

Я за совтъ вамъ благодаренъ больше,

Чмъ за пощаду.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ,

Эти столкновенья

Должны имть конецъ.

ГАБОРЪ (принимая мечъ).

Сейчасъ конецъ

Имъ будетъ. Вы меня задли, Ульрихъ,

Недобрымъ мнньемъ хуже, чмъ мечомъ.

Я предпочелъ бы этотъ мечъ увидть

Въ груди моей, чмъ эти мысли — въ васъ.

Могу простить я этому вельмож

Безсмысленность нелпой клеветы:

Невжество и глупость подозрній

Онъ получилъ въ наслдство и удержитъ

Ихъ дольше, чмъ имнья вс свои.

Съ нимъ поквитался я теперь, но вами

Я побжденъ. Безумно было мн

Бороться съ вами, видвши на дл,

Что вамъ легко преодолть опасность

Поболе, чмъ есть въ моей рук.

Быть можетъ, съ вами будемъ мы встрчаться,

Гд бъ ни было,— но я всегда вашъ другъ.

(Уходитъ).

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Нтъ, больше я переносить не въ силахъ!

Обида эта, вмст съ прежней бранью

И, можетъ быть, съ виновностью его,—

Должна вполн, съ избыткомъ уничтожить

Немногое, чмъ я ему обязанъ

За вс его хваленыя услуги,

Которыя соединилъ онъ съ вашей,

Гораздо большей помощью. Онъ васъ

Не ранилъ, Ульрихъ?

УЛЬРИХЪ.

Даже нтъ царапинъ,

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ (Иденштейну).

Послушайте: сейчасъ же, кастелянъ,

Примите мры, чтобы арестованъ

Былъ этотъ господинъ, Я не намренъ

Быть больше кроткимъ. Чуть спадутъ лишь воды,—

Послать его во Франкфуртъ подъ конвоемъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Арестовать его! Но онъ свой мечъ

Вдь получилъ обратно и, какъ видно,

Уметъ имъ владть, по ремеслу

Рубака онъ, а я вдь не военный.

ШТРАЛЕНГБЙМЪ.

Глупецъ! Толпа вассаловъ вдь за вами

Пойдетъ,— а ихъ довольно, чтобъ схватить

Хоть дюжину такихъ! За нимъ, живе!

УЛЬРИХЪ.

Баронъ, прошу васъ…

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Я хочу, чтобъ мн

Повиновались! И ни слова больше!

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Что длать, если такъ. Ну, будь, что будетъ!

Вассалы, маршъ! Я предводитель вашъ,

А потому останусь въ арьергард,

Благоразумный генералъ не долженъ

Своею цнной жизнью рисковать:

Вдь въ ней—залогъ всего. Я одобряю

Стратегію такую. (Уходитъ вмст со слугами).

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ,

Подойдите

Ко мн поближе, Ульрихъ. Для чего

Здсь эта дама? А! Ее узналъ я:

Она — жена прізжаго, который

Здсь носитъ имя Вернера.

УЛЬРИХЪ.

Его

Дйствительно зовутъ такъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Правда? Гд же,

Сударыня, супругъ вашъ? Можно ль видть

Его?

ЖОЗЕФИНА.

Кто ищетъ мужа моего?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Пока — никто. Но я наедин

Поговорить хотлъ бы съ вами, Ульрихъ.

УЛЬРИХЪ.

Готовъ идти я съ вами.

ЖОЗЕФИНА.

Нтъ, зачмъ же?

Вы позже насъ пріхали сюда

И мсто вамъ должны мы предоставить.

(Ульриху, тихо) проходя мимо него).

Будь остороженъ, Ульрихъ, не забудь,

Какъ много ты неосторожнымъ словомъ

Намъ можешь повредить.

УЛЬРИХЪ (ей, тихо).

Не безпокойтесь.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Надюсь, Ульрихъ, что на васъ могу

Я положиться: вы меня отъ смерти

Спасли. Къ тому, кто сдлалъ намъ такъ много,

Невольно мы во всхъ длахъ питаемъ

Доврье безграничное.

УЛЬРИХЪ.

Готовъ

Служить я вамъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Рядъ обстоятельствъ разныхъ,

Таинственныхъ, давнишнихъ (не могу

Теперь входитъ въ подробности объ этомъ)—

Привелъ къ тому, что этотъ человкъ

Мн вреденъ, даже боле: опасенъ.

УЛЬРИХЪ.

Венгерецъ нашъ? Габоръ?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Нтъ, этотъ ‘Вернеръ’

Съ его фальшивымъ именемъ и платьемъ.

УЛЬРИХЪ.

Какъ можетъ это быть? Вдь онъ бднякъ

Изъ бдняковъ и желтизна болзни

Сквозитъ въ его глазахъ, глубоко впавшихъ.

Онъ въ помощи нуждается!

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Пусть такъ,

Мн это все равно, но если только

Онъ тотъ, кмъ онъ мн кажется (а это

Себ во всемъ находитъ подтвержденье,

Что насъ здсь окружаетъ, и во многомъ,

Чего здсь нтъ),— то надобно, чтобъ онъ

Былъ арестованъ раньше, чмъ полсутокъ

Пройдетъ.

УЛЬРИХЪ.

Но что жъ мн длать?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Я послалъ

Во Франкфуртъ, къ губернатору,— пріятель

Онъ мн (я власть имю это сдлать:

Имю я для этого бумагу

Отъ Бранденбургскаго двора),— чтобъ онъ

Прислалъ команду, но разливъ проклятый

Путь преградилъ, и нсколько часовъ

Теряю я.

УЛЬРИХЪ.

Вода уже спадаетъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Пріятно слышать.

УЛЬРИХЪ.

Я же тутъ причемъ?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Какъ тотъ, кто сдлалъ для меня такъ много,

Не можете вы равнодушны быть

Къ тому, что мн еще важне жизни.

Прошу его изъ глазъ не выпускать!

Меня теперь онъ избгаетъ, зная,

Что я его узналъ, такъ стерегите жъ

Его, какъ вепря дикаго охотникъ,

Съ рогатиной стоящій на посту!

УЛЬРИХЪ.

За что же такъ?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Стоитъ онъ между мной

И превосходнымъ княжескимъ наслдствомъ!

О, если бъ то имнье знали вы!

Но вы его увидите.

УЛЬРИХЪ.

Надюсь.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Изъ всхъ земель Богеміи богатой

Оно богаче всхъ. Пожаръ войны

Ему не повредилъ, оно такъ близко

Отъ гордой Праги, подъ ея защитой,

Что лишь слегка могли его коснуться

Огонь и мечъ, поэтому теперь,

И безъ того богатое, двойную

Оно иметъ цну, по сравненью

Со всею окружающей страной,

И вширь и вдаль въ пустыню превращенной.

УЛЬРИХЪ.

Его прекрасно описали вы.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Да, если бъ вы увидли, сказали бъ,

Что это такъ! Но, повторяю, вы

Увидите его.

УЛЬРИХЪ.

Охотно врю

Я предсказанью вашему.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Тогда

Потребуйте себ вознагражденья

Съ имнья и съ меня, притомъ такого,

Чтобъ могъ я вамъ достойно заплатить

За ваше все участье и услуги

Мн и моей фамиліи.

УЛЬРИХЪ.

И онъ,—

Больной бднякъ, несчастный, одинокій,

Измученный путемъ далекимъ странникъ,—

Онъ на дорог между вами сталъ

И этимъ дивнымъ раемъ? (Въ сторону). Какъ межъ раемъ

И сатаной когда то сталъ Адамъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Да, это такъ.

УЛЬРИХЪ.

Что жъ, онъ права иметъ?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Онъ? Никакихъ! Какъ безразсудный мотъ,

Онъ былъ лишенъ наслдства и позорилъ

Двнадцать лтъ свой благородный родъ

Различными постыдными длами,

А главное — женитьбою своей

И тмъ, что жилъ среди мщанскихъ плутней,

Межъ торгашей и рыночныхъ жидовъ.

УЛЬРИХЪ.

Такъ онъ женатъ?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Да, но вамъ было бъ больно,

Когда бъ пришлось вамъ матерью назвать

Жену его. Вы видли особу,

Которую женой своей зоветъ онъ.

УЛЬРИХЪ.

А разв не жена она ему?

ШТРАЛЕНГЕИМЪ.

Не боле, чмъ онъ для васъ — родитель.

Двчонка итальянская она,

Отецъ ея — изгнанникъ, этотъ Вернеръ

Увлекъ ее, и съ нимъ она живетъ,

Для съ нимъ бдность и любовь.

УЛЬРИХЪ.

Имютъ

Они дтей?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Былъ или есть у нихъ

Сынъ незаконный, ддъ-старикъ (обычно,

Вдь, старики внучатъ безумно любятъ)

Пригрлъ ребенка на груди своей,

Которая, къ могил близясь, стала

Ужъ холодть, но дьяволенокъ мн

Мшать не будетъ: онъ куда то скрылся,

Да если бы и былъ онъ налицо,

Права его не стоили бъ вниманья.

Но что же вамъ смшно?

УЛЬРИХЪ.

Вашъ страхъ пустой-

Больной бднякъ, который въ вашей власти,

И юноша, котораго рожденье

Сомнительно,— заставили дрожать

Вельможу!

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Если ставишь все на карту,—

Всего боишься.

УЛЬРИХЪ.

Да, и чтобы кушъ

Достался намъ,— вс средства въ ходъ мы пустимъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Задли вы созвучную струну

Въ душ моей. Итакъ, на васъ могу я

Разсчитывать?

УЛЬРИХЪ.

Теперь ужъ поздно было бъ

Въ томъ сомнваться.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Только объ одномъ

Еще прошу: пустому состраданью

Не поддавайтесь, жалокъ онъ на видъ,

Но онъ злодй и столько же возможно,

Что онъ меня ограбилъ, какъ и тотъ,

Кого мы больше въ томъ подозрваемъ,

И только обстоятельства его

Оправдываютъ частью: въ отдаленной

Онъ комнат живетъ и не иметъ

Она съ моею спальней сообщенья,

Притомъ, по правд долженъ вамъ сказать,

Я о своихъ родныхъ имю мннье

Высокое настолько, что мн трудно

Предположить, чтобъ былъ способенъ онъ

На дйствіе такое, и къ тому же

Онъ былъ солдатъ, и храбрый, говорятъ,

Хоть слишкомъ торопливый.

УЛЬРИХЪ

А солдаты,

Какъ по себ вы знаете, баронъ,

Не станутъ грабить прежде, чмъ расквасятъ

Врагу мозги: тогда уже они

Не воры, а наслдники. Вдь мертвый

Не чувствуетъ, конечно, ничего

И потерять онъ ничего не можетъ,

А потому не можетъ быть ограбленъ,

И значитъ, вся добыча ихъ — наслдство,

Не боле.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Ну, ладно, вы шутникъ!

Скажите же: могу ль я быть увренъ,

Что будете его вы сторожить

И мн дадите знать о всхъ попыткахъ

Его бжать иль скрыться.

УЛЬРИХЪ.

Успокойтесь:

Его самимъ вамъ такъ не уберечь,

Какъ буду я стеречь его.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Чрезъ это —

Я вашъ навкъ.

УЛЬРИХЪ.

Таковъ и мой разсчетъ.

(Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Комната въ томъ же замк, изъ которой идетъ потайной ходъ.

(Входятъ ВЕРНЕРЪ и ГАБОРЪ).

ГАБОРЪ.

Я все сказалъ вамъ, что хотлъ. Теперь

Убжище мн дайте, если можно,

На нсколько часовъ, а если нтъ —

Тогда пойду себ искать я счастья

Въ другое мсто.

ВЕРНЕРЪ.

Ахъ, несчастный самъ,

Могу ли я давать пріютъ несчастью?

Въ убжищ скорй я самъ нуждаюсь,

Какъ на охот загнанный олень.

ГАБОРЪ.

Иль, можетъ быть, какъ левъ, который раненъ

И жаждетъ скрыться у себя въ пещер

Прохладной. Право, видъ у васъ таковъ,

Что вы способны въ крайности, пожалуй,

Внезапно обернуться на врага

И растерзать охотника.

ВЕРНЕРЪ.

А!

ГАБОРЪ.

Впрочемъ,

Такъ или нтъ, мн это все равно,

Теперь я больше о себ забочусь.

Дадите ль вы пріютъ мн? Я, какъ вы,

Гонимъ врагами, бденъ, опозоренъ…

ВЕРНЕРЪ (отрывисто).

Кто вамъ сказалъ, что опозоренъ я?

ГАБОРЪ.

Никто, и я не говорилъ объ этомъ:

Межъ мной и вами сходство — только бдность.

Я о своемъ позор говорилъ,

Прибавлю лишь, по чести, что позора

Не заслужилъ я, такъ же, какъ и вы…

ВЕРНЕРЪ.

Опять! Какъ я?

ГАБОРЪ.

Какъ всякій честный малый.

Чего вамъ, къ чорту, нужно? Неужели

Виновнымъ въ этой мерзости меня

Вы станете считать?

ВЕРНЕРЪ.

Нтъ, нтъ, не стану:

Я не могу.

ГАБОРЪ.

Да! Вотъ что значитъ честность!

Тотъ юный франтъ и кастелянъ нашъ тощій,

И толстый нашъ баронъ,— вс, вс меня

Подозрвали,— а за что? За то лишь,

Что хуже всхъ одтъ я да не знатенъ,

А будь окошко Мома въ нашемъ сердц,

Моя душа его раскрыла бъ шире,

Чмъ ихъ душа. Но это все равно.

Вы черезчуръ безпомощны и бдны,

Пожалуй, даже боле, чмъ я.

ВЕРНЕРЪ.

Но какъ вы это знаете?

ГАБОРЪ.

Вы правы,

Я у того убжища прошу,

Кого я самъ безпомощнымъ считаю.

И если мн откажете вы,— я

Лишь по заслугамъ получу. Однако

Вы, кажется, довольно испытали

Всю горечь жизни, потому у васъ

Сочувствія искалъ я: вы поймете,

Что вс т груды золота, какими

Испанецъ, въ Новомъ Свт ихъ награбивъ,

Похвастаться бы могъ,— не соблазнятъ

Того, кто цну ихъ прекрасно знаетъ

И взвсить все уметъ хорошо,

Въ одномъ лишь только случа ихъ силу

Призналъ бы я (и чувствую ее),—

Когда бъ он кошмаромъ не томили

Мн сердце ночью.

ВЕРНЕРЪ.

Что хотите вы

Сказать?

ГАБОРЪ,

То, что я говорю,— не больше.

Ни вы, ни я — не воры, значитъ мы,

Какъ честные, должны помочь другъ другу.

ВЕРНЕРЪ.

Будь проклятъ этотъ свтъ!

ГАБОРЪ.

Не лучше будетъ

Въ чистилищ, какъ говорятъ попы,

А имъ на то, конечно, книги въ руки.

Поэтому намренъ я держаться

За этотъ свтъ: вдь мукъ я не ищу,

Притомъ еще и съ эпитафьей вора!

У васъ прошу я дать мн лишь ночлегъ,

А утромъ попытаюсь, какъ голубка,

Летть черезъ потопъ: быть можетъ, къ утру

Вода спадетъ.

ВЕРНЕРЪ.

Спадетъ? Надежда есть

На то?

ГАБОРЪ,

Сегодня около полудня

Была уже надежда.

ВЕРНЕРЪ.

Ну, тогда

Спасемся мы.

ГАБОРЪ.

И вамъ грозитъ опасность?

ВЕРНЕРЪ.

Какъ всмъ, кто бденъ.

ГАБОРЪ.

Это знаю я

По опыту давнишнему. Быть можетъ,

Вы облегчите мн мою бду?

ВЕРНЕРЪ.

Что? Вашу бдность?

ГАБОРЪ.

Нтъ, болзнь такую

Едва ли вы способны излчить,

Опасность,— вотъ въ чемъ дло, не имю

Я крова, вы жъ имете его:

Ищу я лишь убжища.

ВЕРНЕРЪ.

Вы правы.

Откуда бъ могъ такой бднякъ, какъ я,

Взять денегъ?

ГАБОРЪ.

Да, сказать по правд, трудно

Вамъ было бъ честно ихъ достать, хотя

Желалъ бы я, чтобъ деньги вы имли

Баронскія.

ВЕРНЕРЪ.

И смете вы дерзко

Такъ намекать?

ГАБОРЪ.

На что я намекаю?

ВЕРНЕРЪ.

Вы знаете ль, съ кмъ говорите вы?

ГАБОРЪ.

Нтъ, не привыкъ объ этомъ я справляться.

(За сценою слышится шумъ).

Но слушайте: они уже идутъ!

ВЕРНЕРЪ.

Кто?

ГАБОРЪ.

Кастелянъ и съ нимъ людей вся свора.

Я ихъ бы встртилъ, но напрасно было бъ

Ждать праваго суда отъ этихъ рукъ.

Куда жъ идти? Прошу васъ, укажите

Мн мсто! Честью увряю васъ:

Невиненъ я! Подумайте: что, еслибъ

Случилось это съ вами!

ВЕРНЕРЪ (въ сторону)

Боже правый!

На томъ ли свт адъ? Иль я — ужъ прахъ?

ГАБОРЪ.

Вы тронуты, я вижу, это очень

Достойно съ вашей стороны: хотлъ бы

Я жить, чтобъ вамъ за это отплатить!

ВЕРНЕРЪ.

Скажите: не шпіонъ вы Штраленгейма?

ГАБОРЪ.

Я? Нтъ! а еслибъ я шпіономъ былъ,

То для чего за вами мн шпіонить?

Хоть я припомиваю, что меня

Онъ спрашивалъ о васъ неоднократно

И о супруг вашей, и внушить

Мн подозрнье могъ, но вамъ извстно,

За что и почему я — злйшій врагь

Барона.

ВЕРНЕРЪ.

Вы?

ГАБОРЪ.

Онъ за мою услугу

Такъ отплатилъ мн, что ему навки

Я сталъ врагомъ и, если вы ему

Не другъ — вы мн поможете.

ВЕРНЕРЪ.

Охотно.

ГАБОРЪ.

Но какъ?

ВЕРНЕРЪ.

Вотъ здсь есть скрытая пружина,

Ее открылъ я — помните — случайно

И пользовался ею лишь тогда,

Когда хотлъ спастись.

ГАБОРЪ.

Такъ поскоре

Откройте же, спастись хочу и я.

ВЕРНЕРЪ.

Я, какъ сказалъ, нашелъ тотъ ходъ случайно:

Онъ вдаль ведетъ сквозь повороты стнъ

(Ихъ толщина значительна настолько,

Что можетъ въ нихъ вмститься корридоръ,

Причемъ он нисколько не теряютъ

Ни въ крпости, ни въ красот), тамъ много

И келій есть пустыхъ, и темныхъ нишъ,

Куда ведетъ онъ, я и самъ не знаю,

Но васъ прошу далеко не ходить.

Вы это общайте мн.

ГАБОРЪ.

Излишне

И говорить объ этомъ: какъ найду

Дорогу я въ тхъ темныхъ корридорахъ

Сквозь лабиринтъ готическій въ стнахъ?

ВЕРНЕРЪ.

Да, это такъ, но какъ намъ знать, куда бы

Могла дорога та вести? Я самъ

Того не знаю,— помните! Быть можетъ.

Она въ покои вашего врага

Васъ приведетъ! Такъ странно замышлялись

Постройки эти въ старые года,

Во дни тевтонскихъ предковъ нашихъ! Стны

Защитою не столько отъ стихій

Служили имъ, какъ отъ сосдей близкихъ!

Я попрошу, чтобъ дальше вы не шли

Двухъ первыхъ поворотовъ, если жъ дальше

Пойдете вы (хоть самъ я не ходилъ),—

То ни за что я больше не ручаюсь.

ГАБОРЪ,

Согласенъ я. Благодарю стократъ!

ВЕРНЕРЪ.

Снутри пружина боле замтна,

И если выйти захотите вы,

Она уступитъ легкому нажатью.

ГАБОРЪ.

Итакъ, иду! Прощайте! (Уходитъ въ потайную дверь).

ВЕРНЕРЪ (одинъ).

Что я сдлалъ?

Ахъ, что я сдлалъ раньше,— оттого

И это для меня теперь ужасно!

Пусть хоть послужитъ извиненьемъ мн.

Что этимъ я спасаю человка,

Чья гибель мн полезна быть могла бъ.

Идутъ! Повсюду ищутъ! а предъ ними

Здсь тотъ, кого бы надобно искать!

(Входятъ Иденштейнъ и другіе).

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Здсь нтъ его? Такъ, значитъ, онъ исчезъ

Сквозь тусклыя готическія стекла

Съ благочестивой помощью святыхъ,

Изображенныхъ здсь въ цвтныхъ окошкахъ

На фон красномъ или желтомъ, ярко

Сверкающихъ въ лучахъ зари вечерней,

Какъ будто утро озаряетъ ихъ.

Лучи горятъ на бородахъ жемчужныхъ,

Крестахъ кроваво-красныхъ, на жезлахъ,

Покрытыхъ позолотой, на скрещенномъ

Оружіи, на капюшонахъ, шлемахъ,

На арматур сложной, на мечахъ,—

На всемъ, чмъ лишь фантазія снабдила

Окошки эти, затемняя ихъ

Фигурами святыхъ анахоретовъ

И рыцарей отважныхъ, поручая

Портреты ихъ и славу хрупкимъ стекламъ,

Которыя при каждомъ сильномъ втр

Напомнить намъ готовы бренность жизни

И славы .. Да! Однако онъ ушелъ.

ВЕРНЕРЪ.

Кого же вы здсь ищете?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Мерзавца.

ВЕРНЕРЪ.

Зачмъ же такъ далеко вамъ ходить?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Чтобъ отыскать того, кмъ былъ ограбленъ

Баронъ.

ВЕРНЕРЪ.

А вы уврены, что воръ

Извстенъ вамъ?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Настолько же увренъ,

Какъ въ томъ, что вы стоите здсь. Куда жъ

Ушелъ онъ?

ВЕРНЕРЪ.

Кто?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Да тотъ, кого мы ищемъ.

ВЕРНЕРЪ.

Вы видите,— здсь нтъ его.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Но мы

Его до этой залы прослдили.

Вы съ нимъ не заодно ли? Иль, быть можетъ,

Вы чернокнижникъ?

ВЕРНЕРЪ.

Я всегда иду

Прямымъ путемъ, для многихъ, какъ я знаю,

Нтъ ничего черне прямоты.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Быть можетъ, мн вопросъ — другой придется

Вамъ предложить, но долженъ я пока

Искать другого.

ВЕРНЕРЪ.

Лучше бы къ допросу

Сейчасъ вамъ приступить: я не всегда

Такъ терпливъ бываю.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Откровенно

Скажите мн: не тотъ ли вы, кого

Повсюду ищетъ Штраленгеймъ?

ВЕРНЕРЪ.

Безъ мры

Нахальны вы! Не сами-ль вы сказали:

Здсь нтъ его?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Да, одного изъ двухъ,

Но есть другой, кого еще прилежнй

Выслживаетъ онъ, и, можетъ быть,

Прибгнетъ онъ ко власти посильне,

Чмъ власть барона и моя. Но въ путь!

Пойдемъ отсюда, парни: мы ошиблись!

(Иденштейнъ и слуги уходятъ).

ВЕРНЕРЪ.

Увы, въ какой ужасный лабиринтъ

Я вовлеченъ моей судьбою мрачной!

Тотъ мелкій грхъ, что я свершилъ, принесъ

Мн больше зла, чмъ грхъ гораздо большій,

Котораго свершить я не ршился.

Умолкни, безпокойный бсъ, въ душ

Моей зашевелившійся! Ужъ поздно:

Не нужно ужъ мн крови проливать!

(Входитъ Ульрихъ).

УЛЬРИХЪ.

Отецъ, я васъ искалъ.

ВЕРНЕРЪ.

Быть можетъ, это

Опасно?

УЛЬРИХЪ.

Нтъ, нисколько, Штраленгеймъ

О связи нашей не подозрваетъ,

И боле того: онъ поручилъ

Шпіонить мн за вами. Положился

При этомъ онъ на преданность мою.

ВЕРНЕРЪ.

Что до меня,— я этому не врю,

Мн кажется, онъ лишь разставилъ сть,

Чтобъ заодно поймать отца и сына.

УЛЬРИХЪ.

По моему,— нельзя намъ праздно медлить,

Предъ каждой страшной мелочью дрожа,

Иль спотыкаться робко объ сомннья,

Которыя внезапно вырастаютъ

Предъ нами, какъ терновникъ, на пути.

Пробиться нужно сквозь преграды эти,

Какъ сдлалъ бы крестьянинъ безоружный,

Когда бы въ чащ, гд онъ рубитъ лсъ

Для пропитанья,— волкъ зашевелился.

Вдь стью ловятъ лишь дроздовъ, орлы

Порвутъ ее иль пролетятъ надъ нею.

ВЕРНЕРЪ.

Какъ? Укажи!

УЛЬРИХЪ.

Какъ? догадаться вы

Не можете?

ВЕРНЕРЪ.

Нтъ.

УЛЬРИХЪ.

Странно. Неужели

Въ послднюю ту ночь не приходила

Вамъ эта мысль?

ВЕРНЕРЪ.

Тебя я не пойму.

УЛЬРИХЪ.

Такъ никогда мы не поймемъ другъ друга.

Но перемнимъ разговоръ…

ВЕРНЕРЪ.

Ты хочешь

Сказать — продолжимъ, дло вдь идетъ

О нашей безопасности.

УЛЬРИХЪ.

Согласенъ,

Поправку вашу я готовъ принять.

Теперь все дло вижу я ясне,

И положенье наше стало мн

Во всхъ чертахъ понятно. Ужъ спадаетъ

Вода, и черезъ нсколько часовъ

Придутъ сюда изъ Франкфурта мерзавцы,

И будете вы плнникомъ, быть можетъ—

И хуже, я же буду выгнанъ вонъ,

Объявленный отродьемъ незаконнымъ,

Стараньями барона, чтобъ ему

Открытъ былъ путь.

ВЕРНЕРЪ.

Такъ дай совтъ: что-жъ длать?

Надялся сперва я ускользнуть

При помощи проклятыхъ этихъ денегъ,

Теперь же тронуть ихъ не смю я,

Ихъ показать, смотрть на нихъ не смю!

Мн кажется невольно, что на нихъ

Стоитъ не надпись ихъ цны, а имя

Вины моей, не государя ликъ,

а голова моя на тхъ монетахъ

Виднется, въ внц изъ змй шипящихъ,

Обвившихся вокругъ моихъ висковъ,

Всмъ говоря: вотъ негодяй, смотрите!

УЛЬРИХЪ.

Ихъ не пускайте въ ходъ, по крайней мр,

Теперь, возьмите это вотъ кольцо.

(Даетъ Вернеру перстень).

ВЕРНЕРЪ.

Въ немъ драгоцнный камень! Вспоминаю:

Его носилъ отецъ мой.

УЛЬРИХЪ.

А теперь

Оно, конечно, ваше. Подкупите

Имъ кастеляна: пусть къ восходу солнца

Онъ приготовитъ старую коляску

И лошадей, чтобъ съ матушкою вамъ

Пуститься въ путь.

ВЕРНЕРЪ.

А ты? Тебя насилу

Нашли мы и оставимъ вновь въ бд?

УЛЬРИХЪ.

Не бойтесь ничего! Одно могло бы

Опасно быть: ухать вмст всмъ.

Тогда связь наша стала бъ несомннна.

Разливъ, однако, преградилъ лишь путь

Межъ Франкфуртомъ и этимъ замкомъ, это

Для васъ благопріятно. Та дорога,

Которая въ Богемію ведетъ,

Хоть и трудна, но все же проходима,

И если вы отправитесь впередъ

За нсколько часовъ,— тогда погоня

Т жъ затрудненья встртитъ, что и вы.

А чуть вы только перешли границу,—

Вы спасены.

ВЕРНЕРЪ.

Мой благородный сынъ!

УЛЬРИХЪ.

Потише, безъ восторговъ! Предадимся

Имъ въ замк Зигендорфовъ. Деньги спрячьте,

а перстень покажите Иденштейну

(Его душонку вижу я насквозь).

Тогда мы сразу двухъ достигнемъ цлей:

Вдь Штраленгеймъ лишь деньги потерялъ,

Не перстень, значитъ, перстень — не бароновъ,

А обладатель этого кольца

Едва ли будетъ заподозрнъ въ краж

Столь мелочной, коль скоро могъ бы онъ,

Продавъ кольцо, имть гораздо больше,

Чмъ потерялъ баронъ во время сна

Послдняго. Не будьте слишкомъ робки,

Ни черезчуръ надменны въ обращеньи,—

И Иденштейнъ устроитъ все для васъ.

ВЕРНЕРЪ.

Во всемъ твоимъ послдую совтамъ.

УЛЬРИХЪ.

Я радъ бы васъ избавить отъ труда.

И самъ все сдлать, но тогда, пожалуй,

Вс поняли бъ, что я за васъ стою,

А еслибъ я вмшался въ вашу пользу

И сталъ бы этотъ перстень продавать,

То все бъ открылось.

ВЕРНЕРЪ.

Ангелъ мой хранитель!

Вознаграждаешь этимъ ты меня

За вс страданья прошлыя! Но что же

Безъ насъ ты будешь длать?

УЛЬРИХЪ.

Штраленгеймъ

Не знаетъ, что мы родственники съ вами.

Я подожду здсь только день иль два,

Чтобъ успокоить вс его сомннья,—

А тамъ къ отцу я присоединюсь.

ВЕРНЕРЪ.

Чтобъ никогда не разставаться больше!

УЛЬРИХЪ.

Не знаю, такъ ли, но, по крайней мр,

Еще мы съ вами свидимся.

ВЕРНЕРЪ.

Мой мальчикъ,

Мой другъ, мой сынъ единственный, единый

Заступникъ мой,— не ненавидь меня!

УЛЬРИХЪ.

Отца — мн ненавидть?

ВЕРНЕРЪ.

Ненавидлъ

Меня отецъ мой,— отчего жъ не сынъ?

УЛЬРИХЪ.

Не зналъ онъ васъ такимъ, какимъ я знаю.

ВЕРНЕРЪ.

Въ словахъ твоихъ таятся скорпіоны!

Меня ты знаешь? Но въ одежд этой

Меня ты знать не можешь, не могу я

Быть самъ собой, пока я въ этомъ вид.

Не ненавидь меня: я скоро буду

Самимъ собою вновь.

УЛЬРИХЪ.

Я буду ждать!

Покамстъ же прошу я васъ поврить,

Что все, что только можетъ сдлать сынъ

Родителямъ,— я сдлаю.

ВЕРНЕРЪ.

Я вижу,

Я чувствую, но чувствую я тоже,

Что презираешь ты меня.

УЛЬРИХЪ.

За что?

ВЕРНЕРЪ.

Такъ повторить меня ты вынуждаешь

Мое уничиженье?

УЛЬРИХЪ.

Нтъ! я понялъ

И васъ, и вашъ поступокъ. Но довольно:

Не будемъ больше говорить о томъ,

Иль. если будемъ говорить, то посл,

Но не теперь. Ошибкою своей

Удвоили вы трудности, съ какими

Бороться нужно въ тайной той войн,

Которую ведемъ мы съ Штраленгеймомъ.

Намъ нужно одолть его,— но какъ?

Я путь одинъ вамъ указалъ.

ВЕРНЕРЪ.

Путь этотъ —

Единственный, и я ему отдамся,

Какъ сыну, дать съумвшему отцу

И самого себя и безопасность,—

И все въ одинъ и тотъ же день!

УЛЬРИХЪ.

Конечно,

Вы безопасность будете имть,

Но можетъ врагъ нашъ, Штраленгеймъ, явиться

Въ Богемію: возможно ли ему

Оспаривать права мои иль ваши,

Коль скоро вступимъ во владнье мы

Своей землей?

ВЕРНЕРЪ.

При нашемъ положеньи,

Конечно, можетъ онъ затять споръ,

Хотя кто первый завладлъ, тотъ будетъ

Сильнй, какъ это видимъ мы всегда,

Особенно, когда по крови ближе

Къ наслдству мы.

УЛЬРИХЪ.

По крови! Это слово

Различно по значеніямъ своимъ…

Кровь въ жилахъ—вовсе не одно и то же,

Что кровь вн жилъ, и межъ единокровныхъ

(Какъ ихъ зовутъ) возможна отчужденность,

Какъ межъ иванскихъ братьевъ, если часть

Той крови не чиста, то, выпуская

Немного унцій, очищаемъ мы

Остатокъ.

ВЕРНЕРЪ.

Я тебя не понимаю.

УЛЬРИХЪ,

Быть можетъ, такъ… Хоть, кажется, понять

Могли бы вы… а впрочемъ… Но готовьтесь,

Чтобъ съ матушкой ухать въ эту ночь.

Вотъ кастелянъ идетъ: прошу пощупать

Его кольцомъ, мгновенно, какъ свинецъ,

Во глубину души его продажной

Пойдетъ оно, взмутитъ тамъ илъ и грязь,

И тину всю, какъ лотъ на дн нечистомъ,

За то мы сдвинемъ съ мели нашъ корабль.

На корабл томъ—цнный грузъ и сняться

Мы во-время должны! Итакъ, прощайте:

Не ждетъ вдь время! Дайте руку мн,

Отецъ мой!

ВЕРНЕРЪ.

Дай обнять тебя!

УЛЬРИХЪ.

Насъ могутъ

Увидть: постарайтесь ваши чувства

На время скрыть, держитесь отъ меня,

Какъ отъ врага, подальше.

ВЕРНЕРЪ.

О, будь проклятъ

Тотъ, чей приходъ велитъ намъ заглушить

Сладчайшія, прекраснйшія чувства,

Притомъ въ столь важный часъ!

УЛЬРИХЪ.

Такъ проклинайте:

Васъ это облегчитъ. Но вотъ и онъ,

Нашъ кастелянъ.

(Входитъ Иденштейнъ).

Ну, что, герръ Иденштейнъ?

Удачно ль вы искали? Не поймали

Мошенника?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Признаться, нтъ.

УЛЬРИХЪ.

Ну, что жъ!

Другихъ найдется боле, чмъ нужно.

Въ другой разъ будетъ, можетъ быть, охота

Удачне. Но гд баронъ?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Пошелъ

Онъ въ комнату свою- Да, вотъ я вспомнилъ:

Онъ съ нетерпньемъ, свойственнымъ вельможамъ,

Все спрашивалъ о васъ.

УЛЬРИХЪ.

Вельможамъ вашимъ

Все отвчай немедленно, какъ конь

Пришпоренный, взвивается мгновенно.

И хорошо, что кони есть у нихъ,

а то людей впрягали бы въ коляски,

Какъ, говорятъ, Сезострисъ королей

Впрягать любилъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Какой Сезострисъ?

УЛЬРИХЪ.

Древній

Египтянинъ иль царственный цыганъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Египтянинъ, цыганъ — одно и то же.

Такъ онъ цыганъ былъ?

УЛЬРИХЪ.

Да, такъ слышалъ я…

Но я отправлюсь. Кастелянъ почтенный,—

Я вашъ слуга! (Къ Вернеру пренебрежительнымъ тономъ).

Вашъ, Вернеръ,— если точно

Такъ васъ зовутъ,— слуга покорный также.

(Уходить)

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Какой прекрасный юноша! Какъ складно

Онъ говоритъ, какъ ловко и тактично

Ведетъ себя! Вы видли, какъ онъ

Отдать уметъ первенство, гд нужно!

ВЕРНЕРЪ.

Да, я замтилъ это и вполн

Его тактичность одобряю, такъ же,

Какъ вашу.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Это очень хорошо!

Свое вы мсто знаете, я вижу.

Но знаю-ль я его,— какъ знать!

ВЕРНЕРЪ (показывая ему перстень).

Быть можетъ,

Вотъ это — ваши знанья увеличитъ?

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Ба! Это что? А, перстень!

ВЕРНЕРЪ.

Вашъ онъ будетъ,

Но при одномъ условьи.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Мой! а въ чемъ

Условье это?

ВЕРНЕРЪ.

Чтобы могъ я посл

Хоть за тройную цну, вновь у васъ

Купить его: фамильный это перстень.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Фамильный! Вашъ! Что за чудесный камень!

Духъ, право, занимается!

ВЕРНЕРЪ.

Затмъ

Должны вы мн за часъ передъ разсвтомъ

Возможность дать покинуть этотъ замокъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Онъ не фальшивый? Дайте ка взглянуть!

Брильянтъ, и что за дивный!

ВЕРНЕРЪ.

Я вамъ вврюсь:

Вы догадались, врно, ужъ давно,

Что по рожденью я гораздо выше,

Чмъ я кажусь.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

По правд, я не думалъ,

Теперь же вижу, что должно быть такъ.

Да! Это признакъ благородной крови!

ВЕРНЕРЪ.

Имю я причины, чтобъ желать

Отсюда въ путь ухать незамтно,

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Я понимаю: значитъ вы — тотъ самый,

Кого такъ ищетъ Штраленгеймъ?

ВЕРНЕРЪ.

О, нтъ!

Но если буду за того я принятъ,

Кого онъ ищетъ,— это поведетъ

Къ большимъ и непріятнымъ затрудненьямъ

Какъ для барона, такъ и для меня,

А потому я избжать желалъ бы

Всей путаницы этой.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Тотъ ли вы,

Иль нтъ — мн это, право, безразлично,

Притомъ же, врно, я не получу

И половины отъ того вельможи

Надменнаго и жаднаго: готовъ

Поднять онъ всю страну изъ-за какой то

Потерянной имъ мелочи, а что

За это дастъ,— сказать не хочетъ прямо.

А этотъ камень! Дайте посмотрть

Еще разокъ!

ВЕРНЕРЪ.

Разсматривайте смло,

Съ зарей онъ будетъ вашъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Источникъ дивный

Чарующаго блеска! Ты дороже,

Чмъ философскій камень: пробнымъ камнемъ

Ты служишь философіи самой!

Блестящій глазъ руды, звзда въ зенит

Души людской! Магнитный дивный полюсъ,

Къ которому стремятся вс сердца,

Какъ къ сверу трепещущія стрлки

Компасовъ! Ты—духъ пламенный земли!

Ты, помстясь въ роскошной діадем

Монарха, больше цну ей даешь,

Чмъ самое величество, подъ нею

Потющее, съ болью головной

Отъ той короны, тяжкой внценосцу,

Какъ милліонамъ страждущихъ сердецъ,

Ей блескъ дающихъ! Какъ, ужель ты будешь

Моимъ? Я самъ ужъ маленькимъ монархомъ

Кажусь себ, алхимикомъ счастливымъ

Иль мудрымъ магомъ, дьявола себ

Искусно подчинившимъ, не продавши

Души своей ему! Пойдемте, Вернеръ,—

Иль какъ мн звать васъ?

ВЕРНЕРЪ.

Вернеромъ пока,

Потомъ меня узнаете, быть можетъ,

Подъ именемъ знатнйшимъ.

ИДЕНШТЕЙНЪ.

Я вамъ врю!

Вы — духъ, мн часто снившійся въ одежд

Невзрачной! Да, готовъ я вамъ служить,

Вы будете свободне, нмъ втеръ,

И ркъ разливъ не помшаетъ вамъ!

Я покажу, что честенъ я (ахъ, перстень!):

Я дамъ вамъ, Вернеръ, средства для побга

Такія, что, будь вы улитка, васъ

И птицы не обгонятъ! Ахъ, позвольте

Еще взглянуть на камень! У меня

Молочный братъ есть въ Гамбург, торговецъ:

Онъ въ драгоцнныхъ камняхъ знаетъ толкъ.

Хотлъ бы знать я: сколько въ немъ каратовъ?

Пойдемте, Вернеръ: дамъ я крылья вамъ!

(Уходятъ).

СЦЕНА II.

Комната Штраленгейма.

Штраленгеймъ и Фрицъ.

ФРИЦЪ.

Ужъ все готово, ваша свтлость!

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Спать

Я не хочу, но все-таки я долженъ

Идти въ постель, мн душу тяготитъ

Какое то невдомое бремя:

Чтобъ бодрствовать, мн слишкомъ тяжело,

Для сна же я чрезмрно безпокоенъ.

Всю душу мн покрылъ какой то мракъ,

Какъ туча заволакиваетъ небо,

Не пропуская солнечныхъ лучей

И, вмст съ тмъ, дождемъ не разражаясь,

Нависшая зловщей пеленой

Межъ небомъ и землей, какъ злая зависть

Межъ двухъ людей, какъ тягостный ту манъ.

Но лягу я въ постель.

ФРИЦЪ.

Надюсь, въ ней

Найдете вы покой.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Да, я хотлъ бы,

Но все-таки чего то я боюсь.

ФРИЦЪ.

Чего жъ бояться?

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Я и самъ не знаю,

Но тмъ сильнй мой страхъ, я описать

Не въ силахъ это чувство. Впрочемъ, это

Все вздоръ пустой. Перемнили ль вы

Замки отъ этой комнаты, какъ было

Приказано? То, что случилось въ ночь

Послднюю, показываетъ ясно,

Что это не излишне.

ФРИЦЪ.

Точно такъ:

Все сдлано, какъ велно, я лично

За тмъ слдилъ и молодой саксонецъ

Мн помогалъ, отъ гибели васъ спасшій,

Котораго, какъ кажется, зовете

Вы Ульрихомъ.

ШТРАЛЕНГЕЙМЪ.

Какъ ‘кажется’ теб!

Холопъ надменный! Надо бы построже

Твою плохую память наказать,

Чтобъ эта память стала попроворнй

И гордость бы и счастье находила

Въ запоминаньи имени того,

Кто господина твоего спаситель!

Вашъ долгъ — не только помнить — повторять

Вседневно это имя, какъ молитву!

Пошелъ отсюда! ‘Кажется’ ему!

А ты забылъ, какъ ты стоялъ, весь мокрый,

На берегу и вылъ, когда тонулъ я,

А чужестранецъ бросился въ потокъ

И спасъ меня отъ смерти неминучей

На благодарность вчную ему

И на презрнье — вамъ? Извольте слышать:

‘Какъ кажется’ ему! Насилу можетъ

Онъ вспомнить имя! Прочь! Не стану больше

Съ тобою тратить словъ! И разбудить

Меня изволь пораньше.

ФРИЦЪ.

Доброй ночи!

Надюсь, вашу свтлость подкрпитъ

Спокойный сонъ и завтра вы проснетесь

Здоровы и спокойны, какъ всегда.

(Занавсъ опускается).

СЦЕНА III.

Потайной ходъ.

ГАБОРЪ (одинъ).

Четыре, пять, шесть, наконецъ, часовъ

Я насчиталъ, какъ часовой на страж.

Ихъ возвстилъ мн колоколъ, чей звонъ

Всегда невеселъ: онъ, языкъ гудящій

Временъ, хотя бъ и радость возвщалъ,

Всегда, съ ударомъ каждымъ, отнимаетъ

Часть радости. Хотя бы это былъ

Звонъ свадебный, онъ — похоронный звонъ:

Въ немъ, что ни звукъ,— одной надеждой меньше.

Хоронитъ онъ любовь безъ воскресенья

Во гроб обладанья, а когда

Раздастся онъ при погребеньи старыхъ

Родителей, то трижды отразится

Въ ушахъ дтей, какъ радостное эхо.

О, какъ вокругъ здсь холодно, темно!

Я, пробираясь ощупью, изранилъ

О стны пальцы, потерялъ я счетъ

Шагамъ своимъ, о балки головою

Разъ пятьдесятъ я стукался, вспугнулъ

Рать крысъ, мышей летучихъ растревожилъ,

Проклятый этотъ топотъ крысьихъ ногъ

И взмахи крыльевъ такъ ошеломили

Меня, что я совсмъ почти оглохъ.

Что это? Свтъ! Онъ кажется далекимъ

(Насколько можно, здсь, во тьм, судить

О разстояньи), онъ вдали мерцаетъ

Сквозь щель, какъ будто въ скважин замочной.

Положимъ, мн ходить запрещено

Въ ту сторону, но я изъ любопытства

Пойду туда: нежданный лампы свтъ —

Событіе въ такой нор, какъ эта.

Молю я Небо не вести меня

Къ чему нибудь, что можетъ въ искушенье

Меня вовлечь, а если суждено

Быть этому, то пусть мн Богъ поможетъ

Иль побдить, иль избжать бды!

Будь то звздою Люцифера, или

Онъ самъ въ ея лучахъ,— я не могу

Сдержать себя! Впередъ, но осторожно!

Здсь поворотъ… ахъ, нтъ… такъ, вотъ теперь

Свтъ ближе сталъ! Вотъ снова темный уголъ…

Вотъ миновалъ его я… Отдохну!…

Пусть я иду къ опасности, ужаснй,

Чмъ та, какой недавно я избгъ,—

Мн все равно: то новая опасность,

а новыя опасности невольно,

Какъ новыя любовницы, влекутъ

Къ себ насъ, какъ магнитъ. Ну, будь, что будетъ!

На всякій случай есть со мной кинжалъ:

Онъ въ крайности окажетъ мн защиту.

Гори, гори, мой крошка огонекъ,

Мой ignis fatuus, мой неподвижный

Огонь блудящій! Такъ, гори, гори!

Онъ слышитъ мой призывъ,— неугасаетъ!

(Занавсъ падаетъ).

СЦЕНА IV.

Садъ.

Входитъ Вернеръ.

ВЕРНЕРЪ.

Я спать не могъ, — и вотъ ужъ часъ насталъ,

Готово все, былъ Иденштейнъ исправенъ:

На городской окраин, вдали,

Насъ у опушки лса ждетъ коляска.

Ужъ звздъ мерцанье блекнетъ въ небесахъ:

Въ послдній разъ я вижу эти стны

Ужасныя! Вовки никогда

Я не забуду ихъ! Несчастнымъ, нищимъ

Вступилъ я въ нихъ, но не лишенъ былъ чести,

Теперь, увы,— лежитъ на мн пятно,—

Хотя и не на имени, но въ сердц!

Въ немъ не умретъ вовки червь грызущій,

Котораго не сможетъ усыпить

Ни на минуту все великолпье

Имній, сана, власти Зигендорфовъ!

Необходимо средство мн найти

Вернуть владльцу деньги, это частью

Мн душу облегчило бы,— но какъ?

Какъ сдлать это, чтобы не открыться?

А все же долженъ сдлать это я.

Какъ только успокоюсь,— поразмыслю

О способахъ исполнить этотъ долгъ.

Меня безумье бдности повергло

Въ позоръ: такъ пусть раскаянье опять

Все возвратитъ и промахъ мой исправитъ.

Я не хочу, чтобъ на душ моей

Хоть что нибудь отъ Штраленгейма было,

Хоть онъ меня желалъ лишить всего,—

Земель, свободы, жизни! Вотъ теперь онъ

Спокойно спитъ, быть можетъ, какъ дитя,

На шелковыхъ подушкахъ, на постели

Раскинувшись, подъ пышнымъ балдахиномъ,

Какъ будто бы… Но чу! Что тамъ за шумъ?

Опять! Какъ будто втка обломилась

И камни тамъ посыпались съ террассы…

(Ульрихъ спрыгиваетъ съ террассы въ садъ).

Ахъ, Ульрихъ, ты! Теб всегда я радъ

И трижды радъ теперь! Поступокъ этотъ

Сыновній…

УЛЬРИХЪ.

Стойте! Прежде, чмъ ко мн

Приблизитесь, скажите…

ВЕРНЕРЪ.

Какъ ты смотришь!

УЛЬРИХЪ.

Скажите мн, кого я предъ собой—

Отца ли вижу, иль…

ВЕРНЕРЪ.

Кого?

УЛЬРИХЪ.

Убійцу?

ВЕРНЕРЪ.

Что это? Съумасшествіе иль дерзость?

УЛЬРИХЪ.

Прошу сейчасъ отвта, ради жизни

Моей иль вашей!

ВЕРНЕРЪ,

Но на что жъ отвтъ

Я долженъ дать?

УЛЬРИХЪ.

Вы иль не вы убили

Барона Штраленгейма?

ВЕРНЕРЪ.

Никогда

Не убивалъ я человка. Что же

Все это значитъ?

УЛЬРИХЪ.

Въ эту ночь опять

Вы, какъ тогда, скажите, не входили

Въ тотъ тайный ходъ и къ Штраленгейму въ спальню

Не проникали, чтобы…

ВЕРНЕРЪ.

Продолжай.

УЛЬРИХЪ.

Убить его?

ВЕРНЕРЪ.

О, Боже!

УЛЬРИХЪ.

Вы невинны!

Отецъ мой, вы невинны! Дайте васъ

Обнять! Вашъ тонъ, вашъ взоръ… Да, вы невинны!

Но, все-таки, скажите это мн!—

ВЕРНЕРЪ.

Клянусь, что если въ сердц иль разсудк

Когда нибудь имлъ я эту мысль

И вновь ее сейчасъ же не старался

Обратно въ преисподнюю прогнать,

Когда она на краткій мигъ сверкала

Въ минуты раздраженья,— пусть тогда

Мн небеса навки для спасенья

Закроются!

УЛЬРИХЪ.

Но Штраленгеймъ убитъ.

ВЕРНЕРЪ.

Ужасно это! Гнусно, ненавистно!

Но я причемъ тутъ?

УЛЬРИХЪ.

Цлы вс замки,

Слдовъ насилья нтъ нигд! На тл

Убитаго они замтны только,..

Часть слугъ его ужъ подняла тревогу,

Но кастеляна дома нтъ, и я

Взялъ на себя заботу приглашенья

Полиціи. Сомннья нтъ: убійца

Къ нему проникъ секретно… Извините,

Что мн пришло, естественно, на умъ…

ВЕРНЕРЪ.

О сынъ мой, что за бездна тайныхъ бдствій

Скопилась, силой мрачною судьбы,

Какъ стая тучъ, надъ нашего семьею!

УЛЬРИХЪ.

Въ моихъ глазахъ невинны вы, но такъ ли

Разсудитъ свтъ? И что то скажетъ судъ?

Бжать, бжать вамъ слдуетъ, не медля!

ВЕРНЕРЪ.

Нтъ! Обвиненье смло встрчу я!

И кто жъ меня ршится заподозрить?

УЛЬРИХЪ.

Скажите: къ вамъ въ тотъ вечеръ не входилъ

Никто,— ни постители, ни гости?

Лишь вы, да мать, и больше ни души

Тамъ не было весь вечеръ?

ВЕРНЕРЪ.

Ахъ! Венгерецъ!

УЛЬРИХЪ.

Но онъ ушелъ! Еще не сло солнце,

Какъ онъ исчезъ.

ВЕРНЕРЪ.

Нтъ, я его укрылъ

Въ проклятой этой тайной галлере.

УЛЬРИХЪ.

Тамъ я его найду. (Хочетъ идти).

ВЕРНЕРЪ.

О, нтъ: ужъ поздно.

Онъ вышелъ раньше изъ дворца, чмъ я

Ушелъ оттуда. Дверь въ тотъ ходъ секретный

Открытою нашелъ я, какъ и двери,

Ведущія въ ту залу. Я подумалъ,

Что въ тишин воспользовался онъ

Благопріятнымъ случаемъ избгнуть

Клевретовъ Иденштейна, весь тотъ вечеръ

Гонявшихся за нимъ.

УЛЬРИХЪ.

Вы дверь закрыли?

ВЕРНЕРЪ.

Да, не безъ тайной горечи въ душ

И ужаса, что снова лишь случайно

Опасности усплъ я избжать.

Какъ могъ онъ такъ нелпо, безоглядно

Меня подвергнуть риску, что откроютъ

Пріютъ мой тайный!

УЛЬРИХЪ.

Врно ли, что дверь

Закрыли вы?

ВЕРНЕРЪ.

Да, врно.

УЛЬРИХЪ.

Слава Богу!

Но было бъ лучше, еслибы тотъ ходъ

Не превращали вы въ пріютъ…

ВЕРНЕРЪ.

Для вора,—

Хотлъ сказать ты? Что жъ, стерпть я долженъ

Такой упрекъ: его я заслужилъ.

УЛЬРИХЪ.

Отецъ, не будемъ говорить объ этомъ!

Теперь не время много размышлять

О преступленьяхъ мелкихъ, нужно думать,

Какъ мы могли бъ послдствій избжать

Грховъ другихъ, крупнйшихъ. Для чего же

Вы скрыли тамъ его?

ВЕРНЕРЪ.

Что жъ могъ я сдлать?

Мой злйшій врагъ преслдовалъ его,

Подвергся онъ позору за проступокъ,

Котораго виновникомъ былъ я,

Онъ жертвой былъ для моего спасенья

И у того, на комъ была вина,

На краткій срокъ убжища просилъ онъ!

Будь это волкъ,— я при такихъ условьяхъ

Его никакъ не могъ бы оттолкнуть.

УЛЬРИХЪ.

Какъ волкъ, онъ вамъ и отплатилъ за это,

Но поздно ужъ объ этомъ разсуждать:

Вамъ надобно ухать до разсвта,

А я останусь здсь и прослжу,

Кто былъ убійцей, если мн удастся.

ВЕРНЕРЪ.

Но если такъ внезапно скроюсь я —

Не дамъ ли я Молоху лишній поводъ

Для подозрній? Будутъ жертвы дв

Взамнъ одной, когда бы я остался,

Изъ нихъ одна — венгерецъ убжавшій

И, кажется, виновный, а другая…

УЛЬРИХЪ.

Вамъ ‘кажется’,— но кто же могъ другой

Виновнымъ быть?

ВЕРНЕРЪ.

Не я, хоть сомнвался

Еще недавно собственный мой сынъ,

Не я ли это?

УЛЬРИХЪ.

А о томъ, кто скрылся,—

У васъ сомнній нтъ?

ВЕРНЕРЪ.

Мой мальчикъ, врь:

Съ тхъ поръ, какъ палъ я въ бездну преступленья

(Хотя и не такого),— съ той поры,

Какъ видлъ я, что за меня невинный

Страдаетъ, — сомнваться я могу

Въ вин того, кто виноватъ. Ты сердцемъ

Свободенъ, чистъ, въ правдивомъ гнв скоръ,

Ты смло обвиняешь, если вншность

Виновною находишь, ты готовъ

И тнь самой Невинности сурово

Привлечь къ суду за то, что это—тнь.

УЛЬРИХЪ.

Но если я таковъ, то что же скажутъ

Т, кто не знаютъ васъ иль знали только

Лишь для того, чтобъ вамъ вредить? Нельзя

На случай полагаться вамъ! Спшите!

Я все для васъ устрою. Иденштейнъ

Не тронетъ васъ, себя оберегая

И свой брильянтъ, притомъ же въ вашемъ бгств

Участникъ онъ и сверхъ того…

ВЕРНЕРЪ.

Бжать!

Но черезъ это съ именемъ венгерца

Свое свяжу я имя, иль, быть можетъ,

Я, какъ бднйішй, буду заподозрнъ

Еще сильнй, и ляжетъ на меня

Клеймо убійства!

УЛЬРИХЪ.

Полноте! Забудьте

Про это все, лишь помните о власти,

О знатности отца, о чудныхъ замкахъ,

Къ которымъ вы стремитесь такъ давно

И такъ безплодно! Что у васъ за имя?

Нтъ имени у васъ, когда пришлось

Вамъ выдумать его!

ВЕРНЕРЪ.

Все это правда,

Но не хочу, чтобъ въ памяти людской

Оно слдомъ кровавымъ начерталось,

Хотя бы въ этомъ жалкомъ городк.

А сверхъ того — начнутъ искать…

УЛЬРИХЪ.

Ручаюсь,

Что устраню все то, что можетъ вамъ

Опасно быть. Вдь здсь никто не знаетъ,

Что вы — наслдникъ Зигендорфа. Если

Подозрваетъ это Иденштейнъ,—

То это, вдь, во-первыхъ, подозрнье,—

Не боле,— а во-вторыхъ онъ глупъ,

И глупости его такъ много дла

Найдется, что въ заботахъ о себ

Онъ Вернера безвстнаго забудетъ.

Что до законовъ (если въ эту глушь

Когда нибудь законы проникали),—

То вс они бездйствуютъ теперь:

Всеобщею войной тридцатилтней

Одни изъ нихъ раздавлены совсмъ,

Другіе же чуть силятся покамстъ

Изъ праха встать, куда втоптали ихъ

Тяжелые шаги суровыхъ армій.

А Штраленгеймъ, хотя и знаетъ онъ,

Значенья здсь, однако, не иметъ,

Его лишь, какъ вельможу вообще,

Здсь почитали, а земель и силы

Онъ въ государств этомъ не имлъ,

И власть его вся вмст съ нимъ погибла.

И вообще немногимъ суждено

Продлить свое вліянье посл смерти

Хоть на недлю, — разв ихъ родня

Его поддержитъ, если интересы

Ея задты, этого здсь нтъ.

Онъ умеръ здсь одинъ, всмъ неизвстный,

Могила одинокая въ глуши,

Какъ этотъ край безвстная и даже

Лишенная герба,— вотъ все, что онъ

Получитъ здсь: все прочее излишне

Ему теперь. Когда удастся мн

Найти убійцу,— хорошо, а если

Я не найду, то, врьте, не найдетъ

Его никто. Откормленная свита,

Пожалуй, будетъ громко выть надъ гробомъ,

Какъ выли вс, когда онъ утопалъ,—

Но пальцемъ, какъ тогда, никто не двинетъ.

Скорй же въ путь! Я слушать не хочу

Отвтовъ вашихъ! Посмотрите: звзды

Почти померкли, блдный свтъ зари

Ужъ серебрится въ черныхъ кудряхъ ночи.

Не отвчайте мн, спшите въ путь!

Простите, если слишкомъ я настойчивъ,

Вдь это сынъ вашъ говоритъ, вашъ сынъ,

Котораго вы такъ давно лишились

И только что нашли! Зовите мать,

Безъ шуму и немедля собирайтесь,

А прочее все предоставьте мн,

Я отвчаю за благополучный

Исходъ, насколько онъ коснется васъ,

а это мн всего важнй,— мой первый,

Священный долгъ! Я въ замокъ Зигендорфъ

Пріду къ вамъ: пусть снова наше знамя

Взовьется гордо! Думайте объ этомъ,

а прочія оставьте думы мн:

Я молодъ, мн бороться съ ними легче, —

Пусть счастье вашу старость оснитъ!

Спшите же! Еще разъ поцлую

Я мать свою — и помоги вамъ Небо!

ВЕРНЕРЪ.

Совтъ хорошъ, но честенъ ли вполн?

УЛЬРИХЪ,

Спасти отца—честь высшая для сына.

(Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Готическая зала въ замк Зигендорфъ, близъ Праги.

Входятъ Эрихъ и Генрихъ, слуги графа.

ЭРИХЪ.

Ну, наконецъ, настали времена

Счастливыя: и новые владльцы

Для старыхъ стнъ, и новые пиры,—

Все то, чего мы долго дожидались!

ГЕНРИХЪ.

Что до владльцевъ,— обновленью ихъ,

Конечно, радъ, кто новое все любитъ,

Хоть для того, чтобъ ихъ сюда ввести,

Нужна была и новая могила,

Что жъ до пировъ,— графъ старый Зигендорфъ

Былъ, кажется, всегда гостепріименъ

Не мене любого принца въ нашей

Имперіи.

ЭРИХЪ.

Ну, да: вино и столъ

Мы у него имли въ изобильи,

Но развлеченій разныхъ и потхъ,

Которыя одн приправить могутъ,

Какъ слдуетъ, ду,— при немъ, признаться,

Совсмъ ужъ мало было.

ГЕНРИХЪ.

Старый графъ

Былъ, правда, не любитель шумныхъ оргій,

Но любитъ ли ихъ новый,— какъ намъ знать?

ЭРИХЪ.

Что жъ, до сихъ поръ онъ былъ всегда привтливъ

И щедръ, и всми онъ любимъ.

ГЕНРИХЪ.

Но онъ

Едва лишь годъ владетъ этимъ замкомъ,

Еще не справилъ онъ медовый мсяцъ,

Который длится цлый первый годъ

Владнья. Лишь поздне мы узнаемъ

Весь нравъ его.

ЭРИХЪ.

Дай Богъ, чтобъ онъ остался

Такимъ, какъ есть! а сынъ его, графъ Ульрихъ,—

Вотъ рыцарь то! Какъ жаль, что нтъ войны!

ГЕНРИХЪ.

Жаль? Почему?

ЭРИХЪ.

Ты на него взгляни-ка

И самъ отвть.

ГЕНРИХЪ.

Онъ, правда, очень молодъ

И крпокъ и красивъ, какъ юный тигръ.

ЭРИХЪ.

Ну, это для вассала не совсмъ то

Приличное сравненье.

ГЕНРИХЪ.

Но зато

Оно, быть можетъ, врно.

ЭРИХЪ.

Жаль, сказалъ я,

Что нтъ войны. Кто здсь себя ведетъ

Съ достоинствомъ такимъ, какъ нашъ графъ Ульрихъ?

Кто уваженье можетъ такъ внушить,

Не обижая никого? а въ пол,

Съ копьемъ въ рук, кто превзойдетъ его,

Когда свирпый вепрь, клыки оскаливъ,

Направо и налво рветъ собакъ

И сквозь ихъ вой несется прямо въ чащу?

Кто такъ конемъ владетъ, носитъ мечъ

Иль сокола такъ держитъ граціозно?

На комъ пышнй колеблется плюмажъ?

ГЕНРИХЪ.

Онъ никому, конечно, не уступитъ,

Но ты не бойся: если ждать войны

Придется долго,— онъ такого сорта,

Что самъ войну устроитъ, если только

Ея ужъ не устроилъ.

ЭРИХЪ.

Что ты хочешь

Сказать?

ГЕНРИХЪ.

Вдь ты не станешь отрицать,

Что изъ числа его обширной свиты

(А въ ней почти вассаловъ нашихъ нтъ)

Такіе есть молодчики…

ЭРИХЪ.

Какіе?

ГЕНРИХЪ.

Какихъ война, столь милая теб,

Живыми оставляетъ. Такъ нердко

Родители нжнйшую любовь

Какъ разъ питаютъ къ дтямъ самымъ худшимъ.

ЭРИХЪ.

Вздоръ! Бравые все это молодцы,

Какихъ любилъ когда то старый Тилли.

ГЕНРИХЪ.

А кмъ любимъ былъ Тилли? Ты спроси

Хоть въ Магдебург. Также Валленштейна

Любилъ ли кто? Они теперь ушли…

ЭРИХЪ.

Вс на покой. И что тамъ съ ними будетъ,—

О томъ не наше дло разсуждать.

ГЕНРИХЪ.

Недурно было бъ, если бъ удлили

Они покоя своего хоть часть

И намъ: страна теперь какъ будто въ мир,

А между тмъ безчинства въ ней творятъ

Богъ знаетъ кто, чуть ночь,— они сейчасъ же

Ужъ тутъ, какъ тутъ, чуть день — ихъ снова нтъ,

И столько бдъ творятъ они повсюду,

Что этотъ миръ похуже, чмъ война.

ЭРИХЪ.

Но графъ то Ульрихъ тутъ при чемъ?

ГЕНРИХЪ.

Графъ Ульрихъ?

Онъ могъ бы это все предотвратить.

Ты говоришь, что онъ войну такъ любитъ,

Такъ отчего ему бы не пойти

Войною на грабителей?

ЭРИХЪ.

Объ этомъ

Его спросить ты можешь самого.

ГЕНРИХЪ.

Съ такою же охотой я спросилъ бы

У льва, зачмъ не пьетъ онъ молока.

ЭРИXЪ.

Но вотъ онъ самъ.

ГЕНРИХЪ.

Ахъ, чортъ возьми! Ты будешь

Держать языкъ на привязи?

ЭРИХЪ.

Ты что жъ

Такъ поблднлъ?

ГЕНРИХЪ.

Такъ, ничего, но только

Прошу молчать.

ЭРИХЪ.

О томъ, что ты сказалъ,

Готовъ молчать я.

ГЕНРИХЪ.

Честью увряю,

Что ничего сказать я не хотлъ

Серьезнаго, такъ, словъ игра, не больше.

Притомъ же онъ вступаетъ скоро въ бракъ

Съ прекрасной, доброй баронессой Идой

Фонъ Штраленгеймъ, наслдницей барона

Покойнаго, она смягчитъ, наврно,

Суровость нрава, свойственную всмъ,

Кого застало это злое время

Междоусобныхъ войнъ, а больше всхъ,

Конечно, тмъ, кто Божій свтъ увидлъ

Въ такіе дни, возросъ на страшномъ лон

Смертоубійства, кровью окропленъ

Былъ при своемъ рожденьи. Но, прошу я,

Молчи объ этомъ!

(Входятъ Ульрихъ и Рудольфъ).

Съ добрымъ утромъ, графъ!

УЛЬРИХЪ.

Любезный Генрихъ, здравствуйте. Что жъ, Эрихъ:

Готово ль для охоты все?

ЭРИХЪ.

Собаки

Въ лсъ посланы, вассалы ужъ пошли

Дичь загонять, и день вамъ общаетъ

Успхъ во всемъ. Прикажете созвать

Всю свиту вашей свтлости? Какого

Коня угодно будетъ осдлать?

УЛЬРИХЪ.

Гндого приготовьте мн, Вальштейна.

ЭРИХЪ.

Боюсь, что онъ едва ли отдохнулъ

Отъ гонки понедльничной. Вотъ чудо

Была тогда охота! Четырехъ

Вы собственной рукою закололи.

УЛЬРИХЪ.

Ты правъ, любезный Эрихъ, я забылъ.

Такъ сраго тогда подайте, Жижку.

Онъ дв недли не былъ подъ сдломъ.

ЭРИХЪ.

Его сейчасъ же осдлаютъ. Сколько

Изъ вашихъ слугъ сопровождать васъ будутъ?

УЛЬРИХЪ.

Объ этомъ Вельбургъ все теб разскажетъ,

Конюшій мой (Эрихъ уходитъ).

Рудольфъ!

РУДОЛЬФЪ.

Къ услугамъ, графъ.

УЛЬРИХЪ.

Я получилъ нерадостныя всти

Отъ… (Рудолъфг указываетъ на Генриха).

Генрихъ, ты что здсь торчишь?

ГЕНРИХЪ.

Я жду,

Графъ, вашихъ приказаній.

УЛЬРИХЪ.

Отправляйся

Сейчасъ отсюда къ моему отцу,

Ему поклонъ мой передай, а также

Спроси, не нужно ль отъ меня чего,

Пока я не ухалъ (Генрихъ уходитъ). Непріятность

Произошла съ друзьями на границахъ

Франконіи, а также слышалъ я,

Что тотъ отрядъ, который противъ нашихъ

Былъ высланъ, будетъ скоро подкрпленъ.

Мн надо хать къ нимъ.

РУДОЛЬФЪ.

Не лучше ль выждать

Встей дальнйшихъ, боле надежныхъ?

УЛЬРИХЪ.

Я полагаю такъ и самъ… Притомъ

Все это, точно мн назло, случилось

Въ моментъ, какъ разъ невыгодный весьма

Для всхъ моихъ предположеній.

РУДОЛЬФЪ.

Трудно

Вамъ будетъ графу, вашему отцу,

Отъздъ свой объяснить.

УЛЬРИХЪ.

Да, это правда.

Но кой-какіе безпорядки въ нашихъ

Владніяхъ силезскихъ мн дадутъ

Достаточный предлогъ для объясненья.

Когда охотой вс займемся мы,

Ты, отдлясь, отправишься съ отрядомъ

Десятковъ въ восемь человкъ,— съ тмъ самымъ,

Которымъ Вольфъ командуетъ. Держись

Лсной дороги, ты ее, вдь, знаешь?

Какъ зналъ ее въ ту ночь, когда…

РУДОЛЬФЪ.

Какъ зналъ ее въ ту ночь, когда….

УЛЬРИХЪ (прерывая его).

Теперь

О томъ не будемъ говорить: пусть прежде

Подобный вновь одержимъ мы успхъ.

Прибывъ туда, отдашь ты Розенбергу

Письмо вотъ это (отдаетъ письмо) и скажи ему,

Что посылаю я съ тобой и Вольфомъ

Подмогу небольшую къ нашимъ силамъ,

Чтобъ возвстить имъ скорый мой пріздъ,

Хотя, признаться, я желалъ бы очень,

Чтобъ съ ними не случилася бда

Какъ разъ теперь, когда отецъ мой хочетъ,

Чтобъ слуги вс здсь были при двор,

Пока весь этотъ праздникъ будетъ длиться,

Вся эта свадьба, пиршества,— пока

Не отзвонимъ мы чепуху всю эту.

РУДОЛЬФЪ.

Я думалъ, фрейлейнъ Ида вамъ мила.

УЛЬРИХЪ.

Еще бы! Я люблю ее, конечно,

Но изъ того не слдуетъ, чтобъ я

Связалъ навки поясомъ двицы,—

Будь то сама Венера,— годы славы

И юности, столь краткой и столь пылкой.

Ее люблю я, какъ любить должны

Мы женщину: люблю одну и крпко.

РУДОЛЬФЪ.

И постоянно?

УЛЬРИХЪ.

Думаю, что такъ,

Я не люблю другихъ, по крайней мр.

Но некогда теперь распространяться

Объ этихъ всхъ любовныхъ пустякахъ:

Великое должны свершить мы вскор.

Спши, спши, любезный мой Рудольфъ!

РУДОЛЬФЪ.

По возвращеньи баронессу Иду

Найду я ужъ графиней Зигендорфъ?

УЛЬРИХЪ.

Весьма возможно, такъ отецъ мой хочетъ.

Пожалуй, этотъ планъ его не плохъ,

Два отпрыска послдніе фамилій,

Враждебныхъ прежде, онъ соединитъ

Въ грядущемъ и прошедшее загладитъ.

РУДОЛЬФЪ.

Прощайте жъ.

УЛЬРИХЪ.

Нтъ, постой: останься съ нами,

Пока у насъ охота не начнется,

И отдлись тогда, какъ я сказалъ.

РУДОЛЬФЪ.

Охотно. Такъ вернемся къ разговору.

Вдь поступилъ прекрасно и любезно.

Отецъ вашъ, графъ, пославши въ Кенигсбергъ

За сиротой прекрасною барона

И пріютивъ ее, какъ дочь свою.

УЛЬРИХЪ.

Да, это удивительно любезно,

Тмъ боле, что не былъ друженъ онъ

Съ барономъ.

РУДОЛЬФЪ.

А баронъ отъ лихорадки

Скончался?

УЛЬРИХЪ.

Какъ могу я это знать?

РУДОЛЬФЪ.

Какіе то есть слухи, что то шепчутъ

О томъ, что какъ то странно умеръ онъ,

И даже мсто смерти неизвстно.

УЛЬРИХЪ.

Какая то деревня на границ

Саксонской иль силезской.

РУДОЛЬФЪ.

И ни слова

Онъ не оставилъ? Завщанья нтъ?

УЛЬРИХЪ.

Мн знать о томъ нельзя: я не священникъ

И не нотаріусъ.

РУДОЛЬФЪ.

Вотъ фрейлейнъ Ида,

(Входитъ Ида Штраленгеймъ).

УЛЬРИХЪ.

Ты рано встала, милая кузина!

ИДА.

Не слишкомъ рано, если, Ульрихъ мой,

Теб я не мшаю. Но зачмъ же

Кузиной ты зовешь меня?

УЛЬРИХЪ (съ улыбкой).

А разв

Ты не кузина мн?

ИДА.

Кузина, да,

Но имя это какъ то не люблю я,

Оно звучитъ такъ холодно, какъ будто

Ты думаешь лишь о родств, о томъ,

Что мы одной съ тобою крови.

УЛЬРИХЪ (вздрогнувъ).

Крови!

ИДА.

Что жъ кровь твоя отъ щекъ вдругъ оттекла?

УЛЬРИХЪ.

Да? Правда?

ИДА.

Правда! Впрочемъ, нтъ: вотъ быстрымъ

Потокомъ вновь она взвилась ко лбу.

УЛЬРИХЪ (овладвая собою).

А если вдругъ ей вздумалось бжать,

То это значитъ, что пустилась къ сердцу

Она, тебя увидвъ: это сердце

Вдь для тебя одной, кузина, бьется!

ИДА.

Опять ‘кузина’!

УЛЬРИХЪ.

Ну, скажу ‘сестра’.

ИДА.

Ахъ, это мн еще гораздо хуже!

О, если бы мы были не въ родств!

УЛЬРИХЪ (мрачно).

Да, было бъ лучше!

ИДА.

Боже мой! Ты можешь

Желать, чтобъ это было такъ?

УЛЬРИХЪ.

Другъ, Ида!

Я повторилъ желанье лишь твое.

ИДА.

Да, Ульрихъ, но совсмъ не въ этомъ смысл

Сказала я, да и едва ль сама

Я сознавала то, что говорила.

Пусть буду я теб сестрой, кузиной,—

Лишь для тебя была бъ я чмъ нибудь.

УЛЬРИХЪ.

Ты будешь все мн, все…

ИДА.

А ты теперь ужъ

Все для меня… Но я могу и ждать.

УЛЬРИХЪ.

Мой ангелъ, Ида!

ИДА.

Идою, да, Идой,

Своею Идой ты меня зови!

И не хочу я больше быть ничьего!

Да и кому жъ принадлежала бъ я,

Съ тхъ поръ, какъ бдный мой отецъ…

УЛЬРИХЪ.

Имешь

Ты моего отца, и самъ я твой.

ИДА.

О милый Ульрихъ, какъ бы я желала,

Чтобъ мой отецъ мое увидлъ счастье!

Для полноты его недостаетъ

Лишь этого!

УЛЬРИХЪ.

Да? Право?

ИДА.

Вы другъ друга

Любили бы: всегда вдь храбрецы

Другъ друга любятъ. Онъ казался людямъ

Холоднымъ, а душою онъ былъ гордъ,

Какъ это лицамъ знатнаго рожденья

Столь свойственно, подъ вншностью надменной

Таилъ, однако, онъ… О, еслибъ вы

Другъ друга знали! Если бы въ дорог

Сопутствовалъ ему такой, какъ ты,

То, врно, онъ не умеръ бы безъ друга,

Который бы смягчилъ ему минуты

Послднія,— не умеръ бы одинъ!

УЛЬРИХЪ.

Какъ знаешь ты?

ИДА.

Что?

УЛЬРИХЪ,

Что одинъ онъ умеръ?

ИДА.

Вс говорятъ объ этомъ такъ. Притомъ

Куда то слуги вс его исчезли,—

Не возвратился ни одинъ изъ нихъ.

Страшна была, должно быть, лихорадка,

Которая ихъ погубила всхъ.

УЛЬРИХЪ.

Ну, если слуги были съ нимъ, то, врно,

Онъ не одинъ, не безъ ухода умеръ.

ИДА.

Увы, что значатъ слуги въ тотъ моментъ,

Когда, въ борьб со смертью, ищутъ очи

Напрасно тхъ, кто сердцу милъ! Онъ умеръ,

Какъ говорятъ, отъ лихорадки злой.

УЛЬРИХЪ.

‘Какъ говорятъ’! Но это такъ и было!

ИДА.

Порой иное вижу я во сн,

УЛЬРИХЪ.

Вс лживы сны!

ИДА.

Его я вижу ясно,

Какъ вижу я тебя теперь.

УЛЬРИХЪ.

Гд? Какъ?

ИДА.

Во сн… Лежитъ онъ предо мною, блдный

И весь въ крови, а возл, ножъ поднявъ,

Стоитъ другой…

УЛЬРИХЪ,

Лица его не видишь?

ИДА.

Нтъ, Боже мой! Ты видишь?

УЛЬРИХЪ.

Отчего

Спросила ты объ этомъ?

ИДА.

Ты такъ смотришь,

Какъ будто ты убійцу видишь.

УЛЬРИХЪ (взволнованный).

Ида!

Ребячество все это! Я стыжусь,

Что заразился слабостью твоею!

Но, такъ какъ я привыкъ съ тобой длить

Вс чувства, то разстроился невольно.

Дитя, оставимъ этотъ разговоръ.

ИДА.

‘Дитя’! Еще бы! Мн пятнадцать лтъ!

(За сценою раздается звукъ охотничьяго рога).

РУДОЛЬФЪ.

Графъ, слышите? Трубятъ!

ИДА (съ досадою).

А вамъ ужъ нужно

Напоминать о томъ, какъ будто самъ

Не слышитъ онъ?

РУДОЛЬФЪ.

Простите, баронесса!

ИДА.

Нтъ, не прощу: сперва свою ошибку

Исправить вы должны и мн помочь

Добиться, чтобъ графъ Ульрихъ отъ охоты

Сегодня отказался.

РУДОЛЬФЪ,

Баронесса,

Не надобно вамъ помощи моей,

УЛЬРИХЪ.

Я отказаться не могу.

ИДА.

Ты долженъ!

УЛЬРИХЪ.

Я долженъ?

ИДА.

Да, иль ты не рыцарь мой!

Ну, милый Ульрихъ, уступи мн въ этомъ,

На этотъ разъ, на этотъ день! Погода

Такъ пасмурна, а ты такъ поблднлъ

И нездоровымъ кажешься.

УЛЬРИХЪ.

Ты шутишь?

ИДА.

Нтъ, право нтъ, спроси Рудольфа.

РУДОЛЬФЪ.

Правда,

Вы, графъ, за эти нсколько минутъ

Такъ измнились, какъ не измнялись

За цлые года.

УЛЬРИХЪ.

Вотъ пустяки!

Да если бы и такъ, то свжій воздухъ

Мои вс силы мигомъ возвратитъ.

Я—какъ хамелеонъ,— лишь атмосферой

Живу, вс ваши праздники, пиры

Въ дворцовыхъ залахъ — душу мн стсняютъ

Люблю лса, люблю я крутизну

Высокихъ горъ, люблю я все, что любитъ

На свт вольный, царственный орелъ!

ИДА.

Надюсь, только не его добычу.

УЛЬРИХЪ.

Другъ Ида, пожелай же мн удачи—

И шесть головъ кабаньихъ я сложу

Къ твоимъ ногамъ прекраснымъ, какъ трофеи.

ИДА.

Такъ ты не хочешь здсь остаться? Нтъ,

Ты не уйдешь! Пойдемъ, теб спою я.

УЛЬРИХЪ.

Ты, Ида, право, не годишься быть

Женой солдата.

ИДА.

Я и не желаю.

Надюсь я, что кончена война,

И мирно будешь жить въ своемъ ты замк.

(Входить старый графъ Зигендорфъ — бывшій Вернеръ).

УЛЬРИХЪ.

Привтъ мой вамъ, отецъ! Мн очень жаль,

Что долженъ съ вами я сейчасъ разстаться.

Вы слышали нашъ рогъ: вассалы ждутъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Пусть ждутъ себ. Мой другъ, ты забываешь,

Что завтра въ Праг праздникъ предстоитъ

Возстановленья мира. Ты способенъ

Охотою увлечься до того,

Что не вернешься, можетъ быть, и къ ночи,

Иль будешь къ утру слишкомъ утомленъ,

Чтобъ стать въ ряды первйшей нашей знати.

УЛЬРИХЪ.

Отецъ, могли бъ вы, право, быть за двухъ:

Я не любитель этихъ церемоній.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Нтъ, Ульрихъ, такъ совсмъ не хорошо,

Нельзя, чтобъ ты изъ знатной молодежи

Отсутствовалъ одинъ.

ИДА.

И самый знатный,

По рыцарской осанк благородной!

ЗИГЕНДОРФЪ.

И это правда, милое дитя,

Хотя, пожалуй, слишкомъ откровенно

Для молодой двицы. Вспомни, Ульрихъ,

Какъ мы недавно свой высокій санъ

Возстановили. Въ каждой изъ фамилій,—

А въ нашей больше всхъ, — замтно было бъ

Отсутствіе кого либо изъ членовъ

На видномъ мст и въ столь важный часъ.

Притомъ же Небо, давшее намъ снова

Владнья наши въ самый тотъ моментъ,

Когда свой миръ Оно распространило

Надъ всми, можетъ требовать вдвойн,

Чтобъ принесли Ему мы благодарность,

Во первыхъ, за страну, а во-вторыхъ,

За то, что мы его благодянья

Здсь раздляемъ.

УЛЬРИХЪ (въ сторону).

Вотъ какой святоша!

(Громко) Извольте, графъ, я повинуюсь вамъ.

(Слуг Людвигу).

Иди и свиту распусти немедля. (Людвигъ уходитъ).

ИДА.

Вотъ, какъ ты скоро уступилъ отцу:

А я часами тщетно бы молила!

ЗИГЕНДОРФЪ (улыбаясь).

Прелестная мятежница! Ко мн,

Надюсь, ты его не приревнуешь?

Хотла бъ ты, чтобъ былъ онъ непослушенъ

Кому угодно, только не теб?

Не бойся: скоро будешь ты и твердо,

И сладостно ему повелвать!

ИДА.

Но управлять имъ я теперь хотла бъ!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Поди, своею арфой управляй:

Она тебя ждетъ въ комнат графини.

Графиня недовольна, что лниво

Ты заниматься музыкою стала.

Иди, тебя тамъ ждутъ.

ИДА.

Такъ до свиданья,

Любезные родные! Ульрихъ, ты

Придешь меня послушать?

УЛЬРИХЪ.

Да, сейчасъ же,

ИДА.

Та музыка получше, чмъ твой рогъ!

Такъ приходи жъ, и точенъ будь, какъ ноты.

Я короля Густава маршъ сыграю.

УЛЬРИХЪ.

А почему жъ не Тилли старика?

ИДА.

Маршъ этого чудовища? Нтъ, струны

Не музыкой, а плачемъ зазвучали бъ,

Нтъ, знать его моя не хочетъ арфа!

Скоре приходи, вдь мать твоя

Тебя, я знаю, очень хочетъ видть. (Уходитъ).

ЗИГЕНДОРФЪ.

Съ тобой мн, Ульрихъ, нужно глазъ на глазъ

Поговорить.

УЛЬРИХЪ.

Въ распоряженьи вашемъ

Мое все время. (Тихо Рудольфу). Ну, Ру дольфъ, спши!

Все сдлай, какъ сказалъ я, постарайся

Отъ Розенберга принести отвтъ.

РУДОЛЬФЪ.

Графъ Зигендорфъ, быть можетъ, порученья

Изволите вы дать мн? За границу

Я ду.

ЗИГЕНДОРФЪ (вздрогнувъ).

За границу? За какую?

РУДОЛЬФЪ.

Силезскую. Я путь направлю свой… (тихо Ульриху)

Куда сказать мн?

УЛЬРИХЪ (тихо Рудольфу).

Въ Гамбургъ. (Про себя).

Это слово,

Надюсь, вс разспросы оборветъ.

РУДОЛЬФЪ.

Направлюсь въ Гамбургъ.

ЗИГЕНДОРФЪ (въ волненіи).

Въ Гамбургъ! Нтъ, не нужно

Мн ничего тамъ. Связей не имю

Я съ Гамбургомъ. Прощайте жъ, добрый путь!…

РУДОЛЬФЪ.

Прощайте, графъ! (Уходитъ).

ЗИГЕНДОРФЪ.

Послушай, другъ мой, Ульрихъ!

Вотъ этотъ господинъ — одинъ изъ тхъ,

Въ чьемъ обществ тебя мн видть странно.

УЛЬРИХЪ.

Графъ, по рожденью благороденъ онъ,

Фамилія его — одна изъ лучшихъ

Въ Саксоніи.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Не о происхожденьи

Я говорю,— о томъ, каковъ онъ самъ.

О немъ весьма дурные ходятъ слухи.

УЛЬРИХЪ.

Бранятъ, вдь, многихъ. Даже самъ монархъ

Не огражденъ отъ клеветы придворныхъ,

Отъ сплетенъ злыхъ послдняго слуги,

Котораго возвысилъ онъ и сдлалъ

Чрезъ то неблагодарнымъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Откровенно

Скажу теб: о немъ не только ходятъ

Невыгодные слухи, говорятъ,

Что къ чернымъ бандамъ, грабящимъ границу,

Принадлежитъ онъ.

УЛЬРИХЪ.

И могли поврить

Вы слухамъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Въ этомъ случа я врю.

УЛЬРИХЪ.

По мн,— во всякомъ случа понять

Могли бы вы, что между обвиненьемъ

И осужденьемъ — надо различать.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Мой сынъ, я понялъ твой намекъ. Что длать!

Судьба моя сплела вокругъ меня

Такую паутину, что всю жизнь

Я бьюсь, какъ муха бдная, не въ силахъ

Порвать ее. Но, Ульрихъ, берегись!

На мн ты видть могъ, куда страстями

Я завлеченъ былъ, двадцать долгихъ лтъ,

Голодныхъ и несчастныхъ, искупленья

Не принесли и двадцать тысячъ лтъ

(Вдь циферблатъ отчаянья считаетъ

Минуты за года) не принесли бы

Забвенья и прощенья за грхи

Безумнаго, безчестнаго мгновенья!

Сынъ, пусть тебя остережетъ отецъ!

Меня, увы, не остерегъ отецъ мой,—

И видишь, чмъ я сталъ!

УЛЬРИХЪ.

Что жъ, вижу я

Счастливаго вельможу Зигендорфа,

Царящаго, какъ принцъ, среди любви,

Почтеннаго среди почтенной знати.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Ахъ, какъ меня счастливымъ ты зовешь,

Когда боюсь я за тебя,— любимымъ,

Когда меня не любишь ты! Что пользы,

Когда любимъ я тысячью сердецъ,

А сердце сына — холодно!

УЛЬРИХЪ.

Кто сметъ

Сказать, что къ вамъ я холоденъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Никто,

Какъ я! Больне, чмъ твой врагъ, который

Дерзнулъ бы такъ сказать, я ощущаю

Твой мечъ въ моей груди, и съ этой раной

Живетъ мое измученное сердце!

УЛЬРИХЪ.

Ошиблись вы: я, правда, не могу

По вншности быть нжнымъ, но что жъ длать,

Когда съ отцомъ и матерью я былъ

Двнадцать лтъ въ разлук!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Разв такъ же

И я двнадцать лтъ, среди терзаній,

Съ тобой въ разлук не провелъ? Но нтъ,

Излишне убждать тебя: природу

Не могутъ увщанья измнить.

Такъ перемнимъ разговоръ. Подумать

Прошу тебя о томъ, что эти люди,

Хоть знатные по громкимъ именамъ,

Но темные по темнымъ ихъ поступкамъ

(Да, чрезвычайно темнымъ, если правда

Все то, что имъ приписано молвой),—

Что эти люди, съ кмъ ты водишь дружбу,

Тебя невольно приведутъ…

УЛЬРИХЪ (нетерпливо).

Меня

Никто водить не будетъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Я надюсь,—

Такихъ людей не поведешь и ты.

Чтобъ избжать опасностей, къ которымъ

Твой гордый духъ и втренная юность

Тебя невольно могутъ привести,—

Я и надумалъ, чтобы ты женился

На фрейлейнъ Ид, кажется, она

И нравится теб.

УЛЬРИХЪ.

Я общалъ ужъ

Повиноваться вашимъ приказаньямъ…

Будь то сама Геката,— я готовъ

На ней жениться. Что сказать вамъ можетъ

Сынъ большаго?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Да и того, что ты

Сейчасъ сказалъ, пожалуй, слишкомъ много.

Не свойственно ни возрасту, ни крови,

Ни даже нраву твоему — судить

Такъ холодно, такъ мыслить беззаботно

О томъ, что счастья нашего иль цвтъ,

Иль гибель (ибо и подушка Славы

Даетъ лишь безпокойство, если къ ней

Любовь свои ланиты не склоняетъ).

Какое-то могучее стремленье

Влечетъ тебя, какой-то духъ враждебный

Теб коварно служитъ, чтобъ увлечь

Несчастнаго, который хочетъ видть

Въ немъ лишь слугу, а между тмъ ему

Свои невольно думы подчиняетъ,

Иначе ты бы просто мн сказалъ:

‘Мн фрейлейнъ Ида нравится, и радъ я

На ней жениться’, или: ‘мн она

Не нравится, нтъ силъ такихъ ни въ неб,

Ни на земл, чтобъ побудить меня

Въ нее влюбиться’. Такъ бы я отвтилъ.

УЛЬРИХЪ.

Отецъ, вдь вы женились по любви.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Да, и любовь служила мн въ несчастьяхъ

Единственнымъ прибжищемъ.

УЛЬРИХЪ.

Несчастій

Не знали бъ вы, когда бъ не увлеклись

Любовью этой.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Вотъ опять ты судишь

Ни съ возрастомъ, ни съ чувствомъ не согласно!

Кто такъ судилъ бы прежде въ двадцать лтъ?

УЛЬРИХЪ.

Не сами ль вы примръ свой приводили,

Меня желая тмъ предостеречь?

ЗИГЕНДОРФЪ,

Что за софизмъ ребяческій! Ну, словомъ:

Ты фрейлейнъ Иду любишь, или нтъ?

УЛЬРИХЪ.

Что вамъ за дло, если я согласенъ

На ней жениться, какъ велите вы?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Для чувствъ твоихъ — мн все равно, конечно,

Но для нея,— вдь въ этомъ ей вся жизнь!

Твоя невста молода, прекрасна,

Притомъ она тебя боготворитъ,

Одарена достоинствами всми,

Чтобъ счастье дать, чтобъ жизнь твою всю сдлать

Волшебнымъ сномъ, какого описать

Не въ силахъ вс поэты, дать блаженство,

Какое философія сама

Охотно бы взяла въ обмнъ за мудрость,

Когда бы къ добродтели любовь

Не составляла истинную мудрость.

Давая столько радостей, она

Взаимности твоей, конечно, стоитъ.

Я не хотлъ бы сердце ей разбить

Для человка черстваго, который

Разбить не можетъ сердца своего,

Затмъ, что сердца вовсе не иметъ,

Я не хотлъ бы, чтобъ она увяла,

Какъ блдная покинутая роза

Въ восточной сказк, если улетитъ

Та птичка, что она въ невинныхъ грезахъ

За соловья считала. Вдь она…

УЛЬРИХЪ (перебивая).

Дочь мертваго врага, дочь Штраленгейма,

И все-таки на Ид я женюсь,

Хотя, сказать по правд, это время

Какъ разъ не таково, чтобъ я въ восторгъ

Пришелъ отъ этой связи.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Ида любитъ

Тебя!

УЛЬРИХЪ.

Ну, что жъ: и я ее люблю,

А потому подумать долженъ дважды.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Ахъ, прежде такъ не думала любовь!

УЛЬРИХЪ.

Такъ ей пора начать немножко думать,

Пускай она повязку сниметъ съ глазъ

И раньше, чмъ ей прыгать, пусть посмотритъ,

А то она все прыгала во тьм.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Но ты согласенъ?

УЛЬРИХЪ.

Да, какъ былъ и раньше.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Назначь же день.

УЛЬРИХЪ.

Обычай намъ велитъ —

И вжливость къ тому же побуждаетъ —

Невст выборъ срока предложить.

ЗИГЕНДОРФЪ.

За Иду я ручаюсь.

УЛЬРИХЪ.

Я жъ не склоненъ

Ни за какую женщину ручаться.

Что я ршу, то видть я хочу

Незыблемымъ, пускай она отвтитъ,—

Тогда и я отвтъ свой сообщу.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Но все жъ ты самъ посвататься къ ней долженъ.

УЛЬРИХЪ.

Графъ, этотъ бракъ вдь дло вашихъ рукъ,

Такъ я прошу васъ — сами будьте сватомъ,

Но, чтобы сдлать угожденье вамъ,

Сейчасъ пойду я выразить почтенье

Сыновнее графин, у нея,

Какъ знаете, сидитъ и фрейлейнъ Ида.

Чего жъ еще желать вамъ отъ меня?

Мужскихъ забавъ искать я собирался

Вн этихъ стнъ,— вы запретили мн,

И я повиновался, вы хотите

Теперь, чтобъ сталъ угодникомъ я дамскимъ,

Чтобъ вера, перчатки или спицы

Вязальныя я дамамъ поднималъ,

Чтобъ слушалъ я ихъ музыку и пнье,

Ловилъ улыбки, милой болтовн,

Смясь, внималъ бы, имъ въ глаза глядлъ бы,

Какъ будто это звзды, слишкомъ рано

Готовыя, какъ пожелаемъ мы,

Зайти поспшно на зар побды

Надъ міромъ! Что же можетъ сдлать сынъ

Иль мужъ вамъ больше? (Уходитъ).

ЗИГЕНДОРФЪ.

Это слишкомъ много!

Да, много чувства долга, а любви—

Чрезмрно мало! Онъ мн платитъ щедро,

Не тою лишь монетой, какъ мн нужно.

Да, такова жестокая судьба:

Я долгъ отца не въ силахъ былъ исполнить

До этихъ поръ, но все жъ обязанъ онъ

Любить меня: о немъ всегда я думалъ,

Мечталъ я со слезами, что увижу

Вновь сына! Вотъ — увидлъ я его,

Но какъ! Увы,— послушнымъ, но холоднымъ,

При мн всегда почтительнымъ по виду,

Но вовсе не внимательнымъ ко мн.

Какой-то тайной окруженъ, разсянъ,

Онъ отъ меня все держится вдали,

Частенько онъ отсутствуетъ подолгу,

И гд — никто не знаетъ, онъ дружитъ

Съ первйшими по буйству и разврату

Повсами изъ знатной молодежи,

Хоть справедливость требуетъ признать,

Что онъ до ихъ вульгарныхъ удовольствій

Не унижался никогда, но есть

Межъ ними связь, которой я не въ силахъ

Разрушить. Эти люди на него

Глядятъ послушно, съ нимъ совты держатъ,

Толпятся вкругъ него, какъ вкругъ вождя,

Я жъ отъ него доврія не вижу!

Ахъ, какъ мн ждать доврія, когда…

Увы, ужель отцовское проклятье

Простерлось и на сына моего?

Ужъ не придетъ ли вновь сюда венгерецъ,

Чтобъ снова кровь пролить, иль, можетъ быть

(О, если это такъ!), духъ Штраленгейма,

Ты бродишь здсь среди знакомыхъ стнъ,

Слдя за нимъ и за его родными?

Хотя тебя не убивали мы,

Но все жъ я дверь открылъ къ твоей кончин!

Однако смерть твоя — вина не наша,

Нтъ, грхъ не нашъ: хотя ты былъ мн врагъ,

Я пощадилъ тебя, себ на гибель,

Которая спала, когда ты спалъ,

И вновь съ твоимъ проснулась пробужденьемъ,

Я только взять ршился у тебя…

О, золото проклятое, отравой

Въ рукахъ моихъ лежишь ты, я не смю

Тебя истратить, не могу съ тобой

Разстаться я, ты въ руки мн попало

Такимъ ужаснымъ способомъ, что можешь

Ты запятнать вс руки, какъ мои!

Чтобъ искупить тебя, позорный свертокъ,

И смерть владльца твоего, хоть онъ

Не мной убитъ, не ближними моими,—

Я сдлалъ то, что сдлалъ бы, когда бъ

Онъ былъ мн братъ: осиротлой Ид

Пріютъ я далъ, ее я обласкалъ,

Ее я принялъ, какъ дитя родное!

(Входитъ слуга).

СЛУГА.

Священникъ, за которымъ ваша свтлость

Изволили послать, пришелъ: онъ здсь.

(Уходитъ).

(Входитъ пріоръ Альбертъ).

ПРІОРЪ.

Миръ этому жилищу и всмъ людямъ,

Живущимъ въ немъ!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Привтъ, привтъ мой вамъ,

Святой отецъ, и пусть молитву вашу

Услышитъ Небо! Каждый человкъ

Нуждается въ святыхъ молитвахъ, я же…

ПРІОРЪ.

Принадлежатъ вамъ первыя права

На то, чтобъ наша община молилась

О васъ: обитель нашу ваши предки

Построили, а дти ихъ всегда

Заботились о ней.

ЗИГЕНДОРФЪ.

О, да, отецъ мой!

Молитесь же, какъ прежде, каждый день

За насъ въ сей вкъ неврія и злобы,

Хотя Густавъ, враждебный шведъ-схизматикъ,

Ужъ не грозитъ намъ.

ПРІОРЪ.

Онъ ушелъ туда

Гд вчныя неврующихъ муки

Терзаютъ, вчный плачъ и скорбь царятъ,

Кровавыя имъ слезы исторгая,—

Въ тьму, гд скрежещутъ гршники зубами,

Гд огнь неугасимый ихъ сжигаетъ

И червь неумирающій грызетъ!

Такъ, мой отецъ, и чтобы эти муки

Отъ одного изъ врныхъ отвратить,

Который, хоть къ святйшей нашей церкви

Принадлежалъ, но умеръ безъ ея

Послдняго напутствія святого,

Которое проводитъ наши души

Скоре сквозь чистилище,— осмлюсь

Я предложить смиренный этотъ даръ,

Для поминальныхъ за него обденъ.

(Отдаетъ золото, взятое имъ у Штраленгейма).

ПРІОРЪ.

Графъ, если эти деньги я беру,

То потому лишь, врьте, что я знаю,

Что мой отказъ обидть могъ бы васъ.

Всю эту сумму раздадимъ мы нищимъ,

Обдни жъ даромъ будемъ мы служить.

Нужды обитель наша не иметъ

Въ подобныхъ приношеньяхъ: безъ того

Одарена она довольно щедро

Отъ васъ и вашихъ, графъ, но мы должны

Во всемъ пристойномъ вамъ повиноваться.

Но за кого же мы должны обдни

Служить?

ЗИГЕНДОРФЪ (заикаясь).

За… за усопшаго.

ПРІОРЪ.

А имя

Его?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Хотлъ я душу, а не имя

Отъ гибели спасти.

ПРІОРЪ.

Я не желалъ

Проникнуть въ вашу тайну. Мы готовы

Молиться за безвстнаго не меньше,

Чмъ за вельможу.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Тайна! Тайны нтъ,

Но, можетъ быть, имлъ ее покойный

И завщалъ… Нтъ, онъ не завщалъ:

Я жертвую вамъ эту сумму ради

Благочестивыхъ цлей.

ПРІОРЪ.

Это дло

Прекрасное для памяти друзей

Скончавшихся!

ЗИГБНДОРФЪ.

Нтъ, онъ былъ не другомъ,—

Смертельнымъ былъ, отъявленнымъ врагомъ!

ПРІОРЪ.

Еще того прекраснй! Наши деньги

Пожертвовать дабы душ врага

Доставить рай и вчное блаженство,—

Достойно тхъ, кто могъ врагу прощать,

Пока онъ жилъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Нтъ, не простилъ его я!

Его я ненавидлъ до послдней

Минуты, такъ же, какъ и онъ меня!

Я и теперь любить его не въ силахъ,

Но…

ПРІОРЪ.

Лучше быть не можетъ ничего!

Вотъ чистая религія! Хотите

Вы душу ненавистную спасти

Отъ ада,— и на собственныя деньги!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Отецъ мой, эти деньги — не мои.

ПРІОРЪ.

Такъ чьи жъ он? Вдь вы сказали сами,

Что не были завщаны он.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Вамъ все равно, чьи это деньги, знайте

Одно: что тотъ, кто ими обладалъ,

Нужды въ нихъ больше не иметъ, кром

Той пользы, что могли бъ он принесть

На вашихъ алтаряхъ. Он отнын

Принадлежатъ иль вамъ, иль алтарямъ.

ПРІОРЪ.

Но крови нтъ на нихъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Нтъ, хуже крови:

Стыдъ вчный!

ПРІОРЪ.

Вашъ въ постели умеръ врагъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Увы, въ постели!

ПРІОРЪ.

Сынъ мой! Сожаля

О томъ, что онъ безкровной умеръ смертью,

Вы снова впали въ чувство мести.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Нтъ!

Онъ встртилъ смерть въ бездонномъ мор крови!

ПРІОРЪ.

Въ постели жъ вдь онъ умеръ, не въ бою?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Онъ умеръ… Какъ,— я самъ не знаю точно…

Я вамъ открою… Ночью умеръ онъ…

Ударъ ножа сразилъ его въ постели.

Да, да! Смотрите на меня! Не я

Его убійца! Я могу спокойно

Въ глаза глядть вамъ такъ, какъ въ очи Бога

Глядть на Страшномъ буду я Суд!

ПРІОРЪ.

Не по желанью вашему, не вашимъ

Орудіемъ, не вашими людьми

Убитъ покойный?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Нтъ, клянусь вамъ въ этомъ

Творцомъ, Который видитъ и казнитъ!

ПРІОРЪ.

Убійца неизвстенъ вамъ?

ЗИГЕНДОРФЪ,

Я только

Подозрвать могу лишь одного.

Онъ мн чужой, я съ нимъ ничмъ не связанъ,

Не поручалъ ему я ничего,

Узналъ его лишь въ день передъ убійствомъ,

А ране не видлъ никогда.

ПРІОРЪ.

Такъ вы свободны отъ грха.

ЗИГЕНДОРФЪ (горячо).

О! правда?

ПРІОРЪ.

Вы сами такъ сказали, это знать—

Кому же лучше, какъ не вамъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Отецъ мой!

Я правду, только правду вамъ сказалъ,

Хотя не всю, быть можетъ, но скажите,

Что я невиненъ! Эта кровь на мн

Лежитъ тяжелымъ бременемъ, какъ будто

Ея я пролилъ самъ, хотя, клянусь

Той Силой, что убійство запрещаетъ,—

Ея не только я не проливалъ,

Но даже пощадилъ врага однажды,

Когда я могъ, и можетъ быть, былъ долженъ

Убить его, насколько извинить

Самозащиту можно, отражая

Опаснаго и сильнаго врага.

Прошу, усердно за него молитесь

И за меня, какъ и за весь мой домъ,

Хотя, какъ я сказалъ вамъ, я невиненъ,

Но все-таки, не знаю, почему,

Мою невольно душу мучитъ совсть,

Какъ будто палъ онъ отъ меня иль близкихъ

Моихъ. Отецъ, молитесь за меня!

Мои молитвы были тщетны.

ПРІОРЪ.

Буду

За васъ молиться. Не тревожьтесь, графъ:

Невинны вы,— такъ будьте же спокойны,

Какъ свойственно невинности.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Увы!

Нтъ, не всегда невинности присуще

Спокойствіе,— я чувствую, что нтъ!

ПРІОРЪ.

Но такъ должно быть, если, обсуждая

Свои поступки, ясно видимъ мы

Ихъ истинную сущность. Не забудьте,

Какой великій праздникъ будетъ завтра,

Вы будете присутствовать на немъ

Среди знатнйшихъ всхъ особъ, и съ вами

Вашъ храбрый сынъ, примите жъ бодрый видъ

И посреди всеобщаго моленья

Къ Творцу за то, что благостью Своей

Онъ положилъ конецъ кровопролитью,—

Пусть эта кровь, которая не вами

Исторгнута, не отягчаетъ васъ,

Не омрачаетъ вашихъ думъ, какъ туча.

Иначе думать—значитъ быть чрезмрно

Чувствительнымъ. Забудьте этотъ страхъ:

Пусть угрызеньемъ мучится виновный.

(Уходитъ).

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ

Большая и великолпная готическая зала въ замк Зигендорфъ, украшенная трофеями, знаменами и оружіемъ этой фамиліи.

Входятъ Арнгеймъ и Мейстеръ, слуги графа Зигендорфа.

АРНГЕЙМЪ.

Поторопись! Вернется скоро графъ,

А дамы ужъ у самаго подъзда.

Послалъ ли ты людей, чтобъ разыскать,

Кого веллъ намъ графъ найти?

МЕЙСТЕРЪ.

Повсюду

По Праг мной разосланы гонцы,

Они снуютъ, ища, насколько можно

Узнать его по платью и лицу.

Чтобъ чортъ побралъ вс помпы и парады!

Все, что въ нихъ есть пріятнаго (а что

Въ нихъ можетъ быть пріятно?), достается

Лишь зрителямъ на долю, а изъ насъ

Никто не радъ имъ: въ этомъ я увренъ!

АРНГЕЙМЪ.

Ну, ладно! Вотъ графиня ужъ идетъ.

МЕЙСТЕРЪ.

Я предпочту день цлый на охот

Трястись на скверной кляч, чмъ торчать

На этихъ глупыхъ празднествахъ и свиту

Вельможъ надутыхъ составлять!

АРНГБЙМЪ.

Пошелъ!

Иди къ себ и тамъ ругайся вволю! (Уходятъ).

Входятъ графиня Жозефина Зигендорфъ и Ида Штраленгеймъ.

ЖОЗЕФИНА.

Ну, кончился спектакль — и слава Богу!

ИДА.

Какъ можете вы это говорить!

Мн красота такая и не снилась!

Цвты, гирлянды, гордыя знамена,

Знать, рыцари, брильянты, платья, перья,

Веселость лицъ, прекраснйшіе кони,

Дымъ иміама, солнца яркій свтъ,

Струившійся въ цвтныя стекла оконъ,

И тишина спокойная гробницъ,

И дивные, торжественные гимны,

Которые, казалось мн, не столько

Стремились къ небу, сколько къ намъ сходили

Съ небесъ, органа рокотъ величавый,

Раскатами гремвшій въ вышин,

Какъ гармоничный громъ, и близна

Одеждъ священныхъ, и толпы всей взоры,

Стремившіеся къ небу, миръ всеобщій,

Миръ каждаго и всхъ,… О, мать моя…

(Обнимаетъ Жозефину).

ЖОЗЕФИНА.

Любимое дитя мое! Надюсь,

Что скоро буду матерью теб!

ИДА.

О, я ужъ ваша дочь! Какъ бьется сердце!

Послушайте!

ЖОЗЕФИНА.

Я чувствую, мой другъ!

Дай Богъ ему всегда лишь счастьемъ биться,

Не зная горя!

ИДА.

Горя? Никогда!

Что можетъ опечалить насъ, родная?

Какъ горевать мы можемъ, если любимъ

Другъ друга такъ всецло, Вы, графъ, Ульрихъ

И я, дочь ваша!

ЖОЗЕФИНА.

Бдный мой ребенокъ!

ИДА.

Какъ, вы меня жалете?

ЖОЗЕФИНА.

Нтъ, другъ мой,

Теб я лишь завидую, но съ грустью,

Не въ смысл гршной зависти,— порока

Всеобщаго людского, если только

Одинъ порокъ назвать всеобщимъ можно

Въ сравненіи съ другими въ этомъ мір.

ИДА.

Я не хочу, чтобъ вы бранили міръ,

Гд вы и Ульрихъ мой живете. Разв

Вы видли подобнаго ему?

Какъ гордо онъ межъ всми возвышался,

Какъ вс глаза смотрли на него!

Изъ всхъ окошекъ пышный дождь цвточный

Какъ сыпался къ ногамъ его,— обильнй,

Чмъ на другихъ! Везд, гд онъ ступалъ,

Цвты, казалось, сами вырастали,

И я готова клясться, что они

Растутъ еще и не увянутъ вчно!

ЖОЗЕФИНА.

Льстецъ маленькій! Ты Ульриха испортишь

Такими похвалами, если онъ

Услышитъ ихъ.

ИДА.

Нтъ, ихъ онъ не услышитъ!

Ему не смю столько я сказать,

Вдь я его боюсь.

ЖОЗЕФИНА.

Зачмъ же? Ульрихъ

Тебя такъ любитъ.

ИДА.

Да, но не могу

Въ бесд съ нимъ я выразить словами

Всего того, что думаю о немъ.

Притомъ порой онъ трепетъ мн внушаетъ.

ЖОЗЕФИНА.

Но почему жъ?

ИДА.

Какой то мрачной тучей

Взоръ голубыхъ очей его порой

Внезапно покрывается. При этомъ

Угрюмо онъ молчитъ.

ЖОЗЕФИНА.

У всхъ мужчинъ

Въ такое время смутное, какъ наше,

Есть много думъ.

ИДА.

А я имть не въ силахъ

Иныя думы, кром думъ о немъ.

ЖОЗЕФИНА.

Есть много и другихъ, по мннью свта,

Ничуть не хуже Ульриха, мой другъ.

Вотъ, напримръ, хоть молодой графъ Вальдорфъ.

Съ тебя онъ глазъ все время не спускалъ.

ИДА.

А я и не замтила: я только

На Ульриха смотрла. На него

Взглянули ль вы въ тотъ мигъ, когда колна

Вс преклонили? Прослезилась я,

Но, хоть глаза мн слезы застилали,

Казалось мн, что на меня съ улыбкой

Смотрлъ онъ.

ЖОЗЕФИНА.

Нтъ, я видла лишь небо,

Къ которому глаза я подняла,

Со всмъ народомъ вмст.

ИДА.

Я на неб

Сама была душою, но смотрла

На Ульриха.

ЖОЗЕФИНА.

Пойдемъ теперь къ себ,

Сюда придутъ мужчины ждать обда,

а мы пока освободимся тамъ

Отъ пышныхъ перьевъ и отъ длинныхъ шлейфовъ.

ИДА.

Да и отъ драгоцнностей тяжелыхъ,

Давящихъ мн и голову и грудь,

Сверкая въ діадем и въ корсаж.

Иду я съ вами, дорогая мать.

(Входятъ графъ Зигендорфъ, возвращающійся съ торжества, въ полномъ парадномъ костюм, и Людвигъ).

ЗИГЕНДОРФЪ.

Что жъ, онъ еще не найденъ?

ЛЮДВИГЪ.

Ищутъ всюду

Старательно, и если въ Праг онъ,

Его найдутъ наврное.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Гд Ульрихъ?

ЛЮДВИГЪ.

Онъ кружною дорогою похалъ

Съ толпою знатныхъ юношей, но ихъ

Оставилъ вскор. Кажется, минуту

Тому назадъ графъ молодой прохалъ

Со свитою черезъ подъемный мостъ.

(Входить Ульрихъ великолпно одтый).

ЗИГЕНДОРФЪ (Людвигу).

Идите же, ищите неустанно

Того, о комъ я говорилъ (Людвигъ уходитъ).

Ахъ, Ульрихъ!

Какъ страстно видть я тебя желалъ!

УЛЬРИХЪ.

Исполнилось теперь желанье ваше,

Вотъ я: смотрите!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Я убійцу видлъ!

УЛЬРИХЪ.

Какого? Гд?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Венгерца видлъ я,

Убійцу Штраленгейма!

УЛЬРИХЪ.

Не во сн ли?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Нтъ, на яву! Его я видлъ, слышалъ,

И онъ меня отважился назвать

По имени!

УЛЬРИХЪ.

По имени? Какъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Вернеръ!

Такое имя прежде я носилъ.

УЛЬРИХЪ.

Его ужъ нтъ,— забыть его должны вы.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Нтъ, никогда, о, никогда! Сплелось

Съ моей судьбою тсно это имя:

Его не будетъ на надгробномъ камн

Моемъ, но въ гробъ сведетъ меня оно!

УЛЬРИХЪ.

Но къ длу! Что жъ венгерецъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Слушай, слушай!

Кишлъ народомъ храмъ, запли гимнъ

Te Deum, и казалось, въ общемъ клик

‘Хвалите Бога’ голосъ всхъ народовъ,

Не только хоръ одинъ, гремлъ, какъ громъ,

Благодаря за день единый мира,

Наставшій посл тридцати годовъ,

Изъ коихъ каждый былъ кровопролитнй

Всхъ предыдущихъ. Какъ и вс вельможи,

Я всталъ и съ нашей пышной галлереи,

Среди гербовъ роскошныхъ и знаменъ,

Глядлъ я внизъ на поднятыя лица

Молящихся,— и вдругъ былъ пораженъ

Какъ будто вспышкой молніи (минуту,—

Не боле, продлился этотъ взглядъ):

Увидлъ я—и потерялъ способность

Все видть кром этого,— лицо

Венгерца! Мн невольно стало дурно.

Когда же я очнулся отъ тумана,

Сковавшаго мн чувства, и опять

Внизъ посмотрлъ, — ужъ онъ куда то скрылся.

Окончился молебенъ, и пошла

Процессія обратно.

УЛЬРИХЪ.

Продолжайте.

ЗИГЕНДОРФЪ.

И вотъ на мостъ Молдавскій мы вошли.

На немъ толпа веселая шумла,

Безчисленныя лодки на рк,

Полны народа въ праздничныхъ нарядахъ,

По весело сверкающимъ волнамъ

Неслись, убранствомъ улицы блистали,

Солдатъ шагали длинные ряды

И музыка торжественно гремла,

И доносился пушекъ дальній громъ,

Прощавшихся какъ будто всенародно

Съ великими длами долгихъ войнъ.

И все жъ ничто,— ни гордыя знамена

Надъ головой моей, ни конскій топотъ,

Ни гулъ толпы, бжавшей мимо насъ,—

Ничто во мн не заглушало мысли

Объ этомъ человк, хоть его

Присутствія уже не ощущалъ я.

УЛЬРИХЪ.

Такъ боле его вы не видали?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Какъ, умирая, раненый солдатъ

Прохладной влаги жаждетъ, такъ я жаждалъ

Его увидть, и не могъ, но, вмсто

Его, одно я только видлъ…

УЛЬРИХЪ.

Что?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Султанъ твой, колебавшійся надъ всми,

Надъ самою высокой, самой милой

Изъ всхъ головъ, среди плюмажей пестрыхъ,

Стремившихся, какъ радостный потокъ,

Вдоль улицъ пышно разодтой Праги.

УЛЬРИХЪ.

Какое жъ тутъ къ венгерцу отношенье?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Большое: я, любуясь на тебя,

Почти ужъ забывать сталъ о венгерц,

Но пушки смолкли, музыка играть

Вдругъ перестала, крикъ толпы смнился

Взаимными привтствіями, тутъ то

Услышалъ я, какъ позади меня

Какой то тихій и невнятный голосъ,—

Но для меня грознй и громче пушекъ,—

Вдругъ это слово — Вернеръ — произнесъ.

УЛЬРИХЪ.

Тотъ голосъ былъ…

ЗИГЕНДОРФЪ.

Его! Я оглянулся,—

Узналъ его — и въ обморокъ упалъ.

УЛЬРИХЪ.

Ну, вотъ! И это видли?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Сейчасъ же

Услужливой заботой окружавшихъ

Я изъ толпы былъ вынесенъ, они

Лишь видли мой обморокъ, причины жъ

Его не знали, ты же былъ вдали

(Въ процессіи насъ, старшихъ, отдлили

Отъ молодыхъ)—и мн помочь не могъ ты.

УЛЬРИХЪ,

Зато теперь я помогу вамъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Въ чемъ?

УЛЬРИХЪ.

Въ томъ, чтобъ найти для васъ венгерца, или…

Но что мы будемъ длать съ нимъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Не знаю.

УЛЬРИХЪ.

Такъ для чего же намъ его искать?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Затмъ, что я покоя знать не буду,

Пока не будетъ найденъ онъ. Судьба

Его, моя и Штраленгейма — тсно

Переплелась и намъ ее распутать

Нельзя, пока… (Входитъ слуга).

СЛУГА.

Прізжій вашу свтлость

Желаетъ видть.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Кто?

СЛУГА.

Онъ не сказалъ

Намъ имени.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Ну, все равно: впустите.

(Слуга вводитъ Габора и уходитъ).

А!

ГАБОРЪ.

Это Вернеръ! Это онъ!

ЗИГЕНДОРФЪ (надменно).

Да, сударь:

Я тотъ, кого когда то знали вы

Подъ именемъ такимъ. Ну, что жъ?

ГАБОРЪ (всматриваясь).

Обоихъ

Я узнаю: какъ, кажется,— отецъ

И сынъ. Я слышалъ, графъ, что вы иль ваши

Служащіе меня искали. Я,

Какъ видите, пришелъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Да, васъ искали

И, наконецъ, нашли. Васъ обвиняютъ

Въ ужасномъ преступленьи, совсть вамъ

Должна сказать, въ какомъ.

ГАБОРЪ.

Въ какомъ? Скажите —

И я готовъ послдствія нести.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Да, и нести ихъ будете вы, если…

ГАБОРЪ.

Во-первыхъ, кто же обвиняетъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Все,

Хотя бы и не вс: всеобщій голосъ,

Все то, что самъ я видлъ, время, мсто,

Вс, словомъ, обстоятельства на васъ

Кладутъ пятно и взводятъ обвиненье.

ГАБОРЪ.

И только на меня? Не торопитесь

Съ своимъ отвтомъ, вспомните,— быть можетъ,

Замшанъ здсь и кто нибудь другой?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Какъ, негодяй, ты вздумалъ издваться?

Играть своею собственной виной?

Изъ всхъ созданій лучше всхъ ты знаешь,

Насколько тотъ невиненъ, на кого

Взвести ты хочешь свой извтъ кровавый!

Но долго я съ злодемъ толковать

Не стану, судъ имть съ нимъ будетъ дло.

Сейчасъ же, безъ увертокъ, отвчай:

Что на мое ты скажешь обвиненье?

ГАБОРЪ.

Оно неврно.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Чмъ же можешь ты

Его мн опровергнуть?

ГАБОРЪ.

Настоящій

Убійца здсь находится межъ нами.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Такъ назови его!

ГАБОРЪ.

Но, можетъ быть,

Онъ имена различныя иметъ,

Какъ ваша свтлость въ дни былые.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Если

Меня имешь ты въ виду, то знай,

Что мн твои извты не опасны.

ГАБОРЪ.

Да, вы могли бъ спокойно встртить ихъ.

Но я убійцу знаю.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Гд жъ онъ?

ГАБОРЪ (указывая на Ульриха).

Близко:

Онъ возл васъ.

(Ульрихъ бросается па Габора, но Зигендорфъ становится между ними).

ЗИГЕНДОРФЪ.

Злодй и лжецъ безстыдный!

Но ты убитъ не будешь: эти стны

Мои, и въ нихъ найдешь ты безопасность

(Къ Ульриху).

Опровергай же, Ульрихъ, клевету,

Какъ я ее опровергаю. Право,

Ложь эта такъ чудовищна, ужасна,

Что кажется не на земл рожденной,

Но успокойся: пусть она сама

Себя разрушитъ, а его не трогай.

(Ульрихъ старается быть спокойнымъ).

ГАБОРЪ.

Вы только, графъ, взгляните на него

И слушайте, что я скажу.

ЗИГЕНДОРФЪ (взглядывая на Габора и потомъ на Ульриха).

Я слушать

Тебя готовъ. (Ульриху). О Боже! Ты глядишь…

УЛЬРИХЪ.

Какъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Какъ глядлъ ты въ страшную ту ночь

Въ саду.

УЛЬРИХЪ (длая надъ собою усиліе).

Пустое!

ГАБОРЪ.

Вы должны спокойно,

Графъ, выслушать меня. Сюда пришелъ я

Не васъ ища, а потому, что вы

Меня искали. Въ храм, преклоняя

Свои колна посреди толпы,

Не думалъ я, что Вернера бднягу

Увижу межъ сенаторовъ и принцевъ,

Но вы меня призвали,— я пришелъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Прошу васъ продолжать.

ГАБОРЪ.

Сперва позвольте

Спросить: кому же выгодна была

Смерть Штраленгейма? Мн? Но я, какъ прежде,

Такъ бденъ и теперь: еще бдне —

Отъ подозрній, павшихъ на меня!

Баронъ въ ту ночь не потерялъ ни денегъ,

Ни драгоцнностей,— утратилъ онъ

Лишь жизнь свою, которая мшала

Правамъ другихъ на титулъ и владнья,

Достойныя, пожалуй, и князей.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Намеки эти, вздорны и неясны,

Относятся и къ сыну, и ко мн.

ГАБОРЪ.

Но что же съ этимъ я могу подлать?

Послдствія пусть лягутъ на того,

Кто чувствуетъ себя во всемъ виновнымъ.

Я обращаюсь къ вамъ, графъ Зигендорфъ,

Затмъ, что знаю вашу я невинность

И справедливымъ васъ считаю, но —

Предъ тмъ, какъ я разсказъ начну,— скажите:

Ршитесь ли вы защищать меня,

Ршитесь ли разспрашивать?

(Зигендорфъ смотритъ сперва на венгерца, потомъ на Ульриха, который отстегнулъ свою саблю и чертитъ ею на полу, не вынимая ее изъ ноженъ).

УЛЬРИХЪ (взглянувъ на отца).

Велите,

Чтобъ продолжалъ онъ.

ГАБОРЪ.

Графъ, я безоруженъ:

Велите сыну саблю положить.

УЛЬРИХЪ (презрительно предлагая Габору саблю).

Я вамъ могу ее отдать.

ГАБОРЪ.

Нтъ, сударь,

Достаточно, чтобъ были безоружны

Мы оба. Мн не хочется носить

Оружье, на которомъ больше крови,

Чмъ отъ сраженій быть могло на немъ.

УЛЬРИХЪ (съ презрніемъ бросая саблю на полъ).

Однако это самое (а, впрочемъ,

Быть можетъ, и подобное другое)

Оружье васъ когда то пощадило,

Сперва обезоруживъ и отдавъ

Во власть мою.

ГАБОРЪ.

Конечно, это правда,

И не забылъ я этого, но вы

Обдуманно меня щадили: съ цлью

Меня чужимъ безчестьемъ запятнать.

УЛЬРИХЪ.

Ну, продолжайте. Я не сомнваюсь,—

Разсказчикъ и разсказъ другъ друга стоятъ

Но слушать дальше — стоитъ ли отцу?

ЗИГЕНДОРФЪ (взявъ сына за руку).

О сынъ мой, я свою невинность знаю,

Не сомнваюсь также и въ твоей,

Но человку этому терпнье

Я общалъ,— пускай доскажетъ онъ.

ГАБОРЪ.

Не буду васъ задерживать разсказомъ

О собственной моей особ, рано

Я началъ жить и сталъ такимъ, какъ свтъ

Меня образовалъ. Разъ зимовалъ я

Во Франкфурт на Одер, и вотъ

Въ одномъ изъ мстъ, гд разный людъ сходился

И гд бывалъ, хоть изрдка, и я,—

Пришлось разсказъ мн слышать о событьи

Довольно странномъ, происшедшемъ тамъ

Въ послднихъ числахъ февраля. Былъ посланъ

Правительствомъ отрядъ солдатъ, который,

Бой выдержавъ серьезный, захватилъ

Грабителей отчаянную шайку,

Считавшйхся сперва за мародеровъ

Изъ лагеря враждебнаго. И что жъ?

Совсмъ не такъ на дл оказалось:

Бандиты эти были изъ лсовъ

Богеміи — обычнаго пріюта

Разбойниковъ, набгъ иль просто случай

Оттуда ихъ въ Лузацію завелъ.

Какъ говорятъ, межъ ними было много

Лицъ, знатныхъ по рожденью, ради нихъ

Военный судъ тогда умолкъ на время,

Поздне жъ были высланы они

Черезъ границу, вольный городъ Франкфуртъ

Потомъ судилъ гражданскимъ ихъ судомъ.

Что съ ними было посл,— я не знаю.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Причемъ же тутъ мой Ульрихъ?

ГАБОРЪ.

Между ними

Былъ, по разсказамъ, человкъ одинъ,

Природою чудесно одаренный:

Происхожденье, счастье, юность, силу

И красоту божественную, вмст

Съ отвагой несравненной, приписала

Ему молва, притомъ такую власть

Везд имлъ онъ надъ людьми,— не только

Среди своихъ товарищей, но даже

Надъ членами суда,— что объяснить

Могли все это только чародйствомъ:

Такъ велико его вліянье было!

Что до меня,— то мало врю я

Въ магическія силы, кром денегъ,

А потому подумалъ я, что просто

Весьма богатъ онъ. Но въ душ моей

Различныя тутъ чувства разыгрались

И страстно захотлось мн найти

Такое диво, чтобъ его хоть видть.

ЗИГЕНДОРФЪ.

И что же — вы увидли его?

ГАБОРЪ.

Извольте слушать. Вскор оказался

Благопріятный случай. Вышла ссора

На площади, сбжалась тутъ толпа,

То былъ одинъ изъ бурныхъ тхъ моментовъ,

Когда невольно люди весь свой нравъ,

Какой онъ есть, способны обнаружить

Поступками и выраженьемъ лицъ,

И тутъ, его увидвъ вдругъ, невольно

Я мысленно воскликнулъ: ‘это онъ!’,

Хоть, какъ всегда, онъ окруженъ былъ знатью.

Я чувствовалъ, что не ошибся я,

Сталъ наблюдать внимательно и долго

За нимъ, его наружность изучилъ,

Походку, ростъ, движенья и манеры,

Но, несмотря на все, что было въ немъ

Хорошаго,— будь это отъ природы

Иль воспитанья,— мн казалось, ясно

Въ немъ могъ я взоръ убійцы различить

И сердце гладіатора.

УЛЬРИХЪ (смясь).

Недурно

ГАБОРЪ.

А дальше будетъ лучше. Онъ казался

Однимъ изъ тхъ, предъ кмъ сама Фортуна

Склониться рада, какъ предъ смльчакомъ,

И отъ кого судьба людей нердко

Зависитъ, и влекло меня къ нему

Какое то таинственное чувство,

Котораго никакъ я не могу

Вамъ описать: мн думалось, что счастье

Найду я въ немъ, но въ этомъ я ошибся.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Какъ, можетъ быть, ошиблись и теперь.

ГАБОРЪ.

Я слдовалъ за нимъ, его вниманья

Хотлъ добиться,— въ этомъ я усплъ,

Но дружбы съ нимъ я не достигъ. Хотлъ онъ

Покинуть городъ тайно, съ нимъ мы вмст

Ушли оттуда, вмст мы дошли

До городка, гд Вернеръ укрывался

И гд спасенъ былъ Штраленгеймъ. Теперь

У цли мы… Отважитесь ли слушать,

Что было дальше?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Слушать долженъ я,

Иль слишкомъ много слушалъ я напрасно.

ГАБОРЪ.

Когда я васъ увидлъ, то сейчасъ

Понятно стало мн, что ваше званье

Гораздо выше вншности. Хотя

Не мнилъ его найти я столь высокимъ,

Какъ нахожу теперь,— но очень рдко

Встрчалъ людей я, даже въ высшемъ свт,

Съ такимъ умомъ возвышеннымъ, какъ вашъ.

Вы были нищій, жалкіе лохмотья

Имущество все ваше составляли,

Я предложилъ свой тощій кошелекъ,—

Но раздлить его вы отказались.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Надюсь я, что вашимъ должникомъ

Я черезъ тотъ отказъ не сталъ, зачмъ же

Напоминать объ этомъ?

ГАБОРЪ.

Все жъ вы мн

Обязаны кой въ чемъ, хоть и не въ этомъ,

А я обязанъ вамъ своимъ спасеньемъ,

По крайней мр кажущимся, въ ночь,

Когда за мной холопы Штраленгейма

Гнались, какъ будто я его ограбилъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Да, я тебя укрылъ, а ты, змя

Ожившая, меня и домъ мой губишь!

ГАБОРЪ.

Графъ, никого не обвиняю я,—

Я только защищаюсь. Вы же сами,

Какъ обвинитель, привлекли меня

Къ суду. Мое судилище—вашъ замокъ,

А ваше сердце — судъ мой, одного

У васъ прошу я, будьте справедливы,

Я жъ буду милосердъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Ты — милосердъ?

Ты, низкій клеветникъ!

ГАБОРЪ.

Я! Это право

Останется за мной въ конц концовъ!

Меня укрыли вы въ проход тайномъ,

Который былъ извстенъ вамъ,

Какъ вы сказали. Вотъ, глухою ночью,

Наскучивъ тамъ блужданьемъ въ темнот,

Боясь, найду ль обратную дорогу,—

Вдали я вдругъ увидлъ слабый свтъ,

Пробившійся сквозь щель, едва мерцавшій,

Идя къ нему, до двери я дошелъ,

Которая была секретнымъ входомъ

Въ одну изъ комнатъ. Тихо, осторожно

Раздвинувъ щель запора, я взглянулъ—

И что жъ? Постель, всю красную, увидлъ,

На ней же Штраленгейма.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Какъ? онъ спалъ —

И ты убилъ его! Злодй!

ГАБОРЪ.

Лежалъ онъ

Уже убитый, весь въ крови, какъ жертва.

Тутъ у меня застыла въ жилахъ кровь.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Но онъ одинъ былъ? Никого другого

Тамъ не было? Не видлъ ты…

(Останавливается отъ волненья).

ГАБОРЪ.

Того,

Кого назвать вамъ страшно, мн же — вспомнить,

Ужъ не было въ той комнат.

ЗИГЕНДОРФЪ (Ульриху).

Мой мальчикъ!

Невиненъ ты! Когда то ты меня

Просилъ сказать теб, что я невиненъ,—

Теперь скажи мн это о себ!

ГАБОРЪ.

Постойте же! Теперь ужъ не могу я

Не разсказать всего, хотя бъ на насъ

Обрушились отъ гнва эти стны.

Вы помните, иль, можетъ быть, не вы,

А сынъ вашъ помнитъ,— что въ тотъ день послдній

Передъ убійствомъ въ комнатахъ барона

Перемнили вс замки, вашъ сынъ

За этимъ наблюдалъ. Онъ лучше знаетъ,

Какимъ путемъ къ барону онъ вошелъ, —

Но вотъ что я увидлъ тамъ: въ прихожей,

Куда была полуоткрыта дверь,

Стоялъ какой то человкъ и руки

Усердно мылъ, запачканныя кровью,

Причемъ суровый, безпокойный взглядъ

Оттуда онъ порой бросалъ на тло

Кровавое,— но трупъ недвиженъ былъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

О, Господи!

ГАБОРЪ.

Лицо его я видлъ

Настолько жъ ясно, какъ я вижу ваше,

Не ваше было то лицо, хоть сходство

Въ немъ было съ вами, — стоитъ лишь взглянуть

На молодого графа! Выраженье

Его теперь, конечно, не такое,

Но было и такимъ, когда недавно

Его я въ преступленьи обвинилъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Такъ, значитъ…

ГАБОРЪ (перебивая его).

Нтъ, позвольте мн докончить!

Все выслушать должны вы до конца.

Подумалъ я, что вы и сынъ вашъ (ясно

Мн сдлалось, что есть межъ вами связь)

Меня нарочно завлекли въ ловушку,

Какъ будто дать желая мн пріютъ,

Чтобъ на меня свалить свое злодйство.

Моею первой мыслью было мщенье,

Но я имлъ короткій лишь кинжалъ

(Меча со мною не было), притомъ же

Съ противникомъ не могъ равняться я

Ни силою, ни ловкостью, какъ въ этомъ

Я убдился утромъ. Повернувъ,

Я побжалъ — во тьм, скорй случайность,

Чмъ ловкость, привела меня къ той двери,

Что въ комнату вела, гд спали вы,

Застань я васъ не спящимъ,— Небо знаетъ,

Что подсказать могло бъ мн подозрнье

И чувство мщенья, но такъ безмятежно,

Какъ Вернеръ спалъ, виновный спать не могъ.

ЗИГЕНДОРФЪ.

И все же сны ужасные я видлъ!

И какъ недолго спалъ я: не зашли

Еще и звзды, а ужъ я проснулся.

Зачмъ меня ты пощадилъ! Мн снился

Отецъ мой, и теперь мой сонъ открытъ!

ГАБОРЪ.

Не я виной, что сонъ вашъ разгадалъ я.

Ну, хорошо, я убжалъ и скрылся,

И вотъ чрезъ много мсяцевъ судьбой

Я приведенъ былъ въ Прагу и увидлъ,

Что Вернеръ графомъ Зигендорфомъ сталъ.

Кого искалъ напрасно я въ лачугахъ,

Тотъ сталъ владльцемъ княжескихъ дворцовъ.

Узнавъ меня, искать меня вы стали

И вотъ нашли. Теперь я разсказалъ

Свою вамъ тайну и предоставляю

Ее вамъ оцнить.

ЗИГЕНДОРФЪ (подумавъ).

Да, это такъ.

ГАБОРЪ.

Что означаетъ это размышленье?

Въ немъ месть иль чувство правды говоритъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Не то и не другое, размышляю

Я лишь о томъ, что стоитъ вашъ секретъ.

ГАБОРЪ.

Легко узнать вамъ отъ меня объ этомъ.

Вы были бдны, я, хоть самъ былъ бденъ,

Но все-таки настолько былъ богатъ,

Что вы мн позавидовать могли бы,

Я предложилъ свой кошелекъ,— вы помощь

Мою отвергли, я не буду съ вами

Такъ щепетиленъ. Вы теперь богаты,

Могущественны, знатны, ну, конечно,

Меня вы понимаете?

ЗИГЕНДОРФЪ.

О, да!

ГАБОРЪ.

Но не совсмъ. Вы скажете, пожалуй,

Что я продаженъ и не слишкомъ прямъ,

Возможно, впрочемъ, что судьбина злая

Меня и вправду сдлала такимъ.

Вы мн должны помочь, я вамъ помогъ бы,

Притомъ мое не разъ страдало имя

За васъ и сына вашего. Прошу

Теперь все это взвсить хорошенько.

ЗИГБНДОРФЪ.

Вы не боитесь нсколько минутъ

Здсь подождать, пока мы все обсудимъ?

ГАБОРЪ (бросая взглядъ на Ульриха, который стоитъ, прислонясь къ колонн).

А если я ршусь?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Я поручусь

За вашу жизнь — своею. Удалитесь

Вотъ въ эту башню (Открываетъ дверь, ведущую въ башню).

ГAБОРЪ (нершительно).

Во второй ужъ разъ

Пріютъ вы мн даете ‘безопасныйц.

ЗИГЕНДОРФЪ.

А разв первый былъ не таковымъ?

ГАБОРЪ.

Не знаю, право, какъ сказать… Но, впрочемъ,

Воспользуюсь вторымъ. Еще защита

Есть у меня: я въ Праг не одинъ.

И, еслибы меня вдругъ захотли,

Какъ Штраленгейма, уложить,— найдутся

Здсь языки, которые забьютъ

Изъ-за меня изрядную тревогу.

Ршайте же скоре!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Постараюсь.

Еще одно: мое здсь слово свято

И нерушимо лишь средь этихъ стнъ,

За то, что вн ихъ будетъ,— не ручаюсь.

ГАБОРЪ

Достаточно и этого съ меня.

ЗИГЕНДОРФЪ (указывая на саблю Ульриха, лежащую на полу).

Возьмите также этотъ мечъ, я видлъ,

Что жадно вы смотрли на него

И съ недовріемъ на его владльца.

ГАБОРЪ (беретъ).

Беру и, если нужно, жизнь свою

Не дешево продамъ я.

(Уходитъ въ башню, Зигендорфъ закрываетъ за нимъ дверь).

ЗИГЕНДОРФЪ (подходя къ Ульриху).

Ну, графъ Ульрихъ

(Тебя не смю сыномъ я назвать),—

Что скажешь ты?

УЛЬРИХЪ.

Онъ разсказалъ вамъ правду.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Чудовище! Какъ? Правду?

УЛЬРИХЪ.

Да, отецъ мой!

Правдивйшую правду! Хорошо,

Что выслушать его вы согласились:

Что знаемъ мы, то можемъ отразить!

Его должны мы привести къ молчанью.

ЗИГЕНДОРФЪ.

О, да, хотя бъ цною половины

Моихъ владній, если жъ онъ иль ты

Могли бы эту мерзость опровергнуть,—

Вторую половину уступить

Я былъ бы радъ.

УЛЬРИХЪ.

Отецъ, теперь не время

Для болтовни пустой и для притворства,

Я повторяю: правду онъ сказалъ,

И мы должны его молчать заставить.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Но какъ?

УЛЬРИХЪ.

Какъ Штраленгейма. Неужели

Такъ глупы вы, что не могли понять

Все это раньше? Въ ночь, когда въ саду я

Васъ встртилъ,— какъ о смерти Штраленгейма

Я могъ бы знать и вамъ о ней сказать,

Не будь я самъ свидтелемъ той смерти?

И еслибъ челядь принца это знала,

Ужель она позволила бы мн,

Чужому человку, обратиться

Къ полиціи? И разв самъ слоняться

Я сталъ бы тамъ? Вы сами, Вернеръ, вы

Предметъ вражды и страха для барона,

Ужель бжать нашли бы вы возможность

Иначе, какъ за нсколько часовъ

Предъ тмъ, какъ васъ могли бы заподозрить?

Испытывалъ я васъ и изучалъ,

Не зная, слабы ль вы, иль лицемрны,

И я нашелъ васъ слабымъ, но при этомъ

Вы были такъ доврчивы, что, право,

Я сомнвался, точно ль слабы вы.

ЗИГЕНДОРФЪ.

Простой убійца и отцеубійца!

Что сдлалъ я, что въ мысляхъ я имлъ

Такого, чтобъ ты могъ меня представить

Сообщникомъ злодйства твоего?

УЛЬРИХЪ.

Отецъ мой, лучше не будите бса,

Котораго унять не въ силахъ вы.

Теперь должны мы дйствовать согласно,

Теперь семейнымъ спорамъ мста нтъ!

Васъ мучили, что жъ, могъ я быть спокойнымъ?

Какъ думаете вы: ужель я могъ,

Не возмущаясь, слушать эти рчи?

Вы научили чувствовать меня

За васъ и за себя, и только,— больше

Ни за кого и ни за что, не такъ ли?

ЗИГЕНДОРФЪ.

О, вотъ отца покойнаго проклятье!

Теперь, я вижу, дйствуетъ оно!

УЛЬРИХЪ.

Пусть дйствуетъ: въ гробу оно и смолкнетъ!

Прахъ мертвыхъ — слабый врагъ, бороться съ нимъ

Гораздо легче, чмъ съ кротомъ, который

Подъ нашими ногами ходъ свой роетъ:

Онъ слпъ, но живъ. Послушайте жъ меня!

Меня вы осуждаете, но кто же

Училъ меня, чтобъ слушалъ я его?

Кто говорилъ, что могутъ преступленья

При случа простительными быть,

Что страсть — природа наша, что даръ счастья

Предшествуетъ всегда дарамъ небесъ?

Кто доказалъ мн, что одна лишь нервность

Могла его гуманность сохранить?

Кто у меня похитилъ всю возможность

Себя и родъ свой прямо защищать

При яркомъ свт дня? Въ своемъ позор

Кто, можетъ быть, меня запечатллъ

Печатью незаконности, себя же —

Преступника клеймомъ? Тотъ человкъ,

Который слабъ и въ то же время пылокъ,

Другихъ лишь можетъ возбуждать къ дламъ,

Какія самъ бы сдлалъ, да не сметъ!

Вамъ странно, что дерзнулъ я сдлать то,

О чемъ вы только думали? Довольно жъ,

Покончили мы съ правдой и неправдой,—

Теперь пора о слдствіямъ судить,

Не о причинахъ! Штраленгейма спасъ я,

Не знавъ его, невольно повинуясь

Минутному порыву: я бы спасъ

Вассала иль собаку такъ же точно.

Когда жъ его узналь я, какъ врага,

То я его убилъ,— но не изъ мести.

Онъ просто былъ мн камнемъ на пути

И, какъ рычагъ, его я отодвинулъ.

Не безъ причины такъ я поступилъ,

А потому, что онъ служилъ помхой

Для нашего прямого назначенья.

Его, когда онъ былъ для насъ чужой,

Я сохранилъ, онъ мн обязанъ жизнью,—

Потомъ я долгъ потребовалъ назадъ,

Онъ, вы и я надъ пропастью стояли,

Куда толкнулъ я нашего врага.

Вы первый тотъ фитиль зажгли, вы первый

Путь показали! Покажите жъ мн

Иной къ спасенью путь, иль предоставьте

Мн дйствовать!

ЗИГЕНДОРФЪ,

Покончилъ съ жизнью я!

УЛЬРИХЪ.

Покончимъ лучше съ тмъ, что жизнь намъ портитъ:

Съ семейною враждой и съ обвиненьемъ

Во всемъ, чего нельзя ужъ измнить!

Намъ нечего ни узнавать, ни прятать,

Я ничего на свт не боюсь

И здсь, у насъ въ стнахъ, найдутся люди,—

Хотя вы ихъ не знаете,— которымъ

Весьма легко отважиться на все.

Васъ обезпечитъ ваше положенье

Высокое, что здсь произойдетъ,

Большого любопытства не возбудитъ,

Храните жъ тайну, зоркимъ глазомъ вкругъ

Глядите, не волнуйтесь, не болтайте,—

А остальное предоставьте мн:

Не нужно, чтобъ болтунъ межъ нами третій

Здсь путался. (Уходитъ).

ЗИГЕНДОРФЪ (одинъ).

Во сн ль я, на яву ли?

Какъ, это — залы моего отца?

А тотъ — мой сынъ? Мой сынъ! Его отецъ я!

Всегда отъ крови и отъ темныхъ длъ

Бжалъ я, ненавидлъ ихъ,— и что же?

Весь погруженъ теперь я въ ад этомъ!

Скорй, скорй,— иль снова кровь прольется,

Венгерца кровь! Иметъ Ульрихъ здсь

Помощниковъ,— какъ я не догадался!

Безумецъ я! Вдь волки стаей рыщутъ!

Есть у него,— не только у меня,—

Отъ башни ключъ, отъ двери той, что въ башню

Ведетъ, съ другой лишь стороны… Скорй,

Иль буду вновь отцомъ я преступленья,

Какъ сталъ уже преступника отцомъ.

Габоръ, Габоръ!

(Уходить въ башню, запирая за собою дверь).

СЦЕНА II.

Внутренность башни.

Габоръ и Зигендорфъ.

ГАБОРЪ.

Кто здсь зоветъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Я, Зигендорфъ! Скоре

Возьми вотъ это и бги! Бги,

Минуты не теряя!

(Срываетъ съ себя брилліантовую звзду и другія драгоцнности и суетъ ихъ въ руки Габору).

ГАБОРЪ.

Что же длать

Мн съ этимъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Все, что хочешь: продавай

Иль береги и счастливъ будь,— но только

Спши, иль ты пропалъ!

ГАБОРЪ.

Вы поручились

За жизнь мою своею честью!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Правда,

Теперь я слово выкупилъ свое.

Бги скорй, теперь я не хозяинъ

Въ своемъ дворц, не повелитель я

Слугъ собственныхъ, и даже эти стны

Ужъ не мои, а то я имъ веллъ бы

Обрушиться и раздавить меня.

Бги, иль будешь ты убитъ!

ГАБОРЪ.

А, вотъ какъ!

Прощайте же! Однако сами, графъ,

Вы этого свиданья рокового

Желали!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Да, но дважды роковымъ

Пускай оно не станетъ. Торопись же!

ГАБОРЪ.

Идти мн тмъ путемъ, какъ я вошелъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Да, этотъ путь еще пока свободенъ,

Но только въ Праг долго не броди:

Не знаешь ты, съ кмъ ты имешь дло.

ГАБОРЪ.

Я это знаю слишкомъ хорошо,—

Зналъ ране тебя, отецъ несчастный!

Прощайте же! (Уходитъ).

ЗИГЕНДОРФЪ (одинъ, прислушиваясь).

Онъ съ лстницы сошелъ…

А, вотъ я слышу: дверь за нимъ со стукомъ

Захлопнулась… Теперь спасенъ, спасенъ!

О, духъ отца! Мн дурно…

(Склоняется въ изнеможеніи на каменную скамью, стоящую около стны башни).

(Входить Ульрихъ и за нимъ слуги, вс съ обнаженнымъ оружіемъ).

УЛЬРИХЪ.

Поспшите!

Онъ здсь.

ЛЮДВИГЪ.

Но это графъ!

УЛЬРИХЪ (узнавая отца).

Какъ? Это вы!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Да, это я. Нужна другая жертва,—

Такъ убивай.

УЛЬРИХЪ (замчая, что у отца сорваны драгоцнности).

Но гд же тотъ злодй,

Который васъ ограбилъ? Эй, вассалы!

Сейчасъ его спшите разыскать!

Вы видите,— все такъ, какъ говорилъ я:

Злодй ограбилъ моего отца,

Взявъ кучу драгоцнностей, какія

Годились бы наслдьемъ принца быть!

Въ дорогу! Я сейчасъ пойду за вами!

(Слуги уходятъ)

Что это значитъ? Гд же тотъ бездльникъ?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Ихъ два: о комъ изъ двухъ ты говоришь?

УЛЬРИХЪ.

Оставимъ этотъ вздоръ! Мы непремнно

Должны его найти. Да ужъ не вы ли

Ему возможность дали убжать?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Да, онъ бжалъ.

УЛЬРИХЪ,

Черезъ потворство ваше?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Ему я самъ охотно въ томъ помогъ.

УЛЬРИХЪ.

Ну, такъ прощайте жъ! (Хочетъ уйти).

ЗИГЕНДОРФЪ.

Стой! Теб велю я!

Прошу, молю! О, Ульрихъ, неужели

Покинешь ты меня?

УЛЬРИХЪ.

Какъ, чтобы я

Остался здсь, былъ обвиненъ, быть можетъ,

Закованъ въ цпи,— все благодаря

Врожденной вашей слабости ничтожной,

Гуманности неполной и пустой,

Себялюбивымъ вашимъ угрызеньямъ

И жалости, не во-время готовой

Пожертвовать весь родъ нашъ, чтобъ спасти

Злодя?.. Чмъ же? Нашимъ разореньемъ!

Нтъ, графъ, у васъ отнын сына нтъ!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Да ты и не былъ сыномъ, и напрасно

Названье это ты носилъ! Куда жъ

Уходишь ты? Безъ помощи оставить

Тебя я не хочу.

УЛЬРИХЪ.

Ужъ это дло

Мое! Я вовсе не одинъ, не только

Пустой наслдникъ я владній вашихъ.

Пойдутъ за мною тысячи, поврьте.

Да, десять тысячъ преданныхъ мечей,

Сердецъ и рукъ!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Разбойники лсные,

Съ которыми во Франкфурт тебя

Венгерецъ видлъ!

УЛЬРИХЪ.

Да, и эти люди

Достойны имени людей! Скажите

Сенаторамъ своимъ, чтобъ хорошенько

За Прагою смотрли! Черезчуръ

Ужъ рано что-то празднества въ честь мира

Затяли устраивать они!

Не вс еще погибли съ Валленштейномъ,

Немало безпокойныхъ есть умовъ!

Входятъ Жозефина и Ида.

ЖОЗЕФИНА.

Что слышу я? Ты здсь, мой Зигендорфъ,

Мой милый мужъ! Благодаренье Небу,—

Ты невредимъ, я вижу!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Невредимъ!

ИДА.

Да, дорогой отецъ!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Нтъ, не имю

Дтей я больше! Не зови меня

Отнын этимъ именемъ злосчастнымъ!

ЖОЗЕФИНА.

Что это значитъ, мужъ мой?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Это значитъ,

Что жизнь дала ты демону.

ИДА (беретъ Ульриха за руку).

Кто сметъ

Такъ говорить объ Ульрих?

ЗИГЕНДОРФЪ.

Стой, Ида!

Кровь на рук его.

ИДА (наклоняясь, чтобы поцловать руку Ульриха).

Я поцлуемъ

Ту смою кровь, хотя бъ она моею

Была!

ЗИГЕНДОРФЪ.

Да, такъ и есть.

УЛЬРИХЪ.

Оставь же руку!

Кровь твоего отца на ней! (Уходитъ).

ИДА.

О Боже!

И мной любимъ былъ этотъ человкъ!

(Падаетъ безъ чувствъ. Жозефина стоитъ въ безмолвномъ ужас).

ЗИГЕНДОРФЬ.

Злодй убилъ обоихъ! Жозефина!

Вновь одиноки мы теперь! О, еслибъ

Такими были мы всегда! Увы,

Все для меня покончено! Открой же,

Отецъ, свою могилу мн: мой сынъ

Мн углубилъ ее, твое проклятье

Исполнилось надъ головою сына!

Родъ Зигендорфовъ умеръ навсегда!

Н. Холодковскій.

ВЕРНЕРЪ.

Стр. 43. Въ черновой, измаранной рукописи ‘предисловія’, въ конц, было еще нсколько строкъ:

‘Пьесу эту я не имлъ намренія ставить на сцену ни въ Англіи, ни въ какой-либо другой стран. Объ этомъ вовсе не слдовало бы и упоминать, но такъ какъ одно мое стихотворное произведеніе, никогда не предназначавшееся для представленія, не взирая на моя протесты, все-таки появилось на сцен, и не въ одной только стран, то я и думаю, что съ моей стороны не сочтено будетъ неумстнымъ, если я еще разъ повторю свой протестъ противъ этого безумія, которое ни для кого не можетъ быть полезно, а меня можетъ только оскорбить. Я не согласенъ съ тмъ, что всякое драматическое произведеніе вообще назначается для сцены {Возражая Джоффри, Байронъ писалъ: ‘Драма — не одинъ только діалогъ, но и дйствіе, она необходимо предполагаетъ нчто, происходящее на глазахъ у собравшихся зрителей… Если авторъ не иметъ этого постоянно въ виду и не представляетъ себ, во время сочиненія, разношерстной и жадно внимающей толпы, то онъ, можетъ быть, и поэтъ, но ужъ никакъ не драматургъ’.}. За исключеніемъ Шекспира, ни одна изъ пятидесяти пьесъ нашихъ старинныхъ драматурговъ никогда не была играна на сцен, хотя ихъ и часто читали. Изъ пьесъ Мэссинджера сыграна была только одна, изъ пьесъ Форда ни одной, изъ Марло — тоже ни одной, изъ Бенъ-Джонсона — одна, изъ Уэбстера и Гейвуда— ни одной, даже изъ комедій Конгрива играется только одна, да и то рдко. Я вовсе не пытаюсь подняться на одинаковый уровень съ перечисленными писателями, я хочу только, чтобы мои произведенія не появлялись на сцен, которая закрыта для ихъ пьесъ. Можетъ быть, замчанія г. Лэмма о впечатлніи драматическаго представленія на интеллигентнаго зрителя {Чарльзъ Лэммъ говоритъ: ‘Быть можетъ мои слова покажутся парадоксомъ, но я не могу отршиться отъ мысля, что драмы Шекспира гораздо мене разсчитаны на сценическое представленіе, чмъ пьесы всхъ прочихъ драматурговъ’.})… справедливы въ этомъ отношеніи… не исключая и самого Шекспира, и во сто разъ больше примнимы къ прочимъ писателямъ’.

‘Я началъ эту трагедію еще въ 1815 г’., писалъ Байронъ Муррею, 9 октября 1821 г., ‘но фарсъ лэди Байронъ заставилъ меня забыть о ней, на все время, пока длилось его представленіе (т.-е. семейная ссора и разводъ’).

Стр. 48. Съ нимъ погибли

Пять лошадей почтовыхъ, обезьяна, Собака и лакеи. ‘Свиту Байрона въ Пиз составляли: обезьяна, большая дворняжка, бульдогъ, два кота… нсколько слугъ въ ливреяхъ и врный Флетчеръ въ качеств дворецкаго и управляющаго всмъ этимъ звринцемъ’. (Медвинъ).

ВЕРНЕРЪ.

Читайте также: