ВРНАЯ СЛУЖАНКА.
Разсказъ Уйда.
Переводъ съ англійскаго Е. И. Синерукой
Верная служанка, Уйда, Год: 1902
Время на прочтение: 14 минут(ы)
‘Русское богатство’, No 9, 1902
Нерина Лаккари была сорокапятилтняя баба, смуглая, статная, полная, крпкая, красиво сложенная, съ привтливой улыбкой, съ блыми, какъ у собаки, зубами и темно-карими глазами, въ которыхъ подчасъ вспыхивала цлая буря, когда глупость или злоба людская раздражали ее. Она родилась въ маленькомъ поселк въ Сабинскихъ горахъ, высоко, высоко, въ такомъ мст, откуда бжали потоки и гд часто накоплялись снга, а внизу далеко разстилался одинъ изъ самыхъ дивныхъ и величественныхъ видовъ на свт, какъ раскрытая книга передъ Іеговой на фрескахъ старинныхъ мастеровъ.
Четырнадцати лтъ ее выдали замужъ за пастуха изъ Кампаньи, а въ двадцать ей уже были знакомы почти вс жизненныя бдствія: голодъ, побои, ношеніе и утрата дтей, изнурительный трудъ и несправедливость супруга, требовавшаго, чтобъ она чуть ли не камни превращала въ хлбъ.
Когда ей было около тридцати лтъ и ей казалось, что она цлую вчность прострадала, ея мужъ былъ убитъ однимъ изъ своихъ воловъ: животное, справедливо пришедшее въ ярость отъ его жестокости, повалило его на землю и, поднявъ на рога, подбросило его, посл чего все стадо побдоносно прошло по его тлу и превратило его въ окровавленную массу. Сама Нерина не узнала его, когда его на носилкахъ принесли въ избушку.
Очутившись безъ всякой поддержки и получивъ отъ владльцевъ стада приказаніе очистить избу, гд она жила вмст съ мужемъ, она вернулась на родину, въ горы и откуда поступила на службу въ знакомую семью, желая избавиться отъ многихъ тяжелыхъ воспоминаній, да отъ голода и непосильнаго труда, выпавшихъ ей на долю въ Agro Кoьano. Рожденная въ горахъ, она ненавидла жару и втры равнинъ. Маленькій городъ, въ которомъ жили ея господа, находился на самой вершин одной изъ горъ ея родныхъ Сабинскихъ Апеннинъ. Это было маленькое, сренькое, старенькое мстечко, съ гигантскими стнами, мраморными руинами и домами X вка, лпившимися вокругъ Лонгобардской церкви. Въ городк этомъ еще сохранились валы XIII вка, глубокая, хотя и узкая, рченка пнилась подъ стнами города, стремилась внизъ по скаламъ и черезъ ущелья впадала въ Сицензу, въ свою очередь поившую Аніо, прежде чмъ Аніо вливался въ Тибръ.
Здсь она мирно прожила шестнадцать лтъ, работая съ утра до ночи. За то ее считали членомъ семьи, и она, какъ собака, привязалась къ своимъ господамъ. Это были единственные люди, отъ которыхъ она когда-либо видла ласку. Ея барыня, Екатерина Лоренцетти, называемая сосдями и прислугой ‘Madama’ Тина, былъ вдова. У нея было три сына. Ея средства позволяли ей жить съ извстнымъ комфортомъ, хотя очень просто и скромно, въ небольшомъ почтенномъ дом, расположенномъ у самаго вала. Далеко внизу виднлась долина Аніо.
Домъ этотъ вытерплъ не мало осадъ и приступовъ во времена борьбы папъ съ князьями Тиволи, Палестрины, Субіако и Олидано и всхъ укрпленныхъ деревень и мрачныхъ крпостей, освщенныхъ и въ т времена лучами заходящаго солнца.
Нерина любила красивыхъ, добродушныхъ, веселыхъ мальчугановъ, но мать ихъ она обожала за то, что она ни разу не сказала ей рзкаго слова, не смотря на то, что она своей неловкостью, неумлостью и горячностью въ первые годы сильно испытывала терпніе Madama Тины, воспитанной въ монастыр и по натур своей любившей порядокъ, спокойствіе и тишину.
— Если я ее прогоню,— говорила добрая старушка въ отвтъ на совты сосдей,— я возьму грхъ на душу, потому что она глубоко невжественна, а характеръ у нея горячій. Съ отчаянія она на все способна, но сердце у нея доброе, и я надюсь наставить ее на врный путь, такъ что она суметъ смло жить одна, когда меня уже не будетъ на свт.— Терппіе ни разу не измнило ей, и задачу свою она исполнила на славу. Изъ Нерины вышла привязанная и умлая прислуга. Миролюбивой, тихой или безукоризненно умлой она такъ и не сдлалась, но за то была безконечно старательна, хорошо ухаживала за больными, исполняла домашнюю тяжелую работу и страстно, тломъ и душой, была предана любимой своей Madama Тин и тремъ цвтущимъ мальчикамъ, надленнымъ античной красотой итальянцевъ. Если они ей иногда и надодали, за то любили ее горячо.
Всю воду, нужную въ дом, Нерина сама приносила въ бронзовыхъ кувшинахъ, наполняя ихъ у колодца на валу, она ходила за молокомъ и закупала на рынк провизію, она пекла хлбъ и варила ‘поленту’, она чистила мдь, скребла и мыла лстницу, во всякую погоду она въ пять часовъ утра шла къ заутрени, она стирала блье на рчк, протекавшей подъ стнами города, а въ немногіе свободные часы ткала и шила на свою госпожу и на себя. Жизнь была тяжелая, но она была ею довольна, и каждый часъ доставлялъ ей удовольствіе, какъ это и естественно при здоровой натур, стойкомъ темперамент и благородной душ. Для нея такъ много значила возможность спать безъ боязни, что ее грубо столкнутъ ногой съ постели, устроенной изъ сухихъ листьевъ на земл, счастьемъ казалось ей, что она слышитъ спокойный голосъ своей барыни и веселыя псни дтокъ, вмсто проклятій пастуховъ и ихъ грубыхъ шутокъ, когда они бывали пьяны.
Она объ одномъ только просила святыхъ, чтобы такая жизнь продолжалась до конца дней ея. ‘Только бы мн быть достойне’, молилась она каждый разъ, опускаясь на колни въ темномъ уголк лонгобардской церкви, куда она ходила исповдываться.
Въ этомъ городк, пріютившемся на такой вышин, что даже скалы Sagro Speco расположены ниже его, зима страшно холодная, а лто бываетъ нестерпимо жаркое. Въ середин лта камни такъ накаляются, что обжигаютъ ноги, а зимой ледяныя сосульки свшиваются съ фонтановъ и водосточныхъ трубъ, и втры воютъ вокругъ укрпленныхъ стнъ съ такимъ шумомъ, съ какимъ нкогда воины Борджіа и Фарнезе, Орсини и Барберини носились вдоль вала, когда вся окрестность пылала отъ междоусобныхъ войнъ духовенства и свтскихъ властей.
Но Нерина была крпкая баба и не обращала вниманія на такіе пустяки, какъ жара или холодъ. Она сама, подобно урагану, носилась по крутымъ спускамъ внизъ и вверхъ, впередъ и назадъ.
Къ ней сватались многіе изъ города и съ сосднихъ горъ и равнинъ, но она всмъ отказывала.
— Не нужно мн больше хозяина,— говорила она своей барын. — Я выпуталась изъ стей птицелова и никогда больше не попадусь. Никогда!
И это спокойное, незатйливое теченіе ея жизни могло бы продолжаться до самой смерти, если бы другіе не заволновались и не потянули ее за собой, какъ быстрая рка уноситъ кусочекъ мху, пожелтлый листъ, сломанную втвь.
Красавцы-мальчики выросли и ушли одинъ за другимъ: старшій, принявшій духовный санъ, былъ посланъ своей церковью въ Бразилію, второй отбывалъ воинскую повинность въ Африк, третій отправился въ Венецію изучать живопись.
Молодой художникъ прізжалъ домой отъ времени до времени, но очень рдко, двое старшихъ ни разу не возвращались, и старый срый домъ сдлался мрачнымъ и скучнымъ.
Об старухи плакали вмст, и всякая разница въ ихъ положеніи и воспитаніи была забыта въ общемъ гор. Въ извстной степени все-таки пламенная, преданная душа Нерины радовалась: ‘У madama Тина теперь никого нтъ, кром меня’, думала она. А потомъ лучшія чувства брали верхъ, и она упрекала себя за себялюбіе. Какъ могла она когда-нибудь замнить матери трехъ отсутствующихъ сыновей? ‘Я только бдная глупая служанка’,— полная раскаянія говорила она себ.
Младшій, художникъ, по имени Романино, былъ юноша двадцати-пяти лтъ, съ лицомъ Ганимеда, ласковый, порывистый, съ головой мечтателя и темпераментомъ героя. Мать его сильно безпокоилась за него, но не могла объяснить мало развитой служанк причины своей тревоги. Нерина, впрочемъ, смутно понимала т грезы, изъ-за которыхъ ея любимецъ подвергался опасности.— Онъ хочетъ передлать свтъ наново,— говорила она,— а свтъ слишкомъ дуренъ, слишкомъ старъ и слишкомъ жестокъ, онъ только разобьетъ себ сердце, какъ бдные мулы ломаютъ себ спину, таская тяжести вверхъ по камнямъ нашихъ крутыхъ дорогъ.
Она понимала лишь немногое, и то неясно. Но кое-что она все-таки поняла: Романино такъ много говорилъ съ ней въ дтств, положивъ курчавую головку къ ней на колни, забывая про слабыя способности своей слушательницы въ пылу собственнаго краснорчія.
— Онъ хочетъ, чтобы не было больше голодныхъ или бездомныхъ,— говорила она своей барын.— Милая добрая душа! Это все равно, что онъ бы захотлъ камни съ вала превратить въ мои булки. Въ жизни по одну сторону стоятъ пресыщенныя свиньи, по другую — голодныя собаки, и это всегда такъ было и всегда такъ будетъ. Скажите ему это, madama.
Мать его говорила ему то же самое, но молодость Романино врила въ свою способность двигать горы, какъ великодушная, благородная, святая молодость всегда вритъ и будетъ врить до скончанія вковъ. Гора за милліонъ лтъ не сдвинулась ни на вершокъ, а все вновь прибывающіе постители жизненной сцены бросаются на нее и погибаютъ напрасно. Но молодежь, если у нея сердце доброе и душа возвышенная, не вритъ этому: она такія истины принимаетъ за преувеличеніе циниковъ.
Въ это тяжелое время Нерина, несчастная сама, стала еще заботливе и внимательне относиться къ своей госпож. Она всегда умудрялась достать и принести домой то персикъ, то медъ сотовый, свжую рыбу изъ рки, букетъ розъ, бутылку стараго вина подъ праздникъ, а по ночамъ она едва ршалась уснуть изъ боязни, что ея барыня можетъ ночью захворать и нуждаться въ ея помощи.
Все это, конечно, не могло разсять печали встревоженной матери, но привязанность простодушной служанки глубоко трогала ее.
Какъ это бываетъ у многихъ въ дни тревогъ и страданій, приходъ почты былъ главнымъ событіемъ дня. Нерина видла, что изрдка получаемыя письма чаще заставляли ея барыню плакать, чмъ улыбаться, и каждый разъ, какъ она брала письмо изъ рукъ почтальона, она трясла его, обнюхивала, осматривала и душу отдала бы за то, чтобы узнать, что въ немъ сказано, и если содержаніе можетъ взволновать madama Тина, сжечь его.
Если бъ она умла читать, у нея не было бы никакихъ сомнній относительно своего права вскрывать конвертъ и смотрть, какія всти въ немъ скрыты. Если бъ она нашла ихъ непріятными, она считала бы себя вправ уничтожить ихъ такъ, какъ она уничтожила бы гада. У натуръ сильныхъ и непосредственныхъ преданность не останавливается передъ дурнымъ поступкомъ, если зло можетъ избавить любимаго человка отъ бды, оно становится уже не зломъ, а долгомъ, добродтелью, геройствомъ.
Нерина не могла разсуждать объ этомъ, но таковы были ея чувства. Не было преступленія, которое не казалось бы ей священной обязанностью, если бы она этимъ могла спасти свою барыню отъ огорченія.
Одну зиму особенно эти, непонятные для нея, исписанные листочки, обладавшіе (она это видла) чудесной способностью терзать или радовать, сильне обыкновеннаго разстраивали madama Тина. Хуже всхъ дйствовали письма отъ Романино.
— Опять уже онъ мучитъ себя,— думала Нерияа.— О Боже! отчего ему мало его кистей да палочекъ изъ угля! Работалъ бы онъ ими и предоставилъ бы свту либо исправиться, какъ уметъ, либо, по желанію, полетть изъ чистилища въ адъ
Она никогда не слыхала про il. Moretto di Brescia, но его образъ жизни она избрала бы для своего молодого барина: жить всегда въ одномъ и томъ же маленькомъ город, всегда писать картины святыхъ, состариться на родин и по смерти оставить свое имя на попеченье согражданъ. Всю жизнь Il Moretto былъ благороднымъ, спокойнымъ, всми любимымъ человкомъ, отъ колыбели до гроба проходившимъ все по тмъ же дорогамъ. И даже посл его смерти о немъ вспоминали съ любовью и уваженьемъ
Съ наступленіемъ весны 1898 года по всей стран произошли смуты, во многихъ провинціяхъ были бунты, голодная толпа все громила и жгла, и грохотъ пушекъ будилъ эхо многихъ улицъ, многихъ городовъ, пока страхъ не заставилъ замолкнуть стоны истерзаннаго народа.
Въ маленькомъ городк, гд жила madama Тина, царило полное спокойствіе: эхо пальбы и стоны раненыхъ не подымались до вершины этой высокой скалы. Здсь колокольный звонъ раздавался такъ же мрно, какъ всегда, вдоль рки расцвтали цвты, солнце всходило и закатывалось, лунный свтъ падалъ на красновато-срыя, поросшія мхомъ кровли домовъ, и только madama Тина знала про страшное волненіе и отчаяніе страны: ей разсказывали объ этомъ письма,— блые злые встники бдъ, какими они казались Нерин.
Романино ухалъ изъ Венеціи, чтобы раздлить судьбу революціонеровъ и вмст съ толпой сражался на улицахъ Милана. Какая судьба постигла его, этого никто не зналъ: его видли и о немъ слышали въ Ломбардіи,— это мать его узнала отъ чужихъ. Въ одинъ день, когда почтальонъ уже въ седьмой разъ прошелъ мимо дверей, не останавливаясь, madama Тина, чувствуя непреодолимую потребность хоть съ кмъ-нибудь раздлить муку тревоги, разсказала Нерин все, чего боялась. Она безпокоилась за всхъ: за старшаго въ Америк, за средняго въ Эритре, но больше всего за младшаго, за своего красавца мальчика съ альтруистическими видніями, которому пришлось столкнуться со всей жестокостью грубой дйствительности. Теперь онъ, вроятно, спасался бгствомъ черезъ Альпы Ломбардіи.
— О, Романино, Романино, — рыдала Нерина, закрывъ лицо передникомъ: она держала его на колняхъ и ласкала его, когда онъ былъ четырехлтнимъ ребенкомъ съ лицомъ, напоминавшимъ золотокудрую головку надъ церковнымъ алтаремъ.
Въ душ Нерина сердилась и осуждала его за то, что онъ заставлялъ страдать свою мать. ‘Какое ему дло до другихъ людей’, съ гнвомъ думала она.
— Вы не должны были отпускать его, Madama!— сказала она.— Вы должны были задержать его здсь, вдали отъ всхъ этихъ злыхъ, сумасшедшихъ людей.
— Насильно?— отвчала матъ,— чтобъ видть, какъ онъ умираетъ, точно птичка въ невол и бьется объ ршетку клтки? О, нтъ! Да и, поврь мн, онъ правъ. Онъ поступилъ по совсти.
Нерина, боясь, какъ бы сгоряча не отвтить лишняго, ушла къ своей печк на кухн, и крупныя слезы одна за другой катились по лицу ея и обильно падали на горячіе угли и на пальмовый листъ, которымъ она старалась раздуть огонь, точно веромъ.
Он даже не знали, убитъ ли онъ въ Милан или брошенъ въ какую-нибудь биткомъ набитую людьми темницу, вмст съ многими другими. Такъ прошла вся недля, за ней другая, третья, а новостей все не было. Никто ничего не зналъ, кром отрывистыхъ газетныхъ извстій. Ничего положительнаго не было извстно.
Прошли еще три недли, а Madama Тина все еще ничего не знала про своего сына. Она боялась наводить справки, чтобы не повредить ему, быть можетъ, онъ въ заточеніи, или умеръ. Она не могла ни сть, ни спать. Никогда не была она особенно крпка, а теперь силы окончательно оставили ее. Нерина ничмъ не могла ее утшить или успокоить. Madama Тина съ трудомъ добиралась до церкви и тамъ по часамъ молилась за своихъ дорогихъ мальчиковъ. Никогда въ жизни никто не слышалъ отъ нея жалобы, но теперь страданье сломило ея терпніе: она громко стонала.
— Мы въ мукахъ родимъ ихъ и съ трудомъ выращиваемъ, и къ чему все это? Мы подобно бднымъ козамъ, коровамъ или овцамъ переносимъ всю муку родовъ только для того, чтобъ видть, какъ дтей нашихъ хватаютъ и убиваютъ.
— Что мн съ ней длать?— съ отчаяніемъ думала Нерина.— Я съ радостью дала бы себ отрзать правую руку ради нея, и я ничмъ не могу ей помочь!
Съ каждымъ днемъ, проходившимъ безъ извстій, Madama Тина все худла и блднла. Она не слушалась доктора, не принимала никакихъ лкарствъ.
— Для меня нтъ другого лкарства, кром голоса моего Романино,— говорила она.
А голосъ этотъ, быть можетъ, на вки затихъ!
— Послушай,— сказалъ какъ-то старый докторъ Нерин, когда она полоскала блье на рк,— если твоя барыня получитъ какое-нибудь письмо, ты должна принести его ко мн, прежде чмъ она его увидитъ. Если въ немъ будутъ дурныя извстія о мальчик, она можетъ умереть на мст.
— Принести письмо вамъ?— нершительно повторила Нерина.
— Да, да,— сказалъ врачъ,— потому что если, какъ я полагаю, Романино разстрляли, ей это надо разсказать осторожно, очень даже осторожно. Сердце у нея слабое.
Врачъ, единственный въ город, былъ старый другъ дома.
Это былъ сдой, длинный, сухой старикъ, съ загорлымъ лицомъ, во всякую погоду носившій длинный черный плащъ и широкополую шляпу, надвинутую на глаза.
Его часто можно было встртить на валу или на узкихъ улицахъ. Онъ держалъ аптеку, гд кувшины, вазы и пузатыя бутылки изъ старой маіолики находились въ обществ пакетиковъ сушеныхъ травъ и чудодйственныхъ средствъ среднихъ вковъ. Его очень уважали въ город.
— Какъ же я буду знать, что письмо отъ него? Для меня вс письма равны,— сказала Нерина.
— Въ такомъ случа приноси мн вс,— отвтилъ докторъ Лилло, какъ называли его больные.— Для Madama Тина это вопросъ жизни и смерти. Отъ неожиданности она можетъ умереть.
Онъ возвращался къ этому вопросу такъ часто, такъ серьезно и такъ настойчиво, что ей, наконецъ, стало казаться, будто жизнь ея барыни въ ея рукахъ. Письма, жестокія письма были ядомъ для ея госпожи.
— Мн часто хочется бросить ихъ въ печку,— вслухъ сказала Нерина,— они, какъ ножъ, ржутъ ей сердце.
— Нтъ, нтъ сжигать ихъ нельзя, — отвтилъ ей докторъ. Они не твои, и уничтожать ихъ ты не имешь права. Приноси ихъ ко мн, я посмотрю, не могутъ ли они ей повредить. Конечно, все, что въ нихъ сказано, она должна рано или поздно узнать. Но только ее надо подготовить постепенно съ величайшей осторожностью.
Слдовало ли послушаться его? Нерина была озадачена.
Она видла, что вс уважали доктора Лилло и слушались его. Онъ былъ человкъ ученый, умлъ читать и писать, держалъ въ своихъ рукахъ ключи могилъ, она была глупа и невжественна, смла ли она противорчить ему? Ей казалось, что сомннія рвутъ ее на части.
— Ну, что-жъ!— сказалъ ей какъ-то врачъ, теряя терпніе посл многихъ споровъ.— Что-жъ! Убей Madama Тина, если ты этого такъ хочешь! Не даромъ она пріютила тебя и кормила вс эти годы! Длай по своему, злая дура! И никогда не смй звать меня къ своей барын, даже если она будетъ умирать.
Такъ уколами и угрозами онъ заставилъ ее поврить, что она дйствительно убьетъ Madama Тина, если та, неподготовленная, узнаетъ про смерть или заточенье своего младшаго сына.
— Боюсь, что Нино накуролесилъ не мало,— мрачно сказалъ докторъ,— если онъ еще живъ, онъ прячется гд-нибудь, какъ вс участники возмущенія, и голова его наврно оцнена. Да, да, хорошій онъ мальчикъ, я-то это знаю: только сбитъ онъ съ толку, ошибается и попадетъ въ тюрьму, какъ многіе молодые лунатики въ наши дни!
Своими рчами докторъ дйствовалъ на ея боязнь всякаго письма и довелъ ее до того, что она не посмла бы передать своей барын ни одного листочка исписанной бумаги, какъ не посмла бы ударить по лицу Мадонну, изображенье которой висло надъ входной дверью.
Когда письмо, наконецъ, получилось, она на полъ-дорог встртила почтальона, остановила его на улиц, вырвала у него письмо изъ рукъ, спрятала подъ передникъ и бросилась бжать къ доктору. Тотъ взялъ письмо и ушелъ съ нимъ въ магазинъ, она не видла, что онъ съ нимъ сдлалъ, но минутъ черезъ пятнадцать врачъ вернулся и отдалъ ей письмо запечатаннымъ. Не было замтно, чтобы онъ его вскрылъ.
— Добрыя всти,— сказалъ онъ,— но всти отъ Джино.— Джино былъ старшій сынъ.— Отнеси своей Madama и, понятно, ни слова не говори обо мн.
Нерина, не смотря на то, что была здоровенная баба, вся дрожала. Она подумала, что онъ прочелъ письмо, не вскрывая его, при помощи какихъ-нибудь волшебныхъ чаръ.
Еще два письма было получено, но они были отъ дальнихъ родственниковъ и ничего общаго съ Романино не имли. Они прошли черезъ ловкія руки врача, но Madama Тина ни о чемъ не догадалась.
Только Нерина боялась встрчаться съ ней глазами. Докторъ сказалъ, что она поступаетъ правильно, исполняя его приказанія, но совсть говорила ей, что это нехорошо.
Лто прошло, наступила осень, а отъ Романино все не было извстій.
Разъ, вечеромъ, когда Нерина качала воду изъ колодца и было тихо и темно, изъ чащи лавровыхъ деревьевъ и олеандровъ вышелъ молодой человкъ, иностранецъ, и несмло прошепталъ надъ самымъ ея ухомъ:
— Вы Нерина Лаккари, служанка Madama Катерины Лоренцетти, неправда ли?
Нерина съ шумомъ опустила на землю полное ведро воды и, подозрительно оглядывая незнакомца, коротко отвтила, что это она.
— Передайте ей это, когда она будетъ одна, — сказалъ юноша, передавая ей записку, и снова скрылся въ кустахъ.
— Стой! — крикнула Нерина, но онъ не остановился и исчезъ въ тни деревьевъ. Записка осталась у нея въ рукахъ. Она съ меньшимъ ужасомъ смотрла бы на змю.
— Здсь, наврное, говорится про Романино, — подумала она, съ проницательностью, порожденной любовью.
Противъ колодца находилась крутая лстница, спускавшаяся въ одну изъ улицъ города. На этой улиц помщалась аптека. Нерина задумалась, сердце сильно билось. Потомъ она съ ршительнымъ видомъ поставила ведро на край колодца, бгомъ спустилась по всмъ восьмидесяти гранитнымъ ступенямъ, истоптаннымъ сотнями ногъ, и влетла въ темную, пропитанную удушливымъ запахомъ конуру, гд докторъ Лилло какъ разъ зажигалъ масляный красный фонарь.
— Ser, глядите,— запыхаясь, крикнула она.— Это должно быть отъ Романино. Мн только что кто-то подалъ письмо и скрылся.
Странная радость отразилась на сухомъ, суровомъ лиц старика. Онъ выхватилъ у нея посланіе и просмотрлъ его, конвертъ не былъ запечатанъ, черезъ минуту онъ возвратилъ ей записку.
— Добрыя всти,— весело сказалъ онъ, — отнеси письмо барын, это будетъ для нея лучшимъ лкарствомъ.
Нерина перекрестилась, и радостная улыбка озарила ея круглое лицо. Съ быстротой молніи поднялась она по ступенькамъ, схватила ведро и отправилась домой.
Не прошло и десяти минутъ, какъ Madama Тина узнала, что младшій сынъ ея будетъ у нея въ полночь.
— Я приду къ калитк сада,— писалъ онъ. — Скажи Нерин, чтобъ она была насторож, потому что, если, меня поймаютъ, мн грозитъ семилтнее тюремное заключеніе. Меня приговорилъ военный судъ, но мн удалось бжать.
Въ полночь Нерина и Madama Тина стояли въ маленькомъ сыромъ садик за домомъ. Калитка вела оттуда на городскую стну. Бдная мать совершенно преобразилась: она снова казалась молодой и сильной, полной радостнаго трепета ожиданья.
Ея здоровая толстая служанка волновалась не мене ея.
Была темная октябрьская ночь, на неб ни звздочки, кругомъ ни звука, только рка бжала подъ стной. Слышался запахъ сырой травы, увядшихъ листьевъ, позднихъ розъ.
Об женщины опустились на корточки передъ калиткой, притаивъ дыханіе, стараясь уловить какой-нибудь звукъ, или сигналъ, или шопотъ у замочной скважины. Когда часы на церковной башн пробили двнадцать, молодой голосъ прошепталъ чуть слышно:
— Это я, Нино, отворите.
Нерина распахнула настежъ тяжелую дверцу, мать бросилась впередъ и упала въ объятія своего сына.
Въ ту же минуту три жандарма схватили его, выпрыгнувъ изъ чащи, вытащили его изъ рукъ матери и ударили Нерину такъ, что она упала.
Она поднялась съ земли, ослпленная, ей было дурно и голова у нея кружилась.
— Зври!— крикнула она.— Откуда вы узнали?
Жандармы грубо засмялись и увели Романино въ темную даль, слабо освщенную лампой, съ направленными на него дулами пистолетовъ и со связанными руками.
Съ Madama Тина сдлался нервный припадокъ, ее подняли и отнесли въ домъ: черезъ часъ ея не стало. Докторъ стоялъ у ея кровати, тщетно перепробовавъ вс находившіяся въ его распоряженіи средства. Онъ казался добрымъ, сострадательнымъ, благоразумнымъ.
— Бдняжка, вамъ слдовало бы пойти къ себ прилечь посл такого удара,— сказалъ онъ Нерин, безмолвно сидвшей возл трупа.
Она не произнесла ни слова со времени ареста Романино.
Было около полудня. Она не сводила съ врача сухихъ разъяренныхъ глазъ, и взоръ ихъ смущалъ и безпокоилъ его.
— Я ничего не могу сдлать больше,— съ сожалніемъ сказалъ онъ минуту спустя, всталъ и ушелъ изъ комнаты покойницы, приходскій священникъ ушелъ вмст съ нимъ.
Послдній долгъ отдала Нерина своей барын: никому не дала она дотронуться до тла Madama Тина. Тридцать часовъ не отходила она отъ постели, сторожила гробъ, казалась нмой, глухой, слпой.
Когда все было кончено и она одна проводила покойницу, закрывъ голову и лицо черной шерстяной шалью, и ни разу не показавъ вида, что замчаетъ, что длается кругомъ, она, какъ потерянное раненое животное, притаилась въ тни той церкви, гд на вки почила ея барыня, лежа въ металлическомъ гробу рядомъ съ прахомъ своихъ отцовъ.
Ясно, среди вихремъ носившихся въ голов ея мучительныхъ думъ, выступала одна мысль, точно начертанная огненными буквами. Какъ могли они узнать о его возвращеніи? Кто могъ имъ объ этомъ разсказать? Медленнымъ шагомъ плелась она по дорог изъ церкви къ дому, гд она провела столько мирныхъ лтъ, и увидла худую, черную, высокую фигуру, переходившую улицу. Это былъ докторъ. Внезапный свтъ, какъ электрическая искра среди темной ночи, освтилъ ея отупвшій мозгъ. Тамъ стоялъ предатель! Тамъ!
Однимъ прыжкомъ она очутилась рядомъ съ нимъ, схватила его за плечо, судорожно сжимая руку, сухіе впалые глаза ея вперились въ его лицо.
— Ты продалъ ихъ тайну!
Ошеломленный и сбитый съ позиціи ея неожиданнымъ нападеніемъ, онъ пробормоталъ отрицаніе, посинлъ, задрожалъ всми членами.
— Ты продалъ ихъ тайну!
— Нтъ, нтъ! Я только исполнилъ свой долгъ. Закону нужно повиноваться.
— Ты продалъ ихъ тайну!
Теперь ей все было ясно, точно чей-то голосъ съ неба или изъ ада говорилъ надъ самымъ ея ухомъ.
Онъ подставилъ ей ловушку, чтобъ узнать правду, и ему заплатили, какъ Іуд.
Онъ заставилъ ее предать покойницу, онъ заставилъ ее предать и живого.
— Ты продалъ ихъ тайну,— въ четвертый разъ сказала она, читая вину на его лиц, на которое падалъ мерцающій свтъ лампады, горвшей передъ образомъ.
— Ахъ ты негодяй, животное! Іуда ты!— кричала она надъ его ухомъ и изо всей силы обхватила его своими крпкими руками, поднявъ его надъ землею, точно сломанное, съ корнемъ вырванное дерево. Съ сокрушающей мощью, словно буря вошла въ нее и передала ей свою силу, она помчала его черезъ дорогу къ рк, протекавшей подъ стной.
Онъ напрасно старался высвободиться и стряхнуть съ себя ея руки. Онъ былъ слабъ и старъ, всегда былъ трусомъ, а теперь, сознавая свою вину, трусилъ больше, чмъ когда-либо.
Какъ ураганъ гонитъ сухія втви, такъ мчала она его вдоль вала. Силы ея увеличились во сто разъ отъ горя, раскаянія и ненависти, она подняла его слабое тло надъ низкой стной и вмст съ нимъ прыгнула въ рку.
Вода была глубока отъ недавно выпавшихъ первыхъ осеннихъ дождей: оба пошли ко дну, точно камни. Поутру тла ихъ были найдены на полъ-мили ниже, унесенные потокомъ.
Руки Нерины крпко обхватили плечи старика, а зубы ея вонзились ему въ шею.